Часть вторая ЯГОДКИ

Глава 1

А б холодной кладовой

Завелося привидение.

По ночам он, гад такой.

Жрет соленья и варенья.

Чтоб как-то скоротать послеобеденное время и дать отдых ногам, Винченце устроился в уединенном местечке сада, на широкой скамейке под тенистым кленом, закинув эти самые гудящие конечности на бортик мраморной вазы, торчащей из клумбы незабудок и маргариток. От скуки прихватил с собой из душной библиотеки томик Гете, собираясь в тиши и прохладе поразмыслить часик-другой над сложной судьбой средневекового алхимика. Корешок с позеленевшим, некогда золоченым вензелем покрывала толстым слоем пыль, а страницы где не разрезаны, где вовсе слиплись. Похоже, в доме барона фон Бреннхольпа не в обычае читать по-немецки.

Заложив первую страницу пальцем, Винченце, закинув голову и прищурив глаза, любовался игрой солнечных зайчиков в кленовой кроне, множеством оттенков мозаики, складывающейся из трепещущих, просвечивающих резных листьев…

Листва зашуршала, пышные ветви сирени и черемухи раздвинулись, перед клумбой появился сын кухарки — тот самый, что прислуживал на вчерашнем приеме. Ныне он был уж не при параде, но в руках снова держал поднос — с кружкой и тарелочкой, накрытой салфеткой, из-под которой виднелись румяные пирожки.

— Зачем кусты ломать? — не меняя позы, лениво спросил Винченце. — Дорожки же есть, чем не нравится?

— Так напрямик быстрее, — замялся парень, — Вон, остыть не успел… Мамка вам велела отнести — только из печки вынула. До чая, говорит, еще долго…

— С крольчатиной? — потянув носом, поморщился Винченце. Парень кивнул, в очередной раз подивившись чуткости иноземца. — Терпеть не люблю. А там что, квас?

— Не, морс. Клюквенный. — И шагнул с подносом вперед, от порывистости едва все не выплеснув на голову маркизу.

Тот проворно отодвинулся и отстранил ладонью угрожающе нависший перед ним поднос подальше от себя. Однако кружку взял, отхлебнул.

— Фу, кислый. Отравить меня хотеть?.. Ах да, кстати! Постой-ка, дорогой мой, dal momento che sei qui. Dica un po', per favore[30], как ты вчера выполнить мой просьба?

— Ну как? Как вы велели, господин синьор, так все и сделал.

— Конкретней, amicone.

— Чего? — не понял парень.

Винченце вздохнул, поставил кружку на подлокотник скамьи:

— Порошок весь высыпал?

— Так точно, весь, что был.

— Куда высыпал?

— Везде понемножку! — и принялся перечислять, загибая пальцы на свободной руке: — В подливку, в суп, в соус, в компот…

— В пунш, — поправил Винченце.

— И туда тоже, — махнул парень.

— Никто не заметил?

— Не-а! — гордо заявил тот.

— А что гости?

— Да что они — все умяли за милую душу! А потом давай танцевать да в фанты играть. Аж фонари в саду побили. Еле угомонились. Давно такого веселья не было…

— Флакон куда выкинул?

— Господин синьор, а можно, я эту скляночку себе оставлю? На память, больно симпатишная.

— Хорошо, только вымой хорошенько, — кивнул Винченце, задумчиво потягивая морс.

— Не беспокойтеся, я ее еще вчера прямо там же, в супчике прополоскал!.. А вы это, не забудете… — переминаясь с ноги на ногу начал он, да постеснялся закончить.

— Не переживать, я присылать тебе к Рождество твой переваренный книга. С золотой обрез, в красный бархатный переплет.

— С полстола шириной? — засиял парень. И обрадовался еще больше, на лету поймав пятерней подброшенную монету. — Только вы не забудьте уж, ладно?

Винченце, кивнув, махнул рукою, чтоб шел, не мешал читать. Тот, поклонившись, рванул в кусты. Сквозь треск ломаемых веток еще можно было расслышать чавканье, прерываемое мечтательным бормотанием: «…вот выучусь поваром, уеду в столицу… нет, в Париж!.. куплю трактир… нет, ресторацию!»

Винченце хмыкнул. Смахнул с кружки накрывший ее спланировавший сверху кленовый лист. Раскрыл книгу…

— Ага, вот ты где спрятался! — закричал Артур Генрихович, коего леший пронес по липовой аллейке — откуда меж сиреневых кустов только и была видна скамейка. — А я-то тебя везде ищу, всю усадьбу обегал! А ты тут книжечку почитываешь. Чего тут? — заглянул на корешок. — Гоетхе? Древний грек, что ли? Ну да черт с ним!..

— Вы, Полина Кондратьевна, не беспокойтесь, — с твердой уверенностью заявила Глаша. — Вампиры, они днем безвредные. Уж я-то знаю. Я про них знаете сколько книжек прочитала.

— Знаю, — вздохнула Ямина, склонившись над корзиной с бельем.

— Да Серафим Степанович намедни кое-чего рассказал, — продолжала девушка, пытаясь поймать уплывающую от нее по течению белым призраком ночную рубашку. — Так что я у нас, получается, главный знаток по упырям. Даже в лицо одного видела…

— Ну и как, симпатичный? — поинтересовалась Ямина, опуская в чистые воды речки очередную простыню.

— Ага, ничего так! — Глаше удалось-таки поймать рубашку за колышущийся подол. И в отместку, хорошенько выполоскав, изо всех сил принялась отжимать-выкручивать, — Ох, это они все нарочно, чтоб людей смущать, нечисть такая, это они любят. Прикинется этаким красавцем: глаза синие, — вота какие! — кудри золотые, росту гусарского, стати царской; голос ласковый, что кот мурлычет… А сам только и ждет, когда в горло вцепиться!

— Складно говоришь! — засмеялась Ямина.

— Да вы б сами видели… — смутилась девица.

И снова упустила стирку! Подхватив подол, бросилась догонять. Сбежала с мостков, спрыгнула — по пояс в воде, в брызгах по уши. Вымокла насквозь — и все равно не успела, быстрое течение опередило.

— Ничего, сейчас к той коряге прибьет, — сказала Глаша, провожая глазами беглое белье.

Полина Кондратьевна уже видела, что коряга не поможет. С сожалением бросила прощальный взгляд на уплывающую вещь, еще хорошую, почти совсем не штопанную…

Но вдруг, когда белеющее пятно пересекало рябую полосу брода, из прибрежных зарослей выскочила большая, золотистой масти собака и кинулась в воду. В два прыжка она настигла пропажу. Ухватив мокрую тряпку зубами, подняла голову, стоя по брюхо в реке, оглянулась по сторонам.

— Вот молодец! — захлопала в ладоши Глафира, отпустив подол сарафана, даже подпрыгнула, обдав Ямину дождем брызг, — Эй, Цербер! Росинант! Иди сюда! Неси ее нам! Ах, умница!..

Пес, увидев прыгающую в воде девицу, вильнул хвостом и, прижав уши, но не бросая добычу, поплыл к мосткам.

— Ах ты мой хороший! — Глаша принялась обнимать мокрую псину за шею, ероша густую шерсть на загривке. — Ах ты наш спаситель!

Выплюнутая тряпка была передана хозяйке. Развернув, Полина Кондратьевна вздохнула с облегчением — оборчатые панталончики при плавании ничуть не пострадали.

— Ну и чей ты такой умненький? — вопрошала Глафира, тиская пса.

Зверь молчал, но не возражал и выглядел довольным. Не вылезая из воды, отряхнулся — Ямину вновь окатил холодный фонтан.

— Охотничий, наверное, — предположила она, — от хозяина сбежал…

Словно в ответ на это, с другого берега донесся пронзительный свист, неразборчивый возглас, конское ржание.

Пес навострил уши. Оглянувшись на девушку, махнул хвостом, лизнул в щеку — и снова пустился вплавь. Впрыгнув на берег, еще разок оглянулся и скрылся в высоком тростнике, будто и не был…

— Ой, здласте! — звонко раздалось позади.

Обе обернулись — Полина Кондратьевна спешно спрятала за спину злосчастные панталоны, а Глаша стала выбираться из воды, путаясь в мокрой юбке.

— Здравствуй, Ариша, — ответила Ямина, выжимая оставшиеся вещи.

Тем же самым занялась и Глафира — но со своей одеждой и косой.

— А вы тут случайно собачку одну не видели? — спросила девочка, с любопытством разглядывая старших. — На волка похоза, только шкула не селая, а как солома.

— Видели, — кивнула Глаша. — Он на тот берег уплыл. А ты знаешь, откуда он тут взялся?

— Не, не знаю, — огорчилась крошка. — Залко…

— Ох, уж вечер скоро! — спохватилась Ямина, собрав белье в корзину. — Того гляди, вампиры налетят. А мне еще варенье варить надо…

— Ой, а мозно, я помогать буду? — оживилась Ариша. — Я могу ягоды собилать. И мешать, чтоб не подголело.

— А маме твоей разве не нужно тоже чем-нибудь помогать? — строго спросила Полина Кондратьевна.

— Ну, — сказала девочка. — Сегодня я узе помогала. И в оголоде у нас скучно — только лепа да ледиска. А валенье мы валим из лесных ягод — а там земляника совсем не такая, как ваша. Ту голстями есть надо, а вашу по одной еле в лот запихаешь.

Варенье варили на открытом воздухе — в летней кухне под навесом. Над глубоким медным тазиком на очаге вился парок, по саду разливался сладкий клубничный аромат. За лениво побулькивающей вкуснятиной приглядывала, разумеется, Полина Кондратьевна, помешивая томящиеся в рубиновом сиропе ягоды большой деревянной ложкой. Арина, забыв об обещании помогать, в сторонке самозабвенно уничтожала оставшиеся в лукошке ягоды — по ее мнению, совсем не подходящие для варенья: слишком крупные или чересчур красные. А Глафира, честно расправившаяся со своей долей забот об урожае, но тоже вся вымазавшись в липком соке, сидела на лавочке, пинала ногой пустую корзину и молола всякую чепуху.

— Так вот я чего не договорила, — трещала сорокой девица. — Вампиры-то разные бывают: одни днем в гробах, значит, спят, а другие света не боятся. Но кусаться силы не имеют. Может, даже не помнят, что они по ночам на людей бросаются. В этом, значит, неправильные вампиры похожи на оборотней…

Госпоже Яминой данная тема была малоинтересна, однако она не прерывала сии рассуждения, понимая, что девушке нужно просто выговориться, иначе вампиры будут ей мерещиться уж не только по ночам…

— А живут они чуть ли не вечность! Если, конечно, кто-нибудь не убьет. И совсем не старятся, представляете! У меня это, честно говоря, в голове не укладывается. Значит, если б тот красавец страшный укусил бы меня, я б, как есть, сначала померла, а потом, совсем такая же, как сейчас, вылезла из могилы и пошла б по ночам шататься, народ пугать. Старухой никогда б не стала, а даже совсем наоборот — чем больше пила б кровь, тем больше молодела и хорошела. Интересно, а если полдеревни перекусать за раз, можно в младенца превратиться?..

А еще, знаете, в книжках пишут, будто деньги у них никогда не переводятся. Ну а то — за вечную жизнь сколько можно сокровищ скопить! И жить они, говорят, любят на широкую ногу. Это чтоб их за приличных людей принимали и на балы-приемы разные приглашали. А ведь удобно — балы-то все ночью устраивают.

— Танцы, рауты, приемы, — вздохнула Полина Кондратьевна. — Совсем неплохо. Не стареть и развлекаться целую вечность — я б, пожалуй, от такой жизни тоже не отказалась.

— Бог с вами, Полиночка Кондратьевна! Что вы такое говорите? — распахнула глаза Глафира. — Мало того что для этого каждую ночь людей за горло грызть придется, так и света белого тоже ввек не увидите!

— Да шучу я, глупая! — засмеялась Ямина, снимая пенки с закипающего варенья.

Нарушив покой в уединенном романтическом уголке сада, баронет чуть не силой увез приятеля развеивать скуку. Бороться с меланхолией предполагалось на очаровательном речном островке, где нежные сиреневые сумерки тревожило высокое пламя костра, в компании удалых, задорных молодцев — сыновей соседского помещика, с которыми познакомились вчера на именинах баронессы. Пирушку на свежем воздухе, на речном просторе молодые люди упорно называли звучным иностранным словом «пикник», с умопомрачительной скоростью опустошали корзины со съестным и напитками, разрывали тишь подступавшего вечера взрывами дружного хохота, пугавшими даже лошадей, и приставали с непристойностями к красным, смущенно и радостно хихикающим девкам, прихваченным с собою для пущего веселья.

Не забыли про цыган. Какой же праздник без песен и плясок? Пригласили табор. Правда, в таборе насчитывалось всего трое членов — косматый чернявый гитарист да две голосистые танцовщицы в ярких юбках и сверкающих звенящих монистах. Гитарист, исполнив с душой, но фальшиво два романса, упился коньяку и распластался под ракитой. Полногрудые девицы при ближайшем рассмотрении оказались вовсе не девицами, а удрученными богатым жизненным опытом особами и тоже весьма скоропостижно утратили пыл и задор. В общем, цыгане предоставили заказчикам веселья развлекаться по своему собственному усмотрению.

Баронет с товарищем припозднились: присоединились к обществу, когда молодцы уж порядком окосели, а девушки заметно осмелели. Гостям, как водится, налили по штрафной стопке — роль коей в данном случае выполняли вазочки для десерта. Артур Генрихович с готовностью подчинился требованию компании и немедля захмелел. Винченце же счел за лучшее незаметно вылить коньяк под елочку — конечно, деревце было жалко, но здоровье дороже.

В общем, данное празднество мало чем отличалось от многих прочих подобных увеселений. Обойдя островок кругом, продегустировав предложенные гостям вина (и найдя все сорта по очереди мало пригодными: либо кислыми, либо чересчур сладкими, горьковатыми, перестоявшими, безвкусными и прочее), Винченце заскучал. И задумался о том, как бы еще до восхода луны незаметно улизнуть. То есть покинуть пикник.

Общество разбилось на пары, пары разбрелись по островку. Костер без внимания приуныл, языки огня оставили попытки дотянуться до потемневшего звездного неба.

Артур увлек приглянувшуюся девицу на бережок, уютно окруженный с трех сторон кустами бузины.

— Ах, Наташа, — жарко шептал юноша, — ну будь же со мной поласковей…

— Ах, барин, — конфузливо шептана девица, — я уж и так мила с вами до неприличия, совсем же этак не комильфо…

Конечно, оба не замечали устремленных на них из темноты насмешливых глаз. Островок оказался слишком мал, пришлось бы. очень постараться, чтоб никого не увидеть и не услышать. А Винченце и не старался. Он просто решил со вкусом допить… нет — додегустировать последнюю на сегодня рюмку кислой вишневой наливки — на живописном пригорке, утесом возвышавшемся над рекой, удобно прислонясь спиной к стволу могучей сосны. И он уже собирался уходить, чтоб не помешать амурному тет-а-тет, когда…

Из-под куртины осоки, росшей на кромке воды, высунулась длинная лапа, чешуйчатая, с перепонками меж костлявых пальцев. Вслепую похлопав растопыренной пятерней по траве, по земле, лапа угодила под каблук Артурова сапога — парочка смело обнималась, самозабвенно тискалась и при этом не могла устоять на месте. Лапа с писком отдернулась обратно под кочку. Однако вскоре из высокой осоки показалась лохматая голова с торчащими острыми, обросшими клочковатым мехом ушами. С поросячьим рылом вместо носа. Винченце не спускал с нее пристального взгляда — такой образины ему еще в жизни видеть не приходилось. Чудище подтянулось на тощих руках и вытащило свое не менее тощее тело из зарослей. Настороженно поглядывая на занятую друг дружкой парочку, странное существо, пригибаясь к земле, быстро шмыгнуло в кустарник. Насколько Винченце успел рассмотреть, росточка образина невысокого, спину покрывал широкий гребень иголок, напоминающих ежиные, на животе болтались четыре отвислых соска — согласно чему можно было сделать вывод, что данное существо самка…

— Ох ты, нежить, мать твою растудыть!.. А ну стой! Брось бутылку, куда поволокла?! Вот же ж зараза!.. — послышался от костра рассерженный голос конюха Потапа.

Кусты зашевелились, затрещали — на бережок выскочила образина, бережно прижимая к себе большую бутылку шампанского. Ей оставалось сделать два шага и скользнуть под родную кочку… Но тут чудище приметила-таки девица:

— А-а!! Кикимора!!! Мамочки!.. — завопила она, оглушив своего поклонника. И подхватив юбки, ломанулась в кусты.

Артур ошеломленно обернулся и невидящими глазами уставился на замершую в обнимку с бутылью нежить.

— Где? Ты чего, ополоумела? Примерещилось, что ли? — и поплелся, запинаясь, за подругой.

Отмерев, кикимора, радостно пританцовывая, затолкала в норку под кочкой сначала добычу, а потом протиснулась сама, поболтав на прощанье в воздухе своими лягушачьими задними лапами.

Винченце довольно усмехнулся: приятель был не настолько пьян, чтоб списать сию «избирательную слепоту» на действие вина. Следовательно, случайный этот эксперимент лишь подтвердил эффективность эликсира. Того самого, что на именинах подсыпал в угощение сын кухарки. Ну что ж, этого он и добивался. В ближайшие полгода всему «высшему обществу» округи не суждено на личном опыте удостовериться в существовании нежити, нечисти и прочих существ, оставаясь в твердой убежденности, что все это сказки необразованных деревенских жителей. Даже если в отсутствие дозорного (чему виной, помнится, был сам Винченце) оная совершенно распояшется…

Вскоре спокойствие на островке совершенно восстановилось. Перепуганную девицу успокоил Артур, уверив, что в темноте за кикимору она приняла ветку дерева. А конюх просто промолчал, справедливо опасаясь, как бы пропажу шампанского не списали на его счет. Благоразумный человек. К нему Винченце и направился.

Нашелся конюх, как и положено, возле лошадей, недалеко от вновь разгоревшегося костра.

— О, Потап, ты сегодня есть трезвый, как рюмочка? — улыбнулся Винченце.

Тот, увидав внезапно вынырнувшего из темноты итальянца, ухнул, точно филин, да, признав, рассмеялся баском.

— Как стеклышко! — заявил он весело. — Так точно, господин синьор! Разве ж можно иначе, коли господа нынче гулять изволили? Кто ж, окромя меня, приглядывать-то за ними будет? Вот уж, когда обратно доставлю, там и вознаградюсь.

— Верно мыслишь! — похлопал мужика по плечу Винченце. И добавил: — Если Артур Генрихович быть про меня спрашивать, скажешь, что я уехать. Находить редкий растений и срочно возвращаться в усадьба, выгонять эссенция.

— Ась? Кого выгонять? — вытаращился конюх.

— Делать экстракт, — пояснил итальянец.

— Ох, слово-то какое мудреное! — еще больше напугался мужик. — Не запомню, помилуйте, господин синьор!

— Ну как это по-вашему? Траву нашел полезную, редкую — и покамест не завяла, поеду из нее делать настойку. Теперь понял?

— Понял, чего не понять? Про настойку-то мы завсегда понятливые. Коня вашего отвязывать?..

Глава 2

Ночью выхожу во двор —

По нужде приспичило…

Там меня встречает черт,

Косым рылом лично!

Стали тут на мне портки

Шибко неприличные…

Феликс стал привыкать к бессонным ночам. И к службе своей сторожем тоже. Нынче он уж три раза обошел кругом спящее селение: изучил все тропки, пробирался задворками, тише мечтающей залезть в курятник лисицы. И ничего.

Близился рассвет, тишины ничто не нарушало. Нечисть не показывалась, точно затаилась нарочно.

Чернели в темноте дома, без единого огонька дворы. Все двери предусмотрительно заперты — чего раньше в деревне никогда не делали, но окна распахнуты настежь, откуда на вольный простор вырывался дружный, в унисон, храп обитателей.

Как-то само собой Феликс оказался у дома старосты. Ни за чем, так просто.

Здесь тоже все было спокойно, тихо. И темно. Высокая изба стояла, точно замерев, настороженно уставившись в ночь чернеющими окошками, удивленно распахнутыми наличниками-ресницами. Только в верхнем окне, из глубины горницы мерцал золотистый отсвет свечи.

Феликс толкнул калитку, ступил во двор. Не пройдя и двух шагов, наткнулся на какой-то тонкий ремешок, натянутый на уровне груди. В кустах у забора тихонько звякнуло… Поднырнув под подозрительную «струну», Феликс двинулся было дальше и задел ногой еще один ремешок — в трех вершках от земли. Послышалось глухое треньканье, будто вдалеке в один миг промчалась тройка. Феликс отступил назад, ощутив, что толкнул пяткой нечто мягкое. Раздался душераздирающий, нечеловеческий вопль. От неожиданности взмахнув рукой, задел еще пару таинственных ремешков, наступил на что-то длинное, скользкое, — потерял равновесие и упал. Шумно и со звоном. Дверь распахнулась, с громким топотом с крыльца сбежала Глафира — в ночной рубашке, с распущенной косой. В одной руке она держала лампу, в другой сжимала ружье.

— Стой, убью!! — крикнула она, с трудом поднимая клонящийся к земле тяжелый ствол.

— Кажется, я уже убился, — простонал Феликс.

— Ой, это что, это ты?.. — Девушка отвела от его носа дуло, вместо него сунула в глаза тускло горящий светильник, — Какого лешего тебя сюда понесло?! Ты мне весь прожект сорвал! Я два часа в темноте все это развешивала, а ты!.. Зачем явился?

— Проведать, как ты тут. А тут… — проворчал Феликс.

Поднявшись и выпутавшись из ремешков, ранее служивших конской сбруей и помочами, а ныне ставших ловушкой на вампиров, он потребовал объяснений.

— Да чего объяснять, непонятно, что ли? — удивилась Глаша. — Упырь приходит, за ремешок дергает — звенят бубенцы, я просыпаюсь и стреляю! Скажи спасибо, что тебя не пристрелила, — сверху-то из горницы не видать.

Феликс сказал «спасибо».

Обернувшись, он увидел, как сзади с дорожки в кусты смородины Василий утаскивает за хвост большую рыбину, за которой на протянутой через жабры веревочке волочились две рыбки поменьше. Выходит, его угораздило наступить сначала на кота, потом на кошачий ужин…

— Спер-таки! — всплеснула руками Глаша, едва не выронив ружье. — Вот дедушка тебе хвост-то открутит! — пригрозила в темноту.

— Ты им хоть пользоваться умеешь? — спросил Феликс, вновь осторожно отводя ствол в сторону от себя.

— А как же! — гордо кивнула Глаша. — Дедушка меня давным-давно научил. Вот только дробь не нашла, так что зарядила солью. Но в книжках пишут, для упырей это самое оно…

От дома старосты Феликс побрел наверх по склону, к часовне.

Черной тенью его нагнал Глафирин кот, пристроился сопровождать — то плетясь, как хвост, по пятам, то рысью забегая далеко вперед. Поднимая из высокой травы голову, прислушивался, всматривался в невидимые шорохи. В общем, всячески изображал занятой вид, якобы не замечая присутствия человека. Но и отставая, не оставлял без своего присмотра.

Вдруг Василий заволновался. Перегородил узкую тропинку, встав боком и выгнув спину дугой. Поняв, что кот что-то услышал, Феликс остановился, тоже прислушался.

Как был — коромыслом — Василий вдруг вскочил на росшую возле березу. Подрыгнул он, однако, невысоко, едва ль на аршин, а дальше, с трудом подтянув упитанную тушку на когтях, забрался в развилку ствола. Вытянув шею, всмотрелся вдаль. Подойдя ближе и проследив за взглядом желтых, круглых, как медяки, глаз, Феликс заметил на фоне бледнеющего неба, возле темного контура часовни, чей-то силуэт…

Сзади раздалось тихое, но требовательное «мя!». Феликс обернулся: Василий смотрел то на него, то вниз и нерешительно крутил пушистым задом, явно намекая, что помощь ему бы не помешала. Спущенный на землю, Василий торопливо пригладил языком взъерошенную человеческой рукой шерсть. И тут же бросился наутек, назад в деревню, к родной хозяйской избе.

Феликс направился в другую сторону, к часовне.

Днем — то есть уже вчера — он побывал здесь, осмотрел все еще раз тщательнейшим образом, вплоть до подвала, куда можно было проникнуть через любую из дыр провалившегося пола. Ничего подозрительно, только кучи трухлявых досок по углам да следы детских ног — позже выяснилось, что деревенские мальчишки облюбовали подполье для игры в Дениса Давыдова и Наполеона…

Но вот что здесь понадобилось этому итальянцу? Стоит перед часовенкой, запрокинув голову, заложив руки за спину, будто любуясь освещенным луной ветхим строением.

Феликс замедлил шаг. Что он здесь делает? Среди ночи заинтересовался старинной архитектурой, деревянным зодчеством?

Одет итальянец был странновато — в английский костюм. Клетчатый жакет нараспашку, с кожаными плечами и заплатами на локтях, под ним заправленный в ворот сорочки шейный платок, на руках черные перчатки, на голове — не менее английское кепи, из-под которого сзади серебристым инеем поблескивали собранные в хвост кудри. Феликс почему-то передернулся, думал увидеть на экстравагантном иностранце еще и штиблеты — но, слава богу, тот был в сапогах.

Постояв перед часовней, итальянец не спеша, будто прогуливаясь, двинулся к лесу. Едва приметной тропинкой спустился в овраг, тенью проскользнул в густой малинник; в плотном мраке деревьев поднялся по крутому склону, пересек луг, едва не по пояс утопая в высоком клевере, изредка останавливаясь, чтоб, наклонившись над особо крупным цветком, вдохнуть сладкий аромат…

Феликс следовал за ним. Не замечая, что в перелеске ожег руку хлесткой крапивой, в малиннике оцарапал щеку, — все его внимание сосредоточилось на маячившей впереди фигуре.

Миновав луг, вновь углубились во мрак леса. Свет луны скупыми пятнами проникал под кроны, и Феликс забеспокоился. Итальянец двигался бесшумно и быстро, точно рысь, словно не замечая царящей вокруг ночи…

В один миг Феликс потерял его из вида. Оглядываясь по сторонам, всматриваясь в синюю темноту, прошел еще немного вперед.

Среди чернеющих стволов заблестело озеро — не русалочье, другое, поменьше, но еще глубже. С высокого берега открывалась чудесная панорама на круглое, точно чашка, зеркало воды, обрамленное лесистыми холмами. В вышине, запутавшись в ветвях вековых сосен, сияла снежно-сахарная краюшка луны. А с другого края, над кучерявыми шапками могучих дубов, занималась заря — пока еще тонкой золотистой полоской разлившись по горизонту.

Но итальянца не видно, как сквозь землю…

— Заблудились? — раздалось над ухом.

Феликс сдержался, чтоб не отскочить назад, только дернулся, развернулся.

Перед ним стоял итальянец — сложив руки на груди, глаза из-под козырька искрятся весельем, в уголках губ затаилась насмешливая ухмылка.

— О, scusami![31] Я, кажется, вам помешал? — сказал нахальный тип, приветливо склонив голову и тронув затянутыми в перчатку пальцами козырек кепки. — Доброе утро! Хотя еще ночь, но «спокойной ночи» желать при встрече как-то нелепо. Вы, кажется, за мной следили? Весьма польщен оказанной честью. Еще раз прошу прощения, просто не смог сдержать любопытства. Позвольте спросить, чем обязан подобным вниманием?

— Тоже прошу извинить… Но куда пропал ваш акцент? — спросил Феликс первое, что пришло на ум, — лишь бы не стоять молча столбом.

— Акцент? — удивился маркиз, — Знаете ли, синьор, иногда он нужен, иногда мешает. Многим может показаться подозрительным иностранец с безупречным произношением. И вправду, вряд ли возможно хорошо изучить чужой язык, вращаясь в обществе, где все стараются изъясняться на любых наречиях Европы, только не на своем родном. Но скажу без ложной скромности, лично мне хватило полугода — сложность вашего русского языка преувеличивают, не слишком-то сильно он отличается от прежнего, славянского… Но ваше лицо кажется мне знакомым. Нам раньше не доводилось встречаться?

Рассуждая, Винченце постепенно надвигался на Феликса, оттесняя того назад — пока буквально не прижал спиной к толстому стволу сосны. Приблизившись вплотную, встал, положив ладонь на шершавую кору — клетчатый манжет вскользь коснулся шеи. Феликс почувствовал себя неуютно.

— Mi dica, per favore[32], это не вас ли я вчера принял за стражника? — прищурился он, точно с такого ничтожного расстояния с трудом мог его узнать. — Ну надо же, так обознаться!.. Или в вашем округе особые порядки и в ночное дежурство выпускают недоучившихся школяров?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — произнес Феликс, готовый сам удивиться, как спокойно прозвучал его голос.

— Ну да, у вас тут странные обычаи, но не настолько, чтоб отправлять в дозор мальчиков-хористов, — проворчал Винченце, вцепившись взглядом в зрачки собеседника. — Зачем же вы преследуете меня, синьор монах? Что вам от меня нужно, чтоб ходить по пятам каждую ночь? Сегодня, вчера, третьего дня на берегу у русалок!.. Не удивляйтесь, ваше присутствие невозможно не заметить. От вас за версту ладаном несет, как от свежеотпетого покойника… Cosa vuole da me?[33]

Зачем я вам сдался? Никаких законов не нарушал, никого не потревожил своим присутствием. Ничего себе не позволяю, соблюдаю все правила поведения и даже приличия. Non ho nulla da rimproverarmi, ho la coscienza pulita![34]

Так чего вам от меня всем понадобилось?! — воскликнул он в сердцах, стукнув кулаком о дерево.

Отступил наконец от сосны, нервно прошелся взад-вперед, разглядывая свои перчатки. Не заметив, он всей ладонью размазал по коре струйки свежей, прозрачной как слезы, душистой смолы. Тонкая замша была погублена безвозвратно…

— Своим появлением вы испугали… — осторожно начал Феликс, поспешно отойдя от сосны на открытое, более безопасное место. Но маркиз перебил:

— Кого напугал? Ту девицу? Куда как загадочная особа! Я всего лишь хотел вернуть потерянную ею безделицу — и вовсе не собирался вмешиваться в ваши странные обряды!

— Что вы делали у часовни?

— Наслаждался видом достопримечательности! — заявил Винченце. Стянув с рук перчатки, похлопывал ими по бедру в раздражении, не спуская горящих глаз с Феликса. — Люблю, понимаете, посмотреть на работу старых мастеров. Подумать только — вот уж два века стоит, и время над ней не властно! Все вокруг изменилось: люди другие, селение переместилось с берега на берег, леса поредели. Да что говорить — даже река изменила русло! А часовня на прежнем месте, как была. Удивительно, dico bene?[35]

Умели раньше строить.

— Но почему ночью?

— Perche no?[36]

Вы зануда, синьор монах! — вздохнул он. — Днем палит солнце, а я не выношу жары. И просто обожаю северные летние ночи. Нуда, вы понятия не имеете, как вам повезло. Вам кажутся слишком обыденными эта прохладная синева, этот серебристый воздух, хрустальная роса на травах… А где-нибудь в джунглях ночью вот так не погуляешь — тут же лбом налетишь на баобаб. Нынче ночи так коротки, что небеса даже почернеть толком не успевают. В этом вся и прелесть… И все неудобство, — добавил он уж совсем не мечтательным тоном.

— Позвольте, но что…

— Chiuso![37] Довольно на сегодня вопросов! — остановил его Винченце раскрытой ладонью. Феликсу этот жест показался несколько театральным. Подняв руку, Винченце, склонив голову, застыл на миг, точно задумавшись или прислушиваясь к предрассветной тишине… Но неожиданно звонко щелкнул пальцами — ровно у него перед носом. Феликс отпрянул — глаза ослепила внезапная вспышка нестерпимого света, в ушах зазвенело. Он невольно заслонил лицо руками…

Через мгновение, привыкнув к сиянию, смог осмотреться и понять… что слепящая вспышка — это неожиданно выскочившее на небосвод солнце, а оглушительный гомон вокруг — всего лишь пение пробудившихся птиц и шум листвы. Оторопело моргая глазами, Феликс уставился на сияющее светило, по-утреннему чистое, словно умытое в водах озера, играющее золотистыми, переливающимися радугой лучами.

Итальянца, разумеется, и след простыл.

Винченце наскучил этот разговор. И этот настырный юноша, чьему упорству следовало бы найти лучшее, более полезное применение.

Он щелкнул пальцами, и взгляд собеседника застыл. Он разом точно окаменел, замер. Винченце подошел, помахал рукой перед остановившимся взглядом, вздохнул, поглядел на зарю. И, насвистывая сентиментальный мотивчик из модной оперетты, отправился изучать окрестную флору. Больше часа он бродил по пробуждающемуся, окутанному легкой дымкой тумана лесу, насобирал целый букет напоенных росой, неведомых, одному ему нужных трав. Когда же берег осветило поднявшееся над горизонтом солнце, а высоко в ветвях, во всю силу звонких голосов приветствовали наступивший день птицы, Винченце вернулся. Близко подходить к по-прежнему стоявшему статуей Феликсу он не стал, остановился шагах в двадцати, под тенью раскидистого дуба. Сунув разнотравный букет под мышку, громко хлопнул в ладони. Удостоверился, что парень очнулся, шарахнувшись от света, едва не упав, — и ушел, скрылся в прячущихся от света за деревьями сиреневых тенях.

Меж тем в деревне в эту же ночь до рассвета тоже кое-что произошло…

Дверь одного из домов тихонько отворилась, и на двор вышел высокий бородатый мужик в исподнем. Нужда заставила отца семейства подняться спозаранку, раньше обычного. Выскочив в освежающую прохладу сумерек, первый пахарь деревни, живой пример и невольный укор остальным мужьям, подтянул подштанники и, сопя в пшеничные усы, торопливо убежал в известное место.

Минуту спустя, степенной проходкой возвращаясь обратно, любуясь по пути на славно поднявшуюся рассаду, на увешанные блестящими от росы ягодными гроздьями смородиновые кусты, глянул поверх забора… и замер. Потому что оттуда, из-за оной смородины, не мигая, на него уставились огнем пылающие глаза.

Хлебопашец, кулаком по лбу усмирявший разъяренного быка, стоял теперь вытаращившись и только беззвучно открывал и закрывал рот, шевеля бородой.

Чудище тоже промолчало. Лишь качнуло похожей на обгорелый утюг головой — и убралось восвояси.

После полудня, как заведено, на лавочке у колодца собрались три бабки.

— Матюшка-то заикаться стал, — поведала первая старушка. — Напасть-то какая, надо ж было приключиться. Разумом, слава те господи, не повредился. Все понимает, работать — работает, кушать — кушает. А сказать что — слова не дождешься. Начнет говорить, рот раззявит — да на первой букве и застрянет. А такой мужик дельный был, хозяйственный.

— Ну даст бог, еще поправится, — сказала вторая, перекрестившись, — Здоровьем не обижен, крепкий, тьфу-тьфу.

— Да чего охаете? — шикнула третья. — А то будто раньше болтуном был? Как же! Спросишь чего — ответ хоть клещами тяни! Есть из-за чего причитать.

— Да это, конечно, ты-то у нас от страха язык не прикусишь, хоть чертом лысым пугай! — съязвила первая, приходившаяся оному пострадавшему родней.

— А чего пугаться? У меня свой дед сколько лет плешивый. И ничего, не страшный.

— Хе, сравнила чего, нашла! Будто не видала?

— Чего не видала?

— Ой, квашней не прикидывайся! Кто нынче чудище по чугунной башке тыном огрел? Я, что ли?

— А кто? — вытаращила глаза третья, ничего не понимая.

— А она! — ткнула сухим пальцем в соседку первая. — Под утро, темно еще было, значится, за курятником увидала чудище енто, выдрала из ограды здоровущий тын и побежала догонять!

— Да ты что? Неужто правда аль приснилось? — не поверила третья.

— Чего молчишь, богатырша? — пихнула легонько в бок героиню.

— Правда, — буркнула та, насупившись.

— Да ты что! — еще пуще изумилась третья и платок под отвисшей челюстью покрепче затянула. — И чего?

— А ничаво! — отрезала бесстрашная воительница, — Увидала ирода — так треснуть его захотелось! Да не разобрала, что под руку попалось. Догнала, доковыляла, размахнулася…

— Ну? — в нетерпении поторопили подруги.

— Да жердина ента гнилая оказалась, — хлопнула в расстройстве себя по коленке бабка. — Вот как назло. Пополам сломалась — и все тут! Один звон. А образина в кусты… Только ты откуда про то проведала, ась?

— Буренку доить пошла пораньше. Тут и слышу — несется кто-то, палка какая-то скачет, машет над заборами-кустами. Вот руку на сердце положа, скажу — на тебя первую подумала. Гляжу — и точно ты!

— Вы, сороки-балаболки, не вздумайте только кому рассказать, — пригрозила пальцем героиня. — Народ ежели узнает — на старости лет позору не оберешься. А Прошка-внучек, тот ведь вообще покою не даст. Так и знайте — коль проболтаетесь, не тын возьму, а ухват. Он у меня крепкий, не обломится!

— Ох, боевая стала! Я ж говорю — как есть богатырша!..

— Простите, что вмешиваюсь…

Старушки подскочили, будто ужаленные. Они и не заметили, как к колодцу подошел седобородый старец. Стоял, опершись о клюку, слушал, наклонив голову, — и видать, давно уж слушал!

— Простите, — повторил Серафим Степанович, — вы сказали про звон. А что звенело?

— Ну уж не у меня в голове! — обиженно поджала губы бабка.

Глава 3

Ночью как-то вурдалак

К нам забрался на чердак.

Утром обернулся кошкой —

Сиганул через окошко.

Утром Глафира собрала развешенную по двору сбрую. Звеня бубенцами, спустилась в подпол. Чудеса чудесами, но про домашние хлопоты забывать негоже. Тем более что чудище они ловят только по ночам, так что, пока светит солнышко, надо бы сделать что-нибудь полезное. Например, побелить печку. Все равно стоит холодная — кухарить она бегает к Полине Кондратьевне. А дедушка вернется, увидит белую-красивую — то-то обрадуется! И известку он уж давно припас, все руки не доходили.

В подполе Глафира нашла-таки и ведро с известкой, и вместо кисти старый остриженный веник, который бы давно выбросить, да жалко…

Еле держа тяжелое ведро, Глаша осторожно поднималась по крутой узкой лесенке. Только б не уронить…

— Доброе утро! — закрыл проем черный силуэт.

— А-а! — вскрикнула Глаша и от неожиданности отпустила перекладину. В следующий миг она почувствовала, будто в страшном замедленном сне, как ноша потянула ее назад, она стала падать, пытаясь сохранить равновесие, устоять на кончиках башмачков… Но, схватив ее вскинутую руку, кто-то быстро вытащил ее наверх вместе с ведром.

«Кто-то», конечно, оказался Феликсом. Почему-то Глафира никого другого и не ожидала увидеть.

— Я не помешал? — спросил он. — Ты чем-то занята? Может, я помогу?

В общем-то Глафира была не против. И в итоге ей пришлось сесть на лавку и, подперев кулачком щеку, просто наблюдать и слушать.

Ей не показалось, Феликс действительно был чем-то сильно взволнован. Неумело, но добросовестно размазывая белила по кирпичам, он торопливо принялся рассказывать — о двух минувших ночах, о встречах с итальянцем, о том, как очнулся в колодце и как застал того возле часовни… О чем Глаша и не подозревала. Почти обо всем — кроме разве что нескольких моментов, которых он пока сам себе объяснить не мог…

Выслушав сбивчивое повествование, покивав с серьезным видом и сосредоточенно поддакнув, Глафира в конце спросила:

— Почему ты говоришь об этом мне? Может, тебе стоит рассказать все Серафиму Степановичу? Он старый, умный, наверное, сможет все понять.

— Знаешь, я… — произнес Феликс, остановившись, в задумчивости перекручивая в руках и без того переломанный, перевязанный веревкой черенок веника, — Я думаю, ему это врядли понравится. За несколько дней столько всего странного случилось… Я должен сам понять, что происходит, понимаешь?

— Да я понимаю, — с сомнением протянула Глаша. — Мне и самой интересно.

— Теперь мне уже кажется, следующей ночью может случиться все что угодно, — продолжал Феликс. Выломав несколько прутьев, бросил снежно-белый веник в ведро. — Но если что-то пойдет не так — ты ему обо всем расскажешь, хорошо?

— Ладненько, — пожала плечами Глафира. — Только при условии, что нынче сторожить упыря пойдем вместе. — И не дав возразить хоть словом, прибавила: — Вон там плохо промазал. Открой, пожалуйста, заслонку…

Едва щиток убрали, из недр печи, из сажевой тьмы, выскочило нечто еще более темное и, оттолкнувшись задними ногами, спрыгнуло молнией на пол и унеслось прочь.

— Пробрался все-таки! — воскликнула Глаша. И хлопнув себя по лбу ладонью, вспомнила: — Я ж там пирог рыбный оставила…

На чистой белой стенке остались отчетливые черные следы лап. А на половике посреди комнаты отпечаталась ровная цепочка белых пятнышек.

— Значит, так-с… — вздохнул Серафим Степанович.

На закате старец решил прогуляться по бережку, и Феликс составил ему компанию. Увлекшись разговором, они и не думали обратить внимания на сочные краски, полыхающие на небосводе, на алый шар солнца, прозрачной перезрелой ягодой смородины осторожно опускающийся на чернеющую щетку горизонта.

Серафим Степанович был огорчен — скорее не словами, а настроением, охватившим его помощника. Со вздохом старец опустился на траву, зеленым ковром выстилавшую крутой склон берега. Подобрав длинную тростинку, принялся чертить на тянувшемся у ног песчаном приплеске круги, крестики и стрелки:

— Выходит, разгадать нам надобно четыре, загадки, — рассуждал он, и Феликс, скрестив руки на груди, склонив голову, молча слушал. — Первая загадка… — Он очертил тут же мягко осыпавшийся кружочек. — Про русалок. Откуда они взялись? Зачем людей пугают? Кто сами такие? Вторая задачка… — На песке появился плюсик и еще кружочек. — Что тут за огоньки бродят вокруг да около. У них физическая природа аль нематериальная? По каким причинам появились, чего жаждут для упокоения?

Феликс молча кивал.

— И последние загадки, — продолжал Серафим Степанович, искоса взглянув на помощника, будто воды в рот набравшего. — Про чудище и упыря. Раз ты уверен, что это не один и тот же бес…

— Уверен, — сказал Феликс, — Слишком не похожи следы, большая разница в повадках.

— Тебе виднее, — проговорил старец, стерев ногой и без того осыпавшийся план. — По мне, так в первую очередь надо бы ими заняться, вывести на чистую воду. Огоньки безвредные, сами к людям близко подходить боятся. Русалки— девки, конечно, взбалмошные, но убивать иль калечить, полагаю, никого не станут. Опасности что от тех, что от других столько же, сколь и толку, — пшик один. Ну попугают, поморочат. Тех же нужно приструнить, и побыстрее, пока кто-нибудь не убился по их милости. Выследить для начала, присмотреться — авось и видно станет, как управу найти… А ты что думаешь? Имеешь какие соображения?

Феликс вновь нахмурился:

— У меня были кое-какие мысли. Но вчера я понял, что ошибаюсь. Поэтому, позвольте, я оставлю свое мнение при себе, пока не найду подтверждения.

— Как знаешь, — крякнув, поднялся Серафим Степанович. — Эх, Феликс Тимофеевич, не забыл, поди, как на Рождество всю обитель взбаламутил, вверх дном поднял? А пропажа-то просто в темный уголок завалилась. Только и нужно было сесть и подумать хорошенько. Тогда б истина из кусочков сложилась, будто чашка разбитая, и рисуночек проявился — суть то бишь.

Феликс опустил глаза. Серафим Степанович ворчал не без оснований. Он напомнил ему о том, как полгода назад в монастыре посчитали за кражу обычное недоразумение и поручили со всем разобраться ему, Феликсу. И он взялся за расследование со всей ответственностью, запутав и запугав всех подряд. Но когда из города вернулся Серафим Степанович, то, поговорив со своим горячим, но неопытным помощником, объявил, что пропажа потерялась сама по себе, и утром доказал это у всех на глазах. После братья частенько посмеивались над тем случаем…

Но здесь другое, напомнил себе Феликс. Здесь с видом фокусника ничего из рукава не вытащишь.

— А почему вас, Феликс Тимофеевич, вдруг мальчишки дразнить стали? — прищурился с улыбкой старец, — Да странно так: «синьор-монах насквозь ладаном пропах!» Откуда они слово-то такое взяли — синьор! — подивился он, — Разве в книжках Полины Кондратьевны вычитали? Ух, молодежь грамотная пошла, страх!..

День клонился к закату. Баронесса фон Бреннхольц в волнении ходила по двору — взад-вперед, меряя шагами расстояние от крыльца до угла флигеля. Шелковая шаль сползла с плеч, кисти вместе с подолом платья подметали землю. Мужчины с утра отправились на охоту — недалеко, на болота, пострелять куликов — и должны были возвратиться с минуты на минуту. Только тревожная весть на быстрых мальчишеских ногах их опередила — Артур случайным выстрелом попал в синьора Винченце, пробив плечо. Потому-то Виолетта Германовна и не находила себе места, от беспокойства ожидание тянулось будто вечность…

— Едут! Едут!.. — закричали наконец-то сторожившие на крыше мальчишки.

Баронесса кинулась к воротам.

Вскоре во двор шумной кавалькадой въехали охотники — господа, слуги, егеря, лесничие, — все на конях, с притороченными к седлам трофеями… К слову, дичи настреляли не слишком много: за весь день подбили каких-то пять бекасов да двух тетерок. Но мужчины все равно были счастливы, двор наполнился громким смехом, удалым посвистом, конским ржанием и собачьим лаем.

В общей кутерьме баронесса отыскала глазами итальянца. Он во весь опор пронесся на своем вороном скакуне, у самого крыльца круто осадил, развернулся — и лихо спрыгнул на ступени. Следом потрусила каурая кобыла, с которой мешком сполз Артур. Виолетта Германовна бросилась к ним:

— Синьор Винченце! Вы здоровы? Что произошло?

— Ох, синьора, — покачал он головой. И хлопнул ладонью по крупу лошади, отчего та резво побежала к конюшне. — Право, лучше б я не ехать на эта uccellagione. Вот посмотрите, — сказал он, сняв широкополую шляпу, — весь обгорать, правда? Кожа жечься, лицо красный, si?

— Ах, пустяки, — заверила его баронесса. — Только нос чуток загорел. Я вас потом сметанкой помажу… Но мне сказали, вас ранили?

Винченце как раз облокотился о перила — рукой, перевязанной платком прямо поверх рукава куртки. На белой ткани проступали бурые пятна.

— Да… Ahi, che male!..[38] — вспомнив о ранении, схватился здоровой рукой за плечо, прикрыв ладонью платок. — State tranquilli, non si muore per cosi poco[39]. Пустяки, синьора, не стоит беспокойство из-за простой царапина.

— Матушка, я не нарочно! — подскочил Артур Генрихович. — Ружье из рук само вывернулось!..

— Еще бы ты нарочно! — прикрикнула на сына Виолетта Германовна. — Хорош охотник… Идемте скорее в дом, синьор Винченце, нужно немедля осмотреть рану. Я вас сама перевяжу…

— In nessun caso! Grazie[40], синьора, но нет. Я сам справиться, не тревожьтесь, — вежливо, но твердо отрезал итальянец.

Виолетта Германовна поохала, но уже знала, что настаивать бесполезно. Итальянец ушел в дом, а за его спиной хозяйка наградила наследника материнским подзатыльником.

Винчение чувствовал себя совершенно измотанным. Будто малое него бессонной ночи, целого дня бессмысленного хождения по болоту, тряски в седле и порции дроби в руку — так еще и от хозяйкиных забот теперь отбивайся. Все тело ныло, кажется, он насквозь пропах болотной тиной и лошадиным потом… Позвав лакея, он потребовал себе ванну. Горячую.

Где-то через час он ее получил — слуги приволокли и поставили посреди спальни, прямо на ковер, громадную овальную бадью. Горничная поверх досок постелила простыню и стала таскать воду — кипяток с кухни и ледяные ведра из колодца. Винченце наблюдал за приготовлениями, тоскливо уперев подбородок в сцепленные ладони, сидя на подоконнике между горшком с отвратительно вонючей геранью и вазой с оранжерейными розами. Ему положительно не нравилась деревенская жизнь — и эта, с позволения сказать, «ванна» в особенности. Но выбора не было: от воспоминания о местной бане Винченце передернуло.

Ужин был готов. И баронесса попросила господина Антипова подняться наверх, проведать итальянца и позвать к столу. Управляющий, конечно, не мог отказать хозяйке в подобной малости, хотя бегать вверх-вниз по лестницам не входило в его обязанности, то была скорее участь дворни…

Под дверью Игорь Сидорович застал молоденькую горничную. Застиг он девицу в согбенной позе — отставив обтянутую юбкой филейную часть в коридор, нос сунув в приотворенную щель.

— Позволь-ка! — сказал управляющий — и девица мигом разогнулась, прижав к пышной груди кувшин с остывающей водой.

— Что тебе здесь? — строго осведомился Игорь Сидорович.

— Вота, — сказала девица. — Синьору несу, тепленькой добавить.

— Давай сюда. И иди, займись делом! — Антипов забрал кувшин, невзирая на попытки горничной оказать сопротивление.

Полагая себя окончательно униженным, с кувшином в руках, управляющий вошел в комнату и тихо притворил за собой дверь.

В темноте коридора горничная показала ему вслед длинный язык и, резко развернувшись, удалилась. Правда, недалеко.

Игорь Сидорович неслышной лисьей походкой пересек комнату, встал перед ванной, не зная, куда б пристроить злополучный кувшин.

Синьор Винченце спал, уронив голову на покрытый углом простыни бортик. После утомительного дня теплая вода его совершенно сморила.

В комнате было сумрачно. Из окон лилась синева вечера. Опасаясь потревожить покой гостя, слуги еще не зажигали здесь свечей.

Антипов криво усмехнулся — несколько косых взглядов, и ему стало ясно, почему горничная была готова дежурить под замочной скважиной. Что тут превозносимые мраморные Аполлоны, эти коренастые коротышки с их короткими ногами, широкими спинами и орлиными носами… О подобном рельефе на животе он не мечтал даже во времена юности, не то что теперь. А густые локоны даже в мыслях сравнивать обидно. И как он только сумел с такими плечами влезть в старое платье хозяйки?..

Руки итальянца, в сумраке отливающие мертвенно бледной синевой, свободно лежали на бортике. Повязка из платка намокла и с раненого плеча съехала на локоть… Игорь Сидорович нахмурился: на коже не было и следа случившегося — ни раны, ни царапины, ни шрама. Совершенно гладко. Но ведь он сам, собственными глазами видел, как добрый заряд дроби угодил в это самое место. Видел дыру на рукаве и расползшееся алое пятно.

Антипов невольно протянул руку… Но запястье перехватили холодные, будто каменные, пальцы.

— Che vuole?[41]— спросил итальянец, сверкнув глазами из-под спутанных прядей волос.

Антипов вздрогнул. Но вновь мгновенно принял невозмутимый вид.

— Кажется, вы задремали, — сказал он, поставив наконец кувшин на пол. — Видно, охота вас слишком утомила.

Винченце смотрел на него, не пошевельнувшись.

— Ужин готов, — продолжал управляющий, отойдя к окну. — Виолетта Германовна спрашивает, спуститесь ли вы к столу, или же рана не позволит и вы предпочтете лечь в постель? Тогда я сделаю распоряжение…

— Подайте полотенце, — сказал Винченце. — И передайте баронессе, я буду через минуту.

Взяв протянутое полотенце, он не двинулся, не шелохнулся, не спуская холодных, точно голубой лед, глаз со стоявшего перед ним управляющего. Тот замешкался, чувствуя себя будто пригвожденным этим взглядом к полу.

— Через две минуты, — уронил Винченце.

— Простите, — опомнившись, кивнул Антипов и поспешно вышел.

Только хлопнула дверь, портьеры на входе в смежную комнату чуть раздвинулись, показалось заинтересованное личико горничной. Винченце, устало закрыв глаза ладонью, сказал:

— Поди сюда, ragazza! — Проведя мокрой рукой по взлохмаченным волосам, сладко зевнул. Заметив на локте завязанный и уже забытый платок, добавил: — И приготовь свежую рубашку…

Глава 4

Домовой напек блинов,

Со сметаной, с медом —

Пригласил лесовиков

Обсудить погоду.

Нынешней ночью было решено выследить чудище. Видели его чаще всего на западном конце деревни, а коли с той стороны он появлялся, то там и нужно сторожить. Глафиру, которая заявила о своем желании непременно участвовать в поимке супостата и которую переубедить было невозможно, определили в помощь Серафиму Степановичу, присматривать за восточной частью селения. Туда чудище пока что еще не добиралось, но девушке на это указывать не стали.

С самого края стояла кузница с примыкавшим домом, амбаром и прочим хозяйством. Дальше тянулся неухоженный, почти сплошь заросший бурьяном огород. И уж совсем на отшибе, через луговину поставлен сарай с сеновалом на чердаке. Между кузницей и сараем пролегал неглубокий овражек, поросший молодым ельником, откуда просматривались и околица, и тропка, идущая в деревню через лес от соседнего села. Феликс еще засветло наметил здесь удобную засаду, чтоб потом в сгустившихся сумерках долго не плутать, не пересчитывать в ельничке шишки…

Ожидание грозило растянуться на всю ночь. Феликс, хоть заранее запасся терпением и плотно поужинал, начал было думать, что все зря. Похоже, чудище утомилось и, именно в эту ночь решив отоспаться, завалилось в свою берлогу. И вообще, возможно, не захочет показываться на свет божий еще неделю.

Несмотря на позднее время, вокруг было видно хорошо, даже четко: синие луга, синие деревья, синее небо и черные ели. Только изредка набегала легкая тень — заметно пополневший месяц затуманивала прозрачная жемчужная дымка, клочками, призраками облаков стелющаяся по небу. С вышины поблескивали алмазной россыпью звезды.

Феликс вздрогнул — в ветвях над головой вдруг зашуршала, завозилась ворона, сорвалась, надсадно каркая, рассекла синеву. Глядя вслед птице, Феликс не сразу заметил на тропинке человека. Он приближался неторопливо, как будто прогуливаясь. Однако и моргнуть не успел — а тот уж совсем рядом, тоже провожает взглядом ворону. Феликс впился глазами в итальянца, шагающего с беспечным видом дачника. Вот как — ждал чудовище, а явился этот красавец? Направляется в деревню. Что ему опять там надо?

Пока подозрительный итальянец не скрылся из виду, Феликс едва ль не просверлил взглядом ему дыру меж лопаток. Он собирался пропустить его, выждать немного и незаметно двинуться следом. Но не успел.

— Che notte magnifica![42] — приветствовал его Винченце, пробираясь меж пушистых елочек, — Рад вас снова видеть!

— Не может быть! — сложив на груди руки, сказал Феликс, — Это вы? Какая неожиданная встреча!

— Неожиданная? Niente affatto[43]. Почему-то нас с вами по ночам тянет оказаться в одном и том же месте. Вы не заметили? И мне кажется, что виной тому не простая случайность, а какая-то таинственная закономерность.

— Интересно какая?

— Почем мне знать? — пожал он плечами. — Кстати, мы еще с вами толокном не познакомились.

— Толком.

— Угу. Синьор Феникс, если не ошибаюсь?

— Феликс.

— Неважно. Маркиз Винченце ди Ронанни, к вашим услугам, — представился он, по-гусарски щелкнув каблуками и кивнув. — Sono lieto di fare la sua conoscenza[44].

Феликс задумался — что он должен на это ответить? Сердечно рад знакомству? Впрочем, маркизу не требовалось никакого ответа.

— Позвольте полюбопытствовать, — продолжал он, — что вы здесь делаете в столь непросвещенный час?

— Жду кое-кого.

— А, романтическое свидание?

— Нет, что вы. Но уже подозреваю, что вряд ли увижу сегодня эту особу.

— В таком случае разрешите составить вам компанию? Я, собственно, просто гулял. Чудесная ночь, не правда ли? В воздухе такая свежесть, травы буквенно кровоточат медом! — мечтательно произнес он.

— Сочатся, — поежившись, поправил Феликс.

— Простите, видимо я все-таки еще не вполне переварил ваш язык.

— Усвоил.

— Вы видели, вечером был бесподобный закат! Какие окраски, какие оттенки! Если б я был живописцем, то непременно отправился на пленэр писать этюды. Жаль, что скоро начнутся грозы.

— Но вы ведь не любите жару? — заметил Феликс.

— Да, но когда поливают сверху, мне тоже не нравится.

Феликс откровенно подозрительно поглядывал на странного собеседника. Учтивая беседа о погоде? Что дальше идет по правилам этикета — разговор про здоровье, детей и домашних животных?

— Я слышал, в ваших краях чудовище завелось? — поинтересовался маркиз таким тоном, будто речь шла о все той же погоде. — Уж не ему ли вы назначили здесь рандеву?

— Признаться, да, — насторожился Феликс — куда он клонит?

— Как интересно! — восхитился Винченце, и даже глаза заблестели во мраке. — А в вашей провинции оказалось не так скучно, как можно было бы ожидать. Таких оригинальных развлечений во всей Европе не сыскать. Русалки, а теперь еще и чудовища!.. Fra le altre cose[45], это не оно сейчас там идет?

— Где? — встрепенулся Феликс.

— Да вон там, у тех милых березок.

Феликс не поверил собственным глазам: действительно, возле светящихся в темноте стволов стройных берез шел кто-то, чей весьма своеобразный облик, известный со слов очевидцев, не узнать было трудно даже ночью. Почему-то появление долгожданного чудища Феликса очень удивило. Он посмотрел на маркиза, снова перевел взгляд на маячившего вдалеке монстра…

— Ну что, будем ловить? — азартно спросил Винченце, — Benissimo! Тогда вы, Феникс, заходите справа, а я постараюсь отрезать ему путь к деревне.

Не дожидаясь согласия, маркиз исчез. Когда Феликс оказался у березок, чудовища там, разумеется, уже не было. Куда оно делось, он не видел…

— Не стойте телеграфом! — прошипел, появившись у него за спиной, Винченце, — Вас за версту видно, пригнитесь! Оно нас заметило и ушло к реке, — продолжил он. — Последуем за ним?

Феликс кивнул.

— Погодите! — остановил его Винченце. — Один вопрос! У вас есть оружие?

— Нет…

— Понятно. Будем брать живьем. Аркан, лассо? Веревка? Заманим в ловушку?

— Нужно узнать, где оно прячется, откуда приходит…

— Tutto, chiaro[46],— протянул маркиз. — Тогда тихо!

Винченце пошел впереди. Как всегда, двигался уверенно и бесшумно, словно не один год провел в этих местах. Феликс едва поспевал за ним, торопясь и, конечно, то и дело спотыкаясь.

— Да что с вами такое? — остановился наконец недовольный Винченце. — Идите за мной, здесь же тартинка! А лучше дайте руку…

Однако тропинка, которую итальянец не нарочно перекрестил в закуску, скоро пропала среди высокой травы. Чудище, по словам маркиза, свернуло в перелесок. Как нарочно.

Самооценка Феликса была растоптана. Холодная рука крепко сжимала его ладонь. Но двигались они слишком быстро, почти бежали — а в одиночку преследовать с подобной скоростью неуловимого монстра по ночному лесу он бы не смог. Только в глубине души шевелилось смутное сомнение — не очнется ли он утром в еще одном колодце, но уже где-нибудь в глухой чаще и без возможности выбраться…

После сумрачной рощи широкий луг показался точно дневным светом залитым. И месяц из дымки выплыл.

Легонько толкнув плечом, Винченце указал на черневшую на другом краю луга низкую постройку.

— Оно там, — шепнул он.

Феликс и сам уже заметил длинную неуклюжую фигурку, юркнувшую куда-то между домом и пристройкой. Приблизившись, поспешили укрыться в тени; крадучись подобрались к проему, где скрылся монстр.

— Здесь кто-то живет, — шепотом сообщил Винченце, — Спят.

Вот только за соблюдение тишины беспокоиться не пришлось — из пристройки разнесся жуткий грохот, словно из-под крыши посыпались пустые ведра и горшки. Истерически закудахтали куры, залаяла собака.

В доме тоже послышался шум, и через секунду на двор выбежал полуодетый человек с ружьем. И с криком, матерным и недвусмысленно угрожающим.

— Ой, что-то мне здесь не нравится, — сказал Винченце и потянул за собой Феликса.

Чудище, похоже, затаилось в курятнике. А злой разбуженный мужик, услыхав шорох, выскочил на луг — и заругался еще пуще прежнего. А вспомнив про ружье, еще и палить начал.

— Разбегаемся! — крикнул Винченце. — Ты — туда, я — туда.

Пальнув два раза — и к счастью, промазав, — мужик громогласно облегчил душу крепким выражением и пошел досыпать.

— А ведь я его знаю! — радостно воскликнул Винченце, когда они встретились на опушке. Точнее, маркиз по своему обыкновению возник из темноты перед Феликсом. — Это ведь леший господина барона. Мы сегодня охотились вместе.

— Лесник, — машинально поправил Феликс. — Пока мы его отвлекали, этот гад наверняка уже сбежал.

— Согласен, — кивнул Винченце, — обидно. Но зато было весело.

К деревне возвращались другой дорогой. На этот раз путь выбирал Феликс — маркиз с радостью предоставил ему это право, заявив, что совершенно не ориентируется в незнакомой местности. Следить же за кем-нибудь — это совсем другое дело…

В итоге они все же вышли к реке.

— …Ботаника, понимаете ли, это увлекательнейшая наука! — убежденно говорил Винченце. Не задумываясь, он перемахнул через изгородь, пересекавшую луг от берега до самого дальнего леса. Феликс прыгать не стал, просто поднырнул между жердями. — Растения — удивительные существа. Совершенно невзрачная с виду травка может хранить в себе много секретов, некоторые из них человечество сумело разгадать еще в древние времена. Но гораздо больше тайн — ценных и чрезвычайно важных — эти молчаливые создания не доверят никому. Уверен, никто и никогда не сумеет раскрыть все свойства, все возможности, сосредоточенные хотя бы в одном цветке. Представляете, Феникс, трав с одного этого пастбища хватит, чтоб создать эликсир бессмертия! Проблема только в том, что никто не знает рецепта, способа и пропорций ингредиентов. На изучение одного только листочка можно потратить целую человеческую жизнь… — задумчиво закончил он, уставившись на мимоходом сорванную былинку.

Феликс наконец сообразил. Они действительно оказались на пастбище. Впереди за овражком расположилось стадо, вероятно, из соседнего поместья. Коровы лежали в траве, подобрав под себя ноги, дремали, лениво жуя жвачку. А вот бык, издалека заметив приближающихся чужаков, поднялся во весь могучий рост и настороженно развернул в их сторону изящно изогнутые рога.

— Какой красивый! — восхитился Винченце. — Какая стать, какая мощь! Породистый, дорогой, наверное. А вы когда-нибудь замечали, синьор Феникс, какие длинные ресницы, какой томный взгляд у молодых телочек?

Дорогой бык английской породы, посчитав, что двое незнакомцев переступили невидимую границу суверенной территории и явно угрожают его многочисленным супругам, наклонил кучерявую голову, запыхтел, раздувая ноздри, и стал рыть копытом землю.

— А он ревнивый, прямо как один мой знакомый персидский султан, — сделал вывод маркиз.

Феликс быстро оглянулся — они оказались посреди открытого пространства, точно как на ладони.

— Синьор Феникс, а вы когда-нибудь бывали на корриде? — не ко времени в маркизе проснулось любопытство.

Начало светать. Глафира, так и не дождавшись появления на вверенном ей участке чудовища, пожелала спокойной ночи дремлющему Серафиму Степановичу и отправилась домой. Скоро пастух пойдет собирать стадо, надо будет подоить и выгнать буренку к рогатым подругам. А еще покормить поросенка, кур с цыплятами, Гектора с Василием. Полить, прополоть огород, собрать огурчики и вредных жуков… В общем, так ей сегодня и не поспать.

Протирая глаза, Глаша принялась бегать по двору туда-сюда, с головой погрузилась в хлопоты. Споткнулась о вознамерившегося потереться о ноги кота. Окатила из подойника молоком петуха. Собрала яйца и, осторожно держа перед собой полное лукошко, понесла в дом.

— Доброе утро, Глафира!

Услышав голос Феликса, девушка обернулась к калитке — и содрогнулась. Верхние яйца свалились и с сочным чмоканьем упали на дорожку. Не растерявшись, подбежал Гектор, мотая хвостом, принялся собирать с земли растекающиеся желтки.

Глафира остолбенела и потеряла дар речи. Она просто моргала и не могла предупредить Феликса, что у него за спиной стоит вампир.

— Buon giorno, signorina! — с улыбкой приветствовал девушку Винченце.

— Здрасьте… — пролепетала Глаша.

Но через несколько минут она уж вполне пришла в себя.

— Да что ж мы тут разговариваем, — засуетилась она. — Милости прошу, заходите в дом! Может, проголодались? Всю ночь на свежем воздухе! У меня как раз самовар готов. И пироги есть — с капустой, с кашей, яичками…

— Не могу отказаться, — сказал Винченце.

С девушки он не спускал восхищенного взгляда, отчего та неожиданно просияла и зарумянилась, украдкой смущенно глянув на Феликса.

В растерянности Глафира выставила на стол все, что под руку попалось, без разбору: малосольные огурцы, маринованные грибочки, кувшин кваса, горшочек сметаны, моченые яблоки, малиновое варенье — и много чего еще. Едва про пироги-то с чаем не забыла. Под внимательным взглядом хозяйки нежданному гостю многое из этого изобилия пришлось отведать. Но кстати, восторг по поводу земляничных пирожков выглядел очень даже искренним.

— Выходит, не получилось выследить чудище, — огорчилась Глаша. — Феликс Тимофеевич, налить еше чайку?

— Сбежал, — развел руками Винченце. Кот сразу же забрался к нему на колени и вот уж полчаса лежал, громким урчанием заглушая разговор. — Но не беспокойтесь, синьорина, мы его обязательно поймаем. Я уехать не смогу, пока не узнаю, что это за чудо природы.

— С одним чудом вы уже успели познакомиться, — сказала Глаша, — с русалками.

— О да! — кивнул Винченце. — Это лето выдалось у меня на редкость занимательным.

От всей этой вежливости, а еще больше от красноречивых взглядов, которыми щедро одаривали друг друга эти воркующие голубки, у Феликса пропал аппетит.

— Прошу простить, что я тогда, при нашей первой встрече, так вас напугал.

— Ну что вы, это я должна извиниться, — совсем смутилась Глаша. — Я вела себя как полная… Ну в общем, не подумала. И представила себе бог знает что…

— А чем вы там занимались? — спросил Винченце, словно не замечая пылающих, как солнце, ушей девушки. — Какой-то таинственный обряд? Я такого никогда не видел.

— Так, глупости, пустое, — пробормотала она. — На жениха гадала, — добавила-таки, но едва слышно.

— А, — кивнул Винченце. — О подобных обычаях я кое-что слышал. Синьорина, вы увлекаетесь сверхъестественными вещами? Я вижу, у вас великолепная библиотека на эту тему.

— Весьма занимательное чтение, — вставил Феликс.

Винченце с жалостью взглянул на вновь потерявшую голос девушку.

— К сожалению, мне пора, — сказал он, вставая и перекладывая разнежившегося кота на лавку. — Spero di rivederci[47].

— Я провожу, — вызвался Феликс.

Из-за леса по небосклону протянулись золотые лучи, точно веер. Винченце прибавил шагу. Но теперь Феликс не нуждался в помощи и не собирался отставать. Заросшую ложбину они миновали молча, думая каждый о своем.

Выбравшись на пригорок, поросший ромашками и яркими лютиками, вспугнули стайку бабочек. Крылатые красавицы закружились в воздухе, точно подхваченные ветерком белые лепестки яблоневого цвета, разве падать вниз не спешили.

— Вы только полюбуйтесь, Феникс! — воскликнул Винченце — и уже специально потревожил, поднял в воздух еще мириады насекомых. — Посмотрите, какая красота, ведь правда?

Феликс тоже запрокинул голову. В вышине порхало живым облаком несчетное количество бабочек. Множество поднялось так высоко, что попали в лучи восходящего солнца, вспыхивая ослепительным светом на фоне чистого, густо-голубого неба.

— Бабочки боярышницы, как вы их называете. И кто подумает, что эти прекрасные создания, — сказал Винченце, — способны устроить настоящее бедствие! Да еще при этом людей до безумия напугают.

— Как это возможно? — не поверил Феликс.

— Такова их природа, — усмехнулся маркиз. — И винить их в этом нельзя. Сейчас, когда они так прекрасны, бабочки порхают по садам и откладывают на листве деревьев яйца, отмечая каждое капелькой своей крови. Скоро погода переменится, и в первую же грозу ливень смоет эти капельки.

И если под таким деревом от дождя спрячется человек — а именно так и случится, — то одежда его окрасится алым, и он будет уверен, что боги на него отчего-то прогневались. Самое смешное, что он окажется прав! Из яиц вылупятся гусеницы и сожрут весь урожай несчастного.

— Невероятно, — сказал Феликс.

— Скоро вы в этом лично убедитесь, — пожал плечами Винченце. — Дальше я дорогу найду сам, grazie.

Когда Феликс вернулся, то застал Глафиру весело, точно эти самые бабочки, порхающей по дому.

— Как я могла такое о нем подумать? — воскликнула она в воодушевлении. — Скажите, Феликс, как я могла посчитать его вампиром?!

— А теперь не считаете?

— Что вы такое говорите! — замахала на него руками Глаша, — У нас же теперь столько доказательств! Смотрите, — стала она перечислять, загибая пальцы, — сейчас уж утро, а он и не думал прятаться…

— Я проводил его до леса, — перебил Феликс, — а там, если понадобится, можно найти где укрыться и переждать день.

Глаша фыркнула на его предположение и продолжила:

— Он вошел в дом, несмотря на это, — и указала на красный угол.

— Но ты сама его пригласила, — возразил он. — Добровольно. А такое приглашение для них много значит.

— Он ел! — торжествовала девушка. — А всем ведь известно, что вампиры ничего не едят, кроме живой крови. А еще он не отказался попробовать это! — и она вручила Феликсу блюдо с мочеными яблоками. На дне между сморщенными плодами лежали дольки чеснока.

— Маринованный, — сказал Феликс.

— Ну и что! — отрезала Глафира. — А это чем, по-твоему, пахнет? — и сунула под нос тарелку малосольных огурцов. Пахло опять-таки чесноком.

— Хорошо, — не сдавался Феликс. — Но это ему не мешает оказаться сумасшедшим, буйно помешанным лунатиком, который превращается по ночам в неуправляемое чудо…

— Кстати о чудовищах! — вспомнила Глаша. — Ты же сам видел одновременно обоих — и его, и чудище. Они похожи? Мог он оказаться в двух местах разом? То-то и оно! Зря мы его подозревали. Во всем виновата одна эта страшная образина.

— Скажи просто, что он тебе понравился, — проворчал Феликс.

— Вот еще! — возмутилась Глаша. — Да, понравился. Он красивый, богатый, дворянин, иностранец. На моем месте любая бросилась бы ему на шею!

— Как бы он сам не бросился бы кому на шею, — вздохнул Феликс. И вышел, тихо притворив за собой дверь.

Глафира надула губы, грустно посмотрела из-за занавесочки ему вслед, покачала головой. На всякий случай решила отравить себе кровь, набив полный рот маринованным чесноком.

Не обращая внимания на все ярче сияющее утро, Винченце решил ненадолго задержаться в лесу. Он остановился возле ручейка, жизнерадостно несущего свои хрустальные воды меж сизых от мха кочек и камней. Быстро произведя какие-то таинственные манипуляции, низко наклонился к самой воде.

— Вик Ронан, это ты? — глухо донеслось со дна.

— Я, милорд, кто ж еще, — ответил Винченце.

— Где ты сейчас? — продолжал вопрошать ручей низким мужским голосом. — Я тебя почти не вижу, все расплывается, колышется. И звук плохой, какой-то журчание странное.

— Мне вас тоже не видно, сэр. Зато здесь нас никто не подслушает.

— Ты наконец нашел свой клад? — с надеждой спросил ручей.

— Не-а, милорд.

— Ты отыскал чертову траву? — поинтересовался, теперь с угрозой.

— Не-а, милорд.

— Какого же черта ты собирался мне докладывать?

— Я тут кое-что получше обнаружил, — таинственно заявил Винченце. — Я думаю, вашей светлости понравится.

— Мне плевать, что ты думаешь!! — взревело со дна, и вода заклокотала, зашипела поднявшимися пузырями. — Мне нужен этот чертов эликсир! И немедленно! Ты и так потратил чертову уйму денег и времени на эти свои чертовы каникулы — а толку как от.!!

— Но, милорд, — обиделся маркиз. — Я и так делаю все возможное! Полагаете, это так просто — найти траву среди травы? Это вам не иголку в стоге сена отыскать — каплю в океане!

— При чем здесь океан? Какое сено?! — заорал «ручей», плеснув ледяной ключевой водицей в лицо, — Я тебя не за сеном посылал, а за чертовым зельем!!.. Все, молчи. Слушать ничего не желаю. Все твои оправдания я знаю наперечет. Учти, через девять дней я сам, лично приеду за тобой. И если к тому времени ты не добудешь проклятое снадобье, я собственными руками спущу под землю всю твою деревню, вскипячу речку вместе с озерами, подниму все берега по камушку, по песчинке на воздух, разберу леса по щепочке, по листочку…

— Я уже понял, милорд! — заверил разбушевавшегося хозяина Винченце, не слушая продолжения тирадыю— Будьте уверены, скоро предъявлю результат на золотом блюдечке. Отменного качества. Я не я буду, если не оправдаю ваше доверие.

— Будто я тебя тысячу лет не знаю… — хмыкнул «ручей» с большим сомнением в голосе.

Вода плавно успокоилась, перестала бить белым ключом, прояснилось устланное палой листвой каменистое дно. Винченце вздохнул, пригладил пятерней выбившиеся из хвоста волосы. Поднявшись с корточек, отряхнул колени, незаметно огляделся по сторонам — на всякий случай, скорее по привычке, чем из необходимости. Никого, можно спокойно уйти.

Глава 5

Русалка полюбила

Красавца-колдуна —

А он на ведьме страшной

Давно уже женат!

Бедной водянице

Впору утопиться…

Наступившее утро принесло две важные находки. Первую Феликс сделал самостоятельно. Вернувшись к тем самым березкам, где давеча бродило чудовище, и тщательно все осмотрев, он обнаружил множество любопытных вещей. Очень четко отпечатавшиеся в мягкой земле, своеобразные следы чудища. Клочок черной шерсти, повисший на сучке. И вырытая в низинке яма, которую прикрывал сколоченный из досок щит, для неприметности сверху засыпанный хворостом и прошлогодней листвой. В этом странном погребе также нашлись следы лап чудища — но ничего больше. Яма оказалась пуста, если не считать рассыпанных в углу на земле угольков. Но старых кострищ поблизости Феликс не заметил.

Вторая находка этого утра была не менее странной. И подивиться на нее собралась едва ль не вся деревня. В дальнем конце чьего-то сада, под раскидистой вишней, во всю длину развалилась большая свинья.

— Боров, — перешептывались в народе.

— Хряк.

— Помер?

— Сдох.

— Ну и туша!

— Да, жирного откормили.

— Жалко, скотина хорошая.

— Да что случилось?

— Не видишь? Загривок в кровище и две дыры за ухом.

— Упырь покусал, как есть.

— Ужасть-то!..

— А розовенький какой был, хорошенький. Пудов сала этак…

— Полно вам городить! Нешто не видите — бока ходют! Дышит, знать, не помер совсем-то.

— А ведь и правда, гляньте-ка! Ишь, еще и храпит.

— Да это он вишни пьяной обожрался, вот и дрыхнет!

— Слава те господи… Дайте ему пинка кто-нибудь!

Столь бесцеремонно разбуженный, зверь вскочил на ноги и, ничего не соображая, пустился во все копыта — прямо на толпу. Народ шустро расступился, и зверь, ломая посадки и ограждения, удрал.

— А чей же он был? — спохватились.

— Мой, — грустно подал кто-то голос.

— Ну со свиньей почти все ясно, — произнес Серафим Степанович несколько позже, после чаепития. — Захотел полакомиться, полез в чужой сад, наелся палой вишни. Ягоды от жары испортились, забродили. Поросенок спьянился и тут же улегся спать. Кровь на загривке — это, скорей всего, все тот же вишневый сок.

— А дыры? — напомнил Феликс.

— Мог случайно напороться на острые ветки, — предположила Глаша мимоходом — она помогала Полине Кондратьевне убирать со стола.

— Непохоже, — сказал Феликс, поставив чашку и взяв из блюда с пирожками большую двузубую вилку.

В задумчивости покрутил ее в руках, сделал движение, будто с силой протыкает воздух. Смерил пальцами расстояние между зубцами. Совпадало идеально.

— Ты хочешь сказать, будто кто-то, — решил внимательно наблюдавший за действиями помощника старец, — шел себе по саду, увидел валяющуюся под деревом свинью и захотел ее попробовать на вкус. Достал из кармана вилку и просто ткнул?

— Боров был пьян и ничего не почувствовал, — усмехнулся Феликс.

— Чепуха какая! — нахмурилась подошедшая Полина Кондратьевна. — Кому это могло взбрести в голову? И зачем?

— Чудищу-вампиру, — сказала Глаша.

— Сумасшедшему лунатику, — парировал Феликс.

Глаша опять надула губы.

Следующей ночью на русалочьем берегу вновь горел костер. Искры взвивались в синюю высь, нимфы в невесомых одеждах кружились хороводом. От мельтешения девичьих ножек вокруг огня, от звонкого смеха у Винченце разболелась голова. Он вообще сегодня был не в духе и уже жалел, что позволил баронету уговорить себя сюда прийти. Сам баронет, впрочем, теперь тоже пребывал не в восторге от собственной настойчивости — сидел надутый, как индюк, ни слова впопад не сказал. А все потому, что прекрасная госпожа русалок глаз с итальянца не сводила, все только с ним говорила, а на бедного баронета внимания не обращала. В другой бы раз Винченце подобная ситуация позабавила: с одной стороны, ревнующий юнец, а другой — льнущая, точно тенета, девица. Но почему-то сегодня это его раздражало.

Устав петь и плясать, русалки взялись играть в салочки. Со смехом подняв упирающегося Артура и завязав ему глаза шелковым платком, заставили водить.

Наблюдая за неуклюжими передвижениями «ослепленного» приятеля по лужку, попытками поймать, широко растопырив руки, визжащих, хохочущих ундин, Винченце ощутил щекой, точнее ухом, жаркое дыхание. Посчитав, что они остались наедине, юная хозяйка озера придвинулась вплотную и затуманенными очами принялась разглядывать точеный профиль итальянца, заодно обжигая горячими вздохами. Он чуть отодвинулся, смерив красавицу взглядом. Она растолковала этот взгляд по-своему и придвинулась опять. Даже сквозь ткань одежды он кожей чувствовал жар, исходящий от прислонившегося бедра. Отступать дальше было некуда — ствол мореного дуба, на котором они расположились, кончался резко и весьма колючими щепками.

— Синьорина, от ваша настойчивость я рисковать упасть, — тихо сказал он, пытаясь отыскать проблеск здравомыслия в бездонных бирюзовых глазах.

— Я сама готова упасть! — сообщила она глубоким голосом. — Упасть в ваши объятия… Подхватите? — почти умоляюще добавила она.

— Боюсь, не удержу, — усмехнулся Винченце.

От его улыбки русалка совершенно потеряла голову — закатив глаза, сложила губки бантиком, подалась вперед. Винченце успел ее остановить, взяв круглое личико в ладони, чуть отстранился. Русалка удивленно распахнула глаза. Он быстро положил руку ей на лоб, поцокал языком, покачал головой:

— Плохо, синьорина, нехорошо, — сказал он. — У вас температура, жар. Видимо, вы простуживаться.

И вздохнул:

— Немудрено, хоть лето, а вы такой тонкий сорочка носиться. Нехорошо. Вам надо в постель полежать, горячий молоко попить. Non son cose dascherzare![48] И вот еще… — Он снял с головы опешившей ундины пышный венок и вытащил из него пучок лесных трав: — И вот эту флору советую позаваривать. Полезно для организма.

Его слова услышали оказавшиеся поблизости нимфы, не на шутку встревожились и, тоже пощупав лоб госпожи, пришли в ужас.

— Батюшки светы! — всплеснула руками толстенькая, — А то и впрямь занедужит?! Да что ж нам барин-то скажет?..

Заслышав тревожную весть, остальные русалки бросили игры и столпились вокруг разом помрачневшей хозяйки. Наперебой стали предлагать разные меры и способы лечения, нимало не заботясь спросить саму виновницу переполоха, отчего да по какой причине она так раскраснелась.

Покинутый посреди лужка Артур стянул с глаз повязку, тщетно пытаясь что-то разобрать в поднявшемся гомоне.

Пряча улыбку, Винченце незаметно отступил в тень.

Но девушкам все же удалось прийти к общему решению. Слабо сопротивляющуюся госпожу усадили в лодку и спешно отчалили. Что не мешало бы попрощаться, спохватились уже на воде.

Помахав уплывающим вдаль нимфам, Винченце повернулся к приятел ю. Тот стоял в растерянности, не догадываясь опустить руку.

— Пожалуй, нам тоже пора домой, — притворно зевнув, заявил итальянец.

Уловка удалась, баронет тут же начал тоже зевать во весь рот, хоть секунду назад о сне и не помышлял.

— А с ней ничего серье-о-о-озного? — выговорил он через силу.

— Думаю, все обходиться, — кивнул Винченце. — Пару ночей дома посидит и переправится.

Пара ночей Артуру показалась вечностью. С тоской оглянувшись на озеро и печально вздохнув, побрел к дожидавшимся под деревьями лошадям.

В удручающем молчании они выехали на тропу. Пару раз Артур хотел было заговорить, но вспоминал что-то и, нахмурясь, закрывал рот. У его приятеля эти душевные страдания вызывали лишь усмешку.

Однако полночь едва минула, и возвращаться в усадьбу было, пожалуй, рановато.

— О, Dio mio! — вскричал вдруг Винченце, спрыгнув с лошади, буквально припав к земле в двух шагах от тропинки.

— Что такое? — воскликнул в испуге Артур, осадив от неожиданности вставшего на дыбы коня.

— Это же Rumex hydrolapathum![49] — с благоговением выдохнул Винченце, рухнувший на колени перед невзрачным растением.

— Тьфу ты! — плюнул баронет с облегчением. — Я-то думал, ты с лошади свалился. Ну и что это за гидра с лопатой? Дорогая?

— Ужасно! — кивнул Винченце. — Раньше на черный рынок в Персия за один корень давать три шкура леопард. Но выкапывать из земли это нельзя! Это крайне редкий трава, ты понимать? Это почти не остаться в мир! Почти все вытоптать…

Артур слез с лошади, подошел, присел рядом на корточки. Внимательно, с уважением посмотрел на щавель. Правда, ничего особенно замечательного не заметил. Тем более луна скрылась за облаком, и видно было, скажем прямо, не очень.

— Вроде бы такой травы везде полно, — с сомнением изрек наконец баронет.

— Non? Vero! Не говори так! — оскорбился Винченце, — Вот видишь эту розетку листьев? Только у hydrolapathum они такой формы. А форма черешков! Ты где-нибудь встречал подобные?..

Артур скис. Он уже знал на личном опыте, что о своем любимом гербарии приятель может петь соловьем хоть круглые сутки.

— Ну раз его сорвать нельзя, поехали домой, — сказал он, улучив паузу в ботанической лекции. — Или до утра любоваться будем?

— Посмотри на эти метелки соцветия. На рассвет они распахиваться, — мечтательно произнес Винченце. — Я хочу очевидствовать этот редкий зрелище.

Что приятель и вправду собирается весь остаток ночи просидеть над получахлой травой, разглядывая мелкие, не блещущие изысканной красотой зеленоватые цветочки, баронет ничуть не усомнился. Составлять компанию в подобном скучнейшем занятии ему совсем не хотелось, потому он легко согласился отправиться домой, оставив друга наслаждаться чудесами природы в одиночестве.

Едва поступь копыт стихла за стеной деревьев, Винченце, как есть, с колен на четвереньки, нырнул в близко растущий кустарничек. Выбрался с другой стороны зарослей, обрывая по пути листочки с пучка каких-то сизоватых стебельков, бережно сунул собранную «бутоньерку» за пазуху. После, даже не взглянув в сторону «редчайшего» щавеля, взял лошадь под уздцы и увел ее с тропинки. Направился он опять-таки не к усадьбе фон Бреннхольцев, а совсем даже наоборот — снова вернулся к озеру. Остановился на краю рощицы, глазами отыскав что-то на берегу, снисходительно улыбнулся.

— Даже если б она была настоящей русалкой, она не могла бы быть прекрасней…

Феликс вздрогнул — голос итальянца прозвучал, словно эхо его собственных мыслей.

— А, это вы… — обернувшись, сказал Феликс.

— Я тоже рад вас снова видеть, — кивнул Винченце, подойдя.

На пологий берег были вытащены сушиться две рыбацкие лодки. Одна лежала перевернутая кверху килем, другая утыкалась носом в кромку воды. Феликс устроился на кормовой скамеечке, поперек сиденья, подобрав ноги и обхватив колени руками. Винченце присел рядом на узкий борт, вполоборота к собеседнику. Пригнув голову, чуть наклонившись, проследил за его взглядом. Да, до русалочьего местечка отсюда далековато. Костер, пожалуй, еще видно, а вот разговоры не подслушаешь.

— Чем на этот раз я себя выдал? — спросил Феликс. — Неужели снова запахом ладана?

— Нет, что вы! — отмахнулся Винченце, продолжая внимательно обозревать горизонт. — Вы же с подветренной стороны подошли. Быстро учитесь, схватываете, как говорится, на лету! Еще годик-другой, и из вас получится отличный охотник…

— Почему они так рано уехали? — спросил Феликс. — Что-то случилось?

— Так, sciocchezze[50],— заверил Винченце. Сидя на борту, стал, упершись ногой, слегка раскачивать увязшую в песке лодку. — Прекрасная ундина почувствовала себя дурно, и подружки увели ее домой. О, не волнуйтесь только! Ничего серьезного. С ней приключилась febbre d'amore… Как у вас это называют? Горячка на нервной грядке… Нет, не так — на почве. Полежит у себя в тине, отдохнет немножко. А вам что до того?

— Просто мне нужно, — неуверенно начал Феликс, — узнать кое-что, прояснить несколько вопросов…

— Например?

— Узнать, откуда они, эти русалки…

— Что может быть проще! — воскликнул Винченце. — Легче пареной свеклы! Уж что-что, а следить вы мастер, так что вперед!

— Что вы делаете? — воскликнул Феликс, так как Винченце спрыгнул с места и, мигом очутившись у кормы, принялся сталкивать лодку вниз.

Лодка легко, будто по маслу, съехала, с мягким плеском вошла в воду.

— Весла там есть? — спросил Винченце, отряхнув ладони.

— Есть, — ответил Феликс, вцепившись в качающиеся борта. — Но…

— Что — но? Берите, и поплыли! — скомандовал Винченце и запрыгнул в лодку, — Самое время вывести наших нимф на чистую воду! Как раз успеем. Кораблик у них тяжелый, семеро девиц — груз нешуточный, не привидения ведь. Грести никто толком не умеет, я уже заметил. Да и сама ночь на нашей стороне. Хотя сомневаюсь, чтоб ундины и среди дня смогли обнаружить слежку. — Посмотрим, где причалят, — продолжал Винченце, — если не удастся проводить до самого дома. Ну а утром, при свете, последам запросто разберетесь и всех вычислите. Non ё vero?

Феликс неуверенно пожал плечами.

Понаблюдав за его техникой гребли, Винченце решительно отобрал весла, велев пересесть на нос.

Когда уже порядком отдалились от берега, который слился в одну черную полосу, Феликс наконец усмотрел в сумраке слабый огонек. Прицепленный на носу лодки фонарь разливал по воде желтоватый свет. В темноте казалось, будто он не плывет, а недвижно висит над своим отражением, разбивающимся на блики.

— О, почти догнали, — сказал Винченце.

Он снял куртку и закатал рукава. Тонкая ткань обтягивала играющие под кожей далеко не мальчишеские мышцы. Без лишних брызг и плесков лодка мощными рывками шла вперед, разрывая гладь озера.

— Позвольте спросить, Феникс, — вновь заговорил Винченце, — что вы будете делать, когда узнаете, кто и где живут наши русалки? Пожурчите… Тьфу, пожурите их за нарушение общественного спокойствия? Нажалуетесь их родителям, скажете, чтоб дочерей на ночь запирали?

— Возможно, — ответил Феликс. — Но не все так просто. С девушками связано несколько не столь уж безобидных происшествий, может быть, даже убийство.

— Да ну! — изумился Винченце. Даже грести бросил, подняв весла вверх. В тишине с выструганных лопастей срывались и со звоном падали в воду крупные капли. — Вот уж не подумал бы, — добавил он. — Столь очаровательная синьорина замешана в темном деле? — Incredibile![51] Не может быть. Совсем не похоже. Вы, Феникс, видели ее глаза? Голубые, точно весеннее небо. А голос? Будто музыка, совершенно ангельский. О прочих достоинствах и говорить не стану — их не перечислить! Нет, такое искреннее, чистое, невинное создание не способно никому причинить зла! — пылко воскликнул он и с интересом взглянул на очерченный лунным светом профиль собеседника, мертвенно-белый на фоне чернеющего пейзажа.

— Почему вы остановились? — спросил Феликс.

— Устал, — просто ответил итальянец. — Я… могу задать вам личный вопрос? Боюсь показаться навязчивым, но меня это действительно весьма занимает. Кто вы, Феникс?

— В каком смысле? — насторожился тот.

— Во всех. Вы только и делаете, что следите за всеми, таитесь, прислушиваетесь. Еще немного практики — и, полагаю, вовсе в призрака обернетесь — бесшумного, невидимого. Вам нравится выслеживать людей? Или вы чего-то боитесь? От чего вы прячетесь, Феникс?

— Я совсем не прячусь! — удивленно возразил Феликс, — Мне поручено выяснить, что здесь происходит. Кто пугает людей, откуда взялись…

— Я понял, — прервал его Винченце. — Но почему бы просто не расспросить — хоть тех же русалок… А, вижу, тут совсем особый случай. Вы, если не ошибаюсь, не в монастыре ли воспитывались?

— Да, и что с того? — нахмурился Феликс.

— Ничего, — со скучным видом отвел глаза тот. Совсем сложил весла, запрокинув голову, посмотрел на луну, проводил взглядом пролетающую по небу птицу. — А дальше чем заняться думаете? В монахи постричься? Ну я и говорю, призраком желаете стать.

— Позвольте! Что вы такое…

— Вы, синьор Феникс, трус, — заявил Винченце. — Вы даже к предмету своей влюбленности близко подойти не смеете.

У Феликса не было слов, чтоб выразить свое негодование и возмущение.

— Одного не понимаю, — продолжал меж тем Винченце, — как вас, такого застенчивого, сюда прислали с нечистой силой бороться. Остальных пожалели — отдали на съедение дьяволу самого костлявого, кого не жалко?

— А вот здесь вы ошибаетесь! — сказал Феликс, и Винченце с удовлетворением отметил, как во мраке засверкали его глаза.

— Ну да, внешность бывает обманчива… — сказал он. И добавил все тем же будничным тоном: — Похоже, однако, нам уже не удастся нагнать русалок. Туман — и так некстати.

Феликс огляделся по сторонам. Действительно, он и не заметил, как озеро накрыло белесой пеленой. Туман сгущался буквально на глазах, рваными клочьями стелился по воде, подползал, надвигался на лодку…

— Не желаете сесть на весла? — предложил Винченце. Феликс кивнул.

Тогда тот встал во весь рост, — лодка угрожающе закачалась, — и перешагнул через борт…

Феликс застыл, раскрыв рот. Винченце не упал с криком в озеро. Вместо этого поставил на воду и вторую ногу. Просто встал рядом с лодкой. Вода не поглотила его, сомкнувшись над головой, она едва покрывала подошвы его сапог, доходя до каблуков.

— Что вы делаете?!

Винченце лишь весело рассмеялся, нагнувшись, забрал с кормы куртку.

— Я же говорю: нельзя слепо доверять тому, что видишь! — сказал он, пройдясь вдоль борта, будто по уличному тротуару. — Вот вам, мой друг, не видно с вашего места утопленного здесь дерева. А я по этой коряге могу ходить. Правда, смешно?

Надев куртку, он оглянулся вокруг:

— Проклятый туман! Тут он, кажется, еще гуще. Интересно, в какой стороне берег? Хотя, что я говорю, это же озеро… Подождите меня, Феникс, я только посмотрю, может быть… Какое же длинное это бревно, даже не верится…

Он скрылся в тумане. Ушел, осторожно ступая по воде, расставив руки, будто канатоходец, — и пропал за зыбкой молочной стеной.

Феликс напрягся. Он был готов каждую минуту услышать крик, плеск воды, бултыханье, барахтанье. И минуты текли, но ничего подобного, как ни вслушивался. Тишина, точно уши воском залепили.

— До берега дошел, что ли? — сам себя спросил Феликс — и сам испугался сиплого звука своего голоса.

Он попробовал позвать итальянца, крикнул в туман — но слова эхом разнесло над водой. Никто не откликнулся.

Лодка словно повисла в разбавленном молоке. Вглядываясь в белесые клубы, Феликс заметил, что туман едва колеблется, изменяет очертания. На миг принимает причудливые формы — и вновь сливается в мутную дымку, точно играет сам с собой.

Феликс замерз, вдыхая эту серую сырость. Он понятия не имел, сколько просидел в лодке. Только в какой-то момент понял, что над головой дымка стала отдавать синевой неба. Значит, туман начал редеть, а провел он здесь не меньше…

Каркнув, на лежащее поперек весло уселась ворона, вынырнув будто из ниоткуда. Внимательно посмотрев на человека, быстро поправила клювом на спине перья. Распахнув крылья, сорвалась прочь, низко спланировав над водой.

Вдалеке что-то плеснуло. Феликс наклонился вперед, безуспешно пытаясь увидеть хоть что-нибудь. Тщетно.

Зачерпнув воды, плеснул себе в лицо, вытер ладонью глаза. Шарахнулся назад, ударившись спиной о борт — прямо на него из озера взглянуло прозрачными зелеными глазами бледное девичье лицо. Ему на миг даже показалось, что вместе с водой он зачерпнул в горсть прядь ее шевелящихся волос. С опаской, осторожно, он снова посмотрел на водную гладь с той стороны лодки. Ничего. То есть никого, пустая темная глубина. На всякий случай он отодвинулся подальше.

С другой стороны через борт протянулись покрытые тиной тонкие руки и, схватив за плечи, выволокли его из лодки. Падая вниз головой в воду, Феликс оттолкнул ногой лодку. Не удержавшись, одно из весел упало, тяжелой лопастью стукнув по спине. Феликс только сжал зубы, чтоб не выпустить весь воздух.

Трудно было разобрать — то ли он вцепился, то ли вокруг него обвилось что-то скользкое, длинное. Он чувствовал холодные руки на своем горле, ледяные пальцы на лице. И сам попытался ухватить, поймать, чтоб отодрать от себя — упругое, извивающееся тело, своими округлыми формами напоминающее женское… Прильнув мягким ртом к его губам, существо потянуло, всосало вырывающиеся пузырьки.

Выдохнув остаток воздуха в чернеющую пустоту, Феликс собрался и последним усилием отпихнул русалку. Тонко вскрикнув, она плавно отлетела назад. Феликс увидел ее удивленные, обиженные глаза, яркими звездами блеснувшие в облаке взметнувшихся волос…

Рывком выплыв на поверхность, Феликс, жадно глотая воздух, подплыл к лодке, не чуя собственного тела, перевалился через борт. Дрожа и клацая зубами, смотрел в расцветающее золотом небо, не видя ничего, кроме горящих в темной воде глаз…

Глава 6

Русалка над водою

Расчесывала волосы…

Все сети не с плотвою —

Одни повисли водоросли.

Утром рыбаки вытащили из сетей огромного сома. Посмотреть на разложенную во всю длину на берегу рыбину сбежалась вся деревня. Мужики, горделивые как гуси, мелкими шажками семенили вдоль сома, и с каждым разом размер улова все увеличивался. Ребятня, разинув рты, слушала, с каким превеликим трудом тянули сети, да как потом дюжие богатыри всемером держали брыкающуюся рыбину.

— Вон она какая, твоя русалка, — усмехаясь в бороду, сказал Феликсу Серафим Степанович. — Да, страшная красавица! То-то мужики от счастья совсем ополоумели.

Позже Феликс у тех же рыбаков одолжил лодку. Он хотел непременно найти на озере то место, где мерз полночи, стуча зубами.

Отплыв почти на середину озера, Феликс сложил весла и закрыл глаза. Он вновь попытался сосредоточиться и в мельчайших деталях вспомнить картину ночного пейзажа, чтоб соотнести с нынешним, представшим во всей яркости красок. Сделать это было трудновато, учитывая, что ночью берег казался просто черной полосой…

Очнуться от мыслей Феликса заставил резкий толчок. С его лодкой столкнулась другая, бортом к борту.

— Ой, прости, я чего-то разогналась, — сказала Глаша, притягивая обеими руками отъехавшую от удара лодку Феликса к своей. — Я в общем тут еще раз прокатилась, все проглядела, но никакого топляка не нашла. Да и не было тут никогда ничего подобного. Может, тебе причудилось?

Говоря это, Глаша состыковала-таки две лодки «валетом». После чего обнаружила, что зажала между ними свое весло. Глаша его вытащила, взмахнув над головой Феликса, перекинула на другую сторону. Тот едва успел пригнуться, чтоб не получить хорошую затрещину.

Феликс вообще-то не хотел и не собирался заставлять девушку заниматься поиском таинственного бревна. Но та возмутилась его недоверием и в одиночку избороздила пол-озера вдоль и поперек, доказав, что может управляться с лодкой не хуже, а порой и получше многих мужчин. Под «многими» она, разумеется, имела в виду Феликса.

— Я и у дяди Миши спросила, — продолжала она, — и у дяди Пети, и у Степки с Митькой — все глаза во-о-от такие делают и клянутся, что бревен таких отродясь тут не видали. Чтоб, как ты говоришь, ходить туда-сюда аки посуху. — Может, это он тебе глаза отвел? — робко предположила Глаша, — Морок навел? Сделал гип-но-ти-чес-кое внушение? Они, вампиры, это умеют, это им запросто. Хотя, они и летать умеют. Так что, пожалуй, и по воде пройтись не проблема.

— Ты же сама говорила, что он не вампир, — сказал Феликс. — Что мы ошиблись. И чеснок он ел, и в зеркале отражался.

— Он мог нас обмануть, — горько вздохнула Глафира. И повторила полюбившееся слово: — За-гип-но-ти-зи-ровать, сделать вид.

— Эй, ребятушки! — крикнул загоравший на бережку Серафим Степанович. — Может, уж довольно наплавались? Обедать бы пора. А вы с устатку, поди, вовсе оголодали?

— Сглазили вы, Серафим Степанович, — заметила старцу Полина Кондратьевна.

За обедом Глаша с Феликсом к еде едва притронулись, занятые обсуждением сущности загадочного итальянца.

— …Может, и загипнотизировал, — не соглашался Феликс. — Но это не значит, что он обязательно должен быть вампиром.

— Правильно! — горячо настаивала на своем Глаша. — Не значит. Но у вампиров это лучше всех получается. И коли он странный и подозрительный, это вовсе не значит, что он обязательно должен оказаться сумасшедшим лунатиком.

И вполне разумные вампиры со стороны могут показаться совсем полоумными.

— Я запуталась, — послушав, тихо призналась Полина Кондратьевна.

Покачав головой, отправилась с чашками в дом.

Улучив минуту, когда спорщики наконец угомонились, Серафим Степанович решил-таки и сам вставить хоть словечко:

— А как, следопыты вы мои, объяснить нынче поутру приключившееся происшествие?

— А что случилось? — встрепенулась Глаша. — Я ничего не знаю.

— И я, — кивнул Феликс. — О чем вы, Серафим Степанович?

— Ах да, я ж вам не рассказал. Простите старика, не успел. Вы были так поглощены рыбалкой и корягами…

И лукаво посмеиваясь, довольный собой старец поведал кое о чем загадочном и весьма любопытном.

Он узнал об этом почти случайно. Никого не застав на обычном месте — у колодца, — зашел домой к одной из бабулек поздороваться, пожелать доброго утра. Застал он ее за вполне обычным занятием — старушка ощипывала пару кур. Но почему-то, несмотря на повседневность процесса, бабка казалась чем-то явно взволнованной, приходу Серафима Степановича не обрадовалась, а даже наоборот — при его появлении попыталась спрятать посудину с дохлой птицей под лавку. Странность подобного поведения не укрылась от цепкого взора старца, и он потребовал разъяснений. Пришлось еще проявить настойчивость, прежде чем бабка сдалась и перестала увиливать и отнекиваться.

Оказалось, перед самым рассветом кто-то залез в их курятник. Но кто — она не знает, хотя и не проспала сие событие. Даже более того, находилась в тот момент совсем недалеко, в одном укромном чуланчике, куда пришла поразмыслить в уединении о смысле бытия, гонимая бессонницей и кислыми щами. Как раз обдумывала одну очень важную житейскую мудрость, незаметно для себя самой похрапывая и порываясь тут же вздремнуть, как вдруг в курятнике поднялся невообразимый переполох. Ошарашенная внезапным шумом и гамом, старушка поспешила оставить раздумья на потом — но не тут-то было! Рванув дверь, она поняла, что ее заперли.

К счастью, гомон в птичнике вскоре затих. Да и заточение продолжалось недолго. Бабку освободил внучек Прошка, вскочивший ни свет ни заря по вине собственного любопытства — накануне проводил тщательную проверку, хорошо ль созревают яблоки, причем на каждой яблоне особливо. Увидев бабушку, спросонок не удивился, вопросов задавать не стал, горя одним лишь желанием поскорей занять чуланчик самому.

Старушка бросилась к курятнику, но, конечно, уж было поздно, она никого там не застигла. Только на пороге лежали две брошенные обезглавленные куриные тушки. В дверной косяк был воткнут окровавленный топор для колки дров. Явно то была работа не лисицы или какого другого лесного хищника. Да и у тушек был странный вид, будто из них кто всю кровь выжал, как воду из стираного белья, а мясо не тронул. Нет, таких зверей раньше в округе не водилось.

Бабка решила ничего не говорить домочадцам и надежно спрятала улики. До обеда.

— Вот ведь, как на грех, в постный день! — сокрушалась старушка, собираясь кухарить. — Токмо вы, Серафим Степаныч, никому про то ни словечка! Ни одной душе. Меня ж засмеют! Это ж позор на мою седую голову. Срамота, прости господи…

— Ну-с, что думаете, ребятки? — спросил Серафим Степанович. — Мог быть, это ваш итальянец?

— Мог, — признался Феликс, — Если он ушел, когда…

— По воде! — прыснула Глаша.

— …когда не рассвело, мог успеть, — кивнул Феликс.

— И кровь из курей выжал. Значит, точно вампир! — провозгласила Глафира.

Ночью огоньки блуждали у самой околицы. Мерцали, подмигивали, точно поджидали кого. Феликс с полчаса наблюдал, как они бродят туда-обратно, подпрыгивают на месте от нетерпения, но не исчезают. Издеваются, решил он. Хотят его снова завести на кладбище и оставить с носом.

Однако огоньки были упрямые. Устав блуждать, застыли все трое на одном месте, рассевшись рядком, ровненько, как по ниточке. Не двигались, тихонько перемигиваясь. Феликс вспомнил, что там как раз низенькая изгородь, на толстых жердях которой любят, точно воробьи, рассаживаться деревенские мальчишки…

— Вон он! — шепнул первый огонек.

— Идет, не торопится, — проворчал второй.

— Я уз лесыла, нам тут до утла куковать, — вздохнул третий. — Ну музики, посли, сто ли…

Как только Феликс приблизился, огоньки сорвались с места. Удивительно, но сегодня они не старались заморочить ему голову, не петляли, не путали следы. Двигались быстро, гуськом, выбирая приличные тропинки, точно куда-то боялись опоздать. Однако, как они ни спешили, когда Феликс отставал, в темноте сбившись с тропки, огоньки останавливались и терпеливо его ждали. Впрочем, близко все равно не подпускали.

Винченце вглядывался в темноту. Лицо его, озаряемое отраженными от воды бликами пламени, казалось спокойным, точно высеченным из гладкого мрамора. И вся поза его хоть сейчас просилась в эскиз какому-нибудь скульптору для памятника на площади. Только руки не желали позировать, ни минуты не пролежав скрещенными на груди, одна принялась беспокойно теребить пальцами цепочки в расстегнутом вороте рубашки — что выдавало не столь уж безмятежное настроение итальянца.

Сгрудившиеся у костра ребята не решались нарушить затянувшееся молчание, хотя и терялись в догадках, чего, собственно, ждет их таинственный предводитель. Разве только запоздавшую неразлучную троицу…

Вихрастые головы как по команде обрадованно вскинулись, когда из ближайщего кустарника, прикрывавшего край оврага, послышался шорох ветвей и приглушенный шум голосов. И вскоре к обществу присоединились три долгожданных его члена — Прошка, Тишка и Ариша со своим псом, дышащим ей в затылок.

— Ну finalmente![52] Вас можно до смерти посылать! — обернувшись к вновь прибывшим, воскликнул Винченце. — Но… Вы что, одни пришли?

— Да нет, — помотал головой Прошка, плевком загасив горевший голубоватым огоньком зажатый в кулаке огрызок свечи. — Этот вон тащится. Слышите, кусты трещат? Из-за него и проваландались…

И с обиженным видом попросил сидевших у костра приятелей подвинуться.

Винченце, взяв из пламени занявшуюся на конце палку, отвел рукой ветви куста и посветил на убегающую вниз тропинку:

— Синьор Феникс, — поинтересовался он у темноты, — вы там не заблудились?

В ответ раздался хруст, треск и возмущенное кваканье.

— Какого лешего ты там наших лягушек оставил? — накинулся Прошка на сидевшего рядом толстого рослого мальчика.

— Дурак я, что ли, тяжести туда-сюда таскать! Все равно ж обратно понесем, — надулся тот. — Ими там неплохо, в канаве…

Вновь достоинство Феликса было уязвлено — и уронено ниже некуда. Подоспевший Винченце вытащил его буквально за шиворот из мокрой канавы, куда Феликс в темноте свалился, узнав на личном опыте, что данная тропинка — это всего лишь цепочка кочек, пересекающая узкое, но глубокое болотце. Вместе с честью и намокшей одеждой пострадала подвернувшаяся под ноги корзина — к счастью, она только перевернулась, даже не открылась плотно привязанная крышка. Поставив Феликса на ноги, Винченце и квакающее лукошко вернул в исходное положение.

— Опять вы? — констатировал Феликс.

— И вам добрый вечер, — ответил Винченце, обойдя Феликса кругом и смахнув с плеч налипший болотный мусор.

— Опять по воде ходите? — сказал Феликс. — Как вчера?

— Вам опять показалось, — со смешком заявил Винченце и подтолкнул вперед, к мерцающему сквозь деревья огню.

— Ну да, показалось, — кивнул Феликс, в свете костра отметив не замаранные болотной жижей сапоги итальянца. О своем собственном виде он старался не думать, и так тошно…

— Вот, господа, новый член нашего тайного общества, — объявил Винченце уставившимся на Феликса ребятам. — Думаю, нет нужды представлять вас друг другу.

— Что, он тоже сокровища искать будет? — с обидой и даже ревностью воскликнул Прошка.

— Нет, у синьора Феникса другие задачи, — улыбнулся итальянец. — В частности, он собирается раскрыть личность ночного чудовища.

— Одну минутку, синьор, — не унимался Феликс, — позвольте спросить, куда вы отправились вчера, покинув лодку и «пешком» добравшись до берега? Где вы были и чем занимались незадолго до восхода солнца?

— Куда? — переспросил Винченце и обернулся к ребятам: — Господа, пожалуйста, подтвердите мое алиби!

— С нами он был, туточки! — веско обронила Ариша. — Пличем до самого утла. Коллектиловали план поиска сокловищ, — и руки на груди сложила, и нос повыше задрала.

— Да ладно! Ни шиша у него не получится чудище поймать! — сообщил Тишка Прошке — но так, чтоб всем было слышно.

— Да где ему, — закивал приятель.

— Зря сомневаетесь, дорогие мои, — неожиданно для Феликса встал на его защиту Винченце. — Уж кому, а синьору монаху смелости и отваги не занимать.

Феликс опешил, взглянул на него едва ль с меньшим недоумением, чем ребята.

— Представьте, господа, — с улыбкой продолжал Винченце, — не далее как позапрошлой ночью этот синьор шутя справился с матерым буйволом! Я сам тому свидетель.

— Быком, что ли? Это с пегим Бориславом из дальнего села? — переспросил Прошка.

Видимо, не понаслышке зная крутой нрав коровьего супруга, не зря привыкли называть его уважительно, полным именем.

Винченце кивнул:

— Он усмирил его силой своей воли.

— Это как? — открыли рты мальчишки.

— Просто посмотрел ему глаза в глаза, вот так, — и бежавший к нам галопом бык на всем скаку будто в невидимую стену врезался. И упал. Замертво.

Ребята ахнули и с неподдельным восхищением воззрились на Феликса. Тот же невольно поежился, вспомнив вид несшегося на них со скоростью паровоза зверя. Он даже не успел рассмотреть, были ли его глаза налиты кровью, как любят писать в романах. Не то что собрать волю в кулак — не успел даже подумать, в какую сторону бежать… Нечего и говорить, что правдой в рассказе итальянца было лишь то, что бык упал — сраженный отнюдь не испуганным взглядом Феликса, а обычным камнем, очень своевременно брошенным меткой рукой маркиза. Однако признаться итальянец ему не дал — да никто и не стал бы слушать, Винченце вновь всецело завладел вниманием ребятни:

— Ах, видели бы вы, с каким упорством он преследовал по пересеченной местности чудовище! И едва не загнал его в болото. К тому же пришлось уворачиваться от пуль лесника. А как он русалок выслеживал — мастерски!..

Конечно, Феликс понял, что Винченце просто над ним издевается. А вот ребята — нет. Однако чего он хочет этим добиться?..

— Простите, но о каком кладе здесь шла речь? — поинтересовался Феликс — заодно и тему разговора хотелось сменить.

— Ну да, вы же не знаете, — спохватился Винченце.

— Что вы причастны к появлению блуждающих огоньков, я догадывался, — поспешил заверить Феликс.

— Non ho il minimo dubbio[53],— усмехнулся тот.

— Ой, господин синьор! Он же ничего не знает! Ага, ни шиша! — оживились ребята. — Может, вы тогда расскажете еще разок эту, как ее?.. Легенду! Ну расскажите, пожалуйста!..

Поднялся невообразимый галдеж — ребята наперебой требовали какую-то историю, по всей видимости, из желания самим снова услышать ее, нежели ради просвещения Феликса.

— Ну хорошо-хорошо! — утихомирил мановением руки своих разволновавшихся помощников Винченце. — Если вам так хочется, придется выступить на бис.

— На кого наступить? — уточнил Тишка.

Тайное общество расселось поудобнее вокруг огня, Феликсу тоже нашлось местечко.

С минуту Винченце молчал, собираясь с мыслями. Положив руки на колено, сцепив пальцы, устремил задумчивый взгляд на пламя костра, на взлетающие ввысь к звездному небу, гаснущие в ломаном полете яркие искры. Ребята ждали, не смея даже шорохом вспугнуть тишину, примолкнув, точно в предвкушении чуда…

Вздохнув, Винченце начал рассказ. Его негромкий голос словно слился с ночными звуками, шелестом леса, растворяясь в них, превращаясь в искры, уносящиеся в темноту.

Повеяло холодом зимы. Казалось, щеки ребят раскраснелись не от всполохов костра, а их коснулось дуновение морозного ветерка, укололо льдинками снежинок…

После полудня в усадьбу фон Бреннхольцев пожаловал нарочный курьер с письмом. Господа еще почивали; слуги, дабы не нарушать тишину, дремали по своим углам. Под палящим солнцем по двору слонялся один только паренек с метлой, на аршин выше его роста, изредка косясь на кухонное окно и совершая подметательные движения.

Паренек оказался единственным свидетелем того, как во двор, точно ураган, влетел всадник на лихом коне. С разбегу конь ударом копыта разворотил край клумбы, вспугнув ковырявшихся в лилиях и незабудках пеструшек. Подскочив к высокому белокаменному крыльцу, куда мальчишка запрыгнул со страху, всадник, не покидая седла, подал пареньку запечатанный сургучом конверт, чудно, не по-русски выговаривая слова, велел передать синьору итальянскому маркизу лично в руки. На прощанье недобро зыркнул на оторопевшего мальчишку из-под черной широкополой шляпы с островерхой тульей и, подстегнув коня, пулей, с топотом и свистом, убрался со двора.

Мальчишка кинулся к воротам — но того уж и след простыл, даже пыль на дороге лежала будто нетронутая. Оглянувшись, паренек увидел позади себя стоявшего возле сторожки управляющего Антипова, державшего свою каурую под уздцы. Тот тоже с озадаченным видом, едва ль не открыв рот, воззрился на дорогу.

— Видали? — окликнул его мальчишка чуть не с гордостью. — Бона, пакет привез!

Игорь Сидорович кивнул. В отличие от паренька он видел, как всадник вылетел из ворот. И как — он только глазом моргнул — пропал. Не уехал, не ускакал, а исчез, растворился, как сквозь землю провалился. Показался — и не стапо, будто и не было…

— Вам письмо прибыло, курьер доставил уж с час назад-с, — доложил управляющий, подавая итальянцу конверт.

Винченце выслушал Антипова, неудержимо зевая. (Он честно боролся с собой на протяжении всего завтрака, но проиграл, и пуще того — заразил все семейство вкупе с прислугой, все по очереди принялись разевать рты и никак не могли остановиться, глядя друг на друга.)

— Что там, новости? — полюбопытствовал барон.

— Международные? — сунул нос Артур. — Война будет?

Винченце поставил на столик чашку с крепким кофе, сломал печать, бросил конверт в холодный камин. Развернул послание, углубился в чтение.

— У-у, не по-русски! — разочарованно протянул баронет, заглянув через плечо приятеля, облокотившись о спинку стула.

— Это от мой дядя из Шотландия, — пояснил маркиз.

Скомкав письмо, небрежно кинул его в камин следом за конвертом.

— О, и как его здоровье? — спросила баронесса.

— Хорошо, grazie. Он писать, что прибыть в Россия по делам. И в следующий суббота собираться заехать сюда за мной, зачем-то я ему понадобляться в столицы.

— То бишь через неделю, — вставил управляющий.

— Да! И ты не успел собрать свой гербарий! — напомнил Артур.

Винченце только вздохнул.

— Ух ты! Какая честь для нас, — обрадоватся Генрих Иванович. — И надолго он к нам пожалует? Я немедля распоряжусь насчет комнат и организации большой охоты.

— Думаю, — прикинув, сообщил маркиз, — он сможет задержаться. На четверть часа.

— Ак нет! Как можно! — запротестовала баронесса. — Дела делами, но ваш дядя непременно должен у нас погостить — хотя бы пару недель! И не возражайте, я сама его уговорю. А то как можно — четверть часа! Этак даже чаю с дороги попить не успеет, ни лошадям отдохнуть не даст.

Винченце с улыбкой пожал плечами. Если б они знали, как ему самому не хочется уезжать! А приезд «шотландского дядюшки» к тому же сулил немало проблем…

Едва дождавшись, когда господа вдоволь напьются кофею, Антипов незаметно проник в столовую. Удостоверившись, что никто из прислуги за ним не смотрит, вороватым движением выхватил из давно не топленного камина скомканное письмо. Взялся обеими руками, расправил, положив на колено, разгладил, хотел сложить, чтоб после подробно изучить, разобраться… Но бумага под пальцами вспыхнула лиловым пламенем. В мгновение ока поглотив ровные строчки с завитушками-вензелями, оно обожгло ладони, опалило штанину, ослепило глаза нестерпимым сиянием. Управляющий шарахнулся назад, взмахнул руками — из-под ладоней взвился серебристый пепел, осыпался хлопьями, медленно кружась, словно снег, на крашенные шашечками половицы.

— Черт-те что такое!.. — выдохнул он.

Вспомнив, воззрился на лежащий на поленьях разорванный конверт. Под пристальным взглядом блестящая сургучная печать подобралась, выпустила тонкие ножки и переливчатым толстым жуком убежала — по решетке на стенку, перепрыгнула на кочергу, а оттуда, расправив слюдяные крылышки, с жужжанием вылетела в открытое окно. В глазах ошеломленного управляющего застыло отражение взвившегося насекомого с ясным оттиском «JD» на спинке.

Полина Кондратьевна не услышала, как он подъехал. Она занималась в цветнике позади дома — руки измазаны землей, юбку подоткнула за пояс, чтоб не испачкать; тяжелую косу уложила венцом, прикрыла косынкой, завязав на лбу концы торчащими заячьими ушками, от усердия и жары вся вспотела. Она и думать не могла, что он застанет ее в таком виде!

Но Антипов не обратил на все это внимания — не дожидаясь приглашения, прошел на задний дворик, порывисто обнял, прижал к груди удивленную его появлением хозяйку.

— Ты что? — смущенно засмеявшись, вырываясь из объятий нежданно объявившегося кавалера, спросила Ямина. — Почему ты так рано? Что стряслось? Тебя могут увидеть, отпусти!

— Плевать, — отрезал Антипов, не выпуская ее, жарко целуя в висок, в выбившийся из-под косынки завиток.

— Перестань, щекотно! Таракан ты мой усатый, — ласково отбивалась та. — Ты с ума сошел?

— Да, наверное, — сказал он. — Мне кажется, я и впрямь схожу с ума. Наваждение какое-то, морок. Кругом чертовщина мерещится…

Глава 7

Старичок-лесовичок

Зацепился за сучок

И повис на веточке —

Шаровары в клеточку!

Со стороны это, должно быть, выглядело забавно. Не обращая внимания на хмуро нависшие тучи, на недобро зашумевший в деревьях ветер, на потемневшие небеса, Феликс вновь обследовал место преступления, глубоко погрузившись в размышления. Он ходил мелкими шажками, не поднимая головы, внимательно глядя себе под ноги, делая крутые повороты, петляя, будто немецкая заводная игрушка с ключиком в боку. Вдоволь насмотревшись на изросшую в колосья траву, на песок, камешки и дорожную пыль, встал перед стволом дерева, точно споткнулся, почти уперся лбом в выросшее перед ним живое бревно. Прочертил взглядом вертикаль снизу вверх, запрокинул голову — и теперь уже в таком положении снова принялся вышагивать по порядком истоптанному отрезку лесной дороги.

Он и не думал, как выглядит со стороны. Он вообще не предполагал, что кто-то за ним может наблюдать.

А между тем этот кто-то давно уж не сводил с Феликса насмешливых глаз, прислонясь к стройной белоствольной березе, скрестив руки на груди, склонив голову к плечу, так что золотистые кудри тяжелыми завитками рассыпались по шершавой бересте…

Поглощенный раздумьями и логическими построениями, Феликс, заметив наконец-то затаившегося, но вовсе не скрывавшего своего присутствия наблюдателя, от неожиданности не очень-то по-мужски ойкнул и отпрянул назад. Но едва не сорвавшееся с губ ругательство проглотил и сдержанно поинтересовался:

— Как, вы здесь? В такую рань? Подсматриваете?

— Отнюдь! Просто любуюсь, — почесав нос, со смешком ответил Винченце. Приобняв на прощанье березку, двинулся к нему, тоже задрал голову, обозрел склоненные к дороге ветви. — Хотя в вашем странном селении все настолько любят друг за другом следить, ходить по пятам, что, похоже, я тоже могу запросто подцепить эту занозу.

— Заразу, — поправил Феликс.

— Не ругайтесь! — укорил его итальянец. — Будущему духовенства не пристало сквернословить.

— Простите. Но это так необычно, видеть вас до захода солнца.

— А, — повел плечом Винченце, — не хочу вас смущать, но если вы еще не заметили — собирается гроза. Погода наконец-то испортилась, красивого заката сегодня ожидать не стоит. И сумерки нынче начнутся чуть пораньше обычного. Я бы даже сказал, уже начались…

— Что же вас привело сюда, позвольте узнать?

— То же, что и вас, — обследую местность.

— Вы это про поиски клада?

— Не только его, драгоценного… — Маркиз повел носом, точно к чему-то принюхиваясь.

— А можно спросить, откуда вам стало о нем известно?

— Извольте, — бросил Винченце, не глядя на Феликса, и быстрым шагом пошел прочь от дороги. Углубился в заросли малины — но не врезаясь напролом, а маневрируя меж колючих кустов, точно ласка среди куриных насестов. — Странно, вы не спрашиваете, что именно содержит этот клад. Пожалуй, я не стану вам врать, будто это сокровище некогда было украдено у моего предка… Я узнал о нем из первых рук — из записок законного владельца, коим был преискусный в своем деле алхимик. Заметьте, в свое время в этом ремесле ему не было равных! Впрочем, в другие времена тоже… — заявил он, как не мог не отметить Феликс, с какой-то особенной гордостью.

— Но почему же сам алхимик не забрал свое сокровище? — спросил Феликс, продираясь следом. — Выходит, он был еще жив, если в этих записках сам написал…

— Увы! Он знал, кто похитил его ларец. Но ему было неизвестно, где вор его припрятал. Мне пришлось проглотить немало пыли в ваших губернских архивах, прежде чем я это выяснил… Удивительно, кстати, до чего же летописцы любят переписывать недостоверные сведения! И притом со вершенно несведущи в географии. Вы не представляете, синьор Феникс, каких только сплетен я не начитался, прежде чем добыл нужные координаты.

— И вы узнали, что ваш клад зарыт недалеко от Малых Мухоморов.

— Ха! — воскликнул Винченце, и Феликс вздрогнул от этого резкого звука. — А известно ли вам, любезный мой друг, отчего это несчастное селение получило свое название? Знаете ли вы, что ядовитые грибы здесь совсем не причастны? Ну слушайте сказку. Много лет назад — и даже не здесь, а выше по реке, c'era una volta[54] разбойник по прозвищу Муха. Это о нем, о его похождениях нынче ночью с замиранием сердца слушали детишки. История умалчивает, отчего к нему прилепилась эта кличка, важно лишь то, что он здесь жил и его так звали. После явления призрака невинно загубленного юноши разбойник раскаялся в своих прегрешениях, бросил криминальное свое занятие и зажил честным крестьянским трудом. Даже часовню сам построил — вон она там, до сих пор стоит. Из его подворья разросся хуторок, который летописцы записали в свои талмуды и по тугоухости иль из других соображений переиначили из «у Мухи-вора» в Мухоморы. Потом хутор сгорел, и строиться заново начали на новом месте. Так, в общем, и появились Малые Мухоморы.

— Выходит, деревню в честь разбойника назвали? — подытожил Феликс.

— Non solo![55] — кивнул Винченце. — Я на днях имел удовольствие услышать песню про того же самого Муху — в пятьдесят куплетов с припевом! Даже записал на память. Ох, любит же народ из всякого сброда себе героев делать, а потом еще и легенды слагать. Где справедливость в истории, скажите?

Так они двигались некоторое время, не прерывая беседы, вдоль склона оврага.

— Боюсь вас огорчить, но теперь и я не могу удержаться от этого вопроса: а что же представляет собой клад? Могу предположить, раз вы им так заняты, в нем должна быть какая-то особая ценность.

— На raggione Lei[56], там не просто золото, — вздохнул Винченце. Но так и не ответил.

Вдруг встал, будто пораженный видом открывшегося взору болота, — и устремился вперед, то есть вниз, с криком: — Mi fulmini il cielo![57] Я убью этих бобров! На шапку пущу! Звери!!

— Каких бобров? — опешил Феликс. Начал спускаться осторожно, помня о коварстве папоротника, ориентируясь на восторженно-негодующие возгласы итальянца, доносящиеся из-за зарослей, — При чем здесь бобры?

— На шапку пущу! — не унимался итальянец. — Нет, на помпоны для коврика!

— Да что вам сделал бедный зверь?

— Плотину! — размахивая руками, закричал в ответ Винченце и указал куда-то вдаль, вдоль недвижной воды старицы. — Вы понимаете, Феникс, птица вы моя! Это же бобры, собаки такие, мой клад спрятали! Они протоку перегородили, запрудили и совершенно отрезали от реки. Она обмелела, заросла и стала канавой! Полностью слилась с окружающей местностью, со всеми этими топями — потому-то я ее и не заметил. Ну как, скажите на милость, среди сплошных болот отличить нужное?! Эти бобры совсем меня запутали. Я ориентировался на ручей, протоку, рукав — на что угодно, но не на квакающую трясину! Найди я раньше эту канаву, я сразу бы отыскал свой чертов клад! Мне не пришлось бы проторчать здесь столько времени — и уж тем более звать на помощь аборигенов. — Теперь-то я все понял, теперь-то я точно знаю… — бормотал он, шагая по ярко-зеленой лужайке мягкого мха, марая некогда блестящие сапоги в затхлой жиже. — Все, они у меня в руках. Ну держитесь, анархисты, черта с два вы получите свою rivoluzione… Ой, а это еще что такое? — Тут он обнаружил вставшую перед носом сухую осину — ту самую, у которой на ветке висел и покачивался ржавый обод бочки.

Винченце обошел дерево кругом, хлюпая в трясине. Тронул пальцем обод и, пока тот качался, внимательно смотрел, уперев руки в бока и, точно кот, водя глазами туда-сюда.

— Интересное явление, — подытожил он, возвращаясь к Феликсу на сухую твердую землю. — И часто у вас тут, саго amico, в лесах растут мироточащие деревья?

— Это всего лишь лампадное масло, — сказал Феликс.

— М-да? — Винченце, скрестив руки на груди, вновь обратился к осине. — Когда ударит молния, эта коряга вспыхнет как факел. Не хотел бы я в тот момент оказаться рядом.

Темнота опустилась незаметно. Небеса точно треснули надвое молнией. Зашлепавшие по листве капли обрушились ливнем.

— Эй, поторопитесь, синьор Феникс! Не знаю как вы, а я уже сегодня принимал ванну.

За стеной воды и шума, то и дело разрываемой громом и треском ослепительных вспышек, Феликс едва различил его голос. А уж куда он вдруг делся — совсем не понял. Только почувствовал, как кто-то схватил его за ногу и потянул вниз. Поскользнувшись на раскисшей земле, ломая кустики, сквозь пощечины мокрых листьев он съехал по обрыву и оказался в крепких объятиях итальянца. Винченце вовремя подхватил его, не позволив сорваться дальше по круче, — и втолкнул в темную, прелую, но относительно сухую дыру.

Отряхнувшись, убрав прилипшие, намокшие волосы с глаз, Феликс обнаружил, что укрылись они от грозы под корнями вывороченной ветром вековой ели. Точно огромное подземное чудовище распахнуло свою пасть, разорвав крутой склон оврага, ощерившись голыми корягами и клочьями травянистого дерна, нависшими наподобие козырька у них над головами.

— Уф, che tempo, infernale![58] — весело вздохнул Винченце, принявшись всего себя отжимать: хвост, потерявший блеск золота, пышность локонов и стягивавшую его ленту; полы куртки, манжеты рукавов и, не снимая, штаны — сколько мог стянуть узлом в кулаке. С вытянувшихся из-за этих манипуляций коленок вода налилась в голенища сапог. — Надеюсь, это ненадолго, тучи скоро рассеются…

В ответ ударил гром, оглушил, разнесся по трепещущему лесу раскатистым басом…

Феликс, задумавшись, смотрел сквозь сизую пелену на зеленеющее внизу болото, жадно, точно губка, вбирающее в себя дождевую воду, на почерневшие стволы деревьев, раскачивающиеся ветви. Невозмутимый Винченце чистил ногти узким кинжальчиком с золоченой рукоятью, тихонько мурлыча себе под нос витиеватую заморскую мелодию. И внимательно поглядывал, косился на Феликса, явно что-то имея на уме…

Словно выстрел, прозвенел чих.

— Будь здоров, — сказал Феликс, не обернувшись.

— Это не я, — ответил Винченце и, быстро перехватив кинжал лезвием вниз, метнулся, эффектно развернувшись, в глубь «норы».

Через секунду — нет, меньше, — глаза Феликса удивленно распахнулись, различив в полутьме дерущихся.

Винченце вынес — именно вынес — ближе к свету своего противника. Тот сопротивлялся, дрыгал ножками, бил кулаками, отчаянно плевался из растрепанной бороды. Но Винченце крепко его держал, прижав локтем плечи деда к себе, а другой рукой, с угрожающе нацеленным клинком, придерживал.

— Отпусти, ирод! Супостат! — вопил неосмотрительно чихнувший. — Пусти, говорю, нехристь нерусская! Нечисть иноземная!

— От нечисти слышу, — ответил Винченце.

Так как пленный старичок норовил выскользнуть из рук, оставив вместо себя пустую душегрейку, Винченце опустил его на землю, перехватил за шиворот и заведенную за спину ручку, для чего самому пришлось присесть на одно колено.

— А-а! — снова заверещал дедок, собравшийся было уд рать, да вновь почувствовавший на себе железную хватку. — Изверг лютый! Спасите — помогите — убивают!!

— Не волнуйся, я не причиню тебе вреда, я всего лишь хочу поговорить, — сказал Винченце — скорее даже Феликсу, чем старичку.

Феликс же сразу узнал в пойманном того деда с корзиной ягод, что встретился ему несколько дней назад неподалеку от озера.

— О чем мне с тобой разговаривать, засланец заморский? Нешто запамятовал, как в прошлый раз чуть бороды не лишился! Вместе с головой.

— А, вспомнил меня, значит?

— Разве забудешь, — проворчал старичок.

— Так, может, ты еще вспомнишь, почему твоя борода попала под угрозу?

— Нет, не помню, — убежденно и честно сказал дедок.

— Да как же? — вкрадчиво попенял ему на ухо Винченце, — Про разбойника Муху забыл? Как промышлял тот, бесчинствовал в твоем лесу, на путников нападал, странников грабил, убивал?

— Дык когда ж это было-то? Сколько воды утекло! — шмыгнул старичок.

В лицо Винченце смотреть ему было неудобно, не выкрутишься, потому он уставился на Феликса, всем видом бессловесно взыскуя заступничества и справедливости. Поймав растерянный взгляд, Винченце уверенно подмигнул.

— А клады, которые он зарывал в твоей земле, помнишь?

— Ну как-то, что-то… — замялся старичок.

— Все на месте — тебе доверенные сокровища?! Отвечай!! — вдруг гаркнул, потеряв терпение, Винченце.

Со страху и от неожиданности старичок рухнул, распластался по дождливой сырости:

— Все сохранил, валенками клянусь! Вон, у березняка три заветных, там под белым камнем один заговоренный, по ельничкам парочка, да в тине подальше притоплено кой-чего по мелочи…

— А те, что на берегу, они целы?

— Сжалься, батюшка! — завыл дедок. — Не доглядел! Упустил! Детишки давеча один откопали. Но другой нетронутый, в целости и сохранности! Как был, лежит себе укромненько…

— Вот, полюбуйтесь, синьор Феникс, — сказал Винченце, поднявшись и отряхнув руки. — Сведения из первых уст. А всего-то и нужно было проявить чуть-чуть настойчивости.

Старичок сел, подобрав ноги, сложил руки на груди, напыжился, насупился — словом, изо всех сил показал обиду за причиненное оскорбление.

— Какой же я идиот! — продолжил монолог итальянец, воздев руки к небу. Ему было тесно в земляной дыре — он зашагал взад-вперед под струйками воды, льющимися с растопыренных корней ели. — Надо было еще тогда поймать этого мелкого обормота и подпалить его драгоценную бороду! Кому, как не ему, знать, где зарывал этот проклятый Муха свои проклятые сокровища. Но нет, вместо этого я устраивал маскарады с переодеванием, изображал призрака, выл нахолоде до хрипоты! Идиот, глупец, болван!.. — И не найдя подходящих слов, он перешел на итальянский.

— У, ругается, а и то красиво! — с уважением признал старичок. — Ладно, недосуг мне тут с вами прохлаждаться.

И исчез. Без хлопка, без дыма — просто пропал, точно шагнул за невидимую стену и сам за нею стал невидим.

Ливень меж тем вновь сменился мелкой моросью. Небо чуть просветлело.

— Опять сбежал? — опомнился Винченце.

Феликса вдруг озарила догадка:

— Так это были вы сами?.. Это вы и есть тот самый путешественник, о котором вы вчера рассказывали ребятам? Это вы везли ларец новгородскому князю, это вас подстерегли и ограбили на дороге разбойники? Но… — тут мгновенное озарение столкнулось со здравым смыслом, — но как же тогда понимать ваши слова, что путешественника убили, бросили умирать посреди снежного леса, в лютым мороз? А после призрак невинно убиенного юноши пре следовал главу шайки… И тот в конце концов раскаялся, бросил свое ремесло… Так вы рассказывали легенду или все-таки сказку?

Винченце с какой-то печалью во взгляде посмотрел на него, не перебивая, не думая оправдываться.

— Это была не сказка, а быль, — произнес он. — И все произошло именно так, как я и рассказал. Если хотите подтверждений, спросите у любой местной старухи, она споет вам не одну песню про удалого разбойника. И у нескольких вариантов будет подобная концовка. Но без таких подробностей, конечно, какие вы слышали вчера.

— Но как это возможно? Когда же это случилось на самом деле?..

Винченце промолчал.

Вслед за облачками потянулись сизые тучи. Солнце скрылось в тусклой дымке, небо потемнело. Порывами подул холодный ветер.

Сегодня сумерки сгустились гораздо раньше обычного. Отметив это мимоходом, Глаша поспешила к Полине Кондратьевне. Она собиралась предупредить ее о подступающей грозе, помочь закрыть в доме все окна и…

К своему удивлению, хозяйку терема она встретила в саду на окраине — недалеко от дороги, по которой скоро вернутся с полей деревенские. Кстати, они наверняка тоже заметили резкую перемену погоды и уже заторопились домой.

Глаша хотела было окликнуть старшую подругу, но промолчала, увидев, как странно она себя ведет. Поэтому, помедлив, спряталась, забравшись между отцветшей сиренью и крыжовником: решила понаблюдать.

Ямина прошлась по саду, внимательно оглядывая, точно выбирая, яблони, дотягивалась, трогала листки, терла унизанными перстнями пальцами. После, видимо, найдя подходящее местечко, кинула на траву теплую шаль, достала из кармана платья какой-то непонятный красный мячик и большую двузубую вилку, какой пирожки в печке накалывала.

Затаив дыханье, Глафира следила за каждым ее движением. Полина Кондратьевна делала все молча и быстро, торопливо, но точно. Вот она вытащила шпильки из волос, распустила уложенную косу, растрепала, взбила в беспорядке пряди. Вот взялась за подол платья — старого, нелюбимого, как знала Глаша, — с треском разорвала ткань до пояса. Так же обошлась с рукавом, и ворот безжалостно рванула на груди. После взяла алый мячик, осторожно ткнула его вилкой — и брызнувшими тонкими струйками облила себя с ног до головы, особенно старательно вымазав шею, грудь и разорванный край подола. Сдувшийся в шкурку мячик сунула за вырез нательной рубашки на груди.

Оглянувшись по сторонам, Полина Кондратьевна поставила ногу на пенек (это в прошлом году старую сливу, кислую-прекислую, спилили) и подтянула юбку до бедра. Зажав вилку в кулак, с силой воткнула себе в мякоть полной икры — даже не отвернувшись, не зажмурившись, поразилась Глаша. Стиснув зубы, сдержала крик. Выдернув вилку, вытерла окровавленные зубцы об одежду и, размахнувшись, закинула ее далеко — за забор, в заросли крапивы.

Лишь после этого, согнувшись пополам от боли, издала такой душераздирающий вопль, что и без того оглушенная Глаша отпрянула в крыжовник и села на торчащий колючий сук.

Содрогнув еще раз безмятежную тишину сада протяжным истерическим криком, Полина Кондратьевна без сил повалилась на постеленную шаль.

Вскоре прибежали напуганные деревенские.

Не враз опомнившаяся Глаша оказалась перед бездыханно лежащей Яминой одной из первых.

— Ах, батюшки! Что стряслось-то? — заохали над головой, когда она склонилась над подругой. — Вся в кровище! Вот ужас-то!.. Убили? Зарезали?! Держите душегуба! Он где-то тут спрятался!.. Не боись, от нас не убежит. Уж я ему задам!..

— Стойте! — выпрямилась Глаша. — Никто никого не зарезал! Никого ловить не надо! Она жива. Просто без чувств. Ее нужно перенести в дом…

— Пропустите, — сквозь толпу протолкалась Марьяна-ведунья. Нагнувшись над окровавленной Яминой, быстро ее осмотрела, пощупала, принялась расстегивать платье: — Ее нужен воздух, расступитесь!

— Беременная, что ли… — пробормотала она так тихо, что слышала одна Глаша.

Глаша помогла справиться с пуговицами, при этом незаметно вытащила из-под рубашки лоскутки от мячика. Почему-то из всего увиденного он больше остального поразил ее.

Кто-то принес воды, плеснули в лицо, дали попить. Едва придя в себя, на посыпавшиеся со всех сторон вопросы Ямина отвечала слабым голосом, запинаясь:

— Не помню, как тут оказалась… Он набросился из темноты… Схватил… Ах, как больно!.. У него клыки, волчьи…

— Так волк, что ли?

— Нет, — помотала она головой, — человек!.. Он меня… Ох-х, не могу сказать!.. И укусил, клыками своими укусил — в шею и сюда… — и, прижав к шее дрожащее пальцы, подтянула другой рукой юбку, обнажив кровоточащую рану на ноге.

Над поляной пронесся общий вздох-стон.

— Кто?! — заорали мужчины, сжав кулаки.

— Да что ж это за нехристь? — охнули бабы, прикрыв в ужасе ладонями рты.

— Это… — прошептала чуть слышно пострадавшая. Все подались вперед, силясь расслышать. — Это… — повторила она с волнением в голосе, несколько громче. — Это тот иностранец, что гостит в усадьбе барона…

Это услышали все.

И, словно в подтверждение, небеса разразились громом. И молнией. Дважды.

Хлынул ливень, и застывшие в страхе люди увидели, как струи дождя полились сверху, сквозь листву деревьев им на плечи, на головы, окрашивая белые рубахи и светлые платки в красноватый цвет. Алые капли падали, алые разводы растекались по загорелой коже, по темнеющей на глазах материи…

— Это знак! Это проклятье свыше! — истошно закричали в толпе, до того оцепенело молчащей.

— Это наказание за то, что крещеные люди приютили у себя чертово отродье! — поддержал еще один визгливый голос.

— Убить его! На костер! Удавить! Утопить! — наперебой взорвалась криком толпа.

Зарычав, рассвирепевший народ гурьбой двинулся прочь из сада, с окровавленной якобы жертвой остались лишь три старушки, знахарка и Глафира.

Последняя, отойдя в сторонку, разжала кулачок и воззрилась на лежащий на ладони клочок измазанной красным кожицы.

— Свиной пузырь? — прошептала она. — И… — лизнув палец, — клюквенный соус, кислый!

Вновь зарядил дождь, и вновь под серебристым покровом Феликс не заметил, как исчез из вида итальянец.

Поднявшийся ветер свистел в кронах, деревья раскачивались, скрипели ветви. То и дело грохотал гром.

В очередной белой вспышке Феликс увидел…

На открывшейся поляне стояла толпа народа, ощетинившись вилами, косами и топорами. Чадили тусклые факелы. У мужиков, что впереди, горели безумием глаза, от них валил пар, капли дождя отскакивали брызгами от потных загривков, широких плеч.

Винченце застыл перед нацеленными на него орудиями труда — тонкий силуэт перед пышущей грудой ярости. На выскочившего из-за деревьев Феликса он медленно поднял руку:

— Стой, Феникс, не двигайся. Не кричи и не сопротив ляйся. Они озверели. Вон, даже лопаты принесли, чтоб сразу закопать.

— Послушайте, люди! — Феликс не внял его предостережению и шагнул вперед, заслонив собой Винченце. — Давайте поговорим…

— Он и монашка околдовал! — пронзительно завопил женский голос.

И толпа ринулась на них двоих.

— Ну идемте узе домой, сколо глоза глянет, — продолжала канючить Ариша, цепляясь за рукав брата.

Ребят не напугали сгущающиеся тучи — ответственные блуждающие огоньки и эту ночь провели на берегу реки в поисках клада. Однако удача все не желала им улыбнуться, погода портилась, и надежда отыскать сокровища слабела с каждой каплей, пока что изредка падавшей с потемневшего неба.

— Какие глаза глянут? — поддразнил девочку Прошка.

Ему тоже совсем не хотелось оказаться в грозу здесь, у реки, а не в тепле и сухости у себя дома. Но снова сдаваться, впустую потратив уйму времени, было обидно.

— Крова-а-авые глазищ-щ-щи чудищ-ща из кустов, — подхватил Тишка замогильным голосом.

— Где? — пискнула Ариша, оглянувшись кругом. — Да ну тебя, дулак!! Вот гломыхнет глом, весь пломокнешь, заболеешь и чихать будешь! Бабка тебя будет голчицей колмить — и поделом тебе!..

— А ну цыц! — шикнул на нее брат.

От неожиданности не привыкшая к такому обращению с его стороны девочка замолкла.

Все как один уставились на свечку в его руке: голубоватое пламя разгорелось, зашипело, стало зло плеваться яркими искрами. Лягушка, до того тихо дремавшая в берестяном туеске, громко подала голос. За ней раскричались и остальные лягушки, сидевшие у ребят кто в мешочке, кто в поставке под крышкой.

— Это они к дождю, — неуверенно предположил Прошка.

Тишка освободил свою, и лягушка с готовностью спрыгнула на землю.

— Квакнулась, — прокомментировала Ариша.

Сделав два скачка, лягушка дальше удрать не спешила, наоборот, уселась на месте и принялась, раздувая горло пузырем, оглушительно орать.

— Может, ты ее слишком сильно обдымил папоротником? — спросил Прошка.

— Все по инструкции, — важно заявил Тишка. — Как синьор Викентий велел.

Тогда ребята отпустили всех лягушек — и все они дружно запрыгали к тому месту, где сидела первая. Сгрудившись, занялись хоровым пением, поглядывая на замерших хозяев.

Ради проверки Прошка забрал двух квакушек, отнес на несколько шагов, покрутил — но они спешно прискакали обратно.

— Лопату тащите! — закричала засиявшая Ариша. — Где лопата? Опять потеляли, олухи?!

Глава 8

Филин на сосне икал:

Мышь крылатую поймал.

Упыри-нетопыри

До изжоги довели!

По счастью, крестьяне не воины. Бьют тяжело, с размахом, но неумело и меткостью не отличаясь. Винченце отделался легкой царапиной — немедленно зажившей. Феликса украсили десяток синяков и рассеченная бровь, кровь струйкой стекала по переносице и щеке. Но большинство мужчин деревни ушли восвояси хромая, икая, сплевывая зубы и криво косясь — в основном получив сии увечья в общей свалке от рук родных соседей. Кое-кто даже окривел и проткнул лапти вместе с ногой, наступив на собственные грабли. В общем, наутро протрезвевшее население Малых Мухоморов вознесло благодарственные молитвы, что, воюя в горячке, не погибли от собственного оружия.

Но это поутру. А пока что ночь казалась бесконечной, время тянулось точно капля свежей смолы…

После общей свалки, отведя вдоволь душу, деревенские слегка поостыли. Связав по рукам и ногам итальянца, а вместе с ним и Феликса, потащили в селение. Тащили, конечно, не все — в конвой определили двух дюжих хлебопашцев. Остальные их обогнали, поспешили по домам — обогреваться, сушиться и лечиться.

Ливень не прекращался, хлестал холодными струями, как плетью. Черную темень резали косыми клинками молнии, сотрясали раскаты…

Мужикам очень скоро надоело толкать перед собой связанных пленников, скользить по раскисшей земле, утираться от бьющей по лицу воды. Да еще держать ухо востро — как бы пойманные нехристи не сбежали, не скрылись в темной чаще, не скатились в овраги. Короче, чуяли, что за каждым кустом могут напороться на сюрприз. Чертыхаясь, мужики решили проблему просто — выбрали пару крепких берез и привязали к ним свою опостылевшую обузу. Ничего, мол, пускай проветрятся. Им, упырям, ночью на свежем воздухе не привыкать прохлаждаться. После чего с чистой совестью отправились восвояси.

— Хорошо хоть, не к той осине, — пробормотал Винченце.

Несмотря на неуютные условия, он, похоже, не собирался падать духом.

Береза ему досталась не худенькая, да еще с раздвоенным стволом. Подтянувшись повыше со связанными сзади руками, итальянец забрался в развилку, где устроился вполне сносно, уселся, залихватски закинув ногу на ногу, уперев грязный сапог в белую кору. Даже принялся каблуком постукивать ритмично.

Феликсу, и без того чувствовавшему себя оглушенным, потерянным и несчастным, дерево попалось крайне неудобное: с кривоватым стволом, бугристой корой, поросшей шишками и грибами. Ни сесть, ни хоть бы встать по-человечески — под ногами узлами-змеями сплетались скользкие корни…

— Не унывай, Феникс! — сказал Винченце. Чтоб слова не утонули в грозе, приходилось почти кричать. — Если они нас сразу не порешили, есть надежда выбраться, как говорится, сухими… Ну и леший с ними!.. А кстати, хорошая идея! Хотя нет, он сейчас нам вряд ли помогать станет, злопамятный старикашка…

Феликс промолчал, даже отвернулся. Как же так вышло? Из-за чего, почему безграмотные сельчане приняли, нет, твердо уверились, что итальянец — вампир? Неужели какое-то происшествие заставило их в это поверить? Но что же тогда он, Феликс? Ведь он с самого начала подозревал неладное — и вот, пожалуйста! Ну почему он дал себя обмануть?! Позволил отвести глаза, заговорить, почти ведь доверился!..

Винченце, чуть передохнув, принялся на своем «насесте» возиться, пыхтеть, крутиться — словом, всячески старался избавиться от пуг.

Феликс, занятый моральными терзаниями, не подумал и пошевелиться.

Прошло немного времени. Винченце этих минут не хватило, Феликсу они показались вечностью. Гроза начала понемногу отдаляться, дождь перестал быть столь назойливым и холодным, вспомнил наконец, что он все-таки летний. Сквозь рваные тучи даже стала проглядывать ясно-снежная луна.

— Кто-то идет! — встрепенулся Винченце.

Сдунув с лица развившийся локон, принял высокомерно-невозмутимый вид.

— Вот вы где!.. Наконец-то! Насилу отыскала! — обрадованно запричитала запыхавшаяся Глафира, появляясь из темноты. — Живые! Оба! А я уж не чаяла!..

— Уф, синьорина, почти напугала, — признался Винченце. — Я подумал, не вернулись ли эти сумасшедшие.

— Что случилось, Глаша? — набросился на нее с вопросами Феликс. — Что такое с ними? Отчего? Они ведь почти совсем обезумели!

— Да понимаешь, — торопливо начала она, — там на Полину Кондратьевну вампир напал, всю покусал. А потом дождь кровавый пошел. А она на Винченце, на вас то есть, указала.

— Я к этому непричастен! — заявил Винченце. — Я с ним был, подтвердите, Феникс!

— Я знаю, — перебила Глаша, — я же все видела. Она все сама это, она там такое представление устроила — жуть! Вот все и поверили. Она даже Серафима Степановича загодя в подклеть заперла, представляете!

— Vabene, разберемся, — сказал Винченце, — Синьорина, se поп le dispiace[59], не освободите ли нас?

— Ой, да, — опомнилась Глаша.

И растерялась — к которому первому бежать.

Подбежала к Феликсу, подергала узел, потянула изо всех своих девичьих сил концы — веревка еще больнее врезалась в запястья.

— Лучше с меня начните, — предложил Винченце.

— Да-да, сейчас… — Глаша послушно подбежала к нему, тоже подергала, потянула — без толку.

— У меня где-то ножик был, — сказал Винченце, — посмотрите, пожалуйста, в куртке.

Привстав на цыпочки, девушка пошарила в ближнем кармане — ничего, кроме сложенного платка. Глянула на Винченце и полезла в другой карман — куртка была расстегнута, и чтоб достать, дотянуться, ей пришлось податься вперед, наклониться, приналечь грудью на грудь итальянца. Девица чуть зарделась, тот невозмутимо отвел глаза.

— Есть еще внутренний, — сообщил он тихо.

Она запустила руку ему за пазуху, щекотно пролетела пальчиками. Он вдохнул теплый аромат склонившейся перед самым лицом лебединой шеи.

— Не нашла, — стыдливо поведала она, соскользнув вниз, отойдя назад.

— Значит, выронил в драке, — вздохнул Винченце. — Не везет…

— Ничего, я сейчас чего-нибудь придумаю, — засуетилась Глаша. — Я сейчас быстренько…

— Быстро прячься! — шепотом крикнул ей Винченце, — Сюда опять кто-то идет. Ну ни минуты не оставят в покое!..

Глафира быстрее белки юркнула в кусты, ойкнула там, затаилась.

Свет фонаря, отплясывая на стволах деревьев, отблесками загодя оповестил о приближении еще одного визитера.

— Женщина, одна, — определил Винченце, прислушавшись. — Немолодая, нетрезвая, закусывала чесноком. Фу…

И вскоре на поляне появилось новое действующее лицо: Полина Кондратьевна, не в лучшем виде, как есть в кислом клюквенном соусе, с фонарем в одной руке, с кружевным зонтом в другой, за спиной на ремне болталось охотничье ружье. Зонтик, предназначенный защищать от яркого солнца, с дождем, пусть почти совсем затихшим, справлялся много хуже.

Ямина пересекла поляну, подойдя к воззрившемуся на нее в изумлении Винченце, подняла тяжелый фонарь на уровень глаз.

— И впрямь красавец, как и расписывали, — произнесла она.

— Весьма польщен, — ответил Винченце, щурясь от тусклого света, — но, может быть, вы соизволите объяснить, что происходит? За кого меня приняли эти крестьяне и в чем, по их мнению, я виновен?

Полина Кондратьевна поставила фонарь на землю, сложила зонт, повесила за ручку-крючок на ветку сосны. Приставила к стволу ружье, дулом кверху.

— Это я им приказала вас поймать, — заявила она. — Идиоты, я велела им привести вас и запереть в подвале. Даже этого сделать не могли.

— Le sono grato[60], не выношу закрытых помещений, — отозвался Винченце. — Но зачем? Что я вам сделал?

— Ничего — пока. Но вы можете многое для меня сделать! — с особым выражением подняла палец Ямина. — Эх, кабы вы знали, как они все мне осточертели, это грубое мужичье!.. — вздохнула она, и стало ясно, что она собралась высказать все накипевшее в душе за долгое время. — Как мне ненавистна эта роль бескорыстной просветительницы! Ну почему именно я должна учить этих невоспитанных, крикливых деревенских сопляков грамоте? Ну почему я должна растолковывать любой вопрос их тупым родителям? Почему, как письмо написать или прошение какое — бегут ко мне, и я по полдня с ними маюсь! Почему я обязана? Разве я не достойна лучшей участи? Я — дочь богатого помещика! Ну почему, скажите на милость, выпала мне такая судьба? Чем я заслужила?..

— I momento della verit?…[61] — с тоской пробормотал Винченце.

— С самого детства я везде чужая, все меня сторонятся. А чем я виновата? Сирота, призренный подкидыш!.. Как вы думаете, легко ли живется незаконной дочери дворовой девки, забрюхатившей от хозяина? Понимать, что все вокруг знают о тебе больше, чем ты сама? Счастлива ль сирота при живых родителях? Каково быть пригретой из милости родным отцом? Видеть его каждый день, целовать в щеку, быть компаньонкой при родной сестре. Вы не понимаете, каково это! Со мной обращались точно с игрушкой. Одевали в платья, из которых барышня уже выросла. Учили грамоте, чтоб господам по вечерам книжки и газеты читать. Учили музыке, чтоб барышне было не скучно одной за пьесами сидеть, да чтоб на праздниках было кому танцам ак-ком-панировать, — и дважды споткнулась на длинном, оттого еще больше ненавистном слове. — А больше ведь играть было некому, все танцевали! Все, кроме меня — кто ж меня пригласит… По темным углам прижимать — пожалуйста. А замуж звать — носы воротят. Кому нужна крестьянка, пусть и одетая в шелковое платье с чужого плеча? Что с такой взять — ни приданого, ни имени, ни наследства. Мое место в лакейской, среди дворни. Да только и там я никому не нужна, выскочка, белоручка, безродный подкидыш… Ик-ик… — то ли слезы ее задушили, то ли воспоминания и давние обиды. — Замуж из жалости взяли, простой мужик, крестьянин, хоть и из зажиточных… Хороший он был человек, я его не любила, а он меня не понимал, демонстрировал гостям и родне точно заморскую птицу. Ни любви у меня не было, ни счастья, ни детей… И муж умер…

— Мое вам безмерное сочувствие, синьора, — прервал ее исповедь, не утерпев, Винченце, — но чего вы от меня хотите?

— Я только жить начала! — зарыдала она. — Я любить хочу!

— Ну любите на здоровье, — он опасливо отодвинулся, вытянулся, точно пытаясь вжаться в дерево, насколько позволяли веревки, — но подальше от рухнувшей на колени перед березой женщиной.

— Где моя молодость?! — вопрошала она. — Где красота?! Все исчезло, все увяло! Я растоптана, как цветок под копытами времени-и-и!..

— М-да, — только и вымолвил Винченце. — Синьора, не надо преувеличивать, вы прекрасно выглядите. Вам больше тридцати не дашь…

— Мне уже тридцать пять… — разразилась Ямина горькими рыданиями. — Укуси меня! — заорала она, бросаясь на него, вцепляясь мертвой хваткой в воротник куртки, выжимая из материи дождь, — Укуси!! Я знаю, ты вампир, ты можешь! Подари мне бессмертие, подари вечную юность! Подари, мне свободу! Я готова перешагнуть черту, уйти в ночь! Я много думала, я знаю, о чем прошу. Я согласна пить кровь, я согласна убивать. Я хочу быть свободной! Я хочу жить, как сама захочу! Хочу…

— Эй, минутку, синьора! Я не буду вас кусать! — воспротивился Винченце. — Я не хочу вас кусать! Во-первых, вы меня приняли за кого-то другого, я не вампир. Да ни один вампир не смог бы вас сейчас укусить при всем желании — от вас чесноком за полверсты разит.

— Кусай, прошу тебя! — Она рванула на себе и без того драный ворот.

— Mamma mia! Не буду!! И не просите, синьора! Тем более, укусив вас, я никак не подарю вам бессмертие, скорее даже наоборот. Да и не прокусить вашу шею, уберите ее, умоляю! У меня и клыков-то нет таких. Не вампир я, послушайте ж вы! Клянусь!

— А я что говорила? — шепнула Глаша Феликсу.

Воспользовавшись моментом, она пробралась к нему из-за кустов и теперь снова пыталась совладать с веревками, копошась в темноте. Но пока безуспешно.

— Тссс! — шикнул он на девушку.

Вытянувшись в струнку, она поспешно спряталась за его же березой.

На поляне появился еще один человек — господин Антипов, в шляпе, сапогах с галошами, в плотном дорожном плаще. Со свертком под мышкой. Он кашлянул, и заметившая его Ямина отскочила от итальянца и от фонаря в тень.

«И вы здесь! Чем обязан?» — хотел было язвительно воскликнуть Винченце, но сдержался — пусть сам все скажет. Но тот с объяснениями не спешил. Увидев пленников, потер руки, хмыкнул. Положил возле фонаря тяжелый, как видно, сверток.

— Вот так сюрприз вы мне приготовили, милая Полина Кондратьевна, — крякнул он, ухмыляясь. Подошел к ружью, взял, развернув прикладом, поднес к глазам. По дернувшейся брови Винченце понял, что оно не было заряжено. — А я-то думаю, что за спешка такая, что стряслось… — договорил он, приставив ружье обратно к сосне.

— Он вампир, Игорь, — ответила Ямина, оправляя воротник.

— Я не вампир, еще раз повторяю, — устало огрызнулся Винченце. — Ну если хотите, можете проверить. Принесите чеснок, зеркало, что ли. Оставьте меня тут до рассвета, пока солнце не взойдет…

— А кол осиновый в сердце? — с ухмылкой предложил Антипов.

— Сомневаюсь, чтоб после такой проверки вы сами выжили.

— А крест со святой водой? — и Ямина, выхватив из кармана немаленькое серебряное распятие, будто оружие наставила его на итальянца.

От блеснувшего вдруг перед самыми глазами креста Винченце отдернулся, как от вспыхнувшего пламени.

— Вампир, — довольно протянула она. — И он сделает нас бессмертными.

— Ну не знаю, не знаю насчет бессмертности, не уверен, — произнес управляющий. — Как-то все ж не верится в этот бред, галлюцинации. Я больше надеюсь на то, что синьор маркиз может нас сделать богатыми. А, синьор Винченце? Ведь можете? Не зря же вы деткам пообещали за ларчик бочку золотых монет. Право, не могли же вы обмануть ребят, они так вам доверяют! А этакой тяжести при вашем багаже я не видал. Стало быть, рассуждая логически, сию уйму золота вы припрятали где-то в другом месте. Не поделитесь секретиком, синьор Винченце?

Тот молчал, выжидая, что управляющий еще скажет.

— Не интересуетесь, откуда мне стало известно о ваших ночных похождениях? — продолжал Антипов с насмешливой снисходительностью и вежливостью. — Извольте, расскажу. Как гроза разразилась, прибегают деревенские мальчишки — и ну камушки в окна пулять. Я вышел — что за безобразие? А им вас, видите ли, позарез надо — вещь одну передать. Я говорю, нет вас, давайте передам. А они уперлись — мол, только лично в руки. За такой клад вы им-де бочку золота отсыпать обещали. Ну я конюха да лакея кликнул, они безобразников прогнали. А сокровища — вот они, как договорились, вам принес, — и он слегка пнул забренчавший сверток галошей.

— Что вы за него хотите, золота? — Винченце усмехнулся, но смотрел настороженно, весь напрягся от этого звона.

— Посмотрим давайте, подумаем, — проговорил Антипов.

Присев, стал разворачивать грязноватое сукно.

В свертке вправду оказался ларец — небольшой, с высокой крышкой-домиком, тускло поблескивающего черненого серебра, сплошь покрытый чеканными узорами, зернью.

— Красота, — по цокал языком управляющий. — Еще бы к нему ключик, а то, право, жаль портить такую редкость…

Подошла Полина Кондратьевна и протянула ему блесткую подвеску на порванной тонкой цепочке, больше похожую на маленький медальон, чем на ключ. Винченце вздрогнул — сдернула, сумела, когда в неистовстве в воротник вцеплялась.

— Вот умница, — отозвался Антипов и фривольно похлопал ее пониже талии.

Глаша удивилась, Феликс скривился. Винченце замер, не спуская глаз с ларца.

Управляющему пришлось повозиться — изящный ключик выскальзывал из толстых пальцев, не попадал в забитую землей скважину, после отказывался поворачиваться… Но Антипов поднажал, нимало не заботясь о том, что может попросту сломать замочек, — и крышка с лязгом отскочила, откинулась на тугих петлях.

— И это все? — разочарованно протянула Полина Кондратьевна, увидев на бархатной подбивке плотно, один к одному, уставленные стеклянные и металлические флаконы и пузыречки.

Игорь Сидорович вытащил один, блестяще-серебристый, взвесил в руке, поцарапал круглую стенку ногтем.

— Олово! — объявил он. — Вот так клад. Сокровища! Для аптекаря.

Он поддел, вытащил из флакончика пробку, понюхал, сморщил нос:

— Эка дрянь!

И вылил — выплеснул содержимое на землю! Винченце рванулся на веревках, глухо застонал сквозь стиснутые зубы.

— По-вашему, это стоит бочку золота? — поинтересовался Антипов и взял другой пузырек. — По-моему, не стоит. Отрава, причем скисшая.

Он попытался отвернуть крышку, вцепился в нее зубами. Выплюнул блеснувшую хрусталем головку в траву, взболтал и опрокинул вниз узким горлышком. С бульканьем, по капле вытряс зелье.

— Что тут у нас — рецепты померших алхимиков? — и снова запустил руку в ларец.

Следующим оказался пузырек из искусно выточенного, просвечивающего в тусклом, мерцающем свете фонаря тонкими стенками камня мертвенно-молочной зелени. Почти такого же цвета, как лицо Винченце.

— И опять без этикетки. Непорядок, — покачал головой Антипов, принялся выковыривать плотную деревянную пробку.

— Стой! — крикнул наконец Винченце. — Не смей! Это эликсир… бессмертия.

Услышав это, Ямина мигом выхватила пузырек из рук сообщника и опрокинула содержимое в себя. После, отбросив флакон, подскочила к Антипову и, повиснув у него на шее, впившись поцелуем, влила часть зелья ему в рот насильно.

— Что ты делаешь, идиотка?! — захрипел Антипов, отбросив подругу от себя. Но было поздно.

Древнее зелье подействовало моментально. Управляющий принялся харкать и плеваться, но через секунду, как и Ямина, упал на четвереньки на землю, в мокрую траву, выпучив глаза, стал дышать тяжело, с сипом и утробным клекотом. Конечности свело судорогами, они оба выгнули спины дугой, скорчились, сжались клубком, задергались, повалились набок, затряслись с вывернутыми локтями-коленями, точно сломавшиеся заводные куклы…

Винченце собрался, сконцентрировался и порвал свои путы. Подбежав к Феликсу, рванул с бешеной силой веревки, которые Глафира уже столько времени пыталась распутать.

— Что они выпили? Что ты им подсунул? — спросил Феликс.

— Они умрут? — испуганно всхлипнула Глаша.

— Не беспокойся, — заверил ее Винченце, — это вполне безобидный настой на слюне пустынного шакала. Он годится только для создания оборотней, но для этого его нужно смешать с одним крайне редким веществом. Без него получится только легкое отравление с короткой потерей памяти.

Феликс и Глафира уставились на бьющуюся в конвульсиях пару.

— Этот компонент у меня был, — сказал Винченце, — но недавно я его весь израсходовал. Подсыпал в вино, когда… — Тут он остановился, бессмысленно глядя на стоявшую у ног шкатулку. — Я подсыпал его в вино, но они тоже могли его выпить… — Бежим отсюда скорее! — крикнул он, хватая за руки Феликса и Глашу. — Сейчас они завершат морфозу! Нельзя попасться на глаза охотника!..

— Но подождите! — уперлась чуть не плача Глафира. — Как же Полина Кондратьевна? Я не могу ее оставить…

— Пойми, ей уже ничем не поможешь! — втолковывал ей Винченце. — Она уже стала оборотнем, это необратимо. Сейчас, почуяв выброс энергии, сюда явятся охотники. И они не станут разбираться, кто здесь плохой, а кто хороший — и убьют и ее, и его, и нас!

— Как же так… — захныкала девушка.

Феликс увидел, как отравленные вновь поднялись на четвереньки и принялись зубами сдирать с себя одежду. И оказались парой волков — огромных, много крупнее обычных, пепельно-серой и темно-бурой масти.

Чуть поодаль разлилось смутное сияние, за мгновение сгустившееся в две фигуры — двое высоких, широкоплечих воинов в кожаных доспехах, в рогатых шлемах, с короткими кривыми секирами в руках.

— Gamba![62]— выдохнул Винченце.

Волки тоже почуяли опасность и бросились прочь с поляны.

Воины, не проронив ни слова, разделились: один последовал за новообращенными оборотнями, другой за людьми.

Глаша, конечно, хорошо знала все здешние тропинки, она бежала впереди, подгоняемая непереносимым ужасом, за ней Феликс. Винченце был сзади. Он слышал нагоняющий рык охотника, тот приближался, не думая отставать. Нужно было что-то сделать.

— Бегите к часовне! — крикнул Винченце. — Там он вас не тронет!

— А ты? — обернулся Феликс.

— Вернусь и заберу ларец. Не стойте, он уже близко!

Второй воин преследовал обратившихся Ямину и Антипова. Они еще не поняли, не осознали, что с ними случилось. Но звериное чутье гнало их прочь — подальше от проклятой поляны. И от бегущего по пятам существа, от него явственно исходила смертельная опасность. Откуда он взялся, кто он — они не знали. Но голос внутри твердил, что нельзя останавливаться, что он явился за ними, чтобы убить именно их.

Она уже изнемогала. Лапы с непривычки были иссечены в кровь, глаза застлала красная пелена. Она остановилась, трясясь мелкой дрожью, свесив язык из разинутой пасти, пытаясь отдышаться. Мимо пронеслась и скрылась дальше в кустах пепельно-серая тень, оставив после себя след смутно знакомого запаха…

Ее обострившийся слух уловил топот — он громыхал все ближе и ближе. Заскулив от страха, она отползла под тень ели. Оттуда увидела, как из-за деревьев выбежал человек — огромного роста, как показалось ей снизу. Она припала еще ближе к земле. Он двигался быстро, пригибаясь, точно выглядывая в ночном сумраке их следы — своей добычи. Поравнявшись с елью, он остановился. Она видела прямо перед собой его окованные железом сапоги, кожаные штаны, обтягивающие тощий зад, прицепленные к широкому поясу, тускло поблескивающие ножны с мечом. В руках он держал наперевес секиру с коротким древком. На кривом лезвии полосой скользнул отсвет вспыхнувшей вдали молнии. Она уловила раздувающимися ноздрями его запахи: пота, гулко пульсирующей крови, разгоряченной погоней плоти. Она обнаружила, что ей нравится этот запах, пасть наполнилась слюной. Она жадно облизнулась длинным языком.

Сырой воздух сотряс удар грома. Сейчас — или смерть.

Волчица прыгнула ему на спину и попыталась вцепиться зубами в толстую шею. Но она оказалась защищена гребнем, спускающимся со стального шлема. Когти бессильно царапали, съезжали по грубой, пропитанной чем-то коже панциря. Бросив секиру, охотник схватил ее за голову руками в обшитых чешуей перчатках и стащил с себя, отшвырнул в сторону. Она ударилась о ствол, упала, но тут же снова поднялась на лапы и ринулась вперед. Увернулась от кривого клинка, кинулась в ноги, повалила наземь. Перехватив древко, мощными челюстями с хрустом перекусила пополам. Шлем охотника сбился набок, обнажив шею, и, вскочив на грудь, она вгрызлась в надутые, пульсирующие вены. Горячая кровь брызнула в глотку, она самозабвенно сжимала зубы крепче и крепче, пока человек под ней не перестал дергаться.

Насытившись, опьянев, она упала назад, привалившись спиной к дереву. И с удивлением вдруг обнаружила, что лапы вновь стали руками и ногами, пусть и покрытыми короткой бурой шерстью. На пальцах вместо ногтей были крепкие загнутые когти, острые подвижные уши стояли торчком, улавливая каждый шорох. Вдоль спины тянулся гребень из жестких волос и колючей щетины. Смешной хвост метлой болтался сзади.

Странно, но ее это не пугало. Даже наоборот — скорее понравилось. Ей стало весело. Поднявшись, выпрямившись в полный рост, запрокинула голову и издала долгий, протяжный вой, эхом разнесшийся по притихшему во мгле лесу.

Феликс и Глафира неслись что было сил. Преследовавший их воин не отставал. Они боялись остановиться, петляли, будто загнанные зайцы, — чтоб охотник не сумел прицелиться, запустить в них свое странное оружие. А стрелял он — точнее метал — небольшими, с кулак, сгустками раскаленного воздуха, вылепливая снаряды тут же, из ничего. Если б не прошедшая гроза, в лесу давно б бушевал пожар — сгустки спалили уже немало деревьев.

Но беглецы смогли чуть оторваться от преследователя и добрались до часовни, нырнули в подвал через брешь в стене, скрытую зарослями чертополоха.

Они не видели, что с другой стороны от часовни, внизу на откосе холма, собралась группка ребят во главе с Прошкой и Аришей. Заметив выбежавшего на опушку охотника, издалека, в сумраке дети приняли его за Винченце — обрадовались после долгого томительного ожидания, принялись звать и размахивать руками, радостно подпрыгивая даже. Не подозревая, какая опасность нависла над ними.

Охотник их заметил. Чуть помедлив, он сцепил руки, готовя большой заряд, чтобы одним ударом избавиться от этой новой помехи…

Вдруг дети притихли, замерли, разом обернувшись и уставившись в одну точку. По краю склона к ним еще кто-то приближался. Ломясь через кусты бузины и боярышника, к ребятам подошло чудовище! С горящими огнем глазами, с туманом, струящимся из пасти, все черное, как сажа, с непомерно узкой головой.

Дети завизжали и бросились врассыпную.

Охотник тоже с интересом на него воззрился.

— Что за чертовщина? — удивленно спросил он, неожиданно тонким для подобной горы мышц голосом.

Даже огненный шар на ладони сплющился в крохотную искру.

— Местное изобретение, — услышал он за спиной.

Охотник развернулся — и напоролся на длинный кинжал.

— Ну где вы там? Вылезайте! — Винченце постучал ногой в бревенчатую стену.

Выбравшись, Феликс с Глафирой застали итальянца за разглядыванием пузырьков в ларце. Благо уже светало, и флакончики с бутылочками мерцали в серебристом сумраке таинственно и важно.

— Я подозревал, конечно, что он дурак, — ворчал Винченце, — но даже платину от олова отличить не смог. Варвар, профан. Невежда.

— Он много ценного успел испортить? — сочувственно спросила Глаша.

Ей очень хотелось потрогать, рассмотреть красивые бутылочки поближе, но она боялась к ним даже притронуться.

— Нет. Per fortuna, этот болван не знал, что раньше стекло ценилось дороже золота, и осквернил снадобья подешевле…

Осмотрев, пересчитав и просветлев лицом, Винченце бережно спрятал один пузырек за пазуху — и вновь запер ларец на ключ. Сунув свой бесценный, вожделенный клад под мышку, отправился вместе с Глашей и Феликсом в терем Яминой — вызволять из заточения Серафима Степановича.

Старца они нашли, как и говорила Глаша, запертым в подполе. Он мирно спал, похрапывая на мешке с зерном.

— Ну, жив твой дед? — окликнул с порога Винченце.

Он почему-то не захотел входить в дом.

Услышав, что с монахом все в порядке, итальянец и сам принялся отчаянно зевать. Объявив, что им тоже отдохнуть не помешает, он собрался вернуться в усадьбу фон Бреннхольцев. Но перед тем как уйти, Винченце передал свой драгоценный ларец Глаше — наказав отдать его на временное хранение самому ответственному жителю деревни.

— Заодно хорошо бы и старичка куда-нибудь пристроить, — добавил он на прощанье. — Не советую здесь задерживаться — ведь это дом той сумасшедшей, верно? Не исключено, что оборотни сюда заглянут. Монах, конечно, у вас старый и невкусный, но мало ли что, вдруг еще пригодится зачем-нибудь…

Позже, когда рассвело, разбуженный петухами Серафим Степанович с удивлением спросил своих задремавших было рядышком юных друзей — а что, собственно, случилось? Отчего ему пришлось просидеть взаперти ночь напролет? Как он сам оказался здесь, он отлично помнил: увидел открытую крышку погреба, подошел спросить, ожидая увидеть внизу хозяйку, не нужно ли чем помочь. Но никто не откликнулся, и это ему показалось подозрительным. А когда он спустился, крышка вдруг захлопнулась, и он не смог ее поднять.

— Так это от грозы сквозняк поднялся! — заявила Глаша, пихнув открывшего было рот Феликса. — Вот крышку и прихлопнуло. А сверху еще стул упал. И самовар — скатерть стулом зацепило. Потому вы и не смогли выбраться — этакая тяжесть придавила!

А в доме, «как нарочно», никого не было — Полина Кондратьевна спешно уехала в город, к доктору, у нее зуб заболел. А Феликс у Глаши был — он под дождь попал, так она его сушиться оставила, чаем с малиной поила, чтоб не простыл. Ну и заболтались до утра, об упырях и оборотнях. А Ямина в городе еще к родственникам заехать собиралась — так не перебраться ли Серафиму Степановичу погостить к тете Марьяне? Она будет так рада!..

Под «тетей» Глаша имела в виду ведунью.

Марьяна, конечно, удивилась ранним посетителям, да еще со столь необычной просьбой. Но в силу ремесла она была понимающая женщина, задавать лишних вопросов привычки не имела. Прекрасно зная, что на самом деле творится в деревне, она изобразила именно такое радушие, которое от нее требовалось.

К старцу Глаша присовокупила и ларец. Ведунья с первого взгляда определила в нем нечто большее, чем старую шкатулку, и пообещала оберегать пуще зеницы ока. Отведя Марьяну в сторонку к курятнику, Глаша вкратце обрисовала сложившуюся ситуацию:

— Главное, не нужно, чтоб он узнал об оборотнях! — шептала она на ухо кивающей ведунье. — Вряд ли эта новость благоприятно отразится на его душевном здоровье. Проследите, пожалуйста, чтоб он побольше отдыхал и ничего не заподозрил. Если что — скажите ему по секрету, что мы с Феликсом нашли логово русалок и пытаемся вывести аферисток на чистую воду. Хотя нет, это его тоже сильно взволнует. Ну придумаете что-нибудь!..

Закрыв за девушкой калитку и отнеся ларец в подпол, Марья на отправилась в кухонный закуток:

— Серафим Степанович, я как раз чай собиралась пить, будете? — крикнула она в горницу. И, перебирая мешочки с травами, тихо добавила: — Ну-с, где тут у меня сбор от бессонницы наилучший?..

Глава 9

Леший раз оголодал —

Забрался на сеновал.

Слопал сена два пуда —

Надоела лебеда!

После случившегося ночью Феликсу было опасно показываться в деревне. Глафира отвела его на дальнюю делянку, через лесочек. Там стоял сарайчик с разными нужными в хозяйстве вещами: дровами на зиму, бороной, старой сломанной телегой и всякими полезными инструментами вроде одноухого ухвата или непарной оглобли. А на чердаке было свалено сено. Вот там, рухнув от усталости в сено, Феликс благополучно проспал до вечера.

Проснулся он от щекотания в носу. Чихнул и открыл глаза. Так и есть — колосок с тонкими усиками качался на длинной соломинке у него перед глазами, розоватый в полоске закатного солнца, чьи лучи просачивались сквозь узкое оконце чердака.

— Buon giomo! — ласково сказал Винченце.

Это он, растянувшись рядом на душистом сене, забавлялся с соломинкой.

Феликс застонал и закрыл голову руками.

— Я тоже очень sono contento di vederti, caro[63], — подхватил Винченце. — Как спалось? Ты знаешь, вот глядел на тебя и все думал — почему с нечистью прислали разбираться тебя? Ты ведь не монах, не священник, ни бесов изгнать не сумеешь, ни отчитать никого толком. Анафеме предать опять же. Что ж у вас в монастыре, не нашлось ни одного брата в приличной форме, чтоб по лесам за русалками гоняться?.. Ой, как представлю, — захихикал он, — рясу подберут, живот втянут — и ну напролом через чащу за девками!.. Право, смешно же, не дуйся.

— Это мое испытание, — ответил Феликс. — Если я справлюсь, раскрою, кто морочит чертовщиной деревенских, отец Тимофей благословит меня принять послушание.

Винченце хмыкнул:

— Да если ты тут всю нечисть разгонишь, тебя сразу в епископы надо рукополагать! Или кардиналы. Слушай, а зачем тебе в монахи идти, тебе больше заняться нечем?

— Отец Тимофей уговаривает уехать в город, поступить в семинарию, — признался Феликс. — Но я не представляю себе жизни без монастыря.

— Э, брат Феникс, я прав, ты трус, — вздохнул Винченце. — Мир огромен, а ты хочешь до старости просидеть взаперти в сырой келье, так ничего и не увидев из прекрасного божественного Творения. Заплесневеешь годам к сорока, захочешь вырваться — да поздно будет.

— А кому я нужен в миру? У меня ни родных, ни близких.

— Как будто они у всякого есть! — воскликнул Винченце, и в тоне отразилось что-то личное. — Хотя… Ты вправду никогда не думал, кто твои родители? Впрочем, что тут гадать. Я слишком часто слышал истории, подобные твоей.

— Что ты хочешь сказать? — встрепенулся Феликс.

— Ну сам рассуди, не маленький, понимать должен. Монастырь ведь не на острове в океане стоит — рядом деревеньки, а там женщины, девки. Они, наверное, и в церковь на службу приходят, глаза братьям мозолят. А чтоб обеты вернее хранить, хоть раз в жизни их нужно непременно нарушить. Иначе как же от греха уберечься, коль не знаешь, каков он?.. А после вот, плоды познания подкидывают. И готов поклясться, что вся обитель прекрасно осведомлена о тайне твоего рождения — кроме тебя самого. Помнишь, как вчера та сумасшедшая брюнетка кричала? Тут то же самое — людское общество везде одинаково.

— Ты думаешь? — с недоверием покачал головой Феликс.

— Sonosicuro![64] Много ли там еще, кроме тебя, воспитанников? Никого? Но почему-то тебя не отдали на воспитание в семью, не передали в обычный приют. Возможно, ты замечал, что кто-то из обитателей обители особенно заботливо к тебе относится. Или даже стал твоим крестным, чтоб официально дать свое имя. Вероятно? Более чем.

— Глупости, — отмахнулся Феликс. — Не может быть, не верю.

— Как хочешь, — пожал плечами Винченце. — Забыл сказать, пока ты тут спал, оборотни в деревне загрызли трех гусей и одну свинью.

Внизу скрипнула дверь, в сарай вошла Глафира.

— Феликс, это я! Ты здесь? — позвала она негромко.

— Здесь он, здесь! — откликнулся Винченце.

— Ну я сейчас поднимусь?

— Ага, давайте. — Не вставая, быстро поправил воротник, застегнул манжеты, отряхнул у Феликса с волос сухие травинки. Феликс отмахнулся, встал.

Из люка в полу чердака показалась Глашина голова:

— Ой, синьор Винченце! — обрадовалась она. — Вы тоже тут?

— Ну конечно, — развел руками итальянец. — Где мне еще быть, как не с вами, в сию опасную пору. Кстати, что в деревне, тихо?

— Даже слишком. Все по избам заперлись, боятся на двор выйти.

— Вот это они правильно делают, осторожность никогда не помешает.

Глаша принесла полную корзину с едой, справедливо рассудив: нечисть нечистью, а про обед забывать негоже. Точнее, про ужин. Винченце поддержал компанию, задорно захрустев малосольным огурчиком, закусив пирожком с малиной. Остальное было велено съесть Феликсу, но у него, честно сказать, не то что аппетит не проснулся — каждый кусок в горле застревал.

— Это от нервов, — покачал головой Винченце. — Ничего, привыкнешь. Итак, синьоры-синьорины, пришло время поговорить о деле, — начал он, отряхнув крошки со штанов. — Совершенно ясно, что перед нами возникли две проблемы, которые необходимо срочно разрешить. Первое — оборотни, вторая — охотники. И тех и других нужно уничтожить, желательно без промедления.

— Но почему? Нельзя ли как-нибудь… — расстроилась Глаша.

— «Как-нибудь» не получится, — отрезал Винченце. — Охотники должны убить оборотней. Заодно они должны убивать каждого, кто видел оборотня или самого охотника. Пока мы не убьем оборотня, будут присылать все новых и новых охотников. Пока мы не убьем охотников, они будут убивать — всех.

— Но должен же быть другой выход?! — ужаснулся Феликс.

— Оборотня нужно либо «А» — убить, либо «Б» — расколдовать. Снять чары можно с помощью святого мира. Но даже если б оно у тебя было, сделать это было бы: «А» — очень сложно и «Б» — очень опасно. Тебе пришлось бы поймать оборотня, влить миро ему в глотку и заставить проглотить — миро, а не тебя, заметь! Тогда, может быть, если оборотень не был при жизни атеистом-безбожником или тайным мусульманином, этот способ мог бы подействовать. Вероятно. А если ты все-таки заставишь их проглотить миро и они смогут вернуть себе человеческий облик, — добавил Винченце, — это вовсе не значит, что внутри они не останутся волками. Их тело, может, и будет выглядеть прежним, но разум к нормальному состоянию уже не вернешь.

Глаша с мольбой в глазах обернулась к Феликсу.

— Я знаю, где можно достать миро, — сказал он. — В городе есть церковная лавка, там служит один дьякон, он меня знает и не откажется дать, если я скажу, что меня прислал Серафим Степанович… Да, решено, я поеду.

— Ну что ж, флаг в руки, — пожал плечами Винченце. — И как говорится, ветер в попу.

— Что?!

— Ну так говорят моряки.

— Попутного ветра!

— Не вижу большой разницы… Да, стой! Куда собрался на ночь глядя? — засмеялся Винченце. — Дождись утра — там и езжай. Ничего с вашими оборотнями не случится, потерпят. Тем более что лавку уже давно закрыли.

Вздохнув, Феликс сел на место.

— Кто они такие, эти охотники? — спросила Глаша, теребя пучок соломы. — Откуда они взялись на нашу голову?

— Охотник, милая синьорина, — начал Винченце, откинувшись поудобнее на стожок, — это такие существа, которым назначено следить за порядком и равновесием в нашем мире.

— Это что ж, ангелы получаются? — изумилась Глаша.

— Скорее черти, — усмехнулся Винченце, — что тащат вилами провинившихся грешников в ад на сковородку.

Глаша испуганно поежилась.

— Выпив зелье, наши оборотни нарушили равновесие добра и зла, — продолжал он, — и те явились восстанавливать гармонию. Однако эти парни не слишком разборчивы, под горячую руку им попадать не советую. В принципе они даже полезны, как муравьи или тараканы, — без них мир давно бы заполонили толпы вурдалаков…

Розоватые отблески растаяли, солнце скрылось за горизонтом. Стали сгущаться сумерки.

— Скоро стемнеет, — сказал Винченце. — Вам пора домой, Глаша. На ночь запритесь на все замки, никуда не выходите до рассвета. А главное, ничего не бойтесь. Мы вас проводим.

— Не стоит, тут недалеко, — мужественно пролепетала девушка.

Она первая спускалась по лестнице. Как-то особенно стала мешаться, путаться в ногах юбка…

— Откуда тебе так хорошо знакомы привычки охотников? — тихо спросил Феликс. — Как часто ты с ними имеешь дело? Сам случайно не один ли из них?

Винченце пристально посмотрел ему в глаза, точно пытаясь увидеть в сероватой глубине что-то важное…

— Ну где вы там? Спускайтесь! — нетерпеливо прозвучало снизу.

Винченце обошелся без лестницы — просто спрыгнул вниз, легко, пружинисто, точно кошка…

В перелеске перед деревней они услышали крики, вой, детский плач и яростный собачий лай.

На тропке через луговину разыгралась жестокая битва — двое матерых волков, серый и бурый, кружили, подбираясь к стоявшей среди высокой травы девочке, ревущей от страха, подступали все ближе, а ее пес, закрывая собой маленькую хозяйку, отчаянно огрызался, свирепо, до хрипоты рычал.

— Ариша! — закричала Глафира, бросаясь к девочке.

Феликс схватил подвернувшуюся обломанную толстую ветку, а Винченце… Винченце пропал. Зато откуда-то появилась большая, золотистого окраса собака и с глухим рыком бросилась на волков.

Глафира схватила девочку на руки, отбежала к деревьям. Верный пес тоже ринулся в атаку, помогая золотистой собаке. Всем вместе им удалось оттеснить волков к ложбине, и те обратились в бегство, изрядно покусанные, потрепанные. Собака с псом, разозленные дракой, погнались за ними с громким лаем.

— Ты целая? — выпытывала Глаша у девочки. — Что случилось? Как ты здесь оказалась?

— Я… Я тайком… — всхлипывала малышка. — Я за тобой пошла…

— Ты маленькая, глупая, любопытная дурочка! — воскликнула Глаша, прижав ее к себе. — Вот скажу бабке, чтоб тебя впредь из чулана не выпускала!..

Феликс вздрогнул: трава пригнулась под резким порывом ветра, и в воздухе над лугом пятном разлилось призрачное мерцание. В следующий миг пятно прорвалось лоскутьями тумана, и, перешагнув через свечение, на землю ступил одетый в черное воин. Заметив людей, он выхватил из ножен длинный меч, сверкнувший быстрой молнией, и двинулся на Феликса.

Через несколько минут на луг вернулись собаки. Пес подскочил к Арише и стал, виляя хвостом, радостно облизывать девочке соленые от слез щеки. Собака же забежала за дерево… А из-за дерева вышел Винченце — поправляя, отряхивая одежду, заново перевязывая лентой растрепавшийся хвост золотых кудрей.

— Ушли, собаки, — сообщил он. — Так и не смогли догнать — они в болото свернули, а там по следам не побежишь…

И застыл, подняв руки, с кончиком ленты в губах.

— Ну ни на минуту нельзя оставить! — воскликнул, сплюнув волосок. Сунул ленточку в карман.

В густой траве лежал, раскинув руки, охотник — со своим же мечом в сердце.

— М-да, — протянул Винченце, обойдя вокруг тела.

— Это все Финист! — крикнула Ариша и, вырвавшись из рук Глафиры, бросилась к итальянцу.

— Не может быть! — удивился тот, нагнувшись девочке навстречу, подхватил ее на руки.

— Это все он! — затрещала малышка, тыча пальцем в молча стоявшего поодаль Феликса. — Он его ка-а-ак треснет! А этот ка-а-ак размахнется! А он его — вот так! А этот — вот так! А ножик раз — и в дерево! А Финист — прыг мимо! А потом его ж ножиком ка-а-ак проткнет! Тот — ух, и свалился.

— М-да, — повторил Винченце, глядя на вертикально торчащий меч, почти по рукоять вогнанный в тело и в землю. — Хороший ножик… Так как ты сказала — проткнул? — переспросил он с улыбкой.

— Ага! — кивнула крошка. — Вот так вот — и проткнул! Насквозь пр… Ой! — удивилась она. — У меня получается! Р-р-р!.. Глаш, я тепер-р-рь все буквы выговар-р-риваю!

Глафира не выдержала и разревелась. Пришел черед Арише ее успокаивать.

— Поздравляю, Феникс. — Винченце с улыбкой, но и с уважением похлопал его по плечу. — Первая кровь — ее ты запомнишь на всю жизнь. Не дрожи, привыкнешь. Как комаров щелкать станешь, вот увидишь! Поверь, со временем из тебя выйдет отличный охотник за охотниками.

— Не хочу, — произнес Феликс бескровными губами.

— Ну это не тебе уже решать, — мягко сказал Винченце, — .судьбе.

Тело охотника начало таять, на глазах впитываясь, уходя в землю. Скоро среди примятой травы остался торчать один меч. Винченце шагнул к нему и дотронулся пальцами до рукояти. Снизу, от лезвия поднялись длинные языки темного, пурпурного пламени и, объяв клинок, в мгновение сожгли меч в горстку пепла.

Глава 10

Ух ты, чары-колдовство!

Сватался к русалке,

А надел на перст кольцо —

Вмиг взялась за скалку!

Милая-любимая —

Стала вдруг кикиморой…

Артур Генрихович напрасно промаялся все утро, слоняясь по комнатам в ожидании, когда его друг наконец появится. Винченце не спустился даже к завтраку — пока еще есть время, он решил собрать свой дорожный саквояж. На всякий случай, чтоб после второпях при отъезде ничего не позабыть. Он упаковал все, кроме самого необходимого, — в том числе папку с гербарием и пухлую записную книжку. С ними под мышкой он отправился прямиком в библиотеку.

Карауливший под лестницей баронет увязался за ним:

— Доброе утро!

— Угу, — ответил тот, не убавляя шага.

Ворвавшись в библиотеку, Винченце бросил свой гербарий на стол. Туда же следом полетели, шлепаясь, вытащенные с полок географический атлас, латинский словарь, лечебник-травник и засушенная бабочка в рамке под стеклом — желтокрылый махаон.

Винченце уселся за книги, Артур — на широкий подоконник, печально воззрился на затянутые облаками небеса и принялся регулярно тяжко вздыхать. Вскоре Винченце пришлось-таки обратить на него внимание.

— Грустишь? — спросил он, достав из-за пазухи флакончик и сверив надпись на этикетке с записью в книжке.

— Тоскую! — ответил тот, с готовностью развернувшись, едва удержав задетый коленом горшок с розмарином. — Понимаешь, я влюблен!

— Le mie felicitazioni, мой большой поздравлений… — пробормотал Винченце.

— Влюблен безнадежно и безответно!

— Угу. Так и записать — корень сельдерея и мандрагоры…

— Знаешь, как я ее люблю! Я позавчера ее всю ночь прождал — в грозу, под проливным дождем. Весь до ниточки промок!

— Охота в такой непогода гулять?

— Да, а ты тоже дома не ночевал! — обидчиво возразил Артур.

— Я переживать шторм в бунгало у лешего.

— У лесника, что ли?.. А я ее ждал, понимаешь? Надеялся! А она не пришла…

Дверь приоткрылась, в библиотеку заглянул барон:

— Мальчики, вы тут? Занимаетесь? А я Антипова ищу — пропал куда-то, как сквозь землю провалился… Не видали?

— Батя, не мешайте! — воскликнул младший фон Бреннхольц. — Не видите, мы тут науки разбираем. А вы отвлекаете!

— Все, не буду, не буду! — заверил Генрих Иванович и исчез за дверью.

— А нынче ночью, — продолжил баронет, пересев с подоконника на край стола, — они приплыли, ну, как всегда, компанией. Я к ней, спрашиваю: отчего вас вчера не дождался?

А она отвечает: я, мол, тут сторожить не обязывалась. Будто нам воды мало, и так, говорит, в сырости живем, чтоб еще под ливень на берег выходить — никакого удовольствия. И про тебя интересуется — где, мол, будет ли, придет ли? Я говорю — не знаю, не собирался вроде бы. Она сразу так пригорюнилась, меня не слушает, все зевает, вот так ладошкой прикрываясь. А потом говорит: скучно мне с вами, вы один, без маркиза больше не приходите, видеть вас не хочу! Каково, а?

— Угу. Водой не разводить…

— А я ей: как же так? Я ж вас люблю! А она: слушать, мол, не желаю! Глупости вы говорите, даже не смешно.

В дверь снова постучали — вошла, распахнув створку ударом бедра, кухарка. Руки ее были заняты подносом с чайными чашками и чайником.

— Барыня велела принесть! — объявила она, расставляя все на столе. Винченце успел опасливо отодвинуть книжку с гербарием, а флакончик спрятал в кулак. — Вы ведь с ранья не кушамши, — покачала она головой, поставив перед ним вазочку с сахарными крендельками. — Мужчине так нельзя ж!

— Grazie, — кивнул он, — Передавайте баронесса, что у меня нет аппетит. Я просто торопиться закруглить свой работа.

— Ох, ведь да, — вздохнула кухарка и вышла на цыпочках.

— Вот ни минуты не дадут спокойствия! — проворчал Артур Генрихович и захрустел крендельком.

— Так, значит, говорит: даже не смешно, какая глупость, — повторил он, вытерев сладкие пальцы о край кружевной скатерти. Винченце с раздражением сдунул насыпанные им крошки с листов раскрытой энциклопедии, — А я говорю: вы меня, наверное, не поняли, позвольте объяснить!..

Винченце составил чашку с блюдца, пододвинул его к себе. Быстро перелистав гербарий, нашел нужное растение, оторвал сухой листочек, мелко, в пыль раскрошил на блюдечке.

— У меня, говорю, отец состоятельный человек. Коли вы примете мое к вам предложение руки и сердца благосклонно, то будете жить в достатке и полном удовольствии, в столице, как принцесса.

Черенком ложечки он сдвинул труху в маленькую кучку. Откупорил флакончик — и повисшую на пробке каплю стряхнул на блюдце. Раздался хлопок — и над блюдцем на миг повисло круглое облачко розоватого дыма.

— Здорово! — заметил Артур.

— Splendido![65] — удовлетворенно кивнул Винченце. И вновь погрузился в изучение записной книжки.

— Так вот… А она, представляешь, как захохочет — дурак вы, мол! Это она мне-то — дурак вы! Русалки, говорит, в столицах не живут. А коли вы меня купить хотите, так на мою цену вам никакого наследства не хватит. Мне ваше предложение нисколько не интересно — ни конечностей мне ваших не надо, ни селезенки! Нет, ты слышал?!

— Селезенки… Проклятый греческий, зачем только я его тогда учил!.. Друг мой, не будьте столь любезны подать мне вон тот греческий словарь?

Толстенный фолиант, невесть зачем появившийся в книжном собрании деревенской усадьбы, покоился на самой верхней полке под потолком. Пока баронет до него добирался, Винченце при помощи ножа для фруктов раскрыл рамку с бабочкой, осторожно вытащил из засушенного насекомого булавки. И дотронулся до бабочки все той же, еще влажной крышечкой флакона. От крошечной капельки по тельцу, лапкам и крылышкам волной разлилась жизнь — сухие члены расправились, наполнились объемом, на крылья возвратились цвета, восстановилась яркость, заиграл перламутровый блеск… Бабочка подняла крылья, взмахнула — и сорвалась с пыльной картонки прочь, к занавескам, парусами надувающимся меж распахнутых ставень окна.

Артур вернулся со словарем, натужно грохнул его на стол:

— Нет, ну надо же! Меня — дураком!.. Мало обозвали, так еще и выставить хотели, представляешь? Как вдруг все заорали, точно кошки ошпаренные: ой, чудище огнеглазое! Ой, чудище! И разбежались кто куда.

— Угу, — в который раз промычал Винченце.

— Да ты слышал ли? — воскликнул Артур и выхватил у того из-под носа пузырек.

Винченце только прицелился в узкое горлышко кончиком заточенного гусиного пера. Он так и оцепенел с поднятой рукой и побелевшими от ярости глазами.

— Я ее люблю, а она — вот! — сказал баронет. — И что мне теперь делать?

Винченце, выдохнув, медленно поднялся из-за стола и забрал из рук беспечного приятеля драгоценный флакон. Плотно завинтил крышечку и спрятал в карман за пазуху, у сердца.

— Ты это называешь любовью? — переспросил он, и Артур поежился от этого холодного голоса. — Ты что, правда собираешься жениться на этой ундине, кем бы она ни оказалась на самом деле? Ты хочешь прожить с ней всю жизнь, пройти весь путь рука в руке до самого гроба? Ты готов принять ее со всеми капризами, полюбить все недостатки? Вряд ли. Ты похож на ребенка, которому отказались дать понравившуюся игрушку.

Он вышел. Артур крикнул вдогонку закрывшейся двери:

— Теперь и ты меня будешь воспитывать? Вот вам шиш! Поздно, я уже взрослый! — и схватив из вазочки со стола яблоко, запустил им в крупную желтую бабочку, которая присела на голову Ньютону, чей гипсовый бюстик примостился на подоконнике среди цветочных горшков. Яблоко сочно хрустнуло о твердокаменный лоб, а бабочка, вспорхнув, вылетела в сад.

— Ну вот, теперь я конокрадка… — вздохнула про себя Глаша.

— Что? — не расслышал кузнец.

— Говорю, глухой ты совсем от своей наковальни сделался! — сказала она. — Вон, вся деревня по домам прячется от чудищ да оборотней, а ты будто и не слышал! Я видела, как ты давеча ночью в рощу ходил. Совсем не боишься? — и улыбнулась ласково, вроде как восхищенная его мужеством.

Она уже с четверть часа как могла заговаривала зубы — восхищалась, ужасалась, улыбалась. Все, лишь бы только Егор не заметил, как за спиной его коня уводят. Благо, жеребец был на редкость доверчив, точно теленок. Не заржал, не упирался, когда Феликс накинул на него уздечку, — только удивленно глаза карие распахнул и, перестав жевать, послушно пошел за ним.

— А чего мне бояться? — пробурчал Егор. — Бредни все это, сказки, чтоб сопливых младенцев пугать.

— Как же сказки? — подпустила наивности Глаша. — Вон у тети Дуси оборотни свинью загрызли. Так она их своими глазами видала — здоровые такие, мохнатые.

— У страха глаза велики, — отмахнулся кузнец, — обычные волки. Вот поймаем — сама померяешь. Хочешь, линейку дам?

— Уговорил! — засмеялась она. — Да только как же с чудищем краснорылым быть? Тоже примерещился — каждому по очереди?

— Кому, может, и примерещился, — угрюмо кивнул Егор. — Остальные от россказней перепугались — и за каждым кустом, поди, стали выглядывать. Всяко веселее, есть о чем хоть языки почесать.

— А тебе самому, Егор Кузьмич, ничего не мерещилось? — прищурилась Глаша. — Совсем-совсем?

Кузнец покраснел, засопел, отвел глаза.

— Ничего! — выдавил он. — Чай, не совсем дурак, чтоб в сказки верить…

В городе, в дверях церковной лавки, Феликс второпях едва не столкнулся с выходившим оттуда человеком.

— Простите! — извинился он, случайно толкнув плечом.

— Je te pardonne[66],— процедил мужчина сквозь зубы, смерив Феликса взглядом.

Тот удивленно обернулся, посмотрел ему вслед: мешковатый длиннополый темный плащ, тяжелые не летние сапоги, надвинутая на глаза шляпа. Еще один странный иностранец?..

— Ну и господин только что заходил! — не мог успокоиться приказчик в лавке. — Все серебро скупил махом! Я ему — да зачем вам столько крестиков? А он — крестников много, подарю, чтоб надолго запомнили! Ну бывает же!..

Покинув лавку, таинственный незнакомец пересек площадь и вошел в трактир. Сел за свободный стол — коих по дневному времени было предостаточно, — но шляпу снимать не торопился.

— Чего изволите? — подскочил к нему трактирщик.

— Эй, хозяин! Ик… Ты куда?! Я тебе еще не все рассказал! Ик… — крикнул ему вслед оставленный без внимания парень, едва видный из-за стены расставленных на столе бутылей.

— Скажи-ка мне, милейший, — произнес француз, и трактирщик напрягся, вытянул шею, стараясь правильно разобрать исковерканные акцентом, но вроде бы русские слова, — Я ищу своего друга. Он итальянец, молодой, хорошо одет. Не слыхал, не появлялся он в ваших местах? — И, покопавшись в кармане пыльного плаша, вытащил золотой медальон на цепочке и монету. Трактирщик монету взял, с интересом разглядел протянутую вещицу — более отделку каменьями, чем выписанный лаком на овале портрет, размером с крупную сливу.

— Нет, ваша милость, такого не видали-с, — вздохнул он, выпуская из рук медальон, выдернутый обратно за цепочку, — Хотя… Вы вон у того господина спросите. Он мне уж битый час на какого-то итальянца жалуется. Вдруг да ваш окажется. — И указал на бурчащего что-то неразборчивое за бутылками клиента.

Тот при ближайшем рассмотрении оказался Артуром Генриховичем фон Бреннхольцем, обиженным на жизнь и порядком захмелевшим. Новому собеседнику, подсевшему к нему за стол, баронет обрадовался чрезвычайно и будто старому приятелю немедленно принялся объяснять причину своих несчастий, изливать обиды на всех и вся. Освобожденный наконец от обязанностей слушать эти жалобы, трактирщик с облегчением их оставил и отправился по своим делам.

— Нет, ты понимаешь? — повиснув на плече незнакомца, принялся сбивчиво втолковывать Артур. — Я ее, ик, люблю! А она меня — нет!.. Все из-за него, из-за этого итальянского гада. Друг тоже называется. Она только его ждет не дождется, только его видеть хочет, понимаешь? Не меня!.. Конечно, он же красавец. Итальянец!.. Во, видишь — хорош же, подлец! Ну как ей в такого не влюбиться?! — вопрошал он горестно, тыча указательным пальцем в предложенную миниатюру. — Но я чем хуже? Нет, скажи, брат, чем я ей не приглянулся?.. Эх, не русалка она — кикимора!..

Через недолгое время, отобедав и за компанию изрядно выпив, незнакомец узнал достаточно.

В свою очередь рассказал, что он якобы старый знакомый маркиза. Но они-де поссорились, и Винченце уехал, прихватив с собой одну дорогую ему вещь. И он гнался за ним от Парижа до здешней столицы, но тому удалось снова сбежать. Вновь найти его след помогло только само небо…

— Он еще и вор! — возмутился баронет, ни капли не усомнясь в правдивости слов новообретенного приятеля. — Какого я гада в дом привел! На груди пригрел! Обманщик, вор, коварный соблазнитель!.. Я жажду мсти… гьфу, мести!

— Если вы согласны помочь мне, я помогу вам, — предложил француз.

Они не подозревали, что этот их разговор кто-то подслушает.

Приказчик в церковной лавке попался словоохотливый. Услыхав о Серафиме Степановиче, он сообщил, что в город настоятель их монастыря пожаловал — проездом в дальний скит уладить кое-какие дела. Остановился недалеко, в трактире напротив. Там сдают дешевые комнаты, а роскошь, как он сам говаривал, монахам не пристала. Феликс поблагодарил за известие.

А войдя в трактир, с порога заметил баронета, заливающего печаль. Не заметить его было сложно — громкое склонение на все лады имени Винченце не могло не привлечь его внимание. Но рядом был француз, и это насторожило Феликса. Так как он знал баронета, а тот его нет, он просто сел за соседний стол и заказал себе кружку холодного кваса. Но на всякий случай развернул широкий лист «Губернских ведомостей» полугодовой давности, оставленных на подоконнике для шлепанья мух…

— Что нос повесил? Acqua santa[67] кончилась — лавочку закрыли? — спросил Винченце.

Он поджидал Феликса у дороги, любуясь на закат, разлившийся малиново-сиреневыми полосами над золотистым простором поля, плюясь косточками от вишни, коей набил полную фуражку. Феликс спешился, дальше к мостику через речку они пошли шагом, втроем — он, итальянец и невеселый с непривычки рыжий конь. Винченце угостил вишней — первый взял горсть, второй покусился погрызть фуражку.

— Что так долго? — проворчал Винченце. — Пешком дойти быстрее. Ну привез свое миро?

— Привез, — кивнул Феликс.

— Литр, два? — продолжал допытываться итальянец.

— Столько хватит? — Феликс показал небольшую склянку.

— Негусто, — сказал Винченце, поглядев издалека, даже не притронувшись к ней. — Ну если постараться не проливать, должно хватить. Хотя подействует ли, не знаю… Кстати, по лесу теперь, друг мой, передвигайся осторожно. Я везде расставил ловушки — капканы, сети, волчьи ямы…

— Сам? — удивился Феликс. Было непохоже, чтоб итальянец целый день физически утруждался.

— A perche?[68] Мое дело — распорядиться и указать. А ямы пусть мужики роют, они к труду привычные. Просто нарисовал подробный план и отдал Прошке. Тот передал старшим, якобы от Антипова. Им какая разница, все равно неграмотные. Они и так вампиров ловят, пусть хоть делом тогда займутся… Вот господин управляющий удивится, когда в эту «свою» ловушку попадется!

— Как бы нам самим в западню не попасть, — вздохнул Феликс. И рассказал о подслушанном в трактире разговоре.

— И это называется друг, — хмыкнул, внимательно выслушав, Винченце. — Выдал первому встречному!.. От Парижа, говоришь, следил? Значит, та клыкастая сладкая парочка за собой на хвосте привела. У кого вот только медальон выкрал… Судя по описанию, это тоже охотник, но рангом повыше. Крестики на пули перельет: серебряные пули — первейшее средство от оборотней. Видимо, уже пронюхал и о наших пушистиках. Но раз в лавку смог зайти, получается, он не из нашей конторы… — задумчиво добавил он только ему понятный вывод. — Ну а тот ему что пообещал?

— Увезти русалку. Для этого ее вызовут на берег запиской от твоего имени.

— Ах, как романтично! Обманом похитить девушку, увезти ее среди ночи черт-те куда, черт-те с кем, пообещать жениться, а потом бросить. Дважды предатель. М-да, нужно будет русалок предупредить, чтоб хозяйку не прозевали… А каким счастливым ветром тебя занесло в то злачное место, позволь спросить?

Феликс ответил.

— Ну и ты им все рассказал? — спросил Винченце. — Что к русалкам и болотным огням добавились чудовища и прочие исчадия ада?

— Нет, — улыбнулся Феликс, — Я просто не знал, с чего начать. Глашин дед, конечно, пристал с расспросами. Ну и отец Тимофей тоже — как, мол, там дела. А я им — что представления Ивана Петровича о разгуле нечисти в действительности оказались весьма далеки от истинных обстоятельств. И все.

— Вот молодец, Феникс! — фыркнул Винченце.

Нахлобучил на голову опустевшую кепку, приобнял за шею, похлопал рыжего жеребца.

Феликс ожидал еще вопросов, но их не последовало. Винченце погрузился в размышления: как видно, известие о появившемся охотнике волновало его больше, чем встреча Феликса с настоятелем. И Феликс не то чтобы вздохнул с облегчением, просто…

Винченце прав, тысячу раз прав — он трус. Когда француз и баронет покинули трактир, он не поднялся в верхние комнаты. Он побоялся, струсил. Подумал: увидев его, отец-настоятель сразу все поймет, прочтет у него на лице все сомнения, зароненные в душу итальянцем.

Ему крепко врезались в сознание слова Винченце, сказанные накануне вечером на сеновале. Он повторял их про себя снова и снова, ужасаясь подобной мысли, придумывая всяческие опровержения, вновь и вновь доказывая невозможность этого… Но, пересматривая всю свою жизнь, точно утопающий перед последним вздохом, когда все обстоятельства представали в новом свете, Феликс с ужасом понимал, что в словах Винченце скрывается правда. И это одновременно пугало его, и радовало, и наполняло жгучей обидой. Он гнал от себя прочь эти мысли, потому что это грех, и не мог отпустить, потому что хотелось поверить… И он не знал, как теперь сможет посмотреть в глаза вырастившему его человеку. Пожалуй, этому разговору он с легкостью предпочтет встречу один на один с любым оборотнем…

Глава 11

Леший с банником на пару

Поддавали в баньке пару —

Веники душистые.

Бороды пушистые!

Феликс вышел, запер дверь снаружи на щеколду и торопливо сошел с крыльца. Мимоходом потрепал по загривку подластившегося Гектора, не стукнув, притворил за собой калитку. Неприметной тропинкой через заросли спустился к дороге, что шла вдоль берега, поспешил на окраину селения, к кузнице, придерживаясь густой тени высокого кустарника. Несмотря на давно воцарившуюся ночь, было достаточно светло из-за повисшей в звездной вышине яркой луны.

Настороженно поглядывая по сторонам, он не заметил вынырнувшего из-за деревьев с тропинки на дорогу Серафима Степановича и едва на него не налетел.

— Чуть не сшиб! — охнул старец, преградив помощнику путь. — Брат Феликс, ты, что ль? Давно не виделись! Погоди-ка минутку, поговорить надо. Про чудище огнеокое я кое-что разузнал. Целый день тебя ищу, где ты все пропадаешь?

— Я? — Феликс беспокойно оглянулся, отступил назад, — Я… блуждающие огоньки выслеживаю. После поговорим, хорошо? Я тороплюсь, не хочу их упустить.

— Так они ж пропали! Второй день не показываются, — удивился монах.

— Ну они туда, дальше ушли, — сказал Феликс, неопределенно махнув рукой. — Извините, пора мне.

И юркнул в кусты, заметив впереди двух деревенских парней, бодро шагающих по дороге с косами и вилами на плечах.

— Эх, молодежь! — крякнул Серафим Степанович, обращаясь к кустам. — Вечно куда-то торопятся! Я тут, понимаешь, чудище выследил, а он за огоньками все бегает…

Феликс нашел итальянца там, где и условились встретиться, — на пригорке между лугом и перелеском, что за околицей позади кузницы подступал к огородам.

— Взгляни, Феникс, — сказал Винченце, с меланхолическим видом взирая сверху на расстилающийся внизу залитый лунным светом пейзаж. — Все-таки местные жители очень странные люди. Днем они в этом лесу понаделали ловушек, расставили капканов. А сейчас, в темноте, пошли этот же лес прочесывать.

Действительно, лес был наполнен красноватыми отблесками огней, двигавшихся нестройными цепочками меж деревьев, шумом, в котором слились воедино крики, удары палками о палки, звон стальных лезвий кос, треск колотушек по стиральным доскам, бьющие по сковородам скалки. Кажется, все взрослое население деревни вышло ловить опостылевших чудовищ.

— О, вижу, ты тоже неплохо вооружился, — заметил Винченце, с одобрением взглянув на висевшее у Феликса за плечом ружье. — Ты же хотел, помнится, обратить наших вурдалаков обратно в человеческий вид силой святых даров церкви?

— Это так, на всякий случай, — ответил Феликс, — одолжил у Глафиры.

— Надеюсь, на этот раз она проявила благоразумие и осталась дома?

— Да, мне удалось ее уговорить, — кивнул Феликс, усмехнувшись, но внимательно вглядываясь в гудящий, точно в праздник городская площадь, лес. — Но ты уверен, что оборотни где-то здесь?

— Assolutamente, уверяю тебя. Они тут, рядом, — сказал он твердо, и по его блеснувшим в сумерках глазам Феликсу почудилось, будто он ощущает их на расстоянии, как кошка через пол и стену слышит мышей. — Я за свою долгую жизнь их немало повидал. Настоящие волки ушли бы в чащу, к болотам — а эти побоятся. Что бы ни случилось, они будут держаться поближе к людям, они же, per cosi dire[69], не дикие, а домашние…

Думаю, они постараются обойти наших загонщиков кругом, по краю леса, и выйти им в тыл. Предлагаю такую тактику: ты заходишь с левого фланга, я — с того края. Жди меня возле длинного оврага — ну, который перед пастбищем. Там развешана сеть и разложены капканы, так что будь осторожен. Постараюсь привести к тебе хотя бы одного вурдалака. Загоним их в овраг, а там посмотрим… Если что, утебя есть ружье, справишься. Кстати, оно заряжено?..

Избежать встречи с воинственно настроенными местными жителями оказалось достаточно просто, нужно было только прислушиваться к крикам и грохоту и держаться от них подальше. Винченце, как истинный джентльмен, представил напарнику по охоте более короткий маршрут, и вскоре Феликс вышел к намеченному оврагу. Не очень глубокий, с поросшими высокой травой склонами, он огибал по краю опушку, отделяя лес от широкого луга, расчерченного невысокими изгородями на загоны для скота. Поодаль, за полосой деревьев, паслось стадо коров под присмотром двух пастухов.

Феликс едва успел оглядеться, как, вылетев из лесу, с треском ломая ветки, по краю оврага на него понеслись три рычащих зверя — впереди два огромных волка со вздыбленной на хребте шерстью, следом за ними азартно машущий хвостом пес. Феликс вскинул ружье, прицелился, но не выстрелил — первый оборотень вихрем налетел на него, сбил с ног, подмял под себя всей тяжестью туши. Второй пронесся мимо, снова скрывшись за деревьями. Пес, мгновение помедлив, оглянувшись, бросился за ним. Перехватив ружье двумя руками как палку, Феликс ударил прикладом по оскаленной морде. Оборотень клацнул зубами, закусил ствол поперек. С извивающегося языка пролилась нитка слюны, лицо обдало горячее зловонное дыхание. Феликс рванул на себя — тот вцепился еще крепче. Тогда он нащупал курок. Грянул выстрел, и оборотень отпустил изрыгнувшее пламя ружье. Феликс быстро откатился из-под когтистых лап, вскочил, потянулся в карман за приготовленным пузырьком…

Отскочив в сторону, оборотень оказался в полосе лунного света. На секунду, на глазах у Феликса, он приобрел человеческие черты, поднялся на задние лапы.

— Стой! Не двигайся, если хочешь снова стать человеком! — крикнул Феликс.

— Кто тебе сказал, что я хочу?! — прорычал оборотень. Хвост неистово бил по покрытым клочковатым мехом бокам. — Безмозглый сопляк! Я вполне доволен своим новым телом!.. Ты даже не представляешь насколько, — хохотнул он, опускаясь на четвереньки, и, вновь превращаясь в волка, бросился на Феликса.

Феликс успел увернуться, и волк, засучив лапами, съехал по склону оврага вниз. Земля под ним осыпалась, обнаружив вырытую в склоне яму — ловушку, сверху прикрытую тонкими ветвями. Чтоб не попасться, волк рванул в сторону, перепрыгнул на другой край оврага, где за редкими кустиками была натянута прочная рыболовная сеть, о которой говорил Винченце. Не заметив ее среди листвы, оборотень прыгнул вперед, дернулся, закрутился, все больше запутываясь, наматывая на себя веревки. Феликс с разбега перескочил на ту сторону, немного не рассчитал, но, схватившись за гибкие ветви, выбрался наверх. Из пузырька зубами выдернул пробку, намереваясь влить содержимое в ощеренную пасть. Однако, почуяв запах, волк вовсе взбесился, задергался в исступлении и сумел-таки разодрать сеть в клочки. Обмотанный обрывками, подскочил к Феликсу и выбил у него из рук флакон. От неистового толчка Феликс упал. Падая, задел спрятанный в траве капкан. Стальные челюсти с лязгом захлопнулись. Рассчитанные на медведя, отточенные зубья разрубили бы ему голову — если б в тот момент, вцепившись в плечо, оборотень не рванул его к себе, развернувшись всем туловищем, отшвырнул на траву луга. Но лишь затем, чтоб выпрыгнуть следом и попытаться перегрызть горло…

Два пастуха с тревогой вглядывались в сумрак, пытаясь угадать причину доносящегося шума. (Они были не здешние, из дальнего села — пугающие вести, видимо, до них еще не дошли.) Увидев выскочившего на луг, точно из-под земли, огромного волка, оцепенели от ужаса. Младший пастух — высокий здоровый парень — бросил на землю свое ружье, свернутый кольцом кнут и с диким воплем убежал, куда глаза глядят. Второй же, худой старик, трясущимися руками подобрал оружие и медленно поднял, навел прыгающий ствол на сцепившихся в схватке человека и оборотня.

— Не стреляй! — крикнул оказавшийся вдруг позади пастуха Винченце. — Не смей! Ты же в мальчишку попадешь!

Пастух замер, точно разом окаменел. Подбежав, Винченце выхватил из застывших рук ружье и, не целясь спустил курок. Темноту озарил короткий всполох, громыхнул выстрел — оборотень, изогнувшись от пронзившей боли, отскочил от поваленного на землю Феликса. Но, опомнившись и зарычав о ярости, в тот же миг вновь ринулся вперед.

Подхватив брошенный кнут, Винченце шагнул в сторону замершего поодаль быка, замахнулся. Бык, настороженно на него косившийся, запомнивший итальянца еще с прошлой встречи, свиста бича дожидаться не стал и со всех копыт рванул прочь — к оборотню, видимо, выбрав из двух напавших хищников менее страшного.

Бык почти смел оборотня с луга. Поддев на рога, отбросил в заросли, нагнал, ударил копытами. В ответ волк прокусил ему ногу и рассек когтями шкуру. Но ему было не справиться с разъяренным зверем, защищавшим свое стадо и территорию. Бык оттеснил огрызающегося оборотня к лесу, где тот и скрылся.

Винченце поспешил к Феликсу, но вспомнил о пастухе, вернулся и, щелкнув пальцами, вывел того из оцепенения.

— Ну как, живой? — подлетев, спросил Винченце.

— Едва ли, — хмыкнул Феликс, держась за прокушенную руку.

— Дай-ка погляжу… — нахмурился Винченце. — У, быть тебе оборотнем, — пробормотал он, распоров кинжалом рукав и осмотрев следы зубов. — Хотя, это идея. Appunto![70] И как я раньше не додумался? Все, нам нужен еще один оборотень.

— Что? — встревожился Феликс, от нового озарения ничего хорошего для себя не ожидая. И подозрения его с лихвой оправдались.

— Не что, а кто! И это будешь ты! Все просто! Только другой оборотень может противостоять оборотню, — объяснял Винченце по пути в деревню.

— На что ты намекаешь? — Феликс его оптимизм разделять справедливо опасался. — Что у тебя еще осталась эта отрава и ты предлагаешь ее выпить мне?

— Нет-нет, отрава, как ты выразился, здесь потребуется совсем другая… Или ты не хочешь поймать наконец этих вурдалаков? Думаешь предоставить им и дальше резвиться на свободе, кушать местных жителей? Стрелять в них у тебя не получается, а догнать не можешь. Или, по-твоему, я в одиночку должен за ними гоняться? В таком случае ты сильно переоцениваешь мои возможности! С двумя разом мне не справиться. Или ты ждешь, чтоб они на пару меня на лоскутки растерзали? Либо соглашаешься, либо они успеют полдеревни загрызть.

Феликс лишь обреченно вздохнул.

— То-то же! — подхватил Винченце, которого возможность нового эксперимента, похоже, чрезвычайно вдохновляла. — Тем более способов имеется множество, самых разнообразных. И конкретно данный, признаюсь, не из лучших и тебе совершенно не подходит — он пожизненный и необратимый. Зато есть другие, не требующие никаких ритуалов или ненадежных атрибутов вроде воткнутых в трухлявые пни ножей, которые может вытащить любой прохожий грибник. И не надо раскладывать под кустами узелки с запасной одеждой, дабы не смутить случайных свидетелей неожиданным «ню». — Глянув на молча бредущего рядом мрачного Феликса, Винченце хихикнул: — Ты ведь не хочешь эпатировать здешнюю публику первобытным нарядом? Они и так тут какие-то все нервные. Думаю, тебе подойдет самый простенький вариант, — добавил он уже вполне серьезным тоном. — Но для этого нам понадо бятся кое-какие вещи. Думаю, синьорина Глаша не откажется нам помочь…

Дверь избы старосты была заперта снаружи.

— Ее нет дома? — поднял бровь Винченце.

Феликс хмыкнул и отодвинул щеколду.

В сенях, освещенных вошедшим вместе с ними в распахнутую дверь лунным светом, царил кавардак. Упавшая со стены полка косо перегораживала вход в горницу, рассыпавшиеся корзины и горшки в беспорядке валялись на скомканных половиках, Запертая дверь чулана содрогалась от ударов изнутри. Подпиравший ее сундук отъехал на пол-аршина от порога.

— Что здесь было? — изумился Винченце.

— …Беспредел! Насилие! Подлое нападение! Обман в лучших чувствах!.. — доносились глухие выкрики из чулана, сопровождаемые каждый ударом в дверь.

Винченце поспешно отодвинул сундук и отпер кладовку. Только отошедшая для очередного наскока, Глафира не успела остановиться и, вылетев, с разбегу врезалась в Феликса.

— Ах, явился наконец! — крикнула она осипшим голосом, отбросив с раскрасневшегося лица растрепанные волосы. И вцепившись обеими руками ему в воротник, потрясла, требуя справедливости: — Да как ты мог меня тут запереть?! Опять!! Какое ты право имеешь?! Я сама знаю, где мне опасно, а где нет! Без указателей!..

Тот ничего не ответил, лишь поморщился, стиснув зубы, когда она схватилась за прокушенную руку.

— Ой, ты ранен? — заметив, сразу переменилась Глаша, побледнела, засуетилась: — Что же вы не сказали… Я сейчас! Нужно промыть, перевязать…

Отпинывая рассыпанную утварь, подтолкнула Феликса в горницу.

— Ну что же вы! — укоризненно кивнула она Винченце.

Тому пришлось торопливо убрать с прохода рухнувшую полку, а после, не зная, что с ней делать, он просто прислонил ее к стене.

Несколько минут спустя, обрадованная уверениями Феликса, что это пустяковая царапина и ему совсем-совсем не больно, хлопотливая Глаша засыпала их вопросами, совершенно не оставляя пауз для ответов:

— Шуба? А какая? Зачем вам? Конечно, есть — на чердаке. Сейчас достану. Дедушкин овечий тулуп подойдет? У меня еще есть заячья. Сейчас принесу!

— А из медведя нету? — крикнул ей вслед Винченце. — Или хотя бы из лисы…

Но девушка уж вовсю грохотала над потолком.

— Может, сразу беличью шкурку взять? Или мышиную, — позволил себе колкость Феликс.

— Вот! Апчхи!! — звонко возвестила о своем возвращении Глафира, показывая два перевязанных веревочкой узла. — Дедушкин волчий полушубок. И моя новенькая, из рыси…

По тону стало ясно, что эта последняя — любимый ее зимний наряд.

— Не здесь, — коротко сказал Винченце.

Они переместились в баньку. Но прежде, пока Глафира замешкалась в доме, занятая поиском острой иглы, ножниц и мотка крепкой нити, затребованных итальянцем, тот с Феликсом во дворе развернули свертки. Шубка из рыси оказалась коротковата, но в плечах достаточно широка. Из волчьего полушубка, энергично встряхнутого Винченце, в лунную ночь вылетела стая молевых бабочек и туча пыли. Винченце расчихался и объявил подоспевшей Глаше, что данный материал в дело не годится. Оборотень получится не представительный, может, даже склонный к плешивости. А это уже не понравилось Феликсу.

— Вынужден вас огорчить, синьорина, но придется все-таки воспользоваться вашей шубкой. Обещаем вернуть ее в целости и сохранности, правда, Феникс?

— Постараюсь, — хмыкнул тот.

— Эх, да чего уж тут… — вздохнула Глаша.

В баньке Винченце велел Глаше разжечь поярче огонь, чтоб было светлее, а Феликсу снять куртку и сапоги.

— И нательный крестик не забудь! — добавил он, прищурив один глаз, вдевая грубую нитку в иголку.

Феликс передал цепочку с крестиком девушке и покорно позволил Винченце облачить себя в рысью шубку задом наперед. Пуговицы Винченце застегивать не стал, вместо этого стянул полы широкими стежками, протыкая шкуру насквозь вместе с подкладкой.

— И чего это? И как это будет? — изнывала от любопытства Глаша.

Чтоб сподручней было шить, она держала сальный ога рок, то и дело капавший оплывающим салом на без того несчастного Феликса.

— Очень просто, — сказал Винченце, быстро закончив шов и перекусив нитку. — Одежда станет шкурой, тело останется телом… Ессо fatto![71]

Итак, теперь, дорогой мой Феникс, будь добр сосредоточиться на перевоплощении и медленно сосчитай до трех. Ни о чем не беспокойся, я тебе помогу.

Феликс закрыл глаза, собрался. Досчитал до трех, до пяти — ничего. В узкой шубе было жарко, от щекочущего мехового воротника у подбородка нестерпимо хотелось почесаться.

— Все это глупости, ничего не получится, — пробормотал он.

— Получится! — отрезал Винченце. — Не волнуйся. Глаша, вы его смущаете. Sia cosi gentile[72], отвернитесь.

— Пожалуйста! — обиделась та и развернулась носом к смолистой струганой стене.

— Попробуем еще раз, — велел Винченце и сам стал отсчитывать: — Раз… Два…

И снова Феликс не ощутил в себе никаких перемен. Даже наоборот, показалось, что это Винченце вдруг резко увеличился в росте, а низкий потолок неожиданно взлетел ввысь.

— Ну вот же, и ничего страшного, — с удовлетворением заметил Винченце. — Я же сказал, что у нас все получится. Niente male, vero?[73]

— Ой, какой хорошенький! — обернувшись, воскликнула Глаша и захлопала в ладоши. Но, приглядевшись, прыгать перестала: — Ой, а чего это у него с ногами?

Винченце нахмурился:

— Никогда такого не случалось. Уникальный экземпляр.

Действительно, у стоявшей перед ними, пугливо озирающейся красавицы-рыси задние лапы были овечьими. Прижав уши с кисточками, новоиспеченный оборотень заметался по баньке, затопотал, зацокал копытцами, запутался в четырех конечностях и в итоге беспомощно рухнул на зад, на дрожащий куцый хвостик.

— Новенькая, говорите, была шубка? — приподнял бровь Винченце.

— Ну я маленько овчинкой залатала, — смущенно при зналась Глаша. — Каталась на санках и порвала. Совсем же было не видно!..

Покосившись на собственные растопыренные ноги, Феликс с ужасом понял, что они действительно овечьи и кончаются аккуратными маленькими копытцами.

— Ну что ж, это даже оригинально, — сказал Винченце.

Феликс в ответ хотел разразиться нецензурной бранью, но сумел выдавить из себя лишь жалобное, совсем кошачье мяуканье. Что до умиления растрогало Глашу:

— Ах ты, моя прелесть! — не сдержавшись, воскликнула она и бросилась тормошить, ласкать большую пятнистую кошку.

Даже в макушку чмокнула. Феликс смутился, неловко попробовал отбиться от нежностей лапой, но осознал вдруг, что мурлычет. Почти как настоящий кот, не понимая, как это у него получается, — и смутился еще пуще.

— Вот-ка, полюбуйся, какой ты у нас красавчик! — продолжала сюсюкать девушка, одной рукой обнимая, углаживая лохматый загривок, другой поднесла к усатой морде зеркало — то самое, с которым тут гадала.

Увидев свое отражение, Феликс не то чтобы испугал ся, просто от неожиданности зашипел, ощерив клыки, распушив усы, прогнув спину. Глаша охнула и отдернула руку.

— Ах, Феникс, не возражай даже! — отмахнулся Винченце, сматывая непонадобившуюся нить. — Что ни говори, в таком виде для погони за вурдалаками ты подходишь гораздо больше. А перекинуться обратно ты можешь в любое время, для этого только хорошенько сосредоточься и представь себя…

Феликс немедленно сосредоточился и представил. И лапа на две секунды вытянулась в руку, с покрытыми шерстью человеческими пальцами. Увидав такое, Глаша собралась лишиться чувств.

— Вот и я говорю, — продолжал Винченце, помахав на закатившую глаза девушку полотенцем. — Сосредоточиваться надо на всем человеческом облике, а не на отдельных деталях. Ничего, у тебя все получится. За неделю успеешь натренироваться. Я рассчитываю, этого времени нам должно хватить… Правда, поторопиться не мешает, иначе у тебя на всю жизнь могут остаться некоторые привычки, — добавил он с улыбкой.

И Феликс обнаружил, что чешет лапой за ухом.

— Идем, мы еще успеем до утра погонять нашу нечисть! — сказал маркиз, поднявшись. — А вы, синьорина, учтите, что с охоты мы вернемся голодные как звери. Приготовьте уж нам по мисочке пареного молочка.

«Парного!» — хотел поправить Феликс, но вновь получилось кошачье урчание.

Глава 12

В роще ночью соловьи

Пели-заливались!

На погосте упыри

С ведьмаками дрались.

На охоту за оборотнями вышли все взрослые, в деревне, как говорится, остались только старые да малые. Три старушки, что днем несут стражу на лавочке у колодца, по ночной поре собрались в одной избе, чтоб вместе скоротать ночку и сообща присмотреть за внучатами, которых уложили спать здесь же — кого за печку, кого на полати, на кровати да на широком сундуке. Совместно под началом бабушек насчитывалась добрая дюжина непосед разного возраста.

В теплом свете масляной лампы поблескивали вязальные спицы. Малыши уж давно посапывали, старшие — Прошка с Тишкой — дулись на печке, что их не пустили в лес. А ведь это под их руководством целый день всем миром устраивали ловушки — и тут нате вам, такая несправедливость!.. Ариша, закутавшись с головой в одеяло, свесившийся край которого накрыл и ее пса, лежавшего у сундука, с открытым ртом внимала бабушкиной сказке. Остроте ее переживаний нисколько не мешал тот факт, что сказку эту за последнее время она требовала рассказывать чуть не по три раза на дню.

— …А сестры прознали, что красную девицу красный молодец каждую ноченьку навещает, и от зависти все извелись. Злодейскую пакость удумали — взяли и понатыкали в окошко сестрицыной светлицы ножи вострые да иголки каленые. Прилетает ночью сокол ясный, хочет в окно к красе ненаглядной влететь, а никак! Весь изрезался о ножи точеные, об иглы искололся. Девица слышит сквозь сон, как ее милый бьется, да ничего поделать не может, ни рука, ни нога не двинется — сестрицы ее сонным зельем опоили. Заплакал тогда сокол и печально молвил голосом человеческим…

— Ух, я ему задам! Нет, гляди-ка, совсем обнаглел, под окнами ходит. Ну сейчас получит по своему чугунку!.. — Это старушка, выглянув в окошко, заметила возле калитки чью-то тень и, шустро вскочив, выбежала из дома.

— Куда ж ты!.. — опешили две другие и бросились за ней.

Правда, одна с порога обернулась к внукам:

— Прошка, Тишка! Ух, если что! — и строго пальцем погрозила.

Дверь хлопнула, и мальчики буквально скатились с печки.

— Вы куда? — вскинулась Ариша. — Р-ремня захотели?

— Пригляди за малышней, — бросили ребята на бегу.

— Нашли крайнюю! — насупилась Ариша и повернулась к внимательно глядевшему на нее псу: — Остаешься за старшего! — и побежала догонять.

Пес проводил ее до двери, вернулся обратно, покрутившись, улегся на половик возле спавших детей, вздохнув, принялся охранять.

Мелькнувшую за забором исполинскую фигуру старушка приняла за огнеглазое чудовище, с которым уже однажды ей приходилось сталкиваться. Выхватив мимоходом из поленницы деревяшку подлинней и покрепче, бесстрашная бабка поспешила за долговязым, черной тенью пробиравшимся по улице. И не обратила она внимания, что у этого чудища, в отличие от прежнего, голова не в форме утюга, а обычная, с бородой, увенчанная рогатым шлемом. И панцирь посверкивает сталью, и ножны широкого меча бьют по шипастому наколеннику, и рука сжимает короткую алебарду, а взгляд, цепкий, хоть не огненный, и движения быстрые, точные. Да и хорошо, что она всего этого не разглядела.

Видимо, у охотника, рыскавшего по опустевшей деревне в поисках оборотней, сложились особые взаимоотношения с некоторыми представительницами темных сил. Увидав мчащуюся за ним старуху с дубьем в руках, бывалый воин ойкнул басом:

— Ведьма!.. Ох, три ведьмы!! — и, грохоча подкованными сапожищами, бросился наутек.

Перемахнув забор, очутился в огороде. Ломая посадки, топча грядки, побежал вперед, подальше от страшных старух.

А впереди его ждал призрак — маленький силуэт в белеющей среди темноты длинной рубахе. Призрак поманил охотника ручкой. И тот обрадовался — вот это его работа, разбираться с разной нечистью. Замахнувшись алебардой, ринулся на белеющий силуэт…

И с разбегу рухнул в зловонную пропасть.

Подхватив подол ночной рубашки, Ариша отбежала в сторону, а Прошка с Тишкой накрыли яму щитом из крепких досок, да для надежности еще сверху подкатили два длинных бревна, оставшихся от строительства коровника.

Повозившись в навозе, гниющей огородной ботве, раскисшей от дождевой воды, охотник затих.

— Утоп, — прислушавшись, решила Ариша.

На самом деле он буквально провалился сквозь землю со стыда. То есть исчез, убравшись туда, откуда пришел.

Запахи, звуки, ощущения — все открылось заново, ярко, сочно, свежо, остро. Оглушенный, почти пьяный от обрушившихся впечатлений, он следовал за бегущим впереди лунным пятном золотистым псом. Но вдруг кисточки дрогнули, чуткие ушки развернулись в сторону громоподобного треска. Медлить нельзя — это наверняка оборотни, только они могли устроить столько шума. Он юркнул под сырую сень высоких папоротников, пахнущую грибами и прелью. Ловко пробежал в темноте по шуршащей лесной подстилке, подушечками лап чувствуя мягкую землю, устланную травой, листьями, веточками… Выскочив на прогалину, зажмурился от ударившего в глаза ослепительного лунного света.

Треск повторился — совсем близко. Бесшумно подкравшись, он увидел за кустиком что-то большое, черное, шевелящееся и бьющее по земле длинным хвостом. Сгусток тьмы прогнул спину и, распрямившись, как натянутый лук, отскочил в сторону, вцепившись в душераздирающе завопивший серый комок… Тьфу ты! Это же Василий! А что необычно большой — так всего вдвое меньше рыси.

Заметив свидетеля, скрывающегося за реденьким кустиком, кот выпустил придушенного грызуна и, вытаращив желтые глаза, угрожающе зашипел. Рысь отступила. Кот, осмелев, подпрыгнул к ней и, выпустив когти, с размаху ударил по морде. Отвесив оплеуху, мгновенно ретировался, ускакав в темноту.

Потоптавшись, Феликс вышел на полянку. Как только он мог принять потихоньку мышкующего кота за пару оборотней?..

На прогалине, прислонясь спиной к дереву, сложив руки на груди, его поджидал Винченце.

— Ах, Феникс, — мягко укорил он вылезшую наполовину из зарослей рысь. — Сколько можно отвлекаться на мелочи? Мы дичь покрупнее выслеживаем. Я же предупреждал — нельзя забывать о своей истинной сущности, не то совсем голову потеряешь.

И Феликс обнаружил, что держит в зубах мышиный хвостик — а сам грызун висит пампушкой под подбородком. Он тут же брезгливо выплюнул эту гадость. Зачем он ее подобрал? Жалко было оставить брошенную, такую толстенькую мышку?.. Ой, тьфу!..

— Идем, — вздохнул Винченце. — Пока тут кое-кто забавлялся, я напал на след.

И Феликс в очередной раз позавидовал, как легко это маркизу дается: прошел два шага — и уже бежит на четырех лапах.

Феликс изо всех сил старался поспеть за ним, но золотистый хвост все дальше и дальше мелькал впереди сквозь заросли, отдаляясь с какой-то недостижимой для него самого быстротой. Своего спутника ему удалось нагнать только перед поляной, где стояла уже известная ему охотничья избушка.

Винченце не пришлось ничего объяснять, он просто кивнул в сторону приземистого домика. Там, на залитой луной лужайке, два оборотня кружили, не спеша подступить к своей добыче, уверенные в превосходстве силы. Феликс мельком отметил, что одна из испуганных жертв — это бабка Нюра. Почему она, зная о появившихся в округе оборотнях, не осталась дома и все равно пошла среди ночи в лес, было ясно без лишних слов — к ней прижималась, обняв ее в страхе, молодая девушка. Та самая пропавшая с русалками внучка?.. Они не могли спрятаться в избушке, оборотни отрезали им путь. Да и как запереться в этой лачуге, где дверь можно вышибить одним пинком?

Винченце бросился на волка, Феликсу досталась бурая волчица. Он прыгнул ей на спину, и, сцепившись яростно рычащим клубком, они покатились по поляне. Женщины с криком метнулись прочь.

Феликс не помнил себя. Он всецело доверился своему новому телу. В драке, где в ход шли зубы и когти, человеческое сознание только мешало. Когда вместе с клоком шерсти в рот брызнула кровь, он совершенно обезумел от этого соленого вкуса. Волчице, бывшей в три раза крупнее, пришлось отступить. Она едва вырвалась из его клыков, бросилась бежать. Он помчался за ней, не зная уже ничего, кроме шлейфом тянущегося по следу острого запаха страха.

Сколько времени они, не чуя усталости, бежали, петляли по болотам и чашам, — бог весть, им было безразлично. Вся погоня слилась для них в один бесконечный миг мелькания деревьев, зарослей, зыбких топей, поваленных стволов…

Феликс остановился, лишь когда снова увидел глаза бурой волчицы, полные ненависти и злобы. Это только придало ему сил: он сможет остановить это чудовище, переставшее быть человеком, сделавшееся много страшнее настоящего зверя…

Вдруг его оглушил пронзительный крик. Он оглянулся — и волчица тут же метнулась в кусты, пропала как тень среди тьмы.

Феликс точно очнулся, огляделся кругом. Не помня как, он оказался в какой-то усадьбе, в саду, на лужайке перед барским домом. На балкончике второго этажа, под крышей остроконечной башенки, стояла девушка и с ужасом смотрела на него. Она была бледна, испуганно распахнутые глаза сверкали ярче звезд, плечи ее окутывало облако длинных светлых волос.

— Что стряслось? — высунулся из окна снизу бородатый мужчина в расстегнутой рубашке и жилете, развязывая на шее галстук.

Выглянув, скользнул невидящим взглядом по замершему Феликсу, задрал голову вверх.

Феликс одумался и бросился в заросли.

— Мне показалось… — неуверенно начала девушка. — Я вроде бы видела волка. Огромного черного волка. И рысь с ним…

— В нашем саду? — не поверил мужчина. — Бог с тобой, откуда? У нас тут волков уж лет десять не водится. Почудилось тебе.

Он ушел было в комнату, но через секунду вернулся к окну и перевесился через подоконник.

— Вы, мамзель Перинина, скоро через свои книжки своего папашу совсем невротиком сделаете! Уж и волки вам огромные мерещатся. Скоро оборотней-вурдалаков углядите? Чтоб у меня на ночь ничего, кроме Святого Писания, не читала! — и пальцем по жестяному козырьку постучал. — Ан нет, и его не читай! Там тоже ведь страхов найдешь, опять спать не будешь…

Ушел.

Девушка тоже развернулась, хлопнула стеклянной дверью.

Привлеченная криком, к дому прибежала служанка. Постояла, поглядела, пожала плечами и пошла через лужайку по дорожке в глубь сада. Когда она поравнялась с пушистым кустом акации, чьи-то сильные руки схватили ее за плечи, зажали рот и увлекли в густую темноту.

— Не кричи только, мне сказать тебе кое-что надо, — жарко щекотнув ухо дыханием, прошептал голос.

Мужской, молодой, приятного тембра, сразу определила девушка.

Горничная кивнула. Подняла свободную руку, нашла в темноте сзади, легко провела ладонью по голове, волосам, плечу незнакомца. Хихикнула — уж очень это ей напомнило сцену из любовного романа, который она вчера обнаружила под подушкой хозяйки.

— Вы к барышне, что ли? Тайный воздыхатель? — спросила она тихо. — Какой шарман!..

— Нет, — отрезал Феликс (а это, конечно, был он). — Передай хозяйке, чтоб со своими русалками больше не приходила на берег. Даже если итальянец назначит свидание — не показывайтесь там! В опасности ее честь и жизнь. Поняла?

— П-поняла… — запинаясь, удивленно кивнула горничная, — Но…

Она обернулась, и выглянувшая из-за облака луна осветила качавшуюся перед ней сломанную ветку акации…

Своего оборотня Винченце преследовал с куда большим успехом. Правда, он его тоже привел к усадьбе — барона фон Бреннхольца. Но до того Винченце успел изрядно его потрепать.

Ночь стояла свежая, звездная. Ложиться спать было просто жаль. Перед сном барон и баронесса решили пройтись по парку, по липовой аллее, где воздух был особенно чист и душист.

— Странно, — молвил Генрих Иванович, идя под руку с супругой, — что-то я сегодня не видел нашего управляющего. Куда он пропал?

— Ах, он, наверное, уехал по срочным надобностям, — предположила Виолетта Германовна. — А записку лакеи, как всегда, передать забыли. Ты же знаешь, какая у нас челядь, кабы не Антипов, совершенно б распоясались! Надо с ними построже, Генри, а ты не умеешь.

— Ты тоже, — улыбнулся барон, ласково пожав жене руку.

Между тем упомянутый Антипов в образе вурдалака зигзагообразно пересек липовую аллею, едва не сбив с ног хозяев. Равно как и преследовавший его золотистый пес. С яростным лаем он нагнал волка, и, сцепившись, рыча, плюясь клочками шерсти, немилосердно деря друг друга, они врезались в ствол липы, отлетев, прорвались сквозь стену аккуратно подстриженной сирени. Но гуляющая пара творившейся вокруг кутерьмы вовсе не замечала.

Оборотню пришлось несладко. И он уже чуял, что ближайшие минуты для него последние, уже готовился испустить дух… Но помощь пришла внезапно и с совсем неожиданной стороны.

Кто-то набросил петлю на шею распаленного дракой пса. Тонкий, но прочный шнур стянул горло, перехватило дыхание. Захрипев, Винченце отпустил волка, повалился навзничь.

— Nom d'un chien![74] Какая жестокая битва! — услышал он.

Над ним нависла чья-то тень, очерченный лунным светом силуэт на фоне сплетенных ветвей и синего неба.

Тяжело дыша, Винченце перевалился набок, поднялся на колени и, подсунув пальцы, чуть ослабил обвивший шею шнурок. Шелковые нити холодили горящую кожу.

Не нужно было оглядываться — он знал, что с таким трудом загнанный противник уже далеко унес свою серую истрепанную шкуру. Однако этот новый, возвышавшийся над ним враг был поопасней. Хотя на первый взгляд, конечно, этого не скажешь — что стоит обычный человек, не отличающийся высоким ростом, довольно щуплый, против обезумевшего вурдалака? Скоро узнаем, усмехнулся сам себе Винченце.

— А, так это ты тот француз, что меня разыскивал? — спросил он, поднявшись на ноги.

Он не спешил сбрасывать с себя петлю, попридержал шнур руками, незаметно накручивая на кулак.

— Вам уже обо мне сообщили? — будто бы удивился охотник.

— Нашлись добрые люди, — изобразил на лице улыбку Винченце.

— Маркиз Винченце ди Ронанни, Вик Ронан, виконт де Арон, — перечислил француз. — Как все-таки вас прикажете называть?

— Да как хочешь! У меня много имен в запасе, — радушно развел руками Винченце.

И, стремительно развернувшись, дернул шнур на себя. От резкого рывка француз упал, но собрался и, перевернувшись в кульбите, тотчас вскочил — позади Винченце. Перехватив шнур двумя руками, хотел набросить еще петлю, но тот вовремя пригнулся и ушел из-под рук.

— Извини, но я при разговоре люблю смотреть в лицо собеседника! — хохотнув, заявил маркиз. — Так я что-то не расслышал, чем обязан знакомству?

— Чистой случайности, — в тон ему ответил француз.

Они оба осторожно, точно два бойцовых петуха перед схваткой, кружили, легко переступая, не сводя друг с друга прищуренных глаз. И тонкий шнур, точно стрелка компаса два полюса, соединял их. — Меня на вас пара вампиров вывела, я ведь их от Парижа вел. Все удивлялся, чего это их в такую глушь занесло? А это они за вами.

— Фортуна! — хмыкнул Винченце. — Ты только не расстраивайся, но твои упыри уже приказали долго жить. Так что можешь возвращаться обратно в свой мерзкий Париж.

— Я знаю, я из-за вас еще ненадолго задержусь, пожалуй.

— Просто честь для меня.

— Ах, не скромничайте. Вы личность незаурядная, вам это не идет. Мало того, что сам бессмертен, так еще и секретом столь отменного долголетия владеете. Разве может остаться такая персона незамеченной?

Тускло сверкнул клинок кинжала. Снова рванув на себя, Винченце молниеносным движением рассек шнур. Стегнул длинным концом, как плетью, тонкий шелк со свистом взвился, обвил вскинутую руку охотника. Подскочив, Винченце опутал и другое запястье, стянул противнику руки за спиной.

— Я знаю, что я для вашего брата как кость в горле, — прошипел Винченце ему в ухо. — Кстати, сударь, вы тут на чужой территории, так что помощи ждать вам неоткуда. — И занес лезвие для удара.

Француз напрягся всем телом, навалился спиной на грудь державшего его сзади Винченце, повалил его какой-то нечеловеческой тяжестью. Распластанный, вдавленный в землю Винченце увидел над собой не лицо, а оскаленную морду зверя.

— И ты туда же? — фыркнул он, хотя другой бы на его месте под когтями хищного чудища вряд ли нашел повод для веселья.

Новый оборотень зарычал в ответ. Но добыча неожиданно ушла от неповоротливого хищника — ускользнула между лап юрким горностаем, сверкнув в лунном луче дорогой шерсткой, скрылась в неприметной норке между корней. Волк рыкнул, припал к земле — и уже змея, свиваясь кольцами, метнулась к норе. Не успел исчезнуть среди травы длинный, гибкий хвост, как Винченце, вернув себе прежний облик и истинный размер, быстро отряхнувшись от прилипшей к волосам земли, взвел револьвер и нацелил мушку на прикрытый хворостом лаз. Только он не успел заметить, что у норки есть еще один выход и выползшая на поверхность змея уже изготовилась к броску. Ядовитые клыки клацнули впустую, раздвоенный язык щекотнуло кончиком длинного пера — из-под носа упорхнул легкий маленький ястреб. Рассекая воздух мощными крыльями, следом в синий сумрак поднялся желтоглазый беркут.

Погоня продолжилась в предрассветном небе под тающими звездами. Ястреб кружил, петлял, камнем падал вниз — беркут не отставал. Стрелой пролетев над спящей усадьбой со скоростью, на какие только были способны острые крылья, ястреб нырнул в глухую тень, пронесся между деревьев и резко поднялся ввысь — неожиданно для беркута, который не успел понять, что перед ним не свободная даль, а кирпичная стена флигеля, искусно расписанная под окружающий ночной пейзаж.

Ястреб не стал тратить время на злорадство — сквозь серебристое марево устремился навстречу занявшейся заре.

Феликс и представить себе не мог, как далеко оказался. Доверившись чутью зверя, он вышел к озеру и присвистнул — знакомый берег едва виднелся за сизой дымкой тумана, ровно на другой стороне. Делать нечего, пришлось снова стать рысью — по крайней мере, если приноровиться, на четырех конечностях бежалось быстрее и легче.

И все равно возвращение его настолько утомило, что он не нашел в себе сил добраться до деревни, хоть оставалось только пересечь луг и поле. В изнеможении растянулся под тенистыми еловыми ветками, щуря кошачьи глаза на пробивающиеся сквозь иглы косые лучи восходящею солнца, — и провалился в немую черноту сна, без грез и видений…

Очнуться его заставили легкие прикосновения, чьи-то руки ласково погладили спину. С усилием стряхнув оцепенение, он, ничего не видя и не понимая, вскочил и яростно зарычал.

— Эк его!.. — раздалось откуда-то сверху, будто издалека.

И его с головой накрыло серое, душное, пыльное, опутало, придавило… Больше он ничего не помнил.

Глава 13

Собирает ведьма в поле

Синие цветочки…

Эх, помрет обидчик вскоре.

Схоронят под кочкой.

— Ничего, вы не переживайте, Глаша, prendila con filosofia![75] — уговаривал девушку Винченце. — Вот только солнце сядет, и он опомнится. Такое бывает, иногда, поначалу. Потом привыкнет, справится…

Он стоял, прислонясь спиной к двери чулана, запертой на засов, но все равно содрогающейся под яростным напором изнутри. Глаша чувствовала себя виноватой — если б прошлой ночью она вела себя разумно, то запор не был бы уже наполовину выбит, и итальянцу не пришлось бы полдня буквально подпирать дверь плечом, чтоб удержать обезумевшего Феликса.

Через открытое оконце сеней лился розоватый свет заката, сиренево-пунцовыми полосами порезавший небосклон.

С последним погасшим отсветом в чулане воцарилась тишина.

— Ну вот, что я говорил! — воскликнул Винченце.

Но Глафиру попросил отойти подальше. Осторожно приоткрыв дверь, заглянул в щелку.

— Что со мной происходит? — тихо спросил Феликс, и тревожные, широко распахнутые глаза влажно замерцали в сумраке.

— Да ничего особенного! — легкомысленно махнул рукой Винченце. — Сейчас вот пообедаешь — и снова почувствуешь себя человеком.

— У меня уже все на столе! — подхватила Глаша и, поспешно убежав в горницу, украдкой вытерла глаза рукавом.

И снова ночь, и снова погоня. Неважно, что небо заволокло тучами и без света луны в лесу стоял полнейший мрак. Начавшийся дождь то и дело прорывался в ливень, лапы разъезжались, скользили по мокрой земле. Но Винченце и Феликс уверенно вели оборотней к приготовленной ловушке. И они в этот раз непременно бы справились, если б…

Пуля настигла золотистого пса в прыжке — не достигнув другого края узкого оврага, он сорвался вниз, оставив короткую бороздку от когтей на кругом склоне.

Феликс был уже далеко, не разобрал глухое эхо выстрела среди раскатов далекого грома. Он понял, что что-то не так, лишь когда оборотни беспрепятственно свернули в сторону, миновав ловушку. Но раздумывать было некогда, и он продолжил преследование, пусть и в одиночку.

Не обращая внимания на приближающуюся грозу, баронет фон Бреннхольц отправился на берег озера. В поздний полуночный час его неудержимо влекло туда желание отомстить за отвергнутые, поруганные чувства, еще более обострившееся после бутылки шампанского, похищенной из родительского погреба и опустошенной залпом ради пущего куража.

На эту ночь было назначено похитить прекрасную, но такую строптивую русалку, увезти ее подальше, в чужой город. Может быть, даже венчаться — если, конечно, хмыкнул Артур про себя, при свете дня красавица окажется столь же хороша собой, как рисовало ему разыгравшееся воображение.

Хоть при первой встрече он был далеко не трезв, Артур прекрасно помнил клятвенные уверения француза, что все проблемы он, француз, возьмет на себя, все уладит отличнейшим образом — устроит и лихую тройку, и подкупленного попа, и помощников, которые выкрадут указанную девицу без лишнего шума. Артуру оставалось только дождаться утра — и ехать успокаивать заплаканную русалку, которая теперь без сомнения бросится ему на грудь со слезами, как к родному.

Подобные мечтания не давали ему покоя целый день, и к ночи он уже не мог усидеть на месте. Ему взбрело в голову тоже нарядиться ундиной — и в таком виде воочию засвидетельствовать весь процесс. Вместо венка он нацепил на голову кое-как скрученную охапку травы, привязал к ней узлом длинную косу — ту самую, что Винченце использовал для костюма Дездемоны. Стянул из матушкиного гардероба ночную сорочку в рюшах, для красоты густо подмазал глаза и брови ваксой. На коня в таком облачении забраться не сумел, потому пошел пешком, нетвердой походкой, но до чрезвычайности довольный своим остроумием.

От холодных струй дождя вакса вскорости растеклась полосами по щекам, травяной венок обвис, балахон намок, прилип к ногам, к голенищам высоких сапог.

Выйдя к накрытому пеленой дождя озеру, Артур оглядел пустынный берег и, усевшись под елочку, приготовился терпеливо ждать.

Лес расступился перед овражком. Перемахнув на другую сторону, оборотни оказались на широком поле. Днем здесь было бы очень красиво — волнующаяся от ветерка нива с вкраплением ярких лазоревых васильков. Сейчас же, в серой мгле, под всполохами молний, под рвущими ударами ветра, вид казался зловещим.

При следующей ослепительной вспышке к замершим оборотням из темноты шагнул сгусток тени, в мгновение обретя плотность и форму. Сверкнув занесенной секирой, на них двинулся еще один охотник.

Волчица не раздумывая ринулась вперед, вцепилась в руку. Но клыки лишь рассекли грубую кожу, скользнули по железному налокотнику. Охотник отшвырнул ее на землю, в высокие колосья — вдогонку месяц лезвия широко рассек воздух над головой, срезав верхушки стеблей.

Она тревожно оглянулась — волк не поспешил ей на помощь. Мелкими шажками он осторожно отступал назад, при громыхнувшем раскате со всех ног бросился обратно в лес.

В отчаянии волчица прыгнула на противника. Ее ярость, страх и горечь обиды придали ей сил, она дралась с остервенением, какого хватило бы целой стае волков…

И пусть ее шкура покрылась ранами и обагрилась пролившейся кровью, разбавленной дождевыми струями, она сумела с ним справиться. Ощутив последние судороги, расцепила сведенные от напряжения челюсти, подняла голову, стоя на обтянутой стальной кольчугой груди поверженного охотника, пыталась отдышаться.

Но она уже чуяла, что эта передышка недолгая, скоро здесь появятся следующие охотники. А сил у нее уже не осталось…

Винченце поднялся, придерживая пробитое пулей плечо.

— Опять ты… — вздохнул он, увидев шагнувшего из дождливого сумрака француза. — Стреляешь освященным серебром, как в настоящего оборотня. Не пойму только, это с твоей стороны знак уважения ко мне или трусости?

— Просто не хочу, чтоб вы опять сбежали, — ответил тот, держа револьвер наготове.

— Значит, точно боишься, — усмехнулся Винченце. — Потому подкарауливаешь из кустов, нападаешь сзади, стреляешь в спину. Знаешь, что в честном бою со мной не справишься.

— Предлагаете драться на кулаках? — оскорбился задетый француз. — Как местные muzhiki после пьянки по обычаю друг другу морды бьют?

— Можно, конечно, и так. Правда, не знаю, как ты, но я к плебейским привычкам не приучен.

Француз скрипнул зубами:

— Тогда дуэль? Без фокусов и трюков.

— Скрестим клинки в честной схватке, как благородные господа? — хмыкнул Винченце. — Per servirla![76] Но уж тогда и без серебряных пуль обойдемся, коль на то пошло.

Тем временем Винченце незаметно вытащил из ножен за спиной кинжал, придерживая рукоятку мизинцем, прижал тонкий клинок к рукаву куртки…

Отвлечь внимание противника очень кстати помогло внезапное появление еще одного охотника — очередного из многочисленной армии, преследовавшей оборотней. Вооруженный алебардой, как и все другие, здоровенный детина, завидев их, обрадованно ломанулся через кусты. Но через десяток шагов вдруг взмыл вверх — причем ногами в небо, — попав в прикрытую листвой петлю. Ловушка сработала как нельзя более своевременно, француз невольно обернулся к болтающемуся на веревке, точно припасенный на зиму окорок, собрату. Винченце же и не взглянул в его сторону — не теряя ни секунды, он метнул в противника кинжал и рванулся вперед. Узкий клинок вонзился в плечо француза, под ключицу.

— Вот теперь мы равны, — сказал Винченце, оказавшийся в полушаге от него.

Француз дернулся было, но понял, что сжимавшую револьвер руку стиснул как клещами перехваченный назад лезвием его собственный нож, выхваченный из ножен у пояса.

Глаза в глаза — их взгляды скрестились, точно холодные стальные клинки, без звона, в молчании, острее любого лезвия.

Француз бросил револьвер, Винченце отшвырнул его ногой в заросшую бурьяном канаву, освободил зажатое запястье. Отпущенный нож воткнулся в мягкую землю у блестящего сапога француза.

Со злостью рыкнув, француз вырвал из своего плеча кинжал, кинул его в Винченце — тот поймал на лету и быстро сунул за голенище сапога.

Больше противники не произнесли ни слова.

Подбежав к раскачивающемуся на веревке охотнику, Винченце выхватил из ножен у того за спиной два меча. Оброненную алебарду — тяжелую, с двусторонним широким топором, коротким древком и острым копьем-наконечником — бросил противнику. Тот легко поймал, приноравливаясь, со свистом прочертил в воздухе перед собой восьмерку. Вдобавок подобрал с земли треххвостовый кистень с коваными шипами-звездами на длинных цепях.

— Э-э? Ыыы! — замычал разоруженный охотник, нелепо размахивая руками и свободной от петли ногой, мотаясь вперед-назад.

Но его невнятный вопрос остался без ответа. Да и он сам, моргнув, понял, что находится на поляне в одиночестве.

— А-а! У-ео… — завыл он, извиваясь на веревке, точно червяк на удочке.

Толстая ветка стала раскачиваться, скрипеть от его дерганий, и через минуту с треском и грохотом охотник обвалился-таки вниз, по пути крепко приложившись лбом о сосну, а сверху получив по шее этой же самой обломившейся веткой.

Вновь потоками полил дождь, Винченце и француз, словно две тени, двигались между деревьями, беззвучно за шумом струй и листвы. Каждый выжидал момент для нападения.

Разорвавший небо удар грома прозвучал точно сигнал к бою. Они ринулись друг на друга, засверкали клинки. Падающие сверху капли тучами брызг разлетались в стороны, рассеченные мелькающими лезвиями. Три шипастых тяжелых звезды кистеня с треском врезались в стволы, разбивая древесину в щепки. Сталь ударялась о сталь, высекая искры. Клинки со звоном скользили друг о друга, парируя удары. Мечи скрещивались, блокируя древко, размыкались, описывая каждый свой путь, чтоб снова соединиться остриями в одной точке…

Винченце прекрасно владел мечами, и если б не простреленное плечо… Впрочем, француз умел обращаться с доставшимся ему оружием не менее мастерски.

В темноте, при ярких вспышках молний, было не разобрать, на чьей стороне удача. Противники сошлись равные, схватка грозила затянуться. Но Винченце чувствовал, что серебро уже начало действовать, отравляя кровь, и с каждой минутой он слабел. Под натиском француза ему пришлось отступать шаг за шагом.

Лес поредел, они вышли к озеру. Но даже оказавшись на берегу, у самой кромки воды, они не останавливались ни на секунду, чтоб перевести дыхание.

Воздух вокруг них, казалось, был наполнен колючими разрядами не от бушующей грозы, а от напряжения, исходящего от этих двоих, не желавших уступать друг другу. Оружие, сыпавшее с лезвий снопами жалящих искр, уже само будто источало голубоватое сияние. На кончиках клинков, на острых углах серпов алебарды мерцали искрящиеся молнии, не угасая, а только еще ярче разгораясь от каждого удара.

Сосредоточенные друг на друге, они не замечали устремленного на них сквозь стену дождя ошарашенного взгляда. Артур увидел дерущихся в свете молний, отразившихся от вод озера. Движущиеся в безмолвии фигуры настолько его поразили, что, открыв рот, он забыл на песке свою фляжку и приблизился к ним, забыв об осторожности.

Француз размахнулся, отступая по кромке воды, прибавил к множеству ран Винченце рассеченный висок — удар, стоивший бы тому головы, если б вовремя не сумел уйти в сторону. Но тут же в ответ оба меча, точно ножницы, сошлись на горле француза. Лязгнув, лезвия мгновенно сомкнулись — едва не распоров шею, но только успели оставить две длинные царапины с полосами потекшей крови.

Зарычав, Винченце снова отвел мечи — руки скрестились на уровне глаз, чтоб мигом позже в резком размахе в этой же точке скрестились уже клинки… Шаг назад, колени дрожат, с каждым ударом оружие наливается непосильной тяжестью… Тонкий свист летящей стали, отразившиеся в неподвижных зрачках брызги голубоватых искр… Но металл столкнулся с металлом, француз успел выставить перед собой алебарду, ее косые обрезы с двух сторон зажали клинки — на мгновение. Выдох — и древко лопнуло пополам. Француз выбросил ненужную теперь, обломленную деревяшку. С оттягом размахнулся кистенем. Кованые звезды коротко взмыли вверх — и обрушились на противника. Удар пришелся по бедру, Винченце упал на одно колено, чуть сильней, — и раздробило бы кость. Отлетая, длинные цепи обмотались вокруг клинка, вырвали из руки меч.

Хохотнув, француз замахнулся снова. Защищаясь, Винченце выставил перед собой другой меч — и снова цепи, просвистев, обвились вокруг клинка. Француз дернул на себя — но не заметил, что самый кончик длинного лезвия оказался под петлей, надетой на его запястье. От этого резкого движения кожаный ремешок рассекло, как бритвой. Винченце рванул, и древко выскользнуло из руки француза.

Под ногой пораженного увиденным Артура треснула сухая ветка.

Воспользовавшись мгновением, француз немедля оказался возле стоявшего с разинутым ртом баронета. Выхватил нож и, заломив руку за спину, приставил острие под запрыгавшую челюсть.

— Все, хватит с меня фехтования! — выкрикнул он. — Сдавайся, не то я прикончу эту твою русалку!

— Кончай! — крикнул в ответ Винченце, стерев рукавом пот и дождь со лба, но лишь размазав кровь. — Кончай, не жалко! Я предателя защищать не буду!

— То есть как?.. — ахнул Артур.

Француз, схватив его за затылок, запрокинул голову назад, взглянул в перекошенное страхом лицо:

— Тьфу ты! — расстроился он и отпихнул Артура прочь, от досады вдогонку наградив пинком.

Винченце метнулся, подобрал с песка второй меч.

Но буквально за спиной баронета француз успел приготовить новое оружие — на ладони с растопыренными пальцами, точно когтями, у него сияла, пульсируя, сплетенная в клубок молния, огненный шар. И он швырнул его в Винченце. С шипением, будто раскаленное добела железо, снаряд несся на него, ярким холодным сиянием рассекая синеву, оставляя за собой хвост из превращенного в пар дождя. Нестерпимо белое сияние ослепило глаза, надвигаясь с неумолимой быстротой…

Этот миг, показавшийся бесконечностью, для Винченце словно свернулся в одну точку. Но, пересилив себя, он успел вновь поднять клинки. О скрещенную сталь шипящий шар отскочил, как солнечный луч от зеркала, обдав руки брызгами огня, — и стремительно вернувшись назад, прожег грудь француза. В то же мгновение Винченце, рухнув на колени, вогнал оба меча по гарды в землю. Меж клинков блеснул змеей, оглушительно треснул разряд. По влажной песчаной кромке пробежала черная расщелина, становясь все шире и шире. И край берега обвалился в воды озера. Глыбы, комья земли подмяли под себя француза, от удара упавшего в воду, и унесли в глубину омута, закружившись в воронке водоворота.

— О-ой… — простонал, стуча зубами, баронет.

Он успел отбежать подальше и теперь стоял, уцепившись за ствол березки, трясясь вместе с деревцем крупной дрожью.

Винченце ни слова ему не сказал, лишь взглянул мельком, дабы убедиться, что тот цел и невредим. Поднялся, пошатнувшись, прикрыв на секунду глаза — от резкого движения земля будто качнулась под ногами, совсем как мгновение назад. Придержав другой рукой ноющее плечо, пошел обратно — за рощей послышались выстрелы, разнеслись эхом.

— Иду, Феникс, держись, — пробормотал он, углубившись в сумрак леса. — Вот только найду этот чертов револьвер…

Артуру было до мурашек страшно оставаться одному на берегу, кусок которого только что обвалился у него чуть ли не под ногами. Но самостоятельно отцепиться от березки, разжать окоченевшие пальцы у него не получалось…

На удивление скоро ему помогли.

Примерно четверть часа спустя у озера появились двое не местных парней, в косоворотках, грязных залатанных штанах и растоптанных дырявых лаптях. От обоих за версту несло тухлятиной, точно по пути сюда они пару раз тонули в болотной тине.

— Ну и погодка нынче, ну и работенка… — ворчал один.

Другой на него шикнул. Хлопнув по животу, указал пальцем на издалека примеченный силуэт, белеющий возле березки.

— Вон она, русалка заказанная! — свистящим шепотом сказал он.

— Какая-то она не такая, — прищурившись, усомнился напарник. — Страшная больно…

— А ты, что ли, на ней жениться собрался? Чего тогда рассуждаешь? Тебе не за рассуждения деньги дадены. Сказали похитить — будем хитить! А уж какая девица, да на что им такая снадобилась — не нашего ума дело, это пускай поутру господа сами разбираются…

Когда вдруг сзади кто-то набросил на голову мешок и скрутил руки, Артур Генрихович заорал что было сил, сам поразившись своему пронзительному голосу.

Глава 14

Светят звезды высоко,

Упырю не спится.

Пойдет к девкам на село

Кровушки напиться.

Глаша вбежала в часовню. Подхватив с пола из груды хлама обломок доски, приперла дверь. Кажется, Винченце говорил, охотники не могут сюда войти? Если это неправда, она пропала. Троих она приметила по дороге, а с четвертым только что едва не столкнулась лицом к лицу. Как только сумела убежать, сама не поняла…

Дождь приутих. Из-за туч проглянул краешек луны. В узкие оконца пролились скупые бледные лучи, в синеватых косых полосах заплясали искорки поднятой ею пыли. Над головой, под самой крышей, спросонья чирикнул воробей.

Глаша перевела дух. И замерла на полувдохе, широко распахнув глаза.

У дальней стены, за кучей сваленных в угол деревяшек, завозилось что-то большое, черное, сипло простонало.

От этого стона у Глаши волосы поднялись дыбом. Она попятилась, прижалась спиной к косяку. Медведь? Охотник? Оборотень…

Взгляд сверкнул из черноты кровавым блеском. Человек-волк поднялся на задние лапы, став вдвое выше ее ростом. Хлестнул хвостом, обмахнув пыльные бревна стены.

Глаша, не смея отвести от чудища глаз, прикусила губу, чтоб не тряслась.

Волчица шагнула вперед, пошатнулась, упала на лапы.

— Глаша, помоги…

Девушка вздрогнула. Она не могла поверить — позвавший голос был грубым, рычащим, но она его узнала!

— Полина Кондратьевна? — всхлипнула она. — Что же вы с собой сделали?..

— Там, снаружи, охотники… Их слишком много… Они пришли за мной… — отрывисто прохрипела волчица. — Я больше не могу убегать, я так устала…

— Полиночка Кондратьевна, миленькая! — кинулась к ней девушка, по щекам покатились соленые слезы. — Все еще можно исправить! Синьор Винченце знает способ, он вам поможет!

— Слишком поздно, — мотнула головой волчица, — Мне уже нет дороги назад. Я не смогу больше заставить себя жить по-прежнему, притворяться счастливой и довольной, стареть и ждать смерти. Я почувствовала вкус жизни — вкус крови. Ты не знаешь, как он приятен…

Говоря это, оборотень вновь медленно поднялся и двинулся на Глафиру. Она попятилась, под ногу попала какая-то палка, она споткнулась и упала назад, на локти. Бестолково забившись, путаясь ногами в юбке, пыталась отползти от нависшего над ней чудовища. Но волчица быстро нагнулась, приблизив вплотную вытянутую волчью морду к ее лицу. Глаша различила во мраке черные пульсирующие зрачки, кровавые жилки в глазах. Она зажмурилась и отвернулась — единственное, что могла сделать…

Но вдруг раздался оглушительный птичий крик. Высокий свод заполнила черная, несущаяся по кругу, точно воронка смерча, гомонящая туча птиц. От воплей и хлопанья множества крыльев поднялся невообразимый шум.

Голося на все лады, с гнезд сорвались разномастной стаей голуби, галки, синицы, воробьи — все обитатели купола часовни. А все потому, что никем не замеченный Василий желтоглазой черной тенью пробрался на крышу по балкам и перекрытиям. Даже в разбушевавшуюся грозу он не хотел отказывать себе в любимом кошачьем удовольствии разорять птичьи гнезда. Атакованный со всех сторон пернатыми, кот, взяв в зубы воробьиное яичко, столкнул вниз сложенное из веточек гнездо и, легко перепрыгивая по доскам и брусьям, ушел в дыру в кровле.

Между тем внизу, пригнувшись от внезапного шума, оборотень отскочил от своей жертвы, спиной задев подпиравшее перекрытие бревно. Прогнивший брусок сломался пополам. Опасно затрещав, лишившись опоры, доски свода прогнулись. Сверху посыпались щепки, камешки, пыль, труха.

— Назад! — крикнула Глаша. Сжавшись, она прикрыла голову руками.

Древнее строение не выдержало, перекрытия обрушились, проломились, часть крыши провалилась внутрь — вместе с потоками ливня…

Все произошло за несколько мгновений. От грохота, сменившегося столь же внезапной тишиной, Глаша почувствовала себя оглохшей. Выбравшись из-под нагромоздившихся один на другой обломков, она увидела смутные, размытые дождем очертания креста. Подойдя, не смогла сдержать рыданий — крест с купола, несколько лет стоявший внутри прислоненным к стене, задетый упавшими обломками, всей своей тяжестью обрушился на оказавшегося под ним оборотня. Окованный железом наподобие стрелы, конец средней перекладины насквозь пробил, разворотил грудь.

Дверь часовни сотряслась от удара, распахнулась, отшвырнув обломки. Вошел кузнец — позади него стояли еще люди с топорами и вилами, с ослепительно яркими, как показалось Глаше, фонарями.

Увидев девушку, Егор бросился к ней, поднял с колен:

— Глаша, ты здесь? Ты ранена? Что случилось?.. — Но она только замотала головой, глотая слезы.

Когда он взял ее на руки и вынес из часовни, разрыдалась в голос.

Конечно, рысь не могла потягаться с волком в размере и силе — но не в скорости. Рыжая тень неотступно преследовала оборотня, шла буквально по пятам, перепрыгивая с дерева на дерево, впившись взглядом зеленых, фосфоресцирующих глаз во вздыбленный загривок. Несколько раз, подкараулив, удавалось на этот самый загривок спрыгнуть сверху, вцепиться когтями и зубами, точно на взбесившемся коне, проехаться верхом. Но сколь-нибудь серьезных ран оборотню причинить не получалось — скинув рысь, как кошку, со спины, он нападал сам, брызжа слюной, та едва успевала уворачиваться…

Феликс в этой погоне уже себя не помнил, для него в мире больше ничего не осталось, кроме боязни упустить бегущего впереди зверя и холодной ненависти к едкому запаху его следа. Его человеческое сознание полностью подчинилось животному чутью, только поэтому ему еще удавалось выжить, уцелеть в то и дело возникающих стычках, которые он, впрочем, искал сам.

Через какое-то время он осознал, что оборотень водит его по кругу, будто привязанный страхом отойти от деревни, равно как и приблизиться к ней.

Почувствовав под лапой обломленный сук, источающий смутно знакомый запах, Феликс взглянул вниз. Под деревьями тянулась дорога, и совсем недавно по ней прошли люди. В воздухе шлейфом повис бьющий в нос дым факелов, смешанный с горячим запахом лошадиного и человеческого пота, — и в этой смеси не ускользнули от чуткого рысьего носа нотки паники, ужаса. Но, спрыгнув на землю, он понял, что упустил в этой путанице след волка. Он заметался вперед-назад, но без толку. Раздавшийся за стеной кустарника шорох заставил его навострить уши — и, не раздумывая, он бросился на звук.

Торопливо, позабыв про осторожность, он вылетел из зарослей — и был сбит ударом дубины, ослеплен светом огней и оглушен женским визгом:

— Вон, оборотень!! Гляньте-ка, ноги овечьи… Бей его! На костер! Сжечь чертово отродье!..

Он попробовал было подняться с четверенек под градом ударов:

— Стойте, нет… Оборотень там, его нужно догнать…

Но хрустнувшая о бок чья-то дубина заставила согнуться пополам, снова припасть к земле.

— Так это монашек! — гудело над головой сверху. — И его душеньку загубили!

— В огонь его, на том свете господь разберется…

Феликс почувствовал, что его поволокли вниз по склону; потом, грубо пихнув, скатили кубарем. На дне, вытащив из болотной грязи, подняли, прислонив к дереву, примотали к стволу веревками — в шею и стянутые сзади запястья впилась колючая крученая пенька.

Заметив висящий рядом на ветке ржавый обод, Феликс понял, где оказался. Его привязали к той самой осине, о которую когда-то — кажется, так давно! — разбилась бочка монастырского лампадного масла. А теперь вот к ногам торопливо набросали кучи хвороста, и гореть сухая осина будет ярко!..

Люди с факелами вокруг — деревенские мужики и бабы — кончили охапками стаскивать хворост, сторонясь, сгрудились поодаль тесной толпой. Диковато оглядываясь на пойманного оборотня, принялись решать, кто должен поджечь костер. Желающих не находилось, первым взять и бросить факел никто не хотел.

Феликс зарычал, забился на веревках — но разорвать, освободиться недоставало сил…

Гроза меж тем разбушевалась страшней прежнего, над верхушками леса в черноте неба молнии сверкали одна за одной. Будто в ответ на людскую нерешительность, грохнул гром — так что все присели, мигом умолкнув. У Феликса отозвался звоном в заложенных ушах крик, и он не понял, что закричал сам — молния стальной стрелой сверкнула точно у него над головой. Обожженная еще от прежней грозы верхушка осины теперь вспыхнула, расщепилась надвое. По иссохшей древесине заплясало языками пламя, стремительно сбегая вниз, перепрыгивая по облитым маслом веткам. Сверху на Феликса посыпались горящие скрученные листья, пепел, сучья. Лицо обожгло сорвавшимся вниз на куске коры огнем. Опомнившись, Феликс пригнул голову. Но и внизу теперь занялось; падая, огонь шипел в жидкой грязи, но тут же перескакивал на груду сушняка. Ярко и весело он поглощал свою пищу и рос в высокое пламя. И снизу, и сверху палило жаром, веревка на связанных сзади руках стала тлеть…

Вдруг все вокруг остановилось. Взметнувшиеся языки пламени застыли в причудливом танце, люди окаменели, все звуки разом умолкли.

К ничего не понимающему Феликсу из темноты приблизился человек, неподвижный огонь осветил пропитанную кровью одежду.

— Винченце! — сипло выдохнул Феликс.

— Извини, успел как смог, — сказал тот.

Отобрав у ближайшего мужика топор, быстро перерубил веревки, помог выбраться, перелезть через горящий круг костра.

— А говорят, молния в одно место дважды не бьет, — заметил Винченце, оглянувшись на объятую огнем осину. — Врут, как всегда… Постой-ка! — удержав Феликса, смахнул, точно соринку, с головы, с пряди волос растопыренную звездочку пламени, — Я ж говорю — Феникс! Ни в огне не горишь, ни в воде не тонешь…

Когда уже отошли за деревья, услышали позади шум вновь забившего огня, пронесшийся вздох множества ртов, удивленные возгласы.

— Вот тебе новое чудо для сказок, — пробормотал Винченце, подтолкнув Феликса вперед.

Гроза отступила — так же вдруг, как началась. Чернота и вспышки ночи сменились разлившимся под деревьями сизым сумраком. Из низины, со стороны болота клочьями наползал предутренний туман.

Винченце потратил слишком много сил и не мог помочь Феликсу отыскать след оборотня. Но рысь быстро справилась сама — близившийся рассвет придавал уверенности, так же как и идущий за ним Винченце с револьвером наготове.

Однако оборотень нашел их первым.

Выждав момент, проследив из-под густых лап ели, подкрался сзади и, настигнув в один прыжок, набросился на Винченце. Тот развернулся, но спустить курок не успел. Оборотень сбил его с ног, вырвав зубами револьвер из рук, отшвырнул за ворох сплетенных ветвей поваленной сосны. Прижав лапами, всей тяжестью придавил к земле, пытаясь добраться до горла. Винченце обхватил морду, надавил пальцами на глаза — волк зарычал, чуть отодвинулся. Этого движения Винченце хватило, чтоб подобраться — и обеими ногами отбросить, отпихнуть от себя оборотня ударом в живот. Он быстро выдернул из голенища сапога длинный кинжал, и когда волк снова бросился на него — клинок рассек ему шею. Кровь полилась фонтаном, но лишь миг — и тут же остановилась, рана затянулась, зажила. В это время Винченце смог выхватить свой револьвер — только в нем были не серебряные пули. Он выпустил весь магазин, однако все шесть зарядов не остановили оборотня. Пули пробивали огромное тело то навылет, то застревая под шкурой, но все кровавые дыры затягивались на глазах. Последние выстрелы Винченце делал в упор, глядя глаза в глаза приближающемуся волку. Прыгнув, оборотень опять сбил его с ног, они повалились на землю, сцепившись. Вывернувшись из сжимавших его горло рук, оборотень со всей яростью вгрызся в простреленное плечо. Винченце не мог сдержать крика. Подскочившая рысь набросилась на волка, повисла на нем — но тот, мотнув головой, отбросил ее, точно котенка. Отлетев в сторону, рысь ударилась о ствол дерева, упала. Спрыгнув с Винченце, оборотень медленно подошел, встал над рысью. Винченце попытался подняться, но страшная боль пронзила плечо, и на минуту он потерял сознание.

Оборотень не оставил Феликсу ни одного шанса. Тот уже не мог сопротивляться. Еще мгновение — и оборотень его разорвет.

Винченце подполз, закусив губы, изо всех сил попытался дотянуться до револьвера, просунув руку сквозь нагромождение сплетенных сухих веток. Плечо онемело, в глазах вихрем кружились кровавые мушки, он боялся, что вот-вот вновь потеряет сознание. Рукоять поблескивала совсем близко, на ничтожном расстоянии — но таком недосягаемом…

И вдруг — Винченце подумал, ему почудилось, — с той стороны чья-то рука подняла пистолет. Подняв голову, Винченце поверх вороха сучьев увидел Глафиру. Девушка навела револьвер на оборотня и спустила курок. Прогремел выстрел. Оборотень дернулся, развернулся, ринулся было к ней. Но недрогнувшей рукой она снова и снова нажимала на курок, пока все оставшиеся пять серебряных пуль не прошили шкуру. Остановилась, только несколько раз щелкнув опустошенным барабаном.

Винченце в изнеможении повалился на землю. Но потерять сознание, окунуться в блаженную пустоту не позволил крик девушки:

— Нет, Феликс! Не умирай, пожалуйста!..

Винченце усилием воли заставил себя очнуться, отогнал подступившую черноту. Заставил онемевшее, точно чужое тело послушаться, не ощущать пронзающую боль. Поднялся, отстранив протянутую кем-то руку помощи, хромая, подошел к девушке, склонившейся над окровавленным, истерзанным зверем. Рыжеватая пятнистая шкура стала бурой, в подтеках и рваных ранах.

— Захотел, — пробормотал он. — Так я ему и позволю…

Так вовремя подоспевшая Глафира пришла не одна, не отпустивший ее Егор смотрел на происходящее молча, не задавая вопросов. С благоговейным ужасом он перекрестился, увидев, как сраженный пулями оборотень дернулся в предсмертных конвульсиях, вытянулся. Грязно-серая шкура истлела за мгновение, развалившись на куски, и скрюченное тело волка стало телом взрослого мужчины. Второй зверь, рыжая рысь, над которым заплакала Глаша, затрясся мелкой дрожью, выгнулся и обмяк. На острой усатой морде застыли стекленеющие человеческие глаза.

Винченце опустился на колени, приложил ладонь к узкой груди — сердце под слипшимся мехом едва билось. Пальцы ощутили слабый удар… еще удар… и все, сердце остановилось.

— Нет уж, ясный сокол, никуда ты от меня не денешься, — зло процедил сквозь сжатые зубы Винченце.

Он вытащил из ножен у пояса тонкий узкий кинжал, осторожно поддев пятнистую шкуру, быстро распорол вдоль живота и вытянувшихся в руки лап. Шкура отслаивалась лоскутьями, возвращая Феликсу человеческий облик. Винченце с треском разодрал оказавшуюся под ней насквозь пропитанную кровью рубашку. Глаша сострадательно охнула.

Винченце стер ладонью багровые подтеки с мертвенно-белой кожи, пощупал пальцами жилку на шее, еще раз послушал, не бьется ли сердце, на секунду приложив ухо к холодеющей груди — золотистые локоны скользнули по за стывшему лицу, губам, прядки потемнели, впитав капли крови.

Движения его были четки и быстры, только пальцы чуть подрагивали, выдавая напряжение. Брови сдвинуты, лицо точно окаменело в суровой решимости. Взявшись обеими руками за рукоять, размахнувшись, точным ударом он вонзил тонкое лезвие ровно под сердце. Снова струйкой брызнул алый ручеек. Прильнув губами к ранке у клинка, он вытянул кровь, отвернувшись, быстро сплюнул. Придерживая кинжал, другой рукой достал из внутреннего кармана флакончик — тот самый, из найденного ларца. Выдернув зубами пробку, приставил горлышко к лезвию, чуть повернул клинок — и капля за каплей влил густое, маслянистое зелье в рану. Последнюю капельку, повисшую на стеклянном горлышке, удержал. Очень медленно вытащил кинжал — и капнул на рану сверху.

Вздохнув, Винченце выпрямился, смахнул ладонью пот со лба, небрежно вытер узкий клинок о подобранный с земли кусок шкуры.

Глаша ахнула, сдержав рвущийся с губ крик. Не смея верить, она увидела, что рана от кинжала затянулась, оставив короткий белый шрам. Вокруг нее по коже разлилось золотистое, едва заметное глазу сияние, все рваные борозды, оставленные клыками и когтями оборотня, исчезали, разглаживались… Тело чуть ощутимо дрогнуло, потом сильней. Судорожный, через силу вдох — и к Феликсу вернулась жизнь.

— Живой?! — всхлипнула Глаша.

— Живой, — устало кивнул Винченце. — Только не прикасайся, не трогай его. Не разбуди. После такого он должен проспать еще сутки. А лучше неделю…

— Пойдемте ко мне, — позвала Глаша. — Вам ведь тоже крепко досталось, надо перевязать.

— Не беспокойтесь, синьорина, — отмахнулся Винченце. — Если еще часок подождать, от них и следа не останется, на мне все как на собаке заживает.

Но все-таки позволил себя увести.

Егор-кузнец очень осторожно, под заботливое шипение Глаши, перенес Феликса в деревню, в дом к Марьяне. Увидев их, та не стала терять времени на расспросы, немедля принялась хлопотать, заваривать травы, готовить компрессы и прочее. К ней присоединился разбуженный шумом Серафим Степанович: немного поохав, поругав Глафиру за скрытность, он безропотно поступил к хозяйке в помощники.

Посмотрев на поднявшуюся суету, Винченце только усмехнулся — теперь за Феликса можно было не волноваться, он попал в заботливые руки.

Глаша тоже почувствовала себя здесь лишней и, вздохнув, вновь подставила плечо Винченце.

Вообще-то Винченце сказал правду: с каждой минутой раны беспокоили его все меньше. Но тем не менее он не нашел в себе сил отказать девушке в возможности проявить трогательную заботу. Приобняв ее за талию, послушно отправился с ней.

Они пошли напрямую, по берегу. Винченце щурился на разлившийся на горизонте, над чернеющим лесом, румянец зари. По кустам, по деревьям уж вовсю перепархивали утренние пташки, во дворах на заборах и крышах распевали петухи. Затрубил, разнесся под кристальным сапфировым небом рожок пастуха.

— А здорово вы с револьвером умеете обращаться, — сказал он. — Если б не вы, Феликсу б несдобровать. Оторванные головы я пришивать не умею… Где вы научились стрелять?

— В прошлом году с дедушкой в город ездила, — сказала Глаша, отогнав представившийся от его слов ужас. — Дедушка меня в шапито сводил, и там один циркач в другого стрелял — стоял на руках вниз головой, а пальцем ноги курок нажимал. Я и подумала — если он ногами может, я уж руками как-нибудь…

Она поймала на себе заинтересованный взгляд, какой-то непонятный — то ли насмешливый, то ли ласковый. И когда она взглянула в ответ, Винченце не сразу отвел глаза. Глаша отчего-то смутилась, залилась румянцем краше зорьки.

— Синьор Винченце, — спросила она. — А что же это за зелье вы там… Ну Феликсу… Оно очень редкое, да?

— Очень, — подтвердил Винченце, зевнув, прикрыв рот ладонью. — Из-за него я сюда и приехал. Это был единственный флакон во всем мире, больше нету.

— А почему? Рецепт потерялся?

— Нет, рецепт-то я помню. Просто для него травка нуж на особая, без нее никак. Причем она в составе не основная, не главная, ее совсем крупинку и нужно, чтоб Другие ингредиенты заработали! А она исчезла, пропала.

— Куда исчезла?

— Вообще извелась. Вытоптали, выкосили, повыдергивали, коровы с козами сжевали, — вздохнул Винченце. — Была — и не стало. С вами, людьми, всегда так — чего вы не знаете, того вам и не надо. А раз не надо — так не жаль и уничтожить… Так что провалилась моя миссия.

Глава 15

Зелья отворотного

Наварю я впрок —

Прибывает на зиму

К нам гусарский полк.

Позже, ближе к вечеру, разговор о травах продолжился. Сходив проведать Феликса, но не пустив к нему Глафиру, Винченце заявил, что отправляется в лес за травами. Из них он приготовит еще одно зелье, которое Феликса окончательно поставит на ноги. Изнывающая девушка увязалась за ним с большой корзиной.

Они медленно брели по тропинке, и Винченце в который раз поразился, до чего ж эта прогулка отличается от вчерашней. Сегодня лес был пронизан солнечным светом, воздух звенел птичьими трелями, над цветами на полянках гудели шмели, пчелы. Стройные белоствольные березки выстроились хороводом. Между ними густо зеленели скромные елочки в пушистых малахитовых сарафанах. Небо чистой голубизной светилось лоскутками в просветах над головой.

Глаша бросила корзину и подбежала к весело журчавшему в низинке ручейку, зачерпнув горсть воды, плеснула себе в лицо:

— Ой, жарко сегодня! — засмеялась, и Винченце не мог не улыбнуться в ответ. — Ой, гляньте-ка, сколько тут земляники! — восхитилась она, заметив на полянке за ручьем россыпи алых искр на ковре изумрудных листьев.

Не удержавшись, подоткнула подол и принялась собирать крупные ягоды: наберет в горстку на ладонь — и в рот. Все губы соком измазала…

Полюбовавшись, Винченце тоже опустился на колени. Так они и встретились — посреди полянки, потянувшись за одной ягодой. Засмеявшись, Глаша отдернула руку. Сорвав земляничку, Винченце вложил ей в ладошку.

— Да ну вас, будто ягод мало, — смутилась она, протянула обратно.

Он захватил ее руку в свои ладони и губами взял ягоду, поцеловав липкие от сока, сладко пахнущие пальцы. Глаша покраснела еще больше, опустила черные ресницы.

— Зачем вы так, — пробормотала она едва слышно.

Он порывисто покрыл ее руку поцелуями, прижал к груди, к быстро забившемуся сердцу.

— Ma поп posso…[77] Я должен сказать вам, Глаша! — заговорил он, не помня себя от этой вдруг нахлынувшей, задурманившей голову сладости. — Я не могу не признаться… Е superiore alle mie forze. Vi amo![78] — С первого взгляда, как только увидел вас, я не могу вас позабыть! — продолжал он, не в силах остановить поток чувств. — Я знаю, это звучит странно и глупо, но я боялся вам признаться. Я и сейчас боюсь — боюсь, что вы откажете, не захотите меня понять…

— Как красиво это у вас получается, — сказала Глаша, опустив глаза, но не отнимая руку, — как стихи читаете.

Винченце вдруг понял, что от волнения перешел на итальянский. И заговорил по-русски — не без труда, чуть запинаясь на словах:

— Я сказал, что люблю вас, — повторил он тихо.

Глаша удивленно взмахнула ресницами, подняла на него лучистые, сияющие, как небо, глаза:

— Полноте! Что вы такое говорите!

— Правду, клянусь! — жарко шепнул Винченце. — Я не могу предложить вам свою руку и имя. Но мое сердце будет безраздельно принадлежать вам. Я подарю вам свою преданность, положу весь мир, любые богатства и целую вечность к вашим ногам. Я буду заботиться, оберегать вас до тех пор, пока вы сами не оттолкнете меня, не захотите уйти. Я не могу обещать вам тихую семейную жизнь, уютный дом, спокойную старость и не умру с вами в один день, как пишут в романах. Но со мной вы увидите весь свет, побываете в разных уголках мира, проживете полную жизнь…

— С приключениями? — улыбнулась она.

— Больше, чем можете себе представить, — кивнул он.

Она отвернулась, нерешительно покачала головой:

— Боюсь, я не смогу, — прошептала она. — Не обижайтесь! — обернулась она к нему, и от этих сверкнувших глаз у него внутри все сжалось, сладко заныло. — Вы хороший, Винченце, красивый, ласковый… Любая девчонка или барышня на моем месте не сумела бы вам отказать! Но я… Я не могу, — повторила она, извиняясь, робко взглянула на него. — Как же я уеду, брошу всех тут, дедушку, Василия…

— Василия? — улыбнулся Винченце.

— Угу, — кивнула она.

— А если б не я… если б он позвал вас за собой? — спросил Винченце.

Она поняла, кого он имеет в виду, смутилась еще больше, ответила чуть слышно:

— Не знаю… Наверное, не стала бы и думать. Но ведь он не позовет? — На ресницах задрожали хрустальные капли слез.

Винченце не стал сдерживаться. Привлек ее к себе, прильнул губами к ее пахнущим земляникой губам. Поцелуй длился мгновение — или вечность.

Отстранившись, Глаша, прикрыв глаза, покачала головой:

— Нет, не помогло… Я, наверное, глупая? Что он против вас? Он ведь на меня и не смотрит. Поправится вот и уедет, забудет обо мне. А я буду помнить? Что мне делать? — спросила она, и в голосе прозвенело отчаяние.

— Я помогу вам, — вздохнул, поднявшись с колен, Винченце.

— Как это? — подозрительно отвела протянутую руку Глаша.

— Не беспокойтесь! — засмеялся он на ее сомнения. — Я приготовлю для вас зелье. Но не filtro amoroso[79], околдовывать против воли я вас не собираюсь. Наоборот…

— Отворотное? — подсказала с надеждой Глаша.

— Именно. Выпьете — и забудете свою безответную любовь как не бывало, — пообещал Винченце.

— Совсем-совсем?

— Нет, но печали на сердце не останется, — сказал он и снова тяжко вздохнул.

— Ах, не надо! Только не переживайте так! — воскликнула Глаша, бабочкой вспорхнув с земли, подхватив корзину, — Если хотите, давайте вместе этого зелья отворотного напьемся?

— Нет, благодарю. Я предпочитаю в незамутненном виде сохранить, как драгоценности, в своем сердце все чувства, пусть и неразделенные…

— Не унывайте, вас-то я никогда не забуду, обещаю! — перебила, лукаво улыбаясь, Глаша — и показала, точно фокусник, вынув из кармашка передника, медальон на цепочке с миниатюрным портретом.

— Откуда он у вас? — изумился Винченце.

— Ариша утром на берегу озера нашла, — похвасталась девушка. — А я у нее на качели выменяла. Знаете, какие мне Егор красивые качели сделал? Как на картинке! Мы как раз повесить не успели, вот теперь будут у нее в саду висеть…

Для двух зелий они набрали целую корзину разной травы, листьев, цветов. Вернувшись домой, Глаша вывалила все ворохом на стол, разожгла печь, поставила на огонь два горшочка с водой. С первым, предназначенным для Феликса, Винченце разобрался быстро — побросал травы в воду, помешал деревянной ложкой, попробовал и, накрыв крышкой, оставил настояться.

СО вторым, отворотным, Глаше пришлось помогать — побегать на огород за недостающими компонентами, самой размешивать, следить, чтоб не перекипело. В общем Винченце только командовал:

— Еще для отворотного зелья нам понадобится высокая такая трава с розовыми цветочками, названная в честь какого-то Вани.

— Иван-чай?

— Он самый. Еще нужен укроп, кусочек свеклы для красоты…

— Может, кусочек побольше? Красота бы не помешала.

— Пусть будет целая! И добавьте пару морковок.

— Это ж суп выходит?!

— Вовсе нет. Морковь и укроп еще древние греки использовали для разжигания любовной страсти. Мы же используем для обратного… Так, и принесите еще, per favore, пучок арлекина, он у вас в огороде под смородиной растет. Да, пожалуй, и ее захватите, пару листиков для запаха.

— Арлекина? Это еще что за овощ?

— Это не овощ, это пряность. Вы зовете ее, как своего любимого ярмарочного клоуна.

— А, петрушка!

— Non ne faccio alcuna differenza…[80] Давайте, поживей! Зелью нужна строгая точность компонентов. — Сказав, зачерпнул ложкой, попробовал, причмокнув: — Что-то не сладко получилось. Может, собачьей розы переложил?..

Ага, чуть не забыл плоды гномьего дерева и пыльцу эльфийского жемчуга! Глафира, несите!

— Да где ж я возьму?!

— Не прибедняйтесь, вон на полке, что там стоит?

— Черничное варенье.

— Сгодится, гномы не обидятся, что вареное. А эльфийский жемчуг у вас в красном углу за лампадой засунут.

— Там только ландыши, и то сушеные!

— Ничего, главное, чтоб пыльца осталась. Вы его много трясли? Подойдет… Нет уж! — взвизгнул он, отскочив от печки — и от подсунутого под руку сухостоя. — Мне этого не надо — положите в горшок сами!.. — Ну а теперь, — подвел он наконец-то итог, — теперь это нужно отнести на холод. Пусть настоится три дня и три ночи, а после можно принимать. Процедите через сито и пейте — чашку после ужина и две чашки строго перед сном. С утру от несчастной любви и следа не останется — не то что в сердце, в кончике ногтя. Проверенное средство, всегда безотказно срабатывает.

— А что ж эти три дня — я мучиться должна? — надула губы Глаша.

— Нет, дорогая синьорина, вы будете наслаждаться чистым, хоть и невыразимо грустным чувством, понимая, что больше такого с вами не повторится никогда в жизни. Поэтому, пока предмет ваших страданий будет рядом, дорожите каждым мгновением. А вот когда он уже вас покинет, тогда-то зелье это и облегчит вам горечь расставания. Но только тогда и только как я сказал! Иначе не будет эффекта, — строго добавил он.

Делать нечего, Глаша согласилась дорожить сердечными муками…

— А это что? — спросил он вдруг, взяв со стола последнюю, оставшуюся неиспользованной подвядшую травинку.

— Не знаю, — пожала плечами Глаша. — Видно, вместе с каким-нибудь цветком сорвалась. Сорняк какой-то, выбросьте.

— Выбросить?! — заорал Винченце. — Да ты хоть понимаешь, что это такое?! Это то самое сокровище, из-за которого я здесь убил столько времени! Это та травинка, в поисках которой я облазил в здешних местах все заросли, повстречался со всей крапивой, ободрал все колючки!.. — Бог ты мой! Неужели это она?! — воскликнул Винченце, в восторге потрясая чахлой былинкой.

— Что в ней хорошего, в траве вашей?

— Это и есть недостающий компонент эликсира бессмертия! — заявил маркиз, трепетно заворачивая былинку в кружевной платочек и пряча в нагрудный карман. — Это бесценное растение, невероятно хрупкое. В Европе оно давно перевелось. Я думал, его вовсе не осталось в природе! Человечество возделывает пашни и сады, заботясь о том, что считает для себя полезным, и уничтожая все, в чем не видит практической ценности. И вы никогда не обретете бессмертие, — укорил он Глафиру, — потому что всегда пытаетесь перекроить мир под себя!..

— Правда, что ли? — спросила она с уважением и недоверием.

Глава 16

Леший наш как соловей

Утро все поет —

Спер у ведьмы пять рублей

И в кабак идет!

Зелье и вправду помогло Феликсу быстро поправиться. Через два дня он уже смог подняться с постели. А еще через день Винченце прислал за ними коляску.

На этот вечер Винченце назначил большой simposio. В гостиной у барона фон Бреннхольца собралась разнообразная публика. Присутствовал сам барон, баронесса. Их сын сидел тут же, насупившись, не глядя на фланирующего по зале меж гостей итальянца. Впрочем, Винченце тоже не обращал на бывшего приятеля внимания.

Для господ слуги расставили кресла и стулья, челядь выстроилась у дверей, тихо шушукаясь, жадно прислушиваясь к разговорам. Все это до странности напоминало недавнее театральное представление в честь именин хозяйки, с той лишь разницей, что не пригласили соседей-помещиков, да никто не вырядился в маскарадные костюмы.

Зато присутствовали персоны поважней.

Днем ранее в усадьбу прибыл долгожданный лорд Дэкстер — шотландский дядюшка Винченце. Даже не отряхнув дорожную пыль с одежды, он прямо с порога принялся громогласно отчитывать своего непутевого племянника. Опешившим хозяевам единственно не пришлось краснеть, потому как ругался лорд Дэкстер на незнакомом им английском языке, хоть и с шотландским рычанием. На удивление, Винченце выслушал гневную тираду родственника с совершенной невозмутимостью. А вместо оправданий пригласил пройти в библиотеку, полюбоваться на собранный им гербарий. Поджидавшие под дверью барон с супругой подивились, насколько дядюшка-лорд уважает, оказывается, ботаническую науку. Безмолвная демонстрация сушеных листиков и цветочков мгновенно смирили гнев дяди и привели в полнейшее благодушие. Покинув библиотеку, лорд Дэкстер на робкое обращение хозяйки милостиво согласился не только откушать чаю, но даже задержаться с визитом на пару дней…

Также одним из последних в гостиную вошел отец Тимофей, настоятель родного монастыря Феликса. Игумена сопровождал староста Малых Мухоморов. Увидев дедушку, Глаша бросилась было к нему, но, смутившись важного чернобородого священника, подошла чинно, не бегом.

— Батюшки, как выросла! Невеста! — благожелательно прогудел игумен, благословив поклонившуюся девушку.

Оглянувшись на вновь прибывших, Винченце поспешно переместился в другой конец залы. Усевшись на подлокотник кресла, где сидел лорд Дэкстер, беседовавший с хозяином на ломаном французском, итальянский племянник зашептал ему что-то на ухо, косясь на отца-настоятеля. В ответ дядюшка кивнул и, не прекращая вежливой беседы, тоже взглянул на священника как бы вскользь.

После, в течение вечера, Феликс будет неоднократно ловить на себе подобные оценивающие взгляды этой парочки, как будто сравнивающей его с крестным отцом. Винченце даже, не скрываясь, подмигнул ему, непонятно отчего весело…

Как объяснил игумен — густой бас разнесся по гостиной, — они совершено не предполагали сюда заезжать, направляясь в дальний, расположенный за озером скит. Но проехать мимо не позволила поджидавшая на перекрестке ватага мальчишек.

— Что тут у вас за собрание честного народа? — полюбопытствовал отец Тимофей. — Чудо какое случилось аль явление феноменальное? Неужто леших с русалками поймали? — и, посмеиваясь, пихнул локотком в бок старосту.

— Сама не знаю! — развела руками хозяйка.

И тогда в центр залы вышел заинтриговавший всех Винченце и попросил минутку внимания.

— Уважаемые господа и синьоры, — сказал он, — я созывать сюда вас всех собираться сегодня по важный причина. Как вам, верно, становиться известно, в последние дни возникло большое много разных олухов… То есть, scusi, слухов.

— Да уж! — закивали некоторые. — Чего только народ не придумает. Чепуха, конечно, да все ж на душе неприятно.

— Что ж сразу чепуха? — обиделся староста.

Но Винченце жестом остановил назревающую перебранку:

— Слухи распространяться самые невероятные. Но, как говорится, нет дыма без костра, и породившие их события многим могут показаться куда более фантастическими. Посему я предлагать разом покончить с заблуждениями и расставить все точки по буквам. С вашего позволения, я попрошу Серафима Степановича изложить все обстоятельно и по порядку. Per favore, santo padre!

Винченце вернулся на подлокотник кресла дяди (хотя рядом для него лакей придвинул стул), а вперед вышел Серафим Степанович. Старец поклонился, пригладил ладонью бороду и начал рассказ.

Первые же слова заставили поразиться старосту, а отца игумена довольно хлопнуть по колену и шепнуть старому другу:

— Проиграл ты, братец! Зря об заклад бился.

Это Серафим Степанович объявил, что русалок, из-за которых его с помощником сюда прислали, в природе не существует — что само собой разумеется. Равно как и банды разбойников, якобы напавших и ограбивших монастырского поставщика. А вот это уже стерло ухмылку с лица настоятеля.

— А кто ж его тогда это, по голове дубиной бил? — строго спросил он монаха.

— Сам себе шишек и наставил, — невозмутимо сообщил Серафим Степанович. — Загляделся на девушек, которые компанией в лес по ягоды ходили, на облучке еще подпрыгнул, видно, — да низко отросшую ветвь не заметил. По собственному нерадению с телеги и свалился, бочку с маслом уронил, мешок с мукой порвал. А чтоб за содеянные безобразия не отвечать, придумал небылицу про русалок с разбойниками. И вдобавок еще доверенные продукты присвоил. Вы, ваше высокопреподобие, как вернетесь, велите его допросить построже, он все подтвердит.

— Ну-ну, допрошу, — кивнул отец Тимофей.

Но на том тема русалок себя еще не исчерпала.

— Однако, — продолжал старец, меряя шагами ковер под люстрой, — принимая во внимание свидетельство жителей Малых Мухоморов, мы обнаружили следы еще одной «русалки». Данная якобы утопленница вреда никому не причиняла, но по ночам выдавала свое присутствие душераздирающими рыданиями и причитаниями, что весьма угнетало жителей деревни. Мой помощник выяснил, что данная русалка не кто иная, как пропавшая в прошлом году внучка местной жительницы. А вот, кстати, и они. Подойдите, пожалуйста!

Из толпы слуг к оратору вытолкали бабку Нюру и держащую ее за руку испуганно дрожащую девушку. Феликс вспомнил — именно на них напали оборотни возле лесной хижины.

— Как же ты жила, милая, одна в лесу, целый год? — ахнула сердобольная баронесса.

— Я там в домике… Мне бабушка по ночам покушать приносила… — пролепетала «русалка».

— Нужно сказать, — добавил Серафим Степанович, — что в домик девушка перебралась по весне. До этого она мыкалась в городе, по чужим людям, работала прачкой, посудомойкой. А вот что ее вынудило покинуть бабушку, полагаю, нам сейчас объяснит господин фон Бреннхольц.

— Я? — изумился барон.

— Нет, ваш сын, — успокоил его монах.

Артур покраснел от обращенных на него взглядов, точно помидор, исподлобья глянул на Винченце. Тот едва приметно кивнул, сурово сдвинув брови. Тогда баронет поднялся с места и, словно ученик ненавистному учителю, пробурчал заученные слова:

— Да, я виноват! Прошу прощения, матушка и батюшка, я вел себя как глупый мальчишка.

— Бог мой, о чем это ты? — снова ахнула баронесса.

— Я совратил эту девушку, — продолжал каяться их наследник. — Я пообещал на ней жениться и увез в город. Но там я ее оставил одну, потому что она мне надоела. Без всяких средствк существованию. Я опозорил девушку, я очень виноват.

Барон с супругой переглянулись в полном изумлении. Равно удивленной выглядела и сама «русалка». Она даже была готова признаться, что никогда прежде не была знакома с этим молодым человеком, а обманул, увез в город и кинул там ее совсем другой — красавец гусар, побывавший в здешних местах проездом. Но бабка вовремя дернула ее за руку, и девица стушевалась, потупилась.

— И вот опозоренная, без надежды на прощенье от своего прежнего жениха, не знавшая, куда податься, девушка была вынуждена скрываться в лесу! — подвел итог Серафим Степанович.

— Думаю, это можно как-нибудь уладить, — сказал Генрих Иванович. — Ну не жениться, конечно, ему еще рано думать об этом… — Баронесса пихнула мужа ногой. — Но мы готовы обеспечить девушке достойное приданое, с которым она сможет устроить…

— Ах, так я у тебя не первая такая дура?! — раздался крик.

Все обернулись — в дверях стояла другая девушка. Горничная купца Перинина, Наташа, узнала подругу Глаша.

— Барин, барыня! — воззвала она, кидаясь на колени перед фон Бреннхольцами. — Он ведь мне тоже в любви клялся, жениться предлагал! Уж и день назначил, когда мне с ним бежать надо, чтоб тайно венчаться! В Америку обещался отвезти, говорил, там все люди равные. А у него, ирода, вон какой амур-то… — и зарыдала.

Артур в растерянности обернулся к Винченце, но тот с безразличным видом пожал плечами.

— Батюшка, я ее не… — начал было баронет — но наткнулся на гневный матушкин взгляд и повесил голову: — Ладно, уж виноват так виноват…

Наташа ушла, довольная размером обещанного отступного.

— Но кроме русалок, — продолжал повествовать Серафим Степанович, — на деревню обрушилась другая напасть — блуждающие огоньки!

— Ага, видали! — подтвердили с разных сторон.

— Но мало кто догадывался, что сии огоньки свое происхождение имели не от каких-нибудь беспокойных мертвецов, а от местных же ребятишек.

— Душеньки детские? — всхлипнула одна женщина.

— Души, — улыбнулся монах. — Но вполне себе живые и здоровые.

— Ну а вот эта storia уже целиком на моя совесть! — встал с места Винченце. — Я, знаете ли, очень любить история. И в один летопись вычитывать о кладе, который зарывать тут давным-давно шайка разбойник…

— Так были ж и русалки, и разбойники! — прошептал на ухо настоятелю староста. — Фиг я тебе проспорил!

— …Деревенские ребята любезно соглашаться мне помогать с поиском.

— А что клад?.. — открыл рот барон, но жена его перебила:

— Но почему ж по ночам искали?

— А это потому, что я также очень любить изучать ботанику. Я узнавать о загадочном местном растении папоротник — о том, что он цветет исключительно в темноте. И вот потому-то…

— Понятно! — нетерпеливо перебил Генрих Иванович. — Ну и как оно, нашли-таки?

— Нет, — грустно вздохнул Винченце, — Мне так и не удаваться уличить краткий миг цветения. Я даже бутонов не видел…

— Да я про клад!

— А, клад… — сказал он. — Нашли.

— И что там? — последовал резонный вопрос.

— Ну если вам интересно… — Винченце махнул слугам.

И с минуту все молча ждали, когда принесут клад.

Два молодца-лакея с торжественно-высокомерными физиономиями внесли в залу грязный ветхий сундук и поставили посредине гостиной.

— Любопытно взглянуть, — пробормотал Генрих Иванович и вместе с оживившимся сыном приступил к осмотру.

Глазам присутствующих поочередно предстали истлевшая соболья шуба, прожженный и проеденный кем-то бархатный кафтан, не менее дырявое женское платье давно ушедшей моды — и прочие подобные вещи. На «сокровища» баронесса взирала с явным недовольством — ей было ужасно жаль ковра, на который сыпалась труха, земля и облаками ложилась пыль.

— Я собираться отдавать все это в губернский музей история, если, конечно, он такой имеется, — сказал Винченце.

— Ну отчего же сразу им, — возразил Генрих Иванович, — У нас в земстве тоже ценители древности есть…

К облегчению хозяйки, весь хлам был унесен обратно.

— К сожалению, не все загадки разгадывались столь же невинно, — заметил Серафим Степанович. — Русалки с огоньками были милыми шутками по сравнению с распространившейся в народе молвой о появившихся оборотнях.

Все вновь притихли, внимательно слушая. Но продолжать старец не торопился. Вместо этого попросил раскрыть стеклянные двери на веранду и посмотреть на темнеющий в сумерках сад.

— И что мы там должны увидеть? — с опаской спросила Виолетта Германовна.

— Красноглазое чудище! — пискнула Глаша, ухватившись за руку Феликса.

За кустами она разглядела темную фигуру с пылающими огнем очами.

На сей раз чудовище не спешило скрыться. Наоборот — приблизилось, неуклюже взошло по ступенькам, встало перед порогом посреди веранды.

— Так у него утюг вместо головы! — сказал с интересом наблюдавший игумен.

— Совершенно верно, — подтвердил Серафим Степанович.

Он подошел к замершему монстру с лампой в руке, осветил широкую черную грудь.

— Перед вами знаменитое на всю округу чудище, — объявил он, — созданное специально для розыгрыша. Не слишком удачного, нужно сказать. Голова, сделанная из чугунного утюга, заполнена горящими угольями. Именно они создавали иллюзию инфернального взгляда, особенно эффектного в темноте ночи. Искры от угольев, как вы уже, должно быть, обратили внимание, при движении частенько высыпаются наружу. Некоторые очевидцы, оказавшиеся слишком близко, получили ожоги, следы которых отдаленно походили на укусы. Что, в свою очередь, послужило основанием некоторым особам подозревать появление вампиров, — и он с хитрецой посмотрел на Глафиру.

— И кто придумал такой интересный маскарад? — спросил барон. — И для каких целей?

Вместо ответа старец, привстав на цыпочки, отстегнул с плеч чудища кулиску из прокопченной дочерна толстой кожи. Грудь монстра оказалась пустой — если не считать зажатой между двух железных подпорок головы. С виноватым выражением на конопатом лице.

— Егор Кузьмич? — ахнула Глаша, не поверив своим глазам.

— Я это… Для смеху только думал… — попытался оправдаться кузнец.

Глаша нахмурилась, надула губы. Феликсу все стало ясно — кузнец придумал это чудище, потому что Глафира слишком заинтересовалась расследованием. Он хотел запутать дело и в итоге выставить его, Феликса, дураком, гонявшимся за химерой. М-да, Глаша, похоже, не скоро простит ему эту затею.

— И ведь какая остроумная, замечательная конструкция! — заметил Серафим Степанович.

Приподняв листок кожи, он заглянул внутрь «двойных плеч», крепившихся вместе с головой-утюгом к собственным плечам кузнеца.

— Я тут два коромысла приспособил… — стал было рассказывать кузнец.

Но мрачный вид Глафиры оборвал его на полуслове.

— К сожалению, жителей деревни пугало не только это чудище, — сказал Серафим Степанович.

К поднявшему панику монстру вскоре присоединились чудовища пострашней. Со слов монаха выходило, что одновременно с ним в лесах объявились два волка. Они отличались необычайно большими размерами, вели себя крайне агрессивно и нападали на людей и скот. Эту пару неоднократно видели пастухи и искавшие клад мальчишки. А один раз, пробравшись в сад, волки набросились на женщину, вдову мельника. Со страха она подтвердила, что это был оборотень, и даже назвала кто.

— Самым подозрительным в округе выбрали меня, — усмехнулся Винченце. — И вести я меня странно, и другие иностранец в близости не имелся.

— Совершенно верно, — подтвердил старец. — Запутанные происходящим, жители деревни объявили синьора маркиза вампиром и даже пытались его поймать.

— К счастью, им это не удалось, — заметил Винченце.

Дядюшка-лорд неопределенно хмыкнул в рыжие усы.

— Почему лесничий не доложил? — возмутился Генрих Иванович. — Надо немедленно организовать облаву, изловить этих волков!

— Их уже поймали, — остудил его пыл старец.

История в изложении монаха получалась необычная, но без сверхъестественных событий. Будто бы волки напали на управляющего фон Бреннхольцев, когда тот средь ночи отправился на тайное свидание. Рядом совершенно случайно оказались Винченце, искавший цветок папоротника, и Феликс, выслеживавший чудовище. Втроем им удалось справиться со зверями, но Феликс получил множество ран, а Антипов в схватке лишился жизни. Тела животных попали в воды озера и утонули в омуте.

По жестокому стечению обстоятельств, в это же самое время погибла возлюбленная Антипова, ради честного имени которой он хранил в тайне их взаимную симпатию. Эта особа во время грозы укрылась в часовне, но молния ударила в маковку, и ветхое строение обрушилось, погребя ее под обломками.

Вспомнив ту ужасную ночь, Глафира не удержалась, всхлипнула.

— Значит, они с Яминой любили друг друга? — вздохнула баронесса. — Я догадывалась, все ждала, когда ж они рассекретятся. А ведь могли давно пожениться, детишек завести — года еще позволяли…

Итак, теперь все было расставлено по своим местам, всему нашлось объяснение. Вечер разоблачений окончился, приглашенные поднялись с мест, смешались с толпой…

— Buon giorno! — услышал Феликс над ухом вкрадчивый голос. — Злодеи оправданы, предатели наказаны — замечательный день, newero?

Обернувшись, увидел перед собой конечно же Винченце. Рыжий шотландский дядюшка тоже был с ним, Феликс поклонился внимательно изучавшему его лорду.

— Ну как здоровье?

— Благодарю, много лучше, — ответил он.

Винченце обрадовался, обернулся к дяде, взволнованно заговорив на итальянском, похлопал Феликса но плечу.

— Прекрати тарахтеть, — отмахнулся от него лорд. — Ты же знаешь, я терпеть не могу эту твою испорченную латынь… Феникс? — обратился Дэкстер к нему. — Весьма наслышан. Я не привык тратить время даром, потому скажу прямо: вы мне интересны. Если вы без подготовки справились с оборотнем один на один…

— Голыми лапами! — подхватил Винченце.

— …Не представляю, на что же вы будете способны, пройдя должное обучение. Короче, я предлагаю вам поступить ко мне на службу. Не отказывайтесь сразу, хорошо подумайте. Я вас не тороплю. — И он вручил Феликсу свою золоченую визитную карточку.

— Поправляйся! — улыбнулся Винченце и поспешил догонять дядюшку.

Феликс посмотрел на блестящую картонку. Она была пустой. Но от тепла его пальцев на блестящем гладком фоне проявилась надпись, замысловатые готические буквы…

Глава 17

Водяной кикиморе

Изменил с русалкою —

Речку взбаламутили,

Бегая со скалкою!

Егор всю ночь не спал — в первый раз в жизни, сколько себя помнил. После разоблачения Глафира с ним разговаривать не хотела, даже не смотрела в его сторону, отворачивалась. Промаявшись до зари, не позавтракав, пришел в кузницу. Но и там легче не стало — не работалось, инструмент в руках не держался. Чуть кувалду на ногу не уронил…

Солнце еще не выползло из-за леса, когда в кузницу заглянул посетитель. Громкий стук сотряс дверь. Чертыхнувшись, Егор поспешил открывать.

На пороге стояли незнакомые парни в богатых, изумрудного бархата ливреях, расшитых серебром. Лица их были красны и сосредоточены, глаза у некоторых выпучены. Всего было четверо парней, и, переведя взгляд ниже, Егор понял, отчего у них такой вид — все вчетвером держали, сгибаясь под тяжестью, старинный чугунный котел, доверху наполненный золотыми монетами.

— Заносите-заносите! Не стойте, болваны!.. — раздалось сзади. Егору делать нечего, посторонился, пропустил странную компанию. Следом вошел итальянец, веткой черешни указал в угол: — Туда поставьте!

Винченце сегодня тоже выглядел хоть на парад: в черной шляпе, белых перчатках, в ботфортах со шпорами, на черном мундире перевязь через плечо из золотых цепочек — на ней длинная шпага с огромным изумрудом на эфесе. Егор не знал, что и сказать.

Поставив котел куда велели, лакеи быстро покинули кузнецу.

— Это мой долг мальчикам, — махнул на золото маркиз. — Я выбрал вас как самого надежного хранителя. Присмотрите, чтоб ребята поделили все поровну. А еще лучше, посторожите пару лет, пока они подрастут. А то, знаете ли, в таком возрасте такие деньги… В общем, я на вас рассчитываю!

Егор мало что понял, но кивнул.

— И еще, — замялся итальянец, доверительно приглушив голос и сунув ветку черешни под мышку. — Мы тут у одной девушки шубку одолжили и не вернули. Ну вы понимаете, о чем я?.. Вот деньги, съездите, пожалуйста, в город, купите ей самую лучшую, — он вложил в ладонь кузнецу толстую пачку. — Рысью она, наверно больше не захочет, так что выбери что-нибудь посимпатичней, из соболя хотя бы.

И, взглянув из-под черных полей ему в глаза, еще вытащил из-за пазухи сафьяновый овальный футляр. Как-то неуверенно, робко даже, что ли, подал Егору.

— А это, — произнес Винченце. — Это тоже ей передашь. Но потом, когда она согласится за тебя выйти… Да нет, вот здесь кнопочка! Видишь?

Щелкнула, отскочив, крышка, Егор обмер, раскрыв рот. На темно-синем муаровом шелке поблескивали бриллианты и крупные, как желуди, голубые сапфиры.

— Колье, серьги и браслет, — пояснил Винченце. — Правда, точно под цвет ее глаз?

Кузнец кивнул, сглотнув, — от такой красоты горло перехватило.

— Перед свадьбой отдашь, — повторил Винченце, задержав печальный взгляд на переливающихся каменьях.

Кивнув на прощанье, прикоснувшись к шляпе, маркиз вышел.

— Но… — шагнул за ним Егор.

Множество вопросов вертелось в голове, мешая друг дружке сорваться с языка.

— Ах да, совсем забыл! — развернулся Винченце, едва не столкнувшись с кузнецом в дверях. — Твой рыжий конь, — он указал веткой через свое плечо, — это ведь твой брат? Я имею в виду, в прямом смысле слова. Что он такого сделал?

— А? — не сразу понял Егор. — Да… Он одному цыгану лошадь не подковал, обозвал его чертом. Тот торговался долго, цену платить не хотел! Ну вот и получилось…

— М-да, бывает, — сказал Винченце. — А какая цена была?

— Шесть всего…

— Вот и зря ты его, значит, от работы берег. Давно б обратно человеком стал, только и нужно было шесть полей вспахать. А сейчас уже избалованный стал, не знаю, захочет ли обратно к людям идти… — Он, прищурив глаза, обернулся на настороженно замершего за плетнем коня.

— А как же быть? Так до смерти будет… — расстроился кузнец.

— Ну можно кое-что попробовать, — и, поманив к себе пальцем, зашептал что-то в самое ухо.

Феликсу не спалось, проворочался до рассвета. Чтоб не потревожить похрапывавшего в той же горнице Серафима Степановича, он неслышно встал, оделся и вышел.

Яркие лучи поднимающегося над горизонтом солнца гнали ночную тень в сырые от росы овраги. Высоко в бирюзовом небе метался, пел жаворонок. Остро пахло мокрой травой и распускающимися цветами. Ежась от свежей прохлады, Феликс прошел по тропинке до самой опушки леса. Обернувшись, посмотрел на спокойную, мерцающую бликами зеркальную гладь реки, на ослепительную корону восхода.

Феликс почему-то ни капли не удивился, когда из-за деревьев, из холодной зеленоватой тени, вышел итальянец.

— Salve![81] — сказал Винченце. — Я надеялся, что ты придешь. Я ждал тебя.

— Бон джорно, — улыбнулся Феликс.

Он окинул маркиза взглядом — шпага у бедра, роскошный мундир, черный бархат, как беззвездная зимняя ночь. И в руках свернутый кулечком большой лист лопуха, полный спелой земляники.

— Уезжаю, пришел попрощаться, — объяснил Винченце, предложив Феликсу ягоды. Тот взял горсточку, кивнул:

— Мы тоже сегодня уедем.

— Я знаю. Все-таки не хочешь со мной?

Феликс покачал головой.

— Зря! — сказал Винченце, отправляя в рот еще пару ягод, взглядом проводив низко пролетевшую над лугом стрекозу. — С нами у тебя было бы большое будущее.

— Стать охотником и всю жизнь убивать оборотней?

— Не только. Еще можно следить за порядком в мире, чтоб простые смертные жили в покое и счастье. Останавливать войны, предотвращать революции и катастрофы. Много можно чем заниматься — на пользу Вселенной вообще и своей души в частности.

— Не уверен, что я настолько смогу быть полезен миру.

— Зря, — повторил Винченце. — Я вот тоже сильно сомневался, что получится тебя оживить. Но ведь удалось, правда?

— Я что, теперь бессмертен?

— Вовсе нет. — Феликс вздохнул с облегчением. — Но если хочешь, я открою тебе секрет, и ты будешь жить пусть не вечно, но бесконечно долго, — добавил Винченце, вновь передав ему ягоды.

Феликс подумал, что ослышался:

— Мне? Зачем?

— Просто так, — пожал плечами тот. — Ты мне понравился, дядюшке Джеймсу тоже. Так почему бы нет? Или тебе не интересно?

Феликс промолчал.

— Странно, — продолжал Винченце, усмехнувшись, — но наши оборотни каким-то образом угадали верно. Помнишь, как эта сумасшедшая брюнетка умоляла ее укусить? Она думала, что я вампир. Я, представляешь? Да я их терпеть не могу!.. Но, как ни удивительно, она обратилась по верному адресу. Я действительно смог бы сделать ее бессмертной. Если б захотел. Кстати, Феникс, — засмеялся он, раздавив в пальцах земляничку, — представляешь, я тут недавно подрался с парочкой настоящих вампиров. Так вот, оказалось, что до этого я был почти у них в руках, причем совершенно пьян! Я даже не помню этого. И вот я дрался с ними и думал: что, если они еще тогда меня покусали, то как же мне с ними справиться?! Понимаешь, бессмертный вампир — его ведь ничем не убьешь!.. Но нет, обошлось. Они, видите ли, пьяных кусать не любят, им невкусно.

Винченце обернулся к нему, и Феликс кивнул, натянуто улыбнулся.

— Ты еще молод, — посерьезнев, сказал Винченце. — Ты еще успеешь правильно все оценить, понять, на что ты потратишь вечность. Вот твоему Серафиму Степановичу я бы, например, тайну не открыл. Ему уже некогда думать, смерть к нему слишком близка, и страх, как у всякого живого существа, затмит разум и подчинит все желания. Вот ты — другое дело. — И сдул с крупной ягоды прилипший листик.

Феликс с унынием посмотрел на прозрачные под лучами солнца, словно стеклянные бусы, ягоды.

— А ты, — спросил он, осторожно взвешивая слова, — как давно ты не можешь умереть?

— Очень давно, — сказал Винченце. — Иногда кажется, целую вечность. Но знаешь, я как-то привык. После того как рассорился с пра-пра-правнуком из-за женщины и порвал со своими потомками связь, я перестал тяготиться течением времени. Порой это даже забавно! Влюбляешься в какую-нибудь красавицу, бросаешь ее, когда она начинает подозревать кое-что, а когда возвращаешься — любимая вдруг выходит тебя встречать дряхлой старушкой. Е ridicolo, si?[82]

— Значит, то, что ты сказал тогда, на берегу, что дрался с гладиаторами, это правда? Тебе сотни лет, ты не маркиз и даже, наверное, не итальянец?

— Эх, я слишком молодо выгляжу, — вздохнул Винченце не без тени кокетства. — Хотя многие дают мне еще меньше, чем ты, лет двадцать пять… Друг мой, слышал ли ты о городе Вавилоне? Конечно, слышал, и далеко не лучшие отзывы. В вашей главной книге о моем родном городе предвзятое мнение.

— Родном?

— Угу. Я там родился.

— И…

— Хочешь спросить, до пресловутой башни или после? — улыбнулся Винченце. — После. Я застал лишь грандиозные развалины и даже не очень уверен, была ли стройка на самом деле. Но скоро мы все это узнаем — слышал, археологи скоро собираются в те места на раскопки.

— И конечно, ты родился каким-нибудь наследным принцем? — пошутил Феликс.

— Мой отец был аптекарем, — покачал он головой, — так что страсть к гербариям мне досталась по наследству. Он держал лавку, торговал разными снадобьями. Он был мастером своего дела и неплохо зарабатывал, содержал семью — мать, меня и четырех моих старших сестер. Знаешь, при том что все это было в доисторические времена — если смотреть из сегодняшнего дня, — жилось вполне неплохо. Когда не знаком с каретами на мягких рессорах, поездами на паровой тяге, пружинными диванами и утренними газетами — как-то по ним и не скучаешь…

Когда я подрос, тоже стал помогать отцу в торговле, учиться семейному делу. И должен сказать, очень скоро в городе мне не стало равных в аптекарском мастерстве. Мне очень нравились все эти баночки, снадобья, порошки, благовония. Да, честно говоря, они мне и сейчас нравятся… Потом отец умер, и дело полностью перешло в мои руки.

И однажды на пороге нашей лавки появился странного вида человек. Это и был мой Учитель — алхимик по призванию, странник по натуре. Мою лавку он избрал очередным временным пристанищем.

В ту осень город охватил мор, сестры и мать заразились и стояли на краю могилы. Учитель пообещал спасти их, если я поступлю к нему в ученики. Так что у меня не было выбора…

Учитель был бессмертен. Но вечная жизнь для него была не даром, а проклятием. Кто его проклял, я не знаю, он не распространялся на эту тему. Он и стал алхимиком лишь с одной целью — найти эликсир бессмертия. Золото и пресловутый философский камень были ему безразличны. В поисках эликсира он перебрал всевозможные средства, изобрел разные зелья — среди них получались превосходные яды, которые он продавал особо нуждающимся за достойную цену. Так что человеком он был небедным, хоть богатства ему были не нужны. Он хотел умереть — единственно поэтому он искал эликсир. Изобретя его, он хотел понять сущность бессмертия и создать отраву для самого себя. Обычно он пробовал новые зелья на своих учениках. Немало пришлось перепробовать и мне. И однажды я обрел бессмертие.

Тогда Учитель перерезал мне горло — но рана затянулась, и я не умер. Алхимик очень обрадовался. Немедленно сделал противоядие — намешал, выпил и тут же умер.

Я остался наследником всего его состояния — всех рецептов и тайных знаний. И я владею секретом бессмертия, но состав противоядия, способный меня убить, мне неизвестен. Мой Учитель унес его с собой в могилу.

— Значит, тебя тоже невозможно убить?

— Ну почему же, наверное, существуют способы. Но, признаться, я особенно как-то не стремился это выяснить. В отличие от него, я своим даром жизни не тягощусь. И убивать по его примеру сотню невезучих учеников не собираюсь. Да, я считаю, что мне повезло. Так зачем плевать в лицо осчастливившим меня богам? — заключил он.

Ягоды наконец-то кончились. Скомкав опустевший лопух, Винченце выкинул его в заросли крапивы.

— Куда ты теперь? — спросил Феликс.

— Не слишком далеко, — ответил Винченце, — в столицу. Теперь, когда синьорина Глаша нашла недостающий компонент эликсира, мы все-таки попытаемся остановить назревающий в истории казус… Но ты непосвященный, я не могу тебе рассказать больше, — с лукавой улыбкой оборвал он себя. — И все-таки нет?

— Нет, — мотнут тот головой.

— Ну как знаешь, — сказал Винченце, поправив шляпу, — Non vi dico addio! Я не прощаюсь! Еще увидимся. Ci vediamo![83]

— Тогда до свиданья, — вздохнул Феликс.

Винченце кивнул и быстрым пружинистым шагом спустился по тропинке на луг. Конец длинной шпаги, раскачиваясь, сбивал пушистые метелки трав.

Феликс и Серафим Степанович уехали. Чуток поплакав, Глаша достала припасенный кувшинчик с отворотным зельем. И выпила — точно как велел Винченце. Спать легла с надеждой на скорое исцеление от сердечных ран.

И точно, зелье подействовало еще до наступления полуночи.

Всю ночь напролет до самого рассвета, с перерывами в полчаса-час, девушка металась белым призраком по двору — от избы до заветного чуланчика за огородом и обратно. Дедушка ворчал на хлопанье двери, нескончаемую беготню вверх-вниз по лестнице. Ачто она могла поделать?..

Зелье сработало. Поутру от любовной тоски и печали не осталось и следа. О высоких чувствах и томлениях Глаша и думать не могла. После зелья во всех отношениях и смыслах она казалась себе опустошенной внутри, точно перевернутый чугунный котелок. На рассвете она без сил упала на постель дедушки (до своей добраться уже не смогла) и забылась здоровым крепким сном.

Укрыв внучку одеялом, Иван Петрович, зевая, побрел доить буренку, которая тоже за ночь не выспалась.

Окончилось лето, прошла осень, следом промелькнула зима.

На Новый год сын кухарки Марфы в усадьбе фон Бреннхольцев получил посылку из Петербурга. В тяжелом ящике оказалась большая, в половину обеденного стола, поваренная книга с изысканными рецептами французской и итальянской кухни. Изучив тексты и картинки, немного потренировавшись, юноша вскоре смог с успехом заменить у печи матушку.

А после восхитительного ужина, один из гостей барона предложил организовать совместное предприятие — открыть ресторацию в самой Москве. Конечно, главным поваром назначили сына кухарки, безмерно счастливого.

По весне в Малые Мухоморы прибыл обоз — с мастерами, резчиками, плотниками, художниками, во главе с важным человеком — архитектором! К изумлению деревенских, мастера сообщили, что какой-то иностранный господин, любитель изящного и старинного, дал денег губернатору и указал на тутошнюю часовенку как на редчайший образец древнего искусства. Вот потому они здесь, потому и собираются отреставрировать сей памятник зодчества. Местные испугались непонятных слов, пожали плечами и решили — раз губернатор прислал, пусть что хотят, то и делают.

К осени часовенка восстала из обломков, точно сказочная птица Феникс из пепла. Золотистая, пахнущая свежим деревом, стружками, еще лучше, чем прежде.

Бывшая русалка, внучка бабы Нюры, осенью вышла замуж, в чем ей неплохо поспособствовало выплаченное фон Бреннхольцами приданое.

Проученный баронет наконец-то всерьез взялся за учебу. А вскоре, поняв, что гусаром быть совсем не так интересно, как свободным, обеспеченным дворянином, стал подыскивать себе хорошее место службы и невесту, завидную по всем параметрам.

Той же осенью, пока от дождей не развезло дороги, кузнец Егор съездил на ярмарку в город — да не в ближний уездный, а в самый губернский! Там, не считая деньги, он выбрал самую роскошную шубу. А на остаток купил еще белое модное платье с оборками, кружевные перчатки и большой китайский веер с пионами. Не забыл и про туфельки — на каблучке, с пряжками.

Конечно, Глафира его простила. Но не соблазненная подарками, а уж давно сжалившись над раскаявшимся другом, измученным ее безразличием, — его даже не обрадовало возвращение брата.

Но свадьбу она согласилась играть лишь через год. Пока что помирившаяся пара наслаждалась гуляниями под луной, чтением стихов (со стороны Глафиры) и внимательным слушанием и тяжкими вздохами (со стороны Егора). Но на святки Глаша потребовала себе новые узорчатые санки для катаний с ледяной горки.

Загрузка...