Ричард Длинные Руки – штатгалтер

Глава 1

День ясный и солнечный, воздух чист и свеж, мир прекрасен, если не поднимать голову и не смотреть в небо. Зловещий багровый диск уже крупнее луны и хорошо виден днем. Ночью собаки воют и прячутся в конуры, а днем багровость превращается в не менее пугающую алость, словно предвещает щедрое пролитие крови.

Я с широкого балкона смотрел на столицу Сакранта и его зеленые долины за городской стеной, а за спиной появлялись лорды моей армии, тихо переговаривались, рассредотачивались по всей длине.

Все в праздничных одеждах, никто не отказал себе в удовольствии надеть золотые цепи, украшения из драгоценных камней. Помню, у многих кони украшены богаче хозяев, уздечки и вся сбруя в золоте, попоны из самого дорогого сукна, стремена блестят, разбрасывая веселые солнечные зайчики.

Принц Сандорин Винтонмаерский, единственный сын и наследник Его Величества короля Буркхарта Третьего, подошел быстро и молодцевато, блестя живыми карими глазами, молодой, поджарый, с короткими русыми усиками и такой же коротко подрезанной бородкой, нарядный и красивый.

– Ваше Величество?

Я сказал со вздохом:

– Мне так жаль, что вас не будет в час страшной битвы с Маркусом…

Он вскрикнул с патетическим негодованием:

– Ваше Величество! Но как же…

Я остановил его властным жестом, уже не просто короля, а монарха, чья власть абсолютна и непререкаема.

– Не успеваете прийти к роковому месту, дорогой друг. Мне так жаль… Я чувствую, битва случится в считаные дни или недели. Но ваша задача очень важна для нас. Вы обязаны держать весь Север… во всяком случае, эту часть Севера, под нашим контролем. Вы же представляете, что может начаться. Увидимся скоро, обещаю.

Военачальники смотрят серьезно и строго, только епископ Дециллианий торжественно перекрестился и прогудел густым басом:

– Или никто из нас не увидит божьего света. Разве что в иной жизни.

Я кивком подозвал Макса, он остался в дверном проеме, а то на балконе тесно. Он подбежал, не считаясь, что он теперь граф Стоунширский, и к его титулу прицеплено почетное звание Строльмхольского по имени великой битвы, выигранной благодаря умелому командованию пехотными частями.

– Граф, – велел я твердым голосом, – вам надлежит взять треть… нет, даже половину нашей здешней армии, можно взять и сакрантскую, король Леопольд не будет против, как мне кажется.

Он смотрел снизу вверх, стройный, удлиненный, с узким лицом и почти девичьими синими глазами. Глядя на эти глаза, тонко очерченный нос и красивые, оформленные по-детски пухлые губы, можно бы заподозрить в нем девушку, но не только уже я знаю, что как полководец он на голову выше большинства моих закаленных в боях лордов.

– Ваше Величество?

– Немедля перейдешь границу с Мордантом, – отчеканил я. – Держись предельно вежливо и дружественно, мы не завоевывать идем, а помогать. Местные ополчения в бой не вступят, если не будете жечь и разорять их дома.

Он спросил почтительно:

– Если не завоевание… то что?

– Помощь, – пояснил я. – Гуманитарная. Надлежит сперва окружить столицу так, чтобы мышь не выскользнула. И никого не выпускать… Впускать можно. Для гуманизма.

– Осада? – спросил он деловито.

– Нет, – сказал я. – Ждете посланца из города. Вам объяснят ситуацию. Дело в том, что там в столице власть незаконно захватили оборотни. В Морданте почти демократия, так что оборотни могли бы, как некая партия, выставить своего кандидата и свою программу. Дескать, мы наведем порядок, очистим улицы от бродяг и преступников, истребим коррупцию…

Он смотрел зачарованно, не понимая и половины, но завороженный уверенностью моего голоса, напором и страстностью короля-реформатора.

– Но они предпочли незаконный захват власти, – закончил я. – Днем они как люди, за исключением пары часов, когда бегут через весь город, устрашая своим видом, а ночью – это звери. Не так, как мы, мы хоть и звери, но люди, а они целиком звери. Вам надлежит истребить их всех до единого. И тогда вас увенчают, как спасителей.

Лорды обрадованно зашумели, оказаться в роли спасителей всем нам нравится, мы мужчины и потому рождены быть спасителями и спасателями. А за это милостиво засеем спасенное пространство своим потомством, ибо его в первую очередь должны давать герои и подвижники.

– Оборотни чудовищно живучи, – предупредил я, – и сильнее любого воина. Потому действуйте в боевом строю. Никаких одиночных схваток…

Принц Сандорин воскликнул оскорбленно:

– Ваше Величество!

– Мне нужны живые герои, – отрезал я, – а не погибшие. И неважно, красиво погибшие или не совсем, но это все равно погибшие, и для казны убыток. Если вас там убьют, знайте, вы меня подвели!

– А если кто-то все же уцелеет? – спросил герцог Мидль. – Из оборотней, понятно.

– Местные маги выявят, – ответил я, – а вы доуничтожите. Главное, из города никого, пока операция не будет закончена.

Граф Андреас Райсборн, демонстрируя похвальную осторожность, поинтересовался:

– А если кто-то похож на оборотня, но непонятно, оборотень или необоротень…

Я сказал высокомерно:

– Вы что – интеллигент? Или доблестный воин?.. При зачистке есть процент допустимых потерь.

Мидль спросил:

– Какой?

– Какой будет, – отрезал я, – тот и допустим… Убивайте всех подозрительных, это на пользу всем, даже убиенным невинно. Их сразу в рай, как пострадавших зазря. Они вам еще и спасибо скажут. Потом, когда встретитесь. Зато оборотней точно не останется.

Я жестом вернул всех с балкона в мой кабинет, на моем столе расстелена карта, лорды сгрудились вокруг, узнавая королевства Сакрант и тесно прижатый к нему Мордант.

Герцог Мидль задумчиво рассматривал карту, зачем-то пощупал, загнул край и посмотрел с другой стороны.

– Что-то не так? – спросил я.

– Старинная карта, – ответил он с одобрением. – Вы не любите старинное, а я вот люблю.

Под заинтересованными взглядами лордов он вытащил из нагрудного кармана крохотную раковину моллюска, разноцветную и хитро закрученную, дунул в едва заметную дырочку.

На карте начали медленно подниматься места, обозначенные как горы, ровные долины позеленели, а в трех черных полосках, означающих узкие и глубокие ущелья, часть карты опустилась настолько низко, прямо в столешницу, что остро захотелось заглянуть под стол, не висят ли там вывернутые карманы из древесины.

Горы налились резкостью и стереоскопичностью, отчетливые настолько, что, скачи я сейчас там, сейчас отсюда сумел бы, приглядевшись, рассмотреть себя в виде крохотного всадника.

– Хороший свисток, – одобрил я. – А еще что-то может?

Мидль посмотрел с укором.

– Этого мало?

– Нет-нет, – сказал я поспешно, – все здорово. Просто нет предела совершенству. Потому я вот такой замечательный, совершенствую себя и вас, а не окружающую природу, на хрен она мне сдалась, я же не пингвин какой-то… Дорогой герцог, общее руководство на вас, как самом титулованном, принц Сандорин останется с ограниченным контингентом в Сакранте… смотрите-смотрите, он и недоволен, что сражения будут без него, и доволен, что принцессу Аскланделлу охранять ему…

Лорды посмеивались, глядя на смешавшегося принца, а я снова указал на трехмерную карту.

– Дорогой герцог, армию поведете этой вот дорогой, смотрите внимательно. К счастью, двигаться почти прямо, разве что вот здесь и здесь небольшие зигзуги, но на скорость почти не повлияют.

Зигмунд Лихтенштейн деловито измерил расстояние вытянутыми пальцами, а затем еще и приложил на последнем отрезке пути мизинец, подогнув фалангу, чтобы точнее подсчитать количество дней на продвижение его тяжелой конницы.

Макс измерил расстояние для своей пехоты заготовленной ниточкой с узелками, задумчивое лицо просветлело.

– Успеем пройти ускоренным маршем только с короткими остановками на ночь, – сообщил он бодро. – В Морданте не успеют опомниться, как столица будет в кольце. Какое сопротивление ожидать?

– Либо никакого, – заверил я, – либо самое минимальное. Оборотни сделали для нас хорошее дело: распустили королевскую армию, так как только армия могла помешать их владычеству.

– Не может своя, – пробормотал Мидль, – сможет наша. Ваше Величество, судя по вашим словам… скоро отбудете?

Я кивнул.

– Сегодня же. Даже сейчас.

– И… как обычно?

Я понизил голос:

– Самая опасная профессия, как уже знаете, у королей. Убийцы охотятся за ними чаще всего. Потому, как я уже говорил, я принял решение передвигаться без свиты. Она не столько защищает, сколько привлекает внимание к объекту.

Зигмунд пробормотал:

– Ох, Ваше Величество! Возникают другие опасности…

– Я подсчитал, – заверил я, – и убедился, – что их меньше, когда я без свиты.

Он сказал со вздохом:

– Тогда хоть собачку не оставляйте! Она за вас любого порвет.

– Бывают щели, – сказал я невесело, – куда он не пролезет.

Он посмотрел с недоверием.

– А вы?

– Человек пролезет везде, – ответил я. – А сейчас, дорогие друзья, оставляю вас. Увидимся либо после победы над Маркусом, либо на том свете.

Праздничной гурьбой вышли проводить сюзерена.

– Все остаются, – распорядился я. – Выступаете сегодня же… Операцию по очистке Морданта нужно завершить в самые кратчайшие сроки. Хорошо, принц, вам армию не готовить, можете проводить до городских врат.

По Генгаузгузу уже прокатились слухи, что король Ричард, победитель Мунтвига, в честь такой великой победы объявил себя монархом, что не совсем правда, насчет Мунтвига, моя стратегия не зависит от всяких там мунтвигов, но народ выбирает объяснения попроще и попонятнее.

На середину дороги, что ведет от площади в сторону городских ворот, вышел дряхлый священник, вскинул в дрожащей костлявой руке крест и прокричал визгливым голосом:

– Монарх? Нет такой короны, что могла бы защитить от гнева всевышнего!

К нему бросились с обеих сторон тротуара, утащили, а я прорычал, выказывая гнев, которого не чувствую, но народ должен понять, что я гневен и лют, это в зародыше придушит подобные выступления обличителей:

– Нет такой головы, которую не могу снять, пока корона на моей голове.

Принц Сандорин покосился в мою сторону, понял наигранность гнева и сказал с иронией:

– Вот это в духе милостивого и справедливейшего. Поздравляю, Ваше Величество.

Я прорычал злобно:

– Вообще-то сейчас по всему миру должно быть чрезвычайное положение! Или военное. Не знаю, какое из них какое, но я бы ввел оба. А потом еще и третье…

– Какое? – спросил он с любопытством.

– Придумал бы, – пообещал я зло. – А чем народ занят? Похуже пира во время чумы. После чумы, опустошившей Европу, хотя бы выжили иммунные одиночки и быстренько снова все заплодили, благо дома и города уцелели.

– Быстренько и бодренько заплодили и заселили, – пробормотал он. – Благодаря разрешению папы римского на многоженство. Все-таки церковь может быть гибкой.

– В чрезвычайных условиях, – согласился я. – А вообще-то церковь – это не конь, а вол.

– Ваше Величество?

– Идет очень медленно, – пояснил я, – но тащит тяжелый воз с грузом гуманитарной помощи. Нет, это потом будет гуманитарная, а пока что тяжело и надсадно, хрипя и задыхаясь, тащит все человечество из тьмы к свету…

– Зато мы еще те кони, – воскликнул он бодро, ничего не поняв из сказанного. – А куда мы поскачем, Ваше Величество?

– Невтерпеж?

– Уже ржем, – заверил он, – и роем землю копытами!

Я покосился на его жизнерадостное лицо и поймал себя на том, что, как и большинство, абсолютное большинство, стараюсь не захватить взглядом небо, словно опасность, если ее не видеть, исчезнет.

С каждым днем убеждаюсь все сильнее, что эта тварь не летит к нам в привычном представлении, все-таки планета вертится, а как-то иначе все, словно в самом деле эта штука в небосводе проламывает дырку в одном месте.

И, возможно, только-только начинает полет, а то и вовсе еще не оторвалась от пусковой площадки, а лишь включила двигатели, уже соединив точку старта и точку прибытия.

– Сохраняйте власть над Сакрантом, – сказал я негромко, – и всем регионом. Сейчас это самое важное. Все, принц, возвращайтесь.

Он проговорил тихо:

– Позвольте повод вашего коня?

– Сам вернется, – сказал я, – это тревожное время скоро кончится, принц.

Он развернулся под моим строгим взглядом и погнал коня обратно в сторону дворца. Я пустил коня к арке городских ворот, а когда миновал их, быстро свернул в сторону и через пару минут оказался за небольшой рощей, скрывшей нас от взглядов с городских башен.

Глава 2

В той страшной битве с Терросом сгорели все кольца и браслеты, что были на мне. Но осталось то, что когда-то сложил в седельную сумку на арбогастре. Сейчас там у меня множество колец и перстней, что некогда украшали пальцы Великого Мага, повелевающего демонами на Юге в королевстве Гессен. Его звали, если не ошибаюсь, Гатонес. После победы над ним демоны стащили с него все кольца и унизали мне пальцы обеих рук. Плюс всякие талисманы, но я их тут же снял, не шаман все-таки, чтобы навешивать на себя все имущество.

Так что у меня все равно прибавляются возможности, что так важно, а среди них самые жизненно потребные для меня способности передвигаться быстро и очень быстро.

Я непроизвольно коснулся кончиками пальцев браслета на левом бицепсе. Тот устроился под рукавом рубашки так уютно и незаметно, что уже не чувствую, как привыкаем и перестаем замечать щербинку на зубе, которая в первые дни жутко раздражает.

Браслет был создан в одну из эпох, от которой не осталось следа, южный демон с той стороны силового экрана смог сообщить только то, что эта штука предельно опасна, хотя не мог объяснить чем. То ли взорвется, то ли занесет не туда. Да и сам понимаю, для управления нужен очень дисциплинированный мозг. В продвинутом обществе все управляется мозговым интерфейсом, а у меня мозги какие-то хаотичные, страстей и непонятных желаний больше, чем крупиц ума. Конечно, никому в таком не признаюсь, отец народа всегда должен быть сдержан, светел и ясен ликом и всем обликом, но себе-то могу сказать хотя бы мысленным шепотом и предварительно оглядевшись по сторонам?

Поколебавшись, я все же взлетел птеродактилем: нужно отследить с высоты движение армии, а уж потом…

Бриттских лордов двинул в сторону Морданта еще вчера. Во главе граф Виллебуа-де-Марейль ведет спешным маршем свои пешие отряды, жаждет ревностно отработать пожалование ему титула фрейграфа, замок в Юканглярде и обширные земли в Эбберте. За ним с тяжелой конницей барон Аскланд, мною возведенный в графы с пожалованием земель в том же Эбберте. А в арьергарде семьсот рыцарей баронета Каундифепбирфа и его же полторы тысячи тяжелой конницы. Вполне достойное войско, что могло бы решить поставленную задачу и самостоятельно, но жизнь такова, что подстраховывать нужно надежными людьми, проверенными на лояльность еще со времен Армландии.

Совсем недавно я мчался в Мордант на Зайчике и в сопровождении Бобика, выполняя просьбу Вельзевула, когда тот направил меня найти и отправить обратно в ад барона Вимборна. Тогда мне пришлось преодолеть двести миль, но до столицы Морданта намного ближе, чем до того замка. Даже пешие войска Макса достигнут ее через трое суток ускоренного марша, а конница еще раньше перекроет все входы и выходы из города.

С высоты хорошо видно, что армия двигается бодро и уверенно, граф Виллебуа-де-Марейль спешит пройти к столице Морданта до того, как бриттские отряды догонит моя армия, и вообще все двигаются компактно, даже в походе сохраняя относительный боевой порядок.

Хоть с этим хорошо, сказал горько внутренний голос. Но этот поход имеет смысл только в случае, если справимся с Маркусом…

Я опустил голову, выбирая место посадки, не на крыльях же спешить в долину отца Миелиса к скардеру, успел увидеть, как слева в небе блеснула искорка и метнулась в мою сторону. Я не успел испуганно каркнуть, сильный удар сотряс от клюва до кончиков когтистых лап, а жгучая боль пронзила каждую клетку тела.

Запах тлеющей плоти ощутил уже в падении, понял в страхе, что горит мое мясо, попытался выровняться, но крылья почти не слушаются, боль сковала все тело.

Не сумев опереться на непослушные перепончатые, я рухнул на вершину дерева. Ветви спружинили, но не удержали грузное тело, меня с треском тащило ниже и ниже, пока не ударило о покрытый коричневым мхом холмик, где я скатился в ложбинку.

В левом крыле широкая дыра с оплавленными краями, мерзкий тошнотворный запах горелого мяса ударил в ноздри. Я попытался зарастить рану, не получилось, кое-как перетек с великим трудом в человеческое тело.

Раны вроде бы нет, зато разрастается злая боль во внутренностях. Я поднялся на дрожащих от слабости ногах, вокруг толстые стволы в три-пять обхватов, ветви высоко на вершинах, лес смотрится чужим и опасным…

Шагах в пяти коротко и страшно блеснул яркий свет, особенно ослепляющий среди мрачных деревьев, и тут же собрался в рослого человека в сверкающих доспехах позднеримского образца, то есть в кирасе, наручниках и поножах. С плеч красиво ниспадает короткий алый плащ, на золотом поясе висит короткий римский меч в позолоченных ножнах.

– Ты чудовище, – сказал он красивым голосом, мужественным и в то же время чистым и звонким, – тебе нет места среди людей.

Я прохрипел, держась за бок, где не утихает режущая боль:

– Я… человек… а вот ты… нет…

– Но решаю я, – ответил он уверенно.

– Не по праву, – с трудом выговорил я. – Никто не имеет права…

– Уже имеем, – сказал он. – Ты набрал слишком много силы. Нечеловеческой.

– Такое не бывает слишком, – пробормотал я. – Это на благо, а не во вред… Почему не заживает моя рана?

Он нехорошо улыбнулся.

– Раны, нанесенные нами, не заживают. А человек создан слабым и должен таким оставаться. Нам не нужно его усиление. Нам не нужно, чтобы ты научил его странному способу создавать книги очень быстро и точно…

– Книгопечатание? – спросил я. – Так мы же печатаем только Библию. Даже поучения святых мучеников еще не начали!

Он медленно опустил ладонь на рукоять меча.

– Тебя вроде бы предупреждали, – сказал он. – Или еще нет? Впрочем, сейчас это неважно.

Так же неспешно, наслаждаясь заметным превосходством, он потащил из ножен клинок.

Я зажмурился на миг от блеска пылающего огнем лезвия, а когда открыл глаза, клинок был направлен острием мне в лицо.

– Зачем? – вскрикнул я. – Разве мы не на одной стороне?

– Это неважно, – ответил он. – В тебе столько тьмы, что убить тебя… на небесах только воспоют гимны.

– Я не хочу с тобой драться, – сказал я нетвердо.

– А придется, – произнес он хрустальным голосом.

Я отпрыгнул в сторону.

– Я не буду.

– Будешь, – пообещал он.

Я отступил на шаг, потом еще, его клинок похож на застывшее пламя, яркое, с твердыми протуберанцами по всей длине лезвия, делающими меч похожим на пилу.

– Что ты делаешь? – крикнул я.

– Что должен, – отрезал он и, молниеносно быстро оказавшись передо мной, взмахнул мечом.

Рефлексы заставили мои руки выдернуть меч. Лезвия ударились друг о друга с жутким лязгом, я отступил еще, но ангел тут же шагнул вперед, я парировал новый удар, на лице противника проступила торжествующая улыбка.

Не знаю как, но я все же отражал его удары, сам заставив себя двигаться с предельной скоростью, но хриплое дыхание, топот и сопение идет только с моей стороны, ангел двигается балетно красиво и абсолютно бесшумно, а на лице улыбка еще шире, я даже не думал, что ангелы могут улыбаться вот так злорадно и торжествующе.

Он ускорил вихрь движений, я чувствовал, что уже не успеваю, сделал отчаянную попытку напасть, прыгнул вперед и ударил наискось… он легко и с такой силой парировал мой удар, что у меня занемели руки по самые плечи.

Он тоже остановился, всмотрелся в мое лицо сверкающими, как звезды, глазами, в то время, как я жадно хватал широко раскрытым ртом воздух.

– Ты жалок и слаб, – проговорил он с невыразимым презрением. – И такое существо надеется остановить карающую десницу Господа?

Я не успел увидеть, как его левая рука метнулась вперед. В животе резануло острой болью, я страшно вскрикнул, а он отступил легко и свободно, как танцор, в кулаке зажата невесть откуда взявшаяся там рукоять длинного острого ножа. С лезвия стекает моя кровь, красная и горячая, которой так же страшно и одиноко, как и мне.

Колени мои подломились, словно одновременно с кишками перерезаны сухожилия. Я зажимал обеими ладонями кровоточащую рану, с ужасом понимая, что моя регенерация не срабатывает и на этот раз.

Он рассматривал меня сверху с выражением злобного наслаждения на лице.

Рухнув на колени, я спросил хрипло:

– За… что?

– Не нужно было вмешиваться, – произнес он раздельно. – Ты чересчур ничтожен… Ты тля.

Не удержавшись на коленях, я повалился на бок. Незнакомец вскинул меч в воздух, тот вспыхнул радостным огнем и, перекувыркнувшись дважды, красиво и ювелирно точно вошел острием в ножны.

Я смотрел на него остановившимися глазами. Язык во рту распух, острейшая боль терзает внутренности, попытался сказать хоть слово, и не мог, а незнакомец отступил на шаг, вскинул руки.

За спиной красиво и мощно поднялись крылья, могучие даже с виду, сверкающие золотом. Я видел, как они сделали величественный взмах, словно ударили веслами по воде, и этот неизвестный ангел мгновенно исчез, оставив тут же растаявшую светлую полоску в небе.

Я попытался пошевелиться, но лишь чуть поскреб пальцами землю. Тяжелая, как скала, голова лежит щекой на земле, но не чувствую, песок там, трава или камень.

Тело онемело, я обреченно понимал, что постепенно все умирает, начиная от кончиков ног, а перед глазами мир медленно теряет четкость.

В этом полутумане возникла смутная тень, человеческая фигура в бесформенном плаще с наброшенным на голову широким капюшоном. Неслышно приблизилась, а я смотрел искоса снизу вверх, но не мог шевельнуть губами.

Незнакомец вышел из тени, свет упал на нижнюю часть лица. Я решил, что это женщина, но это потому, что так хочется, мужчинам легче общаться с женщинами, как и женщинам с мужчинами, хотя строгие глаза и заостренные черты лица вроде бы говорят, что передо мной все-таки мужчина.

– Ты хорошо дрался, – проговорил он мягким мелодичным голосом, и я снова подумал, что это все-таки женщина, – твоего противника победить невозможно.

Его руки поднялись к капюшону и медленно опустили его на спину, открыв безукоризненное лицо с идеальными и какими-то безжизненными, как у манекена, чертами. Волосы, впрочем, длинные, но у мужчин они бывают и подлиннее.

Я хотел сказать, что победить можно всех, но губы не шелохнулись. Однако незнакомец понял, ответил с грустью:

– Нет, хотя ты дрался всего лишь со щенком.

Я почти прошептал:

– Щенком?

– У него такая кличка, – пояснил незнакомец. – Гур или митгарер, это за его скверный характер. Увы, его победить невозможно. Никому.

Он легко и грациозно опустился рядом, так может только женщина, молодая женщина, небольшая ладонь легла мне на грудь. Сладкая судорога изогнула мое тело так, что едва не лопнул позвоночник.

Я вытянулся, не веря своим ощущениям. Боль моментально ушла, кровь тугими толчками погнала жизнь по жилам, я ощутил, как в спину колет мелкая острая галька, а сверху, кто бы подумал, рассматривает меня в просвет между зелеными кронами деревьев синее яркое небо.

– Кто ты? – спросил я.

Незнакомец чуть качнул головой.

– Мое имя тебе ни к чему. Хотя, возможно… когда-то узнаешь.

– Ладно, – сказал я. – Кстати, спасибо.

Он усмехнулся.

– А вот настоящее имя твоего противника знать стоит.

– Кто это был?

– Алфофаниэш, – ответил он. – Сам Алфофаниэш.

Я пробормотал:

– Мне это что-то должно сказать? Или следует упасть на колени?

– Ты же не упал на колени? – ответил незнакомец.

Он отступил и неспешным движением снова набросил двумя руками на голову капюшон.

Я сказал напряженным голосом:

– Мне кажется, у вас с этим Алфофаниэшем что-то общее.

– Общее есть у всех, – ответил незнакомец.

Я подумал, что да, всех сотворил Всевышний, но это богословский вопрос, неуместный сейчас, я ощутил, что разговор вот-вот прервется, спросил в лоб:

– Ты можешь сказать, за что он напал?

– Разве тебе не было сказано?

Незнакомец улыбнулся, отступил еще на пару шагов. Я успел увидеть, что под его ногами трава даже не шелохнулась, но в следующий миг он вскинул руки, блеснул яркий свет, и я остался на поляне один.

Мозг в полностью излеченном теле работает лихорадочно быстро, в долю секунды я словно в дивном озарении понял, как можно пройти за ним, что нужно сделать, и тут же, сохраняя в памяти это дивное лицо под капюшоном, повернул браслет.

– За ним… Не потеряй след…

В последний миг все же сообразил, что делаю чудовищную ошибку, но было поздно, острая боль уже ввинтилась во внутренности.

Я задержал дыхание, усилием сделал шаг, проламываясь в нечто жаркое, пахнувшее огнем в лицо.

Очнулся, как показалось, через вечность. Душу распирает ослепляющий ужас, а едва вспомнил то, что успел увидеть в последнее мгновение, перед тем, как мне сожгло глаза и вообще лицо, судорога снова скрутила все тело.

Я захрипел, ощутил, как ногти скребут землю, поспешно поднял веки. Моя щека все так же на земле, только теперь ее щекочет снизу зеленая жесткая травка, два муравья нахально доят тлю, дальше открывается вид сверху на широкую реку.

Приподняв голову, я увидел прежнего незнакомца в плаще почти рядом, сидит прямо на земле и задумчиво смотрит на реку.

Я попытался заговорить, из горла вырвался стон. Он повернул голову, взгляд внимательный, сочувствующий и насмешливо брезгливый, как мне показалось.

– Очнулся, – проговорил он с непонятной интонацией, и я понял, что это все-таки женщина. – Даже не знаю, чего в тебе больше, живучести или глупости?

– Завидовать нехорошо, – прохрипел я.

– Да, – ответила она ясным голосом, – нам остается только завидовать. Или наконец-то все это… прекратить.

– Я одарен щедро, – прошептал я и закашлялся, выплевывая черный дым сгоревших внутренностей и чего-то еще, похожее на черные угли. – Во мне и мудрость, и глупость, и что-то еще, до чего еще не дорылись.

Она проговорила так же неспешно:

– И все-таки глупостью одарен больше… Потому не могу понять, как вы сумели выжить все это время?

Я проговорил слабо:

– Не напоминай… Ну сглупил, сглупил… Дурак потому что. Не подумал. Это ж слабые думают, а я ж герой. Для героя думать – позор. Кто ж знал, что ты там… живешь, что ли?

– Еще мгновение, – ответила она, – от тебя не осталось бы и пепла.

Я передернул плечами.

– Честно, это впервые. Наверное, давно уже поступаю только умно? Потому неизрасходованной дурости поднакопилось, чтобы потом… р-р-раз! Значит, надо дурить каждый день понемногу, чтобы потом вот так не сорваться.

Она усмехнулась.

– Интересная философия. Это философия, да?

– Конечно, – заверил я. – Чистосортная, выдержанная и настоянная. Как чугунная слеза ребенка.

Она произнесла задумчиво:

– Я так и подумала.

Глава 3

Я осторожно поднялся, слабость во всем теле, но не шатает, шагнул ближе и со всей деликатностью сел рядом. Она не шелохнулась, продолжая все так же смотреть задумчиво вдаль.

– Красиво? – спросил я.

Она чуть кивнула.

– Да. Но когда русло проходило во-о-он там, где те горы, было еще красивее. А здесь на берегу рос лес.

– Сосновый? – спросил я.

– Нет, – ответила она ровным голосом, – в основном березы.

Я кивнул.

– Понятно. Голосемянные. А хвощи и плауны нравились?

Она повернула голову и посмотрела мне в глаза.

– Это те… большие, как деревья, папоротники? Нет, в них было что-то… слишком простое. Большие, но простые.

– Хорошая оценка, – сказал я с одобрением. – И зверьки тогда бегали огромные, как дома, но простые. Сейчас выродились в ящериц, потому что миром правит тот, кто сумел усложниться. Верно?

Она не сводила с меня взгляда.

– Кажется, я понимаю, к чему ты. Мы слишком простые? Как те исполинские жабы и ящерицы?

– Ты не простая, – сказал я, неуклюже уклоняясь от прямого ответа. – Ты же как-то сумела.

Она снова устремила взгляд на медленно перекатывающиеся волны, голос прозвучал глухо и безжизненно:

– Таких очень мало. Творец предостерегал нас от гордыни, но она продолжает все еще расти в каждом из нас.

– Повод есть, – сказал я и невольно содрогнулся. – С такими возможностями… бр-р-р-р… И как тебе в теле человека? Ты была с теми, кому Творец сказал, что раз вы так уверены, то облекитесь плотью, сходите к людям и сами убедитесь?

– Нет, – ответила она, – не была.

– Позже?

– Да, – сказала она. – Я ушла позже. И потому для меня нет дороги к Небесному Престолу. Зато полностью открыт мир ада, как вы его называете.

– А как называете вы?

– Это неважно, – ответила она. – У него много имен. Только я не совсем то, что ты сейчас думаешь, вижу по твоему лицу. Вы, люди, полагаете, что есть только светлые и темные. На самом деле все не так… Но это знают только те, кто изучает старые книги. Например, Азазель был сотворен для блага людей, и даже после того, как увел с собой двести ангелов на гору, что с того дня зовется Хермон, что значит «гора отступников», а оттуда спустился к людям, он не перестал пользоваться вниманием и любовью Творца. Азазель научил людей добывать медную руду и выковывать из нее топоры, обучил, как смешивать с оловом и получать прочную бронзу, из которой люди тут же начали делать оружие, чего Азазель совсем не хотел. Он научил людей прорывать шахты, добывать редкие металлы и драгоценные камни, но и это люди сумели обратить во вред… Хотя Азазель и ослушался Творца, но у него не было злых намерений!

– А другие? – спросил я.

Она пожала плечами.

– Шамхазай, который первым пошел за Азазелем, научил людей колдовству и использованию лечебных и магических свойств трав, корешков, коры. Бракиель научил людей наблюдать за звездами, отсюда у вас астрономия, Кохвиель и Тамиель привили начала астрологии, а Сахариель объяснил, что такое фазы Луны и как они влияют на приливы в море и в крови человека…

– А еще, – сказал я с мстительной ноткой, – вы тогда начали вступать в браки с земными женщинами. А что родилось от этих браков, я уже знаю.

Она сказала ровно:

– А мы знаем, что ты с ними сделал.

Я сказал поспешно:

– Не сваливай все на меня! Нефелимов и стоккимов перетопил Творец. Он и потоп наслал именно такой высоты, чтобы нефелимы, стоя даже на самых высоких горах, оказались под водой. Кому, как не Творцу, знать высоту созданных им гор?.. Всего на пару дюймов выше головы самого высокого нефелима, но этого хватило. Сорок суток никто не простоит даже на цыпочках.

– Все-таки малая часть уцелела, – возразила она, – они работали в глубоких пещерах, а когда вода начала поступать к ним, сумели перекрыть все щели. Однако последних перебил ты.

– Неправда, – сказал я торопливо. – Выходит, не все знаете. Я мог бы, но не перебил.

– Что?

– За это меня еще и вздрючили, – сказал я, защищаясь. – На церковном совете судили… Кстати, решение еще не вынесли. Может быть, сожгут, как еретика и отступника.

Она повернулась и долго всматривалась в мое лицо.

– А ты не врешь…

– Чего мне врать, – сказал я с достоинством. – Я вообще никогда и никому не вру. Без необходимости. Есть ловкачи, врут ради искусства, а я человек серьезный, политик, ко всякому искажению правды отношусь очень серьезно. Да ты и сама видишь по моему удивительно честному лицу с пречестными глазами, что я вообще как бы не вру вовсе.

Она поинтересовалась:

– Но… почему? Тебя послали убить нефелимов… но ты не убил?

Я пожал плечами.

– Нефелимы – не вы, гордые ангелы. Они признали меня властелином и преклонили передо мной колени. Как я мог истреблять своих подданных? Я велел им хорошо трудиться, не ронять молоты на ноги и… удалился. За что и схлопотал от своих.

Она долго молчала, то поднимая на меня взгляд, то опуская снова. Я молчал тоже, наконец она проговорила тихо:

– Да, этого никто бы из нас не сделал.

Я сказал с кривой усмешкой:

– Чаще всего мы сами себя не понимаем. Это беда, конечно, но мы оптимисты и даже гордимся своей дуростью и непредсказуемостью. Это наша национальная черта человеков.

Она сказала невесело:

– Большинство из вас остались верны убеждениям. Считается, это хорошо. Верно?

– Да, – ответил я. – Так в большинстве народа считается.

– Но ты так не считаешь?

– Нет.

– Но если мир меняется, хорошо ли быть неменяемым?

Я сказал осторожно:

– Хорошо. В смысле, неменяемым жить легче. Но, конечно, это неверно, хотя в таком повороте и если смотреть под углом сверху справа, то уже другой аспект.

– Не поняла, – сказала она, – скажи проще.

– Смотря в каких случаях, – пояснил я.

– А если вообще?

– Если вообще, – сказал я все с той же оглядкой, непонятно, куда клонит, – то человек должен, просто обязан меняться. Все рождаемся круглыми дураками. Но нельзя оставаться такими, хотя, конечно, многие остаются… Так жить легче.

– И что это вам дает? – спросила она, и у меня пробежал холодок по коже от невзначай и равнодушно оброненного «вам», хотя уже понятно, кто она, а кто я.

– Много, – ответил я. – Много дает. Даже отдельным людям, а уж всему нашему расплодившемуся племени… Дети с детства усваивают то, что родители открыли невероятными усилиями за всю свою жизнь. Потому дети чуточку умнее и чуточку идут дальше.

Она подумала, сказала со вздохом:

– Правильный ответ.

– Еще бы, – сказал я хвастливо. – Я весь из себя правильный. Могу даже научить крючком вязать. Или на спицах.

Она впервые улыбнулась, лицо начало напоминать живое.

– Ты и это умеешь?

– Я ж говорю «научить», – возразил я с достоинством. – Учитель вовсе не обязан уметь сам. Я больше высокорожденный теоретик.

Она покачала головой.

– Нет, учиться вязать не стану. И так прошлое давит тяжелым грузом.

– И мешает усваиваться новому? – спросил я.

Она взглянула пристально.

– Да, мы сделали ошибку, не поверив, что такое слабое существо из глины сможет стать лучше, чем оно есть.

– Но кто-то же поверил? – спросил я.

Она снова покачала головой.

– Нет.

– А верные Творцу ангелы?

– И они не поверили, – ответила она просто. – Всего лишь не решились возражать. Тогда никто не поверил.

– Тогда, – повторил я, – а как сейчас?

– Верно улавливаешь, – похвалила она. – Сейчас правоту Творца увидели многие, но это…

Она запнулась, подбирая слова, долго думала, я подсказал:

– Только ожесточило?

В ее глазах проступило нечто похожее на уважение.

– Как догадался?

– Знакомо, – сказал я угрюмо. – Люди, вместо того чтобы признать свою дурь и повиниться, еще больше начинают…

– То люди, – напомнила она.

– Первый раз, – напомнил я, – двести ангелов спустились к людям еще в допотопное время и таких блох от них набрались да еще и новых наплодили, что пришлось вызвать потоп, чтобы смыть с лица земли ту скверну.

Она сказала резко:

– В потопе виноваты люди!

– Люди во всем виноваты, – согласился я. – Но и победы тоже наши.

Она отвела взгляд и долго смотрела на спокойную гладь реки.

– Тогда люди погубили тех ангелов, – проговорила она. – Нет, это не снимает вины с Азазеля и тех двухсот, но они были полны решимости помочь людям…

– Есть такой тост, – сказал я, – пьем за то, чтобы наши возможности совпадали с нашими желаниями… Это мы сейчас где? Что-то не узнаю места… Тот лес был сосновый, а тут каштаны…

Она произнесла, не поворачивая головы:

– Это место рядом с тем, куда ты так спешил…

– А, – сказал я обрадованно, – окрестности Геннегау? То-то тепло так… Сказано, юг. Ну, почти юг. Как ты поняла? Я говорил в бреду? Да, в ионы меня не примут… Ты не против, если позову свою лошадку? И собачку?

Она произнесла безучастно:

– Зови.

Я повернулся в одну сторону, в другую, на грани видимости нечто розовое, словно полоска рассвета, сердце стукнуло радостнее, это же далекие стены Геннегау, приложил руки рупором ко рту.

– Зайчик… Бобик… Ко мне, мои замечательные морды!!!

Она посмотрела с вялым любопытством.

– Услышат?

– На любом расстоянии, – заверил я гордо.

– Тогда орать не обязательно, – заметила она.

– Тоже верно, – признал я. – Просто привычка. Если далеко – надо орать погромче. Инстинкт! У вас как насчет инстинктов?

Она пожала плечами.

– Я не знаю, о чем ты говоришь.

– Динозаврица, – сказал я ласково. – Красивая и прекрасная, как стегозаврица… Или белая игуанодонна, что чао белла, чао, чао, чао… Сила и мощь, властелины мира. Пусть мелкие жалкие млекопитающие приспосабливаются, ты глыбоко права. Но это я так, от присущей творческим натурам волнительности и потрясабельности данным моментом.

Она кивнула.

– Да, ты волнуешься, хотя и не показываешь виду. А когда говоришь, что волнуешься, то затем, чтобы подчеркнуть, что якобы совсем не волнуешься.

Я сказал пораженно:

– В точку… Хоть и женщина. Кстати, ангелы же бесполые, а как ты…

– Я же избрала жизнь среди людей, – напомнила она.

– Ух ты, – сказал я. – Ты все время среди них?

– Почти, – подтвердила она, – каждые сто лет захожу в ваш мир на несколько дней, а он всегда, ты не поверишь, так быстро меняется…

– Ого, – сказал я, – на целых несколько дней! Впечатляет. Хотя, что может измениться так быстро? Горы, сама говоришь, на том же месте. Даже река. Только лес разве что…

– Люди, – сказала она. – Люди стали тоньше и проницательнее с того времени, вижу по тебе. К сожалению, это ожесточило ангелов еще больше.

– Никто не любит, – согласился я, – когда тычут в морду доказательства твоей ошибки. Но на Творца вряд ли повысят голос, а на человеке можно и отыграться.

Она покачала головой.

– Не так просто. Творец не позволит.

Я поморщился.

– Кто весел – тот смеется, кто хочет – тот добьется, кто ищет – тот всегда найдет… способ.

Она не сводила с меня взгляда.

– Ты говоришь так, словно что-то знаешь. Или это развитое в человеке чувство, которое называется интуицией?

– Странно, – возразил я, – если бы вы не научились чему-то у людей. А человек – существо мстительное. И даже гордится этим. Дескать, высокое человеческое чувство, которого нет у животных… Как догадываюсь, не было и у ангелов?

Она грустно улыбнулась.

– Ты прав, не было. Но теперь…

– …есть, – закончил я. – Добро пожаловать в реальный мир, который сотворил Господь. Неважно, таким ли Он его хотел или нет, но получилось неплохо, как я считаю.

Она сказала с тяжелым сарказмом:

– Ты одобряешь его действия?

– Да, – ответил я важно и с достоинством, – полагаю, Творец сделал это неплохо.

– Думаю, – сказала она с тем же ядом в голосе, – Он будет польщен. Даже обрадован! Как же, Его похвалил человек и даже похлопал по плечу.

Я ответил с достоинством:

– Вообще-то я похвалами так просто не разбрасываюсь. Если похвалил, то за дело. А признание своих заслуг, думаю, приятно и Творцу. Он так старался, трудился, а с земли только жалобы и просьбы… Скажи, кто был моим противником?

Она посмотрела на меня с грустью на лице.

– Я сказала тебе имя.

– Имя, – ответил я, – ничего не говорит человеку. Думаешь, я знаю, кто из вас кто? За все время я общался с одним-двумя. Те еще морды.

– А этому хочешь отомстить?

– Да так, – ответил я дипломатично, – просто никогда еще я не терпел поражения так… сокрушительно. Встречал мордоворотов и посильнее меня, но чтоб вот так, как Бог лягушку?.. Или жабу? Да-да, жабу, лягушек Господь почему-то не трогает. Наверное, потому, что потомки гордых и прекрасных динозавров?

На ее тонко прорисованных губах проступила легкая улыбка.

– Ты уже догадался, кто он.

– Что противником был ангел? – спросил я. – Да, конечно, это без вопросов. Но кто он и где обитает?

– Тебе не достать, – ответила она.

– Значит, – сказал я быстро, – он не из консерваторов, а из либералов?..

Она промолчала, отвела взгляд.

– Ты говоришь слишком сложно.

– Но что-то не складывается, – задумчиво сказал я. – Насколько знаю, Светлым нельзя вредить человеку. Только помогать.

– Темным тоже запрещено вредить человеку, – напомнила она. – Напрямую. Только косвенно… Борьба шла за душу, а ее не завоевать ударом молота по голове.

Глава 4

Она отвернулась, я замолчал, стараясь понять случившееся. То, что мой противник не бессмертный нефелим или что-то подобное, понятно, но схватка была всерьез.

– Что-то изменилось? – спросил я с нехорошим холодком во всем теле.

Голос мой дрогнул, и она повернулась ко мне, глаза стали очень внимательными.

– Ты соображаешь очень быстро.

– Мы не живем вечно, – напомнил я. – Надо успевать.

Она проговорила задумчиво:

– Надо успевать… Не в этом ли сокровенный смысл божественного замысла?

– Да-да, – нетерпеливо сказал я, – именно в этом и есть сермяжная правда, она же посконная и конопляная. Так что изменилось?

– Маркус, – обронила она.

Я сказал с досадой:

– И здесь Маркус… Как же меня достал этот гад. Неужели ангелы получили право вмешиваться?

Она чуть качнула головой.

– А люди всегда на все получают право?

– Здорово, – сказал я озадаченно, – как же мы испортили ваше племя, какие же мы гады. А какими были раньше светлыми овечками… Я имею вас, ангелов.

– В виду?

– Да, – сказал я поспешно, – в виду. Имею в виду. Хотя и так звучит двусмысленно… Хотя вам все равно, вы же бесполые. В общем, кто-то тайком от Господа начинает вмешиваться напрямую… или почти напрямую?

– Таких немного, – заверила она, – хотя почти все хотели бы вмешаться, но это значило бы признать поражение в споре за человека. Ангелам было позволено только подсказывать человеку неверные решения и подталкивать на недобрые поступки. Человек должен был сам своими поступками доказать либо свою непорочность, или выказать неумение жить правильно.

Я пробормотал:

– Похоже, вы теряете терпение.

Она сказала надменно:

– У нас впереди вечность.

– У человека тоже, – заверил я. – И он становится все сильнее, образованнее… Но если это не какое-то вульгарное нетерпение, то что?

– Маркус, – повторила она. – Впервые взгляды Светлых и Темных, как вы их называете, совпали.

Я вскрикнул в тревоге:

– В чем?

– Маркус, – проговорила она бесстрастно, – должен стереть с лица земли человечество. Окончательно.

Она замолчала, впереди показалась темная точка, распалась на две. Тут же обе стремительно увеличились и, взрывая лапами и копытами землю, перед нами остановились огромный черный конь с блестящей шкурой и великанский пес с разинутой пастью и высунутым языком.

Конь остановился и приветственно фыркнул, а Бобик бросился мне на грудь и успел в мгновение ока облизать лицо удивительно мягким и горячим языком.

– И я тебя люблю, – заверил я, – честно-честно… Познакомься, это леди… леди…

– Махлат, – подсказала она. – Махлат… ладно, пусть будет леди.

Я потрепал Бобика по громадной башке.

– Видишь? Мне имя не сказали, зато тебе… Почему вас все любят больше, чем людей?

Он повернул голову и уставился на нее с настороженным интересом. Она протянула к нему руку. Однако Бобик отступил на шаг, хотя не зарычал и даже клыки не показал, но и обычного дружелюбия не проявил, хотя эта леди наверняка могла бы бросить ему не бревнышко, а целое бревно на другой конец света.

– Все правильно, – произнесла она. – Он все делает правильно.

Я указал взглядом на арбогастра, тот поглядывает на нее с некоторой опаской. На всякий случай вообще отошел в сторону и, сделав вид, что вообще забыл про нас, выбивал копытом из-под земли камешки, подхватывал их мягкими зубами и пожирал, хрустя, как скорлупками орехов.

– А он?

Она смерила взглядом черного красавца: мускулистого, поджарого, роскошногривого и с пышным хвостом.

– Хорош… Он умеет больше, чем ты думаешь.

– Да? А почему служит мне?

– Ты похож на его прежних хозяев, – ответила она. – Возвращайся в свой дом и живи… как жил.

– Это совет, – спросил я, – или угроза?

Она чуть приподняла бровь и посмотрела на меня в удивлении.

– Зачем мне тебе угрожать? Когда я перестала понимать, что происходит, я просто живу, ни во что не вмешиваясь. Это другие… что-то еще хотят изменить. Но не я.

Я отпихнул Бобика, которому возжелалось потоптаться по мне, спросил как можно спокойнее:

– Ангел впервые напал на человека… это действительно желание что-то изменить. Даже несмотря на страх разгневать Творца.

Она повернулась и долго смотрела на медленно бегущие бесконечные волны.

Я терпеливо ждал, у ангелов в запасе вечность, вот и не спешат, наконец она проговорила:

– Видишь ли, я примерно знаю, как вы думаете. В ваших же старых книгах записано, что Творец низверг мятежных ангелов в ад, хотя на самом деле в том споре Он не участвовал. Даже у самого главного среди мятежников, их вождя Самаэля, подбившего Еву на грехопадение, Он за то, что тот нарушил все Его планы, всего лишь оторвал шесть из его двенадцати крыльев.

– Ого, – вырвалось у меня, – как же тот летал?.. Да и на шести не представляю… Попробовать, что ли…

Она посмотрела на меня в изумлении.

– Все-таки человек туп. Вы всегда понимаете так буквально?

– Прости, – сказал я поспешно, – ну да, сейчас сообразил. Я чуточку стал заторможенным в последнее время, но зато в порядке компенсации красивее. Крылья – это лычки. На крыльях все равно не полетишь со скоростью мысли. Сорвал крылья – это сорвал лычки… Понизил в звании.

Она кивнула.

– Его перевели из мира Брия в более низкий духовный мир Иецира, а это значит, Самаэль все равно остается выше большинства ангелов. Светлых, как вы их называете. А те, которые Темные, продолжают выполнять указания Творца, только теперь у них работа менее благодарная.

– Ну да, – согласился я, – при понижении работа всегда тяжелее и… не такая чистая. Ты права. Мы как-то все воспринимаем проще. Дескать, ангелы восстали, Творец низверг наглецов в ад, где теперь они и мучаются, вопя и стеная. А на самом деле понижены в должностях, а работают все так же на Творца. И платят им наверняка меньше. Отпусков тоже, как и выходных, лишены.

– Нет, – возразила она, – в субботу никаких мук.

– Вот уж не думал, – пробормотал я.

– Но тем ужаснее, – закончила она, – те кажутся на другой день.

– Но все-таки, – проговорил я, мягко поворачивая в нужное мне русло, – этот Алфофаниэш на меня напал…

– Возможно, – ответила она, – у него найдется какое-то объяснение? Или же он рассчитывал, что Господь долго терпит… а ударить не успеет, Маркус сметет здесь все раньше?

Я сказал мрачно:

– Или он решил, что Господь окончательно разочаровался в человеке. Хотя это предположение рискованное.

– Почему, – спросила она, – разве Маркус не карающая длань Господа?

– Потоп тоже был карающей дланью, – огрызнулся я. – Но Творец до последнего часа давал человеку шанс. А когда пришло время разверзнуть хляби, а в это время умер Мафусаил, Творец отложил потоп на семь дней вроде бы для траура и погребения праведника, но на самом деле давал еще недельку людям одуматься.

Она сказала нетерпеливо:

– Я это знаю. К чему ты рек эти слова?

– К тому, – отрезал я, – что Творец до последнего будет давать шанс. А это значит, не позволит всяким там бесчинствовать и творить непотребства, как бы вам ни хотелось насладиться местью. Скажи, а ты на чьей стороне?

Она грустно усмехнулась.

– Хочешь спросить, Светлая или Темная?

Я покачал головой.

– Нет, уже знаю, те и другие в большинстве против человека. Ты в этом большинстве или?..

Она кивнула.

– Скорее, или. Я из немногих, кто часто появляется среди людей, живет здесь подолгу, учится понимать вас. У меня есть симпатия к людям. Видишь ли, ангелы были созданы… бессмертными. Не специально, а… ну, как бы само собой. Для Творца создать бессмертными проще. Это, чтоб сделать смертными, затратил намного больше времени, изобретательности и гениальности.

Я сказал с самодовольством:

– Думаю, это было гениальное озарение, что приходит раз в вечность.

– Похвали себя, – сказала она недовольно, – похвали.

– Прости, – ответил я, – это все от зависти. Мы всегда завидовали вашему бессмертию. Хотя и понимали наши преимущества.

Она спросила с подозрением:

– Это какие?

– Чтоб совершенствоваться, – ответил я, – через смену поколений. Вы остались такими же, ибо бессмертны, а люди… с каждым поколением приподнимались на одну кро-о-о-охотную ступеньку.

Она подумала, сказала мрачно:

– Я не поняла, но чувствую в твоих нелепых объяснениях некий смысл. Люди за эти тысячи лет из диких двуногих зверей превратились в могучих хищников… Говорить это неприятно, но наиболее дерзкие из них уже начали бросать вызов даже ангелам.

У меня перехватило дух.

– Что, правда?

Она кивнула.

– Увы.

– И, – проговорил я, – чем кончалось?

– Ангелы жестоко наказывали дерзких, – ответила она тем же тяжелым голосом, – но люди все крепнут. И я зрю то страшное время, когда люди станут с нами вровень. Правда, только в силе.

Я согласился:

– Да, осталось только в силе. Во всем остальном мы уже давно выше. Потому он на меня и напал? Хотя я не бросал ему вызов?

Она покачала головой.

– Он тебя не убил…

– Ага, – ответил я с тяжелым сарказмом, – всего лишь смертельно ранил.

– Это другое, – пояснила она. – Ранить – это не убить. Это покарать.

– Ну да, – сказал я, – оправдание можно найти всегда. К примеру, собирался лишь проучить дерзкого смертного, а потом вернуться и вылечить… но что-то отвлекло. То есть он не убил, что-то другое убило.

Она взглянула несколько странно.

– Ты быстро находишь объяснение…

Я отмахнулся.

– Могу еще хоть сотню. Похоже, он подолгу жил среди людей и тоже кое-чему научился. Только все вы почему-то учитесь всякой гадости.

– Так от человека же.

– От нас можно всему, – сказал я. – Даже, как ни странно, прекрасному! Я сам слышал.

– Плохое для нас внове, – объяснила она. – А мы пока еще плохо различаем, что хорошо, что плохо.

– Вам нужна руководящая и направляющая длань Творца, – согласился я. – Это мы, предоставленные сами себе, выработали кое-какие базовые правила, а для придания им авторитета объявили, что получены от самого Творца. Хорошо, если не знаешь, где отыскать этого засранца, буду подозревать всех и каждого в союзе с ним.

Она взглянула с любопытством.

– И что это тебе даст?

– Отыщу, – ответил я, – и убью. На месте.

На ее губах появилась насмешливая улыбка.

– Ангела?

– А что тут такого? – отрезал я. – Земля принадлежит человеку.

Улыбка сползла с ее лица, а голос прозвучал очень серьезно:

– Никто и никогда не убивал ангела. Мы все бессмертны.

– Все когда-то бывает впервые, – ответил я. – Спасибо, что подлечила. Хотя это и было, скорее всего, разыграно между вами… но все равно спасибо.

Зайчик в поисках вкусностей отошел на сотню ярдов, даже спустился по крутому берегу к самой воде, там вылавливал омытую водой гальку, хрустел ею так смачно, что мне самому захотелось попробовать погрызть, словно это кристаллический сахар.

Бобик влез в реку и нырял там, всякий раз появляясь с рыбиной в зубах, смотрел на меня с надеждой и со вздохом, выпускал на волю, но тут же азартно нырял за новой добычей.

Я свистнул, арбогастр выметнулся на зов с такой скоростью, будто его вынесли ко мне огромные темные крылья.

Махлат посмотрела на него, перевела застывший взор больших глаз на меня.

– Нет, – ответила она с той же серьезностью, – это не разыграно, если я правильно понимаю твои слова… Мы не всевидящи, как наш Творец…

– Слава Господу, – сказал я.

Она поморщилась.

– …но я увидела, как вы дрались с Алфофаниэшем, и, когда он отбыл, я прибыла на то место.

– Почему? – спросил я. – Уж смертей ты навидалась!

– Да, – ответила она просто. – Но ты решил драться за людей и умереть с ними, если битва будет проиграна, хотя мог бы спастись… Это интересно.

– Только интересно?

– Необычно, – уточнила она.

– Героев много, – ответил я и, вставив ногу в стремя, поднялся в седло. – Я буду драться не один.

– Да, – ответила она, – но душа твоя черна. Черна и полна ярости и жажды разрушения.

– И что?

– Как ты можешь драться на стороне Светлых? – спросила она, поморщилась, – вот говорю это, а меня всю передергивает. Это же неправильно называть их Светлыми!

– Почему? – спросил я с жестоким интересом. – Темным стремно, что их зовут темными?

Она проговорила неспешно:

– Темные остались служить Творцу. Не потому служить, что верят, просто это послушные и бессловесные слуги. Тупая темная сила. А ведь те, что были побеждены и сброшены на землю, как раз и были самыми чистыми и светлыми…

Она замолчала, я закрыл рот, подумал, кивнул.

– Логика есть. Да что там логика, вообще-то бледные юноши со взором горящим… гм… и есть самые светлые люди на свете.

– Вот видишь, и ты согласен.

– Согласен, – подтвердил я. – Эти бледные со взором горящим, чьи сердца для чести живы, как раз и начинают все бунты, мятежи, перевороты, революции… Не буду уточнять, кто на самом деле прав, но имя Светлых должны носить, ты права, именно они. Однако… не запутаемся ли сами, если весь мир повторяет за церковью, что Темные – это Светлые, а Светлые – это Темные?..

– Потому, – сказала она, – нужно не называть…

– Тогда запутаемся еще больше, – сказал я. – Давай так, те светлые, что за спиной Творца, будут благородные консерваторы, а которые подняли возвышенный и красивый, кто спорит, мятеж, будут у нас прекраснодушные либералы?

Она посмотрела на меня с удивлением и уважением.

– Как ты быстр… Мы бы лет сто искали подходящее название.

– Динозавры, – сказал я похвальным голосом и пояснил: – Это такие древние мудрецы, очень неторопливые, но мудрые. У них было два мозга, один в голове, другой… ниже. Собственно, у всех у нас один мозг, спинной, но у людей утолщение на самом верху, а у динозавров был еще и внизу, так что они были вдвое умнее. У нас и сейчас, если кого хотят похвалить, говорят, задним умом крепок… Кстати, только сейчас придумал… Консерваторы и либералы – слишком длинно, хотя эти термины можно употреблять в официальных документах. А для житейского общения можно короче, четче и яснее, хотя житейское тоже имеет тенденцию переходить в узаконенные термины. В общем те, что за спиной Творца, – правые, а мятежники – левые. Правда, так лучше?

Она подумала, наклонила голову.

– Да. Мне кажется, даже как-то соответствует, хотя и не понимаю почему. Ты, как я понимаю, правый…

– Правый? – переспросил я. – Не совсем, ибо сердцем я – левый, еще какой левый. Ультралевый. Ястреб. Но у меня уже есть и мозг, к тому же почти работающий. Потому умом я на стороне правых. Ибо понимаю тех и других, как и всю вашу породу, но левые только ломают, а строят правые.

Глава 5

Бобик уже избегался кругами, даже арбогастр пофыркивает в нетерпении, дескать, разговор что-то затянулся.

Я разобрал повод, вскинул руку в прощании.

– Надеюсь, еще увидимся!

Она ответила со вздохом:

– До понимания нашей породы тебе столько же, как муравью до вершины вон той горы.

Я повернулся, посмотрел на далекий сверкающий пик.

– Опасное сравнение.

Она спросила в недоумении:

– Почему?

– Могу муравья забросить туда прямо сейчас, – пояснил я. – Люди всегда находят возможности.

Зайчик сделал рывок, перед существом ее породы нечего скрывать возможности, все равно у нее их больше, ветер засвистел в ушах.

Через пару минут навстречу стремительно понеслась розовая громада Геннегау, его крепостная стена, а за нею быстро выросли крыши дворцов и башен.

Через город я пронесся, как демон на черном вихре, но у массивных ворот дворца Рюккерта, что стал моей резиденцией, стражи моментально ощетинились копьями.

– Вольно, – сказал я бодро. – Хорошо служите, молодцы!

– Рады стараться, – ответили они в один голос.

Кто-то бросился открывать ворота, Бобик ворвался первым, а от дворца к нам по уложенной плитами мрамора широкой дорожке поспешил встревоженный и одновременно обрадованный барон Торрекс Эйц, начальник охраны дворца.

– Ваше Величество?

– Все в порядке, – крикнул я.

– Ох, Ваше Величество…

– Знаю-знаю, – сказал я, – моя конячка бросилась встречать меня. И собачка с нею наперегонки. А вы говорите, женщины, женщины… Вот кто нас любит верно и преданно.

Он сказал в тон:

– Да, ни одна женщина не выбежала за городские ворота. Да еще выбив ворота конюшни.

– Вот видите, – сказал я с укором. – Потому понимаете, почему со мной конь и пес, но ни одной женщины?..

– Вам везет, – ответил он с неподдельной завистью. – А у меня собаки нет, зато женщин хоть отбавляй.

– Соболезную, – сказал я, – но помочь не могу.

– Жаль, – сказал он. – Я-то надеялся, что возьмете хоть парочку…

– Ни за какие пряники!

Он спешил рядом, стараясь поспевать в такт моим шагам, я не только длиннорукий, но и длинноногий, искоса поглядывает на мое озабоченное лицо, никак не могу удержать маску невозмутимой державности, слишком уж суровый прессинг, а в животе, куда глубоко проникло лезвие меча Алфофаниэша, ноет фантомная рана.

В полутемных залах, куда свет проникает только через окна, придворных предостаточно, но после солнечного дня я не сразу различал лица, потому прошел быстро и нацеленно, строго глядя перед собой, изображая полное погружение в государственные заботы, хотя на самом деле погружен даже не в государственные, а в надгосударственные и, можно сказать, не устрашившись показаться высокопарно патетическим, в натурально-общечеловеческие.

Все залы богатством и роскошью превосходят те, что во дворце Кейдана, колонны в одном – из розового мрамора, в другом – все из малахита, даже стены и пол, лестница из просторного холла на верхние этажи – произведение искусства, которое замечаю, но любоваться некогда, некогда…

Стража в моем коридоре подтянулась, заслышав шаги сюзерена, уже отличают от других, а морды расплылись в довольных улыбках. Это не настоящая дворцовая стража, а люди из моего войска, для которых я не столько король, как их любимый вождь, за которым идут к подвигам и славе.

Слуга в ярком цветном кафтане распахнул дверь в мой кабинет, а когда я переступил порог, почтительно и бесшумно закрыл.

Снимая через голову перевязь с мечом, я бросил взгляд в окно, что выходит на просторную городскую площадь. На той стороне королевский дворец, массивный и огромный, но Рюккерт свой строил позже, уже видя, как смотрится королевский, потому свой планировал с явным намерением превзойти королевский как в размерах, так и в пышности и великолепии.

Это и неудивительно, в большинстве королевств наиболее могущественные лорды владеют бо́льшими землями, чем короли, и могут выставить куда более крупные армии. Но теперь под моей дланью с этим не только покончено, но отныне и узаконено.

Высовываться из окна не решаюсь, могу увидеть то, что над головой, а там набухает, как зловещая раковая опухоль, красная звезда, что уже не звезда, а размером с Луну, и нет в Сен-Мари человека, который не крестился бы в ужасе, ненароком взглянув в небо.

За толстой дверью приглушенные голоса и шевеление, моя чувствительность растет, хотя часто и раздражает. Все-таки слышать шепот на другом конце зала или за плотно закрытой дверью вроде бы и неплохо, но обычно это всякая хрень и мелкие сплетни.

В коридоре напротив двери у стены двое слуг в пышной одежде, но пока что без королевских отличий, те только у слуг Кейдана. Оба подтянулись, на лицах готовность бежать и тащить.

– Графа Альбрехта ко мне, – сказал я. – То бишь Гуммельсберга. Если барон Дарабос близко, то и его, но специально искать не надо.

Один тут же унесся бегом, второй остался в ожидании новых распоряжений.

Я вернулся в кабинет, сердце стучит тревожно, никак не могу забыть лезвие ножа, пронзившее до позвоночника, и не менее тревожный разговор с Махлат, хотя я и старался не показывать ей своего страха и неуверенности.