Ропот

Глава 1

ВОРОНКА

Поле. Опустевшие колосья рвал истерический поток ветра. Травы меланхолически клали лица на ладони. Кроны сосен, обозначавших края открытого пространства, искажались под воздушным усилием, и плавно раскрывающийся цветок возникал из взрыва хвойных игл – трепещущих, смешивающихся, сомневающихся, смятённых, сбитых с толку. Это движение несло в себе характер хтонического, исконного: лицо Зелёного Человека всполохами проявлялось в нём.

Хренус вгляделся в противоположный конец поля. Там раскачивающимися кустарниками себя выдавало пугливое движение. Это были несколько котов – сквозь листья мелькали их шкуры, перетрясаемые характерной моторикой. Хренус безучастным взглядом мутных глаз наблюдал за их копошением. Так продолжалось много минут, пока, наконец, коты не потеряли интерес к своему занятию и исчезли.

Вдали слышались удары обо что-то металлическое, искусственно заниженные окружающим гулом.

Прямо перед Хренусом, с сухой наглостью возвышался уже почти потерявший цвет люпин. Белый цвет его мешочков превращался в обёрточную бумагу, постепенно обесценивая и их содержимое. Волчья сущность цветка делала зловещим содержимое этих кошелей: там дремали зёрна будущих бурь и трагедий, которых выцветание делало обыденными, рутинными. И цветок сам знал об этом, отсюда и возникал его надменно-увядающий вид. Казалось, внимательный наблюдатель сможет взглядом проникнуть за занавесь, увидеть символическое послание, и, разгадав его, прозреть будущее. Но люпины никогда не раскрывали своих тайн прямо, а их намёк был слишком пространен, чтобы иметь жизнеспособную трактовку.

Хренуса резко мотнуло в сторону с такой силой, что он упал. Изнуряющий голод последнего времени разрушительно сказался на его силах. Пёс неловко встал, фыркнул, отряхнулся, харкнул жёлтой слюной.

Ему пора было возвращаться. Неловко переставляя отяжелевшие лапы, он поплёлся к лесу, прочь с поля. Жёсткие травы проходились по его бокам, праздно ощупывая рельеф его кривых, много раз сломанных и сросшихся рёбер, просившихся наружу из-под его серой шкуры, которую издалека можно было бы принять за вылинявший парус корабля, покинутого командой и много дней дрейфовавшего по холодным морям. Шкура Серого Пса была его автобиографией, доступной для чтения любому наблюдателю; среди её страниц хранилось тусклое свечении прошедшего времени, созданное из состоявшихся и несостоявшихся событий, заметки о страданиях плоти – унылых и уродливых, размытые, произвольно дорисованные фотографии мест, обрывки драк и облав, промаркированные многочисленными шрамами. Глаза Хренуса непонятного цвета – смесь болотной грязи с коробочным картоном – были жёстко зафиксированы в орбитах глазниц, они оглядывали мир безучастно и холодно (Замёрзшая пыль на продуваемом переулке). Во всей его кубистской, гранёной фигуре городской тени виднелись черты охотничьей собаки: и его шпажный хвост, и висящие уши, и нос своими очертаниями и гладкостью отдававший капотом дорогого автомобиля; только в текущем исполнении они выглядели гротеском, где все отрицательные черты вынесены наружу и очерчены жесткими линиями.

На ушах Хренуса, которые в силу травматических событий напоминали истрёпанные тряпки, следовало бы остановится отдельно, ведь именно они обеспечивали Серому Псу единственный вид досуга, к которому он испытывал слабый, нитеобразный интерес. Это было Прослушивание. Серый Пёс питал пристрастие к долгому созерцательному времяпрепровождению, когда посредством слуха он пытался разгадать в слышимом им едином гобелене звуков того или другого места его истинную сущность, атмосферу; иногда эти звуки вызывали выцветшие портреты прошлого; Хренус видел их как бы через витрину, с перспективы случайного прохожего. Так он коротал время, когда оставался один во время вылазок.

Вот и сейчас он сосредоточился на Прослушивании и перед ним возникли:

– Старик под одиноким деревом посреди предгрозового поля

– Заколоченная комната, в которой звучит вкрадчивый шёпот

– Скорбные любовники на железнодорожной насыпи

– Ржавеющие останки брошенной сельскохозяйственной техники, стонущие в вечном плаче

– Туман, собирающийся в просеке, видимой на много километров вперёд

– Покинутые, вылинявшие деревянные дома

– Дрожащая в лужах вода

– Озимая потребность, сопревшая под ограниченной реальностью

Не успел Хренус даже подойти к опушке, как ближайшие кусты задрожали, и из них появился другой пёс – Шишкарь, ближайший сподвижник Хренуса. Они были одногодками и уже длительное время разделяли неудобоваримые ситуации. За лесом осталось много совместных акций, в ходе которых псы несколько сдружились. Сам Шишкарь имел длинную чёрную шерсть, которой он очень гордился. Издалека его, как и Хренсуа, можно было принять за породистого пса. Но в отличии от последнего у Шишкаря во взгляде и в движениях всегда присутствовала нервозность молодости, текучая живость, которая яснее всего проявлялась в голубом цвете его глаз – будто бы индикаторов, показывавших уровень жидкости в приборе.

Шишкарь гнусаво гавкнул в знак приветствия.

–«Ничего там нет. Голяк. Ты что видел?»– сухо дал статус Хренус.

–«Ммм, ты знаешь, там, ближе к опушке, есть помойка, вроде хорошая. Можно там поискать чего»– Шишкарь полузаискивающе – полуиронично усмехнулся.

–«Ты что-то там увидел?»

–«Нет, ничего конкретного, но видно, что недавно туда выбрасывали пакеты, пухлые такие.»-

Хренус прикрыл глаза. На его веках была вытатуирована усталость. В городе помойки были верным способом для бродячих псов обеспечить себе питание. Здесь же всё время приходилось тянуть случайные карты, брать на себя шанс.

–«Так, что поёдем? А на поле там ничего нет? Точно?»– слова Шишкаря пролетали как пули, выпущенные вслепую.

Хренус боролся с буровым ощущением голода, усиленным неуверенностью в дальнейшем. Шишкарь же стал молча ждать, глядя на товарища исподлобья; за годы совместной деятельности он научился подбирать правильные моменты для выпадов и пауз.

Наконец, мотнувшись как пьяный, Хренус открыл глаза и посмотрел на Шишкаря. Осязаемая нужда затряслась рухлядью в воздухе. Серый Пёс облизнул губы:

–«Да, надо идти.»-

Шишкарь кивнул и двинулся в глубину леса. Хренус последовал за ним, наполовину по вектору следов Чёрного Пса, наполовину по виадуку полусонного – полутрансового состояния измождённого рассудка.

–«Да, Хренус! Забей! Вспомни, как на заднем дворе продуктового мы со стаей Желтка сошлись! Крови столько, кишки выпущены, тётки кричат, зовут мясника, у него тесак ещё такой здоровый был, помнишь, как ты этому доходяге лапой поперёк морды, его аж перекосило, потом гавкать вообще не мог!»-

Шишкарь явно пытался перевести разговор на нейтральную тему, дабы отвлечь внимание Хренуса от дискомфортных ощущений. Серый Пёс же автоматически брел за Шишкарем и пытался вернутся к Просушиванию. В этом процессе слова Чёрного Пса были всего лишь шумовым элементом, одним компонентом из мириад прочих, а не связной речью. Только в Прослушивании Хренус мог ощупывать невыразимое, то, что так неуклюже описывается даже самыми изощрёнными оборотами речи. Поверхностная забота Шишкаря его мало интересовала.

Отойдя от голодного помутнения, Хренус заново вдохнул реальность леса с её раскрывающемся в запахе ландшафтом. Болезненности города, месту, в котором Хренус провел всю свою жизнь, здесь противопоставлялось величественное молчание, ощущение скрытой угрозы: она обозначалась многоаспектной симметрией, которую так сложно было охватить взглядом городского жителя, привыкшего к диктату обширных плоскостей; слишком большое количество деталей, наполнявших лес, опровергало заявления глаз, заставляя подсознание дописывать неоконченное наблюдение, наполняя пространство несуществующими образами. К тому же лес обладал постыдным влечением к звукоподражанию, то создавая звук льющейся воды, то учащенного дыхания у уха, то топота множества ног. В ночное же время это свойство леса только усиливалось – ведь тогда были видны только верхи декораций, а всё, что находилось на уровне роста пса, было вотчиной разнузданных абстракций, которые от ощущения своей беспредельной власти пьянели и полностью теряли над собой контроль.

Да, город был совершенно другим, его пустынные улицы с их клиническим свойством (Разрушающаяся больница, диспансер мороков и голых деревьев), которые холод делал тоннелеобразными, обжимал по силуэтам прохожих, его ветер, создававший невиданные искажения воздуха. Вся мировая краска была выпита и слита в леса, городам же осталось быть блёклыми черепками, хранившими лишь отголосок существовавшего в них содержимого.

И именно к такому окружению с самого своего появления на свет и приспособился Хренус. В городе цвет был цветом серого призрака, невидимки; его тень свободно скользила по подворотням и улицам, он был одним из безразличных, омертвевших прохожих, и даже его дерзкие преступления не расцвечивали его (На его кандалах не распускались розы). Здесь же, в лесу, его городской камуфляж полностью поменял своё назначение, вечно выделяя его серым подтёком, бросавшимся в глаз даже на фоне осеннего разложения леса. Казалось, его шкура стала светоотражающей из-за царившей в лесу погоды, она притягивала свет из глубины глаз наблюдателей. Из-за этого уже издалека можно было увидеть фигуру – раскачивающейся при ходьбе силуэт Хренуса. Теперь всё окружающее внимание было акцентировано только на нём.

Надо сказать, что Хренус уже давно сравнял внешний свой вид со своим внутренним состоянием. Его душа была рассохшимся гробом, из которого циничный опыт вытряхнул всё содержимое. Ему, опыту, вообще свойственно крайне жестокое, глумливое отношение изверга ко всему, что может быть сентиментальным, уязвимым. Он садистки упивается, жестоко умертвляя самые нежизнеспособные из чаяний. Некоторые не могут примириться с этим и бесконечно плодят новые надежды на заклание, другие же умирают вместе с ними. Так произошло и с Хренусом. Он научился у изверга-опыта жестокости, прагматизму, сжавшемуся тугим обручем вокруг его талии, высеченной из холодного камня, удобному безразличию и сухой, наждачной оценке событий, мест, псов, людей, явлений природы и чувств. Впрочем, последнее и не нужно было оценивать, ведь Хренус жил сухим инстинктом, редуцировавшим чувства до самых базовых; остальные, по совету опыта, были утилизированы, светящийся нерв вырван. Опыт с искажённой от извращённого экстаза мордой, наблюдал за тем, как Хренус постепенно изнутри наружу становился тенью, гуляющим ветром. Его внешняя привычка сплёвывать стала отличной иллюстрацией внутреннего процесса: он сплёвывал себя до тех пор, пока ничего не осталось.

Зловещий от явно ощущавшегося в нём удовлетворения хохот опыта преследовал Хренуса, куда бы он не шёл. Его дни (Бесконечно гложимые кости, давно утратившие следы мяса) были лишь пыльным осадком, который постепенно заносил следы безрадостных похождений Серого Пса.

Псы уже шли сквозь центр леса: его ежегодное наступление на самого себя неизменно обращалось разгромом, и всё вокруг приобретало оттенки горелого железа и запекшейся крови – редеющий бедлам, которому в нескольких места нанесена незаживающая рана ручья. Этот лес уже стали захватывать ели – ни одного нового дерева кроме них здесь не появлялось и ни анклавы берёз, ни геронтократия сосен не меняли общей картины; последняя давала основательные бреши: все упавшие, мёртвые деревья были только из их числа. А, как известно, ель своей неизменностью и таинственностью только усиливает трагизм сезонного побоища, словно подчёркивая его бессмысленность.

Хренус прошёл мимо небольшой ямы, покрытой по краям мхом. В её углублении лежали разлагающиеся листья ревеня – сброшенные одежды балаганных артистов, отрёкшихся от своей сути, или разорванные книги наивных снов, уничтоженные в отчаянном порыве устранить мучительное несоответствие между настоящим и прошлым, мечтой и жизнью, чаяниями и временем. Здесь тоже чувствовалось гибельное усилие опыта.

Псы достаточно долго шли в молчании, изредка озираясь по сторонам. Голод и непривычные условия сместили фокус их внимания внутрь себя. Наконец, деревья поредели, и перед ними возникла довольно обширная поляна, к которой с одной стороны вел язык расхлябанной проселочной дороги. Мусор устилал землю, и к центру поляны его концентрация серьёзно увеличивалась: там он лежал невысокой горкой. Было видно, что стихийная свалка давно заняла это место, – тут и там лежали бутылки от напитков, которые уже не производились, на многих из них этикетки выгорели добела. Среди мусора виднелись лужи, переливавшиеся радужными цветами из-за разлитого в них машинного масла.

Хренус медленно двинулся к горке, пристально вглядываясь в мусор, вдыхая прогорклый, пластиковый запах. Шишкарь следовал за ним, но в его подходе не было внимательности, он, скорее, прогуливался, нежели искал. Для его взгляда, пусть и отягощенного нуждой, здесь не было ничего примечательного. В ходе своей жизни он привык быть непринуждённым и поверхностным в оценке – экономит время и силы, не портит настроение.

Хренус же продолжал свои безуспешные поиски, вороша мусор, принюхиваясь, разряжая ноздри неестественными запахами. Его взгляд наткнулся на детский трёхколёсный велосипед. У него не было одного колеса, и той стороной, где оно отсутствовало, велосипед глубоко погрузился в чёрную грязь, изрядно пропитанную резко пахнущими химикатами. Проржавевший, он выглядел, как подбитый танк, брошенный своим экипажем. Казалось, в этом предмете воплотилась безрассудная атака, атака, обречённая на поражение, в которую шла наивная юность против жизни. И одновременно с этим велосипед являл собой доказательство вечного превосходства опыта, его мрачное торжество, безуспешность борьбы.

Хренус шумно выдохнул и, выждав несколько секунд, закрыл глаза. Неслыханная вибрация возникла в его голове; вибрация, вобравшая в себя поток задач, возможных решений, имеющихся ресурсов, стратегий, тактик, вероятных и фактических противников, воспоминаний, страстей, печалей, страданий, переживаний, наблюдений; вся невообразимая совокупность существования Хренуса, вся информация, являвшаяся обрамлением его жизни ринулась в его голову и закрутилась там, обжигая как кипяток. В клубящейся паром воде не виднелись очертания ответа.

Хренус поморщился, сжал зубы и раздраженно затряс головой. Через мгновение неприятные ощущения в его разуме стали постепенно сходить на нет. Оглядевшись вокруг, он заметил, что Шишкарь увлеченно возится у подножия мусорного холма. Хренус с усталой раздражённостью подошёл к Чёрному Псу:

–«Еда?»-

Шишкарь резко поднял голову:

–«Да нет… тут немного другое… смотри»– кивнул он в соответствующем направлении.

Среди рваных полиэтиленовых пакетов лежала широкополая женская шляпа чёрного цвета. У тульи шляпы была заметна рваная дыра.

–«И чего?»– на морде Хренуса выступило кислейшее выражение.

Шишкарь склонил голову и стал переминаться с ноги на ногу. Хренус молчаливо ждал ответа. Ему было понятно, что Чёрному Псу пришла в голову какая-то нелепая идея, идущая вразрез с прагматичными целями Хренуса. Такое иногда случалось.

–«Ты знаешь, мне кажется, что будет интересно…»– тут Шишкарь улыбнулся и выпалил -«если я шляпу буду носить!»-

–«Зачем?»– оторопел Хренус.

Шишкарь замялся.

–«Как мы с тобой в шляпе еду добывать будем?»-

Шишкарь вращал глазами, было видно, что он отчаянно пытается придумать ответ.

–«Блядь, собака в ёбаной шляпе!»– Хренусу стало даже немного смешно (Трещина ухмылки на фарфоровой морде). -«Вот все со смеху умрут. Кстати! Отличная идея! Мы подходим, выпускаем тебя вперед, все люди, собаки видят это зрелище и начинают по полу от смеха кататься, а пока они там умирают со смеху, мы берём всё, что нужно! Надевай!»-

Серый Пёс расхохотался, но голодная судорога прервала его веселье.

–«Хренус! Ты понимаешь, что…Нет! Не так! Я ношу теперь шляпу. Точка. Без объяснений»– высокопрочный сердечник фразы Шишкаря не оставлял сомнений в том, что для Чёрного Пса вопрос со шляпой обрёл принципиальный характер.

Хренус устало вздохнул, демон опыта подсказывал ему не расходовать силы на бессмысленный спор:

–«И ты хочешь её носить или просто с собой таскать?»-

–«Только носить. Всё время»-

–«Ну а как надеть эту мундулу на тебя?»-

Шишкарь радостно завилял хвостом.

–«Да нормально всё, всё нормально, Хренус, сделаем! Ты помоги только, а я…я сам потом»-

Хренус, взял зубами шляпу за поле и резким движением накинул её на голову Шишкарю.

–«Вот тут тесемки эти…перевяжи их теперь»-

–«Как, блядь? У меня рук нет»-

–«Нуу…ты посмотри…вот тут зубами возьми, а здесь лапой прижми. Давай, Хренус, пожалуйста»-

Давно Хренусу не приходилось так ухищряться, выдумывая ситуативную эквилибристику: исполнение каприза Шишкаря стоило Серому Псу больших усилий. Наконец ему далось затянуть тесёмки шляпы на шее Шишкаря.

–«Всё, нахуй»– выдохнул Хренус, устало осев на рваную полиэтиленовую плёнку.

Шишкарь недоверчиво посмотрелся в ближайшую лужу. В одно мгновение его морда залоснилась сиропом удовлетворения.

–«Ааааа…. Хренус…. отлично…. заебиись»– заголосил Шишкарь, рассматривая свое отражение в луже.

Теперь Чёрный Пёс выглядел в высшей степени нелепо – поля шляпы свешивались далеко за пределы его головы, одно ухо теперь было прижато к щеке и направлено вниз, а другое торчало через дыру в тулье. Но Шишкарь был подлинно счастлив. Честно говоря, Хренус и не помнил, когда последний раз он был свидетелем такого сильного проявления чувств своего товарища. Но минутное отвлечение не могло предотвратить возвращения голодного раздражения.

–«Ладно»– Хренус поднялся и как следует отряхнулся -«Раз здесь ничего нет, то надо возвращаться. Может у Жлоба с Плевком вышло удачнее»-

Шишкарю потребовалось волевое усилие, чтобы оторваться от своего отражения. Он сожалел, что не может в полной мере насладиться созерцанием, ведь голод он ощущали ничуть не меньший, чем Хренус, а это занятие хоть немного его отвлекало. Чем дальше от последнего приёма пищи его отделяли время и расстояние, тем больше ему хотелось отвлечься, пусть и уходя в абсурдное, щенячье, непрагматичное. Такова была его стратегия замещения.

–«Ты идёшь?»– Хренус начинал раздражаться медлительностью товарища.

Шишкарь высоко задрал голову, чтобы увидеть Хренуса из-под полей шляпы, и согласно тявкнул.

***

После своего поражения лес стал патологически плаксив, а также заболел солнцебоязнью. От страха он вошёл в преступный сговор с небом против солнца, растянув повсюду тусклый, картонный свет (Они вечные заговорщики, втайне воюющие против друг друга). То и дело окрестности обильно поливались дождями, оставлявшими на просёлочных дорогах большие лужи, полные вод кофейного цвета. После дождя в лесу становилось по-особенному душно, как будто помимо психического воздействия окружение отваживалось и на физическое. Можно было почувствовать слабые спектральные пальцы на своём горле.

На дороге прямо перед псами, появилась настолько большая лужа, что обходить её пришлось, продираясь сквозь кусты, росшие по обочинам. Хренус, оступившись, угодил лапой в холодную грязную воду. Это ощущение было очень точным физическим отображением того отсыревшего, отчуждённого отвращения, которое испытывал Серый Пёс (Часть эпитетов он выронил в лужу).

Псы свернули с дороги, и пошли через край широких папоротников, которые, смыкаясь над их головами, изнашивали небо до рваного полотна. Вокруг уже расплывались камуфляжные пятна сумерек.

Иногда Хренусу ещё снились сны, но бесцветные плоские и трескучие, как высохшая газета; лица и силуэты в них виделись как будто из окна машины – недосягаемыми и размытыми. И если какой-то изжёванный портрет прошлого даже и бил по подавленным чувствам, то его отчаянного усилия хватало лишь на несколько секунд воздействия сразу после пробуждения. К прошлому обращаются стареющие псы, Хренус же существовал в безвременье.

Серый Пёс подумал, зачем коты живут в этом лесу? Он всегда полагал их существами, стремящимися к уюту и комфорту человеческих жилищ. Тем более, беря во внимание, то, с какой зловещей и перекошенной гримасой лес терпел непрошенных посетителей, не давая никаких благ, даже скудного пропитания. Он стоял вокруг опустевшим, мрачным средневековым городом, распространявшим торжественно-враждебный рокот из своих недр.

Коротая в размышлениях подобного рода время, Хренус с Шишкарем вышли из зарослей папоротника на открытое неровное пространство, где деревья росли без подлеска в странно симметричном порядке. Псы ещё плохо ориентировались в лесу и иногда делали значительные крюки – вот и сейчас они попали в край, который до этого был им неизвестен. Хренусу сразу не понравилось это место, в нём ощущались потусторонние вибрации воздуха и пространства. Вернее, сам Хренус не почувствовал этих вибраций, скорее кто-то неощутимый сообщил ему об этом.

Внезапно Серый Пёс почуял новый запах: очень острый, но в то же время аморфный, округлый – странное, тлетворное обаяние.

Хренус резко остановился, Шишкарь взглянул на него с недоумением. Глаза Хренуса искали, но не могли найти источник запаха.

–«Это что такое?.. А?»– Шишкарь тоже учуял странный аромат и разволновался.

Псы напряжённо смотрели по сторонам, резко оборачиваясь и прислушиваясь. Голод снова вредил им, смазывая остроту восприятия, отчего псам становилось всё неприятнее. Осязаемая угроза понизила температуру земли под лапами псов, она теперь носила личину вечной мерзлоты.

Из-за дерева, находившегося метрах в десяти от псов, появился странный антрацитовый силуэт, который тут же метнулся за другое дерево, ближе к псам, а оттуда уже выступил медленно и зловеще, как великий чёрный ветер с Запада.

Скелетообразные угольные очертания – тонкие ноги, сзади болтается пушистый шомпольный хвост. Зверь двигался с потусторонней, отнюдь не грациозной моторикой, ощущалось вплавленное спокойствие под темнейшей шерстью, отороченной серебряным на концах (Постыдный блеск лунного металла).

Но самое сильное впечатление производила морда – узкий нос дулом охотничьего ружья с мушкой задранного кверху влажного носа нацеливал сглаженный череп, из глазниц которого двумя омерзительно-пугающими янтарными каплями вытекали глаза. Хренус был заворожен сильным испугом – несмотря на то, что чёрный зверь был меньше его вполовину, Серый Пёс предпочел бы встретиться в лесу с разъяренной кавказской овчаркой, но не с таким жутким существом, ведь одними из самых ненавистных и страшных для него явлений были абстрактные, непонятные вещи.

Чёрная морда оскалилась в подобии ухмылки, обнажая ряд мелких, но достаточно острых зубов (Орудие падальщика, ценителя разлагающихся материалов); весь вид твари неприкрыто выражал злорадное удовольствие от произведенного на псов эффекта.

–«Хи-хи-хи»– голос был одновременно и шипящий, и булькающий, как текущая вода, но в то же время бесполый, тихий и несколько эфемерный, как ночной воздух, словом, тоже мерзкий -«Вы увидели что-то интересное? Неужели я сумел произвести на вас впечатление?»-

Хренус постарался взять себя в лапы:

–«Ты кто такой?»-

–«Меня зовут Фигура»– спокойно, уже без ёрничанья ответил зверь.

–«Кто, блядь, тебе дал такую кличку? Не пизди»– визгливо выступил Шишкарь.

–«Нам, лисам, никто не дает кличек, у нас – имена, и каждый выбирает имя себе сам, в зависимости от определенных качеств, которые являются для него определяющими»– снисходительно улыбаясь, так же невозмутимо ответил Фигура.

На морде Шишкаря, а точнее на той ее части, которую можно было увидеть из-за шляпы, отобразилась плохо скрываемая злость.

–«А почему ты носишь шляпу?»– ехидно спросил Фигура

–«Нравится! Есть вопросы?!»– рявкнул Шишкарь бросаясь вперед. Его агрессия была замещением сильнейшего страха и недоумения: Шишкарь, грубя и угрожая Лису, каждую секунду сомневался, правильно ли он поступает.

Фигура молча ухмыльнулся и перевел взгляд на Хренуса:

–«Я сообщил вам свое имя, хотелось бы узнать и ваши имена – простая вежливость»-

–«Я – Хренус, а это – Шишкарь»– Хренус и сам не понял, почему он сразу ответил Лису. На самом деле, ему совсем не хотелось разговаривать с ним, но чувствовалось, что этот разговор движется по некоему мистическому течению, в котором Лис ориентируется, ловко обходя пороги, а другие постоянно попадают во власть неведомых сил.

–«Приятно познакомиться. Правильно ли я понимаю, что вы заняты поиском пропитания, ведь в этом плане лес крайне оскудел в последнее время?»– Фигура говорил грустным, понимающим тоном, с неприятной фиксированностью глядя на волны ребер, статично проредивших бока Хренуса.

Псы молчали.

–«Сделаем допущение, что это так»– сам ответил на свой же вопрос Фигура.

Ступор псов объяснялся по-разному: Шишкаря четвертовали чувства испуга, рожденных от него агрессии, недоумения и болезненного любопытства. Хренус же всё глубже уходил в податливую пропасть, созданную потусторонней атмосферой и новым наплывом голодной слабости.

–«Как вы знаете мы, лисы, а особенно чёрнобурые, одиночки, живем сами по себе, но в силу…»– Фигура поднял глаза и некоторое время жевал губами, будто продумывая дальнейшую речь -«в силу… определённых обстоятельств… в последнее время эта эгоистическая тенденция во мне сменилась тенденцией в некотором роде альтруистической, впрочем, не без примеси и корыстной выгоды. Так вот, у меня есть для вас предложение, которое, как полагаю, может быть вам небезынтересно»-

–«Нахуй иди!»– эта незамысловатая фраза была итоговым результатом мучительного, сложнейшего брожения чувств внутри Чёрного Пса.

–«Тихо, Шишкарь»– пригавкнул Хренус -«Что за тема?»-

–«Значит, я не ошибался, обращаясь к вам. Это приятно осознавать»– Лис снова омерзительно улыбнулся -«Я бы хотел рассказать свои мысли в присутствии всей стаи, если вы не против.

–«Как ты узнал про стаю?»– озадаченно спросил Хренус.

–«Ты же не думаешь, что я в своей жизни ни разу не имел дела с псами? У меня богатый опыт, можно даже кое-чему у меня поучиться»– пробулькал Фигура -«Так что, вы приглашаете меня с собой?»-

Диакритика полупонятных слов Фигуры всё дальше увлекала Серого Пса в мглистые глубины. Его нисхождение сопровождали спирально раскручивающиеся ужас и отвращение, и аморфное чувство столкновения с неестественным. Но Хренуса слишком мучил голод, чтобы упускать даже призрак шанса, он был готов уже на всё, лишь бы разрушить эту медленную, смертельную тенденцию. Контекст, звенящие вокруг деревья, вращение бура в желудке подсказывали одно – промедление не рассматривается.

–«Хорошо, пошли»-

–«Хренус, Хренус, ты что ёбнулся? Что ты делаешь Хренус?»– Громко, с напором испуга зашептал Шишкарь. Переведя взгляд на Фигуру, Чёрный Пёс снова разлаялся -«Да, про тебя, мразь, говорю, сука, я ведь тебя насквозь вижу!»-

–«Я сказал, пошли»– Хренус усилил интонацию, дав понять Шишкарю, что он уже сделал свой выбор – пусть и скоропостижный, тяжёлый и неоднозначный.

–«Ты не пожалеешь, Хренус»– мерзко оскалился Фигура.

От территории неприятной симметрии до логова псов, которое они сами называли «Точка», было уже совсем недалеко. Однако и Хренусу, и Шишкарю дорога казалась длиннее обычного из-за присутствия Лиса. Он семенил в некотором отдалении от псов, периодически обгоняя их. Вероятно, он делал это специально, поскольку, обогнав, всегда останавливался, поворачивал голову и нанизывал их на свой жуткий следящий взгляд, сопровождаемый плавным падением мерзкой, зловещей улыбки. Подождав, пока собаки уйдут вперед, он снова начинал семенить в отдалении, постепенно повторяя свой маневр.

Когда Фигура в очередной раз остался позади, Шишкарь тихо и злобно сказал Хренусу:

–«Ты очень умный, конечно, Хренус, охуеть какой умный»-

Хренус не нашелся что ответить: он и сам не был уверен, что из этой затеи выйдет что-либо путное; пока Лис вызывал у него только отвращение, перемешанное со страхом. Даже звуки затихли, будто бы из-за присутствия Фигуры: Всемирность, обычно ощущавшаяся Хренусом, сникла и ушла неведомым крылом к небу, кидавшемуся на псов сквозь прутья сосен, составлявших голодную клетку леса.

Наконец они достигли Точки. Здесь лес уже представал преимущественно в ипостаси молодых деревьев и кустарников, что обеспечивало должное размытие силуэтов и их намерений.

Точка состояла из нескольких локаций. Местом отдыха был покинутый и давно размытый окоп, ныне покрытый кольчугой тысячи гниющих листьев. Он скрывал сон стаи от злых пробуждающихся глаз. Рядом с ним, среди ювенильно-тонких лип находилась лысая покрышка от грузовика, перекочевавшая сюда, видимо, с ближайшей помойки вместе с двумя кусками старого, грязного полиэтилена – на один она была положена, а вторым – накрывалась. Покрышка являлась хранилищем, банком, где складировались все ресурсы стаи. Вернее, должны были – на первых порах нахождения в лесу псам был свойственен наглый оптимизм, который впоследствии показал себя несостоятельным.

Наконец, последним из объектов, составлявших Точку, было место, где, по всей вероятности, раньше люди жарили шашлыки – квадрат, составленный из четырех кирпичей, самодельный мангал. Это могла бы быть площадка собраний, планирования операций, интеллектуальной работы, так как на выжженной и вытоптанной земле было бы удобно рисовать схемы и вести подсчеты. Но псам это было не нужно – они просто не умели рисовать и вести подсчёты.

Иными словами, инфраструктура Точки была для стаи даже избыточной.

Навстречу псам и Лису из окопа вылез осоловевший от сна пёс белого цвета – Мочегон.

Мочегон был психически нестабильным и слабоуправляемым социопатом с богатым послужным списком. Он был участником (правда, всегда рядовым) самых свирепых городских стай псов-беспредельщиков, которые регулярно нападали на людей и наводили ужас на целые кварталы, устанавливая на их территории свой порядок террора. Участие Мочегона в подобных бандформированиях было обусловлено не только необходимостью поиска пропитания, но и тем фактом, что он был ярым человеконенавистником, даже говорил, что загрыз нескольких людей насмерть и, соответственно, подобная деятельность виделась им как идеологически обоснованная борьба. Глядя на Мочегона, можно было в это легко поверить.

Всякий раз, когда подобные стаи уничтожались людьми, в живых оставался лишь Мочегон, что лишний раз доказывало не только его исключительную удачливость, но и парадоксальную, немыслимую живучесть. Лишь крайне жесткая практика регулярных зачисток, которую начали проводить городские власти, вынудила даже такого дьявольски удачливого пса, как Мочегон, сменить место дислокации на лес, чтобы не быть уничтоженным.

Такие псы, как Хренус или Шишкарь, разумеется, не были в восторге от присутствия Мочегона в стае. В городе подобные индивидуумы лишь создавали трудности собачьим стаям умеренного толка, привлекая ненужное внимание и повышая в людях градус враждебности к псам. От таких неуёмных маньяков всегда старались побыстрее избавиться, но здесь, в лесу, нужда, известная своей эксцентричностью в поступках, формировала стаи по собственному лекалу, в связи с чем стаи могли содержать полярные типажи собачьего мира. На чужой территории необтёсанная жестокость могла понадобиться (Вынужденный союз дыма и воды).

С Хренусом Мочегона роднило то, что его внутреннее состояние полностью отражалось на внешнем. В недрах Мочегона будто бы работал мощный генератор, пускавший электростатические разряды по всему телу пса – сворачивая в баранью кудлатость его грязно-белую шерсть, дёргая тиком разорванную верхнюю губу (След очередного покушения – кусок мяса, начиненный рыболовными крючками), давая тусклое свечение тел накала в тёмном семени его глазных яблок. Довершали его облик уши, сгрызенные до состояния кратеров и обрубок хвоста – следствие драки с мраморным догом, защищавшим свою хозяйку от нападения пса-беспредельщика. Всё его тело, как и у Хренуса, было видимой сводкой о жизни, полной свирепости и отчаянной борьбы в крутящемся водовороте лютого звериного бытия.

Мочегон слегка наклонил голову, некоторое время приглядываясь к пришедшим, а затем, увидев Шишкаря в шляпе, разразился каркающим смехом:

–«Бля, ха-ха-ха-ххха… ну… бля, хаха-ха… ёбте-хаха»-

Тут он обратил внимание на Фигуру и, резко ампутируя смех, принял боевую стойку. Фигура ответил Мочегону своей знаковой улыбкой, напоминавшей хирургический разрез на мертвом теле (Из него медленно вытекает молочная капля гноя).

–«Ты че исполняешь, мразь?»– прорычал Мочегон (Ряды патронов в пулемётной ленте десен).

Хренус несколько замялся – он привык объяснять само собой разумеющиеся вещи, а не что-то из ряда вон выходящее.

–«Э… Короче, успокойся. Тут тема есть»-

Мочегон, не слыша Хренуса, отошел чуть в сторону, чтобы снова увидеть Фигуру:

–«Ты сильный, что ли да? Ты сильный?»– для Белого Пса, если кто-то смотрел прямо в глаза, то это означало брошенный ему, Мочегону, вызов.

Фигура, ухмыляясь, продолжал молчать.

Мочегон шумно харкнул под лапы Фигуре.

–«Ты сильный? Подними!»-

–«Ты, блядь, жрать хочешь?!»– рявкнул Хренус прямо в морду Мочегону.

–«Что?»-

–«Я спросил, ты жрать хочешь?»-

–«Нууу, блядь… допустим»– Мочегон уже выглядел скорее озадаченным, нежели разъяренным.

–«Мочегон, я вот тоже думаю, что с этим пассажиром нам не по пути»– сказал Шишкарь.

Мочегон перевёл на него взгляд и опять разразился шумным вороньим смехом. Шишкарь стоял, поджав губы и терпеливо ждал, когда тот отсмеется.

–«Не, ну если вам по кайфу такая тема, то как бы пусть будет»– Мочегон снова посмотрел на Фигуру -«Полупокера привели, хах»-

–«Заткнись»– приказал Хренус

Фигура повернулся к Серому Псу и непристойно прожурчал:

–«Интересный персонаж. Ничего, он привыкнет, все привыкают»– тут он резко посерьёзнел, никакого прочерка ухмылки -«Ты тоже привыкнешь»-

–«К такому уёбищу, блядь, привыкнешь – охуеешь, скорее»– боковой комментарий Шишкаря.

Хренус снова ощутил прилив злобы и на себя, и на Лиса, и на Мочегона, и на Шишкаря. Он изо всех сил старался удерживать самообладание:

–«Мы уже слышали, что привыкают, сейчас будешь свою тему рассказывать»-

Надо сказать, что на пришельцев уже некоторое время с любопытством смотрели два оставшихся члена стаи – Плевок со Жлобом, – которые только что вернулись со своего задания – разведки ближайшего продуктового магазина.

–«Хренусь, друхохо пса привел ты?»– скрипучий голос Жлоба.

Жлоб – старый Коричневый Пёс с косматой бородой и чёлкой. Большую часть жизни, которую сам Жлоб считал лучшей, он прожил на ферме с хозяином-алкоголиком, который то ласкал, то бил Жлоба. В том время Коричневый Пёс подворовывал и промышлял мелкими махинациями со стаями таких же полубродячих псов в пределах поселения. Когда хозяин умер, разбитому горем Жлобу пришлось перейти на полностью скитальческий образ жизни. Он был патологически жаден и вороват, но хорошо знал округу, имел приличный внешний вид (выглядел, как породистый пёс, а не дворняга), вследствие чего мог появляться при людях и легко налаживать общение с порядочными домашними псами. Но самое главное – Жлоб был очень хозяйственным. Именно поэтому он имел кличку Жлоб и занимал пост заведующего хозяйством стаи.

–«Я – Лис»– два коротких выстрела в переулке слов.

–«Ооо… значисся… Лис, да? Я вот никохда с лисами дел не имел, да, не имел»– почему-то удовлетворенно проговорил Жлоб.

–«А, во дела! Лис! Ничего себе!»– радостно брызгал восторгом Плевок.

Плевок был щенком-подростком доберманового окраса, прибившимся к Жлобу в промежуток времени между Хозяином и Хренусом. Плевок относился к Жлобу по-сыновьи: всегда следовал за ним, исполнял беспрекословно все его указания, слушал все его высказывания с гипертрофированным вниманием. Жлоб же защищал своего протеже и учил жизненным мудростям.

Хренуса раздражало присутствие Плевка – дополнительный рот и неумелые лапы вкупе с веерным максимализмом. Но для Жлоба это было обязательным условием, и Серому Псу в очередной раз приходилось идти на компромисс, что ему уже порядком надоело.

–«Заткнись»– Хренус уже достаточно натерпелся за сегодня и щенячий восторг Плевка ему был совсем невыносим –«Жлоб, что с магазином?»-

–«Я тут, видите ли, ходил, к махазину, там старухи охранницы доколупались… мешають, смотреть»– в подобном ключе было выдержано большинство отчетов Жлоба о выполненных заданиях -«Но чехо, значисся… там есть сосиськи таки… такие… молочные, даааа… колбаса, ну не то, чтобы свежая, но тоже ничехо, а там сзади дверса… такая… вот железная… железная, работяги ящики таскають, можно там, так сказать, подрезать, да, подрезать чего-нибудь по-быстренькому»-

–«Понятно»– Хренус не ожидал ничего большего.

–«Значит, у него»– он кивнул на Лиса -«Есть тема намутить жранья. Говори»-

Морда Фигуры снова приняла серьёзный вид.

–«Псы»– Фигура обвел собравшихся взглядом -«Вам всем хорошо известно, что в лесу сейчас совсем мало еды. Но совсем недавно я волею случая оказался близ крайнего к лесу дома; может, вы его видели – серого цвета, флюгер на крыше. И абсолютно случайно услышал разговор хозяина дома с неким человеком – они договаривались о том, что через неделю на этот участок будут доставлены десять живых кроликов. Хозяин дома сетовал на то, что у него есть только временный, довольно хлипкий загон для них и опасался, что они могут сбежать. Данный разговор произошел шесть дней тому назад. Понимаете, к чему я клоню? Из-за близости данного участка к лесу, вам будет крайне просто уйти с добычей. Предлагаю вам следующий порядок действий: я провожаю вас к указанному месту ночью, вы делаете подкоп под забором, проникаете на участок, набиваете кроликами пакет и уходите»-

–«Какой пакет?»– спросил Хренус.

–«А, пакет – это маленькая хитрость. Сколько в пасти можно унести кроликов? Одного. Ели же вы возьмёте пакет или сумку с ручками, и два пса наденут себе на шеи эту ручки так, чтобы пакет оказался между ними, то третий пёс сможет быстро накидать в пакет добычу, серьёзно увеличив доход от операции»-

–«У нас есть пакет?»– спросил Хренус у Жлоба.

–«Найдесся, я думаю, на помоеськах ближайших»-

–«Всё это хорошо, но есть один вопрос. Какой твой навар? С чего тебе нам помогать?»– снова обратился к Лису Хренус.

–«Хренус, ну ты же видишь, какой я слабый, разве я смогу сам сломать загон, тащить кролика, а тем более постоять за себя, если вмешается охрана. А так вы мне оставите одного кролика, и мне не придётся подвергать свою жизнь опасности»– Фигура снова размазал по морде улыбку.

–«Там ещё и охрана есть?»– спросил Шишкарь.

–«Никто не говорил, что будет просто, нужно учитывать все варианты развития событий»-

Псы напряженно молчали. Для всех общим настроем стала неприязнь к Фигуре и нежелание иметь с ним дело, но голод, голод – терзающий призрак на крыльях жалкой агонии, грозящий кончиной, разложением среди гнилых листьев и кривых веток – он диктовал свои условия и образ действия. Это понимали все.

–«Один кролик?»– напряжённо спросил Хренус.

–«Только один»-

–«Ладно»-

–«Хренус, ты согласен?»-

–«Ты в уши долбишься? Согласен»-

–«Отлично Хренус, ты не пожалеешь»– Фигура усмехнулся как-то похотливо и мерзко -«Я приду завтра, на закате»-

Морды всех псов синхронно сморщились от отвращения.

–«Жлоб с Плевком, завтра ищете пакет. Остальные – ждём вечера. Всё, разбежались»– сказал Хренус и демонстративно отвернулся.

Только сейчас Серый Пёс понял, как измотал его этот краткий день. Он чувствовал иссушающие цепи, ржавые железнодорожные катки, бетонные плиты, циклопические арматурные конструкции изнеможения, давившие на него всем свои весом и грубостью граней. Надо было как можно быстрее лечь спать.

На момент окончания собрания уже опустилась ночь, и уставшие за день псы поплелись в окоп. Хренус завалился среди тёплых, раздувающихся тел и почти провалился в сон, но что-то побудило его в последний раз открыть глаза. Он увидел Фигуру, еще более жуткого, чем днем, стоявшего на краю окопа. Чернобурый Лис улыбнулся Хренусу и неестественно-угловато погрузился в окружавшую пространство смоляную тьму.