Русская фантастика 2005

КИРИЛЛ БЕНЕДИКТОВ Ультралайт

Утром 31 августа Антон Протасов приблизился к своей цели еще на триста пятьдесят граммов. Он узнал об этом, встав на тонкий сенсорный лист весов. На жидкокристаллическом дисплее зажглись цифры 38,655… потом экранчик неуверенно мигнул, и последняя пятерка на глазах у затаившего дыхание Протасова перетекла в ноль. Славный такой, пустотелый нолик. 38,650.

— Йес! — прошептал Антон, когда весы загрузили окончательный результат тестирования в память домашнего компьютера. — Аи дид ит! Аи наконец дид ит, рили!

Привычка говорить с самим собой по-английски появилась у него после того, как супервайзер их подразделения объявил борьбу усложненным лексическим конструкциям, делающим речь и мышление сотрудников офиса слишком тяжелыми для восприятия. Хотя супервайзер ни слова не сказал о том, что это за конструкции, все поняли, чем конкретно он недоволен. Конечно, английский куда более логичный и легкий язык — легче его, наверное, только эсперанто, однако эсперантистов в штате «Москоу Ультралайт Интеллектуал Текнолоджис» не было.

Еще вчера весы показывали ровно 39 кило. Но таблетки для бессонницы, прописанные доктором Шейманом, оправдали свою запредельную цену — Антон полночи ворочался на надувном матрасе, чувствуя, как его бросает то в Жар, то в холод, и заснул лишь перед самым рассветом. И вот вам результат — минус триста пятьдесят граммчиков!

Настроение у Протасова улучшалось с каждой минутой. Он покрутил педали на велотренажере, потом быстро принял душ, стараясь получить наслаждение от каждой капли трех с половиной литров воды, составлявших половину дневной нормы, и, хотя на подмышки капель, как всегда, не хватило, почувствовал себя свежим и обновленным. Вытираясь, Антон раздумывал, стоит ли ему завтракать, рискуя отличным утренним результатом, и в конечном итоге решил, что не стоит. Достаточно будет и чашки растворимого кофе «Nescafe-Acorn» (отличный вкус и ноль калорий!), а сэкономленные десять минут можно потратить на подбор галстука к новому темно-синему костюму из тончайшего льна. «Тудэй о нэвер, — повторил про себя Протасов, завязывая галстук небрежным кембриджским узлом. — Сегодня я пойду к супервайзеру и прямо скажу о том, что мою ставку необходимо пересмотреть. Тридцать восемь шестьсот пятьдесят — да такого результата ни у кого в отделе нет!»

Закончив с галстуком, Антон достал из шкафа титановую раму своего кара и, стараясь не испачкаться, потащил ее к лифту.

Лифта пришлось ждать долго. Малогабаритная холостяцкая квартирка Протасова располагалась на сорок восьмом уровне типового стоэтажника — лифты шли вниз, под завязку набитые обитателями верхних этажей. Наконец ему удалось втиснуться в кабину, где, заученно улыбаясь, толкались локтями человек двадцать — некоторые, как и Антон, везли с собой рамы каров. Места в подземном гараже были раскуплены еще до заселения дома, а со стоянки во дворе кары уводили с путающей регулярностью — не помогали ни сигнализация, ни стальные цепочки. Антон, разумеется, зацепил углом своей рамы какую-то старушенцию, и та немедленно раскудахталась: смотреть надо вокруг, совсем уже проходу не стало от этих автомобилистов, глядишь, скоро порядочным людям и джоггингом негде будет заниматься… В другой день Протасов, возможно, обозлился бы на нее (старушка казалась мрачной и неприлично полной для своих лет), но утро началось слишком хорошо, чтобы портить себе настроение из-за сумасбродной бабки. К тому же старуха очень смешно выговаривала слово «джоггинг» — у нее получалось нечто среднее между «жогинг» и «шопинг», и Протасов только одарил ее снисходительной улыбкой.

Во дворе он извлек из кейса портативный компрессор и быстро надул шины и корпус кара. Он ездил на «Мицубиси Балуун», подержанной, но вполне пристойной машине с переделанным левым рулем. Место, где располагался когда-то родной японский руль, было заклеено суперпрочным полимерным патчем, но клей, произведенный в Стране восходящего солнца, не выдержал сурового российского климата, и теперь приборная панель время от времени немного сдувалась. Главным достоинством машины была ее маневренность — несущие оси при необходимости укорачивались чуть ли не вдвое, и умелый водитель, уменьшая объем колес, мог пролезть даже в самую узкую щелочку. Правда, внешний вид у «Мицубиси» оставлял желать лучшего — ярко-желтая некогда резина кузова от едкого московского смога приобрела нездоровый серый оттенок и покрылась сеткой страшноватых трещин. Можно было, конечно, потратиться на новый кузов, но Антон предпочитал дождаться повышения и купить «Тойоту Эйр Круизер», положенную по статусу главе маркетингового отдела крупной корпорации.

На съезде с Четвертого кольца на Рублевку Протасов все-таки попал в пробку — такую, что даже юркая, как муравей, «Мицубиси» безнадежно встала между роскошным, угольно-черным «Мерсед-Эйром» с тонированными пленками окон и совершенно бандитским «Чероки-Пневматик». Рублевка, насколько мог видеть Антон, была девственно чиста, но основание эспланады перегораживали неприятно массивные, ощетинившиеся стальными шипами броневики дорожной полиции, проскользнуть мимо которых казалось делом безнадежным. Протасов вздохнул, заглушил мотор и, достав мобильник, позвонил Ие.

— Хай, Тони, — голос у Ии был озабоченный, как, впрочем, и всегда. — Ты о’кей?

— Я о’кей, — привычно ответил Антон. — Сейчас в пробке стою, на Рублях. Не посмотришь по своим каналам — надолго это?

— Ах-х, — сказала Ия недовольно. Подразумевалось: вечно ты грузишь меня своими проблемами, используя мое хорошее отношение к тебе в корыстных целях, эгоист несчастный. Но вслух, конечно, ничего такого она сказать не могла — это означало бы признаться в том, что ей тяжело выполнить просьбу бойфренда. Поэтому вся нотация и ограничилась невнятным «ах-х». Антон слышал, как подруга шустренько стучит клавишами. Ия работала в Администрации, почти на самом верху, и ухитрялась при этом оставаться добросердечной и безотказной девушкой. На самом деле ее звали Валерия, но секретарь Большого Босса должен откликаться на короткое имя: смешно думать, что у занятого человека нет других дел, кроме как произносить «Ва-ле-ри-я» каждый раз, когда ему захотелось выпить кофе.

— Да, — произнесла наконец трубка. Антон удивленно уставился на крохотный экран мобильника — лица Ии все равно было не различить, но что-то в интонации подруги его насторожило.

— Что «да», хани?

— Ты спросил, надолго ли это. Да, надолго. Еще что-нибудь?

Упс, подумал Протасов, неужели обиделась? Но на что?

— А у меня новость, хани, — сказал он, искренне желая порадовать подругу. — Сбросил еще триста пятьдесят, представляешь? Пойду сегодня к Теду, поставлю вопрос ребром…

— Я рада, — сухо ответила Ия. — Прости, я занята сейчас. Позже созвонимся.

Минуту Антон сидел, тупо разглядывая погасший эк-ранчик, потом засунул мобильник обратно в портмоне и решительно потянулся к кнопке аварийного стравливания воздуха.

Когда он заталкивал сдувшийся кузов в рюкзак, пленка, затягивавшая боковое стекло «Чероки», с треском отлелилась, и из джипа высунулась острая, как у хорька, мордочка.

— Братан, — тонким голосом осведомилась она, — этот попандос всерьез?

Протасов не любил, когда к нему обращались так фамильярно, но запас хорошего настроения еще не истощился, поэтому он наклонился прямо к носу хорька и произнес ритуальный слоган:

— Будь проще, и тебе станет много легче!

— Проще! — возмущенно пискнул хорек. — У нас стрела на пол-одиннадцатого на Гребных каналах, а тут кругом эти ежики бешеные торчат…

— Пешком ходи, — посоветовал Антон, широко улыбаясь. Он протиснулся перед широким надувным капотом «Мерсед-Эйра» и, обернувшись, помахал бандюге рукой. — Сжигай калории!

Осторожно лавируя между машинами, он вытащил раму «Мицубиси» на обочину и сноровисто принялся разбирать ее на части. На андеграунде доберемся, подумал он бодро, чай, не лендлорды… сейчас в подземке как раз самая толчея, если повезет, еще грамм пятьдесят сойдет с потом!

Здание штаб-квартиры «Москоу Ультралайт Интеллектуал Текнолоджис» украшал гигантский неоновый слоган «WE TAKE I.T. EASY!!!», хорошо различимый с любой точки внутри Садового кольца. Глядя на него, Антон испытывал привычную гордость за принадлежность к столь могущественной и богатой организации, но сегодня к этому чувству примешивалось еще и сладкое предвкушение близкого торжества. Он не вошел, а прямо влетел в просторный холл, сдал разобранный на части кар в камеру-паркинг и побежал взвешиваться. У тестинг-панели, которую некоторые остроумцы называли Стеной Валтасара, толпился народ. Становясь на весы, Протасов краем уха ловил обрывки фраз: «Поздравляем, Эф Пэ!», «Превосходный результат!», «Экселлент!!!» и даже «Руководство, несомненно, оценит!». Рискуя ввести в заблуждение компьютер, реагировавший на малейшее мускульное усилие, Антон повернул голову и увидел невдалеке бухгалтера департамента Федора Петровича Хомякова, окруженного кольцом восторженных коллег. Выглядел Эф Пэ плохо — на обтянутом желтой кожей лице лихорадочно горели огромные, как у совы, глаза, обширная лысина блестела от пота. Бухгалтер, пошатываясь, отходил от тестинг-панели, причем Антону показалось, что если бы не заботливые руки сотрудников, он упал бы прямо посреди зала.

— Тридцать килограммов! — громко сказал кто-то из свиты Хомякова. — Анбиливибл!

Протасова словно окатило ледяной водой. В отделе и раньше шептались, что Хомяков последние месяцы стремительно улучшает свою физическую форму, но тридцать килограммов — это было уже слишком. Чтобы достичь такого результата, самому Антону пришлось бы каким-то образом сбросить еще восемь килограммов и шестьсот пятьдесят граммов, а как это сделать, когда в буквальном смысле слова борешься за каждую лишнюю унцию веса?

Это был удар. Антон с трудом дождался, пока компьютер выдаст ему распечатку результатов тестирования, и, даже не взглянув на нее, сунул в карман. Ничего, твердил он себе, направляясь к лестнице, ничего, мы еще поборемся… ви шелл оверкам, Эф Пэ, ви шелл оверкам самдэй…

На второй ступени лестницы Протасов остановился и выругался. Обычно он поднимался на свой восемнадцатый этаж пешком, сжигая лишние калории, но сегодня эта самоэкзекуция показалась ему бессмысленной. Рекорд бухгалтера был недостижим, а насиловать себя из-за каких-то паршивых двадцати граммов Антону внезапно расхотелось. «А вот хрен вам, — злобно подумал он, непонятно кого имея в виду, — я вам не белка в колесе — задаром километры наматывать… Пойду сегодня к Теду и скажу — или двигай меня на позицию выше, или я ухожу на фиг… И легко!» От этой мысли Антону действительно полегчало, и он, отчасти восстановив душевное равновесие, принялся подниматься по ступенькам, привычно останавливаясь передохнуть после каждого пятого пролета.

В отделе только и разговоров было что о сегодняшнем феноменальном результате Хомякова. Протасов убедился в этом, просмотрев файлы внутренней переписки сотрудников в локальной сети. Женская половина коллектива взахлеб спорила о том, какая именно диета помогла бухгалтеру стать абсолютным чемпионом подразделения — белковая или углеводная, мужчины же строили язвительные предположения о некоторых особенностях интимных привычек Эф Пэ. Читать все это было забавно, но куда больше интересного Антон нашел в письмах самого Хомякова. Угрызений совести он не чувствовал — выполняя негласное распоряжение Теда, Протасов раз в неделю готовил для него обзор настроений в отделе. Обычно такое происходило в пятницу, но никто, разумеется, не запрещал Антону поделиться своими озабоченностями с начальством в любое время. Едва дождавшись, когда у супервайзеров отделов закончилось их ежедневное совещание, он снял трубку и набрал номер Теда.

— Тони! — голос начальника показался ему еще более оптимистичным, чем обычно. — Хау а ю?

— Файн, Тед! У меня есть к тебе один вопрос… ты не мог бы уделить мне десять минут?

— Легко, Тони! Поднимайся!

Супервайзер встретил Протасова на пороге своего маленького кабинета. Впрочем, как ни мал был кабинет, он выгодно отличался от той прозрачной клетушки, в которой трудился сам Антон, да и стоявшая в углу персональная беговая дорожка ненавязчиво подчеркивала статус хозяина. Миниатюрный, похожий на подростка Тед энергично потряс руку Протасова и произнес стандартную формулу приветствия:

— Тудэй из беттер зен йестердэй, май френд!

— Индид, — не стал спорить Антон. — Тед, я хотел поговорить о своих достижениях… это возможно?

— Ну разумеется! — супервайзер широко улыбнулся. — Ты не против, если я буду в это время бегать? Вчера я, кажется, немного перебрал в баре…

«Выделывается», — подумал Протасов. Тед пил только безалкогольное низкокалорийное пиво «СтарЛайт», перебрать которое можно было, выпив разве что цистерну. Однако сомневаться в словах начальства не стоило. Антон понимающе поднял брови и вытащил из кармана распечатку.

— Мой вес — тридцать восемь шестьсот пятьдесят, Тед.

— Прекрасно! — супервайзер бодро вспрыгнул на дорожку и принялся деловито перебирать тонкими ножками. — Отличный результат, Тони!

— Да! — в тон ему откликнулся Протасов. — Я тоже так думаю! Я шел к этому долго, Тед. Упражнения, медитации, самоограничения… И вот, наконец…

— Такое достижение нужно отметить. Позволь угостить тебя витаминным коктейлем, Тони. В шкафу есть бутылки, смешай себе порцию…

Антон кашлянул.

— В связи с этим, Тед, я хотел бы поговорить о своей карьере. Я уже два года…

Жужжание беговой дорожки усилилось — видимо, Тед включил форсированный режим.

— Я уже два года сижу на должности координатора по хьюман ресорсез. Ты прекрасно знаешь, что это уровень тех, кто весит больше сорока килограммов. Все эти годы я упорно совершенствовался… и я достиг многого. Мне пора расти дальше, Тед. Мой вес…

— Говори проще, — посоветовал супервайзер. Он уже не улыбался — по худому лицу стекали крупные капли пота, но продолжал бежать к какой-то невидимой Антону цели. — Не отвлекайся на мелочи.

Протасов глубоко вздохнул и приготовился произнести фразу, которую обдумывал последние три месяца.

— Я считаю, что достоин занять место начальника отдела.

— Нет, — лаконично ответил Тед. — Недостоин.

— Но почему? Мой вес…

Взгляд супервайзера заставил его замолчать.

— Твой вес почти на девять килограммов больше, чем у Хомякова. Так кто из вас более достоин занять это место?

— Но Эф Пэ — бухгалтер! — Протасов изо всех сил пытался сдержать раздражение. — Он не может претендовать на эту должность!

Тед холодно усмехнулся.

— При весе в тридцать килограммов он может претендовать на все, мой друг. Даже на место в совете супервайзеров, если, конечно, такая мысль придет ему в голову…

— Да, сэр. — Антон опустил глаза. Пришла пора выгадывать на стол последний козырь, но ему почему-то не слишком хотелось это делать. — Вы, безусловно, правы. Однако есть одно обстоятельство…

— Какое же?

— Мне известно, что блестящий результат Хомякова никак не связан с его стремлением к совершенствованию. Эф Пэ попросту болен — и болен очень серьезно!

Он извлек из кармана крошечный лазерный диск и аккуратно положил его на пластиковую столешницу.

— Здесь сообщения от его лечащего врача, — пояснил Антон. — Судя по этим материалам, болезнь Хомякова прогрессирует довольно быстрыми темпами. Черт возьми, босс, да этот парень отбросит коньки через пару месяцев!

Тед спрыгнул с тренажера и погрозил Антону пальцем.

— Опять избыточные лексические конструкции! Я же просил тебя выражаться проще… — Он вытер лицо влажной салфеткой и подошел вплотную к Протасову. — Я осведомлен о проблемах мистера Хомякова. Но тот прискорбный факт, что ему недолго осталось работать на благо нашей компании, ничего не меняет. Пусть даже два месяца — но он будет занимать место, которого достоин! Место, которое тебе еще предстоит заслужить!

— Но это же идиотизм! — взорвался Антон. — Я уже достиг необходимого уровня, мне просто нет смысла ждать, пока этот тощий хрен наконец сдохнет! Что я, черт возьми, буду делать эти два месяца?

Лицо Теда застыло хрупкой гипсовой маской.

— Будем считать, что я не слышал твоих последних слов, Тони. Ты — славный парень, и мне было бы жаль потерять такого ценного сотрудника. Но на твой вопрос я все Же отвечу. Эти два месяца — или сколько там времени отмерил господь бесстрашному мистеру Хомякову — ты будешь продолжать совершенствоваться. Ты будешь становиться легче!!!

— Чтобы сдохнуть, как Эф Пэ? — тихо спросил Антон. — Невозможно терять вес бесконечно, босс. Как бы мы ни стремились к идеалу, существуют природные ограничители… Мы не можем…

Супервайзер прервал его, нетерпеливо взмахнув рукой.

— Посмотри на меня, Тони. Как ты думаешь, сколько я вешу?

— Тридцать пять кило, — хмуро ответил Протасов.

Тед довольно рассмеялся.

— Шестьдесят два фунта. Тридцать килограммов и четыреста граммов по-вашему, Я похож на умирающего?

«К сожалению, нет», — зло подумал Антон. Иногда он ненавидел своего начальника.

— Пятьдесят лет назад взрослого мужчину, весившего сорок килограммов, сочли бы дистрофиком или карликом. А теперь это повсеместная норма! Врачи прошлого века с ума посходили бы от методов, которыми наше общество регулирует физические параметры своих граждан. А ведь эти методы доказали свою эффективность! Гормональная коррекция, генетический контроль, программы питания… но главное — непрерывное стремление к совершенствованию! Без этого фактора все прочие — ничто. Неужели ты думаешь, что речь идет о способе преодолевать ступеньки карьерной лестницы? Не разочаровывай меня, Тони, — мы говорим о спасении цивилизации!

Лицо Теда покраснело, глаза лихорадочно блестели. Все это было так не похоже на сдержанного обычно супервайзера, что Протасов невольно испугался.

— Ресурсы планеты ограниченны, а людей с каждым днем становится все больше и больше, — продолжал меж тем Тед. — Ты же читаешь книги, Тони, не отпирайся, я знаю… нет, я не детективы имею в виду. Ты наверняка слышал, что есть такая штука, как демографическое давление. Переполненные мегаполисы, истощившиеся запасы нефти и газа, нехватка питьевой воды… Десять миллиардов особей волей-неволей должны ограничивать свои потребности, не так ли? К счастью, мы оказались достаточно разумны, чтобы понять, в чем наше спасение. Не войны, не принудительная стерилизация… а добровольная, осознанная миниатюризация! И этот процесс будет продолжаться! да, возможно, те ограничители, о которых ты говорил, и существуют для отдельных личностей — но не для человечества в целом. Эф Пэ Хомяков не способен преодолеть тридцатикилограммовый барьер без необратимых изменений в своем организме, а Антону Протасову это удастся. Каждый из нас может стать Адамом нового мира, Тони! И не заставляй меня думать, что ты хуже всех…

Протасов молчал, ошарашенный неожиданным приступом красноречия своего шефа. Тед извлек из пакетика новую салфетку и вытер вспотевший лоб.

— Надеюсь, ты все понял, — сказал он обычным тоном. — Больше мы к этой теме возвращаться не будем. Иди работай.

Несколько секунд Антон раздумывал над тем, что бы ответить шефу, но так ничего и не придумал. Ограничившись легким кивком, он повернулся к двери.

— Вэйт, — сказал ему в спину супервайзер. — Если через два месяца будешь весить тридцать два килограмма, подавай документы на начальника отдела…

Выйдя из кабинета, Протасов, шатаясь, добрался до туалета и, склонившись над раковиной, плеснул себе в лицо холодной водой. Зеркало над умывальником отражало изможденную физиономию с запавшими щеками и тонкими бледными губами мертвеца. Антон бросил быстрый взгляд на своего зеркального двойника и отвернулся.

— Адам, блин, — с отвращением произнес он. — Тридцать два килограмма… Фак ю, крейзи бастард!

Но в голове его уже с грохотом вращались барабаны Цифровых машин, и чей-то механический голос бесстрастно вел каунтдаун:

«Тридцать восемь шестьсот… тридцать восемь двести… тридцать семь восемьсот пятьдесят.,»

После работы расстроенный Протасов решил заехать к Ие. Он убедил себя в том, что все неприятности этого дня начались после того, как подруга по неизвестной причине обиделась на него во время телефонного разговора, и решил исправить ситуацию. По дороге в Кузьминки, где обитала Ия, он купил роскошный букет искусственных голландских роз и очень кстати попавшийся на глаза новый бестселлер культового автора Марьи Простецовой «Диета для людоеда». Ия, как и все девушки ее возраста и социального положения, обожала Простецову, и Антон не без основания предполагал, что подарок поможет ему вновь обрести сердечное расположение подруги.

Ия долго не открывала. Антон топтался перед дверью, сжимая в руках чересчур сильно пахнущие розы, а его воображение услужливо подкидывало ему все новые и новые версии происходящего в квартире. Наконец, когда надежда почти оставила Протасова, щелкнул замок и дверь медленно, словно бы нехотя, отворилась. Девушка стояла на пороге, в халате на голое тело, и смотрела куда-то сквозь Антона. За спиной ее чернел темный провал комнаты, и такая же темнота и пустота была в ее огромных, ничего не видящих глазах, похожих на окна покинутого дома…

Слава богу, она успела выпить только половину упаковки. Правда, таких таблеток Антон раньше не видал — на зеленой пачке была нарисована Дюймовочка в балетной пачке, танцующая на листе кувшинки с надписью «ВЕЙТ КОРРЕКШЕН УЛЬТРАЛАЙТ». Выкидывая оставшиеся таблетки в мусоропровод, Антон испытал легкое чувство вины — пару дней назад подруга спрашивала его о безопасных средствах для снижения веса, а он, как обычно, посоветовал ей заниматься шейпингом…

«Скорую» Антон вызывать не стал. Вместо этого он приготовил раствор марганцовки и кое-как промыл Ие желудок. Потом растолок в чашке три таблетки активированного угля и, разведя водой, влил черную взвесь ей в рот. Когда щеки девушки слегка порозовели, Протасов осторожно поднял ее невесомое тело на руки и отнес в спальню. Уложил в подушки, укутал теплым одеялом, поцеловал в лоб и уселся в уютное кресло рядом с кроватью, положив себе на колени «Диету для людоеда». Читать, впрочем, он даже не пытался. Сидел, глядя на мерно вздымающееся одеяло и думая о том, что он скажет Ие, когда она проснется, и сам не заметил, как задремал.

— Ты чего здесь сидишь? — Ия тормошила его за колено. Протасов вздрогнул от неожиданности и уронил книжку на пол. — Иди в кровать, замерзнешь же…

— Ия! — Антон лихорадочно старался найти подходящие к ситуации слова, но в голове, как назло, крутилась только ритуальная фраза «тудэй из беттер зен йестердэй». — Ия! Чтобы больше этого… чтобы больше такого не было!!!

— Чего? — Девушка смотрела на Протасова так, словно у него выросла вторая голова. — Почему ты кричишь? Я ничего не понимаю!..

Последние слова она произнесла так жалобно, что Антону захотелось немедленно обнять ее, но он, разумеется, сдержался.

— Ты пыталась покончить с собой, — сказал он жестко. — Выпила полпачки этих дурацких таблеток… Кстати, где ты их достала?

Ия недовольно дернула худеньким плечиком.

— Мне их выписал мой доктор. Но с чего ты взял, что я… как ты выразился? Пыталась покончить?..

— Хочешь сказать, ничего такого не было?

— Разумеется, нет! Я выпила пять таблеток — доктор сказал, что ударная доза обеспечивает особенно эффективный результат… но, похоже, немного не рассчитала… — Девушка наткнулась на грозный взгляд Протасова и немедленно сменила тон: — Ой, Тони, они же совершенно безвредные, эти таблеточки! А мне знаешь как нужно немножко похудеть… У нас сокращение наклевывается, всех девчонок, которые весят больше тридцатника, будут переводить с понижением в муниципалитет… а я, ты же знаешь, тридцать два с половиной… вот и решила по-быстрому…

— Дура ты, — сказал Антон, чувствуя невероятное облегчение. — Дура ненормальная. По-быстрому… нет чтобы мне позвонить — помнишь, как мы с тобой за уик-энд по полтора килограмма потеряли?..

— Помню. — Ия выскользнула из-под одеяла и прижалась к нему всем своим горячим тельцем. — Конечно, помню, Антошка… Но ведь это так давно было… а с тех пор мы все отдаляемся и отдаляемся друг от друга… и вообще, знаешь, мне кажется, что ты меня разлюбил…

Протасов фыркнул и принялся расстегивать рубашку.

— Глупости только не говори, — благодушно проворчал он. — Разлюбили ее… да с чего ты только это взяла?..

— Взяла! Ты же сам сейчас сказал про уик-энд… мы тогда с тобой из постели не вылезали… а сейчас что? Физкульт-пятиминутка перед сном — и все?

— Ах, да перестань ты! — с досадой ответил Антон. — Сама же видишь — времени ну вообще нет…

— Просто тогда ты этого больше хотел, — упрямо поджала губки Ия. — Нет, не спорь. И я… я, наверное, тоже этого хотела сильней, чем сейчас… Тони, тебе не кажется, что мы теряем что-то очень важное?..

Протасов аккуратно повесил брюки на спинку кресла и залез к подруге под одеяло. Обнял ее за худенькие плечи и на минуту почувствовал себя самым сильным человеком в мире.

— Мы совершенствуемся, — успокаивающе сказал он, припомнив сегодняшнюю проповедь супервайзера. — Мы все избавляемся от лишнего груза… Мы становимся легче, и мир вокруг нас становится лучше…

Некоторое время он гладил Ию по голове, прислушиваясь к голосу плоти. Голос, как назло, молчал, и Антон, поняв всю тщетность своих попыток, откинулся на подушки.

— Знаешь, Тони, — прошептала Ия, свернувшаяся калачиком у него под рукой. — Мне так иногда хочется, чтобы у нас был ребенок…

«Глупышка, — подумал Протасов устало. — Только этого нам еще и не хватало…»

— Подожди немножко, малыш, хорошо? Я говорил сегодня с Тедом — через два месяца меня почти наверняка сделают начальником отдела. Вот тогда и подумаем о ребенке.

Плечо девушки окаменело, и Антон немного смягчился.

— Ты пока наведи справки в банках генофонда, — шепнул он в маленькое прозрачное ушко. — Бог с ними, с деньгами, главное — качество. Ребенок — он же надолго…

— Я не хочу через банк! — тихо всхлипнула Ия. — Я хочу своего… чтобы родить самой… как раньше…

Крыша поехала, подумал Протасов испуганно, ну и таблетки ей доктор выписал…

— Малыш, ну успокойся, ну что ты, в самом деле… Кто лее сейчас так делает? Это раньше, когда все были огромные и толстые, как слоны, женщины могли себе такое позволить, не думая об эстетике… представь только, как это некрасиво… как неряшливо… как тяжело…

Ия перестала всхлипывать и повернулась к нему спиной.

— Ты ничего не понимаешь, Тони, — голос ее звучал тихо-тихо. — Совсем ничего…

— Все-таки узнай насчет банков, — сказал Протасов. — И давай спать. Сегодня день был…

Он едва не сказал «тяжелый», но вовремя остановился. На самом деле такого просто не могло быть. Каждый день был легким. Лайт дэй, подумал он, медленно погружаясь в сон. А завтра будет ультралайт дэй. Потому что тудэй из олвэйз беттер, зен йестердэй…

1. Ай дид ит! — Я сделал это!

2. Джоггинг — спортивный бег трусцой.

3. Хани — ласковое обращение; «золотко», «лапа».

4. We Take I.T. Easy — лозунг «Москоу Ультралайт Интеллектуал Текнолоджис» — «Мы не напрягаемся по поводу Интеллектуальных Технологий».

5. Экселлент — великолепно.

6. Анбиливибл — невероятно.

7. Ви шелл оверкам самдей — однажды мы победим.

8. Тудэй из беттер зен йестердэй — сегодня лучше, чем вчера.

9. Индид — на самом деле.

10. Вэйт — подожди.

11. Фак ю, крейзи бастард — пошел ты, сумасшедший ублюдок.

12. Каунтдаун — обратный отсчет.

13. Вейт корректен — коррекция веса.

14. Лайт дэй — легкий день.

ОЛЕГ ДИВОВ Енот допрыгался

Сначала его прозвали Канада Кид, говорит Дядя. Потому что мелкий и с севера родом. Чего он оттуда сорвался, не знаю, врать не буду. Сам не рассказывал. Может, ухлопал кого не того. Да наверное. Он был по молодости такой. Стрелок. Если до обеда ни разу не пульнул, считай, день прожил зря. Ну, вот. Приехал он, значит, представился местной публике, как тогда было принято, и нанялся объездчиком к ирландцам…

Опять салун в маленьком городке. Стук игральных костей, звон посуды, гул нетрезвых голосов. Не хватает только расстроенного пианино. Сегодня нет музыки. Будний день.

И как это он представился, твой Енот, чего у вас было принято, ты скажи, перебивает старика Рик-с-Пальцем. Небось въехал прямо в салун верхом и с ходу шерифа грохнул, да, а вы ему похлопали немножко, снисходительно так, мол, ничего, парень, сойдешь за ковбоя в ненастный день с большой дистанции!

Все смеются, даже Джонни Конь одобрительно хмыкает.

Ну, шерифа не шерифа, а вот депутата[1] он собирался грохнуть, бросает Дядя небрежно. Но тот уклонился от поединка, а Енот не стал его дожимать.

Шутишь, не верит Рик-с-Пальцем.

У Рика на правой руке не гнется указательный палец, торчит вперед, это гремучка цапнула. Легко отделался.

Не шучу, говорит Дядя. Закажи круговую, услышишь, как было дело.

Старый вымогатель, бурчит Рик.

И заказывает.

Буквально через секунду, будто почуяв дармовую выпивку, в салун вваливается Папаша Плюх, но его мигом выталкивают за двери. Выталкивают, похоже, чуть энергичнее, чем надо, потому что Плюх с крыльца летит и, судя по звуку, падает в навоз.

Вот скотина немытая, говорит Рик. А ведь тоже небось с вами тут куролесил по молодости лет.

Бывало и такое, соглашается Дядя, утираясь рукавом. Куролесил. Хотя иногда страсть как утомлял своими выходками. Этот хрен потомственный алкоголик. Человек безответственный и непредсказуемый. Его однажды депутат Карлайл — ну, вы знаете, Карлайл, которого позже грохнул Билли Кид, — за мексиканца принял и хлыстом стеганул. Чтобы в луже посреди города не валялся. А Плюх встал и, не говоря ни слова, депутата на свое место уложил. Он тогда крепкий был парень, тридцать лет назад. Но уже насквозь проспиртованный. Револьвер специально пропил, чтобы не застрелиться ненароком. А вот попомните мои слова, он еще всех нас переживет. Так, прямо из лужи, в двадцатый век и шагнет. Точнее, вползет.

Не исключено. Насколько я вижу, запас здоровья у Плюха достаточный. Вот уж трагическая фигура, нереализовавшийся воин. На его беду, здесь не было недостатка в воинах гораздо более сильных. Взять хотя бы Енота.

Ладно, давай про Енота, напоминает Рик.

Кстати, Енот тут очень даже при чем, говорит Дядя. Наш Огги — ну, который Плюх, — может, жизнью Еноту обязан. Огест Вильям Чарлтон, вот как его звать-то, пьянчугу. Вечно он надирался при первой же возможности, и совершенно вусмерть. И именно Енот подсказал ему: пропей, Огги, револьвер. Пока ты не разглядел однажды с утреца своего отражения в луже и не понял, что этой образине нет смысла жить… Надо же, а я забыл!

С улицы доносится профессиональная ругань бывалого объездчика. Это Огест Вильям Чарлтон озвучивает свое отношение к навозу.

Просто ты сочиняешь, говорит Рик. А что у вашего Огги связано с лужами? Сколько помню себя, Папаша Плюх куда-то плюхается. Мне еще мама говорила — будешь пить, станешь такой же. Ну вот я пью, пью — не получается. Наверное, у Плюха талант.

Все опять смеются, только Джонни Конь и бровью не ведет.

Дурачье вы, говорят Дядя. Когда идет сильно пьяный человек — где поскользнется? Там, где мокро. А у нашего Огги действительно талант — он умудряется ходить в таком состоянии, в каком любой другой лежал бы. Вот и собрал все лужи в графстве. Вы бы видели, как он с лошади падал! Театр. Цирк. Идет по улице шериф Бэнкс — ну, тот, вы знаете, которого позже грохнул Билл Манни… Топает злой, как сто чертей, потому что у него корова сдохла. А навстречу едет Огги, и вдруг прямо шерифу под ноги с коня в лужу — плюх! Шериф весь в грязище, Огги носом вниз пытается заснуть и булькает. Неудобно ему, болезному. Шериф стоит, утирается и думает: может, ну его к дьяволу, этого вечно пьяного объездчика, пусть себе тонет. А дело было прямо в центре города, собственно во-он там, между салуном и заведением мамаши Шварцкопф, и лужа по сей день на месте… Шериф Бэнкс потом говорил — ну очень ему хотелось, чтобы в городе, где нет даже ручейка, появился собственный настоящий утопленник!..

Я больше не закажу, говорит Рик, даже и не думай.

Джонни Конь оглядывается на бармена и щелкает пальцами.

Вот это пример настоящего благородства, говорит Дядя. Как в старые добрые времена. Спасибо, Конь. Помнишь ведь, у меня когда звенело-шуршало в кармане, я всегда угощал. И ты угощал.

К столу подбегает мальчишка-подавальщик с бутылкой коричневой отравы. Здесь это называют «виски».

Заливаешь, Дядя, его же не было еще в то время, Коня-то, напоминает Рик.

И хорошо, что не было, кивает Дядя. Пристрелили бы к черту еще одного порядочного человека. Тот же Огги ему запулил бы. Или тот же Енот. Тогда, знаешь, простые были нравы. А чего, спрашивается, с нас было взять — деревня деревней. Почты нет, телеграфа нет, железной дороги нет, китайской прачечной нет, одни лужи и навоз. Из примет цивилизации только кузница — Дядя отгибает пальцы, — салун, заведение мамаши Шварцкопф и офис шерифа. Что еще? Ну, церковь, допустим, но она как-то не шибко влияла. Короче, общая дикость и ветхозаветная простота. Не понравилась чья морда — шарах в нее, и готово. А уж если морда красная… Джонни, ты не обижаешься? И правильно. Да, Конь приехал гораздо позже. А как приехал, сразу всех угостил.

И вас с Енотом, вворачивает Рик.

Не уверен, говорит Дядя. Не уверен. По-моему, Енот к тому моменту уже допрыгался.

Джонни Конь молча кивает.

Мы очень переживали, говорит Дядя. И радовались за Енота, и переживали. Боялись. В такую странную историю он влип…

Почему Енот-то, спрашивает Рик.

Может, ему на роду написано было, разводит руками Дядя. Именно ему, самому непоседливому и резкому из нас.

Нет-нет, отмахивается Рик, ты сначала объясни, почему он — Енот?

Похож, вот и Енот. Я еще не видел его, но все и так понятно — по выражению лица Дяди.

А почему я Дядя, отвечает вопросом на вопрос Дядя. Потому что Сэм Андерсон[2]. Ну, Огги понятно, отчего Плюх. А у Енота была круглая бобровая шапочка с енотовым хвостом. И сам он юркий, подвижный, с хитрой такой мордочкой. Вот и получился — Енот. Никогда не жаловался, между прочим. Маленький, да… Помню, останавливался у нас проездом Док Холлидей — ну, знаете, тот, который умер от чахотки, — картишками дергал в заведении у мамаши Шварцкопф. И вздумалось ему задеть Енота. А Енот всегда носил два револьвера: один нормальный кольт «эс-эй-эй», а другой — «байнтлай» с длиннющим стволом и приставной кобурой. Лупил из него всякую живность как из винчестера. Где добыл, не рассказывал. Может, ухлопал кого. Да наверное. И, в общем, то ли Холлидею не понравился Енот, то ли понравился его револьвер, но он возьми и ляпни: обычно самую длинную пушку выбирает тот, у кого своя коротенькая. Мы все притихли, ну, думаем, началось. А Енот вместо того, чтобы вызвать Дока на улицу, просто скромно улыбнулся, расстегнул штаны и — показал.

Дядя выдерживает паузу. Джонни Конь не шевелится. Рик тоже. Я оглядываюсь на бармена и киваю.

Спасибо, молодой человек, говорит Дядя. Вот пример истинной учтивости. Было время, когда демонстрация хорошего воспитания считалась естественным делом и не предполагала благодарности. Но в эпоху коммерциализации всего и вся, когда миром правит доллар… Эх! Ваше здоровье.

И Енот — показал Холлидею, напоминает Рик.

О да, усмехается Дядя, там было на что посмотреть! Мы-то знали, Енот не раз говорил, что сам такой щуплый потому, что весь в корень пошел. Ну, и девицы из заведения мамаши Шварцкопф делились впечатлениями. А Холлидей как глянул, прямо окаменел. Потом встал, сказал «приношу извинения, сэр» и церемонно протянул Еноту руку. И Енот, по-прежнему с расстегнутыми штанами, руку его пожал.

Холлидей заказал шампанского, и они сели играть в покер, досказывает за Дядю Рик.

Енот не играл с шулерами, мотает головой Дядя. Слишком умный был для этого. С Холлидеем сели мы. Потом хотели вымазать его дегтем и извалять в перьях, но ограничились тем, что отняли проигранные деньги. Нехорошо показалось унижать больного человека, он уже вовсю каш-дял, бедняга Холлидей. Черт побери, какие люди тут бывали!

Билли Кид, Санденс Кид и Канада Кид, хохочет Рик. А братья Клеменсы мимо не проезжали?

Джонни Конь презрительно косится на Рика.

Ну, ладно, бормочет Рик примирительно. Ну, ладно.

Машет бармену.

Как помалу теперь наливают, ты заметил, Конь, говорит Дядя. Все дорожает. Я давно заметил, едва что-то становится лучше, оно сразу дорожает. В былые времена мы пили чудовищную дрянь, настоящую огненную воду, но порции были мужские и стоили ерунду. Сколько мы пили! Что мы вытворяли! По выходным, когда приезжали ребята с дальних ранчо и начиналось веселье, все мужчины — и пришлые, и местные — сдавали револьверы шерифу. Вы могли видеть в офисе такие полки с ячейками, на которых сейчас лежат всякие бумаги. А раньше люди заходили и клали в ячейки свои пояса. От греха подальше. Никто нас не заставлял, сами договорились, с подачи того же Енота, кстати… М-да, было время… Братья Клеменсы, значит? Это которых потом застрелил шериф Эрп в О’Кей-Коррале? Ну-ну. Ну-ну.

Не сердись, Дядя, говорит Рик. Я так, для красного словца.

Будут тебе и Клеменсы, обещает Дядя многозначительно.

С улицы доносится удалая разбойничья песня. Огест Вильям Чарлтон развлекается. Ему хорошо.

Кто-нибудь, заткните этого алкоголика, кричит бармен.

Этот алкоголик, говорит Дядя тихонько, первым встретил Клеменсов, атаковавших наш город. Окажись он тогда потрезвее, мерзавцы не прославили бы шерифа Эрпа. Не Дожили бы. Понимаешь, Рик, малыш, знаменитый бандит — это тот, кто не нарвался в самом начале карьеры на хладнокровного и меткого стрелка. С возрастом бандит наглеет, становится опытнее, а его дурная слава бежит впереди и распугивает людишек… Огги мог пришить Клеменсов Дважды. У них счеты очень старые. Думаешь, братцы всегда грабили дилижансы и банки? Ха-ха. Они занялись этим, поняв, что ремесло грабителя куда безопаснее, чем бизнес угонщика скота. Братья были совсем щенята, да и Плюх еще сопляк, когда они схлестнулись в первый раз из-за стада, которое Огги охранял. И не схлопочи он тогда пулю в ногу, неизвестно, чем бы все закончилось. Но в первый раз ему не повезло, а во второй он уже не попал бы из артиллерийского орудия в офис шерифа с десяти шагов. Еще Клеменсов мог застрелить Енот. Запросто мог. Но ему не дали. М-да. Он к тому моменту уже…

Допрыгался, говорит Рик.

Рик доволен, что разговор опять свернул на Енота. Дядя нехорошо щурился, вспоминая Клеменсов. Дядя един — ственный из местных стариков, кто по-прежнему носит револьвер и вроде бы неплохо с ним управляется. Персонаж из учебника новейшей истории. Новейшей, да, но истории, да.

Мы с Риком одновременно машем бармену. Рик смеется.

Вот надерусь сегодня, мечтательно говорит Дядя, и пойду к мамаше Шварцкопф. Будем с ней плакаться друг другу в жилетку и горевать об ушедшей молодости. Присоединяйся, Конь, тебе ведь тоже есть что вспомнить.

Джонни Конь едва заметно кивает.

А вышло так с Енотом, говорит Дядя. Нам в ту пору всем сравнялось лет по тридцать. Это сейчас ты и в тридцать можешь ходить дурак дураком, а тогда взрослели рано. У меня уже трое детишек по дому бегало. Ответственность, сами понимаете. Особо не забалуешь. Я служил управляющим на одном ранчо, а Енот старшим объездчиком у соседей, и все подумывал, не перебраться ли в город. Очень звали его в депутаты, а там, глядишь, и шерифом бы стал. Он справедливый был, Енот, хотя и резкий. Знали за ним такое — не выносит человек подлости и мухлежа. Он потому и в управляющие не пошел. Должность непростая: хочешь сам жить и быть в чести у хозяина — умей искать выгоду. Сегодня чужих обсчитаешь, завтра своим недоплатишь, послезавтра договоришься со сволочью какой вместо того, чтобы к черту ее послать. Или вдруг прискачут молодые идиоты и скажут: мы тут подумали, мистер Андерсон, и пришли к выводу, что вы нам должны триста долларов за тот мордобой в прошлом сентябре, и еще семьсот за то, что мы не угоняли ваш скот… И поди им надери уши. Нет, Енот не годился в управляющие. Он бы погиб на этой работе. Натурально.

А еще у него жениться не получалось никак. Влюблялся он постоянно, не реже раза в году, и обязательно вдребезги, на всю жизнь. Букеты цветов, трогательные записочки, тайные свидания. Сам ходил принаряженный, счастливый, добрый, трезвый, всем улыбался, а потом — бац! Увы, говорил, опять не повезло. Опять что-то не то. Горевал, уходил в запои, становился опасен. Однажды Плюха вынул из лужи и ни за что ни про что набил ему морду. Сказал потом — даже этого придурка кто-то любит просто таким, какой он есть, а меня никто! Искал, понимаете ли, идеальную себе подругу…

Дядя умолкает, задумавшись, и вдруг оказывается, что в салуне очень шумно, людно, накурено. И довольно опасно для чужака.

Раньше мне было неуютно в салунах. Но теперь я ста — раюсь не обращать внимания на общую атмосферу. Вижу лишь то, что хочу разглядеть, и слышу лишь тех, кого мне нужно слышать. Иначе страшно.

И вот, продолжает Дядя, сели мы как-то воскресным днем, чуть ли не за этим самым столом, поболтать о жизни. Ну а потом к мамаше Шварцкопф собирались. И тут шериф вбегает, морда злая, кричит — опять! Опять краснозадые, чтоб им пусто было!.. Конь, ты меня простишь за эпитеты? Ты же знаешь эту историю. Из песни слова не выкинешь, как говорится.

У вас же был с индейцами договор, мне дед рассказывал, вспоминает Рик.

Разумеется. Мы с ними по-человечески обращались, говорит Дядя. Это, конечно, если бы племя было сильное, началась бы война. А так как индейцев всего ничего в округе водилось, то к ним подъехали чинно-благородно и сказали: ребята, мы не хотим неприятностей, держитесь от нашего хозяйства подальше, и все останутся живы. Ну, они посмотрели, сколько у нас стволов, покочевряжились для порядку, выторговали себе охотничьи угодья получше, огненной воды два бочонка, сколько-то кожаных штанов… В общем, нормальные оказались ребята. У них ведь свой, индейский, телеграф работал. Они знали прекрасно, как белые люди в других местах порядки наводят. И, понимая нашу к ним доброту, старались договор соблюдать. Но иногда, обычно почему-то весной, ихним молодым идиотам моча в голову ударяла. Налетят на дальнее ранчо, постреляют в воздух, наворуют лошадей… Слушай, Конь, ты хоть и полукровка, но ведь должен знать. Вот объясни, чего индейцы такие больные насчет лошадей?

Джонни Конь оживает и произносит первую за вечер фразу.

Индеец без коня, как птица без крыльев, надменно бросает Джонни Конь.

И оглядывается на бармена.

Люблю, как он это. Гордо так, говорит Дядя. Вы ж не знаете, он когда в городе объявился, у него пытались жеребца выторговать, потом в карты выиграть, потом украсть, потом отнять. Ох, какой был жеребец! Ох, как Джонни отдубасил тут некоторых из-за него. Чего бы и не отдубасить, сила лошадиная, кузнец, черт возьми. Разозлился, уехать хотел, насилу отговорили. Твое здоровье, Джонни.

Джонни Конь произносит вторую фразу.

Вам тогда нужен был не кузнец, а гробовщик, говорит Джонни Конь.

Гробы мастерить дело нехитрое, хихикает Дядя. Это мы умели. А вот хорошего кузнеца, чтобы лошадей по-настоящему любил и понимал, поди найди. Надеюсь, ты не обижаешься за тот случай, Джонни. Нельзя тридцать лет носить в себе обиду. Это совершенно не по-христиански… Все-все, молчу!

Ты не молчи, ты про Енота давай, требует Рик.

Значит, вбегает шериф, начинает заново Дядя, и кричит — опять краснозадые, так их и разэтак! Спрашиваем — что случилось? Оказывается, прискакал мальчишка с одного из дальних ранчо, сказал, налетели индейцы, угнали лошадей и украли бабу. Ну, баба там была такая… Знали мы эту бабу. Ее даже индейцы могли украсть только ночью. Безлунной и дождливой. Но, конечно, непорядок. Енот, тот просто зубы стиснул, встал и молча пошел седлать лошадь. Мы ему — погоди, а он — вы пока соберетесь, краснозадых уже след простынет. Между прочим, отменный был следопыт, лучший из нас. Сказал, потихоньку-полегоньку двинет вперед, и либо мы его нагоним, либо он разведает, где у индейцев лагерь, и встретит нас на полпути. Ну, пытались его утихомирить, а он ни в какую. И таки уехал один. Мы пока собирались, не меньше часа прошло. Поскакали, тут сумерки, потом стемнело, ни черта не видать, мы дважды с дороги сбились, пока добрались до того ранчо, отстали от Енота сильно. На ранчо решили заночевать. И среди ночи услышали: где-то далеко за холмами бу-бух! Будто кто скалу динамитом рванул. Один из наших, который на каменоломне срок отбывал, даже крикнул спросонья — огонь в дыре![3] Выскочили из дома, кто в чем, и на самом горизонте разглядели странное такое синеватое зарево. Удивились все очень. А наутро, едва собрались и дальше тронулись, видим — скачет Енот. И поперек седла лежит у него кто-то, в плащ замотанный.

Баба, говорит Рик.

Баба, говорит Дядя. Да не та.

Погоди, говорит Рик. Не может быть.

Погожу, говорит Дядя. Я еще много выпить в состоянии. Мне сегодня надо, чтобы до слез пробрало. Ностальгия у меня.

Рик поднимается и идет к стойке. Бармен кивает ему — не извольте беспокоиться, сударь. Значит, Рик вполне кредитоспособен. А вот Дяде здесь не полагается ни стопочки даже за наличные.

Этот салун принадлежит Дяде на восемьдесят процентов. Поэтому Дядя запретил себя обслуживать. Только если угостят. Боится пропить бизнес.

Интересный тут народ. Есть в нем какая-то первозданная чистота помыслов.

Если бы только не эта агрессия, которой они буквально дышат…

Мне не страшно.

Мне не страшно.

И хватит думать об этом.

Неужели она, качает головой Рик, неужели она. Конечно, она, кто же еще… Послушай, зачем ты это рассказываешь, думаешь, я поверю? Хотя да, да, как же иначе. Она.

Мы поверили, говорит Дядя. Все происходило у нас на глазах. Мы не знаем, откуда она взялась, но то, что было дальше… Этого у нас не отнимешь. Мы не выдумщики или там газетчики какие, мы свидетели. И Енот тоже ничего не выдумывал. Просто рассказал что видел. Он скакал по следам индейцев, а когда стемнело, рискнул спешиться и осторожно продвигаться в том направлении, которое показалось ему верным. И тут за холмами рвануло. Он пошел туда. Лошадь упиралась, Енот привязал ее. Ползком забрался на холм и увидел лощину, залитую голубым светом. По лощине валялись какие-то обломки, и на траве лежала мертвая голая баба. Енот еще подумал, что индейцы ее использовали и бросили. Он спустился вниз, пригляделся и понял, что это совсем не та баба. И вроде никто ее не пользовал, а она как бы в глубоком обмороке. И индейцев никаких поблизости. Свет угасал, тогда Енот замотал бабу в плащ и понес обратно. Она небольшая была, ему под стать. И красивая, очень красивая, очень. Она и сейчас красивая.

Молодая, говорит Рик, задумчиво поигрывая стопкой.

Все еще молодая, кивает Дядя. Не такая, как тридцать лет назад, но… Будто она за это время прожила от силы лет десять. Кстати, Енот тоже мог бы выглядеть постарше.

Я думаю об этом столько, сколько знаю ее, говорит Рик. Я вчера здоровался с ней на улице и думал об этом. В нее нельзя не влюбиться, правда, Дядя? Но она какая-то… Не такая, как мы.

Разумеется, говорит Дядя. Странно было бы предположить, будто женщина, зародившаяся из голубого огня в степи, окажется во всем подобна нам. Тем не менее физически она вполне человек, что засвидетельствовал доктор, который ее осматривал. Я бы немного больше сказал, но это уже выходит за рамки допустимого в приличном обществе.

Голубой огонь и обломки, бормочет Рик, голубой огонь и обломки. А что за обломки?

Железки, говорит Дядя. Странные бесполезные железки. Мы побоялись брать их в руки, очень уж это дело отдавало бесовщиной. Но я видел обломки своими глазами. Трое наших, и я в том числе, специально ездили проверить слова Енота. Чтобы потом никто не посмел обвинить его во лжи. Обломки, наверное, и по сей день там, только в землю вросли, не забудь лопату. Место могу показать на карте.

Какой смысл, хмыкает Рик. Но что же это было?

Никто не знает, говорит Дядя. Может, знает она сама. И если знает, наверное, сообщила Еноту. А может, и нет. Для нас главным было то, что она человек. Доктор пошептался со священником, тот пришел, глянул на нее одним глазом… И сказал: красота ее, конечно, вызывает у меня понятные опасения. Но то, что дщерь сия ведет себя как новорожденное дитя, прямо указывает на чудо. А чудо — оно и есть чудо. Шапки прочь, всем смирно, помолимся. Сказал как отрезал. Он ее и окрестил потом. Он такой был священник… Правильный. Бывший капеллан. Оружие терпеть не мог. Говорил, как увижу своего прихожанина с ружьем, так и подмывает схватить ружье за ствол да прикладом — прихожанина по башке!

Постой, а другую-то бабу нашли вы, спрашивает Рик.

Джонни Конь неожиданно фыркает.

Сама вернулась к осени, ухмыляется Дядя. Злая, как сто чертей. Мы ее искали, честно. Но те индейцы, они тоже слышали взрыв и видели голубой свет. Перепугались, снялись с нажитого места и удрали к самой границе. Больше их тут не было.

И что же, говорит Рик, вот так все с таинственной женщиной устроилось само собой? Приняли как родную, выдали за Енота — и спокойно зажили?..

А как бы ты хотел, удивляется Дядя. Здесь тебе не Вашингтон. И даже не Линкольн. Съезди на север, там тебе расскажут про Бродячего Духа. На западе — про Человека-Жука. Нечисти вокруг до черта. Говорящие койоты, рогатые змеи… И поди разберись, правда это нечисть или чья-то белая горячка вышла погулять.

Я разбирался. И на севере, и на западе. Я побывал вез — де и вот добрался сюда. Удивительно, как просто они утаили свое местное чудо. Взяли и ассимилировали его.

Но зато сохранили.

А могли… Страшно подумать, что могли сделать с беспомощной девушкой эти существа, иногда стрелявшие друг в друга, если не попадалось более достойной мишени. Дядя о таком не расскажет, не вспомнит, он постарался забыть, хорошо постарался.

Он ведь тоже был когда-то «молодым идиотом». И он, и этот сказочно благородный Енот. И милейший Огест Вильям Чарлтон, мирно дремлющий в навозе у крыльца. Ой, неспроста забавный алкоголик Плюх так ненавидел страшных братьев Клеменсов…

Убийцы. Грабители. Насильники.

Я отвлекся. Это простительно — мне все уже ясно.

А Дядя говорит.

Енот сказал: я ее нашел, она будет моя. Мы согласились. А дальше… Понимаешь, говорит Дядя, я не могу утверждать, что она сломала Еноту жизнь, боже упаси. Но все у него пошло наперекосяк. Когда бедняжка очнулась — это случилось примерно через сутки после того, как ее нашли, — она была не просто слаба, будто новорожденная. Она и вела себя так же. Не умела говорить, не умела ничего делать, на ноги ее ставили доктор и Енот вместе. А она только глядела во все стороны огромными своими глазищами и иногда тихо плакала. Даже жевать пришлось ее учить, я уж молчу об остальном. И тогда Енот стал ее нянькой. Он уволился с ранчо, перебрался в город, купил домишко на отшибе и забрал девушку к себе. Ну, если честно, Еноту много помогали. Потому что она почти всем понравилась с первого взгляда. А кому не понравилась, того попросили не распространяться об этом. Знаешь, я так подумал, реши священник объявить ее отродьем дьявола, У него возникли бы проблемы. Но это я подумал много позже и в чисто философском плане. А тогда все решили, что нам на голову свалился ангел. И уж если кому-то должно было достаться такое счастье, то, конечно, Еноту, невезучему в любви. Сама мамаша Шварцкопф натаскивала девушку готовить и шить. Доктор преподавал ей гигиену и всякие другие полезные вещи. Священник вел с девушкой беседы о божественном. И фактически научил ее говорить. Хотя рот она открывает редко. Что выгодно отличает ее от большинства местных дам. Но ее и так понимаешь, просто по взгляду. С Енотом она, кажется, не разговаривает вообще. Им это ни к чему. Заметь, она с самого начала знала, кто ее спас, и глядела на Енота как на божество. А может, он ей тоже с первого взгляда понравился. Когда ей было плохо, когда она плакала, едва приходил Енот, она кидалась к нему в объятия и успокаивалась.

И наконец их обвенчали, заканчивает историю Рик. Года через два, да, после того, как она тут появилась.

Около того, кивает Дядя. Жених напялил звезду депутата, невеста учтиво щебетала благодарности, весь город перепился в хлам. Енот взял ссуду и переехал в дом на главной улице, во-он тот, отсюда видно. Казалось, теперь всеобщему счастью не будет конца… Кстати, о концах. Что-то у нас тут пусто.

Упреждая движение Рит, я показываю бармену па наш столик. Джонни Конь странно косится на меня. Вероятно, шестым индейским чувством понял, что никакой я не коммивояжер.

У них спальня на втором этаже, хихикает Дядя. И даже сейчас, если пройти мимо, когда стемнеет, слышно, как весь дом ходит ходуном. В этом смысле они редкостно счастливая пара. То, что нет детей… Такое случается. Это горе, конечно, но тут все в руке божьей. А может, она и правда ангел, и тогда какие уж дети от брака с простым смертным. Было время, я склонялся к мысли, что она именно ангел. Сейчас мне как-то все равно, не те мои годы, чтобы ломать голову над чужими проблемами, а раньше я искал разгадку. И только в ангельской сущности жены Енота мог ее найти.

Несколько секунд Дядя молчит, глядя в пустую стопку.

Потому что не может обычная женщина так переменить взрослого самостоятельного мужчину, бормочет Дядя. Мужчину, который способен всадить весь барабан в консервную банку, крутящуюся на конце веревки, и побриться в темноте.

Джонни Конь хмыкает и выдает странную ремарку.

Баба не мужик, говорит Джонни Конь.

Несколько мгновений Рик и Дядя оторопело глядят на Коня.

Сильное высказывание, говорит Дядя. Умри, не оспоришь.

М-да… Побриться в темноте и я могу, замечает Рик. А вот насчет консервной банки… Не пробовал. И не буду.

Началось все с выпивки, говорит Дядя. Енот стал реже и реже заглядывать в салун. Мы над ним подтрунивали — мол, дело молодое, силы уходят понятно куда, какое уж тут питье. Но однажды в его дежурство я сильно перебрал. И Енот, добрая душа, отвел меня под руку в офис шерифа проспаться. Чтобы моя благоверная не учинила надо мной расправу — водилось за ней такое. Когда город более-менее утих, Енот вытащил бутылку, налил мне добавить и сам моментально надрызгался до такого же состояния, как и я. И пожаловался, что его жена терпеть не может, когда он пьет. Она не кричит, не ругается, а просто закрывается от него. Я переспросил — запирается на замок? Енот посмотрел на меня как на полного осла, потом горько рассмеялся и сказал — ну да, что-то в этом роде. И когда она закрывается, Еноту очень плохо. Поэтому он пьет только по большим праздникам или если совсем тоска накатит. Как вы вообще — поинтересовался я. И Енота прорвало! Он, похоже, никому не рассказывал столько. Жаль, что я был пьян и запомнил лишь самое главное. Но зато я поверил!

Они с Енотом общались без слов. Она знала все его мысли, предугадывала все желания. Если он грустил, она просто гладила его по голове, и ему становилось легко. Если Енот веселился — радовалась с ним вместе. Они были совершенно безоблачно счастливы вдвоем. И ради этого Енот готов был на многое, даже на отказ от рюмки. Правда, тогда он еще надеялся, что пойдут дети. Ему на ум не шло, что такого может не быть. Он не знал, а чувствовал — именно чувствовал, — как жена восхищается им, Рассказывал, как она любуется его телом и душой. Да-да, именно так он говорил.

Согласитесь, за такое отношение мужчина готов в лепешку расшибиться. А уж если он тоже женщину искренне любит — то и любого в лепешку расшибить.

И вот как раз с этим встала новая проблема.

Еноту в те годы не приходилось стрелять. Он, конечно, тренировался, весь забор издырявил на заднем дворе. И на охоту ходил. Но поднимать ствол на человека ему просто не было нужды. Да что там ствол — руку поднимать! Енота слишком уважали в городе. Шериф или депутат, он ведь в чем-то вроде бандита: сначала работает на славу, потом слава работает на него. Когда приходилось утихомиривать распоясавшуюся пьянь, Еноту хватало грозного окрика. Ну, и община стояла за парня горой. Если кто на Енота лез, тут же находилось до черта желающих скрутить смутьяна. Пусть и таких же пьяных, но вполне мирно настроенных. И еще, сами понимаете, когда подходит и читает нотацию депутат, едва достающий тебе до плеча… Нужно быть последней дрянью, чтобы такого обидеть. Тем более депутат всегда прав и никогда ни от кого не требует лишнего или невыполнимого. Повторяю: он справедливый был, Енот. Он и сейчас ничуть не хуже.

А потом в город сунулась на разведку одна мелкая сошка из банды Клеменсов. Покрутилась тут, покрутилась там… Шериф смекнул, к чему идет дело, они с Енотом пригласили шпиона в офис и передали Клеменсам совет держаться от города подальше. Сначала хотели вырезать совет у шпиона на заднице, но обошлись словесным внушением. Город ощетинился стволами и стал ждать атаки. Клеменсы всегда атаковали в лоб, когда знали, что готовится теплая встреча. Не просачивались втихаря, к банку поближе, а нагло заезжали по главной улице развернутым строем, пуляя по окнам и гогоча. Наверное, этим напором и объясняются все их успехи. Шериф Эрп прищучил братцев, потому что они вконец распоясались и потеряли осторожность. Были пьяны с утра до ночи и совершенно ничего не соображали. Хвати у Клеменсов разума понять, насколько Эрп достойный противник… Их бы убил попозже какой-нибудь другой шериф.

На нас Клеменсы наскочили, когда еще не успели окончательно пропить мозги. Мы ждали атаки месяц, но ее все не было. Наша разведка не нашла следов банды в окрестностях. Тогда мы расслабились. Сняли караулы. Тут-то банда и подкралась воскресным вечером. Мы на всякий случай разрешили ношение оружия по выходным, но много ли с того толку, когда полгорода уже не отличит ствола от приклада, а посреди дороги лежит Плюх.

Надо отдать Плюху должное. Валяясь ухом на земле, он первым услышал топот копыт. Вскочил, заорал: «Тревога!», прыгнул к салуну, выдернул из-под крыльца винчестер — откуда только узнал! — и открыл стрельбу. Все его пули угодили в заведение мамаши Шварцкопф, но шуму он наделал преизрядно.

Клеменсов было человек шесть или восемь, но уж точно меньше десяти. Они заорали и рванули во весь опор, стреляя по дверям и окнам салуна, чтобы не дать народу высунуться. Появились первые раненые, началась паника. Новый дом Енота стоял на главной улице, и когда банда проезжала мимо, из-за утла показались стволы. Там прятался сам хозяин, очень спокойный, с обоими своими револьверами в руках и дробовиком на плече.

То, что минимум половина Клеменсов тут же сыграла бы в гроб, удайся Еноту его засада, я вам гарантирую.

Но случилось непредвиденное. Раздался пронзительный крик, такой громкий, что его услышал чуть ли не весь город, и на Енота из окна выпрыгнула его супруга. Она схватила мужа за руки, сшибла на землю и упала сверху.

Кажется, Енот успел произвести один выстрел, но, скорее всего, непроизвольный.

Лошади налетчиков дружно шарахнулись в сторону, банда слегка замешкалась, и кто-то из подручных Клеменсов поймал-таки пущенную с крыльца салуна пулю. Так что в принципе Енот городу помог.

Клеменсы несколько раз выстрелили в проулок, где катались по пыли, немилосердно волтузя друг друга, Енот с женой, но промахнулись.

Дальше были анархия и бедлам, в результате которых городу остались два трупа налетчиков, с дюжину своих раненых, опустошенный банк и потерявший лицо Енот. Да, и еще Плюх успел под шумок стащить в салуне бутылку виски и тут же ее выжрать.

А Енот назавтра явился к шерифу. Положил на стол звезду депутата. И сказал, пряча глаза, — прости, я больше не могу исполнять свои обязанности. Мне, понимаешь ли, нельзя стрелять в людей.

Религия запрещает, да, съязвил шериф, баюкая простреленную руку.

Жена, сказал Енот. Извини, сказал. Можешь отдать меня под суд за то, что я в ответственный момент не защитил город. Но я иначе не моху. Повернулся и ушел. Шериф крикнул ему вслед, что пригласит на вакантную должность алкоголика Плюха, от того больше толку — но Еноту, похоже, было все равно.

Через десять лет мы забрали его назад, говорит Дядя. Вот и вся история.

И выразительно стукает донышком пустой стопки по столешнице.

Как это — забрали, удивляется Рик. Енот уехал? А я и не знал.

Машет бармену.

Взяли бы сразу бутылку, говорит бармен, мой пацан запарился бегать, сейчас же не воскресенье, больше подавальщиков нет.

А пусть быстрее шевелится, советует Дядя, вот и на второго ежедневного подавальщика заработаете.

А вы больше экономьте, бурчит под нос бармен.

Дорого все, вздыхает Дядя, все очень дорого. И дальше будет только дороже. Цивилизация наступает, чтоб ее черт побрал. Навыдумывали бесполезных финтифлюшек и дерут за них деньги. Вот, например, ты, парень, запамятовал я, что ты продаешь?

Расходные материалы и запчасти для швейных машин, сэр.

А-а, говорит Дядя, ну это ладно.

Два чемодана барахла, хотите, покажу, сэр? Возьмите хотя бы рекламный проспект, супруге вашей пригодится. Закажет себе что-нибудь по почте.

Ладно, повторяет Дядя. Расслабься, парень. Просто мне показалось вдруг, что ты газетчик. Физиономия у тебя… Нарочито простецкая.

Вы много видели коммивояжеров с хитрыми мордами, сэр? Простота и открытость — наш бизнес. Я должен вызывать расположение, иначе ничего не продам. Внутри-то я редкий хитрец, конечно.

Дядя и Рик одобрительно смеются.

А Джонни Конь окончательно уверился в том, что я не коммивояжер.

Твое здоровье, парень, говорит Дядя.

Ваше здоровье, господа.

Так все-таки про Енота, Рик теребит Дядю, откуда вы его забрали, я думал, он всегда жил здесь.

Енот укатил в тот же день, говорит Дядя. Прикупил захудалую ферму и стал помаленьку крестьянствовать. Изредка заезжал в город за припасами, ну и на ярмарках мы его встречали. Перекидывались словечком-другим. Он изменился заметно — стал тихий, смирный, рассудительный. Прямо, кажется, дай по шее, не ответит. Помню, наш Плюх все кипятился — чего это Енот такой просветленный, аж до отвращения, не съездить ли ему в ухо? Ну, и съездил однажды. Ка-ак Енот схватил оглоблю, да ка-ак перекрестил ею старого приятеля… И тут я увидел, что в самом Еноте много чего осталось от того ушлого парня, которого мы помнили. Главное, в нем жили боль и тоска по Еноту прежнему. Он, конечно, допрыгался с этими поисками идеальной женщины и этой безумной романтической любовью. Попал в западню, которую расставил сам на себя. Но теперь я знал, как можно все вернуть назад. Если не все, то основное.

Это было не бескорыстно. У нас проворовался городской казначей, да столько украл, подлец, что едва удалось отбить его у толпы линчевателей. И мы искали честного парня на замену. Весь город засмущали вопросами. Подходили и спрашивали — будешь, сволочь, воровать?! Вы не смейтесь, дело серьезное. В общем, однажды нам это надоело, мы сели на лошадей и поскакали к Еноту. Как бы проведать.

А она стояла у ворот фермы, будто ждала нас. Мы посмотрели на нее и дружно потеряли дар речи. И подошел Енот. Тоже молча. И тут мы поняли, какая пропасть лежит между нами и этой странной парой. Десять лет мы их толком не видели. Кого мы зовем в город, черт побери? С чего мы взяли, что знаем этих людей? И могут ли они зваться людьми? Свежие, молодые, с острыми живыми глазами, они разглядывали нас, а мы — их. И мы казались себе дряхлыми стариками, и плечи наши сгибались под тяжестью бесчисленных грехов. А она… Да ладно, какие претензии к ангелу — а Енот? Ведь был такой же, как и все мы, наемный стрелок с туманным прошлым. Знаете, в тот момент я готов был просто избить его. От ненависти к себе. Спрыгнуть с коня, и в грязь, в грязь ткнуть эту невинную морду! Но я понял, что именно себя ненавижу и презираю. И опомнился.

А Енот сказал — если мы вам очень нужны, ребята… Именно так — «мы».

А она вообще ничего не сказала.

Вот. И хватит на сегодня. Догоняй меня, Джонни, если не передумал.

Дядя кивает Рику и мне, встает и выходит из салуна.

Хм, говорит Рик, вы заметили, как ловко он замял историю про Енота и депутата, которого тот якобы собирался грохнуть? Они, конечно, были крутые парни, никто не спорит, но стреляться с городской властью — это чересчур даже для старых добрых времен. Да и чем Еноту помешал тот депутат…

Джонни Конь зачем-то косится на меня, поворачивается к Рику.

Депутат задавал много вопросов, говорит Джонни Конь.

И пока Рик думает, как бы съязвить в ответ, двери салуна успевают захлопнуться за спиной Коня.

Они так со всеми тут, бурчит Рик, не обращайте внимания. Как с мальчишками. Они, видите ли, основали этот город, и теперь попробуй им чего скажи. Из них самые нормальные Плюх и Енот. Ну, Плюха вы видели, а Енот, он добрый и совсем не задирает нос. Я, конечно, только за глаза его зову Енотом, так-то он…

До свидания, мистер Рик. Пойду слегка проветрюсь, если вы не возражаете.

Хорошо на улице. Привольно и тихо. Даже Огест Вильям Чарлтон не раздражает. Я миную несколько домов, слегка забираю влево, направляясь к крыльцу изящного двухэтажного здания, и резко останавливаюсь.

Здесь это называют «встал как вкопанный».

В меня целятся из винчестеров с трех разных крыш. А на веранде в кресле-качалке сидит Енот и крутит между пальцами мой значок федерального агента.

Он именно такой, как я его представлял, этот человек. Сухой, поджарый, некрупный, выглядит лет на сорок в свои шестьдесят и излучает опасность.

Своими руками он больше не убивает.

Они охотники, думает Енот. Привыкли ждать подолгу, сливаясь с местностью, понимаешь? Сливаясь не только телом, но и мысленно. Поэтому ты их и не заметил.

Я подхожу к веранде и облокачиваюсь на перила. Интересно мы выглядим, наверное, для стороннего наблюдателя — двое мужчин, беседующих молча.

Я пришел с миром. Вы же знаете.

Не знаю, думает Енот. Ты слишком долго разнюхивал тут. Мог бы сразу обратиться ко мне.

Стрелки на крышах поразительно спокойны. Но одно мое резкое движение спровоцирует огонь. Такой у них приказ.

Мне важно было выяснить, как все произошло.

Вот и выяснил бы у меня, думает Енот.

Мне уже случалось быть мишенью здесь. Неприятно, но увернуться можно. Однако сейчас я, кажется, попался.

Я здесь, чтобы оказать помощь, не более того.

Ты очень поможешь, если уберешься из города.

И где-то за городской чертой со мной произойдет несчастный случай? Я читаю это в колючих глазах Енота.

Я не заберу ее у вас.

Не заберешь, кивает Енот. Не дам. Она моя.

У салуна проснулся Огест Вильям Чарлтон. Стоя на четвереньках, отряхивается от навоза.

Только разрешите мне поговорить с ней.

Ты же знаешь, разводит руками Енот, что она не хочет этого. Она бы давно связалась с тобой, едва ты появился в городе. Меня она слышит за милю, а уж тебя-то…

Папаша Плюх медленно бредет по улице в нашу сторону. Лишь бы не плюхнулся снова.

Неужели вам самому не хочется знать, откуда прибыла ваша жена? Кто она? Почему вы прогоняете меня так резко?

Она моя жена, думает Енот. Мне этого достаточно.

Вещи придется бросить, это очень жаль. Будет тут у кою-то шпулька от швейной машины, способная намотать на себя время, будто нить…

Я даже не пытаюсь вас переубедить. Вы сами принимаете решение. Мне только интересно — почему?

А вот не любим мы чужих, улыбается Енот.

…и приводной ремень для пространства.

Но вы сами уже не очень здешний, верно? Давайте пообщаемся хоть немного более раскованно. Я же полностью в вашей власти.

Вот я и прошу тебя убраться, думает Енот.

А значок федерального агента — что ж, подделка она и есть подделка.

Мне нужно совсем немного информации, и я действительно уберусь. Навсегда.

Твоя информация на втором этаже, показывает Енот. Попробуй добудь ее.

Ну, провоцировать меня бессмысленно. Я сразу понял, что проиграл. Теперь надо спасать свою жизнь. Плюх сделает еще несколько шагов, и все три стрелка на мгновение отвлекутся. Тогда я нырну в проход между домами.

Почему вы мне не верите?

Потому что ты не веришь самому себе, парень.

Ваш ход, Огест Вильям Чарлтон.

Эй, мистер, говорит Плюх. А не найдется ли у вас…

Я давно уже оглаживаю пальцем запонку на правом Манжете. Короткий ншким. Облако тьмы на миг окутывает улицу. И я исчезаю. Я бегу так быстро, как не может никто здесь. Вот, я убежал. Спасся.

Прощайте.

Убийцы.

Мать твою, мать твою, мать твою, сказал Плюх, когда тьма рассеялась. Что это было? Енот! Здорово, старина, мать твою! Одолжи монету, а?

Подошли Дядя и Конь.

Как же он нас боится, сказал Енот, как же он нас боится.

Я вас не боюсь, сказал Плюх, я никогда вас не боялся, кого угодно спросите.

Иди уже домой, попросил Дядя, надоел.

Тогда одолжи монету, потребовал Плюх, а то мне худо будет.

Это шантаж, сказал Дядя.

На, возьми монету, только отстань, сказал Енот, швыряя в Плюха доллар.

Премного благодарен, сказал Плюх, ловко хватая доллар на лету.

Напрасно, покачал головой Дядя, провожая неодобрительным взглядом Плюха, ковыляющего к салуну. Оплата сверх договоренности развращает.

Слушай, ты, законник, сказал Енот, не буду же я гнать Огги пинками, верно?

Да ты и муху пинками не прогонишь, фыркнул Дядя.

Скажи это нашему гостю, посоветовал Енот, хищно щурясь. Бьюсь об заклад, он убежал отсюда с полными штанами. В жизни меня никто так не боялся. Я уже сам начал себя побаиваться. Заразился от этого чудика. Хорошо, Плюх подошел, а то я просто не знал, как поступать дальше.

Он не вернется, спросил Дядя, а? Нам шпионов не надо. Лазает, понимаешь, вынюхивает…

Он не вернется, заверил Енот. Он здесь и так умирал от страха каждую минуту, а уж мы на него ужасу нагнали дальше некуда. Да, слушай, вещички его я бы посоветовал закопать поглубже. Буквально — закопать. И это тоже.

Енот протянул Дяде значок.

Как ты думаешь, спросил Дядя, понижая голос, это был шпион с небес или из преисподней?

Конечно, из преисподней, ответил Енот. Сам знаешь, ангелы не умеют бояться вообще. Ты же знаком с одним из них.

Тогда зачем этому мелкому бесу понадобился наш ангел, задумчиво пробормотал Дядя.

Ладно, хватит придуриваться, сказал Енот, зевая, он уже далеко и не может слышать нас. Как я устал сегодня! Спать пойду. Спасибо всем. Не забудьте угостить ребят. Они заслужили. Могли ведь запросто всадить нашему гостю пулю в задницу.

А все равно она ангел, сказал Дядя. Так и передай.

С удовольствием, кивнул Енот, поворачиваясь к двери.

И тут Джонни Конь подвел итог дня.

До чего же вы, белые, ограниченные и нелюбопытные люди, сказал Джонни Конь. Вот ты, Енотище, спрятался, извини за выражение, бабе под юбку и ничего вокруг себя видеть не хочешь. А ты, Дядечка, дай тебе волю, обнес бы город десятифутовым забором без ворот. Тьфу! Помяните мое слово, Северо-Американские Соединенные Штаты капитально погорят из-за этой тупости однажды.

Дядя обиженно надулся. Енот хмуро уставился на Коня, жуя губу.

Хорошо, сказал он, бери ребят, дуй на север вдоль железной дороги. У первой же от города водокачки ты найдешь шпиона и сможешь устроить ему допрос. Только он не британский шпион, и даже не мексиканский. Тебя сильно обрадует, если он прибыл, допустим, с Луны?

С Марса, авторитетно заявил Дядя.

И что, вкрадчиво спросил Енот, ну, и что?

А вдруг они хотят нас завоевать, буркнул Джонни Конь.

На втором этаже звонко и молодо рассмеялась женщина.

Енот еще секунду помедлил, безнадежно махнул рукой и заспешил наверх.

Дядя с Конем, переглянувшись, направились к заведению мамаши Шварцкопф.

Енот вошел в спальню.

Дорогая, подумал он, ты спасла меня от цирроза печени и бандитской пули в голову. Я твой до гроба. Я люблю тебя, черт побери. Но это не значит, что когда мужчина занят делом, можно показывать ему всякие дразнилки. Пару раз я чуть не расхохотался. Будь посерьезнее, а?

Кто бы говорил, улыбнулась она. Ты просто упивался своей ролью. И сыграл отлично, между прочим. А Дядя правда собирался арестовать и пытать его?

Конечно, дорогая. Здесь не Вашингтон, и даже не Линкольн. Здесь очень не любят шпионов. Они готовили ловушку прямо на выходе из салуна. Плюх должен был схватить парня за ногу, и тут же с балкона второго этажа ему на шею кидали петлю. Он ничего не успел бы сделать. Мне пришлось сказать Дяде, что парень — мой, и точка. А потом — самому парню дать это прочувствовать.

Я горжусь тобой, снова улыбнулась она. Ты, как обычно, не оставил никому выбора. Они все пытаются, насколько могут, сузить чужое поле решений, а ты просто отнимаешь у других право выбирать.

Только не у тебя, подумал Енот. Слушай, какого черта, ты мне давным-давно отдала все долги…

Давай не будем об этом, попросила она. Любимый, не хмурься. Ты устал, у тебя был трудный день. Иди сюда, ложись.

А что мне остается, подумал он, что мне остается.

Я сижу на насыпи у водокачки, поджидая состав. Рядом переминаются с ноги на ногу лошади и прохаживаются трое вооруженных мужчин. Мы уже познакомились. Они дали мне пару долларов — я сказал, что в городе меня обчистили до нитки и пытались убить.

Собственно, так и было.

Когда эти трое ограбят поезд, я сяду на него и поеду на север.

Кто-нибудь, заберите меня отсюда прямо сейчас.

ОЛЕГ ОВЧИННИКОВ Оргазм в октябре

Его всосало и выплюнуло, но где-то в промежутке еще и раскрутило бешеным волчком, так что Трифону, даже несмотря на вновь обретенные способности, понадобилось несколько долгих микросекунд, чтобы сориентироваться на новом месте.

Полигон представлял собой круговое плато диаметром 8400 метров, засыпанное мелким красным песком, почти пылью. Местами сквозь пыль проглядывала плита, образующая основание, судя по цвету, из монолитного асфальтида. Небо напоминало огромный мыльный пузырь, радужно отливающий по краям у горизонта и почти прозрачный над головой. Через него вполне можно было наблюдать звезды, если бы не затмевающее все на свете солнце, также красноватое и палящее. В паре километров к югу от плато чернел глубокий шрам пересохшего канала. Дальше начинались скалы.

«Что это? — подумал Трифон. — Марс?»

— Нет, «Спикере»! — раздался в его голове дребезжащий женский голос с заметным акцентом.

Трифон внутренне поморщился. Курсанта до сих пор коробило от осознания того, что каждая его мысль во время операции мгновенно становится известной людям за пультом. Или нелюдям, вроде Немки.

— Вон из прохода, Грифон! — последовала мысленная команда. — Не задерживай высадку!

«Стерва! — выразительно подумал Трифон. — Не умеешь говорить, так хоть думай по-человечески». Вместо «вон» у Немки получалось «фон», а уж как она умудрилась изуродовать простое русское имя Трифон… Впрочем, в качестве позывного «Грифон» звучало очень даже неплохо.

Он перебрал манипуляторами, откатившись на десяток метров в сторону, при этом заметил, что кое-где песчаная пыль маскирует отверстия и трещины в плите, и отрегулировал соответственно площадь ступающих поверхностей. Портал немедленно замерцал, возникла светящаяся точка в центре, быстро разрослась до нужных размеров и ярко вспыхнула напоследок, прежде чем раствориться в небесном перламутре.

Марфа упала на песок с высоты нескольких метров, грациозно спружинила манипуляторами и повела башней, оглядываясь.

— Что это? Марс? — мгновение спустя спросила она.

— Нет, «Сникерс»! — машинально ответил Трифон.

— Отчень остроумно! — ввинтился в мозг дребезжащий голос Немки. — Вы в системе Каппы Полипа…

«Ничего себе! Нормальному человеку и не выговорить…»

— …на десятой от местного солнца планете. Она называется Октябрь.

— А всего планет, что ли, двенадцать? — догадалась Марфа.

— Да. И вы здесь, чтобы подавить восстание.

— Октябрьское? — прыснул Трифон.

Он слушал вполуха, то есть с учетом ситуации лучше сказать: одним полушарием. Его взгляд постоянно возвращался к Марфе, тем более что, кроме нее, на залитом солнцем полигоне смотреть было не на что. Он любовался ее стройными подвижными манипуляторами, покрытыми чувствительными волосками датчиков движения, изящной башенкой с чуть раскосыми смотровыми щелками — рудиментарным напоминанием о тех временах, когда для управления тяжелой машиной требовалась целая команда сидящих внутри операторов.

Трифон представил себе четверку небритых потных мужиков в грязных сапогах (которые мало того что сами забрались в его тонкое электронное нутро, но и для неясной надобности прихватили с улицы какую-то облезлую шавку) и содрогнулся от отвращения. Нет уж, слава конструктору, ПАУКу, то бишь полуавтоматической установке Каталкина, такая участь не грозит. Он перевел взгляд на Марфу и, не стесняясь Немки, подумал: «Все-таки какая лее она прелесть!»

— Не заводись раньше времени, — холодно посоветовала напарница. — На вот, остынь.

Она игриво обдала Трифона тонкой фотонной струйкой, не способной нанести серьезного ущерба, разве что выбить пыль. Но эта ласка только сильнее возбудила его. «Где эти чертовы повстанцы?» — в нетерпении пробормотал Трифон.

— Горятчий, горятчий малчик! — похвалила вездесущая Немка.

Он не ответил. Не хотелось нехорошо выражаться при напарнице.

— Марф, а можно я буду звать тебя Прелесть? — спросил он. — А ты меня…

— Балда! — перебила она. — Смотри!

Над дальней оконечностью полигона замигал светлячок вражеского портала. Отличить его от своего было легко по бледно-зеленому свечению. Из портала один за другим высыпались один, два, три… пятеро КЛОПов! Выплюнув пятого, канал вхлопнулся внутрь себя и стал невидим для датчиков Трифона.

«Ну ничего себе — пятеро! — возмутился он. — Извращенцы! Дешевые дрочуны!» Хотя, строго говоря, до сих пор не было доподлинно известно, откуда повстанцы черпают энергию для боя. Может быть, из детских страхов или боли одиночества. Тем более извращенцы! Вот в группе Трифона всегда работали парами. Разнополыми, естественно.

— Ого! — сказала Марфа, и хотя это «ого» относилось не к нему, Трифон возбудился еще сильнее. Выжимая из ходовой все возможное, он рванулся на огневую.

— Да, маленький, да. Ты справишься! — неслось ему вслед.

Сама Марфа осталась в тылу (вполне разумно, учитывая, что ей нужно больше времени на разогрев), по мере сил оказывая товарищу моральную поддержку. М-м-м… оральную, промычал Трифон и почувствовал, что сейчас взорвется. Нет, ни в какой поддержке он определенно не нуждался. Генераторы и без того гнали плазму как ошпаренные, разрядники были накачаны под завязку. Единственная проблема, беспокоившая его, — не разрядиться бы раньше времени. В воздух! А что, говорят, бывали случаи…

Как же долго продержала его в резерве злопамятная Немка!

— Марфа! — хищно прорычал Трифон.

— Что, маленький, что? — вспыхнуло в мозгу ласковое.

— У-у-у-у-у!

Первый залп удался на славу: рассредоточенный, навесной, по групповой цели. На то они и КЛОПы, чтобы давить всех скопом, пока не разбежались, не попрятались. Струи сверкающей плазмы накрыли как минимум троих, один из которых, тот, что телепортировался последним, не успел пройти и метра по сыпучей поверхности Октября. И, судя по виду повреждений, уже не успеет.

— Умничка, — похвалила Марфа, приближаясь. — А ну-ка, дай я!

Трифон резко перекатился вправо. Гибкие сочленения манипуляторов делали возможным такой маневр.

И очень кстати! Ответный залп слегка поджаренных КЛОПов не заставил себя долго ждать.

Мощный разряд ударил в то место, где секунду назад находился Трифон. В песчаной пыли образовалась трехметровой длины прогалина угольно-черного асфальтида.

Марфа била расчетливо, наверняка и совершенно беззвучно, что у предыдущих напарниц Трифона случалось редко. Обычно они хотя бы поскуливали в такие моменты или несли невнятную чушь; Олеся, например, материлась сквозь зубы, занудно-однообразно. Марфа молчала. Ее точечные удары уверенно находили цель: одну, вторую, третью. Наконец иссякла и она.

— Откат! — скомандовала Немка, разом испортив Трифону настроение.

— Без гундосых солнце светит! — огрызнулся он.

Трифон немного завидовал Марфе. Сам он едва ли смог бы расходовать боезапас так долго, точно и… хладнокровно.

Только трое из пяти КЛОПов погнались за ними. Их задние турбины оставляли за собой многометровый шлейф потревоженной пыли. Из оставшихся один совсем сдох, датчики фиксировали нулевую энергоактивность, а другой, раненный в ходовую, стоял на месте, провожая отступающих поворотом башни. От него в принципе еще можно было ждать неприятностей, но только в ближнем бою.

— А ты долго… ну, перезаряжаешься? — поинтересовалась Марфа.

— Никто пока не жаловался, — усмехнулся Трифон.

Честно говоря, он мог продолжить хоть сейчас, но хотел подкопить энергии, чтобы вышло поэффектней. После показательных стрельбищ, устроенных Марфой, ему тоже хотелось произвести на нее впечатление.

— Да? — кокетливо усомнилась она. — Ну что ж. Если понадобится моя помощь… все, чем могу.

— Да? — передразнил ее Трифон. — Повтори мне это, когда вернемся в операторскую.

— Посмотрим…

— Ты прелесть! — не сдержался он.

— Ты тоже мне нравишься.

Засоряя эфир подобным трепом, они добрались до границы полигона и, не снижая скорости, понеслись дальше, на юг. Теперь вместо асфальтидового монолита их манипуляторы ступали по мягкому грунту планеты, проминая его и ловко маневрируя среди неровностей рельефа. А вот преследователям с их утюгообразными телами и низким клиренсом волей-неволей пришлось замедлиться.

Когда через минуту с небольшим путь Трифону и Марфе преградило извилистое русло пересохшего канала, КЛОПы отставали уже на километр.

— Куда теперь? Разворачиваемся? — спросила Марфа. — Или ты не готов?

— Погоди.

Трифон был почти готов. Однако просто развернуться к противнику лицом и обрушить на него всю мощь неизлитой нежности было бы слишком грубо. Хотелось игры, интриги, флирта.

— Давай поиграем, — предложил он.

— Как это? — удивилась Марфа, невольно или сознательно принимая наиболее привлекательную позу: легкая осадка назад, передняя пара манипуляторов чуть скрещена, башня полуобернута навстречу солнцу. В серебристых плоскостях Марфиного тела Трифон видел множественные свои отражения, голубоватые искры, проскакивающие между блоками накопителей, быстро заполняющиеся разрядники… и чувствовал, что готов уже не почти.

— А вот так! — воскликнул он, ощущая себя расшалившимся подростком периода ранней пубертации, каковым, собственно, и являлся.

Он рухнул в пыль плоской полусферой кабины, распластав манипуляторы на манер розы ветров, затем загнул их вверх под не предусмотренным инструкцией утлом и свел вместе над башней, став похожим то ли на футбольный мяч, то ли на оторвавшийся клубок перекати-поля. В таком виде, используя амортизирующие свойства своих многофункциональных ног, он скатился на дно канала.

— Ого! — сказала Марфа, и Трифон подумал, что если не усмирит эмоции прямо сейчас, то, чего доброго, отстрелит себе манипулятор-другой. К сожалению, обычный прием с перемножением в уме трехзначных чисел в данном случае не срабатывал: бортовой компьютер щелкал такие задачки не замечая.

— Давай за мной! — весело скомандовал он.

— А вылезать как? — осторожничала Марфа.

— Грифон, немедленно прекратите самодеятельность! — не преминула вклиниться Немка. «Р» от «прекратите» противно перекатывалось у нее во рту, как подобранная с пола окаменевшая карамелька.

— Шайзэ, — выругался Трифон и, не будучи уверен в своем немецком, перевел: — Дерьмо! — Потом снова позвал Марфу: — Ну, давай же!

— Я боюсь, — призналась она.

— Чего? — рассмеялся Трифон. — Из капсулы вывалиться?

Действительно, в то время как сознание операторов без жалости и страха манипулировало мощнейшими боевыми единицами, их человеческим телам, оставшимся в управляющих капсулах, угрожали разве что пролежни да неприятные сюрпризы от органов выведения.

Первого КЛОПа, сунувшегося в канал, Трифон, укрывшийся за естественным изгибом, накрыл еще на спуске, так что до дна тот долетел уже бесформенной и бесполезной грудой, которую не приняли бы даже в металлолом. Второй КЛОП сам неуклюже приземлился на плоскую спину, да так и остался лежать, беспомощно семеня лапками, точно одноименное насекомое, и обугливая ни в чем не повинный песок метра на три вокруг себя.

Этот бессмысленный расход боекомплекта Трифон счел лишним подтверждением того, что повстанцы черпают энергию для боя откуда-то не оттуда. Из страха, из паники, возможно, из предчувствия близкой гибели, в общем, совсем из иных источников, чем все нормальные люди.

Тратить на лежачего свежий заряд было жаль.

— Погоди ты! — остановил Трифон Марфу, которая, судя по частоте несущихся в эфир «маленьких» и «миленьких», начала заводиться не на шутку. — Сам добью.

А потом просто подъехал к перевернутому на минимально безопасное расстояние и слил на его беззащитное брюхо все, что оставалось в практически разряженных генераторах. И едва не поплатился за такое циничное хулиганство.

Третий КЛОП, предусмотрительно оставшийся наверху, выпустил по Трифону разряд, по счастью, короткий и одиночный. На большее его предусмотрительности не хватило, так как Марфа, чьи накопители, казалось, вот-вот расплавятся от переполнявшей их энергии, с утробным урчанием уничтожила его единственным выстрелом. КЛОП, конечно, сдетонировал напоследок, но многочисленные осколки разлетелись поверху, никому не причинив ущерба.

— Вах! — огорченно сказала Марфа. — Я еще хочу.

Прежде чем ответить, Трифон закончил трестировать свое тело на предмет повреждений. Течь в левом накопителе, поврежден один манипулятор, на другом как бритвой срезало все датчики. Теперь, если враг подкрадется слева, Трифон рискует его не почувствовать, но в целом ему сильно повезло. Могло быть гораздо хуже.

— Ну давай добьем того, безногого, — предложил он. — Кстати, спасибо.

— Угу.

Они выбрали наиболее пологий участок склона и рухнули перед ним на колени, приготовившись к трансформации. Поврежденный манипулятор не помешал Трифону: сочленение уверенно вошло в сочленение, сменился рельеф несущих поверхностей, и вот вместо восьми ступающих конечностей он обзавелся парой сносных гусениц. Мощно взревев двигателями на подъеме, два ПАУКа вынеслись на равнину… и замерли в оцепенении.

— Ты, кажется, хотела еще? — напомнил Трифон.

— Ну не столько же! — оторопело заметила Марфа.

Ее датчики отследили уже двенадцать новых целей, а зеленая вспышка портала все еще мерцала над полигоном, не собираясь коллапсировать.

— Але, гараж! — позвал Трифон. — Отследите наши координаты и настройте портал. Мы сматываемся.

— Секунду, — немедленно отозвалась педантичная Немка, — какая-то проблема с каналом.

— Какая еще проблема?

— В данный момент это выясняется. Попробуйте продержаться какое-то время.

— Вдвоем против пятнадцати? Нет уж, спасибо. Вытаскивайте нас вручную! — потребовал Трифон, в голову которого закралось смутное подозрение.

Хотя после насильного прерывания сеанса потом сутки болит голова, вдобавок врагу достается вся брошенная техника, такой выход был все-таки лучше, чем ощущать, как тело твое вылизывают языки холодной плазмы.

— Ну что ты, малтчик! — неожиданно развеселилась Немка. — Вручную — это твоя специализация. Жалко будить, ты такой сладкий, когда спишь.

— Фригидная сука! — Бессильная злоба заставила Трифона забыть о присутствии Марфы. — Ну, погоди, я вернусь… Я ведь все равно вернусь, ты в курсе? И тогда мы посмотрим, кто заснет крепче!

Теперь-то задним умом он сообразил, какова была истинная цель этого внеурочного задания. И почему в операторской осталась одна Немка, хотя по инструкции наблюдающих должно быть минимум двое. Эта мстительная гадина решила расквитаться с ним! Черт! Надо было еще тогда подать рапорт о переводе. Или уж сделать то, чего хотела от него наставница, и так, как она хотела. Мало ли, что неприятно. Гореть заживо тоже неприятно.

— Нас что, бросили? И что же теперь делать? — растерянно спросила Марфа, и Трифон с трудом отогнал от себя образ прыщавой, неуклюжей девицы, явно обделенной мужским вниманием, каких только и берут на эту работу.

— Главное — не скутчать! — злорадствовала Немка.

КЛОПы отчего-то не спешили нападать, только елозили по полигону, выстраиваясь каким-то причудливым порядком. Должно быть, осознавали свое безусловное превосходство и хотели сполна насладиться триумфом. Ну и пусть, подумал Трифон. Зато меньше мучиться.

Он тупо попер на врага, на ходу бросив Марфе:

— Ты как хочешь, а я свое отстрелял.

Он шел напролом, брал противника на испуг, провоцировал, не пытаясь нанести удар, думая только: скорее бы все закончилось. Все равно после предательства Немки его разрядники надолго перешли в небоевое состояние. Ну ничего, вот сейчас его испепелят, он очнется внутри управляющей капсулы, посмотрит в холодные глаза наставницы, аккуратно, двумя пальцами придержит ее острый подбородок…

Однако КЛОПы не стреляли. Методично окружали Трифона, загоняли, выдавливали обратно на дно канала. Вероятно, они намеревались взять ПАУКов «живьем», чтобы получить образцы правительственной техники.

— Не хотите по-хорошему? — отступая под их натиском, усмехнулся Трифон. — Как хотите. Марф, прижги, пожалуйста, сколько сможешь. Я сдетонирую.

Детонация была в его состоянии последним выходом, благо на дне накопителей кое-что все еще плескалось.

— Ну да, а мне потом одной с этими вонючками куковать? На твои обгорелые осколки возбуждаться? Или на КЛОПов? А может, на Немкин голос? Я что, на извращенку похожа? — неожиданно заупрямилась напарница, выкатываясь вперед. — Нет уж, я первая!

Умом Трифон понимал, что Марфа права, у нее наверняка больше опыта по самодоведению, да и женский оргазм в среднем на 20 гигаджоулей мощнее мужского. Она рванула в сторону КЛОПов и, не дойдя до них сотни метров, развернулась в сторону Трифона.

— Ну же! — позвала Марфа. — Иди ко мне! Тришка, Тришенька…

Он потянулся за ней, сам невольно начиная возбуждаться. В конце концов, почему бы не сделать это одновременно? Вот это будет фейерверк! Правда, работая в паре с Марфой впервые, он не успел еще вникнуть в особенности ее темперамента. Не рванет ли раньше времени? Дождется ли его?

— А это правда? — жадно спросил он. — То, что ты тогда сказала?

— Что, маленький? — нетерпеливо отозвалась она. — Что правда?

— Ну, что я тебе нравлюсь.

— Да, сладкий мой. Как ты можешь не нравиться? Отягощенная модель, офигительные разрядники и… о!

— Да нет. Я про вообще. В жизни.

— Дурак! Не ломай кайф. Нашел время… — огрызнулась Марфа. — Лучше… Повернись вот так. Ну, пожалуйста! И задние манипуляторы вытяни, чтобы на солнце за-сверка… Да! Теперь, ради бога, секундочку не шевелись. Все! Иди ко мне! Да не так, дурачок! Сзади, чтобы к накопителям поближе…

И он послушно прижался к ней, желанной и желающей, всем своим большим и мощным телом ощущая приближение цепной реакции…

Через полчаса, выходя из душевой, Трифон с удовольствием вспоминал выражение лица Немки, и без того достаточно неприятное, которое отнюдь не улучшил отпечаток ладони на щеке — грубой, скорее мужской, чем подростковой. О возможных последствиях он не думал. Если кому-то здесь и светят какие-либо карательные санкции вплоть до увольнения в запас, так это Немке, нарушившей инструкцию ради мелочного сведения счетов. Едва ли Трифона упрекнут за рукоприкладство, сегодня он герой.

В соседней кабинке, фальшиво насвистывая, грелась в плотных водяных струях Марфа. Тоже героиня. Временами, когда девичья фигура за мутным запотевшим стеклом наклонялась вперед, Трифону чудилось в ее силуэте что-то смутно знакомое. То ли элемент ходовой, то ли блок накопителя, каким он видится сзади, не хватало только голубых искорок рвущегося наружу разряда.

Попробовать, что ли, пристать? — полушутливо подумал Трифон и сам себе ответил: да ну! Вот через неделю, если их снова вместе отправят на задание, — тогда да, а так… Нет, так неинтересно.

С этими мыслями Трифон подошел к стене, задумчиво стянул опоясывающее чресла полотенце.

«Что это я? Разнесет же все на хрен!» — ужаснулся он, глядя, как струя тяжелых фотонов ударяет в стенку писсуара.

Но струя благополучно преломилась о сверкающий фаянс, и только теперь курсант с легким сожалением вспомнил, что больше не ПАУК.

СЕРГЕЙ ЧЕКМАЕВ Очевидец

Антон неторопливо щелкал мышью, морщился, поглядывая на экран. Материалы вчерашнего эфира оставляли желать лучшего. ДТП на Волгоградке с пьяным водилой. Трое пострадавших, жертв нет. ДТП в Капотне: наезд на остановку, пустую, слава богу. Пожар в заброшенной сторожке старого склада. Здесь без жертв не обошлось — двое бомжей сгорели заживо вместе со своим временным обиталищем. А может, и не бомжей, может, кто-то таким образом спрятал концы своих грязных делишек.

В кадре лениво дымилось нечто деревянное, пожарные, по трое на брандспойт, старательно заливали «возгорание» целыми океанами воды. Недалеко топтались и вездесущие зеваки — несмотря на ранний час, их набралось порядочно: мальчишки из ближайших домов, собачники, всякие бегуны-джоггеры, сторонники здорового образа жизни. Вон один такой стоит: высоченный как каланча, вырядился не по погоде в темный бесформенный плащ. Бэт-мен, блин!

Так, что там еще? Бытовуха. Обыденная до зубовного скрежета: познакомились, выпили, закусили, снова выпили… тут выпивка кончилась, а пока решали, кто пойдет за новой порцией, — схватились за ножи. Цинизм, иначе не скажешь, а все равно — рутина. Такими материалами рейтинг не поднимешь. А значит, шеф опять будет брызгать слюной и рассказывать про «о-очень серьезных людей», которые не для того деньги на канал давали. Если и сегодня не подвернется материал, из которого спецрепортажик можно раскрутить…

Может, ночная бригада чего-нибудь этакое привезла?

Антон поискал глазами трубку. Где же она?

Наконец телефон нашелся под пачкой разношерстных бумаг, прижатых от сквозняка переполненной пепельницей. Антон набрал номер, зажал трубку плечом. Глебов мобильник привычно отбарабанил: «Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети». Олух! Опять оставил где-то! Придется в аппаратную звонить… Как же там новенькую эту зовут? Катя, что ли?

— Алло? — вопросительно пропел в трубку мелодичный голосок.

— Катюша? Привет, Антон говорит…

— Здравствуй… те…

Бедная девочка! Два месяца всего на работе — еще не поняла пока, каких начальников можно звать на «ты» и по имени, а каких — только на «вы», даже в самой неформальной обстановке. Ничего, привыкнет.

— Глеб с бригадой приехал уже?

— Полчаса назад.

— Угу. Дай его, пожалуйста…

Шуршание, звонкий перестук каблучков, какая-то невнятная скороговорка. В ответ — «бу-бу-бу» профессорским басом и в трубку:

— Слушаю.

— Привет, старик! Опять телефон профукал?

— Да не-е… Батарейка села, собака, я его в тачку снес — заряжаться. Ты насчет материала, да?

— Угадал.

— Предупреждаю сразу, ничего оригинального. Обыденка полная. Хоть стой, хоть падай.

— Блин! Совсем ничего?

— Ну, монтаж мы пока не закончили, возни еще на полчаса, но я тебе и сейчас могу сказать: ничего.

— Ладно. Все же, как смонтируете, поднимись ко мне — о’кей? Подумаем, чего из этого в эфир можно дать. А то, чую я, шеф меня скоро без вазелина пользовать будет. Да так, что мало не покажется.

— Гуд. Договорились.

Минут через сорок в кабинет без стука ввалился Глеб. За это время Антон успел скурить до фильтра уже третью «элэмииу». Места в пепельнице не было, и он тушил окурки в кадке с фикусом. Цветку было по фигу. На своем веку ему довелось попробовать кое-что и посильнее никотина.

Глеб грузно опустился на потертый кожаный диван — пружины только скрипнули, — почти не глядя, одним движением воткнул кассету в приемник.

— Смотри, начальник.

Первый сюжет ночной группы не баловал оригинальностью: трое приезжих откуда-то с южных границ попались с фальшивыми баксами. Беспристрастная камера цепко вглядывалась в ошарашенные рожи задержанных (такого поворота они точно не ожидали), деловито сканировала веером расстеленные на столе пачки зеленых купюр.

Все-таки Глеб — классный оператор! Молодец! Даже такой скучный материал ухитрился подать словно конфетку. Только зритель этих конфеток за последние годы наелся вдосталь. Сколько уж раз на экране возникали такие же вот неудавшиеся аферисты да долларовые россыпи. Поначалу цепляло, конечно. Любой человек, глядя на зеленое изобилие, подспудно думает: «Вот бы мне! Уж я бы не попался!» На первый раз так думает, и на второй, и на пятый, а на десятый — зевает и отворачивается. А теперь, завидя привычный пасьянс из долларов на казенных ментовских столах, и вовсе переключит программу. Нет, этот материал первым ставить нельзя.

— Это в самый конец. И покороче.

— Да ежу понятно! Чего мы, маленькие, что ли?

— Ладно, не обижайся. Это я так — диктаторские замашки проявляю. Редактор я или что? Выпускающий или где? Ладно, крути дальше.

Глеб крутанул верньер. По экрану забегали менты, суетливо просеменили задержанные южане. Ага. А вот и новый сюжет. Тоже не фонтан, прямо скажем. На каком-то там километре МКАД перевернулась огромная фура с мебелью. Наверняка водила пытался увернуться от чрезмерно наглой иномарки, попал колесом на бордюр — и готово.

Здоровенный трейлер завалился набок, перегородив сразу три полосы. Ехавшая следом «Волга» успела дать по тормозам, а вот «Шкоде» со второй полосы не так повезло. Телевизионщики подъехали раньше спасателей, почти одновременно с ментами. Глеб опять оказался верен себе — успел заснять, как два гаишника и санитар со «Скорой» матом и парой гнутых монтировок пытались отжать заклинившую дверь «Шкоды». Им на помощь подбежали еще два дальнобойщика и таксист-армянин с пассажиром — высоким мужчиной в темном, изрядно помятом плаще. Из видавшей виды «Победы» вылез сухопарый ветеран с тускло блестящим орденом. Всем вместе на «раз, два, взяли!» им удалось отогнуть дверь едва на ладонь. Поплевали на руки, приготовились еще раз, но тут прибыли спасатели с гидравлическим домкратом.

Антон кивнул на экран.

— Чего там с пострадавшими? Выяснили?

— Обижаешь. Водила фуры отделался сотрясением мозга и парой ушибов, а женщина из «Шкоды»… Там не так просто. Чтобы ее достать, всю тачку пришлось на металлолом распилить. Хорошего мало, в общем. Шесть переломов, из них три — грудной клетки. В Склиф повезли.

— И?

— Через пару часов звонил — состояние тяжелое, говорят. Но — выживет.

— Ладно. Значит, в Склиф ехать не надо. Дай в конце пару секунд больничных коридоров, врачи чтоб в белых халатах посуетились… ну, короче, найдешь что-нибудь такое. И текст — состояние, мол, тяжелое, критическое… кстати, а кто она?

— Кто?

— Блин! Да пострадавшая же! Узнай! Если выяснится, что мать троих детей и обладательница счастливого семейства, — в самый раз. Добавь чего-нибудь такого слезоточивого. Ну и общая мысль… Понакупили, мол, красивых тачек, права проплатили, а теперь ездить по городу нет никакой возможности.

— Понял.

— В таком вот разрезе. Сам понимаешь, если ничего посильнее не будет, этот сюжет — в начало, в крайнем случае вторым. Еще что?

— Дальше совсем отстой, — Глеб ловко орудовал верньером, — обязаловка от наших доблестных брандмейстеров. У них там соревнования какие-то прошли, типа кто быстрее окурок в урне затушит, вот и навязали нам.

На экране трое мускулистых парней с нечеловеческой быстротой разворачивали брезентовый рукав. Несмотря на дикую жару, все они щеголяли в глухих «негорючих» комбезах, касках с воротниками и с неудобными коробками дыхательных аппаратов на спинах.

Антон поморщился.

— Понятно. Дальше.

— Дальше будет веселее.

Происшествие было действительно из редких. На одной из новомодных реставрационных строек, когда от старого дома оставляют лишь стены, внутри все выстраивая заново, рухнул башенный кран. Погиб крановщик, да еще двух рабочих задавило обвалившимися от удара перекрытиями. Глеб искусно дал общую панораму: ржавый каркас крана утопает в куче щебня, еще недавно бывшей домом. Спасатели нагнали кучу техники для разборки завала. Поначалу еще надеялись, что оказавшиеся под завалом люди живы — разбирали руками. Камера крутилась рядом, выхватывая то крупный план измазанных в штукатурке рук, то озабоченные лица спасателей. Мобилизовали некоторых зевак и случайных прохожих — люди организовали цепочку. Камера проследила путь одного каменного обломка. Вот он в руках у тщедушного очкарика, вот — у мрачноватого типа в спецовке, теперь…

— Стоп!!! Стоп! — неожиданно закричал Антон.

Глеб послушно ткнул в паузу.

— В чем дело?

— Дай-ка крупный план… Нет, не этого! Предыдущего. Вот он!!!

Камень оказался в руках у высоченного, под два метра, парня или мужчины — лица не видать — в темном, бесформенном, измятом плаще.

— Что, твой родственник? — спросил Глеб ехидно.

— Знаешь, — тон у Антона был такой, что Глебу сделалось немного не по себе, — я тебе пока ничего говорить не буду. Не хочу потом идиотом выглядеть. Просто отпечатай этот и несколько следующих кадров.

— Ладно, — Глеб пожал плечами, — как скажешь…

Принтер с тихим, почти ласковым шуршанием выплюнул десяток листов. Плащеносец вышел не очень отчетливо, но в общем неплохо. Антон схватил листки, стал их жадно рассматривать. Потом перебросил парочку через стол.

— Посмотри внимательно.

— Да чего такого? Мужик как мужик…

— Несомненно. А теперь верни, пожалуйста, тот сюжет с фурой. Там, где доброхоты «Шкоду» вскрывали.

Глеб хмыкнул, снова вцепился в верньер. Антон ерзал как на иголках.

— Вот! Приглядись, ты никого здесь не узнаешь?

На ускоренном просмотре камера быстро перебирала добровольных спасателей. Менты… санитар со «Скорой»… пожилой дальнобойщик… толстый дальнобойщик… таксист-армянин… высокий мужчина в темном мятом плаще остервенело подсовывал монтировку под заклинившую дверь.

Глеб присвистнул и снова нажал паузу. Он долго вглядывался в экран, потом перевел взгляд на распечатку, все еще зажатую в руке. Потом неуверенно произнес:

— Я, конечно, всегда могу сослаться на теорию вероятностей — повезло, типа, мужику, два раза за день очевидцем оказался. Да только, думается мне, у тебя еще что-то в рукаве припрятано.

— Смотри. — Антон развернулся вместе со стулом к своему пульту. — Это вчерашний эфир. Пожар в старой бытовке, если помнишь. Здесь, правда, помощь со стороны не понадобилась, пожарные и сами управились. Вот он, видишь? Тот же плащ, та же поза… Я бы, может, и не обратил внимания, да больно одежка у него не по сезону. Кто ж в такую жару в осеннем плаще разгуливает?

Глеб с минуту молча теребил пальцем нижнюю губу, потом неожиданно спросил:

— Ты только что догадался?

— Да, а что?

— Значит, старые эфиры ты еще не проверял?

Они переглянулись и почти одновременно рванулись к стойке с кассетами. Антон поспел первым — ему не пришлось огибать стол, он просто перемахнул через него, Глеб поскользнулся на предательски надраенном линолеуме, чуть не упал, чтоб удержать равновесие, пришлось схватиться за стойку. Хлипкая конструкция угрожающе заскрипела.

Антон ухмыльнулся:

— Обойдемся без разрушений, о’кей?

Через три часа обоим было уже не до веселья. Мутило от сотен просмотренных заставок родного «Тревожного вызова», но дело было не в этом. Только за последние десять месяцев высокий плащеносец так или иначе засветился в сорока семи сюжетах. Иногда он случайно попадал в кадр — не заметить его в толпе зевак было просто невозможно, иногда помогал спасателям. Ни разу он не давал интервью как очевидец, так что лицо его толком разглядеть не удалось.

Антон смотрел материал почти неподвижно, разве что изредка перекатывал в пальцах ручку. Глеб взволнованно ходил из угла в угол, всегда первым замечал неизменный темный плащ, вскрикивал, бросался к экрану.

К концу второй кассеты он не выдержал:

— Хватит! Все ясно. Антоха, что думаешь?

Антон достал из пачки новую сигарету, сунул в рот, но прикуривать не стал. Пожевал фильтр, задумчиво потер рукой подбородок.

— Вот материальчик был бы, а?

— В смысле? А, вот что у тебя на уме! — Глеб мгновенно ухватился за замысел редактора. — Спецрепортажик из него сделать! Неплохо. И название — непременно чтоб черными буквами на фоне «мигалки» или пылающего дома: «Профессия — очевидец».

— Интересно, — задумчиво пробормотал Антон, — кто он такой?

— Да ясно кто! — Глеб рубанул кулаком по ладони. — Энергетический вампир. Стоит, на пострадавших любуется и упивается отрицательными эмоциями. Или этот… Ну, как его?.. Черный интрасенс.

— Кто-о?

— Интрасенс, причем черный, — продолжал Глеб, игнорируя насмешку в голосе Антона. — Экстрасенсы кто такие, знаешь? Ну вот. А этот — интрасенс, который свои способности проецирует наружу. А черный интрасенс — это такой злой парень с мощной черной аурой, от которой народ крутом мрет как мухи. Говорят, один такой у Чернобыля жил, в Припяти. Тридцать лет жил — представляешь, какая там аура накопилась! Вот и этот наш… ну, в плаще… куда ни посмотрит, все горит, рушится и умирает.

Антон только хмыкнул. В свое время Глеб начинал журналистскую карьеру в одной «желтой» газетенке. Из тех, что пишут про конец света в ближайшую субботу, нашествие инопланетян в Подмосковье, кошек-зомби на Арбате и всякую прочую дребедень. Жаргон с того времени он успел сменить, а вот идеи, похоже, еще не все повыветрились из головы. Прийти с такого рода материалом к шефу… гм… нет, лучше уж сразу ржавой лопатой себе вены повскрывать.

А Глеб продолжал сыпать версиями:

— Чего скалишься? Не веришь? Ну, хорошо. Я знаю, ты фантастику любишь. Как тебе такая версия: он — наблюдатель от недружественной цивилизации. Подстраивает аварии и катастрофы с теми людьми, которые в будущем смогут им сопротивление оказать. Как Шварценеггер в «Терминаторе». Откуда ты знаешь, может, та женщина из «Шкоды» — мать будущего суперборца за независимость?

— Так она же выжила!

— Блин! Промахнулся парень в этот раз, ошибочка вышла…

— Глебушка, — проникновенно сказал Антон, — хватит болтать ерунду! Я знаю: ты в своем «Гласе Универсума» многого понахватался от всяких психов. С тех пор — каша в голове капитальная.

— Ладно, ладно… Каша! А ты-то сам что думаешь?

— А это важно? Есть у меня одна версия, не хуже твоих, только, по-моему, туфта это все. Ничего мы так не узнаем. Надо этого парня проследить и поговорить с ним. Мне кажется, ему есть чего нам рассказать.

— Ага, — Глеб не унимался, — пригласим его в студию, побеседуем, снимем репортажик, да? А потом коллеги из «Дорожного патруля» будут про пожар в седьмой студии рассказывать. Или про то, как в «Останкино» оборвался лифт и… — он притворно всхлипнул, — …в цвете лет погибли два молодых…

— Все! Расслабься. Отставить фантазию. Скажи лучше вот что: ты завтра в ночной бригаде или дневной?

— Завтра я — пас. Заслуженный отдых.

— В ж… гм… в баню отдых! Прикроют программу, вот тогда все наотдыхаемся! В ток-шоу пойдем, массовки инструктировать!

— Да, ладно, Антох, чего ты завелся? Ну, поработаю, если надо…

— Иди в дневную. Шансов больше. Да-да… пока ты тут по кабинету бегал, я считал. Сколько случаев мы насчитали?

— Сорок семь.

— Угу. Из них ночью — только девять. И больше всего, двадцать один, — это ДТП. На втором месте — пожары. Пятнадцать случаев. Расклад ясен?

— Не тупой, однако. Объявляют по спецсвязи вызов пожарным или гаишникам, и мы туда рвем со всех сил. И начинаем аккуратненько камерами по сторонам водить. Как только замечаем нашего друга, подходим к нему, берем за пуговицу и ла-асково так спрашиваем…

— Ёпрст! Не дай бог! Не, — Антон выделил слово голосом, — подходим и не спрашиваем. Смотрим издалека, стараемся заснять лицо, приметы, если есть тачка — номера. И, ради всего святого, не играй в детектива, ладно? Даже и не пытайся его проследить. А то и вправду придется на тебя некролог писать.

Глеб вытянулся в струнку, изображая старательного солдата.

— Есть, сэр! Разрешите идти, сэр?

— Иди-иди с глаз моих…

Глеб прошагал к двери, четко печатая шаг. Но прежде чем прикрыть ее, всунул голову и спросил:

— А правда, Антох, какая у тебя была версия?

— Бли-ин! За что мне такое наказание?!

— Ну, скажи…

— Вот привязался! Фильм такой был в свое время, «Тысячелетие», не видел? Зря. Там ребята из будущего вывозили из нашего времени людей для колонизации прошлого — они таким образом пытались цивилизацию сохранить. У них там, видишь ли, народу совсем мало осталось, да и с рождаемостью проблемы возникли из-за ядерной войны и каких-то там еще ужасов. Но, чтобы со временем чего не случилось, они отсюда тягали только жертв катастроф. Изымали из нашего мира за несколько секунд до смерти.

— И ты думаешь…

— Ничего я не думаю! Просто версия хорошая. А теперь сгинь, бога ради, пока я в тебя пепельницей не кинул. Казенное имущество жалко.

На следующий день Глеб, столкнувшись с Антоном в коридорах телецентра, лишь покачал головой. Ночная смена тоже не привезла ничего похожего. В четверг Антон ездил на переговоры с рекламщиками и не успел вовремя вернуться в студию. Утром в пятницу он пришел пораньше и, дожидаясь возвращения ночной бригады, выпил, наверное, литра три омерзительного растворимого кофе, а еще довел до белого каления охрану на воротах:

— Белая «Киа» не проезжала? Извините.

Наконец Глеб объявился. Он с порога бросил кассету на диван, хитро улыбнулся и подмигнул.

— Ну?!

— Вот тебе и ну! Чего б ты без меня делал…

Антон медленно досчитал до десяти, аккуратно смял пустую пачку «ЛМ» в маленький комочек и осторожно положил его на край стола. Глеб изобразил испуг:

— Это я буду, да? Понял, понял. Чего кота за хвост тянуть — нашелся наш парень. Вчера и нашелся, на третий выезд. Все, как ты говорил — ДТП на Дмитровке, «мерин» с «девяткой» перекресток не поделили. Два трупа, из «девятки» которые, еще трое — в Склиф с переломами. Ну, и этот там стоял, в сторонке. Наблюдал. Я случайно его приметил, камерой панораму брал, смотрю, на остановке он, не он? Народу много, не видно толком. Отснял я его хорошо, минуты две в кадре, на кассете посмотришь. А тачки у него нет, мы с полчаса еще на этом ДТП крутились, так он сел в автобус и укатил. Следить я не стал, как приказано.

— Молодец, Глеб…

— Подожди, это еще цветочки все, ягодки впереди. Я ж его второй раз видел.

— Дану!

— Точно так, вечером, у нас уж смена кончалась. Правда, не ДТП, не пожар, банкира одного вместе с тачкой полетать отправили, прямо у собственного подъезда. Мы мчались как угорелые, ели успели. Приезжаем, смотрю: обугленный каркас «бэхи» дымится, рядом менты суетятся. Пока взрывники приехали да начали там все лентой своей огораживать, наснимать порядком успели. А потом собрались уже уезжать, глянь: у самого дальнего угла оцепления он переминается. Шлангом прикинулся — замаскировался в подъезде и смотрит.

— Просто смотрит?

— Ну да. Стоит, не шелохнется. А потом чего-то не понравилось ему — нырк в подъезд! Я обрадовался: вдруг, думаю, живет он там. Мальца этого, стажера, послал проверить, а подъезд проходной оказался.

— А он тебя не вычислил?

— Черт его знает! Да нет, наверное. Я ж не пялился как баран на новые ворота на него одного. Давай лучше материал посмотрим — может, чего углядим в спокойной-то обстановке.

Пиликнула трубка. Антон раздраженно буркнул в микрофон:

— Да?

— Антон Вадимыч, это Ливитин говорит. Охрана. Тут человек пришел без пропуска, к вам вроде…

Ливитин из вохровцев старой закалки — без ксивы и президента не пропустит, костьми ляжет.

— Что за человек?

— Говорит, со вчерашнего ДТП, свидетель.

— Свидетель?

— Да-да, — быстро-быстро закивал головой Глеб, — я да том ДТП с «мерином» кое-кого из очевидцев, тех, что на остановке стояли, попросил прийти в студию, наобещал с три короба: в ток-шоу, мол, будете участвовать. Подумал, вреда не будет, а пользы… Польза вдруг да и будет. Мало ли. Может, нашего парня знает кто, каждый день на автобусе с ним на работу ездит или в одном подъезде живет…

Антон показал Глебу большой палец. Голос Ливитина в трубке все еще что-то объяснял.

— Пропустите. Да-да, под мою ответственность. Выпишите пропуск на час. Пусть поднимется на четвертый этаж, студия семь, дверь с надписью «Редактор». Спасибо. Глеб! Распечатай мне пару фоток нашего друга. Где лицо видно получше. Похоже, все-таки придется поиграть в детектив…

В дверь осторожно постучали.

— Входите. — Антон развернулся вместе со стулом к посетителю, да так и застыл на месте. Попытался сказать что-то, но не смог, лишь открывал и закрывал рот, словно пойманная рыба.

На пороге кабинета стоял высокий нескладный человек в измятом плаще. Мрачноватое лицо, высокий лоб с залысинами, немного запавшие глаза… Просто усталый, забитый жизнью холостяк. Ничего неземного или сверхъестественного.

И все же Антон молчал. Глеб, занятый пультом, обернулся, вскочил, попятился назад, попытался вжаться спиной в стеллаж.

— Так, — сказал посетитель. Голос у него оказался глухой, невыразительный. — Похоже, я пришел правильно. Разрешите присесть?

Антон смог только кивнуть.

— Спасибо. Итак, господа, скажите мне: на чем я засыпался?

— Прежде всего, — Антону наконец удалось взять себя в руки, — кто вы такой?

— В смысле? — спросил посетитель несколько агрессивно. — Мое имя? Фамилия? Род занятий? Краткую биографию рассказывать?

— Для начала хватит и имени.

— Станислав, коротко — Стас.

— Гм… Я — Антон, выпускающий редактор программы «Тревожный вызов», это вот — Глеб, оператор программы.

Стас кивнул.

— Это я знаю, два раза видел вашу машину. По ней и определил, куда идти. Программу вашу мне часто приходится, — он произнес это слово с некоторым нажимом, — смотреть. Только это не объясняет, зачем ваш… э-э… оператор со своей камерой вчера весь день охотился за мной.

— Да ничего я не охотился! Скажи ему, Антоха! Он на всех происшествиях тут как тут, а я, значит, охочусь…

— Подожди, Глеб. Расслабься. — Антон нервно покрутил в пальцах ручку. — Стас, давайте не будем юлить. Тем более что своей первой фразой, помните: «На чем я засыпался?», вы выдали себя с головой. Стоп, стоп, стоп… — заметив, что Стас собирается возразить, Антон жестом остановил его. — Подождите. Сначала я вам скажу кое-что. Вы, Стас, умудрились с конца осени сорок семь раз попасть в кадр на съемках наших сюжетов. Согласитесь, это выходит за рамки любых вероятностей. Даже самых, — он усмехнулся, — невероятных. Мы не собираемся раздувать из этого скандал или уголовное дело, например. Ничего противозаконного вы вроде не совершаете…

— Вроде… — эхом отозвался Стас и поник.

— Все же мы — журналисты, охотники за горячими фактами. Пускай в контексте нашей программы они и окрашены в мрачные тона. Неважно. Однако сорок семь раз, Стас, — это тенденция. Мы готовы вас выслушать.

— Хорошо, — сказал Стас медленно, — я расскажу.

Пока он говорил, Антону и Глебу стало жалко своих красивых фантазий. Инопланетяне, люди из будущего, черная аура и энергетические вампиры горели синим пламенем.

— …Я почти всегда точно вижу место и время. Иногда, если места знакомые, — просто кусок улицы или дом, где должно произойти несчастье, иногда как бы с высоты. Чаще всего аварии, пожары, редко теракт, крупные катастрофы — пару раз. В аэропорту, например. Что еще сказать? За сколько времени? За пять-десять часов, обычно ночью, во сне, но иногда накатывает прямо посреди улицы, хоть волком вой. Простите, у вас нет воды?

Глеб вытащил из сумки бутылку спрайта, протянул Стасу. Тот дрожащей рукой отвинтил пробку, тоник вспенился, едва не пролился на пол.

— Спасибо… Территориально мой дар почему-то ограничивается областью, да и то — самой ближайшей: Домодедово, Мытищи, Химки, Зеленоград… Вы мне верите? — вдруг как-то настороженно спросил он.

— Когда у вас это началось? — вопросом ответил Антон.

— Наверное, в детстве. Только я тогда не понимал, что это, просто картинки какие-то снились. Я понял, что к чему, только недавно, года четыре назад, когда появились программы вроде вашей. Сначала не верил, все пытался совпадениями объяснить, но потом…

Антон скептически протянул:

— Да-а…

— Вы мне не верите? Впрочем, можно не спрашивать. Я бы точно не поверил, Ну, у меня есть чем разрушить ваш скептицизм.

— Нет-нет, что вы, Стас, мы вам верим, но…

— Вот именно — «но». У вас есть машина? — неожиданно спросил он.

Глеб с Антоном переглянулись.

— Зачем?

— Вот зачем. — Стас посмотрел на часы. — Через два часа сорок семь минут на тридцать пятом километре Минского шоссе «КамАЗ»-бетономешалка столкнется с рейсовой пригородной маршруткой. Если машина у вас есть, мы еще можем успеть.

Дневная бригада уже уехала в рейд, поэтому пришлось заводить непослушную Антонову «шестерку». Глеб усадил Стаса на заднее сиденье, сам плюхнулся рядом с Антоном. Машина ощутимо просела. «Шаха» взревела разболтанным глушителем, рванула вниз по улице Королева.

— Вот было бы здорово, если он не врет! — прошептал Глеб. — Взяли б его в команду. Житуха бы началась! На сюжеты за полчаса до ментов приезжали бы. А то и вообще, глядишь, какую катастрофу вживую бы удалось снять. А, Антоха? Шеф бы кипятком писал от радости!

Антон, занятый дорогой, лишь молча кивал. Идея, конечно, неплохая. Только кадры «вживую» в эфир лучше не давать — потом вопросов не оберешься. Еще в умысле каком обвинят.

Он мазнул взглядом по зеркалу заднего вида и столкнулся с потухшими, загнанными глазами Стаса. Тот, похоже, все слышал.

На Кутузовском чадила бензиновым перегаром огромная пробка. Машины двигались еле-еле, от жары плавился асфальт, лакированные борта и хромированные бамперы слепили глаза. Несколько тачек не первой свежести стояли, окутанные паром, с поднятым капотом.

— Влипли, — Глеб посмотрел на Антона. — Может, в объезд, дворами?

— Поздно. Глянь назад — подперли уже.

В пробке они проторчали почти час. Машина дергалась, проезжала едва метров пять и снова утыкалась в бампер идущей впереди «восьмерки». За все время никто не произнес ни слова. Стас то и дело посматривал на часы.

Ближе к Кольцевой пробка стала рассасываться. Озверевший от духоты и бесцельно потерянного времени Антон остервенело давил на газ. В приоткрытое окно со свистом врывался встречный ветер.

На выезде из города «шаху» тормознул патруль. Молоденький лейтенант вяло, словно бы с отвращением козырнул, невнятно представился:

— …нант…аев. Документы, пожалуйста.

Машина у Антона была отцовская, он водил по доверенности. Гаишник долго и придирчиво изучал права, вчитывался в текст доверенности, проверил техосмотр. Ему хотелось денег. Но придраться вроде было не к чему, и тогда он приказал открыть багажник.

— Слушай, лейтенант, — Антон начал заводиться. — Чего тебе еще показать? Огнетушитель? Аптечку? Аспирин и презервативы? Может, хватит, а? — Он достал из верхнего кармана красный бейдж с надписью «Пресса. ПраймТВ» и прилепил на лацкан. — Видишь? Мы с телевидения, программа «Тревожный вызов», знаешь? Выехали на сюжет. И если ты не хочешь, чтобы завтра я вернулся и начал снимать материал о коррупции в низовых подразделениях этого вашего ГАИ-гибэдэдэ, ты перестанешь нас мурыжить и найдешь себе «мерина» какого-нибудь. Я понятно объясняю?

Лейтенант покраснел от гнева, но, видно, рыльце у него было в пуху, и осторожность взяла верх над мстительностью.

— Ладно, проезжайте.

Антон кивнул, чуть ли не вырвал из руки гаишника документы, яростно хлопнул дверью. «Шестерка» рванула с места, как заправский гоночный болид. Еще километра два Антон никак не мог успокоиться.

— Вот же! Проходу нет от всяких инспекторов! Оператор машинного доения! Ему самое место — на Таймыре перекресток регулировать, а он — тут! Рожу отъел, собака!

— Покажите мне такого водилу, который не ругал бы ментов, — хмыкнул Глеб. — Ладно, успокойся. Его уже не видно, а ты все кипишь, как чайник.

Антон бросил машину в левый ряд, утопил педаль газа. «Шаха» понеслась, как выпущенная из лука стрела. После того как спидометр переполз отметку 120, Глеб решил больше на него не смотреть, старательно отворачивался. Изредка он косился через плечо на Стаса, но тот будто окаменел — сидел без движения, как манекен. «Шестерка» дребезжала, подпрыгивая на трещинах и выбоинах асфальта, время от времени утыкалась в бампер какой-нибудь зализанной иномарки, и тогда Антон начинал нетерпеливо мигать фарами. Обалдевшие от такой наглости крутые «Саабы» и «Ауди» пропускали потрепанные «Жигули» без слов.

Приглушенный хлопок был почти не слышен за шумом мотора, но машину неожиданно резко повело вправо. Взвизгнули тормоза. Антон, матерясь, судорожно выворачивал руль, а сзади возмущенно орал клаксон только что обойденного «Паджеро». Наконец «шаха», ткнувшись колесами в бордюр, остановилась.

Антон, весь в холодном поту, сидел не двигаясь, вцепившись руками в баранку.

— Что… что это было? — дрожащим голосом спросил Глеб.

— Колесо…

Стас с заднего сиденья что-то пробормотал, по тону похоже — выругался. Глеб повернулся к нему.

— Стас, вы в порядке?

Вместо ответа Стас показал на часы.

— Еще сорок две минуты осталось. Успеем.

Антон помотал головой. Хрипло, старательно сглатывая слюну, произнес:

— Даже если запаску быстро поставим… все равно. Водитель из меня сейчас, того… хреновый. Вот что. Я здесь останусь, в себя приду маленько, а то что-то ноги дрожат. А вы — ловите тачку и дуйте к тридцать пятому километру. Я потихоньку отойду, колесо поменяю и за вами следом двинусь. Там и встретимся.

И уже вдогонку вылезающему из машины Глебу крикнул:

— Камеру в багажнике не забудь!

Водила попался пожилой и несговорчивый.

— А денег-то сколько заплатите? — все допытывался он.

— Отец, — проникновенно сказал Глеб, доставая свой пропуск в «Останкино» — смотри: видишь, написано «Пресса»? Мы сюжет едем снимать, опаздываем. Тебе ж все равно прямо, вот и подбрось до тридцать пятого, а там — договоримся. Время, время поджимает! Давай на месте поторгуемся!

— Ладно, садитесь.

Всю дорогу водитель жаловался на свою нелегкую долю. Был он инженером на каком-то военном заводе, зарплату там теперь платят — полрубля в год. Только вот дачный огород и спасает. Зимой приходится выезжать на промысел — бомбить. Иначе не проживешь.

— Слушай, отец, — в конце концов не выдержал Глеб, — а кому сейчас легко? Ты б лучше на дорогу смотрел…

Водитель обиженно засопел, хотел было тоже сказать что-то язвительное, но в этот момент шедший справа «МАЗ» неожиданно пошел на обгон, перекрыв дорогу старому «Москвичу». Второй раз за день завизжали тормоза, древняя колымага метров двадцать пролетела юзом, потом судорожно дернулась несколько раз, подпрыгнула и замерла.

— …! — в сердцах выругался Глеб. — Да что за невезение!

Он выглянул в окно, посмотрел назад.

— Черт! Еще и в колею попали! Вот хрень собачья! Давай, отец, рули, а мы подтолкнем.

Они со Стасом дружно уперлись ладонями в багажник, шелушащийся отслаивающейся краской.

— Раз, два… еще раз! Ну!

Несчастный «Москвич» чадил, кашлял форсированным мотором, но все же минут через десять отчаянных усилий выполз-таки на дорогу.

Глеб хотел было сесть в машину, но Стас неожиданно остановил его. Показал на часы:

— Все, не успели.

Оператор вопросительно поднял бровь, потом понял, чертыхнулся.

— Екараный бабай! Да мне Антоха теперь голову скрутит! — Он выудил из верхнего кармана джинсовой жилетки телефон, набрал номер. — Антоха! — заорал в трубку. — Тут такое случилось! Короче, мы опоздали. Что делать? Где? Километрах в пяти. Угу. Угу. Понял. Едем. — Глеб спрятал мобильник, пожал плечами: — Говорит, все равно надо ехать.

Место аварии не заметить было трудно. «КамАЗ» почти разорвал микроавтобус пополам. Куски «Газели», искореженные, скрученные, словно жеваная бумага, валялись в Радиусе метров двадцати. По асфальту растеклась огромная кровавая лужа, резко пахло пролитым бензином. Около останков маршрутки суетились врачи, рядом лежало несколько бесформенных тел, накрытых белыми простынями. На ткани алыми кляксами проступали пятна крови. Водила «КамАЗа», всклокоченный, небритый тип в драных кроссовках, в шоке привалился спиной к колесу, обхватил голову руками. Он был невменяем. Капитан с побелевшим лицом пытался чего-то от него добиться.

Глеб вылез из машины, потянул за собой камеру. Тут же подлетел седоусый старшина:

— Проезжайте! Проезжайте!

— Спокойно, шеф, — Глеб ткнул ему в лицо пропуском «Пресса», — мне можно.

Гаишник яростно смерил оператора взглядом.

— Понаехали, стервятники… Как узнали-то, а, как узнали? Еще и двадцати минут не прошло…

Он плюнул себе под ноги.

Тихий голос Стаса Глеб, наверное, не услышал бы. Но он так старался не упустить ни слова из того, что бормотал про себя удаляющийся гаишник, так напрягал слух, что не расслышать слова Стаса было невозможно.

— Опять…

Глеб резко обернулся.

— В смысле?

— Опять не успел. Как всегда. Я много раз пытался. Выезжал заранее, за много часов, даже за сутки. Но все время что-то мешало. То люди, то поломки и неудачи. Один раз, когда я решил всю ночь просидеть в кустах за полтораста метров от места будущей аварии, чтобы успеть заранее тормознуть одну из машин, меня повязали доблестные оперативники МУРа. Потом уж выяснилось, что меня приняли за давно и безуспешно разыскиваемого маньяка-убийцу. Кто-то разглядел меня в кустах, сообщил в милицию, там сработали быстро, да только взяли не того. Пока выясняли личность, пока снимали допрос… В общем, сам понимаешь. Извинились, конечно, отпустили. Потом. Поздно уж было.

Глеб изумленно смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. Стас продолжал:

— Каждый раз так. И я ничего не могу поделать, ничего… Все уже перепробовал. Пытался предупредить. В милицию, ФСБ звонил, в МЧС даже… либо не соединяет телефон, либо мне не верят, либо вдруг звонят со станции и сообщают об отключении телефона за неуплату.

— Но вы все равно каждый раз приезжаете?!

— Да, конечно. Бывает, что спасателям требуются добровольные помощники… А если нет — тогда я просто стою, смотрю и заставляю себя не отворачиваться.

В его голосе и глазах — неподдельная тоска от собственной исключительности и беспомощности.

— Господи, но зачем?! — воскликнул в сердцах Глеб. На них уже начали оборачиваться, но ему было наплевать.

— Должен же я делать хоть что-то! — выкрикнул Стас. — А вы бы на моем месте как поступили? Заперлись бы в четырех стенах, не включали бы телевизор и не выписывали газет? Так?

Еще какое-то время Стас в упор смотрел на оцепеневшего Глеба, потом вдруг взгляд его угас, и он глухо произнес:

— Мне пора, простите. — И, отвечая на немой вопрос, добавил: — Да. Пожар на Солянке. Еще есть три часа. Вдруг успею…

ВАСИЛИЙ МИДЯНИН Из канализации

С самого начала это была насквозь гнилая мысль — вылить в канализацию полбочки имитатора боевого отравляющего вещества. Однако, видит бог, идея принадлежала не мне. Если же разобраться как следует, то на самом деле виноват во всем наш ротный старшина, и как раз его-то и нужно брать за жабры по поводу всего произошедшего. Подваливает сегодня этот самый старшина Педалин к солдатской курилке, где пацаны после обеда потихоньку в себя приходят, и отработанным жестом вытаскивает из толпы двух традиционных козлов отпущения — Добрицу и Мидянина. Отводит он, значит, нас в сторонку и начинает привычно на мозги капать. Вы, говорит, гоблины, говорит, и жует свою поганую «Ватру». Бандерлоги. Вы мой дурной характер знаете, ага? Так точно, товарищ старший прапорщик, говорим мы с Добрицей. Очень знаем. Тогда, опять говорит Педаль, бедуины вы мои ненаглядные, в свете данного тезиса нарезаю очередную боевую задачу. Слушайте меня ушами. Мне срочно нужна емкость под сыпучие материалы, ага? Железная бочка — подойдет. Или что-нибудь около того. Где вы ее возьмете, суслики, — это для меня малогребучий фактор, но если через полчаса емкость не будет передислоцирована в район кочегарки, я сурьезно рассерчаю. Ферштейн? Так точно, отвечаем, товарищ старший прапорщик. Ферштейн. Ага, говорит Педаль. И учтите, замечает он напоследок, бочка наверняка будет чистая и ни в коем случае не дырявая, а не то я, растудыть, обратно рассерчаю — и тогда вешайтесь, лсулики. Я дурак, вы меня знаете: когда выведете меня из положения равновесия, с дерьмом вас всех съем, ага.

Знаем, твою мать, знаем! «Съем с дерьмом» — это воскресный пятнадцатикилометровый марш-бросок для всего взвода при полной боевой выкладке, с автоматами, подсумками, противогазами, саперными лопатками и вещмешками, набитыми сырым песком. Если кто не пробовал, рекомендую — через десять минут после старта жалеешь, что вообще на свет появился. А то еще устроит Педаль взводу по доброте душевной неделю строгой уставщины — вот это уже совсем будет полная, окончательная и бесповоротная трагедия. В любом случае, когда старшина серчает, не бывает ни хрена хорошего. Поэтому мы с Добрицей без долгих разговоров тушим свои «беломорины» и покидаем курилку, уныло рассуждая на ходу, где же нам взять вышеупомянутую емкость под сыпучие материалы, будь они трижды неладны. То, что мы ее где-нибудь возьмем в течение получаса, не подлежит ни малейшему сомнению, иначе после марш-броска мы покойники — Педаль не забудет проинформировать дембелей, кому они обязаны своим кровавым потом.

Однако разрази меня генерал-майор Грибанов, если я имею хотя бы одну подходящую идею на этот счет. Можно, конечно, отогнуть на заборе возле кочегарки колючую проволоку, вылезти на гражданку и пробраться в офицерский городок, где дом пятиэтажный строят, там много разных технических бидонов валяется и бочек из-под краски. Только вряд ли они подойдут — строители в них обычно гудрон растапливают для заливки перекрытий, и этот гудрон внутри застывает. Потом есть еще железная бочка на заднем дворе столовой, туда наряд по кухне всякую парашу сливает для свиней из подсобного хозяйства. Тоже не лучший вариант. Еще одна бочка с водой возле курилки по пояс в землю вкопана, вроде как пожарный водоем. Ну, здесь даже и говорить не о чем. Ее оттуда трактором не выдернешь. Пара бочек приспособлена на стадионе под летний душ, но туда соваться не стоит, там вечно бродят свирепые дембеля, физорги хреновы — либо Ара Бешеный, либо урод Слава с шестой роты, либо тот и другой вместе. Если застукают, душу вынут с гарантией на всю оставшуюся жизнь. Вот, собственно, и все. У кого еще есть варианты?..

У Добрицы есть. Он терпеливо ждет, пока я выложу ему свои соображения, и выдвигает собственную версию:

— Как насчет химгородка?

Гм. Что касается химгородка, то он у нас расположен в самом глухом углу части, между казармой роты химической защиты и оружейными складами, куда даже столовский кот редко забирается, а нормальные люди вообще никогда не заглядывают. Второпях оборудованный на месте бывшей мусорки к приезду какой-то проверяющей комиссии из Москвы, показушный этот городок довольно успешно ветшает и разваливается второе лето подряд. Так вот, там, между фанерными щитами с покоробленной наглядной агитацией по защите от оружия массового поражения, установлена была однажды брезентовая туристическая палатка для проверки состояния солдатских противогазов. Выглядит эта процедура примерно так: надеваем мы раз в две недели всем личным составом свои противогазы и поочередно заходим в брезентовую душегубку, а прапорщик-химик затыкает все щели и начинает разливать по полу имитатор отравляющего вещества — хлорпикрин называется. Этот самый имитатор мгновенно испаряется и создает внутри такую атмосферу, что глаза на лоб вылезают. Одним словом, стоишь, дышишь. Если повезло, и в твоем резиновом хоботе нету трещин, и в очках оба стекла целые, минут пять живым протянешь. А химик, паскуда в новеньком противогазе, пакость свою нервно-паралитическую из бадьи знай себе расплескивает да еще прикалывается: то прыгать заставит, то отжиматься, то приседать на одной ноге. Протестовать никак нельзя — это называется «тренаж в условиях, приближенных к боевым», уставом положено. А то еще подаст, тварь, команду «большой разрыв шлем-маски». Это значит, нужно затаить дыхание, зажмурить глаза, коробку противогазную на ощупь открутить, шлем-маску снять и дышать ртом через дырочку в коробке. Способ еще тот, скажу я вам. Гарантирует стопроцентное попадание на небеса. В общем, кто сразу из адской палатки не выскакивает как ошпаренный, тот делает это чуть позже — задыхаясь, кашляя, в соплях, со струящимися ручьем слезами, глазами навыкате и желтой пеной на губах. Химику только того и надо, гниде. Мы-то в течение нескольких минут отходим, конечно, летальных исходов пока не случалось, но все равно удовольствие каждый раз ниже среднего.

Ну так вот. Как я уже сказал, стояла обычно в палатке этакая пластиковая бадья, герметично закрывающаяся посудина из-под хлорпикрина, размерами чуть поуже и раза в полтора пониже стандартной железной бочки. Именно о ней Добрица и вспомнил. По инструкции стоять там эта посудина не имеет никакого права, но такая уж у нас развеселая страна. Частенько бывает: поручит прапорщик своему помощнику, ефрейтору Мише Тыквину, закупорить бочку с остатками ОВ-имитатора и отнести ее на склад, а тот пойдет в клуб смотреть кино или подастся в город к бабам и про все на свете позабудет. В результате торчит злосчастный химикат в палатке неделю и больше, разлагается потихоньку на составляющие, дембеля его таскают консервными банками ради прикола — то в туалете разольют, полдня никто зайти не может, то в бане, то в столовой, с аналогичными результатами. Потом уже спохватится ефрейтор Миша Тыквин за пару дней до очередной проверки, сольет выдохшийся хлорпикрин в какую-нибудь канаву, землей притопчет, тару на складе тряпьем закидает, и все довольны. А прапорщику до лампочки, он уже списал в отчетности эту бочку как полностью использованную по назначению — благо фонды не контролируются никем, кроме капитана химзащиты, с которым вышеупомянутый прапорщик выпивает каждую субботу три бутылки водки. Ловкость рук, понимаешь, и никакого мошенства. Стоит ли вообще удивляться, если у нас из опечатанных боксов танки бесследно исчезают, а годы спустя все в полных непонятках руками разводят: куда ж техника-то подевалась и куда наряд по парку смотрел?.. А вот туда и смотрел.

Итак, отправились мы с корешком моим покойным в химгородок. Вообще-то эта отравленная территория обнесена сеточным ограждением со спиралью Бруно поверху, и ворота запираются на замок, но дырок в заборе видимо-невидимо: лазают всякие, кому невмоготу до туалета добежать… Отворачиваем у палатки полог — посудина на месте. Первая хорошая новость за сегодняшний день. Добрица откинул крышку, и мы отшатнулись, зажимая рты ладонями: в бочке оказалось на треть мутной гадости с едким хлорным запахом. Этакий дембельский привет от ефрейтора Миши Тыквина. По глазам резануло, словно бритвой, и я торопливо крышку захлопнул. Тут взяло меня сомнение: все-таки ядовитые вещества, мать их через колено. Отравится, не дай бог, Педаль ненароком, туда ему и дорога, а ведь на нас спишут. Наплевать, говорит Добрица. Чего он в ней, капусту солить будет? Наверняка козлу под известь скрыня понадобилась или под цемент ворованный, до дому довезти, а там он ее и выкинет к чертовой бабушке. Выкинет, уныло соглашаюсь я. Я соглашаюсь, потому что ничего другого в ближайшие пятнадцать минут мы все равно не найдем, а получать по башке после пятнадцатикилометрового марш-броска мне совсем не хочется.

Получать по башке мне не хочется особенно потому, что нельзя мне этого. Я и так стукнутый. С мопеда фигакнулся аккурат за год до армии. Сотрясение и гематома мозга, многочисленные поражения мозговой ткани, то-се. Как фигакнулся, так весь год в ушах шум стоял непрекращающийся, в глазах жирные черные мухи плясали, везде запах тухлых яиц чудился. Комиссовать должны были вчистую. А я, когда залечили мне более или менее башку, поперся сдуру на медкомиссию в военкомат за белым билетом, а там недобор массовый. Нормально, говорят, ограниченно годен. Постарайся только больше по башке не получать. И заломили руки за спину.

Значит, бочку мы с Добрицей все-таки решили забрать. Выливать из нее ничего не стали, потому что пригорок, и потечет все на асфальт: сейчас химики пойдут с обеда, Миша Тыквин по запаху мигом сообразит, что его посудине приделали ноги, и тогда мы с Добрицей опять-таки зря на свет народились. Очень у него, товарища ефрейтора, кулак убедительный. В итоге волочем мы тяжеленную емкость по вымершему в связи с выходным днем военному городку, из бочки через неплотно прикрытую крышку вонь просачивается страшная, глаза режет, руки напрочь отваливаются, пот по спине ручьем, а до кочегарки еще километров триста: миновать оружейные склады, завернуть за угол и потом еще много по прямой. Опять же солнышко тут, на юге, злое, особенно в обеденное время.

Добрица взмолился: Васек, говорит, не могу больше, давай отсудова выльем все к чертовой бабушке! Я ему отвечаю: куда выльем-то? На тротуар прямо? А вон, говорит Добрица, и тычет пальцем в приоткрытый канализационный люк возле склада.

Блестящая идея, земляк. Пять баллов. Помнится, у нас на родине в позапрошлом годе таким же образом какая-то секретная воинская часть речку угробила: вылили в водосток цистерну жидких отходов, и вся рыба ниже порогов кверху брюхом всплыла. А впрочем, если пошевелить мозгами, здесь канализация должна выходить прямо в пустыню, потому что на двадцать километров в округе ручья паршивого не встретишь. Воду для столовой нам дежурная машина привозит. Вся местная пустынная пакость в наших канализационных трубах от солнца прячется, как в оазисе, — всякие навозные жуки со жвалами, крупные пауки вроде тарантулов и черви дождевые, толстые и длинные, как в Австралии, я про таких в «Клубе путешественников» смотрел. Чуть послеполуденная жара спадет, выползают изо всех щелей: растянется червяк метра на полтора, тащится по асфальту, слизью бордюры пачкает… Мерзость проклятая, чистая аскарида. Чистый капитан Сутягин. Пауки в туалете до последнего времени прямо из очка вылазили, дневальные их каждый день гоняли вениками по всей казарме. Сидишь порой со спущенными штанами и молишь небеса, чтобы никто тебе в задницу не вцепился. Начальству, конечно, глубоко наплевать, оно в наш туалет редко заходит, у них свой при штабе — с унитазами и мягкой бумагой. Дневальные по-всякому пытались насекомых отвадить: и антифриз в очко лили, и масло машинное, и солярку, и дустом сыпали, но все без толку. Травануть подземный зоопарк боевыми отравляющими веществами пока никому в голову не приходило, и я вдруг подумал, что это остроумно и может принести пользу.

Пока я размышлял, Добрица ныл не переставая — выльем да выльем. Ну, говорю, хрен с тобой, золотая рыбка, давай выльем! Подождали мы, пока часовой за оружейные склады зайдет, подтащили бочку к люку и вывернули ее туда всю. Хорошо хлорпикрин по сухим трубам пошел, с нежным плеском. От неожиданности из люка пара жуков говенных выскочила, мы их сапогами по асфальту размазали.

Дальше легче пошло. Пустой бочонок мы мигом доставили в назначенное место, обтерли его изнутри старыми газетами. Вскоре и Педаль явился. Нам с Добрицей пришлось оказать ему еще одну услугу: перетащить бадью через забор и погрузить в педальский «Москвич». Емкость старшине не очень понравилась, он рассчитывал на большую железную бочку, поэтому, хотя буря в принципе прошла стороной, Педаль насупился. По-видимому, он уже успел где-то принять на грудь грамм триста, что привело его в тревожно-угрюмое состояние. Гоблины, сказал Педаль. Бандерлоги. На сегодня отмазались, но в понедельник неукоснительно продолжим. Согласно действующим расценкам. И еще раз войду в туалет и с изумлением обнаружу, что вы там курите сигаретами, пеняйте сами себя. Я дурак, вы мой азимут знаете. А где ж курить-то тогда, говорим мы с Добрицей. На улице, в специально отведенных и оборудованных для этого местах, терпеливо поясняет Педаль. Курить в туалете — нет такой буквы в этом слове, добавляет он. Это с пятого этажа-то не набегаешься, справедливо замечаю я. Тогда Педаль без дальнейшего разговора — дыдых мне леща по затылку! Я думал, у меня мозги через нос выпрыгнут. Еще вопросы, боец? Нет вопросов. Благодарю за службу.

Выпустив пар, прапорщик мгновенно утратил агрессивность, добродушно выяснил, до какой степени мы его уважаем, угостил нас своей поганой «ватрой», залез в «Москвич», радостно бибикнул от полноты ощущений и уехал зигзагами. А мы с Добрицей перелезли обратно через забор — я о колючую проволоку каблук рассадил, — и пошди в казарму, потому как было воскресенье и скоро по телику должен был дядюшка Скрудж начаться.

Кровь у тебя под носом, сказал Добрица. А, сказал я. Это… сейчас. Добрица перепугался: тебе что, плохо? Не, нормально, говорю, поднимаясь с земли. Голова только закружилась. А, говорит Добрица.

Вернулись мы в казарму. Умылся я в умывальнике, помаячил туда-сюда по подразделению, почитал «Эммануэль», выкурил в туалете прапорщицкую поганую «ватру», потом пошел в ленинскую комнату мультики смотреть. И вот как раз закончились «Утиные истории» и начался Чип с Дейлом, когда мы услышали первые выстрелы. Судя по направлению, откуда доносилась пальба, стрелял часовой возле оружейных складов. Сначала он бабахнул раз, после еще раз, а потом, видимо, справившись с предохранителем, засадил длинной очередью.

— Ого! — по забитой народом ленкомнате пробежал бодрый шумок. — Рэмбо опять дембеля поймал!

— Бьет на поражение! — авторитетно заявили из угла.

Два месяца назад у нас вышел дурацкий случай. Дух из второй роты, впервые попавший в караул, с перепугу расстрелял весь магазин в перелезшего через забор сослуживца, который в гражданской одежде возвращался под утро из самоволки. Дембель был пьян в дугу и по этому поводу пер напролом. У часового руки ходуном ходили, из-за чего ни одна пуля не попала в цель, зато серьезно пострадали стекла случившейся рядом бани и кабина припаркованного возле нее автобатовского «ЗИЛа». Несмотря на причиненные разрушения, командование решило, что караульный действовал по уставу, дембеля-алкоголика сгноили на гауптвахте, а за несчастным духом, на следующую ночь крепко избитым приятелями обстрелянного, намертво закрепилась кличка «Рэмбо». С тех пор эта история стала у нас излюбленной темой насчет посмеяться…

На улице стихло, а потом снова раздалась очередь патронов в пять, и еще одна — короткая. И снова тишина.

Прошла минута, а потом по тротуару возле казармы загрохотали разношенные солдатские сапоги. Вся ленкомната прилипла к окнам, мы с Добрицей, ясное дело, тоже прилипли. Там, внизу, по направлению к оружейным складам бежали пятеро солдат во главе с дедушкой-сержантом — свободная смена суточного караула, которую выстрелы на четвертом посту выгнали из сторожевого помещения. У каждого на плече болтался семьдесят четвертый «АКС» с откинутым прикладом и пристегнутым магазином. Они свернули за угол, а секунд через пятнадцать их автоматы разразились кашляющим лаем. Мне показалось, что среди остервенелого тарахтения автоматных очередей кто-то пронзительно вскрикнул: «Серега!..» Потом из-за утла вывалился один из караульных — автомата на нем не было, панамы тоже. Пригибаясь, зигзагами, словно вспугнутый заяц, караульный стремительно пересек строевой плац и нырнул в двери расположенного напротив штаба полка.

Стрельба продолжалась еще некоторое время, пока «АКСы» по одному не умолкли — я думаю, караул выпустил все патроны, которые у него были с собой. И после того как внезапная тишина перестала звенеть у нас в ушах, со стороны оружейных складов начал доноситься отвратительный влажный звук, которого можно добиться, размазывая ложкой теплое сливочное масло по хлебу. Правда, судя по силе звука, ложками там работало не меньше трех батальонов голодных солдат.

Ленкомната встала на уши. В те минуты никто из нас не догадывался о масштабах бедствия, разворачивающегося в части, и в общем взбудораженном гуле возникали самые дебильные версии, даже заключались крутые пари: если это террористы или местные моджахеды, ты мне отдаешь две следующие зарплаты, а если какие-то салабоны, доведенные до ручки свирепой дедовщиной, заперлись и отстреливаются, я тебе отдаю свой почти доделанный дембельский альбом.

Один только покойный Добрица сказал мне вполголоса:

— Чует мое сердце…

И у меня тоже, честное слово, в груди заныло. Ведь тот канализационный люк, куда мы свою отраву вылили, прямо у четвертого поста расположен, у самых складов. Выхолит, задержись мы на четверть часа, попали бы в самый эпицентр перестрелки…

Потом на тумбочке дневального у входа слабо задребезжал телефон, и с этого паскудного момента дальнейшие события разворачивались со стремительностью тутой спиральной пружины, выпрыгнувшей из корпуса заводной игрушки. Дневальный поспешно схватил трубку, ему что-то сказали, он что-то ответил, ему еще что-то сказали, он испуганно пискнул «Есть!» и, с трудом прочистив свое петушиное горло, хрипло заблажил:

— Батальон, боевая тревога!

Мы еще несколько секунд сидели на местах, недоуменно озираясь — стать жертвой идиотской шутки скучающих дембелей не хотелось никому. Однако в ленкомнату вихрем ворвался дежурный по батальону и бешено заорал:

— Придурки, команды не слышали?! Быстро строиться у оружейки!

Получив новый ориентир, народ бросился к выходу. Как обычно в таких случаях, возникла легкая паника и давка в дверях. Какой-то салабон больно ткнул меня локтем в бок, я лягнул гада ногой, но попал почему-то не по нему, а по Аре Бешеному. Мать твою двадцать! Ара меня размазал с полуразворота, по всем армейским правилам — ударом в солнечное сплетение. Несколько метров я пролетел по воздуху, собирая собой стулья, и вписался башкой аккурат в огромное настенное зеркало. У нас, знаете, в батальоне зеркала повсюду, на каждом шагу — это комбат, лысая дрянь, озаботился, чтобы бойцы постоянно могли следить за своим внешним видом. Но зеркало в ленкомнате было особенным: возле него комбат и его замы прихорашивались каждое утро перед разводом подразделений на работы. Поэтому еще с вечера дневальным приходилось натирать эту стекляшку фланелью до состояния абсолютного блестения. А зеркало было внушительным, полтора на два с половиной метра, намучаешься тут… И вот вся эта зеркальная масса дождем обрушивается мне под ноги, я тупо хватаюсь за стену, сквозь жуткую головную боль с трудом соображая, что следующих двадцати зарплат мне не видать, а оторопевший дежурный замирает в дверях и, не веря своим глазам, обозревает учиненный нами разгром, а потом пристально смотрит на меня, будто выбирая, в какое место вернее ударить, чтобы послать в нокаут с первого раза. Вот эти-то потерянные секунды, ребята, меня и спасли, потому что засипело внезапно в засоренных канализационных трубах на этаже, пошли по ним с грохотом шершавые пузыри воздуха, и еще потек снизу журчащий вибрирующий шум. Как выяснилось вскоре, это двигалась смерть.

Дежурный по батальону колебался еще пару секунд, однако чувство долга победило, и он, звеня ключами и матеря меня в голос, побежал отпирать оружейку. Проклиная все на свете, я выбрался вслед за ним из опустевшей лен-комнаты. Счастливые люди, которым не довелось разбить комбатское зеркало, уже образовали вдоль коридора длинную очередь, головой упиравшуюся в оружейную комнату, а хвостом — в ленинскую. Размазывая по лицу кровь из носа, я пристроился последним.

Канализационные трубы грохотали и рычали не переставая, и вскоре из туалета начал доноситься характерный плеск — судя по всему, жидкое дерьмо нашло дорогу наружу.

— Тумбочка! — страдальчески завопил несчастный дежурный: бросить открытую оружейку он никак не мог. — Ты что, не слышишь, что творится? Давай свободного дневального, олух!

— Дневальный свободной смены, на выход! — послушно гаркнул его помощник.

Искомый дневальный обнаружился в расположении первой роты. Грохоча сапогами, он добежал до туалета, рывком распахнул дверь и выдохнул: «Елки!» Потом он бросился внутрь, раздался грохот жестяного таза по кафельному полу, и больше дневального никто не видел.

Сколько времени прошло с этого момента до тех пор, пока из распахнутой настежь двери туалета не начало вытекать? Наверное, немного. По крайней мере дежурный не успел еще справиться с замком последней ружейной пирамиды, когда в коридор с мерзким масляным шумом хлынул мутно-коричневый поток гигантских червей вперемешку с пауками и жуками говенными.

Нет, это только сейчас смешно, это сейчас я по-идиотски хихикаю, а тогда было совсем не до смеха. Я прямо примерз к полу, внутри у меня стало прохладно и противно, будто я разом выкурил целую пачку ментоловых сигарет. За мгновение до того, как из туалета хлестнуло, я механически сделал два шага назад и оказался в ленкомнате. В голове у меня было пусто, в пальцах покалывало, дыхание в груди перехватило, словно я провалился под лед. Я протянул руку и аккуратно прикрыл за собой дверь. Я точно знал, что сейчас произойдет.

В коридоре возникла немая сцена. Все длилось, наверное, не дольше нескольких мгновений, но для меня, затаившегося за дверью, они растянулись на тысячелетия. Кто-то в задних рядах успел пронзительно взвизгнуть, кто-то, стоявший у двери, вывалился на лестничную площадку, кого-то вырвало — ив этот момент склизкие твари атаковали. Этот поганый маслянистый шорох я бы не спутал ни с чем. Судя по звуку, передвигались канализационные насекомые очень быстро, скорее всего, так стремительно, что порой глаз даже не успевал схватывать их перемещения. От прежней их медлительности и неуклюжести не осталось и следа. И их было слишком много. Мужики, я чуть не рехнулся, когда понял наконец, что происходит — а понял не сразу. Маленькие твари с разбегу впивались ребятам в ноги, рассекали одежду и кожу жуткими жвалами, карабкались еще выше. Они быстро расползались по коридору, словно мутное озеро серной кислоты.

Меня парализовало страхом и омерзением, прямо к полу пришпилило. За дверью паника поднялась, крик страшный, стряхивают ребята этих тварей, отрывают от себя, оставляя в теле жвалы, насекомые лопаются, из них какая-то мерзость хлещет… Паша Телепнев и Ромка Гецько сразу погибли: их повалили на пол и растерзали прямо перед туалетом. Я их по голосам опознал. Основная масса народа, придя в себя, ломанулась к выходу, а из тех, кто замешкался, не уцелел никто. Я слышал, как Ара орет в расположении первого взвода — видно, раненный, забрался на кровать второго яруса, чтобы не достали. Но его и там достали. Женю Камаева сожрали недалеко от ленкомнаты… И кровь, кровь, как из пожарного шланга, в потолок бьет — слышно, как документацию на стенде дежурного по батальону кропит крест-накрест красным… Противный звук такой: кровью по бумаге… Сам дежурный трясущимися руками на ощупь набивал автоматный магазин патронами из цинкового ящика, потрясенно глядя на бойню, происходящую перед оружейкой; с другого конца коридора через неравные паузы доносились торопливые металлические щелчки. Когда патроны влезать перестали, он торопливо вщелкнул магазин в ближайший автомат и нажал на курок. Разорванные пулями насекомые брызнули во все стороны, с влажным чмоканьем впечатываясь в стены. Потом из туалета выплеснулась новая волна шуршащей, чавкающей, отвратительно воняющей погани, и в коридоре, похоже, стало по колено кровавой каши из дергающихся, извивающихся, бьющихся в бешеной злобе, копошащихся насекомых тварей… Все, не могу больше…

Ладно. Вроде отпустило немного. Короче, дальше было вот чего… Стою я, значит, перед закрытой дверью, и прислушиваюсь к тому, что в коридоре происходит. Знаете, бывает иногда такое жуткое заторможенное состояние, — например, если махнешь разом пару стаканов водки или по башке получишь, — словно дело во сне или не с тобой происходит: вроде и страшно, и подташнивает, но знаешь, что в любой момент можешь проснуться или переключиться на другой канал, где мультики показывают, и поэтому ничего не делаешь, а стоишь и смотришь с дурацкой недоверчивой улыбкой, как кретин… Или слушаешь… Ч-ч-черт… В общем, слышу — ползет с той стороны Добрица, корешок мой покойный. Впусти, хрипит! А я даже шевельнуться не могу — как, честное слово, сковало меня по рукам и ногам… Короче, не впустил я его. Все равно он почти сразу голову на пол со стуком уронил и больше не двигался, я бы ничего сделать не успел…

Судя по доносившемуся из коридора грохоту, дежурный по батальону заклинил палец на курке и бешено вращал стволом автомата, все увеличивая и увеличивая диаметр очерчиваемого круга. Судорожно отбивавшийся от насекомых возле моей двери Вова Пасечник, материвший все святое семейство на чем свет стоит, поймал пулю в живот, булькнул и с омерзительным плеском рухнул прямо в кучу копошащихся червей. На следующем круге в радиус поражения наконец попала и моя дверь. Брызнувшими щепками мне лицо посекло — до сих пор болит. Бросился я на пол и слышу за дверью, у самого лица, какую-то новую гадость — такое хитиновое поскрипывание, и словно кто зубами дерево двери точит. Воображение мигом нарисовало мне здоровенных зубастых мокриц с ладонь величиной. Я таких никогда раньше не видел. Наверное, они жили в самых глубоких канализационных трубах и не вылезали наружу, а наш с Добрицей покойным хлорпикрин их оттуда выкурил. Но главный фокус заключался в том, что отделявшая меня от насекомых дверь неудержимо разлеталась в клочья и осыпалась на пол, расколотая автоматными пулями, и вскоре между мной и мокрицами с человеческими зубами должно было остаться только сантиметров десять свободного пространства.

Вот тогда-то я и очнулся окончательно. Кое-как развернувшись на четвереньках, рванулся к окну, уже почти ощущая, как мне в ноги впиваются маленькие челюсти. Автомат дежурного захлебнулся — или у него кончились патроны, или насекомые просочились через отверстия в решетке оружейной комнаты. Вылез я в распахнутое по случаю послеполуденной жары окно, поймал ногой карнизик шириной в полкирпича, который всю казарму опоясывает, и пополз по нему, поковылял прочь от окна, вжался в стену, щекой задеваю кирпичи, вниз не смотрю, ногами еле перебираю… Пятый этаж, ети его мать!..

Добрался до соседнего окна, что в расположение второго батальона выходит, хотел туда залезть, но вовремя прислушался… Бог ты мой! У них тут свой фильм ужасов почище нашего — куда там «Чужие»!.. Маслянистый шелест — черви, сухой шорох — пауки, скребущий треск — жуки, хитиновое поскрипывание — мокрицы и еще какое-то свистящее шипенье — наверняка бледные осклизлые твари с членистыми усами, которым я даже названия подобрать не могу. Копошатся слоем чуть не до потолка. Мерзость-то… Еле живой от страха и отвращения, пополз дальше. Аккуратно ступаю по карнизику размером в полкирпича, мышцы ног болят, руки о стену ободрал до мяса, башка кружится, тошнит страшно, вот-вот сорвусь. Кое-как миновал еще одно окно второго батальона. Туда я даже и пытаться заглядывать не стал, зажмурился, но глухие негромкие удары слышал отчетливо: черви бросались изнутри на оконное стекло, пытаясь меня достать, и у каждого на конце рот-присоска, а внутри него — челюсти вроде сложенных вместе и двигающихся из стороны в сторону бритвенных лезвий. Добрался я до кирпичной ниши возле самого угла казармы, сел в эту нишу и ноги свесил. Мама, думаю, не перебраться мне через угол!

Внезапно напротив раздался грохот, а потом — звон разбитого стекла. Я вскинул голову. В одном из окон соседнего корпуса казармы возник солдат в разодранной афганке. По-моему, он это стекло прямо кулаками вышиб. Он подавал мне какие-то странные знаки; в руках у него почему-то были огромный китайский веер и чучело фазана. Прыгнул он в окно плечом вперед, видно, рассчитывая в прыжке выдавить оставшийся в раме огромный осколок и броситься вниз. Верхнюю-то часть осколка, растрескавшуюся от первого удара, он действительно выдавил, а вот нижняя, блестящая и зазубренная, на которую он, не рассчитав, рухнул по инерции, разорвала ему живот и выпустила кишки. Даже с такого расстояния я отчетливо увидел, как стеклянное лезвие вспороло его тело, словно консервную банку. Хотя если бы и не этот осколок, падение головой вниз с четвертого этажа вряд ли прибавило бы ему здоровья. Когда он судорожно задергался на своем осколке, до половины свесившись из окна, на его спине появились, отчаянно карабкаясь и отпихивая друг друга, до боли знакомые канализационные твари. И вот тут-то я окончательно понял: а ведь такая чертовщина по всей казарме происходит! Некуда мне бежать! Эти гады, наверное, изо всех унитазов повылазили, изо всех раковин и писсуаров!..

Только тогда я и обратил внимание на непрерывный странный шорох, текший снизу. Схватился я за водосточную трубу, вниз свесился… Паскудство! Прямо подо мной по горячему асфальту хлещут полчища тварей поганых. Целые коричневые сугробы тварей, которые извиваются, корчатся, шевелятся, кусают друг друга и расползаются, расползаются во все стороны. Шум от них стоит, словно кто разом тысячу бумажных листов комкает. И изо всех канализационных люков они: лезут, карабкаются, шуршат. Но стошнило меня не из-за этого, а тогда, когда я разглядел между ними отдельные нестандартные экземпляры размерами с хорошую овчарку и червей толщиной с физкультурный канат. Наверное, эти чудовища были у них королями колоний и постоянно прятались в удаленных коллекторах или в каких-нибудь заброшенных канализационных отводах. Вот, значит, по кому караул палил… Видно, дело действительно серьезное, если даже такие монстры наружу повылазили. Я уже потом, в каптерке, представил себе ужас и потрясение часового, когда на его глазах из люка в асфальте выбрался гигантский паук, способный откусить ему руку. А в тот момент моя фантазия не работала, меня хватило только наклониться пониже и вывалить прямо на этих тварей то, что еще оставалось в моем желудке от обеда.

Тогда я увидел все это очень отчетливо. А вот теперь думаю: как такое могло быть, если я как зажмурился после окна второго батальона, так и не открывал глаз, пока блевать не закончил?..

Где-то в районе штаба вякнула одинокая автоматная очередь, какая-то зигзагообразная и рваная, словно полоснул кто-то наугад, лишь бы куда. Да, точно, тогда-то я глаза и открыл. Вслед за этим бабахнуло возле столовой, и над крышами складов поднялись клубы белого дыма. Значит, наши еще не сдались, соображаю я. Кто-то пытается эту дрянь «черемухой» травануть. Соображаю я так в перерывах между рвотными спазмами, а сам прикидываю: если твари от выдохшегося хлорпикрина настолько осатанели, что же от «черемухи» будет? И становится мне, прямо скажем, нехорошо. Хотя уж куда хуже вроде бы.

Больше я ничего подумать не успел, потому что окно, мимо которого я проползал минуту назад, угрожающе затрещало и внезапно вывалилось наружу — они на него, наверное, всей массой изнутри навалились. От отчаяния я сделал единственное, что еще мог сделать: обхватил водосточную трубу руками и ногами и медленно поехал по ней вниз, обдирая локтями и коленями серебристую краску. Доехал я каким-то чудом до третьего этажа и тут почувствовал, что труба вот-вот лопнет. Эти водостоки вечно на соплях крепятся, на проволочках каких-то, на обойных гвоздиках… Впрочем, спускаться на землю мне с самого начала было ни к чему. Там меня ждали с распростертыми объятиями. Так что шагнул я прямо в закрытое окно третьего этажа, мимо которого как раз проезжал, и оказался в каптерке батальона связи. Вскочил на ноги, весь поцарапанный, в осколках, озираюсь вокруг, как ненормальный. Счастье мое, что в момент первой атаки насекомых каптерка оказалась запертой. Несмотря на непрерывный скребущий шорох в коридоре, в щель под дверью забралось не так уж много насекомых. Не дожидаясь, пока они вцепятся мне в ноги, я расплющил тварей каблуками раньше, чем они успели меня почуять. Двух жуков, сумевших забраться на стол, я сначала не заметил, и тут же был наказан: один из них впился мне в левую кисть, а другой — в предплечье. Рука моментально онемела, словно в нее с размаху ткнули тупой ржавой рогатиной. Вырвал я по очереди тварей из своего мяса, едва не оставив челюсти в ранах, и швырнул об шкаф. Разлетелись жуки по всей каптерке: головы отдельно, лапки отдельно, желудки отдельно. Обшарив все помещение, я никого больше не нашел, но предварительно щель под дверью сейфом металлическим закрыл, а саму дверь на всякий случай шкафами завалил и окно обратно шкафом задвинул — не хватало еще, чтобы червяки с пятого этажа сыпаться начали. Раздавленные остатки маленьких тварей сгреб щеткой в дальний угол и накрыл старыми парадными кителями. В шкафу под парадками обнаружилась непочатая бутылка «Столичной», я ее вскрыл и облил раны как следует, для дезинфекции, а перед этим еще спичками прижег. Потом провел также сеанс внутренней дезинфекции — прямо из горлышка…

Вот, собственно, и все. Уже очень поздно. Я не знаю, сколько, у меня нет часов. Стемнело давно. Из-под вороха парадок в углу идет нестерпимая вонь. За дверью по-прежнему комкают бумагу и размазывают масло. Кажется, у меня поднялась температура и начался озноб. Ужасно болит поцарапанное лицо, похоже, будет нагноение. Башка, которой я треснулся об зеркало, просто раскалывается. Твари не собираются уходить обратно в канализацию, их дразнит запах крови. Впрочем, обоняние у них развито совсем не так хорошо, как мне показалось вначале, потому что за запертой дверью они оставили меня в покое. Оно и понятно — нельзя иметь хорошее обоняние и жить в канализации. Спасать меня, судя по всему, никто не собирается. Мне не хочется об этом думать, но, похоже, из всей нашей части только я один и выжил. Может быть, сидят где-нибудь еще несколько таких же бедолаг, забаррикадировавшись, тихо с ума сходят… Пока еще в офицерском городке смекнут, что к чему, пока еще зачешутся, пока еще пришлют помощь… Впрочем, черт его знает — может, как раз сейчас лавина кровожадных насекомых выбирается из дренажных колодцев прямо посреди городка. В этом случае там будет не до нас…

Ну, вот я все и рассказал. Сейчас лежу в каптерке батальона связи на куче мятых матрасов и надиктовываю себе трибунал на старшинский магнитофон. Впрочем, если меня спасут, пленку я заберу с собой и сожгу. Ну а если нет — может быть, потом, когда найдут эту кассету, она пригодится для выяснения обстоятельств… Если ее раньше черви не пожрут… Времени у меня много, жаль только, пленка заканчивается.

Знаете, дорого бы я дал, чтобы узнать, куда эти горе-строители нашу канализацию вывели, где такая флора и фауна водится. А может, за те годы, что наша воинская часть здесь стоит и отраву под землю спускает, местные насекомые мутировали, как в том фильме «Крысы», и одного маленького толчка, нашей с Добрицей покойным глупости, хватило для того, чтобы выгнать их на поверхность в поисках крови… Либо тот хлорпикрин, что мы бабахнули в канализационный колодец, обжег кого-то из насекомых королей, который отдыхал там в холодке, и обезумевший от боли король устроил нам карательную акцию… Не знаю, не знаю… Если бы не бутылка, в которой на настоящий момент уже ничего не осталось, я вряд ли сумел бы сохранить здравый рассудок посреди этой чертовщины.

Или я его и так не сохранил?..

Адски болит башка, которой Ара приложил меня об зеркало.

Не я ли два дня назад, стоя на вечерней поверке и ощущая нытье в почках, отбитых Железняком, страстно, до боли в стиснутых челюстях желал, чтобы из канализации выбрались полчища насекомых и сожрали всех? И эти звуки — маслянистый шелест, сухой шорох, скребущий треск… разве не эти же самые звуки я слышал почти год после того, как фигакнулся с мопеда?..

Черт, да видел ли я на самом деле хоть одно атакующее насекомое? Что, если я сейчас приподниму парадки, а под ними ничего не окажется? Если я сейчас посмотрю на свою искусанную руку и увижу на ней следы собственных зубов?..

Что, если сейчас в каптерку войдет старшина связистов и крайне удивится, обнаружив на вверенной ему территории постороннего солдата — дрожащего, исцарапанного, с блуждающим безумным взглядом?

Честно говоря, я предпочел бы такой вариант.

Однако выходить наружу и проверять свои догадки я не собираюсь. Говорят, у психов никогда не возникает сомнений в собственном душевном здоровье. Так что если я выйду из каптерки, а кровожадные насекомые существуют на самом деле, получится очень смешно.

Все, мужики, нету больше пленки. Живите тысячу лет, только, пожалуйста, будьте поосторожнее со всякими канализа…

ВАСИЛИЙ ГОЛОВАЧЕВ Запасный выход

Центр управления РВКН

Главный оперативный зал Центра управления Российскими войсками космического назначения был заполнен деловой суетой, пронизанной тихим шелестом работающих систем, мониторов, пультов, панелей, экранов и негромкими человеческими голосами. Находящимися на рабочих местах операторами этот шум на слух не воспринимался, они давно привыкли к нему, как к стуку сердца в груди. Но редко появлявшимся в зале гостям этот специфический гул казался сродни морскому прибою, что заставляло их напрягать слух и ловить знакомые звуки. Впрочем, вошедшую в зал группу людей атмосфера Центра управления не напрягала и не отвлекала, все они были профессионалами РВКН и свободно ориентировались в пространстве зала.

Трое из них свернули к линиям мониторов контроля и связи, трое подошли к главному ситуационному экрану, занимающему всю стену зала. Экран показывал космос: угольно-черное небо с россыпью звезд, яркий, но не режущий глаз огонек солнца, цветные огоньки планет, нанизанные на пунктиры орбит, объединенные разноцветными трассами схем взаимодействия.

Гостей встретили двое мужчин: один, в мундире генерала, тучный, с огромным брюхом — директор Центра экстремального оперирования, второй, в штатском, седой, с длинным носом и узкими губами — начальник Центра слежения за космическим пространством. Прибывшие поздоровались с ними за руку. Седой посмотрел на генерала, тот кивнул.

— Это не комета, товарищ командующий, — проговорил седой.

На экране загорелся еще один огонек. Вокруг него образовалась алая окружность, и тотчас же в углу экрана отделилась часть изображения, внутри которой появилась белая капля с туманно-светящимся хвостиком. Больше всего этот объект напоминал зажженную свечу, а также дымящийся окурок.

— Ракета? — удивленно проговорил сухощавый мужчина средних лет, которого назвали «товарищ командующий».

— Нет, — качнул головой седой.

Размеры «окурка» в растворе экрана скачком выросли. Теперь стало видно, что это цилиндрической формы объект из серо-белого, пористого, с утолщениями и кавернами, материала, один конец которого постепенно терял плотность, превращаясь в дымно-серебристый хвост.

— Похоже на комету…

— И тем не менее этот «окурок» — мы так его и назвали — не имеет с кометами ничего общего. Его хвост представляет собой сложный композит, теряющий плотность по мере удаления от головной части, но это не газ, хотя сам объект состоит изо льда, правда, не водяного. Да и направлен хвост не по радиусу от Солнца, а под утлом семьдесят градусов к нему и под углом двадцать три градуса к траектории движения.

— Тогда что это?

Спутники командующего и хозяева Центра переглянулись.

— Точного ответа мы дать не можем, — пробасил генерал Лещенко. — Возможно, это экзотический оортид, одна из глыб протовещества, из которого сформировались планеты Солнечной системы, но возможло, что в Систему залетел чужой корабль.

Командующий хмыкнул, разглядывая «дымящийся окурок».

— Любопытно.

— Оортидом этот объект быть не может, — проворчал один из спутников командующего, пожилой, морщинистый, одетый в темно-коричневый костюм. — Параметры не те.

— Но и на космический корабль он не слишком похож.

— Диаметр Окурка — около километра, длина — более девяти, я имею в виду плотную часть, плюс хвост — около двух сотен километров.

— Да, это не ракета.

— Куда он движется? — спросил командующий.

— К сожалению, мимо. — Седой поймал красноречивый взгляд командующего, торопливо добавил: — Или скорее к счастью. Он пройдет в десяти миллионах километров от Земли, направляясь к созвездию Орла. Поэтому я предлагаю…

— Доложить президенту.

— Направить к нему наших парней.

Спутники командующего посмотрели на патрона. Один из них, в мундире генерала, что-то прошептал ему на ухо.

— Как давно вы следите за… гм-гм, этим Окурком? — спросил второй сопровождающий, в гражданском костюме.

— Двое суток.

— Американцы знают об этом?

— Думаю, знают, — кивнул Лещенко, — хотя делиться с нами открытием не спешат.

— Можно подумать, мы спешим поделиться с ними.

— Объект настолько необычен, что мы не имеем права…

— Не стоит оправдываться, Георгий Степанович, — поморщился командующий РВКН. — Все и так понятно. Я доложу президенту о наших открытиях и предложениях. Вы уверены, что наши ребята достанут этот ваш Окурок?

— Вполне, — осторожно сказал Лещенко.

— Кто именно?

— Группа майора Молодцова.

— Того, кто год назад командовал спасоперацией на астероиде Ирод?

— Так точно.

— Поднимите их по тревоге. Если американцы знают об Окурке и молчат, возможно, они тоже решают, что делать, или уже готовят экспедицию. Неплохо было бы их опередить.

— Подготовка нашего второго «челнока» уже началась.

— Действуйте, Георгий Степанович.

Командующий еще раз всмотрелся в изображение странного космического обломка и направился к выходу из зала.

База РВКН. Плесецк

Вставать не хотелось. Любая поза была приятной, тело нежилось под легким одеялом в расслабленном состоянии, и потребовалось некое усилие, чтобы заставить себя думать о работе.

Еще минуту, и встаю, решил Денис, закрывая глаза и блаженно вытягиваясь в постели во весь рост. И уснул. Однако через две минуты проснулся снова: сработал внутренний сторож организма, отвечающий за реакции хозяина. Пора было вставать и приводить себя в порядок.

— Не хочу! — вслух заявил Денис.

Но тело само сбросило с себя одеяло, ноги опустились на коврик, он встал и поплелся в душ, привычно настраиваясь на активное бодрствование.

Прошел почти год после спасательной экспедиции к астероиду Ирод.

Экипаж американского шаттла, спасенный русскими космонавтами, расформировали, но его командир — капитан Кэтрин Бьюти-Джонс получила новый «челнок» и продолжала трудиться на благо своей родины. Своего спасителя она отблагодарила забавным образом, пригласив к себе на ранчо в Техасе погостить, однако майора Молодцова не отпустили, и на этом его контакты с американкой заглохли. По сведениям информслужбы РВКН, Кэтрин дважды побывала в космосе, доставляя грузы на МКС и на Луну, я готовилась к длительному полету на Венеру.

Почему именно на Венеру, Денис догадывался.

Ирод, изменивший траекторию после контакта с землянами, направился к Венере и скрылся под ее облачным слоем. Но не вонзился в нее на бешеной скорости, как ожидалось, а притормозил и скорее всего совершил мягкую посадку. А так как груз внутри он нес специфический — зародыши жизни, то интерес к себе вызывал огромный. Естественно, все ведущие державы мира мечтали теперь найти на Венере место его приземления и начать исследования, а то и вступить в контакт с пришельцами, которые решили остановиться в Солнечной системе на «постоянное место жительства».

Денис тоже был бы не прочь слетать на ближайшую соседку Земли, чтобы встретиться с удивительной формой жизни, спящей внутри астероида. Но он был не космонавтом-исследователем, а космическим спасателем и не имел возможности предложить свои услуги Российскому аэрокосмическому агентству.

В крохотной гостиной квартиры — во время двухнедельных дежурств Молодцов жил в общежитии базы — зазвонил интерком.

Денис вылез из-под струи душа и голым пошлепал в гостиную, оставляя на линолеуме лужицы и мокрые следы. Ткнул пальцем в клавишу ответа. Засветился тонкий, как лист бумаги, экран жидкокристаллического монитора, на нем появилось загорелое лицо полковника Зайцева, начальника группы АСС РВКН.

— Майор, срочный сбор! У тебя полчаса на завтрак!

— Что случилось, Константин Петрович?

Полковник оглядел фигуру подчиненного, но на его лице не отразилось ничего.

— Тебя ждет генерал. Денис подобрался.

— Спасательный рейд?

— Нет. — Зайцев пожевал губами. — Перехват. Но все подробности позже. Жду.

Экран погас.

Денис почесал затылок, глянул на часы и заторопился.

Через полчаса он входил в кабинет Лещенко, одетый в форму летного состава РВКН.

В кабинете начальника директора Центра экстремального оперирования находились пять человек.

Генерал сидел за столом, остальные стояли: полковник Зайцев, капитан Абдулов, главный технический специалист АСС профессор Черников и полковник Матвейкин, начальник службы безопасности.

Денис поймал взгляд Славы Абдулова, кивнул. Приглашение капитана говорило о многом. Им действительно предстояла какая-то нестандартная экспедиция.

— Проходи, — буркнул Лещенко.

Висящий за его спиной плоский экран ситуационного контроля подернулся сизым дымком и протаял в глубину, показывая схематическое изображение Солнечной системы.

— Коротко о главном, — продолжал Лещенко. — В Системе появился еще один странный объект. Похож на комету. Предстоит догнать его и выяснить, что оно такое.

На схеме за орбитой Марса разгорелся огонек.

— В настоящий момент объект под названием Окурок движется в направлении на созвездие Орла. Перехватить его можно будет только в одной точке. — Лещенко достал световую указку. — В десяти миллионах километров от Земли. А это значит, что старт вашего «челнока», майор, состоится уже через два часа. Вопросы?

— Разве нам предстоит кого-то спасать?

— Я тебя понимаю, майор, но ты самый опытный перехватчик в отряде, поэтому выбор пал на тебя. Конечно, ты имеешь право отказаться.

— Нет.

— Тогда у меня все. Остальные сведения вам сообщит Георгий Степанович.

Черников кивнул.

— Еще вопросы?

— Состав экипажа?

Лещенко посмотрел на Зайцева, криво улыбнулся.

— Похоже, для ваших парней главная проблема — состав экипажа.

Полковник философски пожал плечами.

— В таких операциях слаженность коллектива имеет зачастую решающее значение. С вами, Денис Васильевич, пойдут еще трое специалистов: капитан Абдулов, старший лейтенант Шилов и эксперт Глинич, с которым вы уже знакомы.

— С Шиловым я никогда раньше не ходил.

— Это мой человек, — сказал полковник Матвейкин.

— Понятно.

— Он не только профи службы безопасности, — добавил Зайцев, — но и прекрасный специалист, бортинженер и электронщик.

— Глинич тоже хороший специалист…

— Вы возражаете, майор?

— Нет, — стиснул зубы Денис, стараясь не выказывать своих чувств. Присутствие в экипаже еще одного работника спецслужб указывало на озабоченность командования сложившейся ситуацией. Оно явно подстраховывалось, вводя в экипаж еще одного чекиста. Но если Феликс Глинич, астрофизик и спец в области космического материаловедения, показал себя неплохо в прошлом полете к Ироду, несмотря на свой тяжелый характер, то присутствие в отряде нового человека вряд ли способствовало возникновению благоприятной атмосферы на борту корабля.

— Начинайте, Георгий Степанович, — сказал Лещенко. — Времени у нас мало.

Борт спасателя «Быстрый». 10 000 000 километров от Земли

С расстояния ста километров Окурок больше походил на космический корабль «Союз», разве что его дымный хвост был намного длиннее, чем выхлопная струя двигателей. И все же глаз невольно искал в этой незатейливой белой тростинке следы технологической обработки или намеки на то, что она действительно является звездолетом пришельцев. Однако на экране системы дальновидения, оборудованной телескопом и фотоэлектронным умножителем, «звездолет» превращался в цилиндр с дырчатохолмистой поверхностью, никаких следов обработки — кроме самой цилиндрической формы — он не демонстрировал, поэтому издали сделать какой-либо однозначный вывод о его принадлежности к тому или иному классу объектов не представлялось возможным. Одно было ясно: профессор Черников справедливо сомневался в том, что Окурок является кометой.

— Идем на сближение, — сказал Денис, понимая чувства экипажа, не отрывающего взглядов от экрана. Ему самому не терпелось подстыковаться к Окурку и «на ощупь» определить, что это такое.

Экипаж отреагировал благожелательным ворчанием. Даже Глинич, за все время полета не произнесший ни одной фразы длиннее, чем в три слова (типа: я хочу есть), разразился тирадой, из которой явствовало, что «давно пора нанести визит хозяину Окурка и попросить его не дымить в Солнечной системе». По-видимому, главный эксперт по космическому мусору на борту «Быстрого» всерьез полагал, что пошутил.

Корабль устремился к белой тростинке, с одного конца твердой и четко видимой, с другого — расплывающейся сизым дымком длиной в две сотни километров. Вскоре ее размеры заметно возросли, Окурок загородил почти всю переднюю полусферу обзора, и Денис включил торможение. Когда расстояние между кораблем и Окурком достигло всего километра с небольшим, «Быстрый» остановился.

— Черт возьми! — произнес Абдулов, оглядываясь на командира. Весь экипаж сидел на местах в скафандрах, «застегнутых на все пуговицы», и лица штурмана Денис видеть сквозь бликующее забрало шлема не мог, но и так было ясно, что штурман изумлен.

Впрочем, остальные были удивлены не меньше.

Корабль повис, уравняв скорость со скоростью мчавшегося через Солнечную систему Окурка, возле его правого, самого твердого конца, имевшего почти строгую цилиндрическую форму, и теперь стало видно, что с торца этот цилиндр имеет впадину. Точнее — нечто вроде входа в тоннель. Окурок и в самом деле смахивал на выброшенную в космос каким-то гигантом папиросу!

— Мать честная! — сказал Алексей Шилов, маленький, кругленький, вечно что-то жующий, но подвижный и быстрый, отличный специалист и вообще веселый парень. — Кто сказал, что это комета? Это же издевательство над здравым смыслом!

— Феликс Эдуардович, что это, по-твоему? — спросил Абдулов.

Глинич не ответил. Он вообще говорил мало и в основном с аппаратурой, находя в ее лице приятного собеседника.

— Подходим ближе, — предупредил Денис, включая маневровые двигатели. — Слава, посмотри внимательнее, мы здесь одни?

— Так ведь темно, ничего не видно, — сострил Шилов.

— Похоже, мы подошли первыми, — отозвался Абдулов. — Ни американцев не видно, ни китайцев, ни прочих желтых и зеленых человечков.

Шилов фыркнул:

— Ралли Париж-Дакар неожиданно выиграл российский истребитель «Су-35»!

Абдулов засмеялся.

— Сообщение на базу, — сказал Денис, — вышли к объекту, приступаем к изучению.

— Есть, командир!

«Быстрый» облетел бело-сизый, весь покрытый ямами, дырами и наплывами — ни дать ни взять стеариновая свеча — цилиндр Окурка, завис над краем торца. Стало и вовсе очевидно, что это колоссальная труба с толстыми стенами, начинающими терять плотность в девяти километрах от торца и расплывающимися в дымно-сверкающий «кометный» хвост.

— Да, такого я никогда не видел, — заговорил вдруг Глинич.

— Неужели? — притворно удивился Шилов. — А я думал, что ты видишь подобные «окурки» каждый день.

— Что вы имеете в виду, Феликс Эдуардович? — спросил Денис.

— Материал Окурка… посмотри на дисплей анализатора… никакой это не композит…

Денис хмыкнул.

— Газовый конденсат?

— Конгломерат из замерзших водорода и гелия, с вкраплениями лития и бора.

— Алейрон.

— Что?

— Первосубстанция древних греков.

— Вроде того.

— Внимание, радио с базы! — предупредил Абдулов.

В шлемах космонавтов после щелчка выплыл из тихого шелеста голос генерала Лещенко:

— Майор, будьте внимательны. Только что стало известно, что американцы запустили к Окурку свой новый шаттл, причем практически вслед за вами. Так что поторопитесь с исследованиями.

— Вот заразы! — пробормотал Шилов. — Нигде от них покоя нет.

— Берем объект на абордаж, — скомандовал Денис. — Начинаем работать.

«Быстрый» пошел на сближение с Окурком.

Труба

Что произошло, сразу толком никто не понял.

Корабль вдруг настигла какая-то чудовищная сила и понесла к устью трубы. Впечатление было такое, будто заработал пылесос и поток всасываемого воздуха подхватил «челнок» с космонавтами, как соринку, втягивая его в трубу кормой вперед.

— Полная тяга на оси! — отреагировал Денис, дублируя голосовую команду компьютеру нажатием кнопки включения форсажного режима.

Удар ускорения вжал тела космонавтов в спинки про-тивоперегрузочных кресел.

Движение замедлилось. Но «ветер» был все же сильней и продолжал толкать корабль в отверстие трубы. Вокруг выросли белесые, покрытые голубовато-сизой изморозью и вкраплениями сверкающих в лучах Солнца кристаллов стенки трубы. Плазменный маршевый двигатель «Быстрого» не справлялся с действующей на корабль силой, его продолжало сносить в глубь трубы, и Денис включил все пять жидкостно-реактивных маневровых двигателей, понимая, что рискует лишить спасательный корабль свободы маневра. Однако другого выхода не было. Надо было во что бы то ни стало выбраться на волю, в открытое пространство.

Корабль остановился, вибрируя всем корпусом. Ему не хватало какой-то малости, чтобы начать двигаться к близкому — всего в полукилометре — устью трубы, но этой малости энергоустановка «Быстрого» выжать из себя как раз и не могла.

Кончилось топливо в маневровых баках.

Корабль начал падать в глубь трубы.

И тогда Денис принял решение.

— Садимся! Слава — готовь гарпуны! Леха — аварийные комплекты! Феликс Эдуардович — дублирующие системы!

— Есть! — дружно рявкнул экипаж.

Приблизилась округлая, в наплывах и вмятинах, внутренняя поверхность трубы. Корабль выстрелил два гарпуна. Оба вонзились в бело-синеватые бугры. Вспухли и рассеялись облачка газа.

— Еще!

Абдулов навел кормовые гарпуны, предназначенные для аварийных ситуаций, выстрелил. Завизжали, разматываясь, тарконовые тросы, остающиеся и в вакууме упругими и гибкими.

Корабль ощутимо уперся в пространство, его понесло боком к волнистой впадине со множеством рытвин.

— Берегись!

Серия ударов, скрежет, затихающий свист. Погасли экраны обзора, мигнули и погасли светильники кабины, загорелись аварийные лампы. Последовало еще несколько толчков, и наступила тишина и неподвижность.

— Поздравляю, приокурились, — мрачно сплюнул Шилов.

Загорелись экраны обзора.

Перед глазами космонавтов развернулась панорама внутреннего пространства трубы и близкий черный круг с россыпью звезд — выход в космос.

— Интересно, как мы выберемся обратно? — поинтересовался Абдулов индифферентным тоном.

— Ползком, — тем же тоном ответил Шилов.

— Отставить разговоры! — бросил Денис. — Контроль функционирования, диагностика повреждений, оценка живучести. Феликс Эдуардович, можете объяснить, что произошло? Почему нас засосало в трубу Окурка?

— Не могу, — буркнул планетолог экспедиции. — Мало данных.

— Чем быстрее мы разберемся в причинах явления, тем быстрее выберемся отсюда. Слава, радио на базу…

10 000 000 километров от Земли. Неожиданное

«Ветер», подхвативший корабль и занесший его в трубу Окурка, все еще продолжал дуть, хотя, по словам Глинича, никакой это был не ветер — какой уж тут ветер, в пустоте? — а некое силовое поле, которое Феликс Эдуардович назвал «градиентом давления поляризованного определенным образом вакуума». Что планетолог имел в виду, вряд ли понимал и он сам.

Правда, сила, сносившая корабль в глубины трубы, у поверхности ее внутренней стенки действовала слабее, что позволило экипажу «Быстрого» выйти наружу и провести визуальный осмотр корпуса и кое-какой мелкий ремонт. Им удалось восстановить работу антенн систем связи и сменить панели плазменных накопителей, хотя установить связь с базой на Земле не удалось. То ли был поврежден передатчик, то ли стенки трубы не пропускали радиоволн в очень широком диапазоне электромагнитного спектра.

Прошли сутки. Экипаж выдохся в попытках оживить систему связи и впал в уныние. Единственным человеком на борту корабля, который был занят по горло работой, оказался Глинич, задействовавший всю имевшуюся в его распоряжении научную аппаратуру и трижды вылезавший из корабля наружу для взятия проб «грунта».

На вторые сутки Денис решил провести совещание, чтобы определить дальнейшую стратегию поведения экипажа, попавшего в ситуацию, когда его самого надо было спасать.

— Своими силами нам отсюда не выбраться, — начал майор, оглядев невеселые лица подчиненных. — У кого какие соображения?

— Если бы наш «Быстрый» имел гусеницы как у тягача, — проговорил Шилов робко, — мы бы вылезли.

— Вряд ли, — возразил Глинич. — Слишком скользко, а «ветер» продолжает дуть. Дернемся — нас унесет в трубу.

— Авось не унесет. Мы же выходили — и ничего. К сожалению, у нас нет гусениц и…

— Еще варианты? — перебил старлея Денис.

— Надо выбраться на край трубы Окурка и попытаться установить связь с базой, — предложил Абдулов: в полете он по обыкновению не брился и теперь был похож на молодого монаха.

— Скафандровый передатчик слишком слаб, — проворчал Глинич. — Нас не услышат.

— Можно попробовать протянуть антенну от главного передатчика к выходу из трубы.

— На восемьсот метров? Где ты найдешь такой кабель?

— Тогда давайте помигаем прожектором, — загорелся Шилов. — За Окурком сейчас следят в три глаза, нас наверняка заметят.

— Где вы возьмете прожектор?

— Что ты нам все обрезаешь? — возмутился старший лейтенант. — Сам предложи что-нибудь дельное.

— Предлагаю провести разведку в глубь трубы, — буркнул Глинич. — Может быть, там тоже есть выход. Отцепимся, проскочим трубу и вылетим через другой конец в космос.

В кабине управления стало тихо. Все посмотрели на командира.

Денис хмыкнул.

— Идея неплохая.

— Какая?

— Обе. Надо попробовать дать световой сигнал СОС на базу. И, наверное, действительно стоит разведать, что нас ждет в другом конце трубы. Начнем со связи.

— Я пойду, — вызвался Шилов.

— Идти надо как минимум двоим, для подстраховки.

— Тогда и мне придется, — пожал плечами Абдулов. — У нас в спецгрузе есть мощные фонари, возьмем пару и помигаем в унисон азбукой Морзе: спасите наши души.

Денис, в задумчивости оттянув губу, прикидывая возможные варианты развития событий, кивнул через минуту;

— Хорошо, собирайтесь. Пойдем втроем: я подежурю снаружи, во избежание непредвиденных осложнений. Берем фонари, тарконовую бечеву, кошки, ледорубы и липучки.

— Ледорубы лучше не брать, — проворчал Глинич. — В невесомости они бесполезны, а в наших условиях опасны. От каждого удара вас будет относить от стены, можно сорваться.

— Возьмем вместо них малый гарпун.

Космонавты начали готовиться к выходу в космос.

Через час все трое открыли тамбур и выплыли в открытое пространство, подсоединив страховочные фалы к специальным скобам на корпусе корабля.

«Ветер», засосавший корабль внутрь трубы Окурка, продолжал «дуть» в том же направлении, пульсируя в такт каким-то перепадам давления в глубине трубы. У самой поверхности он почти не ощущался, но стоило подняться над слоем замерзших газов на один-два метра, как давление на скафандры резко усиливалось, и риск быть подхваченным «воздушным» потоком увеличивался. Пришлось по большей части передвигаться ползком, не отрывая тела от сизо-бело-голубой, в потеках и рытвинах, местами прозрачной стенки трубы.

Корабль возвышался над буграми поверхности на восемь метров, поэтому «ветер» давил на него сильнее, и держался он исключительно на тросах, принайтовленных к гарпунам, вибрирующим от напряжения. Сколько могли выдержать тросы и гарпуны, вонзившиеся в лед стенки, было неизвестно.

Распаковали контейнер.

Перецепили карабинчики тросов со скоб на корпусе корабля на гарпуны.

Абдулов и Шилов укрепили в спецзажимах скафандров фонари, запасные батареи, комплекты липучек и острые крюки, медленно двинулись «вверх», к достаточно близкому выходу из трубы. Денис остался у кормы «Быстрого», приготовив на всякий случай запасную бухту бечевы, и стал ждать, изредка переговариваясь с оставшимся в кабине Глиничем и ползущими, как мухи по потолку, товарищами.

Прошел час.

Космонавты преодолели восемьсот метров, отделявшие корабль от торца трубы, перевалили за ее край. Их голоса стихли.

Денис вздохнул с облегчением, расслабился.

— Что там у вас?

Никто не ответил. Стенки Окурка экранировали радиоволны, и связь с десантниками прекратилась.

— Надо было предупредить… — начал Глинич и недоговорил.

Беззвучный удар потряс вдруг стенку трубы!

Окурок содрогнулся.

Корабль подбросило вверх!

Один за другим лопнули удерживающие его тросы. «Быстрый» дернулся, ударился носом о стену, его развернуло и потащило к оси трубы.

— Феликс Эдуардович! — крикнул Денис, подтягивая себя к ледяному вздутию: его тоже отбросило от поверхности трубы, но страховочный фал, прикрепленный к кормовому гарпуну, выдержал рывок. — Что случилось?!

— Откуда мне знать? — прилетел сдавленный голос Глинича. — Похоже, что-то врезалось в Окурок. Может быть, астероид.

В наушниках рации раздались крики, ругань. В черно-звездном окне торца трубы появились летящие «вниз» блестящие фигурки.

— Тихо! — рявкнул Денис. — Без паники! Что произошло?!

— Нас обстреляли! — завопил Шилов. — Сволочи!

— Кто?! — изумился майор, не веря ушам.

— Мы толком не разглядели. Возле Окурка висит чей-то шаттл…

— Американцы?!

— Не похоже, — заговорил Абдулов. — Скорее всего китайцы, судя по форме «челнока».

— Они что, совсем охренели?! Как они здесь оказались?

— Об этом ты у них спроси. Что нам делать?

— Включайте движки, догоняйте спасатель! Феликс Эдуардович, что там у тебя?

— Сейчас, снимаю блокировки, запускаю маршевый…

Из сопел «Быстрого» вытянулись струи газа, вспыхнуло неяркое пламя. Корабль кувыркнулся еще раз, однако Глинич вместе с компьютером корабля все же справились с управлением и не допустили катастрофы. Спасатель выровнялся, развернулся носом к выходу из трубы, включил полную тягу.

Капитан и старлей пролетели мимо Дениса, нанизанные на струйки газа систем маневрирования скафандров, и с трудом изменили траекторию полета, нагоняя корабль. Обоим удалось вцепиться в скобы над треугольными крыльями «челнока», сползти по ним к люку. Тогда и Денис отцепил свой фал, оттолкнулся от скользкого ледяного бугра и прыгнул в глубину трубы, к кораблю.

Окно в Иномерье

Никто не знал, почему китайский «челнок», внезапно подкравшийся к Окурку, открыл огонь по космонавтам. Возможно, китайцы приняли их за хозяев странного объекта и перетрусили, но возможно, они просто решили устранить конкурентов и объявить Окурок собственностью Китая.

Спасателям же в кабине «Быстрого», сумевшим забраться в корабль через оставшийся открытым люк, было не до размышлений о причинах конфликта. Они снова решали проблему спасения собственного корабля и своих жизней.

Главный двигатель корабля не справлялся с несущей его в глубь трубы силой. Несмотря на максимально допустимый режим, тяги двигателя не хватало на торможение, и корабль продолжал неумолимо проваливаться «вниз», как затонувший парусник в пучину моря.

Денис попытался подвести «челнок» поближе к поверхности трубы, где сила воздействия на него была значительно меньше. Но тангенциальные рысканья корпуса «челнока» свели на кет все усилия пилота. Стукнувшись пару раз кормой о гладкие бугры внутренней стенки трубы, «Быстрый» потерял стабилизаторы, закрутился штопором, и экипажу с большим трудом удалось уравновесить его и развернуть кормой к засасывающей бездне.

Между тем корабль углубился в трубу уже на пять с лишним километров, и до конца ее плотной части осталось не более четырех километров. Дальше должен был начинаться хвост Окурка, состоящий из утратившего плотность материала, превращавшегося в постепенно редеющую газовую струю. Чем грозило кораблю столкновение с этой странной субстанцией, можно было только гадать. Причин же силы, затягивающей «челнок» в трубу, не знал никто, в том числе и Глинич, единственный на борту специалист по метеоритам и космическим телам естественного происхождения. Область его компетенции не распространялась на объекты, подобные Окурку, так как теперь было понятно, что он скорее всего — искусственное сооружение.

Пролетели еще один километр.

Стенки трубы стали сближаться, уменьшая ее внутренний диаметр. Гладкие вздутия и бугры на внутренней поверхности трубы обзавелись острыми гребнями и ложбинами наподобие русел рек и ручьев.

Скорость падения начала возрастать.

— Что будем делать, командир? — не выдержал Шилов. — Может, катапультируемся, пока не поздно?

— Чтобы разбиться об эти ребра? — кивнул на ледяные торосы Абдулов.

— Нас же засосет! Мы все равно разобьемся!

— Не психуй!

— Я не психую. Но что-то же надо предпринимать!

Денис вдруг в свете прожектора заметил нечто вроде гигантского рва, заканчивающегося фестончатым карнизом. Медлить было нельзя, и он повел корабль ближе к стенке трубы, рискуя разбиться о торосы.

— Держитесь! Аварийная посадка!

«Быстрый» ударился о дно ложбины и заскользил по ней кормой вперед, ломая корпусом попадавшиеся на пути ледяные иглы, грибообразные наросты и сталактиты.

— Взорвемся к чертовой матери! — крикнул Шилов.

Денис облился холодным потом. Его пальцы забегали по клавишам ручного управления вектором тяги, словно он играл на пианоле.

Корабль вжался в поверхность рва плотнее, стал останавливаться, вздрагивая от ударов о препятствия.

— Слава, гарпун!

Абдулов, целившийся из последнего страховочного гар-пунометателя, выстрелил.

Удар, рывок, грохот, треск лопающихся перегородок!

Корабль встал на дыбы, но трос не дал ему перевернуться, бросил на дно рва, лопнул от рывка. А затем «Быстрый» ударился соплами о карниз, корма смялась в гармошку, и корабль остановился.

Последним движением пальцев Денис отключил двигатель и потерял сознание…

В себя все пришли довольно быстро.

Кабина была разгерметизирована, воздух из нее вышел, но космонавты находились в скафандрах и не задохнулись. От удара же их спасли сработавшие системы защиты кресел, аналогичные воздушным подушкам в автомобилях.

— Все живы? — осведомился Денис, чувствуя во рту привкус крови.

В мигающем красном свете аварийного светильника стали видны летающие по кабине обломки приборов и технических конструкций. Зашевелился Шилов.

— Где я?

— Все там же, — отозвался невнятно Абдулов.

— Ничего не вижу…

— Сбрось подушку.

Из-под кресел вынеслись струи изморози — космонавты освобождались от оболочек противоударных систем.

— Ни фига себе! — пробормотал Шилов, озираясь. — Крошево! Ни одного целого прибора!

— Похоже, приплыли, — угрюмо добавил Абдулов. — Отсюда мы уже не взлетим.

— Отставить панические вопли! — сказал Денис, пытаясь говорить уверенным голосом. — Мы пока живы, а это главное. Что произошло, когда вы увидели чужой «челнок»?

— Мы ничего не успели сообразить. Что-то сверкнуло, рядом с нами рвануло, и нас отбросило назад к трубе. Уже потом мы сообразили, что это был взрыв ракеты. Нас обстреляли из зенитно-ракетного комплекса!

— Никто вас не запрашивал по радио? Сразу обстреляли?

— Абсолютно!

— Ничего не понимаю!

— Мы тоже. — Шилов выругался. — Узнаю, кто это сделал, китайцы ли, исламисты, американцы, — башки откручу!

— Сначала выберись отсюда.

— Феликс Эдуардович, что молчишь?

— Дышу, — с кряхтением отозвался Глинич.

— Ну и отлично! Начинаем осматриваться и анализировать положение. Потом посовещаемся и решим, что делать дальше. Вопросы?

Вопросов не последовало. Даже оптимистично относящийся ко всем жизненным неурядицам старлей Шилов не смог заставить себя пошутить. Ситуация складывалась далеко не оптимистичная, и он это понимал.

На контроль состояния бортовых систем спасателя ушло чуть больше часа. Вывод был неутешителен: «Быстрый» уже не мог стартовать, потеряв почти всю свою электронику, а главное — он истратил почти все топливо. Его энергоресурса могло хватить максимум на пять суток при экономном расходовании энергии.

— Воду мы тоже потеряли, — добавил Абдулов, — бак пробит, часть воды вылилась, остальное замерзло. Запасов еды хватит на месяц, но это нас не спасет.

— Какие будут предложения? — поинтересовался Денис,

— Придется ползти к открытому концу трубы, — криво усмехнулся Шилов, — и сдаваться китайцам в плен.

— Перспектива не из приятных. А если они снова начнут стрельбу?

— У тебя есть другой вариант?

— Почему бы нам не проверить, куда ведет другой конец трубы? — подал голос Феликс Эдуардович. — Ее твердая часть заканчивается всего в километре от нас. Вдруг повезет, и мы вылезем в космос с другой стороны?

Стало тихо.

Потом раздался смешок Шилова:

— Безумству храбрых поем мы песню… А вы, однако, господин военный эксперт, рисковый парень.

Глинич промолчал.

— Хорошо, пойдем вниз, — подвел итоги совещания Денис. — Если не удастся пройти там, вернемся и поползем вверх. Берем только самое необходимое: ИЗ, кислород, липучки, фонари.

— А оружие?

— Мы не воевать сюда прилетели.

— Но китайцы могут снова…

— Не стоит отвечать тем же, мы не китайцы. Возьмем еще пару ракетниц на всякий случай, выпустим несколько красных ракет, наши на базе поймут, в чем дело.

— Вряд ли они успеют снять нас с Окурка за пять дней.

— Будем надеяться на лучшее. Собираемся и выходим.

Космонавты принялись за экипировку и вскоре собрались у тамбура, увешанные спецконтейнерами, превращавшими их в диковинных иноземных существ. Выбрались через люк наружу и один за другим, связанные страховочными фалами, поползли на гребень рва, внутри которого лежал разбитый, изуродованный шрамами и пробоинами космический спасатель «Быстрый».

Сила, затянувшая корабль в трубу Окурка, продолжала действовать и здесь, поэтому решили не поднимать головы лишний раз, чтобы не подвергаться опасности быть подхваченными и унесенными «ветром». Остановились на несколько секунд, посмотрели сверху на брошенный корабль, выглядевший сиротливо и печально.

— Прощай, дружище… — пробормотал Абдулов.

Чем дальше в глубь трубы продвигались космонавты, тем уже становилась труба. Через час она сузилась до стометрового диаметра, а потом и того меньше, превратилась в ледяной тоннель с изрезанными трещинами стенами. Мало того, твердая до этого момента поверхность льда начала терять плотность, превратилась в подобие желе, вздрагивающее от каждого прикосновения. Впереди же, как ни всматривались космонавты, в надежде разглядеть черную бездну космоса, по-прежнему была видна сплошная белизна, испещренная синеватыми и бирюзовыми прожилками трещин.

— Ох, чует мое сердце, вляпаемся мы в какое-нибудь болото, — пропыхтел Шилов.

— Я бы тоже повернул назад, — признался Абдулов. — Чуете? Мы ползем по киселю — все трясется под руками.

— Кто еще за возвращение?

— Я против, — отозвался Глинич. — Столько ползли, мучились, и вдруг — назад? Давайте еще чуть-чуть продвинемся, хотя бы на полкилометра.

— Что ты собираешься там обнаружить?

— Сам не знаю. Но Окурок — не просто кусок водородно-гелиевого льда, его создали искусственно для каких-то целей.

— Почему ты так решил?

— Потому что гелий практически невозможно заморозить до кристаллически твердого состояния, он при любых температурах остается жидким и сверхтекучим. Окурок же, как видите, состоит изо льда.

— Почему же ты раньше об этом не сказал?

— Вы не спрашивали. Возможно, все дело в составе и количестве примесей, но, может быть, причина в том, что внутри Окурка вакуум поляризован, находится в другом фазовом состоянии.

— Ну и фрукт же ты, Феликс Эдуардович!

— Отставить препирательства! — остановил разошедшегося Шилова Денис. — Идем дальше. Если через полкилометра ничего не изменится — вернемся. Что ты там говорил насчет поляризации вакуума, Феликс Эдуардович?

Глинич помолчал, затем проговорил нехотя:

— Я еще не уверен… но впечатление такое, будто внутри трубы Окурка действуют другие физические законы.

— Какие?

— Градиент давления среды имеет ярко выраженный векторный характер… квантовые флуктуации вакуума имеют амплитуду на порядок выше, чем в обычной пустоте… волновой фон повышен…

— Ладно, потом разберемся, поплыли дальше.

Космонавты устремились вперед, вжимаясь телами в ставший податливым материал стенки трубы.

Впереди появилось кольцо, еще больше сужающее ледяной тоннель.

«Ветер», подгонявший экипаж потерпевшего кораблекрушение «Быстрого», усилился.

— К черту! — решил Денис. — Возвращаемся! Незачем рисковать…

Внезапно рука Глинича, ползущего последним, попала в пустоту, он приподнялся, собираясь податься в сторону, и тотчас же порыв «ветра» бросил его вверх и вперед.

— Держитесь! — запоздало рявкнул Денис. — Цепляйтесь кто за что может!

Скафандр Глинича пролетел над вжавшимися в «желеобразный лед» космонавтами. Последовал сильный рывок, и Шилов, связанный с Феликсом Эдуардовичем тарконовым фалом, не удержался и с криком взлетел над поверхностью тоннеля.

— Мать твою!..

Еще рывок, и теперь уже не удержался Абдулов, хотя какие-то мгновения сопротивлялся, раскорячившись, как лягушка, отчаянно вдавливая локти и колени с липучками в колеблющийся слой «желе». Однако липучки не выдержали, и капитан заскользил по сизо-белым торосам, выдав порцию мата.

Денис приготовился к рывку, по самую рукоято _, аго-няя нож в ближайшую трещину. Вот когда пригодился бы ледоруб, мелькнула мысль.

Подчиненных пронесло над ним.

Удар, рывок!

Липучки отклеились. Руку пронзила боль. Но Денис не разжал пальцы, удерживаясь на месте за рукоять ножа.

— Работайте ножами!

Еще рывок!

Нож прорезал желеобразную стенку трещины, и вся связка барахтавшихся людей покатилась по льду к сужению тоннеля.

— Ножи! — прохрипел Денис, распластавшись по скользкой поверхности. — Вбивайте ножи в пол!

Все замахали ножами, проделывая в подрагивающем материале «пола» шрамы и разрезы. Наконец усилия всех четверых сложились в дружное действие, и, ударившись о невысокий — полуметровый — кольцевой уступ, космонавты остановили скольжение.

— Уф! — выдохнул Шилов. — Зацепились! Ползем назад!

— У меня нет сил! — проговорил, задыхаясь, Абдулов.

— Отдыхайте, — сказал Денис, не поднимая головы. — Это я виноват. Не надо было разрешать этот эксперимент.

— Феликс Эдуардович виноват, его идея.

— Глядите! — сдавленным голосом произнес Глинич.

Денис приподнял голову, напрягая мышцы рук, чтобы не сорваться с места.

— Что ты там увидел?

Эксперт, приподнявшись над уступом, смотрел в горло тоннеля, точнее, в окно, которым заканчивалась труба Окурка. Денис осторожно высунул голову и стиснул зубы, перекусывая изумленный возглас.

Подняли головы и Шилов с Абдуловым.

— Мать честная! — прошептал старлей.

Впереди простиралась… бездна!

То, что они принимали за продолжение тоннеля, за «газовый хвост кометы», изнутри представляло собой бездну пространства! Только не черную, а сияющую перламутром, усеянную мириадами искр! Возможно, это были звезды, образующие «небо», сплошную сферу вокруг окна, возможно, такова была структура этого пространства, но ощущение бездны не проходило, и у наблюдателей начала кружиться голова.

— Что это?! — просипел Шилов.

— Выход, — пробормотал Глинич.

— Какой выход?!

— Откуда мне знать? Запасный… или аварийный…

— Что ты мелешь, Феликс?

— Ну-ка, ну-ка, — хмыкнул Абдулов. — Продолжай, Феликс Эдуардович. О каком выходе речь?

— Это мои фантазии…

— Выкладывай, — поддержал штурмана Денис.

— Издеваться не будете?

— Клянемся!

— Окурок не комета — искусственный объект, случайно залетевший в нашу Систему. Его создали не люди и очень давно, на заре рождения Вселенной.

— Зачем?

— Ну, не знаю… может быть, для связи с другими Вселенными… надо думать… но факт налицо: перед нами выход в иной мир.

— М-да! — с чувством произнес Шилов. — Полная шиза! По мне, лучше бы это был выход к базе.

— Интересная гипотеза, — искренне сказал Денис. — Запасный выход… вот только как он здесь оказался?

— Вопрос не ко мне.

— А вообще, тебе не кажется, Феликс Эдуардович, что нам везет? Год назад мы наткнулись на один экзотический объект — Ирод, теперь на Окурок…

— Везет.

— Господа, все это хорошо, — проговорил Шилов, — ваши восторги впечатляют, но не пора ли подумать о возвращении? Или вы собираетесь прыгнуть в эту дыру?

— Почему бы и нет? — философски отозвался Глинич.

— А я умом еще не тронулся, — фыркнул старлей. — Я домой хочу, к жене и детям, их у меня трое,

— Будем возвращаться, — тихо сказал Денис, добавив про себя: «Если хватит сил».

В наушниках вдруг раздался чей-то голос. Женский. Уверенный и насмешливо-сердитый. Говорили по-английски:

— Джентльмены, как долго вы собираетесь там сидеть, на дне?

Космонавты вздрогнули. Денис оглянулся.

В невероятной дали, там, где виднелась черная точка — выход из трубы Окурка в «нормальный» космос, — замигал огонек.

— Кэтрин, вы?!

— Совершенно верно, майор Молодцоу. Кажется, теперь моя очередь вас вытаскивать. Не возражаете?

— Нет!

— Как вас угораздило?

— А как вы догадались, что мы в за… э-ээ, в яме?

— Вы стартовали чуть раньше, а поскольку, кроме китайского «челнока», возле Смока никого не видно, мы поняли, что вы нырнули внутрь. Ну и подстраховались.

— Так это не вы обстреляли моих парней?

— Что?! Вас обстреляли?!

— Значит, это все-таки сделали китайцы…

— Вас обстреляли китайцы?

— Похоже, они.

— Вот почему они так странно повели себя… Заявили, что Смок…

— Мы назвали эту штуковину Окурком.

— Оригинально, но не суть важно. В общем, они заявили, что Смок принадлежит им. Пришлось напомнить китайским коллегам Хартию космического сотрудничества: внутри Солнечной системы действует Устав ООН, ну и так далее. Они попытались нам помешать, но не смогли.

— Все это прекрасно, — не выдержал Абдулов, — однако нас вот-вот засосет в дыру. — Как вы собираетесь вытаскивать нас отсюда?

— Держитесь, господа, что-нибудь придумаем.

Денис вспомнил улыбающееся красивое лицо Кэтрин Бьюти-Джонс, капитана американского шаттла, и подумал, во-первых, что долг платежом красен, а во-вторых, теперь его очередь приглашать спасительницу к себе в гости. Естественно, после того как они вылезут из трубы «запасного выхода», созданного неизвестно кем, неизвестно для каких целей и ведущего в иные Вселенные.

Но как принято говорить в таких случаях, это уже другая история.

СЕРГЕЙ ЛЕГЕЗА Метель нам пела песенку…

Здесь, наверное.

Кабинет — пять на три. Мебелишка потрепанная, со светлой покоробившейся полировкой. На столе, под плексигласом, — календарь, какие-то бумажки. Невнятный плакат на стене: кошечки-собачки.

Девица — тут же. Невзрачненькая, с мышиным хвостиком волос.

— А бланки где у вас?

— Да какие там бланки…

И в слезы.

И в дверь.

И только каблучки зацокали, удаляясь.

Волька озадачился. Экое, право, начало.

Прошелся вдоль стен. Старый вытертый паркет поскрипывал и щелкал. От окна поддувало: линялые шторы выгибались пузырем.

Заведение культуры, н-да…

— Что, устраиваться?

Волька едва не подпрыгнул от неожиданности, Оглянулся через плечо.

Там, у входа, опершись плечом о косяк и сунув руки в карманы, стоял невысокий, крепко сбитый, с намечающейся плешью. Пышные усы спускались к подбородку.

— Да я, вот…

— Угу, — кивнул этот, у двери, понимающе. — А Нинка где? Опять убежала? Вот свиристелка… Спишут ведь вчистую. — Выпрямился, поскреб подбородок. — Бланк небось тебе нужен? — спросил.

Волька кивнул.

Мужик шагнул к столу, потянул ящик. Склонился, перебирая бумаги и бормоча неразборчиво.

— Ага, — сказал наконец. — Вот, стало быть, — протянул Вольке бланк. — На имя Панкратия Исидоровича Черного пиши. И главное, срок укажи: с завтрашнего числа и по седьмое. Чтобы потом претензий не было, — добавил. — В сто вторую занесешь, — сказал еще напоследок.

Кашлянул глухо и вышел.

Волька присел за стол, склонясь над бланком.

Где-то вдалеке играла бравурная музыка, говорили что-то неясное. «И славные рыцари…» — донеслось только.

Веселятся, подумал Волька. Пляшут и поют. Славные рыцари, поди ты.

Он вздохнул и потянулся за авторучкой — та торчала в стаканчике здесь же, на столе. Разгладил бланк.

В верхней части — логотип: лев на задних лапах с улыбающейся маской на морде. Ишь ты. Впрочем, кому какое дело? И страньше бывало.

— начал он.

Вдали зазвенело железо, потом кто-то взревел: надсадно и яростно.

Волька прислушался, но рев не повторился, звон тоже стих. С минуту ничего не происходило, но вот — сдвоенные шаги в коридоре, дребезжание железа, легкий скрежет. Затем дверь распахнулась.

Двое. Один: в темно-зеленых бриджах, черно-зеленой куртке с красными вставками по рукавам, пояс с кольцами белого металла. У пояса — короткий кинжал в простых черных ножнах. Пепельные волосы спадают на уши, в правой мочке — крупная медная серьга с гранатом. Замшевые сапожки. Второй — в кольчуге, металлические вставки через грудь, волосы под бармицей, полосы сажи на щеках. Тяжеленные с виду сапоги с металлической окантовкой. Несут кого-то: с натугой, по-над самым полом. Третьего. В латах. Волочится рука: покоробившийся обгорелый металл перчатки скребет по паркету.

— Давай, заноси. Осторожней, осторожней.

Опустили под стену (латы щелкнули коротко). Тот, что в кольчуге, привалился рядом. Стянул сетку бармицы с головы: волосы слиплись, топорщатся в стороны. Справа, по груди, через металлические бляхи — глубокая вмятина.

— Леха, — прохрипел второму, с серьгой. — Гони за доктором, Леха. Где-то он возле Сидора терся. Давай.

Леха кивнул, рванул к двери. Дробно затопотал по коридору.

Волька смотрел на все это растерянно.

Этот же, сидящий, отстегнул от пояса флягу, запрокинул голову, ерзая кадыком. Закашлялся.

— Твою мать, — выдохнул.

Лежащий под стеной застонал и слабо шевельнулся.

— Тихо, Семен, тихо, — сидящий приподнялся, придержал лежащего за плечо. — Сейчас Леха доктора приведет, — облизнул губы. — А таки мы его сделали, Семен. — Посмотрел на Вольку через плечо. — Новенький? — спросил. — Новенький, — пробормотал, не дожидаясь ответа. — Наблюдай, новенький, как у нас здесь. Весело… — сплюнул в угол.

Волька лишь сглотнул. Сказать, что все это было неожиданным… Куда ж, однако, мы попали? ЗАО «Терпсихора», значит…

А в дверях нарисовался уже Леха. С ним — старенький врач: бородка клинышком, пенсне даже на переносице. Добрый доктор Айболит, судя по всему. И два оглоеда — в белом и с закатанными рукавами. Группа прикрытия, стало быть.

Айболит присел, провел ладонью над грудью лежащего, поглядел на второго.

— Что, — проговорил, — опять попались? Говорили же вам… Берите-ка, ребятки, — уже оглоедам. Те нагнулись слаженно, подхватили Семена под руки и за ноги, понесли.

Айболит с Лехой помогли встать второму. Тот шагал тяжело, приволакивая ногу. Обернулся от дверей, помахал Вольке.

— Давай, новенький. Встретимся…

Некоторое время Волька сидел, словно пришибленный. Вот, значит, как. А главное — им же говорили. Это что ж получается — не впервые, что ли? Просто обалдеть.

Так стоит ли?

Он снова поглядел на бланк.

А впрочем…

Едва успел начать писать и — поднял голову. Похоже, по коридору опять кто-то шел. Равномерно стучала деревяшка. Тым-тым-тым… Палка? Костыль? Детские санки?

Скрипнула дверь.

— Табачку не найдется?

На пороге стоял… Пират? Да, наверное. Распахнутый, не первой свежести камзол. Треуголка. Седая косичка парика. Деревянная нога и черная повязка на одном глазу. В руке — трубка с прямым чубуком.

Волька похлопал по карманам, достал пачку.

Одноногий ловко выщелкнул пару сигарет, распотрошил их над листом бумаги, орудуя узким, синеватой стали ножом, ссыпал табак в трубку. Примял большим пальцем, чиркнул спичкой. Выдохнул серое кольцо в потолок.

— Красота, — протянул. — Отвыкаешь ведь, — сказал, глядя на Волькину курточку. — Пятнадцать, мать его, человек на сундук мертвеца… А чтобы стопочку кто налил — так скорее удавятся.

Вокруг левой глазницы у него виделось из-под повязки — блеклое, но явственное — красно-синее месиво шрамов.

— Здоровский грим у вас, — кивнул Волька.

Пират затянулся опять.

— Грим… — бормотал. — Выйдешь вон работать — узнаешь, какой грим. — Притопнул деревяшкой. — Час который? — спросил.

— Три почти, — глянул Волька на часы, а одноноги: поскреб подбородок.

— Пора, — сказал. — Встретимся небось, салажонок, сказал через плечо и затянул хрипло: — Когда воротимся мы в Портленд, клянусь, я сам взойду на плаху…

Вновь стукнула дверь

«Вот только в Портленд воротиться — не дай нам, боже, никогда…» — донеслось. Потом хлопнула еще дверь — дальше по коридору, и голос стих.

Волька потер ладони. Все страныие и страныпе. Но — интересней и интересней. Чем же закончится-то?

«Прошу принять меня на работу… С условиями труда…» Дата. Подпись.

Куда теперь? В сто вторую, что ли?

А где у нас сто вторая? Возле сто первой, надо полагать.

Волька выглянул в коридор: лампы горели через одну, пыльные тени толпились по углам. Вытертый линолеум, плохо крашенные плинтусы.

Похоже, в ту сторону, налево.

За спиной коридор изгибался вправо: где-то там были подмостки.

Около сто второй, вплотную к стене, стоял стул: старенький, с деревянным жестким сиденьем. Что-то в его пропорциях было не так, но с расстояния оставалось непонятным — что. И лишь подойдя вплотную, Волька понял, в чем дело: ножки у стула были урезаны почти вполовину. Для наших маленьких друзей, видимо. Колобок там или Чебурашка какой.

Дурдом форменный.

Из-за двери доносились голоса. Волька прислушался.

— А ты куда смотрел, Егор? — раздраженно спрашивал знакомый уже голос усатого мужика. — Тебя я о чем просил?

— Да, Викторыч, не углядишь ведь! Ты ж знаешь, как оно бывает. Как инстинкт все равно что: хоп — и готово…

— Я тебе дам ли готово»… Это с драконом такие номера проходят: зрители в восторге, а обормоты на роль всегда найдутся. Нервы, опять же, пощекотать. А здесь что прикажешь делать? Опять объявление давать будем? Третий раз за неделю…

— Так ведь и в сценарии сказано: «…и проглатывает», — заметил осторожно третий голос. — Мы ведь строго придерживаемся…

— Ты-то хоть помолчи, Варвара-краса… Не тебе ж теперь перед Исидоровичем отдуваться. Намылят вот мне холку — на вас ведь отыграюсь, так и знайте!

Волька осторожно постучал. Потянул за ручку.

Усатый («Зам. директора по кадрам Ормусов Г.В.» — вспомнилась Вольке табличка возле двери) нависал над двумя, что сидели тут же, у стола. Один был большой, на полкабинета, в коричневом меховом трико и в гриме: по щекам и подбородку бежала бурая шерсть, лишь глаза высверкивали. Вторая — в безрукавке, мехом наружу, хвост свисает со стула, рыжие волосы растрепаны и лишь кое-как собраны в пучок на затылке. Оба — потупившиеся. Распекают их, похоже.

— Можно? — шагнул вперед Волька, чувствуя себя довольно неловко.

Усатый глядел искоса.

— А-а, новенький… Написал? — протянул руку.

Волька отдал заявление. Кадровик проглядел: быстро, наискось.

— Годится, — сказал. Протянул тонкую картонную папку. — На вот. Сценарий. Просмотри до завтра. Ничего сложного — с ходу играть можно.

Волька кивнул, а усатый помахал рукой.

— Завтра — в восемь утра: познакомлю с остальными. Все, извини.

И опять повернулся к этим двоим.

Волька тихонько прикрыл за собой дверь.

— В общем, — донеслось, — чтобы в последний раз. Повторится — вышибу сразу. К ветеринарам пойдете, на опыты.

Волька хмыкнул и неспешно пошел к выходу, заглядывая на ходу в папку. Было там с десяток страниц, текст незамысловатый. «Это — чтобы тебя лучше слышать…» и все такое прочее. На последней странице зацепился глазами: «Охотники разрубают Серому Волку живот, и оттуда выходят невредимые бабушка и Красная Шапочка». Добрая детская сказка со счастливым концом.

На крыльце он постоял, прикуривая сигарету, кинул спичку в снег. Елка у входа била наряжена, лукаво перемигивались лампочки.

Проехала машина. «Говорят, под Новый год, что ни пожелается…» — тянулась вслед песенка.

Волька выдохнул дым и пошел ловить маршрутку.

ВАДИМ ПАНОВ Половинки

«Акции «ТехЭнергоЭкспорта» не могли упасть на шесть пунктов только из-за неудачного высказывания финансового директора. Проблемы бывают у всех, даже у китов, но спекулянты не станут сбрасывать столь мощные активы после одного интервью. Должно быть что-то еще…»

В биржевых играх важна каждая мелочь, каждый слух, каждое слово. Любое высказывание может привести к взлету или, наоборот, падению акций. К резкому выигрышу или крупным финансовым потерям. Игорь Тареев знал эти законы лучше других. Он умел играть, был настоящим профессионалом, которому доверяли большие деньги. Принадлежащая Тарееву брокерская компания процветала, сам Игорь славился чутьем, информированностью, удачливостью, но ситуация с «ТехЭнергоЭкспортом» ставила его в тупик.

«Сбрасывать или подождать?»

— …альбом. Светка уже заказала столик. — Марина долила кофе и посмотрела на часы. — Ой, опаздываю. У меня переговоры через двадцать минут.

«Новый альбом? Ах, да, поп-идол десятилетней давности пытается вернуться в обойму». Игорь припомнил, что вчера вечером Маринка долго щебетала с подругами, обсуждая потертого кумира не столь давней юности. Сколько им было во времена расцвета героя? Лет по четырнадцать? По пятнадцать? Судя по последним словам, щебетание закончилось твердым решением посетить мероприятие и воочию полюбоваться на лысеющего кумира.

— Я заеду за тобой в офис, — предложил Игорь.

Он совершенно не помнил, о каком клубе говорила девушка.

— Прекрасно! До вечера.

Она позволила себя поцеловать и упорхнула. Нет, правильнее будет сказать, стремительно умчалась, на ходу превращаясь в железную бизнес-леди. Спокойную, уверенную и деловитую — несмотря на молодость, Маринка уже стала партнером в крупной юридической фирме.

Тареев с улыбкой проводил взглядом выбежавшую из кафе подругу и рассеянно потянулся за счетом.

«Кому же позвонить по поводу «ТехЭнергоЭкспорта»?»

— Ваша жена?

Игорь удивленно повернулся к задавшему вопрос человеку. Прищурился, пытаясь выбрать наиболее подходящий вариант ответа, но голова была занята необъяснимым падением котировок, и пришлось ограничиться недружелюбным:

— Какое ваше дело?

За соседним столиком сидел подтянутый старик в старомодном костюме-тройке. Сухонький, абсолютно седой, очень морщинистый, но с большими, горящими, как у юноши, глазами. С очень молодыми глазами, как машинально отметил Игорь: быстрыми, живыми, очень внимательными.

— Позвольте извиниться, — искренне произнес старик. — Честное слово, я совсем не рассчитывал, что мой вопрос прозвучит бестактно. Простите меня.

В его голосе было столько неподдельного раскаяния, что Тарееву стало немного стыдно за резкость.

— Моя невеста, — слегка извиняющимся тоном произнес Игорь.

— Очень красивая, — сдержанно кивнул незнакомец.

И замолчал. Но продолжал смотреть на Тареева, явно надеясь на продолжение разговора. «Какого черта?» Игорь посмотрел на часы — пора бы вернуться в офис, и, неожиданно для самого себя, спросил:

— Почему вы решили, что она моя жена?

— А вы не обидитесь?

— Обещаю.

— Хорошо. — Старик улыбнулся и протянул руку: — Александр Александрович. Но, пожалуйста, называйте меня Сан Саныч.

— Очень приятно, Игорь. — Тареев пожал крепкую ладонь старика. — Так почему вы решили, что Марина моя жена?

— Потому что вы расстались обыденно, — объяснил Сан Саныч. — Очень обыденно. Так, словно прожили с этой женщиной не один год. И еще вы не очень внимательно ее слушали.

— Мы вместе семь месяцев, — буркнул Игорь.

— Это большой срок. — Старик произнес эту фразу так, что Тареев не понял, серьезно он говорит или с издевкой. — Вы хотите сказать, что семь месяцев назад все было по-другому?

— Э-э-э… Наверное. — Игорь снова взглянул на часы. — Но почему вас это интересует?

— Дело в том, что я профессор психологии… — Сан Саныч правильно истолковал резкий взгляд Тареева и замахал руками: — Нет-нет, не волнуйтесь, Игорь, я на пенсии и давно не практикую. Более того, не пишу научных трудов, так что можете быть абсолютно спокойны — вы не являетесь объектом исследования.

— Тогда к чему ваши вопросы?

— Проклятая привычка, — обезоруживающе улыбнулся старик. — Я специализировался в семейной психологии. В том, что обычно называют любовью.

— Интересно, — обронил Тареев.

— Очень интересно, — охотно согласился Сан Саныч. — Игорь, вы позволите задать еще один вопрос?

— Последний?

— Как захотите.

— Задавайте.

— Вы полюбили ее с первого взгляда?

— Можно сказать и так, — медленно ответил Тареев, машинально припоминая первую встречу с Маринкой.

Она представляла интересы крупного инвестора и пытала Игоря по каждому пункту контракта. А он путано отвечал, отчаянно пытаясь совладать с эрекцией — строгий деловой костюм превосходно подчеркивал изысканную красоту Марины. После подписания договора Игорь послал прелестному юристу огромную корзину роз и пригласил в Большой на премьеру.

— Мне хорошо с ней.

— Насколько хорошо?

— Очень.

— Вы принимаете снотворное? — неожиданно спросил Сан Саныч, внимательно глядя в глаза Тареева.

Глядя внимательно и профессионально. До сих пор Игорь видел такой взгляд лишь однажды, на приеме у крупного медицинского светила, врача от бога. Старик смотрел внутрь Тареева, видел насквозь, и лгать ему было бессмысленно.

— Принимаю, — кивнул Игорь. — Почти… Да какое «почти»? Каждый вечер принимаю. — Он пожал плечами. — Я устаю. Бизнес. Закрываю глаза и вижу монитор с таблицами. Или продолжаю переговоры. Если бы не снотворное, я бы проводил на работе двадцать четыре часа в сутки. А так удается поспать.

Сан Саныч понимающе посмотрел на Тареева, отвел взгляд, медленно провел пальцем по столешнице.

— А в те дни, когда вы ночуете с Мариной, вам тоже приходится пить снотворное?

— Конечно, — пожал плечами Игорь. И только потом понял смысл вопроса. Прищурился. — Разве это важно?

— Если вам действительно хорошо с этой женщиной, то неважно, — задумчиво сказал старик. — В конце концов, современные средства не вызывают привыкания и гарантируют спокойный, глубокий сон,

— Мне нужны таблетки, чтобы успокоиться. Какая разница, с Маринкой я засыпаю или нет?

— Вы прекрасно ответили на свой вопрос, — вздохнул Сан Саныч. — Нет разницы. С любимой вы засыпаете или нет. Вы ни минуты не слушали ее во время обеда и едва заметили, что она ушла.

— У меня сложный день.

Но старик не слышал Тареева.

— Вы прекрасная пара. Успешные, красивые, яркие, но где искра? Где огонь? Помните старую легенду? О том, что каждый человек лишь половинка чего-то целого и должен найти свою вторую часть? Вторую половинку своей души.

— Я свою половинку нашел, — твердо сказал Игорь.

Но Сан Саныч вновь не отреагировал на его слова. Старик говорил негромко, но очень искренне. Не поучал, а скорее рассуждал, могло даже показаться, что Сан Саныча не очень-то и волнует, слушает его Тареев или нет.

— Ошибиться невозможно. Свою половинку нельзя воспитать, вырастить, притереться к ней. Ее можно только найти. Кому-то везет, он встречает свою судьбу в школе, в институте, в соседнем подъезде. Кто-то ищет всю жизнь, заводит семью, детей, но так и остается один. Кто-то не ценит свое счастье и легко расстается со своей половинкой, а кто-то… — Старик жестко посмотрел на Игоря. — А кому-то не следует ее искать.

Тареев вздрогнул — настолько откровенным был взгляд Сан Саныча.

— Даже так? Не следует искать?

— Да, не следует искать.

— Но я уже нашел ее. Старик покачал головой.

— Игорь, сколько раз вы бросали все дела ради того, чтобы приехать к Марине среди дня и взять за руку? Потому что соскучились?

Тареев честно попытался представить себе эту картину: он мчится в офис к Маринке, врывается в переговорную и берет девушку за руку.

— Но это безумие.

— Разве не безумие делает нас настоящими людьми?

— Это говорит психолог?

Сан Саныч пропустил язвительное замечание мимо ушей.

— Один совет на прощание, Игорь. Когда встретите свою вторую половинку — бегите. Плачьте, стискивайте зубы, изнывайте от тоски, но бегите. Бегите изо всех сил.

Старик поднялся, поклонился с церемонной старомодностью и медленно направился к дверям. Удивленный Тареев только развел руками. Странная встреча, странный разговор, странный совет. Нет, ребята, психологам, даже бывшим, надо запрещать покидать пределы клиник. Они от своих клиентов такого набираются, что к нормальным людям их пускать нельзя. «Бегите изо всех сил!» Идиот! Игорь усмехнулся, тоже встал из-за столика и, уже подходя к дверям, услышал недовольный голос одного из посетителей:

— Черт побери, где мой бифштекс? — Румяный мужчина удивленно смотрел на тарелку. — Я отрезал всего кусочек!

— Ну, ты проглот, — захохотали спутники румяного. — Слопал мясо и не заметил. Не завтракал сегодня?

— Черт, я же говорю — только начал есть! — Мужчина ошарашенно огляделся, словно пытаясь найти вора. — Один кусочек отрезал!

Бывшей звезде вполне удавалось зажигать. Потрепанный мачо радостно скакал по небольшой сцене, вертелся вокруг подтанцовывающих девочек и вполне правдоподобно делал вид, что вытягивает ноты самостоятельно. Повзрослевшие фанатки бушевали на танцполе и требовали старых хитов. Кумир счастливо улыбался и исполнял. Игорь, задумчиво потягивающий за столиком коктейль, с улыбкой наблюдал за раскрасневшейся Маринкой, лихо извивающейся перед эстрадой в компании ровесниц.

— Девчонки в восторге, — усмехнулся Боря, кавалер Светы. — Даже о нас забыли.

— Я не против, — рассмеялся Тареев. — Не хватало еще плясать под такую музыку.,

И резко замолчал, поймав на себе взгляд незнакомой девушки.

Нет, скорее девочки. Хрупкой, еще немного угловатой, в дешевом зеленом платье и с косичками. С двумя косичками! Она стояла у бара и не сводила глаз с Игоря. Тареев отвернулся, вновь приложился к бокалу, но взгляд незнакомки манил, притягивал, и Игорь снова обернулся к стойке. Она по-прежнему стояла у бара. И по-прежнему смотрела прямо на него. И даже сквозь клубный полумрак Тареев сумел разглядеть огонь в ее глазах. Пленительную искру, заставившую учащенно забиться сердце. «Что за черт? Я ее знаю?»

— Гарик, ты кого там увидел? — Боря допил коктейль и немедленно приступил к следующей дозе. — Слушай, я анекдот вспомнил…

Оторваться от глаз незнакомки было невозможно. Игорь резко поднялся на ноги.

— Боря, я сейчас. Там знакомые… кажется… надо поздороваться.

Он потерял девушку из виду всего на мгновение, но этого оказалось достаточно. Когда Тареев добрался до стойки, хрупкой обладательницы детских косичек там уже не было. «Я пьян?» Еще глоток коктейля из предусмотрительно захваченного с собой бокала и… Игорь чуть не поперхнулся — девчонка стояла в противоположном конце помещения. У выхода. Дешевое зеленое платье до колен, узкие плечи и глаза… Глаза, которые накрыли Игоря с головой. У него задрожали руки. «Да что происходит, черт побери?!» Девушка медленно повернулась и вышла из зала. Тареев машинально сделал шаг следом.

— Ищешь кого? — Маринка обняла Игоря за шею. — Пойдем, потанцуем.

— Мне что-то не очень… — Тареев поставил недопитый бокал на стойку, рассеянно поцеловал подругу в щеку. — Марин, я выйду на улицу, подышу.

Она удивленно хлопнула ресницами.

— Тебе плохо? Давай уедем.

— Пройдет… — Игорь потер лоб. — Если не пройдет — уедем. Я скоро.

Освободился от объятий и, на ходу закуривая сигарету, быстро направился к дверям.

Она стояла рядом с его машиной. Худенькая, угловатая, с двумя косичками. «Интересно, как она прошла фейсконтроль? В этот клуб малолеток не пускают». Игорь докурил сигарету, растоптал каблуком, подошел к машине и, не глядя на девушку, отрывисто спросил:

— Как тебя зовут?

— Настя.

— К тебе или ко мне?

— К тебе.

— Садись.

Они молчали всю дорогу. Они встретились, что еще нужно? Могучий консьерж кинул на Настю удивленный взгляд; новая знакомая Тареева не соответствовала обычному уровню его подруг — но высказаться не посмел. Игорь спокойно провел Настю к лифту, нажал на кнопку своего этажа, а оказавшись в коридоре, кивнул на дверь.

— Сюда.

Первое слово с тех пор, как они уехали из клуба.

В обширном холле тареевской квартиры Настя нерешительно остановилась, но Игорь взял девушку за руку и молча, уверенно провел в спальню. Она не протестовала. Только попросила:

— Не включай свет.

Он подчинился, отдернул потянувшуюся к выключателю руку и принялся молча раздеваться. Пиджак, сорочка, брюки… Вопреки обыкновению, Игорь не складывал одежду, а швырял ее на пол. Резко стаскивал и швырял, грубо, почти зло, словно дорогие тряпки были в чем-то перед ним виноваты. Тареев не мог понять, что с ним происходит. Какая сила заставила его, хладнокровного и расчетливого бизнесмена, бросить любимую женщину и приехать домой с этой тощей и не очень красивой замухрышкой? Он не мог понять. Не мог объяснить. Но и не мог поступить иначе. Сердце, сорвавшееся с цепи в клубе, разрывало изнутри грудь и подсказывало, кричало: «Это она!»

Она?

Что за безумие?

А разве не безумие делает нас настоящими людьми?

Раздевшись, Игорь обернулся к девушке и замер.

Настя робко стояла около кровати. Тоненькая, хрупкая, немного угловатая. Она развязала косички, и пшеничные волосы рассыпались по узким плечам. Маленькие острые груди торчат в разные стороны, длинные пальцы закрывают треугольник волос внизу живота, а на шее бешено пульсирует крохотная жилка. Настя стояла в нескольких шагах от Игоря, свет в спальне он так и не включил, но даже в непроглядной тьме Игорь видел и сморщенные соски, и огонек в серых глазах и крохотную, едва уловимую жилку на шее. Он видел так отчетливо, будто девушка стояла совсем рядом. Видел так, будто ее озаряло волшебное сияние. И он понял, что даже если закроет глаза, то псе равно увидит каждую черточку Насти. Каждый ее волосок, каждую родинку.

И, едва ли не впервые в жизни, Игорь почувствовал робость наедине с женщиной. Молчаливая уверенность, с которой он вез Настю домой, сменилась юношеской застенчивостью, ожиданием… — нет, пониманием! — приближающегося чуда. Пониманием, что этот раз станет особенным.

— Я тебя вижу.

Игорь откашлялся.

— Я знаю, — очень тихо ответила Настя. И улыбнулась.

Он подошел, взял ее руку и нежно, очень-очень нежно поцеловал тоненькие пальцы. Девушка закрыла глаза, судорожно вздохнула и прильнула к Игорю. Он понял, что дрожит. Не от возбуждения. От счастья. От волшебного ощущения слияния с женщиной. Он поцеловал каждый пальчик Насти, поцеловал пшеничные волосы и маленькие розовые ушки. Он медленно увлек ее на кровать, он гладил ее острые груди, плоский живот, узкие бедра. Он наслаждался прикосновениями к прозрачной коже и сухой сладостью ее губ. Игорь не говорил ничего, молчал, но знал, что Настя слышит стук его сердца, дрожь пальцев и шепот дыхания. Слышит и читает их, как открытую книгу. Зачем слова, если одно его прикосновение говорило Насте больше, чем многослойные объяснения? Зачем слова, если ее горящие глаза говорили Игорю больше, чем тысячи признаний…

И когда он понял, что пришло время, то медленно вошел в Настю, замер, почувствовав сопротивление, но продолжил движение, стараясь быть аккуратным и нежным. Он был первым.

У Марины был ключ от квартиры, и ее прекрасно знала охрана. Открыв дверь, она прошла по коридору, услышала шум воды в ванной и остановилась, тяжело прислонившись к стене. Ее переполняли обида, ярость, ненависть, но Марина ни за что бы не ворвалась за закрытую дверь, из-за которой доносились негромкие голоса, мужской и женский. Она и без того была достаточно унижена.

Марина стояла, кусала губы и изо всех сил старалась сдержать слезы. За дверью выключили воду, некоторое время слышалось шуршание полотенец, а потом из ванной вышел Игорь, держа на руках тощую белокурую девушку.

— Я так и думала, — хрипло произнесла Марина.

Тареев молча посмотрел на бывшую подругу. Красивая, красивая до боли. Чуть-чуть силикона в губы и грудь, фитнес и диеты, тряпки из бутиков и коллекционные туфельки. Красивая до боли и чужая. Сейчас — чужая абсолютно. А раньше?

Марина сделала два шага и сильно ударила Игоря по щеке.

— Мерзавец! Дрянь! — Он продолжал молчать. Еще удар. Его щеки стали красными, по ее текли злые слезы. — Какой же ты мерзавец! Отпусти эту тварь!

Игорь качнул головой, крепче прижал к себе дрожащую Настю.

— Нет.

Марина швырнула ему в лицо ключи от квартиры. Острое железо оцарапало щеку, но Тареев даже не вздрогнул. Марина плюнула в него и третий раз ударила по щеке. Он только опустил глаза. И не поднимал взгляд до тех пор, пока рыдающая Марина не исчезла за громко хлопнувшей Дверью. Только после этого Игорь отнес Настю в спальню и опустил на кровать.

— Хочешь вина? Фруктов?

— Принеси, пожалуйста, воды.

— Воды?

— Из-под крана.

Она жадно выпила целый бокал простой воды из-под крана, забралась под одеяло и прижалась к Игорю всем телом.

— Я счастлива.

— Мы… — Он обнял узкие плечи и зарылся лицом в пшеничные волосы. — Мы счастливы, Настя. Мы.

И впервые за много лет Игорь заснул почти сразу, едва закрыл глаза. Заснул спокойным, безмятежным сном. Заснул без помощи снотворного.

Он проснулся один. Совершенно один в огромной пятикомнатной квартире. Он открыл глаза и понял, что Настя ушла. Не выскользнула в ванну или на кухню, чтобы сварить утренний кофе, а ушла, покинула его дом.

Навсегда? Вопрос напугал Игоря. Нет, разумеется, нет. Она ненадолго отлучилась. В институт или на работу. Или домой, успокоить родителей. Настя обязательно перезвонит, скажет, где они встретятся, он услышит ее голос… Но Игорь не мог ждать, не мог полагаться на случай, не мог отсчитывать мгновения тоскливого ожидания.

— Я должен найти ее, — твердо заявил Тареев своему отражению в зеркале ванной. — Немедленно.

Но как? Что он знает, кроме имени? Примерный возраст? Внешний вид? Не слишком ли мало информации, чтобы отыскать любимую в десятимиллионной Москве?

Любимую? Игорь не сразу понял, что назвал Настю любимой. Конечно, любимую! Единственную! Половинку… И застыл, забыв вытащить изо рта зубную щетку.

Половинка. Женщина, предназначенная для меня. Кусочек меня самого.

Тареев вымыл щетку и сполоснул рот. Имел ли смысл вчерашний разговор? Встреча с психологом на пенсии: совпадение или нет? Игорь вытер лицо, аккуратно повесил полотенце на крючок и вышел из ванной. Вероятность совпадения — мизерная.

А раз так, он знал, где искать Настю.

— Игорь Александрович, от Манаяна звонили уже три раза. «ТехЭнергоЭкспорт» упал еще на девять пунктов…

— Зина, я приеду не раньше обеда. Я заболел. У меня личные проблемы. Я на важных переговорах, все понятно?

— Вы будете в обед, — слегка обиженно повторила секретарша.

— Правильно.

Тареев убрал телефон в карман, вошел в кафе и внимательно оглядел зал. Они сидели за самым дальним столиком. Настя, все в том же дешевом платьице, и Сан Саныч в старомодной тройке. Девушка завтракала — перед ней стояли две тарелки с омлетом и десертом и бокал с соком. Психолог-пенсионер ограничился чашкой кофе. Игорь молча подошел к столу, без приглашения присел и коротко, почти враждебно, поинтересовался:

— Что все это значит?

— Я не могу обвинять тебя, Настя, — ровным голосом произнес Сан Саныч. Он проигнорировал появление Тареева и спокойно продолжал начатый до появления Игоря разговор. — Но считаю, что ты поступила неправильно.

— Мы созданы друг для друга, — ответила девушка. — Мы половинки.

И продолжила завтракать. Пирожное, дожидавшееся своего часа на второй тарелке, было надкусано, словно Насте не терпелось попробовать сладкого. А на бокале с соком Игорь заметил след губной помады. Странно, вчера девушка косметикой не пользовалась…

— Ты должна думать не только о себе, — глухо сказал Сан Саныч.

Настя доела омлет, вытерла губы и только после этот, сказала:

— Теперь уже ничего не исправить.

— Да, — согласился старик, — теперь уже поздно.

— Объясните, в чем дело? — угрюмо поинтересовался Тареев.

— Я не могу. — Сан Саныч вздохнул и поднялся па ноги.

— Далеко собрался?

— Игорь, он не может тебе ничего рассказать, — негромко сказала девушка.

— Не может или не хочет?

— Не может. Ему запрещено.

— Кем?

Сан Саныч медленно побрел к выходу из кафе.

— Что происходит? — Тареев пристально посмотрел на девушку.

Она не отвела взгляда, но ответила не сразу, видимо, пыталась подобрать правильные слова:

— Игорь, я… Я не знаю, кто я и кто мои родители. У меня нет дома, нет семьи, нет документов. Единственное, что связывает меня с миром, — Сан Саныч.

Психолог на пенсии. А она? Бывшая пациентка? Или нынешняя? Тареев жестко посмотрел на девушку, на надкусанное пирожное, на испачканный красным бокал. Снова на девушку — помады на ее губах не было.

— Что ты ешь?

— То, что принес Сан Саныч. — Ее голос дрогнул. — Он ворует и кормит нас украденной едой. Ничего другого нам нельзя.

— Вас? Кого Еас?

— Меня и… Нас четверо, сейчас четверо…

Настя наконец решилась, собралась с духом и заговорила быстро, торопливо, словно боясь, что Игорь поднимется и уйдет. Оборвет ее монолог. Не дослушает. Рассмеется. Она говорила быстро, но убежденно, без малейшего сомнения в словах.

— Самое сильное проклятие на Земле — материнское. Самое тяжелое, самое ужасное. Ни одна мать не должна желать вреда своему ребенку. Ни при каких обстоятельствах! Это главный закон. Вечный закон. Один из принципов мира. И если его нарушить, последствия будут страшными.

— Что за сказки? — пробормотал сбитый с толку Тареев.

— Люди делали все, чтобы забыть слова проклятой формулы. Никто, ни темные колдуны, ни ведьмы, ни шаманы, никто не рисковал связываться с этим страшным заклинанием. Материнское проклятие бьет по всем, кто к нему прикоснется, и формула давно исключена из книг. Но иногда ее произносят. — Настя всхлипнула. — По незнанию, случайно. Я верю — случайно! Иногда, в пылу ссор, матери невольно произносят древнюю формулу, не понимая, что она работает! Не думая… — Губы девушки дрожали все сильнее, но она старалась не сбиваться. — Ребенка, на которого легло материнское проклятие, ждет страшная участь. Особенно некрещеного ребенка, за которого совсем некому заступиться. Проклятый родной матерью, он становится отверженным, парией.

— Настя, Настя! — Игорь взял девушку за плечо. — О чем ты говоришь? Что за ерунда? Какие колдуны? Какая формула?

— Моя мать прокляла меня, — бесцветным голосом продолжила Настя. — Случайно! Конечно, случайно, она не понимала, что творит, но теперь никто не в силах отменить действие формулы. Я помню этот день. Я помню, как испугалась, услышав ее слова. — Девушка взяла бокал, на котором остался след чужой помады, и сделала глоток сока. — Я плакала всю ночь. — Еще один глоток. — Я плакала очень тихо, под одеялом, чтобы никто не слышал. — Настя поставила бокал на стол. — А утром пришел старик, Сан Саныч, и увел меня с собой. Ребенку, носящему материнское проклятие, запрещено оставаться в родном доме.

— При чем здесь старик? — нахмурился Тареев.

— Сан Саныч обязан заботиться о нас. Таково его наказание.

— За что?

— Он подарил формулу людям. — Девушка помолчала. — За это ему никогда не будет покоя.

Тареев покачал головой, огляделся — к счастью, слова Насти не долетали до соседних столиков, — и спросил:

— Вечно?

— Сан Саныч дает нам кров, ворует для нас еду и одежду. Он обязан заботиться о детях, которые прокляты из-за него.

Игорь посмотрел на красный ободок на стекле бокала.

— Ворует еду?

В памяти всплыла вчерашняя сценка в кафе: «Официант, где мой бифштекс?» А глаза Тареева нашли надкусанное пирожное.

— Мы имеем право только на проклятую пищу, только на проклятую одежду… — Настя опустила голову. — У меня никогда не было платья, купленного для меня, понимаешь, именно для меня! Все, что приносит Сан Саныч, — чужое. Проклятое воровством. Мы не имеем право ни на одну чистую вещь. — Она подавила рыдания, глубоко вздохнула и совсем тихо закончила: — Прости, что я к тебе пришла.

Бред бред, девчонка явно больна! Шизофреничка! Плюнуть и бросить! Как там говорил Сан Саныч: «Бегите изо всех сил, когда встретите свою вторую половинку»? Вторую половинку!

Тареев закурил сигарету и посмотрел на Настю. На недопитый сок в бокале, испачканном чужой губной помадой, на надкусанное пирожное, на дешевое платье. Моя вторая половинка? Вчера он равнодушно наблюдал за истерикой Марины, а сегодня всерьез выслушивает идиотский рассказ Насти. Моя вторая половинка? «Бросить?» Игорь понял, что не уйдет, что не оставит девочку. И вряд ли Настя больна. Судя по всему, ей искусно внушили эту историю. Внушили качественно, профессионально, чувствуется рука опытного психолога. Сан Саныча, например.

— Ты мне не веришь? — Девушка в упор посмотрела на Игоря.

Он нежно провел пальцами по ее щеке.

— Я не уйду.

И увидел, как вспыхнули ее глаза. Можно ли подделать такой огонь?

— Я хочу во всем разобраться. — Тареев понял, что не только не уйдет, но никогда больше не отпустит Настю. Больна она или обманута — он хочет смотреть в ее глазя, всю жизнь. Вторая половинка.

— Сейчас поймаем такси, и ты поедешь ко мне домой, — приказал он, торопливо царапая на вырванном из записной книжки листке. — Вот ключ. Записку отдашь охране, и тебя пропустят.

Она безропотно взяла ключ, обрывок бумаги. Кивнула.

— Хорошо.

— Я приеду вечером, поужинаем и решим, что делать дальше.

— Я не могу есть то…

— Да, я помню… Я украду для тебя еду.

— Не волнуйся, Гарик, если за девочкой что-нибудь есть — узнаем в два счета. — Петр Круглов, когда-то однокашник Тареева, а теперь майор милиции, весело посмотрел на старого друга. — А все-таки, к чему такие сложности? Раньше ты досье на подружек не собирал.

Игорь задумчиво посмотрел на бокал, с которого эксперты Круглова сняли отпечатки пальцев Насти. Посмотрел, помолчал и коротко ответил:

— Странная она.

— Наркотики принимает?

— Вроде нет.

— Ключи от квартиры просила?

— Э… Я сам их дал.

Круглов удивленно поднял брови:

— А как же Марина?

Петр был хорошим другом, очень хорошим и достаточно близким, но сейчас Игорь не испытывал желания рассказывать о своей личной жизни кому бы то ни было.

— Марина э-э-э… все знает.

От более развернутого ответа Тареева избавил мелодичный перезвон компьютера — пришел ответ на запрос. Круглов, понявший, что Игорь не собирается откровенничать, выразительно покрутил пальцем у виска и уставился в монитор.

— Та-а-ак, Анастасия Крючкова. — Резко замолчал. Быстро пробежал глазами текст, нахмурился и жестко посмотрел на Тареева.

— Откуда ты знаешь эту девочку?

— Она преступница?

— Она числится среди пропавших без вести.

— Мне передали визитку, Игорь Александрович. — Елена Крючкова внимательно посмотрела на Тареева. — Конечно, я слышала о ваших успехах, но, если мне не изменяет память, у нас не было совместных проектов. — Она чуть улыбнулась. — И не будет.

Крючкова держалась с потрясающим самообладанием и великолепно выглядела: ухоженное лицо, идеальная прическа, тщательный маникюр и немножко драгоценностей. Дорогая женщина в дорогом санатории, дорогая женщина в косметологической клинике… Но Тареев знал правду: дорогая женщина безнадежно больна. Из ЦКБ ей не выбраться, и развязка может наступить в любой день, в любую минуту.

— Елена Сергеевна, я просил о встрече, чтобы поговорить о вашей дочери.

— О Вере?

— О Насте.

В глазах Крючковой мелькнуло недоумение, затем — боль. Острая боль. А потом боль сменилась враждебностью.

— Я ждала кого-то, похожего на вас, — медленно и очень холодно произнесла женщина. — В меру известного, энергичного, с незапятнанной репутацией.

«Ждала? — Игорь насторожился. — Что значит «ждала»? И не слишком ли быстро она поняла, что речь идет о пропавшей двенадцать лет назад девочке?»

— При чем здесь моя репутация?

Искреннее недоумение, прозвучавшее в голосе Тареева, произвело впечатление на Крючкову. Елена Сергеевна внимательно посмотрела на Игоря, выдержала короткую паузу и все еще холодно, но без агрессии сообщила:

— Примерно две недели назад ко мне приходили из милиции. Интересный такой молодой человек, примерно вашего возраста. Он сказал, что появились новые обстоятельства… Правда, не уточнил какие. Сказал, что расследование может быть возобновлено.

— Вы против? — Тареев удивленно посмотрел на Крючкову. — Если обстоятельства действительно существуют…

— Я слишком цинична, чтобы верить в совпадения, а эти обстоятельства появились очень вовремя, — жестко перебила Игоря женщина. — Я умираю, молодой человек. Я стою восемнадцать миллионов долларов, но вряд ли дотяну до конца месяца. Все, что у меня есть, завещано моей старшей… моей единственной дочери — Вере. Настя умерла.

— Пропала без вести.

— Она официально признана умершей, — отрезала Крючкова.

И Тареев вновь восхитился ее самообладанием. Сам бы он давно вызвал охрану.

— Россказни о том, что Настя чудесным образом воскресла, на меня не подействуют, — презрительно продолжила Елена Сергеевна. — Завещание составлено и находится у юриста. У очень хорошего юриста — не рекомендую с ним связываться.

И взяла с маленького столика хрустальный бокал со свежевыжатым соком, всем видом показывая, что аудиенция окончена. Тареев поднялся со стула, чуть поклонился — Крючкова не шелохнулась, — но не удержался от еще одного вопроса:

— Мне важно знать, что произошло перед тем, как пропала Настя. Очень важно, поверьте!

Женщина с любопытством посмотрела на Игоря.

— Вы ругали ее? Что вы ей говорили? Ответьте, просто ответьте: вы ее ругали? Да или нет? Она провинилась, и вы ее ругали?

— Это важно?

Тареев кивнул.

— Очень.

Крючкова поколебалась, затем пожала плечами:

— Я не помню, действительно не помню, что случилось тем вечером. Это удивительно, но это так: иногда мне кажется, что я бранила Настю, но совершенно не помню, что при этом говорила.

Неужели разгадка последних событий столь банальна? Елена Крючкова безнадежно больна, умирает, оставляя большое наследство — неплохой приз, ради которого можно начать интригу. Легализовать (шпионское словечко, кстати, всплыло из недр памяти) давно пропавшую дочь и претендовать на кусок пирога. Но зачем усложнять игру? Зачем подключать меня? Незапятнанная репутация и слава законопослушного бизнесмена — в делах о наследстве такие мелочи очень важны. Расчет строился на том, что я поверю в историю Насти и потребую от Крючковой признать дочь. Если Елена Сергеевна не соглашается — начинаю судебный процесс. Муж Крючковой давно умер, единственная наследница — старшая дочь, и выцарапать в ходе процесса пять-семь миллионов вполне реально. Возможно, таинственных кукловодов интересуют не деньги, а какие-нибудь акции Елены Сергеевны, доли в предприятиях. В таком случае затяжка процесса им даже на руку — на все пакеты накладывается арест, а в это время принимаются нужные решения. Вариантов масса. Предположим, я выигрываю дело, и Настя получает свою долю наследства. Победа. А на следующий день приходят серьезные мужчины в строгих костюмах, предъявляют доказательства, что девушка родилась и выросла в какой-нибудь Таврической губернии, и забирают свою долю. В смысле, оставляют Насте маленькую долю, а меня цепляют на крючок: обвинение в мошенничестве может испортить любую карьеру. А как же отпечатки пальцев? Ради семи миллионов можно найти способ внести изменения в базу данных, тем более, кто сейчас отыщет настоящие отпечатки пальцев девочки, пропавшей двенадцать лет назад?

Разговор с Крючковой убедил Игоря в том, что он оказался в эпицентре тщательно спланированной аферы и роль ему уготована самая что ни на есть жалкая — лоха. Глупого, жадного лоха, делающего за кукловодов грязную работу. И лишь один нюанс немного портил эту версию. Маленький вопрос, который следовало проверить.

Украсть продукты оказалось не настолько сложным делом, как предполагал Тареев. Немного внимательности, немного осторожности, никакой суетливости и капелька удачи. Но ведь новичкам всегда везет?

Ни один продавец на рынке (действовать в магазине Игорь не решился) ни за что не подумает, что дорого и со вкусом одетый господин станет воровать с прилавка. Внешний вид Тареева ставил его выше подозрений, и Игорь охотно воспользовался этим преимуществом. За каких-то сорок минут он умудрился стащить кусок свинины — продавщица как раз отвернулась, расхваливая печенку придирчивой домохозяйке, два красных болгарских перца, шесть помидоров и пакетик майонеза. Угрызений совести Игорь не испытывал, он делал то, что считал нужным, и плевать хотел на мораль. В перерывах между налетами Тареев купил четыре куриные ножки, два желтых перца, пять огурцов и пару килограммов картошки.

Приехав домой, Тареев попросил Настю приготовить ужин, а сам отправился в ванну. Не спеша побрился, принял душ, а когда вновь вышел на кухню, с удовольствием отметил, что готовить девушка умеет: на сковородке аппетитно шипела свинина, а по тарелкам был разложен заправленный майонезом салат. Из красного перца и помидоров.

Курица, огурцы, желтый перец и картошка остались в пакетах.

Игорь закурил и тяжело опустился на стул.

— Я не могу готовить эту еду, — негромко сказала Настя. — Извини.

Как она узнала украденное? Если интрига действительно существует, то на рынке за ним следили, список ворованных продуктов передали Насте, и она разыграла очередную сценку. А если интриги не существует?

Тареев выкурил сигарету стремительно, за несколько очень глубоких затяжек, и очнулся только тогда, когда приблизившийся к фильтру огонек обжег пальцы. Все это время Настя молча сидела за столом, робко положив руки на колени.

— Давай ужинать, — предложил он.

— Давай.

Но есть не хотелось. Игорь поковырялся в тарелке, съел пару кусков мяса, отложил вилку, нож и снова закурил, не спуская глаз с девушки. Она же, не стесняясь, быстро и жадно съела все до последней крошки, вытерла губы салфеткой и, не поднимая взгляд, сказала:

— Я вижу их ауру.

— Что?

— Я вижу черную ауру на украденных вещах, — пояснила Настя. — Ты ведь хотел спросить, почему я выбрала именно эти продукты?

Тареев молча прикурил следующую сигарету.

— Ты мне не веришь.

— Я не знаю, что делать, — честно произнес Игорь. — Просто не знаю. Уверен я только в одном: игра это или нет, но ты действительно моя половинка. Когда ты рядом, мое сердце стучит, как сумасшедшее. Когда мы расстаемся, мне хочется выть. Мне достаточно просто смотреть на тебя, чтобы быть счастливым. Я вполне взрослый, чтобы понять, что ни одна женщина еще не вызывала у меня та кие чувства.

Настя еще ниже опустила голову.

— Я тебя люблю, — закончил Игорь, — это я знаю точно.

На грязную тарелку упала слеза. Тареев раздавил едва начатую сигарету и снова закурил.

— Тебя зовут Анастасия Михайловна Крючкова. Ты исчезла двенадцать лет назад. Сейчас тебе шестнадцать.

— Откуда ты узнал?

— Твоя мать жива. Она в больнице.

— В какой?

— В ЦКБ. — Он ответил машинально, но сразу же подумал, что зря не сдержался. Помолчал, недовольный собой, но сказанного не воротишь, и продолжил: — Твоя мать богата. У нее была очень успешная карьера.

— Была?

— Она умирает.

— Проклятие всегда возвращается, — очень-очень тихо произнесла девушка. — Материнское проклятие бьет по всем, кто к нему прикоснулся.

— Твоя мать любит тебя, любит до сих пор. Мне она, разумеется, не поверила, держалась очень холодно, но я видел, что она тоскует. Я думаю, мы должны поехать в больницу и поговорить с ней. Я думаю… — и сразу же поправился: — Я уверен, что она тебя узнает.

— Но…

— Подожди, не перебивай, — попросил Игорь. — Твоя мать не поверила моим словам еще и потому, что речь идет об очень большом наследстве. Вопрос крайне серьезный и болезненный. Я предлагаю поехать в больницу вместе с опытным юристом, и ты подпишешь официальный отказ от претензий на наследство. Это убедит твою мать…

— В чем? — перебила его девушка.

— В том, что тебе можно верить, — пожал плечами Игорь. — В том, что ты на самом деле ее пропавшая дочь.

— И что будет дальше?

Тареез вытащил из пачки новую сигарету.

— Мы расскажем ей твою историю и найдем выход. — Игорь щелкнул зажигалкой. — Я не знаю, как это делается: ее раскаяние, твое прощение… Спроси у Сан Саныча. Твоя мать наложила проклятие, и должен быть способ его снять.

— Способ есть, — прошептала Настя.

— Вот видишь!

— Материнское проклятие можно снять только смертью. — Девушка подняла голову и твердо посмотрела в глаза Игоря. — Раскаяние, прощение — это для мелких случаев, для рядовых ссор. Неужели ты думаешь, что, если было бы достаточно «мирись, мирись, мирись и больше не дерись», за мной пришел бы Сан Саныч? Только смерть, Игорь, только ее смерть! Или ее убьют за меня, или она, раскаявшись, наложит на себя руки. Только так я получу свободу. Другого выхода нет.

— А если она умрет? — жестко спросил Тареев. — Просто умрет? Раскаявшись?

— Смерть от болезни — заурядное явление, — вздохнула Настя. — Для материнского проклятия этого не достаточно, нужна особая плата. Если моя мать просто умрет, оно останется со мной навсегда.

Девушка старалась говорить спокойно, но Игорь видел, что Настя едва сдерживается. Каждое слово давалось ей с большим трудом.

— Я буду заботиться о тебе. — Он попытался улыбнуться. — В конце концов, некоторые члены правительства всю жизнь живут на ворованное и неплохо себя чувствуют. На ворованном едят, на ворованном пьют, обучают детей на украденные деньги.

— У них есть выбор, — глухо ответила Настя. Шутки она не приняла.

— Да, — согласился Тареев. — У них есть выбор.

— А у меня нет. И я, и мои дети будут жить под гнетом материнского проклятия вечно. — Девушка закусила губу. — Не я придумала этот закон. И никто его не нарушит. Только смерть снимет груз.

— Ты понимаешь, о чем говоришь?

— Да. Я понимаю.

Она играет? Вряд ли шестнадцатилетняя девочка способна так гениально лгать. Нет, Настю убедили, обманули, заставили поверить в эту чушь… Игорь не мог думать, что Настя лжет. Не мог, не хотел и знал, что, даже получив доказательство обратного, ни за что не бросит девушку. Настя его половинка. Женщина, наполняющая смыслом жизнь И эта женщина просит убить ее мать.

Но для чего? Врачи дают Елене Сергеевне не больше недели. Зачем кукловодам смерть? Смысл? Замазать меня по самые уши? Кровь — это не мошенничество с наследством, кровь — это серьезно. С таким пятном я буду делать все, что мне скажут, а могу я много: мои связи на бирже открывают очень широкие перспективы, к тому же мне доверяют миллионы. Тареев сжал кулаки. Как говорил Сан Саныч? «Иногда лучше не встречаться со своей второй половинкой»? Игорь стиснул зубы. Надо было браться не за Настю, а за старика. Сразу искать кукловодов, а не тратить время на несчастную девчонку.

Или нет никаких кукловодов?

Никому не нужен послушный Тареев, а Настя на самом деле видит черную ауру на ворованных вещах? Если каждое ее слово — правда? Если для того, чтобы зажить полной жизнью, ему действительно надо убить умирающую женщину?..

Незаметно для себя Игорь выкурил все сигареты, которые оставались в пачке. Выкурил машинально одну за другой и наполнил кухню густыми облаками табачного дыма. Настя не протестовала.

— Знаешь… — Тареев откашлялся и почувствовал неприятный привкус во рту. Кисло-горький. Омерзительный. — Знаешь, пойдем спать? — И добавил избитую фразу: — Утро вечера мудренее.

— Пойдем, — послушно кивнула девушка.

Они долго лежали без сна. Просто лежали, чувствуя тепло друг друга. Настя спряталась в его объятиях, уткнулась в грудь Игоря, и пшеничные волосы нежно щекотали его кожу. Они просто лежали и слушали дыхание друг друга, наслаждаясь тем, что они вместе.

— Игорь Александрович, третья линия.

Тареев безразлично нажал на кнопку. Говорить ни с кем не хотелось, обсуждать дела — тем более. Игорь сам не понимал, зачем приехал в офис. Чтобы не встречаться глазами с Настей? Наверное. Чтобы отвлечься от раздумий, вызванных вчерашним разговором? Чтобы нырнуть в знакомый мир? Спрятаться в нем? Но знакомого мира больше не было.

Тареев безразлично нажал на кнопку.

— Да?

— Ты мерзавец, — тихо сказала Марина, — ты мерзавец и похотливая скотина. Ублюдок. Я тебя ненавижу.

Игорь молчал.

— Ты ломаешь меня, подонок. Ты искалечил мою душу. Ты… — Она задохнулась, оборвала фразу и даже всхлипнула. Железная леди умеет плакать? — Ты уже наигрался с этой сучкой? — Вопрос прозвучал так жалко, что у Игоря защемило сердце. Боль, почти физическая, пронзила грудь, и он крепко-крепко сдавил трубку. — Когда наиграешься… Ублюдок!

Короткие гудки. Тареев понял недосказанное: «Когда наиграешься, можешь мне позвонить». Железная леди умоляла его. Железная леди оказалась хрупкой женщиной. Железная леди научилась любить.

Минут пять он просто сидел в кресле, держа в руке телефонную трубку, а затем решительно набрал номер регистратуры.

— Я бы хотел узнать о состоянии Крючковой Елены Сергеевны.

— Одну минуточку. — Короткая пауза, слышны щелчки по клавиатуре и чей-то невнятный голос: «Таня, мне положен отгул за…» — Извините, вы сказали: Крючкова Елена Сергеевна?

— Да.

— Она умерла сегодня ночью.

«Умерла?!» Игорь дрожащей рукой вернул трубку на рычаг. И снова взялся за нее, машинально отвечая на звонок.

— Гарик, ты гений! Монстр! Как ты выдержал эти два дня?! Кто тебе подсказал? «ТехЭнергоЭкспорт» взлетел до небес! Ты, чертов везунчик…

Потом, потом…

Оставалась еще надежда, что она просто не подходит к телефону. Что она спит. Что она принимает ванну. Что она читает книгу или смотрит телевизор. Эта надежда поддерживала его все тридцать минут, которые потребовались, чтобы на сумасшедшей скорости доехать до дома. Тридцать минут у него была надежда. Но стоило Игорю открыть дверь, как она исчезла. Умерла прямо на пороге.

В квартире было пусто.

Дорогая мебель, расставленная дорогим дизайнером. Дорогие картины. Дорогие ковры. Дорогая обстановка великолепно подчеркивала царящую в доме пустоту. Пронзительную пустоту отсутствия души. Потери смысла…

Настя ушла.

Ключи лежали на столе.

Настя ушла.

Оглушенный, Игорь прошел через все комнаты, заглянул в ванну, на кухню и даже в чулан, но все напрасно. Настя ушла. Ее не было. Дом умер. Тареев проверил последний набранный на телефоне номер — регистратура ЦКБ, скрипнул зубами и позвонил на охрану.

— Девушка, которая была в моей квартире, давно ушла?

— Примерно час назад.

— Она…

И оборвал разговор — в кармане зазвонил мобильный. Тареев стремительно выхватил маленькую трубочку, запутался, выбирая нужную кнопку, и торопливо крикнул:

— Да?!

— Гарик, — негромко произнес Круглов. — Я, конечно, боюсь ошибиться, но посмотри новости. Второй канал.

Игорь включил телевизор.

«…не узнаем, что привело к ужасной развязке. Несмотря на все усилия психологов, девушка прыгнула с моста…»

Он увидел косички. Увидел худенькую руку и дешевое платье. Увидел старика, рыдающего за линией оцепления. Увидел и все понял. Он спокойно прошел в спальню и достал из тумбочки упаковку снотворного. Вернулся в гостиную, вытащил из бара бутылку, большой бокал и сел в кресло. Медленно, очень спокойно, наполнил бокал водкой и высыпал на гладкую поверхность стола горсть таблеток.

И посмотрел на подавший голос мобильник — звонила Марина.

ИГОРЬ АЛИМОВ Собаки в космосе: подлинная история Пчелки и Мушки

…Ты, конечно, слышал, дружок, про Белку и Стрелку? Да-да, про этих замечательных собачек, которые слетали в космос и невероятно тем самым продвинули вперед нашу советскую космонавтику. Это они правильно сделали, наши конструкторы и изобретатели, что сначала послали на орбиту собак, а уж потом только — человека. Потому что если наоборот, так черт его знает, чем бы все кончилось и в каком таком мире мы бы сегодня жили да и жили бы вообще…

Ты уже пописал на ночь, мой маленький друг? Пописал? Точно? Может, еще сходишь? А то история, которую я собираюсь тебе поведать, она — страшная, знаешь ли… Уверен? Ну смотри, я предупредил, потом не жалуйся и не тоскуй.

Ну так вот. В году, наверное, одна тыща девятьсот пятьдесят первом наша родная космонавтика развилась до такой степени, что уже не могла сдержаться, чтобы кого-нибудь куда-нибудь не послать. В смысле — в космос. Посылать далеко, конечно, не планировали: просто не умели еще далеко посылать, так — километров на двести вверх. Это сейчас здоровущие мегадестроеры запросто бороздят просторы Вселенной и шутя в поисках очередной кислородосодержащей планеты для последующего мирного орбитального обслуживания преодолевают десятки световых лет, пока их бравые экипажи — все сплошь заслуженные космические волки — а как же! — дрыхнут себе в освежающем анабиозе, набираясь необходимых сил для вступления в контакт с инопланетным разумом, буде таковой по глупости себя обнаружит.

Тогда было иначе: чтобы запустить даже самую малюсенькую хреновину на орбиту — вроде спутника, — целая страна напрягалась чертову тучу времени, да еще не всякая страна могла так напрячься, но только та, у которой хватало ресурса, то есть налогоплательщиков. Я понимаю, звучит странно и даже дико, дружок, но ведь ты вспомни, как вам в школе рассказывали про гамбургеры. В истории человечества полно таких смешных моментов, но ты должен понимать, что это теперь мы смотрим на гамбургеры снисходительно и с отвращением, а когда-то — да-да! — кое-где стояли длинные очереди, чтобы всего лишь попробовать заморскую диковинку. Верь дедушке, верь…

Ну и вот, созрела, значит, советская космонавтика — и стали думать: кого бы послать? Умные дяди рассудили, что это должен быть кто-то некрупный, потому что крупный — тяжелый — еще не долетит, обратно хряпнется, мало ли что. И еще — чтоб не человек. Потому что если хряпнется — не так жалко будет. А хряпнуться запросто могло. У нас тогда все было на соплях, но зато из металла. Крепкое, но могло полететь не туда…

Хряпнется? Ну это, дружочек, когда на сумасшедшей скорости падает — и вдребезги. Вы теперь говорите… э-э… ну так, как вы говорите. Дедушка немного старомодный, понимаешь?

…Ну так вот, решили: а давайте пошлем в космос собак. Собаки есть разные, среди них много именно что некрупных, прямо скажем — мелких, и их ракета запросто на орбиту доставит, а если не доставит, то учтем опыт ошибок трудных, переделаем что надо и снова пошлем.

Американцы обрадовались: во-во, вы давайте и посылайте, а то у нас тут всякие борцы за права животных, а вы один хрен светлое коммунистическое будущее строите, вам все едино. Мы, мол, макаку в космос запустили, а нам: «Убийцы!» Нет, макака сдохла, конечно, даже посинела, но ведь сколько пользы перед этим принесла! К тому же у вас и налого… гм… плательщиков больше.

И стали посылать.

Как ты понимаешь, дружок, с первого раза ничего не получилось. То есть получилось, но собаки — сдохли. И со второго раза не вышло, и с третьего. Наверное, собаки были слишком крупные или им забыли кислород включить. Или щели оставили слишком широкие в корпусе корабля. Или перегрелись собаки. Разные причины, а только четвероногим летунам наступали регулярные вилы.

Опыт учитывали, строили ракеты еще круче и снова собак посылали. Зациклило их на собаках, дружок. И вдруг: получилось! Белка и Стрелка. Те самые. Взлетели, облетели, приземлились. Обе живые. Сказка! Весь мир в экстазе.

Но до них, надо тебе знать, были Пчелка и Мушка. Спасители Земли и ее окрестностей.

Нет-нет, дружок, это не бэттлшип «Перестройка-21» спас Землю, хоть вас так в школе учат. То есть «Перестройка» спасла, конечно, кто бы спорил, но гораздо позднее, а в первый-то раз честь спасения выпала двум невзрачным, но вполне жизнерадостным собачкам, далеко не дотягивающим до семидесяти сантиметров в холке…

Вам про это не рассказывают, потому что никто толком ничего и не знает. А я — знаю. Неважно откуда. Ух ты какой настырный! Что значит источники? Как это — на кого ссылаться? Ты вот что, дружок, магнитофончик-то свой выключи. И второй тоже. И вилку питания компа из розетки выдерни. Юннат. А то ничего не расскажу! Ты будешь дедушку слушать или нет? Ну то-то.

…На самом деле Пчелку и Мушку звали не Пчелка и Мушка, а Жучка и Жучка. И были они стопроцентными дворняжками, детьми беспорядочных связей в помойках и подворотнях. То есть — самого пролетарского происхождения. От сохи, так сказать. Но ты же сам понимаешь, дружок, что лететь в космос с именами Жучка и Жучка как-то неудобно: что подумает мировая общественность? Поэтому собаки полетели под псевдонимами. Жучка стала Пчелкой, а Жучка — Мушкой. Вполне летные такие имена. Тем более собаки попались добрые и практически не кусались.

В космосе было интересно: перегрузки, невесомость и вообще клево. Никто не заставлял выполнять всяческие дурацкие команды, не ставил опытов, так что собаки оттягивались вовсю. Мушка сразу после старта радостно проблевалась, а Пчелка всю дорогу лаяла от восторга, и на Земле все это с умилением наблюдали разные конструкторы и биологи. Собаки были обвешаны разными датчиками, показания которых непрерывно транслировались в Центр управления полетом.

Словом, все шло хорошо, и главный генерал по ракетам предвкушал близкую удачу.

И тут, дружок, случилось непредвиденное.

Ну кто, скажи на милость, мог ожидать, что как раз в этот исторический момент к Земле из подпространства выломится негуманоидный звездолет, протащившийся черт знает сколько световых лет из черт знает какой галактики? Звездолет летел очень, ну очень долго, дружок. Так долго, что на возвращение его экипаж совершенно не рассчитывал. Нет, дружок, чей это был звездолет, — и посейчас никто не знает. При всех наших достижениях мы до сих пор не то что летать, а даже заглядывать в такую даль еще ко научились. Но зато доподлинно известно, что в задачу Экипажа космического пришельца входило уничтожение планет с жизнью, которая, на взгляд негуманоидов, могла представлять для них хотя бы даже потенциальную опасность. Этакая команда космической зачистки, знаешь ли. Нам об этом известно, потому что перед Землей негуманоиды посетили окрестности Альфы Центавра и расфигачили там одну планету, о чем спустя сто лет сообщили выжившие и успевшие снова подразмножиться центавриане…

Как они определяли, кто угроза, а кто — нет, спрашиваешь? Хороший вопрос. Кто его знает. Они же негуманоиды, понимаешь, дружок? Мыслящее мыло или что-то в таком роде. А пойди пойми резоны мыслящего мыла!

Но дело не в этом, мой маленький, а в том, что это мыло выбралось в обычный космос и повисло на дальней орбите. Глядит, а с Земли что-то радостно в космос прет, причем на вредных для экологии примитивных двигателях.

«Ни фига себе», — образно помыслило главное негуманоидное мыло: первый показатель потенциальной опасности был уже налицо. А непонятное тело отстрелило ракетоноситель и пошло себе неторопливо по низкой орбите.

Главное Мыло испустило поток значащих частиц в адрес мыла попроще, и небольшая капсула стала подвергаться сканированию и разному импульсному просвечиванию всякими хитрыми лучами неземного происхождения. В результате стало очевидно, что на борту капсулы присутствуют два некрупных органических объекта, помещенные в странную кислородосодержащую смесь.

«Аборигены», — сделало вывод главное мыло и впало в период анализа, задействовав все три свои контура мыслеобеспечения.

«Расфигачим?» — имея в виду Землю, нетерпеливо плюнуло частицами мыло попроще: молодое и еще активное, оно по юной глупости питало-таки надежду вернуться домой, а потому торопилось. Ведь до выполнения плана сверхдальнего очистительного рейда им оставалось всего три планеты.

Но главное мыло, дружочек, было старым и мудрым, всеми полезными полями осознающим груз громадной ответственности за судьбу остального разумного мыла. Главное мыло не было склонно к принятию поспешных решений, хотя и знало, что родина его не забудет, — но ему, мылу этому, нужно было больше информации. Любило главное мыло всякую информацию. Расфигачить планету проще простого. Раз — и готово. Один мусор полетел. А вот не ошибиться при этом… А вдруг им только впрок пойдет, что мы их сейчас расфигачим? Вдруг они от этого расти начнут как на дрожжах? Случаюсь уже такая фигня…

Ты хочешь знать, мой маленький друг, что в это время делали наши героические собачки? Справедливое и своевременное желание. Пчелка и Мушка спокойненько пролетели, гавкая по очереди, сколько-то там десятков километров, как вдруг почувствовали нечто: их как раз настигло одно из излучений мыльных негуманоидов. И это излучение обладало такими неизведанными свойствами, что обе собачки внезапно приобрели способность мыслить в приближенном к человеческому стандарту диапазоне. И осознали себя.

«Опа… — подумала Мушка. — Я — собака».

«Ого! — подумала Пчелка. — Гав!»

Она вообще была более тупая, эта Пчелка. Типичная Жучка.

И, изумленно заткнувшись, собаки уставились друг на друга. Ибо волна следующего излучения подарила им ярко выраженные способности к телепатии. Лаять вслух теперь не было никакой необходимости.

«Это… тушенка была очень вкусная», — глядя на Пчелку, на пробу подумала в ее сторону Мушка.

«Кость! Кость!» — машинально послала ей обратный мыслеимпульс тупая Пчелка, и возникший в сознании Мушки образ сочной кости вызвал у нее обильное слюноотделение, которое немедленно зафиксировали на Земле. «У первой пошла слюна!» — встревоженно пронеслось по Центру управления, все засуетились и начали листать справочники.

Неизбалованные до того излишней мыследеятельнос-тью собаки быстро между тем осваивались.

«Ты… это… меня слышишь?» — вывалив язык от восторга, спросила Мушка.

«А то! Ух ты! Зашибись!» — радостно задергалась Пчелка, ибо скакать от привалившего нежданно счастья ей мешали закрепляющие ремни и ошейник с датчиками.

«Вторая проявляет непонятную активность!» — взволновались на Земле и стали теребить кинологов. Кинологи глубокомысленно гукали.

Тут капсулу настигло третье излучение мыслящего мыла.

Мушка и Пчелка замерли.

Показания приборов на Земле зашкалили. «Мы теряем их, теряем!!!» — орали диспетчеры, конструкторы и биологи с кинологами, бегая вокруг пультов и беспорядочно нажимая на кнопки.

«Мяу», — телепатически вдруг ляпнула Пчелка и посмотрела на Мушку свежим взглядом.

«Что же это?..» — растерянно отвечала ей Мушка, с трудом осознавая себя в новом качестве.

Да, дружок, да. Наши отважные собачки под воздействием чуждого негуманоидного излучения стали кошками, Нет, внешне они ничуть не изменились, но сознание приобрели исключительно кошачье. Только не спрашивай, как это вышло, дружок. Я не знаю. Полно еще в мире такого, чего не знает не только Кремль, но и твой старенький дедушка. Ну а мыслящее мыло, само собой, предусмотреть такой эффект заранее тоже не могло. Мыло же.

«Получается, мы теперь кошки…» — задумчиво стеле-патировала Пчелка.

Мушка, в ответ послав ей образ крупной жирной мыши, уточнила: «Коты», — и, не сходя с места, пометила территорию. Инстинкт никуда не денешь.

Приборы в центре управления продолжали зашкаливать. Главному генералу срочно поднесли корвалолу пополам со спиртом в мерном стаканчике: на проводе ждал Кремль.

«Информации для расфигачивания достаточно, — им-пульснул тем временем нетерпеливый Подмылок Главному Мылу. Подмылок принял уже достаточно образов непонятных предметов и существ, но — ни одного сколь-либо осмысленного и выдающего принадлежность к высшему разуму. Тем опаснее казалась голубая планета. — Убогая, извращенная жизнеформа».

Главное Мыло колебалось: много помех, не совсем четкий сигнал, агрессия выражена неявно.

«Принять на борт», — распорядилось оно наконец, не обращая внимания на недовольство помощника. Надо было попытаться вступить в контакт и выведать уровень развития органической жизни. А то расфигачишь сгоряча, а потом себе дороже выйдет. Мы-то уже не зафиксируем, а остальные Мыла? Вот то-то.

…И капсула с собаками, подхваченная направленным силовым лучом, легко снялась с орбиты. Мыслящее мыло тянуло собак неспешно, дабы не потревожить преждевременно образцы непонятного разума.

«Мы теряем их!!! Мы их теряем!!! — рвали на себе волосы на Земле. — Непредвиденный сбой в управлении… Капсула самопроизвольно уходит в сторону Юпитера… Теряем контакт… Все, потеряли…»

«Запишите собак в герои, — распорядился Кремль. — Учтите все промахи и готовьте Белку и Стрелку!»

Главного генерала с почетом унесли.

…Вот так, дружок, человечество рассталось со своими четвероногими посланцами в неведомое. Попрощалось и записало в герои. Выпустило памятные марки с изображением Мушки и Пчелки. Даже Монголия расстаралась. К слову сказать, на этих марках собаки на себя похожи совсем не были: просто кавказские овчарки какие-то. Я тебе потом покажу, у меня есть голограмма.

Но Мушка и Пчелка ничего о том не знали. Незаметно для себя они дрейфовали помаленьку в сторону негуманоидного корабля, ожесточенно споря из-за территории: как-никак, а обе теперь были котами в самом расцвете сил. Самое время выяснить, у кого яйца больше и волосатее.

Гм… Кстати, ты знаешь, дружок, что такое яйца? Знаешь? Ух ты, акселерат! Все-то ты знаешь!.. Что? Какая подружка? Как четвертая?! Ну мы потом с тобой поговорим об этом.

…А дальше было вот что. Главное Мыло скупыми потоками значащих частиц сформировало приемную камеру и, ориентируясь на результаты анализа приближающейся капсулы, наполнило ее странной газовой смесью, в которой существовали захваченные особи.

Мягкий толчок прервал телепатические споры Мушки и Пчелки.

«Что это?» — удивленно спросила Мушка. А, это они прибыли.

«Мое, все мое! Все кошки мои! Щас в морду вцеплюсь!» — продолжала бушевать тупая Пчелка и, мечтая-таки помериться яйцами с недавней приятельницей, настойчиво рвалась из надежно застегнутых ремней.

«Слышь, ты! — воззвала к ней Мушка. — Ты это… давай потом».

«А мне плевать! Плевать мне! — ярилась Пчелка, обливаясь злобной слюной. — Вот прямо сейчас признай, что у меня яйца больше и что тут всюду — моя территория!»

Все-таки на Земле крепко думали, подбирая собачьи экипажи: ведь если бы и Мушка оказалась таким же злобным и тупым уродом, то черт знает, как бы все кончилось.

«Ладно, — стелепатировала мудрая Мушка. — Ты главная, ты! У тебя громадные яйца, я ни у кого таких еще не видела. Просто чудовищные. Только успокойся».

Мыслящее Мыло между тем вырастило в обшивке звездолета достаточное для прохода капсулы отверстие и засосало ее внутрь — как раз в ту самую камеру, где был воздух.

Капсула плавно проникла в негуманоидное межзвездное судно и опустилась на псевдопол. Звездолет тут же переместился на темную сторону ближайшей необитаемой планеты.

Правильно, дружок, это была Луна.

Главное Мыло подробно обследовало капсулу и нашло, что помещенные в ней особи не располагают сколь-либо существенным оружием, а кроме того, с помощью непонятных лентообразных приспособлений лишены возможности перемещаться в пространстве отдельно от своего летательного средства. Негуманоид немедленно настроился на частоту восприятия объектов и конвертировал значащие частицы в понятный им мыслеимпульс в виде ряда простых чисел.

Ощущающим себя котами-самцами собакам на цифры было ровным счетом наплевать. Как ты понимаешь, мой маленький друг, ни считать, ни писать они никогда не умели, цифр и букв не знали, о существовании теоремы Пифагора не ведали, а число «пи» не снилось им даже в страшных снах, когда они еще не были кошками. Да и телепатию Мушка и Пчелка освоили несколько минут назад.

Поэтому в ответ Главное Мыло получило целую вереницу перебивающих друг друга образов, в которых каждый любой землянин с трудом, но узнал бы уродливые, а-ля зрелый Дали, симбиозы мозговых косточек со свежей корюшкой, шестиногих мышей и целый табун соблазнительных мартовских кошечек. Но ни Главному Мылу, ни его менее значащему в мыльной иерархии помощнику все это ровным счетом ничего не сказало, а если учесть, что подобная хрень пришла как реакция на ряд простых чисел, оба мыла были вынуждены задействовать дополнительные мыслеобеспечивающие контуры своего корабля, но и это не дало никакого результата. Вся мощь негуманоидной техники не могла помочь правильно оценить полученный мыслеряд и уловить хоть какую-то его связь с числами.

Главное Мыло странслировало в капсулу образ треугольника. В ответ получило образ комфортабельной помойки в одном из фешенебельных районов Москвы.

На квадрат последовал жирный голубь, тусующийся на газоне.

А на куб… На куб было получено такое, чего я тебе, дружок, описывать не буду, хоть у тебя уже такая толпа подружек сменилась. Скажу только, что это исходило от Пчелки и было связано с кошачьими самками.

Диалога, как ты сам уже, наверное, понимаешь, никакого не получалось. И все необходимые признаки для расфигачивания планеты в мусор просматривались совершенно отчетливо.

Однако перед этим Главное Мыло, одержимое страстью к познанию, решило провести еще один смелый эксперимент: пойти на прямой контакт. Никогда еще оно не встречало подобного способа мышления и на излете своей очистительной карьеры хотело увеличить багаж знаний. Да, Мылам не суждено было вернуться домой, и энергетический сгусток информации об их рейде получат на родине спустя многие годы после гибели героического экипажа, потому что столько никто не функционирует. Но, дружок, надо тебе знать, что Главное Мыло стремилось к чистому, абстрактному знанию. Так уж заведено у мылоподобных негуманоидов. Как хорошо, что больше в Солнечной системе они не появлялись!

Итак, Главное Мыло сформировало вокруг себя защитный скафандр — такой, знаешь ли, идиотский куб — и переместилось прямо в нем в камеру с капсулой, а затем направленными потоками рабочих частиц освободило заключенные в капсуле условно-разумные объекты от сдерживающих их примитивных устройств, разгерметизировало капсулу и вскрыло ее.

«Опа…» — телепатировала Мушка, когда капсула развалилась на две части.

«Я первая! — мысленно взвизжала Пчелка и рванулась вперед. — Это тоже все мое! Мое! Мое!»

И, прежде чем Главное Мыло успело определить, что к чему, смелая собачка лихим прыжком взлетела на его кубический скафандр и обильно на него помочилась.

«Ну уж нет…» — решила Мушка и, в свою очередь выскользнув из капсулы, ринулась к ближайшей псевдостене и присела рядом с ней — ведь несмотря на виртуальные яйца, как Мушка, так и Пчелка физически оставались стопроцентыми суками — а потом еще, еще и еще, по периметру.

Собачья моча вызвала необратимую реакцию в тонких аморфных структурах негуманоидного корабля и разбудила доселе не известную никому во Вселенной реакцию — ни раздираемое неупорядоченными неполезными частицами Главное Мыло, ни распадающееся на составляющие мыло попроще не успели ничего предпринять, и в считаные секунды звездолет, перед мощью которого не могла до того устоять ни одна планета, превратился в облако элементарных частиц. Приказал долго жить. И поделом: нечего издеваться над животными.

Вспышка необычайной силы в окрестностях Луны была зафиксирована тремя земными наблюдателями, но дать ей разумное объяснение так никто и не смог.

…Ну что, дружок, не описался? Я же предупреждал, что история эта страшная. Что ты плачешь? Собачек жалко? Да, ты прав, наши замечательные Мушка и Пчелка тоже распались на элементарные частицы и в скором времени оросили собой значительную поверхность Луны. Мне тоже их жалко, но ты не плачь, слышишь? Все земляне должны гордиться этими мелкими, нерослыми собаками — ведь наша замечательная планета осталась нерасфигаченной, а негуманоидное мыло с тех пор больше к нам не прилетало. А если вдруг прилетит — мы теперь его сами расфигачим. В пыль.

ВИКТОР КОСЕНКОВ Мое черное сердце[4]

Мне часто снятся рыбы. Они плывут ко мне через зыбкую ткань сна. Их много. Они приближаются и смотрят на меня своими холодными глазами. Во сне я называю их имена, И плачу. По крайней мере, после таких снов подушка мокрая. Иногда от крови. Это плохо установленная мембрана в носу начинает кровоточить. Так бывает, когда подключаешься чаще обычного. И когда плачешь. Я помню рыб по именам. Старым именам тех, кто утонул в первое подключение, и новым именам тех, кому не повезло.

Подключившись один раз, подключаешься навсегда.

Мне снятся рыбы, которые плывут зимой подо льдом, а над ними непробиваемая твердь. И трудно дышать.

Глупые рыбы, несчастные, смиренные, холодные…

Они висят сутками. Неделями болтаются, как забытые на дереве груши, облепленные проводами и шлангами жизнеобеспечения. Рыбы, плавающие в собственном соку затхлого воздуха квартиры-пенала. Мертвые рыбы виртуального мира. Обреченные на вечное одиночество там, за гранью этого мира. Они оставили пустую оболочку тут, среди нас, а сами ушли. В глубину.

Попали в ловушку, когда подключились. Всего один раз. Подсели на самый лучший наркотик всех времен и народов. Один раз и навсегда.

Мне снятся «рыбы».

Я проснулся от холода. В щели комнаты сквозило. Там, снаружи, дул северный ветер. Злой, холодный, но чистый. Было бы значительно хуже, если бы с юга наносило свалочной гарью и заводским смрадом. А так город кутался потеплее в искусственную дешевую шерсть и терпел, наслаждаясь чистотой морозного воздуха, которым можно дышать без респираторов.

Натянув одеяло на голову, я свернулся в клубочек и попытался сохранить жалкие остатки тепла. Надо было хорошенько выспаться. Очень давно я читал книгу автора, жившего черт знает когда, еще до Прорыва. Он описывал жизнь таких, как я. Смешно. Я даже пытался запомнить какие-то слова… Сейчас все стерлось из памяти, но впечатление нелепицы осталось. Какой-то удивительный набор из благ цивилизации, которые недоступны тем, кто подключился. Один раз и навсегда. Наркотики, богемная жизнь, разудалый секс, бессонные ночи. Удовольствия, которые не может себе позволить такой, как я. Импланты, мембраны, разъемы, каналы «вход-выход», устройства расширенной памяти. Все эти сложные, сверхвысокотехнологичные устройства — божества, позволяющие таким, как я, существовать, подключившись. Они требуют своих жертв. Если кто-то думает, что он сможет жить, как прежде, после внедрения первых мембран и каналов, то он сильно ошибается. Подключение раз и навсегда изменит его существование. Наркотики, безудержные ночные удовольствия и иногда даже любовь остались позади. Любая перегрузка теперь может убить. Только здоровый образ жизни. А любая дурь выжжет лучше, чем глоток напалма. Но ведь есть подключение. Чтобы навсегда стать другим. В этом давным-давно умерший вместе со своими книгами писатель был прав.

Комнатка была паршивой, как, впрочем, и гостиница, где я остановился. Из щелей дуло, в санузле текла вода, со стен, тихо шурша, оползала краска. Обыкновенная, гадкая ночлежка, где можно остановиться за полмонетки и не бояться полицейского патруля, голодных бомжей и насекомых, заползающих под кожу, пока вы спите. В остальном это временное пристанище ничем от подвала не отличается.

И спать в нем почти невозможно.

Преодолев себя, я откинул одеяло и сел. По голым ногам пробежал нахальный холодок, и кожа покрылась мурашками.

Мембраны снова кровоточили. Дотронувшись до носа, я обнаружил на ладони красный след. Пришлось вытаскивать из аптечки диметазин и капать, сверяясь по бумажке с инструкциями. Хотя, наверное, разбуди меня среди ночи, я мог бы наизусть без запинки пересказать все правила использования, побочные эффекты и противопоказания этих капель. Сейчас внутри меня сотни, тысячи, сотни тысяч маленьких, невидимых глазу существ находили поврежденные ткани, очищали операционное поле, укрепляли стенки, присоединяли, закрывали, сужали. Нелепо задрав голову, я рассматривал два флакончика диметазина на свет. Где-то там, в этой мутноватой жидкости, ожидали своего часа маленькие дети Прорыва. Такие же, но чуть-чуть другие, работали на человечество день и ночь.

В носу защипало. Я зажмурился. В ближайшие несколько дней мембраны будут работать лучше новых. Ио через некоторое время снова начнутся боли, удушье в момент подключения и ночные кровотечения. Употреблять диметазин чаще одного раза в две недели не рекомендовалось. Остатки наномеханизмов, составляющих основу препарата, должны были покинуть организм. О тех, кто перебрал с детьми Прорыва, ходили жуткие легенды. Я уже выбрал полный возможный лимит, и теперь придется терпеть. И вспоминать Серого-М, левого хирурга, который по какой-то причине так дерьмово внедрил мне мембраны.

Конечно, самыми лучшими специалистами по внедрению имплантов были вьетнамцы. Бог знает почему, вшитое ими держалось лучше, приживалось легко и не создавало проблем. Но идти к «желтым» было западло.

Ноги окончательно занемели от холода, когда лекарство наконец прекратило свою деятельность. Стало легче дышать. Я встал, распрямил спину, чувствуя, как шевелится под кожей «вход-выход». Я не подключался уже несколько дней, и теперь вдоль позвоночника ощущался легкий зуд, но расчесывать каналы было нельзя.

Где-то за стенами, за несуществующими окнами, за муравейником жилых пеналов, стоял октябрь. 2070 год. Сорок лет после Прорыва. Цивилизация открыла безграничный макрокосм и сумела населить его работящими, послушными существами, не видимыми глазом. Теперь все человечество медленно погружалась внутрь себя же, обнаруживая все новые и новые миры на блестящих гранях песчинки, обкатанной Океаном. В небо смотрели только чуткие уши радарных антенн метеоритной угрозы. Бесчисленные россыпи звезд, Млечный Путь, планеты — все это было забыто. Земля плыла в пустоте, с трудом прокладывая себе дорогу через метеоритную пыль. Люди осваивали внутренний мир. Удаляясь от солнца.

Где-то за стенами, за несуществующими окнами и муравейником жилых пеналов, был октябрь. Огромный мир, увеличивающийся внутрь, был заселен десятью миллиардами существ, более семидесяти процентов из которых составляли «цветные». Негры, арабы, китайцы, вьетнамцы, корейцы, албанцы, цыгане — вся эта черноголовая орда расселилась по Земле с ужасающей скоростью, проникла во все сферы жизни. И вот буквально за несколько лет стало невозможно найти место, где на вас бы не пялились раскосые, черные, жадные глаза. В этом мире стало трудно жить таким, как я, он словно сделался грязнее. Появились «черные» банки, корпорации, заводы, фирмы. Везде и повсюду. Негры, арабы, китайцы. Негры, арабы, китайцы. И снова, и снова. С какой бы радостью я залез сейчас в вагон метро и сел на место, над которым написано «Только для белых». Пусть в самом конце вагона. Но и в этой унизительной радости нам было отказано. Мы, три миллиарда чистых белых, теперь живем в клоаке. Выброшены на помойку. Где живут… эти. Они превратили наш мир, наш мир, в подобие своего.

Но остались еще такие, как я, — Виртуальные Наци, лучшие представители вымирающей белой расы. Подключившиеся раз и навсегда, уничтожающие «черные» банки, наносящие жестокие раны «черным» корпорациям. Мы ведем нашу войну. Каждое подключение придает смысл борьбе.

— Если цвет, то белый. Если идти, то до конца. Если подключился, то раз и навсегда, — бормота\ я девиз «Вирхуальных Наци», обливаясь холодной водой под душем. — Если цвет, то…

«Виртуальные Наци» было агрессивным и нелегальным крылом официальной организации «Белое Братство». Братство защищало права белых по всему миру и добилось в этом некоторых успехов. Теперь по крайней мере полиция предпочитала арестовать «завязавшего драку» чернокожего, чем связываться с нашим собратом по расе. Хотя, конечно, это мало утешало.

В «Виртуальные Наци» я вступил лет пятнадцать назад. Двадцатилетним пацаном, которого соседские мальчишки загоняли палками в угол и били. За то, что не похож. Один раз я лежал на солнце до ожогов первой степени, желая наконец избавиться от молочного цвета своей кожи. Ненавидя ее всем сердцем. За побои, за крик «эй, белый», за эбеновые кулаки. Я брил голову, чтобы черные пальцы не могли ухватить светлые вьющиеся кудри. Я учился драться. Но как нужно бить, чтобы свалить пятерых? Шестерых? Сколько нужно держаться на ногах, чтобы победить десяток?..

В «Виртуальные Наци» я вступил, как только мне отказали в праве на покупку оружия. Я помню, как улыбался тот китаец, подписавший мне запрет на покупку вожделенного «вальтера». Может быть, я должен его отблагодарить. Приобрети я тогда ствол, почти наверняка сидеть мне в тюрьме.

Я стал Белым Братом после того, как мы, молодняк, сумели выйти целыми и невредимыми из погрома «Майнфрейм-Банк».

Когда старшие товарищи вытаскивали нас из Виртуальности, отстегивали клапаны и разъемы, я плакал. Потому что охранная система успела зацепить нескольких наших. И теперь они стали «рыбами». Глупыми, пустыми оболочками. А ведь шли со мной… И я помнил их имена.

— Не плачь, — тряс меня Белый Медведь. — Не плачь. Ты теперь наш. Ты Белый Брат.

С тех пор я забыл, свое прежнее имя. Я — Белый Брат. И был им пятнадцать лет. Из молодого стал Старшим, из Старшего превратился в Наставника.

Но теперь мне надо было заняться совсем другим делом.

Одевшись и собрав вещи, я сунул в большую дорожную сумку так и не раскрытый вечером мобильный терминал и покинул комнату. На пороге, согласно инструкции, сломал ключ-карту и бросил ее в мусорный контейнер. Дверь за мной закрылась, щелкнул замок. Теперь на терминале у портье этот пенал будет считаться свободным.

Спустившись вниз по загаженной лестнице, я вышел на улицу. Небоскребы стеклянными плечами подпирали воздух. Мимо проносились машины, сновали люди. Суета нормального европейского мегаполиса, вобравшего в себя десятки городов и несколько стран. Каждую секунду в этих стенах рождались и умирали, боролись и сдавались, кричали и замолкали. Миллионы. Холодный северный ветер гнал по улицам клочья не то дыма, не то утреннего тумана, поднимающегося от мокрого асфальта.

Осмотревшись, я двинулся к ближайшей голограмме «М». Там, под землей, среди теплых потоков воздуха, закручиваемого вихрями проносящихся поездов, меня ждала группа ребят из числа добровольцев. Эти парни согласились помочь, ничего не желая получить взамен. Только право упоминать, что работали с Белым Братом. Если, конечно, выживут. И новые имена по моему усмотрению.

В метро было тепло, пахло горячим металлом, электричеством и чем-то еще, может быть, человеческими телами, стиснутыми в вагонах. Огромная паутина переходов, сопоставимая по своим масштабам только с городом, возвышающимся над ней, жила своей жизнью. Нижней. Совсем не похожей на Верхнюю. Жилые подземные ярусы небоскребов, автомобильные стоянки, служебные эвакуационные коридоры, теплотрассы и наконец тоннели метро. Действующие, старые и строящиеся. Запутанный и сложный верхний город-муравейник имел еще более запутанные корни, уходящие в невероятную глубину, к самому основанию Земли, черпая оттуда тепло и электричество.

Скоростной эскалатор промчал меня через километры изъеденного туннелями камня, и я ступил на платформу как раз вовремя, чтобы успеть на подошедший поезд.

Тонко звякнуло в ухе. Я быстро приладил лепесток гарнитуры и проскочил в закрывающиеся двери. Пол под ногами дрогнул. В окнах мелькнули огни, и все почернело.

Конечно, я мог говорить по мобильному и не надевая микрофона. Имплантаты позволяли. Но так грубо светиться было бы неразумно.

— Слушаю.

— Белый Брат? — раздался молодой голос.

— Да. Уже еду.

— Все собрались.

— Хорошо, — ответил я и отсоединился. Молодежь нервничала. Для них, одаренных и талантливых, это было все-таки первое, по-настоящему серьезное дело.

Они ждали меня на станции, неподалеку от одной из решетчатых ферм, поддерживающих высокий потолок. Мальчики и девочки лет по восемнадцать. Все в черном. Плечо к плечу. Словно камень на пути у людского потока.

Я подошел к ним и поднял правую руку ладонью вперед.

— Белый Брат.

— Здравствуй, — ответил высокий парнишка, повторяя мой жест. — Я младший. У меня еще нет имени. Меня зовут Сергей.

— Хорошо, Сергей. Если сегодня мы сделаем все правильно, то у всех вас появится имя. Где берлога?

— Там, — Сергей мотнул головой в сторону туннеля. — Пройдем служебными ходами, у меня есть знакомый…

— Тогда пойдем, — оборвал я его. Парень сильно волновался и поэтому много говорил.

Молодые окружили меня плотным кольцом. Сергей открыл какую-то дверцу, мы шагнули внутрь темного коридора.

— Сейчас, — прошептал кто-то. Послышалось шипение газа, прыснули искры. В темноте вспыхнул маленький огонек зажигалки, осветивший лица, руки. Из ниоткуда появился факел.

— Электричество будет дальше, — извиняясь, пояснил Сергей.

— Ничего, — ответил я.

Лестница. Коридор. Переход. Снова лестница. Какие-то туннели, из которых дует сильный горячий ветер. Воронки служебных винтовых лестниц. Вниз. Ниже, ниже. Факел чадит, дым ест глаза тем, кто идет сзади. Наконец мы останавливаемся, вспыхивает яркий свет, и я уже не представляю, где мы.

— Теперь осталось недолго, — говорит Сергей, и мы снова идем.

Лестницы, туннели, переходы, коридоры. Лестницы.

Берлога оказалась вместительной. Я смотрел на разрисованные стены, опутанные толстыми кабелями, на ремни подвески, свисающие с потолка, и старался понять, какой была берлога, пока ее не обнаружили эти ребята. Полукруглый серый потолок из морщинистого, разъеденного временем камня. Крепкие стены. Прямоугольные колонны. Тут можно было разместить массу народа.

— А шнурки сюда протянуты? — спросил я.

— Да, конечно, — ко мне подскочил Сергей. Он вместе с остальной группой занимался предварительной настройкой оборудования. — Это место нашла Мария.

Он махнул рукой куда-то в толпу ребят. Девочка подняла руку. Я встретился с ней глазами. Милая. Светленькая. И совсем молодая. Это было плохо. Брать с собой очень молодых не хотелось. Их психика слишком неустойчива. Они могут наделать глупостей. Но… подключился один раз, подключился навсегда.

— На самом деле мы раскопали данные в архиве, это бывшее бомбоубежище.

— Так глубоко?

— Да! — Сергей обрадовался моему вниманию, а я недовольно поежился. Привыкать к молодым нельзя. Они слишком легко уходят… — Когда-то оно было глубоко, чтобы не достали бомбы.

— Но сюда не достанет ничто. Даже если будут лучом бить с орбиты.

— Дело в том, что город, когда строили это убежище, был ниже.

— То есть?

— То есть метро, которое действует сейчас, проходило когда-то по улицам города. На специальных мостках. Но потом город рос, поднимался выше. Поставили первый купол, накрывший всю эту зону. Потом второй. Кажется, они хотели сохранить тепло, когда льды начали таять. Так поверхность земли оказалась внизу. А сверху насыпали новые поля, высаживали деревья и траву. Снова строили. Я могу показать остатки домов, залитые бетоном. Сохранилась даже целая улица. Окна, асфальт, стены. Представляете, дома стали чем-то вроде колонн, цельнолитых колони, которые удерживают купол и все, что на нем стоит. Это очень красивое место. Я потом вас свожу, обязательно…

Он зря начал этот разговор. «Потом» у них может и не быть. А у нас «потом» не будет точно.

— Тут есть связь? Сергей сбился. Покраснел.

— Да. Сюда протянули все давным-давно, когда еще не было первого купола.

— Тогда готовьте подвеску.

— Да, конечно.

Он отошел, а я принялся распаковывать свое оборудование. Подключаться на чужом хозяйстве могут только новички. Терминал, разъемы, кабели. Все должно быть свое. Притертое. Знакомое. Так парашютист укладывает свой купол, стропами держащий его за небо. Сам. Это не понт или примета. Просто никто не знает тебя лучше, чем ты сам.

— Которая? — спросил я у ребят.

Они поняли меня без лишних слов и указали на центральную подвеску. Я улыбнулся. Вот это как раз была примета. Центральная подвеска считается почетной. Там подключается лидер группы. Хотя на самом деле все подвески равнозначны. Иногда, если есть вероятность, что на подключенную группу нападут, в центральную подвеску ложится самый молодой. Он смертник. Спецназ в первую очередь стреляет именно по ней. По центральной. Спецназ верит в приметы. И думает, что мы в них верим тоже.

Поскольку напасть на тех, кто подключился, в реальности могут всегда, то неподключенной должна остаться группа прикрытия. Если в виртуальный бой идет молодняк, то в реальности остаются старики. После недавних законодательных изменений старики — это те немногие, кто знает, как обращаться с оружием. В профессиональную армию таких, как мы, не берут. А учиться владеть оружием на стороне есть возможность не у многих.

— Кто будет связным? — спросил я.

— Я! — Руку поднял низенький толстячок, полная противоположность Сергею. — Антон.

— Ты быстрый?

— Очень, — ответил за парня Сергей, хлопнув его по плечу. — Он действительно быстрый.

Я кивнул и принялся выдирать их провода из подвески.

Сергей некоторое время молча смотрел на мои действия, а потом не выдержал:

— Зачем вы делаете это? Провода совсем новые.

— Вижу, — ответил я. — И приемник для порта совсем новый. И все фирменное.

— Да, — в его голосе я услышал легкую обиду.

— Так пусть все это останется новым подольше. Каждый подключается со своим хозяйством. Это правило.

— Извините, — Сергей опять покраснел и отошел.

— Тебе не за что извиняться, — ответил я. — Вы все сделали правильно. Хозяйство в норме. Но подключаться со своим.

Я махнул рукой Антону. Толстячок подошел ближе.

— Ты «быстрый»?

Он кивнул.

— Я поясню тебе задачу… — Антон хотел что-то сказать, но я жестом заставил его замолчать. — Ты ее знаешь, но я расскажу тебе все заново. «Быстрый» — это тот, кто легко может разорвать подключение. Передать сообщение реальности и снова подключиться. Ты это знаешь. Значит, ты не должен уходить слишком глубоко. Таково правило, и ты его тоже знаешь. Однако я хочу, чтобы ты сегодня нарушил его. Мне потребуется твое присутствие. Рядом. Постоянно. Так глубоко, насколько ты сможешь, потому что я буду нырять серьезно. Понял?

— Да.

— И ты должен всегда держаться на расстоянии фразы от меня. Как это делать, ты знаешь. Но есть одна особенность. Концентрация должна быть на мне. Отвлекся — погиб. Только на мне. Тогда ты сможешь разорвать подключение легко.

— Но как же…

— Никак. — Я рубанул ладонью воздух. — Если я скомандую разрыв, ты должен разорвать подключение и вынести то, что я тебе дам. Найти меня на том уровне будет уже невозможно. По крайней мере я бы не смог. Так что ты сегодня «быстрый» на один раз. Если все сложится плохо, ты вынесешь объект наверх. Без меня.

— А что потом с ним делать?

— Я скажу. Но главное, чтобы ты все понял.

— Я понял. Можешь не беспокоиться, Белый Брат.

— Тогда иди.

Антон вернулся к своей подвеске.

— Кто остается снаружи? — поинтересовался я.

Сергей показал на группу ребят, неуклюже примостившихся у входа. На коленях они держали биты, у кого-то на руку была накручена цепь.

— Это все, что у вас есть?

Ребята кивнули.

Из сумки я вытащил короткий «скорпион-В» и несколько одноразовых пульсаторов.

— Умеете обращаться?

Ребята покосились на старшего. Тот прочистил горло и взял в руки пистолет.

— Думаю, справимся.

— Когда-нибудь стрелял?

— Ну, да. Немного. В тире у отца.

— А кто отец?

— Он умер, а был полицейским.

Я молча кивнул и отошел. Команда прикрытия была до крайности хлипкой. Приходилось надеяться на сложную систему переходов, лестниц и прочие лабиринты, которые неизбежно придется миновать спецназовцам по пути в берлогу.

Вообще ребята были зеленые. Совсем. В годы, когда я начинал, таких в подключение не брали. Никто не хотел отвечать за мертвецов.

Но выбирать не приходилось.

Я вернулся к основной группе.

— Кто пойдет в первой волне?

Сергей недоуменно посмотрел на меня.

— Все…

— Нет. Всем нельзя, — я покачал головой. — Со мной сначала пойдут четверо. Плюс «быстрый». Остальные тоже подключатся, но не сразу. Возможно, надо будет войти на место ушедшего бойца.

— Ушедшего?

— Того, кто больше не сможет держать подключение, — пояснил я. — Того, кто уйдет от нас. Туда. Я говорю про «рыбу».

Сергей кивнул. Остальные при упоминании «рыб» побледнели.

Ничего.

Иначе в подключении нечего делать. Там смерть далека, но зато слишком близко подходит безумие.

— Остальные, если не будет «рыб», пойдут позже. Мы уйдем очень глубоко. Возможно, нас надо будет вытаскивать. Сначала иду я, «быстрый» и еще четверо. Кто?

Вперед шагнули все, но четыре человека успели чуть раньше. Хорошая реакция и способность моментально принимать решения — это то, что может действительно спасти в трудную минуту.

— Я буду показывать на вас, а вы — называть имя.

Тычок пальцем. В лоб. Как пистолетным дулом. Это очень правильное сравнение. Выбирая, я, может быть, убиваю их.

— Мария.

Тычок пальцем.

— Стас.

Тычок…

— Роман.

Последним был Сергей. Он не был бы главным, если бы не пошел в первой четверке.

— Остальные подключатся через час. Или на место того, кто уйдет. Если это произойдет, называть вас там я буду по имени тех, кто подключился первым. Мария, Стас, Роман, Сергей. Те, кто пойдет во второй группе, будут оттягивать внимание на себя. Если потребуется. Приблизительно к этому времени мы будем уже в охраняемой зоне. Всем все понятно?

Они кивнули одновременно.

Если ребята будут так же синхронно действовать, подключившись, то у нас есть шансы.

— Тогда, — я осмотрел всю группу, — готовность номер один. По машинам.

Подвеска. Ремни. Человек повисает в воздухе, распятый, привязанный к потолку. Разъемы. Порты. Зрение подводит. Стены дрожат. Потолок опускается вниз. Мембраны включаются. Трудно дышать. Спазмы. Питающая смесь мягким теплом разливается по венам.

— Если цвет, то белый. Если идти, то до конца. Если подключился, то раз и навсегда…

Подключение. Подключение. Подключение.

Короткие гудки на линии связи. Занят. Мозг занят. Мир занят. Вселенная.

Короткие гудки. Звезды на небе пульсируют в такт.

Подключение.

Это не похоже ни на что. Весь жизненный опыт пасует, когда подключаешься в самый первый раз. Да и потом, когда мир становится плоским, двумерным, неизменно чувствуешь себя обманутым. В первый момент. Потом… картинка комкается, валится куда-то внутрь. И ты с ужасом понимаешь, что это ты — картинка, плоский мир, схлопывающийся в себя.

Коллапс. Ты сжимаешься в точку.

На этом режется большинство тех, кто не создан для подключения. Момент смерти, когда подключившийся с треском проламывается внутрь собственного сознания.

Я читал об этом. Виртуальность фактически находилась где-то внутри человеческого Я. В глубинных слоях мозга создавались образы, события, реакции. Но все это вместе с тем существовало и вне человека. Виртуальность не была чьей-то личной фантазией, галлюцинацией, бредом. Нет. Это была общая, глобальная сеть, поддерживаемая теми, кто был подключен. Само подключение было чем-то сродни прорыву на другой уровень реальности, в ноосферу, где людские сознания могли свободно взаимодействовать. Сложнейшие машины и аппаратные комплексы только поддерживали общую для всех среду обитания, способствовали проникновению. Никто не создавал Виртуальность. Она существовала всегда. Внутри людей. Вокруг людей. Ее нужно было только открыть. Но чтобы попасть туда, нужно было умереть.

И мы умирали. Каждое новое подключение — смерть по дороге к бессмертию.

Можно было сказать, что все это было результатом общей, многомиллионной медитации. Миллионы людей ежесекундно уходили в себя, погружаясь в подсознание, как в море, чем глубже, тем темнее, тем страшнее. Виртуальность — это внутренний мир человека. Вид на его сознание изнутри. Человечество научилось пользоваться им. Как машиной.

Я повис где-то на поверхности. Подо мной, далеко-далеко внизу, горели яркими огоньками сообщества. Возвышались огромные прямоугольники корпораций, защищенные от чужого вмешательства. Глыбы банков. Чашки развлекательных центров.

— Ты говорил, что цель скажешь нам при подключении, — донесся до меня голос Сергея. Он висел справа. Остальные еще не появились.

— Скажу, — я подобрался к нему поближе. — Видишь, вон там… Огромная чаша.

— Вижу.

— Нам надо туда.

— Это «Медицина». В зеленой зоне. Нельзя атаковать тех, кто находится в зеленой зоне.

— Знаю. Но мы идем не атаковать. Нам всего лишь нужна небольшая услуга.

— Услуга?

— Да. Нам нужны данные.

— Почему ты не сказал раньше?

— А ты бы согласился?

— Не знаю. — Сергей смотрел на огромную чашу медицинского банка данных.

— Но сейчас ты уже не отступишься.

Я не спрашивал, я утверждал. Сергей промолчал. Если ты подключился, то раз и навсегда. Это становится жизнью.

— Мы не должны ломать, — сказал я, — мы должны войти. Но но с парадного входа.

— Почему не с парадного?

— Я уже пробовал.

— Но что мы ищем?

— Вы не ищете. Ищу я. От вас только помощь. Ты когда-нибудь слышал о системе трех точек?

— Слышал, — сказал Сергей. Вокруг начали проявляться другие члены группы. — Система трех точек — это минимальная схема подключения, необходимая для функционирования Виртуальности. Она работает все время.

— Совершенно верно. Все знают, где она находится?

— Наверху.

— Тоже правильно. Система трех точек выведена из Виртуального мира. Она снаружи. Это единственное созвездие, которое светит нам, когда мы подключаемся. — Я знал, что сейчас вся группа смотрит в небо. Туда, где горят три яркие звездочки. — Об этом писали многие. Есть много умных книг на эту тему. Но все они за ворохом слов и зауми прячут собственную некомпетентность. О системе трех точек известно только, что любые действия в Виртуальности связаны с этим созвездием. Так или иначе проходят через него. А значит, именно оттуда можно осуществлять контроль. Тот, кто сможет проникнуть в систему, будет владеть этим миром.

— Но ее никто не ломал…

— Ты хочешь сказать, не сломал? Не проник. Пытались многие.

— Но как? Мы же находимся на самом верхнем слое, а до звезд еще… — подал голос кто-то. Мне показалось, что это Мария.

— Ребята. Мы ныряем. А для того чтобы достичь звезд, надо взлететь.

— Я все равно не понимаю, какое это имеет отношение к нашей сегодняшней работе, — проворчал Сергей.

— Нам нужна информация о человеке, который однажды был там. — Я указал наверх. — И она хранится в «Медицине». Слышали про Белого Медведя?

Группа молчала. Только «быстрый» пробормотал что-то неопределенное.

— Он был одним из нас.

— Но почему «Медицина»?

— Я ищу его уже два года. Во время одной из атак его взял «спрут». Знаете, что это?

— Защитный модуль. Бот.

— Правильно. Бот высшего уровня. Если вас схватил «спрут», это очень плохо. У Белого Медведя не выдержало сердце. Это, наверное, его и спасло. Он не стал «рыбой». Он просто умер раньше. Ему сделали операцию. И после нее он пропал.

— Почему он не стал «рыбой»? — Сейчас у них была возможность спрашивать. Для того чтобы полностью подключиться, нужно время: начинать акцию сразу — чистой воды самоубийство.

— Никто не знает. В Виртуальности не умирают, тут сходят с ума. Сначала человек становится «рыбой», теряет ум, а уже потом… Потом неважно, что станет с телом, разум не вернется никогда. А Белый Медведь умер раньше. Группа прикрытия вовремя сообразила, что произошло, и успела доставить его в больницу. Я нашел тех, кто еще жив из той команды. Кто-то видел Белого Медведя после операции, но до конца в этом не уверен. Некоторые считают, что он не дотянул до больницы или окончательно умер под ножом хирурга.

— А если это действительно так?

— Я в это не верю. Я должен знать наверняка. Потому что если он сумел дойти до системы трех точек, то, значит, может и другой.

— Скажи, — подал голос Сергей. — Это только твое дело или…

— Или, — оборвал я. — Вы идете?

— Мы идем, — сказал Сергей.

Погружение. Далеко под нами темная бездна. Наша задача — падать. Опускаться. Сначала неторопливо, медленно, осторожно. Но чем глубже, тем быстрее. Чем быстрее, тем короче становится расстояние между нами. Расстояние одной фразы. Виртуальность имеет свой звук. Тут слово теряет смысл. И остается ритм. Колебания. Чего? Какая субстанция окружает нас? Через какие слои мы прорываемся? Что выталкивает нас на поверхность? Никто не знает. Виртуальность не существует в реальном мире. Она внутри нас. Это путешествие в глубины собственного Я. Погружение в себя.

Наконец мы достигли первого транспортного слоя. Тут движение было значительно более оживленным, чем у поверхности. Это чувствовалось кожей, необъяснимо, однако вместе с тем понятно. Словно сообщение, принятое мозгом напрямую, в обход слуха или зрения. Первый транспортный слой. Ежесекундно мимо нас проносились тысячи, десятки тысяч пользователей. Невидимых, но вполне ощущаемых. Повстречать случайного человека в Виртуальности невозможно. Мы подключились группой, зная об этом заранее, и только это позволяло нам взаимодействовать, видеть друг друга, слышать. Но вокруг нас тоже были люди. Мы чувствовали их присутствие так же, как они ощущали наше.

— Идем еще глубже, — скомандовал я. Фраза достигла ушей первого, через его ретрансляторы второго и далее по цепочке. Именно это и называлось «расстояние одной фразы». Когда сказанное тобой слово доходит до адресата само. Если бы расстояние между нами было больше, фраза незаметно прошла бы через ретрансляторы тех людей, которые находятся в этот момент рядом. Или в пустой зоне вообще не была бы услышана. Такова Виртуальность. — Нам нужен третий слой.

И снова погружение. Теперь быстрое. В темноту. И только три ярких звезды светятся за нашими спинами.

Второй транспортный слой — это уже зона повышенной плотности. Им не пользуются те, кто подключился из дома. Это область жизнедеятельности фирм. Малых и средних контор. Небольших представительств. Тут идет постоянный обмен данными, цифрами, знаками. Всем, за счет чего существует бизнес вообще.

Мы погружались все глубже. В самые темные зоны человеческого сознания. На третий транспортный слой. В царство серьезных корпораций, научных центров, правительственных организаций. Приходилось напрягаться, чтобы удержаться на этом уровне Виртуальности.

— Входим…

Транспортный поток легко втянул нас. Это было ни на что не похожее, удивительное ощущение, движение во всех направлениях одновременно. Необходимо было только выбрать направляющий вектор. Мгновение, и вот огромная светящаяся чаша начинает расти на глазах.

Перемещаться таким образом можно было до определенного момента. Потом движение становилось неуправляемым. Именно эта проблема и стала причиной разделения изначально одного транспортного потока на два, три, а потом и четыре. Труднее всего почувствовать момент перехода. Вот течение послушно, но всего лишь миг, все меняется, и из хозяина положения человек превращается в пленника.

Я немного ушел вверх. Наверное, можно было еще подождать, но есть четкое правило: «Если ты подумал, что пора выходить из потока, значит, действительно пора».

Вверх. Еще немного. Группа шла за мной. Маловероятно, чтобы ребята забирались дальше второго уровня, но сейчас действовали они правильно. Каждое мое движение синхронно повторялось за моей спиной.

Поток отпустил неохотно. Теперь чаша «Медицины» возвышалась над нами огромной, до самого неба башней чистого знания. Мы все еще неслись с большой скоростью, но движение уже не ощущалось.

— Разворачиваемся, — сказал я.

«Быстрый» переместился за мою спину, остальные перестроились «розеткой». Приближалась нулевая «человеческая» зона идентификации. После нее должны были начаться сложности.

Впереди замаячила фигура в светлом халате.

— Вы приближаетесь к информационному центру «Медицина». Доступ…

Мы в молчании промчались мимо, фигура в белом появилась снова.

— Вы приближаетесь к информационному центру «Медицина»…

Наша скорость была еще слишком высока.

Третий пункт очутился на нашем пути почти сразу же.

— Доступ только зарегистрированным пользователям. Прошу вас пройти идентификацию.

Конечно, это требование можно было проигнорировать. После третьего предупреждения автоматически включается тревога. Но почему-то хотелось заявить о себе. Чтобы где-то далеко, по всему миру разом, взвыли системы безопасности. Чтобы люди тревожно повернулись к вечно спокойным терминалам зеленой зоны.

Пусть знают. Это я. Белый Брат. Снова нарушаю закон.

Наша «розетка» пошла вперед, я развернулся и вмазал почти не глядя в бесконечно повторяемое:

— …пройти идентификацию. Прош… Что ты делаешь, птичка, на черной ветке, Оглядываясь тревожно? Хочешь сказать, что рогатки метки, Но жизнь возможна?

Виртуальность не разумеет слов. Эта глубина человеческого сознания не знает смысла. Любая сервисная программа общается с вами через интерпретатор колебаний той среды, которая нас окружает. Эту среду можно раскачать. Растревожить. Закрутить в заданном ритме. Слов, предложений, стихов. Да, конечно, можно было бы выдать бессмысленный набор звуков, имеющих определенный ритм, а то и воспользоваться специальным модулятором. Сейчас многие поступают именно так, но это все-таки дурной тон.

Я задержался на секунду, чтобы посмотреть, как сказанные мной слова рвут на части фигуру в белом халате. Как колеблется, постепенно затихая, мир вокруг нас.

Слова не имеют значения, только ритм.

Вскоре я догнал основную группу, отметив, что «быстрый» действительно хорошо удерживает дистанцию. Даже когда я отстал, парнишка висел рядом.

— Впереди!.. — выкрикнул Сергей. Концовка фразы смялась, не дошла до меня. «Медицина» в экстренном порядке вычищала подключения. Плотность ретрансляторов вокруг нас становилась меньше.

Я подобрался поближе.

— Повтори.

— Впереди первая линия.

— Вы знаете, что делать.

Первая линия — это не страшно, это для совсем зеленых. Всего лишь первый слой ночных кошмаров. Их нечеловеческой части.

Группа разошлась в стороны.

Словно из небытия вынырнули «пиявки». Черные плоские боты-модуляторы. Никаких мозгов, никакого разнообразия, только звуковая волна определенной частоты. Глушилка.

«Пиявки» прыснули в стороны, пытаясь охватить всю группу разом. Но «розетка» разлетелась слишком широко. Драгоценные секунды были впустую потрачены на переориентацию. Я видел, как перед ребятами возникают стоячие звуковые волны, компенсирующие вой глушилок. Мне очень хотелось знать, что используют новички, но расстояние не позволяло. Как-то раз, давным-давно, я, еще очень-очень зеленый, оказался рядом с Длинным Пером, уничтожившим первый «батискаф». Мощь его оружия меня потрясла. Именно после этого случая я забросил свои автоматические модуляторы, вопилки-кричалки и перешел на стихи.

Видимо, я выглядел не самой опасной мишенью. На меня отвлеклась только одна «пиявка». Я почувствовал вибрации, исходящие от нее, издалека. Пока слабые, но нарастающие. Древко твое истлело, истлело тело, в которое ты не попала во время Оно. Ты заржавела, но все-таки долетела до меня…

Заканчивать не пришлось. Плоская черная пластинка дернулась, изогнулась, размазалась и пошла вниз, вниз, в темноту глубины. Фактически четверостишье было «стоячее», но примитивному боту первой зоны хватило легкого диссонанса во второй же строчке.

Мимо, откуда-то сверху, проплыла другая «пиявка», убитая кем-то из нашей группы. До меня донеслось: Революция, Как проституция, — Нелегальна…

Кто-то лихо работал на трех строчках. В первой зоне этого было достаточно.

Зеленая колоссальная чаша «Медицины» становилась все ближе. Она уже закрывала полностью все пространство впереди, когда на нас вышли «батискафы».

Группа приблизилась ко мне, мы пошли одним кулаком.

«Батискаф» — существо более сложное, чем «пиявка». Прежде всего бронированное, и простым волновым возмущением пространства его не возьмешь. Эту круглую посудину надо раскачать, сделать нестабильной. К тому же бот уже знает оборонительные азы. По крайней мере ьполне уверенно создает стоячие волны. Слава богу, его не оборудовали синтезатором речи, иначе нам пришлось бы туго.

Очень немногие могли утопить «батискаф» в одиночку. Требовалась согласованная работа всей группы. Бронированная махина бота не переносила разницы в ритмах.

— Поехали по кругу, — скомандовал я. — Начинает Сергей. Заканчиваю я.

«Батискаф» стремительно приближался.

Сергей молчал.

Сказать слово сейчас означало спровоцировать бот на упреждающую атаку. Он учует волну и даст залп такой мощности, чтобы завалить наверняка и всех.

Сергей молчал. Мы приблизились настолько, что я уже мог разглядеть мембраны звуковых орудий на толстых стенках «батискафа».

До выстрела оставались считаные секунды. Все химеры — по клеткам. Этапы пройдены. И на лавровых ветках Слезинки Родины Не заметны.

За ним подхватила Мария: Жизнь обносит железным забором Все, чем я дорожу на земле, Жизнь берет мою душу измором, Приучая к тоске, как к игле.

Следом за ней послышался невнятный, разбитый на тройки рев глушилки Стаса. Парнишка использовал стандартную схему. Не слишком надежно, но сейчас действенно. Что-то заговорил Роман. Его слова спотыкались, путались. Перед нами плыло жаркое марево. Пространство впереди потемнело. Через эту неверную занавесь я видел, как волнуется «батискаф», пытаясь подстроиться под нужный ритм, выставить контрволну. Но не сейчас. Проституция будет легальной. Конституция — оригинальной.

Это Роман. Я понял, кто давил трехстишиями «пиявок» в первой зоне.

Слово было за мной. Я всегда твердил, что судьба — игра. Что зачем нам рыба, раз есть икра. Что готический стиль победит, как школа, Как способность торчать, избежав укола. Я сижу у окна. За окном осина. Я любил немногих. Однако сильно.

Страшное мерцающее облако накрыло обреченный бот. И за мгновение до того, как он разлетелся дымными осколками, я далее успел пожалеть его. Не каждый может сочинять стихи, не каждый может даже их читать. Читать так, чтобы ясен был не смысл, а ритм, построение звуков в сложные узоры. Когда-то давно мне казалось, что тут, в Виртуальности, жить легко. И любой, начитавшийся стишков, может вовсю пиратствовать в корпоративных сетях. Однако потом все оказалось сложнее. Виртуальность, как часть сознания подключившегося, оказалась нечувствительна к простому зазубриванию. Ритм должен был странным образом ложиться на душу человека. Быть где-то внутри. На некоем, закрытом от света, неосязаемом уровне восприятия. Иначе первая же «пиявка» превратит неудачника в овощ.

Стихи как программы — кто-то умеет их писать, кто-то нет. Кто-то пользуется уже готовыми, а кто-то просто подбирает ключи.

Мы мчались к зеленой башне, окруженные облаком слов и звуков.

Где-то далеко-далеко нашего возвращения ждали наши тела. Капал физраствор. Гудела вентиляция. За мониторами сидела вторая группа. Ребята пытались замаскировать нас. Представить ложными обращениями, случайными контактами, неизбежными в виртуальной среде. Они грузили защитную оболочку имитациями вторжения, отвлекали внимание. В это же самое время такая же группа работников «Медицины» пыталась отследить канал подключения. Отбросить ложные цели. Пустить по нашему следу собак. Скинуть нам на голову спецназ.

Сейчас все решала скорость. К месту прорыва стягивались «призраки». Боты последней зоны обороны, встреча с которыми не сулила ничего хорошего.

Я был уже на границе зеленого, сказочного света, когда сверху оглушительно охнуло, и мир вздрогнул. В тело впилась боль. Мне показалось, что все мои органы одновременно рванулись в разные стороны. Еще чуть-чуть, и я порвусь. Лопну кровавым мыльным пузырем. В глазах потемнело.

Я дернулся вниз. Извернулся, чтобы увидеть, как бьется в конвульсиях Роман и медленно дрейфует вниз, в черноту, Мария. Над нами нависла огромная «акула» из призраков последней линии. Сзади торопливо подтягивались распуганные «батискафы».

Кто-то, кажется Сергей, извернулся так же, как я, и бил метко, рвано: Революционный держите шаг, Неугомонный не дремлет враг.

«Акула» не торопясь набиралась сил для следующей атаки. Слишком популярный ход. Тут, в Виртуальности, Маяковский так и просился на язык. Многие боты к нему были уже нечувствительны. Я знал, что сейчас анализаторы «акулы» цепко держат нас на прицеле, ловя отголоски нервных импульсов, биений сердца. Она сейчас подбирала ключик к нервной системе каждого из нас. Чтобы ударить наверняка.

Последний раз дернулся Роман. Его движения сделались осмысленными. Это кто-то из резервной группы подключился на готовой подвеске. Мария «ожила» чуть позднее. Замешкалась. На самом деле я знал, что сейчас ее тело выволакивают из паутины ремней. Отключают систему жизнеобеспечения. Пытаются вернуть… Уже осознавая безнадежность своих действий.

— Оставь ее! — закричал я Сергею. — Оставь! В зелень! В зелень уходи!

Меня услышали, но уйти от второго удара «акулы» успели не все.

И сейчас, где-то далеко-далеко, снаружи, из подвески выволакивали еще одно тело. Парнишка, занявший место Марии, разделил ее судьбу.

«Рыба».

Я смотрел, как тает «акула». Как нервно подрагивают ее плавники. Истончаются. Бледнеют на глазах. Призрак втянулся обратно. Туда, откуда вышел. В коллективное подсознание.

— Пойдем, — с трудом выдавил я. — По очереди. В ключевых точках буду оставлять по одному.

Лабиринт. Зеленые стены. Направлений нет. Сейчас от меня не зависит ничего. Задача поставлена. Поисковый модуль включен. Я могу только падать. Опускаться в зеленое, в огромную изумрудную чашу. Гудок. Занято. Гудок. Я падаю. Опускаюсь. Все ниже, глубже.

Где-то на середине кольнуло под сердцем. Остро.

— Сергей, останься, — прошептал я.

Первая ключевая точка. Чтобы потом вернуться, потребуются четыре.

Падать. В зеленое. Находиться на грани. Сознания.

Укол.

— Роман, останься…

Укол.

— Мария…

Я говорю с «рыбами». Они смотрят на меня холодными блюдцами глаз. Не мигают. Я называю их имена. Мертвые идентификаторы того, чего больше нет. За мной тянется эта цепочка. Холодных, пристальных глаз, которые уже не видят меня.

— Стас…

Поисковый модуль рассчитал точки возврата. Ему ничего не стоило привести меня к искомой информации сразу. Но тогда я бы никогда не нашел дороги назад, вечно дрейфуя в зеленом изумруде, растворяясь в нем, становясь его частью. Ключевые точки позволяли мне вернуться.

Где-то впереди замаячила яркая звездочка.

Я подплыл. Протянул к ней руки, чувствуя, как разливается по ладоням тепло.

Объект. Цель. Данные.

По спине пробежал холодок. Сковал ноги, грудь. Из-за плеча высунулось длинное щупальце.

— Антон! — Я толкнул яркую звездочку «быстрому». Он подхватил ее и исчез. — Уходи…

Я извернулся и лицом к лицу столкнулся со «спрутом».

Тупая морда, глаза-тарелки, в которых отражается мое лицо.

Редкая неудача.

Боты высокого уровня никогда не плавают в таких местах, потому что никто не нападает на объекты, расположенные в зеленой зоне.

Прости меня, Белый Медведь.

Я почувствовал, что «спрут» тянет меня на глубину. Изумрудная зелень вокруг нас потемнела, это была уже не ласковая вода, а гибельное болото. Там, на глубине, любое слово, любой звук подобен разорвавшейся гранате.

Успеть немного раньше… Простимся, До встреч в могиле. Близится наше время.

Когда заговорил «спрут», меня передернуло. Это была умная машина. Ну что ж! Мы не победили. Мы умрем на арене.

Пространство заколыхалось, задергалось. Граница ритмов, волн, проходила через нас. Тем лучше: не облысеем От женщин, от перепоя…

…А небо над Колизеем…

В сцепке менять ритм было нельзя. Ни я, ни «спрут» не могли просчитать вероятную реакцию среды. Такой фокус мог пройти во время боя на расстоянии. И тогда вероятность победы у бота была велика. Но не сейчас.

…Такое же голубое, Как над родиной нашей, Которую зря покинули…

Секундное промедление, и стоячая волна огромной силы пойдет в сторону замешкавшегося. Разорвет, сомнет, уничтожит. Ради славы, А также Ради золота римлян.

Я знал этот стих лучше, чем люди знают свое имя. И «спрут» знал его так же хорошо. Впрочем, Нам не обидно, Разве это обида. Просто такая, Видно, Выпала нам планида…

Морды «спрута» почти не было видно за темной волной. Близится наше время… Люди уже расселись. Мы умрем на арене.

«Гладиаторы» были моей последней надеждой. Я не сбился. Не потерял ритма. И последнее слово осталось за мной. Людям хочется зрелищ.

Я еще видел, как в разные стороны полетели ошметки тела бота. Как лопнули глаза-блюдца. А потом, вероятно, волной зацепило и меня. Череп стиснуло болью. Все потемнело вокруг. И когда я открыл глаза, мое тело, плотно оплетенное паутиной щупалец, медленно опускалось вниз. В глубину. Без шансов на возврат. Болотно-зеленый менялся на серый, который все больше темнел. Мне не всплыть. Кончилось…

Я — «рыба». И буду ею всегда. Не умру. Всегда, пока существует Виртуальность, я буду опускаться в темноту. Собственного сознания. Глубже и глубже, туда, где нет дна. Рыбы зимой живут. Рыбы жуют кислород. Рыбы зимой плывут, Задевая глазами лед. Туда, Где глубже. Где море. Рыбы. Рыбы. Рыбы.

Безнадежные волны уплывали вверх. Чтобы затеряться, стать фоном.

Виртуальность существует, пока есть чье-нибудь сознание, которое поддерживает ее. И я, мой разум, есть, пока существует Виртуальность. Так змея заглатывает собственный хвост. Рыбы плывут зимою. Рыбы хотят выплыть. Рыбы плывут без света. Под солнцем Зимним и зыбким.

Меня перевернуло. И я закрыл глаза, чтобы не видеть той страшной тьмы, в которую опускался.

— Белый Брат, — шепнуло пространство. — Белый Брат…

Я замотал головой, чтобы не слышать.

— Белый Брат…

Но я только сильнее стиснул веки. Зубы. Сходить с ума — это гораздо хуже, чем умирать.

— Белый Брат! — И что-то ухватило меня сзади. Темнота светлела, делалась серой, потом зеленоватой.

И из страшного, немого болота я выплыл на поверхность.

— Белый Брат! — Плотно спеленатое тело развернулось, будто само по себе. На меня смотрел «быстрый».

— Не надо было… — выдавил я.

Он рискнул. Нырнул. Ушел так глубоко, насколько мог.

— Я шел на ваших рыб.

— Они не мои…

А потом мы всплыли. И отключились.

— Легкий Ветер, — я коснулся ладонью плеча того, что когда-то, давным-давно, едва ли не вечность назад, назвался Сергеем.

— Быстрый Рыбак. — И Антон улыбнулся, забывая, как его звали раньше.

Еще пять имен.

И три «рыбы». Ночными кошмарами они будут возвращаться ко мне. Из страшной глубины моей головы. Мой язык так и не повернулся сказать Быстрому Рыбаку, что меня действительно не надо было спасать.

Я нашел его не в каком-нибудь экзотическом месте. Таких мест просто не осталось в мире. Все истоптано, исхожено вдоль и поперек. Каждая черточка, каждая песчинка посчитана и нанесена на карту. Любая экзотика кажется уже пошлостью. Хотя понимают это немногие.

Я нашел его на окраине города.

В доме, который поддерживал нижние купола. Круглая огромная колонна, уходящая в небо.

И панорамная полоска монитора на стене показывает фермы и бетон строящегося города. Несуществующее окно. В реальный мир.

Белый Медведь посадил меня в центре комнаты. Он был рад. Только горчила немного улыбка. Грустью.

Мы пили чай. Настоящий. Не синтезированный. Где он его взял?

— Ты ведь пришел спросить про систему трех точек?

— Да, Белый Медведь. Нам нужна эта система.

— Тебя послало Братство?

— Да. Но неофициально. Это что-то вроде закрытого дела. О моей миссии знают немногие.

— Миссии. — Белый Медведь улыбнулся. — Какие красивые слова. Братство любит неофициальные дела.

— Чтобы найти тебя, пришлось постараться.

— Ну, хорошо, пусть будет миссия. Иначе все жертвы могут показаться напрасными.

— Нам нужен путь в систему.

— Это невозможно.

— Ты сделал, значит, возможно.

— Да, конечно. — Белый Медведь развел руками. — Но цена… Ты же не знаешь, какой может быть цена. Особенно для такого, как ты. Или любого из Наставников Белого Братства.

— Мы боремся с черным миром.

— Да, и нас исчезающе мало. Люди живут по другим законам. Этот мир на семьдесят процентов черный. Но даже оставшимся тридцати, огромной цифре, наша борьба не нужна. Мы экстремисты.

— Это не значит, что не нужно бороться. Белый Медведь кивнул.

— Я тоже так считал. Мы похожи на индейцев. Последние из могикан. У нас такие же имена. У нас своя правда. Но борьба уже проиграна.

— Ты стал другим. Где ты так изменился?

— В сердце, — глухо ответил Белый Медведь.

— Не понимаю.

— Я умер. Ты это знаешь. У меня не выдержало сердце. Редчайший случай на самом деле. Ребята вытянули меня из подвески и закинули в больницу. Странно, но хирурги вытащили меня.

— Все это мне известно.

— Но ты не знаешь другого. Вот тут, — Белый Медведь дотронулся до груди, — тут бьется черное сердце.

Я молчал.

— Его звали Николас Лимбе. Кениец. Погиб в автокатастрофе. И у него было здоровое сердце. В отличие от моего. Я узнал это потом. После операции.

— Ну и что? Сердце какого-то черного… Сердце не имеет цвета! Мышца…

— Я тоже так думал. Но оказалось, что это не так. В моей груди билось черное сердце, и я ничего не мог с этим поделать.

— Я по-прежнему ничего не понимаю.

— Тот, кто не подключался, никогда не поймет логики подключившегося. Ты никогда не ощущал этого… В твоей груди бьется сердце белого человека. А в моей… Я стал по-другому слышать, Белый Брат. Я стал по-другому видеть. Это чувство ритма. Мое сердце… Слышал такое выражение: «Чувствовать сердцем»?

— Ну и что?

— Я чувствую сердцем. Моим черным сердцем. Чувствую биение жизни вокруг меня. Ее ритм. И я не знаю, разум ли мой подчиняется сердцу или сердце все-таки подчиняется разуму. Я не подключался два года.

— Почему?

— Ритм, — коротко ответил Белый Медведь. — То, что определяет Виртуальность. Ритм — вопрос сердца. Я понял это тогда, подключившись впервые после операции. Понял, что стал другим. Совершенно другим человеком. Тебе очень трудно будет понять то, что почувствовал я. Мне просто страшно, подключившись, утратить остатки разума. Я боюсь власти моего сердца.

— По-моему, это шизофрения…

— Вся Виртуальность — это шизофрения! Это область чувств, в которую мы влезли, думая, что можем все подчинить себе. Каждый подключившийся — псих! — Белый Медведь вскочил. — Во мне бьется черное сердце, и оно изменяет меня. Мне больно оттого, что эта планета теряет свой разум. Свое белое начало. Но мы не можем с этим ничего поделать. Когда-то раньше, может быть, могли, но не сейчас. Человечество живет внутрь себя, оно развивается в область чувств, туда, где властвует сердце, а не разум. Его становится все меньше. Мы сами, когда-то давно, выбрали этот путь. Если разум не постигает внешний мир, он слабеет. И его место занимает сердце. В этом мире оно черного цвета. Понимаешь? У Земли черное сердце…

— А система трех точек?

— Я был там.

— Как?

— Все то же самое, — Белый Медведь пожал плечами. — Чем выше ты поднимаешься, тем больше сопротивление. И нужно поймать ритм. Уловить гармонию этих колебаний. Почувствовать их…

— Как?

— Сердцем. — Белый Медведь прижал руки к груди. — В этом самое грустное. Ты должен почувствовать ритм сердцем. И чем выше ты поднимаешься, тем больше власти у твоих чувств, у сердца. Оно или разорвется, или завладеет тобой полностью. Мое черное сердце овладело мной. И я не смог…

— Не смог чего?

Белый Медведь странно посмотрел на меня.

— Я не смог уничтожить ее. Не смог пойти против веления сердца.

— Ее?

— Виртуальность. — Белый Медведь нагнулся. Наши лица оказались очень близко. — Навсегда закрыть путь к сознанию, навсегда изгнать человечество из бессознательного состояния, в котором оно находится.

— А контроль?

— Вранье, — коротко ответил Белый Медведь. — Достичь системы трех точек я смог только благодаря черному сердцу. И я знаю, система трех точек не контролирует Виртуальность. Это миф. Она поддерживает ее. Только благодаря системе Виртуальность вообще существует, понимаешь? Теперь ты можешь себе представить, что собой представляет это созвездие?..

Мы еще некоторое время пили чай. Молчали. Потом разговаривали на какие-то отвлеченные темы. Он рассказал мне, как делает деньги. Я посоветовал ему не вкладываться в ряд банков. Он понимающе кивал.

Покинув его, я спустился вниз. На нижних уровнях было не так холодно.

Я вытащил телефон, прилепил гарнитуру к щеке, набрал номер.

— Ты нашел его? — спросили в трубке.

— Да. Нашел.

— Он нам поможет?

— Нет.

— Почему?

— Белый Медведь сошел с ума.

И мне стало страшно оттого, что это, наверное, правда. Он растерял свой разум. Но живет. Сердцем.

АНДРЕЙ БЕЛЯНИН Дневник кота с лимонадным именем

Вторник

Уехали. Счастливого пути, ветер в паруса, не забудьте куру в дорогу, и т. д. и т. п… Мр-ру-ф-ф, свалили, и ладно! Дома все как всегда: сосиски в холодильнике, молоко там же, сметана с просроченной датой годности… зато целая банка, — короче, жируй, котик, наслаждайся жизнью! Пять дней относительной свободы, и не кипешуй…

Просто наслаждения у нас разные, ИМ — тиражи, гонорары, конвенты, премии… Мне — безвылазная пахота за компьютером, импортный набор жиров и химикалий под названием «Вискас», боль в пояснице и наглая, тупорылая рыбка в аквариуме, которая вечно прячется у самого дна! Вторую неделю ее прикармливаю, на поверхность не идет, зараза, а лапы мочить не хочется…

Среда

Сижу, вожу мышкой, правлю свой очередной шедевр. У самого от скуки скулы сводит, но мои все равно умудрятся за него что-нибудь отхватить. Там своя политика — не дать нельзя, ай-яй-яй, как же так, ИМ и не дать — неприлично даже…

Мр-р, мне-то что? Все люди играют в игры, не замечая, что рано или поздно игра начинает играть людьми. Просто… обидно бывает иногда. Выйдут оба на сцену, приз заберут и с улыбочкой, эдак, в микрофон: «Вообще-то на самом деле этот роман написал наш кот…» Ой, как всем в зале весело-о! Какой тонкий юмор, какая изысканная самоирония, какие интеллектуальные аплодисменты… тьфу!

Они же вам правду сказали! Я этот роман написал, идиоты, я! И прошлый — тоже я, и позапрошлый, и поза-поза-поза… А что толку? Правду, оказывается, тоже можно ТАК сказать, что никто не поверит…

Вон, даже рыбка вертит плавником у виска — работай, котик, работай, солнце еще высоко…

Четверг

Звонил Генрих, толстый пижон и сноб. Хвастался, что у него в квартире хозяева обили все стены войлоком на метр вверх, дабы их светлость могла чесать когти где вздумается. Вот жизнь у кого-то… А тут сиди, пиши не разгибаясь, когда на крыше в последний раз был — не помню. Рыбка, стерва, хвостом плеснула, знает, что я в три прыжка от монитора не добегу, издевается…

Генрих сказал, что в Сети новую подборку вывесили — вроде рассказы современных фантастов исключительно про котов. Надо глянуть хотя бы мельком. То, что мы про людей пишем, давно известно; интересно, что они там про нас накропали…

Почему мы? Мр-ря-уф, а вы думаете, я один такой, подневольный?! Да нас трое как минимум, все за хозяев вкалывают. Вон, тот же Гофман, ляпнул разок, что «Житейские воззрения» написаны самим котом Муром, так наши до сих пор себе на этом имидж делают. Вроде как сами такую фишку придумали, ага… К классику примазываются!

Рыбка, рыбка, вот скажи, ну почему у Генриха хозяева сами пишут?! Молчишь… Ладно, сейчас подойду, помолчим вместе…

Пятница

Нашел. Читал. Не дочитал, плевался и плакал. Убийцы-ы!!! Сколько можно нас убивать, ради ваших окололитературных экспериментов?! Слов нет, кровь кипит, хвост трубой, уже всю клавиатуру когтями расцарапал, этих умников представляя…

Один философию молол-молол, дозрел, резюмировался: «Каждой кошке по мышке, на каждую мышку своя кошка!» Блин, прямо Жириновский какой-то: «Каждой семье по квартире, каждой бабе по мужику!» Да и черт бы с ним, проехали, но убийцы эти…

Нашел котенка, впустил в дом, вырастил, а когда заметил, что тот электричеством больно бьется — взял и убил! Ей-богу, своей рукой, без малейшего зазрения совести — шлепнул уникальнейшее для науки животное и счастлив по уши — типа, спас человечество…

Другой вообще своими руками кошку создал, а она козлов из научного совета не устроила, ну и… Ну и под нож ее, естественно! Тоже мне, Тарас Бульба: «Я тебя породил, я тебя и убью!». А ведь какая прелесть кошечка была, всем нравилась — трехцветная красотка, умница, преданнейшая душа…

Зачем? Я спрашиваю, а убивать-то зачем? Ради возвышающей вашу же душу трагедии?! Ну, конечно, куда вам без трагедии, без нее никак — реализм не катит, да?! Тем паче, кошку убить легко, дело-то неподсудное, кто за нее заступится…

Отвали, рыбка. Пойду попью валерьянки.

Суббота

Приехали? Здрасте. Ага, первым делом новый приз на полочку поставить, пыль собирать. Вторым, понятно, за компьютер — проверять, много ли я наработал? Не извольте сомневаться, уж не мышей ловил. Сюжетная линия, характеры героев, двойственность выбора, душевная драма — пальчики оближешь, все как ВЫ любите. Может, разве концовку смазал слегка, торопился…

Все довольны? Так я пойду? А почему нет?! Какая еще рыбка? Знать не знаю, в глаза не видел, и вовсе морда у меня не подозрительная… Она же на дне пряталась, и вообще, я сырую рыбу не ем, у меня вон еще «Вискаса» полмешка, поделиться?

За что же сразу веником?! Может, тут воры были, поймали сетью и зажарили, я — то весь день у монитора, носом в экран, не разгибаясь, как проклятый… ый! аи! ой!

За что? Ах, за рыбку… подумаешь… Я тут книжку одну читал, короче, не убили — уже спасибо! Главное, роман-то я ВАМ закончил. Когда теперь на следующий конвентик? Мр-р-уф, значит, через месяц, еще пять дней свободы.

А рыбку можно и новую купить… лучше селедку… копченую!

ИРИНА СКИДНЕВСКАЯ Стая

В тот день ничто не предвещало беды для нашей стаи, обжившей участок леса у излучины. Половину ночи я, как водится, не спал, вслушиваясь в темноту, и вставать рано было мучением. Но утренние лучи пробивались сквозь лиственный полог и горячо щекотали веки, побуждая к действию, да еще развизжались бабуины, спустившиеся с верхнего яруса подразнить диких собак. Один прыгнул на крышу моего гнезда. Я сонно жмурился, а между тем в щель между прутьями пролезла цепкая лапа и ухватила меня за волосы с такой неистовой силой, словно вознамерилась скальпировать. Мой крик боли немало позабавил мерзкое животное.

Я немедленно сунул палкой под ребра этой наглой твари. Перебранку мы провели по высшему разряду: визжали, злобно лаяли друг на друга, брызгали слюной, бабуин — бегая вверх-вниз по дереву, я — выставив из гнезда взлохмаченную голову. К счастью, сородичи бабуина были слишком увлечены преследованием собак, и ему пришлось ретироваться. Напоследок краснозадый встал в позу презрения, а я погрозил ему палкой, после чего мы сочли инцидент исчерпанным.

Отдышавшись, я слез с дерева и покричал в разные стороны: «Йо-хо-ху! Йо-хо-ху!» Ну, это у меня выходит хуже всех. Не потому, что голос тихий. Просто я не какой-нибудь слабак, которому кажется, что он немедленно умрет, если пробудет в одиночестве хотя бы два часа. Да и напрасно я кричал. Все давно отправились на поиски еды, даже известный лентяй Илигри.

Пустой желудок сводило, и я соблазнился незрелыми орехами с сердцевиной горькой, как молодая кора. От них обычно болит живот, так что стоило поискать что-нибудь повкуснее. Я рискнул, и в высокой траве, где водились ядовитые змеи, обнаружил гнездышко перепела. Четыре яйца немного утолили мой голод — птенцы вот-вот должны были вылупиться, — а еще два я приберег на обед.

…Я нашел их на белом песочке у реки. Кто ловил улиток, кто играл в камешки, и почти все жевали. Тридцать шесть человек. Пакрани, самая красивая девушка стаи, грациозно полоскала пучок моркови в воде, пронизанной солнцем. Мужчин в стае достаточно, и не я один пялился на длинноногую речную нимфу в юбчонке и топике, сплетенных из травы. Время от времени кто-нибудь из нас начинал шумно дышать — расслабляющая дыхательная гимнастика хорошо способствовала подавлению ненужных и опасных инстинктов.

Пакрани вышла из воды и, перекинувшись парой слов с женщинами, присела рядом со мной на расстоянии вытянутой руки. Эта крайне чистоплотная особь регулярно мыла свои золотистые волосы зеленой речной глиной и расчесывала рыбьей костью. К сожалению, после того как толстушка Руди запуталась длинными волосами в зарослях и ее сцапал камышовый кот, в моду вошла короткая стрижка. Вся женская половина стаи без колебаний сколотым камнем обрезала волосы по плечи. Да оно и к лучшему — меньше блох. Пакрани доверила эту ответственную процедуру мне, и у меня до сих пор тряслись руки при воспоминании о том, как я перебирал эти шелковистые, одуряюще пахнущие пряди.

Несколько минут мы сидели скованные, как подростки на первом свидании. С деликатным покашливанием и без резких движений, чтобы обо мне не подумали чего плохого, я положил рядом с Пакрани два белых яйца в крапинку. Мелькнула загорелая ручка, и вместо яиц на песке оказались две свежевымытые морковки. Тут я решил немного разморозиться, повернул голову и улыбнулся. Пакрани ела яйца и тоже улыбалась, мило морща аккуратный и до ужаса хорошенький носик. Остро заточенный камень на веревочке свешивался с шеи на высокую грудь, сквозь дырочки в топе проглядывали нежные розовые соски. Перехватив мой взгляд, Пакрани нахмурилась. Я поспешил отвернуться, сглотнул слюну и вонзил зубы в морковку.

До вечера мы учились кидать камни пальцами ног. Непростое это дело, но весьма полезно развивать нижние конечности, особенно если учесть, что все больше времени нам приходилось проводить на деревьях. Все-таки там безопаснее, чем на земле.

С наступлением темноты ветер принялся неистово раскачивать деревья, в кронах которых мы устроили свои гнезда. Совсем рядом душераздирающе закричала обезьяна, пойманная леопардом, и, как по сигналу, гроза обрушила на леса раскаты грома и жуткие водяные потоки.

Яростно хлестал дождь. Мое промокшее жилище ходило ходуном; каждую секунду я ожидал падения с десятиметровой высоты, которого, конечно, не пережил бы. В такие минуты я всегда вспоминал мать. Хотелось, как в детстве, прижаться к ее теплому животу, испытать забытое, умиротворяющее состояние защищенности. Мама, шептал я, глядя в черную пустоту под ногами, где ты?

В соседнее дерево вонзилось длинное жало молнии. На мгновение я оглох и ослеп, а когда пришел в себя, дерево уже пылало как факел. Дождь не был помехой пламени, перекинувшемуся на новые деревья и гнезда. Ободравшись до крови, я сполз на землю и бросился в лес.

Очнулся я на рассвете в глухой чаще. Похоже, я запнулся и врезался в дерево — голова трещала, как после хорошего удара дубиной. Это длительное беспамятство сохранило мне рассудок, ибо ночью я был близок к умопомешательству: мне казалось, что Огонь вот-вот сожрет меня. Лесной пожар быстр, коварен и почти не оставляет шансов выжить, он берет в кольцо или душит дымом. В прошлом месяце от него погибла треть наших. Наверное, в этот раз своим везением я был обязан переменившемуся ветру.

Справа раздалось улюлюканье — кто-то собирал стаю. Я попробовал отозваться, но только захрипел и, как издыхающий зверь, пополз в кусты, чтобы оттуда все хорошенько рассмотреть.

На поляне подавала сигналы изрядно подкопченная Пак-рани: обгоревшая юбчонка лохматится на стройных бедрах, вид несчастный. В ответ на ее зов зашевелилась трава, и во весь свой невеликий рост встал Мёбиус — средних лет мужчина с крепким торсом и хорошо развитыми мускулами. Рот у него по-жабьи простирался до ушей, и глаза тоже были жабьими — выпученными и холодными. Однажды этот мужлан поколотил безобидного Илигри, когда тот неосторожно бросил рядом с ним камень.

Нарисовался долговязый Шерстистый Трот. Издалека было видно его ярко-рыжую шевелюру, бороду до пояса и покрытую огненными зарослями впалую грудь. Если не знать, что нрава Трот весьма мирного, можно поначалу испугаться. Тайком от других Трот боролся с растительностью на худых руках и ногах, но это личное дело каждого, я так считаю. Меня вполне удовлетворяло его умение выслеживать ящериц. Если удавалось, я пристраивался к Троту и уж тогда не ложился спать голодным.

Пакрани одарила пришельцев хмурым взглядом и снова принялась взывать своим нежным, немного испуганным голосом. Ну да, водитель рефрижератора и художник не слишком подходящая для нее компания. Можно подумать, модель — на редкость востребованная профессия в девственном тропическом лесу! Во мне росло раздражение против Пакрани и против судьбы: мне вдруг стало совершенно ясно, что обе меня не любят.

Следующим приплелся маленький лысоватый мужичок по прозвищу Физик — арьергард стаи, как он есть. С тех пор как кувыркнулся с утеса, он припадал на левую ногу и изъяснялся исключительно стихами. При виде него наша красотка сильно переменилась в лице: поэтические таланты Физика действовали на нервы всем без исключения. Я злорадно ухмыльнулся. Врача небось ждет. Что ж, врач — профессия нужная, но ведь он ветеринар, а не фельдшер или, на худой конец, стоматолог. Авторитет у Врача в стае был немереный, что не могло меня не раздражать. Чуть какой смешной порез, зовут его. А он посмотрит с важным видом, будто что-то понимает, и даже не прикасается к ране — боится заразиться. Скажет какую-нибудь глупость типа «Положение серьезное…», и всеобщее восхищение ему гарантировано. Всю жизнь лечил свиней и принимал роды у коров, а теперь прославился!

Только зря они вытягивали шеи и улюлюкали, больше никто не пришел. Придется им довольствоваться дипломированным инженером коммуникационных систем, утратившим профессиональные навыки в связи с форс-мажорными обстоятельствами. Кое-как переставляя ноги, я выбрался на поляну.

…Огонь выгнал нас к скалистой гряде на востоке. Уже давно мы инстинктивно опасались этого места и табуировали даже упоминание о нем. Вот чего боишься, то и случается. Западня была классической. Над лесами еще клубилось едкое дыхание Огня, а впереди поднимались гранитные утесы с черными зевами пещер, откуда доносился звериный рев. Сооружая себе новый наряд из травы, Пакрани тряслась мелкой дрожью. Да мы все были просто больны страхом.

Через пару часов наши новые гнезда были готовы. Один Физик со своей распухшей ногой не смог взобраться на дерево и зачем-то устроился у подножия моего. В стае не приветствовались приступы человеколюбия, но незаметно для Пакрани я притащил ему охапку хвороста. Сам себе при этом удивлялся. Наверное, Физик расположил меня к себе тем, что прекратил наконец плести вирши, заговорил как нормальный человек — пережитый стресс выбил из его башки эту дурь. А может, мне хотелось перед смертью сделать ему приятное. Не жилец он был, это точно. Еще никому не удавалось переночевать на земле.

На новом месте нам было тревожно, поэтому, когда Трот предложил не разбредаться, а всем вместе наловить ящериц в расщелинах скал, все сразу согласились. Трот впереди, за ним я, Пакрани, Мёбиус и Физик — мы шли цепочкой и внезапно обнаружили глухую тропу, ведущую к перевалу. Заросшая травой лента вилась меж каменистых россыпей и валунов, как большая гадюка, и грозила нам неприятностями. Чуть не бегом мы бросились назад.

— А я бы сходил через перевал, — неожиданно сказал Шерстистый Трот, на ходу смешно жестикулируя худыми руками. — Похоже, там долина, а по долинам всегда текут реки. Я уже не могу без рыбы. От кореньев у меня второй день болит живот.

— Чокнулся ты, рыжий… — с осуждением заметила Пакрани. — Рыбы ему, видите ли, захотелось. Лучше бы следил за дыханием. Вон как тяжело дышишь.

— Я жрать хочу! — заорал Трот с такой жуткой гримасой, будто Пакрани уже вырывала из его рук вожделенную рыбину.

Мы все остановились и удивленно воззрились на него. Но он уже утихомирился — сам знал, как безбожно отрицательные эмоции расшатывают нервную систему.

…Наступила ночь. Не глядя на Физика, мы забрались на деревья. Я заткнул уши пучками травы, поджал колени и свернулся в своем довольно уютном гнезде. Взошла луна, похожая на круг сыра. Когда-то, в другой жизни, я любил сыр…

Снизу раздался вопль. Я поплотнее затолкал траву в уши, стиснул голову ладонями. Каждое лето мать возила меня в деревню, и там я от пуза наедался козьего сыра. Крики продолжались… Чтобы представить, что происходит под моим деревом, не нужно было сильно напрягаться. Лучше все же сосредоточиться на воспоминаниях о сыре… Крики переросли в вой. Они были такими отчаянными и жалостными, что я вынул из ушей затычки и решился выглянуть из гнезда.

Прижавшись спиной к стволу, Физик неумело тыкал палкой в грудь двум гиенам, которые наскакивали и пытались дотянуться до его горла. У него и раньше-то не было силенок от недоедания, а сейчас он и вовсе изнемог — истерично выкрикивал какую-то рифмованную чушь и плакал.

Гиены были средних размеров, но скоро здесь будет вся стая, и тогда от человека не останется даже набедренной повязки. С минуту я наблюдал за этой возней, потом, захватив свою тяжелую палку, полез вниз, альтруист чертов…

Было непросто висеть у него над головой, держась руками и ногами за сучковатый ствол, но с первого же удара я раскроил одной из гиен череп. Вторая трусливо убежала в кусты.

— Руку давай! — крикнул я.

Метрах в двух над землей на дереве была развилка. Не знаю, как не вывихнул ему плечо, пока тянул наверх. Почти безжизненное тщедушное тело я перекинул через толстый сук, отдышался и уже потом помог недотепе сесть, свесив ноги. Губы у него тряслись, лицо было совсем белым.

— Ты это… Не свались, горе луковое, — сказал я и полез в свое гнездо.

На следующее утро Пакрани смотрела на меня с опаской, как на душевнобольного. А во мне ночная битва — будь она неладна — что-то расшевелила. Весь день я гнал от себя новые чувства и мысли, мучился, но под вечер, умирая от тревоги, предложил Троту:

— Ну, что, Человек Огня, идешь со мной?

Вернулся я через три дня. Был предзакатный час. Пакрани с Мёбиусом сидели у песчаного бугра, заросшего травой. Мёбиус, соблюдая этикет, держался от девчонки на расстоянии. Еще бы, она крепко сжимала в руке каменный нож.

— Где Физик? — вместо приветствия спросил я.

— Мы вас каждый день ходили встречать, — хриплым голосом сказал Мёбиус.

— Где Физик?!

Они уставились в землю. В груди у меня заныло. Мёбиус отрезал, разинув жабий рот:

— Мы ему не няньки!

— Тебе нужно было только подсадить его… только подсадить на мое дерево… Я же просил!

— А не надо меня просить, у меня и без того полно забот! Обо мне небось никто не побеспокоится!

— Правда, правда… — поддержала его Пакрани, зябко поводя плечами. — И не надо так нервничать.

— Ну ты и сволочь, Амебиус… — Мне не хватало слов, и я поднес к его роже свой внушительный кулак. Задумчиво оглядев его, Мёбиус отвернулся. — Чего еще ожидать от жабы…

— От какой это жабы? — смиренно сказал он в пустоту.

— Даже обезьяны отбиваются все вместе. Стаей!

Пакрани возмутилась:

— Но мы не обезьяны!.

— Да, мы хуже. — Сплюнув, я сел на траву.

Солнце над горами краснело, будто вбирало обратно дневной жар. Горьковатый ветер, прилетавший с пепелища, взметал в небо редкие хлопья сажи. Где-то в ветвях высоченных сосен у нас над головами перекликались две птицы — самец подыскивал себе подружку, жил в свое удовольствие, зараза…

— Почему ты один? — буркнул Мёбиус. — Где Трот?

— В пропасть сорвался, — угрюмо ответил я. Пакрани взвизгнула и закрыла лицо руками. — Там дорога — лучше не бывает. Нет, его понесло за ящерицей прямо на повороте!

— Он был неосторожен, — подняла голову Пакрани… Это было в лучших традициях стаи — найти объяснение и сразу успокоиться. Уж мы-то будем осторожны, с нами такое не произойдет…

— Неосторожен был, — как эхо, повторил Мёбиус, — и неудачлив. Не повезло. Ну, что там, в долине?

— Поселение там. Крепкие фермерские хозяйства. Кажется, это называется «община».

Воцарилось ошеломленное молчание. Мне самому поначалу было нехорошо от таких новостей.

— Они курят.

— Сигары? — быстро уточнил Мёбиус.

— Табак в трубках.

Он шумно выдохнул, словно выпустил из легких клуб дыма, и кивнул:

— Да, в этих широтах вполне может произрастать табак, если за ним хорошенько ухаживать…

— Сумасшедшие… — пролепетала Пакрани. — Никотин!

— Еще у них есть водяная мельница. Мы с Тротом помогли им притащить новый камень для жернова. Они нас угостили хлебом.

— Какое безрассудство… Вы могли надорваться. — Пакрани так таращила глаза, что стала похожа на Мёбиуса.

— А вечером, после работы, они ходят по улицам в красивых нарядах. Обнявшись или взяв друг друга за руки. Смеются, пьют вино… — Я прикрыл глаза. — И целуют своих женщин…

Пакрани тронула мой локоть. Кончик ее хорошенького носа от страха совсем побелел.

— Ты хочешь сказать… ты намекаешь… Неужели у них есть… дети? — От моего легкого кивка у них обоих вытянулись лица. — Как вспомню этот кошмар… Но ведь это ужасно!

— Пасут скот.

— Э-э-э… смело, — протянул Мёбиус, рассматривая свои кулачищи.

— Пашут землю. Пекут хлеб. Моются в бане. Ловят рыбу. Катаются на лодках, украшенных горящими фонариками. — Я говорил первое, что приходило в голову.

— Аккумуляторы? — уточнил Мёбиус.

— Да нет. Какие-то светляки в прозрачных пластмассовых баночках.

Он удивленно хмыкнул.

— Остроумно… И безопасно.

— Есть у них кладбище? — допытывалась Пакрани.

— Мы спрашивали. Бывают несчастные случаи, болезни. А вообще, говорят, у нас здесь такая вода хорошая, родники бьют из-под земли сладкие, чистые… Через то и живем долго.

Пакрани ахнула, пронзенная догадкой. До женщин все доходит позднее. Мёбиус уже давно допер, набычился и башку руками обхватил.

— Они не знают! Боже мой… Но ведь это несправедливо, неправильно! — По мере того как работала ее мысль, лицо у нее мрачнело, а взор преисполнялся решимости. Я с удовольствием заткнул бы ей рот. — Мы должны рассказать, предостеречь. Надо открыть им глаза. В конце концов это наш долг!

Даже не ожидал от модели таких слов, про долг. Мёбиус тоже без колебаний кивнул. Я поднялся.

— Пойду насобираю еще веток. Надо гнездо подправить. А то вдруг — леопард.

Они не услышали в моем голосе иронии, заозирались по сторонам.

— Тьфу ты! К ночи! Вот язык без костей… — забормотал Мёбиус.

Мы проводили Пакрани к ее дереву. Это была наша единственная привилегия в стае — стоять и смотреть, как женщины забираются в свои жилища. Пакрани взлетела наверх проворно, как белка, и было уже довольно темно, но дальнобойщик, забыв про опасности, еще долго ворочался и шумно дышал в своем гнезде.

Я тоже не мог заснуть, меня терзали воспоминания. Они были яркими, объемными, просто стереоскопическими. И неудивительно. Ведь не только я — никто не мог стереть их из памяти. Мы никогда ничего не забывали, ибо не старели.

Все начиналось просто отлично. Ученые объявили о величайшей победе современной науки, об открытии средства для уничтожения маленького вредоносного гена старости. Господи, как хорошо я помню те дни… праздничные шествия, карнавалы и — немыслимо — выражение поистине всенародной любви к правительству… Даже референдум не понадобился, потому что не нашлось ни одного дурачка, который захотел бы отказаться от такого восхитительного и бесплатного подарка. Ни одного голоса против.

На удивление оперативно сработали люди в погонах: опылили планету крошечными сверхактивными частицами, незаметно и безболезненно пожравшими гены старения в наших несовершенных телах. Кто в те дни не боготворил само это словосочетание — «космическая авиация»? Кто не выходил по вечерам на улицу и, радуясь, как ребенок, не тыкал пальцем в небо, вообразив, что видит следы ее деятельности?

Народ валом повалил в больницы, каждый хотел убедиться, что чудесным образом исцелился от старости. Вместе со всеми я пролил слезы умиления на маленький желтый кусочек картона — результат анализа, официально подтверждающий мое право на бессмертие. Больше меня за меня радовалась только мать.

Всеобщее ликование, энтузиазм, эйфория… Прогресс ринулся вперед, как жеребец, сорвавшийся с привязи — ведь смерть из-за старости больше не останавливала полет мысли, процесс творчества. Открытия посыпались одно за другим: вечный двигатель, принципиально новый вид энергии, вакцины от неизлечимых болезней и еще сотни и сотни других. Мы с матерью уставали торжествовать, знакомясь с новостями.

И вдруг все переменилось. Человечество неожиданно осознало, какой драгоценный сосуд держит в руках. Начался лечебный бум. Все озаботились своим здоровьем. Реклама фармакологических препаратов, предметов гигиены и лечебных процедур вытеснила все остальное. Говорить при встрече с друзьями о чем-то ином, кроме здоровья, стало неприличным. А опасности подстерегали на каждом шагу. Прежде всего очень опасно было плавать на кораблях, летать самолетами, ездить на поездах, автомобилях, мотоциклах, велосипедах — человечество незамедлительно отказалось от всех видов транспорта. Водители тоже люди, и они тоже боялись. На улицах стало тихо. Опустели шоссе, дороги, перекрестки. Дети играли в песочницах с серьезностью старичков. Мы ходили, внимательно глядя себе под ноги, или передвигались короткими перебежками.

Каждый мой день превратился в кошмар. Можно лечь и не проснуться: пожар, землетрясение, наводнение, теракт, дом рухнет, батареи перемерзнут. Секс — вообще ужас: инфекции, роды, дети. Какое же в этом удовольствие? Бреясь, можно порезаться. Электроприборы в любой момент могут ударить током. В воде полно микробов и вредных примесей. Есть тоже вредно — кто знает, какой туда напихали дряни, кроме того, можно подавиться. На лифте ездить нельзя — вдруг оборвется трос? А если застрянешь, то получишь инфаркт или инсульт. Тем же грозит хождение по лестницам на верхние этажи. В подъезде подстерегают бандиты, на улице — гололед, кирпич с крыши, пьяный водитель, толпа, начиненная вирусами.

«Будь осторожен, сынок, смотри себе под ноги», — просила меня мать, провожая на работу.

«Вы приобрели новое лекарство от простуды? — вопрошал рекламный плакат на улице. — Не забывайте, чем вы рискуете!»

«Остерегайтесь прикосновений посторонних людей! — орали в мегафоны добровольцы из Общества борьбы с инфекциями. — Они могут быть не привиты от…» Следовал перечень.

«Осторожность, осторожность и еще раз осторожность!» — предупреждали меня со всех сторон с утра до ночи и с ночи до утра.

Разве мы не слышали этого раньше? О, сейчас эти слова приобрели для нас особый, сакральный, священный, таинственный смысл — ибо что может быть дороже твоего собственного бессмертия?

Так человечество привыкало к мысли, как вредно жить. И все рухнуло в одночасье: не стало ни работы, ни транспорта, ни увеселений. Мы слонялись по улицам — толпы зомбированных своим бессмертием полудурков в респираторах, резиновых перчатках и защитных костюмах. Никто никому не препятствовал, никто ни на кого не нападал и не защищался — ведь существовала обоюдная опасность получить травму и погибнуть. Мы просто брали на складах и в магазинах еду, а когда она иссякла и на улицах появились первые трупы, начался отток горожан в пригороды. Мы все шли в одном направлении — на юг, где нет зимы, а еда растет на деревьях и пальмах. Там же только протяни руку, твердили все вокруг, и ты сыт.

Однажды моя мать взбунтовалась и осталась у мелководного озера в вытоптанных беженцами степях, где подчистую съели птиц, змей и ящериц. Из озера можно было выловить только крошечных моллюсков, но она удовлетворилась этим малым. Я умолял ее идти со мной дальше, но она сказала, что ей надоело бежать незнамо куда и что покой дороже. Ее слова показались мне тогда лишенными смысла. Так я потерял ее и через сотню лет оказался здесь, в тропиках. Наша огромная стая, насчитывающая, по моим наблюдениям, около тридцати тысяч человек, постепенно рассеялась по лесам, многие погибли у меня на глазах.

Сто лет я не старею, наоборот, в моем организме происходят благотворные мутации, и клетки перманентно омолаживаются. То же происходит и с другими. Дети, рожденные до наступления Эры Бессмертия, выросли. На вид им лет двадцать — вот Пакрани, например. А остальные… остальные все в том же возрасте, мне по-прежнему тридцать пять. Но в эти дни я понял, как сильно я устал. Устал бояться. Я устал еще пятьдесят лет назад. Или даже сто. Так хочется увидеть мать… И поесть сыра.

Поэтому завтра я не буду перечить Пакрани и Мёбиусу, чтобы они не заподозрили, что я что-то задумал. Мы вместе пойдем через перевал. Но на повороте, где дорога внезапно обрывается под ногами, я сделаю шаг в сторону, не предупредив их. А когда они рухнут в пропасть, жалко и трусливо вопя во весь голос, я заткну уши руками. И даже не посмотрю вниз. Я не дам им лишить тех людей жизни.

С легким сердцем я спущусь в долину. И буду делать там сотни опасных вещей, могущих убить и отнять у меня бессмертие: целовать женщин, валить деревья, доставать из колодца воду, разводить пчел, пить вино, ловить рыбу, строить дома, греться у костра, растить детей…

Мать сказала, что никогда, никогда не уйдет с того места — чтобы я мог найти ее, когда захочу. А она будет ждать. Потому что я самое дорогое, что у нее есть. Решено: однажды я вернусь и наконец скажу ей, как я ее люблю. Я сделаю это, клянусь.

И надо будет подумать, как защитить их от внешних воздействий. Может быть, придется завалить вход в долину. Или попробовать приучить их к мысли, что бессмертие возможно. Как же иначе им справиться с этой страшной вестью?

…Мое гнездо раскачивается на ветру. Снова идет дождь. Я слушаю его размеренное бормотанье и думаю ночь напролет, хватит ли у меня сил молча шагнуть в сторону на повороте…

ИГОРЬ ПРОНИН Консервы

Андрей

…С каждым годом становилось только хуже, жизнь действительно превращалась в ад — я не преувеличиваю. Последнего друга потерял в восьмом классе — он растворился в окружающем меня быдле. Оказался таким же, как все. Я понял: некоторые люди выглядят иначе только потому, что среда не принимает их, отталкивает. Они страдают, все эти дохлые пацаны, некрасивые девчонки, и кажется, что они другие, умнее и чище. Но приходит срок, и выясняется, что твой друг, тот, с кем когда-то собирался удрать в Америку, может залпом выпить полбутылки водки. Какой престиж! Все зовут в компанию. И конец дружбе, ты становишься ему неинтересен. Я хотел разбить Димке морду, просто так, на прощание, но раздумал. Он и этого недостоин. Все оказалось ложью: и книги, и разговоры наши, и даже мечты.

Одиночество. В школе я просто отбывал номер, благо был слишком крупным, чтобы ко мне часто приставали. Потом возвращался домой, обедал и читал что-нибудь до вечера, а перед приходом домашних уходил бродить в лес. Невыносимо стало слушать их разговоры, их бестолково бормочущее радио на кухне, их идиотический телевизор. Раньше я мог и при родителях забиться в угол, уткнуться в книгу, а потом все чаще стал задумываться: неужели этот обрюзгший тупой мужик — мой отец? Хорошо еще если трезвый, тогда пожрет, чавкая, и уткнется в телевизор. А если напьется… Я подумывал его убить как-то раз, всерьез подумывал чуточку подтолкнуть, когда он в трусах, задницу почесывая, на балконе курит. Но заставил себя взглянуть на вещи спокойно: деньги-то приносил в основном он.

Кроме того, остаться наедине с толстой дурой в бигудях, которую меня приучили называть мамой, — перспектива тоже не из радужных. Книги, редкие хорошие фильмы… Как часто там натыкаешься на образы матерей. Достойные, мудрые, любящие, всегда аккуратно одетые. Ложь! Классе в шестом я специально выслеживал матерей своих одноклассников, по списку. Среди них были моложе моей, красивее моей, даже попадались умнее. Или нет: хитрее. Всего лишь хитрее, пронырливее, энергичнее, а по сути — все та же тупая ограниченность, готовность день за днем спускать в унитаз отпущенное им время.

И вот, глядя на это существо в драном халате, пердящее под телевизор, думая, что ее никто не слышит, я решил оставить отцу жизнь. Недолго оставалось терпеть. Года через два я впервые послал его ко всем чертям, когда он снова стал меня жизни учить, ну и пришлось постоять за себя. Сильно я старался не бить, так, больше отталкивал. Отец быстро устал, ушел к себе и орал оттуда матом всю ночь. Зато эта шавка прибегала, что-то поддакивала, да я не обращал внимания. Ненавижу мат. И с Димкой окончательно расстался, когда он стал материться.

Потом я врезал себе замок, ну и еще одно дело провернул. Пьяные скоты, которых каждый вечер полно возле метро — я давно на них поглядывал. В общем, превозмогая почти физическую боль от «музыки», что неслась от ларька с дисками, я купил водки и познакомился с одним таким. Проблем почти не было: он не замечал, как я выплескиваю гадость на землю, а когда уроду приспичило отлить, я его в кустах немного обработал. Несильно — только чтобы лежал смирно. Мне повезло, денег оказалось довольно много. Я купил магнитолу и хорошие наушники… И то и другое давно выкинул, конечно, обзавелся со временем приличной аппаратурой.

Музыка — кто ее сочинил? Детские мечты я давно оставил, Америка — такая же помойка, как и Рашка, только вместо «Руки Вверх!» тамошнее быдло тащится от Бритни Спирс. Но кто сочинил настоящую музыку? Откуда среди населяющих нашу землю уродов берутся настоящие, стоящие чего-то люди? Я читал биографии музыкантов, писателей и чуть не плакал: водка и наркотики, наркотики и водка. Еще самки, тупые в своей самодовольности. Зачем эти люди губили себя? Больше всего это походило на самоубийство. Жизнь как самоубийство. Я даже пробовал сам пить, однажды приобрел хорошего коньяка и вылакал едва ли не всю бутылку, но стало противно.

Со школой я простился под те же «Руки Вверх!». Едва включили эту мерзость, как все, толкаясь, кинулись отплясывать, и я не выдержал. Распихал плечами полупьяных «дежурных», каких-то тупарей с прежних выпусков, выбил окно в туалете на втором этаже — и все, гуд бай. Больше ни разу даже не поздоровался ни с кем, ни с одноклассниками, ни с учителями. И на какое-то время жить стало легче — так мне казалось.

В институт я так и не стал поступать. Поехал было в один, но, толкаясь перед стендами с информацией, почувствовал тошноту. То же самое быдло, то же самое… Плюнул и вернулся домой. В результате устроился охранником в один магазинчик с тряпьем, благо росту во мне два с лишним метра и вес соответствующий. Зарплата небольшая, но есть приработки, а иногда я «крышую» какого-нибудь придурка, провожаю пьяного домой. Я не пью и не курю, мне не нужны наркотики, я не хочу потеть вместе с уродами на пляжах, что на наших, что на турецких, я не люблю жрать в ресторанах всякую падаль, приготовленную грязными руками, я физически не могу находиться в толпе и хорошие фильмы покупаю на БУО очень редко, потому что мало хороших. Я даже не хочу машину — в этом-то городе? Я хожу на работу пешком. Мне не нужно много денег, потому что я не такой, как все.

Конечно, кое-какие бытовые проблемы остались — отдельное жилье, например. Но не они меня мучили. Я не знал, как жить дальше, что делать. Мелкие заботы: купить еды, подработать, откосить от армии. Они возникают постоянно, они сжигают мою жизнь, мое время. Зачем я живу? Как мне выбраться окончательно из этого дерьма, как спастись? Я не спал ночами, разные мысли лезли в голову. Уехать в Сибирь, поселиться лесу? Или все-таки в Америку, попробовать «сорвать куш»? Тогда затвориться в особняке… А зачем? Всегда этот страшный вопрос: зачем?

И еще женщины. Без них трудно, с ними противно. Так я познакомился с Лиззи, точнее, это она ко мне прилипла на улице. Поначалу она показалась мне обычной дрянью…

Лиззи

…Андрей себя повел со мной, как полная скотина. Вообразил себя Аполлоном, такое часто с высокими парнями бывает. Никак не получалось нормально заговорить, наконец он даже предложил мне отсосать в подъезде и проваливать. Я подумала, что Глэнор, наверное, что-то перепутал.

— Ты слышишь меня, баран?! Мне поговорить с тобой надо.

— О чем, девушка? — скривился весь, будто я его насиловала. — Или вы иеговистка к тому же?

— На лавочку хотя бы мы можем присесть? Это важно. Неужели тебе даже не интересно, откуда я знаю твои имя, фамилию и адрес?

Чуть ли не со стоном, он со мной все-таки пошел. Я села, а этот подонок посмотрел на лавку и ногу на нее поставил. Типа грязно. Урод. Я достала сигарету, чтобы хоть немного успокоиться, ну и прикурила, конечно, сама.

— Андрей, меня просили найти тебя и поговорить. Мне сказали, что ты… не такой, как все. — Я, конечно, готовилась к разговору, но не ожидала встретить такого мерзавца, сбилась. — Ты когда-нибудь замечал, что окружающие… не понимают тебя? Что они сами по себе, а ты — сам по себе?

— Как же, как же, — кивает. — Каждый день замечаю, что я какой-то особенный. Не успею на улицу выйти — тут же иеговистка с бешенством матки за руки хватает.

— Я же серьезно, идиот! Дело в том, что ты действительно другой. И есть еще такие же, как ты, одного с тобой племени, понимаешь? Они ищут тебя, хотят, чтобы ты все вспомнил. Хотят вернуть тебе настоящую жизнь, свободу.

Почему Глэнор послал меня, а не Чака? Глупость какая-то, сижу и краснею. Андрей прошелся вокруг лавочки, напел что-то по-английски, покашлял — якобы дымом поперхнулся.

— Так-так, — говорит, снова передо мной останавливаясь. — Продолжайте нести чушь, девушка, у вас еще две минуты.

— Меня зовут Лиззи. Это не по паспорту, но… В общем, меня зовут Лиззи. А тебя — Андрей, но у нас есть и другие имена, настоящие. Мы их забыли, когда попали сюда. Те, кто заставил нас здесь жить, позаботились, чтобы мы все забыли.

— Но ты — вспомнила? — хмыкнул Андрей. — Молодец! Пять баллов и люкс в Кащенко!

— Дурак. Я ничего не помню, как и ты. Но понемногу, кое-что… Ты потом поймешь, о чем речь. Месяц назад ко мне подошел один парень, вот как я сейчас к тебе. Его зовут Чак. Он рассказал мне, кто я такая. Я, конечно, не поверила… А потом пообщалась с теми, кто его послал, и поняла, что все это — правда. У нас украли нашу настоящую жизнь, Андрей! Мы другие, и поэтому нам так плохо здесь.

— Мы — другие? — он довольно-таки по-скотски меня оглядел. — Я бы даже сказал, мы разные. Но ладно… С кем же это ты пообщалась так сладко, крошка, что во все поверила?

— Вот.

Я отдала ему нэйламор. Сразу легче стало: все, миссия выполнена. Теперь домой, рюмочку ликера и в ванну.

— Постой! Это что за пудреница?

— Открой — увидишь! — Я даже не обернулась. — Пока!

Так мы и расстались. Я знала, что нэйламор его впечатлит, сама чуть с ума не сошла, когда увидела. Он действительно похож на пудреницу, но на самом деле это видеотелефон. То есть нет, на самом деле это, конечно, нэйламор, но Чак называет его видеотелефоном. Я сутки не вылезала из комнаты, когда Глэиор, а потом и Мастиж со мной разговаривали, показывали далекие миры. Я сразу поверила. А вот Чак — он не такой, он поверил, только когда с нэйламором забрался в какой-то подвал, где стены чуть ли не из свинца, а нэйламор все равно работал. Чак умный, и Глэнор говорит, это потому, что Чак больше нашего помнит.

А я лежала под одеялом и слушала, слушала… Глэнор показывал мне наш дом, нашу планету. Это прекрасный мир, там высокие горы с водопадами, дома, словно сказочные замки, моря с рыбами, похожими на дельфинов, но гораздо умнее. Там мы жили когда-то: Глэнор и Мастиж, я, Чак, Ленка и даже этот вот урод Андрей. Мы были другими, я видела, как выглядели наши настоящие тела.

К этому было труднее всего привыкнуть. Я не считаю себя такой уж красавицей, просто парни липнут. И привыкла: две ноги, две руки, глаза, волосы… Я даже испугалась сначала. Нет, настоящее тело не показалось мне отвратительным, так же, как не кажутся противными кошечки, например, или лошади. Но по-настоящему приняла его только, когда увидела то море с дельфинами. С этим телом можно плавать так, как людям и не снилось. И еще можно прыгать — так далеко, что это похоже на полет. Это красивое тело, сильное. Я не стала спрашивать, но мне показалось, что любят они… То есть мы любим друг друга совсем не так, как люди. Гораздо красивее.

У людей это глупо и нехорошо, грязно. Когда идешь по городу, и все на тебя смотрят и думают, как бы побыстрее всунуть, поерзать и пойти друзьям рассказать, — это не любовь. А по-настоящему все только в книжках, но это ведь ложь, такое простое воспоминание о настоящем. Случайное воспоминание таких же, как мы… Потом с Андреем много говорили об этом, он оказался не таким уж гадом. Вообще, постепенно, когда начали вспоминать, когда свыклись с тем, что наш настоящий дом далеко в космосе, мы все сильно изменились.

И даже по улицам стало не так противно ходить. Жаль их всех, несчастных, недоделанные они. Люди… Особенно маму жалко. Но ей не помочь, она человек. Поэтому и такая несчастная, не видит жизни без мужиков. Ладно, про это можно больше не думать, теперь у меня другая семья. Мы договорились, что, когда освободимся, первое время будем помогать друг другу. Все-таки Глэнор и Мастиж, хоть и очень хорошие, не так все понимают, как мы. Хмоллы заперли их здесь, на Земле, но не изменили до конца, потому что хотят отыскать корабль.

Глэнор и Мастиж прилетели сюда на корабле сами. Они искали эту планету-тюрьму, их шестеро было в экипаже. И случилась авария, их корабль, похожий действительно на летающую тарелку, упал. То есть им удалось его кое-как посадить, но что-то сломалось. Тогда звездолетчики замаскировали корабль и пошли искать, чем заменить те детали, которые сломались. Они почти успели, но хмоллы нашли эльвейнов — это наш народ — и напали. Четверо погибли в бою, а Глэнора и Мастижа хмоллам удалось захватить.

Но они не выдали места, где находится их корабль, как их ни пытали. Даже сумели выйти на Чака, подсказать ему, где найти нэйламор. А уже Чак пришел ко мне, а потом к Ленке, я — к Андрею. Теперь снова есть шестеро, и можно лететь. Скоро Глэнор и Мастиж сделают вид, что сдались, и в обмен на жизнь отведут хмоллов к кораблю. Хмоллы их не боятся, потому что полностью лишили сил, они это умеют, поганые твари. Хмоллы, кстати, на самом деле выглядят как пауки и ведут себя почти так же Но когда они пойдут к кораблю, то будут в человеческом обличье, и тут появимся мы.

Вот будет сюрприз! Уже скоро. Чак сказал, что добудет пистолет, но только один, а нам с Ленкой сделает арбалеты. Я все-таки больше надеюсь на Андрея, он очень сильный.

Ленка

Я учусь на пилота-вычислителя. Честно говоря, это самое трудное. Вот Андрею повезло, он отвечает за энергетику корабля: надо просто выучить схему всех этих аккумуляторов-генераторов и следить за нагрузкой. Чак — навигатор, ему будет помогать Мастиж, который когда-то давно тоже был навигатором. Лиззи сядет в кресло обычного пилота только на время, и ее будет дублировать Глэнор, командир. Она поднимет корабль, выведет в космос, и, как только мы удалимся от планеты, наступит моя очередь.

Я ничего не понимаю… Хорошо еще, Чак мне кое-что объяснил. Он сказал, что в принципе все просто. Есть расстояние, время и скорость, как в задачке про паровозы. Чтобы не лететь до звезд тысячи лет, нужно уменьшить время. Люди умеют это делать, только увеличивая скорость, а эльвейны, хмоллы и другие расы давно научились именно уменьшать время, тогда скорость сама растет. А время уменьшают как-то через массу, которая то же самое, что энергия, вот как-то так. Мое дело — управлять с помощью этой энергии временем и следить, чтобы… Чтобы цифры на приборах не выходили за некоторые пределы, вот. Ничего не понимаю.

Глэнор говорит, что это не страшно, что у меня будет еще достаточно времени все понять. Потом, дома. А пока нужно только запомнить приборы и значки на них. У нас один нэйламор на всех, мы обмениваемся, и я запоминаю, зарисовываю вид этих приборов, зазубриваю числа… Нам нужно будет трижды войти в «режим дальнего полета», так безопаснее. Это потому, что придется огибать звезды, у них большая масса. Был бы опытный пилот-вычислитель — хватило бы одного «прыжка», но опытный погиб. Я так ненавижу хмоллов… Обязательно выучусь всему и пойду с ними воевать, Глэнор говорит, что теперь война неизбежна. Эльвейны нашли наконец эту планету-тюрьму, теперь хмоллам не отвертеться. Здесь еще есть наши соплеменники, которые тоже томятся в чужом теле, их нужно освободить.

А вообще Земля населена полуразумной расой. Я всегда это знала, мы все знали. С тех пор как Глэнор и Мастиж начали говорить с нами, у всех появились какие-то видения. Это возвращается память. У меня лучше всех получается: я даже знаю, что у меня был любимый. Только никак не могу увидеть лицо, не получается… Дома, на Эльве, нас вылечат, вернут тела и память. И больше мы никогда не будем страдать здесь, среди людей. Об этом приятно думать.

Вчера в метро два придурка смеялись, думали, я не замечаю. Прыщи, да, по всему лицу. Знали бы, уроды, что если бы я начала смеяться, то просто не смогла бы уже остановиться. Видели бы свои несчастные тела со стороны, а еще слышали бы себя. Ведь зоопарк какой-то! В самом деле: мы будто были заперты в клетке с обезьянами. Или с крысами. И я их ненавидела, а теперь мне просто смешно. Теперь я ненавижу хмоллов.

Когда пришел тот день, точнее, ночь, я уже немного научилась стрелять из арбалета. Только перезаряжать его очень долго, конечно, и в полумраке трудно увидеть цель. Но Глэнор сказал, что они включат габаритные огни на корабле. Ведь на самом деле корабль стоит на виду, в парке, но там включены специальные защитные генераторы, и его не видно. Лиззи — почему ей нравится себя так называть? — тоже пробовала стрелять, но сказала, что у нее ничего не получилось. Зато Чак принес не только пистолет, но и такую трубку специальную, из нее можно выстрелить всего один раз. Глэнор на последней связи сказал, что хмоллов будет трое или четверо. Я была уверена, что мы справимся. У Андрея есть нунчаки, он ими очень здорово дерется.

Мы уже давно знали, где находится корабль, так что и в темноте легко нашли дорогу. Спрятались за деревьями так, как учил Глэнор. Я оказалась за толстой старой березой, гладила ее на прощание. Ведь природа ни в чем не виновата, вся гадость от людей. А природы земной мне будет не хватать, особенно русской. Я даже немного поплакала, пока никто не видел. А потом услышала шаги.

Они подошли со стороны аллеи, от асфальтовой дорожки. Хмоллов оказалось всего трое, а Глэнора и Мастижа мы уже видели в человеческом обличье. Два старых тощих мужика, хмоллы специально так сделали, чтобы легче было справиться, если что. Зато сами-то все здоровенные, широкоплечие, и руки в карманах — там оружие, очень опасное. Глэнору и Мастижу повезло: те кристаллы, с помощью которых их изменили, один из хмоллов несет с собой, чтобы в своем настоящем виде эльвейны смогли проникнуть в корабль. А нам придется оставаться людьми до самой Эльвы…

Как они преобразились, я не видела, все произошло в тени от деревьев. Но когда габаритные огни вспыхнули и корабль оказался на полянке, стало светло. Красивые тела у эльвейнов, сильные, вот только очень непривычные… Я даже вздрогнула, когда впервые увидела их перед собой, а не по нэйламору. Чуть не прозевала счет: Глэнор сказал, что как огни загорятся, надо сосчитать до пяти и начинать.

Первым выстрелил Чак и сразу попал в одного хмолла, тот вскрикнул и упал. Мимо меня промчался Андрей, в одной руке нунчаки, в другой — та трубка. Я тоже выстрелила, но промахнулась, едва не зацепила Глэнора. Эльвейны не могли нам помочь, они были лишены сил. Чак выстрелил еще два раза, повалил второго врага, а на третьего налетел Андрей и сразу ударил нунчаками по руке, в которой тот держал свое оружие. Но хмолл успел все-таки выпустить красный луч и случайно ожег руку Лиззи — она так и не выпустила стрелу, решила подбежать ближе.

Потом Андрей выстрелил из своей трубки хмоллу прямо в голову, а Чак дострелял все патроны в других двоих. Я так ничем и не помогла, только Лиззи руку перевязала. Глэнор заговорил, приказал подтащить к нему одного из убитых. Он достал у него из кармана кристаллы, и они с Мастижем смогли двигаться. Первым делом они забрали у хмоллов оружие, конечно.

Нужно было торопиться — враги могли держать поблизости еще нескольких бойцов. Глэнор открыл люк в корабль, и мы по одному забрались туда. Лиззи все плакала, но Мастиж сказал, что скоро ей будет не больно, что все обойдется. Внутри оказалось очень тесно, тем более что наши друзья сразу сели в специальные кресла, а нас попросили пока собраться в нижнем помещении, маленьком и холодном.

Лиззи как-то вдруг перестала плакать, и я хотела ее спросить, как дела. И поняла, что не могу разговаривать и двигаться — тоже. Корабль задрожал: мы, наверное, взлетели.

Чак

Я остался один. Лежу, разглядываю стену, потому что не могу отвернуться. Первой сожрали Лиззи, я чувствовал, как на меня брызнула ее кровь. Теплая кровь, это даже приятно было — тут довольно холодно. Лиззи не кричала, и я не знаю, чувствовала ли она боль. Я ничего не мог понять, и Ленка тоже: хлопала глазами и смотрела то на меня, то на эльвейыов. А они жрали Лиззи. С нами не разговаривали, вообще ни звука не произнесли. Потом ушли наверх.

Мы лежали, переглядывались, больше ничего не могли сделать — ни пошевелиться, ни заговорить. За моей спиной часто дышал Андрей, он, наверное, не видел, что случилось с Лиззи. Так прошло много времени, сколько — я не знаю. Голода я не чувствовал, холода вообще-то тоже. Или, точнее, я не мерз. Иногда чуть мутило — наверное, корабль двигался. Но ни перегрузок, ни невесомости, ничего такого я не чувствовал. Мощная техника, я верю, что эльвейны действительно умеют летать к звездам. А мы, может быть, первые люди, участвующие в таком путешествии. Или не первые…

Потом сожрали Ленку. Потом почему-то Андрея, этого я не видел, только слышал. А теперь я остался один. Пробовал надеяться, что меня в качестве какого-нибудь опытного образца привезут на Эльву, но не получилось. Почему в качестве продуктов на время полета выбрали именно нас, а не мороженое мясо, например, не знаю. Может быть, им нравится свежатинка. А может быть, просто так вышло, все равно ведь кто-то должен был помочь им справиться с хмоллами.

Мне уже ничего не интересно. Вот только надо бы сейчас, напоследок, о чем-то важном подумать, а я не знаю, о чем.

Я не знаю, о чем…

ИГОРЬ ОГАЙ Письмо с земли

«Динь-дон» — сказал терминал.

Помедлил секунду и пропел снова: «Динь-дон, динь-дон»…

Мелодичный переливчатый звук, слишком непохожий на сигнал подъема. Антон заворочался на койке и сквозь сон попытался опознать сигнал. Внутренний вызов? Разрешение войти в каюту? Извещение сервисного автомата?..

Черт!..

От неожиданной догадки он даже сел и открыл глаза. Письмо. Ох, нечасто этот сигнал раздавался в его каюте! Настолько нечасто, что Антон уже стал забывать, как он звучит.

«Динь-дон» — настаивал терминал.

Надо же, не просто письмо, а срочное с уведомлением.

— Ну иду, иду… — проворчал Антон, сбросив ноги с койки. Бог знает почему за нарочито безразличным тоном он пытался скрыть охватившее его нетерпение. От кого здесь что-то скрывать? Пусть крохотная, но одноместная каюта стала его маленькой привилегией после того, как он по собственной воле продлил контракт на два года. Между прочим, единственный из бойцов. Кроме него, одноместные каюты были у командира блок-базы и у капитана Хафта — даже младший командный состав селился по двое. А уж простые контрактники-первосрочники и вовсе обитали в кубрике.

Антон чинно уселся перед крохотным, как и все остальное в этой каютке, терминалом и нажал нужную кнопку. Терминал булькнул напоследок о том, что уведомление о прочтении отправлено, и выложил текст на экранчик.

«Здравствуй, сынок…»

Антон приподнял брови и почесал затылок. Перечитал на всякий случай еще раз:

«Здравствуй, сынок.

Наконец-то выдалась свободная минутка, и решила снова написать тебе. Что же ты не отвечаешь на мои письма? Понимаю, что ты, наверное, все время занят на службе, неусыпно бдишь, охраняя нашу Землю, но прошу тебя, черкни хоть пару слов в ответ матери. Жив-здоров, мол, чего и вам желаю…»

Антон усмехнулся. Все ясно: ошибка адресом. С непонятным самому себе разочарованием он убрал текст с экрана. Давно известно, что ему не от кого ждать писем. И уж тем более он не мог ждать их от матери, которую совершенно не помнил. Только вот зачем об этом лишний раз напоминать?

Напоследок он все же пробежался взглядом по строчке с адресом: «Блок-база №-0456, вторая эскадра, ведущему бойцу Антону Быкову». Адрес был правильный, но все равно это ошибка. Непонятная, досадная, но не более чем ошибка. Кто знает, что происходит с почтой на серверах и ретрансляторах по дороге от Земли до окраинных секторов сферы влияния человечества? Огромные расстояния, невообразимое число помех, программное обеспечение от известного всей галактике монополиста… В общем, понятно.

Ложиться спать на оставшиеся жалкие десять минут до подъема не имело никакого смысла, тем более что настроение упало практически до нуля. Антон хмуро открыл шкафчик с умывальником и принялся за обычную утреннюю работу.

Три дня назад капитан отстранил его от полетов, одновременно решив при этом проблему поощрения за последний патрульный вылет, в котором Антон практически спас двоих ведомых своей группы, и наказания за нарушение приказа, которое позволило ему вывести группу из-под атаки. Сегодня короткий отпуск кончился, и теперь, после дурацкого письма, Антон был этому даже рад. В капсуле перехватчика проще всего забываются мелкие бытовые неурядицы, вроде перепутанных писем и того, что на самом деле, кроме продленного контракта да шапочных знакомств на базе, у тебя больше никого и ничего на всем свете нет…

В столовой он оказался как раз в тот момент, когда по базе прокатился сигнал подъема.

— Антуан, ви сегодня ’ано, — сообщил ему Шарль. — Но для ге’оя базы — лучшие блюда, как всегда…

Он шлепнул перед Антоном меню из трех дежурных утренних блюд и, мурлыкая легкомысленный мотивчик, удалился.

— Не спится вот… — проворчал ему вслед Антон. По его мнению, Шарль был сумасшедшим. Он тоже продлил свой контракт, но при этом не был бойцом, и отдельной каюты ему не досталось. А всем известно: нужно быть сумасшедшим, чтобы продлить свой контракт на этой базе. Конечно, за исключением того случая, когда просто некуда возвращаться… К тому же Шарль знал по именам всех бойцов, даже тех, с кем Антон и виделся-то мельком. Текучка личного состава была достаточно большой, чтобы не стараться заводить долгих знакомств. К тому же запоминать гораздо полезнее не имена, а позывные.

Самые расторопные пилоты появились в столовой, когда Антон первый раз зачерпнул ложкой свою порцию протеинового киселя. В первых рядах прибывших он заметил одного из своих ведомых. И, как обычно, сначала вспомнил позывной Волга, а потом уже имя: Толик.

Толик тоже заметил его и просиял. Антон поморщился. Ведомые у него тоже менялись достаточно часто. Слишком часто, чтобы прикипать душой к каждому. А уж когда салаги-первогодки смотрели на него, открыв рот, изо всех своих силенок стараясь равняться на старшего опытного товарища…

— Привет! — провозгласил Толик, появляясь рядом со своим подносом. Он, конечно, взял у раздаточного прилавка то, что досталось, — выбрать одну из трех разновидностей питательной, но совершенно безвкусной смеси Шарль ему не позволил. — Наконец-то ты выбрался из своей берлоги. Мы уж думали, плесенью там покроешься…

Толик успел поучаствовать в нескольких патрулях и двух перехватах под крылом Антона и считал, что это дает ему право на некоторую фамильярность. Пускай. Максимум через месяц на его место придет другой, и тоже сперва будет заглядывать в рот… Ну а если так случится, что салага выдержит, то, значит, и впрямь имеет право на фамильярности.

— Слыхал? — Толик понизил голос. — Народ поговаривает, что скоро намечается прорыв.

— Нет, — сказал Антон, — не слыхал.

Он пожал плечами. Прорыв так прорыв. Не в первый раз. Видали мы и прорывы, и нашествия, и даже один раз орду, после которой блок-базу пришлось почти отстраивать заново…

— Ну и что?

— Так. Ничего. Интересно. — Толик несколько увял, обнаружив, что его новость не такая уж сногсшибательная. Но тут же оживился вновь: — Просто у нас тут дела странные творятся. Капитан сам не свой ходит.

— Н-да? — скептически протянул Антон и покосился в сторону дверей. Капитан Хафт появился в столовой точно таким же, каким Антон видел его три дня назад. Идеальная выправка, немного снисходительный взгляд и полное ощущение почти абсолютной власти казнить и миловать на данной конкретной блок-базе. Принципу питаться вместе с личным составом, для поднятия боевого духа последнего, он тоже не изменил.

— И что же случилось? — осведомился Антон, чтобы совсем уж не разочаровывать своего ведомого.

— Да понимаешь… Как бы сказать… Ребята странные письма стали получать. За три дня уже четверым пришло. Главное, обратный адрес один и тот же. Какая-то старая дура с самой Земли шлет, и как денег не жалко!..

Ложка Антона вдруг звякнула о край железной тарелки, и он с удивлением посмотрел на свою руку.

— …Каждого, кому шлет, называет сыном! И, представляешь, будто каркает, ведьма! Дюк первым письмо получил. Прочитал перед всеми, ну, естественно, позубоскалил маленько… Ну ты ж Дюка знаешь…

Антон кивнул, хотя Дюка совершенно не знал.

— А потом… У него вылет был в тот день… В общем, он не вернулся. Ушел на двухчасовой патруль и не вернулся. Ведущий, Сеня Звягинцев, говорит, что даже не заметил, как его потерял, просто оглянулся в очередной раз, а позади никого… Потом Коля-гусляр письмо получил. В тот же день, только вечером. Прямо перед вылетом прочитал, дурень. И все, кранты. Угодили в засаду. Отбились удачно, вся группа вернулась… кроме Коли.

— Ясно, — сказал Антон. Рассказ его не впечатлил. База то и дело полнилась слухами и суевериями, которые не успевали приживаться, уходя вместе с людьми. Вероятнее всего, так будет и с этой новой мрачной приметой.

— Где Серго? — спросил он про своего второго ведомого. — С кем летали без меня?

На второй вопрос Толик внимания не обратил вовсе. А на первый… С непонятной злостью он отодвинул в сторону поднос с наполовину полной тарелкой.

— Серго тоже получил письмо от старухи, — проговорил он, — вчера утром. Он даже его читать не стал, сразу уничтожил…

Продолжать Толик не сумел или не захотел. Отвернулся, стараясь скрыть отчаяние, промелькнувшее на его лице.

— Все мы получим свое письмо, правильно, командир? — проговорил он срывающимся голосом. — Каждый в свой срок…

— Отставить, пилот! — веско произнес Антон. Такие переходы от бравады к депрессии тоже были ему знакомы. И если имеешь еще какие-нибудь виды на своего ведомого, то в таких случаях нужно немедленно брать парня за шкирку, встряхивать, возвращать боевой настрой любым способом… Только сейчас почему-то слова застряли в горле. На Серго ведь он тоже имел виды… Но все же три дня назад так обрадовался нежданному отпуску, легко передав уже почти слетанную группу… Кому? Ведь даже не спросил у капитана, кто будет водить его ребят…

Он разжал кулак, и раздавленная пластиковая ложка осыпалась на стол.

Нет. Нельзя прикипать к людям здесь, на самой дальней от Земли блок-базе. Незаменимых нет. Наверняка капитан уже подобрал замену — звено не может вылетать в ограниченном составе. И замена эта будет, во всяком случае, не хуже.

— Отставить… — повторил Антон тише, непонятно кому — Толику или самому себе. Он успел подумать, что, пожалуй, надо добавить что-то еще, но в следующий миг все слова стали совершенно лишними.

База содрогнулась от истошного рева сирены.

Боевая тревога первой степени…

Все бойцы немедленно по машинам…

Странно, но, расшвыривая попавшиеся на пути стулья и столы, Антон не испытывал ничего, кроме облегчения…

Звено замерло на позиции, медленно дрейфуя в пустоте. Они все же пришли вовремя, несмотря на то, что прямо в ангаре Толику пришлось разбить нос для поднятия боевого духа, а новенький кадет — как имя паренька, Антон даже не удосужился узнать — прибыл на старт с почти минутным опозданием.

Три перехватчика в боевом построении, великолепные машины уничтожения — лучшее, что удалось создать Земле для защиты своего подконтрольного пространства. Похожи скорее на атакующего осьминога, нежели на боевые корабли, вот только в щупальца-манипуляторы встроены орудия, способные в несколько залпов освободить Сатурн от пары лишних колец. Переплетение подвижных сочленений, консоли с двигателями, вынесенные на пилонах системы обнаружения, прицеливания, постановки помех… И во все это вплетена капсула с человеком, впряженным в органы управления. Боец не управлял летательным аппаратом — он надевал доспехи рыцаря двадцать третьего столетия, которые дарили ему защиту, скорость и мощь, сравнимую с линкорами времен «Первой волны».

Антон повел плечами, разминая мышцы, — перехватчик распрямил четыре верхних манипулятора, словно тоже потягиваясь. Стволы пушек рыскнули жерлами по верхней полусфере, отыскивая цель, и успокоились, снова заняв положение готовности. Антон усмехнулся. Древний бог-громовержец мог только мечтать о такой силе, и ради этого ощущения, пожалуй, стоит продлить контракт на третий срок.

Впрочем… Удастся ли дослужить второй?

Воспоминание об утреннем письме и рассказе Толика неприятно кольнуло сердце. Усилием воли Антон заставил себя встрепенуться. Что за чушь! Когда это он верил в приметы?.. В капсуле перехватчика можно верить лишь в свои силы и мощь вверенной матчасти, иначе не то что второй, а и первый срок дослужить не успеешь!

Не задумываясь о том, что бравирует словно кадет, только что попавший на базу, Антон, в нарушение всех правил боевого патрулирования, связался с терминалом в своей каюте и перекачал злополучное письмо в память перехватчика.

Первые прочитанные уже строчки он пропустил.

«…А у нас здесь все хорошо. Ты помнишь Андрюшу, твоего двоюродного брата? Он недавно получил очень перспективную работу на верфи. Мы надеемся, что и у него теперь жизнь наладится, как и у тебя…»

Тетка точно сумасшедшая. У Антона никогда не было ни братьев, ни сестер, а считать свою жизнь налаженной мог только сам Антон. Да и то лишь за рюмкой коньяка после отбоя.

«…Вот только погода что-то в последнее время стала портиться. Говорят, глобальные изменения климата, но ведь ты знаешь, у нас все время так говорят, сколько я себя помню. Правда, цветник у тебя под окном весь вымок — все дожди и дожди. А у меня нет сил пересадить туда новые цветы. Скорее бы ты возвращался на Землю, Антошка. Жду не дождусь, а то ведь, не ровен час, убьют тебя, так и не увижу я сына на старости лет…»

— Дьявол, карга старая! — Антон не сразу сообразил, что рявкнул эти слова прямо в интерком.

— Это Волга, не понял тебя, — немедленно отозвался Толик.

Безымянный второй ведомый промолчал. Видать, мандражирует, сопляк. Ничего, если сегодня вернется, появится и у него имя.

— Отставить, звено, — сказал Антон. — Не расслабляться, следить за пространством…

Выполняя собственное распоряжение, он скосил глаза влево, и боевая индикация послушно обозначила на прозрачной полусфере капсулы расположение эскадры. Десять групп выстроились полумесяцем, перекрывая расчетное направление прорыва. Служба раннего предупреждения довольно четко обозначила вектор выхода портала, который сейчас усердно пробивали исчадия иного измерения во Вселенную землян.

Когда-то им это удавалось делать практически безнаказанно. Как варвары-кочевники, чужие появлялись из ниоткуда, нападали на корабли и колонии, после чего бесследно исчезали, иногда прямо на глазах у перепуганных уцелевших. Ценности чужих, естественно, не интересовали, ресурсы и энергия оставались нетронутыми… Только человек терял то, что и делало его человеком, — разум. Чем он служил для чужих — пищей, источником энергии или источником удовольствия — достоверно так и осталось невыясненным. Попытки исследований провалились, на призывы к переговорам враги реагировали неадекватно…

Зато было достоверно установлено, что они весьма адекватно реагируют на залп плазменных батарей линейного корабля. Кроме того, вскоре обнаружилось, что открывать свои порталы чужие могут только в определенных областях пространства, и это открытие разом решило если и не проблему контакта с иным разумом, то по крайней мере проблему пиратских набегов. Четырнадцать блок-баз, раскиданных по дальним секторам, остановили враждебное проникновение и дали время лучшим умам человечества для поиска иного выхода из ситуации. За последние несколько лет не было ни одной удачной попытки прорыва, но чужие не переставали открывать все новые и новые порталы в одних и тех же областях. Видимо, голод был сильнее артиллерии…

В этот раз, правда, у чужих получалось как-то совсем уже неважно. Термин «прорыв» предполагал возможность появления до трех порталов одновременно — сейчас же готовился только один. Причем правый пеленг вектора был перекрыт выстроенным недавно минно-заградительным пространством, напичканным управляемыми минами и автоматическим оружием. Левый пеленг насквозь простреливался орудиями блок-базы, которая в результате последней перестройки была способна подавить даже «орду», не то что какой-то там «прорыв».

А на единственном открытом направлении вовсю порезвятся перехватчики. Конечно, повезет далеко не всем. Кто-то из новичков сгорит в огненной каше, но все же тридцать боевых машин едва ли понесут значительный урон. Антон вдруг с некоторым разочарованием понял, что и схватки-то никакой не получится. Поток чужаков из портала захлебнется в огненном шквале. В лучшем случае им удастся попасть в кого-то шальными ответными выбросами, но на большее давнему противнику сегодня рассчитывать не приходится…

— Внимание ведущим, — раздался голос капитана Хафта на командном канале, — полуминутная готовность… Вперед не лезем, давим с позиций.

Антон дождался своей очереди. Проговорил:

— Десятый здесь, понял тебя, первый…

Заканчивая короткий доклад, он уже видел, как плывет и рвется пространство в фокусе полумесяца встречающих. Антон собрался, сгруппировался, словно приготовившись к прыжку. Перехватчик вздрогнул, подавая энергию на оружие и двигатели, включая системы прицеливания. Машина готовилась повторить и многократно усилить любой порыв хозяина.

— Внимание, портал, — спокойно информировал капитан Хафт. И скомандовал: — Всем группам — огонь по готовности.

Ответный доклад не требовался. Антон сосредоточил взгляд на набухающем нарыве портала — пузыре мутномалинового цвета, — напряг пальцы внутри сенсорных перчаток. Перед глазами вспыхнула прицельная сетка, орудия поймали указанную цель.

В следующий миг нарыв лопнул, и в человеческий космос потек гной…

Боец, который задумывается о том, как именно он управляет своим оружием, не имеет шансов на выживание. Действия должны быть доведены до автоматизма, координация и скорость реакций обязаны превосходить компьютер. Антон не выстрелил — он нанес удар. Сжатыми в кулаки пальцами, одетыми в управляющие консоли ногами, всем корпусом… И перехватчик послушно изрыгнул залп из восьми стволов.

Индикатор запаса энергии дернулся вниз, столбик температуры орудий подскочил вверх.

— Звено — залп! — скомандовал Антон. — Следить за перегревом…

Краем глаза он успел отметить, что выстрел Толика слился в единый жгут из восьми огненных плетей, а у второго безымянного ведомого вместо залпа получилась разрозненная серия выстрелов из разных стволов. Учиться и учиться еще, салаге… Если вернется сегодня на базу.

А потом открыли огонь остальные группы. Потоки плазмы захлестнули портал. Они не могли повредить почти нематериальному образованию, но первая волна чужих оказалась сметена еще до того, как успела выстроиться в атакующее построение.

— Ма-аладцы, — прокомментировал в эфире капитан. — А теперь не расслабляться! Эскадра, беглый огонь!

Из портала уже истекала вторая волна. Чужие — живые машины или неорганические существа… Это тоже не удалось установить достоверно, но то, что сейчас вторгалось в космос, полностью соответствовало представлениям человека о нечеловеческом ужасе. Визуальные системы послушно приблизили волну нападавших, Антон скользнул взглядом по потоку инопланетной нежити. Сознание мгновенно вычленило силуэты, классифицировало цели… «Вампир», «паук», «змей»… Обычный состав. Он настроил оптимальные режимы огня и разразился серией очередей из разных стволов, экономя энергию, успевая охлаждать орудия.

Кто-то из группы последовал его примеру, кто-то бил одиночными мощными импульсами… На самом деле сейчас это не имело особого значения. Энергии хватит и на три таких прорыва, можно не экономить, а расстояние играет в пользу людей.

В эфире послышались плоские шуточки — несмотря на приказ капитана, ведущие расслабились, чувствуя слабину противника.

— Сеня-Сеня, ты сегодня кашку-то свою успел доесть? Она у тебя под сирену обратно не полезла?

— Не успел, Арам. Ты же в нее сам чуть не сел, когда тревогу объявили?

— Да разве ж это тревога? Не светит сегодня «страшненьким». У нас вон Антоха фланг прикрывает…

— Тихо-тихо, не буди его. Ему капитан специально приказал в бой не вступать, не то нам работы не достанется, а кормить все равно придется…

— А что, пацаны, никто сегодня писем не получал? Не то ведь расстроится старушка, что ошиблась!..

Пауза в эфира была короткой, но емкой. Антону даже показалось, что на миг стих заградительный огонь перехватчиков. Но тут же ударил с новой силой, а в наушниках раздался спокойный голос капитана:

— Шестой — сутки карцера по возвращении на базу. Всем держать строй! Соблюдать боевой режим переговоров!

И все. Только настроение испорчено окончательно.

Через несколько секунд Антон уловил, что даже под шквальным огнем чужие сумели перегруппироваться. Из бесформенного потока, которым они выливались из портала, выстроились в атакующий конус. Вернее, в подобие атакующего конуса. Построение, которое должно выглядеть как монолитное твердое тело, рвалось и ломалось под огненным натиском. Было очевидно, что, когда чужие выйдут на дистанцию ответного удара, от конуса ничего не останется.

— Внимание ведущим! — проговорил вдруг капитан, и в его голосе Антон уловил напряжение, не соответствующее обстановке. — Сосредоточить огонь в центре! Я хочу, чтобы мы пробили там дыру!

Зачем? Антон приподнял брови, и послушная машина на миг замерла будто бы тоже в недоумении. Гораздо эффективнее бить по всей площади конуса, заставлять противника перегруппировываться, затыкать дырки, маневрировать и терять темп… А потом он понял, зачем понадобился этот странный приказ.

Портал изменялся. Схлопнулся на миг и тут же снова набух мутным малиновым пузырем. Пузырем гораздо больших размеров, чем это полагается при прорыве. Антон сумел увидеть это, потому что визуальные системы получали данные от других перехватчиков эскадры, от детекторов базы и наблюдательных скаутов, что реяли в пространстве неподалеку от битвы. Но прямому обзору и вектору огня мешал конус.

— К нам что-то лезет, братцы. — Сеня все-таки не удержался. — Давайте-ка встретим на выходе…

Все и так видели, что что-то лезет. Залпы тридцати перехватчиков ударили в вершину конуса, смяли ее, проломили и… на несколько мгновений увязли в кишащем внутри его рое чужих.

Портал лопнул, освобождая из своих недр то, что так стремилось в человеческую Вселенную. Сфера. Просто большая черная сфера, покрытая буграми, наростами и шипами, но все-таки… Медленная, неповоротливая и, вероятно, очень уязвимая. Но Антон спинным мозгом почувствовал — ее нужно уничтожить немедленно, во что бы то ни стало. И остальные, видимо, были с ним согласны.

Строй перехватчиков успел сделать еще три залпа. Два первых расшвыряли, испепелили остатки прикрывающего портал конуса, третий дотянулся до сферы и… угас. Визуальная система раскинула обширное, подсвеченное розовым полотно перед сферой, в котором утонули плазменные потоки.

— Это что еще за дрянь?.. — проговорил кто-то.

Последовало несколько отдельных выстрелов. С тем же результатом.

— Щит, — проговорил Антон. — Они нашли способ защищаться…

Первым очнулся капитан.

— Что замерли? Добиваем одиночек!

Остатки уничтоженного клина поспешно стягивались под прикрытие щита. По ним хлестнуло несколько очередей, Антон тоже машинально отработал приказ. Несколько чужаков вспыхнуло, остальные сгруппировались около сферы.

И тут портал сработал снова. Третья волна пробилась в космос и накапливалась, уплотнялась за спасительным зонтиком. А помешать этому люди были уже не в силах.

Наверное, стальной капитан Хафт все же растерялся. Наверное, нужно было отдать приказ об атаке, попытаться обогнуть защиту и ударить в самый центр плотной группы. Да, это был бы уже ближний бой, в котором чужие почти не уступают людям, но по крайней мере инициатива осталась бы за последними…

— Держать строй! — сказал капитан, и ни один перехватчик не стронулся с места.

А драка-то все-таки будет, подумал Антон. Только теперь эта мысль почему-то не принесла удовлетворения.

Сфера двинулась вперед неожиданно быстро для ее размеров. В скорости она не уступала остальным чужакам. Только в этот раз люди не имели возможности ослабить их атаку дальним огнем. Антон отсчитывал секунды.

Три… Две… Одна…

Чужие вышли на дистанцию, с которой их атака была способна поразить перехватчиков, и рой брызнул во все стороны из-под своего прикрытия.

— Огонь! Всем огонь!

Крик капитана Хафта потонул в реве орудий Антона. Эскадра ударила изо всех стволов, не считаясь с расходом энергии, не обращая внимания на перегрев оружия… Но рой было уже не остановить. Ответный удар не заставил себя ждать. Кто-то вскрикнул в эфире, один из перехватчиков на миг засветился ослепительным оранжевым пламенем и беззвучно лопнул, заставив соседей сдвинуться со своих позиций. Другой закрутился как юла и по замысловатой спиральной траектории покинул строй.

И тогда Антон закричал, не задумываясь, как и кем будут восприняты его слова:

— Внимание, атака! Режим ближнего боя!..

Он прыгнул прямо в гущу роя, не обращая внимания, последует ли за ним кто-нибудь. Вперед, в ближний бой! В космический спарринг! Он, кажется, жаждал драки? Ну, так он ее получит сполна! В один миг бесконечный космос исчез — остался лишь маленький пятачок пространства, ринг, на котором почти врукопашную сошлись две равные силы.

Антон запараллелил управление пушками попарно и превратился в четверорукое, смертельно опасное животное. Пусть огонь будет не таким массированным, зато каждый выстрел — смерть чужому!

Выбор цели, залп, прыжок в сторону… Все очень быстро, почти одновременно…

Вот черный силуэт возник слишком близко… Извини, дружок. Рывок вперед — и удар. Штык — композит алмаза и титана — пробивает кремниевый панцирь, и «вампир» уплывает из поля зрения, кувыркаясь и выворачиваясь наизнанку. А сэкономленный выстрел, возможно, спасет кому-то жизнь.

Не спать, не спать!..

…Маневр ухода с резким разворотом, мимо проносится энергетический импульс. Ответный выстрел с двух рук: извини, дружок, от тебя не осталось даже пепла.

…Вот навстречу, кувыркаясь между сиреневыми струями, несется перехватчик. Две короткие очереди по его преследователям: из пятерых остается двое, все, теперь парень справится сам…

…Невесть откуда на ведомого сваливается «паук». Толик держался справа, значит, это безымянный новичок. Проклятие!.. Усилием воли заставив себя не зажмуриться, Антон разряжает пушки в слившийся в последнем смертельном союзе клубок… Извини, дружок, не повезло. Вернусь, обязательно узнаю твое имя…

…А вот и первый пропущенный удар… Но реакция все же спасает — сиреневый поток струится перед самым лицом и сносит одно из верхних орудий…

…На миг огненно-черная каша расступается, и из пространства выплывает борт проклятой сферы. Очередь с максимальной нагрузкой, почти в упор изо всех оставшихся стволов… Плевать на перегрев! Плевать на перегрузку систем! Получи, сволочь!..

Неожиданно легко сфера лопается, расшвыривая в стороны участников свалки. Извини, дружок…

— …Внимание всем! К базе! Оттягиваемся к базе, внимание всем…

Что это за звук отвлекает от драки? Капитан Хафт все же взялся снова командовать? Ну что же, приказ вполне разумен…

Боевая индикация доложила о потерях перехватчиков: уже восемь боевых машин перестали отзываться, еще три с огромными повреждениями пытались выйти из боя. Рой слабел значительно медленнее.

Но Толик пока здесь, значит, можно еще пару секунд покрутиться, прикрывая остальных… Только вот почему этот идиот бросает бой и уходит в сторону минного пространства?

— Волга!!! — Он почти сорвал голос в этом крике. — Немедленно вернуться в строй!.. Держать позицию!..

— Я здесь нашел кое-что!.. — За такой ответ в бою сутками карцера не отделаешься. — Оттянем их на мины, командир!

Почти рефлекторно Антон срезал пару «вампиров», устремившихся за ведомым, и только тогда увидел, что висит у того в рабочем захвате.

«Координатор». Маленькое, темное, полиморфное тело. Всегда присутствует в рое, выполняемые функции неизвестны. Никогда не атакует и не защищается, зато обладает великолепной маскировкой, обнаружить его — огромная удача, гораздо проще уничтожить рой целиком.

Название неверно отражало суть — с потерей «координатора» рой не терял боеспособности и даже, наоборот, кажется, становился злее. Единственное сравнение, которое приходило в голову, — знамя. Символ, которым дорожили чужие и который были готовы защищать любой ценой.

— Я прикрываю! — Антон мгновенно принял вспомогательную роль. — Спокойно, Волга. Тяни в мины и следи за хвостом…

Рой встрепенулся. Чужие почувствовали пленение «координатора» и мгновенно забыли обо всем остальном. Черно-зеленые тела безжалостно подставлялись под огонь Антона, они стремились только к одному — догнать, уничтожить дерзкого человечишку, посягнувшего на нечто неприкосновенное…

Пушки Антона не умолкали. В глазах рябило от попаданий, кажется, сегодня ему удастся удвоить свой годовой счет, если хватит энергии и выдержит оружие…

Раскаленным клинком они пронизали рой и вырвались в чистый космос. Еще две — две с половиной минуты форсажа, и вся компания войдет в заградительное пространство. А еще через минуту от чужих не останется и воспоминания.

Капитан Хафт оценил замысел. Ни один перехватчик не преследовал растянувшийся рой — это было бессмысленно. Эскадра, выполняя последний приказ, оттягивалась под защиту орудий блок-базы.

Антон криво усмехнулся. Ну что, старушка, похоже, ты все-таки ошиблась сегодня с письмом. Во всяком случае, ты прислала его не по адресу…

Он полоснул парой очередей себе за спину, охладив пыл наиболее ретивых преследователей. Прицелился снова, но передумал. Энергия еще может пригодиться, а они уже почти на месте. До границы минно-заградительного пространства, которая существовала только в памяти машины, оставались считаные секунды… Нет, мгновения…

На появление множества стационарных объектов прямо по курсу чужие не обратили внимания так же, как чуть раньше не обращали внимания на сокрушающий огонь Антона. Вслед за перехватчиками рой врезался в заштрихованную на всех навигационных картах красным зону, и через секунду космос превратился в преисподнюю.

Автоматические турели ожили и открыли огонь. Не слишком мощный. Не слишком точный. Но их были сотни. Сенсоры мин уловили враждебное присутствие, компьютеры рассчитали направление и мощность взрывов. Каждая из них была запрограммирована на уничтожение не менее трех противников…

Антон остановился и развернулся лицом к противнику. Толик пристроился по левому пеленгу — на своей штатной позиции за ведущим.

— Неплохо мы их, а? Командир?., - возбуждение от неслыханной удачи заставило его едва ли не прокричать эти слова. Но Антон решил не делать замечания. Он уже привык быть спасителем базы, но сегодня почести будет принимать не он, а Толик. Может быть, даже капитан подаст наверх ходатайство о повышении в звании.

— Неплохо, — согласился Антон.

Рой погибал быстро и ярко. Огненная феерия продолжалась не более полуминуты, а потом угасла так же мгновенно, как и началась. На месте бушующего пламени образовалась мертвая зона, в которой были израсходованы все мины и уничтожены турели. Через некоторое время пространство перегруппируется, заполнив пустоту, но сейчас здесь плавал только мусор и изорванные куски чужих машин.

— Это была хорошая идея, — прокомментировал Антон. — Погребли потихоньку домой, получать почести…

То, что он позволил себе непозволительную роскошь — расслабиться, — Антон понял только в последний момент.

Десяток чудом уцелевших чужаков были обречены, ибо оказались заперты внутри минного пространства, но это не помешало им попытаться взять реванш за поражение. Антон успел снова активировать оружие и даже сделать один неприцельный залп. Но остановить врага он не смог. Трое встретились с плазменными импульсами и разлетелись клочьями, остальные ударили в ответ… Нет, не в него. В Толика, который так и не выпустил почему-то свою добычу, обеспечившую столь эффектную победу.

Удивленный возглас был единственным, что тот успел сделать. В следующий миг его боевая машина приняла на броню семь импульсов и перестала существовать.

Чужие разминулись с Антоном на встречных курсах, развернулись и замерли перед последней решающей схваткой. Хорошо, что никто, кроме них, не мог слышать его брань — возможно, даже у капитана Хафта уши свернулись бы трубочкой.

Нельзя прикипать к людям на этой долбаной базе! Здесь можно жить только одним днем!..

Но это после, в маленькой уютной каютке, можно будет подвести подо все свою маленькую пошленькую философию. А пока есть на чем выместить гнев и отчаяние от собственной непростительной ошибки…

Семь чужих, семь «змеев». По одному на каждый уцелевший ствол.

— Ну что ж, — процедил он сквозь зубы. — На вашем месте я бы начинал бояться…

Они ринулись друг на друга в едином порыве — уничтожить.

Пушки заработали в режиме непрерывного излучения. («…Использовать только в критических ситуациях. Длительность импульса не более четырех секунд…») К черту инструкции! Антон и сам знает, на что способна эта машина… Маневровые двигатели едва успевали отрабатывать его броски, но перехватчик послушно укладывал свое стальное тело между струящимися навстречу сиреневыми трассами. И бил, бил в ответ…

Удар! В левый бок! Еще одно орудие сорвалось с направляющего манипулятора и унеслось в пространство. Два других замолчали — рабочие камеры не выдержали перегрева, но и противников осталось трое… Нет, двое…

Юркие, опасные твари, немудрено, что в огне уцелели только они. В шестого Антон выстрелил почти в упор. Прямо в морду, в оскаленную шипами четырехстворчатую пасть!.. И сразу же последний «змей» ударил сжатым в таран носом в основание орудийных направляющих. Индикация заверещала о невозможности наведения на цель, но это было уже неважно. Антон бросил пушки и схватил хрустящее каменное тело… Легированная сталь его механических рук была все же крепче, чем панцирь чужого. Он получил еще один удар хвостом куда-то в основание антенного блока. Прицельная сетка на стекле погасла, система навигации пискнула и доложила о невозможности ориентации в пространстве… Но броня выдержала, а это главное.

Штык Антона пробил панцирь чужого в тот миг, когда его пасть сошлась на стекле капсулы. С противным скрипом шипы прочертили глубокие борозды и… ослабили хватку. В последнем конвульсивном изгибе «змей» соскользнул с острия, дважды дернулся и застыл, медленно уплывая в пространство и разбрасывая вокруг бьющие фонтаном жидкие внутренности.

— Вот так-то будет лучше… — прошептал Антон.

С огромным трудом он расслабил мышцы и извлек руки из управляющих консолей. Осмотрел индикационную панель. И криво усмехнулся.

Похоже, старуха все-таки была права со своим письмом. Вернуться домой без навигационной системы и связи было невозможно.

Экономить тепло и воздух не имело никакого смысла. После того что выдержал перехватчик, ресурсов в жилой капсуле осталось не больше чем на пару-тройку часов. А без точных координат поисковый отряд едва ли доберется до Антона раньше чем через сутки. Оставалось только развалиться в обесточенном сенсорном комбинезоне, превращенном в гамак, и ждать неизбежного, размышляя о своей беспутной жизни. Вот уж в чем Антон никогда не мог преуспеть, так это в размышлениях о жизни. Видимо, поэтому и осталась у него два года назад только одна дорога — подальше от Земли, на самую глухую блок-базу. А впрочем, к чему жаловаться? Жалел ли он за прошедшее время о своем выборе? Нет. Порезвился ли он вволю, не обременяя себя привязанностями и долгом? Да. И еще как. Видимо, только такие, как он, одиночки, которым нечего терять, могут стать настоящими бойцами.

Остальные гибнут раньше.

Но и на настоящих бойцов, видать, бывает управа. Не враг, так случай, какая разница, что именно тебя убьет. Черт бы побрал старуху с ее письмом…

Внезапно его разобрало любопытство. Глупое, ничем не оправданное — ведь все уже сделано, рыпаться некуда. Но ведь и терять нечего. Как всегда…

Он лениво дотянулся до клавиатуры. Надо же! Какая-то часть программ еще работала. Жаль только, что эта часть совершенно бесполезна с точки зрения выживания. Лобовое стекло покрылось рябью — проекционная система тоже дышала на ладан — и на него выпрыгнул знакомый уже текст.

Так.

Где он остановился-то?..

«…Я помню, что твой контракт скоро заканчивается, Антошенька, так ты уж возвращайся скорее. Не продляй больше. Или хотя бы в отпуск прилетай на Землю. У нас тут ходят слухи, что скоро ученые придумают, как вовремя закрывать порталы и не пускать нечисть в наше измерение. Скорее бы уже. Всем надоела эта бесконечная и бессмысленная война…»

Да, это было бы здорово. Жаль только, что ученые малость опоздали. Антон усмехнулся и вернулся к тексту.

«…Ну да ладно, что это я все о нас. Расскажи лучше, как тебе там живется на заставе? Хорошие ли командиры? Хорошо ли вас там кормят? Не нужно ли чего? А то ведь я быстренько посылочку соберу…»

Антон представил себе эту посылочку, вспомнил капитана Хафта и паек в столовой. И не смог удержаться от смеха. Ой уморила, карга старая, ой рассмешила насмерть! В прямом смысле, между прочим.

Ну ладно, что еще ты выдумаешь?

«…Да, чуть не забыла. Мать Семена Звягинцева рассказала мне о вашем последнем сражении. Он-то молодец, матери пишет, не то что ты. Очень жалко твоего товарища Толю. Он ведь придумал, как вас всех спасти, верно? И еще — не забудь отблагодарить от меня того парня из ремонтной бригады, что забыл в твоем корабле свой ящичек с запчастями, иначе не читать бы тебе мое письмо…»

Антон сглотнул.

Нет. Проклятие! Не может быть! Откуда она знает про все это!

Он вскочил с гамака и перечитал последние строки. Потом машинально сверился с датой отправки письма. Увиденное заставило его высветить еще и календарь, но ошибки не было — письмо было датировано завтрашним днем.

Так не бывает, не бывает… Это было единственное, о чем он мог думать, пока лихорадочно обыскивал капсулу. Да нет, ерунда. Все забытое здесь давно размозжило бы ему голову. Разве что в техническом канале, куда так любят лазить ремонтники…

Контейнер валялся прямо под крышкой крохотного отсека, среди переплетения питающих шин, энерговодов и проводов. Малый ремонтный комплект — набор готовых схем, с помощью которых на скорую руку можно продублировать почти любое оборудование перехватчика, кроме разве что боевых систем.

Антон сел на пол, тупо разглядывая содержимое контейнера. Его руки сами собой извлекли несколько блоков, необходимых для сборки примитивного радиомаяка, а голова была занята совсем другими вопросами…

— Ну что, боец, и в этот раз выкрутился? — Спокойствия капитана Хафта, кажется, не могло поколебать ничто. Антон, только несколько минут назад пришедший в себя в спасательном челноке, вяло кивнул.

Ангар был полон людьми и техникой. База зализывала раны. А капитан, похоже, задался целью проводить своего лучшего бойца до его каюты.

— Я хочу представить твоего ведомого к награде. Посмертно. Напишешь представление? Все же парень спас эскадру…

Антон снова кивнул. Хотя на миг ему захотелось съездить Хафту в челюсть.

— Я просмотрел твой компьютер, — продолжил капитан тише. — Извини. Мы думали, ты не вернешься, и я готовился отдать каюту Сене. Ты тоже получил письмо.

Это был не вопрос, а утверждение.

— Да, — выговорил Антон наконец. — Я как раз хотел поговорить об этом…

— Не стоит. Я уже принял меры. Знаешь, что числится по обратному адресу? Специализированная психиатрическая клиника. Сумасшедший дом для тех, кто контактировал с чужими. Я связался с главврачом, объяснил ситуацию… оказывается, эта тетка была одна из первых, кто пытался вступить с ними в контакт — тогда еще по-хорошему. Ее сознание как будто сдвинулось на сутки вперед. Никто не может понять почему, но она постоянно говорит о настоящем в прошедшем времени и всегда угадывает счет в завтрашнем матче… Впрочем, это неважно. В целях сохранения спокойствия на базе я попросил врача присмотреть за ней. Думаю, больше никаких писем от этой карги не будет…

— Что? — Антон остановился. — Слушайте меня внимательно, капитан. Во-первых, не смейте ее оскорблять. Во-вторых, позвоните врачу снова и попросите его не препятствовать этой женщине ни в чем. В-третьих, прикажите читать ее письма всему личному составу. Всем, кто их получит. Можно прямо на утреннем построении.

— Э-э-э… Да ты, солдат, не свихнулся ли там в одиночестве?

— Нет. Позже я представлю вам все необходимые объяснения. А сейчас прошу меня извинить, у меня есть одно неотложное дело…

Антон оставил ошарашенного Хафта посреди коридора и быстрым шагом двинулся в свою каюту. Включая компьютер, он понятия не имел, о чем будет его письмо. Зато совершенно точно знал, как его начнет.

Он напишет:

«Здравствуй, мама…»

СВЕТЛАНА ПРОКОПЧИК Марш мертвых блондинок

Диван был разложен, постель развернута, а в ней, любовно прикрытый одеялом, лежал труп молодой блондинки.

Игорь попятился. Голова вдруг стала такой ясной, что его затошнило. Он едва успел добежать до туалета. Извергнув содержимое желудка в унитаз, Игорь протрезвел окончательно.

Заходить в комнату еще раз побоялся. Сел на кухне, придвинув табуретку к окну, и стал рассуждать логически.

У него в комнате труп. Причем Игорь не мог вспомнить, когда его притащил. Когда и, главное, зачем? Вчера у него был день рождения, посидели с ребятами. Женщин в доме не было, причем никаких — ни мертвых, ни живых. Два часа назад он пошел провожать гостей до стоянки такси, заодно и добавки взял. Уходя, оставил диван сложенным, это Игорь помнил точно. Значит, труп появился позже. Игорь восстановил последовательность событий и выяснил, что из памяти вывалился кусок продолжительностью примерно двадцать минут — между посещением супермаркета и скамейкой на детской площадке, где он глушил жажду пивом. Теоретически он мог бы успеть притаранить труп и снова выйти на улицу. Но это только теоретически. Потому что на практике такой номер можно было отколоть лишь в том случае, если он подобрал труп на пороге супермаркета и бегом доставил к себе. Причем, уложив мертвячку, он ушел и прихватил пакет с купленной водкой, будто боялся, что баба вылакает его добавку.

Чушь. Не бывает так.

Куда вероятней, что водка была паленой и труп ему примерещился. Тогда надо будет прямо с утра, не переодеваясь, навестить ребят в психосоматике. Может, белая горячка еще не началась и Игорю удастся отделаться легким испугом. Но для этого необходимо заглянуть в комнату снова и убедиться, что никаких мертвых блондинок там нет.

Поколебавшись, он отказался от идеи глотнуть горячительного для смелости. Во-первых, чего трупов-то бояться. Во-вторых, если водка паленая, то глюк никуда не исчезнет.

Встал и повторил эксперимент.

Труп был.

Игорь поморгал, потом еще раз проблевался.

Труп не исчез.

Тогда Игорь решительно откинул одеяло.

И расхохотался.

Это был не труп, а очень искусная имитация. Кукла. Из секс-шопа на «Полежаевской». Резиновый труп для некрофилов.

Игорь присел рядом, осмотрел изделие. Н-да, роскошная вещичка. С двух метров и с пьяных глаз от настоящего жмурика не отличить даже ему, на что уж он спец. Потро-, гал. На ощупь — почти как нормальная мертвая кожа. Интересно, сколько такая дамочка может стоить? Тысяч пять-шесть, факт. Это если не на заказ делали.

Игорь понял, откуда она взялась в его квартире. Ребята приехали с одной водкой, скабрезно хихикали и намекали, что подарок есть, но отдадут они его потом. Игорь припомнил, что Колька долго вертелся в прихожей, потом зачем-то, уже обутый, возвращался в комнату. Глазки у него бегали, и провозился он долго. Наверное, девку пристраивал. Чтоб Игорь вернулся, а тут — сюрприз! Не совсем понятно, как ребята эту дуру протащили в квартиру и Игорь ничего не заметил. Хотя не исключено, что баба надувная.

Он повертел игрушку, но клапана не обнаружил. Плюнул и отложил изыскания на утро — вместе со звонком Кольке и руганью. А что? Так ведь и инфаркт заработать можно!

Вытащил бабу на кухню, бросил на пол. Потом пинком задвинул под стол. Еще не хватало, чтобы он, похмельный и забывший про подарок, наткнулся на него утром. Тут его точно удар хватит.

Спал он плохо. Мутило, заболела спина. Потом он замерз, потом захотел пить. Ухитрился задремать, но его преследовали кошмары. А когда Игорь в очередной раз раскрыл глаза, то увидел на соседней подушке колтун светлых волос. Он вскочил, лихорадочно оделся и выбежал на улицу.

Только-только начинало светать. Игорь прикинул, что вполне может успеть на работу вовремя. Сменщик дар речи потеряет… А может, даже расстроится: Игорь ему за каждое свое опоздание приплачивал, чтобы тот не обижался.

Руки тряслись так сильно, что Игорь не осмелился сразу садиться за руль. Сначала добежал до ларька у метро и купил литр пива. Торопливо выпил его, пока машина грелась. Почувствовав, что уже в порядке, выехал со двора.

Строго говоря, пьяный Игорь ездил намного осмотрительней, чем трезвый. А похмельный синдром делал из него образцового водителя. По странной закономерности, гаишники тормозили его только трезвого. Тем не менее Игорь всегда возил с собой сто баксов — на всякий случай.

Конечно, купюра не понадобилась. Игорь завел машину на больничную стоянку, вышел, поежился: в машине печка работала на полную катушку, и после салонного тепла на улице показалось морозно не на обещанные погодным сервисом минус десять, а градусов на двадцать пять.

День тянулся невыносимо медленно. Игорь успел сбегать в магазин, взять еще пива, выпить и сбегать еще: на вечер, не с пустыми же руками идти к психиатрам. После обеда, когда суета схлынула, на него снизошло благодушие, и Игорь в который уже раз подумал, что его работа не так плоха.

Было в этом определенное извращение: единственный сын преуспевающего адвоката и доктора математических наук работает санитаром в морге. Игорь мог бы вообще нигде не работать, но ему было скучно сидеть дома. Тем более что предки спроворили ему на двадцатилетие отдельную квартиру. Машину он купил раньше и менять не собирался, так и ездил на рухляди. Наверное, мотивация была той же, какая заставила его устроиться в морг: подростковый бунт против родительских обывательских ценностей.

Родители время от времени ласково выговаривали непутевому сынку, намекая, что пора бы перебеситься и трудоустроиться по специальности. Игорю претила мысль, что он будет работать в какой-нибудь юридической консультации, подстраиваться под общие правила игры… По крайней мере в морге эти правила он придумывал сам. И нарушал, как только они ему надоедали.

Например, прошлым летом Игорь задумал сколотить свою группу и дать всем просраться, показав, как надо играть панк. После второй репетиции, состоявшейся, естественно, на квартире, сосед пришел к нему с топором. Игорь не расстроился, перетащил свою ударную установку на работу. Жаль, ребята не поняли, как круто репетировать в такой обстановке, и группа развалилась. Зато у Игоря появилось чудесное развлечение. По ночам, напившись или обкурившись, он рассаживал мертвецов по столам и каталкам и давал им эксклюзивные концерты. И искренне верил, что души на эти часы возвращались, вились вокруг бывших своих жилищ и слушали настоящую музыку, о которой при жизни и мечтать не могли.

Ну и в какой консультации он мог бы позволить себе играть по ночам для мертвых душ?! Не говоря уж о том, что мертвецы не покушаются на твою водку, не перебивают тебя, когда хочется поговорить, не лечат советами и не требуют, чтобы ты немедленно изменился и стал таким, каким им хотелось бы тебя видеть.

Хороший они народец — мертвецы.

Вечером Игорь дозвонился до Кольки.

— Нашел?! — чуть не повизгивая от восторга, спросил тот.

— Я-то нашел. А вот ты на свой бездник натуральный труп в постель получишь, это я тебе гарантирую, — пообещал Игорь.

— К-к-какой труп? — Колька начал заикаться.

— Обыкновенный. У меня их тут до хрена. Выберу какой пострашней, обмывать не буду, так и привезу — обоссанный. Чтоб на всю жизнь запомнил.

— Игорь, ты что?!

Тут-то Игоря и прорвало. Он высказался очень лаконично, и так, что его маме лучше бы не знать, как единст венное чадо умеет строить витиеватые фразы из весьма ограниченного набора слов.

Колька мямлил, пытаясь перебить сердитого друга. До Игоря не сразу дошло, что именно приятель ему объясняет.

— Чего? — растерялся он.

— Под книжным стеллажом, говорю. Там у тебя пыльно еще… Рядом с пылесосом. Там место было. Ну, я ее туда и положил. Но она на труп совсем не похожа, правда! Обыкновенная резиновая телка… я на «Пушке» в секс-шопе брал…

— То есть ты диван не раскладывал и бабу эту не надувал?

— Да нет же!

Положив трубку, Игорь сел на край прозекторского стола, закурил, стряхивая пепел на пол. Значит, ребята подарили ему обыкновенную резиновую женщину. Не из дорогих. Ну да. У них бабок, конечно, хватило бы в складчину купить такое произведение искусства, какое Игорь обнаружил в своей постели, но — сомнительно было… Они, если бы вздумали сделать ему по-настоящему дорогой подарок, пригнали бы новую тачку. А если бы им приспичило положить ему кого-нибудь в постель, то пригласили бы живую девочку из любого «модельного агентства».

А как тогда к нему домой попала вторая кукла?

Игорь в задумчивости совершил обход своих «владений». В коридоре на каталке лежала блондинка лет тридцати — пару часов назад привезли из реанимации. Самоубийца. Игорь постоял, разглядывая лицо. При жизни красивая баба была. Она и после смерти неплохо выглядела. Интересно, почему она покончила с собой? Да кто их разберет, этих баб, сказал сам себе.

Блондинка неприятно напоминала невесть каким образом очутившуюся в его постели куклу. Впрочем, почему невесть каким? Если она по квартире перемещалась свободно — вон, вернулась же из кухни, — то и в дверь, надо полагать, проследовала своим ходом.

Игорь схватился за голову. Его накрыло жутким ощущением близкого сумасшествия. Он обвел взглядом темный коридор, зачем-то заглянул в холодильник. Ему померещилось, что мертвецы за закрытыми дверями вели беседы и танцевали вальс, а при его появлении мигом позапрыгивали обратно на полки. И заткнулись. Чтоб он не понял: у них жизнь продолжается. Своя, трупная. Вот сейчас он отвернется, и кто-нибудь шустрый проскользнет за его спиной наружу, там прикинется резиновой куклой и прокрадется в чью-то квартиру, заберется в чью-то постель…

Игорь сжал кулаки. Он никогда раньше не боялся свихнуться. Что он, психов не видал? Знал, что такие же люди. И окружающие к ним относятся не как к прокаженным. На улицах не шарахаются. И от него не станут. Подумаешь, три месяца в году придется проводить в больнице, в запертом отделении с решетками на окнах. Не смертельно же, правда?

Да, не смертельно. Но уж больно противно. Игорь криво усмехнулся, сообразив, как он выглядит со стороны. Мальчик из обеспеченной семьи, с высшим образованием, работает санитаром в морге. Разговаривает сам с собой, с трупами. Дает им концерты. Пьет как сволочь, вообще не просыхает. И думает при этом, что он весь из себя замечательный и адекватный.

Выругался. Собственный голос отразился от стен, вернулся холодным, мертвым звуком. Игоря накрыло волной панической атаки, показалось, что еще секунда — и на него обрушится потолок. Схватил куртку, вылетел в подвальный ход. Трясущимися руками запер дверь и понесся в психосоматику.

Пока бежал, паника отступила, оставив по себе бешеное сердцебиение. Игорь забыл, что ночью больничные корпуса заперты и войти можно только через приемный покой. Пока обегал корпус, замерз и почти успокоился, потому и не стал ломиться сразу в ординаторскую.

На мужской половине дежурил фельдшер Сашка. Игорь обменялся с ним несколькими ничего не значащими фразами. Замолчал. Здесь было здорово, хотя мочой и нейролептиками воняло так, что наворачивались слезы.

— Плохо? — понимающе спросил Сашка.

Игорь отметил, как при этом изменился тон фельдшера. Кивнул.

— Хочешь, врача позову? У нас блатная палата свободна, положим тебя, прокапаем…

Игорь покачал головой. Ему расхотелось лечиться.

— Да нет, так-то все нормально, только спать плохо стал, — соврал он.

— Это мы запросто, — нарочито бодро сказал Сашка.

Он принес из процедурной две пластинки аминазина в драже. Сунул Игорю:

— Вот. Пей по одной перед сном. И учти, он давление сильно понижает.

— Спасибо.

Игорь собрался уходить, Сашка придержал его за рукав:

— Уверен, что врача не надо? А то глянь. — Сашка подтащил его к каталке, на которой, накрытое простыней с головой, лежало тело. Сдернул ткань, показал лицо, покрытое коростой. — Сегодня умер. Белая горячка. Молодой мужик совсем, двадцать девять лет. Ты подумай — оно тебе надо, такой смертью подыхать?

Игорь, уловив знакомые позывы, метнулся к рукомойнику в холле. Его вырвало. Прополоскал рот, хрипло буркнул:

— Извини, водка паленая была. Меня с нее глючит. На жмуриков уже смотреть не могу, они мне даже дома мерещатся.

— В смысле — мерещатся?

— Ну, захожу домой с бухлом — а у меня в койке дохлая блондинка. Заметь — не настоящая.

— Крашеная?

— Да не в том смысле… Кукла. Я ее, главное дело, на кухню вынес, под стол запихнул, просыпаюсь — а она рядом, под одним одеялом со мной! Я подорвался — и на работу…

— А она тебя уже в морге ждет, — подсказал Сашка. Игоря передернуло.

— Нет. Но точно такую же вечером из реанимации привезли. Только не резиновую, а натуральную. Все, блин, я завтра точно уволюсь.

— И куда пойдешь? Игорь, не дури. Работу бросить никогда не поздно, а ты пойди устройся.

— Да я, как бы тебе сказать, без проблем… У меня ж высшее, я юрист вообще-то.

Сашка несколько секунд молча смотрел на него.

— И ты с таким дипломом не придумал ничего лучше, чем ворочать трупы в морге? Ты б еще свиньям хвосты крутить пошел!

— Мне так захотелось.

— Ненормальный.

— Что, заметно? Сашка замялся.

— Вообще-то да, заметно. Особенно последний месяц. Я думал, ты на иглу сел.

Игорь вздохнул:

— Ладно, пойду я.

— Лучше бы остался.

— Саш… Короче, я подумаю. Может, утром приду. Смену сдам и приду. А то как-то неудобно, у сменщика ключей нет, морг-то я запер, он войти не сможет… в общем, пойду я. И жмурика твоего давай, отвезу заодно.

Он шагал по улице, волоча за собой громыхающую каталку, и думал, что ложиться на лечение придется. Если окружающие видят, что с ним не все в порядке, значит, он болен. Не заболевает, как ему казалось, а давно и серьезно болен. Психически.

В морге было тихо. Мертвецы по углам не шептались. Игорь оформил новое поступление, потом съел горошину аминазина. От пива перед сном на всякий случай отказался.

Сменщик сумел растолкать его только к двум часам дня. Голова у Игоря была тяжелой, окружающая действительность казалась мутной. И все мысли относились к категории либо «шоб я! еще раз! этот гребаный аминазин!», либо «еще пять минут посплю и встану, да-да, обязательно, ну дайте же еще хоть пять минут поспать!!!».

Ехать на машине в таком состоянии было бы самоубийством, а Игорь не настолько еще сошел с ума, чтобы желать себе смерти помучительней. Перспектива добираться до дому на метро, впрочем, ему казалась ничуть не более жизнеутверждающей. А деньги куда-то подевались. Он то ли крупные забыл дома, а мелочь просадил на пиво, то ли, одурманенный нейролептиком, лунатически гулял и потерял бумажник. Разбираться Игорю не хотелось. В конце концов он сообразил, что у него в техпаспорте на машину спрятана взяточная купюра, и ее хватит доехать до Тулы, не то что в Строгино.

Его вез разговорчивый грузин, ухитрявшийся одновременно болтать и гонять на всю катушку попсовую музычку. Игорь мерз и мечтал поскорей оказаться дома. Дорога тянулась невыносимо медленно, грузин останавливался на каждом перекрестке: попали под «красную волну». Войдя наконец в теплую и душную квартиру, Игорь едва переборол искушение уснуть тут же, на коврике под дверью.

Кукла по-прежнему лежала в постели. Сейчас Игорю было наплевать, он слишком устал. Выкинул ее на пол, сам завернулся в одеяло и смежил веки. Во сне страдал от холода, думал, что напрасно оставил форточку открытой. Но встать и ликвидировать причину понижения температуры не смог. В полудреме увидел около себя женщину, потянулся к ней в поисках тепла, прижал к себе, но ничуть не согрелся, даже наоборот…

Очнулся, сжимая в объятиях знакомую куклу. Выругался, пинком отправил ее в угол. Прошлепал в туалет, заглянул на кухню и остолбенел: на красиво сервированном столе его ожидал завтрак. Игорь хмыкнул: такие чудеса ему нравились.

Вид пищи напомнил о голоде: Игорь последний раз ел сутки назад. Наскоро умывшись, плотно уселся за стол. И разочаровался: и порция маленькая, и безвкусно, будто синтетическую тряпку жуешь. Кукольный обед какой-то. Кукольный? Его снова чуть не вырвало. Игорь на цыпочках подкрался к двери комнаты, заглянул: кукла лежала в постели. Вздохнул с облегчением. Он уже привык, что чертовка моментально забирается под одеяло, стоит ему отвернуться. Но вот с приготовленным ею завтраком примириться было бы сложнее.

Наверное, мать приезжала, догадался Игорь. С ней такое случалось: ни с того ни с сего нападал на нее родительский стих, тогда она навещала сыночка. Свои ключи от его квартиры у нее были. И — да, она всегда заботилась о том, что детушка кушает. Ходила в магазин, что-то варила и парила, Игорь потом неделю давился ее стряпней и все равно часть блюд успевала испортиться.

Готовила она средне, не хорошо и не плохо. Однако такой дрянью мать его не потчевала ни разу. Вычитала небось в женском журнале диетические рецепты, да на Игоре и опробовала.

Интересно, она в комнату заглядывала? Естественно. Игорь хмыкнул. Мать отдавала себе отчет, что отдельно живущий совершеннолетний сын время от времени спит с женщинами, но он испытывал неловкость. Хорошо еще, что с порога да в темноте не разглядеть, кого именно он там обнимает. А то мать пришлось бы откачивать.

Послонявшись еще некоторое время по квартире, Игорь поехал забирать машину с больничной стоянки. В морг заходить не стал, но долго сидел в заледеневшем салоне и смотрел в пустоту, пока его не осенило: надо Ритке позвонить.

Они поссорились две недели назад. Рядовая ссора, они регулярно расплевывались и разбегались. И всегда отношения возобновлял Игорь. Ритка была то ли слишком гордой, то ли не любила его, как твердили все приятели. Но Игорь-то ее любил! Или не любил, но был очень привязан и скучал, когда не видел строптивую девчонку подолгу.

Ему посчастливилось застать ее дома — Ритка только что вернулась из института. Ему повезло даже дважды: она пребывала в замечательном настроении. Обменявшись несколькими вежливыми фразами — исключительно с целью предварительной разведки, Игорь намекнул, что неплохо бы встретиться.

Она согласилась и, похоже, даже обрадовалась. Когда он заехал, девушка была уже одета, а в прихожей стояла сумка, с которой Ритка ездила на учебу. Судя по всему, ночевать она собиралась у Игоря.

— У тебя есть, что пожрать? — спросила Ритка.

— Да как тебе сказать… Утром мать приезжала, но я не смог есть то, что она сварила. Дрянь какая-то.

— Значит, закажем пиццу, — решила Ритка.

И только в лифте Игорь вспомнил, что у него дома хозяйничает кукла, которую девушке лучше не показывать. Пока Ритка раздевалась, он метнулся в комнату.

Куклы не было.

Мало того — диван был сложен, пол подметен, а пыль вытерта.

Игорь осторожно, задом выполз обратно в коридор. Заверил себя, что это, конечно, мать приезжала второй раз, убралась, а потом уехала и даже записки не оставила. Каприз у нее такой. Разве не может быть у нее капризов?

Но ужинали они с Риткой на кухне. Девушка удивилась.

— Ты прямо на себя не похож. В доме чисто, пьешь не пиво, а минералку…

— Я пить бросил.

— Надолго ли?

— Совсем. Мне тут хреново было, решил завязать. И вообще я из морга увольняться буду.

Она недоверчиво улыбалась, качала головой.

— И куда пойдешь работать? Дворником?

— К отцу. Он будет счастлив, что я одумался.

— А ты одумался?

— Знаешь, когда меня прихватило, я понял, что хватит играть в бирюльки. Мне двадцать четыре, пора бы и делом заняться.

— Надо тебя к рукам прибирать, пока не поздно.

Сначала Игорь решил, что ослышался. Посмотрел исподлобья — Ритка глядела честно и открыто. И ждала его ответа.

— Ты мне предложение, что ли, делаешь?

— Я?

— Ну да. В своей манере. Ты ж не пережила бы, если б я тебя опередил.

— А ты хочешь на мне жениться, да?

Игорь замялся. Отодвинул тарелку с куском пиццы, помолчал, подбирая слова. Сказал, конечно, глупость:

— Ну, в общем, не возражаю.

Ритка торжествовала:

— Тогда я подумаю над твоим предложением, — ока голосом подчеркнула слово «твоим». — Три дня.

У него тряслись руки и хотелось выпить. Тем более такой повод! Тут бы в ресторан да шампанского ведерко… десятилитровое… и голову в него опустить, чтоб пузырьки в уши затекали и там лопались. Но Игорь сдержался. Он же заявил, что бросил пить.

В девять вечера Ритка начала зевать — она была «жаворонком», ложилась рано.

— Пойду, постелю нам, — обронила она. — А ты пока посуду помой.

Игорь, обалдевший от счастья, кивнул. Сложил тарелки в раковину, включил воду… И чуть не умер от страха, услышав Риткин визг.

Он столкнулся в ней в коридоре. Ритка, не переставая орать, вырвалась из его рук и принялась хватать с вешалки в прихожей свои вещи. Игорь притиснул ее к стене, но девушка расцарапала ему все лицо. Из потока обвинений Игорь понял, что он убийца и маньяк и специально положил труп на диван. Он хотел, чтобы Ритка заранее знала о своей участи и готовилась. Маньяки такие, им важно, чтобы жертва тряслась от страха.

Удержать ее Игорь не сумел. Она не стала дожидаться лифта, поскакала вниз по лестнице, держа в одной руке пальто с шапкой, в другой — сапоги и сумку с учебниками.

Игорь сел на ступеньку, перебарывая желание немедленно открыть подъездное окно, да и выброситься из него. Наверное, та блондинка из реанимации, покончившая с собой, тоже пережила что-то подобное. Сначала — неуемная радость, потом — все надежды и планы рухнули. Из-за чепухи. Из-за полтергейста, который поселился в квартире без спросу.

Вышел сосед. Игорь с трудом вспомнил, как его зовут.

— Паш, помоги мне, а?

— А чего надо?

— Кое-что вынести и сжечь.

— Ща оденусь.

Сосед схватился за сердце, увидев, что Игорь заворачивает в простыню женский труп.

— Кукла, — не дожидаясь расспросов, пояснил Игорь. — Друзья, чтоб им пусто было, на день рожденья подарили. А у меня девчонка ее увидела… ну и труба. Девчонку я потерял.

— Труп-то как настоящий…

— В том-то и фигня. Я б тоже обосрался, если б в морге не работал. На, сам глянь. Да потрогай ты, не бойся!

Сосед потрогал куклу. Успокоился.

Упакованную в простыню и обмотанную бечевкой, куклу вынесли на лестничную площадку. Тут началась та самая чертовщина, из-за которой предусмотрительный Игорь и позвал соседа на помощь. Кукла цеплялась за все углы, не пролезала в лифт, будто сопротивлялась. Еще она внезапно потяжелела, и перемещать ее пришлось вдвоем и волоком. А на первом этаже лопнула бечевка, и покров свалился, обнажив мертвое лицо как раз в тот момент, когда в подъезд заходили две женщины.

Не обращая внимания на крики за спиной, мужчины дотащили свою ношу до помойки. Игорь слил из машины немного бензина, окатил куклу. Подъехал милицеский патруль, вызванный бдительными бабами. Тоже поудивлялся — надо же, как похоже на настоящий труп! Предложили выкупить за бутылку водки: над коллегами издеваться. Игорь представил, что кукла сбежит и вернется к нему домой, — и отказался.

Когда вспыхнуло пламя, ему показалось, что в голове что-то лопнуло.

— А дальше что было? — спросила заинтригованная Лена.

— Сгорела она. Жженой резиной еще дня три во дворе воняло. Я-то не знаю, меня в больницу с микроинсультом увезли. Сосед рассказывал. Говорил, эти же три дня кто-то по ночам выл на лестнице. Ничего, сходил в часовню, принес святой воды и все стены облил. Вой прекратился. А я выписался, уволился из морга и поменял квартиру. Хотел к отцу сначала устроиться, потом передумал. Лучше от него не зависеть. Однокашник мне пару клиентов подбросил, с них и начал.

Лена приоткрыла ротик. Губы у нее соблазнительно блестели, в глазах светился неподдельный восторг. Игорь не удивлялся: он знал, что нравится этому типу женщин.

Зато он не понравился Михаилу, ее шефу, с которым, собственно, Лена и пришла в кабак. Встав, Михаил нервно поправил галстук и, задыхаясь от гнева, произнес:

— Ну, знаешь, это уже чересчур. Я знал, что ты враль, но не подозревал, что ты еще и подонок. Твоим обществом я сыт по горло. И имей в виду: появишься у меня в офисе, тебя охрана вышвырнет.

Игорь молчал. Михаил, не скрывая презрения, швырнул на стол несколько купюр и удалился, негодуя. Компания проводила его недоумевающими и сочувственными взглядами. Лена, будто извиняясь за шефа, пробормотала:

— Он очень изменился. Женился — как подменили его.

— Вот что с хорошими людьми делают плохие бабы, — поддакнул один из знакомых.

— У меня не было случая, чтобы я рассказал эту историю и кто-нибудь не ушел бы вот так, назвав меня подонком и мерзавцем, — обронил Игорь. — И всегда это были люди, недавно женившиеся. И всегда их жен никто не видел, на свадьбе у них никто не гулял, и всегда их друзья говорили: да мужика будто подменили…

Компания замолчала. Все переглядывались.

— Думаешь, это как-то связано с твоей историей? — выдохнула побледневшая Лена.

Игорь красиво пожал плечами. Историю эту он выдумал. У него не было преуспевающих родителей, а те, которые были, трудились в магазинчике возле дома. Квартиру он снимал, и то смог позволить себе такую роскошь недавно. Единственное, что было правдой, — его юридическое образование. Трупы Игорь видел, но не в морге, а на практике. В морге он не работал никогда. Он три года пахал в консультации, хватаясь за самые скучные и бесперспективные дела, потому что лучшие места давно были разобраны. Он старался, унижался и терпел. Он хотел выбраться из той ямы, где ему предназначено было жить по рождению.

Но эту историю, без сомнения, характеризовавшую его с лучшей стороны, женщины слушать не хотели. Они скучали и ждали, что он поведает нечто героическое. Они предпочитали быть обманутыми, лишь бы не сталкиваться с прозой жизни. Игорь возмущался, расстраивался и горевал. А потом сочинил нелепицу про самоходный труп блондинки. Сначала это был настоящий труп, потом он заменил его на куклу. Байку никогда не рассказывал в присутствии клиентов, важных людей или тех, кто Игоря знал давно и хорошо. Фактически он приберегал страшную историю для случаев, когда собиралась малознакомая и бесперспективная для работы компания, в которой есть симпатичные девушки. Мужчины, как правило, скептически хмыкали, а женщины ему верили. Особенно такие, как эта Лена.

Сегодня вечером она уйдет с ним. Они проведут умопомрачительную ночь, утром Лена выпросит у него телефончик и позвонит еще несколько раз. Со временем ему станет тухло: он поймет, что Лена не так наивна, как глупа. Тогда они расстанутся, и он найдет кого-нибудь другого. Подцепит в кабаке такую же глупую блондинку с эмалевыми голубыми глазами.

Конечно, лучше бы ему не размениваться на курочек с красивыми перышками. Лучше бы найти умную женщину, которая примет его таким, какой он есть. Но на умную женщину Игорь пока не заработал.

— Я подозреваю, что с такими людьми происходит, — признался он. — И знаю куда больше, чем говорю. Но мне лень разбираться. — Театрально вздохнул: — Я мог бы спасти мир, если б не был таким ленивым. Но я ленив, и миру придется спасаться без меня.

Лена хихикнула, взмахнула рукой и задела бокал. Мартини вылился ей на юбку. Игорь ободряюще улыбнулся ей:

— Чтоб не ехать в мокрой одежде, могу предложить зайти ко мне. Обсохнешь и поедешь домой.

— Эта юбка, — притворно вздохнула Лена, — из такого материала, что сохнуть будет до утра.

Игорь посмотрел ей в глаза. Девушка улыбалась.

— Лена, только я должен тебя предупредить. У меня после того случая с блондинками… не получается.

— А может быть, тебе неправильные блондинки попадались?

Он рассмеялся. Она тоже.

Михаил поставил машину на подземную стоянку. Высокомерно кивнул охраннику в подъезде. Долго звенел ключами, отпирая бесчисленные замки. На пороге постоял, впитывая ставший привычным и любимым затхлый воздух помещения, в котором никогда не открывают окна.

— Дорогая, я дома! — радостно объявил он. Разулся, разделся, помыл руки. На кухне его уже ожидал богато сервированный стол.

— Извини, дорогая, я задержался, — в его тоне слышались заискивающие нотки. — С ребятами посидел, выпил… Совсем чуть-чуть. Да-да, я помню, что обещал больше не пить, но тут нельзя было отказаться, ты ж понимаешь компания. Ты ведь понимаешь? Ну конечно, ты у меня умница. Но я больше с этими ребятами встречаться не стану. Ни за что. В последнее время мне попадается очень много мерзавцев. И куда только катится наше общество? Так что ты не волнуйся: сказал, что брошу пить, — значит, брошу.

Он с аппетитом поужинал, сложил грязную посуду в мойку. Принял душ, почистил зубы.

— Ну вот, теперь можно и баиньки, — сказал он, глядя на свое отражение в зеркале. Он плохо выглядел, четыре недели семейной жизни состарили его на двадцать лет. Но Михаилу казалось, что он стал солидней и представительней. Да и какая разница, если он любит и любим?

В спальне под белоснежным пуховым одеялом его ждала кукла, изображавшая мертвую блондинку.

АНДРЕЙ ВАЛЕНТИНОВ, МАРИНА И СЕРГЕЙ ДЯЧЕНКО, ГЕНРИ ЛАЙОН ОЛДИ Спасатели (Из цикла «Пентакль»)