Рим, папы и призраки

Год 1493. Я умираю в Германии. А потом меня вовлекают в заговор

— Ты уснешь здесь, брат.

Солово вступил внутрь. Первым делом он отметил отсутствие крыши, потом услышал за спиной стук запираемого замка.

— Ты уснешь здесь, — повторил снаружи голос рыцаря-фемиста, — и проснешься, чтобы начать новую жизнь.

Адмирал Солово не отвечал. Он находился здесь по желанию Священного Феме, и тщетные протесты ничего не дали бы.

Путешествие по морю — он уже успел отвыкнуть от них — пробудило в нем прежние воспоминания и забытые вкусы. Весь путь от Рима к… месту, за обладание которым Германия спорила с турками, он размышлял над своей неестественной жизнью, орудуя гусиным пером, а не стилетом. Тонкий и ученый посланник Феме (монах в повседневной жизни), назначенный в сопровождающие адмиралу и еще для того, чтобы опровергать все сложившиеся у него мнения, находил для себя весьма немного работы.

Все дела адмирала были устроены быстро и точно — словно ударом молнии. Уведомление об отпуске, подписанное самим епископом, оказалось у него на столе среди прочей корреспонденции. В тот же вечер один из его чиновников, доселе абсолютно ни в чем не подозревавшийся, поведал Солово, что с утренним отливом отплывает некий корабль и он, адмирал, обязан быть на его борту. Солово охотно отдался напору событий и позволил себе плыть по течению.

Путь привел его в конце концов в каменный ящик без крыши, откуда было удобно видеть звезды, освещавшие и его, и весь уединенный пейзаж. Стены были чересчур высоки и не позволяли думать о бегстве. Одна-единственная дверь при своей простоте и явной прочности не позволяла мечтать об удачном штурме. Солово придется пробыть здесь столько, сколько требуют нужды Феме.

Ощущение того, что в техническом смысле он не одинок, приносила весьма небольшое утешение. Быстрое — в темноте — знакомство с лагерем показало, что подобных келий по крайней мере сорок. Выходило, что из соображений экономии времени — или каких-то еще — Феме посвящали своих новобранцев целыми партиями.

В помещении находилась довольно скромная мебель, однако Солово подозревал, что получит достаточно времени на исследования. И заставив себя обратиться памятью к творениям Евклида, он отошел ко сну.

Утром окошко в двери отворилось, и Солово обменял ночной горшок на хлеб и вино. Ночью шел дождь, но адмирал не стал жаловаться или вступать в разговоры с невидимым владельцем руки подающей.

Сидя на раскисшей земле, он старательно жевал половину буханки, медленно потягивая вино. Адмирал старался запомнить вкус каждого глотка, чтобы найти себе утешение в час истинной нужды и заметить, когда в его пищу подмешают ядовитый или одурманивающий состав.

Солово заучил целые главы из «Размышлений» Аврелия и «Бесед» Эпиктета, а потому имел возможность скоротать часть времени за книгой. Устав от сего утомительного занятия, как и подобает при чтении самой возвышенной литературы, он освежил свое тело и ум энергичными упражнениями. Яркий полуденный свет навел его на мысль о том, что светлее в камере не будет и что настало время полностью обозреть все особенности своего крохотного мирка.

На стороне, противоположной избранному адмиралом месту пребывания, размещался прелюбопытный столик, — скорее даже подобие алтаря, — сделанный из снопа свежескошенной пшеницы; срезанные поверху и выровненные стебли позволяли разместить на них вазу, так же являвшуюся произведением природы. Она была изготовлена из хитроумно переплетенной травы. В ней топорщился остью единственный колос на длинном стебле.

Над столиком на стене располагалась пара изображений — выписанные на дереве, они напоминали Солово иконы, покупавшиеся или похищавшиеся у греческих и восточно-славянских схизматиков.[26] Одна явно изображала Зевса в облике Непобедимого Солнца… другую же адмирал не узнал.

Кроме сих предметов он ничем более не располагал, и Солово пришлось напомнить себе сексуальный репертуар жены, чтобы угомонить свой ум.

Через двадцать три дня перестала поступать пища. К этому времени сноп-алтарь высох и склонился к земле, в которой и место соломе. Адмирал Солово имел более чем достаточную возможность проследить за его медленным увяданием; невзирая на скуку и докучливые знаки внимания дождя и солнца, сам Солово настойчиво противился унынию. Прочие собратья его, проходившие испытание, подобной стойкостью не обладали: несколько раз он слышал раздраженные протесты, доносившиеся из некоторых соседних келий. У Феме, должно быть, имелись эффективные способы скорого подавления какого бы то ни было негодования, поскольку всякий раз недовольство слабых братии смирялось буквально в течение секунд. Солово легко подметил намек, а потому следовал собственному суждению.

Проведя очередную неделю на одной воде, адмирал ощутил легкость в голове и душевный покой. Всякое там бунтарство и озлобление покинули его, прицепившись к остатку сил. В самом конце недели после дня, прошедшего даже без воды, как раз перед рассветом, бесплотная рука просунула в щелку одежду из сверкающей белой ткани. Солово охотно принял ее — скорее всего из деликатности.

Почти немедленно дверь распахнулась, и преображенный адмирал, шагнув наружу, воссоединился с миром. Пережив начальный неловкий момент — трудно было сфокусировать глаза на удаленных предметах, — он обнаружил себя среди дюжины столь же робких фигур. Среди них было несколько европейцев, негры, даже одна женщина с желтой кожей и странно раскосыми глазами. Подчиняясь дисциплине проведенного в заточении лунного месяца, все молчали и сдерживали даже свое визуальное любопытство.

Солово был потрясен проявившейся по случаю организацией: конные отряды направляли посвящаемых в нужную сторону и своим присутствием поясняли, как поддерживается спокойствие в лагере. Молчаливые всадники действовали не по приказу, подчиняясь лишь тому, что уже было запечатлено в головах, и при этом выезжали в идеальном порядке, словно бы провели вместе долгие, полные событий годы… братьями, разделяющими мысли друг друга. Солово гадал, как может случиться подобное, ведь все они происходили из самых различных стран, армий и наций, сохраняя одежду и оружие, присущие каждому из них. Адмирал не мог понять, какая сила может заставить жандарма, стратиота, рейтара и спаги[27] действовать в такой гармонии.

Подобно овцам с ослепительно блестящим руном, освобожденные узники Феме шествовали под неусыпным надзором суровых и безмолвных всадников.

Их оставили перед входом в подземный храм. Впереди не было света фемическая кавалерия могла бы и затоптать идущих. Адмирал Солово тем не менее возглавил цепочку узников, стараясь, насколько позволяло его ослабленное состояние, оставаться хозяином своей судьбы. К нему присоединился умудренный возрастом турок, обладавший не меньшей силой духа.

Какое-то время они спускались по наклонному, освещенному факелами проходу, ожидая в любой момент вступления в высокую драму подземной каверны или сводчатого зала. Однако этого не произошло. Отдадим Феме должное: чему бы они ни учили — истине или наоборот, — в ней не было мелочности и обмана. Их истина не нуждалась в помощи рекламного агента.

Там, где проход чуть выровнялся, Солово едва не наткнулся на женщину, стоящую в полутьме возле одной из стен. Он удивил себя самого, не успев ни принять боевую стойку, ни потянуться с самым злодейским намерением к глазам или горлу неожиданно возникшей дамы. Бесспорно, период усиленной подготовки и раздумий не прошел бесплодно. Вместо этого адмирал… поздоровался.

Она была очень молода и необыкновенно красива, а ее голос — сама сладость и ничего лишнего. Но до всего остального адмиралу попросту не было дела, хотя он мог еще академически оценить совершенство, представшее перед ним во всей нагой красе.

— Прошу прощения, — извинился он за неловкость, внимательно изучив ее взглядом.

Девушка хихикнула, изящно прикрывая рот крошечной ручкой.

— Все в порядке, — проговорила она, многозначительно поглядев на него. — Добро пожаловать в Новый Элевсин! Прошу попить из источника.

Потом она повернулась к старому турку и обратилась к нему на его собственном языке явно с подобной же вестью. Очевидно, Солово должен был уже следовать дальше.

Он покорно повиновался, давая тем самым возможность фемической девице приветствовать всех посвящаемых. Буквально в нескольких шагах адмирал обнаружил упомянутый источник и погрузил свое лицо в струю, бившую из стены в каменную чашу. Питье горчило, однако было богато солями и бодрило. Он подождал, пока напьются все остальные; наконец, каллипигическая[28] девица встала во главе вереницы, чтобы повести бывших узников дальше. Это самое «дальше» превратилось в лабиринт, и в его сонных извивах цепочка идущих скоро разделилась. Тут адмирал Солово и умер.

Сперва он полагал, что оказался у входа в тоннель… трепетное воспоминание из будущего о прошлом, впрочем, достаточно привычное для него. Но потом отметил, что тоннель освещен и не имеет предела, что ног больше не требуется, чтобы нести его нематериальное тело, которое поддерживал величественный свет. Подобное переживание не имело ничего общего со спуском к «Новому Элевсину», и посему Солово радикально изменил выводы.

Поглядев вниз, он увидел на пыльном полу бренные и грубые останки, бывшие некогда адмиралом Солово. Тем временем сила, которую по привычке он именовал собой, увлекалась вперед — к тому, что порождало этот ослепительный свет и привлекало к себе все сотворенное. Стремясь познакомиться с этим огнем — или, как ни странно, вновь встретиться со своим стариннейшим другом, — Солово не медлил. Торопясь, словно шлюха, которой предложили целое состояние, он едва замечал отступающий назад лабиринт во всей его многозначительной сложности.

Сверхъестественное зеленое видение фемической горы с осиным гнездом комнат, бараков, храмов и тысячами кишащих почитателей более не могло его удивить — как и подтверждение шарообразности мира или преждевременное открытие существования Америки, Австралазии и Антарктиды.

Адмирала Солово интересовали исключительно далекие фигуры, которые он различал в центре призывающего света. Точно он их не видел, но искренне верил, что его зовут к себе мать и отец. Впервые после детства он почувствовал желание увлажнить слезами свое лицо.

Там были и прочие вещи, способные дополнить и усилить столь непривычное высокое чувство. Нечто — это можно было назвать музыкой, волнами сопереживания и откровенной мудрости — аккомпанировало ему невидимым хором. Фигуры из прошлого, люди, которых он посылал перед собой, на миг обретали жизнь и без всякого злопамятства уверяли адмирала, что не испытывают к нему недобрых чувств. Солово начинал уже понимать вещи, которые прежде пушечным ядром вышибли бы из него всю приобретенную сухость. Эти вопросы вдруг показались ему бесконечно важными… если бы только он мог понять, о чем пытается поведать ему Свет…

Подобно трехлетке, едва ознакомленному с началами стоицизма, адмирал Солово не был готов воспринять все, что хлынуло на него; но он рос с каждой секундой и вот-вот должен был все понять. И все простить.

И тут некто влил какую-то жидкость в противящееся горло адмирала и призвал его к жизни. Быстрее, чем суждено было человеку путешествовать до изобретения ракет, Солово метнулся в свое тело и занял оболочку, с которой надеялся расстаться. Каким-то невыразимым образом он понимал, что уже не так подходит для нее, как прежде.

Обнаженная фемическая девица, усевшись на его грудь, ритмично барабанила по ней кулаками, и через несколько секунд адмирал начал ощущать удары. Заодно он почувствовал во рту какую-то мерзость и попытался выплюнуть ее. Девушка улыбнулась и оставила свои старания.

— Добро пожаловать обратно! — сказала она. — Все стараются это сделать: выплюнуть зелье жизни. Это нехорошо, но я уже постаралась, чтобы ты проглотил побольше. — Она изогнулась над ним и прижалась ухом к грудной клетке адмирала. — Вот, — проговорила она, не скрывая удовлетворения. — Я вновь запустила его как надо. Ты вернулся назад — и к лучшему. — Она отодвинулась.

Солово не знал, что чувствовать, — первая мучительная волна потери оказалась вполне посильной для его возродившихся стоических наклонностей, и это было неплохо. Меньше удовлетворения принесло понимание того, что память о его путешествии к свету быстро тает… Подобно песочному замку, тщетно противящемуся приливу, он ощущал, что с каждой секундой его оставляет все больше и больше драгоценнейших откровений, и, наконец, остался ни с чем.

Адмирал затратил почти час, чтобы выбраться из лабиринта, повороты и спирали которого выдумал ум, еще более изобретательный, чем его собственный. Дважды на пути к выходу он натыкался на тела посвященных, покорившихся яду источника. Быть может, фемическая девица не смогла отвести от них смерть, или же она просто не сумела их разыскать. С точки зрения Солово, подобное небрежное обращение с подопечными лишь подчеркивало ту важную роль, которую наниматели отвели для него лично.

Выйдя из лабиринта к ослепительному свету его сердцевины, он оказался в округлом зале с высоким потолком, набитом людьми, где среди космополитической толпы кое-где виднелись посвященные, обнаружившие в лабиринте большую приспособляемость, чем адмирал.

Полный мужчина в тюрбане предложил Солово питье.

— Вкушай без сдержанности, брат, — проговорил он на безупречном итальянском. — Сия жидкость не содержит ничего неподходящего.

Адмирал из вежливости попробовал. Вино годилось для принца и бросилось прямо в голову.

Энвер-паша, турок-фемист, любезно предоставил Солово возможность оглядеться и собраться. Он отметил, что внимание адмирала особо привлекал огромный шар над головой, что освещал комнату.

— Некоторым мы ничего не объясняем, вам можно сказать, что для этого нагревается пар. Малая часть наших познаний, однако же впечатляет.

— Я могу предложить множество употреблений подобной лампе во внешнем мире, — сказал адмирал. — Если вы извините игру слов, то мне хотелось бы знать, зачем вы предпочли держать свой свет под спудом?[29]

Турок пожал плечами и блеснул вызолоченной улыбкой.

— Быть может, время для его широкого использования еще настанет, согласился он, — но это будет наше время, и в тайне не будет нужды. Ну а пока мы храним, что имеем.

— А… конечно, — произнес Солово, словно бы услыхав бог весть какое откровение. Он хотел услышать от фемиста это признание в тщеславии.

— И сегодня это единственный урок, который вы должны усвоить, продолжил турок. — С этого мгновения вы — это мы, а мы — это все. Верность придет с годами, но тем временем пусть самоограничение, страх и уважение послужат той же цели.

Слуга подал изысканные яства, отчего онемевшие вкусовые сосочки на языке Солово обрели новую жизнь. Он волком проглотил горстку печенья, после чего сумел овладеть собой и промолвил:

— Я узнаю этого человека.

Фемист повернулся и явно впервые обратил свое внимание на удаляющегося слугу.

— Естественно, — проговорил он. — Этот епископ часто бывает в Риме.

— Надеюсь, — заметил Солово; воздержавшись от нескольких вариантов ответа, он опустил глаза к яркому мозаичному полу, — вы не рассчитываете на то, что я буду прислуживать за столом подобно лакею.

Энвер-паша вновь улыбнулся. В его голосе не слышалось доброты.

— Нет. Вы выше его в наших глазах и сулите больше… возможностей. Однако, если мы прикажем, будете подавать яства без всяких возражений.

Оглядевшись, Солово отклонил скрытый вызов. Мир принимал весьма живое обличье, и Энвер-паша, исполнявший роль хозяина при адмирале, не хотел, чтобы его подопечный уклонился от всеобщего духа, и попытался возобновить разговор.

— Ну а как вы перенесли смерть, адмирал? — вежливо поинтересовался он. — Если вы не хотите вспоминать об этом, пожалуйста. Некоторые предпочитают молчать.

— Спасибо, это было весьма интересное переживание, — ответил Солово, пресекая дальнейшие расспросы. — Полагаю, ваших рук дело.

— Конечно же, — согласился фемист. — Всего лишь яд и противоядие — то и другое в лошадиных дозах. Подобный метод, не имея себе равных, позволяет столкнуть личность со всех основ и сделать восприимчивой к новым идеям. Разумеется, случаются и отходы…

— Но тем не менее вы считаете упражнение полезным, — договорил за него Солово, почему-то не желая услышать подобных слов из уст турка.

Энвер-паша попытался отыскать признаки осуждения в высказывании Солово и не нашел таковых.

— Поэтому, — сказал он, — я полагаю, что вы видели Универсальный Свет, как обычно случается у монотеистов.[30] Я бы не стал придавать этому большое значение, как и фигурам приветствующих вас любимых. Это просто последний гамбит гибнущего мозга, одолевающего ужас воспоминания о рождении и тем самым освобождающего себя от груза памяти. Во всяком случае, мы так считаем.

По тому, как напряглась спина адмирала, Энвер-паша вдруг заметил, что нанес оскорбление. Он понял, что на краю забвения Солово видел нечто, перевернувшее его сердце.

— Но теперь испытание миновало, — проговорил он торопливо, — вы вправе иметь о нем собственное мнение.

— Благодарю вас, — ответил адмирал с каменным выражением лица; на деле он был не столько оскорблен, сколько чувствовал стыд, вспоминая свои слезы в заканчивающемся светом тоннеле. — Значит, все так просто… я согласен. Никаких мрачных тайн? Никаких жутких клятв?

— Нет, — подтвердил Энвер-паша. — Совсем никаких. Некоторые здесь будут давать обеты, но в вашем случае мы считаем их излишними. Вы и без того обладаете необходимым почтением к античному миру и чересчур углублены в себя, чтобы испытать волнение от крови, клятв и угроз. У нас обряд каждого посвящения соответствует личности. Заверяю вас, после всего пережитого ортодоксальные верования внешнего мира покажутся вам еще менее привлекательными, чем прежде. Вас сделали восприимчивым к более широкому диапазону симпатий… этого достаточно для наших нынешних нужд.

— Впрочем, — закинул удочку Солово, — вы ничего не рассказали мне о себе. Безусловно, мне следует знать, чему, собственно, я служу.

Энвер-паша не стал торопиться с ответом.

— В этом пока нет нужды, — решился он наконец. — Вы не из тех, кого мы будем муштровать и бить по лбу, — в вашем случае подобный подход непродуктивен. Более того, считайте себя свободным. Однако сегодня ваш праздник, и я хочу повеселить вас. Пойдемте со мной.

Он пробирался сквозь толпу, и Солово послушно последовал за ним, воспользовавшись возможностью, чтобы прихватить по пути бокал вина и горстку печенья. Фемист то и дело указывал адмиралу на людей, повторяя:

— Видите картину, адмирал? Мы — все и вся… коалиция, семья, союзники, объединившиеся против мира.

Так они приблизились к стене просторной палаты, увешанной гобеленами, изображающими обычные сюжеты из классической мифологии, Бесспорно знакомый со строением подземного храма, фемист отвернул один из ковров, за которым оказалась дверь. Солово подозревал, что подобный скрытый вход или выход был здесь не единственным, да и помещение это могло лишь открывать длинный ряд погребов.

Энвер-паша отпер дверь ржавым ключом и жестом поманил Солово. Дверь захлопнулась позади адмирала с пугающей внезапностью, полностью оставив за собой звуки веселья.

— Вот, — сказал он, показывая на предмет, доминировавший во всей комнате, в которой они очутились. — Что это по-вашему?

— Большой шар, — ответил Солово, — а на его поверхности карта. Узнаю Средиземное море и Италию, но кривизна искажает реальность, а потому…

Энвер-паша с прискорбием качнул головой и жестом руки велел адмиралу молчать.

— Наблюдайте, — проговорил он испытующе, — и учитесь по этому Земному Яблоку. Здесь, — он указал место на карте, — в Китае, мы распространили ультраконсервативную конфуцианскую философию среди бюрократов династии Мин. Лю Дася — один из наших, кстати, военный министр, — приказал уничтожить навигационные карты, позволявшие китайским джонкам ходить в Азию, Африку и Индонезию. Он объяснил императору, что контакт с чужеземными «-варварами» лишь растворит и ослабит культуру страны. В результате родина этой культуры впадет в застой и упадок, затеряется в мечтах о самостоятельности и былой славе. Поэтому, когда флоты Запада эти страны сейчас называются христианскими — в свое время направятся на Восток, доступ в Индийский и Тихий океаны будет для них открыт.

— Теперь смотрите далее. Вот Сонгаи, империя Гао, Тимбукту, центр караванных дорог и торговли золотом. Мы сделали так, чтобы Сонни али Бер,[31] император, просто пугающий своими способностями, утонул в реке Нигер в прошлом году. Он возвращался из похода, совершив на Юге великие завоевания, однако больше побед у Сонгаи не будет. Португальцам уже… внушаются честолюбивые планы относительно Северной Африки: наследники Сонни али Бера будут править над изолированной, не имеющей выхода к суше страной, которая рано или поздно падет — что могут сделать копья и стрелы против пороха. Мы решили: Африка не должна процветать.

Солово, воевавший против «Всадников Юга» по приказу Кайр Халил-эль-Дина во время своего пребывания в Триполи, был совершенно безразличен ко всей этой геополитике.

— Вы вполне уверены, что я необходим вам? — только и спросил он. По-моему, все дела и без того идут достаточно гладко.

Энвер-паша праздно крутнул глобус, пытаясь не глядеть на свое отечество, поскольку ему были прекрасно известны перспективы, назначенные Феме его родине.

— Как личность, конечно, нет, — ответил он, — хотя кое-кто из наших старейших усматривает в вас признаки странной судьбы. Однако нам нужны многочисленные одаренные мужчины и женщины — творить наши чудеса.

— И как я узнаю их?

Энвер-паша остановил кружение глобуса.

— Вы их узнаете, только если они сами захотят этого. Могу сказать лишь одно — ищите нас среди высоких и мудрых.

— Эти два качества совмещаются отнюдь не всегда, — сухо заметил Солово.

— Тогда, быть может, — возразил фемист, — именно по такому-то сочетанию вы их и узнаете.

— У меня есть вопрос-другой… разрешите ли?

— Как угодно, адмирал, сомневаюсь, чтобы мы встретились снова.

— Ну что ж… первое — чего вы хотите?

Фемист поглядел на Солово.

— Мы — это Союз амбиций, как я сказал вам. Однако он порождает и консенсус целей: все мы надеемся на возвращение старых — и лучших — времен и обычаев.

— Эльфийских, имперских, языческих? — предложил варианты Солово.

Энвер-паша напряженно улыбнулся, но отказался продолжать тему.

— Тогда уверены ли вы, что цель достойна усилий? — Солово зашел с другой стороны.

Энвер-паша явно никогда прежде не думал об этом.

— Возможно, и нет, адмирал, — проговорил он в конце концов, — однако за все это время проект наш набрал собственную инерцию. К тому же, — добавил он загадочным тоном, — нашу руку направляет Книга…

— Которая не имеет ничего общего со Священным писанием или даже с Кораном… я правильно понимаю?

— Ну, адмирал, это чересчур прозаично. Это наша собственная книга; мы сами писали ее и с радостью видим, как страница за страницей выполняются ее пророчества. Впрочем, не напрягайте своего любопытства, я сомневаюсь, чтобы вы могли получить возможность поглядеть даже на ее обложку.

— Настолько хороша, так?

— Выше всякой похвалы, Солово. Это история времен от туманного прошлого до столь же туманного будущего. Тем не менее я не хочу оставить вас полностью неудовлетворенным; иначе вы затеете собственные расследования и тем самым обесцените себя в наших глазах. Она представляет сводку пророчеств древних Дельфийского и Амонского оракулов, Элевсинской и Додонской мистерий, Кумской и Сивиллиной книг — это я могу сказать вам. На нашей памяти дополнения вносил благословенный Гемист Плифон, и поскольку вы не удосужились поинтересоваться, так знайте: это его портрет украшал вашу келью. Вы можете познакомиться с некоторыми из его трудов — не столь радикальными и совершенно открытыми — и там узреть хотя бы тень нашего проекта. Считайте это домашним заданием.

Было бы бесцельно скрывать пробуждение интереса к книжной премудрости, и Солово не стал даже пытаться этого сделать.

— Я так и поступлю, — ответил он. — Что еще я обязан делать?

— Все и ничего, адмирал. Вы не принадлежите к числу наших намеченных снарядов. Мы ожидаем выгоды в любой области, которая может вас заинтересовать. Итак, Солово, все просто — идите и живите. Заводите друзей, влияйте на людей.

Продемонстрировав последней фразой, что разговор окончен, фемист вежливо проводил адмирала в большой зал, где торжество было в самом разгаре. Облаченный в черное слуга держал прежние одежды адмирала — чисто выстиранные и сложенные. Солово не полагалось знать, что они стали на стежок-другой посвободнее — их распороли, а потом аккуратно сшили вновь. Феме не жалели труда, даже самого кропотливого, чтобы посвященные, уезжая домой, чувствовали себя в чем-то неопределенном совершенно иными людьми.

Не сомневаясь в том, что все его прочие потребности — транспорт, еда и оружие — будут удовлетворены еще до отъезда, адмирал позволил увести себя из зала. Пол к выходу поднимался, и портал — такой же, как и выход из лабиринта, — охраняли по обеим сторонам два огромных колосса древних времен, мраморные изваяния Марса и Гор-Адриана. В ночь подобных чудес Солово едва поглядел на них, обремененный думами об истории в процессе ее творения.

Впрочем, он один пребывал в такой беспечности. Даже другие посвященные уже знали достаточно много, чтобы с живым интересом следить за уходящими с праздника мимо живых стражей. Поэтому, когда желтый свет вспыхнул в глазах забытого бога и мертвого императора и каменные титаны застонали в тщетной попытке последовать за адмиралом, подобное незамеченным не осталось.

И во всем большом зале, где собрался Священный и Древний Феме, разом утихли все разговоры.