Рождённый в сражениях...

Глава — 9

Новиков задержался в Москве еще на неделю. Дел, которые можно было решить только в столице, было предостаточно. Благо новенький орден и слухи, стремительно распространившиеся в кругах военных чиновников о том, что он принят на самом верху, здорово помогали. И все равно, за прошедшую семидневку (и какой кретин это придумал?!) просто озверел. Нет более страшного образования государства, чем бюрократия, а военная бюрократия, это отдельная песня. А ведь, по словам бывалых ходоков, раньше было хуже. Постепенно, но неотвратимо в кабинетах отделов и управлений наводился порядок. Последним нововведением стало требование для всех военных чиновников составлять до десяти отчетов о каждой заявке, которая не могла, по их мнению, быть удовлетворенна. С обязательной проверкой вышестоящим начальником правомерности отказа. Первый необоснованный отказ — выговор. Второй — понижение в должности. Третий — дело передается в прокуратуру — на лесоповале и строительстве каналов проводят активную трудотерапию для всех желающих.

Несмотря на всю беготню, вечера были свободны. Хватило времени и по Москве поколесить и подумать спокойно. Спокойно. Хм! Спокойно только начиналось, а дальше, мысли начинали плясать так, что самого оторопь брала. Все же недооценивали они нынешнее поколение, он, по крайней мере, точно. Взять, к примеру, Маньчжурский конфликт. Ведь поначалу замысел операции воспринимался как авантюрный. Ограниченными силами, за ограниченное время, произвести практически оккупацию территории по размерам превышающую многие европейские государства. А на самом деле? На самом деле все выходит совсем не так просто и наивно. И дипломатическое и разведывательное обеспечение было на высоте. А это не делается за несколько дней, недель или даже месяцев. На это нужно время. Время и четкая позиция руководства страны и армии. А техническое обеспечение?! Ведь все это надо было перебросить по единственной железнодорожной нитке «Транссиба». Заранее перебросить. И чтобы никто не заметил и не догадался. Так что никакой авантюры. Трезвый и правильный расчет. Блицкриг по-русски. А кадровая политика? Это же вообще — песня. Одно стремительное продвижение таких личностей как Богданов чего стоит. И ведь это не исключение, это система. Хорошая система. Правильная. И все же… Все завязано на двух человек. Сталин и Фрунзе. Да, они гениальные руководители. Но они незаменимы. И это страшно. Если даже их расчеты, там, в далеком будущем, были верны, и ЭИД работает, как и планировалось, сколько лет они проживут? Сто — сто десять. А дальше? И что он, майор бронетанковых войск, может в этой ситуации сделать? Делай что должно — случится что суждено? Может быть. Но старая истина не успокаивала. Оставалась правда надежда, что ЭИД передал достаточно информации, чтобы и Сталин и Фрунзе сами задались этим вопросом. А пока? Пока надо работать. Есть несколько интересных мыслей. Но как их воплотить? И так, на последнем совещании он вел себя на грани фола. Его вопросы и предложения явно выходили за круг знаний и интересов командира пускай Особого, но все же всего-навсего полка. Как ему добраться до оружейников, металлургов, двигателистов, приборостроителей, медиков, астрономов, ракетчиков и т. д. и т. п.? И что необходимо в первую очередь, а что может подождать?

Для себя он все же выделил, как первоочередное — модернизация патронов и снарядов. Наиболее массовый патрон 7, 62мм был создан Велтищевым еще в восемьдесят шестом году на основе французского патрона 8х56мм R от винтовки Лебеля и имел гильзу бутылочной формы с выступающей закраиной. Эта устаревшая даже на момент своего создания конструкция создавала кучу проблем и Российским и Советским оружейникам. Принята была от безысходности, патрон был дешевле и проще в производстве немецкой, а оставалась на вооружении по косности и тупости. Нужен патрон по типу Маузеровского 7,9мм с кольцевой проточкой.

Та же история со снарядами. Для новых орудий — необходимы новые снаряды. Вроде бы очевидно, а на деле — конструкция не менялась со времени создания. Особенно это касалось трехдюймовок и их развития — 85мм. систем. Думаете мелочь? А эта «мелочь» способна спасти тысячи жизней своих солдат и намного эффективней громить противника. Но как к этому подступится?

Некоторые мысли и предложении он внес в свои материалы, подготовленные для заседания СНК. Но эти предложения там так и не прозвучали. Почему? Наверное, было не к месту и не ко времени. Но в том, что его доклад был изучен, Новиков не сомневался. Оставалось ждать. И не забывать про его величество случай.

Иногда на Новикова «накатывало». Ведь и без него справятся. И все его «супер» способности, и все его знания из будущего, по большому счету ничего не значат. Но хандра проходила быстро, стоило только вспомнить, во что превратился за прошедшие годы Т-19, и что, даст бог и великий Сталин, получится из проекта Гинзбурга. Да и в Маньчжурии он не просто катался. Так что все правильно. А на что он, собственно, рассчитывал? Что он будет вещать, а доверчивые и добрые руководители будут смотреть ему в рот и ловить каждое слово? Ведь этого и в мыслях не было. Тогда по какому поводу комплексы? Посмотри вокруг! На великую страну. На её, (твой, черт побери!) народ. Смотри! Ради этого стоит и жить, и бороться. Ради этого, ты пошел на риск эксперимента. Так и делай все, что в твоих силах, чтобы твоя страна жила и процветала. Делай на своем месте. Используй любую возможность.

Вот такие были вечера. Совсем даже не подмосковные, а вполне даже московские.

Собственно, дела все были сделаны, и пора было собираться домой. Но всемогущее и всеведающее начальство решило иначе. Видимо посчитало, что посещение северной столицы для него просто необходимо.

От Москвы до Ленинграда, да на хорошей машине, да по приличной дороге — это не поездка, это удовольствие. И даже дождик не может испортить впечатления. Двухслойный тент и электрические «дворники» надежно обеспечивали комфорт и приличную видимость. Правда перед самым Ленинградом дождик перешел в настоящий ливень, но это было и к лучшему. Машину вымыло до блеска. Так что в город он въезжал во всем великолепии хромированных и лакированных поверхностей кузова и матовой черноты тента. Курс на завод «Большевик», к товарищу Гинзбургу и остальной инженерно-конструкторской мафии из ОКМО (опытно-конструкторско-механический отдел).

Встретили горячо. И на самом высоком уровне. Дирекция завода, партийное руководство, директор ОКМО, и ведущие конструкторы. «Все равны, как на подбор! С ними дядька Черномор», — невольно пришло в голову Новикова. Причем Черномор отличался далеко не богатырским ростом. Невысокий, если не сказать маленький. Крепкий. С зачесанными назад волнистыми волосами. Полувоенный френч, галифе и сияющие сапоги. Лицо широкоскулое, как принято говорить — волевое. Глаза чуть прищурены. Революционер и бабник. Оратор и редкостный работоспособности руководитель. Воплощение Ужаса в Астрахани и добрая легенда Азербайджана и Кавказа. Первый секретарь Ленинградского горкома и обкома ВКП(б). Сергей Миронович Киров. Личность легендарная и весьма противоречивая. Новиков здоровался, жал руки. Получал по плечам. А самого тянуло на ерничанье. «Так вот ты какой, северный олень!», — вертелось на языке. Короче говоря, встретили. И сразу с корабля на бал. По поводу прибытия на завод героя-танкиста, организованно общее собрание. И его, героя-танкиста, там ждут с нетерпением.

Вот так Новиков, вместо ожидаемого дружеского застолья, оказался в президиуме.

Огромный зал был полон. Встречали такими аплодисментами, что казалось еще чуть-чуть и потолок рухнет. Пришлось вместе с остальными долго хлопать в ответ. Новиков смотрел на лица рабочих и потихоньку злость и недовольство всем этим официозом стали куда-то исчезать. «Сколько же вы нас тут ждали? Час? Два? Ведь о времени приезда я точно не сообщал. И видно, что встречают от души, а не по приказу. И встречают не артиста, не поп-диву. Встречают его — командира Красной Амии. Своей армии. Его приветствуют и им гордятся. Как гордились бы своим сыном или братом». Ощущение было непередаваемое. Ну, с чем его сравнить?! Разве что с возвращением в родной дом. Где тебя дружно встречает большая семья.

За последний год, постоянно находясь в части и выбираясь в люди только по необходимости, Новиков невольно подрастерял ощущение этой общности. Знание заменяло чувство. Конечно, он понимал, что вечно гореть невозможно, но и гасить этот священный огонь совсем, подменяя его работой мысли, нельзя. Иначе все, что он пытается сделать станет для ЧЕГО, а не для КОГО. И тогда может настать такой момент, когда цель станет оправдывать любые средства. А на эти грабли мы уже всей страной наступали.

И вот теперь, сидя за столом президиума, он смотрел на эти такие разные и, тем не менее, такие родные лица. Смотрел и пытался, сквозь переполнявшие его эмоции, понять. Как? Как, с таким народом, с такими людьми, мы потеряли свою страну? Неужели воспитанное сейчас доверие народа к власти сыграло с ним, с этим народом, потом страшную шутку? И мы просто не заметили, как нас предали, продали? Не заметили, как постепенно произошла, подмена ценностей. А тех, кто заметил и пытался об этом не то, что кричать, говорить, просто потихоньку убрали. Некоторых физически, а некоторых морально. Тяжело убеждать в своей правоте, когда на тебя всюду вешают ярлыки — «фашист», «националист», последователь «кровавой гебни». Для страны, которая билась с фашизмом насмерть — это было равносильно общественной смерти. Гениальная по своей подлости и беспринципности провокация британских спецслужб и мирового сионизма, приведшая к невиданной ранее кровавой бойне, извратила само понятие — фашизм, и сделала его нарицательным. А ведь если разобраться…

Огосударствление всех сторон жизни посредством создания системы массовых организаций;

Насильственные методы подавления инакомыслия (оппозиции), различных меньшинств, в том числе и сексуальных;

Тотальная система идеологического контроля, направленная на развитие и приумножение нации, сплочения народа под единым идеологическим строем;

Культивация консервативных, националистических идей, цель которых — отстаивание прав и свобод коренного населения;

Вождизм: культ личности дуче, каудильо, вождизм развит в основном по причине единоправия, когда у власти находится один единственный человек, являющийся, по сути, вождем нации, в чьи обязанности входит не только блага правления, но и ответственность перед собственным народом.

Неприятие принципов либеральной демократии. Для фашистской идеологии все эти понятия являются неприемлемыми по причине того, что приводят к развалу государственного строя, раздроблению общества, подмене истории, уничтожению культуры.

Это определение фашизма, Новиков помнил из того, будущего времени. И для себя никак не мог понять, что в этом плохого?! Если бы не война! Да скажи сейчас этому, сидящему в зале народу, это определение власти — и его поддержат единогласно! Для народа, который всю свою историю жил как единый организм, семья — это единственная естественная форма правления и существования. Это принципы, заложенные в основу любой нормальной империи. А Россия — это империя, как её не назови.

А в том мире и времени, в котором он сейчас жил, войны между Германией и Россией быть не должно. Он находил этому подтверждение везде. В газетах и радио, в выступлениях лекторов из политуправления и словах Сталина, в конце — концов, в том, что рядом с ним воевал за Россию немецкий офицер Эрвин Роммель.

Новиков слушал выступавшего сейчас Кирова в пол-уха, отмечал про себя его манеру говорить, резко жестикулируя, часто обращаясь не столько к разуму, сколько к чувствам. Чем-то, это было похоже на манеру выступления Гитлера. Слушал, а самого буквально распирало желание, встать и сказать то о чем сейчас думал и что сейчас чувствовал.

Видимо, сегодня был именно тот редкий день, когда желания начальства и твои совпадают. Киров закончил свое выступление предложением выступить перед рабочими и сотрудниками (служащими?) завода героя-танкиста, майора Новикова.

Под гром аплодисментов, Новикова буквально вынесло к трибуне. Но на секунду замявшись, он её обогнул и встал перед столом президиума. Хотелось, чтобы его видели все. Так ему было ближе к людям. Он не хотел терять возникшего контакта. Секундный спазм сжал горло.

— Товарищи. — Какое емкое слово! — Ленинградцы. Хочу, низко поклонится вам за ваш труд. Труд, без которого не было бы наших побед. Спасибо, вам, родные вы наши. И самая искренняя благодарность.

Слова давались легко. Они сами рвались из души, из сердца. Простые слова. Простые и понятные всем нормальным людям. О Родине. О семье. О долге перед ними. О том, что нам, всем нам, не дадут жить мирно, как бы мы этого не хотели. Что у нас, у нашего будущего есть враг. Подлый, коварный и беспринципный враг. И что для победы над врагом, для того чтобы иметь возможность жить и трудится, так как нам хочется, весь наш великий народ должен объединиться. Объединиться вокруг своего вождя, как встарь, когда сначала Русь, а потом и Россию пытались уничтожить, стереть с лица земли. Как бились с хазарами. Как бились с монголами. Как бились с крестоносцами и поляками. Что есть традиция гордая у нашего народа — раньше думать о Родине, а потом о себе. (И да простят невольный плагиат, но если лучше не скажешь?) И мы должны, обязаны перейти от ощущения «я» к ощущению «мы», от прав личности к верности долгу и ответственности перед обществом.

— Это наша Советская Родина. Это наш Советский народ. И мы, бойцы и командиры Красной армии давали клятву — защищать Родину и наш народ не жалея своей крови и самой жизни. Но все наши усилия будут напрасны, если мы не будем знать и чувствовать — за нами весь наш народ. Вы, товарищи. Да здравствует наша великая Родина и её великий народ!

Новиков стоял на краю сцены опустошенный, выжатый как лимон. Так он не уставал никогда, даже в самые тяжелые дни боев в Маньчжурии. А зал молчал. Молчал долгие секунды. А потом… Потом был взрыв. Взрыв рукоплесканий. Новиков смотрел в зал, не отводя глаз, и видел, что он все сделал и сказал правильно. И неважно, что будет дальше. Как отнесутся к его «речи» начальники. Он говорил не для них. Если они достойны быть тем, на что претендуют — новой элитой России, то поймут, а если нет, то и пошли они все. А не захотят идти сами, поможем.

В таком состоянии духа, вновь подобравшийся, словно для предстоящей прями здесь драки Новиков повернулся к президиуму и был приятно удивлен. Президиум аплодировал вместе со всем залом. Только вот в глазах Кирова промелькнуло что-то этакое. Хотя может быть, ему просто показалось.

Выступавшего последним, директора ОКМО (Опытный конструкторско-машиностроительный отдел) Николая Всеволодовича Барыкова, Новиков уже не слышал. Да и в зале на него тоже не реагировали. Киров, остро чувствовавший обстановку, быстренько свернул мероприятие, и, подхватив под локоток Новикова, буквально потащил его к выходу из зала.

Коридоры, лестницы, переходы. Киров шел быстро и уверенно. Сразу заметно, что бывал здесь не один раз и маршрут ему знаком. Короткое путешествие закончилось в кабинете директора завода. Директор, товарищ Сиркен, был вежливо и настойчиво выпровожен за дверь своего собственного кабинета, с напутствием — пройтись по заводу и подольше не возвращаться. На столе временно оккупированного кабинета, словно по волшебству, появились стаканы с ароматным чаем, варенье, вазочка печенья и поднос с бутербродами. Видимо, вкусы начальства здесь знали и к таким визитам были готовы.

Новиков посмотрел на изрядно надоевший ему чай с таким отвращением, что Киров этого просто не мог не заметить.

— Товарищ Новиков. Может, с дороги, чего ни будь покрепче?

От такого предложения Новиков, сейчас, отказаться не мог. Не то было состояние.

— Если возможно, то от чашки кофе и коньяка, я бы не отказался.

Киров, с некоторым удивлением, посмотрел на пьющего кофе с коньяком майора. Но трубку телефона поднял и требуемое заказал.

«А разговор, видимо, предстоит интересный, если такое внимание к моей персоне». — Новиков уже начал оправляться от эмоционально стресса и адекватно реагировать на окружающее.

Киров, между тем, быстро прошелся по кабинету. Остановился напротив Новикова. Посмотрел на него снизу вверх. Тряхнул головой. Жестом показал на оббитый дерматином стул.

— Присаживайтесь. В ногах, как говорится, правды нет.

Сам тоже, с шумом, ножками по полу, выдвинул стул. Сел. По-хозяйски пододвинул к себе блюдо с бутербродами и взял стакан чая.

— Извините, товарищ майор. Но с утра не ел, некогда было. Так что пока вы ждете свой кофе, я тут немного похозяйничаю.

Ел он аккуратно, но, видимо, как и все что делал в своей жизни, смачно. У Новикова даже слюнки потекли и в животе что-то предательски заурчало. Чуть было не пожалел о своем заказе. Но в этот момент дверь в кабинет открылась, и секретарь внесла поднос с благоухающей исходящим паром чашкой кофе и заветной бутылкой коньяка. Именно бутылкой, а не каким-то там графином.

Вот так, под коньяк и кофе, и состоялся довольно длительный и непростой разговор.

Видимо Новиков, правильно ощутил озабоченность Кирова. Суть её была проста. Что прозвучало в выступлении Новикова? Своё собственное мнение? Мнение Сталина? Или позиция Фрунзе? И почему ему, Кирову, об этом не известно?

Новиков не был любителем дворцовых интриг. Если быть до конца точным — он их терпеть не мог. И участвовать в них, без крайней необходимости не собирался. Но сейчас он сам подставился и влез во все это по самые уши. Собственно только теперь, когда эмоции улеглись, до него дошло, какую кашу он заварил. И расхлебывать её придется очень большой ложкой. Хорошо, что удержался и не стал цитировать некоторые положения из предвыборной программы Гитлера. Тогда было бы вообще — туши свет, кидай гранату. А с другой стороны. Что он такого невероятного или провокационного сказал? Если хорошенько подумать, то все основные положения его выступления можно найти в речах и работах товарищей Сталина и Фрунзе. Нужно только напрячь свою память. Хотя и напрягать, особенно не стоит. Вот оно, уже перед глазами. Можно цитировать с точностью до каждой запятой. Ну, держись товарищ Костриков, он же Киров!

И Киров держался. Опыт! А его «не пропьешь». Суть он уловил сразу. И цитаты из неопубликованного еще выступления товарища Сталина, пришлись как нельзя более кстати. Как и намек на то, что собственно никто товарищу Новикову выступать именно так не поручал. Но! Но и ничего самостоятельного он не сказал и не придумал. А чтобы не ставить больше товарища Кирова в неловкое положение, товарищу Новикову следует, как можно больше времени уделить знакомству с работой ОКМО и завода. И желательно оказать ему в этом максимальное содействие, чтобы других вопросов не возникало. Тем более что это явно в интересах товарища первого секретаря обкома. Предвосхитить, так сказать, официальное решение партии и правительства в области развития программы модернизации автобронетанковых сил СССР.

Поговорили. И пришли к полному взаимному пониманию и уважению. Вот только напоследок Киров все-таки сумел удивить Новикова. Да еще как!

Уже прощались, стоя у дверей. И крепко пожимали руки. И тут Киров, задумчиво так, выдает: «Значит все-таки Великая и Неделимая. А я думал, что так и не решатся». И что на такое ответишь? «Виват, империя!»? Хотелось бы. Но только что, с трудом выбравшись из одной ямы, совсем не хотелось угодить в другую. Оставалось, только молча щелкнуть каблуками и откланяться.

А с империей и её славословием — немного подождем. Сталин и сам с усами, как и Фрунзе, кстати.

А отдохнуть сегодня так и не пришлось. В приемной Новикова уже жали. Явно соскучившийся по своему кабинету директор, Гинзбург и Барыков. С Семеном Александровичем обнялись как старые друзья. С остальными еще раз поздоровались и приступили. Нет не к застолью. К вещам куда более прозаическим, но от этого не менее важным и нужным. Обсудили план «экскурсии» по заводу и ОКМО. Начать решили именно с последнего. Все-таки и территория поменьше и людей не так много. А сам завод оставили на потом. Думали, что двух — трех дней хватит. Наивные. И Новиков вместе с ними.

Что в сроках они явно ошиблись, он понял буквально через несколько часов, когда после первых приветствий и представления сотрудникам ОКМО, начал знакомится с его работой. Идеи у народа конечно были. И вполне интересные. Но оформление! Новиков не знал плакать или смеяться, а то, может быть просто, набить морду. Даже не будучи технарем по образования, но вынужденный с ними долго работать, он поднахватался общих принципов и правил конструкторской работы. И перво-наперво уяснил, что от разработки КБ до производства путь выстлан километрами бумаги и в первую очередь — «техдокументацией». Где прописан каждый этап и действие, со всеми допусками и нормами. А здесь? Это не рабочие чертежи. Это скорее эскизы, предназначенные для ручной сборки и подгонки. Технология не прописана. Все ограниченно рекомендациями и предложениями. И что делать с этими предложениями простому работяге?! Короче говоря, Новиков завелся и сорвался. Второй раз за день. Провел полноценный ликбез по устранению конструкторско-технологической безграмотности. И это он то, ставший танкистом всего два года назад и не имеющий технического образования! Но, прокатило. Видимо сыграл свою роль образ «посланца Москвы», которому должно быть известно многое, если не все. Только Гинзбург, во время этого затяжного и временами не совсем литературного монолога, периодически усмехался и с видом непризнанного прорицателя посматривал на сотрудников отдела. Он-то догадывался, чего можно ожидать. Выпустив пар, Новиков немного успокоился. А чего он хотел? Ведь в реальной истории все так и было. Срыв плана выпуска за первые полгода. Создание специальной комиссии. Последовавшая реорганизация деятельности КБ и всего производства. На это было потрачено почти два года! А зачем их терять? Зачем, когда времени и так не хватает? Придется помочь товарищам. Вправить немного мозги. Чтобы не только парили в своих творческих эмпиреях, но и о производстве думали.

А ведь личности, сейчас внимавшие Новикову, были все больше легендарные.

Лев Сергеевич Троянов. Уникальный конструктор, уже создавший так называемый «триплекс» тяжелых самоходок на гусеничном шасси. Предложивший уникальный проект сверхтяжелого танка, состоявшего из двух полутанков, общей массой в триста тон. Создатель в дальнейшем таких шедевров как Т-50 и самоходок СУ-122 и СУ-152, за работы по ИСам получивший Государственную премию.

Николай Всеволодович Барыков. Работал в опытном КБ Гроте. Принимал участие в разработке и создании его танка, во многом опередившего свое время. Принимал участие в создании Т-28, Т-35, Т-100.

И так далее, по списку. И этих людей учить? Приходится.

Так что вместо приятного знакомства, получился рабочий вечер, да и ночь заодно. Парней видимо проняло и теперь они готовы были рыть землю. Первоначальная скованность прошла и пошла настоящая работа. Пиджаки и френчи свалены на свободный стол, галстуки на спинку стула. В воздухе слои синевато-коричневого табачного дыма вперемежку с дикой смесью технических терминов и русского мата. Новиков, наплевав на всякую скрытность, и так засветился по полной программе, вываливал на головы благодарных слушателей и бумагу, которая, как известно, все стерпит, свои познания и представления. Правда, слушателям, в отличие от бумаги, приходилось информацию не только вываливать, но и вдалбливать. Стереотип мышления, тем более технического, сломать нелегко. Но дело двигалось и весьма успешно. К утру не только составили план необходимых мероприятий, но и внесли целую кучу изменений в проект и Т-28 и Т-29. Составили список необходимого оборудования для перевооружения производства. Был даже готов эскизный проект танкового орудия, очень напоминавший Грабинскую С-53. И самое главное, изначально, значительно увеличили диаметр башенного погона до 1600мм. и расположили-таки, двигатель поперек. Троянов впал в восторженно-эйфорическое состояние, от подсунутого ему проекта САУ по типу Уралмаш-1, на базе все того же Т-29.

Время летело незаметно. Как известно, счастливые — часов не наблюдают. А они сейчас были счастливы. О наступлении утра рабочего дня все узнали только по протяжному заводскому гудку. Оторвались от бумаг. Растерянно посмотрели друг на друга и на стоявшие в углу часы и, не сговариваясь, вернулись к прерванной работе.

К вечеру народ все же сломался, несмотря на литры выпитого кофе и крепкого до черноты чая. Новиков мог продолжать и дальше, но он уже научился соизмерять свои возможности, и силы тех с кем приходилось работать. Глядя на живописно лежащие, кто на столе, кто на сдвинутых стульях, и совсем не живописно храпящие тела, он торопливо набрасывал в тетради план разработки и создания инженерных машин и средств техобеспечения. В том, что танковый меч для армии они создадут, Новиков не сомневался. Но для меча нужны и ножны и перевязь — это если выражаться образно. А если говорить обычным языком, то нужны тягачи и топливозаправщики. Нужны тралы и мостоукладчики. Нужны машины снабжения и доставки боеприпасов. И для всего этого железного хозяйства — нужна ремонтная база и море запчастей. Конечно, он не собирался вываливать все это на головы бедных конструкторов. Но то, что можно и нужно создать на основе их танка — пусть делают. Делают сразу, а не потом, в дикой и ненужной спешке.

Часа через два народ начал приходить в себя и потихоньку подключаться к работе.

То, что им удалось сделать к утру, можно было смело считать трудовым подвигом. Собственно, Новиков заставил конструкторов ОКМО, за два дня, пройти путь длиной в несколько лет.

Только бы удалось все это реализовать! Лишь бы никто не помешал. Не прокатилась бы по заводам и КБ волна подстав и арестов.

Выблядки иудушки Троцкого! Это ведь их рук было дело. Они целенаправленно губили лучших, чтобы дорваться до власти и не допустить возрождения России. Костью она им встала поперек ненасытного горла. Не давала превратить весь мир в одну большую кормушку, для их мерзкого стада.

Зависть, страх и нечеловеческая злоба к русскому народу и его стране вот их сущность. Зависть к тому, что люди здесь живут по совести, а не по придуманным законам. Страх, что, глядя на нас, так захотят жить и остальные, те, кто еще не потерял это понятие — совесть. Злоба на то, что они сумели подмять под себя почти весь мир, а Россия не только посмела, но и смогла их остановить.

Сейчас Сталин их опередил. Нанес удар первым. Но сколько этих тварей еще осталось! И они не будут просто прятаться по щелям, ожидая пока за ними придут. Они будут действовать. И теперь, когда у них есть покровители и руководители, там, на Западе. И даже когда этих руководителей не будет. Они по-другому не могут! Они — та самая сказочная нежить. Вампиры или упыри, если по-русски. Твари, живущие только за счет других. Неспособные сами к созиданию, но стремящиеся приписать себе все достижения человечества. Даже Бога они приватизировали! Евреи!

Хотя тут он не прав. Зачем обижать нормальных и честных евреев! Для них Россия стала единственной и любимой родиной. Не кормушкой, а матерью.

А эти, они не евреи — жиды! Вот правильное определение. Зараза, пропитавшая собой весь мир. Трупные бактерии. Права была императрица Елизавета! Мудрая правительница. Как там у нее в указе?

«Добавить весьма надобно о пагубнейшей вредоносности жидов, сиречь евреев, наилучше сказать иуд, предателей всесветных, дабы полное изъяснение дать причин их изгнания из России общим определением всех князей русских в 1113 году, а не то доброхотных читателей может ложное мнение о жидах образоваться. Изгнаны они, иуды, из России за великие и злые душегубства убиения ядом лучших людей, людей русских. Распространение отравных зелий и тяжких смертельных заразительных болезней всяческими хитроковарными способами, за разложения, кои они в государственное дело вносят. А поскольку ни совести, ни чести, ни правды у жидов и в помине нет, то впускать их обратно в Россию — деяние, много хуже государственной измены. Маю я, что государство или республика, где жидов зело много, быстро к упадку или гибели придут, понеже или евреев — семена разложения, злопагубного пренебрежения родными обычаями, добрыми нравами повсюду вносят. Особливо опасны они, природные ростовщики-кровососы, тайные убийцы и всегдашние заговорщики для Великой России. Понеже народ Великороссийский самый мужественный на земле, честный и трудолюбивый, но прямодушный и чистосердечный, что немалую помеху к распознанию жидов, тайных иезуитов и масонов составляет.

Безмерно гостеприимство народа русского. Сим некогда пользовались, а могут и в будущем пользоваться, если мы или потомки наши мудрый Указ 1742 года забвению предадим…»

Ведь было это, было! А потом вдруг стало не политкорректно! Стало нарушением прав человека. А о правах человеков тех стран, куда проползли эти незваные, вечно гонимые и обижаемые, кто заботиться будет?! Или они — не люди, как и говорится в самой страшной книге всех времен и народов — Талмуде?

«Не знаю, как у меня получится все задуманное, но этих людей, я в обиду не дам. Даже, если ради этого придется перебить все НКВД и руководство «Тяжпрома» в придачу». — Новиков давал себе самому эту клятву и прекрасно понимал, что если что, то он действительно сделает все возможное и невозможное.

А не подозревающие о таких мыслях конструкторы, чуть ли не за грудки друг друга хватали. Не могли прийти к соглашению о мощности, потребной для работы электрооборудования. Пришлось брать управление в свои огрубевшие от рычагов руки.

Когда на следующий день, Новикова все же вытащили на завод, он, несмотря на свое здоровье, был как в тумане. Правда, туман довольно быстро рассеялся, стоило окунуться в эту атмосферу грохота, визга и скрежета. Директор знал, куда надо вести в первую очередь в механические и сталелитейные цеха. Впечатление феерическое и главное, для непривычного человека, полное отсутствие возможности задавать осмысленные вопросы и получать на них ответы. Вот только с Новиковым вышла осечка. Его рык перекрыл шум и грохот, как будто их и не было. Пришлось директору в свою очередь напрягать голосовые складки и извилины. Понимая его затруднения Новиков, пошел навстречу и аккуратно выволок директора на свежий воздух. И уже здесь (пропадать, так с музыкой!) устроил ему разбор и выволочку по полной программе. И за организацию производства, и за отсутствие должного внимания к работе ОКМО и так далее по списку. Уже заканчивая свой пространный монолог, заметил, как изменилось лицо директора, и понял, кто-то подошел и слушает этот разговор. И этот кто-то был явно не рядовой сотрудник. Но речь свою не прерывал и высказал все, что думал, до конца. Только после этого повернулся и посмотрел, кто это так напугал директора, что, тот покрылся потом и изрядно взбледнул лицом. Ну конечно, кто же ещё! Сергей Миронович. Собственной персоной. Вот только его сейчас и не хватало.

— Что, товарищ Новиков, учите нашего уважаемого директора товарища Сиркена, как вести производство? А вы, Константин Карлович? Так безропотно отдаете себя на растерзание?

Ответ директора удивил и Кирова и Новикова.

— Почаще бы меня так терзали, товарищ Киров. Со смыслом и пониманием. А то ведь как у нас принято — даешь любой ценой. А как давать, если дело для нас еще невиданное или просто нечем? Да вы и сами это знаете. Сколько раз об этом говорили.

— Значит, товарищ Новиков вас не ругал, а уму-разуму учил?

— Выходит, что так. И поделом!

— Интересно, интересно. А вы товарищи не хотите со мной поделиться? Что вы там такого надумали?

Пришлось Новикову, конечно, в намного более мягкой форме повторить все свои претензии и предложении по реорганизации производства.

Киров слушал внимательно. От первоначальной иронии не осталось и следа. Потребовал некоторых разъяснений. Вынув записную книжку, стал делать какие-то заметки, но остановился и предложил продолжить этот разговор в заводоуправлении.

И опять засиделись допоздна. В принципе, со всеми замечаниями и предложения Новикова и Киров и Сиркен согласились. Вот только решать проблему налаживания производства новых танков, как оказалось, придется не заводу «Большевик», а «Красному Путиловцу». Решение СНК уже принято и подготовительные работы начаты. Пришлось начинать все сначала, только теперь при поддержке директора и вызванного Барыкова. Что все эти предложения в равной степени относятся и к путиловцам. И что по большому счету не столь суть важно, что именно завод производит, важно правильно организовать этот процесс и обеспечить его всем необходимым. А большей части этого необходимого просто нет. То есть абсолютно. И взять это можно только или у американцев или у немцев. Но лучше у американцев. У них оборудование поновее. Пока, по крайней мере.

И ведь, что интересно, смогли убедить товарища секретаря. И в необходимости расконсервации старого, еще царских времен оборудования. И в созревшей необходимости превращать ОКМО в отдельное опытное производство со своей базой и значительным увеличением штатов. И в необходимости срочной закупки новейших металлообрабатывающих станков. И во многом другом, пусть не столь крупном, но не менее важном.

За всеми этими спорами и разговорами как-то незаметно растаял лед взаимной настороженности и недоверия. Конечно, ни о каких дружеских отношениях между Кировым и Новиковым и речи быть не могло, но вот соратниками и единомышленниками в борьбе за выполнение столь важного для страны задания они, пожалуй, стали. А это было очень даже не мало. Так что, последующие дни, проведенные на Путиловском и других предприятиях Ленинграда, прошли без эксцессов и всяких неприятностей. Если не считать неприятностью то, что Новиков своими глазами увидел — промышленность, даже в таком центре как Ленинград, просто не способна справится с выпуском сложной новой техники, без коренной реорганизации. Вот и попытайся в таких условиях заниматься прогрессорством. То, что сейчас на заводах был налажен массовый выпуск Т-19, артсистем, прицелов и многого другого было самым настоящим чудом.

Но ведь пройдет всего каких-то четыре — пять лет, и все это изменится! Так было. А теперь, может быть, потребуется и меньше времени. Развалить промышленность страны за четыре, пять лет можно, он этому сам был свидетелем, там, в будущем. Но создать её за это время?! И не просто создать, а вывести на передовые рубежи! На такое не способна ни одна демократия — мать её! На это не способен никакой частный капитал. Сделать такое могла только ВЛАСТЬ, ПОЛЬЗУЮЩАЯСЯ БЕЗГРАНИЧНОЙ ПОДДЕРЖКОЙ НАРОДА. И власть, работающая для народа, а не для кучки олигархов.

Новиков помнил, что в его времени много писали о планах Николая II по модернизации российской экономики. Но планы так и оставались планами. Ни решительности, ни воли императору не хватило. И это при наличии АБСОЛЮТНОЙ власти! Зато Сталину и решимости и воли было не занимать. И было понимание, что стране и её народу, без этого не жить. Сожрут.

Вот только, видимо, ни времени, ни сил не хватило Сталину создать новую элиту государства. Даже не создать — сформировать! Чтобы было на кого рассчитывать в будущем. Чтобы не просрали всё, что с таким нечеловеческим напряжением было создано. Чтобы смогли управлять аппаратом империи, а не подстраивались под него и его потребности. Чтобы было, кому передать или оставить ВЛАСТЬ.

За такими мыслями и делами и пролетела вся Ленинградская командировка. А ведь хотел посмотреть город ещё не испорченный новоделом и не порушенный войной. Хотел походить по заливу под парусом (имел такую страсть ещё со студенческих времен, когда яхт-клубы были доступны любому). Много чего хотел. Но когда спрашивал себя, а променял бы он эти наполненные работой дни на заманчивый отдых — то ответ был один. Никогда! А отдохнуть ещё успеет. Путь домой не близкий. А пока… Пока пора в Москву. Нарком обороны, а именно так со вчерашнего дня надо обращаться к товарищу Фрунзе, ждет с отчетом.

Народный комиссар обороны Союза Советских Социалистических Республик Михаил Васильевич Фрунзе ждал, но и времени не терял. Новиков был еще где-то на полдороги, а перед наркомом уже лежал отчет за подписью начальника управления 4-го отдела РККА товарища Берзина. «Аналитическая справка по результатам наблюдения за объектом «Самурай» Љ9». Наверное, Новиков был бы изрядно удивлен не только таким названием, но и тем более содержимым. В справке подробно анализировалось его поведение и все, что он предлагал и делал за времы проведенное в Ленинграде.

Собственно вывод, представленный на последних страницах, наркому был уже известен. В предыдущих восьми справках — докладах, он был почти такой же. «Выявленные у объекта сумма знаний и умения не могут быть рационально объяснены, во многом превосходят или предвосхищают последние научные или технические разработки и не могли быть получены в процессе подготовки и обучения». С этим он уже свыкся. Больше наркома интересовали последствия применения этой «суммы знаний и умений» в конкретной обстановке. Не зря он послал Новикова в Ленинград. Ох, не зря.

— Но кто же ты такой, товарищ Новиков? Неужели гость из будущего? Или ты тоже получил оттуда какую-то информацию и сейчас пытаешься её использовать? Может быть, пора поговорить по душам? Не вспугнуть бы только. Не пора ли сообщать о вас Сталину? Похоже пора. Дело начинает выходить далеко за рамки интересов наркомата обороны. Да и возможности Берзина внутри страны сильно ограниченны. Придется подключать специалистов из НКВД. Но это как Сталин решит. А может еще подождать?

Они сидели друг напротив друга и пытались понять причину и смысл происходящего между ними разговора. Молодой человек в форме командира Красной армии и седоволосый профессор с лохматыми «кайзеровскими» усами. Широко посаженные глаза и длинный крючковатый нос делали профессора похожим на Мефистофеля. Особенно когда он приходил в возбуждение от неожиданных ответов своего собеседника. И ответов таких было много, неожиданно много для человека, которого до встречи профессор посчитал мало что солдафоном, но еще и солдафоном, зараженным большевизмом. Собственно, он не ожидал от беседы ничего для себя полезного и согласился на встречу, только уступив уговорам своей ассистентки. Даже не столько уговорам, сколько из простого любопытства и в знак некоторой признательности за участие в спасении его сотрудников. И вот сейчас, пораженный очередным высказыванием собеседника, профессор откинулся на спинку кресла и постукивал карандашом по потемневшей от времени его дубовой ручке.

— Значит, Вы считаете демократию проявлением слабости власти и признаком гибели государства?

— Не совсем так, профессор. Просто мы с Вами, русские и европейцы, понимаем демократию совершенно по-разному. У нас есть свое понятие, похожее, но не аналогичное демократии. Это народовластие. На первый взгляд разница не очень заметная: власть народа и народная власть. Но смысл отличается очень сильно. В первом случае мы имеем власть, но не знаем, что такое народ. О власти какого народа идет речь? И что есть народ: избиратели или избранные? А во втором случае мы говорим о власти для народа. Для большинства народа. Если большинству народа хорошо — значит власть народная. Слабость власти проявляется в том, что она идет на поводу у меньшинства, которое почему-то решило, что оно лучше других понимает, что именно требуется людям.

— А если ошибается именно большинство? Если большинство просто не в состоянии понять цели и задачи, стоящие перед властью. И меньшинство знает, как это исправить.

— Исправить что, профессор? Мы говорим о целях, которые ставит перед собой государство. О государственной идее. А её задает именно власть, а не непонятно откуда взявшиеся советчики. Если, например, Ваши мысли о геополитике помогают власти в определении цели, значит, Вы имеете полное право быть влиятельным и уважаемым в государстве человеком. Но вся ответственность лежит только и исключительно на власти и на её лидерах. Именно они решают, принять Ваши идеи или нет. И именно они отвечают за результат. А как можно за что-то отвечать, если твой срок исполнения обязанностей властителя четыре или пять лет? Не получилось или получилось не так, как хотелось, срок кончился и ты, бывший вождь страны и народа свободен и ни за что ни в ответе? И почему при демократии меньшинство, к которому прислушивается власть, состоит из продажных алчных моральных уродцев, ставящих превыше всего личное благополучие? Пока Рим был империей — он строил города и дороги, а как только превратился в республику с выборным сенатом — начал строить цирки для развлечения плебса. А закончил развалинами после прихода гуннов.

— Значит — империя. Вы странный молодой человек. Вы практически не жили в империи, но понимаете её назначение. Да, именно император ответственен за всё. Император и советники, которых он избирает сам. А если император слаб и нерешителен? Не означает ли это гибель империи и государства в целом? Демократический механизм позволяет менять неудачного правителя по результатам правления. Чем и привлекательна демократия. А смена императора равносильна государственной измене. Династические проблемы сложны, неоднозначны и нередко приводили к тяжелым последствиям. Но скажите, откуда Вы так много знаете об империи? Разве советские власти не категорические противники монархий? Или Вам специально разрешено вести подобные разговоры?

— Профессор, профессор. Не нужно видеть в каждом русском агента НКВД. Советские власти не против монархий вообще. Они против тех монархий, которые выступают противниками России и заинтересованы в её гибели. А разве таких «заинтересованных» нет среди стран так называемой демократии? Сегодня Россия и Германия находятся в похожем положении — страны изгои. Германия потому, что проиграла войну. А Россия потому, что сбросила никчемного царя и выгнала вон его советников, отказавшись плясать под дудку «советников» европейских. Но самое неприятное для них, это то, что советские власти выгнали и новых «советников», ради которых всё это и затевалось. Россия не захотела поступиться своими интересами в угоду интересам стран, непонятно на каком основании считающих себя основателями и центрами цивилизации, считающих себя цивилизованными.

— Так, так, так. Вы отказываете англо-саксонскому миру в праве именоваться цивилизацией. Что позволяет Вам так считать, позвольте узнать? Как я уже успел убедиться, мою позицию в этом вопросе Вы знаете. И мне, потратившему на свою работу не один десяток лет, очень любопытно, как к похожим выводам пришел совсем еще молодой человек. Какое именно явление в европейской жизни позволяет Вам усомниться в цивилизованности англо-саксонского мира?

— Ростовщичество, профессор. Когда ростовщик, названный благозвучным словом «банкир», начинает определять правила и нормы жизни — человеческая жизнь заканчивается. Миром начинают править деньги. Деньги, для которых нет таких понятий как честь, совесть, верность. Есть только выгода. Мне рассказывали, что в САСШ даже есть такая поговорка: «Ничего личного, это только бизнес».

— Любопытно, не приходилось слышать. Но весьма показательно, должен заметить, Вы согласны? И здесь мы переходим к главному вопросу. Сами по себе деньги не являются злом. Они всего лишь мера количества и качества человеческого труда. Но когда целью денег становится получение просто большего их количества, любой ценой, замечу, мы получаем в обществе нарыв, который может привести к гибели всего человечества. И спросите себя, молодой человек, представители какого народа превратили деньги из средства развития в средство наживы? Любыми средствами, повторюсь. Многие мои сотрудники на разделяют мои мысли по этому поводу, но я с каждым разом всё больше и больше убеждаюсь в своей правоте.

— Позволю себе дополнить Вас, профессор. Именно превратив деньги в средство наживы, представители этого народа получили возможность покупать и избирателей и избранные ими правительства. В чем и заключается главная болезнь так называемой демократии. Именно поэтому я и считаю западную демократию главным врагом человечества. Купленное правительство отвечает только перед своими покупателями, но ни в коем случае не перед народом, который его якобы избрал. Вот как угодно, профессор, но это не демократия, а просто лавка ростовщика. Но согласитесь, что подобное безобразие совершенно немыслимо при империи. Разве император, если он, простите, не идиот, позволит кому-то покупать свой народ и своих представителей на местах? Нет. Именно император заинтересован в настоящей демократии, когда народ на местах избирает своих начальников, отвечающих не только перед императором, но и перед самим народом. А императору остается только следить за тем, чтобы его народ был доволен. Наглядно наказывая зарвавшихся и проворовавшихся местных начальников, которыми окажется недоволен народ. Ответственность перед императором и народом естественное условие, отгоняющее от власти ростовщиков и выдвигающее во власть достойных народных представителей.

— И всё-таки, молодой человек, я никак не могу понять, каким образом Вы так хорошо смогли разобраться в весьма непростых понятиях, вызывающих большие трудности у многих умудренных годами людей. Вряд ли этому учат в военных заведениях, а для школьных занятий это весьма сложные предметы. И уж, простите меня, ни в коем случае я не могу после рассказов своих сотрудников, считать Вас просто переодетым в военную форму выпускником университета.

— А что Вас так удивляет, профессор? Это так называемой демократии важно, чтобы люди превратились в нерассуждающих болванчиков, которым интересны только пиво с сосисками и длина ног Марлен Дитрих. Нет, я совершенно ничего против этого не имею. Особенно против ног, знаете ли. Но в первую очередь человек должен думать. Думать о тех самых главных проблемах и целях, которые ставит перед народом разумная власть. Если цель достойна человека разумного, ничто и никто не помешает человеку думать над путями её достижения. Даже мне, человеку военному, можно найти для этого и место и время. И советская власть создает сегодня все условия для того, чтобы нашлись и место и время. Было бы желание. Руководители России, освободившись от навязанных им «советчиков», очень заинтересованы в том, чтобы такое желание «думать» возникало у как можно большего количества людей. Причина такого интереса власти очень проста, профессор. Человека, понявшего и признавшего задачи, которые ставит власть, нет нужды заставлять что-то делать. Он сам, своей волей, возьмется за самое сложное дело и преодолеет все трудности. Разве сегодня в Германии иначе? Поставлена достойная цель — преодолеть последствия военного поражения и восстановить ослабленное государство, удушаемое навязанными условиями так называемого мира. И что, разве многих честных немцев приходится заставлять трудиться на благо Германии?

— Теперь уже нет. После вакханалии Веймарской демократии, когда в стране пировали слетевшиеся как вороны ростовщики, твердая политика новой власти вызывает понимание немецкого народа. Кстати замечу, что новые силы пришли к власти вполне демократическим путём. Не без помощи Советского Союза, но тем не менее. Что возразите, молодой человек?

— Ровным счетом ничего, профессор. В жизни случается всякое, это Вы лучше меня знаете. Уверен только в одном, что германскому народу будет очень нехорошо, если на следующих выборах к власти придут те, кому очень дорога дружба английских ростовщиков. Ведь Вы прекрасно понимаете, что выборы штука непредсказуемая. Вам известен способ избежать этого?

— Только один, молодой человек, только один. Если у германского народа появится фюрер. Вождь нации из числа новой власти, которую сегодня принимает большинство немцев. И который не позволит растерять единство и сплочение народа. Который вместе со своими товарищами по борьбе не позволит английской плутократии использовать германскую нацию в интересах мировых денежных мешков. Точно так же, как это не позволил сделать вождь русского народа Сталин. И этим мы очень близки, немцы и русские. Нас всегда пытаются использовать в чуждых нам интересах. А когда мы говорим «Нет» и начинаем заниматься собственными проблемами, сразу обвиняют во всех смертных грехах. Не согласны?

— Отчего же, профессор? У нас в стране многие знают Ваши слова: «Евразию невозможно задушить, пока два самых крупных её народа — немцы и русские — всячески стремятся избежать междоусобного конфликта…: это аксиома европейской политики». А если в орбиту нашей дружбы войдет Япония, случится самый страшный кошмар англо-саксонского мира. Мира ростовщиков и продажных политиков. Мира без чести, совести, долга и морали. Мира, где правит только прибыль. И мне страшно представить, профессор, если этот мир победит. Я не смог бы жить в таком мире и я не хочу, чтобы возникла сама возможность такого развития событий. И разве западные демократии именно к этому не стремятся? Пытаясь стравить два народа, которым, вообще говоря, нечего делить. Я видел Ваши карты, профессор. Карты жизненных пространств. Они не вызывают у меня никакого протеста. И если издаваемый Вами журнал свободно доступен в наших библиотеках, значит они не вызывают возражений и у наших властей. И я уверен, что вожди русского и немецкого народов смогут договориться к пользе и благу наших народов. И вопреки желающим нас поссорить «великим европейским державам».

Через час после состоявшегося разговора, оставив Ольгу, настоявшую на встрече с профессором, заниматься своими служебными обязанностями, Слащев в компании Риттера, присутствовавшего при состоявшейся беседе, расположился за столиком открытого кафе. Вдыхая терпкий запах бразильского кофе вперемешку со сладковатым запахом липового цвета, «липовая улица» как-никак, он прокручивал в голове состоявшийся разговор. Вопросов было больше чем ответов, но общий тон и направленность разговора ему нравились. Да и задумчиво — отстраненная физиономия Отто говорила о многом.

Слащев помнил из «прошлой» жизни, что именно Хаусхофер был одним из тех, кто формировал мировоззрение Адольфа Алоизовича. Как в политике, так и в, скажем так, обычной жизни. Ему был обязан Гитлер поиском жизненного пространства на Востоке, в России. Видимо, «орды азиатских большевиков» представлялись профессору большей опасностью, чем английские плутократы. А получив жизненное пространство, можно было уже думать и об «окончательном решении еврейского вопроса».

Ошибся профессор, не сумел понять всю опасность и подлость «просвещенного» Запада, сумевшего в очередной раз заработать на крови и муках двух народов.

И вот сегодня Слащев понял, насколько сильно изменилась политика. Новой России нет дела до мировой революции и «пролетариев всех стран». Её интересует только собственный народ и его друзья. Изменилось само понятие «жизненное пространство на Востоке», это уже не территория, которую надо оккупировать и присоединить к Германии. Теперь это страна, которая является «естественным историческим союзником и надеждой Германии». Страна, основу которой составляет братский по духу и крови народ. Профессор прекрасно понимает, что главный враг Германии не на Востоке, а на Западе. За Проливом, на островах. И дальше, за океаном. Пришло понимание того, что России надоело поганое европейское болото. И постоянная угроза её существованию со стороны этого болта. Но, в Европе есть Германия, и советская Россия нисколько не будет возражать и даже готова помочь, если Германия установит там свой разумный немецкий порядок. И будет только справедливо, если европейский обыватель растрясет свой жирок на благо немецкого народа. Главное, чтобы извечный враг России и Германии — Британская империя, и на этот раз не ушла от ответа за свои преступления. И если профессор сумеет донести подобные взгляды до нового руководства Германии, есть основания считать, что второй мировой не будет. Хотя нет, будет. Обязательно будет. Не смирятся ростовщики с потерей такого гешефта, не простят, не сумеют простить потерю прибыли, поскольку это не в их природе. Но это будет совсем другая война, и победитель в ней будет совсем другой. Точнее, проигравший, и Слащев совершенно точно знал, кто именно. Осиновый кол ему в гроб!

— И как тебе профессор, Александр? — спросил очнувшийся от раздумий Риттер.

— Чрезвычайно рассудительный и умный человек. Одно слово — профессор. После беседы с таким человеком понимаешь, как мало ты еще знаешь и как много тебе еще нужно узнать. Узнать и понять, чтобы не наделать ошибок. Особенно непоправимых, а в большой политике все ошибки непоправимы. Ошибки, особенно обидные, когда после первых и очевидных успехов ты получаешь чужой флаг над своей столицей. Значит это только одно — ты плохо выучил свой урок, или слушал не тех учителей. Тебе какой вариант больше нравится?

— Никакой, если я увижу над Берлином чужой флаг. Мне больше нравится правильный учитель и выученный урок. Тогда я увижу немецкий флаг над Лондоном. Должен тебе сказать, Александр, что на профессора ты произвел впечатление. Наша служба давно с ним работает в контакте, поэтому я хорошо его изучил. Знаешь, наша первая с ним беседа продолжалась ровно двадцать минут. После чего профессор заявил, что не смеет меня задерживать, у него много работы. И только через год я удостоился обстоятельного разговора. А на тебя он потратил почти два часа и еще просил заходить.

— И какой вывод из этого следует? Поясни, если не сложно. Я плохо разбираюсь в Ваших внутренних делах.

— Видишь ли, Алекс. Мы посчитали необходимым представить тебя профессору как обычного пехотного офицера. Не за чем гражданскому человеку знать все наши тонкости, верно? И вдруг выясняется, что этот обычный пехотный офицер имеет очень серьезные представления о такой материи, как геополитика. Есть от чего прийти в недоумение. Меня ты, кстати, тоже удивил, не ожидал. И если такое представление о сложнейших вещах имеет обычный человек, значит намерения властей, которым он служит, серьезны и честны. А это очень много значит, согласись.

— Даже и буду спорить, Отто. Благодарю за разъяснение. Всё верно. По тому, что представляет из себя обычный служащий, не важно — гражданский или военный, можно очень точно понять, что представляет из себя власть, которой они служат. Если чиновник — вор и взяточник, а вместо тюрьмы получает повышение по службе, значит и власть состоит из таких же воров. И стоит крепко задуматься, а стоит ли с такой властью иметь дело. Верно? И как, прошел я проверку на соответствие?

— Ты, Алекс, её давно прошел. Еще во время нашей первой встречи. Когда не стал добивать меня, а согласился признать своё поражение. Просто я очень хорошо знаю, как в подобной ситуации поступил бы англичанин. Лично сам видел в Скапа-Флоу. Когда по приказу Людвига фон Рейтера и с согласия экипажей на линкорах открыли кингстоны — «Гибель лучше плена» — я жалел только об одном. Что у меня нет хоть какого-то оружия. Английские ублюдки расстреливали наших тонущих моряков из всего, из чего только было можно. Топили тральщиками, разрубая на куски винтами. А нас держали под прицелами пулеметов в бараке и единственное, что мы могли, только наблюдать эту картину в окна.

— Понимаю, Отто. И знаешь, я верю, что придет время и в Скапа-Флоу появится памятник отважным морякам — героям. Огромный величественный монумент и к нему будут водить молодых людей, чтобы они поучились, как нужно и должно любить свою Родину. Только настоящий воин способен понять и оценить самопожертвование других. И только настоящий воин не ищет выгоды в служении Отечеству.

— Благодарю тебя, Алекс. Я знаю, что ты говоришь искренне, и ценю это. Правильно сказал профессор, что наши народы очень близки. Мы еще не заражены плесенью ростовщичества и потому ценим доблесть и честь. Но я вижу, что ты чем-то озабочен. Я могу помочь?

— Да, Отто. Есть одна проблема. Скажи, на Берлинском телеграфе сложно получить заказное письмо? Я совершенно не знаю Ваших порядков. Перед отъездом мне сказали, что в личной ячейке лежит личный дневник моего отца, а он очень хотел бы получить его. Ну, ты понимаешь, впечатления молодости, мысли, воспоминания. Шифр и пароль я знаю. Поможешь?

— Никаких проблем. Можем проехать хоть сейчас. Едем?

Александр соврал только на счет принадлежности дневника. В один из дней, оказавшись в районе Берлинского телеграфа, он решил проверить запасной вариант связи, который они обговорили до ухода. Основной был в Москве, но поскольку Фриц собирался в Германию, то «все дороги ведут через Берлин». Рано или поздно, так или иначе, но кто-то из них должен был здесь оказаться. Случилось ему. И на огромной стеклянной стене объявлений он прочитал среди множества прочих объявлений одно коротенькое. Предлагавшее лицам, заинтересованным в приобретении пианино «Токатта», обращаться по адресу. Цифры адреса являлись кодом персональной ячейки, а пароль на получение они обговорили еще там, до ухода. «RUNESDA» — «РУсские НЕ СДАются». Просто и понятно. Для них. В ячейке действительно оказался дневник, что было не удивительно — Фриц всегда и всё записывал только в толстые тетради. Даже если для записей требовалось всего пара листов. Назвав пароль дежурному почтовому чиновнику, Слащев, чтобы не создавать ненужных проблем, предоставил Риттеру право достать и развернуть содержимое ячейки. Разорвав плотный пакет и быстро пролистнув толстую тетрадь, Риттер с понимающей улыбкой протянул её Слащеву. Приличия были соблюдены.

Любая командировка, даже самая приятная, полезная и познавательная имеет свойство заканчиваться. Нанеся положенный протокольный визит в советское полпредство, Слащев получил на руки проездные документы и готовился к отъезду. Обратно с согласия командования он должен был плыть на круизном лайнере до Ленинграда. Польша в очередной раз взбрыкнула и нарываться на неприятности, пользуясь железнодорожным сообщением по её территории, командование посчитало излишним. На всех пассажиров дипломатической неприкосновенности не напасешься, да и с ней сумасшедшие поляки могли не посчитаться. Были прецеденты. И планировавшие командировку люди, зная взрывной характер Слащева, решили не превращать раньше времени Польшу в поле боя. Поляки и так наглели не по дням, а по часам. Особенно их нахальство усилилось после того, как Англия заявила в Лиге наций протест против «немотивированной агрессии России против независимого польского государства». Выпустив в очередной рейд банду Булак-Балаховича, поляки как всегда сделали вид, что ничего не знают. И были сильно удивлены и напуганы, когда пограничники вместе с подошедшими кавалеристами не только раздолбали банду, но и наплевав на границу, гнали её до тех пор, пока не уничтожили полностью. Самого «атамана», зарубленного в бою, вместе с трупами бандитов и собранным оружием увезли, шуганув между делом польских пограничников, вздумавших помешать возвращению. Так что обстановка на советско-польской границе была не самая дружелюбная и спокойствие при возвращении вполне искупало лишние два дня пути.

Нельзя сказать, что этот шикарный круизный теплоход произвёл на Слащева какое-то особенное впечатление. Видали, как говорится, и покруче. Хотя комфорт поездки само собой запомнился. Не столько самим комфортом, сколько пониманием того, что советская власть заботится о том, какое впечатление граждане страны произведут на избалованных роскошью скучающих буржуев. Ездят за границу по делам немногие, что понятно — дел на Родине столько, что за всю жизнь не переделать. Но уж если занесла нелегкая, будь добр престиж страны не уронить, чтобы злые языки зря не молотили про «нищую Россию». Скучающий европейский обыватель судит о стране по её представителям, и если он видит перед собой спокойного, уверенного и солидного господина, то и отношение к стране будет соответствующим. Ну а если «русский» выглядит вечно пьяным, вороватым дебилом, плюющим на всё и всех, но зато не считающим деньги, какого еще отношения он может заслуживать, кроме как к «дикому азиатскому варвару»? На самого этого дебила наплевать, но точно таким же становится отношение и к стране, как к «азиатской и варварской». А разве Россия этого заслуживает? Если власть проявляет безразличие к этому моменту, значит и воспринимает она Россию не как Родину, а как «эту страну» — временное пристанище, которое можно и должно ободрать как липку и бросить к чертовой матери. Но это еще, как говорится, пол беды. А вот когда подобное безразличие начинает проявлять сам народ, живущий в России, тогда совсем беда. И с этой бедой страна имеет все шансы не выжить вообще — некому окажется защитить её честь и достоинство. Страна без чести и достоинства — труп, и политический и экономический. Как бы ни пыжились доказать обратное так называемые власти.

Взбудораженный этими мыслями, Слащев старался редко выходить из каюты. Да и куда особенно выходить? Кроме него на теплоходе плыли еще несколько советских граждан — торговый представитель во Франции, пара каких-то чинов из МИДа и возвращающийся на Родину инженер, бывший в командировке в Киле на судостроительном заводе. С ними познакомился и завалился почти безвылазно в каюте, благо сервис обслуживания позволял заказывать обеды-ужины прямо к себе. На красного дерева резном столе перед иллюминатором лежал дневник Фрица, и Слащев никак не мог заставить себя открыть его. Кружил, как кот вокруг сметаны. Черт его знает, ведь вот же он — привет от старого друга и товарища, привет из прошлого будущего, а никак не решиться. Взяв себя в руки, Слащев устроился на диване и открыл толстую коричневую обложку.

«Здорово братцы! Я не знаю, кто из Вас будет читать это моё послание. Поэтому пишу для всех. «Во первых строках своего письма спешу сообщить, что жив и здоров, хотя шишек набил преизрядно, чего и Вам желаю». Тьфу ты, прости господи, нервы. Не шишек, конечно, желаю, а пребывания в добром здравии. Ну, а если серьезно, то, во-первых, хочу перед всеми Вами покаяться. Я изменил объект воздействия. Сам, не поставив никого из Вас в известие. Уверен, Вы меня поймете и простите, когда узнаете то, что мне известно сегодня. Когда мы с Вами выбирали объект воздействия в Германии, вариантов было два — Тельман или Штрассер. И я подумал, что если у Вас в России все пройдет, как мы задумали, то проблемы с Тельманом не будет. Вообще. Он честный немец, патриот Германии, коммунист и сталинист. И если ему перестанет капать на мозги Коминтерн, в гробу он видал эту мировую революцию. И, как видите, я оказался прав. Ну, а Штрассер… Ребята, если в Германии есть Гитлер — Штрассер не катит. Помните, мы много спорили о том, чтобы такое с Гитлером сотворить, чтобы вывести его из игры? Почему, спросите себя? Потому, что, не смотря на всё то зло, которое он принес в наше время всем нам, всей России, он был личностью. Личностью не простой, неординарной и, если по Гумилёву, пассионарной. Лёха, не бей меня сильно, когда встретимся, но Гитлер — это немецкий Ленин. И без такой фигуры предотвратить гибель Германии после Версаля нельзя. У Тельмана «харизьма» тоже дай бог каждому, и он вполне мог бы повести за собой Германию. Если получится нейтрализовать этот чертов Коминтерн. А если нет? Что, если все пойдет по старому сценарию? Я не хочу, чтобы немцы и русские снова убивали друг друга, как это было в нашей истории. Поэтому я переключился на Гитлера…

И в первой же попытке разбил себе виртуальную морду вдребезги. Как если бы с разбегу вмазался в стену. Помните, у меня за день до ухода жутко разболелась голова? Вы меня тогда еще коньячком полечили. Вот, это самое оно. Как бы Вам это описать? Собственно, до домена Гитлера я тогда не пробился. Почувствовать я его почувствовал, а прикоснуться не получилось. Словно что-то отталкивало постоянно. Какая-то непонятная завеса, преграда, барьер. Лечение Ваше мне тогда здорово помогло. Хотя тебе, Малыш, я «фрицевскую тушку» никогда не прощу! Думаешь, я не слышал ничего? Морда ты свинюжья!..

Вот так, тихонько и легонько я мимо этих клякс посторонних и протиснулся. Понятно, что кардинально изменить что-то было невозможно. Было чувство, что если сильно на объект воздействовать, то эти кляксы его просто сожрут. Поэтому я скинул только картинку штурма Берлина и пару эпизодов из «Освобождения». Ну, где «хреновато тут у Вас» и «фюрер должен уйти как солдат». Думаю, сработало. Братцы, а знаете, из-за чего у Гитлера нелюбовь к славянам возникла? Да из-за педрилы Рёдля. Для русской армии его деятельность полезной была, не спорю. На войне как на войне. Но когда Гитлер узнал, что потерял своих боевых товарищей и сам был ранен из-за предательства славянина, тут-то эта «любовь» и возникла. Ведь пидор этот жидовский под славянина маскировался…

Картинку показал, как Сталин от рёдлей отбивается. В начале один, потом с товарищами. Как вышвыривают они рёдлей из страны, как строить всё заново начинают. Думаю, когда Гитлер почувствует это родство душ в ненависти к жидовствующей сволочи, он перестанет воспринимать Сталина как их марионетку. А зачем ему тогда иметь дело с английскими плутократами, когда почти рядом есть товарищи по борьбе?..

Теперь о настоящем. Служу я в ведомстве «Олега Табакова». Он пока еще молодой, но уже перспективный. Так что кое-какие возможности имеются. Гажу нашим заклятым друзьям со всем удовольствием…

Рыбный! Я своё слово сдержал. Может быть Вы, ребята, еще не в курсе, но специальной теории относительности не будет. Вместо неё «могучая кучка» — Планк, Пуанкаре, Зееман и Бор — создали практическую теорию относительности. Не заумствования хрен знает о чем, а практическую, мужики. Сейчас теорией поля занимаются. И они её сделают, будьте уверены, потому что никакая херь вроде СТО и ОТО им не мешает. Вкупе с «гениальными физиками». Мужики! Они к антиграву подходят, представьте! Понятно, что до практики пока еще как до Луны пешком, но тем не менее. Я не знаю, где сейчас Рыбный и кто, но он должен об этом знать. И еще. Скорее всего, смогу вытащить в Германию Ферми. А это значит, что нужно шепнуть кому-то наверху в Союзе, что атомной проблемой нужно начинать заниматься уже сейчас»…

Отложив дневник в сторону, Слащев поднялся с дивана и заходил кругами по каюте. Налил в хрустальный стакан газированной воды из сифона и выпил маленькими глотками. Подошел к иллюминатору и остановился возле него, покачиваясь с носков на пятки. «Значит, Фриц на месте. И работает. Гитлер, стало быть… Ну, может быть и правильно, Фрицу виднее. А вот Рыбный где? Надо будет у инженерных ребят поспрашивать — нет ли где шороху сомнительного. Рыбный же как носорог упёртый попрет. А на авторитеты он всегда плевал, поэтому обязательно засветится. Не загремел бы только, лось поволжский. Под фанфары, как говорится».

Это посещение «северной столицы» оказалось, как впрочем и всегда, богатым на события. И приятными и полезными. Из приятных был визит и личное знакомство с семьей Солдатовых. И особенно с её старейшиной Солдатовым — старшим. Яков Саввич оказался замечательным корабельным механиком, специалистом по турбинам. Произведенный «по механическому отделу в младшие инженеры — механики» 2.10.1877 года, он застал русско-японскую войну в должности трюмного механика, помощник старшего инженер-механика на легендарном «Варяге». И именно его подпись стояла первой, как младшего по чину, под документом, который засвидетельствовал для истории гибель геройского корабля:

«Акт свидетельства командира и офицеров крейсера 1-го ранга «Варяг» 27 января 1904 года.

Мы, нижеподписавшиеся, сим свидетельствуем, что сего числа, вернувшись после часового боя с японской эскадрой, на рейд для исправления повреждений, чтобы иметь возможность возобновить бой, пришли к заключению, что крейсер не может быть исправлен судовыми средствами настолько, чтобы возобновить бой в тот же день, а потому решили уничтожить его, так как в противном случае им мог завладеть неприятель, угрожавший в четыре часа пополудни войти на рейд и овладеть крейсером — одержать легкую победу.

На основании сего общим собранием офицеров решили уничтожить крейсер. По свозу раненых и команды были открыты кингстоны, и крейсер в 6 часов 10 минут затонул».

За этот бой, в котором молодой морской инженер проявил доблесть и геройство, он был награжден Георгиевским крестом.

Представившись и передав подготовленные Ольгой подарки, Александр рассмеялся на «молодого человека из хорошей семьи», как его охарактеризовала пожилая няня солдатовских детей, живущая с Солдатовыми на правах члена семьи, и дал обещание «навестить старика на рюмку чая». Отказываться не хотелось, тем более, что вечер был свободным. Этот вечер оказался еще и полезным — отряд пополнился еще одним бойцом. И как часто и случалось — не без приключений. Потом, по дороге в расположение отряда, Антон Козинцев рассказал ему свою историю. Довольно типичную для того времени.

Как и многие его сверстники был Козинцев беспризорником. Сбежав из спецшколы, приткнулся к банде Бирюка. Бирюк был ничего себе главарь: о людях своих заботился, давал жить. Была даже какая-то дружба в банде. Беспризорнику Козинцеву она напоминала семью. В этот раз собрались они взять богатую хату на «гоп-стоп». Филин говорил, что в ней живет какой-то еще царский барыга. Подошли, приготовились. Откуда появился этот черт, никто не заметил. Маныч уже фомку достал и к двери подошел. Успел только засунуть ее под дверной косяк и улетел на нижний этаж. Медведеподобный Бирюк выхватил финку, развернулся и с разбитым горлом упал на лестничную площадку. Психованный Филин завизжал как припадочный, рванул рубаху и упал рядом. Успевший достать наган Гвоздь, которого боялись все фраера в округе, умер стоя, на успев ничего понять. Потому что неизвестный ударом ноги буквально вбил ему грудную клетку внутрь. Козинцев отступил к стене, выставил кулаки и приготовился умереть. А неизвестный (хотя какой он уже неизвестный, познакомились) подошел к нему и сказал.

— Помоги своим. А я пойду милицию вызову.

Почему он не сбежал, Козинцев сам себе объяснить не мог. Возможность была, но он остался и постарался, как умел, помочь своим еще живым подельникам. И именно это отметил вернувшийся Слащев.

— Молодец, остался человеком. Своих бросать нельзя, какими бы они не были.

Через день после бурного, на грани мордобоя, разговора с начальником Василеостровской милиции Слащев вывел Козинцева из камеры и сделал предложение, от которого мог отказаться только клинический идиот. А уж кем-кем, а идиотом Козинцев не был.

Лето подходило к концу, а вместе с ним и очередной этап отрядной боевой подготовки. На этот раз парашютной. Дни стояли солнечные и тёплые, изредка прерываемые короткими, но сильными дождями. «Грибными», как считал Слащев. Грибов на самом деле было много, даже на летном поле по утрам можно было найти стайки молодых молочных груздей. Отрядный повар был этому только рад, «изобретая» новые блюда, чтобы разнообразить меню. Как шутил Блюхер — «Скоро бойцы морду не от пшенки воротить начнут, а от грибочков». Вообще говоря, грибы никак не могли входить в пищевой рацион бойцов, не имели права, так сказать, «во избежание отравления». Но Слащев, вывернув на изнанку повара и попросив помощи у местных деревенских жителей, разрешил. И, как и положено хорошему командиру, пробу с каждого блюда снимал лично. Во избежание этого самого «избежания».

Парашютная подготовка дело не простое. Тут тренируйся — не тренируйся, но когда отрабатывается высадка в сложных условиях, например на лес, травмы и ранения неизбежны. Навестив в госпитале пострадавших бойцов, Слащев возвращался на аэродром, где под руководством Блюхера бойцы изучали укладку парашютов. Когда миновал проходную, увидел на летном поле странную картину — в самом центре поля расположились по линейке весьма странные летательные аппараты. Не то чтобы их вид был особенно непривычен, но после штатных ТБ-3 и легких Р-5 он никак не ожидал увидеть в расположении боевой части такое разнообразие.

— Это что тут за цирк такой? — спросил Слащев у дежурного по аэродрому, с которым они вместе вышли из КПП.

— Ты что, не слышал? Агитационная эскадрилья прилетела. Три дня назад сообщали — «Комсомолец на самолет».

— Ничего себе! И что, теперь полетов не будет? Я же только начал на лес высаживаться. С «Батей» Вашим чуть голос не потерял, пока лимит на прыжки выбил. А теперь что?

— Слышали, слышали. У «Бати» глотка луженная, мотор перекричит, но и у тебя голосина ничего так. Слышная. Почему не будет? Нам подготовку никто не отменял. Переходим на вторую полосу, дальнюю. Так что можешь орлов своих дальше дрючить. Кстати, посмотреть на аппараты не интересуешься? Там очень любопытные экземпляры есть.

— Сейчас гляну как там, у зама дела и обязательно посмотрю. Чья эскадрилья, кстати, не в курсе?

— Сборная. Тут и наши лётные конструкторы есть и изобретатели-самоучки.

Через час Слащев неторопливо прохаживался вдоль стоящих в линию экспериментальных летательных аппаратов. Внимательно и с любопытством рассматривал машины, многие из которых он видел только на рисунках. И удивлялся прихотливости, и изобретательности человеческой мысли. Возле одного аппарата он задержался надолго. Аппарат представлял собой длинную и узкую решетчатую конструкцию, в центре которой были видны кресло пилота и установленный за ним двигатель. Над конструкцией располагались длинные и широкие лопасти винта, и по паре маленьких винтов, на носу и корме. Два легких колеса на тележке в центре и еще одно, маленькое в хвостовой части. На табличке, укрепленной на носу аппарата, было написано: «Экспериментальный геликоптер ЦАГИ-1ЭА».

— Чем Вас так заинтересовала эта машина, товарищ капитан?

Слащев обернулся. Перед ним стоял среднего роста широкоплечий человек средних лет в расстегнутой кожаной летной куртке. На кожаной фуражке с красной звездой выделялись круглые очки-консервы.

— А Вы, собственно…

— А я, собственно, конструктор этой машины. Позвольте рекомендоваться: Черёмухин Алексей Михайлович. С кем имею?

— Капитан Слащев. Яков Александрович.

— Так чем, Яков Александрович, Вас так заинтересовала эта машина? Я немного наблюдал за Вами — возле остальных экземпляров Вы минут по десять задерживались, а у моей машины уже более получаса находитесь. Согласитесь, законное с моей стороны любопытство.

— Более чем, Алексей Михайлович, более чем. А заинтересовало меня вот что. Сколько я понимаю, Ваша машина предназначена для вертикального взлёта и посадки. А установленные сзади и спереди винты позволяют горизонтальный полет. Верно?

— Верно. А в прошлом году, как раз в августе, на этом аппарате был установлен мировой рекорд для геликоптеров — 605 метров. В 34 раза больше, чем удалось итальянцам, представляете!

— Алексей Михайлович, а почему Вы называете свою машину геликоптером? Насколько мне известно, еще в 29-м году конструктор Камов предложил более русское название — вертолет. Правда, применил он его к автожиру «КАСКР-1», а это совсем другая машина, на вертолет мало похожая, совсем другой принцип полета.

— Честно говоря, я не ожидал встретить здесь человека, который был бы в курсе нашей работы. Геликоптеры и автожиры рассматриваются пока просто как игрушки конструкторов. Да и то, по большей части потому, что аналогичные работы ведутся на Западе. Ведь если сравнить с самолетом, то полетные данные совсем не в нашу пользу. Скорость чуть больше 20-ти км в час, дальность полета смешная — 3–5 километров. И отношение к нам соответствующее — пусть играются, лишь бы не безобразничали. Правда, когда мы итальянцев побили, отношение немного изменилось в лучшую сторону. Но не принципиально. Дескать, ну какая может быть польза от этой летающей клетки? Вы как считаете?

— Категорически не согласен. Так сложилось, что мне не понаслышке известна косность технических начальников. Если не сказать больше. Вы меня понимаете? Многим часто сложно перешагнуть привычные понятия и увидеть проблему с другой стороны. С Вашей машиной та же история. Зачем искать ей привычное применение, когда можно использовать её преимущества, которые сейчас выглядят недостатками? Нужно только посмотреть на всё немного иначе, чтобы недостатки стали достоинствами. А это удается далеко не всем. Если для технической новинки нет практического применения, его нужно просто придумать.

— Что вы имеете в виду, Александр Яковлевич? Как это «придумать практическое применение»? Разве не практика является источником изобретательства? Как такое возможно?

— Как, Вы спрашиваете? Ну, смотрите. Для наблюдения с воздуха на наших крейсерах базируются гидросамолеты. И поднять гидросамолет в воздух целая проблема — остановить крейсер, краном опустить самолет на воду и только потом взлет. После разведки тоже самое, только в обратной последовательности. Да и не при всяком волнении это вообще можно сделать. Запускают, правда, и с помощью катапульты, но на борт поднимают все равно краном. А Ваш аппарат взлетает и садится вертикально, взлетная поверхность ему не нужна. Можно даже ход корабля не замедлять. Это то, что пришло в голову сразу же. А можно и еще придумать. Скорость у Вашей машины маленькая, высота полета тоже. Замечательно. Предположим, что наши доблестные бойцы отбивают атаку вражеской пехоты где-нибудь в лесу и у них заканчиваются боеприпасы. И вдруг, на малой высоте, прячась за деревьями, появляются летательные аппараты. Часть из них отрывает шквальный огонь по наступающему противнику, часть выгружает боеприпасы и подкрепление, а некоторые приземляются и начинают собирать раненых бойцов.

— Ну, Вы и фантазер, Александр Яковлевич! Шквальный огонь, подкрепление. Геликоптер пока даже одного пассажира еле-еле поднимает. С перегрузом он вообще от земли не оторвется.

— А что этому мешает? Мощность двигателя или конструктивные недостатки? Ну, так поставьте двигатель помощнее, а недостатки уберите. На то Вы и конструктор. Главное в том, что описанный мной пример совершенно реален, а ни один из существующих аппаратов, кроме Вашего, принять в нем участие не в состоянии. Ни по скорости, ни по высоте полета. Немного пофантазировать — и мы получили летательный аппарат огневой поддержки пехоты. Вот Вам и практическое применение. Согласны?

— Согласен-то согласен. Только для этого потребуются дополнительные средства и возможности. А кто нам их даст? Нам и моторы-то поступают по остаточному принципу. Наркомату нужны истребители и бомбардировщики, а не игрушки. Моторные КБ тоже работают в первую очередь на авиацию, а не на нас.

— Алексей Михайлович, если дело только в этом… Вы верите в своё детище, Вы уверены в его возможностях? Тогда пишите развернутый рапорт на имя первого заместителя наркома товарища Котовского. Да, пусть через голову начальства, но у Вашей машины есть будущее. Я уверен. И будет чертовски плохо, если нас опередят. Те же итальянцы, к примеру. А товарищ Котовский известен хозяйским отношением к техническим новинкам. Советую сделать упор на практическое применение, вроде описанного мной примера. Но Вам проще будет продумать этот вопрос, Вы лучше знаете возможности Вашей машины. А я готов лично испытать её в полевых условиях. Кстати, как у практика, у меня есть несколько рекомендаций по возможному применению Вашего аппарата. Вы позволите?

Когда через пару часов Блюхер пошел посмотреть, куда подевался его командир, на стоянке агитационной эскадрильи он увидел примечательную картину. Прямо на земле, возле странной решетчатой конструкции расположились Слащев и какой-то человек в полувоенной одежде. Небрежно брошенная кожаная куртка свисала с носа конструкции, а сидящие возле неё люди что-то увлеченно чертили на земле, изредка переругиваясь. Прислушавшись, Владислав разобрал отдельные слова — «не потянет», "а я говорю, потянет», «автомат перекоса», «и брюхо прикрыть». Кошачьей походкой подошел Джумалиев. «Всё, у командира изобретательский зуд прорезался» — сказал Блюхер. Оба командира переглянулись, понимающе хмыкнули и пошли продолжать занятия.

А через два дня Слащев «сел на кукан». Неожиданно сыграли злую шутку приобретенные и отработанные до рефлексов «старые» навыки. Там и тогда он прыгал с парапланом, управляемым широким парашютом, напоминающим крыло. И техника прыжка и само управление парапланом критически отличались от таковых для соответствующего этому времени простого купольного парашюта. Ни тебе планирования, ни выбора места приземления. Не говоря уже просто о регулировании скорости спуска. Ничего этого нет — простое замедленное падение с возможностью незначительно изменить его направление. Да и то, только тогда, когда у тебя есть запас высоты. В предыдущих прыжках это не было особой проблемой, потребности не возникало. Но в этот раз не повезло.

Спускаясь, Слащев высмотрел удобную площадку, прячущуюся между деревьями. По прикидкам, он вполне удачно должен был опуститься примерно в её середину. Но когда до земли оставалось совсем мало, Слащев разглядел, что вместо удобной полянки его несет в окно мохового болота. С учетом скорости спуска и купола, который накроет его, когда он ухнет в трясину, это было совсем-совсем неприятно. Пытаясь уйти от площадки, Слащев слишком сильно потянул стропы с одной стороны, и его просто вынесло на окружавшие полянку деревья. Проламывая крону толстенного дуба, Александр увидел крепкий обломанный сук, торчащий прямо перед ним. И единственное, что он успел сделать — развернуться к нему боком. Повезло. Противный звук вспарываемой плоти и хруст ломаемых ребер. Затопленное чудовищной болью, сознание не отключилось, и потому в памяти сохранилось, как непослушное тело ударилось о ствол дерева и начало сползать вниз. Пока рывок зацепившегося за крону купола не остановил его в метре от земли. И тогда сознание отключилось. Но ненадолго. Регенерация, активированная в организме ЭИДом, уже работала, ослабляя боль. Слащев понял, что висит не высоко над землей. Посмотрел вниз. «Твою ж мать! Кровищи-то натекло, как из борова недорезанного. Во, бляха, попал… Как карась на кукане. Так, пора на землю». С трудом посмотрел вверх. Спутанные стропы переплелись выше головы в неряшливый пучок. «Надо резать». Попытался дотянуться до ножа и не смог с первого раза. Лямки парашюта от рывка вывернули плечи, и руки плохо слушались. Но если есть воля, и непослушные руки будут делать то, что нужно хозяину. Поэтому попробуем еще раз.

Он рухнул с метровой высоты, прямо в лужу начавшей засыхать собственной крови. Перевалился на здоровый бок и привалился к стволу дерева. Подождал пару минут, пытаясь успокоить колотившееся сердце. Ослабевшей от потери крови, но пока слушающейся рукой, достал ракетницу и выстрелил вверх. И только после этого позволил себе отключиться. Нет, не в смысле потерял сознание. Просто стал воспринимать окружающее как кино, когда события происходят как бы не с ним. Но при его участии. Отвечал, когда его спрашивали, но не помнил что. С кем-то говорил, но не помнил с кем. Куда-то двигался, не сам, понятное дело, но не понимал куда. Но самое главное, он не понимал, зачем всё это. И когда это скучное кино закончится. А потом просто уснул.

Проснулся Слащев через сутки, от того, что кто-то нагло и смачно пах табаком. Хорошим табаком, вкусным и крепким. Запах был настолько хорош и приятен, что захотелось немедленно закурить. Он даже почувствовал, как сжимает в зубах мундштук папиросы. Медленно открыл глаза и повернул голову. На подоконнике больничной палаты возле открытого окна сидел и дымил папиросой, отворачивая голову от палаты, Егоров. Медицинский халат с вытачками, перетянутый поясом и накинутый на плечи, делал его коренастую фигуру смешной и гротескной. Слащев хмыкнул, и хриплым каркающим голосом произнес:

— Ну, кто еще будет тут нахально табаком вонять, если не Егоров? Кому еще милейшая главврач разрешит беспорядок нарушать, да еще и халат свой даст поносить? В груди не жмёт?

— О, очухался, прыгун — недоучка. Ты что же это, друг ситный, вздумал казенное имущество о дикорастущие лесопосадки портить? Взыщет с тебя Григорий Иваныч, и прав будет. Я к нему, понимаешь, водку пить ехал, а он в лазарете решил спрятаться. Зажилить хочешь?

— Ты мне лучше папироску прикури, а не ревизию казенному имуществу устраивай. Курить хочу, спасу нет.

— А можно тебе? Что врачи говорят?

— Да откуда я знаю, что они там говорят? Я же очухался только что, когда тебя унюхал. Мне мой собственный организм говорит — не только можно, нужно. Иначе я стану сильно злой и ни разу не добрый.

— Напугал. Вот уйду сейчас надёжный подпол искать, пускай тебе главврачиха прикуривает. А всё-таки, Сашка, как так получилось? Нет, я понимаю, всякое может случиться. Но ты же не вьюнош сопливый, не первогодок. И на тебе, как бабочка на иголку накололся. Хорошо хоть потроха не задел.

— Был бы сопливый, Лёшка, обязательно бы брюхо распорол. А так, подумаешь, царапина.

— Нихрена себе царапина! Хирург полдня штопал, и всё удивлялся, как ты с такой раной к господу не отъехал. Особенно после того, как твои орлы рассказали, сколько крови из тебя вытекло, пока они тебя нашли и перевязали. Очень вовремя я тут оказался, иначе бы они весь госпиталь по кирпичику разобрали. Веришь, часа три всего назад в расположение всех выгнал, а то так в приемном покое и сидели.

— А как ты вообще здесь оказался? Машу навещал? Как она там?

— Да кто меня по личным делам отпустит, подумай? К тебе я ехал, с новостями.

— Тогда давай, вываливай.

— Такое ощущение, что ты не боком, головой на сучок наткнулся. Наши новости такие, которые обсуждаются в очень приватной обстановке. Я бы даже сказал, интимной.

— Старый ты кобель, хотя и молодой. Я где тебе тут интимную обстановку создам? Это ты лучше главврачиху проси. Давай уже, не тяни.

Егоров выглянул в окно и посмотрел вниз. Окна выходили на обрывистый берег Великой. Потом встал и проверил, плотно ли прикрыта дверь. Достал из планшетки толстый пакет с сургучной печатью и протянул Слащеву.

— На, читай. Внимательно и сосредоточенно. Приказ будет в первых числах сентября, а это тебе разъяснения: что, зачем и почему. На вопросы отвечу. И, кстати, что за конструктор к тебе всё рвется? Снова кого-то обнадёжил и ландринку пообещал?

— Что значит «рвется»? Разве агитэскадрилья еще не улетела? Ты сам её не видел? Тут такое дело, Егоров. Есть такой конструктор, Черёмухин Алексей Михайлович. Придумал он один очень хитрый агрегат, который может взлетать и садиться без разбега. Геликоптер называется. Я когда его увидел — просто оторопел, ты мою страсть к технике знаешь. С виду на клетку для кроликов похож, а летает. И что характерно, взлетает и садится вертикально. Если этот агрегат до ума довести, получится совершенно удивительная и уникальная машина. Но, как ты понимаешь, мы на своей базе этого сделать не сможем. Колёсную пару наварить или двигатель переставить — это да, можем. В электрических или механических потрохах поковыряться тоже. Но авиация — это совсем другое, не наше. А у этого конструктора обычная наша беда — на тебе убоже, что нам негоже, и выкручивайся, как можешь. Но ведь перспективная машина, очень перспективная. Вот я ему и посоветовал к Григорию Ивановичу обратиться. Мы даже практическое применение продумали в черне. Помоги, а?

— Чем платить станешь, ходатай? Ладно, ладно, пошутил. Поговорю с ним, без вопросов. Как, говоришь, фамилия? Черёмухин? Записал. А ты, давай документ изучай.