Роботы и Империя

VIII. Поселенческий мир

Корабль Диджи был снова в космосе, в вечном неизменном вакууме.

Он взлетел не слишком скоро, по мнению Глэдис, которая плохо переносила напряженность ожидания возможного появления другой надзирательницы с другим усилителем. Тот факт, что смерть в этом случае была бы быстрой, как-то не удовлетворял.

Только после взлета, после появления мягкого жужжания протонных струй, она слегка подготовилась ко сну. Как странно, думала она, засыпая, что в космосе она чувствует себя в большей безопасности, чем в мире ее юности, что она во второй раз оставляет Солярию с большим облегчением, чем в первый.

Нет, Солярия больше не была миром ее юности, она стала планетой без человечества, охраняемой искаженными пародиями на людей – гуманоидными роботами, представляющими собой насмешку над ласковым Дэниелом и рассудительным Жискаром.

Затем она уснула, и Дэниел и Жискар, стоявшие на страже, снова могли поговорить друг с другом.

– Друг Жискар, я почти уверен, что это ты уничтожил надзирательницу.

– Выбора не было, друг Дэниел. Чистая случайность, что я появился вовремя, потому что все мои чувства были заняты поисками людей, а я никого не нашел. И я бы не уловил значения событий, если бы не ярость и отчаяние мадам Глэдис. Я почувствовал это на расстоянии и прибежал как раз вовремя. В этом смысле мадам Глэдис действительно спасла положение, во всяком случае, в том, что касалось существования капитана и твоего. Я мог бы еще спасти корабль, даже если бы пришел слишком поздно, чтобы уберечь вас, – он помолчал. – Но я нашел бы это крайне неудовлетворительным, друг Дэниел.

Дэниел сказал серьезным и официальным тоном:

– Я благодарю тебя, друг Жискар, и я рад, что тебя не смутила человеческая внешность надзирательницы. Это замедляло мои реакции, так же, как моя внешность замедляла ее действия.

– Друг Дэниел, ее физический облик ничего для меня не значил, потому что я понял рисунок ее мышления. Он был так ограничен и так резко отличался от человеческого, что мне не пришлось делать никакого усилия для определения ее в положительном смысле. Отрицательное определение тебя как нечеловека было таким ясным, что я сразу отреагировал. В сущности, я не сознавал своих действий, пока не произвел их.

– Я так и подумал, друг Жискар, но хотел подтверждения. Значит, ты не чувствовал дискомфорта, убивая ту, что по виду была человеком?

– Нет, поскольку это был робот. Гуманоидную внешность, друг Дэниел, нельзя откинуть, если приходится судить только по ней. Зрение гораздо более проворно, чем дедукция. А я видел ее внутреннюю структуру и сосредоточился на этом, поэтому мог игнорировать ее физическую структуру.

– А как, по-твоему, чувствовала бы себя надзирательница, уничтожив нас, если исходить из ее мысленной структуры?

– Она получила исключительно сильные инструкции, и в ее контурах не было сомнения, что ты и капитан – не люди.

– Но ведь она могла убить также мадам Глэдис.

– В этом мы не можем быть уверены, друг Дэниел.

– А если бы она это сделала, могла бы она пережить это, как ты думаешь?

Жискар долго молчал.

– У меня не было времени изучить рисунок мышления. Не могу сказать, какова была бы ее реакция, если бы она убила мадам Глэдис.

– Если я представлю себя на месте надзирательницы, – голос Дэниела дрогнул, – мне кажется, я мог бы убить человека ради спасения другого, которого по каким-то причинам более необходимо спасти, но сделать это было бы трудно и нанесло бы мне ущерб. Но убить человека, чтобы уничтожить тех, кого я считаю нелюдьми, совершенно немыслимо.

– Она просто угрожала. Она не шла дальше угрозы.

– А могла бы?

– Откуда мне знать? Мы же не знаем природы ее инструктажа.

– Но разве могли инструкции так полно отрицать Первый Закон?

– Я вижу, что целью этого разговора был именно этот вопрос. Я советую тебе не идти дальше, – сказал Жискар.

Дэниел упрямо продолжал:

– Я поставлю его условно. Это не факт, это можно счесть фантазией. Если бы инструкции были ограничены определениями и условиями; если бы инструкции были бы сделаны достаточно детально и в достаточно сильной манере; возможно ли было бы убить человека ради цели менее важной, чем спасение жизни другого человека?

– Не знаю, – ответил Жискар шепотом, – но подозреваю, что это было бы возможно.

– Но если твое подозрение справедливо, это означает, что при особых условиях можно нейтрализовать Первый Закон, значит, и другие Законы могут быть изменены и почти сведены на нет. Следовательно, Законы, даже Первый, не абсолютны, а являются лишь теми, какими они должны быть по мнению конструктора роботов.

– Хватит, друг Дэниел, не продолжай.

– Еще один шаг, друг Жискар. Партнер Илия обязательно сделал бы этот добавочный шаг.

– Он был человеком. Он мог.

– Я должен попытаться. ЕСЛИ Законы Роботехники, даже Первый, не абсолютны и ЕСЛИ люди могут модифицировать их, не окажется ли возможным, что и мы в правильных условиях можем из… – он замолчал.

– Не надо, – слабо сказал Жискар.

– Не буду, – сказал Дэниел изменившимся голосом.

Они надолго замолчали. Их позитронные потоки с трудом преодолевали наступивший беспорядок. Наконец Дэниел сказал:

– Встают другие соображения. Надзирательница была опасна не только из-за полученных ею инструкций, но и из-за своей внешности. Это сбило с толку меня и, видимо, капитана, и могло сбить и обмануть любого человека, как я обманул, не думая этого, шкипера первого класса Нисса. Он явно не знал тогда, что я робот.

– И что из этого следует?

– На Авроре в Роботехническом Институте было сконструировано множество человекообразных роботов под руководством доктора Амадейро, по чертежам доктора Фастальфа.

– Это общеизвестно.

– Что произошло с этими роботами?

– Проект провалился.

– Это общеизвестно, – в свою очередь согласился Дэниел, – но это не ответ. Что случилось с этими гуманоидными роботами?

– Можно предположить, что их уничтожили.

– Такое предположение не обязательно правильно. Были ли они на самом деле уничтожены?

– Это было бы самое разумное. Что еще делать при провале?

– Откуда мы знаем, что роботы не удались, кроме того, что они исчезли из виду?

– Разве этого не достаточно, если их убрали с глаз и уничтожили?

– Я не сказал «и уничтожили», друг Жискар. Этого мы как раз и не знаем. Мы знаем только, что их не видно.

– Зачем же их просто убрать, если они не годны?

– А если они ГОДНЫ, то нет ли все же причины убрать их с глаз долой?

– Думаю, что нет.

– Подумай еще, друг Жискар. Вспомни, что мы говорили о гуманоидных роботах, которые, как мы теперь думаем могут быть опасны именно по своей гуманоидной природе. В начале нашего разговора нам казалось, что на Авроре готовился план крепко и надежно разгромить поселенцев. Мы решили, что этот план сконцентрирован на планете Земля. Я прав?

– Да, друг Дэниел.

– Тогда не может ли быть, что фокус и центр этого плана – доктор Амадейро? Его неприязнь к Земле не уменьшилась за эти два столетия. И если доктор Амадейро сконструировал множество гуманоидных роботов, куда их послали, когда они исчезли из виду? Не забудь, что если солярианские роботехники смогли исказить Три Закона, то и Аврорцы могли сделать то же самое.

– Ты хочешь сказать, что человекообразные роботы были посланы на Землю?

– Именно. Обмануть землян их человеческой внешностью и дать возможность доктору Амадейро нанести удар по Земле.

– У тебя нет доказательств.

– Однако это возможно. Подумай сам.

– Если это так, мы должны ехать на Землю и каким-нибудь образом предупредить несчастье.

– Именно так.

– Но мы не можем ехать, пока не поедет мадам Глэдис, а это вряд ли случится.

– Если ты сможешь повлиять на капитана, чтобы он повел этот корабль к Земле, у мадам Глэдис не будет выбора, кроме как ехать тоже.

– Не могу, не повредив ему, – возразил Жискар. – Он твердо решил ехать домой, на Бейли-мир. Мы должны устроить, если удастся, его путешествие на Землю после того, как он выполнит свои планы на Бейли-мире.

– Но тогда может быть уже поздно.

– Ничем не могу помочь. Я не могу повредить человеку.

– Если будет поздно… подумай, друг Жискар, что это может означать.

– Я не могу думать о том, что это означает. Я знаю лишь, что не могу вредить человеку.

– Значит, Первого Закона недостаточно, и мы должны…

Он не мог продолжать, и оба робота впали в беспомощное молчание.

Бейли-мир становился все заметнее по мере приближения к нему корабля. Глэдис напряженно следила за ним на экране в своей каюте.

Она протестовала против этого путешествия, когда впервые услышала о нем от Диджи, но тот только пожал плечами и слегка улыбнулся.

– Что вы хотите, миледи? Я же должен притащить оружие вашего народа, – он слегка подчеркнул «вашего», – своему народу. А также должен сделать рапорт.

Глэдис холодно сказала:

– Совет Авроры дал вам разрешение взять меня на Солярию при условии, что вы привезете меня обратно.

– На самом деле это не совсем так, миледи. Были неофициальные переговоры, но ничего не было записано. И официального согласия не было.

– Меня, да и любого цивилизованного человека связала бы и неофициальная договоренность, Диджи.

– Не сомневаюсь, но мы, торговцы, живем деньгами и подписями на законных документах. Ни при каких обстоятельствах я не нарушил бы письменный контракт и никогда не отказался бы сделать то, за что получил плату.

Глэдис вздернула подбородок.

– Это намек, что я должна заплатить вам за возвращение домой?

– Мадам!

– Бросьте, Диджи. Не тратьте на меня насмешливое негодование. Скажите прямо, что меня будут держать пленницей на вашей планете, и скажите, почему. Объясните мне точно положение.

– Вы не моя пленница и не будете ею. Я отнесусь с удивлением к этой написанной договоренности. Я отвезу вас домой… со временем. Но сначала я должен ехать на Бейли-мир и вы должны ехать со мной.

– А почему я должна ехать с вами?

– Люди моего мира захотят увидеть вас. Вы – героиня Солярии. Вы спасли нас. Вы не можете лишить их возможности орать до хрипоты для вас. Тем более, что вы были добрым другом Предка.

– Что они знают об этом? – резко спросила Глэдис.

Диджи ухмыльнулся.

– Ничего, что порочило бы вас, уверяю. Вы – легенда, а легенды шире жизни, хотя я допускаю, что легенде легче было стать больше вас, миледи, и много благороднее. В обычных условиях я не хотел бы видеть вас на нашей планете, потому что вы могли бы не оказаться достойной легенды: у вас не хватает роста, красоты и величественности. Но когда история на Солярии станет известной, вы сразу обретете все требуемые атрибуты. Вас могут даже не пожелать отпустить. Не забывайте, что вы будете на Бейли-мире, на планете, где к истории Предка относятся более серьезно, чем на любой другой, а вы – часть этой истории.

– Это не причина, чтобы держать меня в тюрьме.

– Я обещаю, что этого не будет. Я обещаю отвезти вас домой… когда смогу.

Негодование Глэдис улеглось, хотя она чувствовала, что вправе возмущаться. Ей и в самом деле хотелось увидеть, какой этот Поселенческий Мир, необычный мир Илии Бейли. Этот мир основал его сын, и сам Илия провел там последние десятилетия. И что-то оставалось там от него – название планеты, его потомки, легенда о нем.

Поэтому она смотрела на планету и думала об Илии.

Наблюдение мало что давало, и Глэдис была разочарована. Сквозь слой облаков, покрывавших планету, почти ничего не было видно. А через несколько часов они, вероятно, приземлятся…

Вспыхнул световой сигнал. Глэдис нажала кнопку задвижки, а через несколько секунд – кнопку входа.

Вошел улыбающийся Диджи.

– Я не вовремя, миледи?

– Нет, – ответила Глэдис, – просто надо было надеть перчатки и вставить носовые фильтры. Я думала, что буду носить их все время, но, во-первых, это утомительно, а, во-вторых, я почему-то стала меньше бояться инфекции.

– Фамильярность родит презрение, миледи.

– Давайте не будем называть это презрением, – сказала Глэдис и неожиданно для себя улыбнулась.

– Спасибо, – сказал Диджи. – Мы скоро приземлимся, мадам, и я принес вам плащ, тщательно простерилизованный и вложенный в пластиковый пакет, так что его не касались руки поселенцев… Надевается он просто и закроет вас всю, кроме глаз и носа.

– Специально для меня, Диджи?

– Нет, нет, мадам. Мы все носим такие плащи на улице в это время года. Сейчас у нас зима, холодно. Мы живем на довольно холодной планете – тяжелый облачный слой, много осадков, часто снег.

– Даже в тропических регионах?

– Нет, там жарко и сухо. Однако население сосредоточено в более холодных регионах. Моря, где развели земные образцы рыб, богаты, так что рыба и другая живность плодится в изобилии. Следовательно, у нас нет недостатка в пище, хотя сельскохозяйственные угодья ограничены, и мы никогда не станем хлебной корзиной Галактики. Лето короткое, но жаркое, на пляжах много народу, хотя вам это может показаться странным, поскольку нагота у нас – страшное табу.

– Странный климат.

– Дело в распределении воды и суши, в планетной орбите, которая чуть более эксцентрична, чем другие, и еще кое в чем. Откровенно говоря, я этим не занимался. Это не моя область.

– Вы торговец. Вероятно, вы не часто бываете на своей планете?

– Это верно, но я торговец не потому, что хотел бы сбежать. Мне здесь нравится, но я, наверное, любил бы все это меньше, если бы проводил здесь больше времени. Я так смотрю: грубые условия Бейли-мира служат важной цели. Они поощряют торговлю. Бейли-мир производит людей, которые бороздят океаны, добывая пищу, и есть некоторое сходство между плаваниями по морям и в космосе. Я бы сказал, добрая часть всех торговцев, работающих на космических линиях – народ Бейли-мира.

– Вы, кажется, в полуманиакальном состоянии, Диджи.

– Я? Я думаю, что сейчас я в хорошем настроении. У меня есть на то причины. И у вас тоже.

– Да?

– Разве это не очевидно? Мы ушли с Солярии живыми. Мы точно знаем, какова солярианская опасность. Мы добыли необычайное оружие, которое заинтересует наших военных. И вы будете героиней Бейли-мира. Наше правительство уже знает схему событий и жаждет приветствовать вас. И вы героиня этого корабля. Почти каждый на борту пытался принести вам этот плащ. Все хотят подойти к вам и, так сказать, купаться в вашей ауре.

– Полная перемена, – сухо сказала Глэдис.

– Абсолютно полная. Нисс, которого Дэниел наказал…

– Я помню.

– Он хочет просить у вас прощения и привести четверых своих товарищей, чтобы они тоже могли извиниться. И стукнуть того, кто делал неприличные намеки. Нисс неплохой парень.

– Я уверена в этом. Скажите ему, что он прощен, а инцидент забыт. И… если вы устроите это дело, я… я пожму руку ему, а может, и некоторым другим, прежде чем мы высадимся. Но только не позволяйте им толпиться вокруг меня.

– Я понимаю, но не смогу гарантировать, что не будет скопления вокруг вас на Бейли-мире. Нельзя остановить разных правительственных чиновников от попыток получить политическую выгоду от встречи с вами.

– О, дьявол! – как говорил ваш Предок.

– Не говорите этого, когда мы высадимся, мадам. Это выражение сохранено для него. Считается дурным тоном, если так скажет кто-то другой. Так вот, будут речи, приветствия и всякие несущественные формальности. Извините, миледи.

– Я могла бы обойтись без этого, но, полагаю, прекратить это нельзя?

– Нельзя, миледи.

– Долго это будет продолжаться?

– Пока они не устанут. Наверное, несколько дней, но будут различные варианты.

– Долго мы пробудем на планете?

– Пока я не устану. Простите, миледи, но у меня множество дел – ходить по разным местам, встречаться с друзьями…

– Любить женщин…

– Увы, все мужчины морально неустойчивы, – Диджи широко улыбнулся.

– Вы все, что угодно, только несентиментальны.

– Это слабость. Я не могу позволить себе быть сентиментальным.

– И вы всегда полностью здравомыслящи? – улыбнулась Глэдис.

– Никогда не утверждал этого. Но, даже оставив это в стороне, я должен учитывать тот скучный факт, что мои офицеры и команда хотят повидаться со своими семьями и друзьями, отоспаться и повеселиться. А если хотите учесть чувства неодушевленных предметов, то корабль нуждается в ремонте, чистке, полировке, заправке и прочих мелочах.

– И много времени потребуют эти мелочи?

– Кто знает? Может, несколько месяцев.

– А что я буду делать в это время?

– Можете осматривать нашу планету, расширять свои горизонты.

– Но ваша планета – не игровая площадка Галактики.

– Совершенно справедливо, но мы постараемся вас заинтересовать, – он взглянул на часы. – Еще одно предупреждение: не упоминайте о своем возрасте.

– Зачем бы я стала это делать?

– Это может выйти случайно. Вам могут предложить сказать несколько слов, и вы, к примеру, скажете: «За все два с лишним столетия своей жизни я никогда не была так рада видеть кого бы то ни было, как сейчас рада видеть народ Бейли-мира». Если вам придет в голову сказать что-либо подобное, воздержитесь.

– Воздержусь. В любом случае не намерена вдаваться в преувеличения. Но – просто из любопытства – почему?

– Просто потому, что для них лучше не знать вашего возраста.

– Но ведь они знают его! Они знают, что я была другом вашего Предка, и знают, когда он жил. Может, они предполагают, что я потомок той Глэдис?

– Нет, нет, они знают кто вы и сколько вам лет, но знают это только умозрительно, – он постучал по лбу, – а головы не у всех хорошо работают, как вы сами заметили.

– Да, замечала. Даже на Авроре.

– Это хорошо. Я бы не хотел, чтобы поселенцы отличались в этом смысле. Ну, вот, вы выглядите на… – он сделал оценивающую паузу, – на сорок, сорок пять лет, и именно такой они воспримут вас своими потрохами, в которых у среднего поселенца находится мыслящий механизм, если вы не всунете туда свой настоящий возраст.

– А какая разница?

– Видите ли, средний поселенец не любит роботов и не желает иметь их. В этом он отличается от космонита, и это его удовлетворяет. Долгая жизнь – другое дело. Сорок десятилетий значительно больше десяти.

– Не многие из нас доживают до четырех столетий.

– И немногие из нас доживают до ста лет. Мы говорим о выгоде короткой жизни: качество против количества, быстрая эволюция, все время меняющийся мир. Но людям не хочется жить только один век, когда они могли бы жить четыре. Так пусть лучше не думают об этом. Они не часто видят космонитов, у них нет случая погоревать, что космонит выглядит молодым и сильным, даже когда он вдвое старше самого старого из живых поселенцев. Они увидят это в вас, если будут думать об этом, и это их расстроит.

Глэдис с горечью сказала:

– Понравилось бы вам, если бы меня заставили произносить речь и сказать, что означают четыре столетия? Если бы я сказала, на сколько лет человек переживает весну и надежду, друзей и близких? Если бы я сказала, как мало значения имеют дети и семья; о бесконечной смене мужей и незапоминающихся случайных встречах в промежутках между мужьями и при них; о наступлении такого времени, когда уже видел все, что хотел увидеть, и слышал все, что хотел услышать, когда уже невозможно думать о чем-то новом, забыты возбуждение и открытия чего бы то ни было, с каждым годом усиливающаяся скука?

– Люди Бейли-мира не поверят этому. И я вряд ли поверю. Так чувствуют все космониты или только вы?

– С уверенностью могу сказать лишь о моих личных ощущениях, но я наблюдала, как другие с возрастом тускнеют; они становятся более угрюмыми, их амбиции сужаются, а безразличие расширяется.

– А как насчет самоубийства у космонитов? Я никогда не слышал о них.

– Практически равны нулю.

– Но это не соответствует тому, что вы говорили.

– Подумайте. Мы окружены роботами, предназначенными для сохранения нашей жизни. Мы не можем убить себя, когда возле нас всегда бдительные и активные роботы. Сомневаюсь, чтобы кто-то из нас мог даже помыслить о такой попытке. Сама я не подумала уже хотя бы потому, что не могу перенести мысли о том, как это отразится на всех моих домашних роботах, в особенности на Дэниеле и Жискаре.

– Но вы же знаете, что они, в сущности не живые. У них нет чувств.

Глэдис покачала головой:

– Вы так говорите, потому что никогда не жили с ними. Во всяком случае, вы переоцениваете желание долгой жизни у своего народа. Вы знаете мой возраст, вы видите мою внешность, однако это не беспокоит вас.

– Потому что я убежден, что Внешние Миры выродятся и умрут, что Поселенческие Миры – надежда будущего человечества, что это обеспечит наша короткая жизнь. Выслушав все, что вы только что сказали, и принимая ваши слова за правду, я укрепляюсь в своем убеждении.

– Напрасно вы так уверены. У вас тоже могут возникнуть неразрешимые проблемы, если уже не возникли.

– Это без сомнения, возможно, миледи, но сейчас я должен уйти. Корабль готовится к посадке, и мне придется с умным видом смотреть на управляющий этим компьютер, иначе никто не поверит, что я капитан.

Он вышел. Она некоторое время сидела, рассеянно пощипывая пластик, в котором лежал плащ.

На Авроре она пришла к чувству равновесия и позволяла жизни идти спокойно. Время шло от еды до еды, от одного дня до другого, от сезона к сезону, и спокойствие почти изолировало ее от приливов ожидания, потому что единственным оставшимся ей приключением была смерть.

И вот она побывала на Солярии, разбудила воспоминание о давно прошедшем детстве и давно прошедшем мире, и спокойствие разлетелось, возможно, навсегда, и теперь она голая, открытая ужасу продолжающейся жизни. Что может заменить ушедшее спокойствие?

Она перехватила тускло горящий взгляд Жискара, устремленный на нее, и сказала:

– Помоги мне разобраться в этом, Жискар.

Было холодно. Небо серое от туч, в воздухе мелькали снежинки. На земле кружились пятна снежной пыли, сметаемые холодным ветром, и далеко за посадочной площадкой Глэдис видела сугробы.

Там и тут собирались толпы народа, удерживаемые барьерами от слишком близкого приближения к кораблю. Все были в плащах разных фасонов и цветов, казавшихся раздутыми баллонами, которые превратили человечество в толпу бесформенных предметов с глазами. Некоторые были в очках.

Глэдис прижала руку в варежке к лицу. Самой ей было тепло, мерз лишь только нос. Плащ не только укрывал, он как бы сам выделял тепло.

Она оглянулась. Дэниел и Жискар были рядом, оба в плащах.

Сначала она протестовала:

– Им не нужны плащи. Они не чувствуют холода.

– Не сомневаюсь, – сказал Диджи, – но вы говорили, что никуда без них не пойдете, и мы не можем выставить Дэниела на мороз. Это будет выглядеть противоестественно. Мы не хотим вызвать враждебность, слишком явно подчеркивая, что с вами роботы.

– Но они же знают, что со мной роботы, а лицо Жискара выдаст его даже в плаще.

– Знать-то они знают, но могут не вспомнить, если их не заставить… так что давайте не будем заставлять.

Диджи подвел их к наземному кару с прозрачными стенками и крышей.

– Народ захочет увидеть вас, пока мы едем, – сказал он с улыбкой.

Глэдис села, Диджи сел рядом.

– Я тоже герой, – сказал он.

– Это для вас ценно?

– О, да. Это означает премию для моего экипажа и возможное повышение для меня. Я не презираю это.

Дэниел и Жискар сели напротив людей.

Перед ними был еще кар, но не прозрачный, и не менее десяти каров позади. Раздался гром приветствий, из собравшейся толпы поднялся лес машущих рук. Диджи с улыбкой поднял руку в ответ и подтолкнул Глэдис сделать то же. Она небрежно помахала. В машине было тепло, нос Глэдис стал отогреваться.

– Как неприятно блестят стекла, – сказала она. – Можно это устранить?

– Можно, но не нужно, – ответил Диджи – Это самое ненавязчивое силовое поле, которое мы можем установить. Та восторженная публика была обыскана, но кто-нибудь может ухитриться скрыть оружие, а мы не хотим, чтобы вам повредили.

– Вы хотите сказать, что кто-нибудь захочет убить меня?

Глаза Дэниела спокойно оглядывали толпу с одной стороны кара, а глаза Жискара – с другой.

– Очень маловероятно, миледи, – ответил Диджи, – но вы же космонитка, а поселенцы не любят космонитов. Кто-нибудь может ненавидеть их так сильно, что увидит в вас только космонитку. Но опасаться нечего. Даже если кто-то и попытается, хотя это и невероятно, то ничего у него не выйдет.

Линия каров очень мягко двинулась. Глэдис даже привстала от удивления: в передней части кара не было никакой отдельной кабины.

– Кто ведет? – спросила она.

– Кары полностью компьютеризированы, – ответил Диджи. – Разве у космонитов не так?

– У нас кары водят роботы.

– А у нас роботов нет.

– Но компьютер по существу тот же робот.

– Компьютер не гуманоид и не выставляет себя напоказ. Каково бы ни было технологическое сходство, психологически это совсем иное.

Глэдис смотрела на ландшафт и находила его ужасающе голым. Даже для зимы было что-то заброшенное в раскиданных, лишенных листьев кустиках и редко встречающихся деревьев. Их чахлый, бездушный вид подчеркивал смерть, которая казалось, захватывала все.

Диджи, заметив ее подавленность и взгляды то в ту, то в другую сторону, сказал:

– Сейчас все выглядит не слишком хорошо, леди. А летом здесь неплохо. Есть сады, луга, поля.

– И леса?

– Не настоящие, дикие леса. Мы развивающаяся планета. Все еще надо делать. Мы здесь всего полтораста лет. Первым шагом было засеять привозными семенами участки первых поселенцев. Затем мы пустили в океан рыбу и всяких беспозвоночных, чтобы по возможности создать самоподдерживающуюся экологию. Это не так сложно, если химизм океана подходит. Если же не подходит, то планету нельзя заселять без широких химических изменений, а этого мы еще ни разу не пытались сделать, хотя существует множество планов для таких процедур. И, наконец, мы пытаемся сделать страну цветущей, а это всегда трудно и идет медленно.

– И все Поселенческие Миры идут этим путем?

– Да. Ни один еще по-настоящему не закончен. Еще пара столетий – и Поселенческие Миры будут богатыми и полными жизни как на суше, так и в море, хотя за это время появятся новые миры, которые пройдут через разные предварительные стадии. Я уверен, что Внешние Миры прошли тот же путь.

– Много столетий назад и, я думаю, менее напряженно. Нам помогали роботы.

– Мы обойдемся без них, – коротко ответил Диджи.

– А как насчет местной жизни – растений, животных, бывших здесь до появления людей?

– Они не имели значения. Мелкие, слабые. Ученые, конечно, заинтересовались, поэтому местная жизнь и сейчас существует в аквариумах, ботанических садах, зоопарках. Кроме того, есть обширные пространства как воды, так и суши, которые еще не обработаны, и там местная жизнь находится в диком состоянии.

– Но все эти участки со временем будут изменены?

– Надеемся.

– А вы не чувствуете, что планета на самом деле принадлежит этим незначительным, мелким, слабым существам?

– Нет. Мы не сентиментальны. Планеты и вся Вселенная принадлежит разуму. Космониты согласны с этим. Где местная жизнь на Солярии? На Авроре?

Линия каров подошла теперь к ровному мощеному пространству, где виднелось несколько куполообразных зданий.

– Главная площадь, – тихо сказал Диджи. – Официальный центр планеты. Здесь размещены правительственные здания, здесь собирается Планетарный Конгресс, здесь Административный Дворец и так далее.

– Простите, Диджи, но это не очень впечатляет. Здания маленькие и неинтересные.

– Вы видите только верхушки, мадам, – улыбнулся Диджи. – Сами здания под землей, и все связаны друг с другом. Это, по существу, единый комплекс, и он все время растет. Это город. Вместе с окружающими его жилыми районами он составляет Бейли-таун.

– Вы собираетесь со временем все перевести под землю? Всю планету?

– Да, большинство стремится к подземному миру.

– Какой они имели на Земле?

– Да. Так называемые Стальные Пещеры.

– И вы имитируете их здесь?

– Это не простая имитация. Мы добавляем свои идеи и… мы приближаемся к остановке, миледи, нам вот-вот прикажут остановиться. На вашем месте я застегнул бы отверстие в плаще: зимой на Главной Площади легендарный ветер.

Глэдис так и сделала.

– Так вы говорите, что это не простая имитация?

– Да. Мы конструируем наше подземелье в соответствии с климатом. Поскольку здесь климат более тяжелый, чем на Земле, требуются некоторые изменения в архитектуре. Правильно построенное здание должно почти без энергии сохранять тепло зимой и прохладу летом. В какой-то степени мы действительно сохраняем это, запасая тепло с предыдущего лета, а прохладу с предыдущей зимы.

– А как с вентиляцией?

– Пользуемся ею экономно. Но когда-нибудь, миледи, сравняемся с Землей. Это высшее стремление – сделать Бейли-мир отражением Земли.

– Никогда не думала, что Земля настолько восхитительна, чтобы желать ее имитировать, – шутливо сказала Глэдис.

Диджи резко взглянул на нее.

– Не шутите так, миледи, с поселенцем, даже со мной. Земля не объект для шуток.

– Простите, Диджи, я не собиралась быть непочтительной.

– Вы не знали. Но теперь знаете. Давайте выйдем.

Двери кара бесшумно открылись, Диджи вышел и помог выйти Глэдис.

– Вы должны выступить перед Планетарным Конгрессом, так поступает каждый правительственный чиновник, могущий влезть туда.

Глэдис, уже протянувшая руку к Диджи и болезненно ощутившая холодный ветер в лицо, отшатнулась.

– Мне этого не говорили.

– Я думал, вы должны сказать что-то вроде приветствия.

– Нет, я не буду. Я никогда не делала ничего подобного.

– Придется. Ничего страшного. Сказать несколько слов после долгих и утомительных приветственных речей.

– Но что я скажу?

– Ничего замысловатого, поверьте, не надо. Мир, любовь и прочий вздор. Потратьте на них полминуты. Я набросал кое-что для вас, если хотите.

Глэдис вышла из кара. Голова ее кружилась.

IX. Речь

Войдя в здание, они сняли плащи и отдали их служителям. Дэниел и Жискар тоже сняли плащи, и служители, бросив острый взгляд на Жискара, подошли к нему с осторожностью.

Глэдис нервно поправила носовые фильтры. Ей никогда не приходилось бывать в таком сборище короткоживущих, частично потому и короткоживущих (так всегда говорили), что они носят в себе хронические инфекции и орды паразитов.

– Получу ли я назад именно этот плащ? – прошептала она.

– Вы не наденете чужой, – ответил Диджи. – И все они будут простерилизованы.

Глэдис осторожно огляделась. Ей почему-то казалось, что даже визуальный контакт может быть опасным.

– Кто эти люди? – она показала на нескольких человек в более ярко расцвеченной одежде и явно вооруженных.

– Служба безопасности, мадам.

– Даже здесь? В правительственном здании?

– Обязательно. А когда мы поднимемся на сцену, силовое поле отделит нас от публики.

– Значит – вы не доверяете собственным властям.

Диджи чуть улыбнулся.

– Не вполне. У нас еще сырой мир, и мы идем своим путем. Мы еще не обтерли острые углы, и у нас нет роботов, приглядывающих за нами. К тому же у нас есть партия воинствующего меньшинства, наши ястребы.

– Что такое ястребы?

Но вопрос повис в воздухе.

Большинство людей уже сняли плащи и занялись выпивкой. В воздухе стоял гул голосов, большая часть глаз разглядывала Глэдис, но никто не разговаривал с ней. Глэдис стало ясно, что вокруг нее был круг изоляции. Диджи заметил, что она оглядывается по сторонам, и понял это правильно.

– Им сказали, – заметил он, – что вы цените некоторое отдаление. Я думаю, они понимают, что вы боитесь инфекции.

– Надеюсь, они не обижаются.

– Могли бы, но рядом с вами явный робот, а большинство бейлимирцев не хотят этого вида инфекции.

– Вы так и не сказали, кто такие ястребы?

– Скажу, если будет время. Мы с вами скоро пойдем на сцену. Большинство поселенцев думают, что со временем Галактика будет принадлежать им, что космониты не могут состязаться с ними в экспансии. Но мы понимаем, что на это потребуется время. Мы не увидим этого, наши дети, вероятно, тоже. Это может занять и тысячу лет. Ястребы не хотят ждать. Они хотят устроить это сейчас.

– Они хотят войны?

– Они не уточняют. И сами себя не называют ястребами. Это мы, люди чувствительные, называем их так. Они называют себя суперматистами Земли. Трудно согласиться с людьми, утверждающими, что они только желают главенства Земли. Мы все склонны к этому, но большинство из нас не рассчитывает, что это случится завтра, и не приходят в ярость, что надо ждать.

– И эти ястребы могут напасть на меня? Физически?

– Я думаю, нам надо идти, миледи, – он указал вперед. – Нас хотят поставить в линию. Нет, я не думаю, чтобы ястребы стали реально нападать, но осторожность не помешает.

Глэдис поежилась, когда Диджи указал ей место в строю.

– Без Дэниела и Жискара нет, Диджи. Без них я никуда не пойду, даже на сцену. Тем более после того, как вы рассказали про ястребов.

– Вы просите слишком многого, миледи.

– Наоборот, я не прошу ничего. Отвезите меня домой вместе с моими роботами прямо сейчас.

Диджи подошел к небольшой группе официальных лиц. Глэдис напряженно следила за ним. Он сделал полупоклон, вытянув руки наискось вниз. Глэдис решила, что это жест почтительности не Бейли-мире. Она не слышала, что говорил Диджи, но в ее мозгу невольно закружились болезненные фантазии. Если будет попытка отделить ее от роботов, Дэниел и Жискар сделают все возможное, чтобы предотвратить это. Они никому не повредят, но служба безопасности тут же пустит в ход оружие.

Она должна предупредить это любой ценой – сделать вид, что добровольно отделяется от Дэниела и Жискара и просить их ждать ее позади. Сможет ли она? Никогда в жизни она не была совсем без роботов. Разве она может чувствовать себя в безопасности без них? И есть ли другой выход?

Диджи вернулся.

– Ваш статус героини, миледи, полезная штука. И я, конечно, убедил парней. Ваши роботы могут идти с вами. Они будут сидеть на сцене позади вас, но освещать их не будут. И, ради Предка, не привлекайте к ним внимания. Не оглядывайтесь на них.

Глэдис вздохнула.

– Вы хороший парень, Диджи. Спасибо.

Она заняла свое место почти в самом начале вереницы, Диджи был слева от нее, Дэниел и Жискар – сзади, а за ними длинный хвост официальных лиц обоих полов.

Женщина-поселянка с жезлом, который, видимо, был символом ее должности, внимательно осмотрела строй, кивнула и прошла вперед. Все двинулись за ней.

Глэдис услышала впереди музыку в простом марш-ритме и подумала, что ей предложили идти в какой-то хореографической манере. Краем глаза она видела, что Диджи шагает небрежно, почти неуклюже. Она неодобрительно поджала губы и пошла ритмично.

При отсутствии указаний она намерена идти так, как сама захочет.

Они поднялись на возвышение, и тут же из углублений в полу поднялись стулья. Строй разбился, но Диджи слегка потянул Глэдис за рукав, и она пошла за ним. Оба робота, естественно, последовали за ней.

Она остановилась перед стулом, на который ей указал Диджи. Музыка стала громче, но освещение стало уже не таким ярким, как раньше. Затем, после, как ей показалось, бесконечного ожидания, она почувствовала слегка давящее прикосновение и села. Все остальные сели тоже.

Она заметила слабое мерцание силового поля, а за ним публику – несколько тысяч человек. Все сидения в амфитеатре, круто поднимающемся вверх, были заняты. Как женщины, так и мужчины, все были в темном – коричневом или черном. Служба безопасности в боковых приделах – в зеленых с красным униформах. Без сомнения, форма давала возможность сразу узнать их, но, как подумала Глэдис, так же хорошо делала их мишенью.

Она повернулась к Диджи и сказала тихо:

– У вас огромное правительство.

Диджи слегка пожал плечами.

– Я думаю, весь правительственный аппарат здесь вместе с женами, мужьями и гостями. Дань вашей популярности, миледи.

Глэдис обвела глазами публику справа налево и обратно, пытаясь на краю дуги разглядеть Дэниела или Жискара – просто удостовериться, что они тут, но затем мятежно решила, что от одного взгляда ничего не случится, и повернула голову. Они были тут. Она также заметила, что Диджи раздраженно закатил глаза.

Она вздрогнула, когда световое пятно упало на одну из особ на возвышении, в то время как остальной зал еще глубже погрузился в тень. Освещенная фигура встала и заговорила. Голос был не очень громким, но он отражался от стен и, вероятно, проникал в каждую щель большого зала.

В зале стояла глубокая тишина. Мысли Глэдис начали путаться, глаза – закрываться. Она выпрямилась с легким рывком. Люди планеты хотят почтить ее, а если она уснет, это будет оскорблением. Она заставила себя слушать речь, но это усыпляло еще больше. Она прикусила губу изнутри и глубоко задышала.

Трое говорили один за другим, и вдруг Глэдис вздрогнула (похоже, что она все-таки задремала, несмотря на все свои усилия… под тысячами устремленных на нее глаз), когда световое пятно упало рядом с ней и Диджи встал.

Он затянул большие пальцы за пояс и, похоже, чувствовал себя легко и свободно.

– Мужчины и женщины Бейли-мира, – начал он, – должностные лица, законодатели, уважаемые лидеры, сограждане! Вы все слышали о том, что произошло на Солярии. Вы знаете, что мы добились полного успеха. Вы знаете, что леди Глэдис с Авроры способствовала этому успеху. Сейчас пора сообщить о деталях вам и всем моим сопланетникам, которые смотрят по гипервидению…

Он стал описывать события в несколько измененной форме, и Глэдис сухо посмеивалась про себя. О своем замешательстве в руках гуманоидного робота он сказал вскользь; о Жискаре вообще не упомянул, роль Дэниела была сведена к минимуму, а роль Глэдис сильно подчеркнута. Инцидент превратился в дуэль между двумя женщинами, Глэдис и Мандари, и победили мужество и авторитет Глэдис.

Наконец он сказал:

– А теперь леди Глэдис, солярианка по происхождению, но бейлимирианка по подвигу… – раздались громкие аплодисменты, хотя предыдущих ораторов встречали довольно прохладно, но Диджи поднял руки, прося тишины, и закончил: – хочет приветствовать вас.

Свет упал на Глэдис, и она в панике обернулась к Диджи. Аплодисменты гремели у нее в ушах, Диджи хлопал в ладоши. Под покровом этого шума он наклонился и прошептал:

– Вы их всех любите, желаете мира, а поскольку вы не член правительства, вы не привыкли к длинным речам. Скажите это и сядьте.

Она смотрела на него, не понимая, слишком взволнованная, чтобы слышать его слова. Затем встала и оказалась перед бесконечными рядами людей.

Глэдис почувствовала себя страшно маленькой, когда встала. Люди на сцене все были выше ее, даже женщины. Когда она стояла, а они сидели, они все равно были выше. Что касается публики, ожидавшей теперь почти в угрожающем молчании, то все и каждый в ней были, как считала Глэдис, больше ее во всех измерениях.

Она сделала глубокий вдох и сказала:

– Друзья! Вы все потомки землян, и я тоже. Людей из другого места нет ни в одном обитаемом мире – ни на Внешних Мирах, ни на Поселенческих, ни на самой Земле: везде только земляне по рождению или их потомки. Перед этим фактом все остальные различия – ничто.

Она бросила быстрый взгляд на Диджи. Он чуть заметно улыбнулся, и одно веко его дрогнуло, словно он собирался подмигнуть. Она продолжала:

– Это должно быть нашим гидом в каждой мысли, в каждом действии. Я благодарю вас всех за то, что вы считаете меня таким же человеком и приветствуете меня здесь вне каких-либо других классификаций. Поэтому я надеюсь, что скоро настанет время, когда шестнадцать миллиардов людей, живущих в любви и мире, будут рассматривать себя только так – людьми, не больше и не меньше. Я думаю о вас не только как о друзьях, но и как о родственниках.

Буря аплодисментов оглушила ее. Она продолжала стоять, приняв это как знак, что говорила она хорошо и, главное, достаточно. Она поклонилась направо и налево и хотела сесть. Тут из зала донесся голос:

– Почему вы говорили не по-соляриански?

Она застыла на полпути к стулу и растерянно посмотрела на Диджи. Тот чуть заметно покачал головой и беззвучно выговорил одними губами:

– Игнорируйте это, – и сделал жест, чтобы она села.

Она посмотрела на него одну-две секунды, а затем поняла, как некрасиво она должна выглядеть на свету в незаконченном процессе усаживания. Она снова выпрямилась и улыбнулась публике, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Тут она впервые заметила приборы, сверкающие линзы которых сфокусировались на ней. Ну, конечно! Диджи упоминал, что происходящее транслируется на гиперволну. Однако сейчас ей было безразлично. Она говорила, и ей аплодировали, и она стоит перед публикой прямо и без всякой нервозности, так что за важность – невидимая добавка! Она сказала с улыбкой:

– Я считаю этот вопрос дружеским. Вы хотите, чтобы я показала вам свое образование. Кто из вас хочет, чтобы я заговорила по-соляриански? Не стесняйтесь, поднимите руки.

Поднялось несколько рук.

– Человекообразный робот на Солярии слышал, как я говорила по-соляриански. Это его и погубило. Давайте, я посмотрю на каждого, кто хочет демонстрации.

Зал превратился в море колыхающихся рук. Глэдис почувствовала, что ее дергают за брюки.

Она быстрым движением стряхнула эту чужую руку.

– Прекрасно. Опустите руки, мои дорогие родственники. Видите ли, сейчас я говорю на Галактическом Стандартном, который является также и вашим языком. Однако я говорю так, как говорят на Авроре, но вы понимаете меня, хотя некоторые слова я, возможно, произношу не так, и мой голос может иногда чуточку сбивать вас с толку, потому что некоторые звуки у меня понижаются или повышаются, словно я пою. Не-аврорцам это всегда кажется смешным, даже другим космонитам. В солярианской же манере говорить эта напевность отсутствует, в ней много горловых звуков, долгое раскатистое «р».

Она произнесла несколько фраз. В зале раздался взрыв хохота, но Глэдис встретила его с серьезным выражением лица. Наконец она подняла руки и сделала рубящее движение вниз. Смех смолк.

– Я, вероятно, никогда больше не поеду на Солярию, так что у меня не будет случая пользоваться солярианским диалектом. И добрый капитан Бейли, – она повернулась и адресовала ему полупоклон, заметив, что у того выступил на лбу пот, – информировал меня, что неизвестно, когда я вернусь на Аврору обратно, так что я могу отбросить и аврорский диалект тоже. Значит, у меня единственный выход – говорить на диалекте Бейли-мира, и я сразу же начинаю практиковаться, – она сделала вид, что засовывает большие пальцы за несуществующий пояс, выпятила грудь, опустила подбородок, изобразила беззастенчивую усмешку Диджи и сказала, стараясь имитировать его баритон: – Мужчины и женщины Бейли-мира, должностные лица, законодатели, уважаемые лидеры, сограждане – сюда входит каждый, кроме, вероятно, неуважаемых лидеров… – она старалась проглатывать некоторые буквы или произносить их как придыхание.

Смех на этот раз был громче и продолжительнее, и Глэдис позволила себе улыбнуться и спокойно ждать. В конце концов, она заставила их смеяться над собственным языком.

Когда все успокоились, она сказала просто, на неподчеркнутой версии аврорского диалекта:

– Все диалекта смешны или странны тому, кто к ним не привык, и это часто заводит людей в отдельные, иногда враждебные группы. Но ведь диалекты – это просто манера говорить. Вместо этого мы – я и вы, и все лица на других обитаемых мирах – должны слушать язык сердца, а у него нет диалектов. Этот язык, если мы только будем его слушать, звучит одинаково для всех нас.

Она уже готова была сесть, но тут послышался женский голос:

– Сколько вам лет?

Диджи тихо сказал сквозь зубы:

– Сядьте, мадам! Игнорируйте вопрос.

Глэдис повернулась лицом к Диджи. Он привстал. Люди на сцене, насколько она видела их в полутьме светового пятна, напряженно наклонились к ней. Она снова повернулась к зрителям и звонко крикнула:

– Здесь хотят, чтобы я села. А вы хотите? Вы молчите? Кто хочет, чтобы я осталась здесь и честно ответила на вопрос?

Громкие аплодисменты и крики:

– Ответьте! Ответьте!

– Глас народа, – сказала Глэдис. – Простите, Диджи, и все прочие, но мне велят говорить, – она искоса взглянула на световое пятно и крикнула: – Не знаю, кто там управляет светом, но осветите зал и отключите световое пятно! Мне наплевать, как это отразится на гиперволновых камерах. Наладьте хорошенько звук. Вот и все. Всем плевать, если я буду в темноте, лишь бы меня было слышно. Правильно?

– Правильно! – послышался многоголосый ответ. – Свет! Свет!

Кто-то на сцене, обезумев, дал сигнал, и зал осветился.

– Так гораздо лучше, – сказала Глэдис. – Теперь я вижу вас, мои родственники. Я хотела бы, в частности, увидеть женщину, задавшую вопрос о моем возрасте. Я хочу говорить непосредственно с ней. Но давайте без уверток. Если у вас хватило смелости задать вопрос, то задайте его открыто.

Она ждала.

Наконец где-то в середине зала встала женщина. Темные волосы, туго стянутые сзади, смуглая кожа, темно-коричневое платье сильно подчеркивало стройную фигуру. Она сказала слегка скрипучим голосом:

– Я не боюсь встать. И не боюсь еще раз спросить: сколько вам лет?

Глэдис спокойно смотрела на нее и даже радовалась. Возможно ли это? На протяжении первых трех десятилетий жизни ее настойчиво учили, что быть в реальном присутствии людей и даже одного человека – непереносимо. А сейчас она без всякого смущения видит перед собой тысячи. Она была слегка ошеломлена и вполне довольна.

– Пожалуйста, мадам, оставайтесь стоять и поговорим. Как мы измеряем возраст? В годах, прошедших после рождения?

Женщина спокойно сказала:

– Меня зовут Сандра Ламбет. Я член Законодательных Органов и, следовательно, из тех, кого капитан (смех в зале). Отвечая на ваш вопрос, я думаю, что число Галактических Стандартных лет, прошедших со дня рождения, обычное для определения возраста особы. Мне пятьдесят четыре года. А сколько вам? Вы можете назвать цифру?

– Могу. Со времени моего рождения пришло и ушло двести тридцать пять Галактических Стандартных лет, значит, я больше чем в четыре раза старше вас.

Глэдис держалась прямо и знала. что ее маленькая стройная фигурка делает ее сейчас, в тусклом освещении, почти девочкой.

В зале послышалось смутное бормотание, откуда-то слева – стон. Быстрый взгляд в ту сторону показал Глэдис, что Диджи схватился за голову. Глэдис сказала:

– Но это очень пассивный метод измерения времени. Здесь количество не переходит в качество. Моя жизнь текла спокойно, можно сказать, тускло. Я шла по проторенному пути, отгороженная от всех неприятностей гладко функционирующей социальной системой, в которой нет места никаким переменам и экспериментам, и моими роботами, которые стояли между мной и любыми неприятностями. Всего два раза в жизни я испытывала дыхание волнения, и оба раза были трагичными. Когда мне было тридцать два года – меньше, чем многим из вас, слушающим меня сейчас – надо мной нависло обвинение в убийстве. Но ненадолго. Два года спустя настал период – недолгий – когда я была втянута в дело о другом убийстве. В обоих случаях следователь Илия Бейли был на моей стороне. Я уверена, что многие из вас, а, возможно, и все, знакомы с историей, написанной сыном Илии Бейли. Теперь я могу добавить и третий случай, потому что в этом месяце я встретилась с великим волнением, достигшим своего пика, когда от меня потребовали встать здесь перед вами, а это явилось полной противоположностью тому, что я делала всю жизнь. Должна признаться, что только ваша доброта и родственный прием сделали это возможным.

Задумайтесь о контрасте всего этого с вашей жизнью. Вы – пионеры и живете в новом мире. Он растет всю вашу жизнь и будет расти после вас. В этом мире каждый день – приключение. Даже климат – приключение. Сначала у вас холод, потом жара, потом опять холод. Климат, богатый ветрами и грозами и внезапными переменами. Вы не можете позволить времени сонно протекать, как в мирах, где перемены слабы или их вовсе нет.

Многие жители Бейли-мира – торговцы или могут стать торговцами; половина их времени тратится на рысканье в космосе. А когда эта планета станет ручной, многие ее обитатели перекинут сферу своей деятельности на новые планеты или присоединятся к экспедициям, чтобы найти миры, где еще не ступала нога человека, и сделать их пригодными для обитания.

Если мерить длину жизни событиями и делами, свершениями и волнениями, то я – ребенок, моложе любого из вас. Большое число моих лет утомляет и утомляет меня; меньшее число ваших лет обогащает и побуждает вас. Так что скажите еще раз, мадам Ламбет, сколько вам лет.

Ламбет улыбнулась.

– Пятьдесят четыре ХОРОШИХ года, мадам Глэдис.

Ламбет села, и вновь начались аплодисменты.

Под их покровом Диджи хрипло спросил:

– Глэдис, кто научил вас так управлять публикой?

– Никто, – шепнула она. – Я никогда этого не делала.

– Тогда закругляйтесь, пока вы на коне. Особа, которая уже встает – наш ведущий ястреб. Вам нет нужды стоять против него. Скажите, что вы устали, и сядьте. Со Стариком Бастермейном мы управимся и сами.

– Но я не устала, – возразила Глэдис. – Мне самой интересно.

Человек, вставший теперь перед ней почти у самой сцены, был высок и крепок, с нависшими над глазами седыми бровями. Редкие волосы были белыми. Одежда – тускло-черная; белые волосы сбегали вниз по рукавам и по штанинам брюк, как бы устанавливая резкие границы его тела. Голос его был низким и музыкальным.

– Меня зовут Томас Бастермейн, и я известен еще и как Старик, наверное, потому, что кое-кто не хочет, чтобы я слишком долго заживался. Не знаю, как обращаться к вам, поскольку у вас вроде бы нет фамилии, а я не так хорошо знаком с вами, чтобы звать вас по имени. Честно говоря, я и не хочу быть хорошо знакомым с вами.

Похоже, вы помогли спасти наш корабль на вашей планете от ловушки и оружия, поставленных вашим же народом, и мы вам за это благодарны. А вы в ответ принялись болтать насчет дружбы и родства. Чистое лицемерие!

Когда ваш народ считал себя родным нам? Когда космониты чувствовали, что имеют какое-то отношение к Земле и ее народу?

Конечно, космониты – потомки землян. Мы этого не забываем. И мы помним, что вы забыли это. Больше двух столетий космониты правили Землей и относились к землянам, как к отвратительным короткоживущим больным животным.

Теперь, когда мы становимся силой, вы протягиваете нам руку дружбы, но рука эта в перчатке, как и ваши руки. Вы, небось, не забыли вставить в нос фильтры! Правильно!?

Глэдис подняла руки.

– Возможно, люди в зале и тем более те, кто видит меня по гиперволне, не знают, что я в перчатках. Их не заметно, но они есть, я не отрицаю. И носовые фильтры, чтобы при дыхании попадало меньше пыли и микроорганизмов. И моюсь я чаще, чем это требуется для чистоты. Этого я тоже не отрицаю.

Но это результат моих недостатков, а не ваших. У меня слабая иммунная система. Моя жизнь слишком комфортабельна, и я подвергалась очень малому риску. Не я это выбирала, но я должна платить за это.

Что сделал бы любой из вас, окажись он в моем положении? Что сделали бы в частности вы, мистер Бастермейн?

Бастермейн угрюмо ответил:

– Сделал бы то же, что и вы, я рассматривал бы это как признак слабости, признак непригодности к жизни, а, следовательно, обязан был бы уступить дорогу более сильным.

Женщина, вы говорите о родстве с нами. Вы мне не родня. Вы из тех, кто пытался уничтожить нас, когда имели силу, а ослабев, заискивают перед нами.

В зале началось движение, явно недружелюбное, но Бастермейн держался твердо. Глэдис мягко спросила:

– Вы помните зло, которое мы причинили вам, когда мы были сильны?

– Не думайте, что забудем. Мы помним об этом всегда.

– Прекрасно! Значит, вы знаете, как этого избежать. Вы знаете, что очень плохо, когда сильные подавляют слабых. И значит, когда вы сильны, а мы слабы, вы не будете подавлять нас.

– Ну-ну, я слыхал такие аргументы. Когда вы были сильны, вы знать не знали о морали, а теперь хватаетесь за нее.

– Однако вы, когда были слабы, все знали о морали и были потрясены поведением сильных, а теперь, став сильнее, вы забываете о морали.

– Вы получите то, что заслужили, – сказал Бастермейн, подымая кулак.

– Вы хотели бы дать то, что вам кажется заслуженным, – сказала Глэдис, протянув как бы обнимающие руки. – Поскольку каждый может думать о мести за какую-то прошлую несправедливость, ваши слова говорят о праве сильного давить на слабого. И если вы так говорите, вы оправдываете космонитов прошлого, так что теперь вам не на что жаловаться. А я говорю, что давление несправедливо, когда мы применяли его в прошлом, и так же несправедливо, если вы примените его в будущем. К сожалению, мы не можем изменить прошлое, но пока мы можем решать, что должно быть в будущем, – Глэдис сделала паузу и, поскольку Бастермейн сразу не ответил, продолжала: – Кто из вас хочет новую Галактику, а не бесконечно повторяющуюся дурную старую?

Начались аплодисменты, но Бастермейн вскинул руки и зычно закричал:

– Подождите! Подождите! Не будьте дураками! Прекратите!

Медленно воцарилось спокойствие, и Бастермейн заговорил:

– Неужели вы думаете, что женщина верит тому, что говорит? Неужели вы думаете, что космониты хотят сделать нам что-то доброе? Они все еще думают, что они сильны, они по-прежнему презирают нас и намерены уничтожить… если мы первыми не уничтожим их. Эта женщина приехала сюда, и мы, как дураки, приветствуем ее. Нет, давайте проверим ее слова. Пусть кто-то из вас попросит разрешения посетить Внешний Мир, и посмотри, получит ли он его. Если за вами стоит планета, если вы можете быть угрозой, как был капитан Бейли, тогда вам позволят высадиться, но как с вами будут обращаться? Спросите капитана, отнеслись ли к нему по-родственному?

Эта женщина – лицемерка, несмотря на все ее слова; нет, именно из-за ее слов. Они как раз и доказывают лицемерие.

Она скулит тут насчет своей плохой иммунной системы и говорит, что должна защищать себя от опасности заражения. Но, конечно, она делает это не потому, что считает нас всех грязными и заразными, такая мысль не приходила ей в голову!

Она жалуется на свою пассивную жизнь, защищенную от всяких бед и неудач слишком хорошо организованным обществом и толпой чрезмерно заботливых роботов; как она, наверное, ненавидит их!

Но что угрожает ей здесь! Какие беды могут настигнуть ее на нашей планете? Однако она привезла с собой двух роботов. Вы собрались в этом зале, чтобы почтить ее, а она привела даже сюда своих роботов, они сидят с ней на возвышении. Теперь, когда всюду свет, вы их видите.

Один – имитация человека – Р. Дэниел Оливо, а другой – бесспорный робот – Р. Жискар Ривентлов. Приветствуйте их, мои соотечественники! Вот они-то и есть родня этой женщины!

– Шах и мат! – шепотом простонал Диджи.

– Еще нет, – сказала Глэдис.

Все стали вытягивать шеи, словно всех сразу одолел зуд, и слово «робот» шепотом прокатилось по всему залу.

– Вы можете увидеть их без затруднения, – сказала Глэдис. – Дэниел, Жискар, встаньте!

Оба робота встали позади нее.

– Встаньте рядом со мной, чтобы я не заслоняла вас собой. А теперь позвольте мне кое-что пояснить вам всем. Эти два робота приехали со мной не для того, чтобы прислуживать мне. Да, они помогают вести мой дом на Авроре вместе с пятьюдесятью другими роботами, и я не делаю сама то, что могут сделать для меня роботы. Такой обычай в том мире, где я живу.

Роботы различны по сложности, по способностям, и эти два – особо высоки в этих отношениях. В особенности Дэниел, разум которого очень близок к человеческому в тех областях, где такое сравнение возможно.

Я взяла с собой ТОЛЬКО Дэниела и Жискара, но они не так уж много служат мне.

Если хотите знать, я одеваюсь сама, сама пользуюсь столовыми приборами, когда ем, и хожу сама, не заставляя себя носить.

Пользуюсь ли я ими для личной защиты? Нет. Они защищают меня, это верно, но так же будут защищать любого человека, нуждающегося в защите. Совсем недавно на Солярии Дэниел сделал все, что мог, защищая капитана Бейли, и готов был отдать свое существование, чтобы защитить меня. Без него корабль не был бы спасен.

Конечно, на этом возвышении мне не нужна защита: здесь во всю его длину протянуто силовое поле. Оно здесь не по моему требованию, но оно здесь и дает мне необходимую защиту.

Тогда зачем же здесь мои роботы?

Те из вас, кто знает историю Илии Бейли, освободившего Землю от космонитских правителей, положившего начало новой политике Поселенчества, и его сына, который привел людей на Бейли-мир – иначе почему бы так назвали эту планету – знают, что еще до знакомства со мной, Илия Бейли работал вместе с Дэниелом. Он работал с ним на Земле, на Солярии и на Авроре, в каждом из своих трех великих дел. Для Дэниела Илия Бейли был всегда «партнер Илия». Не знаю, есть ли это в биографии Илии Бейли, но вы можете мне поверить. И хотя Илия Бейли, будучи землянином, сначала сильно недолюбливал Дэниела, потом между ними возникла дружба. Когда Илия Бейли умирал здесь, на этой планете, около ста шестидесяти лет назад, когда здесь была лишь кучка примитивных домиков с палисадниками, в эти последние минуты с ним был не его сын, и не я, – ее голос слегка дрогнул. – Он послал за Дэниелом и держался за жизнь, пока Дэниел не прибыл.

Да, это второй визит Дэниела на эту планету. Я тогда была с ним, но осталась на орбите. Дэниел высадился на планету и принял последние слова Илии Бейли. Ну как, это для вас ничего не значит? – она возвысила голос. – Должна ли я говорить вам об этом? Здесь робот, которого Илия Бейли любил. Да, любил. Я хотела повидаться с Илией до его смерти, проститься с ним, но он желал видеть Дэниела. Этого самого Дэниела.

Другой робот, Жискар, познакомился с Илией только на Авроре, но сумел спасти ему жизнь.

Без этих двух роботов Илия Бейли не выполнил бы свою задачу. Внешние Миры все еще господствовали бы, и никого из вас не было бы здесь. Я это знаю, и вы знаете. Интересно, знает ли это мистер Бастермейн?

Имена Дэниел и Жискар уважаются на этой планете. По просьбе Илии Бейли они обычно даются его потомкам. Я приехала сюда на корабле, капитана которого зовут Дэниел Жискар Бейли. Я хотела бы знать, многие ли из тех, кто видит меня сейчас, непосредственно или по гипервидению, носят имена Дэниел или Жискар. Так вот, это и есть те роботы, чьи имена почитаются. И их осуждает Томас Бастермейн!

Бормотание в зале стало громче, и Глэдис умоляюще подняла руки.

– Минуточку. Дайте мне кончить. Я еще не сказала, почему я привезла этих двух роботов.

Шум немедленно стих.

– Эти два робота никогда не забудут Илию Бейли, как не забуду и я. Прошедшие столетия нисколько не стерли эти воспоминания. Когда я готовилась вступить на корабль капитана Бейли, когда я узнала, что смогу посетить Бейли-мир, как я могла отказаться взять с собой Жискара и Дэниела? Им хотелось увидеть планету, существование которой сделал возможным Илия Бейли, планету, на которой он прожил свои последние годы и на которой умер.

Да, они роботы, но они разумные роботы, и они верой и правдой служили Илии Бейли. Нельзя уважать одних лишь людей, нужно уважать все разумные существа. Вот поэтому я и привела их сюда, – и она громко выкрикнула последний вопрос: – Я СДЕЛАЛА ОШИБКУ?

И она получила ответ. Громогласный крик: «НЕТ!» пронесся по залу, все встали, хлопали в ладоши, стучали ногами, ревели и визжали: «НЕТ!».

Глэдис ждала и улыбалась в непрекращающемся шуме, потому что сознавала две вещи: первое, что она мокрая от пота, а второе, что она счастлива, как никогда.

Она как бы ждала всю жизнь этого момента, когда она прожила 235 лет в изоляции, наконец, узнала, что может стоять перед толпой и вертеть ее по своей воле.

Она слушала непрекращающийся ответ – еще, и еще, и еще…

Уже много времени спустя Глэдис наконец пришла в себя.

Сначала был бесконечный шум, и крепкий клин людей безопасно прогнал ее через толпу, сунул в бесконечные туннели, которые, казалось, уходили все глубже и глубже в землю.

Она потеряла контакт с Диджи и не была уверена, с ней ли Дэниел и Жискар. Она хотела бы спросить у них, но ее окружали какие-то безликие люди. Она рассеянно подумала, что роботы наверняка с ней, потому что они стали бы сопротивляться отделению от нее и она услышала бы шум и крики.

Когда она наконец добралась до комнаты, оба робота были с ней.

Она не знала точно, куда ее привели, но комната была большая и чистая. Конечно, жалкая по сравнению с ее домом на Авроре, но против корабельной каюты – роскошная.

– Здесь вы будете в безопасности, мадам, – сказал последний из стражей, уходя. – Если вам что-нибудь понадобится, дайте нам знать, – он показал на прибор, стоящий на столике у изголовья.

Она посмотрела на прибор, повернулась, чтобы спросить, как он работает, но страж уже ушел.

Ладно, подумала она, разберусь.

– Жискар, посмотри, которая дверь ведет в ванную, и проверь, как работает душ. Мне он просто необходим.

Она очень осторожно села в кресло, чтобы оно не пропиталось запахом ее пота. Тут вернулся Жискар.

– Мадам, душ включен и температура установлена. Там есть кусок чего-то – я думаю, мыла и примитивная полотенечная ткань. И разные другие вещи, которые могут понадобиться.

– Спасибо, Жискар, – сказала Глэдис, прекрасно сознавая, что несмотря на ее красноречивые утверждения, будто такие роботы, как Жискар, не предназначены для мелких услуг, она требовала от него именно их. Но обстоятельства меняют дело…

Если она никогда так не нуждалась в душе, как сейчас, то она никогда и не радовалась ему до такой степени. Она оставалась под ним дольше обычного и даже подумала, простерилизованы ли полотенца, уже после того, как вытерлась ими. Среди вещей, собранных Жискаром, были пудра, дезодорант, расческа, зубная паста, сушилка для волос, но зубной щетки не оказалось. Пришлось чистить зубы пальцем, что Глэдис не слишком удовлетворило. Не было щетки для волос, что тоже было неприятно. Было что-то вроде ночной одежды, но очень уж широкое.

– Мадам, – сказал Дэниел, – капитан желает знать, может ли он увидеть вас.

– Думаю, да, – сказала Глэдис, продолжая искать что-то для ночной одежды. – Пусть войдет.

Диджи выглядел усталым и даже измученным, но когда она повернулась к нему, он слабо улыбнулся.

– Трудно поверить, что вам 235 лет.

– В этом-то мешке.

– Именно. Он же полупрозрачен. Вы не заметили?

Она неуверенно оглядела себя.

– Хорошо, если это вас забавляет, но я все-таки прожила два с третью столетия.

– Глядя на вас, никто бы не подумал. Вы, наверное, были исключительно красивы в юности.

– Мне никогда такого не говорили. Я всегда считала, что самое большее, что я имела – это скромный шарм. Как пользоваться этим инструментом?

– Вызовом? Коснитесь кнопки справа, и кто-нибудь ответит. Нужно ли вам что-нибудь?

– Хорошо. Мне нужно зубную щетку, щетку для волос и одежду.

– Щетки вам принесут, я скажу. А одежда висит в вашем шкафу. Лучшее, что есть на Бейли-мире, но вам, может быть, таковым не покажется. И я не гарантирую, что она вам подойдет: наши женщины выше вас и плотнее. Но это неважно: я думаю, вы некоторое время останетесь в уединении.

– Почему?

– Ну, миледи, вы выдали вечером речь, и, как я помню, не пожелали сесть, хотя я вам советовал это не один раз.

– Я, кажется, имела полный успех, Диджи.

– Да, огромный успех, – Диджи широко улыбнулся и почесал бороду, как бы выбирая слово. – Однако, успех тоже влечет за собой кару. Прямо сейчас могу сказать, что вы – самая знаменитая особа на Бейли-мире и каждый житель мечтает увидеть вас и пожать вам руку, и если мы пригласим вас куда-нибудь, тут же начнется буйство.

Придется ждать, пока страсти остынут, а неизвестно, сколько времени это продлится. Кроме того, за вас вопили даже ястребы, но завтра, при дневном свете, гипнотизм и истерия погаснут и ястребы придут в ярость. Если Старик Бастермейн не решился убить вас сразу после вашего выступления, то завтра убить вас медленной смертью станет целью его жизни. А люди его партии могут тайно подтолкнуть Старика на эту маленькую прихоть. Вот поэтому вы здесь, миледи. Вот поэтому эта комната, этот этаж, весь этот отель охраняется уж не знаю, сколькими отрядами службы безопасности, среди которых, я надеюсь, нет тайных ястребов. А поскольку я тесно связан с вами, в этой игре в героя и героиню, я тоже загнан сюда и не могу выйти.

– О, – равнодушно сказала Глэдис, – мне очень жаль вас. Вы даже не можете повидаться со своей семьей.

Диджи пожал плечами.

– Торговцы обычно не связаны семьей.

– Ну, тогда с подружкой.

– Переживет. Наверное, легче, чем я, – он задумчиво посмотрел на Глэдис.

– Даже не ДУМАЙТЕ, капитан, – спокойно сказала Глэдис.

Диджи поднял брови.

– Запретить себе думать я не могу, но я ничего не СДЕЛАЮ, мадам.

– Как по-вашему, я надолго здесь? Если всерьез?

– Это зависит от Директората.

– Какого?

– Наш пятисложный исполнительный орган, мадам. Пять человек. Каждый служит пять лет в ступенчатом порядке, с одним повышением в год. В случае смерти или неспособности – специальные выборы. Это дает непрерывность и уменьшает опасность правления одной личности. И это также означает, что все решения должны быть согласованы, а это занимает время, иногда большее, чем мы можем себе позволить.

– Значит, если один из пяти решительный и сильный…

– То он навязывает свою точку зрения остальным. Такое иногда случается, но сейчас этого нет. Старший Директор – Джинниус Пандарал. В нем нет ничего злого, но он нерешителен, а это иногда хуже зла. Я уговорил его позволить вашим роботам подняться с вами на платформу, и это оказалось плохой идеей. Теперь он, считай, злится на нас обоих.

– Почему это была плохая идея? Люди были ДОВОЛЬНЫ.

– Излишне довольны, миледи. Мы хотели, чтобы вы были нашей любимой космонитской героиней, но не собирались возбуждать общественное мнение, чтобы не броситься в преждевременную войну. Вы очень хорошо сказали о долгожительстве, вы заставили их ценить короткую жизнь, но затем вы заставили их приветствовать роботов, а мы этого не хотим. Поэтому мы не слишком одобряем взгляд публики на упоминание о родстве с космонитами.

– Вы не хотите преждевременной войны, но не хотите и преждевременного мира?

– Очень верно сказано, мадам.

– Чего же вы хотите?

– Мы хотим Галактику. ВСЮ Галактику. Мы хотим заселить каждую годную для обитания планету и основать Галактическую Империю. И мы не хотим вмешательства космонитов. Они могут оставаться на своих планетах и жить, как им нравится, но вмешиваться они не должны.

– Но тогда вы запрете их в пятидесяти мирах, как мы много лет назад заперли вас на Земле. Та же старая несправедливость. Вы такой же скверный, как Бастермейн.

– Тут совсем иная ситуация. Земляне были заперты из-за их потенциальной тяги к экспансии. Вы, космониты, не имеете такого потенциала. Вы пошли по пути долгожительства и роботов, и потенциал исчез. Теперь у вас нет пятидесяти миров. Солярия покинута. Со временем так будет и с другими. Поселенцы же не намерены толкать космонитов на путь вымирания, но и вмешиваться в их добровольный выбор не собираются. А ваша речь была направлена на вмешательство.

– И я этому рада. Что же, по-вашему, я должна была сказать?

– Я вам говорил. Мир, любовь… и вы сели. Вы могли закончить меньше, чем за минуту.

– Не могу поверить, что вы рассчитывали на такую возможность – глупость с моей стороны, – сердито сказала Глэдис. – За кого вы меня принимаете?

– За того, за кого вы сами принимали себя – за человека, который до смерти боится выступить. Откуда мы знали, что вы сумасшедшая, которая за полчаса сумела убедить жителей Бейли-мира громогласно приветствовать то, против чего они восставали всю жизнь? Но сейчас, – он тяжело встал, – я тоже хочу принять душ и хорошенько выспаться, если смогу. Увидимся завтра.

– А когда мы узнаем, что решили ваши Директора насчет меня?

– Когда они решат, а это может быть не так скоро. Спокойной ночи, мадам.

– Я сделал открытие, – сказал Жискар без тени эмоций в голосе, – и сделал его потому, что впервые за все время моего существования я оказался перед тысячами человеческих существ. Будь это два столетия назад, я сделал бы это открытие тогда. Если бы я не встретился с таким множеством людей, не было бы открытия.

Подумать только, сколько жизненно важных пунктов я мог бы получить, но никогда не получал и не получу, потому только, что на моем пути никогда не встретятся нужные условия. Я останусь в полном неведении, если обстоятельства не помогут мне. А на них я не могу рассчитывать.

– Не думаю, друг Жискар, – сказал Дэниел, – что мадам Глэдис с ее давно поддерживаемым образом жизни, могла бы с таким хладнокровием стоять перед тысячами. Не думаю, что она могла бы вообще что-нибудь сказать. Полагаю, что ты направил ее и обнаружил, что можешь сделать это без вреда для нее. Это и есть твое открытие?

– Друг Дэниел, я рискнул только ослабить очень немногие нити торможения, ослабить лишь настолько, чтобы позволить ей сказать несколько слов и быть услышанной.

– Но она сказала много больше.

– После этой микроскопической поправки я повернул множество мозгов, перед которыми я оказался. Я никогда не экспериментировал с таким количеством, как и леди Глэдис, и был ошеломлен, как и она. Сначала я думал, что ничего не смогу сделать с обширной ментальной связанностью, которая била в меня. Я чувствовал себя полностью беспомощным, друг Дэниел.

А затем я заметил у них слабое дружелюбие, любопытство, интерес – не могу выразить это в словах – цвет симпатии к мадам Глэдис. Я сыграл на этом и обнаружил, что этот цвет симпатии уплотняется. Я хотел небольшой реакции в пользу леди Глэдис, которая подбодрила бы ее, а для меня сделало необязательным вмешательство в ее собственный мозг. Только это я и сделал. Не знаю, сколькими нитями нужного цвета я управлял, но немногими.

– И что дальше, друг Жискар?

– Я обнаружил, что начал нечто вроде автокатализа. Каждая нить, которую я тянул, тащила за собой ближайшую того же рода, и обе они тянули несколько других, ближайших. Больше я ничего не делал. Легкие движения, звуки, взгляды, казалось, одобряли то, что говорила мадам Глэдис, и тянули к этому других.

Затем я обнаружил нечто еще более странное. Все эти маленькие знаки одобрения, которые я мог определить лишь потому, что мозги были открыты мне, мадам Глэдис тоже определила, и торможение в ее мозгу пропало без моего вмешательства. Она стала говорить быстрее, откровеннее, и публика реагировала лучше, чем раньше – и тоже без моего вмешательства.

А потом появилась истерия, шторм, буря мысленного грома и молний такой интенсивности, что я закрыл свой мозг, иначе это могло бы перегрузить мои контуры.

За все свое существование я никогда еще не сталкивался с подобным, однако все это началось с такого незначительного изменения, внесенного мною в толпу, какое я раньше вносил в небольшую горсточку людей. Подозреваю, что эффект распространился на большую аудиторию, чем та, что воспринимала мое внушение – прошел по гиперволне.

– Не понимаю, как это могло случиться, друг Жискар.

– Я тоже не понимаю. Я не человек. Я никогда не обладал человеческим мозгом со всей его сложностью и противоречием, поэтому не понимаю механизма его реакций. Но, по-видимому, толпой легче управлять, чем индивидуумом. Это выглядит парадоксом. Казалось бы, чем тяжелее груз, тем больше усилий. Большое расстояние пройти дольше, чем малое. Почему же большое количество народу легче поколебать, чем нескольких человек? Ты, друг Дэниел, думаешь как человек: можешь ты это объяснить?

– Ты сам, друг Жискар, сказал, что это эффект автокатализа. Зараза. Одна искра может спалить лес.

Жискар задумался.

– Не зараза, а эмоции. Мадам Глэдис выбрала аргументы, которые, по ее мнению, должны были взволновать чувства аудитории. Она не пыталась рассуждать с ней. Возможно, что чем больше толпа, тем легче ее поколебать именно эмоциями, а не разумом.

Поскольку эмоций мало, а разумов много, поведение толпы легче предсказать, чем поведение одной личности. И это, в свою очередь, означает, что если законы, долженствующие развиться для улучшения хода развития истории, можно предсказать, то нужно иметь дело с большим населением – чем больше, тем лучше. Это и должно быть Первым Законом психоистории, ключом к изучению Человека. Но…

– Да?

– Видимо, я поэтому так долго шел к пониманию этого, что я не человек. Человек же, возможно, инстинктивно, понимает свой мозг и поэтому знает, как управлять другими такими же. Мадам Глэдис, не имея никакого опыта выступлений перед толпой, провела это дело мастерски. А насколько это было бы лучше, если бы у нас был кто-то вроде Илии Бейли. Друг Дэниел, ты подумал о нем?

– Ты видишь его образ в моем мозгу? Удивительно!

– Нет, я не вижу его. Я не могу принимать твои мысли. Но я чувствую эмоции и настроение и знаю по прошлому опыту, что такая текстура твоего мозга ассоциируется с Илией Бейли.

– Мадам Глэдис упомянула о том, что я последний видел Илию Бейли живым, и я снова услышал в памяти, что он мне тогда сказал, и думаю об этом сейчас.

– Почему, друг Дэниел?

– Я ищу значение. Я чувствую, что это важно.

– Как он мог сказать важное, не выражая словами? Если там было скрытое значение, Илия Бейли должен был выразить это.

– Возможно, – медленно ответил Дэниел, – партнер Илия и сам не понимал значения того, что он сказал.

X. После выступления

Воспоминание!

Оно лежало в мозгу Дэниела, как закрытая книга с множеством деталей, всегда готовая для пользования. Некоторые ее эпизоды вспоминались часто из-за их информации, и лишь очень немногие всплывали только потому, что Дэниел хотел почувствовать их текстуру. Таких было очень мало, по большей части те, что относились к Илии Бейли.

Много десятилетий назад Дэниел приехал на Бейли-мир, когда Илия Бейли был еще жив. Мадам Глэдис приехала с ним, но когда они вышли на орбиту вокруг Бейли-мира, на их маленький корабль поднялся Бентли Бейли. Он был довольно грубым мужчиной средних лет. Он посмотрел на Глэдис несколько враждебно и сказал:

– Вы не можете его увидеть, мадам.

Заплаканная Глэдис спросила:

– Почему?

– Он не хочет этого, мадам, и я должен уважать его желания.

– Я не могу поверить этому, мистер Бейли.

– У меня есть его собственноручная записка и запись голоса. Не знаю, узнаете ли вы его почерк и голос, но даю вам честное слово, что это его, и на него не оказывалось никакого постороннего влияния, когда он делал эту запись.

Она ушла в свою каюту, чтобы в одиночестве почитать и послушать. Затем она вышла, как бы надломленная, но сказала твердо:

– Дэниел, ты высадишься повидать его один. Но сообщишь мне все, что он сделает и скажет.

– Да, мадам, – ответил Дэниел.

Он перешел на корабль Бентли, и Бентли сказал:

– На эту планету роботы не допускаются, но для вас сделано исключение, потому что это желание моего отца, а он здесь в большом почете. Я не имею личного предубеждения против вас, но ваше присутствие здесь должно быть очень ограниченным. Вы прямо пройдете к моему отцу, а когда он закончит беседу с вами, вас сразу же отвезут обратно на орбиту. Вы понимаете?

– Понимаю, сэр. Как ваш отец?

– Он умирает, – ответил Бентли, пожалуй, намеренно грубо.

– Я это понимаю, – сказал Дэниел, и голос его заметно дрогнул: не от обычных эмоций, а потому что осознание смерти человека, хоть и неизбежной, нарушало его позитронные связи. – Я имел в виду, долго ли ему осталось жить?

– Он должен был умереть еще некоторое время назад, но он держится за жизнь и отказывается умереть, пока не увидится с вами.

Они приземлились. Планета была обширной, но обитаемая ее часть казалась маленькой и убогой. День был облачный, недавно прошел дождь. Широкие прямые улицы были пусты, словно здешние жители не были склонны собраться и поглазеть на робота.

Наземный кар привез их к дому, несколько большему и впечатляющему, нежели большинство остальных. Они вошли. У внутренней двери Бентли остановился.

– Мой отец здесь. Идите один. Он не хотел, чтобы я пошел с вами. Идите. Вы, наверное, не узнаете его.

Дэниел вошел в темную комнату. Его глаза быстро адаптировались, и он увидел покрытое простыней тело внутри прозрачного кокона, который был виден только из-за его слабого блеска. В комнате стало чуть светлее, и Дэниел отчетливо увидел лицо.

Бентли был прав. Дэниел не увидел в этом лице ничего от его бывшего партнера. Оно было изможденным, костистое. Глаза были закрыты, и Дэниелу показалось, что он видит мертвеца. Он никогда не видел мертвого человека, и когда эта мысль пришла ему в голову, он покачнулся, ноги не держали его.

Но старческие глаза открылись, и Дэниел снова обрел равновесие, хотя продолжал чувствовать слабость.

Глаза посмотрели на него, и слабая улыбка прошла по бледным сморщенным губам.

– Дэниел, мой старый друг Дэниел.

Шепчущий звук слабо напоминал голос Илии Бейли. Из-под простыни медленно возникла рука, и Дэниелу показалось, что он все-таки узнал Илию.

– Партнер Илия, – тихо сказал он.

– Спасибо вам, Дэниел. Спасибо, что приехали.

– Для меня было важно приехать, партнер Илия.

– Я боялся, что вам не позволят. Они – даже мой сын – считают вас роботом.

– Я и есть робот.

– Для меня – нет, Дэниел. А вы не изменились. Я не очень ясно вижу вас, но мне кажется, что вы такой же, каким я вас помню. Когда я в последний раз видел вас? Тридцать один год назад?

– Да, и я за это время не изменился, так что видите, что я действительно робот.

– Зато я изменился, и очень. Я бы не позволил вам видеть меня таким, но я был слишком слаб, чтобы противиться желанию увидеть вас еще раз.

Голос Бейли стал чуточку сильнее, словно старик укрепился при виде Дэниела.

– Я рад вас видеть, партнер Илия, как бы вы не изменились.

– А леди Глэдис? Как она?

– Хорошо. Она приехала со мной.

– Она не… – болезненная тревога появилась в голосе Бейли.

– Нет, она осталась на орбите. Ей объяснили, что вы не желаете ее видеть, и она поняла.

– Это не так. Я ОЧЕНЬ хотел бы ее видеть, но ЭТОМУ искушению я сумел противостоять. Она не изменилась?

– Она по виду такая же, какой вы видели ее в последний раз.

– Это хорошо. Но я не мог позволить ей видеть меня ТАКИМ. Я не хочу, чтобы это стало ее последним воспоминанием обо мне. С вами дело другое.

– Потому что я робот, партнер Илия.

– Бросьте, Дэниел, – раздраженно сказал Бейли. – Вы не могли бы больше значить для меня, если бы были человеком, – некоторое время он лежал молча, затем продолжал: – Все эти годы я ни разу не писал ей и не вызывал по гипервидению. Я не мог позволить себе вмешиваться в ее жизнь. Она все еще замужем за Гремионисом?

– Да, сэр.

– И счастлива?

– Не могу судить об этом. По ее поведению нельзя предположить, что она несчастна.

– Дети есть?

– Разрешено иметь двоих.

– Она не сердилась, что я не подавал вестей?

– По-моему, она понимала ваши мотивы.

– Она когда-нибудь упоминала обо мне?

– Почти никогда, но, по мнению Жискара, она часто думает о вас.

– А как Жискар?

– Функционирует правильно… в манере, о которой вы знаете.

– Значит, вы тоже знаете о… его способностях?

– Он говорил мне, партнер Илия.

Бейли снова замолчал. Затем пошевелился.

– Дэниел, я хотел, чтобы вы приехали, из эгоистического желания увидеть, что вы не изменились, что дыхание лучших дней моей жизни все еще существует, что вы помните меня и будете помнить. Но я также хотел кое-что сказать вам.

Я скоро умру, Дэниел, и знаю, что это известие дойдет до вас. Даже если бы вас не было здесь, если бы вы были на Авроре, вам это стало бы известно. О моей смерти объявят в Галактических Новостях, – его грудь приподнялась в слабом беззвучном смехе. – Кто бы мог подумать когда-то?

Глэдис, конечно, тоже услышит. Но она знает, что я должен умереть, и примет это как печальный факт. Но я боялся эффекта на вас, поскольку вы, как вы настаиваете, а я отрицаю, робот. Ради старых времен вы, возможно, считаете своим долгом уберечь меня от смерти, а поскольку сделать это вы не можете, это производит для вас вредный эффект. Поэтому давайте договоримся.

Голос Бейли слабел. Дэниел сидел неподвижно, но лицо его против обыкновения отражало эмоции – заботу и печаль. Глаза Бейли были закрыты, так что он не видел этого.

– Моя смерть, Дэниел, не имеет значения. Среди людей ни одна индивидуальная смерть не имеет значения. Умирая, человек оставляет после себя свою работу, и это не умирает полностью, пока существует человечество. Вы понимаете меня?

– Да, партнер Илия.

– Работа каждого индивидуума есть выход в целое и поэтому становится неумирающей частью целого. Это целое – человеческие жизни прошлого, настоящего и грядущего, ковер, существующий десятки тысячелетий, он растет, совершенствуется и хорошеет.

И космониты – ответвление ковра, они тоже добавляют совершенство и красоту в узор.

Индивидуальная жизнь – всего лишь одна нитка в ковре, а что такое нитка в сравнении с целым?

Дэниел, твердо думайте о ковре и не позволяйте одной выдернутой нити влиять на вас. В нем так много других нитей, каждая нужна, каждая участвует…

Бейли замолчал.

Дэниел терпеливо ждал. Бейли открыл глаза, увидел Дэниела и слегка нахмурился.

– Вы еще здесь? Вам пора идти. Я сказал вам все, что хотел сказать.

– Я не хочу уходить, партнер Илия.

– Вы должны. Я не могу больше отдалять смерть. Я устал. Страшно устал. Я хочу умереть. Пора.

– Я не могу подождать, пока вы еще живы?

– Я не хочу этого. Если я умру на ваших глазах, это может чертовски скверно подействовать на вас, несмотря на все мои слова. Уходите. Я приказываю. Я позволю вам быть роботом, если вы желаете, но в этом случае вы должны повиноваться моим приказам.

Вы не можете спасти мою жизнь и ничего не можете сделать, так что Второй Закон тут ни к чему. Идите! – он слабо указал пальцем на дверь и добавил: – Прощайте, друг Дэниел.

Дэниел медленно повернулся с беспрецедентным затруднением.

– Прощайте, партнер… – он сделал паузу и хрипловато закончил: – Прощайте, друг Илия.

Бентли встретил его в другой комнате.

– Он еще жив?

– Был жив, когда я выходил.

Бентли пошел туда и тут же вернулся.

– Уже нет. Он увиделся с вами и… ушел.

Дэниел прислонился к стене. Прошло некоторое время, прежде чем он сумел выпрямиться. Бентли отвел глаза и ждал, а затем они вернулись в маленький корабль и отправились на орбиту, где ждала Глэдис. Она тоже спросила, жив ли Илия, и когда ей сказали, повернулась и ушла в свою каюту плакать.

Дэниел продолжал свою мысль, как если бы острое воспоминание о смерти Илии Бейли во всех деталях вторглось лишь на мгновение:

– И теперь, в свете речи мадам Глэдис, я как-то лучше понимаю, о чем говорил партнер Илия.

– В каком смысле?

– Еще не вполне уверен. Очень трудно думать в том направлении, в каком я пытаюсь думать.

– Я буду ждать, сколько нужно, – сказал Жискар.

Джинниус Пандарал был высок и не очень стар. Копна густых белых волос и пушистые белые баки придавали ему достойный и изысканный вид. Его общий вид лидера помогал ему продвигаться по службе, но сам он прекрасно знал, что его внешность много сильнее его внутреннего содержания.

Когда его избрали в Директорат, он довольно быстро утратил первоначальный энтузиазм. Он был на глубоком месте и, автоматически поднимаясь каждый год, сознавал это все яснее.

Сейчас он был Старшим Директором. В прежние времена задача управления ничего собой не представляла. Чем был Бейли-мир во времена Нефи Морлера восемь десятилетий назад? Маленьким мирком, группкой ферм, кучкой городков, теснившихся вокруг пригородных коммуникационных линий. Население не превышало пяти миллионов, а основным экспортом было дерево и немного титана. Космониты полностью игнорировали их под более или менее благосклонным влиянием Хэна Фастальфа с Авроры, и жизнь была проста. Народ всегда мог съездить на Землю, если хотел вдохнуть культуры или ощущения технологии и был постоянный поток эмигрантов с Земли: мощность земного населения была неистощима.

Так почему бы Морлеру и не быть тогда Главным Директором? Ему же нечего было делать.

И в будущем управление, наверное, опять станет простым. Поскольку космониты продолжают вырождаться (каждый школьник знал, что они вырождаются и должны погибнуть в противоречиях своего общества – правда, сам Пандарал был не вполне в этом уверен); а поселенцы увеличиваются в числе и силе, скоро настанет время, когда жизнь снова станет безопасной. Поселенцы будут спокойно жить и развивать собственную технологию.

Когда Бейли-мир станет второй Землей, и все остальные миры тоже, а новые миры станут возникать в еще большем количестве, создастся Великая Галактическая Империя. И, конечно, Бейли-мир как старейший и наиболее населенный из Поселенческих Миров, всегда будет занимать первое место в этой Империи под благословенным и постоянным управлением Матери-Земли.

Но увы, Пандарал был Старшим Директором не в прошлом и не в будущем, а сейчас.

Хэн Фастальф умер, но Келдин Амадейро жив. Амадейро был против того, чтобы Земле разрешили отправлять поселенцев, еще два столетия назад, и он все еще жив и может принести неприятности. Космониты еще достаточно сильны, их не сбросишь со счетов, а поселенцы еще не настолько окрепли, чтобы уверенно идти вперед. Но поселенцы каким-то образом сдерживали космонитов, пока равновесие не слишком изменилось.

И задача держать космонитов в спокойствии, а поселенцев в решительности и одновременно в здравомыслии падала в основном на плечи Пандарала, и эта задача была для него нежелательной и неприятной.

И в это холодное серое утро он шел по отелю один. Он не пожелал идти со свитой.

Стражи вытягивались, когда он проходил мимо, но он почти не замечал их. Когда капитан стражи вышел ему навстречу, он спросил:

– Никаких неприятностей, капитан?

– Никаких, Директор. Все спокойно.

Пандарал кивнул.

– В какой комнате Бейли? Ага. А космонитка и ее роботы под охраной? Хорошо.

Он пошел дальше. В целом Диджи вел себя хорошо. Покинутая Солярия могла быть для торговцев местом почти безграничных запасов роботов и источником высоких прибылей… хотя прибыли нельзя было считать естественным эквивалентом безопасности мира, мрачно подумал Пандарал. Но Солярию, набитую ловушками, лучше оставить в покое. Диджи хорошо сделал, что сразу же убрался оттуда. И взял с собой ядерный усилитель. Такие приборы были настолько массивны, что ими можно было пользоваться лишь в громадных устройствах, предназначенных для уничтожения вторгшихся кораблей, да и то они еще не вышли из стадии разработки. Слишком огромны.

Совершенно необходимо иметь меньшие варианты, и Диджи правильно рассудил, что привезти домой солярианский усилитель куда важнее, чем всех роботов, вместе взятых. Этот усилитель должен здорово помочь ученым Бейли-мира.

Однако если один Внешний Мир имел портативный усилитель, почему бы не иметь и другим? Если это оружие достаточно мало, чтобы поместить его в корабле, космонитский флот может без труда смахнуть любое количество Поселенческих Миров. Как далеко они ушли в этом развитии, и как скоро Бейли-мир сможет прогрессировать в том же направлении с помощью привезенного Диджи усилителя?

Он постучал в дверь комнаты Диджи, вошел, не дожидаясь ответа и сел без приглашения. Это были немногие полезные преимущества звания Старшего Директора.

Диджи выглянул из ванной и сказал сквозь полотенце, которым вытирал голову:

– Рад был бы приветствовать ваше Директорское Превосходительство надлежащим образом, но вы застали меня в крайне недостойном виде, поскольку я только что из-под душа.

– А, заткнитесь, – раздраженно сказал Пандарал.

Обычно он всегда радовался неистощимому веселью Диджи, но не сегодня. В каком-то смысле он никогда по-настоящему не понимал Диджи. Диджи был Бейли, прямой потомок Великого Илии и основателя Бентли. Это делало его естественным кандидатом на пост Директора, тем более, что он был добродушен, что нравилось публике. Однако он выбрал карьеру торговца, трудную и опасную жизнь. Она могла обогатить его, но более вероятно убить или, что еще хуже, преждевременно состарить.

Более того, жизнь Диджи как торговца держала его месяцами вдали от Бейли-мира, а Пандарал предпочитал его советы советам большинства глав департамента. Никогда нельзя было сказать, серьезен ли Диджи, но слушать он умел.

Пандарал тяжело произнес:

– Не думаю, что речь этой женщины была лучшим из того, что могло случиться с нами.

Диджи, почти уже одевшийся, пожал плечами.

– Кто мог предсказать это?

– Вы могли. Вы должны были узнать ее биографию, если решили увезти ее.

– Так я и узнал ее биографию, Директор. Она прожила более трех десятилетий на Солярии. Она выросла там и жила в окружении одних роботов. Людей видела только в трехмерном изображении, за исключением мужа, но и тот не часто посещал ее. Ей трудно было приспособиться, когда она приехала на Аврору, и даже там она жила в основном среди роботов. За два с лишним века она едва ли видела двадцать человек одновременно, а здесь было четыре тысячи. Я считал, что она сможет сказать лишь несколько слов, если вообще сможет. Откуда мне было знать, что она демагог.

– Вы должны были остановить ее. Вы же сидели рядом?

– Вы хотели скандала? Люди восхищалась ею. Вы были там и знаете. Если бы я заставил ее сесть, они штурмовали бы платформу. Но ведь вы и сами, Директор, не пытались остановить ее.

Пандарал откашлялся.

– Я думал об этом, но каждый раз, когда оглядывался, встречался глазами с ее роботом – ну, тем, который похож на робота.

– С Жискаром. Ну и что? Он же не мог повредить вам.

– Знаю, но он нервировал меня и каким-то образом отгонял мои намерения.

– Ладно, неважно, директор, – сказал Диджи, теперь полностью одетый, и придвинул к собеседнику поднос с завтраком. – Кофе еще горячий, берите булочку и джем. Все просто хорошо. Не думаю, что публика переполнится любовью к роботам и космонитам и испортит нашу политику. Все это даже может пойти на пользу. Если космониты услышат об этом, партия Фастальфа может усилиться. Хотя сам Фастальф умер, партия его жива, и нам нужно поддерживать ее политику умеренности.

– Я думаю о том, – сказал Пандарал, – что через пять месяцев соберется Всепоселенческий Конгресс, и я услышу множество ядовитых замечаний, намеков на умиротворение Бейли-мира и на любовь его жителей к космонитам. Скажу вам, – добавил он угрюмо, – чем меньше планеты, тем больше на ней ястребов.

– А вы им это и скажите, – посоветовал Диджи. – На публике держитесь по-государственному, а когда отведете их в сторону, посмотрите им прямо в глаза и скажите, что на Бейли-мире свобода слова, и мы намерены поддерживать ее и в дальнейшем.

Скажите им, что Бейли-мир принимает близко к сердцу интересы Земли, но если какая-нибудь планета хочет доказать большую преданность Земле тем, что объявит войну космонитам, Бейли-мир будет с интересом наблюдать за этим, но и только. Это заткнет им глотки.

– Ой, нет, – с тревогой сказал Пандарал. – Такого сорта замечание может просочиться, и будет страшная вонь.

– К сожалению, вы правы. Но ДУМАЙТЕ об этом и не позволяйте этим безмозглым горлопанам уговорить вас.

Пандарал вздохнул.

– Полагаю, что мы справимся, но прошлый вечер оборвал наши планы на высокой ноте. Вот о чем я реально жалею.

– На какой высокой ноте?

– Когда вы уехали с Авроры на Солярию, туда же отправились два аврорских корабля. Вы об этом знали?

– Нет, но предполагал что-то в этом роде, – равнодушно ответил Диджи.

– Именно по этой причине я и позаботился попасть на Солярию обходным путем.

– Одни из аврорских кораблей приземлился на Солярии в нескольких тысячах километров от вас, так что он, похоже, не собирался следить за вами, а второй остался на орбите.

– Разумно. Я бы сделал то же самое, если бы имел в своем распоряжении второй корабль.

– Приземлившийся аврорский корабль был уничтожен в считанные часы. Тот, что был на орбите, сообщил об этом и получил приказ вернуться. Торговая мониторная станция перехватила сообщение и передала нам.

– Рапорт был некодированный?

– Нет, конечно, кодированный, но этот код мы раскрыли.

Диджи задумчиво кивнул.

– Очень интересно. Полагаю, у них на борту не было никого, кто говорил бы по-соляриански.

– Ясное дело. Если никто не обнаружил, куда девались соляриане, эта женщина – единственная подходящая солярианка в Галактике.

– И ее отдали мне. Не повезло аврорцам.

– Во всяком случае, я хотел бы объявить о гибели аврорского корабля вчера вечером. Просто как факт. Без злорадства. Это, наверное, возбудило бы всех поселенцев в Галактике – в смысле, что мы вернулись, а аврорцы – нет.

– У нас была солярианка, – сказал Диджи, – а у аврорцев – нет.

– Прекрасно. Это тоже выставило бы вас и женщину в хорошем свете. Но теперь все ни к чему. После того, что сделала эта женщина, все остальное пройдет мимо, даже известие о гибели аврорского корабля.

– Не говоря уже о том, что все аплодировали любви и родственным отношениям. Было бы противоестественным через полчаса аплодировать смерти двухсот аврорских родственников.

– Полагаю, что так. Таким образом, мы получили страшный психологический удар.

Диджи нахмурился.

– Забудьте об этом, Директор. Вы всегда сможете развернуть пропаганду в более подходящий момент. Важно одно: что все это означает. Аврорский корабль был сокрушен. Это значит, что он не ожидал использования ядерного усилителя. Второму кораблю приказали возвращаться, и это может означать, что корабль не был снабжен защитой против такого оружия, а может быть, такой защиты у них вообще нет.

Из этого я заключаю, что портативный усилитель, или хотя бы полу-портативный – исключительно солярианское производство, а не космонитское. Если так, это хорошее известие для нас. Так что в данный момент не беспокойтесь о пропаганде, а сосредоточьтесь на том, чтобы выжать все возможное из этого усилителя. Желательно опередить в этом космонитов, если удастся.

Пандарал прожевал булочку и сказал:

– Наверное, вы правы, но в этом случае как мы подгоним другие известия?

– Какие? Послушайте, Директор, вы собираетесь дать мне информацию, которая мне нужна, чтобы вести разумную беседу, или намерены бросать ее частями в воздух и заставлять меня прыгать за ней?

– Не злитесь, Диджи. Не было бы смысла разговаривать с вами, если бы я не мог держаться свободно. Вы знаете, что такое Совещание Директората? Не желаете взять на себя мою работу? Вы можете ее получить, как вам известно.

– Нет, спасибо, не хочу. Я хочу только получить от вас немного новостей.

– Мы получили послание с Авроры. Актуальное. Они соизволили обратиться непосредственно к нам, а не через Землю.

– Стало быть важное послание. Чего они хотят?

– Они хотят, чтобы солярианка вернулась домой.

– Они явно знают, что наш корабль ушел с Солярии и вернулся на Бейли-мир. У них тоже есть мониторные станции и они тоже перехватывают наши рапорты.

– Наверняка, – с раздражением сказал Пандарал. – Они расшифровывают наши коды так же быстро, как и мы их коды. Никому из нас не хуже.

– Они сказали, зачем им женщина?

– Конечно, нет! Космониты не объясняют, а приказывают.

– Может, они точно знают, что она выполнила на Солярии? Поскольку никто, кроме нее, не говорит по-соляриански, может, они хотят, чтобы она очистила планету от надзирателей?

– Откуда им было знать это, Диджи? Мы объявили о ее роли только вчера вечером, а послание с Авроры было получено гораздо раньше. Но не важно, зачем она им. Вопрос в другом: что делать? Если мы не вернем ее, мы можем вызвать нежелательный кризис; если вернем, это будет выглядеть плохо для наших жителей, и Старик Бастермейн будет кричать, что мы пресмыкаемся перед космонитами.

Они переглянулись и Диджи сказал:

– Мы вернем ее. В конце концов, она космонитка и гражданка Авроры. Мы не можем держать ее против воли Авроры, иначе мы поставим под удар всех торговцев, которые заходят по делам на территорию космонитов. Но отвезу ее я, Директор, и вы не можете порицать меня. Когда я брал ее на Солярию, был уговор, что я верну ее на Аврору. Официально ничего записано не было, но я человек чести и должен сдержать обещание. И это может обернуться к нашей выгоде.

– Каким образом?

– Придумаем. Но если это сделать, Директор, мой корабль должен быть отремонтирован для полета. И моим людям нужна хорошая премия. Они же лишаются отпуска.

Принимая во внимание, что Диджи предполагал появиться на своем корабле не раньше, чем через три месяца, он, как ни странно, пребывал в благодушном настроении.

А принимая во внимание, что Глэдис теперь имела помещение, более роскошное, чем раньше, она, как ни странно, была несколько удручена.

– Зачем все это, Диджи?

– Смотрите в зубы даренному коню?

– Я просто спрашиваю. Почему?

– По одной причине, миледи: вы героиня класса А, а когда мой корабль ремонтировался, это помещение было задумано для вас.

– Но ведь корабль не увеличился. У кого его отняли?

– Вообще-то это была комната отдыха для команды, но ребята настаивали, знаете. Вы тоже и их милочка. Нисс – вы помните Нисса?

– Конечно.

– Он хочет, чтобы вы взяли его на место Дэниела. Он говорит, что Дэниел не рад своей работе и извиняется перед своими жертвами, а он, Нисс, излупит всякого, кто доставит вам хоть малейшую неприятность, сделает это с удовольствием и, уж конечно, не станет извиняться.

Глэдис улыбнулась.

– Скажите ему, что я польщена его предложением и в следующий раз, когда мы с ним увидимся, с удовольствием пожму ему руку. В тот раз я отказалась, а наверное зря.

– Надеюсь, вы наденете перчатки, когда станете пожимать ему руки.

– Конечно, но я вот думаю, так ли это необходимо. Я уже не так часто простужаюсь, как уехала с Авроры. Инъекции, которые мне сделали, видимо, укрепили мою иммунную систему.

Она снова огляделась.

– Вы даже сделали ниши для Дэниела и Жискара. Вы очень внимательны, Диджи.

– Мадам, мы очень старались, чтобы вы были довольны.

– Странное дело, – сказала Глэдис, как бы сама удивляясь тому, что хотела сказать, – я не уверена, что хочу уехать с вашей планеты.

– Вот как? Холод, снег, грязно, примитивно, бесконечные приветствующие толпы повсюду. Что может привлекать вас здесь?

Глэдис покраснела.

– Конечно, не приветствующие толпы.

– Позволю себе поверить вам, мадам.

– Дело совсем в другом. Я… я никогда ничего не делала. Я занимала себя разными тривиальными способами. Я занималась свето-скульптурой и внешним дизайном роботов. Я занималась любовью, была женой и матерью и… ни в чем этом не чувствовала себя личностью. Если бы я внезапно исчезла из жизни или вообще никогда не родилась, это никого бы не огорчило, кроме, может быть, одного-двух близких друзей. Теперь же дело другое.

– Да? – чуть заметная насмешка проскользнула в голосе Диджи.

– Да! Я могу влиять на людей. Я могу выбрать дело и сделать его своим. И я выбрала такое дело. Я хочу, чтобы каждая группа сохраняла свои особенности, но относилась без вражды к другим. Я хочу работать над этим, чтобы после меня история изменилась благодаря мне и люди сказали бы: «Если бы не она, все могло быть гораздо хуже», – она повернула к Диджи сияющее лицо. – Понимаете ли вы, что значит после двух с лишним столетий безделья получить шанс стать КЕМ-ТО. Узнать, что жизнь вовсе не пуста и бессодержательна; стать счастливой много-много времени спустя после того, как была утрачена всякая надежда на счастье?

– Но вы ничего этого не получите на Бейли-мире, мадам, – сказал Диджи чуточку смущенно.

– Я не получила бы этого на Авроре. Там я всего только солярианская женщина, эмигрантка. На Поселенческом Мире я космонитка – нечто необычное.

– Однако вы много раз и очень настойчиво говорили, что хотите вернуться.

– Некоторое время назад – да, но сейчас я не говорю этого, Диджи. Теперь я не хочу возвращаться.

– Это могло бы сильно повлиять на нас, но Аврора желает вашего возвращения. Так она нам заявила.

Глэдис оторопела.

– Она ХОЧЕТ этого?

– Официальное письмо из кабинета Председателя Авроры требует вас. Мы бы рады оставить вас, но Директорат решил, что это может вызвать межзвездный кризис. Я не согласен с этим, но мне приказали.

Глэдис нахмурилась.

– Зачем я им? Я жила на Авроре больше двух столетий, и мной ни разу не интересовались. Может, они теперь рассматривают меня как единственный способ остановить надзирателей на Солярии? Как вы думаете?

– Такая мысль приходила мне в голову, миледи.

– Но я не могу. Одну надзирательницу я оттаскала за волосы, но никогда не смогу повторить того, что сделала. Я знаю, что не смогу. Кроме того, зачем им высаживаться на планету? Они могут уничтожить надзирателей издали, раз они теперь знают, каковы эти надзиратели.

– Дело в том, что послание с Авроры с требованием вернуть вас было послано задолго до того, как на Авроре могли узнать о вашем конфликте с надзирательницей. У них какая-то другая причина требовать вас обратно.

– Ох! – она выглядела совершенно ошеломленной, но затем снова оживилась. – Мне наплевать на их причины. Я не хочу возвращаться. У меня есть здесь работа, и я собираюсь продолжать ее.

Диджи встал.

– Рад слышать это от вас, мадам Глэдис. Я надеялся, что вы почувствуете что-нибудь вроде этого. Я обещаю вам, что сделаю все возможное, чтобы взять вас с собой, когда оставлю Аврору. Однако, сейчас я должен ехать на Аврору, и вы ДОЛЖНЫ ехать со мной.

Глэдис следила за исчезновением Бейли-мира с совершенно иными эмоциями, чем были у нее, когда она приближалась к этой планете. Да, это действительно был холодный, серый, жалкий мир, каким он и казался с самого начала, но в нем были жизнь и тепло народа, реальные, основательные.

Солярия, Аврора, другие Внешние Миры, которые она посещала или видела по гипервидению, все казались наполненными нематериальным, газообразным народом. Много или мало жителей было на Внешнем Мире, они распространялись как молекулы газа и заполняли всю планету. Казалось, будто космониты отталкиваются друг от друга.

Так оно и есть, мрачно думала Глэдис. Космониты всегда отталкивали ее. Она привыкла к такому отдалению на Солярии, но даже на Авроре, где она сначала так неудачно экспериментировала с сексом, последний радующий аспект его был близостью по необходимости.

Исключение – с Илией. Но Илия не был космонитом.

Бейли-мир был не такой. Наверное, все Поселенческие Миры были не такие, поселенцы держатся вместе, вокруг них масса необитаемых мест, но это до тех пор, пока возросшее население не заполнит их. Поселенческий Мир – это мир людских кучек из камешков или булыжников, но не из газа.

Почему так? Из-за роботов? Они уменьшают зависимость одних людей от других. Они заполняют промежутки. Они являются изоляционным материалом, уменьшающим естественную тягу людей друг к другу, так что вся система оказывается в изоляции.

Да, конечно. Нигде не было столько роботов, как на Солярии, и изоляционный эффект был так велик, что люди стали инертными и почти не общались между собой. Куда же ушли соляриане, думала Глэдис, и как они живут?

И долгая жизнь тоже, наверное, играла роль. Как может человек иметь эмоциональные привязанности, если они после многих десятилетий постепенно превращаются в озлобленность? Или, если человек умрет, как другой будет переносить утрату в течение многих десятилетий? Поэтому человек учится не иметь эмоциональных привязанностей и сам себя помещает в изоляцию.

С другой стороны, короткоживущие не могли бы так легко пережить очарование в жизни. Когда поколения сменяются так быстро, клубок очарования перебрасывается из рук в руки, даже не касаясь земли.

Она недавно говорила Диджи, что ей нечего делать или знать, что она испытала все и передумала обо всем и ей осталось только скука. И ей никогда даже не снилось, что она будет стоять перед толпой людей, говорить перед морем голов и слышать ответ в бессловесных звуках, смешаться с этой толпой, стать единым громадным организмом.

А сколько еще такого, о чем она не знала, не подозревала, несмотря на свою долгую жизнь? Что еще можно испытать?

Дэниел мягко сказал:

– Мадам Глэдис, капитан Диджи сигнализировал, что хочет войти.

– Впусти его.

Диджи вошел.

– Я думал, что вас нет дома.

Глэдис улыбнулась.

– Можно сказать и так. Я погрузилась в размышления. Со мной это иногда случается.

– Счастливая женщина. Мои мысли никогда не бывают столь широки, чтобы я в них затерялся. Ну, вы примирились с возвращением на Аврору, мадам?

– Нет. И среди мыслей, в которых я потерялась, была и та, что я все еще не могу понять, зачем вам ехать на Аврору. Дело ведь не только в том, чтобы отвезти меня: это мог сделать любой грузовой корабль.

– Могу я сесть, мадам?

– Конечно. И нечего спрашивать, капитан. Я хотела бы, чтобы вы перестали обращаться со мной, как с аристократкой. Это становится утомительным. А если это ироническое указание на то, что я космонитка, тогда еще хуже. Я даже предпочла бы, чтобы вы звали меня Глэдис.

– Вы, кажется, хотите отказаться от вашей космонитской сущности.

– Я просто хочу забыть о несущественных различиях.

– Несущественных? Ваша жизнь в четыре раза длиннее моей.

– Как ни странно, я считала это скорее досадной невыгодой для космонитов. Скоро мы достигнем Авроры?

– На этот раз обходных маневров не будет. Через несколько дней делаем Прыжок, а там два-три дня – и Аврора.

– А зачем ВАМ ехать на Аврору, Диджи?

– Я мог бы сказать, что просто из вежливости, но в действительности я хотел бы воспользоваться случаем объяснить вашему Председателю или кому-то из его подчиненных, что произошло на Солярии.

– Разве они этого не знают?

– В основном знают. Они перехватывают наши сообщения, как делаем и мы в обратной ситуации. Однако они могут сделать неправильные выводы, и в этом случае я хотел бы их поправить.

– Каков же правильный вывод?

– Как вы знаете, надзиратели на Солярии обучены считать кого-либо человеком лишь в том случае, если он говорит по-соляриански. Это означает, что не только поселенцы, но и все космониты-несоляриане не считаются людьми. Точнее говоря, аврорцы, высадившиеся на Солярии, не были сочтены людьми.

Глэдис широко раскрыла глаза.

– Невероятно! Соляриане не стали бы программировать надзирателей относиться к Аврорцам так же, как к вам.

– Не стали бы? Они уже уничтожили аврорский корабль. Вы знаете об этом?

– Нет, я не знала.

– Уверяю вас, что это так. Аврорский корабль приземлился примерно в то же время, что и мы. Мы улетели, а они – нет. Видите ли, у нас были вы, а у них – нет. Отсюда возможен вывод, что Аврора не может автоматически считать союзниками другие Внешние Миры. При необходимости каждый Внешний Мир будет сам по себе.

Глэдис затрясла головой.

– Нельзя так обобщать. Возможно, солярианам трудно было заставить надзирателей реагировать благоприятно на пятьдесят акцентов и неблагоприятно на все остальные. Легче приучить их к одному акценту. Соляриане считали, что никто из Внешних Миров не высадится на их планете, когда она будет покинута.

– Да, я уверен, что аврорское руководство согласится с этим, поскольку людям всегда легче сделать приятный вывод. Но я хочу показать им также возможность и неприятного вывода, и пусть им станет действительно неуютно. Простите мое самомнение, но, по-моему, никто не сделает это лучше меня и, следовательно, именно я должен ехать на Аврору.

Глэдис как бы разрывалась. Она не хотела быть космониткой, она хотела быть человеком и забыть о том, что она называла «несущественными различиями». Но когда Диджи с явным удовлетворением говорил о том, как он поставит Аврору в унизительное положение, она почувствовала себя все-таки космониткой.

– Думаю, что Поселенческие Миры тоже имеют свои особенности. Разве каждый из них не сам по себе?

Диджи покачал головой.

– Вам может показаться, что это именно так, и я не удивляюсь, когда какой-нибудь Поселенческий Мир иногда ставит свои интересы выше общего блага, но у нас есть то, чего не хватает космонитам.

– А именно? Большее благородство?

– Конечно, нет. Мы не более благородны, чем космониты. Но у нас есть Земля. Это наш мир. Каждый поселенец посещает его по возможности часто. Каждый поселенец знает, что есть большой развитый мир с невероятно богатой историей, по культуре и экологической сложности отличающийся от того мира, к которому принадлежит поселенец. Поселенческие Миры могут ссориться друг с другом, но ссора не может кончиться насилием или разрывом отношений, потому что Земное Правительство немедленно призовет их к порядку, а решения Земли достаточны и не обсуждаются. Вот наши три преимущества, мадам Глэдис: отсутствие роботов, позволяющее нам строить новые миры своими руками; быстрая смена поколений, дающая постоянную перемену; и, самое главное, Земля, дающая нам центральный стержень.

– Но космониты… – начала было Глэдис и замолчала.

Диджи улыбнулся с легкой горечью.

– Вы хотели сказать, что космониты тоже потомки землян и Земля тоже их планета? Фактически правильно, но психологически неверно. Космониты сделали все, чтобы отмежеваться от своего наследства. Они не признают себя выходцами с Земли. Будь я мистиком, я бы сказал, что космониты, оторвавшись от своих корней, долго не просуществуют. Но я не мистик, поэтому не выскажусь в такой форме, но все равно они долго не просуществуют, я уверен.

– Он помолчал и добавил с некоторым смущением, как бы осознав, что его экзальтация задела Глэдис за живое: – Но, пожалуйста, думайте о себе, как о человеке, а не поселенце. Человечество выживет то ли в виде поселенцев, то ли в виде космонитов, то ли в виде тех и других вместе. Думаю, что в виде поселенцев, но, может, я и ошибаюсь.

– Нет, – сказала Глэдис, стараясь не выражать эмоций, – я думаю, что вы правы… если только люди не перестанут отличать космонитов от поселенцев. Это и есть моя цель, – научить их не различать.

– Но я задерживаю ваш обед, – сказал Диджи, взглянув на часы. – Могу я поесть с вами?

– Конечно.

Диджи встал.

– Тогда я пойду и принесу. Я бы послал Дэниела или Жискара, но не хочу привыкать приказывать роботам. Кроме того, хотя команда и обожает вас, ее обожание вряд ли распространяется на ваших роботов.

Глэдис в сущности не хотелось есть, когда Диджи принес еду. Она еще не могла привыкнуть к недостатку тонкости во вкусе пищи, приготовление которой было, видимо, унаследовано от земного. Но особо неприятной еда не была, и Глэдис флегматично ела. Диджи заметил недостаток энтузиазма в ней и спросил:

– Надеюсь, пища не вредна вам?

– Нет. Видимо, я привыкаю. Сначала было несколько неприятных эпизодов, но ничего серьезного.

– Рад этому. Но вот что, мадам…

– Да?

– Можете ли вы представить причину, по которой аврорское правительство столь настойчиво желает вернуть вас? Дело не в вашем обращении с надзирательницей и не в вашей речи. Требование было выслано до того, как они могли узнать об этих событиях.

– В таком случае, – грустно сказала Глэдис, – я вовсе не нужна им. Я никогда не была нужна.

– Но что-то должно быть. Я не говорил вам, что письмо было от имени Председателя Совета Авроры.

– В данном случае именно этого Председателя можно рассматривать как подставное лицо.

– Да? И кто же стоит за ним? Келдин Амадейро?

– Точно. Значит, вы его знаете?

– О, да, – мрачно ответил Диджи. – Центр неизменного фанатизма. Человек, который был политически стерт доктором Фастальфом два столетия назад, но выжил и угрожает нам снова. Вот пример долголетия мертвой руки.

– Но тут такая странность: Амадейро – человек мстительный. Он знает, что причиной его поражения, о котором вы упоминали, был Илия Бейли, и уверен, что я тоже принимала в этом участие, и его крайняя неприязнь распространяется и на меня. Если Председатель хочет видеть меня, то потому лишь, что этого хочет Амадейро, а зачем я нужна Амадейро? Он должен быть рад, что избавился от меня. Наверное, именно поэтому он и послал меня с вами на Солярию, рассчитывая, что ваш корабль погибнет, и я вместе с ним. Это ничуть не огорчило бы Амадейро.

– Не стал бы оплакивать, да? Но вам, надо полагать, никто не сказал: «Поезжайте с этим дураком-поселенцем, и мы порадуемся, что вас там убьют?»

– Нет. Мне сказали, что вы страшно нуждаетесь в моей помощи, что в настоящее время не существует политики сотрудничества с Поселенческими Мирами, и для Авроры будет великим благом, если я по возвращении сообщу обо всем, что происходит на Солярии.

– Да, конечно, они должны были сказать так. Но когда, вопреки их ожиданиям, наш корабль вернулся, а аврорский погиб, им, конечно, хотелось узнать из первых рук о происшедшем. Следовательно, когда я увез вас на Бейли-мир, вместо Авроры, они взвыли и потребовали вашего возвращения. Так вполне могло быть. Но сейчас-то им известна вся история, так зачем вы им? Хотя они это знают из гипервидения Бейли-мира и, может быть, не принимают на веру. Но все-таки…

– Что все-таки, Диджи?

– Все-таки инстинкт мне говорит, что в их послании сквозят не только желание выслушать ваш отчет. За настойчивостью требования, мне кажется, скрывается что-то другое.

– Но ничего другого не может быть. НИЧЕГО, – сказала Глэдис.

– Хотел бы я знать, – сказал Диджи.

– Я тоже хотел бы знать, – сказал ночью Дэниел из своей ниши.

– О чем, друг Дэниел? – спросил Жискар.

– Об истинном значении послания с Авроры, требующего возвращения мадам Глэдис. Мне, как и капитану, желание получить отчет кажется не вполне достаточным мотивом.

– У тебя есть альтернативное предположение?

– Есть одна мысль.

– Могу я узнать ее?

– Мне думается, что в требовании Совета Авроры содержится нечто большее, чем говорится, и они, возможно, желают видеть не мадам Глэдис.

– Кого же они еще получат, кроме мадам Глэдис?

– Друг Жискар, мыслимо ли, чтобы мадам Глэдис вернулась без нас?

– А зачем мы с тобой нужны Совету Авроры?

– Я им не нужен, а ты уникален, потому что можешь чувствовать мозги.

– Так-то так, друг Дэниел, но они этого не знают.

– А не может ли быть, что после нашего отъезда они каким-то образом обнаружили этот факт и горько пожалели, что отпустили нас?

– Нет, этого не может быть, – без колебания сказал Жискар. – Откуда им это узнать?

– Я размышлял в этом отношении, – осторожно сказал Дэниел. – Ты во время своего давнего визита на Землю с доктором Фастальфом ухитрился исправить несколько земных роботов и дал им ограниченные умственные способности, достаточно для того, чтобы продолжать твою работу – влиять на правительство Земли в смысле благоприятного отношения к заселению планет. Ты сам однажды так говорил мне. Таким образом, роботы на Земле способны к исправлению мыслей.

Затем, как мы недавно предположили, Институт Роботехники Авроры послал гуманоидных роботов на Землю.

Мы не знаем точной цели, с какой это сделано, но, во всяком случае, можно считать, что такие роботы наблюдают за событиями на Земле и сообщают на Аврору.

Даже если аврорские роботы не могут чувствовать мозги, они могут посылать рапорты о том, что то или иное официальное лицо вдруг изменило свое отношение к Поселенческим Мирам, и может быть, как раз в то время, когда мы уезжали с Авроры, кого-то из власть имущих на Авроре, например, доктора Амадейро осенило, что все это можно объяснить только присутствием на Земле мысленаправляющих роботов. И, возможно, такое присутствие можно связать либо с доктором Фастальфом, либо с тобой.

И тогда аврорскому правительству станет ясно значение некоторых других событий, которые можно связать скорее с тобой, чем с доктором Фастальфом. И в результате они отчаянно хотят заполучить тебя обратно, но не могут открыто требовать тебя потому, что это выдаст факт их нового знания. Вот они и требуют мадам Глэдис – естественное требование – зная, что если она вернется, то вместе с нами.

Жискар молчал долгую минуту.

– Рассуждение интересное, друг Дэниел, но кое-что в нем не клеится. Те роботы, которых я программировал, выполняли свою работу более столетия назад и с тех пор бездеятельны, по крайней мере в том, что касается мысленаправления. Больше того, Земля удалила роботов из Городов в ненаселенную местность уже очень давно.

Это означает, что человекообразные роботы, посланные, как мы думаем, на Землю, не имели случая встретиться с моими мысленаправляющими роботами или даже узнать о них, тем более, что роботы давно не занимаются мысленаправлением. Так что совершенно невозможно, чтобы мои особые способности были обнаружены.

– А нет ли другого пути к их обнаружению, друг Жискар?

– Нет, – твердо ответил Жискар.

– И все-таки… хотел бы я знать, – сказал Дэниел.