15

Ведь прекрасная внешность, большое богатство, как и сила тела и все прочее в этом роде, быстро разрушаются, но выдающиеся деяния ума, как и душа, бес-смертны. Словом, для благ, относящихся к телу и имуществу, существу-ют как начало, так и конец, и все воз-ник-шее уничтожается; дух же, нетленный, вечный правитель человеческого рода, движет всем и правит всем, а им не правит ничто.

Саллюстий

Я много думал о смерти и нахожу что это наименьшее из зол.

Фрэнсис Бэкон

Марк Септимий Руфус, командир манипула, ветеран войны с Югуртой, участник многочисленных сражений с кимврами и тевтонами, проснулся в тесной деревянной каморке от ярких лучей солнца, которые пробивались в щели между рассохшимися досками и царапали глаза под закрытыми веками. Марк Септимий медленно развернул своё могучее тело с железными мускулами, встал, слегка потянулся, выгнув спину горбом, широко зевнул, разинув зубастую пасть, а затем улёгся вновь и задумался. В каморке пахло мышами, прелой древесиной, мочой, пылью и какими-то незнакомыми травами.

Марк Септимий, прославившийся тем, что не получил ни единой царапины в десятках битв, небольших сражений и мелких стычек, был приглашён в Первый легион на должность центуриона второго ранга легатом Квинта Цецилия Метелла Гаем Марием, проведя на гражданке более двух лет после почётного увольнения из армии.

Он немедля откликнулся на приглашение, надел свои неизменные солдатские калиги, подбитые гвоздями, перепоясался скрещёнными офицерскими ремнями, повесил слева на пояс тяжёлый могучий испанский меч в бронзовых ножнах, а справа — более лёгкий, короткий и проворный римский гладиус, прибыл в войска, вступил в командованием манипулом и немедленно принялся усердно муштровать легионеров, памятуя старинную командирскую заповедь: «если войска не ебать регулярно, они превращаются в стадо». При этом Септимий не делал никаких поблажек и себе. Позже, уже во времена императора Августа, старых легионеров, вернувшихся в строй из запаса по личной просьбе полководца, стали называть эвокатами и наделять значительными привилегиями, освобождая от нарядов по строительству лагеря, по кухне и по уборке территории.

Ветеран принял предложение легата с энтузиазмом, потому что прослышал о грядущей военной реформе и хотел в меру сил в ней поучаствовать. Из всех военачальников только Марий наконец-то понял насколько пагубно сказывается на боевых качествах римской пехоты её сословное деление на гастатов, принципов и триариев. Если в прежние времена Марку Септимию пришлось бы стоять в третьей линии и безучастно наблюдать как варвары яростно молотят дубинами и секут топорами плохо обученных молодых солдат, разнося в пух и прах первую линию, то в будущей войне ему предоставлялась возможность быстро отвести назад бойцов, потрёпанных натиском противника, не дожидаясь пока в обороне будет пробита брешь, и встретить атакующего врага свежими силами.

Первая линия войск согласно новой тактике должна была всего лишь сдержать первый, самый мощный и монолитный натиск противника сплошной стеной из щитов, расстроить его атакующий порыв и сразу уйти в тыл для перестроения в проходы, оставленные для неё второй линией. При этом вторая линия укомплектовывалась бойцами, умеющими драться врукопашную на близкой дистанции и быстро истреблять атакующих солдат противника за счёт высокого мастерства индивидуального боя.

Марк Септимий считал что командир подразделения, помимо отдачи команд на перестроение и манёвры, должен собственным примером показывать молодым солдатам, как поражать врага, и оберегать их от более опытного противника. Новая тактика предоставляла ему возможность чаще заниматься своим излюбленным делом — мастерски резать вражеских солдат, виртуозно орудуя своими двумя мечами.

Щитом Марк Септимий не пользовался принципиально, полагая, что умение наносить частые результативные удары с обеих рук, используя два меча, избавляет бойца от необходимости отражать удары противника. Конечно всегда оставалась опасность словить в брюхо вражеский дротик или тяжёлое метательное копьё с зазубренным наконечником или поймать стрелу беззащитным горлом, но на этот случай Септимий всегда держал рядом с собой специально обученных молодых солдат, готовых мгновенно закрыть командира своими щитами от вражеских лучников, пращников и велитов.

Марк Септимий хорошо понимал все преимущества и недостатки римского строя, заточенного исключительно на групповую тактику ведения боя. Огромный щит легионера обеспечивал надёжную защиту войск в сомкнутом строю, а отлаженное взаимодействие с кавалерией и вспомогательными войсками, вооружёнными метательным оружием, позволяло римским легионам одерживать решительные победы в генеральных сражениях над численно превосходящим противником, не имевшим такой степени организации войск.

В то же время в более мелких сражениях, при внезапных налётах отрядов противника на походные колонны римляне лишались этого преимущества, и враг получал возможность безнаказанно уничтожать беззащитную вне строя римскую пехоту, плохо обученную тактике индивидуального боя.

Помимо этого, во время войн с варварскими племенами последние обнаружили способность с исключительным бесстрашием и быстротой прорывать сомкнутый римский строй мощным фронтальным ударом. Нападая нестройной толпой на безукоризненно выстроенные легионы, передние ряды варваров устилали своими телами линию соприкосновения войск, погибая под ударами римских мечей и пронзаемые гастами, которые Марий впоследствие заменил на более лёгкие и удобные в бою пилумы. А затем задние ряды наступающих варваров с разбегу перепрыгивали через сплошной барьер из сомкнутых римских скутумов, используя тела своих соратников как щит, а порой и как трамплин, с диким рёвом врывались во внутренние порядки легионов и рубили не обученных индивидуальному бою легионеров с тыла в мелкое крошево.

Переход от фиксированного трёхлинейного построения к более гибким формациям, который осуществлял Марий в войсках, требовал значительных изменений в тактике боя. Командирам подразделений было приказано продумать и отработать в учебных боях все этапы организованного отвода сражающихся бойцов с передней линии и мгновенной замены их свежими формациями из тактического тыла, так чтобы противник не получал ни секунды передышки, и чтобы свежие войска, ещё не истратившие сил в бою, могли обрушиться на смешавших строй и ослабленных в предшествующем бою солдат противника, опрокинуть их и обратить в бегство. Наилучшие варианты перестроений в бою надлежало увязать в единую тактику, обучить ей легионеров и довести до автоматизма.

Даже при самом тщательном и аккуратном перестроении всегда оставалась вероятность возникновения сумятицы, потери чёткой линии соприкосновения сражающихся войск, поэтому требовалось повысить умение легионеров вести индивидуальный бой, не теряя взаимодействия друг с другом, и научить их самостоятельно строиться в формации, наиболее соответствующие тактической обстановке.

Марк Септимий быстро сообразил, что многим из этих вещей не худо было бы поучиться у опытных гладиаторов. Он немедленно снёсся с легатом, и получив от него добро и деньги из войсковой казны, достал из походного сундука восковую табличку для письма, вынул из-за пояса остро отточенный кинжал и, используя его вместо отсутствующего стилуса, начертал короткое послание своему сослуживцу и приятелю Луцию Аквиану. Последний после увольнения в запас стал ланистой, открыв в Капуе гладиаторскую школу, которая быстро обрела известность. В письме он просил продать ему лучшего гладиатора, имеющего опыт массовых сражений на арене, желательно свободнорождённого.

Аккуратно запечатав табличку, Марк Септимий ещё раз пересчитал деньги в объёмистом кожаном мешке. Всего было десять тысяч сестерциев, выданных казначеем Цецилия Метелла серебрянными денариями из массивного сундука, окованного медными полосами и с медными же ручками для переноски. Этой суммы было вполне достаточно для покупки наилучшего гладиатора. Септимий туго затянул и крепко завязал шнуровку на тяжёлом мешке, весившем почти пол-таланта и проверил надёжность лямок, с помощью которых можно было приторочить мешок к седлу или нести на плече.

Покончив с деньгами, Септимий позвал своего опциона Флавия, упражнявшегося рядом с палаткой в метании кинжала в деревянный щит, и рассказал о предстоящем поручении, объяснив, как найти в Капуе Луция Аквиана и как вести с ним переговоры. Флавий, как и Септимий, был уверен, что гладиатора не понадобится везти в цепях, потому что желание получить свободу и стать солдатом римской армии будет держать его рядом с Флавием крепче любых цепей весь путь от Капуи до лагеря Гая Мария.

Убедившись, что Флавий понял, насколько важно возложенное на него поручение, Марк Септимий взял ещё одну дощечку для письма и, аккуратно действуя кинжалом, изготовил для него документ, являвшийся одновременно увольнительной и подорожной, и скрепив его войсковой печатью с изображением орла, несущего в когтях номер легиона, приказал Флавию взять с собой двух опытных легионеров по своему выбору, чтобы разбойники или беглые рабы не рискнули напасть на него по дороге, и готовиться в путь.

Добросовестный опцион обошёл палатки, где отдыхали легионеры его подразделения, ведя неспешные беседы о предстоящей войне и подкрепляя свои силы ячменными лепёшками и овечьим сыром. Найдя нужную палатку и поприветствовав солдат, он отломил и прожевал кусок предложенной ему лепёшки, запил его поской[11] из медной чаши, и взяв с собой декуриона Гая Домиция, отправился на походный плац, где, по словам Домиция, находился инструктор по владению оружием иммун Гай Кассий.

Последний, выстроив перед собой молодых легионеров, проводил с ними учебные бои. Он вызывал их парами по очереди и сражался один против двоих. Перед этим он объявлял за сколько ударов он обезоружит каждого, выбив у него из рук деревянный меч. Если легионер расставался со своей деревяшкой за объявленное число ударов или раньше, он платил Кассию половину сестерция. Если же он ухитрялся удержать своё оружие чуть дольше, он получал от Кассия пол-асса и — весьма часто — хорошего пинка впридачу, чтобы не расслаблял булки и всегда был настороже.

Денежную таксу на учебные бои Кассий установил много лет назад дабы меркантильные чувства заставляли молодых легионеров ревностнее усваиваить искусство владения мечом. Кассий также поощрял легионеров делать денежные ставки во время таких боёв, не без основания считая, что это заставит их внимательно изучать и сравнивать боевые навыки своих товарищей. За эти гладиаторские штучки Гая Кассия за глаза прозвали ланистой. Флавий решил взять его с собой чтобы тот помог ему точнее оценить боевые навыки гладиатора, которого мог им предложить настоящий ланиста, Луций Аквиан.

Судя по именам, Гай Домиций был плебеем, а Гай Кассий патрицием, но оба Гая были квиритами и боевыми товарищами, и поэтому прекрасно ладили друг с другом. Флавий объяснил обоим ветеранам, какая задача им предстоит, после чего отправился в обоз, и предъявив подорожную, выбрал четырёх лучших лошадей — одну для себя, две для сопровождающих его ветеранов, и четвёртую, которую предстояло вести в Капую в поводу, для гладиатора.

Вернувшись в расположение легиона, Флавий доложил командиру о готовности выдвигаться в Капую. Марк Септимий вручил ему табличку с письмом к Аквиану и мешок с деньгами, выдал к тому же кошелёк с сестерциями и ассами, чтобы покупать в дороге провиант и фураж, и вознеся краткую молитву Меркурию, покровителю путников, отпустил Флавия, не потрудившись даже взять с него долговую дощечку с указанием полученной суммы.

На третий день Флавий вернулся в лагерь вместе со своими провожатыми. Купленный ими гладиатор, смуглый поджарый нумидиец, внешне не выглядел великим воином, но на первой же тренировке глубоко поразил старых легионеров и самого Септимия умением без труда уворачиться от ударов клинков нескольких нападающих, сталкивая их между собой, и не делая самому ни единого выпада. Нумидийцу было обещано римское гражданство самим легатом, если он согласится служить под началом римского орла и учить легионеров тактике боя, используемой гладиаторами, а если потребуется, то и самому участвовать в сражениях против своих соплеменников, предводительствуемых царём Югуртой. Гладиатор принял предложение с огромным энтузиазмом ибо жаждал крови Югурты и его присных больше чем сами римляне.

Аквиан рассказал Флавию, что во время резни пленных защитников Цирты, учинённой Югуртой после капитуляции осаждённых, у нумидийца погибли три брата, воевавшие на стороне Адгербала, родного брата Югурты, убитого им сразу после сдачи. Сам нумидиец служил сотенным командиром в войсках Югурты, участвовал в осаде Цирты, и когда Адгербал сдался, решил, что война окончилась, и его братьям больше не угрожает опасность.

Он собирался переговорить с братьями и зачислить их в своё подразделение. Вместо этого он нашёл в городе их обезображенные тела среди многочисленных трупов других жертв. Нумидиец предал тела своих братьев погребальному огню по римской традиции, оставив свою сотню на попечение одного из младших командиров, а после захода солнца вернулся в лагерь и всю ночь внимательно слушал, как пьяные солдаты и командиры бахвалились убийствами сдавшихся защитников.

Ближе к утру, когда всех одолел сон, он долго ходил по палаткам, бесшумно перерезая горло тем из своих сослуживцев кто больше всех преуспел в убийствах пленных. Затем он, никем не замеченный, оставил лагерь Югурты и отправился в Капую. Там он переговорил с Аквианом и продался в гладиаторы, чтобы обеспечить свою мать и двух подрастающих сестёр, испросив разрешения перевезти их из Нумидии в Рим, подальше от опасностей и тягот гражданской войны.

Нумидиец прежде всего велел не только молодым новобранцам, но и бывалым солдатам убрать подальше утяжелённые вдвое против боевого оружия деревянные мечи для тренировок и выстругать себе новые по сделанному им образцу. Утяжелённое оружие, объяснил он, снижает скорость и точность ударов и перемещений и портит бойца, давая ему излишнюю силу вместо необходимого проворства, точности и резкости. Он проверил вес и балансировку новых мечей, чтобы они соответствовали настоящему оружию, и заставил солдат сражаться этим учебным оружием в полный контакт, избегая лишь первое время целиться остриём в глаза, горло и пах. Избитые друг другом в кровь легионеры, в особенности молодёжь, пробовали жаловаться Септимию, что какая-то нумидийская лимита ими командует и требует чтобы они калечили друг друга никчемными деревяшками, но не на того напали.

Марк Септимий напомнил солдатам о том что их тренер рекрутирован в войска по личной просьбе самого Септимия; что он был командиром, пусть и не в римской армии, но равным по званию римскому центуриону; наконец, что он свободнорождённый. Затем Септимий назвал сумму, в которую обошёлся армии этот «презренный варвар и вчерашний раб», и на самой красноречивой латыни пообещал лентяям и смутьянам, что солдатам отлынивающим от упражнений и не имеющие на теле синяков от деревянных мечей, он лично обдерёт со спины всю шкуру пучком виноградной лозы, а если понадобится, то применит даже розги.

Когда же неумолимый гладиатор принялся учить солдат основам боевой акробатики, и к синякам от учебных деревяшек прибавились многочисленные ссадины, полученные при соприкосновениях с землёй во время исполнения акробатических упражнений в полной боевой выкладке и с мечом в руке, никто из солдат уже не возмущался. К этому времени все они поняли, что им исключительно повезло, что нашлись командиры, которые учат их не умирать на войне, а убивать противника и оставаться в живых в любых, самых тяжёлых ситуациях.

Одно дело обучать гладиаторскому искусству раба, взятого от сохи, и совсем другое — уже подготовленного солдата. Поэтому регулярные тренировки довольно быстро дали свои плоды. После серии учебно-показательных боёв, на которых присутствовали консул, легат и старшие командиры, консул потребовал чтобы продемонстрированными ему навыками овладели все легионеры. Теперь в каждом легионе на учебном плацу потели с деревянными мечами могучие центурионы под руководством инструкторов по тактике боя, которых нумидиец отобрал из числа самых способных своих учеников. Усвоив новые тактические приёмы, командиры незамедлительно обучали им своих легионеров. Инструктора тем временем повышали свою квалификацию, регулярно тренируясь под руководством бывшего гладиатора. Таким образом, довольно скоро, благодаря умелой римской организации, обучение было поставлено на поток.

Неожиданно консул отдал приказ легионам сниматься с лагеря и походными колоннами выдвигаться в Нумидию, посылая вперёд пешие авангарды, усиленные лучниками, и глубоко прощупывая местность конной разведкой. Тактике боя в неясных и запутанных ситуациях, при гибели командира подразделения, при прорыве противника, при потере строя, в окружении, и умению сражаться одновременно с несколькими противниками индивидуально и небольшими группами легионеры учились уже на марше.

Как говорится, кому война, а кому мать родна. Марк Септимий очень удачно пополнил своё личное состояние военными трофеями, взятыми во вражеских городах, которые щедрый Гай Марий отдавал своим солдатам на разграбление практически нетронутыми. Успех Марка Септимия в собирании военных трофеев заключался в том, что в отличие от молодых солдат, он никогда сам не шарил по домам, подвалам и пристройкам, ища спрятанные ценности, а находил хозяев и их домашних рабов и вежливо просил принести и аккуратно упаковать для него все имеющиеся в доме ценности. Работать с людьми Марк Септимий умел хорошо, поэтому долго уговаривать их расстаться с золотом, местной валютой и прочими ценностями ему ни разу не приходилось.

Помимо этого, весомый вклад в копилку Септимия вносили и солдаты его подразделения в виде добровольных пожертвований. Командиру, который в каждом бою спасает своих подчинённых от смерти, успевая дотянуться мечом до горла врага, готового обрушить боевой топор на голову легионера, и одновременно рявкнуть другому легионеру «Меммий, копьё справа! Ныряй под удар и руби ногу!» — такому командиру грех не занести. Заносили благодарность не только свои бойцы, но и легионеры из соседних подразделений, за которыми Септимий тоже часто присматривал в бою.

Другим источником воинских радостей были пленные женщины, с которыми легионеры обращались весьма вольно, заменяя им на короткий срок их мужей, павших в сражениях. Марк Септимий весьма терпимо относился к такого рода увеселениям и не чурался их сам, но строго запрещал своим легионерам употреблять спиртное, пускать женщин на общак, устраивать групповухи, а также умышленно причинять насилуемым женщинам боль и калечить их ради собственного удовольствия.

Последовавшая за тем война с тевтонскими племенами была гораздо более переменчивой в плане солдатской удачи, а главное, гораздо скуднее на военные трофеи. Тевтонские отряды внезапно обрушивались из ниоткуда, пытаясь застать римлян врасплох, и войскам приходилось постоянно быть настороже. Обозлённые коварством противника легионеры дрались как черти. Получивший заветное гражданство нумидиец сражался на самых кровопролитных участках и всегда оставался цел и невредим, словно заговорённый. Обученные лично им солдаты почти не несли потерь.

После долгой погони друг за другом Марий, бывший к тому времени уже не легатом, а полководцем, сумел подловить тевтонцев у поселения Секстиевы Воды и завязал сражение с численно превосходящим противником, надеясь на боевую выучку своих войск. Марий отдал своему легату Клавдию Марцеллу три тысячи лучших легионеров с приказом сидеть в засаде и ударить с тыла когда основные силы тевтонцев втянутся в сражение.

В число этих трёх тысяч попал и манипул Марка Септимия, и когорта под началом неуязвимого и бесстрашного нумидийца, которому за боевые заслуги присвоили звание центуриона, несмотря на то что ещё недавно он был рабом, обречённым умереть на арене амфитеатра. Сей достойный представитель земли, давшей миру Аврелия Августина и Апулея, звался Массинисса. За два поколения до того это имя носил царь, объединивший Нумидию, внуки которого ввергли её в гражданскую войну. Югурта, погубивший обоих своих братьев в борьбе за единоличную власть и более прославившийся искусством подкупа и тайного сговора чем победами на римлянами, окончил свои дни в Мамертинской тюрьме, где римляне уморили его голодом, посчитав что более достойной казни он не заслужил.

Сражение длилось с переменным успехом, но после неожиданного и страшного удара римского резерва в тевтонский тыл, враг дрогнул и растерял строй. Римская пехота врубилась в боевые порядки противника, смяла его и уже не выпускала инициативы из своих рук. Через несколько часов сражение превратилось в зачистку. Разрозненный противник бежал с поля боя поодиночке и мелкими группами. Его преследовали и уничтожали.

Легионеры Марка Септимия в погоне за убегающим противником ушли далеко на восток и оказались у подножия горного массива, известного в нынешние времена как Сент-Виктуар. Противник продолжал уходить всё дальше в горы, надеясь укрыться в складках местности и отсидеться, пока терпение преследователей не истощится, и они не уйдут. Близился закат, и в горах стало быстро темнеть.

Септимий рассредоточил своих солдат, обшарил окрестности, и не найдя никого, повёл свой манипул в гору по пастушьей тропе, рассудив что противник уже прошёл там ранее, потому что других путей в гору его солдаты, посланные разведать дорогу, не нашли. Извилистая тропинка сперва неуклонно поднималась вверх, а затем вывела римлян на поросшее лесом обширное плато и исчезла. К тому времени уже почти стемнело, и Септимий решил прекратить преследование и вернуться в лагерь.

Неожиданно Септимий разглядел в небольшом отдалении пастушью хижину, которая выглядела совершенно заброшенной, но Септимий, движимый каким-то непонятным чувством, велел своим солдатам подождать и решительно двинулся туда. Войдя в низкую лачугу, он погрузился с головой в густую темноту. В этой темноте было чуть слышно частое испуганное дыхание и всхлипы, которые издавала, несомненно, женщина. Септимий убрал меч в ножны, нашёл женщину и ощупал руками её лицо и тело.

Женщина была молода, и вероятно, красива. Септимий резко швырнул женщину на пол, застеленный какими-то шкурами, сорвал с неё одежду, и достав свой детородный орган, с силой раздвинул женщине ноги своими ногами. Когда Септимий вошёл в неё, она лишь глухо застонала, но не делала попыток с ним бороться и не мешала ему наслаждаться её телом. Поработав бёдрами и тазом порядочно времени, Септимий начал изливать в женщину своё римское семя, и неожиданно почувствовал — увидеть он не мог — как её правая рука метнулась куда-то в сторону, а в следующий момент он ощутил внезапную острую боль между четвёртым и пятым ребром слева, противный хруст разрезаемой плоти и клокотание собственной крови, покидающей тело через рану от извлечённого из неё кинжала, который женщина немедленно вонзила себе в грудь.

В последние мгновения жизни Марку Септимию неожиданно вспомнился неунывающий здоровяк легионер по имени Агриппа Лукро, который частенько говаривал: «Губит мужиков не меч и копьё. Губят мужиков яйца». «Вот то-то и оно». — подумал Марк Септимий и погрузился в долгое небытие.

Очнувшись и вновь обретя сознание, Марк Септимий прежде всего попытался наладить контакт со своим телом и поразился его странной необыкновенной гибкости. Он открыл глаза и увидел себя сидящим в густой траве на окраине какого-то варварского поселения. Природа вокруг, солнце, воздух, запахи даже отдалённо не напоминали родную Италию, а скорее какой-то голимый Скандинавский север. Марк Септимий вдруг осознал что сидит на траве, опираясь на руки, и ему удобно так сидеть, потому что это были не человеческие руки, а две огромные мускулистые кошачьи лапы.

Осознав свою метаморфозу, Марк Септимий воспрял духом. Несмотря на то что он не погиб почётной смертью в бою, а был убит какой-то галльской пастушкой в жалкой лачуге, он вероятно числился на хорошем счету на Олимпе, если боги удостоили его быть в следующей жизни котом. Представители кошачьего племени постоянно сопровождали римские легионы в пути, охраняя провиант и фураж от крыс и мышей. Кошки всегда сопровождали греческую богиню плодородия Артемиду и римскую богиню охоты Диану. Либерта, богиня свободы, тоже часто появлялась в сопровождении кошек. Если ему предстоит прожить эту жизнь в облике кота, значит на то есть воля богов, и ему не остаётся ничего другого как следовать их воле.

В отличие от большинства легионеров, предпочитавших, как и все римляне, не думать о смерти вовсе, Марк Септимий любил размышлять на эту вечную тему по вечерам у походных костров. Чем больше он думал, тем яснее становилось ему, что смерть — это не то что делает с телом удар вражеского меча и погребальный костёр, или болезнь, или старость. Это то что бог смерти Оркус делает с душой, изымая её из умершего тела, через которое эта душа была крепко связана и глубоко причастна к местам, событиям и людям, где проходила его жизнь. Куда бы после этого ни забросили эту душу боги Олимпа, ей предстояла нелёгкая задача соединить свою память и привычки из прошлой жизни с тем новым телом и образом жизни, в которое боги пожелают её поселить.

Марк Септимий Руфус довольно быстро освоился в своём новом теле. Масть его волос в его прежней жизни соответствовала его имени — Руфус, то есть, Рыжий. Теперь он был покрыт густой рыжей шерстью. Любимых мечей при нём больше не было, но острые зубы и когти действовали ничуть не хуже спаты и гладиуса. Довольно скоро Марк Септимий стал хорошо понимать двуногих местных обитателей и при желании даже мог бы объясниться с ними на их языке, но считал ниже своего достоинства пускаться в беседы с варварами. Марк Септимий легко находил пропитание в лесу и в поле и с удовольствием поедал убитых им мелких животных, а с более крупными расправлялся так что они обходили его владения десятой дорогой. Воинские навыки легионера-ветерана довольно легко трансформировались в бойцовские качества кота-убийцы.

Марк Септимий протиснулся через щель в покривленных рассохшихся досках, вылез из-под крыльца, запрыгнул на верхнюю ступеньку, и потянулся передними лапами, выпустив когти, задрав кверху рыжий хвост и жмурясь на солнце.

— Глянь-ка, а вон и Котовский проснулся. — благостно сказал сидевший на крылечке Ванька Мандрыкин, успешно выздоравливающий после лечебного озёрного укола. — Здорово, Котовский! Как спалось? Рыбки солёненькой будешь?

Марк Септимий презрительно сощурил ярко-жёлтые глаза и с достоинством сошёл с крыльца. С какой стати ему брать из рук этого варвара вонючую рыбу, выловленную неделю назад, когда в поле и в лесу полно свежего мяса, которое бегает на четырёх лапах и ждёт не дождётся пока его поймают и съедят.

— Ну не хочешь, как хочешь! — промолвил Ванька Мандрыкин и съел кошачье угощение сам.

Марк Септимий выразительно поскрёб передними лапами землю, показывая всем своим видом, что он закапывает какую-то гадость, повернулся задницей, высоко задрав хвост, и продемонстрировав подхвостницу как вещественное доказательство своего презрения к варвару, улёгся на траву.

Боги не создают людей просто так, ни для чего. Каждый человек создан для какой-то надобности. Вот например варвар по имени Ванька Мандрыкин, под крыльцом дома которого Марк Септимий облюбовал себе пристанище, не был создан ни воином, ни торговцем. Глядя на его разболтанное нескладное тело, на его вялые ленивые движения, трудно было понять, для чего богам понадобилось рождать его на свет. Тем не менее, внутреннее звериное чутьё подсказало, что лучше всего будет поселиться под крыльцом у этого варвара, а раз так, значит его надлежало в меру возможности опекать и узнать о нём как можно больше.

Мало по малу, слушая разговоры, которые его подопечный вёл с односельчанами, и чаще всего с таким же хилым и нескладным варваром по имени Никита Сафонов и по прозвищу Смычок, Марк Септимий решил что оба они скорее всего принадлежат к какой-то не шибко уважаемой, но вероятно необходимой для какой-то надобности коллегии жрецов. Без сомнения эта коллегия была гораздо менее почётна чем авгуры или понтифики. По характеру и поведению эти двое скорее всего относились к коллегии луперков, хотя вряд ли эти варвары справляли луперкалии или какие либо иные римские праздники.

Постоянно слушая жреческие разговоры и от случая к случаю чтение отрывков из сильно потрёпанной священной книги которую эти жрецы называли библией, Марк Септимий пришёл к заключению что с момента его смерти в пастушьей лачуге и до его воскрешения в теле священного животного прошло более двух тысяч лет. Это вполне объясняло причину того невероятного упадка, который Марк Септимий видел вокруг.

Известно, что всё со временем приходит в упадок, и новые завоевания не замедляют а только ускоряют этот процесс, поскольку вместе с новыми землями и новыми рабами в страну приходит варварская культура и обычаи, которые тлетворно влияют на умы граждан и на их образ жизни.

Боги Олимпа не только вселили Марка Септимия в тело культового животного, но и определили ему жить на закате времён. Нигде в округе за многие сотни стадиев Марк Септимий не нашёл никаких признаков цивилизации, хорошо известных в Риме. В любой мало-мальски приличный город должна вести хорошая дорога, сложенная рабами из каменных плит, должен быть непременно и акведук. Город должна окружать крепостная стена с воротами на четыре стороны света, а в центре города должен располагаться вместительный форум, то есть, большая квадратная площадь, по периметру которой расположены храм с жертвенником, базилика, курии, общественная баня, аптека и лупанарий. В хорошем городе на окраинах бывают ещё и недурные таверны, где можно заказать разной снеди и пару бокалов вина, поболтать с солдатами из других легионов, а если повезёт, то и немного подраться со штатскими прощелыгами и намять им бока в рамках дозволенного.

Увы, жёлтые кошачьи глаза Марка Септимия не увидели в покинутом людьми близлежащем городе ничего отрадного. Не было ни форума, ни базилик, и очевидно, гражданам негде было собраться вместе чтобы поговорить о делах государства, обсудить последние новости, покритиковать консулов, преторов, цензоров и трибунов, обменяться сплетнями по поводу их жён и дочерей, подискутировать о новых законах, налогах, ценах на товары и других немаловажных вещах. Не на домашних же приёмах обсуждать общественные дела, для этого есть общественные здания!

Гражданин, не интересующийся и не участвующий в государственных делах — это плохой, негодный гражданин, хуже раба. Греки называли таких нерадивых граждан, ведущих сугубо частную жизнь и не интересующихся делами государства, словом «идиот», а римляне стали называть этим словом людей, у которых боги отняли разум. Государство, не желающее строить и обиходить общественные здания, в которых день ото дня совершается великое таинство превращения невежественной толпы в сознательных граждан, само подрывает свои собственные устои.

Не мудрено поэтому, что и опору военной и экономической мощи государства — дороги — варвары построили не из дорогих и добротных каменных плит, а из дешёвого битума, который хорош для скрепления каменной кладки при строительстве зданий, но совершенно непригоден для дорожного строительства. Дорожное полотно, сделанное из непригодного материала, местами растрескалось, местами вспучилось или провалилось в глинистую почву и повсюду поросло травой и бурьяном. Нормальных дорог варвары строить, видимо, не собирались, а если бы когда-то и собрались, то не смогли бы, потому что у них не было ни рабов, ни каменоломен.

По обочинам мёртворождённых дорог там и сям догнивали остовы четырёхколёсных повозок, напоминавших римскую повозку raeda только количеством колёс. Экипажи были очень низкие, словно сплющенные, зализанной формы, сделаны частично из железа, которое теперь доедала ржавчина, частично из материала, более мягкого чем железо или дерево, происхождение которого было непонятно.

Диаметр колёс был несуразно мал, и видимо компенсировался быстротой вращения. Колёса были непривычно широкие и сделаны целиком из железа, в то время как их бандаж был изготовлен из упругого материала, также неизвестной природы, вероятно для того чтобы смягчить сотрясения повозки, вызванные неровностью дорог. Марк Септимий не нашёл никаких приспособлений с помощью которых можно было бы запрячь в такую колесницу лошадей или иных тягловых животных. На задней части одной из повозок, точно по центру, сохранилась выгравированная надпись латинскими буквами «FORD», а несколько ниже и слева было выгравировано слово «FOCUS». Вероятнее всего, это было родовое и личное имя владельца экипажа.

Марк Септимий подпрыгнул, уцепился передними лапами за дверную раму, в которой не было бокового стекла, и заглянул внутрь салона. На кресле в передней части экипажа сидел возница, уронив истлевшую голову и высохшие мумифицированные руки на приспособление, напоминающее небольшой обруч, соединённый чем-то типа колонны с остальным экипажем. Вероятно, с помощью этого обруча возница управлял своей повозкой, но непонятно было, какая сила заставляла её двигаться. Возможно что варвары для этого призывали на помощь своих богов. Учитывая плохое качество варварских дорог, сила требовалась немалая.

На переднем сидении справа откинулась на спинку мумия женщины, вероятно, это была жена мертвого возничьего. На её высохших пальцах были надеты кольца и перстни, которые Марк Септимий постеснялся бы подарить даже своей рабыне. Марк Септимий представил себе как варварская колесница, управляемая пьяным возницей, тащится по скверной битумной дороге, подгоняемая неведомой силой варварских богов, дребезжа и подпрыгивая на ямах и ухабах. Он не испытывал никакого сомнения в том, что возница был вдребезги пьян. Любой трезвый человек, не склонный к Дионису и Либеру, проехав день-другой по такой скверной дороге, непременно напился бы вдрызг от непрестанного чувства унижения и дискомфорта.

Далеко от селения, на небольшом холме Марк Септимий обнаружил полуразрушенный и заброшенный храм. Храм этот не имел ни жертвенника, ни хлева, в котором содержались жертвенные животные. Вероятно, варвары совершали жертвоприношения не в храме, а где-то ещё. Вершина нелепой облупившейся крыши варварского храма в форме луковицы была непонятно с какой целью увенчана покосившимся орудием позорной казни — крестом для распятия преступников. Ум варваров трудно понять, и порой весьма сомнительно, обладают ли они таковым вообще, если у них в обычае казнить воров и разбойников на крыше храма вместо того чтобы совершать нормальные жертвоприношения как цивилизованные люди.

В заброшенном храме обнаружилась немалая библиотека. Книги были не из кожи и не из папируса. Они, очевидно, не были написаны руками писцов, а каким-то образом оттиснуты неизвестной машиной на гладких переплетённых листах из материала, имевшего, вероятнее всего, древесное происхождение. Было весьма удивительно, каким образом варвары, не умеющие построить приличной дороги, смогли создать такой необычный и сложный механизм.

Вероятно, варвары умели создавать такие машины до того как их посетила в недавшем прошлом страшная эпидемия наподобие Афинской чумы, о которой оставили воспоминания Фукидид и Аристофан. Из того что Марк Септимий успел узнать о своём новом окружении, было очевидно, что неизвестная болезнь истребила львиную долю населения варваров, а те что выжили, доживают свои дни в беспробудной дикости.

Впрочем, и в лучшие времена эти варвары не отличались умом, судя по тому что они не пожалели ни времени ни денег на книгопечатание вместо того чтобы набрать рабов, завести себе каменоломни и построить приличные дороги.

Большая часть книг была безнадёжно испорчена тлением и мелкими животными. Уцелевшие фолианты были написаны буквами неизвестного языка, немного похожего на греческое письмо. Тем не менее, Марк Септимий продолжал обшаривать библиотеку, и его настойчивость была наконец вознаграждена. Изловчившись, он выдвинул когтистой лапой какой-то ящик и обнаружил в нём книгу, написанную на его родном языке. Книга называлась Biblia Vulgata. По счастью, это издание библии было снабжено многочисленными и пространными комментариями разных периодов, также на латыни, достаточными для того чтобы человек, владеющий языком древних римлян, составил себе представление о том, что пережило человечество за две с лишним тысячи лет, прошедших от рождества Христова — события, которое совершенно никого не взволновало в те времена когда оно произошло.

Кое-как перелистывая неподатливые страницы и с немалым трудом продираясь через дурную литургическую латынь, бывший командир римского манипула Марк Септимий, а ныне учёный кот по кличке Котовский, знакомился с католической версией христианской истории. По мере чтения его ощущение заката человеческой истории, и того что он живёт в последние времена, всё более усиливалось.

Как же должны были духовно измельчать римляне, чтобы просрать республиканское правление и подчиниться кучке олигархов во главе с ничтожествами, называющими себя императорами! Чтобы под конец добровольно отречься от богов Олимпа и обратиться к богу иудеев, побеждённых римским оружием! Как они могли так поглупеть, чтобы поверить в то, что у этого бессильного иудейского бога, который не смог защитить своих верующих от истребления и порабощения, и своего храма от разрушения, родился сын в образе человека, и уверовать ещё и в этого надувалу и жулика, якобы умевшему воскрешать мёртвых и маршировать по воде как легионер по Аппиевой дороге? Интересно, как бы он воскресил декуриона Тита Канниция, которого огромный кимвр разрубил пополам своим двухлезвенным топором за миг до того как Септимий акуратно вонзил ему спату в адамово яблоко? Упадок здравого смысла влечёт за собой упадок веры, упадок духа и упадок морали… Немудрено что Рим в конце концов пал под натиском варваров.

Ещё во время Югуртинской войны до Септимия доходили слухи о том что Югурта, подкупив в очередной раз римскую знать, заявил во всеуслышание, уезжая из Рима: «о продажный город, он вскоре погибнет, как только найдет покупателя». Уже тогда Марк Септимий понял, что если Рим когда-нибудь падёт, то виновны в этом будут отнюдь не солдаты, но продажные развращённые политики.

Страшны не внешние враги, а свой собственный нобилитет и рвущиеся к власти выскочки, потеря государственными мужами морали, чести и гражданской ответственности. С такой прогнившей элитой государство становится беззащитным. Страшны велеречивые и амбициозные негодяи, столь же бесчестные сколь и небесталанные, которые сметают всех на своём пути в борьбе за власть. Такие как Луций Сулла, которого Септимий знавал лично в его бытность квестором у Гая Мария.

Марий послал Суллу в Мавретанию вести переговоры с царём Бокхом. Последний долго размышлял, выдать ли ему Суллу Югурте или наоборот. Но Сулле благодаря своему краснобайству удалось уломать тестя Югурты выдать ему своего зятя, чтобы сохранить трон. С этого момента Сулле, что называется, попёрло. Сулла, выжал из истории с пленением Югурты максимум популярности для себя, облегчив свою дальнейшую карьеру. Став впоследствие диктатором, он никогда не понимал скрытого сарказма, с которым его именовали Суллой Счастливым.

Когда Марк Септимий прочитал в одном из комментариев к Вульгате о временах проскрипций, о том как Сулла и его приспешники при одобрении и содействии всех римских граждан, не гнушаясь и помощью рабов, убили и ограбили представителей знатнейших римских семей, его от омерзения дважды вырвало мясом пойманной полчаса назад и с аппетитом съеденной крысы.

Как и предполагал Марк Септимий, Сулла так и не простил Марию, что тот вольно или невольно помог ему выдвинуться и сделать первоначальную карьеру на пленении Югурты, а также путём женитьбы на племяннице того же Мария. Узнав трагический финал противостояния Суллы и Мария через две с лишним тысячи лет, Марк Септимий окончательно утвердился во мнении что делать добрые дела можно только людям неблагодарным и неумным, не умеющим в должной мере оценить чужую помощь, и поэтому не живущим в состоянии перманентного стыда от сознания того что к процветанию их привели не их собственные заслуги. А это значит, что у них никогда не появится желание отомстить за это невольное унижение своим благодетелям.

Такие люди как Сулла с бесчестной звериной душой целенаправленно разрушают общественную мораль, чтобы заставить граждан пресмыкаться перед собой, усматривая в этом главнейший залог своего величия. Они не понимают, что трусливая и жадная толпа, подобострастно преклоняющаяся перед диктатором, а позднее перед императором и его бессильным иудейским богом вкупе с его злосчастным сыном, распятом на римском кресте, не сможет защитить их от варварских набегов.

Марк Септимий ни секунды не сомневался, что гнусный самозванец, объявивший себя сыном иудейского бога и имевший самое прямое отношение к падению Рима и исчезновению его народа с лица Земли, был рождён какой-нибудь голодной иудейской шлюхой, которая переспала с римским легионером за пару лепёшек из его пайка. Если бы это на самом деле был сын бога, то этот бог должен был проявить свой гнев и могущество и жестоко покарать как иудеев, выдавших его римлянам, так и римлян, казнившим его на том самом кресте, которому теперь поклоняются одичавшие и утратившие разум несчастные варвары последних времён. Но судя по тому, что проповедовал несчастный ублюдок, боги несомненно отняли у него разум. А ещё раньше, как ни печально, они отняли разум у римских граждан. Как любили говаривать старые легионеры, много повидавшие на своём веку, sic transit gloria mundi…

Толян был бы весьма удивлён если бы узнал, что в глубокой древности матёрые воины, изрубцованные в боях и много повидавшие на своём веку, понимали эту пословицу именно так как она звучала в его вольном переводе: «хуй поймёшь чё вокруг творится, когда вся жизнь по пизде пошла»…

По небу волчьей стаей бродили облака, время от времени хмуро заслоняя солнце, и тогда легкий порыв ветра шевелил траву, в который лежал Марк Септимий.

Калитка заскрипела, и во дворе прошаркали шаги. Никита Сафонов уселся на крылечко рядом с Ванькой. В руках у него было что-то завёрнутое в лопухи. Септимий внимательно наблюдал за варваром из травы. Никита развернул лопухи и поставил рядом с собой большую широкогорлую банку, прикрытую выщербленной эмалированой крышкой от давно сгинувшей кастрюли. Стеклянная посудина глухо брякнула о деревянное крыльцо.

— Вот огурчики недавно засолил, попробовать тебе принёс.

— Крепенькие?

— А чёрт его знает, сам ещё не пробовал. Одному не интересно.

— Вот его-то зазря поминать теперя лучше не стоит. — опасливо проговорил Ванька, запустил руку в банку и, выудив двумя пальцами из мутноватого рассола кривой огурец, истово захрустел.

— Кого зазря поминать? — поинтересовался Смычок, тоже жуя огурец. — Ничего, хороший, только горчит чуток.

— А мой вроде не горчит… Ну чёрта поминать, кого же ещё! Не поверишь мне, Никита, у меня зубы новые отрастают! Старые все повыпали. Вот глянь! — Ванька с таинственным видом вынул из кармана жёлтый подгнивший клык. — Это последний старый вчерась выпал. Всё после чертячьего укола. И борода с усами в рост пошла. И у тебя, я гляжу, макушка уже не голая.

— Так чего ты тогда такой хмурый, Вань?

— А с чего бы мне радоваться?

— А чего ж не радоваться? Неделю назад ты совсем помирал, а сейчас живой и молодеешь. Бог не помог, так черти выручили.

— Мутное это дело, Никита — с чертями водиться! Всё что тебе нечистый даст, за то потом вдесятеро спросит!

— Да ещё когда спросит! И спросит ли?

— А то ты не знаешь, как в старину Евсей Ухмылин с мужиков спрашивал!

— Так Евсей Ухмылин — это чёрт лесной, а те черти что нам подсобили — те озёрные.

— А какая разница-то! Всё одно — черти!

Марк Септимий внимательно слушал и никак не мог понять почему варварские жрецы до сих пор не дали себе труд досконально разобраться в собственном пантеоне. Отчаявшись понять что-либо внятное из разговоров тупых и нерадивых варваров, Марк Септимий начал размышлять сам. От мыслительных усилий кончик его рыжего хвоста нервно подёргивался.

Понятно было что черти — это низшие божества, обитающие под землёй в раскалённой лаве и периодически вылезающие на поверхность по какой-то своей надобности. Во время своих наземных прогулок они любили слегка попрессовать местное население. Водяные и лесные черти покровительствовали растениям, животным и людям в их среде обитания — то есть, в водоёмах и в лесах.

Черти состояли в ведении у Сатаны, которого иудейский бог послал заниматься земной, огненной и водяной стихиями, попросту спихнув его с небес на Землю. Себе же в помощь иудейский бог оставил на небе легион ангелов, поставив шестикрылых серафимов командовать когортами, далее командные должности понижались вплоть до архангелов, командующих манипулами и центуриями. С кем сражается это небесное воинство, и как протекает его служба в мирное время, Марк Септимий так и не понял.

В новой религии вообще было много непонятного. Например, и жрецы, и их библия всюду утверждали что бог один, и кроме него никаких богов нет. И тут же без всякого объяснения утверждалось что бог вовсе не один, а целых трое — бог-отец, бог-сын и святой дух, которые все втроём составляют святую троицу. После этого опять говорилось, что бог один, хотя перед этим уже говорилось что их на самом деле три, с перечислением всех троих по именам. И всё это завершалось мутным словечком «триединство», которое явно было не в ладах со здравым смыслом.

Кроме того, непонятно было, куда причислить Сатану с чертями и серафимов с ангелами. Они ведь тоже божества, хотя и низшие, но почему-то при подсчёте количества богов в новом пантеоне их никто в расчёт не брал. В результате получалось, что бог в новом пантеоне как бы всего один, хотя на самом деле выходило, что их там целая орава, как и у римлян. Только у римлян каждый бог был аккуратно приписан к каждой стороне человеческой жизни — кто к домашнему очагу, кто к торговле, кто к ратным делам, кто к любовным. А эта варварская пиздобратия непонятно что делала… С ума сойти от такой религии!

Марк Септимий брезгливо передёрнулся и прижал уши к голове. Если даже среди богов нет ни смысла, ни порядка, то откуда он может взяться у смертных, поклоняющихся таким богам? Не может у них быть ни сильного государства, ни хороших дорог, ни прозорливых и умелых военачальников.

Бывший командир римского манипула вылез из травы, отряхнулся всем телом, сурово глянул жёлтыми кошачьими глазами на нерадивых жрецов, лениво трескающих подозрительные овощи, без омовения рук, сидя на грязном крыльце, даже не выложив их на блюдо, без специй и без оливкого масла, презрительно фыркнул и потрусил краешком дороги по улице Щорса совершать ежедневных обход своих владений.

Во дворах повсюду копошились поздоровевшие и помолодевшие сельчане. У них появились силы, и они приводили в порядок обветшавшие подворья, чинили нехитрый свой инвентарь, скребли, чистили и мыли, сгребали граблями сор.

— О! А вот и спецназ пожаловал. Здорово, Котовский! — копавшийся во дворе Дрон восхищённо посмотрел на железное тело уличного бойца и по достоинству оценил его нарочито расслабленные но предельно выверенные движения.

Марк Септимий тоже сразу увидел в Дроне бывалого солдата с хорошей реакцией, инициативного и изобретательного в бою, безусловно умеющего воевать и побеждать противника. Но при этом он никогда не поставил бы его на равных со своими легионерами, потому что в Дроне отсутствовало главное качество, присущее лучшим римским солдатам — холодная сосредоточная ярость и неослабевающее желание убивать врагов Рима. Дрон же по своему характеру больше походил на наёмника, для которого работа солдата была неплохо оплачиваемой профессией, но не более того.

На крылечке Толянова дома сидел Дуйэн со своей радиостанцией и усердно гнал дезу в Блэкуотер в то время как все радиоактивные материалы из хранилищ давно покоились на дне Волынина озера, если не считать той малой части из которой Женька Мякишев сделал миниатюрный реактор чтобы запитать силовую установку грузопассажирского дракона, пилотируемого Петровичем.

Дуэйн тоже был хороший, быстрый и опасный боец, но слишком добродушный по характеру. Воинское звание этого чернокожего солдата было, скорее всего, не выше декуриона, ну в крайнем случае опцион. Судя по униформе, он являлся военным представителем какой-то иностранной державы. На спине его короткой туники имелась крупная надпись US ARMY, из чего следовало, что туника эта является частью уставного обмундирования, как и высокие армейские берцы, и широкие штаны с натовским камуфляжем.

Особенно шокировала Марка Септимия камуфляжная куртка Дуэйна. Он не мог понять, кому и зачем понадобилось совершать невероятные усилия чтобы придать военной форме такую странную пёструю раскраску. Ведь военачальникам трудно будет разглядеть в отдалении своих солдат, одетых в униформу, которая сливается с окружающим пейзажем. А как же им тогда командовать войсками, которые и разглядеть толком нельзя?

Чуть подальше во дворе возился с каким-то незнакомым оружием сухощавый жилистый воин. Он сурово отстранял от себя ластившуюся к нему водяную нимфу, имевшую человеческий облик, но с чешуёй и плавниками. Марк Септимий, разумеется, слышал о том что нимфа Эгерия неоднократно являлась в приватной обстановке Нуме Помпилию, которому она покровительствовала, но ни разу не видел чтобы боги показывались среди бела дня в компании людей. Вероятно, у варварских богов были иные правила.

Марк Септимий замедлил шаг, подошёл поближе к плетню и стал внимательно наблюдать за Толяном. Его уверенные чёткие движения и исходящая от него внутренняя сила сразу дали понять Марку Септимию, что перед ним действительно страшный воин, каких он никогда раньше не видел. Профессиональный солдат до мозга костей, одинаково хорошо умеющий командовать подразделением в бою и выполнять команды, а лучше всего умеющий воевать в одиночку. Хладнокровный, выдержанный, смертельно опасный боец, который мог легко пробраться незамеченным в римский лагерь, без единого звука сняв часовых, недрогнувшей рукой вырезать спящий манипул и раствориться во мраке ночи. Не просто идеальный солдат, а совершенная, никогда не ошибающаяся машина для убийств. Марк Септимий встретился взглядом с Толяном, и шерсть на нём встала дыбом, а мускулы непроизвольно напряглись.

— Ну что ты, Котовский, на меня уставился как рукопашник перед схваткой?

Марк Септимий расслабился, потушил огонь в глазах и прошествовал мимо. В прошлый раз, когда он ходатайствовал перед Толяном чтобы тот спас его жреца, Ваньку Мандрыкина, от скорой смерти, Толян и сам выглядел тяжело больным человеком, словно неведомые враги систематически подсыпали ему в пищу какую-то отраву. Сейчас этот воин полностью оправился от болезни, и вокруг него витала незримая аура, вызывающая смутное чувство опасности.

Толян сосредоточенно возился с ручным пулемётом. Он методично собрал его, разобрал и вновь собрал, чтобы убедиться что все части хорошо пригнаны друг к другу. Опробовал сменные стволы, магазины, затем взял пулемёт наизготовку и несколько раз приложился к прицелу.

Марк Септимий понял что это какое-то новое неизвестное ему оружие, вероятно, убивающее на расстоянии, правда как оно это делает, он понять не мог. Но тут ему нечаянно помог Лёха, который как раз в этот момент вышел на крылечко с рюкзаком за спиной и с патронными цинками в руках.

— Толян, РПК в порядке?

— Нормально, только пристрелять уже времени нет.

— Да ладно, сожги хоть пяток патронов по скоренькому.

— Почистить не успею, щас уже Петрович должен прилететь…

— Пусть лучше будет слегка нечищенный чем совсем непристреляный. Глянь, вон прямо за двором Веньки Опарышева вороньё кучкуется, видать какую-то падаль расклёвывают…

Марк Септимий точно знал, что за Венькиным двором расклёвывают остатки матёрого енота, которого он утром подкараулил в кустах и мастерски перегрыз горло, после чего распорол когтями и дочиста выел ему брюхо.

— У тебя там что на планке Пикатинни? Оптический?

— Коллиматорный.

— О, класс! Держи рожок с трассерами, ставь на одиночный. Видишь, со стороны леса ещё двое гадов подруливают. Щас они на посадку будут заходить, с таким прицелом ты им с этой дистанции в глаз попасть можешь.

Толян подсоединил рожок, взял РПК наизготовку и застыл, внимательно следя за целью.

— Ну, насчёт в глаз не знаю, но вон тому что справа заходит я сейчас шасси отстегну. Как только он их на одну линию поставит…

Бабах! Диковинное оружие в руках жилистого воина внезапно издало оглушительный грохот как грозовая туча. У зловещего вида чёрной птицы, собиравшейся полакомиться падалью, неведомая сила оторвала одновременно обе ноги. Искалеченный стервятник летучей мышью заметался по небу, яростно каркая, и устремился было в сторону леса, но тут прогремел второй выстрел, и подранок бесформенным комом свалился с небес на землю. Из-за Венькиного дома с надсадным карканьем поднималось спугнутое вороньё. Варварское оружие грохнуло ещё три раза по улетающей стае, и каждый раз стая уменьшалась на одну птицу.

Септимий догадался, что чёрных стервятников убивал не громовой раскат, издаваемый неведомым оружием, а посылаемый им снаряд, летевший столь быстро, что его не под силу было увидеть человеческому глазу. Никакое римское метательное оружие не смогло бы послать свой снаряд на такую дистанцию, с такой точностью и с такой скоростью. Вот теперь понятно, зачем нужна пёстрая военная форма, делающая солдата мало заметным на фоне окружающей местности. Против такого оружия сомкнутым строем в блестящих латах уже не походишь…

Толян наскоро почистил и уложил в ящик пулемёт. Машка вынесла в большой берестяной корзине сухой паёк из американских консервов и галет и воду в двух больших металлических флягах. Лёха быстро собрал в кучу все остальные припасы. Все они время от времени посматривали на небо, словно бы беспокоясь о дожде.

Марк Септимий тоже на всякий случай глянул на небо уголком глаза, хотя ясно было что никакого дождя не предвидится. И тут во дворе внезапно потемнело от того что прямо над домом на высоте птичьего полёта бесшумно зависла громадная, чуть ли не с полнеба чёрная тень, а в следующий миг с небес грянул хорошо знакомый голос Петровича:

— Эй, на барже! Самолёт не обгоняли?

Марк Септимий, вздыбив шерсть, прижался к земле, выгнул спину горбом и угрожающе зашипел.

Огромная летающая махина с фюзеляжем из черепахового панциря, едва заметно шевеля мощными кожистыми крыльями, плавно опустилась вертикально вниз и приземлилась на четыре громадные когтистые лапы, перекрыв поперёк всю улицу Щорса. Небольшие турбины у основания крыльев тонко взвыли и затихли. Сверху на драконьем фюзеляже возвышалась ходовая рубка от оставленного в лесу федералами катера. Марк Септимий по-пластунски подполз поближе и стал наблюдать из высокой травы за летающей колесницей варваров.

Блестящая металлическая дверь рубки скользнула в сторону, и сверху с лязгом опустился металлический трап. Затем из рубки высунулся, откуда ни возьмись, мужик лет сорока, разгрёб вокруг рта густую каштановую бороду, чтобы не мешала орать, и громко скомандовал:

— Ребята, быстро забирайтесь наверх! Полетели скорей, а то там Борисыч в Кубинке уже рвёт и мечет!

— А ты кто? — удивился Лёха, рассматривая нежданного попутчика.

— Конь в кожаном пальто! Узнавать надо!

— Шалфеич, это ты что ли? Ты глянь как помолодел, хрен узнаешь! Я помню, тебя же уже ветром шатало.

— Женька с озером расстарались, сделали новые импланты, такие что и мёртвого оживят, если после смерти суток не прошло. Вон они в коробках лежат. И меня, видишь, оживили и штурманом поставили. Сходни в трюм видишь?

— Тут ещё и трюм имеется? Охренеть! — восхитился Лёха.

— А как же! Там в трюме чего только нет! И спальные места, и запас провизии, и даже специальный отсек с боевыми каколинами. Аж целых три взвода!

— А я уже и с командирами взводов познакомиться успел. — похвастался Петрович. — Знаете кто эти ребята?

— Не знаю, но догадываюсь. — с ухмылкой ответил Толян. — рядовой Саркисян, ефрейтор Ткачук и старший сержант Пономарёв. Разведчики-преферансисты, блять. Только нахер они нам нужны вместе с их зоопарком? — спросил Толян.

— Ну, кто-то же должен охуевать в атаке! — объяснил Петрович.

— В какой ещё атаке?

— Полковник Борисыч с Женькой придумали план захвата правительственных бункеров. — поведал Иван Макарович. — Когда всем бойцам гарнизона в Кубинке поставят импланты, и они начнут думать в нужную сторону, мы их перевезём в точку сбора, откуда начнётся операция. Каколины её начнут, а бойцы Борисыча поддержат. Если захват пройдёт успешно, у нас в руках будут средства чтобы отслеживать оперативную обстановку по стране и координировать действия округов. Но самое главное то, что мы получим терминал правительственной связи с американцами.

— Как только возьмём терминал, нам надо будет срочно связаться с адмиралом Шерманом. Он у них командует государственным комитетом обороны. — вонзился в разговор по выделенке Женька Мякишев. — Обороны от нашего озера. Мы должны рассказать ему всё что нам известно, предоставить все данные и убедить его, что мы не враги, что мы сейчас находимся на стадии взаимного ознакомления. Короче, надо ему всё подробно объяснить, чтобы он не наломал дров.

— А почему не через Дуйэна? — спросил Толян. — Дуэйн с адмиралом лично знаком.

— Неофициальный контакт через капрала Робинсона будет продолжаться своим порядком, но помимо этого мы должны организовать ещё и официальный контакт от Российского правительства. — подключился к разговору полковник Аксёнов. — Как только захватим правительственный терминал, обратимся к американцам от имени Временного военного совета, а потом попытаемся сформировать новое правительство заместо этих пидарасов… Давайте там быстрее, а то у нас тут уже одиннадцать двухсотых образовалось.

Марк Септимий, зорко наблюдавший и внимательно слушавший варваров, забравшихся в летающую колесницу богов с огромными лапами вместо колёс, мог поклясться что там, в колеснице, идёт самый настоящий военный совет, и готовится решающая битва. Он хотел принять участие в этой битве и погибнуть в бою, чтобы боги даровали ему ещё одну жизнь — жизнь в теле воина. Оставаться в варварской деревне и умирать от старости под крыльцом у Ваньки Мандрыкина Марк Септимий не желал.

Большая рыжая тень взлетела по трапу, и молнией прочертив рубку, скрылась в трюме, едва коснувшись лапами сходней.

— Цыть! — гаркнул Лёха. — Ты куда это? А ну-ка, брысь отсюда, Котовский!

— Не трогай его, Алексей. — отозвался Петрович. — Это котик не простой. Он — как я.

— В каком смысле? — не понял Лёха.

— В таком смысле, что он резал людей холодным оружием в пешем строю, когда твои предки ещё с ветки на ветку перепрыгивали. Две с лишним тысячи лет назад он был римским солдатом, и звался он тогда Маркус Септимиус. Вот так. Не только вы мысли читать умеете.

— Да мы как-то не догадались, что у кота тоже можно мысли прочитать! — растерянно оправдывался Лёха.

— И чего он хочет? — поинтересовался Толян.

— А ты у него сам спроси, он тебе всё ответит, а с правильным подходом, ещё и поможет воевать. Ну ладно… Машута, Верунька, не скучайте! Привезу я назад ваших мужичков целыми и невредимыми. И не забывайте с ними по озёрному телефону иногда потрындеть, чтобы и они тоже не скучали.

Огромный летающий технодракон с боевой рубкой на спине плавно взлетел, набирая высоту, развернулся по команде штурмана Шалфеича, уткнувшегося в карты и компас, и взял курс на Кубинку.

Неожиданно Петрович запел приятным баском:

— Путь далек у нас с тобою,

Веселей, солдат, гляди!

Вьётся-вьётся знамя полковое,

Командиры впереди.

— Солдаты, в путь, в путь, в путь! — не сговариваясь грянула боевая рубка, поддержав своего пилота.

— А для тебя, родная,

Есть почта полевая.

Прощай! Труба зовет,

Солдаты — в поход!

Воздушный корабль варваров поднимался всё выше, оставляя далеко внизу уходящий вдаль вымерший город с его разрушенными временем варварскими дорогами из дешёвого скверного асфальта. Толян безотчётно разглядывал сквозь прозрачное стекло ходовой рубки далёкую землю. Не горизонталь, и даже не вертикаль была истинной мерой власти человека над этой планетой, а временная ось. Ещё совсем недавно там внизу безраздельно хозяйничал человек, и его порождение — город — казался естественным и вечным. Но прошло немного времени, и человеческой власти над природой пришёл конец. Жизнь доказала неопровержимо, что город — это не оплот цивилизации, а всего лишь маленькая и хрупкая заводная игрушка. И было страшно и непонятно, зачем эту игрушку построили и завели, и почему её внезапно сломали и превратили в руины.

— Начхим, ты меня слышишь? — обратился Толян к озёрному жителю.

— Я тебя всегда слышу, ты же знаешь.

— Мне кажется, я могу ответить на твои вопросы. Благо, Жень, это меньшее зло, которое тебя спасает от большего зла[12]. Помнишь как Дрон дал Смычку по жопе, когда его Петрович по обкурке чуть не задавил? У Смычка потом от этого пенделя был синяк во всю жопу, а всё же это было благо. Я подумал и вдруг понял, что абсолютно любое благо работает по этому принципу.

— Ну ладно, Толян, будем считать что с благом ты выкрутился. А как насчёт счастья?

— А счастье — это ещё проще. Это просто когда тебе нормально жить ничего не мешает. Вот мы всей деревней помирали от радиации. А тут приехал Петрович на тракторе, забрал всю заразу, потом твоими шипами всех вылечили, и сразу все счастливы. Даже Ванька Мандрыкин! Даже Смычок, который себе штанов заплатать не может, потому что у него в руках мухи ебутся.

— Это ты зря, Толян. У Смычка тоже есть свой талант.

— Это какой же?

— Он огурцы лучше всех в деревне солит.

— Ну разве что огурцы. Кому-то, наверное, и в огурцах счастье…

Марк Септимий сидел в дальнем углу просторного трюма, время от времени хлещя рыжим хвостом себе по бокам. В его голове ещё звучала боевая песнь варваров, готовящихся к битве с неведомым врагом. От его вздыбленной шерсти летели искры, а глаза горели неугасимым свирепым огнём, словно полуденное солнце, отражающееся в латах римских легионеров, атакующих вражеский строй.


КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ

Загрузка...