Рубеж

…умирает последней

На пустыре за рыжими от ржавчины гаражами Лелик и Барбос учили чурку. Чурка стоял на коленях у облупившейся стены трансформаторной будки. На стене за его спиной оставшееся неизвестным дарование когда-то изобразило приветственно растопырившего лапы медведа, а другой точно такой же гений, явно только-только переваливший границу периода полового созревания, пририсовал медведу гигантский член. Поставленная на колени жертва страдальчески тянула:

– Ну за что… Отпустите меня…

Совсем недавно Лелик с Барбосом, в меру синие в связи с окончанием учебной недели, подцепили парочку девиц на углу Рылеева и Тверской, известном, как Шмарный перекресток или просто шмарник, и бодро топали в сторону дома. Девицы, кстати, были вполне ничего себе, а то на шмарнике иногда попадаются больные, и даже, судя по слухам, можно порой мутантку встретить. Не удивляйтесь, времена трудные, всякое случается, а больным и мутантам тоже жить хочется.

Я шел чуть позади и слушал, как пацаны виртуозно увешивают лапшой прелестные девичьи ушки. Тут нас обогнал тот самый чурка, над которым они сейчас куражились.

Темно-серый комбинезон с оранжевыми вставками, втянутая в плечи голова, настороженный взгляд зверя, каждый миг готового к травле… Кажется, он работал здесь дворником. Смутно-смутно, где-то на грани между правдой и неправдой, маячило в сознании, что раньше дворником у нас был старый дед, длинный, тощий и сморщенный как высохшая до каменной твердости селедка. Но он куда-то исчез, то ли умер, то ли переехал, и убирать двор взялся этот чучмек.

Многие, кстати, исчезли. Была война, потом, говорят, на какой-то атомной электростанции рвануло почище твоего Чернобыля, и через какое-то время оттуда полезли мутанты. Сам я своими глазами их не видел, но Санька Кацман, попавший на срочку в те края, вернулся домой, не дослужив почти полгода – комиссовали по дурке. Когда на него на краткий миг снисходило просветление, Санька, еле шлепая губами и с трудом подбирая слова, мычал такое, что потом ночью снились кошмары. Не раз после Санькиных рассказов я просыпался с криком, хотя вряд ли смог бы внятно ответить на вопрос, что же видел во сне.

С другой стороны, вот были люди – и вот их не стало. Только изредка, всплывают из глубин памяти лица, кружатся горстью осенних листьев на ветру, а кто они, откуда я их помню – бес разберет. Я, кстати, не уверен, что с легкостью скажу, когда умерла мать. Что уж тут говорить про каких-то незнакомцев. Но от нее хотя бы фотокарточки остались, а многих я не могу найти даже на фото. Такое ощущение, словно все, о ком сохранились хотя бы чуточку светлые воспоминания, куда-то исчезли. Где они, любящие родственники, добрые учителя, верные друзья, какие-то случайные, но такие симпатичные знакомые? Как будто их однажды просто вырезали из мира, и остались вокруг меня лишь люди мрачных тонов. Впрочем, чего уж там, я тоже не святой.

Чурка, шаркая заношенными разбитыми сапогами, торопился по своим дворницким делам, держа в руке растопырившую жесткие прутья метлу.

– Дай метлу, – выкрикнул Лелик ему вслед.

– Зачем она тебе? – спросил чурка, не оборачиваясь и ускоряя шаг.

– Девки на ней летать будут, – заржал Лелик в спину дворнику.

Девчонки залились смехом, хватаясь друг за друга, чтобы показать всему миру, как им весело. Даже Барбос, вообще редко улыбавшийся, растянул рот и пару раз коротко хыкнул: ххы, ххы.

Дворник еще больше втянул голову в плечи и удивительным образом стал похож на облачившуюся в рабочий комбинезон черепаху.

– У, бля, – выдохнул Барбос. – По городу спокойно пройти нельзя, везде эта нерусь.

Тут он заметил меня.

– Вован, а ты чего один? Шмару себе не нашел? А мы уже вот… Ищи себе девку и присоединяйся.

– Некогда мне, – соврал я. – Я до магазина, потом по делам.

– Дела у него, – буркнул Лелик. – Умный ты, Вован, слишком. Оно, конечно, полезно бывает, только всему должно быть свое время. Слышал такое: каждой вещи свое место под солнцем?

– Из Библии? – напряг мозги Барбос.

Вид у него был такой, словно он успел уже после шараги забить косяк и выкурить его.

– Типа того, – отмахнулся Лелик. – Опять, небось, Вован, хочешь за книжки засесть? Ну смотри, ты за себя, конечно, сам решаешь. Только не заметишь, как жизнь пройдет, и вспомнить-то нечего будет. Бери с нас пример: отучились в технаре – и все, мы вольные птицы, пора, брат, пора, по бабам и так далее. Ну, бывай.

Он вяло поднял руку и изобразил, что машет ей. Я махнул в ответ и, чтобы не продолжать разговора, действительно свернул к магазину. Там очень удачно собралась очередь из нескольких заторможенных бабулек, которым не столько нужны были хлеб и молоко, сколько возможность обменяться друг с другом последними сплетнями. Наконец, купив пачку пельменей и решив, что Лелик с Барбосом вряд ли сидят сейчас на лавке у подъезда, я поспешил к дому.

И свернув на узкую тропу между гаражами и трансформаторной будкой, по которой рисковали ходить лишь обитатели нашего квартала – любой другой, напоровшись здесь на пацанов из квартальной кодлы, мог быть, в зависимости от времени суток, быть избит, ограблен, а то еще и что похуже – так вот, свернув на эту тропу, я увидел, как Лелик с Барбосом учат стоящего на коленях чурку.

Значит, они решили-таки подарить себе и девчонкам бесплатное развлечение. Аттракцион «Реальные пацаны поражают дракона». Хотя мне-то что? Чурка – он вообще человек ли? Если человек, так пусть, гадство, встает на ноги и дерется, как и полагается сапиенсу. Не хочет драться – сам виноват. Мое-то какое дело? Человеку – человечье, но рабу однозначно рабье. Не убьют ведь они его в конце концов.

…так я убеждал сам себя, а ноги несли меня ближе к гаражам.

– О, – заметил меня Лелик. – Вот и Вован нас догнал. Хочешь чурке в дычу дать? Он хороший чурка, смирный. Ты ему по харе, а он тебе – спасибо. Правда, урод? Ну? Не слышу…

Он наклонился и сунул дворнику под нос кулак, украшенный стесанными о боксерскую грушу и чужие лица костяшками. Дворник побледнел и кивнул.

– Молодец, – довольно осклабился Лелик. – А теперь словами, тварь, словами.

– Я хороший, – едва не плача, прошептал дворник и натурально шмыгнул носом.

– Слышь, Лелик, – нетерпеливо сказал Барбос. – Или давай его отхреначим, или ну его уже. Девки стынут, водка греется, а он тут соплями исходит.

Девчонки стояли рядом и смотрели, глупо хихикая. В их глазах, наверное, пацаны и впрямь выглядели героями.

Лелику явно хотелось пойти домой, пить пиво и щупать девочек, но точно так же ему не хотелось расставаться с новой игрушкой.

– Ты у меня, сука, не соплями сейчас – кровью изойдешь, – пообещал он дворнику и занес ногу для пинка.

Чурка зажмурился и часто-часто хрипло задышал. На худом горле подрагивал кадык, как будто стоящий на коленях человек чем-то подавился и никак не мог пропихнуть помеху в горло.

Я не знаю, почему поступил так, как поступил. Совесть проснулась, что ли? Видал я эту совесть в гробу в тапочках известного цвета. С детсадовских времен помню, нас учили: нужно помогать слабым, защищать их от тех, кто сильнее. Но это никогда не шло дальше слов, а что такое слова? Так, колебание воздуха.

Просто я шагнул вперед, зацепил носком ботинка Леликову щиколотку и дернул на себя. Тот, конечно, не удержался на ногах и, нелепо взмахнув руками, шмякнулся оземь. Девчонки сначала по привычке прыснули, но, сообразив, что случившееся поводом для веселья назвать нельзя, мигом замолчали.

– Ты чего, Вован, – недоумевающе поинтересовался Лелик, поднимаясь и отряхивая порыжевшие от пыли штаны. – На клоуна не доучился, что ли?

Набычившийся Барбос молча пошел ко мне. Он двигался неотвратимо, как та машина для сноса домов, у которой на длинной стреле раскачивается тяжеленная дура.

Чурка, удивленный тем, что пинка не случилось, открыл глаза. А я быстро шагнул назад, стараясь удержать всех в поле зрения.

– Хорош, пацаны, – как можно более мирно сказал я. – Повеселились – и хватит.

– Не, ну я не понял… – буркнул Барбос. – Ты что, чурку пожалел?

Это была хорошая метла, фабричного производства, изготовленная по последнему слову двороуборочной техники. Про нее все уже забыли: и дворник, бросивший ее, когда началась вся эта заваруха, и Лелик, предлагавший девчонкам на ней полетать. А я вот вспомнил.

Будь она просто палкой с наломанными с ближайшего дерева прутьями, как попало притянутыми накрученной проволокой, многое пошло бы иначе. А у этого шедевра, созданного для облегчения труда дворников, черенок входил в специальное гнездо – и, соответственно, точно так же легко выходил, если отщелкнуть простенькую приспособу. Я наступил на синтетические псевдопрутья, наклонился, взялся за черенок и потянул. Мгновение – и у меня в руках полтора метра крепкого дерева.

Импровизированный шест описал полукруг, повинуясь едва заметным движениям руки. Лелик и Барбос попятились – знали ребятки, что Вован уличные драки не жалует и в разборках район на район старается не участвовать, но и в тренажерный зал ходить не забывает, а уж у седого Степаныча, который, по слухам, в молодости еще в полулегендарном Афгане повоевал, перенял не одну премудрость. А что поделать? Жизнь такая наступила: хочешь жить – умей вертеться, бегать, прыгать, махать руками и ногами, а также многое другое.

– Лапы уберите, – велел я, неторопливо вращая шест и стараясь двигаться так, чтобы жужжащий полуразмытый круг все время оставался между мной и ними. Но Барбос, похоже, и правда был по укурке.

– Ну ты дебииил, – сообщил он мне, – и вдруг протянул руку, словно хотел схватить меня за отворот куртки.

Если сунуть карандаш в вентилятор, раздастся надрывный визг, во все стороны полетят щепки и осколки графита, у вас в ладони останется измочаленный обломок, а вентилятор, прожевав помеху, будет трудиться дальше. Рука – не карандаш, и оторвать ее мой шест, конечно не мог, но треск сломавшейся кости прозвучал очень громко.

Плоское невыразительное лицо Барбоса стремительно побелело. Он отскочил назад.

– Вован, ты что? – недоумевающее спросил Лелик. – На кой тебе этот чурка сдался? Мы же с тобой в детсаде на соседних горшках…

– Убирайтесь!

Надо ковать железо, пока горячо. Шест метнулся вперед, выплясывая у самого леликового носа.

– Пшли вон!

– Идем, Барбос!

Лелик подскочил к приятелю, обнял за плечи, потащил от меня прочь. Тот лениво вырывался, вихляющиеся движения откровенно выдавали, что Барбос закинулся косячком местной шмали – на чуйский или афганский план у наших пацанов бабла не хватит.

– Мы с вами пойдем, мальчики? – пискнула одна из девчонок.

Барбос, держа на весу сломанную руку, завернул такую матерную тираду, что все боцманы мира от зависти согласились бы быть вздернутыми на каких-нибудь бом-брам-стеньгах. Лелик оттаскивал его, и через несколько шагов мой неожиданный противник, наконец, сдался и перестал вырываться.

– Так, здесь у нас что? – я повернулся к дворнику. Тот все еще стоял на коленях. – Живой?

– Угу, – только и ответил тот.

Посмотрел я на него, и тут на меня накатило. Ей-богу, так захотелось, точно Лелик несколько минут назад, размахнуться и от души врезать ногой по этому смуглому лицу, перечеркнутому тонкой стрелкой черных усиков. Я же из-за него хер знает в какие проблемы влезаю, а он и пальцем не шевельнул, чтобы вмешаться.

Как накатило, так и схлынуло. Каким-то чудом я сдержался и велел ему:

– Вставай.

Тот покорно поднялся. Тоскливый взгляд блуждал где-то у носков пыльных сапог.

– Ты зачем мне помогал? – угрюмо спросил чурка, не поднимая глаз.

– Хэ бэ зэ, – так же угрюмо ответил я.

– Что?

Прав Барбос: эта нерусь элементарных вещей не понимает. Я тяжело вздохнул и популярно объяснил:

– Хэ бэ зэ значит «Хто бы знал». Доступно?

– Нет, – помотал головой чурка. – То есть это доступно. Зачем помогал – недоступно.

– Да правда не знаю, – едва не выкрикнул я. – Дурак потому что. Я дурак, ты дурак, и мы оба с тобой дураки. И вообще, тебе-то какая разница, представитель, блин, нетитульной нации?

На «представителя нетитульной нации» он, похоже, даже не обиделся, как не обижался раньше на «чурку», «нерусь» и «урода». Они терпеливые, подумал я. Терпели, терпят и будут терпеть дальше, тоже без особой цели, раз за разом покорно опускаясь на колени и точно также вставая с коленей, когда давление чуточку ослабнет. Нет у них никакой надобности торопиться. У них, наверное, даже время течет иначе. И кто из нас прав? Кто больше матери—истории ценен?

Вместо ответа дворник продолжил изучать глазами потрескавшийся асфальт.

– Все, пока-пока. Счастливо оставаться. И учти: в следующий раз я тебя вытаскивать не стану. Сам крутись. Ты, блин, мужик или где?

– Мужик, – обреченно согласился чурка.

Я повернулся и сделал несколько шагов.

Он пошел за мной.

Я остановился и посмотрел на дворника.

– Так. Вроде, все ведь выяснили. Что еще?

– С тобой пойти хочу, – вдруг сообщил он, все так же не поднимая глаз от пыльного асфальта.

– Зачем?

– Нужно.

Этого еще не хватало. Навязался на мою голову. Нет, я понимаю – мы в ответе за тех, кого приручили. Но какого беса этот взрослый тип за мной увязался, как будто я теперь должен заменить ему отца с матерью. Ничего себе перспектива: стать нянькой при здоровом мужике. Или он гомик? Я серьезно, мало ли, как у них там на востоке положено. Я же не знаю, Восток-то – всем известно – дело тонкое. Или он какой-нибудь скрытый мутант, жертва радиации, хлопнувшей его со всей дури по мозгам? В новом сером мире, что пришел на смену полузабытому многоцветному прошлому, возможно и не такое.

Ну и ладно. У подъезда я его отошью и хлопну дверью перед носом. На кой ты мне сдался, дворник?

Когда мы подходили к подъезду, запиликал мобильник. Я поднес трубу к уху.

– Да, Кать?

– Ты совсем на голову стукнутый? – устало поинтересовалась трубка катюхиным голосом.

– Нет, – осторожно сказал я. – Не совсем. И вообще, по-моему, совершенно не стукнутый. А что?

– Да то, что ты или псих, или суицидник, – чуть ли не завизжала Катюха.

Мне даже захотелось отшвырнуть мобильник как можно дальше. Я еще не успел ничего сказать в ответ, а Катюха продолжала:

– Зинка позвонила, вся в слезах, говорит, что ты сломал Барбосу руку, а тот поклялся тебя урыть. Вовчик, это правда, что вы с ним из-за какого-то чурки-дворника поцапались?

– Правда.

– Вот, – из катюхиного голоса исчезли визгливые нотки, и в нем прорезалась откровенная тоска. – Вот. А говоришь, что не псих. Зачем я только связалась с тобой, идиотом. Больно ты умный, как я погляжу.

– Катя, – поспешил я вклиниться в возникшую на миг паузу, – ты уж определись, я идиот, или умный, ладно? А с Барбосом договорюсь как-нибудь.

– Конечно, договоришься. Сейчас. А завтра еще что-нибудь выкинешь. Нет, ну на кой тебе этот дворник сдался, кто он там, таджик или узбек? Пойми, Вовчик, я за тебя, конечно, боюсь, все-таки. Но и за себя боюсь тоже. Не хочу быть спутницей жизни вечному борцу за права людей. И ладно, если бы людей, а то лезешь спасать бездомных кошек и безродных приблуд. Кто следующим будет? Мутант? Извини, Вовчик, но на это я не подпишусь.

Я подумал, что надо сказать хоть что-то, но на панели телефона мигнула надпись: «Абонент прервал разговор». Мои пальцы торопливо нащелкали катюхин номер – в ответ мобильник разразился долгой переливчатой трелью: не хочет со мной разговаривать. Вот еще одна беда на мою голову. Я сунул телефон назад в карман, вынул электронный ключ—таблетку, приложил к считывающему устройству, дождался, пока откроется дверь, и вошел в подъезд. Тут настырный дворник торопливо вставил ногу в щель между косяком и дверью.

– Ты куда? – зло спросил я.

– С тобой. Поговорить хочу, я же сказал, что нужно.

– Мужик, – терпеливо сказал я. – Я тебе помог? Помог. Что еще тебе надо? Из-за тебя я уже поссорился с ребятами, которые не дураки начистить кому-нибудь рыло. Из-за тебя со мной не хочет общаться моя девушка. Может, тебе, все-таки, звездануть с ноги, чтобы ты понял, нерусская морда, что ты не в тему?

И тут, наконец, чурка оторвал взгляд от носков своих сапог и бледно —серого асфальта и посмотрел мне в глаза. Я отшатнулся, таким обжигающим показался мне черный огонь, плеснувший в лицо. Если он может делать такие штуки, подумал я потрясенно, почему же он позволял Лелику с Барбосом так измываться над собой?

– У тебя дома поговорим, – жестко сказал дворник и подтолкнул меня к лестнице. А еще мгновение спустя это был все тот же чурка, ссутулившийся, с бесхитростным тоскливым взглядом, в котором не было никакой силы.

– Он тебя убьет.

Когда я услышал эти слова, то понял: он не просто так говорит. Это не предположение. Это не вывод, который можно сделать из недолгого общения с Барбосом. Это четкое предсказание будущего, причем будущего ближайшего, и цыганским гадалкам и думать нечего тягаться в точности с прогнозом обычного дворника.

Обычного ли?

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – просто ответил чурка. И добавил:

– Потому что я – ангел.

– Ты псих, – без особой убежденности огрызнулся я. – И я псих, потому что сейчас с тобой разговариваю. У ангелов крылья и нимбы.

– Да? – прямая жесткая линия рта чуть изогнулась, притворившись улыбкой. – Ты много ангелов видел?

– Если ты ангел, почему не улетел на небо, когда они заставили тебя встать на колени? Почему не поразил их огненным мечом? Ты поможешь мне всей своей ангельской силой, когда, как ты говоришь, Барбос придет меня убивать?

Даже тень улыбки исчезла с лица, а в глаза вернулись тоска и затравленность.

– Я падший ангел. У меня нет крыльев, а силы – лишь самая малость. В наказание. Чтобы я никогда не забывал, кем был и кем стал.

Честное слово, если бы не убежденность, с которой он говорил, и, самое главное, не взгляд, которым он обжег меня у двери подъезда, я бы собственноручно выкинул его из окна, а затем пошел к Барбосу мириться. Я плеснул себе в кружку кипятка, ложкой придавил ко дну пытающийся всплыть чайный пакетик и посмотрел в его бесстрастное лицо.

– И за что же тебя наказали?

– За грех. Понимаешь, был Армагеддон…

Я едва не подавился чаем. Закашлялся, торопливо глотая обжигающую жидкость.

– Ты что за пургу несешь?!

– Да не пургу!

Его восточную невозмутимость как ветром сдуло. Он порывисто наклонился вперед, уперся ладонями в стол, приподнялся. Я хотел отвернуться, но не успел – по лицу опять мазнуло знакомым черным огнем.

– Вы проиграли Армагеддон. Да что там проиграли! Вы его попросту не заметили. Были войны, болезни, голод, брат восставал на брата – все было. Ты что же думаешь, на каждом из событий бог аккуратно вешал табличку: Армагеддон, акт третий? Ну уж нет, слышали лишь те, кто имел уши. А мы ходили среди вас и смотрели: ага, вот этот – грешник, такой закоренелый, что с ним и одним воздухом дышать-то противно. А вот этот – да, не праведник, но где ж их, праведников-то, взять? Запишем в Книгу Жизни, он достоин попасть в Царство Божье. И забирали, забирали их с собой, и возвращались за следующими. А я… В какой-то момент я поддался на соблазны того, кого лучше не называть по имени, и отказался выполнять свою миссию. Пришел к престолу и сказал: я не хочу больше судить, ибо как можно рассудить всех на агнцев и козлищ, ведь у каждого своя правда.

– Погоди, – не понял я. – Что еще за престол?

– Что за престол? – удивленно переспросил чурка —дворник. – Божий, конечно. И он отнял у меня крылья и послал в ад.

– что-то я совсем запутался. Причем тут ад? Мы же с тобой…

– Ну ты точно дурак, – перебил он меня. – До тебя до сих пор не дошло? Я же почувствовал твои мысли, когда проходил мимо. Ты еще думал, куда исчезли все люди, с которыми тебе нравилось общаться, почему ты едва помнишь их? Так вот, их забрали. Да-да. На небеса забрали. А остальных оставили. Потому что не заслужили. Нечего Барбосу и Лелику в раю делать. И теперь ад внутри вас, и вокруг вас. Вы сами – свой ад.

– А я? – даже горло сдавило от жгучей обиды. Значит, я тоже, выходит, грешник, и мое место – в пекле, пусть в этом пекле на самом деле нет ни сковородок, ни чертей. – Я-то почему…

Он опять не дал мне договорить.

– Погоди. Видишь, даже бог понимал, что всех, кто заслуживает рая, ангелы отыскать не могут. Слишком много вас, понимаешь? Когда он отнял мои крылья и проклял на жизнь в аду, то сказал мне, что есть лишь один способ заслужить прощение. Найти того, кого не смогли отыскать прочие ангелы. Найти забытого в аду человека, достойного спасения, и привести его к престолу. Тогда я буду прощен. Может быть, ты…

Он замолк, а я посмотрел на его лицо и увидел в глазах исступленную надежду.

– Ну предположим… – Я слышал где-то, что с сумасшедшими лучше соглашаться. Давай, я с тобой соглашусь. – Как тебя зовут? По —ангельски?

– Ты не выговоришь. Человеческое горло не может издавать такие звуки. Зови меня Саид.

– Хорошо, Саид. Будем считать, что я и есть тот самый, достойный спасения, о котором в суматохе забыли. Мне это даже нравится. Что дальше-то делать? Как попасть к этому твоему престолу?

– Это не мой престол, – поправил меня чурка, утверждавший, что он – падший ангел по имени Саид. – Это Его престол. А как туда попасть… – он пожал плечами. – Для смертных туда есть лишь один путь. Через смерть.

– Вот это здОрово! – развеселился я. – Ты предлагаешь мне ждать, пока я умру? Вообще-то, я надеюсь прожить еще…

Я осекся, вспомнив стычку с пацанами. «Он тебя убьет», с мрачной убежденностью сказал дворник, и в тот момент я ему поверил. А сейчас? Верю ли я ему сейчас?

Нет, конечно! Какой бред!

– Мне кажется, – сказал дворник, – тебя не ждет долгая жизнь и спокойная смерть в собственной кровати.

– Да? И что ты предлагаешь?

Он не ответил. Только зачем-то посмотрел на открытое окно, в которое, как мне подумалось лишь несколько минут назад, я мог бы вышвырнуть его, чтобы помириться с Барбосом. Я сначала не понял, а потом…

– Ну ты скотина! – взревел я и вскочил на ноги. – Слушай, суицидник, ты какой-нибудь сектант? Нам про раскольников в школе рассказывали, как ихние старцы сначала устраивали сожжения, а потом сбегали через какую-нибудь дыру – оба-на, вернулся с того света, чтобы еще сотню-другую сжечь. Хер его знает, может, у вас тоже такие фишки бывают? Хочешь, чтобы я тебе поверил и в окно выпрыгнул. Неет, дружок, не выйдет. Да какой ты, нахер, ангел! Точно, какой-нибудь мутант недоделанный!

Чурка невозмутимо сидел передо мной. Все с тем же отстраненным выражением на лице, которые, честно говоря, начало мне уже надоедать, он флегматично пожал плечами.

– Я все рассказал. Теперь твое дело, верить или не верить.

– Вот, значит, как ты заговорил? – я вцепился в край стола так, что пальцы побелели. Мне очень хотелось сделать шаг и от плеча вмазать кулаком в это бесстрастное смуглое лицо. – Только не будет по-твоему. Все по-другому будет. Сейчас ты встанешь и уйдешь. Чтоб я больше не видел морды твоей в моей квартире. И всем будет лучше, и тебе, и мне, если ты вообще свалишь отсюда куда подальше, чтобы ноги твоей в нашем квартале не было. А потом я пойду к Барбосу…

– Поздно, – спокойно сказал Саид. – Они уже идут. Ты разве не слышишь: они уже поднимаются по лестнице?

Я замолчал и прислушался. То ли у чурки слух был лучше, то ли он опять обратился к своим загадочным способностям, но сначала я не услышал ничего. А когда я решил, что он сказал это лишь для того, чтобы оттянуть неизбежное вышвыривание из квартиры, в дверь забарабанили сразу в несколько кулаков.

Я, мысленно кляня и себя, и Барбоса с Леликом, и психанутого чурку, подошел к двери и выглянул в глазок. Точно, Барбос привел с собой еще троих пацанов из кодлы нашего квартала. Один прийти не рискнул, значит, боится. На мгновение я почувствовал мимолетную гордость.

– Тебе чего, Барбос? – грубо спросил я.

– Открывай, падла, – взревел тот. – Открывай!

Он гулко бухнул в дверь кулаком. Левым. Правая рука, как я мог разглядеть в глазок, висела на аккуратной бинтовой перевязи. И как он только успел так быстро?

– Вован, открой, сука. Мы тебя больно бить не будем, разве что руку сломаем. Все честно, ты мне, я тебе. А чурку твоего мы точно замочим.

– Ну что? – я повернулся к дворнику, называвшему себя ангелом. – Слыхал, что мне Барбос предлагает? Убивать он меня вроде не планирует. Скажи мне, почему из-за тебя я должен ссориться со старым приятелем?

– Так ты же сам сказал, – Саид опустил глаза, изучая старый выцветший линолеум. – Потому что ты – дурак. Ты что, действительно ему веришь?

– Ценный ответ, – хмыкнул я. – Почему бы мне ему не верить?

– Вполне себе ответ, – не согласился он. – Если бы верил, давно бы дверь открыл. А так… – он дернул костлявыми плечами. – Тебе же с ними душно. Ты же сам видишь: они пустые. Одни оболочки, и те едва не насквозь просвечивают. Это разве люди?

Я неожиданно рассердился.

– А ты сам? – заорал я на него. – Ты же, если тебе верить, сам не человек! Что ты о людях знаешь? Указывать тут еще вздумал! Ты, ангелок, когда с небес падал, головой не сильно ли ушибся?

– Эй, вы, там! – заорал Барбос из-за двери и еще раз шарахнул по ней кулаком так, что по всему подъезду разлетелось эхо. – Вован, так тебя за ногу, а потом еще разэдак! Ты что, в натуре, не всасываешь, что на всю жизнь от меня в квартире не спрячешься? Открывай, мудила.

Я проигнорировал барбосовы угрозы, отвернулся от двери пошел обратно в комнату, двинув плечом стоявшего на пути дворника.

– Ну? – поинтересовался тот. – Что надумал?

– Позвоню в ментовку. Спасать людей – это, вообще-то, их работа.

– А разве, – поинтересовался за моей спиной Саид, – это по пацанским понятиям, а? Своих-то сдавать?

– Пошел ты, – огрызнулся я, и тут в ментовке кто-то взял трубку. – Да, девушка, я в милицию звоню. Ко мне в дверь ломятся… Что? Да, дверь железная, крепкая? Кому? Мне? Мне двадцать. Их четверо. Что? Но, девушка…

На том конце сбросили вызов. Трубка запульсировала частыми звоночками: пии-пии-пии.

– Вот так, – стараясь выглядеть как можно более спокойным, объяснил я чурке. – Мне сказали, что я молодой здоровый мужчина и должен быть в состоянии сам разобраться в своих проблемах со сверстниками. Милая девушка еще прибавила напоследок: Ну не убьют же они тебя, в конце концов.

Я невесело хохотнул.

Тут на дверь обрушился новый град ударов. Судя по силе и частоте, Барбос повернулся к ней задом и принялся со всей молодецкой дури лупить по двери каблуком.

– Я тебе предложил, – тихо сказал чурка. – Чего ты боишься? Хуже не будет, я тебе обещаю.

– Да? – я пристально посмотрел на него. – Просто я не верю. Ну… Не то, что совсем не верю, но и полностью поверить не могу. Может, для вас, ангелов, это нормально: раз – и на тот свет. А по мне, это как-то не по-людски.

Каблук Барбоса колотил в дверь: бумм! буммм! бумммм! Это начинало действовать на нервы.

– Не веришь, говоришь? Значит, с верой у тебя отношения не сложились, – мрачно прокомментировал чурка.

– Любовь меня сегодня кинула сама, – подыграл я ему. – Теперь можно говорить только о надежде.

– Выходит, – он прищурился, и его узкие глаза превратились в тоненькие-тоненькие черточки, – надежда у тебя осталась?

Хороший вопрос. Спросил бы что попроще. Я вздохнул и обвел взглядом свою клетушку. Давно вышедший из моды и продавленный диван, самодельный книжный стеллаж, старый компьютер, массивный письменный стол с выдвижной тумбой – вот и все, что у меня есть. А есть ли у меня надежда? Да кто ж ее знает-то…

Ну что ж. Коли мне популярно объяснили, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, займемся-ка мы этим самым спасением. Я с грохотом обрушил на пол табуретку и принялся откручивать ножку. Ножка не поддавалась, пришлось остервенело дернуть ее вправо-влево, после чего резьба поддалась, и дело пошло быстрее.

– Это еще зачем? – чурка присел на корточки рядом, с интересом глядя на то, что я творю.

– Барбос прав, – отозвался я. – Мы не можем сидеть здесь вечно. К тому же, даже если мы с ним и помиримся сегодня, вряд ли он навсегда забудет, что произошло. В этом Катюха полностью права. Вот только в окно мне прыгать не хочется. Не мое, это, понимаешь? Я еще потрепыхаться хочу. Если, как ты говоришь, все равно помирать… Я сейчас открою Барбосу дверь, а ножка от табуретки – это для убедительности. Она хорошая, ножка-то. Табуретка старая, ножка металлическая, тяжелая, и в руке хорошо лежит.

– А потом? – спросил Саид.

– А что потом? А потом – конечно, только надежда. Она, как известно, умирает последней. Если, по твоим словам, к какому-то там престолу попадают после смерти, то лучше уж так, чем прыгать в окно. Мне даже из ада хочется уйти красиво. Русские, блин, не сдаются.

Чурка выслушал меня. Протянул руку к трехногой табуретке, погладил одну из ножек кончиками пальцев.

– Тяжелая, говоришь? – вдруг ухмыльнулся он, и глаза падшего ангела полыхнули черным огнем. – В руке хорошо лежит, да? Нерусские, знаешь ли, тоже не сдаются. Ты же не против, если я одну для себя откручу?