Ренегат

Глава 14. Внедрение идеи

В сумраках недостаточного освещения греюсь, завернувшись в толстое одеяло, лежа в теплой и податливой постели. В комнате, воздух которой насыщен пряным запахом шоколада, скопилось много полезных вещей: большой овальный стол окружен высокими стульями, ближе ко мне размещены два дивана и столик поменьше, а возле кровати стоит вместительный шкаф. Свежие простыни ласкают кожу, а окружаемые подушки мягкие и пушистые, как вата.

Провожу ладонью по округлой и полосатой. Поразительно, но кожа рук и ногти чисто вымыты, ожоги исчезли, остались едва заметные шрамы. Прикасаюсь к ране на ноге. Порезы были глубокими, но они зажили и остались незначительные, едва ощутимые рубцы.

Сев, окидываю приторным взглядом уютное помещение и слышу приглушенный шум мотора. Он напоминает мне день, когда я впервые спустилась в Нору и после долгого расставания повстречала Люка. Он на мотоцикле разъезжал в огромном Шаре, но тогда я еще не знала, что это он. Немедленно хочу его увидеть. Я ужасно соскучилась по нему, думала, что больше никогда его не увижу.

Ищу одежду. Она, сложенная в аккуратную стопку, лежит на диване. Люк приготовил для меня черные штаны, белую футболку и совсем новые ботинки. Одевшись, поправляю волосы: они необычно гладкие и поразительно шелковистые. Скорее бы увидеть, что там происходит, за дверью. Наверное, он снова выполняет различные впечатляющие любое богатое воображение трюки. Мне уже совсем не терпится крепко его обнять. Накидываю на плечи бордово-красную куртку, и выхожу на балкон. Подхожу к перилам. В прошлый раз было полным-полно народу, смотрящего ловкие маневры наездника, но сейчас Нора пуста. В Шаре горит огонь, значит сейчас ночь.

Интересно, сколько людей я встречу завтра? Наверно, буду сидеть в столовой, окруженная никем не занятыми столиками. Или же наоборот. Увижу все те же знакомые физиономии. За нашим буду только я и Люк. Эббигейл сгорела заживо, Луи убили выродки, а Мередиан… Восемь погибла в ужасных пытках, которых я бы и лютому врагу ни за что не пожелала. Из «желтых» осталась я одна. И на следующий год все повторится. Снова произойдет Сбор, потом Сегрегация и будет множество умерших.

Прогоняю грустные мысли. Хочу спокойно понаблюдать за Люком, как он движется и держится на скорости. Никогда бы не подумала, что он научится делать нечто подобное. На нем белая футболка, как всегда без рукавов, черные брюки и ботинки — я улыбаюсь — шнурки снова плохо завязаны.

Сердце замирает: Люк поворачивает и мчится прямиком в стену. Что он делает?! Крепко цепляюсь за поручни и кричу, чтобы он остановился. Но он, как будто мне наперекор, только набирает скорость — мотор гудит на всю Нору. Врезавшись в стену, он разобьется, а его байк от удара разлетится вдребезги. Неужели Люк не понимает этого и, что я не переживу его смерти?!

Люк успевает затормозить, когда переднее колесо чуть-чуть касается каменной перегородки. У меня обрывается сердце, и я, как подвешенный над огнем казанок с водой, закипаю от нахлынувшей злости. Зачем он так сделал? Это же полнейшее безрассудство! Хотел меня позлить, или что? Он же слышал мое прошение и нарочно не остановился.

Бегу вниз по лестнице. Удивительно, что нога совсем не болит, и я свободно передвигаюсь. Ступаю на дно Норы, подбегаю к Люку и изо всех сил толкаю его.

— Ты соображаешь, что делаешь?! — Я не помнюсь от озлобления, колочу руками и что-то еще воплю, как сумасшедшая. — Ты спятил?! О чем ты вообще думаешь?!

— Успокойся, Харпер. — говорит он спокойно. — Я просто развлекался.

— Развлекался? Да ты с ума сошел! Ты же мог разбиться! Ты обо мне подумал? Что со мной тогда будет!

Чуть не плачу. На Охоте я полагала, что никогда больше не встречу Люка. Но проверка закончилась, у меня получилось выжить, хотя я долго пребывала на тонкой грани жизни и смерти. Но это не заранее продуманное испытание. Секунда или одно неверное движение — и Люк мог бы погибнуть.

— Все нормально. — успокаивает он, обнимая меня. — Все хорошо, Харпер. В этом нет ничего сложного.

— Прямо таки! Больше так не делай. Мне страшно.

Жмусь к Люку всем телом. И осознаю: четыре дня на охоте — это ничто, по сравнения с двумя прожитыми врознь годами. Столько дней прошло впустую без него. Хоть бы у нас было достаточно времени, чтобы наверстать упущенное.

— Больше не буду. — смеется он. — Как себя чувствуешь?

— Не плохо. Спасибо, что позаботился обо мне.

— Ты делала для меня то же самое.

Припоминаю один случай, произошедший спустя два года после нашей с Люком переломной ссоры — мы тогда еще не разговаривали — он заболел, промок под ливнем. К нам пришел его отец. Хотя в тот вечер лил проливной дождь, но я задержалась за Дугой, уже не вспомню почему. Я вошла в дом, закрыла дверь и увидела сидящего рядом с мамой за столом Хемстворда Эбернесса. Вид у обоих был более чем обеспокоенный и печальный. Я мгновенно сообразила, что что-то случилось. Мама сдержано оповестила меня, что Люк серьезно болен, затем дала сумку с заранее приготовленными лекарствами. Не раздумывая, я помчалась к нему. Мне было плевать на комендантский час и вооруженных дежурных на улицах. Я не могла бросить Люка. И не хотела его бросать.

Когда я увидела его, он горел. Я натирала его мазями и поила отваром из лечебных трав. Невообразимый кошмар, перевернувший мое сознание верх тормашками, длился три дня. На четвертый, я проснулась и увидела рядом Люка — он безмятежно спал, больше не страдая жуткой горячкой. Но дело вовсе не в том, что я ему помогла или мамины лекарства, я боялась, что он умрет и это произойдет слишком рано. Мне не хотелось его потерять. И сейчас тоже не хочется.

— Пошли. — тихо произносит Люк. — У меня есть кое-что для тебя.

— Это «кое-что» очень-очень важное? И оно не может подождать?

— Ты не представляешь насколько. Особенно для тебя. — Люк обхватывает меня за талию и несет к лестнице, как маленькую.

— Нет, поставь меня обратно. — требую я. Мне жутко неловко. Надо было самой пойти и не упрямствовать.

— Не бойся.

— Что? Я не боюсь! Думаешь, я совсем жалкая трусиха?

— Я этого не говорил.

Поднимаемся на третий этаж. Всю дорогу рука Люка лежит у меня на плечах, а он сам нашептывает мне на ухо не пойми что. А, войдя в его скромное жилище, он запирает дверь на замок, и просит сесть за обеденный стол, а сам идет к набитым разной техникой полкам. Из электрической печки вынимает тарелку полную запеченных куриных бедрышек с золотистой корочкой. Запах такой, что я не могу вытерпеть. Понятия не имею, сколько я не ела, но с удовольствием проглотила бы целого слона. Хватаю одно еще до того, как Люк ставит тарелку на стол, и краснею от стыда.

— Прости. — извиняюсь я. — Не удержалась.

— Это для тебя. — понимающе улыбается он. — Можешь брать сколько угодно и когда угодно.

— Я должна была подождать.

— Когда ты такой стала? — Он ставит на стол соус насыщенного красного цвета, зелень, хлебцы и две чашки горячего шоколада. Затем садится напротив.

— Какой «такой»? — интересуюсь я.

— Ты немного изменилась.

— С чего ты взял?

— Наблюдал за тобой. — просто отвечает Люк, и смущенно додает: — И ты меня еще ни разу не поцеловала.

— Эта я должна тебя целовать? — Он закрывает глаза. — Сколько раз я тебя просила, а ты… Ладно, ты еще просто не готов.

— Вот ты как?

— Что есть, то есть. — Я жадно смотрю на стол, и чувствую, что в желудке совсем пусто и это пустота кажется свинцовой. — То, мы празднуем мое возвращение?

— Ага. — кивает Люк.

— Ладно. С этим я точно справлюсь.

Больше не церемонюсь. Наедаюсь до отвала: быстро расправляюсь с курятиной, зеленью, хлебцами и напитком. Не ведаю, сколько я пробыла в отключке, но я здорово проголодалась. К тому же стала еще тоще, чем была.

Люк убирает со стола и повторно наполняет мою чашку. Затем нерешительно кладет на стол слегка изношенный бумажный конверт и медленно двигает его в мою сторону.

— Думаю, настало время отдать его тебе.

— Это то, о чем ты говорил? — Он согласно качает головой. — И что внутри?

— Посмотри.

Вынимаю из пожелтевшего пухлого конверта фотографии. В Богеме давно не пользуются пергаментом и тем более не делают фотографий, лишь специальными приборами сканируют лица. Смотрю один снимок за другим. На них запечатлен «старый» мир: многоэтажные дома, достающие до неба, поезда совсем не похожие на те, что в Богеме, горы, много людей, наряженных в разнообразные костюмы и даже в причудливые наряды. На нескольких снимках — удивительно большие водоемы. Я переворачиваю фото и на тыльной стороне знакомым отцовским почерком, написана дата:

— «Двадцать пятое июня две тысячи сорок пятый год», — читаю я вслух, недоумевая. — Что? Что это означает?

Неужели отец побывал далеко за Дугой за год до рождения Касс? Люк безмятежен. Почему он молчит, ничего не объясняет? Он видел эти фото? Что за глупый вопрос! Он мне их вручил. Спустя несколько секунд снимки кажутся иллюстрациями к рассказам отца, над которыми я всегда насмешничала. Он не стал бы подписываться под тем, что посчитал бы не важным или ложным. Снимкам не более двадцати лет. Не могут же его придуманные для нас, ребят, диковинные басни быть реальными, или могут? Нет, «старый» мир давно разрушен. Нам всегда так заявляли, а в доказательство показывали видео многочисленных войн и их последствий, и разрушения Великой войны. Она-то уничтожила все.

Но у меня в руках доказательства более весомые. И я не имею причин не верить отцу. Наверное, он сам сделал снимки, и кто-то неизвестный ему помогал. Вот, папа стоит у воды. И за его спиной не озеро, он на берегу моря или океана. Я никогда не видела настолько большой, необъятный водоем.

— Что это значит, Люк? — требовательно осведомляюсь я. — Объясни мне, пожалуйста. Ты что-то знаешь… — выдавливаю я, а в горле, будто комок застрял. Изучаю очередной фотоснимок: отец на весьма дивном параде, где лица людей и их одежда перепачканы разноцветными красками, но им весело, и они светятся счастьем, как лампочки.

— Эти фотографии сделаны твоим отцом, Харпер. — тихо говорит Люк, будто раскрывает самую большую в мире тайну, и касается моей руки.

— Где?

— За Дугой. В «старом» мире.

— Он уничтожен.

— Не обманывай себя. Ты всегда знала, что это не правда. Ведь так, Харпер?

Откладываю фото. Отец не врал и не выдумывал ничего из того, что рассказывал. Но я считала его фантастические небылицы всего лишь потешным вымыслом. Как же я ошибалась! Но Люк, когда я пересказывала их ему, внимательно слушал и не смеялся. Не может быть, чтобы он знал?

— Ты знал? — выпаливаю я, задыхаясь. — Ты знал об этом!

Он соглашается:

— Мне было тринадцать, когда твой отец пришел ко мне. Видимо, он посчитал меня достаточно взрослым, чтобы я воспринял все всерьез и поверил ему.

Наотрез отказываюсь верить в то, что слышу. Почему?! Почему отец пошел к нему? Почему Люку он поведал все раньше, чем мне?

— Почему ты мне не сказал? Почему молчал до сегодняшнего дня? — вытирая слезы, осведомляюсь я. Странно, я не чувствую ни боли, лишь сожалею, что не поверила в сказки папы.

— Вспомни себя, Харпер. — Люк сжимает мою руку в своей. — Ты сбежала бы за Дугу. Тебя бы поймали и казнили.

— Нет, ты ошибаешься. Меня бы не поймали.

— Хочешь сказать, что я плохо тебя знал? Это сейчас ты так думаешь, но тогда… — Голос Люка смягчается. — Я не хотел, чтобы все так произошло. Ты бы не послушалась.

— Тогда бы я не потратила три года жизни на поиски доказательств того, что за Дугой есть жизнь. Понимаешь? Я искала подтверждения, а они все это время были у тебя.

— Теперь ты их имеешь.

— Нам известно, что за Дугой есть города, люди… Нам нужно уходить, Люк! Я не могу больше ждать! — завершаю я, и поднимаюсь с намерениями удрать из Норы, а потом за Дугу. Осталось придумать, как это сделать, ведь с датчиком отслеживания в руке совершить побег крайне затруднительно.

— Я же говорил. — выпаливает он.

Он прав. Учитывая, какой безрассудной я была, не раздумывая, бросилась бы за Дугу, и из-за собственной неосмотрительности меня бы быстро поймали, или же я бы попала в одну из ловушек. Но я выросла, изменилась и, естественно, поумнела. Я обязательно придумаю, как улизнуть за несокрушимую ограду.

Люк останавливается напротив. Он касается моего раскрасневшегося, как раскаленный уголек, лица и смотрит прямо мне в глаза. Вид у него поразительно спокойный, а голос настолько ровный, что раздражает.

— Послушай меня, Харпер Маверик. Тебе отсюда не уйти, понимаешь?

— Меня не выпустят.

— Я не об этом. Я тебе не позволю.

— Что?

— Когда ты спала, приходил Марлоу.

— Марлоу? — удивляюсь я. Глубоко сомневаюсь, что за тот период, пока я была на Охоте, он отрезвел. Хотя один Люк знает, сколько на самом деле прошло времени. — Зачем?

— Убедится, что с тобой все хорошо. И сказать, что в Котле поднялся бунт.

— Бунт? — переспрашиваю я, чувствуя воспалившейся жар в груди.

— Произошло то, чего ты так хотела. И ты нужна людям. Они надеются, что ты вернешься и возглавишь их. — произносит Люк бесстрастно, но его глаза будто горят. — Помнишь, что мы когда-то делали каждый вечер на площади? — Я угукаю, ведь то время мне никогда не забыть. — Ты единственная, в ком они нуждаются, ведь ты все начала.

Было темно и дул порывистый ветер. Я сидела возле папы, завернувшись в старую куртку, точно как кочан кукурузы в лепестки. Отец молча держал табличку с надписью «Будущее в наших руках». Я как раз принесла ему ужин. В тот вечер я не ожидала увидеть Люка, но он приволок пустую железную бочку и дрова и мы разожгли огонь. Немного позже со смены домой возвращались рабочие. Я стала выкрикивать всякие несуразицы, мол, нас убивают, морят голодом, а мы бездельничаем и в смирении опускаем головы. Кажется, тогда я была совсем другим человеком и ничего не боялась. Мигом подоспели охранники, мгновенно арестовавшие отца, а Люк, ухватив меня, притянул к развалинам, где мы просидели до утра. Это был первый раз, когда я вышла на площадь.

— Это не правда. — отрицаю я. — Все начал отец.

— Нет. — подчеркивает он. — Ты спросила его, когда была маленькой, о том, почему вы живете так, как во время войны.

— Это он тебе сказал? — Я не помню, чтобы я спрашивала нечто подобное. Должно быть, я была слишком маленькой, чтобы это запомнить. По искреннему, дружелюбному выражению Люка понимаю, что он говорит правду.

— Ты нужна людям в Котле. — повторяет он.

— Нет, это глупость и… я не справлюсь.

— Справишься. — уверяет он. — Ты сильная, у тебя все получится.

— Я понятия не имею, что мне делать. — Крепко обнимаю Люка. — Не бросай меня.

— Я рядом. И для начала нам нужно отдохнуть. Ты еще полностью не восстановилась, а завтра у тебя начинается второй этап суггестии. — Меня передергивает от волнения. Второй этап? И это после того, что произошло с Один? А если подобное произойдет со мной? У меня нет желания уснуть настолько глубоко, что потом невозможно проснуться. — Все хорошо, Харпер. — успокаивает меня Люк. — У тебя все получится. И ты не изменишься, внушение никоим образом на тебя не повлияет.

— Да? — Я умоляюще смотрю на него, он должен подтвердить сказанное.

— Тебя ничто и никто не изменит. — улыбается Люк. — Слушай меня. Мы недолго отдохнем, а завтра я расскажу тебе больше. Договорились?

— Ладно.

— Вот и славно. — Люк целует меня в лоб, и я ухожу в ванную. Горячий душ расслабляет, после чищу зубы и молниеносно возвращаюсь в постель.

Непоследовательные мысли закрутились в настоящем беспорядке. Меня, безусловно, радует, что за Дугой есть жизнь, и мир не уничтожен Великой войной, но мы по-прежнему узники Богема и, возможно, нам никогда не выбраться из этой тюрьмы. У меня не раз возникало подмывающее чувство убежать, но я всегда говорила себе, что у меня будет еще куча возможностей это сделать. И теперь, когда у меня нет и шанса, я думаю, что нужно было совершать побег раньше, без лишних раздумий и сомнений. И из этого выходит: даже самую безумную идею нужно воплощать в тот самый момент, когда она пришла, иначе, отложив ее на потом, мы навсегда с нею расстанемся.

Долгожданные бунты в Котле… Как же трудно в это поверить! Трудно вообразить мятеж, даже самый маленький. Мне мерещится, что он может все изменить. Но кто мог поднять восстание? Ума не приложу, кто бы мог провернуть подобное. Но и не хочу, чтобы Марлоу ошибался, и все оказалось его пьяным вымыслом. Может, я и не доверяю ему, но я верю Люку. Он врать не станет.

Вернувшись из ванной, Люк убавляет яркий свет и забирается под одеяло. Прикасается ко мне холодной рукой, я вздрагиваю, а он смеется.

— Это не смешно. — возмущаюсь я, сдерживая дурацкую улыбку.

— И как ты выжила, всего боишься.

— Случайно. — отвечаю я.

— Глупость.

Обхватив меня рукой, Люк подвигается еще ближе и замолкает. Ощущая его ровное теплое дыхание у себя на щеке, никак не могу отделаться от вопроса, который не оставляет меня с того самого момента, как я проснулась. От одного неосторожного помышления, что Люк раздевал меня и мыл, хочу провалиться сквозь землю. И это уже во второй раз. На Охоте некогда было беспокоиться о внешнем виде. Я убегала от горящей смолы, спала на земле, лазила по болоту, испачкалась кровью лабораторной твари, и, в конце концов, упала в грязь. Здешние работники или врачи вряд ли бы меня отмывали. Возможно, они снабдили Люка лекарствами и все.

Поворачиваюсь к нему — его губы оказываются возле моих. Похоже, что он не спал.

— Что хочешь? — шепчет Люк.

— Спросить.

— Спрашивай.

— Ну… — Моя решимость вмиг исчезает, не получается и слова выдавить.

— Не тяни.

— Сколько я спала? — Я захожу издалека.

— Четыре дня. Я давал тебе снотворное, чтобы ты лучше перенесла лечение.

— Значит, я в таком хорошем состоянии, потому что кто-то обо мне заботился?

— Угу.

— Ты меня видел, да? — Я не решалась произнести главное слово. Надеюсь, что он поймет, о чем я толкую.

— Когда-нибудь это бы произошло.

— Мне стыдно, извини. И мне жаль, что тебе пришлось это делать.

— А мне нет. — отрезает Люк и переворачивается на спину. Приподнимаюсь, осознавая весь ужас того, что сказала.

— Прости, Люк. Ну, Люк! Я имела в виду другое. — безуспешно оправдываюсь я.

— Спи, Маверик.

— Ну, прости. Я смолола глупость, не подумав.

И когда он стал таким ранимым!

— Иногда ты просто невыносима, Маверик. — изрекает он, заключив меня в заботливые объятия.

— Просыпайся, Маверик. — командует Люк. — Еще немного и мы опоздаем.

Он знает, что я уже давно не сплю. Всю ночь меня преследовали бредовые кошмары и я, обливаясь холодным потом, вырывалась из-под их непосильного гнета.

— Еще пару минут. — выпрашиваю я, уповая, что Люк таки разрешит еще немного полежать. По нему заметно, что он тоже не выспался. — Пожалуйста! Я буду прилежной девочкой.

— Нет, — решительно отвечает Люк, улыбаюсь от уха до уха. — Я долго ждать не буду.

— Какой ты приставучий! Ладно. — соглашаюсь я.

Он уже одет: черные штаны, футболка и такого же цвета куртка. В последний раз он надевал ее, когда я проходила первый этап суггестии. Сегодня второй и относительно благоприятного исхода не стоит ожидать. В целом, ожидание — это пустая трата времени и, в конечном счете, еще и полнейшее разочарование, ибо надежды не оправдались.

Люк приглаживает мои волосы, наверно я слишком много ворочалась во сне, и они стали походить на безобразно свитое птичье гнездо. Ласково обняв его, будто в последний раз, убегаю в ванную, затем одеваюсь. Люк заплетает мои волосы в колосок, после чего мы спускаемся в столовую.

В Норе непривычно тихо и пусто. Вместо десятков у Шара стоят всего два человека и один, по виду невероятно угрюмый, — у входа в столовую. Мы, я и Люк, не смотря на огромное количество свободных мест, садимся за тот же столик, что прежде, друг напротив друга. Ковыряя ложкой недурно пахнущую кашу, считаю, как много мест занято. Из почти пяти сотен ребят осталось около сорока. Семь из них — Пауки.

И это странно. Пауки были со мной на Охоте. Их семеро, значит, Охоту должны были остановить семь раз? Насколько я помню, одно из правил гласило: тот, кто доберется до Скалы — остановит испытание. А они ушли далеко вперед. Ни в коем случае не отрицаю, что мест для проведения последнего тестирования было несколько, но, моя память еще ни разу меня не подвела. Пауки проходили испытание со мной. Следовательно, их подобрали, как и меня. По каким-то, возможно, чрезвычайно важным причинам их вытянули из когтистых лап смерти. Но что это за причины? Почему именно они?

— Это все, кто остался? — тихо осведомляюсь я, слегка нагибаясь над столом.

— А ты хотела больше? — отвечает Люк вопросом на вопрос.

Я не из тех людей кто живет иллюзиями. Может я и вправду смелее некоторых, потому что живу реальностью, какой бы ужасной она не была? Вчера, засыпая, я пыталась угадать, скольких ребят увижу за завтраком. Но действительность разнесла в прах все мои преувеличенные ожидания. Я здорово ошибалась, думая, что выживших будет немного больше.

— А в прошлый год сколько выжило? — Люк смотрит на меня с жалостью. И это означает одно: еще меньше, чем в этот. — А в твой год?

— Немного больше. — осторожно произносит он.

Разделяю груду каши на четыре маленькие порции, и отделяю друг от друга. Люк наблюдает за тем, что и как я делаю. Еще немного и его терпение лопнет, как натянутая до предела веревка.

— Почему меня забрали? — Я понижаю дрожащий голос до шепота. — Я не дошла до Скалы.

— Никто не дошел. — отвечает Люк так, будто давно ожидал услышать это замечание. — Произошло то, что никто не предугадал.

Наверно, он имеет в виду выродков, подремонтированных в лабораториях детей. Вопреки изуродованным лицам и конечностям, покрытой язвами и струпьями кожей, на вид им было не больше двенадцати лет, только тому, что напал на меня — четырнадцать, может, пятнадцать.

— Должна же быть весомая причина, по которой меня не бросили, правда?

— Да, но… Ешь, Харпер. — торопит меня Люк, и напоминает: — Впереди трудный день.

Напряженный вид Люка не дает мне покоя даже до того момента, когда я сажусь в кожаное кресло. В комнате, где проводят обязательное внушение, как всегда прохладно и светло. Я здорово волнуюсь и дрожу от страха, предполагая, что самое худшее еще ждет меня впереди.

Люк кладет мои руки на подлокотники.

— Все, что ты увидишь — это ассоциации на то, что компьютер загружает в твой мозг. — напоминает он. — Помни, что ты пребываешь в суггесторном сне. И ты не станешь другой, не бойся. Ты — это ты, и тебя ничто не изменит и никто не переделает.

— Надеюсь. — вздыхаю я тяжело.

— Какой бы умной эта программа не была. Она может подстраиваться под тебя, найти самое сокровенное в твоей памяти. Но ты не верь ей. Никому не верь. Поняла?

Я усердно киваю.

— И если увидишь меня, — продолжает Люк, застегивая ленты (в прошлый раз они защелкивались сами). — Не верь мне, ясно? Ни одному моему слову. Будь умницей, Харпер. — печально улыбаясь, предупреждает он. — За нами наблюдают.

— Постараюсь.

— Я тебя не оставлю.

Люк отходит к парящему в воздухе монитору. Не проронив ни звука лишь бросив жалостливый взгляд, Кая дает мне ярко-синюю ампулу. Как же нестерпимо хочется, чтобы после суггестии я, проснувшись, осталась сама собой.

Лежу внутри белоснежной комнаты. Поначалу от слишком яркого света болят глаза, но они быстро адаптируются. Я всего лишь сплю. — отчаянно убеждаю себя. Я пребываю в штучном сне. Это место всего лишь создано моим подсознанием. Здесь может быть что угодно и кто угодно, поэтому нужно проявить чрезвычайную осторожность. В прошлый раз я оказалась в огромном ящике, без выхода, а на одной из стен плавало лицо Селестайн. Разрушив стены, я выбралась из сна. Надеюсь, в этот раз мне тоже так посчастливится.

Поднимаюсь, и после короткого раздумья, нерешительно ступаю вправо. Шаг, второй, третий… Иду довольно долго, но не натыкаюсь ни на одну стену, ни на малейшую преграду. Неужели я в ловушке? Здесь нет ничего, что можно разбить или разрушить и через что проскочить, чтобы проснуться. Люк сказал, что программа Эксперимент умная. Но может ли она кардинально подстраиваться под меня, исправлять собственные ошибки и не позволить мне в этот раз пробудиться? Мне достоверно не известно, но, с опасением предполагаю, что все возможно. По-прежнему иду, но залитое ослепительной белизной пространство, кажется, бескрайним.

В воздухе появляется металлическая крышка, делящаяся на четыре ровные части и с характерным грохотом открывающаяся по часовой стрелке. Через образовавшийся проход входит Аарон Селестайн, одетая в яркое синее платье до колена и туфли на высоком устойчивом каблуке. Гигантский диск за ее спиной закрывается, и исчезает.

В этот раз Аарон Селестайн кажется более правдоподобной. Не помнила бы я, что только что уснула, я бы подумала, что это реальность.

— Рада приветствовать тебя в Информационном поле. — говорит Селестайн. Ее губы сгибаются в едва заметное правдоподобие улыбки.

Смотрю на Селестайн с явным недоверием, полагая, что именно это белое пространство она называет Информационным полем.

— Так называется эта комната. — Селестайн смыкает руки.

— Она нескончаемая. — возражаю я. — Нескончаемое пространство не может называться комнатой.

— Нескончаемое? — удивляется Селестайн. — Безграничное? Нет. — мотает она головой, саркастично ужимаясь. — Это всего лишь комната. Ее безграничность — иллюзия. Я была снаружи, смотрела, как ты ходишь кругами.

Я удивляюсь: кругами? Я ведь лишь однажды повернула направо и шла не сворачивая.

— Комната белая. — Селестайн медленно приближается. — Стены белые и никаких острых углов. Ведь такое возможно, и… Может быть, что мы стоим на потолку.

Смотрю на свои ботинки, и чувствую, будто что-то давит на горло. Так у меня бывало в детстве, когда я, зацепившись ногами за ветку, висела вниз головой. То, я стою на потолку или на полу? Но стоять на потолку не возможно, в реальности. А мы ведь в моем суггесторном сне.

— Стоять на потолку невозможно. — произношу я.

— Во сне все возможно. — Аарон Селестайн останавливается напротив. — Но мы не на потолку, правда? Значит, это не сон.

Не спускаю взгляда с Селестайн. Ей нельзя верить. Нет, она ошибается, мы в суггесторном сне. Несколько минут тому я проглотила капсулу и уснула.

— Нет, — говорю я, — я сплю. Это место создано моим подсознанием, на основе того, что в меня внедряют.

— Ты ошибаешься! Ты постоянно ошибаешься! Кая дала тебе ампулу со снотворным, ты уснула, тебя перенесли сюда, и спустя три часа ты проснулась.

— Это неправда. — отрезаю я, ведь я всегда присматриваюсь к ампулам, и внутри этой тоже был сгусток.

— Тогда, как ты объяснишь это? — Аарон Селестайн щелкает пальцами. Ослепительно яркий свет вмиг меркнет, и я оглядываюсь: меня окружают белоснежные стены, имеющие два продолговатых окна, и из комнаты есть выход — круглая металлическая дверь. — Это всего лишь большое помещение. Ты ходила кругами, не замечая этого.

Я отрицательно мотаю головой. Аарон Селестайн меня обманывает. Я в суггесторном сне, и это мне снится. Люк, в который раз оказался прав: Эксперимент подстраивается под каждого, кто проходит внушение и способен здорово запутать.

— Я шла прямо. — вырывается у меня.

— Ты свернула направо. Я наблюдала за тобой через окошко. — упорно ведет свою линию Селестайн, указывая через какое именно. — Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Аарон Селестайн направляется к грохочущей двери, а я неотрывно смотрю ей вслед. Идти за ней? Но куда? Что Селестайн планирует мне показать?

— Пошли, Маверик. Ты же хочешь знать, где ты на самом деле, и, где сейчас находится Люк?

Я содрогаюсь. Что произошло с Люком? Почему Селестайн говорит о нем в надменно блаженном и победном тоне?

— Что вы с ним сделали? — рассерженно спрашиваю я.

— Увидишь. — с немалым наслаждением произносит она.

Хоть бы Люк был жив. Я все отдам за то, чтобы он был жив.

Иду за Аарон Селестайн. Дверь перед ней делится на четыре куска и открывается, отворяя путь в комнату для суггесторного внушения. Не помню, что бы здесь был дверной проем. У стола, за прозрачным монитором компьютера, стоит Кая и она мрачнее грозовой тучи. Заметив меня, она прискорбно улыбается. А кресло, в котором я крепко уснула несколько минут назад, пустует.

Мы, я и Селестайн, выходим в безлюдный коридор. Ее каблуки громко и равномерно, как часы, стучат по стеклянному покрытию, которое подсвечено белым. Мы пропускаем двое железных дверей, и заходим в третье. В крохотной конуре сгустилось плохое освещение, и кроме стола и двух стульев ничего нет. Одно занимает Люк: он немного прибодряется, заметив меня.

— Я оставлю вас. — говорит Селестайн, скрываясь из виду.

Не до конца понимаю, что мне нужно сделать и почему Люк пребывает здесь. Сажусь напротив него и кладу руки на стол. Мое внимание привлекает застекленная непроницаемая стена. Вероятнее всего, Аарон Селестайн наблюдает за нами и, конечно же, слышит каждую выговоренную букву.

— Почему ты здесь? — задаю я вопрос Люку.

— Ты знаешь ответ. — поразмышляв, отзывается он.

— Нет. — Я закрываю лицо руками, и глубоко вдыхаю. — Что происходит? Я ничего не понимаю.

Люк накреняется над столом.

— Они проводят очередную Зачистку. — шепчет он. — Они думают, что им угрожает опасность. Вредители… Вредители начинают войну, они вооружились. Вечно сидящие в тени бунтари начали действовать, и теперь опасны. Они их боятся.

— Но ты не имеешь ни малейшего отношения к вредителям. — произношу я, коснувшись руки Люка. — Тебя не должно быть здесь.

— Если бы не имел, думаешь, они бы меня задержали? Я опасный. Вредители опасные.

Я отклоняюсь. Неужели Люка арестовали за недоказанную связь с бунтовщиками в Котле? Не может этого быть! Признав его виновным, его тут же расстреляют. Я боялась этого всю жизнь.

— Они развернули Зачистку, чтобы подавить восстание. — продолжает Люк. — Они убьют всех. Ты же знаешь, что власть всегда избавляется от тех, кто ей неугоден. Бесшумно или громко. Правительство убивает всех, кто стоит на его пути и мешает проворачивать гнусные дела. И мы не можем этого игнорировать, притворяться, что этого нет.

— Не смогут! — отрезаю я. — Они не решатся уничтожить всех! Они этого не сделают.

— Харпер, у них сильная армия. Я видел технику, беспилотных истребителей. В Котле не смогут, не победят, у них нет такого же по мощи оружия. У них, если сравнивать, нет ничего.

— Мы не можем говорить об этом здесь, понимаешь?

Люк соглашается.

— А что, если эта наша последняя встреча? Я должен сказать тебе главное.

Внутри меня будто что-то обрывается. Последняя встреча… Звучит ужасно. Нет, Люк не умрет. Я не позволю этому случиться.

— Прошлое не имеет никого значения, когда у нас может быть будущее. Я веду к одному: чтобы спасти жизни мятежников, нужно их остановить.

В этом Люк прав. Он жил в Норе два года и, думаю, знает многое. Нельзя отрицать и того, что армия Богема оснащена смертоносной техникой и современным оружием. Наверно, бунтарям не выжить, когда их прикажут убить. И под неотвратимую угрозу и мщение со стороны правительства попадут их семьи. Падет слишком много людей и прольется немало крови.

— Как мы им поможем? — допрашиваю я. — Что мне делать?

— Убедить, чтобы они сдались. — отвечает Люк. — Если власть отправит в Котел солдат или истребителей все погибнут, понимаешь? Все. А те, кто уцелеет, не будут получать продуктов, а будут работать даром. Просто за то, что вышли на улицу. А что ждет их детей? Голод? Смерть? Они ни в чем не виноваты. Остановить бунт — единственный выход.

— Я не смогу!

— Сможешь! — утверждает Люк, и наклоняется еще ближе. — Я помогу тебе. — шепчет он. — Они послушаются. Тебя специально отправят в Котел. Я тебя не оставлю.

Позади отворяется дверь, и Аарон Селестайн властно оповещает:

— Это последняя ваша встреча. Скоро Люк умрет, а ты, Маверик, — Селестайн задерживает дыхание, — немного позже. Пока что ты мне нужна.

Смотря на Люка, поднимаюсь. Он спокоен, но в его глазах отчетливо читается боль. Я не хочу его отпускать, и никогда не хотела. Но я вынуждена это сделать, потому что от нас уже мало что зависит.

— Все будет хорошо. — с трудом выговаривает Люк. — Иди.

— Я вернусь за тобой. — бормочу я в ответ.

— Не смей! — в пол голоса запрещает он. — Я сам тебя найду. Подумай о том, что я тебе сказал. Ладно? Иди, Харпер.

Шагаю к выходу. И чувствую себя так, будто предаю Люка: я могу остаться с ним, но оставляю его. Я несправедлива по отношению к нему, ведь он делал для меня все, что в его силах, а я даже не имею благоговейной возможности его поддержать.

В коридоре я остаюсь один на один с Селестайн. Как всегда она пренебрежительно смотрит на меня, вызывая досаду и привычное озлобление.

— Вы позволили нам встретиться, чтобы Люк убедил меня остановить восстание в Котле? — выпаливаю я, раздраженно.

— Ты когда-нибудь замечала, насколько милосердна власть? Нет? Теперь ты это знаешь.

Понимаю, к чему она клонит: мне позволили встретиться с Люком, он переубедил меня и теперь люди останутся в живых (если я действительно смогу повлиять на них). И спасенные бунтарей — полностью заслуга правительства.

— Видишь, скольких я помиловала? Ты должна благодарить меня.

Селестайн не стоит верить, она лживая и алчная и это неискоренимо. И я ненавижу ее: отдав приказ, она убила моего отца и Люк следующий.

— Ты пройдешь суггестию, — угрожает Селестайн, — или они все к вечеру умрут.

— Вы отпустите Люка. — ставлю я условие в свою очередь. Хотя мне не верится, что Селестайн согласится. Размышляя, она поджимает обескровленные губы.

— Начнем прямо сейчас. — изрекает она.

Мы возвращаемся в слегка преобразовавшуюся комнату для суггестии. Аарон Селестайн идет впереди и иногда оглядывается, убеждаясь, что я следую за ней, и никуда не удрала.

Через пару секунд опять сажусь в кресло, Кая застегает эластичные ремни, при этом ее изящные руки безудержно дрожат. Наверно, ее не на шутку устрашил внезапный арест Люка. Девушка, соблюдая строгое молчание, дает мне синюю капсулу. Я, кладя ее на язык, откидываюсь на вогнутую спинку сидения.

Я снова оказываюсь в белом помещении. И на короткий миг мне кажется, что я никуда не уходила, и не разговаривала с Люком.

— Мятежники опасны. — произносит знакомый голос.

Я поворачиваюсь и обнаруживаю Касс. Она такая же улыбчивая, как я ее запомнила, и у нее все такая же свежая и сияющая кожа, светло-пшеничные распущенные волосы заложены за ухо, а белоснежный костюм идеально подчеркивает ее хрупкую фигуру.

— Мятежники опасны. Они кровожадные убийцы, вредители. — сухо изрекает Касс, приближаясь.

— Касс? — приятно удивляюсь я. — Касс!

Я так рада ее видеть. Пускай это суггесторный сон, но я соскучилась за ней. Иду навстречу сестре, но ее равнодушный вид пугает, и я останавливаюсь. Ее большие светло-карие глаза совершенно пусты и вряд ли она что-то чувствует.

— Мятежники опасны. — повторяет она равнодушно.

— Нет, Касс. — роняю я, продолжая рассматривать ее слабо двигающиеся губы.

Неожиданно мы оказываемся на площади в Котле. Сильный ветер ерошит волосы стоящей рядом сестренки, а небо мрачно серое. На площади собрались десяток любопытных зевак и два, стоящих на коленах, пленника, а за их спинами — по одному вооруженному человеку.

— Отец тебе ничего не говорил, он никому не говорил о том, что он делал на самом деле. — молвит она, поворачиваясь в сторону пленников. — Он был вредителем. Убивал тех, кто не разделял его взглядов. Убивал за то, что они не поддерживали его.

— Нет! — отрицаю я. — Отец никогда…

Звучит выстрел, и я умолкаю. Пленник, сидящий перед отцом, падает.

— Ты, — продолжает Касс, — знаешь правду. Это твое подсознание. Эксперимент не может создавать то, чего не было. Он отыскивает в твоем уме то, что ты забыла, и показывает тебе это, напоминает.

Касс врет. Ее ни одного дня не было на площади, она не сидела рядом с отцом и не видела того, что происходило. Бешено сержусь на Касс. Пускай мы и пребываем в моем подсознании, и она стоит передо мной лишь потому, что Эксперимент отыскал ее в глубинах моего разума, но она не должна мне лгать.

Картинка смещается. Мы снова находимся в белой комнате. Но мы не одни, появилась Аарон Селестайн, которая впритык смотрит на меня и говорит:

— По всей стране мы собирали раненых и убитых вредителями. Число жертв повергло нас в шок. Тысячи! Тысячи ни в чем невинных жизней… Они не поддержали восстание и за это поплатились собственной драгоценной жизнью.

— Такие, как наш отец, зверски убивали людей. Никого не жалели. — нажимает на каждое слово Касс.

Убеждаю себя не слушать и не верить ей. Мы в моем подсознании, она цинично очерняет. Она ничего не знает. Бунтари, которых они оскверняют, никогда бы никого не казнили, потому что они борются против несправедливых расстрелов и против беззакония.

— Поняв, что ситуация усугубляется, мы не остались в стороне. Мы начали действовать. — утверждает Аарон Селестайн. — Очистка — все, что у нас оставалось. Мы остановили вредителей.

— Поэтому они расстреляли отца. — говорит Касс. — Он был опасен. Не владел собой. Он издевался над людьми. Его должны были остановить. Я говорю это, Харпер, потому, что ты это отлично понимаешь.

Я в замешательстве. Не понимаю: верить Касс или нет. Что со мной происходит?

— Чтобы предотвратить дальнейшее развитие насилия со стороны вредителей мы создали армию. — монотонно тараторит Селестайн. — Охотники отлавливают вредителей, Охранники — гаранты порядка на всей территории страны.

В моей голове появляется довольно реалистическая картинка: я стою у входа одного из департаментов; главные ворота открыты; несколько сотен людей, создавших живой коридор, затаились в ожидании. Появляются большие машины, набитые людьми в форме и с оружием, присутствующие взрываются криками, выражая радость и счастье.

— Основная масса войск распределилась по всему государству. — объясняет Селестайн. — Население приветствовало их с невероятным воодушевлением, ибо наконец-то люди получили свободу.

Глубоко вдохнув, Аарон Селестайн обходит меня и продолжает:

— Они не только противостояли угнетателям жившего там народа, но и представляли собой объединителей и миротворцев. Несмотря на импульсивный отпор вредителей, они помогли создать общество, которому мы хранили верность, которым сейчас духовно едины.

— Пойми. — Я слышу свой собственный голос, и, повернувшись, вижу точною копию себя. — Недопустимые провокации… усиленная травля… и запугивание наших соотечественников вредителями… — говорит Тринадцать, — Мы должны решить эту проблему раз и навсегда.

Рассматриваю точную копию себя. У нее достоверно такой же вид, как и у меня: зеленые глаза, темные волосы заплетены в колосок, даже голос.

— Чтобы защитить государство от дальнейших угроз, мы должны сплотиться и противостоять.

— Ложь! — снова звучит мой голос. Еще одна моя точная копия приближается к нам. Тринадцать номер 2.

Две точные копии стоят по обе стороны меня.

— Мы же знаем, что это неправда. — молвит Тринадцать номер 2. — Они заставляют нас поверить в то, чего нет. Вспомни нашего отца. Он не был опасным. Он был скромным, задумчивым, молчаливым, веселым и грустным, иногда рассеянным, но не опасным. Они хотят подменить его добрый образ в твоей памяти! — Она указывает на Тринадцать номер 1.

— Примитивная ложь! — отвечает копия номер 1. — Она хочет, чтобы мы верили ей. Но вспомни, это отец учил нас стрелять. Нет, мы не научились этому самостоятельно! Это он говорил нам, что власть опасна. Все время он то и делал, что всех ругал, потому что боялся всего, что ему не нравилось. Все время он говорил о подрыве какой-то системы. Он хотел все разрушать.

Абсолютно ничего не понимаю. Почему Эксперимент изменился? Раньше суггестором была только Аарон Селестайн. Возможно, Эксперимент не так уж и прост относительно моих общих предположений? Может эта система куда умнее? Подбирает специальный ключ к каждому подопытному, чтобы как можно глубже внедрить информацию. Ведь все происходит, когда мы спим, когда выключается сознание и подсознание становится более доступным. После пробуждения, мы как полагающееся думаем, что это был всего лишь безобидный сон. Естественно, некоторые доли загруженной информации забываются, но кусочки не потерявшихся данных накапливаются. И волей неволей мы в них верим. Думаем, что это является правдой. Наверно, именно об этом предупреждал меня Люк.

Но что происходит сейчас? Две идентичные копии меня оспаривают друг друга. Если одна из них является порождением Эксперимента, то откуда взялась вторая? Неужели ее создало мое подсознание, чтобы помочь мне отбить информационную атаку. Или я ошибаюсь?

— Пропаганда стала мощным оружием воздействия на умы. — самоуверенно утверждает Тринадцать номер 2. — Они умело создают образ врага. Затем разжигают и поддерживают чувство ненависти к вымышленному противнику. Они хотят, чтобы мы стали беспрецедентно жестокими и бесчеловечными воинами. Они превращают нас в убийц. Вот почему мы не должны им верить!

Натужно морщу лоб, и касаюсь висков — голова раскалывается от боли.

— Они обе не правы. — встревает Касс, сжимая мои руки в своих ледяных ладонях. — Только я. Только я знаю правду! Ты можешь думать, что мы изверги, искажающие умы и реальность. Но, нет. Мы всего лишь боремся за чистоту умов! Помогаем вам мыслить шире. Эксперимент помогает освободить нас и направить на верный путь. Эксперимент показывает кто мы такие, кто нас окружает, кому можно доверять. Эксперимент — это то, в чем мы нуждались. А мы всегда нуждались в помощи, чтобы разобраться во всем. Мы не могли этого сделать самостоятельно, но нам помогают.

— Мы не настолько доверчивые, чтобы поверь, что Эксперимент — это хорошо! — выдает Тринадцать номер 2. — Так или иначе, это все ложь. Вранье — все, что мы видим и слышим. Нас нагло программируют, чтобы мы верили в то, чего в действительности нет. Благодаря эффективному внушению нами манипулируют, и мы не можем позволить себе стать их марионетками.

Касс сжимает мои руки еще крепче.

Где-то, в глубине ума, закрадывается мысли, что Тринадцать номер 2 права. Иначе я бы ее не создала. Ее основная обязанность защитить меня от Эксперимента.

Касс сжимает мои руки так крепко, что они начинают болеть. Ни одна мышца на ее безупречном лице не дрогнула за все время. Касс походит на обездвиженную восковую фигуру с пустыми стеклянными глазами.

Пробую выдернуть руки. Снова и снова.

Вокруг появляется множество моих копий. Целая армия. Их так много, что невозможно сосчитать. И они взяли меня в плотное, нескончаемое оцепление.

Прилагая немалые усилия, я все же вырываюсь, и отталкиваю Касс. Как только она наклоняется, чтобы упасть, ее тело расщепляется на тысячи кусочков, разлетающихся по воздуху, точно как дым, и исчезают.

Срываюсь с места и бегу. Бежать, собственно, нет куда. Не знаю почему, но я надеюсь прорваться. Но, едва миную первый ряд «солдатов» Эксперимента, как они хватают меня в цепкий обхват. Снова пытаюсь выскользнуть из их сильных рук, но у меня ничего не получается. Закрываю глаза, и неистово желаю проснуться. Мне нужно, необходимо очнуться! И вдруг появляется дивное ощущение легкости, будто я нахожусь в свободном падении.

Аарон Селестайн говорит:

— Под единым флагом, в одно государство, мы объединили несколько племен, коммун и назвали их Департаментами.

Открываю глаза и осознаю, что я и Аарон Селестайн стоим в пустом вагоне поезда. Ни окон, ни дверей он не имеет. Железные стены поезда движутся с неописуемой скоростью, создавая легкий ветерок.

Аарон Селестайн одета в темно-красное платье, на губах алая помада, волосы уложены за уши.

Флаг Богема черного цвета, на фоне которого вращаются два охваченных огнем кольца: одно кольцо означает прошлое, второе — будущее.

Аарон Селестайн продолжает:

— Тогда нация одолела всех противников этой великой идеи. Несчетные потери в борьбе, вскоре, олицетворяли триумф. Мы не сдались перед соблазном отступить.

Внимательно наблюдаю за уже равнодушной физиономией Селестайн.

— После того, как внутренние враги были уничтожены и подавлены, внешние — попытались вмешаться в дела страны.

Окружение меняется и затуманивается. Густой дым окутывает все, создавая невозможность смотреть дальше, чем на два-три метра. Вокруг мечутся вооруженные люди, безостановочно стреляя. Я будто попала на поле битвы настоящей войны. Высоко в небе пролетает самолет. Вскоре, раздается взрыв и куски вырванной травы и гальки сырого грунта разлетаются в радиусе десятка метров. На меня дождем сыпется грязь.

Воины бегут в хаотичном порядке, усиленно паля из оснащенных винтовок.

Некоторые люди защищены пуленепробивными жилетами и касками, другие просто в порванной и испачканной форме.

Над головой мелькает что-то похожее на небольшие сувенирные мешки. Как только они падают, сразу же взрываются. Взрывы похожи на вспышки огня, потом разлетается цветной порох, и серая занавесь дыма окрашивается.

Химический порошок оседает на открытые части тела и одежду, разъедая ее, и обжигая. Боль нестерпимая. Кожа покрывается выделяющими непонятную слизь язвами, а одежда превращается в густую жидкость, и отекает тянущимися каплями. Дышать невозможно — попадая в дыхательные пути, химикаты обжигают сильнее пламени.

Люди безжизненно падают. Ружья ложатся возле плавящихся останков тел. Начинается сильнейшая бомбежка.

Я снова стою в вагоне. И, ничего не понимая, рассматриваю свою чудом исцелившуюся от язв руку.

— Чтобы прекратить военные нападки и разжигание новых конфликтов, не рисковать жизнями сограждан, и, чтобы защититься, мы решили возвести стены. — молвит Селестайн. — И отделили одичавшие народы.

Внезапно мы оказываемся на самой вершине Дуги. С одной стороны расположен незнакомый мне департамент, с другой растут бескрайние леса. С такой высоты все внизу кажется крошечным и маленьким, как букашки, а сама высота перехватывает дух.

— Дуга позволяет нам чувствовать себя в безопасности. — настаивает Селестайн. — Защищает нас от деградирующей формы жизни, на которою влияет радиация старого мира. Возведение Дуги вокруг Богема — уникальное событие в мировой истории, олицетворяющее священное и вечное обязательство — верность идеи и благодарность нашим создателям, которым мы должны быть признательны до конца своих дней.

Мы возвращаемся в вагон, наполненный солдатами из Департамента-2. Их одежда похожа на мою, но с незначительными отличиями. Лица воинов мне совершенно незнакомы. Их тела неподвижны, руки опущены, а взгляд бесконечно пустой.

— Все участники Эксперимента не являются представителями отдельного племени или класса, — говорит Аарон Селестайн. — Вы являетесь частью избранного народа, которому посчастливилось выжить. Вы — гаранты нашего мирного будущего, нашего сохранения; вы обязаны верно служить движению, являющемуся почвой и воплощающему идею великого государства. Вы должны быть покорны и нескончаемо благодарны творцам за возможность жить.

Не торопясь пробираюсь из середины вагона в начало. Но у него нет ни конца, ни начала. Весь коридор или бесконечный поезд битком набит неподвижными статуями.

— Но, чтобы государство существовало как можно дольше, мы должны заботиться не только о количестве населения, но и о его качестве. Количество и качество определяет значимость нации как целого! — подчеркивает Селестайн. — Организации рабочего механизма общества далась создателям весьма не просто. Девять департаментов были разделены для большей эффективности. Каждый департамент имеет свою сферу деятельности, связанную с множеством понятных факторов. Работа государства была удачно реформирована. Это мы наблюдаем сегодня.

Поскорее бы выбраться вон из этого замкнутого тоннеля. Но я с горечью осознаю, что он не имеет конца.

Аарон Селестайн меняет тему:

— Богемская нация, в прежние времена, была политически и социально дезорганизована, разобщена тем, что многие называю демократией.

Обстановка меняется. Мы переносимся в полный людей ветхий дом, где некоторые без сознания валяются в собственной рвоте. Но это не популярное место отдыха из старого мира, это разваливающаяся хижина, сколоченная из гнилых досок, в которой поставлены пара столиков. При первом вдохе чувствуется застоявшаяся вонь испражнений. Это всего лишь ассоциации на то, что мне внушают. — напоминаю я себе. — Этого не существует.

— Создатели наблюдали за личностными разложениями, за открытым выражением мыслей, первобытными инстинктами. Все это вело к прямому краху.

Мы возвращаемся в вагон.

— Только дисциплина и покорность общества, — Аарон Селестайн смотрит на одного из солдатов, — облегчают существование нации и сокращают риск его разрушения. — Селестайн переводит взгляд на меня. — Но такое общество нельзя создать только принуждением и захватывающей силой идеи. Такое общество можно достичь исключительно с помощью контроля. Чтобы поддерживать систему и идеальный строй общества, прежде всего, нужно закладывать в умы такие качества как храбрость, бесстрашие, готовность самопожертвования и готовность вступить в смертельную схватку с опаснейшими врагами — с вредителями, которые деформируют правильный образ мысли в умах наших сограждан. Наша главная обязанность — формирование нации, как единого организма, и очистка общества от вредителей очень важна.

Глава 15. Заражение ума

Аарон Селестайн, находясь среди руин когда-то бетонных домов, скорее всего, символизирующих полнейшую разруху, изрекает:

— Прежний режим капитулировал перед возникшими трудностями.

Я осматриваюсь вокруг. Все, что нас окружает — это нескончаемые развалины, погрузившиеся в гнетущий мрак. Возможно, здания когда-то разбомбили. Не знаю, почему я именно так думаю, ведь стоящих здесь, когда-то целостных, сооружений я отродясь не видела.

— Вывести страну из экономического кризиса, — продолжает Селестайн, — по своей сути, он был не способен. Так же, он был не способен обеспечить страну провизиями.

Мы переносимся на опушку дремучего леса, где нестройной очередью выстроились пара жилищных хибар. Старое и прогнившее дерево, из которого их соорудили, обросло вездесущей плесенью и грибком. На близлежащей под солнцем широкой луговине беззаботно играются детки, одетые в перепачканное отрепье.

Мы возвращаемся на то самое захламленное неподъемными глыбами место посреди мрачных руин.

— Для новой власти слов «трудности» и «отступление» не существует. — гордо заявляет Селестайн. — Чтобы не истощать государство и нацию в целом, мы боремся с первобытными инстинктами и безудержными порывами жадности граждан.

Сдается мне, она имеет в виду пайки, которые выдают рабочему классу. Так вот, их не хватает на неделю, и их не все получают. Это отнюдь не борьба с жадность, это злоумышленное морение и вырождение народа голодом.

Каменные брылы начинают подниматься. Если когда-то они падали и здания, казалось бы, необратимо рушились, то теперь они поднимаются и дома отстраиваются.

— Внешние враги, — говорит Селестайн, — имея сильное влияние, провоцируют голод в департаментах. Тем не менее, богемский народ сыт и одет, более того обеспечен работой.

Отстроившиеся здания, как по мне, настоящий позор архитектуры: однотипные, как будто построены под копирку, к тому же, серые и унылые.

— Внешние враги навязывают иллюзию голода, подавлений и безвластия в стране. — произносит Селестайн. — Это не правда. Богем имеет процветающую экономику.

Пугающе гудя, земля под ногами движется. Стоя на огромном бетонном куске, отделившемся от твердой почвы, мы стремительно поднимаемся в воздух. Из-за поднявшейся удушливой пыли и пороха видно не дальше, чем на расстояние вытянутой руки.

Мы останавливаемся. Пыль, из-за которой затруднительно дышать, понемногу оседает, я понимаю, что мы пребываем на крыше здания, насчитывающего не меньше сто этажей. С этой сумасшедшей высоты открывается бескрайний вид на заброшенный город, похожий на одно из тех мест, которые показывали по телевизору: город-призрак из «старого» мира. Его полуразрушенные дома не перестают захватывать дух своей ужасающей красотой, а многочисленные улицы засорены брошенными и всплошь покрытыми ржавчиной железными коробками без колес и дверей.

Этот город — тоже неотделимая часть моего подсознания. И, кажется, я знаю всякую стоянку, закоулок и давно высохшую реку.

Пока я, как любопытный зевака, с редким изумлением рассматривала городишко, Аарон Селестайн облачилась в черный брючный костюм.

— Мировое господство тогда и сейчас вовлекает нас в разобщение. — настаивает она. — Они используют все доступные средства для дальнейшего развития конфликта и, возможно, для раскручивания войны против современного Богема. Не только Старый мир поглотила война, но и Новому миру грозит повторение истории. Какими бы разрушительными не были войны в прошлом, сколько бы жертв не пало на поле боев, это никого не интересует. Войны не прекратятся до тех пор, пока мы не станем задумываться об их последствиях. И пока не зададимся вопросом: зачем, за что и почему мы боремся?

Слышу странный звук, точно от летящего судна. Бомбардировщики приближаются невероятно быстро, скидывая снаряды. Те падают и взрываются. Дома рушатся, создавая очередную непроглядную занавесь из пыли. Бомбардировщики проносятся высоко над нашими головами и растворяются в воздухе.

— Основной причиной войны в «старом» мире было распределение ресурсов и власти над всей цивилизацией. По окончании Великой и бессмысленной войны устоявшие народы, подсчитав утраты, наконец-то поняли свою ошибку и подписали соглашение о примирении — многостороннее соглашение о ненападении. Но мир снова постигает угроза.

Здания снова рушится, а земля содрогается. Город-призрак спрятался в тучах пыли. Но многоэтажный дом, на крыше которого мы стоим, цел и невредим.

— Внешние враги нарушают данные соглашения и разжигают новый конфликт. Страны-победительницы Великой войны собираются умышленно превратить соглашения о примирении и о ненападении в постоянный источник противостояния во всем мире. Только с помощью силы заложенной в богемской нации, мы сможем придушить все попытки врага уничтожить нас. Мировая война современности нужна лишь для того, чтобы свергнуть богемскую власть, овладеть бесценными земельными ресурсами и полезными ископаемыми, а народ — поработить или уничтожить.

Перед глазами почему-то возникает картинка: движущиеся в ночь поезда полностью набитые живыми людьми. Они просят о спасении, молят их оставить на родине.

Я чувствую, что информация начинает загружаться в мое подсознание все быстрее. И странно, но мне выдается, будто я нахожусь внутри нее.

— Богатство мира и любой страны, так или иначе, делят силой. Чтобы сберечь эту состоятельность, мы должны контролировать каждого члена общества, не допускать предательств и вероотступления от общей великой идеи — сохранения и процветания государства. Те государства население, которых действительно жестко контролируется, победят внешних врагов и сохранят жизни каждого члена общества. Только объединившись, — мы выстоим.

Когда поток информации прекращается, все чувства приходят в норму. Но остается неизгладимый осадок, словно это была загрузка данных внутри загрузки.

— Страны, которые называют себя победителями в Великой войне, намереваются превратить нашу страну в колонию, снабжающую и работающую на весь остальной мир.

Перед глазами поезда с людьми уезжают один за другим…

— Поведение стран-победительниц является полностью иррациональным данным мирным соглашениям. Вот почему мы не должны им верить! Мы должны с ними бороться.

Ужасно разболелась голова. Еще немного и она расколется.

— Богем — единственная страна, придерживающаяся мирных соглашений. — продолжает Селестайн. — Поэтому она является страной-изгоем для всего мира. В то время, как внешняя угроза нависает над нашим государством, мы соблюдаем договоренности. Но, как только на нас нападут, мы ответим ударам на удар. Внешние агрессоры не запретят нашему правительству отвечать на нападки. Наш ответ — борьба. А обильное производство оружия — гарантия нашей безопасности и суверенности на все грядущие времена. — будто невзначай додает Аарон Селестайн с тем же безразличным выражением лица.

— Все утверждения о том, что Богем планирует напасть на страны-победительницы, — провокация, отвратительная клевета и бесстыжая ложь со стороны разжигателей войны. Вполне возможно, что они ее начнут. Поэтому, чтобы обеспечить безопасность нашего государства, мы должны рассказать народу Богема, пока еще не поздно, всю правду.

Я нахмуриваюсь. Новая война? Со странами-победительницами, разжигающими новый конфликт? Как они могут проводить всеобщую пропаганду в закрытой стране, отрезанной от остального мира? По радио и экранах беспрестанно вещает и показывает всего один канал — из Помоны. Не существует никаких альтернативных вещателей, мы просто вынуждены смотреть и слушать только то, что подается по одной волне — из столицы.

— Богемская власть стремится к миру, спокойствию и независимости.

Я слышу голос Касс, появившейся вместо Аарон Селестайн, когда я отворачиваюсь посмотреть, что происходит вокруг. Дом, на котором мы стоим, осыпается с низу к верху, создавая легкое дрожание.

Касс немного изменилась. Стала более хмурой, а белый костюм сменился на ее повседневную одежду: поношенные штаны, футболка и безобразная кофта.

— Мир и спокойствие можно достичь только с помощью контроля и правильного осведомления населения. — говорит она.

Легкое дуновение теплого ветерка играет ее волосами. На миг мне безудержно хочется ее обнять, и попросить очнуться, ведь то, что она говорит — полнейший бред. Чем больше контроля и силы, тем больше сопротивления. Но это не касается людей. Чем больше их контролируешь и запугиваешь, тем больше им это нравится и тем больше они хотят, чтобы ими управляли. И чем больше вранья — тем усерднее они верят в навязанные иллюзии. И тем больше они хотят их слышать.

— Если же мир внутри государства будет нарушен вредителями и внешними врагами — мы применим оружие. Это единственный способ достижения целей. — уверяет меня Касс.

Стою у края крыши и не могу поверить собственным глазам. От здания под нами мало что осталось — три верхних этажа повисли в воздухе. Я отчетливо понимаю: я во сне и это всего лишь возникшая ассоциация на то, что в меня загружают. Но перехватывающая дыхание высота меня откровенно пугает.

— Мы должны знать тех, кто жаждет начать войну.

Мы перемещаемся в белое пространство, где в воздухе повисло, выстроившись в строгую линию, множество портретов. Должно быть, они сейчас загружаются в мое подсознание и, увидев кого-то из этих людей когда-то, должна буду соответственно среагировать. Картинки сменяют друг друга очень быстро, но я узнаю лицо Хемстворда Эбернесса и Люка. Значить, это правда: Люка арестовали, и он на самом деле просил меня остановить бунты в Котле?

— Те, кто выказывают неуважение к государству, его организации и лидерам, будут призваны к ответу и судимы, а затем наказаны изоляцией или казнены. Чем раньше мы избавимся от вредителей, тем раньше в мире наступит равновесие. — объясняет Аарон Селестайн. — Как бы жестоко это не было, но это в наших же интересах.

Мы возвращаемся на парящую в невесомости крышу дома.

Касс исчезла. Ее вновь заменила Аарон Селестайн.

— Сознавая, насколько опасны вредители, мы боремся с ними. Мы достаточно сильны, чтобы защититься от посягательств, чтобы решительно и успешно завершить любой конфликт. Вредители — внутренние и внешние — легкомысленные и безответственные элементы. Они не понимают и не хотят понять, скольких мы должны спасти и исцелить после их деятельности.

Обстановка меняется, и снова появляется Касс. Мы находимся на берегу реки, откуда красочной панорамой открывается замечательный вид на небольшой город. Утренний воздух насыщен первозданным холодком и изо рта клубится пар. Касс, стоя у края широкой реки, всматривается в прозрачную воду, как в зеркало. Оглянувшись на меня, она сочувственно заявляет:

— Мы не хотим войны, Харпер. Нам не нужны жертвы. Главная наша цель — мир во всем мире. Для общего блага, которое может быть нарушено вредителями и внешними врагами, мы должны прилагать общие усилия! — утверждает она. — И мы никогда и ни при каких условиях не сломимся под угрозами или вымогательствами. Мы не можем. Никогда. Хотя, отказываясь выполнять условия вредителей, мы подвергаем себя риску неведомых раньше масштабов. Мы обязаны защищаться.

Я знаю, Касс всегда меня любила и не могла перейти на вражескую сторону. Вспоминая слова Каи об ассоциациях, будто они возникают на то, что мне внушают, я с большим разочарованием ловлю себя на мысли, что наши с сестрой доверчивые отношения благодаря моим естественным подозрениям превращаются в прах. Аарон Селестайн является голосом Эксперимента, поэтому я ее четко слышу и вижу. А возможно ли, чтобы Касс тоже является суггестором? Ведь она мне тоже снится. И выглядит так невероятно правдоподобной, что я никогда бы не заподозрила, что она всего лишь часть программы.

— Мы хотим жить в мире и спокойствии. — настаивает Касс.

Я безмолвно отдаляюсь от нее. Поскорее бы проснуться и забыть то, что уже услышала. Но это лишь маленькая часть той информации, которою загрузили в мое подсознание.

— Ты не можешь уйти! — восклицает Касс, наконец-то проявив малейшие эмоции. — Тебе не спрятаться от самой себя! Ты можешь не верить в то, что мы утверждаем. Но это то, что всегда таилось у тебя внутри. Программа ничего не создает. Она выискивает и показывает тебе твое истинное нутро.

Нет. — думаю я про себя. Касс лицемерно фальшивит. Ее устами разговаривает Эксперимент. Все это по большей части отвратительная ложь и запугивание.

Берег реки оказывается бесконечным. Под ногами простираются огромные квадратные бетонные плиты, кажется, что ими устелена вся земля вокруг. Легкий ветерок обвивает лицо. Может, выслушав и перетравив все, что я услышала от Селестайн и Касс, я не могу здраво мыслить, но я точно знаю, что сказанное ими — неправда. Это всего-навсего то, во что я должна поверить.

— Борьба за выживание и самосохранение — суть и смысл нашего существования. — звучит тихий голос Касс у меня в голове. — Наступит время, когда мы будем доказывать, что достойны жить.

Иду не оглядываясь. Сестра остается далеко позади, но ее голос звучит совсем близко.

— Чем больше ты сопротивляешься, — снова ярит Касс, — тем больше заблуждаешься. Думаешь, ты понимаешь, что происходит? Нет, происходящее — иллюзия, окружающее нас — больная и навязанная фантазия. А Эксперимент помогает это увидеть, различить, что есть правда, а что вымысел. Но ты имеешь шанс освободиться от испорченных иллюзий. Все, что от тебя требуется — открыться Эксперименту. Он тебя спасет! Он спас меня, Харпер! Он открыл мне глаза…

Оттого, с каким пронизывающим чувством Касс выговаривает мое имя, мое сердце сжимается, как мячик. И мне грустно, потому что это не та Касс, с которой мы были единым целым. Это всего лишь ее жалкое подобие.

— Создатели, объединившие нас под единственным флагом, положили начало пути потомкам избранного народа, — монотонно бубнит сестра, — отважного, идеалистического народа. Мы должны верой и правдой служить создателям.

Все это полнейшая ерунда, и я ни за что в него не поверю. О каком идеалистическом, храбром, избранном народе идет речь? Это чушь собачья! Народ, которым повелевают и он корится; которого унижают, а он воспринимает это как само собой разумеющееся; который видит реальную жизнь, перебивается за чертой бедности и продолжает с этим мириться… Власть убеждает людей, что они должны существовать именно так. Власть всеми способами навязывает людям свои вымышленные идеалы, а те верят, что это цель всей их жизни. Еще никто открыто не засомневался. А тех, кто решился заговорить о проблемах, выступить против, народ позволяет отъединять, защищаясь от другого, разумного мнения. Этот народ наблюдает за убийствами тех, кто храбрее и отчаяние. И я уже не знаю, хочу ли я, так как раньше, помочь всем вырваться из цепких лап Сейма. И хотят ли они освободиться…

Проснувшись, чувствую сильнейшею боль в голове и подкатывающую к горлу тошноту, будто я долго каталась на крутых горках. То же самое происходило со мной после первого этапа суггестии. Присматриваюсь и осознаю, что нахожусь в комнате отдыха, где темно хоть в глаз выколи. Но я четко вижу окружающие меня пустые кровати. Не торопясь, обуваюсь. Сдается мне, что если просижу еще несколько секунд в согнутом положении — меня вырвет.

Завязываю непослушные шнурки, и размышляю над тем, что делать дальше. Люка арестовали… Как я могла это допустить! Он бы ни за что меня не оставил. Мне нужно еще раз его увидеть, помочь ему выбраться из заточения и обсудить то, что я ему пообещала. Но, где его искать? Вряд ли его держат в Норе. Первым делом отыщу Каю, она непременно должна знать, куда его забрали.

Встаю. Пробую сделать крохотный шаг, но не тут-то было. Перед глазами все плывет, ноги подкашиваются, будто их подсекли точно как траву. Мне нужен небольшой передых, чтобы восстановится. Около четверти часа сижу практически неподвижно. Каждый раз, пытаясь пошевелиться, останавливаюсь — боль в голове усиливается, а звуки стают в несколько раз громче, так что слух режет. А вскоре и вовсе становятся отдаленным шумом. Но я улавливаю приближающийся топот — кто-то спешит в комнату отдыха.

В спальню вбегает тонкая женская фигура. Девушка мчится так, будто за ней гонится стадо голодных собак. Кая подбегает к моей кровати и садится передо мною на корточки.

— Тебе совсем плохо. — Она касается моего лица. — Но, если ты слышишь меня, — кивни.

Я различаю некоторые буквы из ее речи, и они ненароком складываются в полноценные слова. Я незавершенным кивком отвечаю на ее вопрос.

— Отлично. — выдыхает Кая с облегчением. — Мне надо тебе кое-что показать. Ты можешь идти?

— Не знаю. — едва слышно выговариваю я. — Попробую.

Невероятно, но внушение вытянуло из меня почти все силы. Кая помогает мне надеть куртку и дойти до выхода из спальни. Ноги будто отекли и превратились в тяжелые колодки, но ступать с каждым разом становится все легче. Кая не отпускает мою руку, наверно боится, что я упаду. Мы выходим в коридор. Девушка приставляет палец к губам.

— Тссс… Никаких звуков, иначе нас поймают.

— Поймают? — с ужасом переспрашиваю я. Неожиданно для себя я сомневаюсь: надо ли идти за Каей, ведь она намекает на то, что мы нарушаем правила. Кажется, я боюсь того, во что нам выльется эта прогулка.

Останавливаю себя, не понимая, почему боюсь последствий. Я ходила за Дугу много раз, нарушив, одновременно все существующие законы Богема. Неужели неожиданно возникший страх — следствие внушения? И я в коем-то веке боюсь разгневать власть?

— Не беспокойся. Просто иди за мной, как можно тише.

— Это важно?

Но Кая не отвечает. Мы спускаемся в Нору, пересекаем ее круглое дно и заходим в дверь под лестницей. Не удивительно, что я раньше ее не замечала: из-за непроницаемой тьмы ее совсем не видно.

Мы идем в каменном тоннеле, имеющем множество развилин. Я и подумать не могла, что Нора такая большая, в ней можно с легкостью потеряться. Да и особо не задавалась, почему мы живем в холодном подземелье, на верху же так много высоток. Наверняка, там нашлось бы для нас место.

— Мы идем в стационар. После ужина врачи отдыхают. — шепчет Кая. — Так, что нас никто не заметит.

— В стационар? — переспрашиваю я, хотя четко ее слышу.

— Ага.

Кая открывает затвор слева, и мы выходим в коридор со стеклянным полом, подсвеченным вычурно-синим светом. Пропускаем несколько дверей и останавливаемся у самых крайних. Но я не замечаю в себе особо сильного желания заходить. Напротив, я хочу как можно скорее уйти. И зачем я только сюда пришла? К тому же я чувствую себя виноватой и мне жутко неуютно. Но, как только Кая отворяет дверь, мои сомнения мгновенно улетучиваются. На кровати (это единственная мебель в безоконной комнате) я распознаю Еву и, к большому удивлению, смело переступаю порог.

Я будто просыпаюсь от увиденного, прихожу в себя. На койке, укрывшись тремя серыми одеялами и поджав ноги, лежит Один. Ева в сознании, но она словно погрузилась в себя. Похожие на два уголька глаза открыты, но девушка не реагирует на наше появление, и продолжает всматриваться в невидимую точку.

— Что с ней? — с недоумением справляюсь я, смотря на пепельную кожу Евы. Если бы не ее ровное, едва заметное дыхание, я бы подумала, что она мертва.

— Сомнамбулическое состояние. — отмечает Кая, подходя к кровати. — Она сейчас проходит суггестию.

— Сейчас? — удивляюсь я, ведь Люк унес Еву не в лучшем состоянии. И меня поражает то, что ее не лечат.

— Ее программируют. Информация загружается в нее безостановочно. Вчера привезли новое оборудование. И, думаю, она не выйдет из этого состояния. — хмурится Кая.

— Что это значит?

— То, что Один всегда будет под внушением. Но все можно сломать, и если ее воля достаточно сильна… Хотя вряд ли она сможет перебороть себя. — Кая бросает на меня встревоженный взгляд. — Скоро с нами сделают нечто подобное.

— С нами? — Меня обдает жаром.

— Да, все уже готово. Обычному суггесторному внушению ты еще могла как-то сопротивляться, но этому… вряд ли получится.

Кая прикасается к уху Один, и откинув ее волосы, указывает на глубокие полузатянутые шрамы. Кожа вокруг уха Евы темно-синего цвета. Неужели Один пыталась вырвать себе уши? Точно как Пять! И это бы у него получилось, если бы он не спрыгнул. Он не хотел слышать навязчивый голос в голове. Походит на то, что, Ева сейчас проходит тот же метод суггестии, что и проходил Пять.

— Не хочешь стать такой же — тебе нужно бежать. — уверяет Кая, пронзительно смотря на меня.

— Бежать? — Я вспоминаю Люка: он говорил, что я не могу удрать, потому что нужна людям в Котле. Но он еще убеждал остановить восставших, чтобы спасти их. — Люк! Где Люк? — осведомляюсь я.

— Его задержали. Меня тоже, но он помог мне сбежать. — Я недопонимающе гляжу на Каю: неужели, когда Люк просил остановить бунтарей, я действительно не спала? Я окончательно запуталась. — Он хотел, чтобы я предупредила тебя. И еще попросил передать, что он тебя не оставит. — Было бы здорово, думаю я, нервно дрожа. Кая бросает короткий взгляд на Один. — Нам нужно поторопиться.

Кая хватает меня за руку, и я тут же вспоминаю о жучке. Подкатив рукав, смотрю на мигающий свет, и меня охватывает панический страх, потому что мы не уйдем. Аарон Селестайн знает, где мы! Мое сердце разрывается от волнения. Но Кая упорно и не падая духом, тянет меня в коридор.

— Я не могу уйти без Люка! — твердо заявляю я, сопротивляюсь.

— Поверь, Люк именно этого и хочет. Тебе нужно убраться отсюда и как можно скорее. Мне тоже.

Кая нагло тащит меня в Нору. Я раз за разом повторяю, что не хочу оставить здесь Люка, но она неумолима. Вдруг девушка останавливается, и оборачивается. Она испуганна, точно как окруженный злыми псами котенок. Бегающим взором Кая обшаривает коридор в поисках места или комнатушки, куда бы можно ускользнуть, и я разгадываю, что произошло то, что она так боялась. Нас окружили пять хорошо вооруженных ребят в черных костюмах. Прорываться нет смысла — нас пристрелят в ту же секунду, как мы рванемся.

— Задержать их. — приказывает Аарон Селестайн, приближаясь.

Двое солдат закидывают оружия за спины и подходят ко мне и Каи. Применяя силу, толкают нас лицами к стене, закладывают руки за спину и туго обволакивают запястья специальной лентой. Вряд ли ее разорвешь, и руки вынуть тоже не получается — она будто резиновая и липкая.

— Увести. — распоряжается Аарон Селестайн.

Каю уводят в неизвестном направлении. Она отчаянно брыкается, но это ее не спасает. Меня, вместе с Охранниками и Фрэнком, Аарон Селестайн в молчании сопровождает к лифту, с помощью которого мы поднимаемся на второй этаж, и направляемся в ту комнату, где я встречалась с Касейбианом Кроу. Насильно меня толкают на диван. По приказу Селестайн солдаты незамедлительно удаляются.

В помещении не очень светло, хотя на потолке, выстроенные в единый ряд, горят пять мощных ламп. У занимающего всю стену окна, за которым едва заметными огоньками горят звезды на темном полотне неба, нет кресла.

Фрэнк уходит и возвращается с пистолетом-шприцом в руке. Я сдерживаю слезы и злость: они хотят сделать со мной то, что с Евой! Я не хочу быть такой же, как она. Не хочу!

— Вводи. — приказывает Селестайн, стоя напротив.

— Что это? — Я не отрываю взгляд от большой иголки.

— Лекарство. — язвит Фрэнк. Черная жижа в шприце меня до смерти пугает.

Фрэнк наваливается на меня, как каменная брыла. Я отчаянно пытаюсь освободить руки, чтобы отлупить его как следует и не позволить к себе притронуться, но не могу разорвать прочную ленту — чем усерднее я ее растягиваю, тем туже она затягивается. Фрэнк делает укол мне в предплечье, и оно начинает нестерпимо болеть, а рука понемногу немеет. Дрожь пробирает все тело, и я не в состоянии собой совладать. Несколько минут бьюсь в кошмарных судорогах, мышцы сокращаются так сильно, что не могу дышать. Я не понимаю, что происходит. Когда сокращения прекращаются, меня словно парализует: не чувствую ни рук, ни ног, и не могу пошевелить даже языком.

— Спасибо, Фрэнк. Иди. Она больше не опасна. — благодарит Аарон Селестайн Фрэнка и тот удаляется на второй этаж.

Хорошо, что я могу видеть. Проходит немного времени, и я кое-как могу шевелить языком.

— Наверно, ты самая сильная из всех, кого я когда либо знала. — расхаживает туда-сюда Селестайн. — Ты до сих пор не сломалась. Может ты и сопротивляешься тому, что ломает других… Но в этом нет никакой силы. Ты просто ходячая заноза! Суешься не в свои дела и толку от тебя никакого, одни проблемы.

Я бормочу в ответ не пойми что, пытаясь сказать что, когда я высвобожусь — ей будет не до разговоров.

— Всего лишь пятнадцать процентов восприятия… Как тебе это удалось? — цедит сквозь зубы Аарон Селестайн. — Конечно, на тебя действует суггестия, но ты противостоишь ей. Это меня не устраивает. Мне не нужны бунтовщики. От них только неприятности, а потом все надо исправлять. А это занимает много сил и времени.

Я бы хотела ответить на вопрос Селестайн, но я еще не пришла в свое нормальное состояние: когда пятерни и ходули безотказно работают, а рот можно открыть и закрыть. Все, что мне сейчас великолепно удается — не распускать слюну.

— Ладно. Не в этом дело. — отмахивается Селестайн и признается: — Я всегда, всегда считала тебя исключительной. Ты пренебрегаешь законами общества, и придерживаешься личных норм. Чего стоит твоя выходка в день Сбора. Пришла в брюках и рубашке! Но, не думаю, что ты хотела выделиться или удивить меня…

Аарон Селестайн на секунду отворачивается и снова пятится на меня.

— У тебя перезагрузка. Твой разум не прошел полной очистки и все еще засорен. Но мы это с удовольствием исправим. Через минут десять ты отключишься, а проснешься совсем другим человеком. Новым человеком. — подчеркивает она с гордостью. — А пока что нас еще есть время немного поболтать по душам.

Я пробую шевелить пальцами. И у меня получается. Только большой палец правой руки все еще не сгибается.

Аарон Селестайн садится в кресло, стоящее возле дивана, и запрокидывает голову.

— Хочешь меня о чем-то спросить?

— Зачем вы внушаете людям ложь? — выговариваю я через букву.

— Ложь? — ухмыляясь, вспыхивает Селестайн. — Нет. — сладострастно тянет она. — Мы открываем людям правду. Мы помогаем им измениться, мы заботимся о них, напутствуем. Мы удовлетворяем их потребности.

— Вы лишаете их здравого рассудка! — возражаю я.

Аарон Селестайн, услышав мое утверждение, выходит из себя.

— Решаем их здравого рассудка!? Как грубо… Даже для тебя. — иронично ухмыляется Селестайн. — Тебе, наверно, сложно понять, но… Мы даем людям то, что они хотят. То, что они желают получить. Не более. И они благодарны нам. Да! Они благодарны нам. И они выбирают нас, а не, как ты утверждаешь, правду.

— У них нет другого выбора. — выпаливаю я. Аарон Селестайн поднимает руку, мол, притихни, чего разбушевалась.

— Вот что я тебе скажу, Маверик. Человек не знает, чего он хочет до тех пор, пока его не разгадают и не предложат то, в чем он не смог определится самостоятельно. Как ты уже поняла, мы помогаем им в этом. Может, для тебя это открытие. Но, человек не хочет свободы. Это ему чуждо. Он не нуждается в любви и прочих мелочах. Человек нуждается в господине, руководителе, наставнике. И его снисходительности. Человек хочет контроля. Человек бежит от ответственности. Человек жесток, и хочет жестокого обращения над собой, потому что получает от этого немалое удовольствие.

— Это не правда. — отрицаю я. — Вы обманываете всех и для этого придумали суггестию.

— Не мы первые и не мы последние. — отрезает Аарон Селестайн. — Думаешь, мы первые начали проводить внушение? Ошибаешься! Суггестия — единственный способ помочь тем, кто нуждается в помощи. Знаешь, почему старый мир поглотила война? Потому что они не рассматривали внушение, как оружие. Как оружие для объединения. — уточняет Селестайн. — Только как для разобщения, и переманивания на свою сторону. — Я наконец-то сажусь и откидываюсь на спинку дивана. — Они «промывали» мозги. Производились химические атаки, разгорались войны, в которых мелкие хитрые врунишки доказывали свою правду. Понятия о добре и зле размывались, как песчаные замки водой. Вспыхивали маленькие войны, они ураганом захлестнули весь мир, и он превратился в одно большое поле боя. А все, потому что кто-то считал себя более просветленным; кто-то считал, что информация, которою им подали с телеэкранов, как десерт для избранных, правдива. Никто не пошевелил своей одной единственной прямой извилиной и не усомнился. Я веду к тому, что самое важное — это власть над разумом. Все давно поняли: мир принадлежит тому, кто умеет манипулировать и управлять. А не тупоголовым существам, впитывающим информацию, как губка жидкость.

— По-моему тебе надо лечиться. — выдаю я, дослушав.

— Скажу больше: когда есть те, кто хочет быть обманут, всегда найдутся те, кто будет обманывать. Одно притягивает другое. А целенаправленное внушение, тщательная обработка каждого человека — единственный способ спастись. — как бы невзначай добавляет Аарон Селестайн и призадумывается. — Я знаю, ты понимаешь это, как никто другой. Ведь мы похожи.

— Нет. — отрицаю я. — Не похожи.

Но Аарон Селестайн как будто меня не слышит и настаивает на своем.

— Порознь — слабые. — молвит она. — Сильные — всегда единое целое, как ты с Люком. Ты держишься его, а он не может без тебя…

— Хватит! — прошу я, чувствуя легкое головокружение. Наверно, жидкость, которою ввел мне Фрэнк, начинает действовать. — Вы обманываете всех, и, прежде всего, саму себя! Вы не замечаете, что люди страдают, гибнут… Вы — нелюди! Все здесь! У вас нет ничего человеческого! Как оправдаете сотни невинных жертв?

Лицо Аарон Селестайн смягчается. Похоже, ей понравился мой вопрос. Она кладет руки на колени, скрестив длинные тонкие пальцы, и самодовольно улыбается.

— В некотором роде единство нации не так важно, когда она не чиста и кишит различными уродами. — просто говорит она. — Ты ведь знаешь, что происходит с животным, когда у него полно глистов. Организм истощается. Вскоре брюхо лопается от расплодившихся паразитов. В конце концов, животное подыхает. То же самое происходит с государством. «Старый» мир был переполнен паразитами, и от них не избавлялись. Они жалели слабых, а ведь всякие уроды плодились больше всех. Тупоголовые выродки производили таких же тупоголовых выродков, отравляя этим второсортным шлаком и отходами всю нацию. Некоторые не могли ни писать, ни читать, но умели плодиться. Разве это не отвратительно?! Слабоумные и необузданные… — нажимает Селестайн. — Впрочем, именно такие были нужны власти. Не умеющие самостоятельно думать… Что они могли решать? Ничего. Разве они могли за что-то бороться? Сочинять и отстаивать свои идеи? Нет! — тянет Селестайн. — Зато они с радостью делали то, что им говорили. Служили отличным пушечным мясом и обогащали тех, кто был ненамного, но умнее этих безмозглых болванов. — изрекает Аарон Селестайн так, как будто смакует каждое слово. — «Старый» мир заслужил наказания. Я не сомневаюсь. А знаешь, что отвратительней? В «старом» мире не избавлялись от инвалидов. От этих мерзких, вызывающих жалость и отвращение, существ.

— Но вы решили все исправить? — разочаровано бросаю я, вспомнив о программе «Элиминация», и о мальчике за Дугой, и о выродках на охоте. На миг мне искренне становиться их жаль, они не виноваты в том, что с ними сделали.

— Конечно! — кивает Аарон Селестайн. — Это недопустимо! Разводить у себя домашних существ, чтобы было о ком заботиться, кого ругать, наказывать, кого жалеть и с кем полноценного себя сравнивать, наслаждаясь своим якобы совершенством. Жалкие, слабовольные, самомнительные человечки…

Аарон Селестайн на миг исчезает, точно как расплывающиеся на картинах силуэты.

— Любая нация должна очистить себя от тех, кто ее истощает. И не отрицай этого! Мы, когда болеем, лечимся. Тебе повезло родиться здоровой, и ты не знаешь каково быть прикованной к постели и постоянно болеть. Да, может у них есть воля к жизни, но это ничто. Они сами желают освободиться от страданий.

Меня снова воротит, а головокружение усиливается. Словно в тумане, я вижу, как Аарон Селестайн поднимается, и, подойдя, касается моего лица.

Мне становится душно. Капли пота, размером с горошину, стекают по лбу.

— Отлично. — торжествует Селестайн. — Ты уснешь и пройдешь еще одну очистку. Она станет для тебя последней.

— Вы вкололи мне то, что испробуете на Еве? — собравшись с последними силами, спрашиваю я.

— Чушь! С Евой Финч произошла ошибка. — отмахивается Селестайн. — Она оказалась слишком хрупкой для суггесторного внушения. Не сомневаюсь, она умерла б еще во время второго испытания. Но вмешалась ты… Всегда суешь носа не в свои дела.

Аарон Селестайн касается моих плеч. Я не в силах ей сопротивляться. Ложусь. Веки самовольно смыкаются, а сквозь гулкую темноту, словно через неисправный фильтр, слышу:

— Спокойной ночи, Харпер Маверик. Сладких снов.