Ричард Блейд, герой

Глава 1

Ричард Блейд сидел под огромным колпаком из металлической сетки. Громоздкое сооружение, от которого к его голове, шее и обнаженному торсу тянулись десятки проводов, нависало над ним, прикрывая почти до пояса. Проводов и кабелей было вдвое больше, чем обычно, и если в предыдущих опытах Блейд напоминал только что угодившую в паутину муху, то теперь он был уже спеленут, превращен в кокон и подготовлен для паучиной трапезы. И в данный момент лорд Лейтон, ученый паук, как раз впрыскивал в него необходимую дозу желудочного сока — или чем там еще накачивают свою жертву пауки? — и сверлил Блейда пристальным взглядом. Это была двенадцатая попытка за последний месяц; одиннадцать предыдущих кончились полным провалом. Лакомое блюдо для стола паука никак не желало дойти до нужной кондиции — то ли повар сплоховал, то ли его кухонная плита вдруг объявила забастовку.

Сейчас Блейд чувствовал только легкую щекотку под черепом. Ни сокрушительных взрывов в мозгу, ни дикой боли, выворачивающей внутренности, ни грохота и рева, ни ослепляющих световых эффектов, чуть заметная щекотка — и все. Правда, он не имел понятия о том, какими ощущениями — зрительными, тактильными, слуховыми, обонятельными и вкусовыми — должен сопровождаться новый эксперимент. На всякий случай, он приготовился к самому худшему — к страданиям и боли, превосходившим те, которыми сопровождались его прежние перемещения в иные миры. Но на этот раз Лейтон никуда не собирался его посылать; цель сегодняшнего опыта была совершенно другой.

Его светлость вырубил ток, надавил красную рубчатую кнопку, и колпак взлетел вверх, подтянутый к потолку тросом. Плоские медные контакты, которыми заканчивались провода, с сухим треском покинули кожу Блейда — вместе с полосками липкой ленты, разорванными напополам. Блейд потер грудь, слегка зудевшую и покрытую густой мазью (она предохраняла тело от ожогов), помассировал виски и шею, потом откинул голову на спинку кресла. Колпак коммуникатора покачивался ярдах в трех над ним; с обручей, на которых крепилась сетка, свисали провода. Теперь это устройство напоминало большую медузу, нацелившуюся на него множеством тонких ядовитых щупальцев.

Блейд опустил взгляд и уставился на лорда Лейтона; лорд Лейтон уставился на него. С минуту в зале, загроможденном шкафами — блоками памяти гигантского компьютера — царила почти полная тишина, прерываемая лишь тихим шелестом вентиляторов системы охлаждения. Затем Лейтон с надеждой спросил:

— Ну как, Ричард?

Блейд пожал плечами.

— Ничего необычного, сэр. Я помню все и…

— Все? Очень неопределенное понятие! Мозг после накачки вряд ли способен отличить новую информацию от старой… кажется, будто знал это всегда, — теперь он суетился у стола, рядом с панелью компьютера, тасуя колоду плотных розовых карточек размером с ладонь. — Ваше «все», Ричард, сейчас может оказаться больше моего «всего» на порядок. А у меня в голове — отнюдь не вакуум, поверьте…

Он вытащил одну из карточек, взглянул на нее и с отвращением скривился.

— Ну, ладно… Пусть будет это. Чему равен интеграл от натурального логарифма?

— Единица, деленная на икс, сэр.

— О! Уже кое-что!

Блейд поднялся из кресла и шагнул на покрытый метлахской плиткой пол; он приятно холодил ступни, чуть шероховатая поверхность создавала впечатление устойчивости, почти незыблемости.

— Не считайте меня полным идиотом, ваша светлость, — с плохо скрытым раздражением буркнул он. — Таблицу интегралов вбили мне в голову еще в Оксфорде, и ваш железный ублюдок тут абсолютно ни при чем.

Лейтон хмыкнул и вытащил новую карточку.

— Что такое эсхатология?

— Мистическое учение о судьбах мира и вселенной… Спецсеминар по истории религии в разведшколе «Секьюрити Сервис»

— Так… Предельный молекулярный вес рибонуклеиновой кислоты?

— Миллион двести тысяч единиц. Тоже Оксфорд, курс химии.

— Мангры?

— Тропические заросли на африканском побережье, затопляемые приливом. С ними я познакомился на собственной шкуре весной пятьдесят девятого…

— Каротаж?

— Ну, это прямо по моей специальности… — Одно время, обучаясь в Оксфорде, Блейд собирался стать горным инженером. Он подтянул плавки, полузакрыл глаза и бодро начал: — Каротаж — совокупность методов исследования геологического разреза буровых скважин путем измерения физических свойств горных пород. Существуют различные виды каротажа: электрический, радиоактивный, сейсмический, магнитный…

— Хватит, хватит! — лорд Лейтон в изумлении уставился на своего подопытного кролика. — Знаете, Ричард, я начинаю думать, что вам моя машина совершенно ни к чему…

Блейд ухмыльнулся. Ну почему все эти яйцеголовые — все, как один! — считают людей его профессии законченными кретинами? Теперь он с удовольствием доказывал его кибернетическому сиятельству, что это совсем не так.

— Нууу… еще один вопросик… — протянул Лейтон, копаясь в своих карточках. — Что вы знаете о партеногенезе?

— Вполне достаточно, чтобы считаться образованным человеком, — Блейд потер плечи и обнаженные бедра. — Кончайте этот детский сад, сэр, не то я совсем закоченею.

— Да-да, Ричард, конечно… Предварительный тест ничего не даст… — Лейтон сунул пачку розовых карточек в стол и вытащил стопу голубых — в три раза толще. — Итак, мой мальчик, сформулируйте суть третьей проблемы Гильберта.

Этого Блейд не знал Он уже совсем замерз и, предвкушая теплый душ, решительно тронулся к закутку в конце машинного зала, где обычно раздевался. Лейтон ковылял сзади своей неуклюжей крабьей походкой шелестя карточками и бомбардируя его новыми вопросами.

— Машина Тьюринга?.. Уравнение Фредгольма второго рода?.. Метод оврагов поиска экстремумов функции эн переменных?.. Система Хартри-Фока?.. Сфера Шварцшильда?.. Неприводимое представление непрерывной пространственной группы для…

В ответ Блейд только энергично мотал головой, что ясно свидетельствовало о том, что двенадцатый эксперимент с треском провалился — как и одиннадцать предыдущих.

Через три часа, отмывшись от липкой мази, вынырнув из подземелья под Тауэром и перекусив, он сидел в мрачноватом кабинете Дж. Просторный старый особняк на пересечении Лоутбери и Барт Лэйн надежно прятал в своем чреве эту небольшую и скудно обставленную комнату, два окна которой выходили во внутренний дворик. Потемневшая от времени бронзовая таблица на фасаде здания извещала всех и каждого, что здесь находится правление Восточно-Индийской Компании по переработке копры. Действительно, любой посетитель, миновав обширный тихий вестибюль, попадал в коридор с дюжиной дверей из мореного дуба с вывесками: «Отдел экспорта», «Отдел импорта», «Маркетинг», «Председатель правления», «Исполнительная дирекция» и так далее.

Все это вовсе не относилось к разряду фантомов; фирма на самом деле работала и даже приносила прибыль. Блейд недавно удостоенный полковничьего звания — за первые экспедиции в Измерение Икс — числился в ней Старшим экспертом. Кажется, он занимался не то транспортировкой кокосовых масел, не то их перегонкой или фасовкой — точно он сам не знал. Это приносило ему пять тысяч фунтов в год, которые Британское казначейство аккуратно вычитало из его офицерского жалованья, руководствуясь железным принципом: никто не должен получать дважды за одну и ту же работу. Дж., исполнительный директор «Копра Консолидейшн», терял на этой афере двенадцать тысяч ежегодно, правда, он был бездетным холостяком и пуританином и не тратил на женщин ни пенса. Главной статьей его расходов являлся виргинский табак.

Окутанный голубоватым облаком дыма, он сидел за массивным дубовым столом, откинувшись на спинку жесткого кресла, и задумчиво следил за дрожащими колечками, неторопливо всплывающими к потолку. Было около шести: блеклую голубизну октябрьского неба вскоре начали сменять ранние сумерки, но Дж. не торопился зажигать свет. Полумрак четче обозначил морщины на его лице, подчеркнув суровую линию губ, впалые щеки и выступающие над ними скулы. Несмотря на свой весьма солидный возраст, он вовсе не выглядел стариком.

Наконец шеф МИ6А отложил трубку, потер переносицу и произнес:

— Чего же он хочет от вас, Ричард? Если не ошибаюсь, мы планировали очередной запуск еще в августе, но его светлость тянет уже второй месяц — причем без всяких объяснений.

— Насколько я понимаю, сэр, он и не собирается никуда меня отправлять — пока… — Блейд вытянул ноги, пристально разглядывая носки своих сшитых на заказ туфель. — У Лейтона несколько иные планы.

— Вот как? А объясняться с премьер-министром он предоставляет мне? Каждый раз я жду, что меня либо отправят в отставку без выходного пособия, либо разжалуют в курьеры «Копра Консолидейшн»… Конечно, лорд Лейтон выше таких мелочей, по мне хотелось бы выйти на пенсию более достойным образом!

Блейд усмехнулся про себя. Его шефу недавно стукнуло шестьдесят восемь, но в отставку он не собирался. Этот пожилой джентльмен крепкой викторианской закваски пережил две мировые войны, дюжину локальных, пытки в застенках гестапо и черт знает что еще. Дж. никогда не обладал атлетическим телосложением и вряд ли в молодые годы управился бы с двуручным норманнским мечом, но он был жилист, сухопар, вынослив и упрям — словом, относился к той англосаксонской породе, что в свое время положила к подножью британского трона половину мира.

— Я полагаю, сэр, — произнес Блейд, взглядом спросив разрешения закурить, — что лорд Лейтон пытается использовать свою машину по прямому назначению. Помните, о чем он толковал со мной перед самым первым перемещением? О гениях, которых его компьютер начнет выпекать пачками во славу Британии, о перекачке знаний из машины прямо в человеческий мозг…

— А!

Возглас Дж. прервал его, и Блейд остановился, вопросительно взглянув на шефа. Тот, однако, больше не сказал ничего.

Блейд чиркнул зажигалкой и затянулся.

— Он сажает меня под колпак — такой большой, что конструкция даже не помещается в старой стеклянной клетке, — держит в таком состоянии час-другой, потом устраивает допрос.

— Хммм… Допрос? Я надеюсь…

— Нет, нет, сэр, ничего подобного. Только тесты — по карточкам. Старик проверяет, не поумнел ли я. Но пока — сами видите… — Блейд с покаянным выражением развел руками.

Дж. улыбнулся.

— У тебя, мой мальчик, всегда хватало ума, — произнес он, явно давая понять, что разговор начальника с подчиненным закончен, и в дальнейшем можно придерживаться неофициального тона. — Так, теперь я понял, в чем дело, — шеф МИ6А выпустил очередную голубоватую струю, пронзившую сизое облачко дыма от сигареты Блейда.

С минуту Дж. что-то припоминал, покачивая головой и усмехаясь, потом вновь поднял глаза на собеседника.

— Я никогда не рассказывал тебе, Дик, предысторию проекта, который третий год кормит наш отдел и все заведения Лейтона под Тауэром?

— Не припоминаю, сэр…

— Так вот, дело обстояло следующим образом. В начале шестьдесят восьмого старый краб закончил программировать своего монстра и построил… этот… как его…

— Коммуникатор.

— Да, коммуникатор. Он полагал, что в эту штуку можно будет совать толковых парней и, перетряхнув им мозги, получать еще более толковых…

— Он называет это накачкой…

— Вот именно. Один дьявол знает, чем нафарширована его машина… математика, физика, химия, биология, кибернетика, история, литература… Я не удивлюсь, если он запихнул в нее все философские системы — от дзен-буддизма до Гегеля. Он полагал, что если все это перекачать в человеческую голову, то из-под колпака вылезет новый Эйнштейн… или, на худой конец, еще один лорд Лейтон.

Блейд позволил себе усмехнуться. Два его начальника, два пожилых джентльмена, меж которыми он встрял словно между молотом и наковальней, чаще всего находились в состоянии вооруженного нейтралитета и отпускали весьма ядовитые шуточки в адрес друг друга. Когда это происходило за глаза, Блейд покорно улыбался; в случае очной ставки хранил каменное спокойствие. Он хорошо усвоил извечную африканскую мудрость: когда дерутся слоны, достается траве.

— Адмиралтейство очень заинтересовалось такой возможностью, — неторопливо продолжал Дж., отбивая пальцами по столу первые такты гимна «Правь, Британия». — Собственно, они и финансировали проект на начальной стадии. Но получилось-то совсем иное! Вместо машины, выпекающей гениев — машина, которая забрасывает людей к черту на рога… Я подозреваю, — шеф МИ6А выпустил из ноздрей две изящные струйки дыма, — что для Лейтона наступил час расплаты.

— За что же, сэр?

— За деньги, которые он взял у военных три года назад, и за щедрые обещания, выданные авансом.

— Но разве он не может…

— Конечно, может. Теперь, когда проект находится под личным контролем премьер-министра, Лейтон может послать лордов Адмиралтейства к Сатане — поискать там свои денежки. Но видишь ли, мой мальчик, его светлость страдает одним большим недостатком, — Дж. неожиданно ухмыльнулся. — Он — человек честный, и не любит нарушать свои обещания.

С этим Блейд был полностью согласен. Лейтон всегда выполнял свои обещания, особенно когда дело касалось его научного реноме. Старик отличался дьявольским упорством и работоспособностью, а это значило, что подопытному кролику предстоит высиживать под колпаком до тех пор, пока он не превратится в самого сообразительного шимпанзе на Британских островах… или в безмозглую улитку. Такой вариант тоже нельзя было исключить.

Блейд передернул плечами, и Дж., бросив на него молниеносный взгляд, спросил:

— Что, эти… эти сеансы… так болезненны?

— Нет, сэр. Щекотка… Похоже на то, будто волосы проросли сквозь череп и скребут по мозгам… Можно вытерпеть.

Дж. вздохнул.

— Если не ошибаюсь, он уже сделал дюжину попыток? Значит, завтра — тринадцатая… Несчастливое число! — он выколотил трубку о край массивной пепельницы и решительно заключил: — Не нравится мне это, Ричард. Будь настороже! Как бы не случилось чего-нибудь непредвиденного…

На этот раз старый мудрый Дж. оказался прав.

Телефонный звонок поднял Блейда в половине шестого. Он сел в кровати, протирая глаза и пытаясь сообразить, кто же беспокоит его в такую рань. Рядом тихо посапывала Дорис; темные локоны разметались по подушке, одеяло съехало, обнажив стройные бедра с треугольничком мягких волос. Блейд ощутил мгновенный всплеск желания — вчера они впервые узнали друг друга, и ощущение новизны еще не ушло, но стало только сильнее после первых объятий.

С коварством подстерегающего добычу тигра он ждал до тех пор, пока непрерывные звонки не заставили Дорис пошевелиться, потом бесшумно вскочил и отправился в кабинет. Конечно, это был Лейтон! И в весьма раздраженном состоянии.

— Я полагал, что люди вашей профессии просыпаются быстрее, — заявил он вместо приветствия. — Ваш телефон еще не взорвался?

— Аппарат цел, и я проснулся после первого же звонка, сэр, — доложил Блейд. — Однако были некоторые обстоятельства…

— Ах, обстоятельства? — протянул Лейтон. — Вы не один?

— Предположим. Но это не относится к делу.

— Вы уже разобрались с ними? Я имею в виду — с этими… гмм… обстоятельствами?

«Надеюсь, что нет, если старик не засадит меня под колпак в ближайшие полчаса,» — подумал про себя Блейд. Вслух же он произнес: — Простите, сэр, но я не могу выгнать бедную девушку из дома в шесть утра, даже не напоив кофе… Я запер её в ванне, чтобы она не могла подслушать наш разговор.

— Ричард, у вас каменное сердце! — Лейтон на другом конце линии пришел в ужас. — Заперли в ванной! И что? Она стоит там голая… дрожащая… на холодном кафельном полу?

— Примерно так, сэр, — Блейд стиснул челюсти, чтобы не расхохотаться. Потом он пробормотал: — Но я бросил ей подушку и одеяло… в конце концов, она может встать под теплый душ…

— Безобразие! Вот что, Ричард: я работал всю ночь, кое-что переделал и хотел попросить вас подъехать немедленно. Но при сложившихся обстоятельствах мы проведем испытание в десять, как обычно. Вы же немедленно отправляйтесь к ванной и выпустите бедную девочку!

— Непременно, сэр. Теперь я успею напоить её кофе, — заверил Блейд его светлость и положил трубку.

Потом он отправился прямиком в спальню — но почему-то без кофейника.

Выяснение обстоятельств с Дорис, женщиной молодой и пылкой, заняло часа два. Затем они действительно напились кофе и, по дороге к Тауэру, Блейд еще успел завести свою подружку в ателье, где она подвизалась в качестве фотомодели. На место он прибыл в девять двадцать и ровно в десять, нагой и покрытый слоем мази, уселся в кресло.

Лейтон приспустил колпак коммуникатора и с привычной сноровкой обклеил своего подопытного электродами, укрепив один из них на шее, под затылочной впадиной. Что-то новенькое, решил Блейд. вчера он не заметил ни этого кабеля в синей оплетке, ни круглой медной пластинки диаметром в дюйм, которая сейчас холодила ему шею. Покончив с проводами, Лейтон надвинул колпак — теперь его нижний край почти упирался в колени сидевшего неподвижно Блейда, и он чувствовал себя канарейкой, запертой в тесной клетке.

— Ну, как ваши обстоятельства, Ричард? — копаясь у пульта, старый ученый махнул рукой куда-то вверх и вправо, где, по его мнению, должен был находиться Кенсингтон. Блейд снимал там квартиру уже больше десяти лет.

— Все в порядке. Моя знакомая проспала прямо в ванне до восьми. Потом — кофе, горячий завтрак и теплое рукопожатие на прощанье.

Лейтон поднял голову, задумчиво оглядел Блейда и боком, по-крабьи, двинулся к рубильнику.

— Если сегодняшний эксперимент будет удачным — а я в этом не сомневаюсь, — то такие мелочи, как девушки, больше вас не будут волновать, — заявил он.

Внезапно Блейд похолодел.

— Но, сэр… Так мы не договаривались! — он попытался привстать, но Лейтон проворно опустил рубильник.

— Не волнуйтесь, Ричард, все будет хорошо… — долетели его последние слова, затем страшный удар сзади снес череп Блейда.

Мозг его выплыл наружу и повис над корчащимся в муках телом, холодно и бесстрастно разглядывая его. Блейд воспринимал этот серый сгусток как нечто инородное и даже враждебное; он находился в своем собственном теле и страдал вместе с ним, хотя оставалось совершенно неясным, где, в каком именно органе гнездился теперь его разум. Внезапно мозг начал раздуваться — словно мяч, в который невидимый насос стремительно накачивал воздух. Он рос и рос, одновременно меняя форму, выпуская из нижней части длинные отростки; постепенно они начали превращаться в щупальца.

Блейд сжался внизу под этим монстром, пытаясь стать незаметным, как муравей. В голове у него зияла дыра и глаза высматривали прямо через нее парившее н воздухе чудовище. Мозг продолжал расти, щупальца удлинялись, и два из них, слева и справа, уже походили на серые пожарные шланги. Они начали дергаться — хаотически, рывками, слепо шаря по земле; но с каждой секундой их движения становились все быстрей и уверенней.

Вдруг Блейд понял, что за тварь висела сейчас над ним. Уэллсовский марсианин! Он самый — вне всякого сомнения! Бесформенная туша, серая поблескивающая кожа, щупальца… Но неужели этот монстр прятался у него в голове? В мозгу? Или он и был мозгом? Где же тогда сам Ричард Блейд? Не тело Блейда, а его память, сознание, душа?

Он почувствовал, как щупальца ухватились за края дыры в черепе и пытаются расширить ее. Вскрикнув дико и беззвучно, Блейд пустился бежать, преследуемый шелестом скользивших за ним конечностей; их было уже много десятков, и все они настойчиво пытались изловить бывшего хозяина. Несмотря на страшную боль, терзавшую его, он уворачивался, падал, вскакивал вновь, стараясь избежать навязчивых объятий; он чувствовал, что с ним сотворят нечто жуткое.

Он мчался по какой-то бескрайней голубовато-зеленой равнине, похожей на морскую поверхность, над которой сияли жемчужно-розовые небеса. Неожиданно свет начал меркнуть, и Блейд, вытянув вверх сквозь прореху в черепе стебли глаз, увидел, что мозг превратился в чудовищный плоский блин, закрывавший небо от горизонта до горизонта. «Теперь он может меня…» — подумал он, и в тот же миг серый блин рухнул на землю и слился с ней в ослепительном взрыве, поглотив и тело, и память, и разум, и душу Ричарда Блейда.

Глава 2

Он лежал ничком, уткнувшись в скрещенные руки, не шевелясь и ощущая, как солнечные лучи ласкают обнаженную спину. Постепенно начали восстанавливаться остальные чувства: сквозь плотно сомкнутые веки стало пробиваться розоватое сияние, нос и губы уловили пряный йодистый аромат с привкусом соли, уши заполнил негромкий и мерный гул прибоя. Не открывая глаз, он сжал пальцы, легко погрузившиеся в рыхлую почву. Песок… Порыв ветра швырнул пригоршню брызг на его голые ноги. Вода… Теплая…

Блейд перевернулся на спину, сел и открыл глаза. Перед ним расстилалась морская гладь — лиловая и голубоватая, блистающая кое-где серебром, изменчивая, текучая и подвижная, как в любом из миров, подобных Земле. Легкий бриз гнал небольшую волну; с тихим шорохом крошечные валы, увенчанные каймой пены, накатывались на золотистый песок, затем с едва слышным шипеньем отползали обратно, оставляя темный мокрый след. Из песка торчали камни — совсем маленькие, с кулак, и здоровенные глыбы, возвышавшиеся на целый ярд; одни были черными, другие — коричневыми с белыми прожилками либо пестрыми или серыми. У самой кромки воды суетились крабы величиной с ноготь.

Земля? Атолл в Южных морях? Один из тех, с которого доставляют копру для заведения, за чьим мирным фасадом прячется отдел МИ6А?

Он повернулся и обозрел светило, изливавшее тепло на его плечи. Солнце? Несомненно, нет. Солнце — золотистая звезда класса О, диаметр — миллион триста девяносто два километра, мощность излучения — три и восемь на десять в двадцатой степени мегаватт… Эта же звезда, вероятно, класса А, более горячая, с голубоватым оттенком… Согласно диаграмме Ресселла, температура поверхности тысяч восемь с половиной по Кельвину… на три тысячи больше, чем у Солнца. Ближайшие аналоги — Вега и Сириус…

Блейд с недоумением тряхнул головой — какая-то шторка в мозгу приоткрылась и тут же задернулась. Протянув руку, он выхватил крабика из суетившейся у воды кучки, и пересчитал ноги крохотной твари. Десять… Причем — ни намека на клешни… Снова обозрев жемчужно-голубой небосвод с пылающим серебристым солнцем, Блейд окончательно понял, что находится не на Земле.

Пошатываясь, он поднялся на ноги. Как всегда, Блейд был абсолютно нагим; выпуклую грудь и лоб покрывали бисеринки пота, дыхание оставалось пока прерывистым, словно он еще не пришел в себя после призрачной гонки по сумрачным равнинам своих сновидений, но ноги уверенно попирали песок, а в глазах появилось привычное выражение настороженности и готовности к действию. Несколько секунд разведчик стоял, глубоко вдыхая свежий солоноватый воздух, потом присел — раз, другой. С телом все обстояло отлично, координация восстановилась. Но голова… что-то произошло с головой, и он пока не мог понять, в чем дело. Немного побаливал затылок — там, где был подсоединен кабель в синей оплетке.

Блейд разбежался и вскочил на ближайший валун, доходивший ему до пояса — более возвышенной точки в ближайших окрестностях не наблюдалось. Ступнями он ощущал шероховатую теплую поверхность камня, маленькие трещинки и песок; это было приятно, как и ласковый солнечный свет, и легкий бриз, умерявший зной. Он посмотрел налево, потом — направо. Песчаный пляж стофутовой ширины уходил в обе стороны примерно на полмили, окаймляя закруглявшуюся береговую линию. За золотистой полосой легка торчали невысокие скалы, меж которыми пробивалась трава и какие-то тростники, похожие на бамбук. Еще дальше и выше виднелось некое подобие холмов, заросших деревьями; над их кронами высоко в небе плыло голубоватое солнце. Остальные краски были вполне привычными: трава и деревья — зелеными, небо и море — голубыми, песок — желтым, камни и скалы — черными, бурыми и серыми. Яркие оттенки, резкие контрасты, четкие границы освещенных солнцем пространств напоминали полотна Гогена. За одним исключением — вокруг не было ни единой живой души.

Значит, машина Лейтона сработала — и, в очередной раз, не так, как предполагал старый ученый. Блейд потер подбородок, уставившись невидящим взглядом в океанский простор. Не подлежало сомнению, что компьютер опять забросил его в очередной мир Измерения Икс — а шестой раз за два с четвертью года. Что ж, эти странствия становились для него все более привычными, хотя накапливавшийся опыт отнюдь не уменьшал опасности. Но сейчас Блейд не думал о ней; скорее, он даже испытывал некое облегчение, предпочитая сражаться с людьми, зверями и непогодой, чем с теми чудовищами безумия, которыми компьютер Лейтона мог населить его рассудок. Он старался не думать о боли в затылке; постепенно это неприятное ощущение слабело, превращаясь в едва заметное покалывание.

Блейд спрыгнул с камня и, увязая по щиколотки в мягком песке, направился к скалам. Он полагал, что очутился на острове, чудесным образом перенесенном в иной мир с картин Гогена, но в этом следовало убедиться. К тому же, на полотнах великого француза присутствовало и многое другое — цветы и плоды, туземцы, туземные хижины и туземные женщины… Да, женщины! С золотистой кожей, великолепными телами, пухлыми чувственными губами и призывным взглядом темных и страстных глаз… Блейд облизнул вдруг пересохшие губы и ускорил шаги.

Скалы оказались невысокими — около тридцати-сорока футов, — и были покрыты трещинами и уступами, так что подъем не представлял труда. Блейд не помнил, как называлась слагавшая их горная порода; соответствующий термин вертелся в голове, но никак не желал всплывать на поверхность. Он попытался сосредоточиться, но покалывание в затылке стало сильнее, словно предостерегая его от чрезмерных умственных усилий.

Вершина выбранного им утеса оказалась плоской и засыпанной тонкими каменными пластинками с довольно острыми краями. Блейд старался двигаться осторожно, чтобы не поранить ноги; потом нагнулся, выбрал довольно большой осколок в форме наконечника копья и зажал его в кулаке. Вот и оружие! На первый случай сойдет — если местные аборигены окажутся не столь дружелюбными, как те, которых рисовал Гоген.

Он огляделся, медленно поворачиваясь на все четыре стороны света. Остров, конечно же — остров! И небольшой! Этот клочок тверди земной представлял из себя классическое кольцо атолла с круглой лагуной в центре, и Блейд мог обозреть свои новые владения из конца в конец. Итак, в наличии имелось: лагуна диаметром с треть мили; окаймлявшее её кольцо суши шириной ярдов четыреста и длиной по внешней окружности мили две; изнутри и снаружи — ленты нешироких песчаных пляжей, за которыми вздымались утесы, точные подобия того, на котором стоял Блейд; между ними — скалистые холмы, поросшие деревьями. Вероятно, эти были такие же утесы, на которые ветер тысячелетиями наносил почву; теперь их голые темные вершины торчали над морем зелени. Кое-где во впадинах блестела вода — след прошедших дождей, наполнявших естественные водоемы; в этих местах кроны деревьев казались более густыми и пышными. Островное кольцо было разорвано на юге довольно широким проливом, соединявшим лагуну с океаном. В целом островок напоминал червя, свернувшегося кольцом в луже голубой воды и отрастившего на спине миниатюрный каменный хребет.

Коралловый риф? Блейд задумчиво поскреб в голове и бросил взгляд на свой каменный кинжал. Нет, эта порода совсем не походила на известняк… Где же он очутился?

Впрочем, геологические подробности большого значения не имели. Гораздо важнее, что здесь есть вода и зелень, а значит, можно рассчитывать на фрукты. Учитывая, что рядом океан, прибрежная зона которого наверняка кишит рыбой, с голода он не умрет. Холод тоже ему не угрожает — островок явно расположен в тропиках. Люди? Вообще какие-либо разумные существа? Он не видел ни малейших признаков их присутствия — ни дыма костра, ни хижин или шалашей, ни лодок на песчаных пляжах, ни троп, протоптанных в лесу. Нужно проверить более тщательно… Остров невелик, укрыться здесь негде, и любое живое создание рано или поздно выйдет к прудам с пресной водой. Оттуда и надо начинать поиски.

Внезапно Блейд ощутил жажду. Он еще раз осмотрел островок, запечатлевая в памяти расстояния и основные ориентиры. Со своей скалы он насчитал три пруда, располагавшихся довольно симметрично: один — на юге, почти у самой оконечности каменного червя; другой — на западе, третий — почти в самом центре острова. До срединного водоема было всего ярдов двести, и Блейд двинулся было к нему, однако, не пройдя и половины склона, влез обратно на скалу.

Он встал посередине, распростер руки в стороны, и торжественно произнес:

— Властью, дарованной мне Её Величеством королевой Великобритании и спецотделом МИ6А, я, полковник Ричард Блейд, достигший сих берегов одиннадцатого октября в год одна тысяча девятьсот семидесятый от Рождества Христова, нарекаю эту землю Кориваллом — в честь своей неверной возлюбленной Зоэ Коривалл И да простит её Господь, как я простил сию леди в душе своей.

Затем, весело насвистывая британский гимн, он начал спускаться по склону. Радостное чувство переполняло его и, если не считать слегка ломившего затылка, он чувствовал себя преотлично. Действительно, первый раз за все свои странствия он попал в мир, где ему абсолютно ничего не угрожало — ни человек, ни зверь, ни непогода.

В Альбе, минут через пять после прибытия, его стали травить собаками… Кроме того, он почти потерял память и долгое время не мог вообще разобраться, что произошло и где он очутился. В Кате машина забросила его прямо в центр военных действий, перед армией из тысяч свирепых воинов-монгов, штурмовавших Великую Стену… В Меотиде… Ну, там творилось такое, что лучше и не вспоминать! Берглион встретил пришельца ледяным дыханием снежной тундры, а Тарн — древней, невероятной и пугающей техникой. Эти силовые завесы… и Хончо, ньютер, пленивший его вскоре после появления в том мире…

Блейд вздрогнул и остановился. Конечно, все, о чем он думал, что вспоминал, соответствовало действительности. Однако его нынешние размышления отражали лишь половину правды — более горькую и неприятную. Да, он терпел лишения и проливал кровь, свою и чужую, в каждой из пяти открывшихся ему реальностей. Но было там кое-что еще… теплые робкие губы Талин, нежное тело Лали Мэй, колдовские глаза Аквии… и Зулькия, рыжекудрая Зулькия, зачавшая от него первого императора Тарна! Даже проклятая богом Меотида в своем роде представляла определенный интерес… В конце концов, он сумел договориться с этими амазонками…

Он оглянулся, словно ожидая, что из лесной чащи сейчас выскочит и бросится ему на грудь не то Талин, не то Зулькия — или, на худой конец, недавняя подружка Дорис, — и шумно перевел дух. В полусотне шагов перед ним лежал пруд, вытянувшийся между склонов двух невысоких каменистых гряд; вода была темной, на её поверхности покачивались огромные белые цветы, обрамленные блестящими кожистыми листьями. От пруда веяло свежестью, и Блейд, присев на корточки у темной поверхности, вволю напился.

Потом он вошел по пояс в воду, выдернул ближайший цветок и поднес его к лицу. Белые мясистые лепестки слегка шевельнулись, словно потянувшись к его губам, и разведчик вдохнул чарующий, пьянящий аромат. На миг мир завертелся перед глазами, а когда он вновь пришел в устойчивое состояние, Блейд чувствовал себя так, словно только что опрокинул рюмку лучшего французского коньяка. Одобрительно хмыкнув, он посмотрел на цветок — тот, подарив наслаждение, умирал. Белоснежные лепестки опали и побурели, запах исчез, листья поникли.

— Лотос забвения? — пробормотал Блейд, возвращаясь на берег. Как бы то ни было, на этом островке найдется, что глотнуть. Вероятно, «лотосы» вырабатывали какой то слабый наркотик. Неважная замена соблазнительной женской плоти, однако лучше, чем ничего.

В течение ближайших четырех часов Блейд дважды обошел весь остров: сначала — его внутреннюю и наиболее интересную часть, затем — побережье. Здесь не было птиц — если не считать больших длиннокрылых созданий с хищно загнутыми клювами, — и встречалось очень мало насекомых. Зато плоды присутствовали в изобилии, и он сорвал какой-то огромный зеленовато-желтый фрукт, соблазнившись его сходством с ананасом. У западного пруда простиралась изрытая норами полянка, на которой мельтешили довольно упитанные ушастые зверьки, что-то среднее между большими кроликами и морскими свинками; ловко швырнув камень, Блейд подшиб одного. Затем он срезал пару лиан: одну затянул вокруг пояса, сунув за нее свой каменный кинжал, концами другой обмотал тушку кролика и ананас, повесив добычу через плечо. Две раковины, похожие на огромных устриц, которые он выудил из лагуны, пришлось тащить в руках.

Перед закатом он вернулся туда, где пришел в себя в момент вторжения в этот мир. Решив, что это место ничем не хуже любого другого, Блейд сбросил поклажу на мягкий песок около скал и занялся костром. В лесу хватало хвороста, но чтобы добыть огонь, ему пришлось возиться минут десять Наконец сухая кора затлела под палочкой, которую он вращал в ладонях, крохотный язычок пламени лизнул тонкие прутья, и костер разгорелся. Блейд разделал зверька, наскреб с прибрежных камней щепоть горьковатой соли, и через час приступил к трапезе. Жаркое, устрицы, запеченые в золе, и ананас, оказавшийся выше всяких похвал… Не каждый ресторан на Пикадили мог предложить ему такой выбор.

Спать ему пришлось в одиночестве, но во всех остальных отношениях остров Коривалл мнился Блейду совершеннейшим раем.

Следующие три дня он безмятежно наслаждался покоем. Пожалуй, здесь было лучше, чем в Дорсете, в его уединенном коттедже на берегу Ла-Манша. Холодные воды Канала не могли сравниться с теплым тропическим морем, а богатому выбору фруктов позавидовал бы любой из фешенебельных лондонских магазинов. Нагретый солнцем песок, устланный кучей травы, оказался столь же мягким, как матрас на его кровати, и пока Блейда не очень угнетало, что приминать эту душистую постель ему приходится одному. За все хорошее надо платить; он спал без подружки, зато никакие тревожные звонки и приказы не могли выдернуть его из этой копны сена.

Он сделал лук и две дюжины стрел с обожженными в огне остриями, копье и пару каменных томагавков; построил шалаш в расселине между скал — с видом на море; сплел неуклюжую корзину и набрал больших раковин, в которых можно было носить воду. Похожие на кроликов зверьки являлись превосходным объектом для охоты — у них не было других врагов, кроме длиннокрылых морских «коршунов», да и от тех они не слишком-то бегали, предпочитая с философским спокойствием платить дань молодняком. Поскольку Блейд не спускался с неба, не имел крючковатого клюва и пестрого оперения, он, по мнению ушастиков, не представлял опасности. Видимо, был нужен не один месяц, чтобы кролики распознали гастрономические склонности своего нового соседа. Пока что разведчик без труда бил их стрелами и камнями.

Он насчитал в лесу более двадцати пород плодоносящих деревьев. Теперь он стал осторожнее и не пробовал сам каждый новый сорт фруктов, каким бы соблазнительным ароматом тот не обладал. Имелся простой и надежный метод проверки — Блейд срезал несколько плодов и подбрасывал на кроличью поляну, ушастым дегустаторам. Зверьки были вегетарианцами и питались исключительно травой, листьями кустарника да опавшими переспелыми фруктами — так что в местной флоре они разбирались хорошо. Очевидно, здесь не было ядовитых растений, ибо все, что им предлагалось, ушастики поедали с завидным аппетитом. За три дня Блейд обнаружил на островке не только аналог земного ананаса; тут росли гроздья огромных сизых ягод, напоминавших виноград, листообразные плоды со сладковатой мучнистой мякотью — местные бананы, что-то похожее на груши в форме толстых коротких огурцов, сочные дольчатые плоды с горьковатым привкусом грейпфрутов и масса разновидностей орехов.

Лагуна была не менее изобильной, чем лес. Там кишели моллюски и крабоподобные создания (не те малыши, которых Блейд видел в первый день, а бронированные твари величиной с суповую миску), а также маленькие, с ладонь, рыбешки и рыбины в два-три фута длиной, толстые, медлительные и очень недурные на вкус. Блейд купался четырежды в день и никогда не выходил из воды без добычи; рыбу он бил сначала копьем, а потом изготовил трезубец с обожженными концами из подходящей древесной ветви.

Вечерами он сидел у костра на океанском берегу, любовался небом с яркими цветными точками звезд, пытаясь сложить из них фигуры, и вспоминал. Шесть или семь лет назад, когда он трудился во славу Соединенного королевства в Юго-Восточной Азии, местные мафиози мадам Вонг выбросили его, одурманенного наркотиком, на какой-то атолл в Индийском океане. Блейд до сих пор не понимал, почему его попросту не спустили за борт на корм акулам — может быть, мадам надеялась на повторение ночи, проведенной накануне в её каюте, и не желала уничтожать столь ценный экземпляр мужской породы? Насколько он припоминал, предводительница пиратов не страдала сентиментальностью…

Как бы то ни было, в году шестьдесят третьем или шестьдесят четвертом он получил свой первый опыт робинзонады, очутившись на безлюдном коралловом рифе, где рос лишь невысокий кустарник да два десятка пальм шелестели сухими листьями на ветру. К счастью, там нашелся источник пресной воды да проржавевший корпус американского бомбардировщика времен Второй мировой войны, в котором Блейд укрывался от палящего солнца. За две недели он съел все кокосы и распугал прибрежных рыбешек, на которых охотился с металлическим рычагом, выломанным в пилотской кабине; так что когда его подобрало индонезийское патрульное судно, он потерял в весе десяток фунтов.

По сравнению с той кучей известняка Коривалл казался настоящим Эдемом. Иногда Блейд с мимолетной тоской поглядывал на горизонт, где наверняка лежали и большие острова, и материки, полные беспокойной, суетливой жизни. Возможно, там лилась кровь, звенели мечи, свистели стрелы или грохотали выстрелы… Насчет выстрелов он, правда, сомневался — ничто не говорило о тон, что этот мир обладает развитой технологией и смертоносными машинами, способными обрушить свинцовый град на города и веси, если таковые здесь имелись. Он не видел в океане ничего похожего на корабль, а в небесах — никаких летательных аппаратов, но не это обстоятельство послужило основой для его выводов. Скорее он базировался на том, что нашел — или не нашел — на своем островке.

Здесь никогда не было живых существ крупнее, чем кролики и клювастые коршуны. За три дня Блейд излазил окрестности трех прудов с пресной водой, разыскал и исследовал несколько пещер а скалах, внимательно осмотрел побережье. Конечно, и на Земле во второй половине двадцатого века были безлюдные места, но такую точку, где отсутствовали бы следы человека, он представить не мог. Естественно, речь шла не о заснеженных пиках Гималаев, а о районах, пригодных для жизни; в них, как следует покопавшись, всегда можно было сыскать ржавую консервную банку, пустую бутылку или хотя бы старый полиэтиленовый пакет с Микки Маусом, красоткой с розовой голой задницей либо призывом записываться в морскую пехоту США. Даже на том никчемном атолле у индонезийских берегов ржавел самолет… а уж сколько вокруг валялось ржавых банок из-под сосисок и бобов со свининой! Куда больше, чем орехов на чахлых пальмах…

На Коривалле еще не побывал никто. Здесь не было остатков хижин, выжженных кругов от костра или закопченных огнем камней, скелетов и костей, обломков оружия и инструментов. Четвертый день Блейд посвятил тщательному осмотру побережья и тех мест в лагуне, где могли застрять какие-либо принесенные приливом артефакты. Он нашел пустые раковины, гниющие водоросли, птичьи перья, дохлую рыбешку. Ни доски, ни клочка материи, ни обработанного кусочка дерева… Если на этой планете и существовали населенные континенты, их отделяли от Коривалла тысячи, десятки тысяч миль.

Покалывание в затылке, в том месте, куда впился синий кабель, через который лорд Лейтон так жаждал накачать его знаниями, больше не беспокоило Блейда. Он настроился провести среди коривалльского рая месяц или два, пока компьютер не вытащит его обратно; в конце концов, он заслужил эти каникулы — не в меньшей степени, чем свое полковничье звание! Он заранее предвкушал, какие физиономии скорчат Лейтон и Дж., допросив его под гипнозом о подробностях этого вояжа. На этот раз отчет будет предельно краток: сидел на необитаемом острове, жарил кроликов и отъедался фруктами. Все!

Иногда он подумывал о том, чтобы соорудить плот и покинуть гостеприимные берега Коривалла — в лесу были подходящие деревья, а над спокойным океанским простором веял устойчивый западный бриз. Однако простейший расчет времени показывал, что надо не менее трех-четырех месяцев, чтобы свалить каменным топором два десятка толстых деревьев, очистить от ветвей, вытащить на берег и изготовить сколько-нибудь надежное плавательное средство. Блейд подозревал, что как раз в конце этого срока лорд Лейтон вытребует его обратно, и дело кончится тем, что он сможет добавить к своему докладу только одну фразу: «потел три месяца, чтобы убраться с этого проклятого острова и сдохнуть в океане».

Успокоив таким образом совесть, он продолжал свои полинезийские развлечения в лесу и в лагуне. Мягкий климат, полная безответственность и обильная пища расслабляли; Коривалл словно баюкал своего единственного обитателя в нежных объятьях, и Блейд сожалел лишь об одном — что в этой мягкой колыбели у него не оказалось подходящей напарницы. Воспоминания о тяжелых налитых грудях Дорис, его последней подружки, все чаще мучили его; и, дней через пять после «высадки на берег», он набрал охапку лотосов в центральном пруду, улегся на густой траве и начал вдыхать пряный цветочный аромат.

Ему хватило восьми «затяжек». Внезапно он воспарил над островком, раскинув руки будто крылья, и начал медленно и плавно кружить в вышине, распугивая морских коршунов. Он видел невысокие растрескавшиеся утесы, деревья, усыпанные плодами, лагуну и безбрежный океан, золотую ленту песка и свой шалаш на северном берегу, выглядывавший из-под нависшей скалы. Там, на охапке свежей травы, кто-то лежал — крохотная человеческая фигурка на изумрудно-зеленой перине.

Взволнованный, он начал спускаться; ветер нес его, подчиняясь неистовому желанию, к скалам и шалашу, и фигурка росла, обретая знакомые очертания. Знакомые? Длинные стройные ноги несомненно принадлежали Зоэ Коривалл — только у нее была такая матовая белая нежная кожа… Но полные груди и очертания плеч как будто напоминали Дорис — Зоэ была более хрупкой, более изящной. Изгиб талии… да, здесь проглядывало сходство с Катрин, танцовщицей из ночного бара, с которой он переспал раза три… Дорис как раз сменила ее… А волосы! Нечто невероятное, фантастическое! Зоэ и Дорис были брюнетками, Катрин — блондинкой с короткой мальчишеской стрижкой; но лицо красавицы, над которой хищным коршуном парил Блейд, утопало в массе рыжих локонов. Где-то он видел эти волосы… этот рыжевато-золотистый водопад… эти сапфировые глаза и губы, похожие на лепестки тюльпана…

Зулькия из Тарна. Облик немного отличен, словно лица трех или четырех женщин чудесным образом слились в одно, но черты Зулькии явно преобладают… Теперь Блейд висел на крыле ветра в трех ярдах над девушкой и смотрел ей прямо в глаза. Она улыбнулась, отбросила волосы — таким мучительно знакомым движением! — и протянула к нему руки. Её колени раздвинулись, капельки пота выступили на груди, дыхание стало тяжелым, отрывистым…

Блейд рухнул вниз.

Он рухнул прямо на податливое нежное тело, почувствовал, как ласковые руки обняли его, погрузился и испытал блаженство. Эта девушка, Зоэ-Дорис-Катрин-Зулькия, умела любить! И отдавалась ему раз за разом с пылким неистовством, которого хватило бы на всех четверых!

Блейд не считал часов, проведенных в объятиях эфемерной возлюбленной, но когда он очнулся на берегу пруда, голубовато-серебристое солнце уже склонялось к закату, и длинные тени деревьев протянули к воде свой сумрачный полог. Он устал, но был доволен. На этом острове действительно имелось все необходимое для приятного времяпровождения! Пусть реальные живые женщины находились далеко от него, зато наркотик, волшебный галлюциноген, способный мгновенно вызвать любую из его былых подружек, рос прямо под руками!

Он встал, немного пошатываясь, и отправился к своему шалашу — на сей раз пешком, ибо без помощи чудесных белых цветов слабый ветерок, реявший над островом Коривалл, не мог поднять в небеса его отяжелевшее тело.

Блейду надо было пройти двести ярдов по лесу и перевалить через гряду невысоких утесов, выходивших на пляж. Хотя ноги его слегка заплетались, он благополучно справился с первой частью задачи и даже сумел взобраться на плоскую вершину скалы, у которой располагался шалаш. Но тут, в наступившем полумраке, он запнулся о какой-то булыжник и упал на бок, ударившись затылком о другой каменный обломок. В голове у разведчика взорвался огненный фейерверк, и он потерял сознание.

Утреннее солнце согрело его и привело в чувство, исторгнув обратно в реальный мир из мрачных глубин подсознанья, в которых его разум блуждал всю ночь. Он приподнялся на локте и посмотрел на восток, туда, где над океаном в победном и мощном сиянии вставало серебристо-голубоватое светило. В мозгу у него шла какая-то странная работа: одна за другой отдергивались шторки, раскрывались дверцы, распахивались потаенные кладовые памяти, падали барьеры.

Голубоватая звезда… Согласно диаграмме спектр-светимость, температура поверхности — восемь с половиной тысяч градусов по шкале Кельвина… на три тысячи больше, чем у земного Солнца… Ближайшие аналоги — Вега и Сириус…

Блейд поднялся на ноги и окинул взглядом свои владения, славное графство Коривалл. Каким же кретином он был! Перед ним простиралась затопленная кальдера древнего вулкана. Данное геологическое образование не имело ничего общего с той сложной известняковой структурой биогенного происхождения, которая в просторечии называется коралловым рифом. Горы, подобные этой, зарождались в результате совершенно иных процессов — подвижек в орогенно-геосинклинальных зонах земной коры, в складчатых поясах, обрамлявших древние континенты. Странно, что он мог позабыть такие элементарные сведения…

Опустил голову вниз, он внимательно осмотрел поверхность скалы под ногами. Базальт… Темноокрашенная магматическая порода с низким содержанием кремнезема… А эти полупрозрачные осколки — обсидиан… Показатель преломления — полтора, плотность — от двух и трех десятых до двух и четырех, твердость по шкале Мооса — пять единиц. Вполне естественно… Именно эти горные породы и должны присутствовать в кратере давно уснувшего вулкана…

С южной стороны утеса, на котором стоял Блейд, раскинулась небольшая рощица деревьев с глянцевитой листвой, усеянных круглыми желтовато-оранжевыми плодами. Это были те самые местные «грейпфруты», которыми он лакомился с большим удовольствием, но сейчас в голове у него всплыло не воспоминание об их сочной горьковатой мякоти, а странное слово — помпельмус. Да, помпельмус — субтропическое плодовое дерево группы цитрусовых — вот как называется ближайший земной аналог! Затем память услужливо развернула длинный список групп, видов, родов, классов детального ботанического реестра, и Блейда внезапно прошиб холодный пот. Он кое-как разбирался в горном деле и металлургии, помнил азы математики, но никогда — никогда! — не изучал ботаники! И астрономии! Он был абсолютно уверен, что до сего дня не имел ни малейшего понятия ни о классификации цитрусовых, ни о диаграмме Ресселла, связывающей массу и светимость звезд!

Ошеломленный, он опустился на теплую поверхность скалы. Итак, Лейтон добился своего! Дьявольская машина сработала! Стоило ему треснуться затылком о камень, как шок от удара заставил проявиться все Гималаи сведений, всю чудовищную библиотеку из тысяч и тысяч томов, которую компьютер перекачал в его мозг! С чувством, близким к панике, Блейд приступил к ревизии своего нынешнего интеллектуального достояния. Математика: дифференциальное и интегральное исчисление, аналитическая и дифференциальная геометрия, дифференциальные и интегральные уравнения, уравнения в частных производных, теория операторов, высшая алгебра, теория групп, теория целых чисел, комплексное переменное, статистика и теория вероятностей… О, Боже! Теперь он знал все о третьей проблеме Гильберта, об уравнении Фредгольма, о машине Тьюринга, о марковских процессах, о постулатах, леммах и теоремах Евклида, Ферма, Коши, Гаусса, Вейерштрасса, Декарта, Абеля, Кантора, Галуа, Римана, Лобачевского и десятков других великих математиков! Но гением он, безусловно, не стал, ибо девяносто девять процентов зафиксированных в его памяти сведений оставались ему совершенно непонятными.

Немного успокоенный, Блейд двинулся дальше. Так… Физика, астрономия, химия — органическая и неорганическая, геология, механика, материаловедение, теория машин и механизмов, минералогия, биология, антропология, ботаника, энтомология, медицина… Он бросил взгляд вниз, обозрев сначала свою мощную выпуклую грудь, затем — плоский мускулистый живот, под которым болтался поникший после вчерашних утех пенис, сильные бедра, колени, голени, щиколотки, ступни. Он знал, как называется каждая косточка, каждая мышца, каждый внутренний орган! Он мог перечислить — на латинском! — все пятьдесят семь тысяч триста восемьдесят восемь основных недугов, от которых страдали человечество и полмиллиона лекарств — с из химическими формулами — предназначенных для исцеления оных болезней.

Блейд довольно кивнул — эти сведения могли пригодиться. Он продолжил ревизию. Археология, история, социология, демография, философия, экономика… Так, экономика: общая теория, различные учения, понятие капитала, финансы, производительные силы… частные дисциплины: маркетинг и реклама, бухгалтерское дело, банковское дело, фирмы, корпорации, консорциумы, биржи, брокерские конторы… Дальше! О, юриспруденция! Римское право, адвокатура, презумпция невиновности, суд присяжных… Военные науки, превосходно! Тактика, стратегия, фронтальная атака, обхват, оружие массового уничтожения, средства защиты, тактико-технические данные радиолокационных систем, кораблей надводного и подводного флота, самолетов, танков… Всех армий всех стран — от России и Штатов до Кувейта и Парагвая! Откуда Лейтон выскреб все это? Блейд не сомневался, что значительная часть этих данных носит гриф «Совершенно секретно».

Дальше. Психология, этика, лингвистика, литературоведение, литература… Стоп! Он вновь покрылся холодным потом, сообразив, что в его мозг закачаны полные тексты не тысяч — миллионов! — книг, От Эврипида и Софокла, от Шекспира и Петрарки, от «Рамаяны» и «Старшей Эдды» — до Байрона, Бальзака, Достоевского, Стефана Цвейга, Марка Твена, Хэмингуэя и Торнтона Уайлера!

Блейд покачал головой. У него не создалось впечатления, что он действительно помнит все эти книги — кроме тех, которые он прочитал обычным и старым, как мир, способом Все прочие, насильно втиснутые ему под череп, пребывали там в некоем латентном состоянии, но тут же проявлялись в памяти, стоило лишь подумать о них. Он мысленно вызвал Грэма Грина, которого не любил и не читал, полагая, что сей известный романист совершенно неправильно трактует специфику разведслужбы.

Но теперь он был знаком с его книгами. Их названия одно за другим всплывали в памяти; он мог изложить сюжет, перечислить действующих лиц, назвать все издания и переиздания… Да что там! Он мог цитировать любой из романов Грина с любой страницы — хоть задом наперед!

Покачав головой, Блейд захлопнул дверь в свой библиотечный зал и завершил осмотр. В самом дальнем углу, за нумизматикой, филателией, живописью и хореографией, он обнаружил историю религиозных учений и бегло пролистал ее. Затем, повинуясь зову желудка, спустился к своему шалашу и позавтракал остатками кролика и фруктами. Был уже полдень.

Этот день он провел, бродя, словно сомнамбула, по пляжу. Сведения, которыми напичкал его компьютер, всплывали в памяти, стоило только коснуться определенной темы, раздела или отрасли знания. Видимо, все это богатство, — которое он теперь носил в голове, надо было еще привести в движение и надлежащим образом освоить — иначе оно оставалось лежащим втуне капиталом. Вскоре Блейд выяснил, что такое освоение лучше производить в состоянии легкого транса или самогипноза, основам которого он обучился на Востоке, не то в Гонконге, не то в Сингапуре.

Для первого эксперимента он выбрал почти неведомую ему науку энтомологию — тот её раздел, который посвящен бабочкам. Совершенно бесполезные и абсолютно безопасные сведения, решил он, устроившись у большого валуна и разглядывая сверкающую пол закатным солнцем поверхность океана. Яркие блики помогли ему быстро войти в транс, вынырнув из коего Блейд знал о бабочках все. Чешуекрылые или лепидоптера, шестой отряд двенадцатого надотряда общей классификации насекомых… Бражники: алекто, винный, вьюнковый, глазастый, дубовый, липовый, молочайный, олеандровый, Прозерпина, сиреневый, сосновый… Пестрянки: зеленая, ложная, медвянцевая… Павлиноглазки, серпокрылки, шелкопряды, брамеи, волнянки, совки и обыкновенная платяная моль. Он мог изобразить рисунки их крыльев, помнил размеры, знал повадки, ареалы распространения, излюбленную пищу и массу прочих подробностей. Конечно, недостаток практики не позволял Блейду считать себя профессионалом; но если бы он попал в компанию ненормальных, коллекционирующих этих прелестных насекомых, то вполне сумел бы поддержать разговор.

Он посмотрел на палочку, торчавшую рядом из песка — её тень удлинилась едва заметно. Значит, он освоил науку о бабочках (в первом приближении, конечно) минут за пять-шесть. Теперь стоило выбрать что-нибудь более забавное, но тоже достаточно безопасное. С этой точки зрения ни математика, ни физика, ни химия и прочие науки Блейда не привлекали, возможно, они были вполне безопасными, но уж никак не забавными. Его весьма интересовал тот раздел этнографии, в котором описывались брачные обычаи разных народов, но после знакомства с ними наверняка пришлось бы опять наведаться к пруду с «лотосами забвения». Равным образом отпадала лирика зажигательная бессмертной Сапфо, сочинения Лукиана из Самосаты и индийские эротические трактаты: забавно, но в его холостом положении отнюдь не безопасно.

Наконец, покопавшись в разделе латинского языка, Блейд с ужасным произношением пробормотал: «Beatae plane aures, quae non vocem foris sonantem, sed intus auscultant veritatem docentem» (что значило: «Истинно блаженны уши, внимающие не голосу, звучащему на площадях, но голосу, в тиши учащему истине»). Затем он обратился к истории религиозных доктрин, к дзен-буддизму, надеясь с его помощью обуздать дьявола плоти.

На этот раз он погрузился в транс на четверть часа, а очнувшись еще некоторое время сидел неподвижно, с закрытыми глазами, впитывая и переваривая основы учения. Сантана, поток сознательной жизни, скользил мимо него, распадаясь на комбинации дхарм; разум, застывший в безграничном пространстве шуньяты — Великой Пустоты — оценивал и взвешивал карму ничтожного двуногого существа, некоего Ричарда Блейда, великого грешника, богохульника и святотатца. Наконец, божественное просветление позволило сделать вывод: сей двуногий может быть прощен великим Буддой, если три раза воплотится в низшие существа — червя, шелудивого пса и павиана. Только очистившись подобным образом, он снова будет достоин принять облик человеческий. Глубоко вздохнув, Блейд вышел из нирваны и поднял веки.

Он встал и шагнул к шалашу, стараясь не раздавить крошечных крабоподобных тварей, суетившихся около полуобглоданных костей кролика; мысль о том, что он может причинить вред чему-либо живому, приводила его в ужас. Он с отвращением посмотрел на лук, копье и томагавки — жуткие орудия убийства, чудовищные предметы, предназначенные для уничтожения существ с теплой кровью, которые, возможно, носили в себе души людские, готовые пробудиться к сознательному существованию в следующем цикле бесконечных перевоплощений. Выдернув пучок травы из своей постели, Блейд обернул им эти страшные вещи и, стараясь не касаться их руками, отнес к морю и выбросил в воду. Затем он лег спать — без ужина.

На следующий день он с самого утра отправился на кроличью поляну. Скрестив ноги, он сел в позе лотоса на опушке и приступил к медитации. Он пытался достучаться в души этих зверьков, дабы испросить у них прощения за множество загубленных жизней их собратьев, нашедших конец в его желудке; он сознавал свой великий грех и вину. Столь же отчетливо он понимал и собственную глупость, и весь нелепый комизм положения — но сделать ничего не мог. Казалось, доктрины буддизма пропитали его плоть и кровь, словно инфекция, охватившая еще недавно здоровый организм; возможно, он мог излечиться, но на это требовалось время. Его сознание как будто разделилось на два потока: один, новый, сильный и мощный, не ведал понятий насилия, убийства и зла; другой, скудный и чахлый, покачивал в своих струях мерзкую душонку прежнего Ричарда Блейда, шпиона, развратника и убийцы. Тот, старый Ричард Блейд, понимал все и вопил от ужаса за непреодолимым барьером религиозных и нравственных запретов; он проклинал Лейтона и его дьявольскую машину. Будду, Христа, Магомета и весь род человеческий. Просветленный же Ричард Блейд с сострадательной усмешкой наблюдал за этими корчами грешника, прощая его богохульство. Наконец он вознес молитву Высшим Силам о здравии благородного лорда Лейтона, чьи старания раскрыли перед ним ворота истины, поднялся и вошел в лес.

Он ходил туда и обратно не менее двадцати раз, завалив кроличью поляну отменными свежими фруктами — то было его покаяние. Зверьки устроили свалку около ананасов, которые, видимо, доставались им нечасто. Блейд сходил к шалашу за корзиной, обтряс пару деревьев, подбросил ушастым лакомых плодов и лег спать. В этот день он съел только пару апельсинов.

Ночью ему снилось, что он возродился к жизни в теле монстра, помеси павиана, шелудивого пса и гигантского, отвратительного розового червя. Он терпеливо искупал свои грехи, пребывая в этом мерзком создании, пока оно не издохло; и Высшая Сила подала знак, что довольна его смирением — так что теперь он может возродиться в более пристойном обличье.

Наутро Ричард Блейд пробудился в своем собственном теле, усмотрев в этом знак Высшей Милости. Он чувствовал, что груз его грехов стал несколько легче и, прекратив добровольный пост, съел несколько дисковидных бананов. Затем повторил бдение у кроличьей поляны.

Через несколько дней он едва таскал ноги, ибо фруктовая диета отнюдь не способствовала крепости тела. Возможно, он обошелся бы без мяса и не потерял силы, если бы буддийские святые ниспослали ему хлеб, сахар, молоко, масло (конечно — растительное!) и кашу; но Будда и его верные слуги остались на Земле и, видимо, лишь слабая эманация их разумов доносилась в этот мир Измерении Икс.

Однако в мировоззрении Блейда произошли некоторые сдвиги. Старый греховодник Ричард Блейд и вновь народившийся просветленный послушник сообразили, что их тело может погибнуть, и пришли к определенному соглашению. Теперь, пожалуй, они даже отведали бы мяса, коль без него гибла слабая человеческая плоть, но Блейд старый не мог преодолеть отвращения Блейда нового к насилию. А на острове Коривалл еще не существовало ни ресторанов, ни закусочных.

Наконец оба Блейда решили прибегнуть к самому крайнему средству — «лотосу забвения». Существовала вероятность, что этот слабый наркотик поможет расшатать барьер моральных запретов, после чего пара-другая кроликов согласится пожертвовать свою плоть и кровь ради спасения человеческой жизни.

План, однако, с треском провалился. Вместо полетов в небесной синеве или ожидаемого пробуждения кровожадных инстинктов, Блейда замучили кошмары. Ему мнилось, что перекаченные из компьютерной памяти знания начинают распирать его голову; она росла, надувалась, словно воздушный шар, тело же съеживалось, усыхало, пока не превратилось в жалкий придаток чудовищного, обтянутого кожей черепа. Он пришел в себя только к утру и заковылял на пляж, то проклиная, то благословляя лорда Лейтона. В любом случае, чем бы не завершился этот спор двух его сущностей, ясно было одно: каникулы не удались.

Когда Блейд залез на скалу и обозрел океан, его заключение насчет неудачных каникул перешли в твердую уверенность: в миле от берега плыл корабль.

Глава 3

Это было вместительное судно с полным парусным вооружением. Услужливая память тут же начала подсказывать Блейду термины, о которых он раньше имел весьма смутное представление. Мачты, начиная с носа: фок, грот, бизань; бушприт с утлегарем и бом-утлегарем; на нем паруса — бомкливер, кливер, фор-стеньги-стаксель. Остальные паруса были спущены, но память не унималась: фок, фор-марсель, фор-брамсель, фор-бом-брамсель, грот, грот-марсель… Блейд цыкнул на нее и заткнул этот фонтан ненужных сведений. Гораздо важнее, что на корабле были сухари, солонина, бобы и пиво. Моряки всех времен и народов просто обожают пиво, и он полагал, что эти не являются исключением. Пиво же богато углеводами и превосходно восстанавливает силы — как у моряков, так и у оголодавших дзен-буддистов.

Он заорал из последних сил, запрыгал и замахал руками. На судне услышали; паруса пошли вниз, за борт был выкинут плавучий якорь и через пять минут небольшая шлюпка отправилась к берегу. Блейд поспешил на пляж.

Ялик шел ходко, направляемый опытными руками, вскоре можно было различить, что его гонят три пары весел. Блейду это показалось странным, потому что над бортом торчали только две головы. Лодка приблизилась, описала полукруг в десяти ярдах от берега и развернулась к нему кормой, словно её экипаж при первом же признаке опасности собирался дать деру. Сообразив, что суденышко не подойдет ближе, Блейд вошел в воду по пояс и с благостной улыбкой уставился на гребцов. Те, поднявшись на ноги и ловко балансируя в своей утлой лодчонке, с изумлением смотрели на него.

Наконец, один сказал:

— Гля-ка, Пегий, хрыло! Ну, блейдина! Не сойти мне с этого места!

— Не, Косой, — возразил второй гребец, — на хрыло не похож. Здоровый и носатый. Нурешник, что ли?

— Скажешь, нурешник! До нурешника локоть не дотянет! И лыбится… Ты слышал, чтоб нурешники лыбились?

— Почем мне знать? Мы нурешников в жизни не зиркали. А что хрылы говорят, так соврут — недорого возьмут.

Блейд застыл в полном недоумении. Как и в остальные мирах иной реальности, он превосходно понимал язык аборигенов, но смысл этого обмена мнениями ускользал от него. Было ясно, что его воспринимают как существо здоровое и носатое, все прочие термины носили гораздо более оскорбительный оттенок. Он сжал кулаки и, покачиваясь от слабости, шагнул ближе; потом руки его бессильно упали вдоль тела, голова поникла. Нет, он не может ударить… ни этих созданий, болтающих на каком-то тарабарском жаргоне, и никого вообще… Ему даже таракана не раздавить…

Тем временем совещание в лодке продолжалось.

— Нурло! — торжествующе заявил Пегий. — Чтоб меня Зеленый Кит облевал, нурло!

— А что, есть такие? — заинтересованно спросил Косой.

— А ты еще не расчавкал? Эти двурукие греют баб друг у друга когда хотят!

Двурукие! Блейд пригляделся. Раньше ему казалось, что оба гребца, невысокие, коренастые и мускулистые парни, одеты, несмотря на жару, в меховые комбинезоны, стянутые широкими ремнями и подшитые в паху кожей. Теперь он разобрал, что мех являлся их собственным, у одного — пегим, у другого — темно-серым; и всей одежды на них было только эти самые пояса да пропущенная меж ног кожаная лента, прикрывавшая гениталии. Справа на поясных ремнях висели небольшие топорики, по виду — из стали, а с другой стороны — тяжелые ножи в ножнах. Волосы на голове были темными и курчавыми, приплюснутые носы светили розовым над непроходимыми дебрями бород и усов, брови шириной в два пальца почти полностью скрывали узкие лбы.

Этих людей — Блейд не мог подобрать иного слова — можно было бы принять за необычайно волосатых опереточных корсиканских бандитов… Можно было бы — если б не одно обстоятельство.

Они имели четыре руки.

Первая пара произрастала где-то на уровне груди, и эти конечности выглядели потоньше и послабее, вторая, почти не уступающая бицепсам Блейда, торчала там, где положено, у плеч. Плечи же выглядели весьма внушительно. Широкие, могучие, мохнатые, они напоминали два табурета с темными волосяными подушками или гигантские эполеты какого-нибудь латиноамериканского генерала. Насколько Блейд мог разобрать, существа обладали пятью пальцами, и кисть их ничем не отличалась от человеческой. Главное же было в их лицах. Физиономии этих парней без сомнения принадлежали людям; несмотря на избыток шерсти, в них не было ничего обезьяньего, ничего звериного. Просто два исключительно волосатых морских волка. Два весьма хамоватых типа. С шестью конечностями на брата, считая ноги.

Блейд сделал еще один шаг и с максимальным дружелюбием произнес:

— Здорово, моряки! Я не хрыло, не нурешник и не нурло. Зовите меня Ричардом. — Он не рискнул представиться как Блейд, ибо уловил приблизительно такое же звукосочетание в речи четырехруких. И контекст, в котором было употреблено это слово, ему не понравился.

— Ты — нурло, — нагло заявил Пегий, сверля Блейда темными маленькими глазками. — А звать тебя мы станем так, как скажет Рыжий.

«Предводитель шайки,» — отметил про себя Блейд, ощущая сосущую боль под сердцем. В другой ситуации он бы сейчас рявкнул: — «Меня зовут Ричард! И если ты, дикобраз, об этом забудешь, я в два счета выколочу мозги из твоей поганой башки!»

Но вместо этого он примирительно сказал:

— Не стоит спорить по пустякам. Возьмете на корабль? Я отработаю проезд до ближайшего сухого места, где живут двурукие.

Пегий — он, видимо, был старшим — смерил Блейда оценивающим взглядом.

— Здоровый, — повторил он, не то одобрительно, не то с насмешкой. — Отработаешь! Залезай.

Мохнатые короткопалые руки подхватили разведчика и помогли подняться в шлюпку. Пегий кивнул ему на нос и опустился на заднюю банку; первой парой рук он держал длинный румпель, второй — ловко орудовал веслами. Косой, судя по внешности, совсем юный парнишка, но мускулистый и крепкий, был основной движущей силой. Блейд заметил, что весла, предназначенные для задних рук, выглядели массивней и шире остальных. Искусство же обоих гребцов оказалось выше всякой критики — лодка летела стрелой, высокий борт корабля, черный и просмоленный, надвигался с каждой секундой.

Блейд посмотрел на стальные топорики и добротные пояса из толстой кожи, потом перевел взгляд на корабль. Трехмачтовое судно, не меньше четырехсот футов в длину, едва заметно покачивалось на мелкой волне. Плавучий якорь был принайтован на цепи, похоже — бронзовой; с палубы свешивались тали, и над фальшбортом в нескольких местах вытягивали гусиные шеи подъемные краны; на носу и корме торчали орудия, похожие на большие стрелометы. Эти четырехрукие отнюдь не относились к числу дикарей!

Очертаниями корпуса, массивного, прочного и угловатого, судно походило на испанские галеоны конца восемнадцатого века. Сразу становилось ясно, что тут не гнались за скоростью и изяществом линий; скорее — за грузоподъемностью, надежностью и безопасностью. «Купец. — решил Блейд. — или промысловое судно.» Он припомнил, что одни из его спутником упоминал кита, и потянул носом. От корабля действительно несло неистребимым запахом ворвани и рыбьего жира.

Однако поднявшись по веревочному трапу на высокий борт, он обнаружил, что палуба идеально чиста, медные поручни сверкают, паруса белы, как первый снег, а шлюпки, канаты, связки гарпунов, огромные котлы для вытапливания жира — словом, все принадлежности морского промысла — находятся там, где им положено быть. Он не успел еще сделать и шага, как стоящий у грота четырехрукий (у него была на редкость огромная голова, словно вдавленная в плечи) поднял бронзовый горн. Раздался резкий вибрирующий звук, и дюжина матросов помчалась на нос — выбирать якорь и ставить паруса.

Перед двухэтажной кормовой надстройкой пришельца молча поджидала группа существ довольно сурового пила. Впереди стоял некто с рыжевато-коричневой шерстью, тронутой сединой, в широченном поясе с медными бляхами и тяжелыми бронзовыми браслетами на передних руках. «Рыжий, капитан.» — понял Блейд. Сразу за ним — еще двое, тоже в годах; у одного огромные зубы нависали над нижней губой, у другого из темени проглядывали основательная плешь, пересеченная длинным шрамом. Поодаль находился здоровенный тип с бочкообразным телом и невероятно длинными, до самых ключиц, седыми бакенбардами — ни дать, ни взять, боцман королевского флота времен сэра Френсиса Дрейка. Видно, он и был боцманом, ибо держал в могучей лапе трехфутовый конец каната в палец толщиной и легонько похлестывал себя по ноге. За боцманом столпились полдюжины матросов разных мастей — от черной до светло-коричневой.

Пегий с Косым доставили гостя прямо к капитану, бережно придерживая с двух сторон при этом у них еще хватало рук, чтобы помахивать вытащенными из-за поясов топориками.

— Привезли, Хозяин, — доложил Пегий. — Просится до Восточного Архипелага, обещает отработать. Нурло! А имячко-то! Ни одному честному хадру не выговорить!

Капитан — или хозяин? — осмотрел свое новое приобретение.

— Здоровый, — вынес он вердикт, — но тощий.

— Может, за борт? — заметил тип с выдающимися зубами.

— К чему разбрасываться добром? Откормим, — возразил четырехрукий со шрамом на голове.

— Что-то ты, Лысак, сегодня добрый.

— Будешь добрый… Твоя команда не чистит нужники…

— Нужники, ха! Это дело — не для охотников!

— Заткнул бы ты, Зубастый, пасть… А то окажешься в этом самом нужнике. Расчавкал?

Капитан, казалось, не обратил внимания на перепалку своих помощников. Он по-прежнему разглядывал Блейда, потом вдруг шагнул вперед, ткнул его о грудь кулаком и изрек:

— Носач! Команда Лысака! Три дня кормить, потом — на работу.

Развернувшись, он проследовал к кормовой надстройке и скрылся за маленькой дверцей.

Лысак, бросив торжествующий взгляд на Зубастого, тут же заорал:

— Храпун, сюда!

«Боцман» с бакенбардами подскочил к нему.

— Этого — Носача — во второй кубрик в койку — и жратвы от пуза! Что б через три дни был на ногах!

Потом он шлепнул Зубастого по спине, и оба скрылись за той же дверцей, что и капитан.

Храпун выпятил грудь, подбоченился и замотал бакенбардами. Теперь он был здесь главным начальником.

— Пегий и ты, Крепыш… — от группы матросов подбежал дюжий малый. — В наш кубрик, он легонько хлестну Блейда по ноге линьком, в койку Пузана, который помер третьего дня. Отпускать только в нужник! И по миске каши с мясом четыре раза в день!

Блейд понял, что его бессовестно спускают по инстанциям, однако возражать не стал. Во-первых, в том моральном состоянии, в которое погрузили его доктрины дзен-буддизма, сии возражения не могли быть подкреплены увесистыми аргументами кулаков. Во-вторых, прежде, чем затевать скандал, стоило заглянуть в обещанную миску с кашей — велика ли она и сколько там мяса. Наконец, он не потерял надежды на пиво.

Миска была велика. Блейд опростал её в пять минут, запил теплой горьковатой жидкостью, действительно напоминавшей пиво, и завалился в койку. Он провел в лежачем положении два дня, отлучаясь только по нужде — под бдительной охраной Крепыша и Пегого. Все остальное время он ел, пил и спал, почти не обращая внимания на то, что происходит в кубрике. Изредка пробуждаясь, разведчик обводил сонным взглядом низкий потолок, приткнувшиеся вдоль стен топчаны да длинный невысокий помост посреди каюты. Он видел мохнатые спины, согнувшиеся над этим подобием стола, слышал азартные выкрики и негромкий стук. Похоже, там шла игра. В кости? В карты? Веки его смыкались, он снова засыпал.

На утро третьего дня силы его восстановились. Каша походила на рисовую и оказалась весьма питательной; мяса — вероятно, китового — не жалели; горьковатого напитка, называвшийся клан, тоже давали с избытком. Однако заглянув в очередной раз в свою миску, Блейд обнаружил недостачу — порция была ополовинена. Он посмотрел на Крепыша, притащившего завтрак, и тот, криво ухмыльнувшись, отвел блудливые глаза.

Блейд доел остатки, прилег и погрузился в размышления. Спать ему не хотелось, и он начал решать следующую проблему: как без драки и крови поставить на место наглеца. Среди дюжины жильцов второго кубрика Крепыш был самым здоровым, и остальные обращались к нему с явным почтением; что касается парнишки Косого, то им Крепыш просто помыкал.

Наконец он поднялся, подошел к столу, сел на табурет и отодвинул стопку каких-то квадратных жетонов — вероятно, их использовали в игре. Расчистив место, разведчик выставил вперед руку, оперев локоть о столешницу. Восемь свободных от вахты обитателей кубрика с интересом уставились на него. Пошевеливая пальцами и поигрывая мускулами, Блейд объяснил правила индейской борьбы. Он не сомневался, что хадры клюнут на приманку, ибо главным их врагом была скука. Как видно, свободного времени у них хватало, и они убивали его сном, едой, пересказом нескончаемых баек и той самой игрой с квадратиками, которую Блейд уже не раз наблюдал.

Измерив задумчивым взглядом бицепс противника, Крепыш проворчал:

— Пустое дело. Одна лапа не устоит против двух. Вон, молодой… — он подтолкнул к столу Косого, — побрыкайся с ним.

Блейд пожал плечами. Косой, глаза которого смотрели в разные стороны, присел напротив, заложил переднюю руку за шею — чтоб не мешала, и стиснул задней ладонь разведчика. Силенка у парнишки была, но Блейд только усмехался, глядя на его старания и поздравляя себя с тем, что изыскал такой хитроумный способ доказать свое превосходство. Подобное бескровное состязание никак не противоречило доктринам дзен-буддизма.

Взглядом спросив у соперника разрешения. Косой обхватил пальцами первой руки запястье Блейда и теперь старался, по выражению Крепыша, в две «лапы». Его нос, торчавший словно розовая картофелина среди темной поросли усов, покрылся капельками пота; широченные брови ходили ходуном. Блейд слегка напряг мышцы и припечатал обе его правые руки к столу.

Крепыш хмыкнул и пробормотал что-то насчет юнцов, которые умеют только спать, жрать да отсиживаться в нужнике.

— Ну-ка, ты. Пегий! — приказал он. — Да держись, чтоб у тебя шерсть повылазила!

Но Пегий тоже проиграл — примерно через сорок секунд. За ним последовали еще два крепких парня, Канат и Борода — с тем же результатом. Блейд повернулся к Крепышу и мягко сказал:

— Мне кажется, друг мой, пришла твоя очередь.

Минуты через полторы, прижав ладони противника к столешнице, он наставительно добавил:

— Видишь, дело не в том, сколько лап у каждого из нас, а какие это лапы… Теперь тебе ясно, что я могу с тобой сотворить, если ты еще раз заглянешь в мою миску?

Крепыш подавленно кивнул и в обед приволок такую порцию, что Блейд осилил её с трудом. Тем не менее, посудина была очищена, но матрос не торопился обратно на камбуз; он нерешительно поглядывал на недавнего соперника и, видимо, был не прочь поболтать. Блейд развалился на мягком тюфяке, набитом сухими водорослями, и хлопнул ладонью по краю койки, приглашая Крепыша присесть.

Этот парень ему определенно нравился. Из сотен противников, с которыми Блейду довелось иметь дело (и которые после этого остались в живых), большая часть начинала ненавидеть его, остальные же — боялись. В редких, очень редких случаях его сила внушала не злобную зависть и страх, а восхищение. Сейчас, находясь под влиянием буддийского дурмана, он со стыдом и отвращением вспоминал о своих прежних смертоубийственных подвигах, но поединок с хадрами не давил тяжким грузом на его совесть. Судя по всему, матросы были существами простодушными и уважали телесную мощь; что же касается офицеров, то Блейд сомневался, что сумеет поладить с ними, предложив тур индейской борьбы. Тут был необходим более тонкий подход.

Крепыш опустился на постель и с интересом уставился на Блейда.

— Никогда не зиркал такого сильного хрыла, — сообщил он. — А уж я-то их повидал немало.

— Я не хрыло, — деликатно заметил Блейд. — Я — из совсем других краев.

— Откуда же? Ну, даешь, блейдина!

Лицо Блейда перекосилось. С минуту он лежал молча, потом внушительно произнес:

— Я буду тебе очень обязан, друг мой, если ты перестанешь употреблять это мерзкое слово.

— Какое? Блей…

— Вот именно. Его.

Крепыш недоуменно засопел и погрузился в размышления. Наконец он сказал:

— Ладно. Клянусь членом Зеленого Кита, дерьмобол или дерьмодав ничем ни хуже! Либо, к примеру…

— Хватит, хватит, — Блейд похлопал собеседника по волосатому колену. — Сойдемся на дерьмоболе.

— Сойдемся, чтоб у тебя шерсть на заднице повылазила!

Блейд пошарил рукой ниже поясницы, состроил огорченную мину и сообщил:

— Уже.

— Что — уже?

— Повылазила, Крепыш.

Секунд десять матрос с удивлением смотрел на него, потом гулко захохотал.

— Ну, Носач… ну, даешь… шутник дерьмоболов… — бормотал он между приступами смеха, поминая Зеленого Кита и все его органы по очереди. Потом подергал бурые заросли на своем подбородке, заглянул Блейду за спину и с восторгом убедился, что тот не обманывает; жалкая поросль на крестце в счет не шла.

— Значитца, ты не хрыло и не нурешник, — подвел итоги Крепыш. — Откуда же ты взялся, Носач?

— Из стран отдаленных, приятель.

— Из каких таких отдаленных? — брови матроса поднялись, закрыв лоб. — На Катразе, — важно произнес он, и Блейд понял, что слово «Катраз» упомянуто именно с заглавной буквы, — есть только океан, острова, архипелаги — ну, и еще тот здоровый остров, на котором живут нурешники. Но там я не был, — добавил он после некоторого раздумья. — Нурешники к себе не пускают. Ну и еть их в печенку! У ихних берегов мало рыбы и нету китов. И холодно!

Блейд разглядывал низкий потолок каюты, обшитый гладкими, отлично обработанными досками. В нескольких фразах Крепыш сообщил ему чрезвычайно важные сведения, описав, по сути дела, всю географию этого мира, Катраза. Океан, острова, архипелаги, большой остров…

— А остров этих нурешников действительно так велик? — спросил он, с интересом ожидая ответа.

— Нууу… — Крепыш развел руками, словно пытался показать размеры этого участка суши. — Хрылы болтают, что любое из наших корыт обогнуло бы его за пятьдесят-семьдесят дней…

Континент, понял Блейд. И большой — не меньше Африки! Может ли там найтись неизвестная страна, населенная этими… как их… нурлами!

— Значитца, ты с архипелага или острова, — продолжал Крепыш, — потому как на нурешника не похож. Мы их в глаза не видели, но хрылы болтают, что…

— Существует мнение, что я — нурло, — наугад забросил удочку Блейд.

— Ха, нурло! — Крепыш презрительно встопорщил усы. — Бабьи сказки! Нурлов этих никогда не было и нет!

— А откуда же тогда я взялся? — вопросил искушенный в силлогизмах Блейд, предоставив собеседнику самому отвечать на этот скользкий вопрос.

— Хмм… — Крепыш потер ладонью левой передней руки нос, одновременно почесывая обеими задними мохнатую грудь. — Может, ты выродок… с какого дальнего архипелага… вон, силищи-то сколько!

— Заметано. Так и будем считать. Расчавкал? — Блейд быстро осваивал местный жаргон.

— Расчавкал. Выродок! Хо-хо-хо! — Крепыш опять утробно расхохотался.

Блейд подождал и задал новый вопрос:

— Где ваш архипелаг?

— Наш? — матрос вылупил свои маленькие темные глазки, и Блейд понял, что попал впросак. Деваться, однако, было некуда, и ему пришлось повторить:

— Я имею в виду место, где живут хадры, хадритские жены и хадритские детишки.

— Мы живем здесь, — Крепыш обвел одной из рук кубрик, опрятный и довольно просторный. — Бабы с ребятней — на своей посудине. Что за дерьмодавы на твоем острове, Носач? Не слыхал про хадров?

Пораженный Блейд только помотал головой, потом выдавил:

— Но ваш корабль… его же кто-то построил…

— А хрылы на что?

— Даром?

— Хрылы, еть их в печенку, за просто так даже спину тебе не почешут. Мы китов для кого бьем? Расчавкал?

На следующий день Блейд приступил к исполнению служебных обязанностей. Чистка гальюнов оказалась делом весьма непростым, и занимался он ею под руководством Пегого и Косого. Правда, оба хадра тоже трудились, не покладая рук.

После вчерашних бесед в кубрике Блейд уже знал, что находится не на купеческом или промысловом судне — и, собственно говоря, не на судне вообще. Под его ногами покачивалась суверенная территория клана Зеленого Кита — единственное место на скудном сушей Катразе, которое это хадритское племя считало своим домом. И ветры Катраза несли этот рукотворный остров по безграничному океану вслед за стадами китов, косяками огромных акул и тюленьими стаями, пока он, лет через сорок или пятьдесят, не приходил в негодность. Тогда из сундука с корабельной казной извлекалось несколько сотен увесистых квадратных золотых монет, имевших хождение на всех архипелагах, и клан приобретал новый корабль. Если же добыча прошлых десятилетий не позволяла сразу обзавестись судном, то хадры либо гибли в пучине в очередной сильный шторм, либо сходили на берег и, трудясь в тоске и печали на верфях двуруких судостроителей, отрабатывали стоимость своей новой посудины. Смерть в море считалась чрезвычайно почетной; жизнь на суше, среди «хрылов» — великим позором.

Клан Зеленого Кита включал три сотни особей мужского пола и разделялся на три примерно равных по численности фратрии. Глава племени. Рыжий, не был ни капитаном, ни навигатором, ни даже владельцем корабля; он просто являлся безраздельным владыкой жизни и смерти каждого члена своего рода. Он мог сбросить за борт любого — или продать в рабство хрылам, что иногда практиковалось в качестве наказания. Случалось также, что род, не сумевший наскрести нужную сумму на новый корабль, «доплачивал» двуруким десятком-другим молодых парней.

Первая группа, над которой начальствовал Трехпалый (с ним Блейд познакомился несколько позже) состояла из навигаторов, рулевых и марсовых; они вели корабль, сменяясь на вахтах трижды в сутки. Вторая фратрия, гарпунеры и охотники, находилась под рукой Зубастого, а третьей — «командой стюардов», как обозначил её Блейд, — руководил Лысак. Эти готовили еду, производили ремонт, а также мыли, чистили и скребли. Корабль был велик, и основная часть клана с удобствами размещалась в двадцати просторных кубриках, однако в условиях подобной скученности населения тщательная уборка оказывалась жизненной необходимостью. Хадры были поборниками чистоты, обожали купаться и содержали свои шкуры в безупречном порядке; это спасало их от повальных эпидемий.

В жизни клана существовали моменты, когда все три фратрии трудились бок о бок — во время штормов и кренгования судна, при разделке и переработке добычи, в период разгрузки и погрузки. Все — в той или иной степени — умели обращаться с парусами и гарпуном; все были превосходными гребцами и грузчиками (за что, собственно говоря, рабы-хадры высоко ценились на всех архипелагах).

Кто знает, сколько таких черных кораблей-селений носилось в океане Катраза, в бесконечном круговороте огибая южное полушарие планеты с запада на восток? Сколько тысяч — или миллионов — хадров провели жизнь на мерно качавшихся палубах, под плеск волн, гудение снастей и свист ветра? Скольких китов поразили их гарпуны, сколько бочек жира, кип кожи и прочных костей продали они обитателям суши? Сколько старых судов пошло на дно во время свирепых осенних бурь, сколько родов навсегда поглотило ненасытное море?

Хадры, однако, жили и исправно плодились, в чем Блейду вскоре предстояло убедиться лично. Пока же он смиренно чистил нужники, считая это епитимьей за прежние кровавые злодейства.

На судне ничего не пропадало, и экскременты, должным образом высушенные и переработанные, были отличным топливом. Раз в три дня с подветренной стороны выдвигалась большая деревянная платформа, на которую следовало перетаскать тонны полторы пахучего груза. Потом за дело принимались солнце и ветер: ассенизаторы помогали им, вороша рассыпанное ровным слоем добро.

Храпун, помощник Лысака в команде «стюардов», частенько прохаживался неподалеку, наблюдая, как двурукий чужак отрабатывает проезд. Случалось, он добавлял резвости Блейду, весьма чувствительно постегивая его линьком по ногам и спине. Хотя по судну гуляли истории о турнире индейской борьбы во втором кубрике, и хадры, драчливые, как все моряки, старались не задевать нового члена экипажа. Храпуна подобные соображения не волновали. Он был хозяином положения и умел это показать; к тому же, чужак ему не нравился.

Пожалуй, неприязнь боцмана была единственным обстоятельством, отравляющим Блейду жизнь. Его новый взгляд на мир позволял примириться почти с чем угодно, непротивление насилию, прощение зла и боли, причиненных ему, воспринимались уже как привычные и неоспоримые нормы. Не то, чтобы он окончательно превратился в мазохиста, однако был довольно близок к этому. И лишь звероподобная физиономия Храпуна, когда тот, тряся бакенбардами и размахивая плетью, надвигался на Блейда, еще будила в его душе какой-то жалкий и полузабытый отзвук ненависти.

Однажды, когда Блейд, Пегий и Косой, перетаскав высушенные фекалии в кладовую рядом с камбузом, драили свою навозную площадку, прозвучал резкий сигнал горна.

— Ну-ка, позиркай, молодой, чего там, — Пегий подтолкнул Косого в бок.

Парень поднял голову, вглядываясь в слепящий морской простор.

— Никак киты! Бурые! И много!

— Эй, дерьмодавы! По местам! Быстро! — сзади свистнул линек в лапе Храпуна, и оба хадра бросились к низкой надстройке между фоком и гротом. Блейд, не зная, где его место по боевому расписанию, ринулся следом.

Помещение, в которое они ворвались, было оружейным складом. Там уже металась дюжина хадров, которыми командовал Крепыш. Заметив Блейда, он сунул ему в руки связку из трех гарпунов с тяжелыми бухтами канатов и крикнул:

— Эти — к корме по правому борту! Скорее, етьперееть!

Блейд потащил гарпуны на корму и свалил рядом с охотниками, выстроившимися вдоль фальшборта. Он видел, как на крыше кормовой надстройки группа четырехруких под руководством Башки, «боцмана» гарпунеров, разворачивала большой стреломет. Подбежал Пегий, швырнул свою ношу под ноги охотникам и рявкнул:

— Не зевай, — хрыло!

Когда Блейд притащил четвертую вязанку гарпунов, корабль уже очутился среди стада. Огромные бурые спины горбатились вокруг подобно окатанным прибоем скалам, могучие хвосты вздымали тучи брызг, гигантские пасти цедили потоки воды, заглатывая планктон, трепещущие струи фонтанов извергались в небеса. Животные, будто сознавая свою необоримую мощь, то скользили медленно и неторопливо, то погружались в глубину в водовороте пены, то с гулким громовым шумом выныривали на поверхность и со свистом втягивали воздух. Их глаза, удлиненные, влажные и неожиданно кроткие, отливали изумрудным сиянием, вдоль хребта тянулись три черные полосы, словно прорисованные глянцевитым лаком.

Блейд, потрясенный, застыл, глядя на эту величественную картину. Он впервые видел так близко океанских исполинов, почти уничтоженных на Земле. Конечно, киты Катраза слегка отличались от земных, и разведчик, используя новые возможности своей памяти, мог бы назвать довольно много непривычных черт, однако эти чудовищные животные были, несомненно, теплокровными и млекопитающими. Судно находилось теперь в самой середине стада, там, где кормились самки с детенышами, забавными игривыми созданиями футов тридцати длиной Некоторые из них покачивались у материнского бока — видимо, сосали молоко.

Над головой Блейда свистнула шестифутовая стрела, почти до половины погрузившись в глаз ближайшего животного Выстрел был явно удачным, и стоявшие вдоль борта хадры радостно завопили. В следующий миг, когда судно подошло на расстояние хорошего броска, полетели гарпуны. Вероятно, метатели знали, куда целить, почти инстинктивно выбирая места меж прочных ребер, не менее десятка копий с длинными стальными наконечниками остались торчать в гигантском теле. Теперь с борта сталкивали большие пустые бочки, к которым на канатах были привязаны древки гарпунов; раненый кит уже исчез в глубине.

Через пару минут торжествующий рев потряс корабль — добыча всплыла в сотне ярдов и, видимо, находилась при последнем издыхании. Осторожно лавируя между равнодушными гигантами, черное судно приблизилось к киту, и второй снаряд из стреломета прикончил его.

Следующие сутки запомнились Блейду как непрерывный кровавый кошмар. Подтянув кита к борту, хадры спрыгнули ему на спину и начали разделывать прямо в воде. Они прорубали топорами толстую шкуру; тяжелыми, окованными железом колотушками сокрушали хрящи; резали мясо и жир, набивая спущенные сверху бадьи белыми пластами. Храпун собирался послать на эту работу и Блейда, но тот решительно отказался; он не мог терзать плоть еще недавно живого существа. Презрительно взглянув на «двурукое хрыло», боцман огрел его пару раз плетью и приставил резать жир, который сразу же перетапливался в котлах. Изнемогая от отвращения, Блейд, подхлестываемый линьком, рубил и резал плотные тяжелые полосы восемь часов подряд, пока их группу не сменила очередная вахта. В этот день он не мог есть и, вымывшись, завалился в койку, терзаемый раскаянием. Но что он мог сделать? Этот клан хадров верил в Великого Зеленого Кита, и не стоило даже пытаться обратить их души к дзен-буддизму.

К тому же, став буддистами, они несомненно вымерли бы. Хадры вылавливали и ели все, что водилось в океане, но на одних водорослях больше месяца им было не протянуть.

Глава 4

Тянулось время. Пели, звенели, завывали ветры над безбрежным океаном Катраза, покачивалось черное судно, то плавно скользя по зеленоватой морской глади, то кланяясь пенным штормовым валам; вздымались на мачтах тугие паруса, взлетали на реи дозорные, гудели горны боцманов, команда исправно несла службу, подкрепляясь трижды а день, и потому гальюны не иссякали. Удалось добыть еще одного кита, и дважды с корабля спускали шлюпки с гарпунерами, которые били крупных, похожих на дельфинов животных.

Эта добыча особо ценилась из-за нежного жира, но в первый раз хадрам пришлось выдержать целое сражение с парой гигантских серо-стальных акул, которые тоже претендовали на лакомое блюдо. Разумеется, Блейд называл этих чудовищных тварей «акулами» исходя из земных аналогий; они имели сорок футов в длину и их пасти были в три ряда усажены десятидюймовыми зубами. Акулы оказались необычайно подвижными, и большие стрелометы не могли поразить такие юркие мишени; пока гарпунеры расправились с ними, чудища успели искрошить одну лодку. К счастью, её экипаж не пострадал — хадры плавали, как рыбы.

Прошло две недели. Если не считать особых случаев — охоты и последующей кровавой разделки добычи, причинявшей Блейду неимоверные моральные страдания, — жизнь на судне тянулась с монотонной медлительностью. Катразские сутки были немного меньше земных, и каждая из трех вахт, которую ежедневно выстаивали почти все члены экипажа, составляла семь с половиной часов. Остальное время хадры ели, спали и развлекались. Как заметил Блейд, на сон они тратили на удивление мало времени — три-четыре часа, не больше. Храпун, боцман с бакенбардами до плеч, словно и не спал вовсе, видно, учить уму-разуму двурукого Носача нравилось ему куда больше, чем валяться в койке. Блейд страдал и терпел. «Calamitas virtutis occasio» «Бедствие — пробный камень доблести»; Сенека, «О провидении».

К своему прозвищу он уже привык. Теперь он понимал, что его новое имя не носило ни уничижительного, ни, тем более, презрительного оттенка — в отличие от ударов плети Храпуна. Оно всего лишь являлось словом, сочетанием звуков, обозначавшим одного из сотен индивидуумов на борту черного судна. Предводителя клана Зеленого Кита звали Рыжим — по цвету шкуры; еще кто-то из властьимущих мог быть Коротышкой, Соплей или Свистуном, а чистильщик гальюнов, находящийся на самом дне корабельной иерархии, — Кремнем, Акулой или Могучим (разумеется, при надлежащей ловкости и крепости мышц).

У хадров не существовало также и терминов, вроде «сэр», «мистер» или «господин», подчеркивающих уважительное отношение к вышестоящим. Хотя они понимали слово «господин»; но никогда не использовали его при обращении друг к другу; «господа» были только на берегу, среди двуруких хрылов — еще один повод для насмешливо-настороженного отношения к обитателям суши.

Однако ни в коем случае не стоило считать, что, концепции власти, уважения и подчинения неизвестны хадрам. Клан, составляющий экипаж судна, спаивала железная дисциплина, и члены его умели соблюдать субординацию. Хотя всех звали по именам (исключение составлял Рыжий, к которому обычно обращались «Хозяин»), почтительность выражалась жестами и тоном говорящего. Блейд вскоре ощутил это. В первые дни он был просто «носачом», двуруким нахлебником, которого подобрали из милости; когда же его физическая сила и ловкость в обращении с навозной лопатой получили признание, он превратился в «Носача» с большой буквы. Впрочем, в его новом имени присутствовал всего лишь один заглавный знак, что подчеркивалось повышением интонации в начале слова. Если же речь шла о Рыжем, главе рода, то его кличка состояла сплошь из больших букв — да еще с пробелами между ними. «РЫЖИЙ» — только так, и не иначе.

Черпая сведения из своих новых познаний в древних языках и филологии, Блейд часто размышлял по поводу имен, пытаясь уловить тонкое различие между ними и прозвищами. Сначала ему казалось, что принципиальной разницы вообще не существует — ведь все так называемые «христианские» имена когда-то несли смысловое значение. Скажем, Майкл означало на древнееврейском «Подобный Богу». Питер — «Скала» или «Камень» на греческом, а, к примеру, Маргарет — «Жемчужина» на латыни. Его собственное имя, Ричард, происходило от двух древнегерманских корней: «richi» — «Могущественный государь», и «hart» — «Сильный» или «Смелый»; Пожалуй, рассуждал он, если пытаться передать его имя одним словом, то лучше всего подошло бы «Властитель», ибо только сильный, смелый и могущественный вождь является истинным властителем — и над судьбами людскими, и над обстоятельствами. Что ж, один раз он уже был властителем целой страны — в древнем Тарне, завоеванном и сбереженном силой его рук ума… В Тарне, сокрытом в неведомых далях пространства и времени, где сейчас, возможно, правят его потомки…

Стараясь отвлечься от этих грустных воспоминаний, он думал о том, что греческие, иудейские и латинские имена были привнесены в разноязыкие толпы аборигенов и завоевателей Британских островов во времена римского господства. Слова, пришедшие из чужого языка, быстро теряли первоначальный смысл, превращаясь в замкнутую группу, строго определенную лингвистическую категорию, используемую лишь с одной целью — именования людей.

Да, настоящие имена, освященные древностью и традицией, всегда были оторваны от прежнего смысла передававших их звукосочетаний и письменных символов. Но даже в те давние времена, когда имя являлось еще и живым, используемым в повседневной речи словом, оно несло совсем иное значение, чем кличка. Возлюбленный Богом, Владетель Мира. Святой Воин, Сын Господа, Дар Аллаха… Могущественный Повелитель, наконец… Но никак не Кривой, не Пузо, не Хрящ и не Простак! В этом смысле хадры носили скорее прозвища, чем настоящие имена, получая их тогда, когда становилась явной некая характерная черта внешности или нрава. Любопытно, размышлял Блейд, сколько Косых, Хромых, Мохнатых, Пегих и Рыжих носится по океану под свист катразских ветров? Сколько Горлодеров, Уключин, Храпунов, Яликов, Жердей и Зубастых? Сколько Носачей?

Он ухмыльнулся, потерев переносицу. Носачей наверняка было немного — носы хадров походили на сплюснутые поросячьи пятачки или небольшие репки, торчащие среди волосяных джунглей. Навряд ли ему удастся разыскать тезку на каком-нибудь корабле…

Хриплый рев боцманского горна, объявлявшего начало вахты, вырвал его из тихого мирка лингвистических исследований. Вместе с Пегим и Косым разведчик отправился в кормовое отделение трюма, к нужникам, заработав попутно пару плетей от Храпуна — для вящей бодрости. Незабвенная лопата и бадьи уже ждали его, словно два благоухающих символа послушничества.

— Вы, сопляки, будете таскать, я — грузить, — распорядился Пегий, старший по команде.

— С чего бы? — возразил Косой, уставившись одним глазом на тяжеленные бадьи, другим — на лопату. — Я таскал прошлый раз!

— Молчи, дерьмодав! — рявкнул Пегий. — Таскал, таскаешь и будешь таскать! Инструмент — он правильного обращения требует. А у тебя буркалы разбегаются, не можешь лопату до бадьи донести!

— Да я…

— Не спорь, друг мой, — произнес Блейд и, покопавшись в бездонных закромах своей памяти, добавил. — Labor est etiam ipse voluptas.

— Чего?

— Труд уже сам по себе — наслаждение. Расчавкал?

— Энто по-каковски? — заинтересовался Пегий.

— По латински… В моих краях когда-то жило племя таких двуруких. Правда, они больше любили воевать, чем работать.

— Навроде нурешников, что ль? — сморщился Пегий и бухнул первую лопату в бадью Блейда. — Те тоже все воюют. Рассказывал мне один… хрыло прибрежное… — Емкости Блейда были уже полны, и Пегий принялся за бадью Косого. — Не пашут, не торгуют и рыбу не ловят… только режут друг другу глотки… спаси нас Зеленый Кит… — бормотал он, наваливая Косому с верхом. — Ну, тащите, акулья требуха!

Блейд пошел вперед, с трудом пробираясь на палубу по узкому трапу и стараясь не плеснуть на ступени. Сзади недовольно шипел Косой.

— Погоди, выйдем на берег, я тебе покажу, старый пердун! Ишь, таскаешь и таскать будешь! Нашел дурака! Все по справедливости надо, по очереди, значитца… а кто не понимает, тому вломим… да, вломим… на берегу…

На корабле побоища не поощрялись. Но когда хадры делали остановки в островных гаванях, чтобы обменять ворвань, соленую рыбу, китовую кожу и кости на сухари, зерно, пиво и звонкую монету, экипаж сходил на берег и наступало время сведения счетов. Вдобавок, хадры были падки на спиртное; нескольких серебряных монет, которые составляли долю простых матросов и обычно спускались в кабаках, вполне хватало, чтобы подогревать страсти в течение недели или двух.

Во время пятого или шестого рейса на палубу Блейд наткнулся на Крепыша. Должность его приятеля была гораздо более высокой, чем у членов гальюнной команды: Крепыш присматривал за одним из оружейных складов. Сейчас он стоял у борта, нюхал ветерок и вглядывался в далекий горизонт. Блейду показалось, что хадр выглядит возбужденным.

— О, Носач! — губы Крепыша растянулись в улыбке. — Что, много дел? — он показал на бадью.

Блейд молча кивнул, дел на этот раз и впрямь было немало.

— Да, наши дерьмодавы жрут в три горла… ну, и все остальное в три задницы! — глубокомысленно заметил матрос. — Хорошая охота, много рыбы, полные трюмы, спокойное море. Самое время повеселиться!

— Повеселиться?

— Ну да! Где-то поблизости лоханка Грудастой… Вот встретим её и…

— И что будет? — спросил Блейд, поскольку приятель его сделал долгую паузу.

— Крепыши будут! Новые Крепыши, еть их промеж ушей! — заявил матрос и гулко расхохотался.

Блейд тоже захохотал, поставил бадью на палубу и хлопнул приятеля по спине. Тот, задыхаясь от смеха, пробормотал:

— А вот коли б ты… Носач… обратал бы какую девку… что б потом вышло, а? С тремя лапами… раз у вас было шесть… на двоих?

Эта шуточка показалась Блейду неаппетитной и, подхватив свои пахучие бадьи, он отправился дальше, к площадке, на которую надлежало вывалить ценный продукт для просушки. Вслед ему несся веселый гогот Крепыша.

Вечером, забравшись в койку, Блейд предавался медитации и невеселым размышлениям.

Два его естества, новое и старое, опять затеяли бесконечный спор. Несомненно, он очутился в унизительном положении — настолько унизительном, что хуже некуда. Две недели чистить нужники за этими четырехлапыми волосатыми монстрами! Хорошенькое занятие для Ричарда Блейда! Дж. здорово повеселится, знакомясь с его отчетом… С другой стороны, разведчик не чувствовал за собой вины. Он был всего лишь жертвой обстоятельств, лишивших его главного оружия — агрессивности. Теперь он понимал — как и многие люди до него — что всякая личность сильна своей цельностью; нарушение хрупкого равновесия человеческой души способно привести скорее к фатальным, нежели к позитивным результатам.

Он сам был тому живым примером. Пока еще живым…

О, если бы прежние силы вернулись к нему! С какой яростью, с каким наслаждением он разметал бы этих дерьмодавов по палубам, трюмам и кубрикам их вонючей посудины! Он показал бы им, кто тут на самом деле Хозяин… Эти морские охотники, эти грубые и драчливые моряки не имели понятия о правильном бое; у них не было ни мечей, ни арбалетов, ни булав — только гарпуны да ножи с топориками для разделки добычи. Один опытный воин с подходящим орудием в руках — хотя бы с той же колотушкой для рыбы — мог устрашить и привести к покорности всю команду. И если начать с офицеров… с так называемых офицеров, заправлявших этой шайкой…

Он ужаснулся. О чем он думает? Об очередной кровавой оргии, о смертоубийстве ни в чем не повинных существ! Чего же стоит дарованное ему просветление? Неужели те высокие истины, те Гималаи человечности и добра, что открылись ему, задернул нечистый туман кровожадных и противоестественных мечтаний? Разве можно поднять руку — с окованной железом страшной колотушкой! — на нечто живое и дышащее, мыслящее, страдающее, способное испытывать ужас смерти? На Божью плоть — ибо и зверь, и человек, и всякая тварь земная, морская и небесная, есть частица Его тела, Его бессмертного духа!

Уткнувшись лицом в матрас, Блейд застонал, мучаясь от бессилия и безнадежности. Образ гигантской колотушки, обагренной кровью, возник перед ним; она опускалась, расплющивая черепа несчастных хадров, ломая кости, дробя мачты, реи, надстройки и палубы их корабля, жуткая и неумолимая, как молот Люцифера.

Нет! Никогда он не сделает этого! Никогда!

Он стиснул виски ладонями и, внезапно успокоившись, перевернулся на спину.

Ладно, сказал старый греховодник и убийца Ричард Блейд своему узревшему святые истины напарнику, дьявол с тобой, мокрица! Таскай дерьмо и жри кашу, пока тебя не списали на берег! А потом? Что потом? В конце концов, хадры — мирный народ, и никто на судне, кроме мерзавца Храпуна, не жаждет крови чужака. Но что случится, когда он попадет в общество двуруких собратий? Опыт, помноженный на знания, утверждал: вряд ли ему удастся выжить среди людей — среди настоящих людей, способных к жестокости и насилию. Может быть, в качестве раба…

Проклятая машина, проклятый старый пень Лейтон! На этот раз его, Ричарда Блейда, зашвырнули в чужой мир, отравив самым страшным ядом — зельем сомнения. Он был воистину беззащитным, и приходилось еще благословлять судьбу за тихое пристанище на острове Коривалл и этот корабль с бездонными и неиссякаемыми нужниками. Если бы он таком состоянии очутился в Альбе или среди полчищ монгов — да и в любом другом месте, в любой преисподней, где ему случалось побывать — конец оказался бы скорым, кровавым и мучительным. Впрочем, Блейд подозревал, что двери катразского ада еще распахнутся перед ним, и там его ждет кое-что пострашнее бадеек с фекалиями.

Господи, ну что стоит Лейтону забрать его отсюда? Забрать прямо сейчас, с этого опостылевшего корабля?

Но Ричард Блейд знал, что прошло еще слишком мало времени. Он пробыл на Катразе около месяца, и ни разу не ощущал той характерной ломоты в висках, что предвещала скорое возвращение. И, стыдясь собственного малодушия, он вдруг понял, что мечтает об этой боли как о благословении небесном.

Корабль покачивался на лазоревой груди океана словно младенец в люльке. Блейд таскал бадьи, то впадая в отчаяние, то черпая силы и надежду в священных текстах и молитвах, что нескончаемыми свитками разматывались у него в голове. Иногда он болтал с Крепышом, иногда прятался от бдительного ока и плетки Храпуна, то были мелкие, но самые значительные события в том монотонном существовании, которое выпало ему на долю в сей раз.

Его соседи по кубрику в основном коротали время за любимым развлечением — игрой в ба-тенг. Блейд долго наблюдал за ней, не задавая вопросов; суть дела показалась ему очевидной сразу, но некоторые детали были неясны. Он старался разобраться в них сам, наблюдая за игроками — такая безобидная умственная гимнастика отвлекала от тяжелых дум.

Рядом с каждым из партнеров лежала стопка квадратных фишек размером в половину ладони, с четырьмя сторонами, окрашенными в разные цвета — синий, красный, желтый и зеленый. Ровные, плоские, похожие на пластмассовые квадратики, эти фишки были аккуратно вырезаны из высушенной китовой кожи. Игроки выкладывали причудливый узор; каждый в свой черед выставлял фишку, приставляя её к другой, уже лежавшей на столе. При этом синее ребро присоединялось к синему, красное — к красному, и так далее, по принципу домино. Побеждал тот, кто сумел последним ходом замкнуть самый большой прямоугольник или квадрат; счастливчику доставались все входящие в него фишки.

В какой-то момент Блейд решил, что игра довольно примитивна и понятна. Но тут у одного из играющих кончились квадратики, и он полез к себе под матрас, вытащив целую кипу неокрашенных кожаных фишек. Затем парень (это был Канат) извлек из стоящего у двери сундучка кувшинчики с красками и что-то похожее на кисти. Несколькими уверенными движениями он размалевал дюжину квадратиков, помахал ими в воздухе, чтоб обсохли, и снова подсел к столу.

Блейд был удивлен. В его необъятной памяти хранились описания сотен земных игр подобного рода — карты, шашки и шахматы, го, домино, нарды, лото, кости — но ни в одной из них игрок не имел права изготовить для себя новую фишку или фигуру в процессе соревнования. Подобный принцип скорее напоминал рулетку, а это значило, что фишки являются неким эквивалентом денег.

Вскоре он выяснил, что кожаные квадратики действительно служили хадрам мелкой разменной монетой. Цена их была невысока — за одну серебряную пакту, основную платежную единицу всех катразских островов, давали сотню фишек-тенгов. Таким образом, игра шла непосредственно на деньги, и каждому дозволялось использовать все свои финансовые ресурсы, хранившиеся в холщовых мешках под матрасами или в матросских сундучках.

Разобравшись с правилами игры, Блейд потерял к ней интерес. У него не было ни тенгов, ни пакт; не было ничего, кроме старой набедренной повязки из жесткой кожи, которую сзади пришлось надставить веревкой, потому что она не сходилась на его мощном теле.

В один из погожих дней, когда ласковый теплый бриз неторопливо нес корабль к востоку, заодно просушивая содержимое гальюнов, протяжный крик из «вороньего гнезда» на грот-мачте заставил Блейда приподнять голову.

— Ооо-гей! — протяжно вопил наблюдатель, покачиваясь на стофутовой высоте. — Ооо-гей! Каракатицы!

Блейд привстал и, приставив ладонь козырьком ко лбу, оглядел сверкающую морскую даль. Милях в пяти параллельным курсом шел черный корабль — точная копия их судна. Он бросил вопросительный взгляд на Пегого.

— Бабы, — сообщил тот, облизнувшись. — Очень даже вовремя!

Сзади возникла кряжистая фигура Храпуна, свистнул линек и спину Блейда обожгло.

— Дерьмо просохло? — поинтересовался боцман, поглаживая свисавшие до плеч бакенбарды. — Тащите на камбуз, да побыстрее, акулья требуха! Потом все тут вымыть. Да чтоб сверкало!

— Сами знаем, — пробормотал Пегий, подождав, пока боцман отойдет на дюжину шагов. — Нечего зря глотку драть…

Эвакуация фекалий в большую кладовку при камбузе заняла час; за это время второй корабль приблизился на полмили. Блейд уже мыл палубу когда из оружейного склада высунулся Крепыш Физиономия его расплылась до ушей, передние руки почесывали и приглаживали мех на груди, задние совершали те же операции на спине.

— Повеселимся! — он подмигнул Блейду, мотнув головой в сторону соседнего судна. — Жратва и выпивка всей команде — да не этот вонючий клан, а настоящая спотыкаловка с островов… ох, крепка, клянусь космами Хрипуна! А потом… — он снова подмигнул.

Блейд посмотрел на небо — солнце давно перевалило за полдень. Суета на камбузе, распахнутый люк продовольственного трюма и слова Крепыша ясней ясного говорили, что вечером ожидается попойка с последующей оргией. Массовое совокупление четырехруких, усиленное производство будущих Крепышей, Пегих и Хрипунов. Что ж, христианский бог заповедал тварям большим и малым: плодитесь и размножайтесь! Аллах, Будда и Тримурти индусов ничего не имели против этого повеления.

Но в сексуальной жизни хадров имелись кое-какие странности. Блейд, вооруженный новейшими этнографическими данными, знал, что и на Земле некоторые племена разделяются на две трибы, мужскую и женскую, которые живут отдельно друг от друга. Однако это практиковали малочисленные и примитивные народы, а его четырехрукие приятели к таковым явно не относились. Их раса включала сотни тысяч, если не миллионы, особей, и хотя они сами не строили суда, их техника кораблевождения и китобойного промысла не уступала земной — времен парусного флота семнадцатого-восемнадцатого столетия.

Деликатно откашлявшись, он заметил:

— Значит, вечером — пир и развлечения. Крепыш? — Вопрос носил чисто риторический характер, и его собеседник только осклабился. — А почему бы не развлекаться каждую ночь? Половину женщин — сюда, — Блейд обвел рукой палубу, — половину ваших парней — туда, — он показал на приближавшийся корабль, — и дело с концом!

— Э, нет, — возразил Крепыш. — Баба хороша в постели. А жить с ними — спаси Зеленый Кит! У любого шерсть на заднице повылазит. И к чему? У нас — свое, — подражая Блейду, матрос обвел руками палубу, — у них — свое. Их предок — Каракатица, а я в жизни не стал бы поклоняться такой мерзости! И Грудастая, их старшая, будет куда покруче нашего Рыжего!

Блейд кивнул. Видимо, Зеленый Кит и Каракатица уживались мирно только в постели, и то — на одну ночь.

— Мы встречаемся раз в месяц, — продолжал Крепыш, — с Каракатицами, Серыми Акулами или кланом Раковины. Повеселимся, заберем парнишек, что вошли в пору — и прости — прощай! — Он сплюнул за борт. — У двуруких, я знаю, все иначе… Ну, на то вы и двурукие, еть вас в печенку!

— Погоди-ка, — заинтересовался Блейд, — что ты там сказал насчет парнишек? Будет пополнение?

— Ну, Рыжий, наверно, возьмет пяток-другой сопляков.

— Значит, я могу рассчитывать на повышение? — Блейд кивнул на вонючие бадьи. Он не без оснований полагал, что самая грязная работа на судне должна достаться новичкам.

— Как получится… — Крепыш развел передними руками. — Грудастая скажет Рыжему, кто чего умеет. Может, один парень попадет к дерьмодавам, а другой — сразу к Хозяину на обучение…

— Вот как… А разве не сын Хозяина после его смерти возглавит ваше племя?

— Сын? Это чего такое?

Из дальнейшего обсуждения выяснилось, что концепция семьи и родственных отношений почти неизвестна хадрам. Крепыш слышал, что нечто этакое существует у хрылов, но подробности его не интересовали. На море главным становился тот, у кого хватало ума, силы и решимости взять на себя ответственность за корабль и экипаж. А парень, у которого дерьмо в голове, так и будет всю жизнь таскать бадьи с аналогичным содержимым. Теперь Блейд понимал, почему на остров за ним послали Пегого и Косого — они являлись самыми малоценными членами команды. Четыре пакты на гульбу в любом из портов — больше им не полагалось. Крепыш же получал двадцать.

Подскочил Храпун, помахивая плетью, но палуба была идеально чиста, и он, что-то злобно пробормотав, отошел. Крепыш потянул Блейда за руку — на нос, мыться; там уже толпилось десятка два свободных от вахты матросов, поливая друг друга из ведер.

Когда солнце низко нависло над горизонтом, распластав над бирюзовыми водами океана серебристые крылья, корабль рода Каракатицы подошел вплотную к судну Зеленого Кита. С обеих сторон раздались приветственные возгласы, полетели канаты, черные борта мягко соприкоснулись и с легким поскрипыванием стали тереться друг о друга, словно корабли тоже радовались встрече и были готовы обменяться новостями. С палубы на палубу перебросили широкие сходни, две толпы — мужчин и женщин — раздались, образовав широкие проходы к кормовым надстройкам.

Рыжий двинулся вперед в сопровождении трех своих помощников. За ними шли помощники помощников и прочие чины корабельной иерархии; Башка, боцман команды гарпунеров, тащил кувшин с хмельным. Учуяв крепкий запах спирта, Блейд решил, что то была знаменитая спотыкаловка.

Навстречу вождям мужского клана двинулась группа женщин, и разведчик с любопытством уставился на них. Впрочем, если не считать пары поросших коротким пухом грудей, самки хадров внешне не очень отличались от самцов. Они были такими же коренастыми и волосатыми, в набедренных повязках из кожи, на шее кое-кто носил ожерелья. Среди их плотной толпы Блейд разглядел ребятишек самого разного возраста — от грудных на руках у матерей (или кормилиц — кто их знает?) до подростков. Затем он сосредоточил внимание на приближавшейся делегации.

Впереди шла рослая особа, на редкость толстая для обычно сухопарых хадров. Её огромные груди свисали до пояса, на заросшем шерстью лице застыло выражение важной сосредоточенности, темные глаза смотрели властно и сурово. Несомненно, Грудастая, понял Блейд, предводительница клана Каракатицы. Да, против этой мохнатой четырехрукой дамы его мужское обаяние было бессильно; они с ней являлись существами разных пород. Раньше он мог бы положиться на свою силу и хитроумие — но, увы! — сейчас и то, и другое надежно блокировали религиозные догматы. Ни помыслом, ни действием Блейд не сумел бы причинить вреда этому весьма опасному созданию, а потому решил держаться от Грудастой подальше.

Однако это ему не удалось. Представители обоих кланов встретились точно посередине трапа, соединявшего суда, кувшин со спиртным был пущен по кругу, высокие стороны обменялись парой слов — вероятно, шуточками, ибо стоявшие окрест хадры загоготали; затем Рыжий обернулся и, отыскав взглядом Блейда, сделал ему знак приблизиться. Понимая, что сейчас капитан будет демонстрировать свое приобретение на потеху публике, Блейд тяжело вздохнул и сделал шаг вперед.

За те три недели, что он провел на борту корабля хадров, ему случалось видеть Рыжего и его помощников лишь мельком — расстояние, разделяющее их, было слишком велико. Теперь Блейд обратил внимание, что глава клана принарядился: браслеты на всех четырех руках были серебряными, а не бронзовыми, и пояс украшала вышивка перламутром. Глаза у него поблескивали — видно, он успел основательно приложиться к кувшину.

— Вот, — Рыжий ткнул пальцем в широкую грудь своего нового матроса, — Носач. Никогда такого не видел — ни на Восточном Архипелаге, ни на Южных островах.

Он уставился на Грудастую, словно приглашая её подивиться на этакое чудо природы. Женщина брезгливо поджала губы.

— Двурукий, голый… — голос у нее оказался басистый и густой. — Никогда бы не пустила двурукого на свой корабль. Мразь какая!

— Не судите и судимы не будете, — произнес Блейд, стараясь выдавить милую улыбку. Мохнатая дама, однако, осталась непреклонной.

— Умничает, хрыло, — сердито произнесла она. — Все они такие умники… только и зиркают, как бы обобрать честного хадра. Ладно, — она еще раз окатила Блейда ледяным взглядом, и повернулась к Рыжему, — пусть пьет и жрет, но ко мне на борт — ни ногой!

— Да он — смирный парень, — встрял за честь команды Лысак. — И работящий, клянусь Китом-прародителем!

— Пусть и работает при ваших нужниках, — сурово отрезала Грудастая, — а свои мы сами вычистим!

— Да смирный он и почти непьющий, — продолжал отстаивать достоинства Блейда Лысак. — Ну че плохого, если народ поглядит на него да повеселится?

Старшая клана Каракатицы уставилась на Лысака холодными глазами.

— Если хочешь, парень, можешь сегодня ночевать с этим уродом. Расчавкал?

Лысак сник и рассыпался в извинениях. Блейд, усмехаясь про себя — нравная дамочка! — отошел и уселся у нагретой солнцем деревянной стены надстройки, где хранились гарпуны, колотушки, топорики и остальное промысловое снаряжение. Он не хотел никому мешать или, тем более, послужить причиной раздора, он закусит, сделает глоток-другой местного виски — с чисто исследовательской целью, понаблюдает за нравами хадров и мирно отправится в постель. Более умеренную программу было трудно вообразить.

Высокие чины удалились в сторону кормовой надстройки женского корабля. Солнце село, и на палубах зажгли сотни факелов и плошек с китовым жиром; в почти безветренном воздухе они горели ярким немигающим пламенем. Из камбузов поплыли запахи жареного китового мяса и рыбы, три или четыре самодеятельных оркестра начали наяривать на горнах и рожках зажигательные мелодии и хадры пустились в пляс, время от времени прикладываясь к кувшинам со спиртным. Блейд заметил, что то одна, то другая парочка спускаются вниз, в жилые кубрики — видимо, из соображений благопристойности. Во всяком случае, на палубе никто не валялся.

Он поел ароматного мяса с приправой из терпких водорослей, глотнул спотыкаловки — этот напиток действительно напоминал неплохое ячменное виски и, полюбовавшись на причудливые тени танцующих, метавшиеся в полумраке, на мирное звездное небо и океан, отливающий алыми отблесками в свете факелов, отправился спать.

Койка его, однако, была занята. В кубрике парила темнота, и Блейд лишь кончиками пальцев нащупал чье-то мохнатое плечо. Он замер, пытаясь на слух определить свободное место, но со всех сторон доносились тяжкие вздохи и сопенье — хадры работали с тем же усердием, как и при разделке китовых туш. Не желая смущать сопалатников, Блейд пожал плечами и вернулся наверх, к оружейной кладовой. Веки его смыкались; он забрался внутрь, выбрал колотушку помассивнее, примостил под голову и уснул.

Тут его и обнаружил Крепыш — через три или четыре часа. Праздник был еще в самом разгаре; его участники, отдав положенное естеству, теперь пили и гуляли без помех. Те, кто помоложе, сраженные любовными утехами и огненной спотыкаловкой, уже рухнули в койки; настоящие бойцы пока держались на ногах и добирали остатки. Танцевать не мог никто, так что хадры устроились компаниями вдоль бортов, пели песни, похожие на свист океанского ветра, болтали, хихикали и время от времени прикладывались к постепенно пустеющим кувшинам.

— В-вот ты г-где, Носач! — Крепыш ухватил Блейда за руку и стал тянуть наружу из мрака кладовой. — Пйдем! С-с-спыты-кловки ще ц-целое м-море! И д-девочки! Что… что надо… Пйдем!

Потянувшись, Блейд обнаружил, что совсем не хочет спать. Он выбрался за Крепышом на палубу; тот вцепился в его руку — не то от избытка дружеских чувств, не то пытаясь сохранить равновесие — и настойчиво тянул к сходням. Перебравшись на борт соседнего корабля, Блейд вдруг хлопнул себя по лбу и остановился.

— Эй, приятель, так мы не договаривались, — он слегка тряхнул Крепыша. — Дама, что командует этим броненосцем, запретила мне появляться на своей территории!

— Да ну? — матрос с удивлением воззрился на него. — В вот ак-кулий п-потрох! Хрылятина поганая! А т-ты наплюй, Н-носач! Наплюй-и в-все! — он шаркнул ногой, словно растирая по палубе плевок.

— Что-то ты расхрабрился, парень, — с усмешкой заметил Блейд. — Смотри — она тебя одной грудью придавит.

— М-меня? — Крепыш попытался выпрямиться, однако ноги его разъезжались. — Д-да я… д-да ты… д-да мы ее… — он задумался на миг, потом с неожиданной энергией потащил Блейда вперед — Пойдем! П-плевать! Хр-хр-хрылятина… задница пр-пр-тухшая… Не боись… Ррразберемся…

Он бормотал еще что-то, и Блейд, решив, что Грудастой сейчас не до них, перестал сопротивляться. В конце концов, Крепыш был единственным существом в этом мире, с которым его связывало нечто похожее на дружбу, не мог же он просто оставить хмельного моряка у трапа, чтобы тот сверзился в воду.

Итак, Блейд последовал за ним на правый борт, где у перевернутой шлюпки расположилась компания самых выносливых его соседей по кубрику: Пегий и Канат с Бородой. Пегий, впрочем, уже спал, умостив голову на коленях своей дородной подружки, но остальные двое еще держались, прислонившись спинами к лодке. Их приятельницы, тоже изрядно хлебнувшие, хихикали и перешептывались, с интересом поглядывая на двурукого великана, которого приволок Крепыш.

— В-вот, п-прив-вел, — заявил тот, шлепнувшись рядом с женщинами. — Эт-то наш Н-н-сач… с да-а-альних остр-вов… Он с-сам не знает, от-к-куда… Н-но пар-рень ха-а-ароший…

Крепыш потянулся к кувшину, покачал его, потом дернул за ручки второй и третий. Видимо, не один не оправдал его надежд.

— В-все выл-лакали, ак-кулья тр-буха? — возмущенно вопросил он. — А за Н-но-сача чего в-вы-пьем? Дер… дерм-мдавы! — Секунду-другую матрос напряженно размышлял, потом хлопнул Блейда по голому колену: — Сл-сл-шай, Н-сач… Буудь др-гм… У мня… в с-стун… с-тнд… сууу-ндучке, — наконец с усилием вымолвил он, — кух-шинчк… на в-вся-кий ссслу-чай… Пр-неси… И ник-кому ни зв-вука!

Не споря, Блейд поднялся и пошел к сходням, провожаемый заботливым напутствием Крепыша:

— Т-ты поп… поп-робуй, чего бер-решь… В дргом… кух-шинчке… кр-раска…

Он прихватил масляный светильник и спустился вниз. В кубрике пустовала половина коек; в остальных раскатисто храпели и посвистывали носами хадры. Блейд подошел к лежбищу Крепыша и откинул крышку объемистого сундучка; у задней его стенки в плотном строю торчали не две, а пять запечатанных глиняных фляг — четыре маленьких и одна побольше, кварты на полторы. С минуту он сосредоточенно созерцал их, потом догадался, что в маленьких кувшинчиках хранятся краски четырех цветов — для разрисовки тенгов. В большом, следовательно, было спиртное.

Блейд, однако, решил удостовериться. Он сломал восковую печать, вытащил пробку, понюхал и хлебнул. Спотыкаловка была отменной! Не французский коньяк, конечно, но не хуже шотландского виски! Он снова хлебнул и продолжил это занятие, взбираясь по крутому трапу на палубу. В конце концов, ему надо было слегка расслабиться — и не стоило терять время, пока праведник, таившийся в его душе, не объявил выпивку смертным грехом.

Выбравшись наверх, Блейд понял, что расслабился вполне. Он постоял, чуть качаясь, затем подошел к оружейной кладовой и нашарил там здоровенную, окованную железом колотушку, которую, засыпая, положил под голову; теперь ей предстояло сыграть роль костыля. Колотушка доходила ему до плеча и, оперевшись о её массивный боек — фунтов на двадцать, не меньше, — Блейд почувствовал себя гораздо уверенней. Теперь путешествие по сходням, переброшенным с борта на борт, уже не страшило его, он благополучно достиг соседнего судна — и наткнулся прямо на Храпуна.

Конечно, боцман был под хмельком, но на ногах стоял твердо. Он вытянул переднюю руку, и сжатый кулак пришелся точно на диафрагму Блейда. Разведчик остановился, проклиная про себя и этого старого живодера, и несчастливую свою звезду, и собственное бессилие. Неужели миролюбивые буддийские доктрины могут распространяться на таких накостных типов?

— Эй, хрыло, куда прешь? Да еще с кувшином? — Храпун шумно принюхался. — Ну-ка, давай сюда!

Блейд покорно протянул флягу. Боцман отхлебнул глоток и громко рыгнул.

— Отличное пойло… Где взял?

Еще с курсантских времен Блейд помнил, что на вопрос сержанта, как в казарму попало виски, лучше не отвечать. Не собирался он этого делать и на сей раз, хотя, судя по результатам еще незавершившейся попойки, фляга со спиртным вроде бы не являлась криминалом.

— Так… — медленно и зловеще произнес Храпун. — Ты, хрыло, разве не знаешь, что проносить спотыкаловку на судно запрещено? А это, — он поводил носом у горлышка фляги, — не из корабельной кладовой! Это, — он снова принюхался, — куплено на Южных островах и хранилось в чьем-то сундуке — до случая. Вот случай и вышел… — боцман с угрозой уставился на Блейда. — Ну! Какой дерьмодав тебе это дал?

Ну и дела, подумал Блейд, медленно трезвея. Значит, Крепыш контрабандой протащил это пойло на корабль, где спиртное выдается только из общественных запасов и по большим праздникам! Мог хотя бы предупредить, скотина! Хотя парень что-то такое кричал… ннк-кому ни звук-ка… конспиратор паршивый…

Он поднял взгляд на Храпуна. Пламя догорающих факелов не позволяло разглядеть лицо боцмана, да и Блейд до сих пор не слишком разбирался в выражениях мохнатых физиономий своих спутников по плаванию; тем не менее, он чувствовал, что Храпун разозлился не на шутку, и на сей раз дело не кончится линьками.

Все еще держа злополучную флягу в левой передней руке, боцман протянул вперед обе правые и приказал:

— Дай-ка мне колотушку, хрылятник.

Разведчик повиновался. Крепко перехватив рукоять, Храпун сделал вид, что хочет врезать ему под ребра бойком, но когда Блейд, согнувшись, попробовал защитить живот, боцман со всей силы стукнул его концом рукояти по голове.

Перед глазами Блейда распустились огненные цветы фейерверка и, на секунду потеряв сознание, он рухнул на колени. Однако череп у него был крепкий, и в следующий миг он поднялся, недоуменно озираясь по сторонам.

Что-то изменилось. Да, что-то определенно изменилось! В его сознании рухнул какой-то барьер — или, быть может, задернулись шторки, закрылись двери, опустились крышки люков над бездонными кладовыми памяти, отсекая все инородное, все наносное, все, из-за чего он мучился и страдал последний месяц. Ричард Блейд вновь стал самим собой. И это не сулило ничего хорошего тому мохнатому коренастому четырехрукому существу, которое стояло перед ним.

Люди опрометчивые, горячие и скорые на гнев и расправу, обычно не достигают успеха. Как правило, они даже теряют то, что подарила им судьба — унаследованное богатство или высокое положение; нередко они расстаются не только с этими дарами Фортуны, но и с головой. Чаще свое берут натуры с куском льда вместо сердца, способные просчитать выгоду каждого деяния и каждого слова на много ходов вперед. Но ни вулканический темперамент, ни холодный рассудок поодиночке не рождают гениев и героев, лишь их союз способен произвести на свет нечто удивительное, невиданное доселе и достойное внимания.

Блейд не был исключением из этого правила. Расчетливый ум, твердость и упорство, унаследованное от отца, чистокровного англосакса, сочетались в нем с горячей кельтской кровью матери. Обычно сакс сдерживал кельта, и душа Ричарда являла собой как бы Соединенное Королевство в миниатюре, в котором холодная и сдержанная Англия властвовала над драчливой Шотландией и буйной Ирландией. Но когда кельт восставал, когда его извечную раздражительность поджигало слепое бешенство, порожденное каплей огненной иберийской крови (еще одно материнское наследство!) — о, тогда стоило держаться подальше от Ричарда Блейда! На свою беду, Храпун не разбирался в подобных тонкостях; он еще твердо стоял на ногах, дышал, принюхивался к соблазнительному аромату, которым тянуло из фляги, но мгновения его жизни были уже сочтены.

Испустив рев, достойный сородича неукротимого Кухулина, Блейд вырвал из лап боцмана колотушку и нанес ему страшный удар по черепу. Раздался глухой треск; обливаясь кровью, хадр рухнул под ноги своей недавней жертвы. Пару секунд Блейд смотрел на недвижимое тело, потом перевел взгляд на мохнатую пьяную орду, веселившуюся на палубе. Безумная ярость его, подогретая алкоголем, иссякала с той же скоростью, с какой жизнь покидала Храпуна; англичанин взнуздал своих пылких компаньонов, и они, рыча и огрызаясь, отступали, предоставив держать ответ за содеянное старшему собрату.

Но англосакс вовсе не собирался отказываться от мести. Недели унижений день за днем мелькали перед глазами Блейда, и овладевшее им ледяное бешенство было куда опасней недавней вспышки необузданного гнева. С холодной рассудительностью он оглядывал палубу корабля и сотню сидевших и лежавших на ней хадров, прикидывая, что и как сокрушить в первую очередь. Он находился сейчас в состоянии странной эйфории, ввергнутый в нее внезапным возвращением благословенного и смертоносного дара — способности к убийству. Ему казалось, что он всемогущ и неуязвим, он был Аресом, Сетом, Ахриманом и Тором в одном лице — и, подобно Тору, сжимал в руках огромный тяжкий молот. Впрочем, он не хотел лишней крови; определенная толика страха, смешанного с уважением, явилась бы вполне достаточной компенсацией за вонючие бадьи и навозную лопату.

На него уже обратили внимание. Стукнула дверца в кормовой надстройке, и Грудастая, со свитой из дюжины мускулистых женщин, направилась к Блейду. Её спутницы держали в руках плети и увесистые дубинки — видимо, эта команда следила за порядком на празднестве, что было весьма нелишним, если учитывать количество и крепость поглощенной хадрами спотыкаловки. Блейд, опершись на свою колотушку, с высокомерным презрением взирал на подходившую группу. Он уже несколько протрезвел и был готов уложить всех четырехруких китобоев в радиусе ста миль от этого места.

— Эй! — Грудастая уставилась на труп Храпуна — Кровь? Ты что с ним сделал, хрылятник?

— Разбил череп — той же дубинкой, которой он попробовал приласкать меня — холодно произнес Блейд.

— Да он же мертв! — Грудастая подняла на возмутителя спокойствия бешеный взгляд — Ты, акулья требуха! Ты не стоишь половины пальца на его руке!

— Ошибаешься, Хозяйка. Моя цена выше, много выше! — на губах Блейда играла небрежная усмешка. — И скоро ты в этом убедишься!

Вокруг начала собираться толпа. Трезвых — кроме Грудастой с её стражей — почти не было, а сотня хадров в различных стадиях опьянения не пугала Блейда. Большая часть этой компании едва держалась на ногах, а самый лучший из гарпунеров не смог бы попасть в самого крупного кита с расстояния пяти ярдов. Оставалось неясным, была ли охрана на корабле мужчин, но он не слишком беспокоился на сей счет. Колотушка была страшным оружием, и в рукопашной схватке он мог уложить не один десяток хадров, что трезвых, что пьяных.

Грудастая вытянула переднюю руку в сторону грот-мачты и показала на нижний рей.

— Ты будешь болтаться вон там, хрыло! И очень скоро!

— Сомневаюсь, милая леди.

Блейд шагнул вперед, оттолкнув двух охранниц с такой силой, что они покатились по палубе Коротким ударом в челюсть он сшиб с ног Грудастую и серией стремительных выпадов, нанесенных рукоятью колотушки, послал в нокдаун остальных стражей. Затем он поднял свой молот Тора и, предваряя вакханалию разрушения, с грохотом опустил его на борт ближайшей шлюпки.

Глава 5

Блейд сидел на полу узкой и тесной каморки, вытянув ноги и привалившись спиной к стене. Стена — борт корабля — чуть заметно покачивалась, подталкивая его под лопатки. На предплечье разведчика розовела свежая царапина, на темени вздулась большая шишка — след вчерашнего удара, нанесенного Храпуном Все остальное было цело и невредимо. Во время ночной схватки в него не метали гарпуны и не кололи ножами; после того, как он разбил колотушкой несколько лодок, уложив попутно дюжины три хадров, с судна Зеленого Кита прибыла команда с сетью. Её накинули на взбунтовавшегося Носача и повлекли добычу в карцер — надежную камеру с прочной дверью. Располагалась она в трюме рядом с нужниками.

Несмотря на всю безысходность ситуации — ему грозила кара за убийство, отягощенное порчей корабельною общества и нанесением побоев, — Блейд был доволен. Душа его снова обрела цельность, удар Храпуна, который вышиб из его головы все лишнее, он рассматривал теперь как божественною ласку руки Провидения. Жаль, конечно, что ему вчера попалась та фляжка… он мог бы просто отдубасить боцмана, но не доводить дело до смертоубийства.

Вздохнув, он покаянно пробормотал: «Non est culpa vini, sed culpa bibentis», и сам для себя перевел на английский: «Виновато не вино, виноват пьющий» Затем Блейд ухмыльнулся. Что-то, однако, задержалось в мозгах — и, по странному совпадению, это была латынь. С латыни началось когда-то его знакомство с прекрасным полом. Мод Синглер, первая его женщина, преподавала в Кембридже латинскую поэзию. Знакомство их началось в прохладной, обшитой темным дубом аудитории, а закончилось в постели. На миг Мод возникла перед его мысленным взором — стройная, рыжеволосая, с молочно-белой кожей и сапфировыми глазами. Боже, как давно это было! Лучше не вспоминать! Сейчас ей уже… Нет, он не хотел думать, что Мод скоро разменяет пятый десяток, он представлял её только такой, какой она была в том далеком пятьдесят третьем, когда юный темноволосый студент впервые перешагнул порог её класса.

За дверью кто-то зашебуршился, потом внизу открылась узкая щель и в нее просунули миску с кашей и кружку клана. Блейд поел, напился. Видно, его не собирались морить голодом.

Он был намерен либо вновь погрузиться в приятные воспоминания, либо вздремнуть, ибо обдумывать план дальнейших действий представлялось еще преждевременным — он, собственно, не знал, что ему инкриминируют. Возможно, вздернут на рее, как обещала Грудастая, возможно, наградят — если Храпун перебежал дорожку кому-то из начальства. Впрочем, второе предположение казалось Блейду весьма зыбким. Он смежил веки и уже уронил голову на грудь, когда в дверь грохнули кулаком.

— Эй, хрыльник, ты живой?

Это был голос Башки, боцмана команды гарпунеров, который отличался черепом огромных размеров, крепкими кулаками и редкостной рассудительностью.

Блейд отозвался.

— Рыжий хочет на тебя позиркать, — сообщил Башка. — Сам пойдешь, или приволочь сеть?

Блейд ценил, что с ним обошлись по-человечески — даже не связали; посему он сообщил боцману, что доберется до Хозяина на своих двоих и не будет оказывать сопротивления. Боцман хмыкнул, но дверь отворил. За ним стояли наготове восемь матросов с сетью и гарпунами, и среди них — Крепыш. Увидев приятеля, он смущенно отвел глаза.

Задумчиво подергав бородку, изрядно отросшую за последний месяц, разведчик вышел из своего узилища. Среди охранников был Крепыш, а это значило, что пока никто не обнаружил владельца вчерашней фляги — если еще нашли и саму флягу! Это казалось ему весьма сомнительным. Ну, раз Крепыш здесь, стоит попытаться получить хоть какую-нибудь информацию.

Приятель его, похоже, тоже хотел перемолвиться словом-другим. Башка с двумя матросами прошел вперед, шестеро пристроились за Блейдом, и первым из них — Крепыш. Взбираясь по крутому трапу, разведчик чуть приотстал, и тут же Крепыш очутился рядом.

— Что это на тебя нашло, Носач? — спросил он не слишком громко, но и не таясь — видимо, разговаривать с пленником никто не запрещал. — Ясно дело, Храпун — то еще дерьмо был, но пара добрых тумаков…

Блейд ткнул матроса пальцем под ребро, заставив замолчать, и спросил:

— А ты сам ничего не вспоминаешь?

— Откуда! Я был в полной отключке, еть тебя в печенку! А что?

— Как затащил меня на лоханку Грудастой, помнишь?

Крепыш задумчиво наморщил лоб и произнес:

— Пожалуй…

— А куда потом послал?

— Не-а… Вроде как мы доперлись до всей честной компании… Ну, я сел… сел, значит, у лодки… И все! Порази меня Зеленый Кит, ничего не помню!

Не врет, понял Блейд. Нажрался казенной спотыкаловки, четырехлапая скотина, и в самом деле отключился. Ну, ладно… Он наклонил голову и шепнул прямо в заросшее жестким волосом ухо Крепыша:

— Загляни в свой сундучок, акулья требуха! Да посчитай кух-шинчки! Тогда и поймешь, за чем меня посылал. Расчавкал, матрос?

Он почувствовал, как Крепыш вздрогнул; вроде его приятель хотел что-то сказать, но они уже вылезли на палубу и скорым шагом приближались к кормовой надстройке. Башка распахнул дверцу и прогудел:

— Привели. Если что, Хозяин, мы тут, на палубе, с сеткой и гарпунами.

Потом боцман отступил в сторону, пропустив Блейда в довольно обширную каюту. В переборках слева и справа было по две двери; один простенок украшал подвесной шкафчик из темного резного дерева, другой — искусно выполненный муляж Зеленого Кита, подвешенный к потолку на веревке. Посередине находился низкий стол, заваленный фишками для ба-тенга; за ним восседал сам Рыжий, имея по правую руку Трехпалого, старшего марсовой команды, а по левую — Зубастого и Лысака. По другую сторону стола громоздился прочный табурет.

— Садись, — Рыжий вытянул переднюю руку с бронзовым браслетом на запястье.

Блейд сел. Начало разговора ему понравилось.

Капитан принялся молча разглядывать его. Помощники делали то же самое. Так прошло минут пять.

Вдруг Зубастый гулко расхохотался. Теперь он почему-то глядел не на Блейда, а на Лысака.

— Ты чего? — Рыжий скосил на помощника темный глаз.

— Чего? А помнишь, какие песни пел вчера Лысак? Он у нас-де смирный, работящий, непьющий… — Зубастый очень похоже передразнил старшину «стюардов». — Ничего себе смирный, акулья пасть! Если бы Грудастая знала, что этот смирняга натворит, ночевать тебе, Лысак, в холодной койке! Да я думаю, тебе и так у Каракатиц больше ничего не обломится!

— Погоди, тут дело не простое, — прервал Зубастого Трехпалый. Дождавшись кивка капитана, он продолжал: — Носач и в самом деле смирный парень. Что это он взбеленился? Была, значит, причина…

Блейд пристально посмотрел на старшину марсовых. До сих пор он никаких дел с Трехпалым не имел, даже встречал его редко, но знал, что этот молодой и довольно щуплый хадр является второй по важности персоной на судне. Если Рыжий кого и слушал, так только его; и самый глупый матрос понимал, кто возглавит клан, когда немногословный старый Хозяин навсегда отправится в подводные чертоги Зеленого Кита.

— Ну, Носач, так в чем дело? — пронзительные черные глазки Трехпалого уставились на Блейда.

Да, этот хадр был умен! Он даже говорил иначе, чем Лысак и Зубастый, не поминая через слово акулью требуху, дерьмоболов и дерьмодавов. Что доказывало: даже среди племени простаков найдется хоть один хитрец.

Блейд прочистил горло и повинился:

— Мой грех. Хлебнул этого пойла… ну, и когда он стукнул меня…

— …ты взял, да и разбил ему башку, — закончил Трехпалый. Он вздохнул и вытащил из-под груды фишек счеты, очень похожие на те, что Блейд видел в детстве в конторе отца. Вытянув левую переднюю руку, на которой не доставало трех пальцев, отхваченных акулой, старшина марсовых щелкнул костяшками на верхней проволочке. — Значит, так: прибил Храпуна, четыре баркаса — в щепки, — он щелкнул второй костяшкой, — расколотил надстройку кладовой… — щелк, — три десятка кувшинов, четыре бочонка… — щелк, щелк, — выкинул за борт бадьи из нужников, канаты, запасной парус… — щелк, щелк, щелк, — сломал фальшборт, локтей десять… — щелк, — синяков и шишек — не счесть… — щелк, — и у Грудастой сворочена челюсть, — щелк.

— Он им и рею сломал, на которой Грудастая собиралась его повесить, — добавил Зубастый.

— Зеленый Кит! Когда ж я все это успел? — искренне восхитился Блейд.

— Да уж… успел! — задумчиво произнес Трехпалый. — Крепкий ты парень. Носач… Жаль, если и вправду придется тебя повесить.

Зубастый снова захохотал. Лысак сидел, с мрачным видом уставясь в пол. Капитан положил на счеты короткопалую ладонь и твердо произнес:

— Нечего добро портить. Посчитай-ка еще раз, Трехпалый.

— Так… — помощник тряхнул счетами. — Грудастой — за лодки, кладовую, кувшины, бочки, бадьи, перила, нижний рей — пятнадцать золотых пакт… — он снова щелкнул костяшками. — Грудастой — за шишки и синяки её команды — три пакты… Опять же Грудастой — за свороченную челюсть — пять пакт… — Он поднял глаза на капитана. — Теперь — Храпун. Его во сколько оценим?

— Ничего он не стоит, — вставил Зубастый. — Только ходил да плетью помахивал, зиркало поганое!

— Да? — впервые подал голос Лысак. — Такого глазастого да опытного еще поискать! — он бросил непримиримый взгляд на Блейда. — Старый, но как держал в лапах всех дерьмодавов!

— Вот и додержался… — Зубастый разинул пасть и загоготал.

Рыжий негромко шлепнул по столу ладонью и смех помощника оборвался.

— Храпун — надсмотрщик умелый. Восемь золотых.

— Справедливая цена, — кивнул Трехпалый, снова щелкнув костяшками. Он посмотрел на результат. — Тридцать одна пакта золотом. Дороговато ты нам обошелся, Носач!

— Э, так не пойдет! — запротестовал Блейд. — За Храпуна, покойника, восемь золотых, а за челюсть Грудастой — пять? Я же её только погладил!

— Хочешь, чтоб мы повысили цену за Храпуна? — ухмыльнулся Трехпалый.

— Нет! Надо снизить за Грудастую!

Рыжий шевельнулся на своем табурете.

— Что заплачено — то заплачено, — сказал он. — Грудастая была в своем праве. Мы нарушили старый обычай.

— Какой же?

— Не брать двуруких на свои корабли. — Капитан вздохнул. — Есть, правда, обычай еще древнее… Если кто на море попал в беду, его не бросают.

Блейд опустил голову. Эти странные существа, мохнатые и четырехрукие океанские скитальцы, обладали своеобразным кодексом чести. Они явно не благоволили и не доверяли жителям суши, но сочли возможным вытащить его с Коривалла, где он постепенно сходил с ума… Они кормили и поили его; естественно, не бесплатно… Они, наконец, возвратили ему разум — тем самым благодетельным ударом колотушки. Конечно, это было сделано несколько грубовато, да и работу ему предоставили не из лучших, но моряки вообще нелегкий народ.

Он посмотрел прямо в черные непроницаемые глаза Трехпалого и медленно произнес:

— Значит, тридцать одна золотая пакта… Да… Desipere in loco…

— Что? — переспросил помощник.

— Безумствуй там, где уместно, — перевел Блейд.

— О! Твой народ очень мудр!

Блейд не стал оспаривать этот несколько поспешный вывод, а лишь кивнул головой и спросил:

— Ну? И что вы предлагаете?

Трехпалый выложил на стол все четыре ладони и забарабанил семнадцатью пальцами.

— Сам понимаешь, какой урон корабельной казне… — наконец заявил он. — Если, скажем, тебя продать на Восточном Архипелаге… пакт десять, может и выручим…

— Треть! — буркнул Зубастый. — Не его одного надо продать.

— Пожалуй, — согласился старшина марсовых. — Понимаешь, — он повернулся к Блейду, — мы иногда продаем своих. Лучше пожертвовать десятком сопляков, чем всем год или два сидеть на берегу, если не хватает монет на новое судно. В особых случаях продаем за провинности, — Трехпалый прекратил барабанную дробь и вдруг остро взглянул на Блейда. — А тут особый случай.

Э, да он же копает под меня, сообразил разведчик. Что-то есть у этого хитреца за пазухой… и сейчас он вывалит это на стол! Неужели кух-шинчик Крепыша?

Точно, это был тот самый кувшинчик, на дне которого еще плескались остатки спиртного. Трехпалый достал его из навесного шкафа и торжественно водрузил на столешницу, посреди кучи фишек для ба-тенга.

— Вот, — он постучал по высокому глиняному горлышку, — отличное пойло с Южных островов. Нашли рядом с телом Храпуна. И от тебя. Носач, пахло этой спотыкаловкой за десять локтей. — Трехпалый задумчиво оглядел Блейда. — Когда тебя привезли с острова, ты был совершенно голым. Я думаю, ты не прятал этот кувшин у себя в заднице?

— Кто? — зловеще и спокойно произнес капитан. — Кто дал?..

Блейд плотно сомкнул губы. Может, свалить все на покойника Храпуна? Нет, не поверят… Он тоже не поверил бы. Шито белыми нитками.

— Экипажу запрещено хранить спотыкаловку, — пояснил Трехпалый. — Все корабельные запасы под замком и под надежной охраной. Если нашим дерьмоболам позволить пьянствовать в рейсе, судно придет в торговый порт без груза… или не придет вообще. Для пьянки — берег! Пять-десять дней хватает, чтобы перебеситься и спустить свои пакты. И все. Конец — до следующей стоянки.

— Это — закон, — подтвердил капитан.

— Поэтому мы хотим знать, кто дал тебе пойло, — продолжал помощник. — Продадим вас обоих. Будет у тебя приятель на берегу.

На берегу? Блейд не беспокоился за собственную шкуру. Он выкрутится! Не в первый — и не в последний! — раз его продают в рабство. Неделя-другая, и он либо сбежит, либо перережет глотку хозяину, либо заберется в постель хозяйки. В конце концов, в любой момент может истечь срок его командировки… Но Крепыш! Он не сомневался, что его приятель погибнет на берегу. И помочь ему невозможно… В иной ситуации он отбыл бы домой, оставив своему спутнику по странствиям в чужом мире то, что ценится там превыше всего: власть, богатство, славу… женщину, наконец! Но это — сокровища сухой земли. Никакими силами он не сможет вернуть списанного на берег хадра обратно в его клан, на его корабль, что качается в безбрежном океане под хрустальные песни катразских ветров…

Блейд разомкнул губы и, решив, что хватит валять дурака, сурово произнес:

— Я не скажу вам, где взял этот кувшин. — Он говорил громко, и надеялся, что Крепыш, там, за дверью, слышит его. — И я не стану лгать, потому что не хочу, чтобы подозрение пало на невиновного. — Он окинул сумрачным взглядом лица сидевших за столом хадров. — Однако справедливость требует, чтобы ваши убытки были возмещены. И я скажу, как это сделать.

Рыжий почесал седеющую грудь. Казалось, он что-то прикидывал и взвешивал, словно соизмеряя понесенный ущерб с уверенным видом и словами этого безволосого двурукого хрыла, говорившего так спокойно и веско.

— Как? — наконец спросил капитан.

— Полагаю, тебе известно, что стоимость раба определяется тем, что он умеет делать?

— Ну! Так ты, Носач, отлично чистишь нуж… — начал, ухмыляясь. Зубастый, но Блейд остановил на нем тяжелый взгляд, и старшина гарпунеров вдруг замер с раскрытым ртом.

— Еще я отлично умею вышибать зубы, сворачивать челюсти и проламывать черепа. Хочешь в этом убедиться, акулий потрох?

Зубастый захлопнул рот и словно съежился, стараясь отвести глаза от холодных зрачков сидевшего напротив человека. Потом он невнятно пробормотал:

— Н-нет… Хватит вчерашней ночи…

— Так вот, — продолжал Блейд, повернув лицо к капитану, — я — воин, боец, мастер клинка… и не только клинка, — он угрюмо ухмыльнулся и вытянул руку к двери. — Там девять твоих матросов… Девять! И я могу их всех… — он стиснул огромные кулаки и стукнул ими друг о друга. — Понимаешь! Вместе с их гарпунами, ножами и сетями!

Капитан кивнул; он понял.

— Цена воина, который может охранять хозяина и сражаться за него, много выше цены простого раба. Ты отвезешь меня на Восточный Архипелаг, и я покажу там, на что способен. Потом продай меня за максимальную цену — и мы квиты.

Блейд разжал кулаки и скрестив на груди руки, спокойно посмотрел на капитана.

— В этом что-то есть, — задумчиво протянул Трехпалый. — Случается, что сахралтам нужны хорошие драчуны. И, если не ошибаюсь, такой момент скоро наступит.

— Кто такие сахралты? — разведчик приподнял брови, уловив незнакомое слово.

— Ну, хрылы… Наши дерьмоболы так называют двуруких с островов.

— А нурешники?

— Нуры. Эти живут на огромном северном острове. Там холодно, и мы не ходим в те воды.

Блейд кивнул. Значит, тут есть два народа, на островах и на материке: хрылы-сахралты и нурешники-нуры. Интересно, кто же такие нурлы? Он уже раскрыл рот, когда голос Рыжего перебил его вопрос.

— Я хочу знать, кто пронес на судно спотыкаловку, — безаппеляционным тоном заявил капитан.

Трехпалый шумно вздохнул и, пожав плечами, встал и направился к подвесному шкафчику. На сей раз он извлек оттуда многократно сложенный толстый лист пергамента. Это была карта — отличная карта, признал Блейд, когда помощник капитана разложил её на столе прямо поверх игральных фишек.

— Смотри, Носач, — палец Трехпалого скользнул по голубой поверхности, изображавшей океан, и уперся в россыпь точек к северу от экватора. — Это Восточный Архипелаг Круглый год тепло, фрукты — ах, какие фрукты! — и добродушный народ. За хорошего драчуна они выложат двадцать золотых. А здесь, — помощник ткнул в пятнышки, притулившиеся на юге, примерно на пятьдесят пятой параллели, — Южные острова. Довольно холодно, и люди в тех местах суровые. Край света! — секунду он помолчал. — Но там богатые серебряные рудники, где требуются сильные надсмотрщики. За тебя могут отвалить тридцать или сорок монет. Мы же идем сейчас на восток и дней через пять будем как раз посередине, — он показал по карте, затем поднял на Блейда непроницаемый взгляд. — Ты слышал, Хозяин желает знать, кто протащил на корабль пойло. Так куда повернем через пять дней — на север или на юг?

Минуты три Блейд размышлял, просчитывая варианты. Итак, если он выдаст Крепыша, их обоих продадут в теплые края; иначе он окажется на руднике — либо надсмотрщиком, либо простым рабом-рудокопом. Оба варианта его не устраивали. Он не собирался выдавать приятеля — как из упрямства, так и не желая уступать давлению. В конце концов, хадры оказались гуманнее людей; они не стали бить или пытать его, а использовали методы чисто интеллектуального принуждения. Это являлось сферой профессиональной деятельности Блейда, и уступка была равнозначна признанию, что эти мохнатые четырехлапые китобои смогли переиграть лучшего агента МИ6А.

С другой стороны, ему хотелось попасть именно на Восточный Архипелаг, пусть даже в качестве раба. Изучая карту, Блейд заметил, что некоторые его острова весьма велики — не меньше Ирландии или даже Сицилии; неподалеку находились и другие островные скопления, протянувшиеся широкой полосой к северу и югу от экватора. Наконец, в северном полушарии, на расстоянии полутора тысяч миль от берегов Восточного Архипелага, лежал материк. Несомненно, Нурстад, страна нуров, о которых он не знал ничего!

Итак, любой опытный человек при взгляде на карту сказал бы, что острова Восточного Архипелага являются одним из центров этого скудного сушей мира. Блейд понимал, что, несомненно, сможет получить там всеобъемлющую информацию по интересующим его вопросам и выяснить, чем богат Катраз. Он не сомневался, что даже очутившись здесь по ошибке, обязан выполнить свое обычное задание — собрать сведения об этой реальности Измерения Икс, определив технологии, знания или сырье, которые могут представлять ценность для Великобритании. Недаром Лейтон не торопился забирать его отсюда; это означало, что на исследования и разведку отпущены обычные два-три месяца.

Однако половина этого срока уже прошла, а он пока не видел ничего, кроме идиллических красот Коривалла и необозримых просторов океана; он слышал только песни катразских ветров да речи спутников по плаванию, пересыпанные упоминаниями о дерьмоболах, акульих потрохах, блейдинах, нурешниках и хрылах. Ни интереса, ни пользы, ни выгоды! Но, возможно, вторая половина его странствия окажется более эффективной?

Для этого надо было попасть на Восточный Архипелаг. И если альтернатива, предложенная Трехпалым, его не устраивает, нужно навязать вождям клана Зеленого Кита свой вариант развития событий. Блейд протянул руку к карте, приподнял её и задумчиво поглядел на горки раскрашенных фишек. Потом повернулся к помощнику капитана.

— Любите играть в ба-тенг?

Трехпалый с недоумением посмотрел на него.

— Все любят… Что еще делать в перерывах между охотами?

— И велики ли ставки?

— За два последних дня я выиграл у Зубастого пять серебряных монет, — гордо заявил Трехпалый.

— А если пересчитать в золото?

— Нууу… десятая часть пакты, пожалуй… — тут помощник воззрился на Блейда и сказал: — Слушай, Носач, мы ведь не о том говорили. Поворачивать-то куда будем — к солнышку и фруктам или к копям в холодных горах?

Блейд безмолвствовал. Подождав немного, Трехпалый развел руками и посмотрел на Рыжего. Сообразив, что пора произнести веское слово старшего по званию, тот буркнул:

— Вот что. Носач… Иди-ка ты в карцер. И подумай.

Он встал и вышел в дверь, что находилась рядом с подвесным шкафчиком — видимо, в свою каюту. Трехпалый проводил капитана взглядом и сказал Блейду:

— Хозяин дело говорит. Поразмысли! И знаешь, Носач, никогда мы не продавали своих на Южные острова. Лучше удавиться, чем попасть в копи.

Когда Блейд под бдительным присмотром Башки шествовал обратно в свое узилище, он вспомнил, что собирался спросить про нурлов. Ладно, решил он, успеется. Он чувствовал, что еще не раз встретится с офицерами этого судна. И еще не известно, кто кого продаст в рабство.

Вечером в дверь карцера тихо поскреблись. Блейд оторвался от созерцания низкого потолка из темного дерева и пробормотал: «Tu ne cede malis, sed contra audentior ito».

Этими словами — «Не отступай перед бедой, но смело иди ей навстречу» — он и встретил Крепыша, доставившего узнику ужин и неярко горевший светильник.

— Вот, — сказал матрос, протягивая ему миску, — спросился у Башки принести тебе жратву.

Затем он погрузился в мрачное молчание, ожидая, пока пленник разделается с кашей, китовым мясом и основательной кружкой клана. Блейд искоса взглянул на приятеля.

— Что, проверил свой сундучок?

Крепыш махнул рукой; в его темных глазах плескалось отчаяние. Блейд стиснул его плечо — поросшее шерстью и нечеловечески широкое.

— Не бойся, парень. Я тебя не выдам.

— Даа… Ты так и сказал Рыжему… я слышал… — поерзав на жестком полу, он устроился поудобнее и нерешительно произнес: — Я за тебя, Носач… я за тебя… я кому хочешь печенку вырву!

— Ну-ну, — разведчик похлопал его по колену и негромко поинтересовался: — Разве эта твоя фляжка стоит таких хлопот? Видишь, как дело повернулось…

— Пришиби меня Кит! Попутало проклятое зелье! — Крепыш был безутешен в своем раскаянии.

— Ладно, обойдется, — ободрил его Блейд.

— Да как обойдется-то? — Крепыш широко распахнул глаза, полыхнувшие красным в отблесках пламени. — Ты что, готов залезть в вонючую дыру на Южных островах, акулья требуха? Нет! Я… я… никогда…

— Решил все рассказать? Чтобы нас вместе продали в Архипелаге?

Крепыш кивнул.

Некоторое время Блейд молчал, словно удивленный самоотверженностью этого существа; возможно, он оценивал искренность или меру отваги мохнатого матроса, решившего идти с ним на берег, в неволю. Наконец он сказал:

— Слушай, Крепыш, никому ни слова. Понял? Я запрещаю! И не бойся, мы вылезем из этого дела. Оба. Рудники отменяются!

— Но…

— Я сказал — слушай меня! — Блейд состроил грозную мину. — Да, и вот еще что… Принеси мне сотню чистых тентов, кувшинчики с красками — те, что в твоем сундучке, и кисти. Поживее!

Матрос покорно выскользнул за дверь.

Когда он вернулся, Блейд послал его за дополнительными светильниками и жиром, потом — за широкой гладкой доской. Вскоре все необходимое было заготовлено, и разведчик принялся за работу. Крепыш с любопытством следил за ним.

Хадры пользовались письменностью и цифровыми знаками сахралтов, так что тут разведчику не пришлось фантазировать. Прочую символику он продумал заранее, соотнеся её как со своим скромным даром живописца, так и с техническими средствами, которые были в его распоряжении. Благодаря этому, вся работа заняла не больше часа. Крепышу картинки понравились. Наблюдая, как Блейд выводит тонкие разноцветные линии, матрос только восхищенно ахал и причмокивал, позабыв про все свои горести.

Когда великий труд был завершен, Блейд спросил, кивнув в сторону двери:

— Сколько там народа на страже?

— Башка и еще три рыла, — сообщил Крепыш. — Самые дерьмоболы из гарпунщиков.

— Ну, зови всех, еть их в печенку, — распорядился узник.

Охранники вошли, столпившись у двери. Башка сел, почти перегородив выход, остальные через его голову с любопытством рассматривали разложенные в четыре ряда пятьдесят две фишки для ба-тенга. Впрочем, эти кожаные квадратики к ба-тенгу уже никакого отношения не имели.

— Ну, парни, глядите и слушайте, — сказал Блейд, поводя руками над своим художеством. — Эти игра называется покер.

— Пок-ррр, — зачарованно повторили пять хриплых голосов.

— Тут выложено по тринадцать карт каждого цвета или масти: красные, желтые, зеленые и синие, — продолжал искуситель, чувствуя себя змеем в саду Эдема. — Порядок, от младших к старшим, такой: единица, двойка, тройка… — он показывал на карты с разноцветными изображениями цифр; к счастью, сахралты пользовались привычной десятичной системой счисления. — Так считаем до десятки. Дальше идут кит, акула и корабль… Смотрите, корабль — самая старшая карта каждой масти.

Блейд перевернул карты и перемешал их — тасовать толстые кожаные пластинки было неудобно. Киты-валеты на его картинках пускали вверх пышные фонтанчики воды, дамы-акулы скалились в хищной зубастой усмешке, а короли-корабли походили на разбойные бригантины, что с распущенными, парусами устремились в погоню за богатым «купцом». Зато все было ясно и привычно для морского народа, неискушенного в земных средневековых титулах.

Он выдал каждому из своих партнеров по пять карт и некоторое количество неразрисованных тенгов — в качестве денег, для затравки, — после чего продолжил свои объяснения.

— Побеждает тот, у кого окажется самая сильная комбинация. Они бывают такими: один корабль; пара любых карт одного ранга — например, две пятерки или две акулы; две пары, тройка, стрит, флешь, фул, каре, стрит флешь… — рассказывая, разведчик одновременно выкладывал все эти комбинации на доске. — Получив свои карты, вы можете поменять любое количество из них — от одной до пяти. Но не сразу! Перед этим надо наполнить кошель (он решил заменить этим понятным словом термин «банк») деньгами и поторговаться…

Поторговаться! Хадры навострили уши. Торговля была для них таким же привычным и жизненно необходимым делом, как охота на китов, и в ней разбирался каждый матрос. Разведчик излагал правила, иллюстрируя их примерами; неофиты внимательно слушали. Они сыграли два десятка кругов — на пробу; затем стражники сбегали к своим койкам за мешками тенгов, и игра началась всерьез. Блейд попутно просвещал своих учеников по части психологических аспектов поединка за карточным столом. Он объяснил им понятие блефа и принцип сокрытия силы своих карт — то, что опытные покеристы называют советом святого Матфея: «Пусть твоя левая рука не ведает, что творит правая». Он рассказал о сдающем, анте и стрэдле, о том, как входить в игру, как брать прикуп, как повышать ставки и бороться за победу. И лишь одна деталь осталась за бортом этой подробнейшей лекции — математика.

Покер — математическая игра, в которой опытный специалист все время соотносит размер требуемой от него ставки с суммой в банке и вероятностью прикупить нужную карту. Большинство любителей напирает больше на психологию карточной борьбы, ленясь — или не умея — просчитывать шансы на выигрыш. Профессионал же никогда не пренебрегает теорией вероятностей и поэтому никогда не закончит стайерскую дистанцию с пустым карманом, при длительной игре он всегда окажется в плюсе.

Блейд был профессионалом.

К трем часам пополуночи, когда появился сменный наряд охраны, он обчистил своих партнеров до последнего тенга. Во внушительной горке кожаных фишек, громоздившейся у его левого колена, поблескивало даже несколько серебряных пакт. Закончив первый урок, Блейд вернул все проигранное, и принялся обрабатывать новую команду стражей. Прежние его компаньоны, разобравшись со своими тенгами и пактами, ринулись по кубрикам, подымая с коек приятелей, чтобы сообщить им благую весть о замечательной игре пок-ррр, придуманной Носачем.

Рано утром Блейд позавтракал, приобщил к таинствам пок-ррра очередную смену и завалился спать. Он дьявольски устал, и ему казалось, что до конца своей жизни он больше не сядет играть в покер. Другое дело — бридж или хотя бы рамми! Едва его голова коснулась пола, как он провалился в сон; однако и там его преследовали двойки, тройки и каре хищных акул, пускающие фонтаны киты, стриты и флеши из кружившихся тесным хороводом тенгов с нарисованными на них красными, желтыми, зелеными и синими цифрами. Потом ему привиделось нечто более приятное: обнаженная Зоэ Коривалл, с которой они бегали по пляжам острова её имени, без устали занимаясь любовью под каждой пальмой. Возможно, то была не Зоэ, а Мод Синглер или другая женщина, Блейд больше интересовался её телом, а не метриками. Он понимал, что видит сон и твердо верил, что сон этот сбудется. Ибо теперь в его силах было направить судно Зеленого Кита к Восточному Архипелагу, в лагунах которого наверняка плещется немало смуглых девушек с ласковыми глазами. Он так стосковался по людям — двуруким и безволосым — что с удовольствием вернулся бы на свой остров. Там, по крайней мере, произрастали лотосы забвения. И вообще на Коривалле было совсем неплохо, пока его душу не поработили доктрины дзен-буддизма.

Дверь с грохотом распахнулась, и Блейд открыл глаза. На пороге, недовольно щурясь, стоял Башка — видно, его оторвали от партии в тот момент, когда в каждой лапе у него было по корабельному каре.

— Вставай, Носач, — буркнул он. — Там Хозяин в остальные хотят, чтобы ты объяснил им насчет новой игры.

Глава 6

— Триста двадцать семь пакт золотом, двенадцать тысяч восемьсот восемьдесят серебром, — подвел итог Блейд спустя десять дней. — Тенги да, тенги, — он повернулся к переборке, вдоль которой выстроились плотно набитые мешки. — Тенги, считая на вес, около тысячи фунтов. Ну, парни, я богатый человек!

«Парни» — Рыжий со своими старшинами — угрюмо молчали. Корабль, битком набитый ценным грузом, плавно покачивался у пирса в торговой гавани Териута, столицы и главного порта Восточного Архипелага, но на этом судне членам клана Зеленого Кита принадлежали разве что их собственные шкуры.

Блейд отхлебнул клана и задумчиво обвел взглядом стол, заваленный картами и звонкой монетой — свидетельством только что отгремевшей битвы. Последняя ставка была такова: все проигранное ранее — против корабля с грузом. Блейд играл против всей четверки сразу, позволив им объединить усилия; у него был красный акулий стрит флешь, у Рыжего — каре кораблей. Сильная карта, потому-то капитан, посовещавшись с помощниками, и пошел ва-банк. Но любые козыри могут быть биты, если умело взяться за дело. Блейд весело ухмыльнулся, разглядывая унылые мохнатые физиономии своих партнеров. Он не хотел мучить их неизвестностью, ибо давно испытывал самые теплые чувства к этим существам. Не исключая и покойника Храпуна.

Ведь что бы сейчас сделали на их месте люди? Люди, проигравшиеся дотла? Позвали бы дюжину крепких матросов и взяли счастливчика в ножи… Мало дюжины — вызвали бы две, три… хоть весь экипаж! Как в игорных домах Монако, где Блейд проводил кое-какие операции по заданию МИ6 в самом начале шестидесятых. Там клиенты с крупным выигрышем если и добирались до порога, то обычно не доживали до утра.

Но хадры — совсем иное дело! Да, они были грубыми китобоями, сквернословами, любителями выпивки и азартных игр. Но играли они честно.

— Ну, друзья мои, прошу к расчету, — произнес Блейд и сдвинул всю гору — монеты вперемешку с картами — в сторону Рыжего. — Это ваше.

Четверо хадров уставились на него непонимающими круглыми глазами.

— Ваше, — повторил разведчик и ткнул пальцем в сторону мешков с тенгами. — Там тоже ваше. И корабль ваш, и груз, и каюта. — Он кивнул в сторону каюты Лысака, которую занимал уже четыре дня. — Но не даром!

— Хмм… — к главе клана вернулся дар речи. — Чего же ты хочешь, Носач?

— Вы исполните три моих условия. Согласны?

Капитан недоверчиво покосился на него.

— Каких?

— Первое. Вы не обучите ни одного сахралта игре в пок-ррр. Мои privatissima… частные уроки, так сказать… навсегда останутся тайной племени хадров.

— Согласны, — кивнул Рыжий.

— Тогда повторяй за мной… и вы тоже, — Блейд кивнул помощникам и повернулся к чуть раскачивающемуся на веревках муляжу. — Мы, Рыжий, Трехпалый, Зубастый и Лысак, клянемся Зеленым Китом, нашим прародителем, что будем обучать игре пок-ррр только хадров. И с каждого, кого научим мы или члены нашего клана, мы возьмем клятву, запрещающую объяснять правила игры безволосым двуруким, что живут на суше. А если они каким-то образом прознают про сие, то ни один хадр, от века и до века, не сядет с ними за карточный стол, не возьмет в руки карты и не развяжет свой кошелек. В том клянемся!

Не успели отзвучать эти торжественные слова, как Трехпалый, самый молодой и самый любознательный, вопросил:

— Но почему? Конечно, мы сдержим обещание, но зачем ты взял с нас такую странную клятву?

Блейд печально улыбнулся и кивнул на горку монет на столе.

— Потому что за таким столом двурукие могут выиграть у хадров все. Ваши деньги, ваши товары, ваши корабли, вас самих. Вашу, свободу! Я знаю свой народ, и говорю вам: не стоит тягаться с ним в карты. Ясно?

Все четверо молча кивнули.

— Quod potui, feci, — заключил Блейд. — Что мог, я сделал.

Наступила тишина. Наконец Трехпалый промолвил:

— Я думаю, ты очень хороший человек. Носач…

Трое остальных согласно кивнули. Бросив вопросительный взгляд на капитана, старшина марсовых встал, вытащил из навесного шкафчика злополучную флягу Крепыша и чистые кружки, и разлил. Когда все выпили, скрепляя клятву, Блейд взял пустую глиняную посудину, подошел к двери, что вела на палубу, и, широко размахнувшись, швырнул кувшинчик в воду.

— Вот второе условие, — сказал он, вернувшись на место. — Принято?

— Принято, — с некоторым колебанием подтвердил Рыжий.

— И забыто, — добавил Трехпалый.

— Вот и хорошо, — Блейд с некоторым сожалением заглянул в свою кружку, потом допил клан и потянулся за кувшином. — Теперь — третье условие. Вы должны меня продать, парни.

С полминуты за столом царило ошеломленное молчание.

— Ну, ты даешь. Носач… — протянул Зубастый. — Что ж мы, распоследние дерьмоболы? Ха! Продать тебя сахралтам, еть их в печенку! Да никогда!

— Странное предложение, — согласился Трехпалый. — Почему бы тебе не сойти на берег свободным? Или, если хочешь… — он нерешительно поглядел на капитана.

— Да, — произнес тот. — Если хочешь, оставайся, Носач.

Лысак вдруг усмехнулся и добавил:

— На место Храпуна еще никто не назначен.

— Как же я мог забыть! — Блейд хлопнул себя ладонью по лбу. — Место Храпуна, конечно! — он поднял взгляд на старшину команды «стюардов». — Как по-твоему. Крепыш подойдет?

Лысак кивнул.

— Справный матрос. Я и сам о нем подумывал. Молодой, здоровый и не дурак… совсем не дурак. Если Хозяин не против.

— Не против.

Рыжий, суровый и немногословный, сегодня был на удивление сговорчив. Видно, поступок Блейда тронул его сердце, и мысль о позорной жизни на берегу больше не тяготила старого моряка.

— Тогда — спасибо за ваше предложение, парни, но в этом порту Носач сойдет на берег. Понимаете, люди должны жить с людьми, хадры — с хадрами… И чтобы двурукому Носачу жилось в Териуте полегче, лучше его продать.

— Ты мог бы взять денег, — предложил Трехпалый, ткнув изуродованной рукой в кучку монет на столе. — Пятьдесят или сто золотых нас не разорят. Верно, Хозяин?

Рыжий кивнул с явной неохотой, и Блейд ухмыльнулся. Правда, про себя.

— Не надо, ребята. Я и так принес вам одни убытки и неприятности. Выдайте мне что положено за работу — десять или двадцать монет серебром — и мы в расчете, — он сделал паузу, еще раз перебирая в голове самые убедительные доводы. — Значит, так: вы продадите меня, но не какому-нибудь трудяге, который разводит скот, строит корабли или хозяйничает в каменоломне. Мой господин должен быть человеком богатым и ученым… желательно — престарелым и не скупым… таким, которому нужен хороший охранник. Может быть, не для дела, а похвалиться перед соседями: вот, мол, какой боец провожает меня в баню… или куда тут ходят богатые старики…

Блейд допил вторую кружку прохладного горьковатого клана, вытер губы и вспомнил:

— Да, еще одно. У старика должна быть молодая дочь или наложница. Лучше — две или три. Учтите, это очень важное условие!

Он прижмурил глаза, и воображение нарисовало ему волшебный облик будущего хозяина: эдакий старичок-боровичок с седой бородой до пояса в окружении десятка прелестных девушек на фоне фонтана. Или бассейна. Блейд блаженно вздохнул, сглотнув слюну, длительное воздержание давало себя знать.

— Желательно, чтобы и кухня у него была хорошая, — добавил он.

Трехпалый беззвучно шевелил губами и загибал пальцы — запоминал условия. Богатый, ученый, старый, добрый… С отменной кухней и женщинами… Блейд надеялся, что помощнику хватит пальцев — все-таки, у него их оставалось еще семнадцать.

Разведчик пошарил в кучке монет и отсчитал себе двадцать серебряных пакт.

— Схожу полюбуюсь на город, — пояснил он — Может, и хозяина заодно присмотрю. Вы меня-то слишком дешево не отдавайте… дешевое не ценят. Тридцать золотых, не меньше!

У трапа, что вел на пирс, его нагнал Лысак.

— Эй, Носач…

Блейд повернулся, сверху вниз поглядывая на своего недавнего начальника.

— Я насчет убытков и неприятностей… Ты, акулья требуха, из-за этого не переживай… мы свое еще возьмем. Твой пок-ррр — отличная игра. Будем учить наших, будем с ними играть… и выигрывать!

Парню не откажешь в практической сметке, подумал Блейд.

— Играйте, — благословил он Лысака, коснувшись ладонью его мохнатой груди. — Играйте! Только — ради Зеленого Кита! — оставьте тем несчастным хадрам, что сядут с вами за карты, хоть клок шерсти на заднице!

Город Териут, столица острова Тери и всего Восточного Архипелага, поразил Блейда. Наверно, так выглядел бы Великий Рим, если б латиняне не были столь воинственны и удовлетворились бы Италией, Иберией, Элладой, Галлией, Малой Азией, Египтом и северным побережьем Африки. Город, не знавший разрухи и войн, не имеющий крепостных стен… Конечно, он был поменьше Рима, но все же тут обитало тысяч триста. В военной гавани, располагавшейся северней торгового порта, покачивалось два десятка боевых кораблей, весьма похожих на судно Зеленого Кита, на берегу высилось какое-то П-образное строение вроде стадиона и большая казарма для лучников и моряков. Стрелки, видимо, играли роль городской полиции — Блейд потом неоднократно встречал их. Ходили они парами; крепкие подтянутые парни с дубинками, кинжалами у пояса и короткими луками.

Он миновал шумную площадь, что раскинулась между складами товаров и предполагаемым стадионом, и в конце её наткнулся на большое мраморное здание бань. Собственно, это были бани-цирюльня-ресторан-универмаг, где клиент мог рассчитывать на комплексное обслуживание. Блейд вошел туда бородатым, заросшим, не слишком чистым, в убогой набедренной повязке — разбойник с большой дороги, а не добропорядочный гражданин. Через три часа на площади появился могучий смуглый красавец, чисто выбритый и подстриженный, в скромной, но вполне пристойной льняной тунике, перехваченной ремнем с медными бляшками и подвесным кошельком. Вдобавок, Блейд наелся до отвала — териотская кухня оказалась отменной! — и почерпнул массу полезных сведений, которыми издревле располагают только официанты, цирюльники и банщики. Пожалуй, прелестное заведение, которое он посетил, страдало только одним недостатком — женским телом здесь не торговали.

Впрочем, Блейда никогда не тянуло к профессиональным служительницам Венеры; и в данном случае он предпочитал сохранить свой пыл для жен — или дочерей — будущего хозяина. Теперь стоило оглядеться вокруг и выбрать этого счастливца. Весело насвистывая, разведчик зашагал к центру города. Если не считать неприятного эпизода с буддистским помрачением, эта реальность ему определенно нравилась. Тут его не травили собаками и медведями, как в Альбе; за ним не гонялись орды разбойников или кровожадных дикарей; здесь явно не имелось мрачных технологических чудес, столь донимавших его в Тарне, в отношения между полами были совершенно естественными, ничем не напоминая пресловутую Меотиду. Что же касается хадров, с которыми он провел больше месяца, то они оказались отличными парнями. Всего лишь одна попытка его повесить — и то довольно робкая, надо признать! Нет, Катраз действительно был прекрасным миром!

А самым прекрасным местом на нем был, несомненно, город Териут. Казалось, он весь состоял из просторных площадей, соединенных короткими улочками в сотню ярдов. Улицы оконтуривали кварталы; каждый — единое здание в три или четыре этажа, выстроенное в форме квадрата, прямоугольника или овала. В середине этих замкнутых сооружений были просторные зеленые дворы с дарившими прохладу фонтанами, бассейнами и искусственными водопадами; Блейд мог разглядеть их сквозь широкие арки, насквозь пронизывающие эти странные дома. Снаружи окна начинались на уровне второго этажа; первый обычно являл собой изящную колоннаду или систему портиков. Такие своеобразные галереи тянулись с обеих сторон улиц и обрамляли каждую площадь, защищая прохожих от солнца; между ними неторопливо двигались всадники, колесницы и нарядные повозки. На площадях тоже били фонтаны и возвышались многочисленные статуи людей, животных и каких-то мифических созданий. Некоторые здания — видимо, дворцы знати или центры городской жизни — поражали размерами и сложной изысканной архитектурой; над кровлями их тянулись к небу стройные башенки с резными парапетами.

И все это было выстроено из цветного мрамора!

То зеленоватый с изумрудными прожилками, напоминающий море в тихую погоду, то розовый, то огненно-красный, словно бушующий костер, то нежно-желтый, коричневатый, серый, голубой, то пестрый, как яшма, или черный, подобно обсидиану, полированный мрамор сверкал в лучах щедрого южного солнца победным великолепием. Стены многих дворцов украшали великолепные панно и мраморные мозаики; эти каменные картины сделали бы честь лучшим художникам Греции и Рима. Были тут и огромные здания из мрамора белого и чистого, как первый снег. Около одного стоял на страже отряд стрелков; в другое стекались толпы юношей — явно студенческого вида; третье походило на театр. Блейд понял, что белый цвет является признаком общественных сооружений.

Подметил он и кое-какие странности. Нигде не было статуй из меди, бронзы и другого металла — только мраморные, гранитные или из иных горных пород; в лавочках небольшие бронзовые статуэтки и хозяйственная утварь — к примеру, железные ножи и котелки — стоили куда дороже, чем превосходные поделки из камня, дерева, кости, стекла и перламутра. Правда, недостатка в самоцветах, ювелирных изделиях и звонкой монете не наблюдалось, но стоимостная шкала показалась Блейду довольно неестественной: золото, как и положено, ценилось раз в пятьдесят выше серебра, но медь, железо и особенно бронза стоили всего вчетверо дешевле серебра. Это значило, что пару пятнадцатифунтовых гантелей, с которыми он обычно проводил разминку по утрам в своей лондонской квартире, в Териуте можно было обменять на массивный золотой браслет весом в две унции!

Видимо, Катраз не мог похвастать обильными залежами медных и железных руд, и металл тут ценился очень высоко. Ах, если бы лорд Лейтон изобрел что-нибудь вроде телепортатора, позволяющего перемещать предметы из одного измерения в другое! Какую торговлю удалось бы наладить тогда между двумя измерениями! Причем за один шестидесятитонный вагон проката можно было бы скупить все изумительные резные вещицы и драгоценные украшения в городе, неимоверное количество фруктов и деликатесной рыбы, свежих устриц и крабов, ценнейшей древесины и бог знает чего еще. А какие возможности для туризма! Истосковавшиеся по солнцу англичане хлынули бы в Териут целыми толпами!

Очарованный, Блейд бродил по городским улицам и площадям, наслаждаясь видом этой мраморной симфонии, прислушиваясь к хрустальному аккомпанементу падающей воды, вдыхая свежий солоноватый морской ветер, напоенный запахом зелени и цветов. Он заходил в лавки, маленькие и огромные, заглядывал в цветники, подставляя голову под прозрачные струи фонтанов, сидел в кабачках, где подавали превосходное вино, жареную на вертеле птицу, свежую рыбу, крабов и что-то похожее на устриц. Здание, у которого несли охрану стрелки, оказалось городской ратушей; за пару тенгов Блейда проводили на самый верх башни, венчавшей его западный фасад. Отсюда он смог полюбоваться на четкие контуры кварталов и площадей раскинувшегося на прибрежной равнине Териута. Город лежал на западном берегу большого острова Тери, размером почти не уступавшего Ирландии; перед ним простирался океан, к северу и югу тянулась местность сельского вида — сплошные рощи фруктовых деревьев, пересеченные ровными лентами дорог; с востока подходили лесистые холмы или небольшие горы — две-три тысячи футов высотой, не более. Глядя на все это мирное великолепие, Блейд невольно прикидывал, сколько же сотен — или тысяч? — лет понадобилось, чтобы создать подобный рай. Видимо, здесь никогда не бушевала война, и все созданное трудом предков переходило в руки потомков в целости и сохранности. Он припомнил, что некоторые виденные им статуи действительно имели очень древний вид.

К вечеру пакты у него кончились, и разведчик побрел к порту, разглядывая уже не столько архитектурные достопримечательности, сколько их хозяев. Териоты были смуглыми стройными людьми с темными волосами; большинство не доставало Блейду до плеча. Стрелков, вероятно, отбирали особо — те казались повыше и покрепче, и среди них попадалось довольно много мужчин с голубыми глазами и каштановыми локонами. Женщины всюду ходили свободно, одни или в сопровождении близких, и их вид не вызвал у Блейда разочарования. Эта раса напомнила ему испанцев: однако тут не попадалось орлиных носов — они были прямыми или даже чуть курносыми — или мрачно сведенных губ, впалых щек и пылающих фанатизмом глаз. Губы были полнее и мягче, щеки — круглее, а глаза лучились весельем и добродушием — правда, не без изрядной хитринки.

Блейд не раз был готов бежать за какой-нибудь крытой легкой материей повозкой, над резным бортиком которой виднелись прелестные женские липа, чтобы предложить свои услуги. Но а том не было необходимости. Тягловые животные — что-то среднее между небольшими лошадьми и короткошерстными крупными ламами — вели себя смирно; на просторных площадях Териута дамам явно не угрожало разбойное нападение, в море не маячили паруса пиратских галер, с гор не надвигалась армия диких кровожадных варваров. Все было хорошо и плохо одновременно. Хорошо, потому что истосковавшийся Блейд снова находился среди людей, безволосых и двуруких, и никто из них не посягал на его жизнь и свободу, плохо, потому что его таланты были тут, похоже, никому не нужны. Не задал ли он своим хадрам неразрешимую задачу?

Переполненный впечатлениями этого долгого дня, он вернулся на корабль, тихий и темный; почти все китобои пили и веселились в бесчисленных кабачках, окружавших предпортовую площадь Блейд заметил, что в город хадры не ходили и решил, что они не любят удаляться от моря. Да и что бы они делали среди мраморного великолепия Териута, среди толп ярко разодетых «хрылов», среди их женщин, благоухающих сладкими ароматами, среди цветов, фонтанов, статуй и лавок с изящными и дорогими безделушками?

Suum cuique — каждому свое.

Он поднялся на борт, прошел в свою каюту и, рухнув в койку, заснул словно убитый.

Утром Трехпалый нерешительно постучал в его дверь. Вскочив на ноги, разведчик приоткрыл невысокую дверцу; старшина марсовых шагнул через порог и уселся на предложенный табурет. Его темные глаза с интересом изучали Блейда.

— Твой вид изменился к лучшему, — наконец заметил он.

— Стараюсь, — пожал плечами экс-ассенизатор. — Чем лучше я буду выглядеть, тем большую цену дадут за меня. Грязного оборванца вообще не пустят в приличный дом.

Трехпалый кивнул и с ходу перешел к делу.

— Нашелся покупатель, — заявил он.

— Так быстро? — после вчерашней прогулки по городу у Блейда возникли сильные подозрения, что воинское искусство тут не в почете.

— Надо знать, где искать… — ухмыльнулся Трехпалый.

— Вот как? И кто заинтересовался мной?

— Совет архонтов Тери и всего Восточного Архипелага. А точнее — второй архонт, Салкас.

— Гмм… Солидное предложение? Им нужен опытный телохранитель или капитан стражи?

— Предложение солидное. Но нужен им не стражник, а первый архонт, глава Совета.

Блейд удивленно вскинул брови.

— Архонт? Да еще — первый? Это же один из правителей островов! И его покупают, как раба? Ты ничего не перепутал, Трехпалый, мой шерстистый друг?

Помощник капитана со вздохом развел передними руками.

— Знаешь, у вас, безволосых, такие странные обычаи…

Задумчиво поглаживая подбородок, на котором уже начала пробиваться щетина, Блейд произнес:

— Странное порождается обыденным. Тщеславие, гордыня, жажда власти, богатства или женщин… страх, наконец — вот скрытые источники странного. Тут какой-то подвох, приятель.

— Мудрое заключение. Носач, — кивнул Трехпалый. — Мы мало знаем о том, как живут сахралты, каковы их цели, в чем сила и слабость. Мы странствуем в океане, не любим сухой земли и не доверяем её жителям… — с минуту он помолчал. — Слышал я, однако, что в Териуте пост главного Хозяина сопряжен с некими неприятностями.

Блейд порылся в памяти. Были народы на Земле, избиравшие божественных представителей на год или два, юношей или дев, обладавших на сей срок абсолютной властью, потом их приносили в жертву. Что-то такое он читал у Райдера Хаггарда… Да, именно у Хаггарда; и речь в том романе шла об ацтеках и их свирепых богах…

Он поднял глаза на Трехпалого.

— Что ты знаешь о религии териотов?

— Религии? Это еще что?

— Ну, вы поклоняетесь Зеленому Киту, клан Грудастой — Каракатице, а сахралты кого боготворят? Солнце, океан, небо, звезды? Предков? Великого Духа Маниту? Кстати, я не видел в городе ничего похожего на храм…

— Храм?

— Это место, где молятся богу.

— Странный обычай…

— Почему? Вы же молитесь Зеленому Киту?

Трехпалый возмущенно вскинул вверх передние конечности, задние простер перед собой и стал вдруг похож на мохнатого Шиву, правда, для полного сходства еще одной пары рук не доставало.

— Мы не молимся! Молить — это просить, а мы ничего не просим у своего прародителя! Что мы, попрошайки какие-то! Мы говорим Киту, что дети его помнят о своем предке… мы клянемся его именем… наконец, мы просто беседуем с ним, чтобы укрепить свои сердца в беде или порадовать Зеленого своими успехами. Но мы ничего не просим! Если он захочет, то даст сам.

Блейд кивнул. Видимо, у хадров общение с божеством являлось сугубо личным делом, не требующим ни шаманов-посредников, ни специального помещения вроде церкви, синагоги или мечети. Почему-то он вдруг уверился, что и у жителей суши нет ни жертвенных алтарей, ни кровожадных жрецов, слишком беззаботными и благополучными выглядели жители Териута. Но покупать себе правителя… Нет, тут что-то не так! Какие же мрачные тайны скрывались за величественным мраморным фасадом, которым он любовался вчера? Блейд был заинтригован.

— Ладно, — он кивнул головой и начал натягивать тунику. — Цену-то хоть приличную дают?

Трехпалый восхищенно закатил глаза.

— Если подойдешь — сто золотых!

— Что значит — если подойду? — проворчал Блейд, застегивая свой новый пояс и подвешивая к нему почти пустой кошель и матросский нож.

— Хотят посмотреть товар, — сообщил Трехпалый.

— Где?

— Договорились на складе у купца, которому мы сдаем ворвань и шкуры Сегодня в полдень.

— Ладно. Вели, чтобы мне принесли завтрак, и пойдем.

Когда Блейд, в сопровождении четверки предводителей клана Зеленого Кита, направился к складам, разгрузка судна уже началась. Хадры выкатывали на пирс огромные бочки с ворванью и соленым мясом, сносили кипы кож и груды белых костей, весьма ценившихся за прочность; отдельно выкладывалась самая цепная часть добычи — бочонки с дельфиньим жиром, зубы акул, перламутровые раковины, жемчуг. Целый караван телег, влекомых крепкими хассами, местными скакунами, которых Блейд уже видел в городе, перевозил товары в большой каменный пакгауз, располагавшийся неподалеку. Разведчик заметил Крепыша и махнул приятелю рукой, тот расплылся в улыбке и помахал в ответ. На груди у него висел бронзовый горн, в передней лапе был зажат символ власти — конец каната, новый боцман, помощник Лысака, командовал разгрузкой.

Нарушая традиции четырехруких мореплавателей, Блейд обратился с молчаливой молитвой к Зеленому Киту, прося благословить его приятеля, странствующего среди вод и ветров Катраза. Пусть не коснется его ни зуб акулы, ни шальная волна! И пусть великий прародитель избавит его от тяги к спиртному, совершенно неподобающей новому его положению… Затем он широко зашагал к складу, торопясь нагнать капитана с помощниками.

Их уже ждали — в просторной пристройке, где, видимо, была контора купца Перед входом стоял поместительный экипаж, запряженный четверкой белоснежных хассов, рядом скучали двенадцать стрелков и смуглый мужчина неопределенного возраста с объемистой сумой в руках — явно секретарь. При виде Блейда эта чертова дюжина оживилась, с любопытством уставившись на кандидата в первые архонты. Один лучник что-то шепнул другому, и оба покатились от хохота, но тут Блейд грозно свел брови, и шутники притихли. Ничего, он еще покажет этим бездельникам, что такое воинская дисциплина!

В обшитом светлым деревом кабинете хозяина, принимавшего сейчас груз, пятерых моряков встретил старик в богато расшитом хитоне, с серебряным обручем на голове. Он был довольно высок для сахралта — загорелая макушка с венчиком седых волос маячила где-то на уровне подбородка Блейда. Разведчик быстро, но внимательно осмотрел своего будущего коллегу. Борода была на месте и выглядела весьма внушительно; хитон, золотые перстни, массивная серебряная цепь и обруч свидетельствовали о богатстве. Да и разве мог оказаться бедняком второй архонт, прибывший в роскошной карете в сопровождении взвода стрелков! Правда, сухое старческое лицо не источало особой доброты и житейской невинности, свойственной поэтам и ученым, однако оно не было и злым. Скорее, физиономия опытного купца, знающего, что почем, и готового заплатить требуемую цену. Что ж, и то неплохо…

Блейд подтолкнул Трехпалого в бок и тихо спросил:

— Как с остальным?

— Что? — не понял помощник, наблюдая, как глава клана Зеленого Кита обменивается церемонными приветствиями с вторым архонтом Восточного Архипелага.

— Ну, женщины и прочее?

— Полон дом, — ответствовал Трехпалый.

— А кухня?

Хадр только восторженно закатил глаза.

Тем временем старик приблизился к Блейду и обошел вокруг него, внимательно приглядываясь. Потом он вопросительно взглянул на капитана.

— Достопочтенный Салкас, — произнес Рыжий, слегка склонив голову в сторону архонта. — А это наш Но…

— Блейд, Ричард Блейд, — перебил его разведчик, довольно бесцеремонно дернув капитана за пояс.

— Рисарс Блейс, — с мягким выговором повторил старик. — Прекрасное имя! Откуда ты, сын мой?

— С дальних островов вблизи Нурстада, — не моргнув глазом, заявил разведчик. К его изумлению, Салкас кивнул головой и пробормотал: «Так я и думал»

Затем он огладил бороду и с некоторым смущением произнес:

— Могу я попросить, чтобы ты снял тунику?

Блейд, не говоря ни слова, стянул свое легкое одеяние и швырнул его на изящно изогнутую спинку беломраморного дельфина, высившегося на шестифутовом цилиндрическом постаменте; сия скульптура располагалась слева от хозяйского стола и, видимо, должна была напоминать об источнике благосостояния почтенного купца.

Салкас, восхищенно ахнув, снова начал кружить вокруг разведчика. Временами он бормотал себе под нос: «Какой богатырь! Превосходно! И все цело и пальцы, и уши… никакого изъяна… Великолепное сложение… рост… осанка… санур, несомненно, санур! Конечно, с севера… откуда же еще… за тысячу локтей видно… Исключительная удача!»

Прислушиваясь к этому лепету, Блейд подмигнул Трехпалому и показал на пальцах — мол, требуй больше. Помощник понял и тут же стал что-то нашептывать в ухо капитану. Рыжий слушал и одобрительно кивал, почесывая седеющую грудь, потом что-то тихо произнес и шлепнул Трехпалого по плечу.

Наконец достопочтенный Салкас перестал выписывать круги вокруг Блейда и, взглянув на капитана, поднял вверх отогнутый большой палец.

— Годится! — провозгласил он неожиданно зычным голосом — Беру!

— Достопочтенный, — елейно начал старшина марсовых, — наш Хозяин только что напомнил мне одну важную подробность…

— Что?! — вздернул голову старик. — Вы хотите отказаться от сделки?

— Ни в коем случае! — Трехпалый выставил вперед все четыре руки. — Однако наш уважаемый гость и пассажир был снят с голой и дикой скалы в океане совершенно истощенным. И нынешний его цветущий вид доказывает, сколь много забот мы уделили восстановлению его драгоценного здоровья Лучшая каюта и лучшая еда! Самый внимательный уход! Развлечения — охота, морские прогулки в шлюпке, занимательные игры! Мы делали все, чтобы поставить его на ноги и воскресить почти угасшую тягу к жизни! Клянусь Зеленым Китом!

Архонт метнул вопросительный взгляд на Блейда, и тот утвердительно кивнул, скорчив жалостливую мину.

— Я покупаю товар, а не его упаковку, — пробормотал Салкас. — Прошлые заботы о нем меня не касаются.

— По эти заботы тоже стоят денег, уважаемый! Больших денег!

Казалось, архонт колеблется; потом он сердито мотнул головой и развел руками, словно признавая свою ошибку. Купец не должен восхищаться товаром, пока не оплатил его.

— Хорошо, — буркнул он. — Сколько вы хотите?

— Двести!

— Двести! Двойную цену! — старик раздраженно потеребил цепь на груди — Вы полагаете, казна Териута бездонна? За двести золотых можно купить всю вашу лоханку!

— Преувеличиваешь, достопочтенный. Совсем новый корабль… Грот-мачта была сломана, да пара пробоин в корме… ну, как-то раз случился пожар на камбузе а так судно — словно вчера с верфи. Но мы продаем не корабль, а Носа… то есть, этого сахралта! — внезапно опомнился Трехпалый и ткнул пальцем в обнаженную грудь Блейда.

— Он не сахралт, — уверенно заявил старик, — и только поэтому я готов дать вам сто тридцать пакт и право беспошлинной торговли в этот раз.

— Такой превосходный двурукий, — продолжал нахваливать свой товар старшина марсовых. — Сильный, крепкий, умный… О, очень, очень умный! И смирный!

Салкас вдруг резко развернулся на каблуках и уставился на Трехпалого с самым свирепым видом.

— Сми-и-рный! — зловеще протянул он. — Как — смирный? Смирного мне не надо!

Помощник Рыжего в растерянности отступил назад, сообразив, что сболтнул лишнее. Архонт, внезапно разъярившись, наступал на него, вцепившись обеими руками в бороду.

— Смирный, вы только подумайте, смирный! — Повторял он. — Смирные стоят пять монет, а я-то чуть не выложил больше сотни! Старый дурак! Воистину, поверь хадру, и он обманет тебя! Нет, не выйдет! Даром не возьму!

Блейд не понимал причину его неожиданного гнева, но чувствовал, что сделка висит на волоске Не долго думая, он сгреб старца за грудки и приподнял в воздух, так что тощие ноги Салкаса в бархатных туфлях на целый фут оторвались от пола.

— Я совсем не такой смирный! — рявкнул разведчик, с силой толкнув архонта в глубокое кресло в углу комнаты. — Смотри!

Он подпрыгнул, извернулся в воздухе и обрушил страшный удар ногой на мраморного дельфина С жалобным треском каменное туловище раздалось напополам, закачалось и рухнуло на пол, постамент не шелохнулся.

— Кажется, с тобой прибыло несколько солдат? — спросил Блейд, довольно потирая руки. — Хочешь, я выйду потолковать с ними?

— Н-не надо… — на лице архонта застыло восторженно-изумленное выражение. — Даю сто пятьдесят.

— И право беспошлинной торговли на три раза, — добавил Трехпалый.

— С-согласен…

Сделка состоялась.

Покачиваясь на мягком сиденье, Блейд следовал в роскошной повозке с шелковым тентом в свою новую резиденцию. На нем был голубой хитон тонкого полотна, расшитый золотой нитью, на груди — тяжелая цепь, на голове — серебряный обруч, на палец шире, чем у Салкаса. Вся эта роскошь была извлечена из объемистой сумки смуглого секретаря и предоставлена в его распоряжение, как только архонт отсчитал хадрам сто пятьдесят квадратных полновесных золотых. Сам Салкас сидел рядом и молчал.

— Должен ли я немедленно приступить к делам правления, достопочтенный? — наконец деликатно поинтересовался Блейд, любуясь на мраморное великолепие Териута.

— Они не достойны твоего высокого внимания, достопочтенный, — с той же церемонной вежливостью ответствовал Салкас. — Вообще-то делами правления занимаюсь я сам, — сообщил он, немного подумав.

— Мудрое решение, — кивнул Блейд. — Может быть, надо реорганизовать и укрепить армию острова Тери? У меня немалый опыт в таких делах.

— Армия! Пфа! — старик махнул рукой, пренебрежительно взглянув на маршировавших перед повозкой стрелков. — Это дело пятого архонта.

— А флот?

— Им занимается четвертый. Третий же ведает торговлей и казной.

Минут пять Блейд размышлял. Итак, высшие вакансии в армии и флоте заняты. Такие же сферы деятельности, как сельское хозяйство или гражданское строительство, его совсем не прельщали; к тому же, потеряв знания, накачанные в него компьютером, он не слишком много смыслил в этих вопросах.

— Могу ли я предположить, что первый архонт занимается делами особой важности? — спросил он. Повозка плавно катилась по площадям Териута на восток и возница — один из стрелков — явно не собирался останавливаться.

— Ты догадлив, достопочтенный, — Салкас приподнял седые брови. — Именно так — делами особой важности.

— Не флот, не армия, не торговля и не заботы правления… — задумчиво произнес Блейд, наблюдая за проплывающим мимо беломраморным зданием ратуши. — Тогда — международные дела, я полагаю?

— О! — старый архонт был непритворно удивлен. — У тебя быстрый разум, мой господин! Или ты что-то слышал от хадров?

— Хадров не волнуют проблемы двуруких… — недовольно пробормотал разведчик. — У меня своя голова на плечах.

Он погрузился в молчание, сообразив, что Салкас не хочет давать информацию; возможно, старик считал это преждевременным или ненужным. Тем не менее, один вопрос продолжал мучить Блейда, и он многое дал бы, чтобы получить правдивый ответ. Когда повозка пересекла городскую черту и покатила к холмам по прекрасной дороге, мощеной гранитными плитами, он решился и с нарочитой небрежностью произнес:

— Скажи мне, достопочтенный, что случилось с предыдущим первым архонтом?

— Видишь ли, мой господин, — Салкас важно погладил седую бороду, — по нашим обычаям эту должность может замещать только физически совершенный и крепкий человек без всяких телесных изъянов. Наличие таковых производит неблагоприятное впечатление на некоторых послов иных держав… — Он помолчал и со вздохом добавил; — К сожалению, твой предшественник три года назад потерял глаз…

— Неужели? Какое несчастье! — Блейд сочувственно покачал головой.

— И не только глаз. Кисть левой руки, ногу — до колена… ухо… я хотел сказать — оба уха…

— Вот это да! Он что — устраивал дипломатический прием в бассейне с акулами?

— Только с одной, мой господин, только с одной, — Салкас печально поджал губы. — Но она оказалась слишком крупной…

Внезапно он встрепенулся и, привстав с сиденья, вытянул вперед сухую смуглую руку.

— Смотри! Мы подъезжаем! Эта вилла на склоне холма — твоя загородная резиденция.

Блейд поднял голову. Изящно изогнутым серпантином дорога шла вверх, к двухэтажному вытянутому белому зданию со стрельчатыми окнами, башенками, колоннами и лоджиями, утопавшему в зелени цветущих деревьев. Перед ним простиралась площадка — мозаика из голубого, фиолетового и прозрачно-зеленоватого мрамора, изображавшая волны прибоя, которые словно накатывались стремительным потоком на белоснежные ступени невысокого крыльца. И там, радостно размахивая руками, его поджидали три юные женщины, прекрасней которых он не встречал никогда.

Глава 7

Вскрикнув, Селла еще крепче обхватила его ногами Кожа у этой девушки была необычайно нежной, и Блейду казалось, что он тонет в мягком, пушистом и ароматном облаке. Грудью он чувствовал её затвердевшие соски, щекой — жар её щеки, ладонями — бархатные округлости полных бедер. Селла чуть повернула лицо, и ровные зубки куснули плечо Блейда — раз, другой… Это приятно возбуждало, хотя он не нуждался в подстегивании. Затем он ощутил, как её губы ласково щекочут шею, ухо, подбородок. Селла не была особо разговорчивой и не отличалась быстрым умом, но в постели оказалась бесподобной. Впрочем, остальные ей не уступали; каждая была хороша в своем роде.

Разыгравшись, Блейд перевернулся на спину, и теперь Седла, томно вздыхая, лежала на нем, широко раздвинув колени. Упираясь ими в постель, она продолжала мерно приподниматься и опускаться — словно всадник, которому сама плавная скачка по цветущим лугам и долинам приносит не меньшее наслаждение, чем желанная цель в конце пути. Будучи девицей здравомыслящей, Селла твердо знала, что цель эта, как и могучий жеребец, уносивший её в райский сад заключительного блаженства, никуда не денутся от нее, и старалась растянуть удовольствие. Блейд ничего не имел против.

Уловив, что дыхание девушки становится все более жарким и прерывистым, он удвоил усилия. Неторопливая иноходь перешла в галоп; теперь Селла стонала почти непрерывно. Вдруг она выгнула спину, приподнялась на вытянутых руках, и последние аккорды любовной игры, стремительные и неистовые, подарили Блейду долгожданный экстаз. Не то всхлипнув, не то коротко засмеявшись, девушка медленно опустилась на него и замерла в сладкой истоме.

Блейд погладил шелковистые волосы, щекотавшие его губы и, отдышавшись, спросил:

— Устала, милая?

— Дааа… — она выдохнула это короткое слово будто пропев музыкальную гамму; «дааа… ааа… ааа…» зашелестело эхо под высоким потолком спальни, обежало, обогнуло, облетело круглую комнату на втором этаже башни и вынырнуло в широкое стрельчатое окно, угодив прямо в розово-серебристую физиономию наступающего рассвета. Блейд повернул голову и бросил взгляд на светлеющий горизонт. Ночное время истекало, а дел у него еще оставалось по горло.

Почувствовав его движение, Селла скатилась на постель и, протянув ладошку, погладила мощную грудь возлюбленного.

— Иди, Рисарс… Эдара ждет.

В голосе её чувствовалось утомление.

Блейд едва заметно усмехнулся. Сегодня он начал обход опочивален своих подруг с первого этажа, с комнаты Нилаты. Она была самой юной из трех женщин и вряд ли видела больше семнадцати весен. У нее он задержался часа на полтора — еще неделю назад Нилата была девственницей и до сих пор немного стеснялась. Впрочем, раз от раза она все больше входила во вкус и, преодолевая милую застенчивость, уже была готова позволить пылкому любовнику то, что в первые их ночи казалось волнующе ужасным и невозможным.

На втором этаже круглой башенки, замыкавшей левое крыло загородного дворца, обитала Селла. Ей было около двадцати, в отличие от Нилаты, еще по-девичьи худенькой и хрупкой, Селла чаровала прелестью юной цветущей женщины. Довольно рослая для териотки, с пышной гривой смоляных волос, с огромными черными глазами и яркими полными губками, она напоминала Блейду итальянку; и темперамент у нее оказался просто огненный. Селла ни разу не была замужем, но знала толк в любовных играх, что и доказала очередной раз в эту ночь. Блейд пришел к ней во втором часу, а сейчас, пожалуй, время подходило к четырем.

Однако главный поединок был еще впереди. Эдара! Ей принадлежала спальня на третьем этаже, ибо она являлась самой старшей и, безусловно, играла роль капитана команды. Эта невысокая кареглазая двадцатичетырехлетняя женщина не обладала соблазнительной пышностью Селлы и трогательной стройностью Нилаты; однако каждая частица её свежей и упругой плоти находилась точно в том месте, где ей и надлежало пребывать. У Блейда еще ни разу не было столь соразмерно сложенной подружки. Безусловно, она не получила бы приза на конкурсе красоты в Штатах, ибо не могла похвастать ни экстравагантной шириной бедер, ни шокирующими размерами груди, ни талией, на которой сходился бы ремешок наручных часов; но любой нормальный мужчина предпочел бы её всем дивам, звездам и секс-бомбам Голливуда.

Она была очаровательна. Она пленяла той неброской красотой уверенной в себе женщины, за которой мужчины готовы идти на край света. И она была умна! Блейд ценил их тихие ночные беседы не меньше любовных утех, в которых, впрочем, Эдара обладала не меньшим опытом, чем Селла. В отличие от двух младших девушек, ей довелось побывать замужем — за весьма приятным молодым человеком, наследником богатого рода. Но Эдара оставила его (на этот счет у териотов царила полная свобода нравов), мужу, по её мнению, не хватало ума и характера.

Насколько Блейд понимал, его возлюбленные принадлежали к знатнейшим семействам Архипелага и согласились стать его подругами совершенно добровольно. Видимо все три, не исключая и юной Нилаты, обладали некой авантюристической жилкой, неосознанным стремлением вырваться из пут обыденного, подтолкнувшим каждую в объятия первого архонта. Они не знали, кто станет им, было лишь известно, что на сей пост согласно обычаю избирали человека физически совершенного и мужественного. Как следовало из рассказов Эдары, обычно Архипелаг прекрасно обходился без этого официала, и только раз в три года наступал час, когда услуги первого архонта становились жизненно необходимы. Какого рода услуги, она не говорила. Блейд попробовал нажать, но добился лишь одного — расплакавшись, Эдара призналась, что достопочтенный Салкас не рекомендовал ей обсуждать с супругом подобные темы.

Сейчас, покинув сладко спавшую Селлу и взбираясь по изящной спиральной лесенке на третий этаж своего минигарема, Блейд в очередной раз поразился мудрости старого архонта. Салкас действительно разбирался и в жизни, и в людях! Он выбрал ему трех женщин: юную и неопытную, нераскрывшийся бутон тюльпана, горячую и страстную, пламенеющую розу, пленительную и мудрую, загадочную лилию. Одну можно было учить, со второй — предаваться безумствам, третья служила удовольствиям не только телесным, но и духовным. О, мудрый Салкас! Старый хитрец!

Он не тревожил Блейда уже неделю — с того момента, как высадил у крыльца беломраморной виллы нового главу Восточного Архипелага, приобретенного за сто пятьдесят золотых у четырехруких морских бродяг. Все это время Блейд провел подобно султану на заслуженном отдыхе: пил, ел и спал — естественно, не один. Ночная деятельность была самой напряженной, под его руководством Нилата осваивала науку страсти, Селла безумствовала вместе с ним, а Эдара, в перерывах между жаркими объятиями, вела пленительные и лукавые беседы. Иногда Блейд выезжал на охоту — в дворцовой конюшне для него был приготовлен подходящий скакун, на диво крепкий и рослый гнедой хасс. Обычно с ним отправлялись два старых лучника из числа почетной стражи первого архонта; оба — большие любителя пострелять птицу в лесистых холмах. Но однажды к ним присоединилась Эдара и доказала, что владеет луком не хуже опытных стрелков-мужчин.

В тот раз они забрались далеко в холмы, увлеченные погоней за крупными, похожими на фазанов птицами с ярким оперением. На обратном пути Блейд услышал какой-то отдаленный грохот, и вскоре их охотничью тропу пересекла довольно широкая, хорошо укатанная грунтовая дорога. Разведчик погнал хасса налево, туда, откуда доносились непонятные звуки; остальные без возражений последовали за ним Минут через пять тракт повернул в большой каньон меж обрывистых склонов; почва с них была снята, и нефритового цвета мрамор с яркими зелеными прожилками таинственно искрился и мерцал в ярких солнечных лучах.

Грохот производили сотни рубил, кирок и молотков, которыми орудовали хадры. Одни отбивали мраморные блоки, другие занимались их полировкой, третьи грузили готовый материал в телеги с огромными колесами, запряженные четверками скакунов. Блейд долго смотрел на эту картину. Хадры не выглядели истощенными, видимо, их хорошо кормили и не изнуряли непосильным трудом. Однако все они казались какими-то поникшими, и покрытая мраморной крошкой шерсть придавала им вид зеленоватых призраков, рискнувших подняться из могил и выйти на светлое сияние полдневного солнца. «Рабы?» — спросил Блейд, и Эдара молча кивнула. Потом она протянула руку в сторону ущелья и сказала: «Зеленая каменоломня. А там — Красная и Голубая,» — её тонкая смуглая рука с изящной кистью указала на юг, потом — на север.

Через час они были дома, но Блейда весь вечер преследовало видение сотен четырехруких фигур с согбенными плечами и печальными мохнатыми физиономиями. Впрочем, женщины постарались развеять его тоску.

Слегка утомленный ласками Селлы, Блейд вскарабкался наконец на третий этаж и тихонько отворил дверцу в покой Эдары. Она спала. Очаровательное зрелище! Блейд застыл у низкого ложа, любуясь точеным телом, розовеющим сквозь полупрозрачный шелк хитончика, спокойным и каким-то умиротворенным лицом молодой женщины, водопадом темно-каштановых волос, струившихся по белоснежной подушке. От окна падало уже достаточно света, чтобы он мог не напрягая глаза рассмотреть старшую из своих подруг; и как всегда Блейд ощутил трепетный восторг и желание. «Ecce femina!» — беззвучно прошептал он, «Вот женщина?» — как говорили в подобных случаях мудрые латиняне.

Внезапно губы Эдары дрогнули, на них мелькнула лукавая улыбка, и он понял, что женщина проснулась. Медленно поднялись веки, опушенные темным частоколом ресниц: глаза, карие, с золотыми искорками, скользнули по рослой фигуре Блейда и переместились к окну. Словно продолжая прерванный вчера разговор, Эдара сказала чуть хриплым со сна голосом.

— До рассвета час, милый, и ты обязан повторить со мной абсолютно все, что проделывал внизу с Селлой.

Нилата в счет не шла — она была слишком молода и неопытна. Другое дело Селла, отличавшаяся особой изобретательностью в постели; Эдара ничего не имела против того, чтобы воспользоваться её открытиями. И Блейд ни на минуту не сомневался, что днем Селла будет деликатно, но тщательно допрошена, и все, что удастся узнать, послужит материалом для сравнения. Так что ему не стоило сокращать программу, выполненную недавно на втором этаже.

Опершись коленями о край постели, Блейд вскинул себе на плечи стройные ноги женщины. Эдара ойкнула от неожиданности и попыталась вырваться, но он держал крепко, с наслаждением ощущая, как под шелковистой смуглой кожей напряглись упругие мышцы её икр.

— Мне кажется, сердце мое, ты слишком спешишь, — с воркующим смешком произнесла Эдара. Она уже не сопротивлялась, лишь с легкой укоризной смотрела на возлюбленного своими карими глазами.

— Двери еще на замке и занавес не поднят, — ответствовал Блейд и, соскользнув на пол, приник губами к её лону. Его язык скользнул по нежной поверхности двух чуть припухших валиков плоти и углубился между ними в жаркую и влажную бездну, уже не раз познанную им, но все такую же манящую. С тихим возгласом Эдара стиснула бедрами его щеки и шею, он чувствовал, как начинает твердеть её венерин бугорок, как дыхание становится тяжелым и быстрым, как тонкие пальцы ищут его руки. Ладони Блейда ласково двинулись вперед, минуя соблазнительную округлость живота, и накрыли твердые маленькие груди. Ладошки Эдары тут же легли поверх, горячие, сильные, они шевельнулись вверх, потом вниз, заставляя его поглаживать соски.

Минусы через две Блейд понял, что двери готовы распахнуться настежь, а занавес — взлететь к небесам, подъятый ураганом любви. Он привстал, подтянул к себе покорное тело женщины и вошел. Эдара вскрикнула, стискивая его пальцы. Она начала волнообразно извиваться, тихие стоны срывались с её губ, на лбу выступила испарина, лицо с полузакрытыми глазами стало отрешенным и странно спокойным, казалось, в её прелестной головке не осталось сейчас никаких посторонних мыслей. Но Блейд знал, что это не так. Она вспоминала и сравнивала; и сравнение явно было в его пользу.

Они кончили одновременно, и на некоторое время застыли в полном изнеможении, щека Блейда покоилась на животе Эдары, её бедра лежали на его груди. Затем Блейд сел, приподнял женщину и посадил на колени. Шелковый хитончик показался ему лишним, и он нетерпеливо сдернул его, отшвырнув на край постели. Край жемчужно-голубоватого солнца уже вынырнул из-за дальних холмов, призывая любовников поторопиться. Впрочем, они и не собирались тратить время зря.

Когда оба в очередной раз вытянулись на смятой простыне, блаженно расслабившись и не размыкая рук, Блейд неожиданно рассмеялся. Эдара приподнялась на локотке, заглядывая ему в лицо.

— Я что-то сделала не так?

— Нет, милая… Это я ошибся. Кое-что перепутал! Кажется, Селла сначала легла на меня, а потом я посадил её на колени… А с тобой все вышло наоборот.

— Непростительная оплошность! Но ты имеешь шанс искупить вину…

Миг, и она уже сидела на нем, упираясь розовыми ступнями в мощные бицепсы и слегка поглаживая их кончиками пальцев. Солнце собиралось вот-вот оторваться от лесистого склона, наступало утро, в саду звонко свистели, заливались птицы. Они с блеском исполнили последний номер и перебрались с постели в большую ванну с прохладной водой, что располагалась в нише за ширмой. Затем, набросив легкие одежды, сошли вниз — завтракать.

В просторной столовой их поджидала только юная Нилата; Селла, утомленная ночным единоборством, еще спала. При виде Блейда девушка покраснела, как маковый цвет, но он подошел к ней твердым шагом и отечески поцеловал в щечку. Засим все трое расположились у круглого стола: Блейд — в резном кресле, его жены, старшая и младшая — на мягких невысоких стульях; и Эдара чуть колыхнула серебряный колокольчик. Две молодые стройные служанки начали подавать, бесшумно двигаясь с подносами, полными снеди: поджаренные хлебцы, яйца, свежий сыр, копченые фазаньи грудки, фруктовый пирог со взбитыми сливками, соки, легкое вино. Глядя на все это изобилие, на блеск хрусталя, тонкой посуды и серебряных приборов, искоса посматривая на оживленные лица своих женщин, вдыхая ароматный утренний воздух, Блейд думал о том, что если где-то в бесконечной череде реальностей Измерения Икс и существует рай, так именно здесь.

Однако через час его безмятежный отдых в садах Эдема был прерван появлением Салкаса. Праздник кончился, начинались будни.

Они отправились в город в коляске второго архонта. За ней неторопливо ехали два конных стрелка, ведя в поводу гнедого жеребца Блейда.

— Доволен ли ты, господин мой, своим домом и молодыми женами? — спросил Салкас, оглаживая бороду.

— Доволен. — Блейд усмехнулся, припомнив некоторые подробности сегодняшнего утра. — Доволен настолько, что даже подумываю задержаться у вас на весь срок правления. Три года, если не ошибаюсь?

Старый архонт кивнул.

Блейд поиграл массивной серебряной цепью с четырехдюймовым диском, на котором был выбит дельфин, в стремительном прыжке взметнувшийся над волнами, — герб Восточного Архипелага. Цепь была длинной, и символ его власти болтался где-то в области солнечного сплетения. Зато обруч был маловат, и разведчик лихо сдвинул его со лба на затылок.

— Все превосходно, милейший Салкас, — произнес он, — и этот дворец, и прогулки в холмах, и очаровательные женщины, и недельный отдых, который ты мне предоставил. Но я полагаю, скоро надо приступать к делу?

Архонт снова кивнул; казалось, он пребывает в нерешительности.

— Так что же это за дело, достопочтеннейший? — спросил напрямик Блейд. — Работа не для смирного человека, верно?

Салкас кашлянул.

— Скорее, для быстроногого, мой господин. А также — ловкого и увертливого.

Поистине, Салкас был опытным дипломатом — на каждый вопрос Блейда у него находился уклончивый ответ. Но на этот раз он вроде бы выказывал намерение продолжить беседу.

— Ты, несомненно, знаешь, что Нурстад, — архонт махнул рукой на северо-запад, — дик, холоден и малолюден в сравнении с нашими благословенными островами. Он разделен на несколько княжеств, и каждое из них владеет архипелагами в теплых краях. Нашего князя зовут Фарал Мит’Канни.

Блейд удивленно взглянул на старика.

— Мне казалось, что Тери с прилегающими островами — торговая республика, управляемая Советом архонтов… Разве не так?

— Несомненно, так. До тех пор, пока мы платим дань высокородному северному владыке Мит’Канни, мы свободны и можем не бояться нападений других вождей нуров — Луа’Бреггов, Дар’Сеттов, Ок’Леннов. Рал’Таддов и других.

«Итак, и в этом раю не обошлось без дьявола, — подумал Блейд. — Интересно, есть ли такое место во вселенной, где сильный не угнетает слабого, где не взимают подати, не грабят ближнего своего и не проливают его крови?» Мысли эти, однако, могли оказаться следствием недавнего буддийского помрачения, и разведчик поспешно выкинул их из головы.

— Велика ли подать? — спросил он.

— Ты обратил внимание, сколько кораблей стоит в торговом порту Териута? — Блейд кивнул, припомнив, что там было не меньше пятидесяти больших судов. — Так вот, треть из них возит грузы в Халлот, сахралтский город на восточном побережье Нурстада, откуда их переправляют в замок владыки Фарала. Мы должны накормить и одеть всех его людей — тысяч двадцать человек, не меньше… причем каждый ест за пятерых. — Салкас помолчал, как будто предоставляя своему слушателю поразмыслить над этим загадочным замечанием. — Туда же уходит почти вся добыча хадров — ворвань, из которой вырабатывается масло для светильников, соленая рыба, кожи — из них делают куртки, надеваемые под доспехи…

— Однако вы не бедствуете, — прервал второго архонта Блейд, окидывая выразительным взглядом цветущие сады и прекрасные усадьбы, тянувшиеся вдоль дороги нескончаемой чередой.

— Не бедствуем… — согласился Салкас. — Отчасти потому, что перекладываем половину своего бремени на хадров: их добычу покупаем дешево, изделия из металла продаем дорого. Но и наш народ трудолюбив, а поля приносят три урожая в год! — старик откинулся на мягком сиденье и с наслаждением вдохнул ароматный воздух. — Каждый териот готов работать не покладая рук и платить дань, лишь бы не повторились события древности!

— А что произошло тогда?

Салкас вытянул руку.

— Ты видишь этот чудесный город, господин мой? Эти сельские дома, сады, поля? Эти мощеные камнем дороги? Эти фонтаны и статуи, и лес ветряных мельниц, и бесчисленные мастерские, верфи, зернохранилища и торговые склады? Так вот, — он многозначительно поднял брови, — пятьсот лет назад все это лежало в развалинах, а половину жителей Тери увезли на материк — строить новое поселение на землях Мит’Канни… город Халлот.

Теперь халлотцы, — продолжал он после недолгой паузы, — куют для нуров оружие и, если надо, предоставляют им свои корабли. О, эти Мит’Канни — могущественный род! Одна княжеская дружина — две тысячи бойцов!

— Две тысячи? — поразился Блейд. — Только две тысячи? Да ведь один Териут может выставить в десять раз больше!

— Нуры — не обычные воины. И воевать с ними нам не под силу.

Это было сказано таким категоричным тоном, что Блейд сразу прикусил язык, решив слушать и спрашивать, но не высказывать собственных мнений. Пока что он знал немного, а понимал и того меньше.

— Так вот, мой господин, северяне — сильные воины, и хотят, чтобы мы об этом не забывали, — Салкас внушительно поднял палец. — Раз в три года, весной или после осенней жатвы, на Тери прибывает знатный боец из рода Мит’Канни и встречается в поединке с нашим первым архонтом… — старик помолчал, скосив черный зрачок на Блейда. — Понимаешь, это ритуал… да, ритуал, но очень приближенный к действительности. И никого бы не удивило, если б сильный молодой нур расправился на арене с дряхлым старцем вроде меня, — Салкас ткнул себя в грудь. — Поэтому наш первый, наш номинальный глава, — его ладонь переместилась на литое плечо Блейда, — должен быть так же молод, как боец северян. Побеждая его, воин Мит’Канни как бы вновь завоевывает Тери он словно показывает нам, сахралтам, чего стоит наш лучший боец по сравнению с нуром.

— Понятно… — задумчиво кивнул головой Блейд. Такие вещи были ему знакомы — мера устрашения, направленная на то, чтобы подорвать боевой дух покоренного народа. — Им нужно вас запугать, согнуть…

— Им нужно наше зерно, фрукты, мясо, рыба, шерсть, кожа… Нам же — мир, покой и металл.

— Металл?

— Да. Теперь нуры дозволяют сахралтам, что живут на побережье их материка, вести горные разработки. Большая часть меди, олова и железа идет на их собственные нужды. Оружие, кольчуги, боевые колесницы… Это требует огромного количества металла! — Салкас печально вздохнул, явно не одобряя подобное расточительство. — Но кое-что достается и нам. Десятую часть сахралты Нурстада могут вывезти на острова и продать.

Блейд потер висок, припоминая.

— Я видел на корабле хадров карту, — наконец сказал он. — На Катразе полно крупных островов… Неужели нигде нет металла?

— Есть, конечно… Но немного! Горы у нас невысокие, господин мой. Там, — Салкас вытянул руку на восток, к холмам, — превосходный строительный камень, отличный лес, плодовые деревья, пастбища… Кое-где есть цветные камни, золото, серебро… к примеру, на Южных островах. Но руда, из которой можно выплавить прочный металл, подходящий для инструментов и оружия, встречается очень редко. И стоит ненамного дешевле серебра.

Об этом разведчик уже знал. Теперь также ему стало ясно, почему Эдара не захотела говорить с ним на подобные темы; видно, старый архонт предпочитал все рассказать сам и боялся, что слова молодой женщины — даже столь неглупой, как старшая из подруг Блейда, — могут быть неверно поняты или превратно истолкованы. Что ж, Блейд еще раз убедился, что Салкас был мудрым и предусмотрительным правителем.

Он посмотрел вперед, на дома и дворцы приближавшегося города, на мрамор портиков, галерей и колонн, резную каменную вязь парапетов, на пышную зелень и взлетающие к небесам трепетные струи фонтанов. Ни защитных стен, ни боевых башен, ни рвов, ни насыпей, ни палисадов, ни крепких ворот… Ничего!

— Вы не боитесь, что нурам однажды придет в голову захватить все это? — разведчик раскинул руки, словно обнимая прекрасный мирный ландшафт с цветущими садами и мраморным городом. — Что вам придется ломать камень в горах вместе с хадрами?

Салкас покачал головой.

— Нет. Тут слишком жарко для них. И потом, если бы нуры расселились по разным островам, как бы они могли воевать?

— Воевать? С кем?

— Друг с другом, конечно. Это же их любимое развлечение! — Салкас удивленно уставился на Блейда. — Прости, господин, но разве в твоих краях это неизвестно?

— Мои края — далекий остров у северо-западных берегов Нурстада. Там живет только мое племя, довольно немногочисленное. И мы не очень-то интересуемся тем, что творится в мире.

Успокоенный архонт кивнул.

— Да, я слышал, что север и северо-запад материка почти необитаемы. Говорят, в тех краях страшный холод и вода превращается в прозрачный камень… Это правда?

— Конечно. Зимой эта застывшая вода хлопьями сыплется с неба и покрывает землю толстым слоем. У нас нельзя выжить без меховой одежды и теплых домов с печами, без запасов пищи и топлива, без саней и лыж… это такие приспособления, которые позволяют передвигаться по снегу. — Блейду не приходилось фантазировать; он не раз бывал в Скандинавии, да и воспоминания о ледяных пустынях Берглиона были еще свежи в его памяти. — Но вернемся к нашим делам. Например, к тому, куда ты меня везешь, достопочтенный.

— Я полагаю, тебе нужно оружие. Мы едем к Тарконесу, первому из наших оружейников. Он также командует отрядом стрелков. Большой знаток военного дела! Прислушайся к его советам — он видел не один поединок.

Блейд кивнул и погрузился в молчание. Спустя полчаса, когда экипаж пересек город и выехал на широкую площадь около порта, он вдруг спросил:

— А что будет, если я убью нура?

— Зачем говорить о несбыточном, мой господин? Время поединка ограничено, так что постарайся продержаться, пока солнце на локоть не подымется над южной стеной цирка. Но если нур ранит тебя… отсечет руку или ногу… тогда падай на землю и не шевелись. Может, он окажет тебе снисхождение — такие случаи бывали. Если останешься жив, получишь дом, землю и женщин… будешь жить в почете…

— Хммм… И много таких безногих и безруких уже живут в почете?

Салкас тяжело вздохнул.

— Трое… Трое — за два десятка лет. Но они помогли нам сохранить покой и мир!

— Uis pacem, para bellum, — пробормотал Блейд словно про себя.

— Что, мой господин?

— Хочешь мира, готовься к войне, — пояснил разведчик.

Оружейник Тарконес оказался не совсем обычным териотом. Сухой, жилистый и очень смуглый мужчина лет пятидесяти с абсолютно лысой головой и темными неулыбчивыми глазами внимательно осмотрел Блейда, потом одобрительно кивнул головой.

— У тебя есть шанс остаться в живых, парень, — заметил он и протянул широкую ладонь кузнеца с буграми затвердевших мозолей. — Занимайся бегом в своих холмах… Глядишь, и увернешься от нура!

Салкас возмущенно поднял брови.

— Почтенный Тарконес! Перед тобой — первый архонт!

— Да хоть двадцать первый — разве дело в этом? Зато я вижу, что он будет покрепче тех парней, которые выходили на арену три, шесть и девять лет назад!

Блейд стиснул крепкую руку кузнеца и кивнул Салкасу — мол, все в порядке.

— Пойдем, — Тарконес указал на арку в восточной стене цирка, того самого здания возле казарм стрелков, которое разведчик заметил еще во время первой прогулки по городу; тогда он принял его за стадион. Они прошли под прохладными мраморными сводами и очутились на квадратном, тщательно утоптанном поле. С севера, востока и юга эту арену окружали трибуны с каменными скамьями; западная сторона была открыта прямо в океан. По верхнему краю трибун футов на восемь возносился зубчатый парапет; над широкой аркой, через которую они попали внутрь, располагалась удобная ложа — вероятно, для почетных гостей. Других проходов на арену не было, но в центре южной и северной трибун зияли распахнутые ворота. Размеры ристалища показались Блейду солидными — примерно сто на сто ярдов; на трибунах же могло поместиться тысяч тридцать зрителей.

— Гляди, — оружейник протянул руку к южным воротам, — ты выйдешь оттуда, а нур — оттуда, — он указал на северную трибуну. Начнете на рассвете и будете драться, пока солнце не поднимется на локоть над южной стеной… — Часа два, прикинул Блейд. — Если ухитришься не попасть нуру под меч, твое счастье. Но я о таком не слыхивал… У этих живодеров очень длинные ноги!

Салкас предостерегающе кашлянул, и рот кузнеца захлопнулся. Похоже, он мог бы многое порассказать, понял Блейд. Ладно, со временем все станет ясным. Разведчик еще раз оглядел поле грядущей битвы. Бедный нур! Он приедет сюда, чтобы погонять в этом загоне овечку, а наткнется на волка… Блейд усмехнулся, хищно ощерив зубы.

— Ну, займемся оружием, — сказал он. — Что я могу выбрать?

— Что угодно, кроме лука и метательного копья. Хоть плетку! — Тарконес махнул рукой в сторону прохода. — Пойдем-ка теперь в арсенал. Там рядом и моя мастерская.

Арсенал и кузница располагались в обширных подвалах под длинным зданием казармы. Выбор оружия был невелик; короткие мечи, дубинки — с такими стрелки дежурили в городе, топорики, кинжалы. Были, конечно, луки, пращи и дротики, но Блейд даже не взглянул в их сторону.

— Детские игрушки, — он бросил презрительный взгляд на небогатый ассортимент Тарконеса. — Мне нужно оружие для боя, а не для прогулок по улицам Териута. Тяжелый двуручный меч или секира на длинном древке… Ты хоть видел когда-нибудь настоящий боевой топор? — глаза разведчика остановились на кузнеце.

— Видел! — казалось, Тарконес был задет за живое. — Ну, если ты такой великий воин, загляни-ка в тот угол. — Он вытащил факел из настенного кольца и посветил гостю.

На деревянном стеллаже у самой стены стояли дюжины три длинных прямых мечей, двухлезвийных секир и шипастых палиц. Блейд шагнул поближе и начал перебирать оружие, прикидывая вес и пробуя пальцем заточку лезвий. Сталь показалась ему отличной; рукояти мечей были выточены из прочнейшей китовой кости, топорища секир охвачены металлическими кольцами. Он выбрал один клинок и махнул им несколько раз, прислушиваясь к Тарконесу, который бубнил сзади:

— Халлотские изделия… для нуров… Но им эти штуки не подошли, и халлотцы сбыли нам, в перековку. У меня рука не поднялась бросить в горн такую работу… не смог… и, видишь, пригодилось…

Блейд выбрал меч с клинком длиной в ярд и в два пальца шириной — настоящее рыцарское оружие. Затем взгляд его остановился на небольшой палице — восьмифунтовом шаре с острыми стальными шипами и металлической же рукоятью. Он взял её в руки, осмотрел и протянул кузнецу.

— Отпили шар и приклепай к нему цепь длиной в три четверти своего роста. Другой конец цепи закрепишь на рукояти — вот здесь. Понял?

— Чего ж не понять… Хочешь и в самом деле разжиться железной плеткой? — оружейник с интересом уставился на Блейда.

— Эта штука называется кистень. И мне нужен будет для него чехол — прочная кожаная сумка с ремнями, чтобы я мог закрепить её на спине. Сделаешь?

Тарконес кивнул.

— Конечно. Но бегать с таким грузом тебе будет нелегко.

— Я не собираюсь бегать. Вам нужна голова этого нура, и вы её получите.

— Ну-ну! — кузнец недоверчиво покачал головой. — Посмотрим, что ты скажешь дней через десять.

— То же самое, — ответствовал Блейд. — Абсолютно то же самое.

Глава 8

Через десять дней он стоял на краю ристалища, у южных ворот, вместе с оружейником и дюжиной стрелков из его отряда. По случаю торжества Тарконес облачился в свою капитанскую форму: белую тунику толстого полотна, широкий кожаный пояс с кинжалом и кожаный шлем с серебряным дельфином вместо шишака. Люди из его отряда, в который входили в основном молодые ремесленники, были одеты точно также, только туники их казались погрубее, а дельфины отливали бронзой.

В прошедшие дни Блейд, последовав совету оружейника, регулярно совершал долгие пробежки в холмах и тренировался с оружием. Он был в прекрасной форме, но хотел, чтобы рука привыкла к мечу. Клинок достался ему великолепный — длинный, обоюдоострый и отлично сбалансированный; оставалось только гадать, по каким причинам таинственные нуры забраковали его. Делали его знаменитые кузнецы из Халлота, крупного сахралтского города на побережье Нурстада, и по зрелом размышлении разведчик решил, что меч вовсе не предназначался для воинов клана Мит’Канни. Скорее всего, халлотцы ковали подобное оружие для себя или для каких-то своих неведомых друзей — в отделке клинка и рукояти чувствовалось особое тщание. На лезвии был вытравлен узор из волнистых линий, похожих на морские волны; у самой гарды он переходил в странный рисунок — сильные пальцы, полусжатые в кулак, пытались раздавить островерхую каменную башню. Чья-то рука, сомкнувшаяся на нурской твердыне? Или все же герб какого-то их клана? Но не Мит’Канни; как сказал Блейду Тарконес, символом князя Фарала была парящая птица.

Ему пришлось не раз встречаться с капитаном-оружейником, и с каждым таким свиданием их отношения становились все теплее. Заказ разведчика — кистень и сумку из толстой китовой кожи — Тарконес выполнил в два дня; такое событие безусловно стоило обмыть, и кувшин доброго вина закрепил их дружбу. Блейд узнал много нового — к примеру, то, что в Териуте было десять отрядов стрелков, возглавляемых капитаном. Шесть — полной численности, по триста бойцов; четыре — так сказать, кадрированных. В этих последних постоянно несли службу по пятьдесят человек, а при необходимости полный состав добирался за счет молодых кузнецов, корабелов, ткачей и плотников. Но Тарконес не помнил, чтобы подобная необходимость когда-нибудь возникала; териоты были мирным народом. Сам оружейник командовал как раз таким кадрированным отрядом и четырежды в месяц нес службу в порту, наблюдая за порядком у причалов.

Для города с населением в треть миллиона войско было очень небольшим. Правда, в других крупных поселениях архипелага тоже имелись отряды стрелков, но вряд ли их общая численность превышала двадцать тысяч человек. Солдаты неплохо владели луком, коротким мечом и дротиками; у них были небольшие щиты, легкие кожаные кирасы и шлемы. Однако все это воинство выполняло, в основном, полицейские функции да еще присматривало за хадрами в каменоломнях. То была легкая пехота, скорая на ногу, мобильная и совершенно бесполезная в бою с тяжеловооруженным противником.

Тарконеса весьма заинтересовало странное оружие, изготовленное по заказу первого архонта, и несколько раз он просил Блейда показать его в действии, Тот отшучивался, обещая продемонстрировать свой кистень в бою. На самом деле разведчик не собирался пускать его в ход; если нур будет равного с ним веса и силы, он уложит противника мечом. Кистень, покоившийся сейчас в чехле, плотно притянутом ремнями за спиной Блейда, был весомым выражением принципа, которому он следовал всю жизнь: кто предупрежден, тот вооружен. Ему очень не нравились намеки Тарконеса на необоримую мощь северных бойцов. При этом ничего конкретного оружейник не говорил.

Не пытался ли Тарконес просто запугать его? Нет! Блейд был уверен в этом. Скорее наоборот, кузнец начал испытывать к нему явную симпатию. Но что-то не давало Тарконесу выложить всю правду, и разведчик был готов поклясться, что помехой являлись инструкции второго архонта.

Сейчас, стоя под южной трибуной, он испытывал чувство тревожного любопытства. Квадратная площадка, ровная и утоптанная, простиралась перед ним словно темный лоскут, брошенный меж белых каменных стен; вверх уходили переполненные народом трибуны, но публика вела себя на удивление тихо. Он не замечал ни ярких одежд, ни украшений; казалось, все эти люди, цвет Териута, собрались на похороны. Ему вспомнилось, как прощались с ним жены: Селла и Нилата плакали навзрыд, и у Эдары глаза тоже были полны слез. Чуть заметно пожав плечами, он усмехнулся; не так-то просто уложить в гроб Ричарда Блейда!

Появился герольд с бронзовым горном в руке. Он встал на краю поля, под ложей, в которой сидели архонты и еще кто-то — Блейд не мог разглядеть ясно с расстояния в сотню ярдов. Затем, повинуясь поданному из ложи знаку, трубач поднес горн к губам, и протяжный долгий звук поплыл над ристалищем, над морем и над затихшей площадью, где ждали те, для кого не нашлось места в цирке.

Блейд повернул голову. Ворота напротив него распахнулись, нур шагнул на арену и остановился, подняв лицо к центральной восточной трибуне. Приставив ладонь ко лбу, он смотрел на солнце, только-только перевалившее за край зубчатого каменного парапета и, казалось, прикидывал, через сколько минут — или секунд — сможет управиться со своим делом и сесть завтракать.

Шумно выдохнув, Блейд вытер со лба обильную испарину. Такого он не ожидал! Чувствуя, как по спине бегут мурашки, разведчик на миг прикрыл глаза, пытаясь успокоиться. «Этого просто не может быть, — сказал он себе. — Стоит поднять веки, и кошмар рассеется!»

Он так и сделал. Нур по-прежнему высился на северном конце квадратной арены, залитый яркими лучами восходящего солнца. Кошмар оборотился явью.

Собственно, пришелец из-за моря совсем не был уродом — скорее наоборот. Красивый рыжеволосый мужчина, примерно одних лет с Блейдом, почти нагой — лишь талию его стягивала короткая клетчатая юбка, да икры крепких ног, попиравших утоптанную землю, обвивали ремешки сандалий. Лицо его являло классический образец нордической расы: серо-голубые глаза, крупный прямой нос, высокий лоб на который спадали медно-красные кудри: большой рот с твердым изгибом губ, квадратный, чисто выбритый подбородок, тяжелые челюсти. Кожа, на теле и на лице, была слегка загорелой, гладкой и чистой, грудь и предплечья, охваченные браслетами из серебра, — почти безволосыми. У бедра, на кожаной перевязи, расшитой мелким жемчугом, висел меч — не очень длинный, но широкий, с массивной бронзовой рукоятью.

Да, видный мужчина! И Блейд, не колеблясь, скрестил бы с ним оружие, если б… Если б нур был человеком.

Люди, однако, не рождаются такими огромными, существует предел, за которым человек превращается в великана. И восьмифутовый рост достаточно близок к этой границе — особенно если все прочие части тела также имеют соответствующие габариты.

Блейду показалось, что шея нура превосходит в обхвате его талию. Возможно, это было иллюзией или некоторым преувеличением, игрой распаленного воображения, но что касается бицепсов этого Голиафа, то они выглядели столь же мощными, как бедра тяжелоатлета. Огромные бугры мышц вздувались — на плечах, стекали к груди — выпуклой и рельефной, как кованый из бронзы римский панцирь, несокрушимая броня мускулов обтягивала ребра, чуть впалый живот будил воспоминания о мраморных статуях Геракла. Ноги… На ноги Блейд предпочитал не смотреть, ибо они не уступали всему остальному. Сильные, а главное — длинные; и это значило, что его противник может шагнуть и прыгнуть в полтора раза дальше, чем он сам.

Сколько мог весить такой исполин? фунтов четыреста? Наверняка и в этом отношении он превосходил Блейда тоже раза в полтора. Конечно, нур обладал и более массивным костяком, поддерживающим всю эту груду мышц, и более прочными и крепкими связками и сухожилиями. Был ли он типичным представителем своей расы или неким монстром, игрой слепого случая, устрашающей шуткой генетических флюктуаций? Этого Блейд не знал. «Надо будет порасспросить Тарконеса, — мелькнула мысль, и он тут же добавил: — Если останусь жив.» Теперь становилось понятным, почему сахралты говорили об обитателях Нурстада так мало и неохотно.

На Земле Блейд никогда не видел подобных великанов. Не встречал он их и в других мирах. Альбиец Хорса и питцин Гутар из Тарна были опытными воинами, но Геторикс Краснобородый, главарь альбийских пиратов, силой превосходил всех. И Блейда тоже, так что лишь счастливый случай да коварная уловка помогли одолеть его. Геторикс, однако, был человеком, рослым, могучим, безжалостным — но все-таки человеком. Его стоило опасаться или страшиться, но исполин, стоявший сейчас перед разведчиком, внушал не страх, не ужас, а изумление и благоговейный трепет.

Тем не менее, Блейд внезапно успокоился. Несомненно, рыжеволосый гигант намного превосходил его телесной мощью и мог прихлопнуть, как муху. Но нельзя ли обратить подобное преимущество против самого врага? Слишком массивные кости, слишком много мышц и плоти… Насколько он быстр и ловок? Насколько опытен и вынослив? Это предстояло выяснить, ибо тут таился шанс на победу. И выяснить наверняка! Сейчас Блейд не хотел полагаться на удачу, как в схватке с Геториксом. Взглядом он измерил клинок нура и свой собственный; его меч был длиннее дюймов на двадцать, что частично компенсировало более высокий рост противника.

Нур уже вытащил свой меч и, разминаясь, сделал несколько быстрых взмахов, сталь серебристой молнией сверкнула на солнце. Тарконес, стоявший позади, подтолкнул разведчика в спину.

— Ну, иди, парень! Пора.

Оружейник стащил с головы шлем и потер лысую макушку, опустив глаза под пронзительным взглядом Блейда.

— Что ж ты не сказал мне правду, Тарко? Это ведь не просто сильный боец — это чудовище! Я мог бы приготовиться получше…

— Ты и готовился… — возразил Тарконес. — Бегал в холмах! А знай ты заранее, может, убежал бы совсем в другую сторону — в восточные горы, а не в Териут. И что бы мы тогда делали? — он развел руками и с хмурой ухмылкой добавил: — Не лезь на рожон, парень, может и останешься жив… разве что без руки или ноги. А если этот, — он кивнул в сторону великана, — в хорошем настроении, то больше уха не потеряешь. Бывали такие случаи…

Но Блейд не собирался жертвовать ни одной частицей своей драгоценной плоти. Два-три раза всей грудью втянув прохладный утренний воздух — чтобы восстановить дыхание, — он шагнул навстречу гиганту, придерживая меч обеими руками, клинок лежал на его плече. Audaces fortuna juvat — удача покровительствует смелым!

Нур посматривал на соперника пожалуй с некоторым пренебрежительным добродушием. То не был взгляд воина, оценивающего достойного врага; так человек смотрит на кошку или кролика, на забавного мелкого зверька, которому он может в любой момент свернуть шею. Видимо, с точки зрения великана не наблюдалось существенных различий между Блейдом, бойцом опытным и рослым, и теми сахралтами, что выходили на арену три, шесть или девять лет тому назад. Вполне возможно, нур был прав; но Блейд твердо решил наказать его за излишнюю самонадеянность.

Он был спокоен. Все, чем он располагал, находилось при нем: сила и фантастическая реакция, искусство фехтовальщика, опыт десятков стычек и поединков, выносливость и несокрушимое упорство. Вдобавок — добрый меч в руках и сюрприз, затаившийся до поры до времени в сумке за спиной. Блейд поднял клинок, отсалютовал противнику и сделал первый выпад.

Нур подставил меч, и разведчику почудилось, что лезвие с размаху ударило в каменную стену. Хорошо еще, что он нанес пробный и не очень сильный удар, иначе оружие было бы выбито у него из рук. Он затанцевал вокруг рослого противника. Выпад следовал за выпадом, удар за ударом — не слишком сильные и не слишком стремительные и умелые; Блейд не хотел раскрывать свои карты раньше времени. Нур молча оборонялся — с видом человека, отмахивающегося от комара.

Звенели клинки, на трибунах поднялся гул — видимо, зрителям казалось, что на арене идет схватка в полную силу, и что их боец мужественно рубится с северным воином, отстаивая честь Восточного Архипелага. Лишь сам Блейд знал, насколько легковесными были его удары; узкое и длинное лезвие его меча касалось широкого клинка нура и со скрежетом скользило вдоль него, гася инерцию — эффектное зрелище, но и только. Он не рисковал ударить в полную силу, на равных скрестить оружие с соперником; это могло стоить ему онемевшей руки. Играя мечом, он прощупывал оборону гиганта, стараясь выяснить, насколько тот быстр.

Через десять минут этой смертельной кадрили он понял, что враг уступает ему в скорости — однако не в такой степени, чтобы попытаться сразу закончить поединок одним стремительным ударом. К тому же, его клинок мог застрять в этой горе плоти, армированной мощными костями; а если смерть задержится хоть на три секунды, нур успеет покончить с ним. Нет, бить надо наверняка — и, скорее всего, не мечом.

Несмотря на свой рост, великан обладал превосходной реакцией прирожденного бойца, и только массивное и мощное тело не позволяло ему двигаться с той же быстротой, которую мог бы продемонстрировать более изящный противник. Блейд, однако, не собирался этого делать, продолжая свои опасные исследования. Теперь он видел, что гораздо лучше владеет мечом, ибо все фехтовальные приемы гиганта сводились к примитивным отбивам его клинка и сильным рубящим ударам сверху и сбоку.

Чего и следовало ожидать. Меч нура, с лезвием толщиной в палец, напомнил Блейду древнеперсидское оружие — не те изогнутые и сравнительно легкие сабли, которыми иранцы сражались с фалангами македонян и римскими легионами, а гораздо более старые клинки, прямые, широкие, тяжелые и неуклюжие Это было оружие легендарных богатырей «Шахнаме» — Заля и Рустама, Сухраба и Сиявуша; мечи, рассчитанные на чудовищную силу сражавшихся. Вес и размеры клинков определяли и скудный набор фехтовальных приемов — в основном, рубящие удары. Таким мечом нельзя было действовать, как шпагой, и все разнообразие колющих выпадов оставалось недоступным для бойца.

Существовала и еще одна причина. По сравнению с цивилизацией Земли, катразский социум являлся более примитивным и однообразным — во всех своих проявлениях, не исключая и воинского дела. Тут не знали ничего подобного фехтовальному искусству Европы и Востока, которое культивировалось веками, не додумались до огнестрельного оружия, не умели собирать арбалеты, молоть порох, выращивать коней для тяжелой панцирной кавалерии. Во всяком случае, сахралтам, превосходным строителям и корабельщикам, все эти премудрости оставались неизвестными. Может быть, их просто не интересовала война?

Ловко орудуя клинком, Блейд размышлял, как понадежней реализовать имевшийся у него профит в скорости и технике. Преимущество это было весьма относительным — гигантский соперник обладал такой мощью, что один его удар, даже самый неуклюжий, мог превратить разведчика в лепешку. Мало иметь преимущество, надо еще ухитриться использовать его. Утомить противника, потом если не напугать, то ошеломить его… или обмануть… Но как?

В голове Блейда начал складываться план довольно самоубийственного свойства. Надо заставить нура атаковать, хотя такая тактика и связана с чудовищным риском. Пока что исполин оборонялся, небрежно отмахиваясь от танцевавшего вокруг него надоедливого карлика; но если он пойдет в атаку… Блейд ни секунды не сомневался, что не сможет, как говорят боксеры, «держать удар».

Однако он должен заставить нура наступать! Если скорость и мастерство борются против силы, то все решает выносливость. Сумеет ли этот гигант махать тяжелым клинком в течение часа? Или собьет дыхание через десять минут? Существовал только один способ выяснить это.

Стремительно крутанувшись на пятке, Блейд сместился чуть вправо, на миг повернувшись к нуру спиной. В эти считанные доли секунды он просунул клинок под мышку левой руки и, словно скорпион, наносящий удар отравленным хвостом, резко взмахнул лезвием сверху вниз. Услышав лязг и крик боли, разведчик отскочил в сторону. Гигант ревел, потрясая кулаком; его серебряный браслет был разрублен, с запястья капала кровь.

Сагетори, выпад скорпиона… Коварный прием ниндзей, в котором расстояние, скорость и амплитуда размаха клинка рассчитывались с точностью до десятой дюйма. Таким ударом нельзя поразить противника насмерть, но при удачном раскладе удавалось отсечь кисть или вскрыть вену на руке. Великана спас браслет. Хотя Блейд не считал себя великим мастером японского фехтовального искусства, он не промазал; конец клинка рассек предплечье нура и, судя по его воплю, порез был достаточно глубок Эта рана привела исполина в ярость, и теперь оставалось только надеяться, что Блейду удастся совладать с демоном, которого он выпустил на свободу.

Нур мчался на него с искаженным от бешенства лицом, размахивая сверкающей полосой смертоносной стали. На миг разведчику почудилось, что сам разъяренный Один надвигается на него, безжалостный и страшный в своем божественном гневе. Избавляясь от наваждения, он тряхнул головой, боковым ударом направил вражеский меч в сторону и поднырнул под локоть соперника. Тот обернулся — так быстро, что Блейд не поверил своим глазам; он сам выполнил бы этот маневр скорее, но лишь на десятую долю секунды. Серо-стальные глаза нура горели дьявольским пламенем, губы кривились, в уголке рта показалась слюна.

Блейд содрогнулся. Не хватало только, чтобы этот башнеподобный титан превратился в берсерка! Бешенство ускоряет реакцию, во всяком случае — на время… Он повторил тот же самый прием — отклонив меч врага в сторону, поднырнул ему под руку и оказался сзади. Сахралты на всех трех трибунах, северной, восточной и южной, вскочили на ноги и, потрясая кулаками, что-то вопили. Блейд воспринял это, как признак одобрения. В конце концов, он сражался за них!

Нур, если и не сошел с ума, был близок к этому. Круг за кругом он гонял своего увертливого соперника по площадке, рыча и размахивая мечом, словно ветряная мельница. Иногда он останавливался и, не спуская с разведчика злобного взгляда, слизывал кровь, обильно сочившуюся из пореза на левом запястье; Блейд получал секундную передышку. Наблюдая за маневрами исполина, он понял, чего тот добивается. Выйти на длину клинка и одним мощным ударом сверху вниз развалить врага напополам, от плеча до паха! И разведчик не сомневался, что рассвирепевший нур именно так и завершит поединок — при первой же его оплошности.

Он продолжал уворачиваться, легкими, но точными касаниями клинка отклоняя лезвие широкого меча в бок. Ни разу он не попытался парировать удар напрямую, ни разу не ударил сам — любой выпад, финт, обманное движение требовали времени, которого нур ему не давал. Пыль, взбитая ногами бойцов, темным слоем оседала на их лицах и потных телах, превращаясь в жидкую грязь; подбородок и щеки нура были вымазаны кровью, и его физиономия стала напоминать маску какого-то злобного демона. Сейчас оба противника тратили свою энергию и силы с равной интенсивностью: нур непрерывно атаковал, Блейд — убегал и увертывался. Весь вопрос заключался в том, кто выдохнется первым.

Через сорок минут, наполненных дикой гонкой под рев трибун, звоном железа и низким угрожающим рыком гиганта, Блейд заметил, что его противник устает. Нур уже не крутил меч над головой; движения его стали экономнее, голос — тише, на лбу выступила испарина. Солнце уже на пол-локтя поднялось над верхним краем восточной трибуны, и утренняя прохлада начала сменяться зноем. Иногда разведчик слышал, как нур переводит дух; казалось, кто-то выпускает воздух из чудовищных кузнечных мехов.

Но он и сам уже чувствовал признаки усталости. Больше тянуть было нельзя — его план победного завершения битвы строился на одном точном ударе, нанесенном в подходящий момент недрогнувшей рукой.

Нур остановился, жадно хватая воздух распяленным ртом Блейд тоже сделал несколько глубоких вдохов, радуясь передышке; его отделял от противника десяток шагов. Он перебросил меч в левую руку, согнулся и опустил голову, демонстрируя крайнюю степень утомления и безнадежной покорности судьбе. Его правая ладонь, словно стирая пот, скользнула по лбу, по щеке, по шее, пальцы нащупали массивную рифленую рукоять, торчавшую из сумки за плечом. Все в порядке; его тайное оружие было на месте.

Он шагнул вперед, поднимая меч. Нур зловеще оскалился; крупные белые зубы сверкнули на залитом потом, покрытом коркой грязи лице. Подобно башне исполин навис над Блейдом — чудовищно огромный разъяренный человек-гора, готовый растоптать, рассечь на части обессилевшего карлика. В глазах его не было торжества победителя; только злость и досада на собственную неосторожность, словно у прохожего, которого тяпнула за лодыжку жалкая дворняга.

Тяжелый меч мелькнул в воздухе, и Блейд впервые подставил свой клинок, парируя удар. Хотя его левая рука была расслаблена, её будто пронзило то ком; секунду или две парализованные мышцы отказывались повиноваться. Но сейчас это уже не имело значения — как и потеря меча, описавшего серебристую дугу и воткнувшегося в землю на краю арены.

Теперь бойцы сошлись почти вплотную, на два ярда. Нур, казалось, неторопливо выбирал место удара — прямо по черепу или чуть сбоку, в шею. На трибунах царила мертвая тишина, зрители замерли, завороженные ледяным дыханием смерти.

Нур вскинул клинок, сделав, наконец, выбор. Его лицо было огромным и грозным, как пылающий солнечный диск, что медленно карабкался по небу. Прекрасная мишень, подумал Блейд, по такой трудно промазать.

Откинувшись всем телом назад, он нащупал ребристую рукоять за правым плечом и молниеносно вырвал кистень из кожаного чехла. Цепь, раскручиваясь, свистнула тонко и протяжно, тяжелый шипастый шар хищно метнулся к виску великана. Раздался треск сокрушаемых костей и странный звук, будто из туго надутого бурдюка выпустили воздух. Нур не вскрикнул и не застонал, только гулкий выдох, ясно слышимый в тишине, вырвался из его груди.

Затем он рухнул, и земля дрогнула под тяжестью гигантского тела. Блейд посмотрел на то, что еще долю секунды назад было его лицом. Кровавая каша… Удар снес половину черепа, и стальная сфера, усаженная остроконечными шипами, провалилась внутрь, утонув в крови и сероватых лохмотьях мозга.

Он сделал шаг и остановился над застывшим в каменной неподвижности телом — Давид, сразивший Голиафа… Потом поднял широкий меч, которому так и не суждено было добраться до его шеи, и поразился тяжести оружия — фунтов тридцать, не меньше. Нет, такой клинок не для обычных людей! Блейд воткнул его в землю меж раскинутых ног великана как символ своей победы и направился к южным воротам. На нем не было ни царапины, но он страшно устал.

Тарконес уставился на него в немом изумлении, стрелки же смотрели словно на полубога, прикончившего на их глазах саму смерть. Собственно, так оно и было.

— Они что, все такие? — Блейд положил руку на плечо кузнеца, кивнув в сторону поверженного противника.

— К-какие? — от волнения обычно сдержанный Тарконес стал заикаться.

— Огромные…

— Встречаются и поменьше… Да вот, погляди сам!

Обернувшись, Блейд увидел, как с восточной трибуны спускается целая процессия. Впереди шел нур — не старый, но в летах; за ним — восемь сахралтов в кожаных туниках с нашитым на груди знаком парящей птицы. Следом торопились архонты Тери с посеревшими от ужаса лицами.

— Высокородный Ратри, правая рука князя Фарала, — сообщил пришедший в себя оружейник. А эти восьмеро — корабелы из Халлота.

Ратри был облачен в клетчатый кильт до колен, плащ из тонкой шерсти и сандалии; у бедра висел меч — такой же широкий и тяжелый, как у убитого Блейдом воина. Однако этот пожилой северянин оказался значительно ниже погибшего — семь футов три дюйма, определил Блейд. На вид ему можно было дать лет шестьдесят; узловатые мышцы, похожие на корни могучей сосны, бугрились на его руках и обнаженных икрах.

Нур спустился вниз, подошел к распростертому на земле телу и склонился над ним. С минуту он молча глядел в мертвое изуродованное лицо, потом сбросил с плеч плащ и кивнул халлотцам. Те перекатили огромное тело на шерстяное полотенце и, ухватившись по краям, понесли к воротам под северной трибуной; длинные ноги мертвеца волочились по земле. Ратри выдернул из земли клинок своего погибшего бойца и, подняв голову, пристально уставился на Блейда. Полсотни ярдов — половина ристалища — разделяли их.

Внезапно лицо пожилого нура переменилось; оно все еще было мрачным и угрожающим, но тень удивления и странной опаски скользнула по нему. Ратри сделал несколько быстрых шагов вперед, по направлению к Блейду; обнаженный меч мертвого бойца по-прежнему сверкал в его руке. За его спиной бледными тенями маячили четыре териотских архонта.

Блейд окинул взглядом нового противника и сказал кузнецу — небрежно и нарочито громко, так, чтобы слышали и архонты, и сам нур, и приумолкшие зрители на южной трибуне.

— Этого я уложу быстрее. Стар, неповоротлив и наверняка владеет мечом не лучше, чем первый ублюдок.

Он не знал, сумеет ли выполнить свою похвальбу. Мышцы ног еще ломило от непрерывной часовой беготни, но дыхание уже выровнялось и онемение в левой руке прошло.

— Ты! Бастард, проклятый коротышка! — лицо Ратри побагровело от гнева, и было заметно, что нур судорожно подыскивает бранные слова. — Куча навоза! Нурло!

Блейд пристально поглядел на северянина.

— Меня зовут Ричард Блейд. И готов показать тебе с мечом в руках, кто имеет больше шансов стать кучей дерьма.

— Убив сына, хочешь убить и отца? — нур оглянулся на северные ворота, куда его сахралты с натугой затаскивали труп мертвого воина. — Да мой Ристел справился бы с десятком таких, как ты, если б не этот предательский удар!

Значит, это его сын, подумал Блейд. Да, простых воинов в Териут не присылали! Вероятно, этот Ристел был из числа самых рослых, сильных и знатных. И приехал сюда, чтобы одним своим видом устрашить островитян. Еще бы? Такой гигант! Блейд понимал, что справился с ним благодаря точному расчету и хитрости. Но эти мысли он предпочитал держать про себя; вслух же произнес:

— Не хочу порочить мертвеца, но твой Ристел был слишком самонадеян для такого неважного фехтовальщика. Понимаешь, старик, с этой штукой надо уметь обращаться, — разведчик поднял меч и единым движением кисти крутанул его, заставив клинок описать в воздухе сверкающий круг.

Ратри скрипнул зубами, но, кажется, решил не лезть в драку.

— Я расскажу повелителю моему князю Фаралу все, что здесь видел, — зловеще произнес он. — И то, как был убит Ристел, лучший из бойцов Мит’Канни, и про тебя тоже, бастард… Я подробно опишу ему твое лицо! — В этих словах крылся некий странный подтекст, намек, смысл которого Блейд не улавливал.

— Но, господин мой, — робко вмешался Салкас, — бой шел по правилам! Нельзя пользоваться луками, пращами и дротиками, но все остальное…

— Молчи, червяк! — Ратри резко повернулся ко второму архонту и на руке, сжимавшей меч, вздулись огромные мышцы. — Молчи! Посмотрим, как ты запоешь, когда я приведу сюда пятьсот воинов с Нурстада! Слизняк, мокрица!

Гневно нахмурив брови, Блейд шагнул вперед, чувствуя, как от ярости наливается злой силой уставшее тело.

— Клянусь хвостом Зеленого Кита, прародителя! Если ты, нур, еще раз оскорбишь почтенного Салкаса, я намотаю твои кишки на свой меч!

Ратри вздрогнул, отступил на шаг и пристально посмотрел на разъяренного противника. Блейд был готов дать голову на отсечение, что в глазах северянина снова мелькнул страх.

— Тот же голос, то же лицо и такой же нрав, — пробормотал нур. Затем повернулся спиной к разведчику и размашисто зашагал к северным воротам.

Тарконес нахлобучил шлем, и его твердая мозолистая рука легла на локоть Блейда.

— Он вернется, Рисарс… И очень скоро!

— Постараемся достойно встретить его, Тарко.

— Но это же война! Разорение! Смерть! — Салкас в отчаянии заломил руки. — Только подумать, какую беду я выторговал у хадров за сто пятьдесят золотых!

— И за право беспошлинной торговли, — не без злорадства напомнил Блейд.

Глава 9

Блейд оглядел лица четырех архонтов, расположившихся вместе с ним вокруг большого овального стола в прохладном зале Совета; выглядели они несколько смущенными. Побарабанив пальцами по широкому подлокотнику стола, он еще раз повторил:

— Ратри назвал меня бастардом и нурлом. И про нурло я слышал еще раньше — от хадров. Ответьте же, достопочтенные, что это значит.

Бридес, пятый архонт (армия) сидел потупившись. Зитрасис, четвертый (флот), нерешительно взглянул на Калоса, третьего (торговля и финансы), но тот обратил взоры к седобородому Салкасу. Сей муж, ведавший делами правления и политикой, мог переадресовать вопрос только Блейду, но в данном случае этот номер не проходил. Откашлявшись, второй архонт сказал:

— Сначала, чей господин, забудем про это грубое и оскорбительное слово. Сануры — так воспитанный человек упомянет твою расу.

— На том далеком северном острове, где я родился, люди называют себя бриттами, — уверенно заявил Блейд.

— Пусть будут бритты. Но по твоему внешнему виду можно заключить, что этот народ — одно из племен сануров.

— И на чем же основан сей вывод?

— Ты очень силен. Твой рост — меньше, чем у нура, но больше, чем у любого из сахралтов… Глаза и волосы — темные, как у нас, но черты лица скорее северного типа. Ты понимаешь, к чему я веду?

— Вполне. Сануры — помесь, потомки нуров и сахралтов. Ну и что же здесь такого?

— Видишь ли, — Салкас нерешительно потеребил бороду, — обычаи нуров запрещают вступать в связь с женщинами сахралтов. Это считается великим позором — старый архонт помолчал, затем добавил: — Да и мы не поощряем такие дела.

— Однако обычаи нарушается, и сануры все же существуют, — заключил Блейд и, дождавшись ответного кивка старика, спросил: — Куда же деваются эти отщепенцы? И сколько их?

— По слухам, немало, — сказал Зитрасис, крепкий сорокалетний мужчина. — В подобных случаях нуры убивают и младенцев, и матерей, но кое-кому удается спастись. Говорят, в диких северных горах Нурстада веками скрываются целые племена. Да и твой народ на далеком острове… Видимо, вы даже не знаете о своем происхождении…

— Не будем о моем народе, — резко прервал флотоводца Блейд. — Главное я понял. Сануры-изгои, и вы, вместе с этим Ратри, принимаете меня за одного из них. За санура с отдаленного острова, чьи предки, гонимые великанами, прибыли некогда с материка, спрятались на краю мира среди снегов и льда, размножились там и постарались забыть о своих предках… Что ж, пусть будет так!

Он действительно не имел ничего против такой версии.

— Есть легенда… — задумчиво произнес Калос, худой старик, ровесник Салкаса, — что появится среди сануров могучий воин… Железной рукой он размечет по камешкам замки северян и уничтожит их… Может, это ты, Рисарс?

— Может быть. — Блейд равнодушно пожал плечами. — Мне об этом ничего не известно.

Он постарался не выдать своего интереса. Забавная легенда! И те люди, что куют мечи с этим странным клеймом — рука, сокрушающая башню, — явно верят в нее!

Поднявшись, он подошел к тяжелой резной двери и распахнул ее. В круглом зале с фонтаном посередине — своеобразной приемной Совета архонтов — томились десять человек в полотняных военных туниках и шлемах с серебряными дельфинами. Капитаны стрелков. Высшие армейские офицеры, находившиеся под непосредственной командой Бридеса. Среди них был и Тарконес; лицо оружейника казалось хмурым и напряженным.

Блейд подошел к нему и крепко пожал руку. Потом кивнул офицерам в сторону двери:

— Заходите, друзья. Когда на носу война, ваш совет не будет лишним.

Капитаны вошли тесной группой и расселись на табуретах у стены. Разведчик обвел их взглядом. Не только Тарконес выглядел мрачным, все бравые воины пребывали в явном унынии.

Повернувшись к овальному столу, Блейд произнес:

— На моей родине принято, чтобы первыми говорили младшие.

Салкас, а за ним и остальные архонты, согласно кивнули.

— Пусть будет так, — Салкас махнул рукой и повелел капитанам: — Говорите!

Однако капитаны безмолвствовали. Блейд решил задать наводящий вопрос:

— Готовы воевать, храбрейшие мужи?

— Как? — довольно высокий мужчина с густыми черными усами потянул из ножен свой короткий клинок. — С этим — против их мечей и их силы?

— А что, твои люди разучились стрелять из луков?

— Бесполезно, мой господин. Наши стрелы не пробьют доспехи нуров. Они же закованы в сталь с ног до головы!

Этого разведчик не ожидал. После секундного раздумья он поинтересовался:

— А если бить в лицо?

— Тоже ничего не даст, господин, — теперь ему ответил невысокий коренастый крепыш, сидевший рядом с усачем. — Как говорят наши братья из Халлота, у них кованые шлемы с прорезями для глаз. А халлотцам можно верить — они сами вынуждены мастерить эти доспехи для нуров… — коренастый покачал головой. — Может, два лучника из моих трех сотен угодят в такую узкую щель за пятьдесят локтей… — он помолчал, что-то прикидывая. — Да, двое, не больше.

— А у меня в отряде вообще не найдется таких искусников, — заметил третий из капитанов и поднял смущенный взгляд на Блейда. — Не считай нас трусами, господин. Мы готовы сражаться! Но как? В поле они скосят нас словно траву… и десять, и двадцать, и тридцать тысяч… всех, кого соберем. Укреплений на острове нет. Да разве мы усидим под защитой стен и валов, когда нуры начнут разрушать город и расправляться с нашими семьями?

Он был прав, и Блейд понимал это. Легковооруженные, даже собравшись в огромном числе, не выдержат удара тяжелой пехоты. Примеров тому в истории не счесть — начиная от ассирийских завоеваний и кончая крахом империй инков и ацтеков, которые были уничтожены несколькими сотнями испанских конкистадоров. Если же еще учесть и чудовищную силу нуров… Возможно, их могла остановить фаланга наподобие македонской — с длинными копьями и большими щитами, — но Блейду было ясно, что он не успеет за оставшееся время обучить и снарядить сколько-нибудь значительный отряд.

Что же еще оставалось? Партизанская война, в которой он был так искусен еще с тех лет, когда в далеком пятьдесят девятом совсем молодым лейтенантом командовал отрядом африканских повстанцев? Да, она имела шансы на успех. Взять несколько тысяч крепких бойцов и уйти в горы и джунгли… За полгода можно перебить всех нуров — по одному, по двое… заманивать в ловушки небольшие группы, уничтожать мелкие карательные отряды…

Блейд несколько раз рассмотрел эту возможность — и отверг ее. Слишком многим рисковали островитяне, ибо им было что терять. Териут, прекрасный город с многотысячным населением, становился заложником их покорности… Да что там Териут! Весь благодатный Тери и остальные острова архипелага! За полгода нуры превратят в прах и пепел десятки поселений, уничтожат сотни тысяч людей! Всех в горы не уведешь…

Чем чаще он думал о предстоящей войне, тем более похожей казалась ему ситуация на походы конкистадоров Писарро и Кортеса. С одной стороны — богатая и мирная земля, где не имеют понятия о военном искусстве; с другой — дружина захватчиков, профессиональных солдат, прибывающих из-за моря, опытных, жестоких и неимоверно могучих… На самом деле, положение было еще хуже — в отличие от ацтеков териоты не вели завоевательных войн и не имели многочисленных армий. Предположим, размышлял Блейд, если бы Монтесума знал, чего можно ожидать от бледнолицых пришельцев, что бы он сделал? Спалил Тенотчитлан и ушел в горы? Скорее всего, так…

Впрочем, эти рассуждения имели чисто академический интерес. Териоты были одновременно и слабее, и сильнее древнеамериканских индейцев; они не содержали орд диких воинов и не любили крови, но находились на гораздо более высоком культурном уровне. Прекрасные мореходы и кораблестроители, кузнецы и металлурги, великолепные инженеры… Они знали законы механики не хуже римлян и имели тысячи искусных ремесленников. Именно тут лежал ключ к решению проблемы!

Блейд повернулся к Зитрасису, флотоводцу.

— Скажи, достопочтенный, сколько больших стрелометов стоит на каждом военном корабле?

— Стрелометов? — Зитрасис удивленно поднял густые брови. — Ни одного. Мы же не собираемся бить китов!

Разведчик скрипнул зубами.

— Ладно! Кто скажет мне, сколько таких стрелометов и больших метательных копий к ним можно изготовить за десять дней? Со всем напряжением сил?

— Ну, я полагаю… — начал Зитрасис, но его прервал хриплый голос оружейника:

— Стрелометы собирают в моих мастерских, и я точно знаю — если работать в три смены, мы изготовим две такие машины за сутки. И полсотни дротиков к ним — если будет железо или бронза.

— От Тери до Халлота плыть пять дней, — медленно произнес Блейд. — Предположим, еще пять дней понадобится нурам на сборы… Значит, они могут появиться здесь через половину месяца. Тридцать метательных машин… по шесть на корабль…

Это было немного, но все же лучше, чем ничего. Разведчик поднялся и, описывая круги около стола, начал объяснять териотам свою тактику. Архонты и капитаны следили за ним, поворачивая головы то направо, то налево.

— Мы должны уничтожить врага, не вступая с ним в соприкосновение, — говорил Блейд. — Для этого есть только одна возможность — использовать мощные метательные орудия. И атаку надо провести внезапно и с максимальной эффективностью. Значит, так! Пять-шесть наших парусников, оборудованных стрелометами, встречают суда северян в море… Я думаю, у них будет три корабля — больше не нужно, чтобы перевезти полтысячи воинов. Мы забрасываем их большими стрелами и пускаем на дно… Вместе с нурами в железных панцирях! А если кто из них захочет поплавать, мы ему поможем — гарпунами!

Бридес, военачальник, который с начала заседания не проронил ни слова — он славился своей молчаливостью и спокойствием — вдруг произнес:

— Первый раз слышу, чтобы копьем, даже очень большим, можно было потопить корабль…

— Можно, пятый архонт, — Блейд прекратил свое безостановочное кружение и в упор поглядел на Бридеса, мускулистого пятидесятилетнего здоровяка. — Можно, мой генерал! Если копий будет много, и они понесут пучки горящей пакли! Хорошо смоченной в масле!

— О! — этот звук вырвался одновременно у Бридеса и Зитрасиса; люди военные, они все поняли с полуслова. У стены, где сидели капитаны, раздался возбужденный гул.

— Можно метать кувшины с ворванью! — воскликнул усатый.

— И стрелы! Подожженные стрелы!

— Дротики — с расстояния сотни локтей!

— Если у нас хватит стрелометов на шесть кораблей…

— …то при двукратном превосходстве в численности мы спалим их дотла!

Внезапно поднялся Салкас. Обычно второй архонт выглядел весьма величественно: прямая, несмотря на возраст, спина, острый взгляд, длинная седая борода, под которой пряталась серебряная цепь с дельфином; сейчас, однако, вид у него был самый разнесчастный.

— И кого же вы собираетесь спалить дотла? — негромко произнес он во внезапно наступившей тишине. — Наших братьев из Халлота? Ведь подневольных сахралтов-мореходов будет на трех кораблях тоже не меньше пятисот!

В зале Совета повисло мрачное молчание. Старик повернулся к Блейду и долго смотрел на него, чуть склонив голову к плечу и моргая прозрачными пергаментными веками. Наконец он сказал:

— Ты — великий боец, Рисарс. Великий герой! Никогда бы не подумал, что найдется человек, способный в поединке один на один справиться с лучшим воином нуров! Но ты смог это сделать… И прости меня, старика, не сказавшего тебе заранее, каков будет твой противник. Я вижу теперь, что ошибался, боясь поколебать твое мужество… — он сделал паузу, потом снял свой серебряный венец и, покряхтывая, стащил через голову цепь. — Ты, Рисарс, и сейчас бы мог нас спасти — сжечь в море корабли халлотцев вместе с отрядами северян. Знаешь, что будет потом? Фарал Мит’Канни снарядит целый флот, заставит сахралтов из Халлота тоже построить огненные стрелометы… и мы с ними начнем жечь и крушить друг друга по всем морям! — старый архонт резко сдвинул к середине стола цепь и венец и вдруг выкрикнул: — Нет! Не будет этого, пока я правлю архипелагом! И если вы, молодые, — его цепкий взгляд скользнул по лицам Бридеса, Зитрасиса и застывших у стены офицеров, — если вы решите сжечь наших братьев, я слагаю с себя звание архонта!

Блейд задумался лишь на секунду. Он понимал уже, что блестящий его план провалился, но не сожалел об этом. Все, что сказал старик, было верным — и не только верным, но мудрым и благородным. Не всегда лучшее тактическое решение является таковым с точки зрения долговременной стратегии.

Шагнув к своему креслу, Блейд, словно капитулируя, поднял обе руки.

— Все! Вопрос о морском сражении исчерпан! — он пододвинул к Салкасу регалии архонта. — Надень цепь и венец, достопочтенный. Отныне нуры становятся моей личной проблемой. Они идут сюда не жечь и грабить Териут, который их кормит; они идут за мной. И я либо разделаюсь с ними, либо умру! — разведчик перевел дух и продолжал: — Не один териот не обнажит меча, не выпустит стрелы, чтобы не подвергать ваш народ мести северян. Вы скажете, что я — безумец и бунтовщик, с которым вам самим справиться не под силу… И вы снимете с себя всякую ответственность! Я же попрошу у вас иной помощи, не мечом, но золотом… тайной помощи, о которой нуры не смогут дознаться.

— Все, что ты захочешь, Рисарс… Все, что в наших силах…

— Многого я не попрошу, Салкас. Помни одно: я — бунтовщик, которого не поддерживает ни один из териотов…

— Вот уж нет! — внезапно рявкнул Тарконес, вскочив на ноги и с грохотом опрокидывая табурет.

Блейд и Тарконес стояли посреди небольшого, но пышного сада, замкнутого кольцом стен беломраморной ратуши Териута. Все было решено и обговорено; архонты и капитаны разошлись, и только они двое задержались здесь, чтобы обсудить детали плана.

— Ты сделаешь мне ручные стрелометы, кузнец, — Блейд вытащил из поясной сумки пергаментный свиток и уголек, затем быстрыми движениями набросал чертеж арбалета. — Лук небольшой, но выгнуть его нужно из прочной и гибкой стали… найди ее… где хочешь, но найди!

Оружейник молча кивнул, разглядывая рисунок.

— Тетиву на такой штуке руками не натянешь… Вот, здесь рычаг и рукоять, которую надо вращать… — объясняя, разведчик водил пальцем по пергаменту. — Зато стрела обладает огромной силой удара! Её наконечник тоже надо изготовить из лучшей стали, бронза тут не годится.

— Ты думаешь, из этой игрушки можно пробить доспехи нурешников?

Впервые Блейд слышал, чтобы кузнец упомянул презрительное прозвище северян. Он положил руку на плечо Тарконеса.

— Я не думаю, Тарко, я знаю. Видишь ли, эту броню можно прошибить либо из такого стреломета — запомни, он называется арбалетом, — либо из длинного… — он чуть не сказал «английского», — лука. Но лук нам не сделать. Я даже не знаю, растут ли у вас подходящие деревья… И потом, чтобы научиться стрелять из него, нужна целая жизнь…

Разведчик устремил затуманенный взгляд на струю фонтана, сверкавшую на солнце алмазными отблесками. Перед мысленным его взором поднялись ряды суровых рослых людей в зеленых кафтанах и стальных шлемах, с шестифутовыми луками в руках. Спокойные, несокрушимые, уверенные, стояли они на равнине, по которой, вздымая клубы пыли, неслась в стремительную атаку бронированная рыцарская конница. В грохоте тысяч копыт, в звоне доспехов и свисте рассекаемого стрелами воздуха, под хриплый рев боевых труб Лилия и Лев сходились при Кресси и при Пуатье — и гордые бароны Франции падали на землю у ног английских йоменов… Десятками, сотнями!

Блейд вздрогнул, освобождаясь от наваждения. Ах, если бы у него был отряд таких парней! Ни один нур не высадился бы живым на благословенные берега Тери…

— Твой дух витал где-то далеко? — темные глаза кузнеца смотрели вопрошающе. — Не на том ли далеком острове, откуда ты родом, Рисарс?

— Да… Вернее, неподалеку от него…

Тарконес помолчал.

— Иногда мне кажется, что твой остров гораздо дальше, чем мы думаем, — задумчиво вымолвил он. — В иных краях, в иных морях, где нет ни нуров, ни сахралтов, ни сануров…

— Какое это имеет значение, Тарко? Остров — там. — Блейд протянул руку к сверкающему небу Катраза, — а я здесь, с вами… — он улыбнулся и постучал угольком по пергаменту. — Так сколько таких арбалетов ты сможешь изготовить за пятнадцать дней?

— Думаю, сотню… Но ты уверен, что найдутся руки, готовые навести их на нуров?

— Уверен. Если я пообещаю от имени архонтов корабли, руки найдутся. Даже слишком много!

Вскочив на обломок мраморной плиты, Блейд окинул взором плотную толпу, сгрудившуюся перед ним. Нечеловечески широкие плечи, мохнатые головы, серые, черные, пегие и рыжие шкуры, кирки и ломы, зажатые в крепких руках… Рук, действительно, было многовато.

— Есть работа, парни, — он махнул в сторону морского побережья, туда, где карьер переходил в ровную ленту дороги. — Неприятная работа и не все останутся в живых после нее, но зато те, кому повезет, получат корабли. Новые прочные корабли, на которых так здорово бороздить океан под свист ветра и хлопанье парусов… — толпа глухо загудела, и Блейд понял, что можно кончать с лирикой. — Хрылы схлестнулись с нурешниками и им нужна помощь, — сообщил он. — Расчавкали, дерьмодавы?

— А ты сам-то из каковских будешь? — поинтересовался кто-то из толпы.

— Я — из клана Зеленого Кита! — Блейд гордо поднял голову.

— Чего-чего? Безволосый и с двумя лапами? Вы только позиркайте на него! Ну и блейдина! Нурло, еть его в печенку! — раздались выкрики.

Выбрав в первых рядах главного из горлопанов — мохнатого, рыжего и похожего на незабвенного друга Крепыша — Блейд подхватил его под мышки и разом втащил на свою каменную трибуну.

— Ты! Акулья требуха! Разве я выдаю себя за хадра? — он грозно уставился на заводилу. — Я сказал, что вхожу в клан Зеленого Кита! Зовут меня Ричард-Носач. И это — истинная правда! Можешь справиться у Рыжего, их Хозяина, когда выйдешь в море на собственном судне! И у Грудастой, Хозяйки Каракатиц, тоже!

— Э, братва, да он знает наших! — раздался восторженный вопль.

— Это также верно, как то, что я выиграл у Рыжего, Трехпалого, Зубастого и Лысака последнюю шерсть с их задниц, — с достоинством заявил Блейд. — Как раз после того, как мы месяца полтора назад встретились с кораблем Грудастой…

— А ты, парень, случайно не трахнул ее? — поинтересовался чей-то веселый голос.

— Было дело… — Блейд не собирался говорить им, кого и как он на самом деле трахнул на том судне.

— Нууу… вот это да… — уважительный вздох пронесся в толпе, и разведчик понял, что поле боя осталось за ним. Он тряхнул стоявшего перед ним хадра и спросил:

— Как звать, моряк?

— Мохнач…

— Гляжу я. Мохнач, ты тут вроде бы старший? — Хадр важно кивнул. — Хочешь в море, на своем корабле?

— Еще бы… Хозяин!

— Вот, — Блейд ткнул пальцем в косматую грудь, — Он уже понял, кто я такой! Хозяин! А вы — мой клан, моя команда! Вы все! Из этой Зеленой камнеломни, и из Розовой, Белой и всех других. Будете сражаться вместе со мной с нурешниками. За это получите корабли от хрылов. И — в море!

Толпа ответила одобрительным гулом. Блейд знал, что хадры никогда не бунтовали. Их продал хрылам клан; то была законная сделка, и неудачники честно гнули спины, не помышляя о бунте или бегстве, чтобы родное племя могло выйти в океан на новом корабле. Но если появлялся законный способ освободиться и от нудной работы, и от хрылов, и от опостылевшей суши — кто же станет возражать! Где эти нурешники, которым нужно пробить черепа и выпустить кишки?

Блейд, однако, боялся, что энтузиазм мохнатых моряков поубавится, когда они увидят, с кем нужно иметь дело.

Хадров во всех каменоломнях Тери набралось тысяча триста двадцать семь. В основном, молодых и крепких; но, по большей части, из команды дерьмодавов. Гарпунеров продавали крайне редко, и их было всего с полсотни.

Этих охотников Блейд свел в один отряд и вооружил дротиками со стальными остриями футовой длины — новым изделием Тарконеса. Получив в руки вожделенное оружие, гарпунеры занимались теперь только тремя делами — ели, спали и метали копья в цель. Вскоре их былая сноровка восстановилась; эти парни могли попасть в яблоко с пятидесяти ярдов и прошибить с такого же расстояния солидную доску. Блейд начал все чаще задумываться над тем, какой толщины доспехи у северян. Не в четверть же дюйма? В конце концов, они — живые существа, а не броненосцы!

Остальное мохнатое воинство было на первых порах зачислено в землекопы. Разведчик не собирался биться с нурами в открытом поле и решил превратить в форт свою виллу. Изящное белоснежное здание стояло на склоне холма, в изумительном фруктовом саду, разбитом вокруг; выше вздымалась живописная и обрывистая скалистая вершина, так что с тыла подобраться к обители первого архонта было не так-то просто.

Теперь две сотни хадров рубили деревья, очищали их от ветвей и коры, острили колья. Другие сотни вертикально срезали обращенный к морю западный склон холма, насыпая над пятиярдовым обрывом земляной вал. На валу быстро рос частокол палисада; когда сад был окончательно уничтожен, бревна стали подвозить на упряжках хассов из соседнего леска.

Селла и Нилата были в ужасе. Сотни волосатых дурнопахнущих четырехруких чудовищ ломали и рушили их маленький рай! И потом — потом они собирались драться с нурами, которыми их пугали с детства! Впрочем, еще неизвестно, кто выглядел страшнее — эти мохнатые монстры или гиганты-северяне. По крайней мере, они стоили друг друга.

Блейд, утомленный слезами и причитаниями младших жен, отослал их в город; с ним осталась только Эдара, и с этого времени ей безраздельно принадлежали все его ночи. Она совсем не пугалась хадров. Скорее наоборот — облачившись в плотную полотняную тунику, она ходила среди волосатых орд, надзирая за работой не хуже самого Блейда. Еще она взяла на себя кухню, в которой сейчас трудилось три дюжины четырехруких; и те быстро усвоили, что кроме Хозяина тут есть еще и Хозяйка.

К ночи Эдара едва не валилась с ног от усталости, но, окунувшись в бассейн, являла взорам Блейда восхитительное зрелище неувядаемого женского очарования. Он был благодарен ей — и за дневные, и за ночные труды. Но все чаще и чаще в ночной тишине, когда гибкое смуглое тело замирало в его объятиях, и головка в ореоле пушистых волос доверчиво устраивалась на плече, Блейд уносился мыслями в далекий туманный Лондон, в подземелье под Тауэром. Миновало больше двух земных месяцев, но лорд Лейтон пока его не беспокоил. Ни стреляющей острой боли в висках, ни головокружений… Сколько же еще ждать? Неделю? Две? Что ж, он успеет пустить нурам кровь… А там — самое время в путь!

Блейд не строил иллюзий и не надеялся на победу. Пятьсот северян — пусть даже не таких могучих, как покойный Ристел, — возьмут его цитадель за пару дней. Стоит им взобраться на вал, и дело будет кончено; хадры, как и сахралты, могли биться с гигантами только на расстоянии и только из-за укрытия. Сколько нуров его мохнатые воины сумеют положить у стен форта? Пятьдесят? Сто?

Когда укрепления были закончены (в рекордное время — за пять дней!) началась боевая подготовка. Вскоре выяснилось, что хадры не могут стрелять из луков — руки мешали. Впрочем, Блейд и не рассчитывал на это оружие. Тарконес продолжал слать ему тяжелые топоры с четырехфутовыми рукоятями и метательные копья, начали поступать и арбалеты Они сразу пришлись хадрам по душе — такую штуку можно было держать всеми четырьмя лапами и лупить в цель со ста ярдов. С легкой руки Мохнача, ставшего первым помощником Блейда, моряки прозвали их дыроколами — в досках-мишенях, с которыми тренировались мохнатые стрелки, зияли большие дыры от тяжелых стальных стрел. Но арбалетов было мало, хотя люди Тарконеса собирали в день не десять, а пятнадцать штук.

Особая группа из восьмидесяти крепких хадров день и ночь пробивала подземный ход из виллы на другую сторону холма. Блейд не собирался губить зря своих союзников, когда нуры захватят валы, и хадрам придется отступить под защиту стен здания, он рассчитывал эвакуировать большую часть войска в горы. Возможно, в живых останется шестьсот или даже девятьсот моряков; они пересекут остров и выйдут к порту Рапай на восточном побережье Тери, где их будут ждать четыре новеньких корабля. О себе Блейд не беспокоился, если нуры захватят его в плен, то уж никак не убьют. Видимо, в таком случае ему предстояло путешествие в Нурстад, но вряд ли он удостоится чести повидать грозного князя Фарала. Он предполагал, что к тому моменту, когда корабли карательной экспедиции вернутся в Халлот, выйдет срок трехмесячной командировки, и компьютер вытащит его в родное измерение. Скорее всего, это случится еще во время плавания.

Иногда Блейда подмывало бросить все военные затеи, распрощаться с милой Эдарой, и рвануть со своими мохнатыми экипажами через горы прямо в Рапай. Там он мог выйти в море вместе с хадрами и исчезнуть в просторах южного океана. Существовало, однако, несколько причин, по которым он все же хотел дать бой северянам.

Нурам требовалось выпустить пары; и если им не представятся возможность поквитаться с главным виновником, объявленным самими териотами вне закона, они обрушатся на город. А так перед ними была достойная цель — мерзавец, прикончивший их лучшего бойца и подбивший на бунт рабов-хадров.

Однако Блейда подстегивало не только желание сыграть благородную роль громоотвода. Ему не нравились нуры, но были весьма симпатичны териоты (надо сказать, что ночные старания Эдары внесли весьма существенный вклад в это его мнение); он собирался показать островитянам, что не боги горшки обжигают и не боги их колют. А также — как раскалывать эти самые горшки. Рано или поздно он уйдет, а на острове Тери сложат легенду про санура, пустившего кровь дружине северян; может кто-то и призадумается? Главное, чтобы крови этой было побольше.

Одна легенда уже проклюнулась на свет. Однажды Блейд спросил у Мохнача, как тот собирается назвать свой клан и судно, на котором выйдет в море. Хадр удивленно моргнул.

— Конечно, это будет клан Рисарса-Носача! — уверенно заявил он, расстрогав разведчика едва ли не до слез.

— Но вам придется создать три или четыре новых племени — по числу судов, — начал объяснять Блейд. — Не могут же все они носить мое имя.

— Верно, да не совсем. Мы уже разделились на команды, — Мохнач вытянул переднюю руку и, загибая пальцы, начал перечислять: — Мой клан — Рисарса-Носача; Щербатого — Носач-Победитель, Гарпуна — Быстрый Рисарс. — Вдруг он расхохотался. — А этот дерьмодав Шрам назвал своих Носач-Нурло!

Усмехнувшись, Блейд сказал:

— Передай Шраму, чтобы он переименовал судно. Мне будет приятно, если Шрам назовет корабль и свое новое племя «Прекрасная Эдара».

Мохнач хмыкнул и молча кивнул головой.

Разведчик не сомневался, что просьба его будет исполнена. А это значило, что отныне по бескрайнему океану, под свист катразских ветров, будут вечно носиться три корабля его имени и еще один, напоминающий о прекрасной женщине с темными душистыми волосами. Четыре корабля… или три — или два… или один… Смотря сколько хадров останется в живых после битвы.

Блейд надеялся, что хотя бы на один-единственный экипаж их хватит. И если случится так, что в сражении падет тысяча моряков и большинство их предводителей, то — во имя Зеленого Кита, прародителя! — пусть именно Шрам останется в живых!

Шел тринадцатый день после заседания Совета архонтов, когда в полдень к форту Блейда подошел внушительный обоз, который охраняло с полсотни дюжих молодцов. К удивлению разведчика, все они были вооружены тяжелыми топорами и арбалетами. Он спустился вниз по приставной лестнице и тут же попал в объятия Тарконеса.

— Лучшие парни из моего отряда, — сказал кузнец, потирая лысый череп. — Отменные стрелки, и все, как один, хотят взглянуть, какого цвета кровь у нурешников.

Блейд вздернул бровь, но ничего не сказал. С того дня, когда Тарконес свалил табурет в зале Совета, как-то само собой разумелось, что отбивать северян они станут вдвоем. Видно оружейник решил, что пора собирать силы.

Тарконес дернул Блейда за руку, заставив своего рослого собеседника пригнуться, и зашептал ему в ухо:

— Ночью пришла одномачтовая посудинка из Халлота с предупреждением. Они обогнали большие корабли на день; значит, завтра нуры будут здесь. Я тут же собрал своих, загрузили на телеги припасы — стрелы, дротики, горшки с жиром и жратву — и махнули к тебе. Видишь, — он с гордостью продемонстрировал свой шлем, уже без дельфина, — мы теперь тоже бунтари, а не стрелки териутского гарнизона!

Блейд ухмыльнулся и хлопнул кузнеца по плечу.

— Забирайся с парнями наверх и занимай оборону на левом фланге. Но запомни — не увлекаться! Когда я велю отступать — отступайте, и тут же — в подземный ход. Меня они не прикончат, а вот вас порубят на дрова… Да, еще одно… — Блейд тяжело вздохнул. — Заберешь с собой Эдару… Хоть силой, если будет брыкаться. Потом… потом — позаботься о девочке. Ей бы хорошего мужа…

— А с тобой что?

— Не беспокойся обо мне. Не тревожься, даже если увидишь, что нуры волокут меня в цепях к берегу. Знаешь, Тарко, я ведь немного колдун… сделаю вот так, — Блейд прищелкнул пальцами, — и тут же умчусь на свой далекий остров.

Он не собирался говорить кузнецу, что щелкать нужно вовсе не ему самому, а горбатому старику, что притаился в подземелье под древними башнями рядом с невероятной, фантастической машиной. Вряд ли Тарконес понял бы, о чем идет речь.

— Я гляжу, ты не слишком-то рассчитываешь на победу, первый архонт, — недовольно пробормотал он.

— Будь реалистом, кузнец, — в тон ему ответил Блейд, — вал нам не удержать. Но если половина твоих парней выберется из этой заварушки, уложив по одному нуру, то вот это и будет настоящей победой. А сейчас — давай наверх.

Ночь прошла в тревожном ожидании. Из спальни Эдары, с третьего этажа башенки, Блейд видел, как под утро заметались факелы в порту, а потом, оконтуривая причальные пирсы, вспыхнуло масло в огромных чанах. Итак, хозяева с севера прибыли наводить порядок в своих заморских владениях.

Рано утром из города вытянулась длинная, сверкающая сталью змея. От виллы до окраин Териута было миль семь-два часа быстрого хода, — но нуры справились гораздо быстрее, за час с четвертью. Они даром времени не теряли.

В самом городе Блейд не видел ни огня, ни дыма, ни следов разрушений — значит, архонты столковались с бравым Ратри, и теперь военачальник Мит’Канни шел не только мстить за сына, но и ликвидировать бунт. У пирсов покачивались три черных трехмачтовых парусника — совсем крохотных с такого далекого расстояния. Итак, он не ошибся в своих расчетах — три корабля, пять или шесть сотен воинов.

Когда северяне подошли, ближе и рассыпались цепью под обрывом, в который превратился склон холма, Блейд и Тарконес сочли вражеских бойцов более точно. Все-таки шесть сотен, не пять! Видно, Фарал был предусмотрительным человеком.

Позади отряда халлотцы в кожаных туниках тащили десяток наскоро сколоченных лестниц. В сотне ярдов от форта нуры перехватили и их и побежали к обрыву. Да, они бежали, и очень быстро! В броне, которая весила не меньше полутора сотен фунтов, с тяжеленными мечами! Четыре бойца тащили лестницу, и за каждой проворно двигалась группа из сорока воинов. Остальные собрались плотной группой, впереди которой стоял военачальник, Ратри, собственной персоной! Явился, как и обещал!

Блейд подпустил атакующих на тридцать ярдов к палисаду и кивнул горнисту. Кряжистый хадр — верный кандидат в боцманы — дунул в горн, и в воздухе свистнули арбалетные стрелы. Не меньше десятка нуров свалились на бегу: особо удачные выстрелы, прямо в прорези шлемов и — в мозг. И сотня пробитых панцирей! Правда, эти выстрелы нанесли врагам только легкие ранения; наконечники стрел пронзали металл, но углублялись в тело только на пару дюймов. Блейду показалось, что ни одна из стрел, угодивших в грудь, плечи и живот, не вошла глубоко.

Тем не менее нуры, ошеломленные, остановились. Два командира в гривастых шлемах (один вел левый фланг, другой — правый) что-то прокричали, одновременно вскинув мечи, и воины перебросили на руку висевшие за спиной щиты. Блейд пригляделся. Из-под железных юбок доспехов торчали прикрывавшие бедра поножи, смыкавшиеся с кожаными сапогами у колен; сами колени защищали массивные диски с шипами, но вряд ли голенища сапог тоже были проложены железом. Уловив, что скрип арбалетных рукоятей прекратился, Блейд сложил ладони рупором и закричал:

— Целить в ноги! Ниже колен и в щиколотки!

Рой стрел с жужжанием вырвался сквозь бойницы палисада, и первый ряд нуров рухнул, как подкошенный. С угрюмой улыбкой разведчик следил, как они с ревом ворочаются на земле словно огромные сверкающие жуки; у многих голени были прошиты насквозь, и сейчас они пытались вырвать из ран стрелы. Кое-кто бросил щиты, но большинство не выпускали их из рук, прикрывая лица. Блейд снова закричал:

— Добить тех, кто на земле! Приготовить дротики, топоры, масло!

Арбалетчики стали стрелять вразброд, терпеливо выжидая, когда кто-нибудь из упавших приоткроет уязвимое место. Остальные нуры, числом сотни три, были уже под валом вместе со своими лестницами; стрелять в них не стоило — внизу блестела стена плотно сдвинутых щитов. Блейд оглядел шеренги своих бойцов, двуруких и четырехруких, вытянувшиеся вдоль палисада; восемьсот воинов с тяжелыми топорами стояли в три ряда. Им ведено было рубить изо всех сил, как только над кольями покажется щит или шлем — даже один северянин, перебравшийся через частокол, мог наделать изрядных хлопот. У бойниц присели гарпунеры; эти должны были бить в прорези шлемов, в сочленение доспехов, в любую подходящую точку. Большая часть арбалетчиков, нашпиговав стрелами раненых нуров, уже оттянулась на тридцать ярдов от вала — им предстояло выцеливать прорвавшихся сквозь ряды секироносцев врагов. Однако в запасе у Блейда было еще кое-что. Когда нуры полезли вверх, прикрываясь щитами, он гаркнул:

— Жир!

Три сотни горшков полетели вниз, разбрызгивая пылающие капли. Они разбивались о щиты, шлемы и панцири, и струйки горящей жидкости тут же прокладывали дорогу к незащищенной плоти. Послышались вопли боли, кто-то завертелся, срывая доспех, и тут же метко пущенный дротик пробил ему горло. Глядя на эту картину, Блейд жалел только об одном — что на Терн не было нефти. Ворвань горела далеко не так хорошо, как ему хотелось.

Но тут над кольями палисада возникла первая голова в глухом железном шлеме, раздался грохот стали о сталь, затем — сдавленный вопль, и он забыл про ворвань, нефть и вожделенный напалм, который был сейчас так же далек, как и бравые английские йомены с их длинными луками.

Блейд орудовал топором; меч он закрепил на спине — так, что рукоять торчала над левым плечом. Первого нура он взял удачно — косым ударом по прикрывавшему лицо щитку. Металлическая пластина раскололась, лезвие прорубило нос, скулы и щеки почти до ушей и легко вышло из раны. Северянин, не успев даже вскрикнуть, полетел вниз. Следующий прикрывался щитом, в который вонзили топоры сразу два хадра; это позволило разведчику нанести точный удар сверху вниз по шлему. И этот воин был убит, однако топор завяз в металле шишака и улетел к подножию лестницы вместе с огромным телом.

Мгновенно нагнувшись, Блейд схватил другой топор. Топоров на земле уже хватало; два хадра слева от него и один справа лежали мертвыми, хотя он не заметил, кто и когда успел прикончить моряков. Но страшные раны свидетельствовали, что нанесли их широкие тяжелые клинки нуров.

Он едва успел выпрямиться, как третий северянин буквально свалился на него. К счастью, в его глазнице уже торчал дротик, и воин выл страшным воем; однако он все еще размахивал мечом и, видимо, был боеспособен. Блейд успел отскочить в сторону, дав противнику перевалить через частокол, и прикончил его мощным ударом по затылку.

Затем он бросился на правый фланг — там три нура перебрались во двор и рубили хадров, не обращая внимания на их удары. Когда разведчик добежал туда, один гигант валялся на земле, сраженный метким выстрелом из арбалета; второго, истекающего кровью, хадры остервенело добивали топорами. Блейд с ходу швырнул свою секиру, угодив третьему воину прямо в шлем. Тот пошатнулся, оглушенный, и разведчик, выдернув из-за спины меч, ударил в щель между панцирем и нижним краем шлема. Голова великана словно соскочила с плеч, ноги подогнулись и тело с грохотом распростерлось на залитой кровью земле.

Блейд сунул клинок в ножны, подобрал топор и отсеченную голову нура, потом шагнул к палисаду. Атака захлебнулась. Волоча раненых и лестницы, нуры откатывались назад, но отступали они в полном порядке — прикрываясь щитами и сплотив ряды. Блейд швырнул им вслед мертвую голову.

Сейчас он находился в правом углу палисада, Тарконес — в левом, ярдах в двухстах от него. Повернувшись туда лицом, разведчик протяжно закричал:

— Эгей! Тарко! Живой?!

— Живой! — донесся ответный крик.

— Считай! Их и наших!

Что считать, было понятно обоим. Они сошлись у середины палисада и, после недолгого спора и выглядываний наружу — для уточнения обстановки, — решили, что нуров убито больше семидесяти, а ранено сотни полторы — в основном, легко. Свои потери они могли оценить точнее, и результат выглядел устрашающим: почти две сотни хадров и восемь солдат из отряда Тарконеса были мертвы. Только на правом фланге три прорвавшихся за тын северянина успели перебить около четырех десятков моряков.

— Три за одного! Причем они вели наступательный бой, а мы сражались, будучи в укрытии! — Блейд покачал головой. — Плохо дело, Тарко!

Кузнец хищно оскалился.

— Пусть так! Зато я видел, какая у них кровь! Красная, как и у нас! И я видел, как они умирают! Я, сахралт с Восточного Архипелага, своей рукой раскроил череп нуру!

— Успокойся, Тарко. Разошли своих парней — пусть проверят, сколько осталось стрел и дротиков у хадров. Жир весь?

— Весь…

— Ладно, — Блейд махнул рукой и начал выкликать остальных командиров: — Мохнач! Щербатый! Гарпун! Шрам!

Гарпун был убит, располосован надвое, значит, клан Быстрого Рисарса выйдет в море под командой другого Хозяина. Остальным Блейд приказал вывести раненых через подземный ход, сложить в углу двора трупы павших, раздать пиво и еду. Раненых было на удивление немного — мечи нуров били наверняка.

Вскоре во дворе появилась Эдара с помощниками, хлопоча около бочонков с пивом. Блейд подошел к ней и коротко велел:

— Начнется вторая атака, беги к туннелю. И без разговоров!

Женщина молча кивнула, закусив губу. Он поднял бочонок, жадно напился и поцеловал её в шею. Потом отправился на свой наблюдательный пост в центре палисада.

Из города к осаждающим подошел обоз с едой и питьем. Видно, обедом они не запаслись, рассчитывали взять укрепление с ходу. Блейд наблюдал, как дюжину тяжелораненых погрузили в повозки и отправили в Териут; все остальные, кого пометили арбалетные стрелы, оставались в строю. Значит, отряд нуров поуменьшился только на восемьдесят — восемьдесят пять бойцов. Немного, если сопоставить с потерями его собственного войска.

Ратри совещался со синими помощниками и гривастых шлемах. Блейд видел, как они подозвали одного из халлотцев — вероятно, старшего, — и стали что-то втолковывать ему. Халлотец выслушал, поклонился и, взяв своих лошадей, направился в город. Наверняка за лестницами, решил Блейд. Это решение было тривиальным; при таком превосходстве в силе и вооружении целесообразней атаковать и тридцати точках, а не в десяти.

Он кликнул Тарконеса и, велев ему наблюдать за противником, направился к площадке перед крыльцом виллы. Выстилавшая её мраморная мозаика изображала океанские волны; сейчас сбоку от этого каменного водопада раскинулись восемь огромных тел, словно прилегли отдохнуть на бережки. Это были все нуры, прорвавшиеся за частокол; один — без головы. По приказанию Блейда их раздели.

Со смешанным чувством восхищения и ненависти разведчик разглядывал павших гигантов. Они не были столь высоки и могучи, как покойный Ристел: в основном — от семи до семи с половиной футов ростом. Однако зрелище было внушительным. Все — мощные, мускулистые, поджарые, бицепсы на правой «мечевой» руке были развиты заметно сильнее. Раса титанов! По виду всем было за тридцать, и Блейд понял, что Ратри привел на Тери самых опытных бойцов.

Он поднял голову, услышав голос Тарконеса. Оружейник знал его к чему, махая рукой. Пересекая двор и участок бывшего сада, где теперь торчали только пни да остатки вытоптанной травы, Блейд заметил, что стрелы и дротики розданы, воинство его накормлено и пребывает в полной боевой готовности. Хадров еще оставалось побольше тысячи; двести погибло, немногочисленные раненые были уже на пути в горы, где их ждала группа, рывшая туннель — их Блейд не собирался использовать в бою, а отравил вперед, велев разбить перевалочный лагерь на полпути к Рапаю. Подземный ход начинался в подвале башенки, под спальней Нилаты, забитой сейчас мебелью и политыми жиром поленьями. Предполагалось поджечь все это добро, когда последний воин спустится в туннель, и Блейд был намерен сделать это сам. Эта мера предосторожности казалась ему излишней, он полагал, что нуры, захватив его и плен, не станут преследовать жалких взбунтовавшихся рабов! Но — кто предупрежден, тот вооружен!

Блейд подошел к кузнецу, внимательно наблюдавшему за лагерем врагов. Тарконес кивнул в сторону дороги.

— Вернулся обоз. И ты посмотри, что они привезли!

Разведчик выглянул в бойницу. Так, лестницы… с полсотни штук… Ну, этого следовало ожидать… Что еще? Молоты и какие-то железки…

— Они ограбили мою мастерскую… и все мастерские в городе, — пробормотал Тарконес. — Видишь? Притащили сотни две тяжелых кузнечных молотов и скобы.

— Что еще за скобы?

— Ими сбивают бревна на верфях, крепят шпангоуты и мачты к килю Только у меня в кузнице был целый большой ящик. Хорошее крепкое железо… но все-таки не оружейная сталь. Я их бросил… — Тарконес печально вздохнул и поднял глаза на Блейда. — Ну, и что они собираются делать с этими молотами и скобами?

Блейд задумчиво потер висок. Действительно, что?

— Может, хотят укрепить лестницы?

— А почему этого не сделали прямо в городе? Те же плотники, которые сколачивали их?

— Хммм… Резонно…

— Нет, лестницы здесь ни при чем, — помотал лысой головой кузнец. — Скорее, они загонят эти скобы в наш тын, чтоб его укрепить, — он ухмыльнулся.

Но слова Тарконеса оказались пророческими.

Нуры зашевелились, и Блейд крикнул горнисту трубить тревогу. Хадры с топорами и дротиками прихлынули к стене; арбалетчики были уже на местах. На этот раз в атаку шли все северяне, и в центре их строя находился сам Ратри. Впереди ровной цепью вышагивали полторы сотни воинов со щитами, свои широченные клинки они держали внизу, прикрывая ноги. За этой живой стеной тащили шестьдесят лестниц, и при каждой — двое с молотами и ворохом скоб. Блейд сразу понял, что стрелки сумеют сделать тут немногое, и велел стрелять, тщательно целясь в щиколотки, прирези шлемов и сочленения доспехов. Несколько нуров из передней шеренги упали; человек пять затем поднялись и, прихрамывая, пристроились за лестницами.

Враги приближались, а Блейд все еще не мог сообразить, что же они задумали.

Кран лестниц легли на вал, и северяне полезли наверх под свист дротиков и сердитое жужжание стрел. На вал, не на тын! Сжимая топор, Блейд лихорадочно размышлял. Прошлый раз лестницы дотянулись до верха частокола, и нуры перелезали через него, обрушиваясь на мохнатых моряков сверху. Теперь же они скапливались на валу перед изгородью, растягиваясь вдоль нее цепочкой на узком пространстве рядом с обрывом. Как же они рассчитывали преодолеть бревенчатый частокол двенадцатифутовой вышины?

Во всяком случае, их позиция была сейчас весьма уязвимой, и Блейд приказал метать вниз камни — отесанные мраморные блоки от разобранных фонтанов и беседок. Они загрохотали по щитам, которыми северяне прикрывались от валившихся на них метательных снарядов, и разведчик не сразу разобрал в этом шуме стук молотов. Нуры действительно забивали скобы в бревна частокола! Зачем? Чтобы влезть по ним наверх? При наличии длинных лестниц эта мысль казалось нелепой!

Вдруг изгородь сотряслась. В некоторых местах бревна десятидюймового размера, вкопанные на два ярда в землю, ходили, как мачты корабля в бурю! При том, что с внутренней стороны частокол был еще подсыпан землей на семь футов!

Блейд вытер холодную испарину со лба. Нуры раскачивали изгородь! Две или три сотни чудовищно сильных мужчин, вцепившись в скобы, пытались повалить частокол, создав бреши, остальные прикрывали их щитами. Он видел, как несколько человек полетели вниз, к подножию обрыва, или рухнули на лестницы, сбитые мраморными блоками; но как правило щиты и могучие руки северян выдерживали удар двухсотфунтовых глыб. Невероятно, но так!

Тын подался сразу в десятке мест. Земля с шорохом поползла в разверзшиеся щели, послышались испуганные крики людей и хадров, и Блейд понял, что на это раз вал ему не удержать.

— Валите бревна на них! — закричал он, подбегая к ближайшему опасному участку. — Валите бревна — и в дом! Быстро!

Он уперся ногой в бревно и, помогая трудившемуся над ним нуру, толкнул изо всех сил. Бревно неожиданно вывалилось наружу, прямо на северянина, и вместе с ним рухнуло на лестницу. Тут же упал еще десяток ближайших: нуры отскочили, спасаясь от их ударов, кто-то с воплем полетел вниз. Затем два десятка бойцов ринулись и брешь, карабкаясь на земляной откос. Первого Блейд зарубил топором, второго достал мечом в горло и, пользуясь их замешательством, побежал к дому.

Тут уже было полно хадров. В соответствии со строгим приказом, Шрам и Серый — заместитель убитого утром Гарпуна — выводили своих бойцов через туннель. Следующим на очереди был отряд Тарконеса, а воины Щербатого и Мохнача держали оборону. Вилла, однако, являлась не слишком надежным укреплением; окна были широки и многочисленны, подоконники отстояли от земли всего ярда на полтора. Но Блейд надеялся, что сможет продержаться здесь минут пятнадцать-двадцать; больше для эвакуации не требовалось.

Нуры подарили ему лишнее время. Ворвавшись во двор, они увлеклись охотой за метавшимися по двору хадрами. Полсотни моряков были перебиты, но град арбалетных стрел и дротиков из окон виллы сделал свое дело: семнадцать зазевавшихся северян были поражены насмерть. Отряды Шрама и Серого были уже в туннеле, наступала очередь Тарконеса.

Кузнец подбежал к скорчившемуся у окна Блейду; глаза его растерянно блуждали.

— Не могу… — он задыхался, — не могу найти твою девчонку! Проклятье! Куда она провалилась?

Разведчик резко выпрямился и отступил под защиту стены. Он видел, как во дворе скапливаются нуры; однако в атаку они не переходили, ожидая, видимо, Ратри. Их было уже сотни две.

— Пусть Щербатый уводит сейчас своих, — приказал Блейд. — Разошли людей… Сколько их осталось?..

— Тридцать семь…

— Разошли их по этажам… пусть посмотрят в её спальне, наверху башни… Если не найдете, пока уходит Щербатый — в туннель! — он крепко стиснул руки оружейника. — Прощай, Тарко! И пусть Зеленый Кит пошлет тебе удачу!

Тарконес молча обнял его и побежал по лестнице наверх, громко сзывая своих бойцов. Блейд повернулся к арбалетчикам Мохнача и рявкнул:

— Стреляйте! Надо удержать их подальше хоть ненадолго!

Хадров, однако, не надо было подгонять; стрел еще хватало, и они били из своих «дыроколов» как заведенные. Разведчик прикинул, что в этот день уже пала треть четырехруких моряков. Что ж, если парни Мохнача успеют вовремя убраться, в живых останется восемьсот или девятьсот хадров… Три полных экипажа…

Но где же Эдара? Нашел ли её Тарконес?

Он выглянул в окно. Нуров прибыло изрядно, н Ратри уже распоряжался у частокола, выстраивая стеной своих меченосцев. Сколько оставалось до атаки? Минута? Две? Пять?

К нему подскочил Мохнач.

— Щербатый ушел. И Лысый со своими двурукими тоже. Что нам делать? Будем драться? — в глазах хадра горел боевой огонь.

— Ты не видел — моя женщина ушла с двурукими? — спросил Блейд.

— Не знаю, — Мохнач помотал головой. — Я стрелял… А что теперь? Врежем этим дерьмодавам топорами?

— Смотри, как бы они тебе не врезали… — Блейд усмехнулся. — Снимай своих, и уходите! — Он помедлил секунду. — Слушай, Мохнач… Встретишь клан Зеленого Кита, передай привет от Носача. Скажи им, что у меня все хорошо… Ну, иди! — разведчик подтолкнул хадра к двери, что вела в коридор.

Мохнач кивнул и, неожиданно шмыгнув носом, выскочил из комнаты; хадры потянулись следом, робкими взглядами прощаясь с Хозяином.

Блейд снова выглянул в окно. Ратри с помощниками стояли перед шеренгой своих бойцов, всматриваясь в фасад дома. Так! Нура удивило внезапное прекращение стрельбы, и он опасается какой-нибудь ловушки! Превосходно! Блейд отсчитывал время по вдохам и ударам пульса. У Мохнача две сотни парней, и хадры — ребята проворные… Трех-четырех минут им хватит…

Ратри закончил изучать окна и начал инструктировать помощников. Вид у него был самый победительный. Вероятно, он счел, что бунтовщики не готовят ему западню, а сами попали в таковую; куда им деться из этого здания, которое невозможно оборонять? Значит, сейчас последует предложение о сдаче. Он был абсолютно прав насчет сдачи — но бунтовщик в доме остался только один.

Блейд шмыгнул в коридор, добежал до двери, ведущей в спальню Нилаты и распахнул ее. Все отлично! Окна предусмотрительно открыты, чтобы создать воздушную тягу; три факела чадят в подставках; на полу — куча мелкой щепы и дров, пропитанных жиром. Да и сам пол полит ворванью от души!

Он взял факелы, воткнул их меж поленьями и, прикрывая глаза от взметнувшегося вверх огня, осмотрелся. На кровати, сдвинутой сейчас в центр комнаты, лежало что-то розовое. Шарф Эдары — из легкой газовой ткани, расшитой серебром! Её любимый шарф! Как он сюда попал?

Не раздумывая, Блейд схватил его, скомкал, сунул за пояс и отправился на крыльцо, встречать гостей. За спиной у него по-прежнему висел меч, и по дороге он еще прихватил топор — из тех, что потяжелее.

Стальная шеренга была уже в тридцати шагах. Заметив разведчика, Ратри что-то рявкнул, и северяне остановились. Военачальник с четырьмя бойцами вышел вперед и стащил шлем; видимо, он все уже понял и не опасался нежданной стрелы. Его спутники опустили щиты и тоже сняли шлемы; лица их были залиты потом, ибо послеполуденное солнце палило немилосердно.

Прислушиваясь к реву пламени, рвущегося из окон башни, Блейд сошел по ступеням вниз и положил топор на землю.

— Я сдаюсь, — коротко произнес он. — Сдаюсь на милость князя Фарала.

— Думаешь, пощадит? — Ратри усмехнулся. — Не рассчитывай, хоть ты и доводишься ему сыном, ублюдок. У князя каменное сердце.

Сыном?! Блейд вздрогнул и непроизвольно поднес руку к лицу. Что это? Шутка? Игра случая?

Ратри щелкнул пальцами, и один из нуров снял с пояса что-то длинное, позванивающее. Цепь с кандалами… В лучших традициях безволосых двуруких…

— Рисарс!

Он обернулся. На крыльце стояла Эдара.

Во имя Зеленого Кита, прародителя! Где пряталась эта женщина? И что ему сейчас делать? Может, Ратри отпустит ее?

Нур с кандалами грубо дернул его за плечо. Эдара нерешительно шагнула с крыльца; волосы её растрепались, в глазах стояли слезы. Вдруг она заметила сверкающую цепь в руках северянина, топор, лежавший у ног Блейда, и торжествующую ухмылку Ратри.

— Нет! — Эдара птицей слетела с крыльца и повисла на закованной в железо руке нура. — Нет! Нет! Не-е-ет!

Крик её оборвался жалобным всхлипом, когда стоявший рядом воин словно играючи располосовал клинком прекрасное тело: от упоительной ложбинки меж шеей и левым плечом — наискось к правому бедру.

Блейд посерел. На миг он покачнулся и прикрыл глаза, будто еще не мог осознать тяжести утраты; потом его веки поднялись, и смерть взглянула на убийцу темными зрачками.

— Ты зря это сделал, подонок, — медленно произнес Ричард Блейд, не сознавая, что говорит по-английски.

Но англичанином он сейчас не был; под небом Катраза, у стен своей пылающей крепости, стоял испанский рыцарь, на глазах которого только что зарезали его возлюбленную.

Рука рыцаря потянулась к мечу. Свистнул клинок. Он сверкнул пять раз — с такой немыслимой, невероятной быстротой, что оторопевшие враги не успели шевельнуться.

Пять огромных трупов лежали вокруг хрупкого женского тела. Четырем воинам лезвие рассекло горло; у Ратри была отрублена голова.

Ричард Блейд, англичанин, с удовлетворением посмотрел на дело своих рук и воткнул меч в землю.

— Вот теперь я окончательно сдаюсь! — спокойно произнес он.

Глава 10

Позвякивая цепями, Блейд стоял перед князем Фаралом, главой рода Мит’Канни.

Откровенно говоря, он не рассчитывал свидеться с этим властелином, хотя загадочная фраза покойного Ратри расшевелила его любопытство. Срок катразской командировки явно истекал, и Блейд готовился к тому, что в любую минуту лорд Лейтон вытребует назад своего подопытного кролика. Однако прошло пять томительных дней, проведенных в мрачной каморке в трюме халлотского корабля, потом — еще сутки, пока они добирались до замка, однако никаких головных болей, предвещающих перенос, Блейд не испытывал. Это уже начинало его беспокоить.

Халлот оказался большим и довольно мрачным городом. Тут было гораздо холоднее, чем на островах: с высоких северных гор тянуло ледяным ветерком, уносившем в свинцовое море дымы сотен кузниц, плавилен и гончарных печей. Дома в городе были выстроены из рваных глыб гранита и неохватных бревен, и он совсем не походил на сказочный Териут. Скорее — на разросшееся английское поселение времен войны Алой и Белой Розы. Вероятно, нуры требовали от ремесленников Халлота работы, работы и еще раз работы, так что времени и сил на всяческое украшательство не оставалось.

Как понял Блейд, нуры в город заглядывали крайне редко. Они не творили ни бесчинств, ни насилий; их отношение к сахралтам было чисто прагматическим — низшая раса, карлики, которые обязаны платить дань. И пока дань поступала исправно, все было в полном порядке. Никто из Мит’Канни не стал бы унижаться и лезть в дела карликов. Ограбить их город или поселок? Но зачем? Ради добычи? Но никто не забивает скотину, которая дает хозяину молоко и хороший приплод. Ради доказательства своего превосходства? Но сие превосходство — и в росте, и в силе — и так налицо. Ради славы? Но какая слава в том, чтобы перерезать глотки десятку карликов? Другое дело — снять голову бойцу из враждебного рода… Луа’Бреггов или там Рал’Таддов…

Отряд, под водительством двух помощников Ратри, сошел с кораблей и проследовал к проходившей рядом с гаванью дороге, где нуров уже ждал целый караван страшноватых на вид животных. Мертвецов погрузили в телеги, остальные взгромоздились на спины зверей, и воинство двинулось в путь к остроконечным горным вершинам. Нуры казались мрачными и кидали на Блейда свирепые взгляды. В териотской экспедиции род Мит’Канни потерял сто семь бойцов — не всякая кровопролитная битва с войском чужого клана стоила так дорого. И виноват в том был выродок, нурло, полу-нур — полу-сахралт, собравший банду волосатых монстров из южных морей!

Блейд, закутавшись в шерстяной плащ, брошенный ему с презрительной ухмылкой одним из стражей, спокойно покачивался на широкой спине скакуна. Тут, на севере, верховые животные были совсем другими, чем на островах. Конечно, думал разведчик, с наслаждением вдыхая свежий воздух после пятидневной отсидки в трюме, ни один хасс не выдержит закованного в панцирь воина-нура. Скакуны севера совсем не походили на лошадей или лам, скорее — на бизонов-переростков. У них были широкие бычьи морды, рога и густая шерсть, но тело казалось более поджарым, а ноги — более стройными, чем у былых владык прерий Дальнего Запада. Сквозь клочья длинных жестких волос, свисавших с крутого лба, просвечивали маленькие темные глазки, горевшие яростным блеском — эти твари, манлисы, не отличались покорным нравом. Копыта у них были не раздвоенными, как у рогатого скота, а цельными и раза в два больше лошадиных в окружности, рост — как у доброго верблюда-дромадера. Вполне подходящие габариты для семифутовых нуров, но Блейду чудилось, что он путешествует на мамонте.

Караван шел почти без остановок целые сутки; оставалось только удивляться выносливости нуров и их рогатых скакунов. Они пересекли прибрежную равнину, проделав за пять часов шестьдесят миль, и миновали крутое ущелье, по которому поднимались еще столько же времени. Затем дорога вывела отряд на плоскогорье; оно заросло хвойным лесом, посреди которого здесь и там торчали голые скалистые утесы. Еще сотня миль прямо на север, и на одной такой скале взгляду разведчика открылся замок повелителя Мит’Канни — гигантская гранитная башня высотой в двести футов и примерно такого же диаметра.

Цитадель была абсолютно неприступной, ибо обрывистые склоны утеса сразу же переходили в каменные стены. Внизу скалы был прорублен неширокий вход, который прикрывала железная дверь солидной толщины, за ней шел коридор — также перегороженный многочисленными дверями и опускными решетками, потом — крутая спиральная лестница. Она вилась по внутренней поверхности цилиндрического колодца, пробитого в самом сердце скалы, и выводила в первый этаж башни.

У подножия утеса располагался довольно большой поселок, отделенный широким полем от лесной опушки, тут оставили верховых животных и раненых. Затем сотни три воинов, растянувшись цепочкой, двинулись ко входу в крепость. Блейда вели посередине строя на цепи, приклепанной к железному ошейнику; руки у него тоже были скованы. Проходя через поселок, он впервые увидел женщин нуров. Пожалуй, кроме роста они ничем не отличались от светловолосых шведок или датчанок и выглядели довольно привлекательными, но весьма суровыми. Стоя у порогов своих просторных бревенчатых домов, женщины провожали прибывших долгими взглядами, но не пытались что-либо спросить. Сегодня, подумал разведчик, сотня из них узнает, что овдовела. Внезапно ему захотелось, чтобы Лейтон поскорее забрал его отсюда. Какие сокровища мысли — или иные полезные для Британии раритеты — может он сыскать в этом средневековом замке? Разве что ознакомится с технологией намыливания веревки…

Подъем наверх казался бесконечным. Шахта, выводившая к башне, была не меньше ста ярдов глубиной, и Блейд подсчитал, что ему пришлось взойти на высоту тридцатиэтажного небоскреба. Лестницу, крутую и узкую, слева ограждали железные перила на редких столбиках, справа — поверхность скалы; кое-где на вбитых в нее крюках висели плошки с горящим жиром. Неужели припасы и грузы тоже подымали вручную по этой бесконечной спирали?

Наконец ступени кончились, и разведчик очутился в огромном зале с многочисленными квадратными колоннами, подпиравшими потолок; похоже, он занимал весь нижний этаж гигантской башни и служил своеобразным вестибюлем. Затем они снова поднимались наверх, но уже по более пологим и широким лестницам. С каждым новым ярусом убранство покоев становилось все богаче; стены тут покрывали деревянные панели, на них висели ковры — явно сахралтской работы. Более толстые ковры стелились по полу, резная массивная мебель поражала титаническими размерами — пока Блейд не сопоставил её с ростом своих конвоиров.

Очередной этаж был убран с суровой роскошью — богатые стальные доспехи и оружие на стенах, толстые свечи в серебряных шандалах, превосходные гобелены, изображавшие сцены битв и охот; Блейд понял, что отряд приближается к обители местного властелина. Вскоре распахнулись широкие резные двери, и воины ступили в просторный зал с тремя огромными каминами у внутренней стены, в наружной были прорублены похожие на бойницы окна. В дальнем конце зала высилось большое кресло полированного серого гранита, на котором восседал человек с короткой седоватой бородой, над ним распростерла крылья серебряная птица, закрепленная на высокой спинке кресла. Рядом с этим каменным троном стояла девушка, стройная, зеленоглазая и светловолосая, в длинной, до самых щиколоток, тунике. Чуть дальше, слева и справа, выстроились неровным полукругом восемь рослых пожилых мужчин.

Блейда подвели к креслу на пять шагов, князь Фарал поднялся и быстро пересек разделявшее их пространство. Девушка следовала за ним как тень.

— Этот? — повелительно спросил глава рода Мит’Канни, небрежно кивнув в сторону пленника, но не удостоив его даже взглядом. Девушка зато смотрела на Блейда не отрываясь. Стоявший справа от него командир в гривастом шлеме кивнул:

— Да, высокородный.

— Потери?

Теперь ответил тот из помощников Ратри, что был слева:

— Сто семь, высокородный. И ранено около двухсот, но те будут живы.

Лицо князя помрачнело.

— Ратри?

— Мертв, высокородный.

— Мертв? — в глазах Фарала мелькнуло изумление. — Как? Кто его убил?

— Он, — воин дернул цепь, заставив Блейда наклонить голову.

— Этот? — снова повторил Фарал и, круто развернувшись, уставился на разведчика. Блейд, в свою очередь, смотрел на него.

Что там говорил покойник Ратри? То же лицо, тот же голос, такой же нрав?

Лицо… Да, сходство, безусловно, есть. Но глаза — темно-серые, и волосы — цвета спелой ржи. Черты более крупные, резкие — князь был выше своего предполагаемого потомка на целую голову и старше лет на двадцать.

Голос — вот что действительно казалось иронией судьбы! Голос звучал почти неотличимо. Звуки собственного голоса воспринимаются человеком не так, как окружающими, но Блейд привык слышать себя со стороны. Одни из специфических моментов его профессии заключался в работе с магнитофоном, на ленту которого он диктовал свои отчеты, а потом комментировал и дополнял их. Так что уж собственный голос он мог узнать наверняка!

Оставался нрав, который был, по-видимому, весьма крутым. Насколько еще предстояло выяснить.

Временно потеряв интерес к князю, Блейд перевел взгляд на девушку. Несомненно, дочь, решил он, ибо черты фамильного сходства трудно было не заметить. Двадцать лет или чуть больше, красивая, с великолепной фигурой и ростом не ниже, чем у него. Такая девица послужила бы украшением любой баскетбольной команды!

— Говори! — вдруг услышал он и понял, что князь обращается к нему. Неохотно отвернувшись от светловолосой красавицы, Блейд посмотрел на её отца.

— Что ты хочешь услышать? — громко произнес он и с мстительным удовлетворением заметил, как дрогнуло лицо князя. Вряд ли ему доводилось слушать магнитофон, но свой голос он тоже узнал.

— Кто ты?

— А ты не догадываешься, высокородный?

Если уж Ратри начал игру, сообщив о своих подозрениях и князю, и собственным подчиненным, Блейд был готов в нее поиграть. По крайней мере, Фарал не повесит его, пока не проверит все до конца. А тем временем лорд Лейтон… заснул он, что ли, вместе со своим дьявольским компьютером?

Глаза князя потемнели, рука потянулась к висевшему на поясе мечу. «Располосует надвое, — вдруг понял Блейд. — Как тот мерзавец несчастную Эдару…» При этом воспоминании кровь ударила ему в голову; он напрягся, высчитывая доли секунды: вырвать конец цепи из рук стража, прыгнуть и ударить — носком ноги в висок.

— Отец… Не надо, отец… — сильная рука девушки с точеными пальцами сжала запястье Фарала. Князь мотнул головой, мышцы его расслабились.

— Да, конечно, — с неожиданным спокойствием произнес он. — Сначала мы поговорим.

Блейд бросил быстрый взгляд налево, потом — направо. Оба воина в гривастых шлемах смотрели на князя с каким-то странным выражением — смесью страха, жалости и презрения. Так глядят на господина, которому доверяли безраздельно, пока судьба или рок не вытащили на свет божий его тайный и позорный грех.

— Высокородный, — твердо произнес воин справа, — о чем с ним говорить? Он убил восьмерых наших!

Толпа нуров за его спиной гневно загудела — три сотни сильных мужских голосов слились громовым раскатом.

— Я убил десятерых, — спокойно произнес Блейд, — и еще Ратри и сына его Ристела. К сожалению, — он повысил голос, — я не получил никакого удовольствия. Никто из этой дюжины не умел биться по-настоящему.

Он знал, чем задеть этих высокомерных гигантов, этих детей Ареса! Гневный рев раздался в зале, рычанье прайда разъяренных львов!

Звякнув цепью, Блейд повернулся к толпе и презрительно плюнул на пол.

— Ну, кто выйдет со мной один на один? — грозно спросил он голосом, неотличимым от голоса их господина. — Ты? Ты? Или ты? — Казалось, взгляд его насквозь прожигает панцири и шлемы.

Рев смолк, и Блейд довольно усмехнулся. Все, чего он хотел сейчас — потянуть время. Для этого существовали стандартные приемы: противника надо заинтриговать, удивить, поразить дерзостью и бесстрашием. Похоже, ему удалось этого добиться. Сколько он выиграл? Неделю? Две? Он был уверен, что больше ему не потребуется. Может быть, в этот миг сухонькая рука лорда Лейтона легла на рубильник…

Высокородный князь Фарал взглянул на своих советников, застывших по бокам каменного трона, на своих воинов и на своего сына — на грех своей молодости и позор зрелых лет. Со свистом втянув воздух, он вымолвил в нежданно наступившей тишине:

— Завтра на рассвете, ублюдок, тебя столкнут в пропасть.

Затем князь повернулся и твердым шагом покинул зал. Как предупреждал покойник Ратри, у Фарала действительно было каменное сердце. И он не отличался любопытством.

Последнее, что услышал Блейд, когда его потянули за цепь к выходу, был отчаянный крик светловолосой девушки:

— Отец! Отец!!!

Тьма в этом каменном мешке была абсолютной. Лаз в темницу, выдолбленную в полу нижнего яруса, прикрывала железная заслонка, круглая и тяжелая, словно крышка канализационного люка. С Блейда сняли цепи, а потом просто спихнули вниз, и он, пролетев ярда три, мягко приземлился на солому. В отблесках факелов стражей он еще успел разглядеть гладкие монолитные стены цилиндрического колодца; затем крышка захлопнулась, лязгнул засов и наступила темнота.

Разведчик сел на корточки, прижавшись спиной к прохладному камню; он видел вполне достаточно, чтобы не пытаться достигнуть люка. К тому же, он не сумел бы ни открыть, ни взломать его — толщина железной крышки была не меньше двух дюймов.

Он не испытывал сейчас ни холода, ни голода, ни жажды; только одно беспредельное отчаяние и злость. Почему медлит Лейтон? Неужели это катразское странствие, начавшееся в райском саду Коривалла завершится в мрачной пропасти, на острых гранитных обломках, которые вопьются в его изломанное, изуродованное тело? Как глупо… Все глупо — начиная с этой нелепой накачки, с дурацкий попытки сделать из него гения. Ха, гения! Никакой гений не сумел бы выбраться из этого дьявольского дымохода, перекрытого наверху такой заслонкой, что из базуки не прошибешь!

Постепенно он успокоился, и мозг, привыкший комбинировать, рассчитывать и сопоставлять, тренированный мозг профессионального разведчика, заработал с холодной рассудительностью вычислительной машины. В конце концов, из каждого безвыходного положения существует как минимум два выхода, а у него их было целых четыре.

Во-первых, Лейтон еще мог вовремя дернуть тот треклятый рубильник. И тогда — прощайте, свежие ветры Катраза, и здравствуй лондонский туман! Во-вторых, он мог что-нибудь сотворить завтра утром, когда его вытащат наверх. Что именно, Блейд не знал, но собирался как следует поразмыслить на сей счет. В-третьих, если как следует треснуться головой о стену, не вернет или этот удар потерянных по вине Храпуна знаний? И тогда, снова погрузившись в бессмертные доктрины дзен-буддизма и заботы о спасении души, он станет совершенно равнодушен к предстоящему путешествию на дно пропасти. Тоже выход, что ни говори!

И о четвертых… Да, было еще и в-четвертых — положиться на свою удачу и Его Величество Случай. Блейд прикинул, что его сунули в яму часа в четыре пополудни, до рассвета еще далеко, и многое может случиться за это время!

Да, многое могло произойти, но в одном он был уверен абсолютно — молить о пощаде он не станет. Honesta mors turpi vita potior, сказал Тацит, и Ричард Блейд полностью разделял это мнение. Честная смерть лучше позорной жизни!

Он представил себе, что находится на своей вилле под Териутом… в башенке, на третьем этаже… на мягком ложе, среди легких ароматных простыней… рядом с теплым и нежным телом Эдары Вот она подняла руку и…

Ричард Блейд уснул. И снялись ему счастливые сны — верный признак того, что Удача и Случай простерли над ним свои благодетельные руки.

— Брат! Брат!

Негромкий зов и еле слышный лязг металла разбудили его.

Блейд поднял голову — наверху, в отверстии люка, мелькнул свет. Значит, крышка снята! Он привстал на носках и вытянул шею, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в отблесках метавшегося пламени. Внезапно послышался шорох, и нечто длинное, шершавое, задело его по лицу. Веревка!

— Подымайся! Скорей! — велели сверху.

Разведчик ухватился за канат, дернул — тот держал прочно — и в пять секунд преодолел три ярда, отделявших его от люка. Он перевалился через край и тут же вскочил на ноги.

Огромный зал нижнего яруса был слабо освещен десятком пропитанных китовым жиром факелов. Обозреть его целиком не представлялось возможным — мешал не только недостаток освещения, но и лес подпорок, которые, как понял Блейд, несли чудовищную тяжесть верхних этажей. За ближайший квадратный столп была зацеплена толстая веревка, с помощью которой он выбрался из своего узилища; у основания этой колонны лежал объемистый мешок, а рядом с ним маячила высокая стройная фигурка.

Девушка! Дочь Фарала Каменное Сердце!

— Поторопись, брат! — она подняла мешок и сунула его в руки Блейду — вместе с чем-то еще, привычно тяжелым и блестящим. Его меч! С рукой, сокрушающей башню! И он только что побывал в деле — с кончика лезвия капала кровь.

Разведчик поднял вопросительный взгляд на девушку; нервно усмехнувшись, она кивнула:

— Твой. Забрала в оружейной. Совсем непохож на наши мечи. — Чуть помедлив, она добавила: — Таким клинком легко убивать…

— И ты убила? Кого?

— Здесь был страж. Один и без доспехов. Он не ожидал… — внезапно она всхлипнула. — Понимаешь… я никого еще не убивала!

Блейд, движимый внезапным состраданием, приобнял её за плечи.

— Всем когда-нибудь приходится начинать… — он мягко подтолкнул её к проему в центре зала, где начиналась ведущая вниз спиральная лестница. — Идем… сестра!

Но она потянула его совсем в другую сторону.

— Не туда. В нижнем туннеле охрана, двери и замки. Мы спустимся по другую сторону утеса, прямо к конюшням — через грузовой проем.

Грузовой проем! Конечно! Обитатели замка не таскали наверх тяжести на своих плечах; их подымали с наружной стороны. Значит, сообразил Блейд, где-то тут должна быть лебедка или ворот… но главное — добрый канат, которого хватит до самой земли. Девушка уже махала ему рукой откуда-то из леса колонн, и он побежал к ней, перебросив через плечо лямку увесистого мешка.

— Осторожнее! — прошептала его освободительница, и разведчик присмотрелся. В стене зияло длинное прямоугольное отверстие, сквозь которое виднелось звездное ночное небо; проем не был огражден, пол зала обрывался прямо в трехсотфутовую пропасть. И здесь были лебедки — не одна, а целых три! Девушка возилась у центральной, массивного сооружения из бревен, сбитых железными скобами; кажется отвязывала канат. Мгновение — и толстая веревка с грузом на конце ушла в провал. В ту самую пропасть, куда его собирались спихнуть на рассвете… Но — да здравствуют Его Величество Случай и Госпожа Удача!

— Мы спустимся у конюшни, — тонкие пальцы стиснули запястье Блейда. — Там нет охраны. Возьмем четырех манлисов — из тех, что уже заседланы… в конюшне всегда есть такие, для гонцов… И помчимся в горы!

— Ты — со мной? — коротко уточнил Блейд.

— Я не хочу умирать, брат.

Она скользнула в темноту. Выждав секунд пять, Блейд последовал за ней, сунув клинок за пояс. Канат оказался толстым и шершавым, спускаться было удобно; высота его не пугала — он был опытным альпинистом.

Тихо скрипнули двери просторного бревенчатого сарая — девушка уже выводила зверообразных скакунов. Они негромко пофыркивали, мотая головами но шли с охотой; видно, застоялись в конюшне и не возражали поразмяться. Блейд взгромоздился на косматую спину, поерзал, устраиваясь поудобнее — седло было непривычно большим. Девушка сунула ему в руки ремень.

— Привяжи к задней луке… там есть кольцо…

Она затянула другой конец ремня на уздечке заводного манлиса, затем таким же образом связала вторую пару скакунов. Блейд тем временем пристраивал на холке своего зверя мешок… Он поежился — было не больше плюс десяти по Цельсию, а на нем — только полотняная туника и сандалии, одежда, в которой его взяли в Териуте. Теплый шерстяной плащ остался в поселке — вместе с животными, телегами, ранеными и прочим добром.

— В мешке — одежда и еда, — сказала девушка. — Но сначала надо отъехать подальше. — Она подняла лицо к небу, бледное сияние луны высветило тонкие черты, завитки волос у лба, упрямо сжатые губы. — До рассвета еще много времени. Нас не догонят!

Они обогнули поселок, спавший мертвым сном, и поскакали на северо-восток по лесной дороге. Тракт был довольно широким и наезженным, так что Блейд мог двигаться рядом со своей спутницей.

— Никакой охраны? — он махнул назад, в сторону поселения.

— Зачем? Есть стражи в туннеле у входа в башню… двое дозорных — на самом верху… и один — в зале у грузового проема… Был, — уточнила она. — С юга — Халлот и море, на востоке и западе — земли Луа’Бреггов и Ок’Леннов. Но до границ далеко, и там наше плато охраняют разведчики… мимо них птица не пролетит!

— А север?

— На севере — дикие горы, и чем дальше, тем холоднее. Льды, снега… Считается, что там никто не живет, но это не так. — Она помолчала. — Вот почему мы едем на север.

Блейд поднял голову и обозрел ночное небо; очертания созвездий стали уже привычными за три месяца.

— Мне кажется, мы уклонились к востоку, — заметил он.

— Да, эта дорога скоро повернет на восток, к нашему главному посту на границе с кланом Луа’Бреггов… Но скоро будет тропа…

Эта тропа была узкой и вела сквозь глухую чащу прямо на север. Они ехали по ней часа два, потом миль десять двигались в водах мелкого ручья и снова выехали на тропку, явно звериную. Блейд понимал, что его спутница запутывает следы; но как ей удавалось ориентироваться в густом и темном лесу, куда почти не проникал свет луны и звезд? По узким тропам и ручью они могли перемещаться только гуськом, и Блейд гнал своего скакуна, полагаясь скорее на слух, чем на зрение — заводной манлис девушки то фыркал, то хрустел сухим валежником, которого здесь хватало. Словно почувствовав его сомнения, дочь Фарала обернулась и произнесла:

— Я хорошо знаю эти места. Бывала тут на охоте… Скоро мы подъедем к северному краю плато — и надо до рассвета подняться на следующее. Там голый склон, видно издалека…

Неожиданно лес кончился и началась пустынная каменистая местность, которая постепенно повышалась к северу. Потом возникла скалистая стена, уходившая вверх, насколько мог представить Блейд, тысячи на четыре футов. На первый взгляд это препятствие казалось непреодолимым, но его спутница уверенно направила скакуна в темную расселину, которая вывела их маленький караван на довольно широкий карниз, круто уходивший вверх. Манлисы двигались тут небыстро и с предельной осторожностью, но переходы по таким горным тропам были им явно не в диковинку. Горизонт на востоке еще только начал светлеть, когда они перевалили за край стены и очутились на новом плато.

Здесь также рос лес, и он показался Блейду куда более диким, чем тот, что они миновали ночью. Иногда строй огромных, похожих на сосны деревьев раздавался, чтобы освободить место камню — чудовищному гранитному валуну, возносившему свою округлую спину над темными кронами. Кое-где журчали ручьи, прокладывая путь меж узловатых корней и глыб помельче, размером в ярд или два; они были мелкими и неторопливыми, с чистой прозрачной водой.

Стало уже совсем светло, когда они сделали привал у подножья одного из огромных валунов, вблизи ручья. Оба уже давно дрожали от холода, и девушка первым делом взялась за мешок. В нем были две пары сапог и шерстяных штанов, шерстяные рубахи и куртки на меху. Спутница Блейда, разложив одежду на две кучки, выпрямилась и потянула через голову свое платье; потом замерла и нерешительно взглянула на разведчика.

Тот ухмыльнулся, поняв причину её затруднений. Видимо, женщины в этих северных краях были воспитаны иначе, чем териотки, отнюдь не смущавшиеся своего обнаженного тела.

— Поднимусь на скалу, — сказал он, кивнув в сторону валуна. — Огляжу местность.

Девушка облегченно вздохнула.

Стараясь согреться, разведчик бегом взобрался на огромный камень. Серебристо-голубоватый солнечный диск уже парил над восточным горизонтом, заливая светом безбрежный хвойный океан. Деревья нескончаемой полосой тянулись к западу и востоку; на севере, милях в пятидесяти, высилась новая скалистая стена. Вероятно, плоскогорья шли уступами, одно за другим, повышаясь каждый раз на три-четыре тысячи футов. Блейд повернулся к югу и прикинул, что они удалились от края обрыва не меньше, чем на десять миль. Там, за остроконечными зубцами утесов, прикрытая легким утренним туманом, лежала страна Мит’Канни; где-то там высилась башня Фарала Каменное Сердце, который уже обнаружил, что лишился и сына, и дочери. Что ж, зато власть осталась при нем…

Он спустился вниз. Его спутница уже переоделась и даже разложила костер; в котелке булькала вода, в воздухе плыл соблазнительный мясной запах, на чистой тряпице лежал каравай хлеба. Блейд натянул штаны и рубаху прямо поверх туники, переобулся и присел к огню, наслаждаясь теплом.

Девушка, помешивая варево в котелке, стояла к нему в профиль. Крепкая, сильная — и в то же время гибкая, она выглядела очаровательно в плотно облегающих стройные ноги лосинах, рубахе с открытым воротом и коротких сапожках. На миг Блейду показалось, что он вывез свою очередную подружку на экзотический пикник куда-нибудь на север Канады; там, за скалой, — шоссе, где остался взятый напрокат автомобиль, который за час-полтора домчит их в ближайший городок, к магазинам, барам, телефону, уютному номеру в гостинице и прочим благам цивилизации.

Он шумно перевел дух. Нет, за скалой не было ни машины, ни асфальтированного шоссе, и из этой Канады он не мог улететь в Лондон на сверкающей серебристой птице, в мягком кресле, с рюмкой виски на подлокотнике…

— Как тебя зовут? — спросил Блейд девушку.

— Ты даже этого не знаешь? — она удивленно воззрилась на него, потом махнула рукой. — Ах да, откуда… Ты мог прожить тридцать последних лет на другом краю континента и даже не знать, что у князя Фарала появилась дочь, а у тебя — сестра… — Она сделала паузу, потом сообщила: — Фарна — мое имя. А твое?

— Ты даже этого не знаешь? — поддразнил её Блейд, но не без задней мысли: а вдруг имя брата для нее — не тайна?

Но Фарна только отрицательно покачала головой и вздохнула.

— Нет, не знаю… Рассказывали, в молодые годы отец совершил грех… взял чужую женщину. Она сумела сбежать и родила сына… тебя… неведомо в каких краях… — она снова вздохнула; лицо её было печальным. — Няньки мои говорили тайком, что у меня есть старший брат… где-то далеко-далеко…

Блейд пристально взглянул на девушку.

— А что тебе до этого брата, который где-то далеко-далеко? Стоило ли из-за него менять уютный дом на эти дебри? — он повел вокруг рукой. — Стоило ли спасать бастарда, изгоя?

— Изгой… Пусть изгой, но свободный! А я? Ты думаешь, легко быть дочерью человека с каменным сердцем? — внезапно она закрыла лицо ладонями и всхлипнула. — С тех пор, как умерли мать и старые мои няньки, ты — все, что у меня осталось… надежда на тебя… мечта о тебе… — по её щекам катились слезы. — Отец сказал, что пора найти мне мужа, из знатных Мит’Канни… такого же каменного, как он сам… — она уже рыдала навзрыд. — Брат, брат! Пожалей меня! Не прогоняй!

Блейд уже все понял. Он поднялся, обнял Фарну за плечи, потом заставил присесть рядом с собой и начал ласково поглаживать по спине. Она затихла, спрятав лицо у него на груди и неровно, со всхлипами, вздыхая.

— Меня зовут Ричард…

— Ризад… — переиначила она по-своему. Язык был тот же самый, что на островах, но выговор — более резким; вместо протяжного «Рисарс» получалось твердое «Ризад», да еще с ударением на втором слоге. Ничего, пусть будет Ризад, решил Блейд.

— Значит, Фарна, ты неплохо относишься к санурам? — спросил он, продолжая нежно поглаживать девушку.

— Не знаю… Никогда не видела сануров…

— Я — санур.

— Ты — мой брат. Нур, санур или сахралт — неважно… Ты — мой брат, и ты — сильнее всех… Сильней Ристела, которому отец собирался меня отдать….

Вот оно что! Да, Ристел был бы тем еще подарком для этой девочки!

— Небо покарало отца за тот грех, — шмыгнув носом, сказала Фарна. — Он брал многих женщин нашего племени, но ни одна не подарила ему дитя… Кроме моей матери. Он ждал сына… няньки говорили, что он страшно разгневался, когда впервые меня увидел… Потом привык. И все требовал у матери — сына, сына, наследника… Но мать умерла. Давно… десять лет назад.

Слушая эту нехитрую исповедь, Блейд покачивал головой. Да, ничто не ново под луной! Жестокие отцы, несчастные дочери… Или наоборот — как у короля Лира… Разбитые сердца, исковерканные судьбы… Безволосым двуруким нравится терзать друг друга; видимо, это их любимое занятие. У хадров жизнь куда проще…

Внезапно Фарна подняла порозовевшее лицо и внимательно посмотрела на Блейда, потом протянула руку и робко коснулась его щеки.

— Мне говорили, что ты старше меня… намного… — нерешительно произнесла она. — Но ты выглядишь совсем молодым!

— Я старше тебя на пятнадцать лет, девочка, — Блейд ласково улыбнулся. — Но я всегда слушал свою старую няньку, пил молоко и вовремя ложился спать. А это, видишь ли, очень полезно для здоровья.

Они пересекли второе плоскогорье за два дня, одолев по прямой миль двести. Никаких признаков погони Блейд не замечал. За седлом своего скакуна он обнаружил охотничий лук и колчан со стрелами и ухитрился подстрелить тридцатифунтового зверька, похожего на упитанного кабанчика. В хлебе путники тоже пока не испытывали нужды — Фарна прихватила с собой три больших каравая.

Судьба девушки все больше заботила Блейда. Он мог покинуть этот мир в любой момент — и не по своей воле; что станет тогда с ней? Конечно, она была сильна — как любая женщина её расы; она оказалась отличным охотником и следопытом, она умела стрелять из лука и отлично владела мечом… Наконец, оружие, походное снаряжение, четыре манлиса — все останется при ней. Этого хватит, чтобы выжить в дремучем лесу; но разве может Фарна провести в нем всю свою жизнь?

Наконец, Блейд решил поинтересоваться относительно цели их странствия. Фарна долго обдумывала ответ, потом сказала:

— Ходят слухи, что в северных горах есть теплые места и там живут люди… твои сородичи, Ризад, — сануры… Может, они примут нас?

Блейд кивнул. Про сануров, обосновавшихся в горах Нурстада, он слышал уже не в первый раз. Но признают ли они его своим? Почему бы и нет? Ведь ни Салкас, ни Ратри не сомневались в том, что он — санур… И если найдется хороший парень или достойная пожилая чета, которой он сможет сдать Фарну с рук на руки, то проблема будет решена. Ему не хотелось отбывать домой, бросив «сестру» на произвол судьбы.

Третий день ушел, чтобы преодолеть подъем на очередное плоскогорье. Этих мест Фарна не знала, и им пришлось потратить немало времени, чтобы найти дорогу, подходящую для манлисов. Наконец, миновав лабиринт запутанных ущелий, по дну которых струились быстрые потоки, путники выбрались наверх. Новое плато показалось им не столь суровым, как то, что лежало ниже, к удивлению Блейда, тут росли лиственные деревья и густая трава, воздух, хотя и более разреженный, казался гораздо теплее. Вскоре он заметил, что с востока и запада тянутся невысокие горные гряды с коническими вершинами, над некоторыми из них курился дымок.

Вулканы! Вулканическое плато, обогреваемое подземным теплом! Превосходное место для поселения общины изгнанников, если таковые существовали на самом деле. Поколебавшись, он свернул на восток, где горы казались ниже, а местность — приветливей. Фарна не возражала, полностью доверив брату руководство походом.

До восточного хребта они добрались через день. Горы, изрезанные ущельями, вставали каменной стеной из пышного разнотравья степи, с их склонов струились водопады, образуя небольшие глубокие озера. Кое-где били горячие сернистые ключи, и путники, сбросив одежду, с восторгом окунулись в теплую, насыщенную солями воду, Фарна уже не стеснялась своего «брата».

Блейд заметил, что тут было множество пещер — и к некоторым вели натоптанные тропинки. Возможно, в них обитали звери, но инстинкт опытного охотника подсказывал ему, что это не так. Лес и высокогорная степь кишели дичью — кабанами и оленями десятков видов, но животные явно избегали людей. Несомненно, им были знакомы стрелы и копья двуногих хищников — как и острые зубы четвероногих, похожих на волков тварей. Однако явных следов человека пока не попадалось.

Тем не менее, разведчик был готов к встрече, и когда она произошла, это не было для него неожиданностью. На пятый день, утром, едва они тронулись в путь, из ближайшего ущелья вырвался отряд всадников. Блейд остановил их маленький караван и, знаком успокоив Фарну, стал ждать.

Незнакомцев было человек двадцать; крепкие молодые парня на манлисах, с зачехленными луками и прямыми длинными мечами, напоминавшими клинок Блейда. Предводительствовал отрядом воин лет двадцати пяти с приятным открытым лицом и цепким взглядом серых глаз. Подъехав к путникам, он поднял руку с раскрытой в знак мира ладонью и представился:

— Хасра, сотник Кто вы?

Разведчик повторил его жест.

— Ризад, санур, бежавший из замка Мит’Канни. С сестрой.

— С сестрой? — юный Хасра уставился на Фарну и с минуту не мог отвести от нее глаз. Девушка зарделась, а Блейд вежливо кашлянул.

Молодой воин очнулся и посмотрел на Блейда. Теперь он не мог оторваться уже от лица разведчика, и в глазах его появилось какое-то странное выражение — недоумения или даже испуга, смешанного с любопытством. Блейд вопросительно приподнял бровь, и юноша, сообразив, что неприлично разглядывать гостя, произнес:

— Откуда ты, друг Ризад? Из восточных или западных племен? Или с севера?

— С запада, — пояснил Блейд. — С далекого острова Альбион у побережья Нурстада.

— Никогда не слышал о таком, — покачал головой Хасра. — Земля, однако, велика, и сануров на ней, благодаря нашим женщинам, прибывает с каждым днем. — Он улыбнулся Фарне.

В том, что Хасра и его воины были санурами. сомнений не оставалось. У одних парней волосы отливали чистым золотом, других на Земле зачислили бы в шатены, глаза — карие или почти черные, серые и голубые, рост футов шесть, телосложение — крепкое. Могучие плечи обтягивали кожаные туники, у седел посверкивали стальные шлемы с кольчужной сеткой на затылке и большие круглые щиты. Да, решил Блейд, с сотней таких бойцов ему удалось бы отстоять свой форт на далеком острове Тери!

Тем временем Хасра протянул руку.

— Будет лучше, друг Ризад, если ты отдашь мне свой меч. На время, пока не прибудет наш Старший.

Не колеблясь, Блейд вытащил клинок и протянул его молодому сотнику: так, как подают союзнику — рукоятью вперед, острием к себе. Хасра бережно принял оружие и принялся с любопытством рассматривать его; вдруг, с легким возгласом, он поднес лезвие к самым глазам.

— Рука и Башня! Клянусь небесами! — юноша уставился на Блейда еще с большим удивлением, чем раньше, казалось, он даже забыл про его красавицу сестру. — Нет, у такого человека я не вправе отбирать оружие. Прости меня. Старший! — поклонившись с церемонной вежливостью, Хасра почтительно вернул разведчику клинок.

Блейд сунул меч за пояс, рядом с небольшим кошелем, где хранился его талисман, розовый шарф Эдары, и умиротворенно вздохнул. Наконец-то он добрался до мест на прекрасном Катразе, где уважают сануров — особенно таких, которые носят длинные мечи с таинственными знаками. Хорошо бы только узнать имя владетеля этого гостеприимного удела.

— Чья это страна, сотник? — он обвел широким жестом горы, степь и далекий лес на горизонте — Куда мы попали!

— Земли Талхаба… Мы же — его люди! — парень обернулся к ущелью, из которого четверть часа назад вылетел его отряд. — А вот и сам Талхаб! Думаю, Старший, сейчас ты будешь сильно удивлен.

Подняв взгляд, Блейд увидел скакавшего к ним быстрым аллюром всадника. Солнце светило ему прямо в лицо, но он смог разобрать, что незнакомец — крепкий высокий мужчина лет тридцати пяти, с темными глазами и упрямым подбородком. Держался он уверенно, властно. Местный вождь? Вероятно, так…

Всадник приближался. Блейд приложил руку козырьком ко лбу и вздрогнул. Если не считать более светлых волос, Талхаб походил на него словно родной брат-близнец.

Глава 11

Они сидели у камина в глубине огромного пещерного зала, освещенного десятками толстых свечей из желтого воска Около противоположной стены, у длинных столов, возились женщины, прибирая посуду и остатки обильной трапезы, едва ли не пира, в котором принимали участие сотни две человек. За рядами массивных столов вдоль стены пещеры тянулась трехъярусная галерея — прочное сооружение из бревен и толстенных досок с несколькими широкими лестницами. С балконов второго и третьего этажей открывались входы в отдельные пещеры — ниши, где обитали ближние Талхаба со своими семьями, под галереей зияли широкие проемы, что вели в глубь горы — к мастерским и кладовым, к горячим и холодным источникам, к рудникам. Пещерный комплекс был сухим, просторным и теплым — сказывалась близость подземного огня, — и места тут хватило бы на пять поколений талхабовых потомков.

Сейчас в пещерах жили тысячи две человек, не больше. Люди все-таки предпочитали селиться снаружи, в прочных бревенчатых домах, в нешироких плодородных долинках, пробитых в горах стремительными водными потоками. Здесь, защищенные от холодных зимних ветров, располагались их усадьбы, их пастбища и пашни, сады, огороды и пасеки, рядом были степь и лес, охотничьи угодья. Пещеры же служили, в основном, складами и, на случай осады, крепостью, в которой обитал Талхаб, вождь, со своими воинами. Однако никто из старожилов не помнил, чтобы великаны из башен когда-нибудь появлялись в этих краях, их князья предпочитав вообще не замечать, что на севере кто-то живет. А меж собой племена сануров не воевали.

Между креслами из темного гладкого дерева, в которых сидели хозяин и гость, располагался столик с кувшином хмельного, огромными бронзовыми чашами и блюдом с медовыми сотами — на закуску. Было часов пять пополудни, спокойное послеобеденное время. Из широкого туннеля, что вел наружу, струился слабый дневной свет, смешиваясь с бликами яркого пламени, игравшего в камине, и сиянием восковых свечей; свежий весенний ветерок беспрепятственно гулял по залам, переходам и балконам галереи, разгоняя застоялый воздух.

У ног Талхаба, на низенькой скамеечке, примостилась Фарна. Она еще не совсем пришла в себя после потери одного брата и обретения другого, с её лица не сходило изумленно радостное выражение, и зеленоватые хрустальные льдинки глаз то обращались к лицу Талхаба, то останавливались на Блейде. На разведчика она теперь поглядывала с каким-то новым интересом — видимо, произошедшая перемена мест её нисколько не огорчала.

Пожалуй, тут и вправду было на что поглядеть. Сидевшие у огня мужчины казались будто отлитыми в одной форме, хотя внимательный наблюдатель нашел бы и кое-какие различия между ними. Глаза и волосы Блейда были заметно темнее, чем у Талхаба; нос — изящней, лоб — выше, скулы не выступали так резко и угловато, подбородок был очерчен плавней, жилы на шее не выглядели столь рельефными. Но сходство этих двух человек определялось отнюдь не идентичностью черт, а одинаковым выражением лиц; именно оно подчеркивало подобие и скрадывало различия. Твердый абрис плотно сжатых губ, настороженные глаза, грозно сведенные брови — такими их видел чужой взор; и вряд ли кто-нибудь, заглянув в суровые лица этих воинов, обратил бы внимание, что Талхаб, с его морщинами на лбу и в уголках рта, с обветренной кожей и шрамом на левой щеке выглядит лет на пять старше Блейда. На самом деле, они являлись ровесниками.

Протянув ноги к огню и прихлебывая крепкий медовый напиток, вождь сануров медленно цедил слова, уставившись на игравшие в камине языки пламени.

— Что они знают, там, на юге. И сахралты на островах, и эти князья в башнях, которые только и умеют, что пускать друг другу кровь… Север, говорят, дик и необитаем! Как же! — он пригубил чашу. — Сотни, а может, и тысячи лет сюда бежали все — островитяне, и сануры-изгои, и сами нуры, когда их прижимал собственный владыка…

— Островитяне? — Блейд приподнял бровь. — Им-то что тут делать? Они живут на благодатной земле, в мире и покое…

— Не всегда так было, родич, — Талхаб упрямо именовал своего гостя родичем, ибо не мог поверить в случайность их сходства; возможно ему, как и Фарне, тоже хотелось иметь брата. — Да, не всегда… В старые времена, когда князья нуров делили острова сахралтов, плач и стон стояли в морях Катраза… Многих жителей нуры увозили на материк, селили на побережье — чтобы те оставались всегда под руками… Так возник и Халлот, и другие города. Потом нуры поняли, что шерсть с побежденных лучше стричь помаленьку — это куда выгоднее, братец! — и сахралтам стало жить полегче… Им даже позволили разрабатывать копи в горах, ибо нурским владыкам нужен металл. Теперь они не суются в дела карликов — пока получают свое.

— А в дела сануров?

Талхаб пожал плечами.

— Нас не замечают, пока мы не высовываем носа… — Он покачал чашу в руках, отхлебнул и долил из кувшина. — Возьми хотя бы меня, Ризад. Я ведь нур больше чем наполовину… Моя мать была из этих краев — дочь вождя… стройная, высокая, светловолосая… — Талхаб помрачнел, стиснув сильной рукой подлокотник кресла — Понимаешь, иногда мы шлем людей к сахралтам в Халлот. За оружием… Они — превосходные мастера, и мы многому у них научились… Мать шла с одним из таких караванов. Крались они через удел Мит’Канни тихо, как змеи, но Фарал — тогда совсем молодой — с двумя приятелями наткнулся на них в лесу. И втроем они положили десяток наших… а с матерью моей, совсем девчонкой, потешились вволю и отпустили. Как она добрела домой, не знаю — дело-то случилось зимой!

Фарна прижалась головкой к колену брата, словно хотела утешить его, унять боль воспоминаний, рассеянно поглаживая её шелковистые волосы, вождь продолжал:

— Ну, родила она меня в положенный срок, сама не зная, кто те трое, и кто из них мой отец… Потом умерла. Дед мой, чьи земли я унаследовал, посылал лазутчиков к башне; те и сказали, что похож я на Фарала… — он заглянул в лицо Фарны, перевел взгляд на Блейда и вдруг улыбнулся. — Теперь-то я знаю это наверняка! А вот откуда стало известно в замке, что у Фарала есть сын-санур… — Талхаб пожал плечами. — Дед говорил, что один из наших лазутчиков попался. Может, у него и допытались… Но Фарал тогда уже был князем, и мог заткнуть рот любому…

По щекам Фарны текли слезы. Талхаб нагнулся к ней и ласково потрепал по плечу.

— Не плачь, сестра! Что было, то было! — Factum est factum, автоматически перевел на латинский Блейд. — Клянусь, — вождь поднял руку, — если б я мог, то стер бы в пыль башню Мит’Канни и все остальные замки князей, но не ради мести Фа ралу! Нур, санур, сахралт — каждый имеет право спокойно жить в своем уделе, коли не мешает жить другим… не грабит и не унижает соседа. Иначе… — он стиснул пальцы в кулак, мысленно сокрушая нурские твердыни, и с внезапной тоской повторил: — Если б я мог…

Блейд прикрыл глаза. Этот человек, столь похожий на него и душой, и телом, все больше нравился разведчику. Он сумел бы помочь Талхабу… помочь санурам… Вот только какое время еще отпущено ему? Он поднял веки и произнес:

— Итак, вы скрываетесь на севере, сахралты покупают покой данью, а хадры скитаются в океане и знать не хотят двуруких безволосых… ни хрылов, ни нурешников, ни нурлов. Чем же занимаются властители башен?

— Я же сказал — пускают друг другу кровь… — Талхаб зло усмехнулся. — Нуры-воины… Сахралты кормят и одевают их, так что не надо заботиться о хлебе насущном… Что тогда делает воин? Воюет… Для чести, для славы, для развлечения… Замки их неприступны, ты сам видел. Снаружи не подняться, а внутреннюю шахту двадцать бойцов защитят от целого войска. Осадой башню тоже не взять, там огромные кладовые… запасов на несколько лет. Вот люди из разных кланов и выслеживают друг друга в приграничных лесах, устраивают поединки, рубятся стенка на стенку… Иногда начинается большая война, князь идет на князя, два войска бьются целый день, потом расходятся, и каждый хвастает, сколько могучих врагов зарубил и скольких искалечил… Веселая жизнь! Волчья!

Талхаб помолчал и вдруг остро взглянул на гостя.

— Но я рассказываю вещи, известные даже нашим мальчишкам, родич. Неужели твой народ забыл обо всем этом?

— Наш остров очень далек, — ответил Блейд после недолгого молчания. — И мы ушли с материка давно. Так давно, что никто не помнит о тех временах.

Талхаб вежливо кивнул головой.

— Что ж, возможно… Нурстад велик, а Катраз еще больше. Однако, у нас с тобой был общий предок — нур или сахралт… не случайно мы так схожи.

— И мне хотелось бы верить в это, брат.

Вождь задумчиво смотрел в огонь, покачивая широкой ладони бронзовую чашу.

— Да, все перемешалось, переплавилось в наших северных горах, словно в кузнечном горне… — наконец произнес он. — Были нуры и были сахралты… а стали — просто люди, как мы с тобой… — как она, — сильная ладонь Талхаба вновь легла на светловолосую головку Фарны. — И пришла пора разобраться, кому же на самом деле принадлежит Нурстад. Хотел бы я, что б это случилось при моей жизни!

— Ты желаешь сокрушить башни? — спросил Блейд.

— Да! И народа у нас хватает! Я созвал бы соседей и двинулся к морю, сметая замки нуров как мусор… А на побережье, в Халлоте, нас ждут, — он потянулся к мечу Блейда, висевшему на спинке кресла, — ждут сахралты, друзья, что делают эти клинки… Жаль, мало! — Вдруг глаза Талхаба погасли, он махнул рукой и тихо произнес: — Э, что говорить… Пустые мечты! Даже если удастся собрать десять или двадцать тысяч бойцов, мы не устоим в открытом бою! Слишком они сильны… Я ведь рассказывал тебе, как Фарал с двумя воинами порубил десяток наших… Играючи!

Усмехнувшись, Блейд откинулся на спинку своего кресла.

— Labor omnia vincit iprobus, — сказал он. — Что значит: поживем — увидим!

На самом деле это означало: «Все побеждает упорный труд». И сануры приступили к работе.

Пылали горны, шумно вздыхали меха, стучали молоты, по-змеиному шипела сталь, охлаждаемая в масле. Долины и склоны гор талхабова удела были затянуты дымом; огни, светившиеся днем и ночью, пугали зверей, тревожил и птиц. На землях соседних племен тоже было шумно — там ковали оружие, готовили возы, собирали бойцов. В этих краях, согретых дыханием подземного огня, обитало семь или восемь многочисленных кланов, и все они горели желанием принять участие в походе.

Ричард Блейд тоже трудился не покладая рук. Войско, которое должно было сокрушить силу Мит’Канни, включало четыре тысячи человек — не так много, если учесть, с кем придется иметь дело. Блейду случалось водить в сражение армии и покрупнее этой, однако сейчас он не гнался за численностью. Во-первых, ему было не справиться с обучением большого количества бойцов; во-вторых, еще со времен своей африканской эпопеи, он твердо усвоил, что воюют не числом, а уменьем.

По правде говоря, ученики ему достались понятливые. Сила и ловкость молодых сануров были выше всяких похвал, и им не уступало их желание освоить новые боевые приемы. Наиболее толковых Блейд определил в саперы. Этот небольшой отряд — всего две сотни мужчин постарше возрастом — занимался сейчас производством пороха. На вулканическом плато имелись достаточные запасы серы и селитры, а технология получение древесного угля была хорошо знакома санурам. Разведчик не помнил точного состава продукта, который требовалось получить, но после нескольких довольно опасных экспериментов дозировку окончательно уточнили. После этого дело пошло на лад — женщины и подростки подвозили на телегах селитру и серу, углежоги доставляли уголь, а новоявленные саперы размалывали сырье и готовили взрывчатую смесь. Порох набивали в стофунтовые бочонки и складывали в дальних пещерах, подальше от жилья.

Со стрелками было проще. Санурские оружейники быстро разобрались с устройством арбалета и теперь выпускали их по сорок-пятьдесят штук в день. Эти орудия по дальнобойности и ударной силе метательного снаряда значительно превосходили изделия Тарконеса; Блейд рассчитывал тут на большую физическую силу сануров. Отряд из пяти сотен стрелков, получив первые арбалеты и освоившись с ними, начал тренироваться самостоятельно. Для этого отвели необитаемую долинку неподалеку от пещерной крепости Талхаба; и, с утренней зари до самого вечера, в ней раздавался свист стрел, протяжный скрежет натягиваемых рычагов и звон металла о металл — мишенями арбалетчикам служили круглые железные диски толщиной в пятую дюйма.

Основную ударную силу армии составляла фаланга из двух с половиной тысяч бойцов. Ей предстояло остановить напор закованных в сталь гигантов, рассечь их строй, уничтожить всех, до кого дотянутся длинные копья, и прикрыть стрелков, когда те начнут добивать оставшихся в живых. Блейд гонял своих солдат в степи, на ровном участке, где впервые встретился со сторожевым отрядом Талхаба; скоро трава в этом месте была вытоптана начисто, и тяжелые сапоги бойцов стали поднимать облака густой удушливой пыли.

Санурам оказалось нелегко освоить искусство маневрирования; они не привыкли сражаться в регулярном строю. Час за часом, день за днем разведчик заставлял своих солдат шагать в ногу, поворачиваться разом, как один человек, ровнять копья и щиты, наваливаться на противника сходу, увеличивая силу удара инерцией движения. Он предпочел классическому македонскому построению норманнский клин; в первом ряду стояли щитоносцы с тяжелыми секирами, во втором и третьем — воины с двенадцатифутовыми копьями. Взаимодействие бойцов в такой группе было достаточно сложным, но Блейд не мог полагаться только на копья. Если нуры выдержат первый удар и пустят в ход свои тяжелые мечи, копья быстро превратятся в простые палки; и пока свежие бойцы из задних рядов не заменят тех, кто потерял оружие, щитоносцам придется поработать секирами.

Со слов Талхаба и других многоопытных мужей он составил довольно ясное представление о тактике врага. В общем и целом воинские приемы всех родов, отточенные веками кровопролитных схваток, не отличались от тех, которые Блейд наблюдал на Тери во время штурма своего форта. Конечно, нуры знали копье и лук, но пользовались ими только на охоте; боевым оружием был меч, и любому виду сражения нуры предпочитали личное единоборство. Хотя им было знакомо эшелонированное построение, применялось оно редко; обычно две армии разворачивались широкими шеренгами, чтобы каждый воин мог показать свою удаль.

Что Блейд мог противопоставить чудовищной силе этих бойцов? Ему не требовалось искать ответ; который лежал на поверхности: дальнобойные арбалеты, плотный строй фаланги и тяжелую кавалерию. Всадники доставляли ему больше всего хлопот, ибо снарядить отряд из восьмисот человек за считанные недели было неимоверно трудно. К счастью, опытных кавалеристов хватало с избытком, так как все сторожевые отряды имели хорошо объезженных манлисов; объединив пограничников пяти соседних племен, Блейд учил их скакать в строю и пользоваться длинными копьями. Постепенно эта буйная орда начала превращаться в конное войско.

Талхаб большую часть времени проводил с ним, и Фарна часто присоединялась к своим братьям — сводному и названному. Она расцвела, как тюльпан весной, и восхищенные пчелы — молодые воины — слетались к ней в надежде, похитить сокровенную каплю нектара. Первым из них был Хасра, которому девушка явно благоволила — особенно тогда, когда это мог заметить Блейд.

Однажды они стояли втроем на невысоком курганчике, наблюдая за учениями. Мимо с мерным топотом двигалась фаланга, выставив копья над стеной квадратных щитов; всадники же имитировали атаку. Они мчались на полном скаку на плотный клин пеших, чтобы потом, разделившись на два отряда, стремительными потоками обойти его с флангов, развернуться, выровнять ряды и напасть с тыла. Этот сложный маневр повторялся раз за разом, пока удовлетворенный Блейд не махнул рукой, разрешая воинам передохнуть.

Фарна, бросив на разведчика лукавый взгляд, помчалась к Хасре, который командовал первой сотней всадников; мужчины остались одни. Глядя вслед сестре, Талхаб задумчиво произнес:

— Пора замуж девчонке. И я не вижу, почему бы тебе…

Блейд прервал его, мягко коснувшись плеча санура.

— Нет, родич. Когда-то я отправился в путь со своего острова и обошел половину Катраза. Поглядел на его, моря и острова, на леса и горы вашего материка, на хадров и на людей… Теперь же мне пора домой.

Вождь с удивлением повернулся к нему.

— Разве ты не свободен? Ты должен возвратиться к какому-то сроку?

— Примерно так… Я сам точно не знаю его, но когда меня позовут, не смогу задержаться ни на мгновение. — Блейд помолчал, потом кивнул в сторону расположившихся на отдых воинов. — Потому я и торопился с этих походом… спешил обучить ваших людей.

— И теперь ты ждешь известия? Приказа вернуться?

— Да, брат.

— Но кто принесет его? Гонец?

Разведчик покачал головой.

— Нет. В моей стране есть мудрый человек, который умеет говорить со мной издалека… — он сделал паузу, подбирая слова. — Он пошлет сигнал, который я почувствую сразу. Появится боль, сильная боль — здесь и здесь, — Блейд коснулся виска и затылка. — Потом… Потом ветры Катраза подхватят меня, и я исчезну…

К его удивлению, Талхаб кивнул.

— Мне приходилось слышать о таком. Некоторые люди говорят с животными и друг с другом без слов… очень редкий дар, таинственный… Они сами не ведают, как это получается. Твой мудрец, видимо из них?

— Да. Только он знает и умеет много больше.

— В удивительном месте ты родился, брат, — взгляд вождя устремился к западу, где за бескрайними равнинами и лесами Нурстада, за горами и морем парил в неведомых далях остров Альбион, край, где жили странные сануры, забывшие о многих простых вещах. Зато им были открыты тайны, неведомые никому на Катразе.

Талхаб посмотрел на воинов, которые уже строились плотными шеренгами, готовые продолжать свои бесконечные маневры. Жаль, если Ризад уйдет… исчезнет без следа, оставив им только малую толику знаний… Но у каждого — своя судьба, свои пути, свои долг, и названный брат должен вернуться туда, куда влечет его сердце. Он и так дал им самое главное — веру в себя, в собственную силу, в победу. — Талхаб, однако, был непрочь получить и кое-что еще, не менее существенное. Он думал о том, что если Фарна постарается…

Командировка затягивалась. В ночь перед выступлением в поход Блейд лежал на груде шкур в отведенной ему нише и вел подсчет. Было довольно тепло, как и повсюду в этом пещерном комплексе, обогреваемом внутренним жаром Катраза; вокруг царила непроницаемая бархатная тьма, недвижный воздух, сухой и чуть затхлый, казался густым, как патока. Почесывая обнаженную грудь, Блейд считал дни, недели, месяцы.

Итак, остров Коривалл. Пять дней до того, как он свалился у той проклятой скалы, и неделя в помраченном состоянии — пока его не подобрали хадры… Итого — двенадцать. Теперь на корабле: до убийства Храпуна — двадцатисуточный наряд по чистке сортиров, а затем — две недели плавания к Восточному Архипелагу в приятной компании за карточным столом… Еще тридцать четыре дня. В Териуте он провел в общей сложности чуть больше месяца и сохранил о том времени самые приятные воспоминания. Комфорт, почет, дуэль, хорошенькие женщины и славная драка на закуску… жизнь в стиле «Трех мушкетеров» бессмертного мэтра Дюма. Вот только бедняжку Эдару жаль…

Блейд вздохнул и, нашарив в темноте лежавший у изголовья пояс, вытащил из кошеля газовый шарфик. Легкая ткань еще хранила аромат тела и духов Эдары. Он повязал шарф на шею и продолжил свои вычисления, иногда зарываясь лицом в воздушную материю.

Из Териута он отправился морем в Халлот; пять дней в цепях в вонючем трюме. Потом примерно сутки заняла дорога в башню Мит’Канни… Ну, там он особо не задержался — день, не больше. Побег и странствие на север — опять-таки в приятной компании названной сестрицы — еще пять дней. И вот уже месяц он гостит у Талхаба, выполняя обязанности инструктора по боевой подготовке, военного инженера и химика-взрывника! Получалось, что он провел на Катразе никак не меньше четырех месяцев. И до сих пор — никаких признаков головной боли! Господь Вседержитель! Может, пока он здесь прохлаждался, страны НАТО проиграли третью мировую войну, и Лондон лежит в развалинах?

Но если говорить серьезно, то почему старик Лейтон на этот раз не торопит его? Возможно, он полагает, что его подопытный кролик, поглотивший бездну информации, сумеет разыскать в очередной реальности Измерения Икс что-то особо ценное? Или, пользуясь результатами компьютерной «накачки», станет правителем целой планеты? Сомнительное предположение! Ведь с равной вероятностью дьявольская машина могла забросить его как в отсталый мир, так и более развитый по сравнению с Землей. В последнем случае все его знания оказались бы мудростью питекантропа!

Скорее всего, дело заключалось в другом. Четыре месяца, которые он провел здесь, на Земле вполне могли обернуться тремя или двумя. В первых своих путешествиях Блейд не вел точного учета времени, но у него было впечатление, что тут наблюдается некое хронологическое рассогласование. Он ничего не мог сказать про Альбу, где почти потерял память и провалялся больным неведомо сколько дней, но в Тарне он как будто бы провел на сутки или двое больше, чем прошло на Земле, и такая же ситуация наблюдалась в Меотиде. Что касается Ката и Берглиона, то там сдвиг во времени был еще больше. Он не сумел бы точно вычислить его, когда непрерывно борешься за выживание, трудно с необходимой аккуратностью отсчитывать дни, а пропустить несколько часов вообще ничего не стоит.

Внезапно Блейд похолодел. Если такое расхождение на самом деле существует, то любое из его странствий может обернуться трагедией! Неважно, что в Тарне и Меотиде сдвиг составил пару дней — или даже пару секунд: если такое явление в принципе возможно, что стоит ему угодить в реальность, где рассогласование с земным временем составит года?.. десятилетия? века?.. И кто гарантирует, что Катраз не является именно таким миром?!

Потом он успокоился. С судьбой не поспоришь, и если ему суждено кончить дни свои на Катразе, он постарается умереть в славе и почете. Взорвет вместе с Талхабом башню Мит’Канни… все проклятые башни на этом материке! Проутюжит его с армией сануров из конца в конец! Освободит сахралтов… Создаст федерацию свободных государств Катраза… Станет её первым и пожизненным президентом… Утвердит столицей благословенный Териут… Женится на Фарне… Да, вот так!

Легкий шорох занавеси у входа и слабый ток воздуха заставили руку разведчика инстинктивно метнуться к мечу. Но тут тихий шепот коснулся его ушей, и Блейд, не завершив движения, привстал, опираясь на локоть.

— Ризад… Ты здесь?

— Фарна?

Это была она. Снова едва слышный шорох, словно девушка возилась с чем-то, три-четыре быстрых шага, и Фарна присела на его лежбище из груды шкур. Кончики пальцев Блейда скользнули по гладкому плечу, полной груди, животу, потом задержались на миг, ощутив поверхность ткани — Фарна прикрывала свернутой туникой холмик меж бедер — пропутешествовали вниз, к колену, вернулись обратно, забрались под тунику и легли на нежный пушок венерина бугорка. Только теперь до него дошло, что девушка была совершенно нагой.

Он резко отдернул руку и сел, придерживая её за локти. Фарна чуть выгнулась назад, положила головку ему на плечо и прижалась горячей щекой к его подбородку. От нее сладко пахло медом и луговыми травами.

— Что? — спросил Блейд, чувствуя, как возбуждение начинает охватывать его. — Что ты делаешь?

Мягкие губы коснулись его щеки.

— Хочу, чтобы ты был у меня первым.

Он вытер испарину со лба.

— Малышка, я не смогу остаться здесь, я уйду… уже совсем скоро…

— Неважно. Хочу быть с тобой… — тихий журчащий смешок, — пока ты не ушел…

— Но Хасра…

— Если ты останешься, не будет Хасры… А если уйдешь… Он хороший человек и приятен мне. Он возьмет меня любую… Но первым будешь ты!

И столько непоколебимой уверенности было в этом «Первым будешь ты!», что Блейд понял — уговаривать и разубеждать её бесполезно. Раздвинув ноги девушки, он посадил её к себе на колени, скомканная туника улетела куда-то в темноту, а Фарна приникла к нему всем своим юным горячим телом, грудью, животом, плечами. Она была почти такого же роста, как Блейд, и сейчас его лицо покоилось в ложбинке меж двух тяжелых налитых плодов, нашарив губами сосок, он жадно приник к нему, словно изнемогающий от жажды путник, нашедший в пустыне родник с благодатной влагой.

Он целовал и ласкал эти спелые бутоны расцветающей женственности, чувствуя, как тонкие пальцы гладят завитки волос на его затылке, ощущая, как бедра её все крепче и крепче сжимают ребра — так, что он едва мог вздохнуть. О, эта дочь нуров была сильной, очень сильной! И его объятия, могучие и страстные, не могли причинить ей боли — ибо она, как и он сам, принадлежала к роду титанов.

Фарна опустила лицо, её язык коснулся губ Блейда, проник внутрь. Сладость меда, терпкая горечь луговых трав… Он пил этот живительный бальзам, пока железное кольцо её бедер не стало расслабляться, открывая вход туда, куда он стремился с таким неистовым желанием.

Он вошел, ощутив слабое сопротивление девственной плевы. Фарна не вскрикнула, не застонала; сразу уловив нужный ритм, она начала раскачиваться у него на коленях, по-прежнему приникнув губами к его губам. Напряженные соски скользили по груди Блейда, подстегивая возбуждение, сильные пальцы впились в его плечи, гладкие длинные голени обвивали спину. Его ладони утонули в водопаде золотистых волос; он не видел во тьме её локонов, но так ясно представлял этот светлый, сияющий золотой поток, словно любовался им наяву.

Да, эта юная девушка, ставшая женщиной считанные мгновения назад, не просила пощады — и не давала ее! Сердце Блейда гулким молотом колотилось в груди, кровь стучала в висках, мышцы могучего тела напряглись, как в смертельном единоборстве. Так вот какова любовь нуров! Мощь и страсть, сила и бесконечное томительное наслаждение, схватка сведенных любовной судорогой тел, экстаз!

Фарна запрокинула голову и застонала, прижимая к груди его лицо. Он победил! Извергнув огненный поток в её лоно, Блейд нежно гладил трепещущее тело девушки, целуя соски и шею. Постепенно она успокоилась; бурное дыхание становилось все тише, прохладный воздух высушил испарину. Наконец, она смогла прошептать.

— Спасибо… Ризад милый…

Блейд опустил её на постель рядом с собой, заботливо прикрыл мягкой оленьей шкурой и сидел некоторое время, полностью опустошенный, прислушиваясь к её дыханию. Вскоре оно стало ровным и ритмичным, и он понял, что Фарна заснула. Тогда он прилег около нее, обняв левой рукой гибкую талию, прижав к себе её тело, такое сильное и нежное одновременно. Сердце его успокоилось, веки сомкнулись.

«Хасра, бедняга, — думал Блейд в полусне, — хватит ли у него сил выдержать такое? Хватит ли нежности и любви, чтобы сделать счастливой эту девочку? Эту неистовую Диану?»

Но в жилах Хасры тоже текла кровь нуров и, вспомнив об этом, Блейд успокоился. Затем блаженный сон снизошел на него.

Ветры раздували огонь, налетая будто бы со всех сторон; пламя металось, выбрасывая вверх искры, с жадностью пожирая все, что попадало в его испепеляющую пасть, до чего могло дотянуться обжигающим алым языком. Бревенчатые дома, сараи, хлева, конюшни, изгороди, телеги, поленницы дров и тела людей — все, что могло гореть, пылало, и превращалось в пепел.

В наступающих сумерках на лугу, что лежал между городком Мит’Канни и лесной опушкой, темнели трупы. Ближе к лесу огромные тела нуров громоздились целыми шеренгами — там фаланга нанесла первый удар, остановив длинными копьями и секирами яростную атаку гигантов. Затем она прокатилась дальше, к поселку, истребляя отдельные группы бойцов, на которые рассыпался вражеский строй; с флангов шли арбалетчики, а в тылу разворачивалась тяжелая кавалерия на манлисах. Тут, посреди луга, трупы лежали кучками и зачастую вперемешку — нуры в броне, стрелки-сануры в кожаных доспехах; изредка попадался мертвый фалангит, стиснувший руки на древке копья или секирной рукояти. У самой окраины городка, где нуры снова сплотили ряды, готовясь к отпору, тела их образовали курган в рост человека — след удара тяжелой конницы, обошедшей остатки войска Мит’Канни слева и справа и отбросившей их на копья фаланги.

Алые языки огня выстрелили вверх, свиваясь в кольца, словно все ветры Катраза принеслись сюда поприветствовать Блейда — или распрощаться с ним. На своем разгоряченном лице разведчик ощущал ледяное дыхание северного вихря; игривый морской бриз с побережья овевал его затылок, правую щеку холодил восточный ветерок, напоенный ароматами весенних трав, лугов и свежей листвы. Блейд, однако, повернулся к западу, к ветру, что надувал паруса корабля, перенесшего его с Коривалла на Тери, к ветру, что прилетел с далекого острова Альбион, который лежал в ином мире, иной реальности, к ветру родины. Последние два дня у него сильно побаливал затылок и стреляло в висках.

— Добро, — сказал Талхаб, озирая поле боя. — В замок убрались сотни две, и сейчас мы покончим и с ними.

Разведчик молча кивнул, оглядывая пылающие дома, нависавший над ними утес с башней и вереницу мрачных пленников — в основном, женщин с детьми, — которых победители загоняли в круг соединенных цепями фургонов. С возов уже снимали бочонки с порохом, затаскивая их в туннель под скалой. Прочная дверь, прикрывавшая раньше вход, была сбита с петель и валялась на земле; саперы, шедшие гуськом с бочонками на плечах, осторожно обходили ее.

— Талхаб… — Блейд коснулся плеча санура, обтянутого холодным металлом кольчуги. — Возьми мой меч, Талхаб… Кажется, я здесь не задержусь.

Стальной обруч сдавил голову, разведчик побледнел и задержал дыхание, стараясь не вскрикнуть от боли. Талхаб тревожно посмотрел на него.

— Что, ветер с далекого острова готов подхватить тебя? Пора в путь, брат?

Похоже на то… — Блейд глядел, как его названный родич перебрасывает через плечо перевязь меча — того самого, выбранного им перед поединком с Ристелом в арсенале Териута. Да, клинок придется Талхабу по руке… и пусть он пройдет с этим мечом по всему Нурстаду, от восточного берега до западного… до самого легендарного острова Альбион.

Саперы кончили разгружать возы. Голову у Блейда немного отпустило. Он наблюдал, как воины заносят в туннель последние бочонки. Их ставили на дно шахты в три ряда и еще штук пятьдесят разместили вдоль стен прохода. Тут было тонн десять пороха — вполне достаточно, чтобы скала с башней и всеми её защитниками подскочила до небес.

— Талхаб?

Из темного зева туннеля выскочили три человека, на ходу разматывая пропитанные жиром и присыпанные порохом канаты — запальные шнуры длиной в двести ярдов. Саперы выкладывали их ровной линией; затем к ним подбежал человек с факелом и остановился, ожидая команды Талхаба. Вождь поглядел по сторонам — вблизи утеса не было никого. Он махнул рукой, и три язычка пламени резво побежали по земле. Блейда опять скрутило.

— Талхаб… — вождь сануров повернулся к нему. — Я и Фарна…

— Знаю.

— Береги ее, брат… И прощай…

Огоньки скрылись в отверстии прохода. Блейд застонал, прижав ладонь к виску; потом рука его потянулась вниз, к поясу, нашаривая там невесомый шарфик Эдары. Он прижал к лицу тонкую ткань, хранившую нежный аромат её духов, смешанный теперь с запахом тела Фарны. Сладость меда, терпкий вкус луговых трав… Ноздри его расширились, затрепетали, горечь расставания пронзила сердце мгновенной болью…

Через долю секунды он взлетел к небесам, объятый пламенем страшного взрыва. Он стремительно возносился в ледяную тьму космоса в окружении каменных глыб, обломков утвари, прожженных ковров, изломанного оружия и доспехов, мертвых гигантских тел. Мертвый нур в богатых одеждах промчался мимо, и Блейд, сквозь застилавшую глаза кровавую пелену, успел разглядеть суровое лицо Фарала Мит’Канни. Потом он врезался в рой чудовищных гранитных блоков, еще недавно слагавших стены княжеской цитадели. Он пытался увернуться, избежать столкновения, но неимоверная сила взрыва несла его вперед и вперед, пока на пути не встала очередная серая каменная плита. Блейд ударился головой о её зазубренный край и потерял сознание.

Глава 12

— Итак, коммуникатор сгорел, и вы восстанавливали его три с половиной месяца… — Ричард Блейд глубоко затянулся, наслаждаясь первой своей сигаретой. Облаченный в махровый халат, с мокрыми после душа волосами, он сидел в кабинетике лорда Лейтона, прислушиваясь к мерному успокоительному гулу огромного компьютера. — Но тогда получается, что я пробыл на Катразе на две недели дольше сравнительно с вашими расчетами…

Лейтон нетерпеливо махнул рукой.

— А, ерунда! Я предполагал, что сдвиг времени возможен, но пока мы не в состоянии теоретически объяснить этот эффект, не стоит обращать на него внимания! Сейчас меня интересует другое — то, что ваш мозг сумел усвоить гигантский объем информации. Скажите, Ричард…

Блейд раздраженно скомкал сигарету и яростно уставился в янтарные глаза его светлости, горевшие неутолимым любопытством.

— А меня интересует именно сдвиг! Где гарантии, что в следующий раз я не останусь куковать в какой-нибудь дыре лет эдак на двадцать? Стоит мне доложить об этом Дж…

— А вы не докладывайте, — на губах Лейтона появилась лучезарная улыбка. — Такие подробности вашему шефу знать совсем ни к чему.

— Вы хотите, чтобы я опустил в отчете один из самых важных выводов?

— Вот именно, мой дорогой. Поэтому я не стану на этот раз делать магнитофонной записи под гипнозом, Наговорите ленту сами — с небольшими купюрами.

— Но почему?!

— Потому, что ваш драгоценный шеф любит делать из мухи слона, — старый ученый вскочил со стула и заметался по своему крохотному кабинету. — Он раздует эту историю до небес! Дойдет до премьер-министра! До Букингемского дворца, если на то пошло! А дело не стоит выеденного яйца, уверяю вас, — Лейтон остановился и нацелил на Блейда скрюченный палец. — Я пока не умею рассчитывать величину сдвига, не обладаю необходимой теорией, но сие не значит, что я не способен оценить эффект качественно! И уверяю вас, Ричард, — при тех мощностях, которые мы используем, рассогласование составит не больше месяца или двух!

Блейд немного успокоился. Он твердо знал, что в таких вопросах его светлость не бросает слов на ветер.

— Ладно, — заявил он, — я подумаю над вашим предложением.

— Вот и чудненько! А теперь, — резковатый голос Лейтона внезапно стал похож на патоку, — расскажите, мой мальчик, что творилось у вас тут… — сухой палец с пергаментной кожей коснулся лба разведчика. — Что вы чувствовали… и, главное, что вы могли…

— Ну, гением я точно не стал, — ухмыльнулся Блейд, с некоторым злорадством наблюдая, как на лице Лейтона выступает мина крайнего разочарования. — Это выглядело так, словно мне в голову запихнули чудовищных размеров библиотеку… Я мог мгновенно ознакомиться с любой книгой, с любым научным трудом… но это отнюдь не значило, что я понимал все, что там написано. Нет, сэр, боюсь вас разочаровать, но гений — это нечто другое… Совсем другое!

— Значит, устойчивых связей между различными разделами так и не возникло… — пробормотал Лейтон. Он задумался, уставившись взглядом на переполненную пепельницу, потом произнес словно бы про себя: — Если добавить пару контуров в блок SS51 увеличить число датчиков коммуникатора при сохранении прежней суммарной мощности, сигнал станет более распределенным… Хммм… В этом что-то есть! — глаза его снова ожили.

— Э, нет, сэр, в эти игры я больше не играю! — безапелляционно заявил Блейд. — Хватит с меня вашей «накачки»! Там, на Катразе, она едва не свела меня с ума!

— Но, Ричард, ваш долг…

— Мой долг — представить полный и объективный отчет, сэр! Без всяких купюр!

С минуту они мерялись яростными взглядами, потом Лейтон махнул рукой.

— Хорошо! Бог с вами! Но хотя бы объясните причину своего отказа… Я полагаю, это не каприз?

— Какие капризы, сэр? Я готов согласиться со всем, что помогает мне выжить в том аду, куда меня забрасывает ваша жестянка… Но если из-за ваших экспериментов я лишаюсь главного своего оружия…

— Оружия? Какого еще оружия?

— Способности убивать! — рявкнул Блейд и его могучие бицепсы непроизвольно напряглись, словно он держал в руках секиру, подъятую для смертельного удара. — Вы что, не помните прежних моих отчетов? Там, — он ткнул пальцем куда-то в потолок, — меня редко встречали с распростертыми объятиями!

Склонив голову к перекошенному плечу, Лейтон некоторое время смотрел на разведчика; постепенно лицо его начало принимать задумчивое и грустное выражение.

— Простите. Ричард, если вопрос ставится именно так, то дальнейшие исследования нецелесообразны. Ваша безопасность — прежде всего… — Лейтон успокаивающим жестом коснулся плеча своего подопытного. — Но расскажите, что же, собственно, приключилось?

Блейд зажег новую сигарету и в немногих словах поведал о своем дзен-буддистском психозе. Лейтон внимательно слушал, и постепенно физиономия ученого все более и более вытягивалась. Наконец он буркнул:

— Проклятье! Я не учел, что излишние знания в некоторых ситуациях могут представлять опасность для жизни! Если вспомнить того же Архимеда…

— Вот именно, сэр! — Блейд пустил к потолку струйку дыма. — Он был так погружен в свои расчеты, что не удосужился спрятаться в какой-нибудь погреб — и в результате его зарезали, как цыпленка. Не хотелось бы мне оказаться в таком же положении!

Лейтон задумчиво побарабанил пальцами по крышке письменного стола.

— Боюсь, Ричард, что этот эпизод тоже следует… гмм… изъять из вашего отчета. Вполне достаточно, что о нем знают двое — вы и я.

— Не кажется ли вам, сэр, что тогда мой доклад будет напоминать рассказ туриста о приятном отдыхе в южных морях? — с ехидцей осведомился Блейд.

— Ну, почему же… В нем останется масса впечатляющих эпизодов… Ваш бой с этим как его? Ристелом… оборона виллы… бегство из замка… и блестящий финал с фейерверком! А чего стоит одна информация о расе четырехруких гуманоидов? Это же сенсация!

— Не думаю, что финансирующее наш проект ведомство придет от нее в восторг. Или вы полагаете, что можно экспортировать хадров на Землю для комплектации экипажей китобойных флотилий? Так мы уже без их помощи выбили почти всех китов!

— Хммм… вы правы, конечно. Но есть же на этом Катразе хоть что-то полезное?

Блейд пожал плечами.

— Планета покрыта океаном… Суши мало, полезных ископаемых немного, нефти вообще нет. Полагаю, когда мой родич Талхаб вырежет нуров под корень, там будет отличное место для фешенебельного отдыха. В том же Териуте, например.

— Значит, так сказать, финансовые результаты этого путешествия равны нулю?

— Примерно, так, — согласился разведчик.

— Но вы привезли хоть какие-то образцы? Местных изделий, растительности, животного мира? Любой волосок или пылинка почвы представляют огромный интерес!

Левая рука Блейда, засунутая в глубокий карман халата, нежно коснулась шарфика Эдары. Помедлив ровно одну секунду, он произнес с самым чистосердечным выражением на лице, памятуя, что допроса под гипнозом на сей раз не будет:

— К моему большому сожалению, сэр, на этот раз я прибыл совершенно пустым.

— Вы уверены? Когда вы материализовались под колпаком, Ричард, ваш правый кулак был стиснут с такой силой, что я не смог разжать пальцы.

— Хотите обыскать меня, сэр? — разведчик с веселым вызовом уставился на Лейтона. Конечно, глазастый старик заметил краешек розовой ткани, но этот сувенир он ему не отдаст!

— Бог с вами, Дик… Нет так нет… — Лейтон разочарованно вздохнул. — Ну, ладно, переодевайтесь. Ваш шеф поджидает наверху и грызет ногти от нетерпения.

Когда Блейд уже стоял у открытой двери, старый ученый приблизился к нему и, пытливо заглядывая в глаза, произнес:

— Один маленький вопросик, Ричард… Вы совершенно уверены, что тот злосчастный удар колотушкой вышиб из вашей головы абсолютно всю новую информацию?

— К счастью, Храпун как следует прочистил мне мозги… да будет милостив к его грешной душе Зеленый Кит!

— Но все-таки?

Блейд напряг память.

— Bene qui latuit, bene vixit, — важно произнес он.

Лоб Лейтона пошел морщинами; вероятно, великий кибернетик был не слишком силен по части латинского.

— И что же это значит, мой мальчик?

— Вот этого, клянусь Создателем, я уже не помню!

И Блейд перешагнул через порог, едва слышно пробормотав про себя: «Хорошо прожил тот, кто прожил незаметно».

Но это изречение Эпикура к нему явно не относилось.

Комментарии к роману «Ветры Катраза»

Ричард Блейд, 35 лет — полковник, агент секретной службы Её Величества королевы Великобритании (отдел МИ6А)

Дж., 68 лет — его шеф, начальник спецотдела МИ6А (известен только под инициалом)

Его светлость лорд Лейтон, 78 лет — изобретатель машины для перемещений в иные миры, руководитель научной части проекта «Измерение Икс»

Дорис — девушка-фотомодель, любовница Блейда

Зоэ Коривалл — художница, бывшая возлюбленная Блейда (упоминается)

Мод Синглер — преподавательница латинской поэзии, первая возлюбленная Блейда (упоминается)

Ричард Блейд, 35 лет — он же Носач, Рисарс, Ризад

Рыжий — Хозяин, глава мужского клана Зеленого Кита

Трехпалый — его первый помощник, старшина марсовых

Зубастый — второй помощник, старшина гарпунеров

Лысак — третий помощник, старшина «стюардов»

Храпун — боцман, помощник Лысака

Башка — боцман, помощник Зубастого

Крепыш, Пегий, Косой, Канат, Борода — матросы из клана Зеленого Кита

Грудастая — Хозяйка, глава женского клана Каракатиц

Мохнач, Щербатый, Гарпун, Серый, Шрам — хадры-рабы, помощники Блейда

Салкас — второй архонт Восточного Архипелага, правитель

Калос — третий архонт, казначей

Зитрасис — четвертый архонт, флотоводец

Бридес — пятый архонт, главнокомандующий армией

Тарконес — оружейник и капитан стражи

Эдара, Селла, Нилата — жены Блейда

Фарал Каменное Сердце — высокородный князь нуров, глава рода Мит’Канни

Фарна — его дочь

Ратри — военачальник Мит’Канни

Ристел — его сын

Талхаб — вождь сануров, сын Фарала

Хасра — молодой санурский воин, сотник

Катраз — наименование планеты

Коривалл — островок в южном полушарии Катраза (название дано Блейдом)

Восточный Архипелаг — крупный архипелаг в северном полушарии, недалеко от экватора

Терн — самый большой остров Восточного Архипелага (размером с Ирландию)

Териут — столица острова Тери, расположенная на его западном побережье

Рапай — город и порт на восточном побережье Тери

Южные острова — архипелаг в южном полушарии, лежащий в зоне умеренного климата

Нурстад — единственный материк Катраза величиной с Африку; расположен в северном полушарии

Халлот — город сахралтов на юге Нурстада, во владениях рода Мит’Канни

Альбион — древнее название Англии. Блейд часто представлялся в других мирах принцем пли пришельцем с острова Альбион

хадры — раса четырехруких гуманоидов, обитающих на кораблях

сахралты — южная раса; в основном, обитают на островах

нуры — северная раса великанов, обитают на юге и в центральной части Нурстада

сануры — метисы, произошедшие от нуров и сахралтов, обитают на севере Нурстада

териоты — сахралты с острова Тери

хасс — верховое животное сахралтов, напоминающее лошадь и ламу

манлис — верховое животное нуров и сануров, похожее на огромного бизона

клан — пиво

ба-тенг — азартная игра хадров

локоть — мера длины, около полуметра

пакта — денежная единица, одна золотая пакта равна пятидесяти серебряным, одна серебряная — ста тенгам

тенг — кожаная фишка для игры в ба-тенг; используется также в качестве денег

хрыло, нурешник, нурло — презрительные клички, которыми хадры называют сахралтов, нуров и сануров

спотыкаловка — крепкий спиртной напиток, который хадры закупают на островах

зиркать — смотреть, глядеть (диалект хадров)

расчавкать — понять, сообразить (диалект хадров)

дерьмобол, дерьмодав — а также — акулья требуха, блейдина, еть в печенку — ругательства на диалекте хадров, которые, по простоте душевной, в выражениях не стесняются.

На острове Коривалл 12 дней.

Плавание на корабле хадров — 34 дня (от Коривалла до Териута).

Пребывание в Териуте — 32 дня.

Путешествие с нурами 7 дней (от Тариута до Халлота, и от Халлота до замка Мит’Канни).

Бегство на север Нурстада — 5 дней.

Пребывание у Талхаба — 30 дней.

Поход — 5 дней.

Всего 125 дней, на Земле прошло 111 дней.