Рейд

Глава 9 Погоня

Мы все ближе и ближе к рекорду длительности полета. Яневич говорит, что до сих пор самым долгим был полет около девяноста дней, точно он не помнит. Память вообще выкидывает странные штуки. Адаптируется к требованиям службы на клаймере. Вот, например, погибшие – никак не могу вспомнить лиц.

Ни одного из них толком не знал, кроме Холтснайдера, да и того не настолько хорошо, как мне хотелось бы. Могу составить список формальных физических характеристик, но лица не вспомню. Чтобы горевать, необходимо делать над собой усилие.

Недостаток чувств становится общим свойством. Мы под прессом ситуации.

Для нас нашлась необитаемая звезда-укрытие. Кругом планеты, их спутники и полный набор астероидных осколков. Чтобы спрятаться, лучше места не найти. И оппонентам не найти лучше места, чтобы установить простенькие космические зонды пассивного наблюдения, обнаруживаемые не легче наших маяков.

Чувство вины за то, что я мало переживаю за погибших, для меня не ново. Нечто подобное со мной происходит на всех похоронах. Видимо, это последствия социализации. Но мне просто не больно.

И горе с гневом, когда девчонки Джонсон сели на лошадь Гекаты, тоже недолго длилось. Наверное, им просто не нашлось места в этом карманном мирке.

Пиньяц перевел меня на гамма-лазер. При правильном ведении цели эта пушка пробьет любые защитные поля. Ненадежность этого оружия – притча во языцех, и наша пушка не исключение. Она уже несколько недель барахлит.

Первые симптомы появились в виде еле различимых аномалий в показаниях расхода мощности. Изменялась входная мощность при постоянной мощности на выходе. Кривая мощности на входе лезла вверх, а это значило, что все больше энергии уходит в паразитные спектры.

От этого пушка не превращалась в генератор тепла, но будущее ее как оружия оказывалось под большим вопросом.

И это лишь одна из кучи проблем, в которых тонет корабль. Плесень, с которой не справиться. Зловоние, проникшее, кажется, даже в металл. Изнашивается все сильнее одна система за другой. В большинстве случаев нам придется их форсировать. Запчастей у нас с собой мало, и на маяках тоже не все есть. Основное освещение постепенно тускнеет. Все больше и больше времени экипаж тратит на ремонтные работы.

И запасы продовольствия начинают иссякать.

Жутко наблюдать, как вокруг тебя разваливается корабль.

Еще страшнее наблюдать разложение команды. Наша определенно катится вниз. Идиотская практика бесконечного перешвыривания людей с корабля на корабль приносит свои плоды. У них нет того командного духа, что дает лишнюю крупицу стойкости.

А именно это критично в тот момент, когда повисаешь на самом краю пропасти и едва-едва держишься.

– Мистер Пиньяц, – говорю я, – у меня неприятности. Выходная мощность скачет.

Пиньяц угрюмо изучает показания приборов.

– Вот гадство! Еще повезло, что она так долго продержалась. – Он звонит в операционный отсек. – Командир, в газовых картриджах гамма-лазера сильные перепады давления.

– Насколько сильные?

– Больше десяти минут не проработает.

– С тех пор как я здесь, – обращается он ко мне, – не устаю твердить, что нужны лазеры на кристаллических кассетах. И что? Они слушали меня? Шиш. Они сказали, что кристаллы быстро выгорают, и нечего тратить объем-массу на запасные.

– Подождите, мистер Пиньяц, я сделаю кой-какие расчеты.

– Жду, командир.

– Неужели нет запасных картриджей? – спрашиваю я. – На бомбардах мы их меняли в пять минут. Щелк-щелк – и все.

Пиньяц качает головой.

– У нас на клаймерах не так. Добраться до картриджей можно только снаружи. А главный довод командования – что мы никогда не участвуем в столь длительных операциях, чтобы брать с собой запасные.

– Но в этой межзвездной операции…

Он пожимает плечами:

– Теперь-то что поделаешь?

Командир заявляет:

– Мистер Пиньяц, можете им пользоваться, но лишь когда это понадобится мистеру Бредли для поддержания внутренней температуры.

– Больше нагрузки на остальные, – хмыкает Пиньяц.

Одним ухом я слушаю, как командир обсуждает это с Яневичем. Мои наушники позволяют влезть в личные дела каждого.

Командир с Яневичем решают, что мое оружие сдохло и что нужно уводить корабль в укрытие попрохладнее. Меня устраивает. Иметь под ногами весь этот не спадающий яростный поток энергии – это бодрости не придает.

Уэстхауз рассчитывает переход на поверхность маленькой луны. Там гравитация не создаст ненужных напряжений в конструкциях корабля.

Вейрес тоже подслушал разговор по интеркому. И вычислил последствия.

– Командир, говорит инженер. Разрешите напомнить, что у нас АВ-топливо на исходе.

– Разрешаю, лейтенант. Но можете быть уверены, что я об этом не забыл и принял во внимание.

В его голосе слышится нотка сарказма. Вейреса он не любит.

По моим предположениям, у нас осталось топлива максимум на тридцать часов клайминга. Этого едва-едва хватит, если нам не повезет с перепрыгиванием между звездами.

Преследуют ли они нас до сих пор? Уже много времени прошло после налета. И после контакта. Может быть, они справились с эмоциями и отправились эскортировать свой конвой?

Что происходит на белом свете? Мы ничего не знаем, связи с маяком не имели. Самая крупная операция войны… Из-за отсутствия новостей у меня такое чувство, будто перерезана последняя нить к дому.

Дал ли наш налет необходимый перевес волкам Танниана? Удалось им вызвать панику у транспортов? Если конвой удалось рассеять, транспорты не защитить никаким количеством новых боевых кораблей. Клаймеры перебьют неповоротливые грузовые корабли практически безнаказанно. Некоторые смогут спастись просто потому, что у наших не хватит времени на всех.

Так. Если конвой рассеяли, господа из той фирмы могут счесть своим долгом поймать тех, кто в этом больше всех виноват. И они знают этот корабль давно. За ним долгий кровавый список. Мысль, что он выживет после всего, что сделал, может показаться им невыносимой.

Я пойман в ловушку порочного круга мыслей, куда люди попадают, когда им нечего делать, а по следу идет невидимый и неопределенный противник. Хочется визжать. Я хочу требовать определенности. В такой обстановке любые, даже плохие новости лучше, чем ничего. Лишь бы знать хоть что-нибудь наверняка.

У Вейреса и командира в процессе расчета перелета к новому укрытию происходит жаркая баталия на тему об уровне АВ-топлива. В конце концов командир вопреки собственному мнению решает, что перелет пройдет без клайминга.

– Черт побери! – взрывается Пиньяц, когда выходит из строя лампа над его постом. – Чертово мусорное барахло из Внешних Миров!

Он принимается поносить службу контроля качества на Ханаане, настаивая, что с изделиями Старой Земли ничего подобного случиться не могло бы. Он свиреп и желчен. Его подчиненные вжимают головы в плечи и терпеливо пережидают бурю.

В его словах есть доля правды, хотя про производителей со Старой Земли – это перегиб. Человечество, похоже, никогда не сможет преодолеть собственную природу. Работать по минимуму, лишь бы прошло.

При одной пушке, отказавшей наглухо, и с остальными, которые тоже рассыпаются, резко ограничивается возможность сброса тепла. Если погоня нас прижмет, на одни радиаторы рассчитывать нельзя.

Гигантский маятник. Туда-сюда, туда-сюда, как на качелях. Стоит только блеснуть надежде, сразу поднимает голову еще какая-то гадость. Завязли, как в трясину юрского периода.

А иногда все идет от плохого к худшему, не давая вообще никакого повода для оптимизма.

Командир был прав, а Вейрес ошибся. Надо было делать перелет в клайминге, и черт с ним, с АВ.

Мы пали жертвой новой системы тактической разведки. Конкуренты рассеяли возле звезд крошечные космические станции, оборудованные инстелом, для отлова таких, как мы, прыгунов от солнца к солнцу. Стоит такой станции засечь тахионный хвост клаймера, она тут же посылает сигнал.

Акулы, бесцельно бродившие вокруг, повернули носы на запах крови.

Первым их след ловит Рыболов.

– Командир, – докладывает он, – у меня тут что-то странное. Миллисекундный след.

– Воспроизведи-ка! Старший помощник, ваше мнение?

– Никогда в жизни не видел ничего подобного.

– Джангхауз, вы эксперт.

– Прошу прощения, сэр. Я не знаю. На курсах мы такого не проходили. Может быть, естественный источник?..

Существуют естественные излучатели тахионов. Известно, что такими свойствами обладают некоторые дыры Хоукинга. Они генерируют их точно так же, как пульсар – свое излучение.

– Может, у писателя спросим? – предлагает Яневич.

– Не имеет смысла. Нам необходимо знать одно – корабль это или нет.

– Может, это клаймер? Чем-то похоже.

– Никого не может быть так близко. Не спускайте с него глаз, Джангхауз.

В блаженстве неведения мы плавно опускаемся в мягкую пыль на дне лунного кратера, снижаем мощность до минимума и собираемся притвориться мертвыми. Рано или поздно джентльмены из тон фирмы погонятся за более живой дичью. Если еще не погнались.

– Старина Масгрейв, – говорит командир, – делал нечто подобное, когда летал на «Восьмом шаре».

– Да?

Кофе кончился. Даже эрзац. Теперь мы фехтуем словами над стаканами с соком.

Несколько минут он молчит, а потом продолжает:

– Нашел себе небольшую планету с дыркой внутри. Не спрашивай меня как. Заныривал туда, переходил в норму и отключал двигатели. У господ из той фирмы крыша ехала.

– А потом?

– Он слишком часто туда нырял. В один прекрасный день он объявился, а планета оказалась облаком гравия с полудюжиной истребителей внутри.

– Они его не поймали?

– Не в этот раз. Не на «Восьмом». – Он остановился, чтобы отхлебнуть немного сока и пожевать трубку. – Старый пройдоха. Порой неделю там сидел, а потом вдруг выскакивал и добывал себе очередную звезду. Истребителей он перебил больше, чем любые два командира с тех пор, вместе взятые.

Снова молчание.

– Конец истории?

– Ага.

– А мораль?

Он пожимает плечами.

– Нельзя все время делать одно и то же?

Они не дураки. Часами ничего не делают. Хотят перед делом накопить силы наверняка. Целых двенадцать часов мы бездельничаем, и жиреем, полагая, что все закончилось.

– Кое-что появилось, командир, – озадаченным голосом говорит Рыболов.

В это время я достаю Роуза, пытаясь найти в этом таинственном персонаже какие-то зацепки. Безуспешно. На вахте Яневич. Он и подходит к Джангхаузу.

– Воспроизведи. – Мы изучаем сигнал. – То же самое, что и в тот раз?

– Не совсем, сэр. Теперь дольше.

– Любопытно. – Яневич смотрит на меня. Я пожимаю плечами. – Из той же точки?

– Почти, сэр.

– Продолжайте наблюдения.

Мы возвращаемся к своим делам. Проходит пять минут, и Рыболов говорит:

– Контакт, мистер Яневич.

Все сбегаются. Нет никаких сомнении в том, что это такое. Корабль противника. За две минуты удается наспех высчитать его траекторию.

– Ерунда, – говорит Яневич, – он просто проверяет звезду.

Судно в непонятной спешке удаляется неизвестно куда. Я облегченно вздыхаю. Опасность была близко.

Через два часа опять. Кто-то другой спешит присоединиться к первому, мечущемуся сейчас безумно с другой стороны от солнца. Яневич задумчиво хмурится, но сигнала тревоги не дает.

– Так ведут себя, когда кого-нибудь ищут, – говорит он. – Джангхауз, вы уверены, что не видели следов клаймера?

– Уверен, сэр. Только эти два блика.

– Вы думаете, кто-то услышал наш уход от солнца и выход в норму?

Рыболов пожимает плечами. Я говорю:

– Те следы совсем были непохожи на следы любого корабля.

– Мне это не нравится, – говорит Никастро. – Целая толпа собирается. Надо сматываться, пока на нас не наткнулись.

– Как? – резко обрывает его Уэстхауз. Впервые за несколько месяцев у него нет столько работы, что одному не справиться. От этого он раздражается.

– Мы привезем, привезем тебя домой к мамочке, Фил, – обещает Канцонери.

– Вот чего он боялся, сержант, – отзывается Ларами. – У него появилось время подумать.

Я улыбаюсь. У кого-то еще сохранилось чувство юмора.

Нейтринные детекторы начинают слегка заикаться, кликети-клик, как машинка, на которой печатают двумя пальцами.

– Ракеты детонируют, – заявляет Никастро с таким нажимом, будто подтвердилось подозрение, которое остальным просто из-за тупости непонятно.

– Еще один, – говорит Рыболов.

– Пикро, будите командира.

Никастро угрюмо кивает. Этот пронесется менее чем в миллионе километров от нас. Если он разнесет нас на ионы, сержант умрет счастливым.

Машинистка опять принялась за работу. Браун уменьшает чувствительность нейтринных детекторов, и машинка умирает.

– Они действительно кого-то ищут.

– А вот и номер четыре, – говорю я, успевая заметить туманный блик прежде, чем это сделает Рыболов.

– Кармон, включите-ка дисплей, – говорит Яневич и тыкает в меня пальцем: – Скажи мистеру Пиньяцу, чтобы всех будил. Пикро, будете наверху – растрясите там всех.

Это не учения, и времени пока хватает, поэтому боевую тревогу можно объявлять цивилизованно.

Браун снова уменьшает чувствительность детекторов.

– Еще один, – говорит Рыболов.

– Есть изображения, Кармон?

– Еще не разогрелся, сэр.

– Давай-давай, приятель. Инженерный отсек, приготовиться к переходу на аннигиляцию.

По лианам соскальзывает командир.

– Что тут у вас, старший помощник?

Он настолько спокоен, что я припадаю на люк оружейного отсека, а в желудке у меня начинается битва. Чем он спокойнее, тем серьезнее ситуация. Он всегда таким был.

– Похоже, мы устроились посреди воскресного пикника той фирмы.

Командир безразлично выслушивает доклад Яневича.

– Джангхауз, прокрутите второй сигнал на самой медленной скорости. На экране старпома. Закольцуйте его.

– Что мы ищем? – спрашивает Яневич.

– Кодовые группы.

Машинистка учится своему делу быстро. Машинка грохочет. Браун снова уменьшает чувствительность.

– Поймали, бродяги, – говорит Роуз. – Они все проверили, кроме этой впадины. Может быть, двигаться не могут.

Лучше пусть они, чем я, думаю про себя. Волнение в моем животе грозит перерасти в бунт. А что это имел в виду командир – кодовые группы?

– Надо уносить ноги, пока есть возможность, – ворчит Никастро, наудачу пробуя уговорить командира.

– Еще двое, – говорит Рыболов.

– Трое, – возражаю я, навалившись на его плечо. – Вот здесь большой.

Командир оборачивается:

– Кармон?

Аквариум дисплея оживает.

– Черт возьми! Браун! Выключай эту штуку.

Стук машинки нас чуть не оглушил.

И тут, в том месте, где ничего не должно быть, появляются красные алмазы, рассказывая нам историю, которую никто из нас не хотел бы слышать. Мы окружены. А транссолярный спектакль – отвлекающий маневр.

– Вот черт! – говорит кто-то чуть ли не почтительно.

Они не знают наверняка, где мы. Наша луна довольно далеко смещена от центра их сферы.

Канцонери жестом подзывает к себе командира. Старик подходит и заглядывает ему через плечо. Через секунду хмыкает:

– Они выбивают пыль из астероида. Приятно, наверное, когда можно не жалеть ракет.

С почти счастливым выражением на лице он подходит к Рыболову.

– Обдурили нас, а? – говорит он, обращаясь ко мне. – Потратили пару ракет, а потом захлопнули дверь, пока мы сидели и хихикали.

Дальняя стрельба прекращается.

Старик не отрываясь смотрит на судно у Рыболова на детекторе. Яневич бормочет:

– Они предвидели, что мы на это купимся и будем сидеть спокойно.

Он встречается взглядом с Никастро. В его глазах мука.

Вейрес, ты сволочь. Удушил бы тебя.

От немедленных действий толку не будет. Чтобы расставить сети, у них было целых полдня. Что же теперь, черт побери, делать?

Не люблю, когда страшно.

Старик достает из кармана ручку, стучит кончиком сначала по зубам, а потом по одному из перьев на экране Рыболова.

– Вот он.

Рыболов тупо пялится на экран и постепенно бледнеет. На верхней губе проступает пот.

– Палач, – бормочет он.

– Ага. Возвращается из отпуска во Второй флот. Я принимаю командование, мистер Яневич.

– Командир принимает командование!

Яневич не скрывает облегчения.

Мне хочется что-то сказать, о чем-то спросить, но я не могу. Мои глаза прикованы к этому пучку тахионов. Палач. Один из лучших в той фирме. Убийца номер один. Они здорово на нас разозлились.

Старик улыбается.

– Расслабься. Он тоже не без недостатков. В позапрошлом патруле мы от него ушли. А Джонсон закляла его пентаграммой.

Мне дико холодно. Я дрожу.

– Инженерный отсек, привести АВ-системы в полную готовность.

Эта готовность – средняя между первым предупреждением и фактическим переходом на АВ. Используется редко, поскольку держит людей в сильном напряжении. Похоже, командир предвидит проблемы с топливом.

– Всему экипажу! – объявляет командир. – Подготовиться к выполнению обязанностей! Будет боевая тревога.

Его голос напоминает голос папаши, успокаивающего своего трехлетнего сына, проснувшегося от кошмара.

Я так напуган, что ни кишки, ни мочевой пузырь не работают. Стою и пялюсь на экран. Теперь на нем сверкает целая дюжина рубинов. Вылететь сейчас – самоубийство. Удивительно, сколько сил они собрали ради охоты на один клаймер.

Надо затаиться и как-то их перехитрить.

Палача перехитрить? Его репутация заслужена. Не может он нас не найти…

– Мистер Уэстаауз, подготовьте данные по Тау и Омикрону.

– Уже готово, командир.

– Прекрасно. Программируйте путь к Тау с гиперпереходом так, чтобы только ее миновать. После подлета делаем зигзаг к Омикрону, затем снова в скалу.

– Это в основном водяной лед, командир, прикрытый тонким слоем пыли. Хотя в нескольких тысячах метров в глубину должна быть настоящая скальная поверхность.

– Как бы то ни было. Надеюсь, вы рассчитали ее орбиту? Сможете спрятать нас достаточно глубоко, чтобы была защита?

– Думаю, что да, сэр…

– Да или нет?

– Да, сэр. Сделаю. Может быть, придется идти на больших Гэвах для уменьшения эффективного сечения. Чтобы не было притока тепла из ядра при глубоком уходе.

– Этот камень не так уж велик. Но не забывайте про гравитацию, а то она испортит вам расчет.

– Возможно, нам не придется углубляться более чем на пару километров. Только чтобы укрыться от их огня.

– Вы сможете соблюсти такую точность?

– Смог на Ратгебере. И даже точнее.

– На Ратгебере у вас были столетиями собранные данные. Спускайтесь на двадцать пять. Черт побери, лучше пятьдесят – для страховки. Они могут попытаться достать нас взрывами.

Они разговаривают очень громко – чтобы все слышали, что у них есть план. Это театр. Я пытаюсь не слушать – звучит не очень обнадеживающе. Смотрю на часы. Все еще есть шанс поссать до команды застегнуть ремни.

Звучит сигнал тревоги.

– По местам! Нас обнаружили. Приближаются ракеты. Приготовиться к клаймингу! Стартуем, мистер Уэстхауз!

Двигатели начинают работать на полную мощность, и свет почти гаснет.

– Сброс тепла на полную мощность! – приказывает Яневич.

Вернувшись в оружейный отсек, я начинаю стрелять. Моя пушка пока жива, хотя немного ерепенится. Становится холодно. Звучит сирена. Я засовываю в уши наушники.

– Выключайте гравитационную систему, мистер Бредли, – приказывает командир, – выключайте все огни.

Как? Мы будем прорываться в темноте? Я в слепой панике. Это каламбур.

– Клайминг!

Освещение не требуется. Во время клайминга все мерцает, и этого достаточно.

Командир отключает одно устройство за другим до тех пор, пока не остаются работать лишь системы, отвечающие непосредственно за клаиминг. Все неизлучающие поверхности покрываются инеем. Люди дышат себе на руки паром.

До нас доходит первый орудийный залп и вбивает в наше эффективное сечение достаточно энергии, чтобы перетрясти нам кости и мозги. Я с трудом ловлю ртом воздух, впихиваю обратно в правое ухо вывалившийся наушник.

Внизу Вейрес лихорадочно пытается решить кучу проблем, забытых во время подготовки. Всякая утонченность оставила его. Его брань лишена какой-либо изобретательности, но достаточно крепка, чтобы краска осыпалась со всех стен в радиусе трех километров вокруг.

Командир продолжает отключать системы. Все детекторы, все системы связи в том числе, которые полагается держать в теплом резерве. Пиньяц похлопывает меня по плечу.

– Выключай свою ерунду, – говорит он. – И пушку тоже.

На темном лице трудно прочесть выражение. Будто бы угадав мои мысли, он шепчет:

– Мне кажется, он чуть перебрал. Мы должны быть готовы к драке при выходе.

– Ага.

Чтобы потом все это запустить, потребуется время. Я боюсь, но отключаю системы.

Наверху Яневич с командиром раз за разом просматривают записи Рыболова, готовя предупреждение для других кораблей флота.

Проходит шесть часов, и все это время, каждую секунду, клаймер свистит и дрожит, реагируя на силы, бьющие по точке Хоукинга. Два раза командир отдавал указание уйти глубже в луну. Мы уже почти в трех сотнях километрах от поверхности. Идем на сотне Гэв – больше, чем я вообще видел, – представляясь извне точкой меньше атома водорода. АВ-топливо уходит потоком…

Тем не менее нас бьют. Постоянно. Я не знаю, чем они там, наверху, занимаются, но… на поверхности все должно кипеть, выбрасывая в космос триллионы тонн лунного вещества.

Бьют все сильнее и сильнее.

– Опускаемся еще на сотню километров, мистер Уэстхауз.

Когда была возможность, я не обратил на луну никакого внимания. Велика ли она? Может ли ее ядро быть расплавленным? Не загнаны ли мы меж двух огней? Хватит у Палача огневой мощи, чтобы разнести луну в клочья?

Ждем. Думаем. Страшно. Что, если некуда дальше будет уходить?

Боже милостивый. Похоже, что они подогнали сюда «Левиафан». Ни у кого больше нет такой огневой мощи.

А что, если они дестабилизируют орбиту луны? Командир и Уэстхауз рассчитывали на ее стабильность. Что, если это? Что, если то? Сможем ли мы узнать об опасности? Или внутренняя температура повысится так резко, что мы не успеем среагировать?

Может быть, им удается так глубоко запускать ракеты потому, что они стреляют из гипера? Неожиданная материализация и взрыв ракет разносили бы мантию в щебень, если бы массированный обстрел из лучевого оружия не обратил ее в море лавы. Водяной лед уже давно испарился в космос.

Зачем им нужно мучить именно этого котенка? Я ничего плохого им не сделал.

Все кончается. Вдруг, будто выключили электричество. Что за черт? Боже мой, я думал, я с ума сойду. Эльюэл на минуту забылся, схватился за голову и кричит:

– Прекратите! Прекратите!

Пиньяцу пришлось дать ему транквилизатор.

Тишина. Ширится, шуршит. Ширится, ширится. Становится хуже бомбежки.

Они ушли? Или затаились и ждут, когда мы высунем нос? Говорят, Палач – мастер психологической войны.

Я расстегиваю ремни безопасности и ползу к параше. Принеся жертву, брожу, пытаясь успокоиться, по отсеку. Пиньяц терпит пять минут, а потом резко говорит:

– Сядьте. Вы генерируете тепло.

– Да ладно тебе. Задница устала. И намокла.

– Сядьте. Вы на клаймере, лейтенант. Не один я не могу успокоиться. Воцарившаяся тишина – прекрасная питательная среда для тревоги. Никто никому не глядит в глаза.

Десять часов. В операционном отсеке кто-то плачет. Удивительно. Мы уже бывали в таком долгом клайминге. Почему же на этот раз так тяжело? Близость Палача? Плачущему дают транквилизатор. Он замолкает.

Методичное помешательство командира оказалось эффективным. Повышение внутренней температуры отстает от обычного графика, хотя у нас мало топлива, чтобы использовать его для теплоотвода. Вскоре после того как стихает плач, командир дает команду о полной смене атмосферы, а потом добавляет:

– Санитар, дать снотворное первой группе.

Вокруг тепло, но меня все равно колотит дрожь. Снотворное. Крайнее средство увеличить переносимость клайминга, замедлив метаболизм и снизив реакцию на среду у членов экипажа не на критических постах. Мера отчаяния. Обычно применяемая гораздо позже.

– Фосс, почему бы тебе просто не раздать капсулы? – спрашиваю я фельдшера, проходящего по отсеку со шприцем в руках, похожим на тяжелый лазер с насадкой от душа на конце.

– Некоторые попытаются их припрятать.

Я закатываю рукав, но Фоссбринк игнорирует меня, поворачивается к Бату, который мне кажется более необходимым человеком для выживания корабля. Бат, кажется, не собирается проснуться никогда.

– А почему не я? Каким образом вы выбирали?

– Психологический профиль, профиль выносливости, указания командира, критические рейтинги. Почти всегда можно найти человека для любой работы. Далеко не всегда можно найти того, кто выдержит напряжение и жару.

– Что будет, когда мы выйдем?

Он пожимает плечами.

– Их там не будет. Или будут. Если будут, то дальше все не важно.

Я загораживаю ему путь, протягивая руку. Снотворное – лучший выход. Никаких тревог. Если проснешься – значит, мы справились.

– Нет. Вам не будем, сэр.

– Но я же самый бесполезный.

– Приказ командира, сэр.

– Проклятие!

Сейчас мне ничего не хочется больше, чем полного снятия с себя какой-либо ответственности за собственную судьбу.

Четырнадцать часов. У меня жар. Не могу спокойно сидеть. Промок от испарины. Дыхание частое и поверхностное из-за жары, вони и недостатка кислорода в воздухе. Чистый кислород. Воздух должен быть чистым кислородом.

Каков, черт возьми, рекорд продолжительности клайминга? Не могу вспомнить. Похоже, что командир решил его побить. И для этого идет на все, даже корректирует кривые разогрева, сбрасывая со счетов погибших.

На переборки не смотрю. На них одеяло плесени. Я почти вижу, как она разрастается, разбрасывает споры, наполняет воздух сухим, спертым запахом. Господи! Пятно плесени уже на рубашке Бата! Я почти непрерывно кашляю, споры раздражают горло. Еще спасибо, что аллергии нет.

Сок кончился, остается вода, бульон и таблетки. Йо-хо-хо! Голод на клаймерах.

Где тот бесстрашный бывалый космический пес, веселивший парней с маяка? Ха! Охотники сорвали с него маску.

Час назад Фоссбринк снова всех обошел и, как в прошлый раз, меня миновал. Я беспощадно его обматерил. Он дал мне таблетку, которую я имею право проглотить только по приказу командира.

Те из нас, кто еще в сознании, немного спятили. Мне очень хочется отключиться, но… Не хватает внутренних сил бросить вызов и проглотить таблетку. Все думаю об этом, но руку ко рту поднести не могу.

Господи, как же тут тоскливо!

Последнюю слабую связь с реальностью поддерживает ненависть к Старику. Старинный друг. Одноклассник. И так поступил со мной. Перерезая ему глотку, я бы улыбался от счастья.

А эти сволочи наверху? Какого хрена они не убираются? Хватит уже.

В операционном отсеке вахту стоят лишь двое – командир и Уэстхауз. Из инженерного ничего не слышно, но там кто-то тоже еще держится. В эксплуатационном на ногах один только Бредли. Упрямый парень наш младший лейтенант. А здесь, в оружейном, глаза открыты у двоих – у Кюйрата и Пиньяца.

Ни с того ни с сего Кюйрат бросается к люку в операционный отсек. Что-то невнятно бормоча, он царапается наружу. Что за черт?

Ага. Вот и еще один повод для того, чтобы пустить в дело успокоительные. Это заразительно. Безумие подбирается и ко мне, оно уже у самых границ моего рассудка. Я заставляю себя встать и крадусь к Кюйрату, вооруженный шприцем, который оставил мне Фоссбринк как раз для таких случаев.

Кюйрат меня видит. Прыгает на меня. Глаза дикие, зубы оскалены. Я втыкаю шприц ему в живот и нажимаю на курок.

Секунд десять мне приходится прикрывать себе руками глаза и яйца, уворачиваться от его зубов, отцеплять от себя его руки и думать, почему не действует снадобье. Отчего он не падает?

Наконец он готов.

– Что у вас там?

Я неверным шагом иди к интеркому и что-то бубню. Командир как-то меня понял. Я смотрю на Пиньяца. Почему он не помог мне?

Его глаза открыты, но он ничего не видит. Он в ауте. Подонок. Как ему это удалось?

– Все в порядке. – Голос командира из соседней галактики достигает моих ушей. – Займи место Эльюэла.

– А?

В голове туман. Хочу все бросить. Я выдохся. Не понимаю, что он говорит.

– Садись на место Эльюэла. На ракетах нужен человек. Где Пиньяц?

– На ракетах. Кто-то на ракетах.

Шатаясь, я перебираюсь на место Эльюэла. Ракетчик лежит на барьере приборной доски, дышит тяжело и неровно. Состояние тяжелое.

– Я устал. Проглочу капсулу. Спать буду.

– Нет. Нет! Держись! Не поддавайся! Мы же уже почти дома. Тебе только включить пульт управления ракетами.

– Включить пульт управления ракетами.

Пальцы что-то делают сами. Руки похожи на истощенных коричневых пауков, они танцуют на липкой, зеленой от плесени приборной доске, ласкают скопище просыпающихся кнопок. Я постоянно хихикаю.

– Где Пиньяц?

На этот раз сигнал доходит.

– Спит. Уснул.

Эльюэл издает тоненький, ноющий писк.

– Проклятие! Будь готов к пуску после перехода в норму.

– Готов… Пуск ракет!

Один из пауков начинает вытанцовывать последовательность заряжания. Другой исследует тайны предохранителей.

– Нет! Нет! Убери руки с панели! Уолдо, не сейчас!

Что-то отдаленно напоминающее рассудок возвращается ко мне. Я медленно убираю руки и рассматриваю их. Наконец я произношу:

– Ракеты подготовлены к пуску. Управление запуском в состоянии готовности.

– Отлично! Отлично. Я знал, что могу на тебя рассчитывать. Уже скоро. Потерпи еще.

Потерпи. Потерпи. Всего пять человек в сознании на целом корабле, и один из них талдычит: «Потерпи». И долго еще ждать? Пока мы не останемся с командиром вдвоем? А если за нами до сих пор гоняются? Остальным это уже все равно, а мне что делать? Изогнуться и поцеловаться на прощание с собственной задницей?

Эльюэл затих. Даже дышать перестал. Я смотрю на него и не понимаю.

Думаю, не он один. Здесь очень плохо.

Я возвращаюсь к ритуалу злобы и ярости, придумываю пытки для Старика. Брань и угрозы сыплются из моей глотки в бесовском подражании грегорианским песнопениям. Это помогает скоротать время и как-то продержаться.

Притаившись у границ умопомешательства, я становлюсь жертвой одной из релятивистских шуток времени. Совершенно неожиданно проходит еще два часа.

– Эй, там, внизу! Готовность! Выходим на счет «пять».

Это хриплый голос Уэстхауза.

Я бросаю взгляд на часы. Это рекорд длительности, сомнений нет. Ура.

– Хмм! – Это командир. – Черт возьми, Уолдо! Не сейчас. Проснись. Уже почти все закончилось. А, мать твою!

Кажется, что говорить – это для него мука мученическая.

А мне дико неохота покидать мир духов. Ощущение безопасности дает человеку даже ад.

А что, если еще до перехода в норму на борту не останется ни одного человека в сознании? Клаимер будет нагреваться, пока не откажут сверхпроводники, магнитная защита рухнет, и корабль вспыхнет внезапным аннигиляционным взрывом.

Интересно, почему мне сейчас лучше, чем два часа назад? Температура даже еще поднялась. Мы варимся в буквальном смысле этого слова.

– Все, что мне от тебя нужно, – запинаясь, говорит командир, – это чтобы ты нажал на спуск быстрее, чем тот, кто нас ждет.

– Постараюсь.

– Десять секунд. Девять… Восемь…

Ударный вход в ноль Гэв. Все вокруг конкретизируется, эффект оглушительный.

Насмерть перепуганная старая древесная обезьяна в глубине моего сознания начеку – хочет жить. Я заканчиваю процедуру пуска прежде, чем начинают гудеть вентиляционные устройства. Фактически я начал, когда корабль еще не вышел окончательно в норму, и ракеты вылетели раньше, чем любой прибор мог дать указание цели.

Танниан так визжит о недопущении напрасного расхода ракет, что я могу попасть под следствие…

Но цель есть. Старик с Уэстхаузом предположили точно.

Мы вырываемся из укрытия менее чем в десяти тысячах километров от останков уничтоженной луны. Судьба к нам благосклонна. Наблюдатель оказался в захвате прибора, меньше сотни километров от нашей точки выхода. Я вижу его через артиллерийскую оптику. Вот оно, значит, как. Они решили, что с нами все кончено, но на всякий случай оставили кого-то. Они всегда так поступают.

– Иногда получается и по-нашему, – бормочу я.

Ракета в пути. Системе управления огнем едва хватило времени на захват цели. Мы остаемся в норме всего четыре секунды. За это время температуру и на микроградус не сбросить. Сматываемся.

Ракета с ускорением в сотню g бьет в цель, пока джентльмены из той фирмы не успели пальцев вытащить из ушей.

В сущности, классическая клаймерная атака. Просто с большим везением.

Командир снова выходит в норму в пяти световых секундах в сторону. Сбрасывает тепло и наблюдает.

Истребитель гибнет. И ни радио, ни тахионные детекторы не ловят ничего, кроме шума взрывов. Сигналов не было. Командир пошел с нужной карты. Пересидел охотника. Палач ушел охотиться в другие места.

Пламя огненного шара стихает. Я смотрю на термометр. Температура понижается медленно. Может быть, градус в минуту. Минуты топают мимо со скоростью улиток.

Истребитель никаких сигналов не подал, но остается еще эта предательская станция.

Человек десять достаточно оклемались, чтобы продолжать работу. Еще нескольких уже нет… Командир приступает к выполнению следующего обманного маневра. Он звонит мне и говорит:

– Программируй одиннадцатую птичку для прямого полета в гипере на максимальной скорости.

Пиньяц еще не пришел в себя. Пока что я здесь старший.

Новый корабль противника движется в сторону от нас, к нижнему краю планетной системы. Уэстхауз переходит в гипер и гонит вовсю. Проходит пять минут.

– Он разворачивается, командир, – докладывает Рыболов.

– Отлично. Оружейный отсек, готовность к пуску. Мистер Уэстхауз, готовность к клаймингу.

Идет минута за минутой. Охотник медленно приближается.

– Он уже достаточно близко, командир, – говорит Канцонери.

– Спасибо. Оружейный! Готовы?

– Так точно, командир. – Я быстро отстукиваю приказы ракете.

– Мистер Уэстхауз. Готовы? Огонь!

Я стреляю. Все вокруг становится призрачным. Командир дает Уэстхаузу новый курс. Должно сработать. Уловка новая.

Ракеты способны лететь в гипере часами. Я ей запрограммировал высокое отношение сдвига. Надеюсь, мы успели стартовать, пока истребитель не подошел достаточно близко, чтобы раскусить наш маневр.

Неустрашимый Фред будет орать как резаный, когда узнает, что мы тут вытворяем.

Командиру теперь уже плевать, что подумают в штабе. Его задача – привести людей домой живыми.

Мы возвращаемся в норму, как только истребитель, по нашим расчетам, вылетел за границу зоны обнаружения. Несколько часов дрейфуем на минимальной мощности и вентилируем тепло. Это трудоемкий процесс. Лучевое оружие мы не можем использовать, чтобы себя не обнаружить. Ведь где-то снова собираются охотники.

Нормальная температура полета кажется непереносимым холодом. Когда она доходит до предклаймингового уровня, мне уже просто больно.

Когда через три часа командир снова входит в клайминг, на борту всего двадцать три человека в строю.

Троих мы оставили позади, похоронили в открытом космосе. Надгробные речи и оплакивание были позже, уже в безопасности клайминга. Пикро и Браун из операционного отсека и Эльюэл. Тем, кто был внизу, повезло больше.

– Это преступление, – бормочет Рыболов. – Через мусорный люк. Это преступление.

– А ты бы хотел оставить их на борту? – спрашивает Яневич.

Рыболов не отвечает. Страшно подумать, что сделали бы с ними тепло и бактерии в длительном клайминге. Тела и так уже прилично тронулись.

Я вспоминаю историю о командире, который настоял на том, чтобы доставить погибших домой.

Забавно. Чем большее зловоние распространяется по кораблю, тем выше становится мой порог восприятия запахов. Наша атмосфера мне лишь слегка неприятна, хотя пастух с Ханаана тут бы задохнулся.

Лейтенант Дикераид командует в инженерном отсеке, пока его босс в отрубе. Вейрес внезапно оживает. С диким воплем:

– Дикераид, убирайся с дороги к чертовой матери! Командир, какого хрена вы сделали с моим запасом АВ? Вы осел…

– Закройте пасть, Вейрес. Скажите мне спасибо, что у вас есть возможность ругаться.

Вейрес продержался недолго. Более разумный Дикераид остался в строю, натянув последний оставшийся скафандр и используя его охлаждение.

Перебранка продолжается. Чистое воздействие стресса. Станет ли командир ее прерывать? У него есть свидетельство на магнитофонной ленте. Вейрес нарушил субординацию. Я ничего не записываю, чтобы не оставить после себя чего-то такого, из-за чего меня потом могут вызвать в суд.

– У нас запаса на волосок!.. – надсаживается Вейрес. – С ним, если повезет, нам задницы не поджарят, а взорвут!

– Радуйтесь, что в живых остались, – заступается за Старика Яневич. – Займитесь своим вязанием. А свое дерьмо держите при себе. Вам ясно, мистер?

У Вейреса хватает ума заткнуться. Хоть и надувшись.

Пора поспать.

Я просыпаюсь с возрастающим фатализмом, и в этом я не одинок. АВ практически нет. Ракеты улетели. Гамма-лазера хватит на один выстрел, не больше. Прочее лучевое оружие ненадежно. Магнитная пушка – единственное, чем можно пользоваться сколько угодно. В бою мы особо не блеснем.

Я выполнил свой долг. Я продержался. Я работал, когда другие сдались. Могу собой гордиться. Может быть, и медаль дадут.

Путь домой по-прежнему далек. И будет он тяжелым и голодным. Кроме того, нам надо пробиться сквозь железный занавес вокруг Ханаана. Хватит ли на это АВ?

В оружейном отсеке все воюют с плесенью.

– Похоже, что плесень победила, – говорю я слегка сконфуженному Кюйрату.

– На этот раз она неплохо устроилась, сэр. Краска облетела, кое-где и пластик.

Он срывает обертку с мотка изоляционной ленты.

– Хотя пришлось дать ей волю.

– Ага. Но что делать теперь?

– Не обидно ли будет, если нас доконает эта дрянь? То есть они постарались изо всех сил – спустили на нас Палача. Но командир нас вытащил. И тут эта плесень. И что с ней делать? Ее же не перехитрить.

– Да, смешной был бы конец, – соглашаюсь я.

Но и конкурентов со счетов сбрасывать рано. Они все еще ищут нас, мои друг.

Подплывает Пиньяц.

– Признаю, что вы сделали выстрел высшего класса, лейтенант.

– Хмм, – отвечаю я. Он, кажется, несколько смягчился. – Это на самом деле было? Кажется сном.

– Вы все время что-то записывали. Интересно. Я пока сложил ваши бумаги в койку Бата.

– Не помню, чтобы что-нибудь записывал. Когда-нибудь прочту, будто кто-то другой писал.

Потом я фыркаю.

– Ракетчики – как ковбои. Уважают только того, кто первым выхватит пистолет.

Пиньяц недоуменно хмурится.

– Я протянул оливковую ветвь, лейтенант. Не думал, что вы будете кусать руку.

– Прошу прощения. Спасибо. Мне просто повезло. Что у вас там происходит?

– Мы их потеряли. Или они нас отпустили. Если вас интересует мое мнение, это любопытно. Не может быть, что все так просто.

– Может быть, все не так и просто.

– Они должны были знать, что у нас АВ на исходе. Это их подстегивает. – Он пожимает плечами. – Но они дают нам шансы, и Старик использует их все.

– Например?

– Для начала найдем маяк с инстелом. Дадим знать в штаб, что мы живы.

– Угу. Полагаете, Танниан будет разочарован?

Порой мне кажется, что он хочет нашей смерти. Но у Пиньяца есть на этот счет и собственные параноидальные соображения:

– Я догадываюсь, что за игру затеял Старик. Пусть люди узнают, что мы живы, прежде чем новости дойдут до самого верха.

Неужели это правда?.. Нет. Даже Танниан не способен… Сумасшедшая мысль. Я слишком долго болтался в тылу.

– Вы полагаете, что Фреду придется нажать на все тормоза и оставить героев в живых?

– Именно.

Смуглое маленькое лицо выдает его. Он верит в заговор. Надо бы грядущий отпуск подлиннее, а то все уже с ума посходили. Не хотелось бы мне вновь оказаться в космосе с этими людьми.

Я улыбаюсь про себя – и не придется. Один патруль – вот все, что мне надо пережить.

Привези меня домой, командир. Привези меня домой.

Маяк мы нашли. Командир доложил о вчерашнем. Промаявшись дурью несколько часов, штаб дал команду: придерживаясь обычной процедуры патруля, то есть от маяка к маяку, возвращаться домой. Трепаться они были не в настроении.

Мы наскребли немного воды и провизии. АВ, к сожалению, достать не удалось. Попадем в зону неприятеля – будет туго.

Ленч с командиром. Он на грани срыва, но все так же неприступен. Как его разговорить? Чем его успокоить? Пожалуй, сейчас это не выйдет.

О погоне он говорит так, будто это обычное в патруле дело.

Прошло шесть дней. Еще на шесть дней ближе к дому. Старик старается скорее избегать обычной процедуры патруля, нежели ей следовать. Не хочет давать никакой информации возможным наблюдателям. На короткие промежутки времени мы переходим в гипер, постоянно слушаем. Паранойя стала нормой. Компьютерщики облизывают каждую крупицу информации с маяков, ищут ключ. Они не сомневаются, что штаб – противник пострашнее той фирмы. Я не могу откопать никаких разумных причин для такого отношения. Сам иногда ему поддаюсь.

Это опасно – так много времени тратить на пустые раздумья. Можно так себя накрутить, что станешь себе злейшим врагом. Мрачные пророчества любят сбываться сами по себе.

Время идет. Я потерял счет дням. Мы уже близко. Не знаю насколько, но Ханаан снова кажется чем-то реальным. Тут и там идут такие разговоры, будто есть люди еще где-то, а не только на клаймере.

Космос здесь населен. Частые контакты. Редкая вахта проходит без хриплого тревожного крика Рыболова. Но странное дело – ни один контакт нами не интересуется.

Возможно, что нам просто везет. Когда мы шли в норме, все контакты были далекими. Есть шанс, что нас просто-напросто не заметили. Корабль, идущий в норме, сложнее засечь с корабля, идущего в гипере, чем наоборот.

Ходит среди нас одна шутливая теория. Она гласит, что мы уже мертвы. Корабль-призрак. А тянем лямку мы просто потому, что боги нас пока не проинформировали.

Лейтенант Дикерайд наполовину всерьез выдвинул постулат, что вследствие рекордного клайминга мы стали невидимыми постоянно. А мы почти готовы поверить.

У меня есть свои собственные соображения, почему у нас все гладко. И они меня пугают.

– Контакт, командир! – говорит Рыболов.

Он так часто это говорил, что уже и не напрягается. Называет пеленг, расстояние и угол возвышения, а после добавляет:

– Недружественный.

Этот корабль движется прямо на нас. Быстро. Это истребитель. И что же нам, черт возьми, делать? Куда, черт возьми, бежать?

Старик отключает двигатели и делает вид, что нас тут нет.

Бояться теперь нечего. Истребитель ушел. Пролетел в нескольких сотнях тысяч километров от нас. Может ли быть, чтобы он нас не заметил? Что за чертовщина творится?

Командир знает. Теперь я это вижу. Когда я заговариваю, он уклоняется, уходит от ответа. У всех свои подозрения. Та фирма не оставляет в покое подбитый кпаймер. По крайней мере без чертовски серьезных причин. Почему-то наша значимость для них катастрофически снизилась.

Как я уже говорил, у меня есть собственные мысли. Но я не хочу их додумывать. Чтобы отбыть свою вахту, достаточно проснуться и удостовериться, что ты еще жив. Может быть, потом захочется чего-нибудь еще.

Все мы потом захотим чего-нибудь еще. Например, позвать Танниана почетным гостем на пир каннибалов.