Реквием по солнцу

Подготовка ткацкого станка

Хагфорт, Наварн

РАПСОДИЯ ПОДНЕСЛА руку к лицу, стараясь защитить глаза от яркого солнца. Воздух даже на рассвете обжигал незащищенную кожу лица — чего же оставалось ждать от грядущего дня?

Живописные поля Наварна затихли под палящими лучами солнца, слабый ветерок едва шевелил высокую траву, казавшуюся зеленым морем, раскинувшимся за древним торговым трактом, который проходил через весь Роланд, из Авондерра до горной гряды Мантейды. Безмолвные холмы, словно золотисто-зеленые волны, исполняли причудливый танец, подчиняясь порывам ветра. Эти картины заставили Рапсодию вспомнить другие дни, и другие поля, и другой мир, исчезнувший давным-давно, и на мгновение вместо возбуждения и радости от предстоящего путешествия она почувствовала щемящую грусть.

Вот уже три года все члены Намерьенского Союза жили в мире, хрупком и одновременно надежном. Время от времени, разумеется, возникали незначительные разногласия — кое-кто считал возможным продемонстрировать характер, но в основном все было спокойно. Рапсодия видела на лицах жителей континента, начиная от лириков из западных лесов и заканчивая делегатами из Бет-Корбэра, самой восточной орланданской провинции, граничащей с землями болгов, что они наконец позволили себе расслабиться и поверить в мирное будущее. Даже Эши, казалось, поверил и научился получать удовольствие от того, что насилию, терзавшему эти земли несколько десятилетий, положен конец. Человек, которому целых двадцать лет пришлось скрываться от врагов, устроивших на него настоящую охоту, человек, который никому не мог открыться и был вынужден страдать в одиночестве, теперь шел по миру, подставив лицо солнцу и наслаждаясь своим счастьем. И даже живущий в его душе дракон позволил ему с оптимизмом смотреть на жизнь. Одно это уже само по себе говорило о том, что в мире все хорошо, ведь всем известно, насколько драконы подвержены паранойе.

Но что-то не так было в ветре.

Рапсодия не смогла бы объяснить, что она почувствовала — нечто неуловимое, эфемерное, словно легкий бриз, налетевший на мгновение и тут же умчавшийся по своим делам. Однако Рапсодия уже не сомневалась: грядут перемены. И несмотря на жару, внутри у нее все похолодело.

Шум внизу немного стих, и Рапсодия на мгновение отвернулась от солдат, готовивших лошадей, фургоны и припасы, необходимые для путешествия в Ярим, отвернулась от моря волнующейся травы и посмотрела в сторону настоящего моря, лежащего в сотне лиг от Хагфорта.

«Это оттуда?» — подумала она, тщетно пытаясь отыскать в ветре чужеродную нить, уловить какие-нибудь изменения в воздухе, другой запах или резкое усиление жары, чтобы понять, почему же ей вдруг стало так грустно. Настроенная на вибрации окружающего мира, на мелодию жизни, будучи лиринской Певицей и Дающей Имя, Рапсодия могла улавливать подобные изменения.

Но она ничего не нашла.

Ее больше не посещали кошмары, предрекающие кровавые катастрофы, как было еще сравнительно недавно, когда они приходили почти каждую ночь. Теперь она спала в объятиях Эти, и дурные видения оставили ее в покое: дракон, охраняющий сон, оказался самым надежным способом обеспечить себе отдых ночью. Но даже когда она была вдали от мужа, в Тириане, или когда возвращалась обратно, ее покой не тревожили ни видения, ни предчувствия, ни дурные предзнаменования, которые могли бы объяснить эту неожиданную перемену в природе ветра.

Может быть, ей только кажется?

Однако она продолжала стоять, вглядываясь вдаль, и вдруг почувствовала, как ее окатило волной холода, иного, подкравшегося сзади. У нее зашевелились волосы на голове, а на лбу выступили крошечные капельки пота, тут же высушенные утренним ветерком. Рапсодия быстро обернулась и посмотрела на восточные бастионы Хагфорта, за которыми раскинулась Кревенсфилдская равнина, но неприятное ощущение уже исчезло. Ее глазам открылось лишь бескрайнее море зеленой травы, колышущейся на ветру.

Она приложила руку к виску, стараясь прогнать пульсирующую боль, неожиданно возникшую у нее в голове. В этот момент она почувствовала — на сей раз на юге — легкий трепет, словно вздрогнула сама земля. Рапсодия быстро наклонилась и коснулась земли у себя под ногами, но не обнаружила ничего необычного.

Впрочем, уже в следующее мгновение все исчезло.

— Ариа?

Рапсодия подняла голову и увидела внизу на дороге Эши, рядом с ним стояли солдаты и Джеральд Оуэн, и все смотрели на нее. Она заставила себя улыбнуться и покачала головой. Все сразу успокоились и вернулись к прерванным делам — все, кроме Эши. Он быстро вручил одному из стражников сундук, который до этого нес, и поспешил на вершину холма, где стояла Рапсодия.

— Что-нибудь случилось? — спросил он, подождав, пока Рапсодия выпрямится и отряхнет землю с рук.

— Не знаю, — ответила она, козырьком приложив руку к глазам и оглядываясь по сторонам. То, что прервало ее размышления, отступило, оставило ее в покое, если вообще что-то было. — — Не думаю, — сказала она наконец.

— Если ты хочешь остаться дома, мы еще можем послать Акмеду птицу с сообщением, — проговорил Эши и провел кончиками пальцев по выбившемуся из прически золотому локону. — Он покинет Илорк только через пару дней. Ему до Ярима ближе, чем нам.

Рапсодия взяла его за руку и повела назад, к фургонам.

— Нет. Я с нетерпением жду этого путешествия. — Остановившись возле запряженной гнедыми лошадьми кареты с королевским штандартом на крыше, она спросила: — А это еще что такое?

— Карета миледи, — низко поклонившись, ответил Эши.

— Ты шутишь?

Король намерьенов удивленно заморгал:

— Нет, а что такое?

— Ты хочешь, чтобы я ехала в карете?

— А почему бы и нет?

— Ну, кареты предназначены для… ну, для…

В глазах Эши загорелись веселые искорки. — Для кого, дорогая?

— Для… ну, для всяких там аристократов.

— Ты теперь аристократка. Больше того, ты — королева, даже если тебе самой это не доставляет радости.

Рапсодия игриво пнула его в бок.

— Ты прав, совсем не доставляет, но дело не в этом. Всякие там экипажи и кареты предназначены для неженок, стариков и больных. Я не хочу быть ни тем, ни другим, ни третьим, по крайней мере пока.

— Неужели нам так никогда и не удастся победить твою нелюбовь к королевским почестям? Мы могли бы ночевать в карете.

— Уверена, что солдаты получили бы огромное удовольствие. Нет.

Эши вздохнул с притворно-сердитым видом.

— Ладно, — сказал он и сделал знак квартирмейстеру: — Филипп, нам не понадобится карета. Спасибо.

— Кроме всего прочего, она задержит нас в пути. — Рапсодия подошла к своей чалой кобыле и нежно ее погладила. — Да и Твилла на меня обиделась бы.

— Хочу заметить, что я, будучи заботливым мужем, пытался спасти твою попку от седла, но ты не оценила моих стараний.

— Ну, моя попка тебя благодарит и просит больше не обращать на нее особого внимания. — Рапсодия снова погладила свою лошадь. — Мы почти готовы?

— Да.

— В таком случае нам следует найти Мелисанду и Гвидиона. А еще я хотела бы попрощаться с Анборном.

Эши кивнул в направлении вершины холма.

— Он там. Я пойду найду детей, чтобы ты могла оставить им свои наставления.

— Спасибо, — поблагодарила Рапсодия и нежно поцеловала мужа в щеку.

Она подождала, когда он войдет в замок, а потом направилась в сторону холма, на который показал Эши. На полпути она остановилась и снова прислушалась к музыке ветра, но не почувствовала ничего необычного. Наконец она вздохнула и заспешила вверх по склону.

Анборн в полном одиночестве сидел в своем кресле на самой вершине. Рапсодия подошла к нему сзади, но он почувствовал ее приближение и сразу заговорил:

— Мне кажется, он доносится с запада. Рапсодия замерла на месте.

— Что? — испуганно спросила она. Генерал не шелохнулся.

— Я не знаю.

Рапсодия медленно сделала несколько шагов вперед и встала рядом с ним. Даже выпрямившись в полный рост рядом с сидящим лордом-маршалом, она была лишь немногим его выше. Она ждала, стараясь не мешать ему слушать песню ветра. Они вместе смотрели на залитые утренним солнцем бесконечные зеленые луга, тянувшиеся до самого горизонта.

— Мне показалось, что я услышал Призыв, — спустя довольно много времени сказал генерал.

— Ты говорил. С Побережья Скелетов.

Анборн посмотрел на нее своими небесно-голубыми глазами.

— Нет. Еще раз, вчера вечером.

Рапсодия снова похолодела, только на сей раз она твердо знала; что ее испугали слова генерала.

— Откуда?

— Если бы я знал, я бы уже был там, — отвернувшись, ответил Анборн.

Он пожал плечами, и могучие мышцы натянули ткань рубашки, затем он выпрямил руками свои бесполезные ноги.

— Я ничего не слышала, хотя почувствовала в воздухе какие-то перемены, — призналась Рапсодия, убирая с лица волосы, которыми весело играл ветер. — Мне ни разу не доводилось слышать Призыв Кузена, принесенный ветром. В тот раз я лишь попросила о помощи, и ты меня спас. Я, помнится, подумала, что если отправлю Призыв по ветру и неподалеку окажется Кузен, который меня услышит, то он придет — сами стихии помогут ему найти меня.

— Я тоже так думал, — кивнул, соглашаясь, генерал.

— Ну а как на самом деле?

Анборн пожал плечами:

— Я прожил тысячу лет, Рапсодия. Но даже если я проживу еще тысячу, вряд ли я смогу ответить на все вопросы, которые у тебя возникнут.

Рапсодия улыбнулась:

— Вот это правда. — Она обняла его за плечи. — К тому же если бы ты и знал ответ, сомневаюсь, что ты захотел бы с ним расстаться. Ты даже не снисходишь до того, чтобы сообщить кухарке, что ты хочешь получить на ужин.

— Твоя новая кухарка просто ужасна. Лучше уж я буду болтаться голодным в грязном трюме корабля, чем стану с ней разговаривать.

Его слова, унесенные ветром, создали новый образ в голове Рапсодии.

— А если Призыв был послан с моря? — спросила она и почувствовала, как напряглась рука Анборна. — Ллаурон когда-то говорил, что морской ветер иногда подхватывает звуки и сматывает их наподобие клубка шерсти, и они вечно парят над поверхностью воды, изменяясь в зависимости от вибраций бесконечных волн. А если ты слышишь зов, который был отправлен кем-то с моря, вчера или, может, сто лет назад?

Анборн нахмурился.

— Если мы будем обсуждать все возможности, ты опоздаешь в Ярим на встречу с королем болгов, — проворчал он, хотя в его голосе явно слышалась любовь.

— А вдруг именно по этой причине ты его слышишь, а я нет? — настаивала Рапсодия. — Может быть, он послан во времена, когда меня еще здесь не было или я еще не стала членом братства Кузенов. — Она слегка покраснела. — Мне до сих пор так трудно поверить, что я одна из вас… Я же не отдала всю свою жизнь военной службе, как большинство Кузенов.

— Люди пускают по ветру много лжи, но сам ветер никогда не лжет. Ты позвала, и я тебя услышал, значит, ты совершила нечто такое, что позволило тебе стать членом братства. Хотя мне трудно представить, что именно, — и он игриво ущипнул ее за бедро.

— Так что мы будем делать? — спросила Рапсодия и шлепнула его по руке, изо всех сил стараясь не поддаться захлестнувшему ее отчаянию.

— Ничего, — пожал плечами Анборн.

— Ничего?!

— Именно. — На лице генерала появились морщины, когда он, прищурившись, посмотрел на солнце, а потом снова перевел глаза на луг. — Ты не можешь спасти весь мир, Рапсодия, это никому не под силу. Если где-то Кузен попал в беду и ему можно помочь, ветер о нем позаботится. Я готов прийти к нему на помощь — ну, положим, не прийти, а приехать… — Он фыркнул, ласково погладил Рапсодию по щеке и не спешил убирать руку. — И ты тоже. Так что мы подождем и посмотрим, как будут развиваться события. А пока живи своей жизнью. Отправляйся в мерзкий иссушенный жарой город, похожий на отвратительный красный кирпич, и подари ему воду. По мне, так можешь даже затопить его, я плакать не стану. Это гнилое место и заслуживает того, чтобы его прах развеяли по ветру, но если ты хочешь помочь этим людям, поезжай и помоги. Не стоит звать судьбу, она приходит, когда ты ее меньше всего ждешь.

Рапсодия взяла руку генерала, которая оставалась на ее щеке, и ласково поцеловала, а потом наклонилась и поцеловала его в щеку:

— Спасибо, Анборн. Ты погостишь в Хагфорте?

— Немного. Ровно столько, сколько понадобится, чтобы исправить вред, который нанесли юному герцогу уроки моего бесполезного племянника. Мальчик даже плеваться нормально не умеет — какой позор!

— Отлично, — рассмеялась Рапсодия. — Уверена, что, когда мы вернемся, он будет совершенно другим человеком.

— Уж можешь не сомневаться. Жаль только, что меня здесь, скорее всего, уже не будет. Ты же знаешь, я не люблю подолгу оставаться на одном месте.

Рапсодия кивнула:

— Знаю. Мне, как всегда, будет тебя не хватать.

Генерал помахал ей рукой:

— Тебе пора. Караван был уже почти готов, когда я сюда выбрался, значит, не меньше часа назад. Они уже наверняка тебя ждут. Удачного путешествия.

Он подождал, пока она скроется из виду, и едва слышно прошептал:

— Мне тоже, как всегда, будет тебя не хватать.

Котелок

АКМЕДА ПОРАЗИЛО, как тихо собрались болги.

Караван для путешествия в Ярим был подготовлен к дороге ночью, чтобы не мешать утренней поверке и ранним маневрам. Делали все в полнейшей тишине, производившей особенно сильное впечатление, потому что тяжелые и громоздкие фургоны с бурами и прочим оборудованием, достигавшие семи ярдов в длину, скрипели и стонали даже в обычных обстоятельствах. Сказались долгие тренировки под руководством Грунтора, а также естественная ловкость болтов, умевших с легкостью управлять своими массивными телами и в случае необходимости делаться незаметными.

Король видел, что, несмотря на расторопность и точность движений, болги, которых выбрали для путешествия в Ярим, нервничают.

Шрамы, оставшиеся после многовековой традиции, называемой Весенней Чисткой, так и не зажили, хотя с тех пор, как он занял трон Илорка и Чистки прекратились, прошло четыре года. До этого каждую весну орланданская армия, опьяненная собственной силой, значительно лучше вооруженная и выученная, приходила к подножию Зубов и уничтожала какую-нибудь деревню болгов, считая, что эти жестокие, кровопролитные набеги удерживают полулюдей, обладающих каннибальскими наклонностями, от набегов на пограничные провинции Бет-Корбэр и Ярим.

Стремясь как можно быстрее уничтожить деревню болгов и вернуться домой, солдаты Роланда, казалось, не замечали, что они нападают всегда на одно и то же поселение. Болги придумали отличный способ борьбы с Весенними Чистками. Они наспех отстраивали жалкую деревушку и селили туда стариков, больных и калек — изгоев своего общества, подчиняющегося законам кочевников. С точки зрения Акмеда, решение было прагматичным и весьма разумным. Сами болги благодаря этому становились сильнее, к тому же таким образом им удавалось удовлетворить жажду крови орланданских солдат, которые не углублялись в горы, где в действительности и жили болги. Их обман стал решающим фактором, убедившим Акмеда в том, что народ, из которого вышел его неизвестный отец, достоин того, чтобы его защищать.

Сидя на лошади, в первом свете наступающего дня он видел, как они собирают продовольствие и оружие, грузят свои вещи на ломовых лошадей. Волы лучше подошли бы для этих целей, но в Зубах волам не выжить. Болги не любят конину, и угрозами можно заставить их использовать лошадей как средство передвижения, а не как пищу; но нескольким несчастным волам, которых Акмед в качестве эксперимента приобрел в Бет-Корбэре, не повезло. Он до сих пор время от времени встречал в туннелях болгов, чьи головы украшали причудливые шлемы с рогами — как правило, рог приделывали на макушке или на лбу. А один раз он увидел, что один из младших командиров украсил рогом свой гульфик, и про себя попросил у несчастного вола прощения.

Да, конечно, жители Ярима будут дрожать от страха, глядя, как с востока к ним приближается вооруженный отряд фирболгов, но и сами болги не слишком радовались перспективе войти в самое сердце еще совсем недавно вражеской территории маленькой и недостаточно — по их мнению — вооруженной группой. По здравом размышлении Акмед решил, что у болгов имелось гораздо больше оснований для беспокойства.

Справа от Акмеда задрожала земля, и он увидел Грунтора верхом на Лавине.

— Ой считает, что мы готовы в путь, сэр, — прогудел великан.

Король кивнул и повернулся к Руру, на лице у которого появилось испуганное выражение, ясно различимое даже в сером свете раннего утра. Поскольку, как правило, физиономии болгов отличает неизменная мрачность, заносчивый взгляд Рура особенно выводил Акмеда из состояния равновесия.

— Повторяю: во всем, что касается Гургуса, полагайтесь на решения Омета, по вопросам порядка обращайтесь к Хагрейту, — сказал он. — Если у вас возникнут какие-либо сомнения, ждите моего возвращения.

Ремесленник-болг кивнул.

Акмед взял в руки поводья, подал квартирмейстеру знак и пришпорил коня. Вскоре он уже занял свое место во главе колонны.

— Готовы? — откашлявшись, спросил он.

Темные головы с косматыми шапками волос закивали, но никто не произнес ни слова.

— Хорошо. Мы постараемся все сделать как можно быстрее и вернуться домой. Нам нет никакой необходимости выносить общество этих людей больше, чем потребуется. В путь.

Под скрип колес и горестные вздохи животных, тащивших тяжелые телеги, на которые безжалостно проливались лучи солнца — впрочем, оборудование тут же прикрыли большими кусками брезента, — инженеры-болги отправились в Ярим.

В море, при пересечении Нулевого меридиана

ДАЖЕ СКВОЗЬ РЕВ морского ветра сенешаль слышал, как перекликаются матросы «Баскеллы».

— Критическая точка, капитан!

— Критическая точка! Всем приготовиться!

Крик подхватили другие голоса, сначала десяток, потом все больше и больше; он прокатился по палубам, словно предупреждение о лесном пожаре или наводнении.

Фергус, управляющий сенешаля, поднялся с сундука, на котором сидел, и знаком показал солдатам, сопровождавшим его хозяина, что они должны собраться на корме у главной мачты. Будучи человеком неразговорчивым, Фергус изъяснялся главным образом при помощи наводящего на окружающих ужас рычания и фырканья, но на море поднялся сильный ветер, и ему пришлось прибегнуть к жестам, при этом глаза управляющего метали молнии.

Сенешаль потянулся к ближайшему штагу и ухватился за мусинг, металлический шар на верхушке штага. Нулевой меридиан — невидимая линия, проходившая в основном по морю, — считался тем местом, где началось Время, и был мифической точкой невозвращения: корабль мог миновать его спокойно и без происшествий, а мог попасть в безумное встречное течение; что еще хуже, рассказывали, будто иногда ветер вдруг стихал и корабль замирал посреди моря. Нулевого меридиана моряки боялись отчаянно, однако во время своих кругосветных плаваний обойти его, естественно, не могли. Холодный металл, мокрый от соленых брызг, скользил в пальцах сенешаля.

— Замедлить ход, — крикнул штурман рулевому. — Мы уже совсем рядом.

Кломин и Кайюс, арбалетчики сенешаля, которым он доверял больше остальных, с трудом удерживая равновесие, искали глазами, за что бы ухватиться, чтобы устоять на ногах во время пересечения Нулевого меридиана. Близнецы, чьи сердца бились в унисон и чье искусство владения арбалетом не знало себе равных во всем Арготе, страдали от морской болезни с той самой минуты, как корабль вышел из порта.

— Держитесь, ребята! — звенел голос капитана. — Море сегодня не слишком ласковое. Прямее, приятель, а то нас всех унесет ветер.

Команда корабля, не один раз пересекавшая Нулевой меридиан, собралась на палубе. Матросы, приготовившись к трудному испытанию, постарались покрепче ухватиться за снасти. Море волновалось, высокие волны заливали палубу, и люди давно промокли.

Сенешаль изо всех сил цеплялся за штаг, задыхаясь на сильном ветру и не в силах удержаться на ногах — так сильно болтало корабль. Очередная волна взметнулась над палубой и окатила его с ног до головы. Он позвал Фергуса, и тот, скользя и спотыкаясь на мокрых досках палубы, все же сумел благополучно добраться до своего господина.

— Держи меня, — приказал сенешаль управляющему. Тот лишь кивнул и, расставив ноги пошире, ухватил сенешаля за предплечье.

— На подветренную сторону, приятель! — снова крикнул штурман, обращаясь к рулевому.

Сенешаль почувствовал, как внутри у него разгорается черный огонь ярости из-за собственной беспомощности. Корабль жутко кренился то на одну сторону, то на другую, матросы падали, не в силах устоять на ногах, а ведь всего несколько мгновений назад их подгонял попутный ветер и казалось, что не будет никаких задержек в пути. То, что его путешествие, а следовательно, и достижение цели поставлено под угрозу, приводило в ярость человека и демона.

— Прямо руля! — закричал капитан.

— Держи крепче, — распорядился сенешаль, и Фергус кивнул, показывая, что понял.

Сражаясь с порывами обезумевшего ветра, сенешаль ухватился за рукоять Тайстериска и вытащил меч из ножен. На. палубу посыпался дождь крошечных ярких искр, которые, впрочем, сразу погасли.

Сенешаль поднял меч высоко над головой и принялся яростно рубить ветер.

Любому человеку, кроме Фергуса, находившегося совсем рядом с сенешалем, показалось бы, что тот держит в руке рукоять из черной стали. Но Фергус на короткую долю секунды успел заметить блеск клинка, края которого были не более чем тонкими черными линиями, ограничивавшими бурлящие потоки, невидимые, если бы не капли морской воды, застревавшие в них.

За эту короткую долю секунды управляющий увидел маленькие, бесформенные лица призраков — лишенные глаз, с черными ртами, раскрытыми в диком крике, они обнимали невидимый клинок.

Сила меча наполнила собой тело сенешаля, и оно напряглось, наполнилось могуществом, которое Фергус тут же почувствовал. Кожа его господина под одеждой стала теплой, потом горячей и наконец обжигающей. С хриплым стоном боли Фергус выпустил руку сенешаля.

Впрочем, держать его больше не было необходимости.

В порывах ветра, налетевшего на палубу и паруса, вспыхнули молнии.

Худое тело сенешаля обрело дополнительную силу, дарованную ему клинком, он откинул голову назад и расхохотался, а потом крикнул, обращаясь к ветру:

— Поклонись мне!

Близнецы, без сил лежавшие на палубе, оторвали взгляды от луж блевотины и сквозь мокрые волосы наблюдали за происходящим.

Они смотрели, как их хозяин отдает приказы самому ветру.

— Я твой господин! — орал сенешаль, обращаясь к порывам ветра, вцепившегося в паруса. Его могучий голос разрезал вой урагана, словно острый клинок снег. — Я приказываю тебе: склонись передо мной!

В ответ бушующий ветер взревел еще сильнее и спиралью начал подниматься к небесам.

А в следующее мгновение все стихло: волны улеглись, паруса, едва не сорванные бурей всего минуту назад, опали, но их сразу же наполнил легкий бриз. Команда корабля стояла неподвижно, не в силах сдвинуться с места и отвести глаза от сенешаля.

Он закрыл глаза, и на его лице расцвела торжествующая улыбка. Затем он поднял лицо к солнцу, проглянувшему сквозь рассеивающиеся тучи. Сенешаль постоял несколько мгновений, наслаждаясь тем, что ему удалось подчинить себе ураган, затем, словно проснувшись, быстро открыл глаза и окинул недовольным взглядом команду. Легкий ветерок, окутывающий рукоять его меча, сердито зашипел, и в воздух посыпались крошечные искры.

— Займитесь делом, — сказал он тихим, холодным, точно смерть, голосом.

Капитан быстро повернулся к штурману.

— Держи прежний курс, — приказал он.

Все члены команды, боявшиеся не то что пошевелиться — вздохнуть, мгновенно вернулись к своим обязанностям.

Фергус вытер о штаны мокрые зудящие ладони, обожженные прикосновением к сенешалю, затем подошел к близнецам, по-прежнему лежащим на палубе.

— Вставайте, — сердито велел он. — И отправляйтесь вниз. Когда понадобитесь, вас позовут.

Первый помощник на секунду задержался около капитана и наклонился к нему, чтобы его никто не услышал, — он не знал, что ветер слышит все.

— Что это было?

Капитан даже не поморщился.

— Понятия не имею, — ответил он, глядя вслед сенешалю, который решил вернуться в свою каюту. — Но я уверен, что боги благословили наше путешествие. Разве мы можем просить большего, когда сам ветер за нас?

Побережье Скелетов, Сорболд

С НАСТУПЛЕНИЕМ УТРА поднялся ветер.

Человек стоял, повернувшись лицом к западу, за спиной у него вставало солнце, а он наблюдал за тем, как клубящийся туман окутывает прибой, набегающий на черный песок.

Повсюду вокруг него дремали обломки огромных кораблей, куски древнего дерева тут и там выглядывали из песка, словно сломанные кости гигантских мифических животных, окутанные густым пологом тумана.

«Море сегодня кажется спокойным», — подумал он, наблюдая за тем, как набегают волны на берег, пенятся, касаясь черного, сверкающего песка, а потом робко откатываются назад. Он знал, что они притворяются. В несколь ких футах от берега обманчиво кроткая приливная волна превращалась в свирепую фурию, а из вулканического песка на дне торчали острые, точно осколки стекла, пальцы скал. Здесь, на подветренной стороне Побережья Скелетов, мир и покой таили в себе смертельную угрозу.

Эта мысль его развеселила.

На наветренной стороне побережья волны даже не пытались скрывать своего злобного нрава. Они набегали на берег огромными, пенистыми валами, обрушивая на него свою безжалостную ярость, бились в скалы с такой силой, что в воздухе висела пелена брызг, грозно ревели и отсту-пали назад, в пасть моря, чтобы через несколько мгновений снова наброситься на несчастную землю, а потом еще раз, и еще, снова и снова — и так бесконечно.

Было что-то привлекательное для него в открытой ярости моря, в этой непримиримой враждебности, свободной от необходимости прятаться и притворяться пассивной. Он и сам испытывал ярость, в его душе поселился гнев, который ему приходилось прятать за приятными манерами и доброжелательным лицом. Совсем как море с подветренной стороны. Пока.

Золотой луч прорвался сквозь дымку, вечно окутывающую этот берег, и расцветил туман, пропитавший воздух. Его кожа приобрела медный оттенок, стала цвета земли, залитой солнечным светом, — кожа жителя Сорболда, выдубленная горячими ветрами и безжалостным солнцем его родины. Люди, населявшие эту землю, обладали удивительной, неповторимой красотой, какой больше не было ни у одного народа, населявшего континент, и характером, благодаря которому они не склонились под палящими лучами солнца и ударами ветров, дующих в пустыне. Суровый климат и жестокая повседневная жизнь породили сильных, закаленных, словно глина, обожженная в огне, людей. Скоро ему предстоит испытание.

Его размышления прервал скрипучий свист, стон, время от времени прокатывавшийся по всему Побережью Скелетов. Впрочем, это был всего лишь голос ветра, проносящегося мимо сломанных мачт и полуразрушенных корпусов, тщетно пытающегося навести здесь порядок и смести остатки песка с деревянных обломков. Мертвые корабли были построены из диковинного дерева, здесь такое не росло, оно даже не начало гнить, несмотря на то что пролежало на берегу четырнадцать веков. Казалось, ветер любовно ласкает обломки, пытается набросить на них покрывало утра, напевает им печальную песнь.

Человек поднял голову и снова вернулся мыслями к делу, которое ему предстояло свершить. Он осматривал берег в мягком свете начинающегося утра, как и в тот день, когда впервые пришел сюда и обнаружил здесь сокровище, потом он приходил сюда еще множество раз, но напрасно. Всего через несколько мгновений солнце поднимется над горизонтом, и тогда берег окутает непроницаемая белая дымка — разглядеть сквозь нее блеск волшебного предмета будет невозможно. Он быстро огляделся по сторонам, еще раз посмотрел на пенящиеся волны и черный песок.

Он не увидел ничего необычного, как и множество ра:з до сих пор — кроме того, самого первого раза.

Человек тяжело вздохнул, сдаваясь. Он понимал, что может потерпеть поражение. В конце концов, сколько раз в жизни можно получить ключи от Времени?

Он рассеянно раскопал песок под носом корабля, который предварительно обыскал в надежде найти хотя бы что-нибудь, что море не забрало себе, увидеть крошечную вспышку света, как в тот день… Ничего.

Красно-оранжевая арка, осветившая горизонт на рассвете, превратилась в ровный ярко-желтый шар, и тяжелый, наполненный испарениями воздух стал непроницаемым. Солнце встало.

Он снова тяжело вздохнул, с удовольствием вспомнив то мгновение, когда он нашел сокровище.

Он был тогда значительно моложе, и его переполняли безумные мечты юности, а еще невыносимое желание сделать все, чтобы они исполнились. Впрочем, с каждым годом желание становилось все менее сильным, а мечты постепенно рассыпались в прах. Он уже практически смирился с тем, что впереди у него самая обычная непримечательная жизнь, когда затеянная на рассвете прогулка по черному песку подарила ему счастливое сияние.

Он заметил его лишь каким-то чудом, увидел краем глаза, словно едва различимое движение вдалеке, и в ту же секунду сердце отчаянно забилось у него в груди. Легенды утверждали, будто по Побережью Скелетов бродят серые львы, живые призраки свирепых хищников, они прячутся в тумане, а потом набрасываются на свою несчастную жертву. Он видел немало человеческих костей среди обломков кораблей и верил в эти рассказы. Пурпурное сияние, которое он заметил краем глаза, его так напугало, что он замер на месте и вознес молитву Единому Богу, прося об одном: чтобы Господь позволил ему скрыться в тумане и спастись от клыков льва-призрака.

Когда через несколько минут выяснилось, что никто не собирается выскакивать из тумана и нападать на него, он с опаской направился к останкам корабля, очертания которого постепенно вырисовывались из неясных теней, сначала серые, а потом черные, и вот уже он вошел внутрь искалеченного корпуса. В том месте, откуда исходило сияние, он осторожно раскопал песок, счистил его остатки с влажной поверхности, не обращая внимания на кровоточащие пальцы — острые осколки камня располосовали кожу, оставив на ней глубокие царапины.

На глубине примерно в полпальца, внутри какого-то деревянного обломка он нашел свое сокровище.

Сначала он решил, что это раковина или жемчужина — фиолетовая, окутанная разноцветными тенями, плоский диск овальной формы с неровными краями. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы заставить себя протянуть руку к находке, он боялся, что это ядовитый коралл или какое-то морское растение, которого ему еще не доводилось встречать. Когда же наконец он решился его потрогать, его пальцы коснулись гладкой, как стекло, поверхности, испещренной какими-то линиями, как будто диск состоял из крошечных, идеальной формы плиточек.

Несмотря на то что диск пролежал в песке четырнадцать столетий, а море и свирепые ветра могли легко превратить его в прах, он нисколько не пострадал от времени и даже на поверхности сохранились какие-то руны, начертанные на языке, которого человек не знал. С величайшей осторожностью и опаской он взял диковинку в руки и поднес к глазам.

И в этот момент солнечные лучи снова разорвали туман. Один из них коснулся гладкой, будто отполированной, поверхности , и удивительная находка вспыхнула ярким светом, чуть не ослепив его. Разноцветные лучи в одно короткое мгновение промчались по фиолетовому диску и, словно блистающие реки, стекли за его тонкие, неровные края, заставив человека зажмуриться.

А потом, когда свет отступил, диск в его руках снова потемнел и приобрел фиолетовый оттенок.

Он не чувствовал ни боли в окровавленных пальцах, ни песка, попавшего в глаза, даже не замечал обрушившейся на землю жары — солнце стояло уже почти в зените. Он ощущал только магию необычного предмета, который держал в руках, слышал, как его сердце бьется в унисон с невидимыми вселенскими часами, а мелодичное гудение в голове говорило о том, что с этого момента его жизнь больше не будет заурядной.

Для начала он сосредоточился на том, чтобы понять, что же за сокровище попало к нему в руки, поэтому некоторое время он плавал коком на кораблях и побывал в Маноссе и Хинтерволде, был учеником в огромном соборе Терреан-фора Единого Бога, Короля Земли, в сорболдианской базилике, посвященной Живому Камню, служил у ученых, священников и лесников-филидов — и все напрасно. Ни в библиотеках, ни в легендах не упоминалось о вещи, подобной той, которую он нашел, а он, разумеется, не мог спросить о ней прямо и уж тем более кому-нибудь показать.

Шли годы, и его начало охватывать отчаяние. Он продолжал искать хоть какое-нибудь объяснение, пусть даже самый призрачный ключ, позволивший бы ему хотя бы чуть-чуть приблизиться к отгадке, но не смог даже обнаружить образцов таинственного письма и расшифровать значение руны.

И вот однажды, по чистой случайности, он оказался в намерьенском музее, маленьком хранилище покрытых пылью экспонатов, который редко открывали и где еще реже бывали посетители. Музей находился в небольшой крепости, известной под названием Хагфорт и расположенной в орланданской провинции Наварн.

Хранителем музея был симпатичный молодой человек по имени Стивен Наварнский, герцог провинции, страстный собиратель реликвий ушедшего намерьенского века и знаток истории. Он унаследовал свою любовь и уважение к дням минувшим от отца, который, как и многие историки до него, тщательно сберегал все памятники культуры. Впрочем, на протяжении столетий они делали это тайно, стыдясь своих предков — те пришли сюда, спасаясь с приговоренного к смерти Острова, захватили континент, а потом развязали страшную войну. Потомки тех беженцев редко об этом говорили, они постарались предать забвению позорную историю чудовищного насилия и разрушительного высокомерия первых поселенцев.

Однако Стивен Наварнский от них отличался. Его не переставало удивлять, каких высот достигла творческая и инженерная мысль предков перед Войной. Строительство новых дорог, морских гаваней и маяков, возведение замков и соборов — он гордился этим наследием, хотя и не слишком открыто. Он с любовью создал маленький, скромный музей древних сокровищ, сохранившихся с тех времен, в надежде сберечь их для будущих поколений, чтобы изучать и показывать чудом уцелевшие экспонаты с восхищением и стыдом одновременно. Стивен всегда с удовольствием отдавал свое время и силы тем, кто хотел побольше узнать о том веке и тех людях, представителях самых разных народов, которые спаслись от вулканического огня, поглотившего их родной Остров, принесли высокую культуру, а затем разрушения и войну на приютившие их земли и в конце концов растворились в истории.

Именно в этом крошечном музее, среди старательно сберегаемых реликвий прошлого человек, стоявший сейчас под солнцем Сорболда, окутанный туманом Побережья Скелетов, нашел на потрепанных, съежившихся от воды страницах найденного на одном из погибших кораблей древнего фолианта — даже не целого, а всего лишь фрагмента — часть ответов, которые так долго искал.

Книга, судя по внешнему виду, когда-то была толстым томом с кожаным переплетом, записи в ней сделал какой-то ученый четким, каллиграфическим почерком. Сейчас от нее остались лишь обрывки страниц с размытыми строчками, которые лежали под стеклянным колпаком. Впрочем, кое-что сохранилось вполне прилично, но в целом прочитать ее не представлялось возможным.

Единственное, что осталось в целости и сохранности, это название, рельефно выступающее на обложке:

«Книга знаний всего человечества».

Он пропустил большую часть рассказа лорда Стивена Наварнского, посвященного книге, изо всех сил стараясь скрыть охватившее его возбуждение. Несмотря на рвущееся наружу ликование, он пытался казаться спокойным и равнодушным. Это было первым опытом лицедейства, за которым последовало множество представлений, когда ему удавалось обмануть собеседника, нацепить на себя маску, скрывающую его истинные чувства.

То немногое, что он в тот раз услышал, он успел забыть — какие-то бесконечные рассуждения о рожденном в старом мире исследователе-наине по имени Вен Полифем, который собрал огромное количество легенд и научных знаний во время своих путешествий вокруг света.

Ему пришлось спросить про пару абсолютно неинтересных пассажей в книге, чтобы лорд Стивен не понял, какой именно кусок его действительно интересует, и потому огромное количество исторических фактов безвозвратно перепуталось у него в голове.

Однако несколько деталей все-таки проникло в сознание и осталось там навсегда.

Предмет, который он нашел, являлся не просто талисманом, предсказывающим судьбу, но еще и одной из карт, которые наин называл Колодой. Колода принадлежала предсказательнице из древних сереннов по имени Шарра, и потому время от времени Вен Полифем говорил об этих картах как о Колоде Шарры. Провидица, по словам исследователя, обладала способностью призывать на помощь какую-то из стихий, и карты рассказывали ей о важных событиях, хотя о какой стихии шла речь и как Шарра раскладывала карты, осталось тайной, которую поглотили Время и море.

Картинки с других карт, имеющихся в колоде, были перерисованы в книгу не слишком аккуратно; по правде говоря, если бы он не узнал знак трона на одной из целых страниц, он бы и вовсе не связал свою находку с древней Колодой. К счастью, каким-то чудом сохранился и рисунок, и надпись под ним. Не узнать ее было невозможно.

Изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, он показал на руны под изображением трона, руны, очертания которых он видел даже во сне, хотя и не понимал их значения.

— Какой это язык? — с равнодушным видом спросил он молодого герцога.

— Древнесереннский, — ответил Стивен, и его голубые глаза загорелись исследовательским азартом. — Он скорее напоминает волшебный шифр или нотную грамоту, чем язык. Вот, смотрите, у меня есть маленькая книжечка, посвященная сереннскому языку. Хотите взглянуть?

Стараясь сохранять спокойствие, он взял вожделенную книжечку из рук Стивена, быстро пролистал ее и дрожащими пальцами начал выписывать из нее слова и символы, как вдруг наткнулся на фразу. Перевод рун, которые он столько лет пытался расшифровать.

«Новое Начало», — гласили руны.

Из жалких останков книги ему удалось узнать еще одну интересную деталь: Вен Полифем считал, будто карты были сделаны из чешуи дракона, хотя ученый признавал, что не видел ничего подобного у тех многочисленных драконов, с которыми ему довелось встречаться во время своих путешествий.

А поскольку драконы рождены стихией земли, сорболдцу казалось, будто он знает, что придает силу их чешуе.

Время проверить его теорию почти пришло.

Он уже предпринял все необходимые шаги, и весы Ярима показали, что они за него. С того самого момента, как он положил кусочек Живого Камня на одну чашу, а фиолетовую чешуйку Нового Начала — на другую, весы пришли в равновесие, и он почувствовал, как его наполняет сила, равной которой он еще не знал.

Когда поднялось солнце и туман над Побережьем Скелетов снова сгустился настолько, что человек превратился в невидимку, он решил, что пришло время проверить, сможет ли он воспользоваться своим могуществом.

На дороге в Ярим-Паар

НАПОЛНЕННЫЙ сладкими ароматами утренний воздух оглашался радостным рыком, эхо которого разгуливало между Зубов.

Десяток болгов хриплыми голосами подхватили песню:

Вполуха слушая Грунтора и солдат, восхвалявших прелести его подружки для постельных утех, Акмед следил за дорогой, ожидая появления стражников из Ярима. Он подозревал, что герцог Яримский, Ирман Карскрик, старый козел, страдающий паранойей, сделает все от себя зависящее, чтобы посильнее унизить их всех: приставит охрану, неохотно эскортирует в район проведения работ, возможно под покровом темноты, в надежде защитить своих подданных от каннибалов, как люди часто называли болгов.

Подтверждения своей правоты долго ждать ему не пришлось.

Как раз в тот момент, когда болги хором начали сравнивать кольцо в носу любимой Грунтора с кольцом самого знаменитого быка производителя — в ее пользу, разумеется, — вдалеке появились всадники, растянувшиеся в длинную тонкую линию.

Пение в тот же миг оборвалось.

— Гляньте-ка, нас торжественно встречают, — фыркнул сержант. — Уж как я ждал королевских почестей, вот дождался. — Он повернулся к двум десяткам рабочих-фирболгов и знаком велел фургонам ехать медленнее. — Не забывайте, что вы должны пользоваться платками и футлярами для когтей, как Ой вас учил. Давайте, пора.

Еще около полутора десятков болгов, охранявших караван, совершенно спокойно направили свои арбалеты на ноги лошадей, несших на себе стражников из Ярима, а сержант и король неторопливо поехали им навстречу.

Один из всадников, темнокожий, со светлыми глазами, отделился от отряда и тоже поехал вперед.

— Здравствуйте, сир, — поклонился офицер, обращаясь к болгам на орланданском наречии. — Добро пожаловать в Ярим. Меня зовут Тариз, я буду сопровождать вас и всячески помогать вам, пока вы находитесь на территории нашей провинции.

Акмед даже не посмотрел на него.

— Показывайте дорогу.

Офицер развернул лошадь и поскакал к своим солдатам, при этом у него была такая напряженная спина, словно он ждал, что в нее вот-вот вопьется град стрел.

Во все времена года, кроме лета, Ярим-Паар представлял собой засушливое, холодное место. Бедные, не знающие, что такое хороший урожай, земли раскинулись между плодородными полями Кандерра, расположенного на западе, и высокими пиками Зубов на востоке. Это был один из самых старых городов на континенте и самая древняя столица провинции, поскольку Ярим-Паар построили не менее чем за тысячу лет до начала Намерьенского века. Однако точные сведения о том, как долго он простоял среди пустыни, поглотили Время и ветер, свободно разгуливающий над огромными просторами, где, насколько хватало глаз, не было ничего, кроме холмов.

Летом, как сейчас, обожженная поверхность земли запекалась и растрескивалась, а пыль, в которую превратилась сухая красная глина, висела в горячем воздухе, не давая дышать, и красными облаками вылетала из-под копыт коней, жалила глаза, соревнуясь с жарким солнцем.

Прежде всего Акмед увидел ослепительно-белые шатры, возведенные на площади около Энтаденина, и только потом обратил внимание на медленно разрушающиеся каменные здания в центре столицы Ярима. Посреди умирающего города, который когда-то по праву считался жемчужиной пустыни, белая ткань на фоне красной глины казалась особенно яркой. Акмед кивнул в сторону шатров, и Грунтор взглядом показал ему, что все понял.

Тариз заметил это. Он нервно переложил поводья в правую руку и левой показал на шатры.

— Вот здесь расположен Энтаденин, сир, — смущаясь, проговорил он.

— В таком случае почему мы едем в противоположную сторону? — спросил Акмед, уже зная, каким будет ответ.

Ощущение у него, наверное, было такое же, как у кошки, играющей с пойманной мышью. Подобные развлечения вызывали у него головную боль, и это ему совсем не нравилось.

— Э-э-э… понимаете, я получил особое распоряжение от герцога Яримского сначала доставить вас и ваш отряд в лагерь, специально для вас устроенный к северо-востоку от города. Вам там будет очень удобно. Мы приготовили дома для людей и животных, а также специальные помещения для вашего оборудования.

— И для людей тоже? — с деланным удивлением уточнил Грунтор. — Здорово! Значит, нам не придется спать на голой земле, где ползают змеи? Ваше гостеприимство не знает границ!

— Герцог намерен позаботиться обо всех ваших нуждах, пока вы являетесь нашими гостями, — заикаясь, ответил Тариз.

— Насколько я понимаю, в наши нужды входит необходимость обеспечить нас постоянной охраной? — заметил Акмед.

— Да, конечно. Разумеется, сир, — с облегчением выдохнул Тариз.

Король болгов остановил своего коня и жестом велел молодому человеку сделать то же самое. Затем наклонился поближе и посмотрел ему в глаза.

— Давайте с самого начала проясним один вопрос, Тариз, — тихо проговорил он. — Какие бы приказы вы ни получили, ни я, ни мои люди не являемся вашими пленниками. Ради определенных удобств я готов сносить ваше присутствие, постоянный надзор и стражу, которая будет следить за нами, пока мы работаем, — столько, сколько буду считать это возможным. Но запомните: вы должны надзирать за живущими в вашей провинции опасными глупцами, чье дурацкое любопытство может причинить вред вашему герцогу, а не за нанятыми им мастерами-болгами. Если хотя бы на одну долю секунды мне покажется, что вы думаете иначе, если с моими рабочими будут обращаться без должного уважения, которое следует оказывать специалистам, приехавшим в вашу провинцию, чтобы спасти ее от голода и жажды, мы уедем еще до того, как вы успеете произнести хотя бы слово, и оставим вас умирать под вашим безжалостным солнцем. Вы меня поняли?

Солдат кивнул, глаза у него слезились от жестокого ветра, в котором было больше песка, чем воздуха.

— Хорошо. Тогда давайте прибавим шагу. Моим людям необходимо отдохнуть от этого пекла, прежде чем мы начнем работать с наступлением ночи.

Стоя на великолепном мраморном балконе комнаты для гостей во Дворце Правосудия, резиденции герцога Яримского, Рапсодия наблюдала за вереницей фургонов и лошадей, направившейся на восток. Она повернулась, чтобы посмотреть вслед каравану, и ее платье из зеленого яримского шелка, дар Ирмана Карскрика, начало переливаться в лучах солнца.

— Куда это они? — спросила она, прикрыв глаза от ослепительного света, отражавшегося от перил балкона, украшенных опалами и лазуритом, которые добывали рудокопы на знаменитых Яримских приисках.

— Я решил поселить их в Биссаль-Кресенте, в нескольких милях от города, — откашлявшись, сказал Ирман Карскрик. — Там нам будет легче их защитить.

— Там же ничего нет, пыльная яма — и все, — заметил Эши, скрестив на груди руки. — Вы построили новое поселение и разместили там гарнизон?

— Нет, милорд. По крайней мере, постоянного гарнизона в Биссаль-Кресенте нет. Но мы выстроили настоящий лагерь, который по всему периметру охраняют опытные стражники.

Рапсодия повернулась к герцогу:

— Так, давайте посмотрим, правильно ли я вас поняла. Вы пригласили короля Акмеда с целью воспользоваться его опытом в надежде, что он поможет вам спасти жителей провинции от голода, а вашу сокровищницу от истощения. И вы рассчитываете, что он и его люди будут жить за городом, спать на походных койках, в палатках, установленных посреди голой пустыни, и все это под постоянным надзором ваших стражников, — кажется, именно так вы однажды поступили с убийцами, пойманными вами на Рынке Воров?

— Ничего подобного, миледи. — Карскрик сердито поджал губы. — Убийцам с Рынка Воров выдали спальные мешки, а не койки. А как вы себе представляете, где я должен был разместить болгов?

Королева намерьенов повернулась и сердито подошла к двери:

— Я думала, вы разместите их как самых обычных гостей вашей провинции, Ирман, и мне стыдно за вас, и за себя тоже, что вам это даже не пришло в голову. Что же касается короля болгов, который является главой государства, а также членом Намерьенского Совета и прибыл к вам с визитом, я рассчитывала, что вы выделите ему свою собственную спальню, если у вас нет ничего получше, а сами отправитесь спать в буфетную, повернувшись своим жирным задом к камину, а не опозорите себя и меня столь очевидным отсутствием гостеприимства.

Ставший пунцовым от ярости герцог повернулся к ее мужу, но король намерьенов только пожал плечами.

— Дающие Имя говорят правду в том виде, в каком ее видят, Ирман, — спокойно проговорил он, следуя за Рапсодией к двери. — Если же они ее умалчивают, их сила убывает. Поэтому, возможно, я поступил бы более мудро, если бы сам сказал вам, какой вы невоспитанный, бессовестный идиот, еще до того, как Рапсодия подняла этот вопрос.

Уже в дверях комнаты он успел поймать Рапсодию за руку.

— Ты, разумеется, права, Ариа, — тихо сказал он. — Но с другой стороны, тебе не кажется, что болги чувствовали бы себя не слишком уютно здесь, во дворце? Скорее всего, если бы у них спросили, они и сами выбрали бы лагерь, который построил для них Ирман.

— Естественно, — ответила Рапсодия и поцеловала его в щеку. — Но их ведь не спросили. Иногда этикет соблюдается, когда задают вопросы, а не когда отвечают. Я вернусь к ужину.

Эши ласково погладил ее по щеке, а затем вернулся на балкон вместе с Карскриком, где молча наблюдал, как дворцовая стража бросилась выполнять ее приказ привести лошадь и открыть ворота.

— Проследите, чтобы королеву охраняли всю дорогу до Биссаль-Кресента, — распорядился король намерьенов.

Карскрик сердито кивнул и вышел из комнаты. Оставшись в одиночестве, Эши стоял на балконе и смотрел, как его жена уезжает, чтобы встретиться со своими друзьями, которые провели ее сквозь Время по Корню Великого Дерева — Сагии и, сами того не ведая, вернули ее в его жизнь и мир.

Он сглотнул, заставив себя почувствовать благодарность.

— Вы только взгляните на это.

Грунтор громко рассмеялся, увидев, как с запада к ним приближается облако пыли, впереди которого мчится лиринская чалая лошадь. На лошади сидела женщина в зеленом шелковом платье, ее голые ноги были прижаты к бокам кобылы, роскошные юбки и золотые локоны развевались на ветру, ножны ритмично ударяли о бедро. А за ней спешил отряд стражников, изо всех сил пытавшихся ее догнать.

— Похоже, наша крошка решила от них оторваться, как ты думаешь, сэр? Наверное, ужасно соскучилась без нас.

Акмед, лицо которого, как всегда, скрывала вуаль, тоже улыбнулся. Он знал, что через несколько мгновений Рапсодия будет с ними, он слышал ее сердце все утро. Оно билось в унисон с топотом копыт ее лошади.

— Точно, соскучилась, — кивнул он.

Оказавшись в лагере, лошадь замедлила шаг и грациозно остановилась, окутанная облаками пыли. Рапсодия спрыгнула на землю и, улыбаясь, побежала к ним, не обращая внимания на свои босые ноги.

Сначала она бросилась на грудь великану сержанту, тот подхватил ее на руки и прижал к себе, точно маленького ребенка.

— Грунтор! Как же я рада тебя видеть! Спасибо, что приехал!

— А уж я как рад, мисси, — ухмыльнулся ей в ответ великан. — Я тебя сто лет не видел.

— Твоя правда, — улыбнулась она, и Грунтор осторожно поставил ее на землю. Рапсодия повернулась к королю болгов и обняла его. — Привет, Акмед.

— Привет. Ну и зрелище предстало нашим глазам! Намерьенская королева, верхом на лошади, с голыми ногами, юбки развевает ветер — просто потрясающе. Если ты решишь отказаться от придворной жизни и вернуться к своей прежней профессии, лучшего способа привлечь клиентов не придумать.

— Спасибо, я тоже рада тебя видеть, — мягко сказала Рапсодия, не обращая внимания на его слова, и взяла своих друзей за руки. — Я приехала, чтобы доставить вас во Дворец Правосудия в Ярим-Пааре.

— Это еще зачем? — удивился Грунтор.

— Ну, там вам будет удобнее, чем в палатках посреди пустыни.

— Не-е-е, все нормально, мисси. Ребятам здесь гораздо лучше. По крайней мере, тут не так много уродов, которые на них пялятся. Они хорошенько отдохнут, перекусят и будут готовы начать работу. Ой предпочитает остаться с ними, если ты не против.

— А ты, Акмед? Ты тоже хочешь остаться здесь?

— Твой муж тоже приехал с тобой в Ярим? — Да.

— Тогда я, пожалуй, откажусь от твоего приглашения. — Увидев, как расстроилась Рапсодия, он быстро добавил: — Будет лучше, если я останусь с моими «людьми», как ты любишь их называть. — Он остановился на вершине небольшого песчаного холма и посмотрел, как яримские стражники дисциплинированно занимают свои посты по периметру лагеря. — Но раз уж ты здесь, я бы хотел тебе кое-что показать.

Рапсодия огляделась по сторонам. Далеко на востоке, почти у самого горизонта, высились Зубы. Расстояние приглушило тона, и их разноцветные пики, обрамленные облаками, казались скучно-серыми. Там шел дождь, дарующий земле жизнь, — милость, в которой Природа отказала провинции Ярим.

На север и запад от Биссаль-Кресента пустыню тут и там прорезали красные скалистые образования, некоторые из них достигали в высоту ста ярдов. Их форма и неровная поверхность свидетельствовали о том, что они, как и все в Яриме, были из глины, но ветер и жара превратили их в жесткие высохшие скелеты, обожженные солнцем.

В этом месте было нечто такое, что вызывало у Рапсодии смутное беспокойство. Открытое пространство, с двух сторон ограниченное мертвыми красными скалами, и яримские стражники. Ей казалось, будто на них со всех сторон смотрят чьи-то глаза, наблюдают за каждым движением, а их обладатели прячутся в каком-то невидимом укрытии.

Она тряхнула головой, прогоняя неприятные мысли.

— Хорошо, давай показывай.

Она махнула рукой стражникам, отпуская их. Те беспомощно переглянулись, а потом встали по стойке «вольно».

Оглядевшись по сторонам, Акмед взял Рапсодию за локоть и отвел ее в тень с подветренной стороны скалы, где стояла небольшая палатка. Он завел Рапсодию внутрь, затем снял плащ и бросил к ногам Рапсодии:

— Садись.

Рапсодия повиновалась, не обращая внимания на мелкую пыль, которая тут же покрыла ее шелковое платье.

Король болгов сбросил со спины дорожную сумку и вынул из нее небольшую, плотно закрытую коробочку из стали, запечатанную по краям пчелиным воском. Акмед провел по ним пальцем, чтобы снять воск, потом вытащил тонкую проволочку, при помощи которой открыл замок. Он с величайшей осторожностью вынул из коробочки завернутые в несколько слоев промасленной ткани листы старого пергамента. Рапсодия сообразила, что это один из древних манускриптов, найденных Акмедом в библиотеке Гвиллиама в Канрифе.

Очень осторожно, чтобы не испортить хрупкие листы, Акмед передал ей чертежи, и Рапсодия так же осторожно взяла их у него из рук. Планы были сделаны с поразительным количеством точных и мелких деталей, старательно выведенных опытной рукой, что всегда отличало работы Гвиллиама, — древний король намерьенов, который увел свой народ с приговоренного к смерти Острова, получил специальное образование и был строителем и архитектором.

На рисунке была изображена башня, стоящая на каких-то специальных опорах или трубах, ее потолок куполообразной формы украшали расположенные веером мозаичные панно, в которых сияли все цвета радуги. Слово, обозначавшее каждый цвет, было написано на древненамерьенском языке, принятом на Острове. Для Рапсодии, Акмеда и Грунтора он был родным, они разговаривали на нем, когда жили на Серендаире. Здесь же его считали мертвым, в ходу было орланданское наречие, общее для всех провинций Роланда, или свои собственные диалекты. На отдельном чертеже также очень подробно изображалось что-то вроде колеса, отделанного стеклянными панелями, только на сей раз не цветными, а прозрачными.

Рапсодия показала на подпись внизу страницы.

— Гургус, — прочитала она. — По-моему, это тот горный пик в Центральном коридоре Зубов, который силы Энвин разнесли на куски в самом начале осады Канрифа.

— Точно.

— Хмм. — Рапсодия осторожно повернула листы так, чтобы на них падал рассеянный свет, пробивающийся сквозь ткань палатки. — Очень интересно, но зачем ты мне их показал? Ты же и сам можешь прочитать все, что здесь написано.

— Эту часть могу, — кивнул Акмед и провел пальцем в перчатке по краю верхней страницы. — А вот дальше мне никак не удается, и я надеялся, ты мне поможешь.

— Тебе известно, что это за прибор? — спросила Рапсодия, но прежде, чем король болгов успел ответить, она быстро вернула ему листы пергамента и приложила палец к губам. — Подожди минутку, Акмед.

Рапсодия встала с земляного пола палатки, откинула полог и вышла на яркий полуденный свет. Горячий ветер тут же ударил ей в лицо и разметал волосы. Она повернулась так, чтобы они не попадали ей в глаза, и достала свой меч.

Звездный Горн, меч, рожденный стихией огня и звездным светом тысячи лет назад, вырвался из ножен с радостной песней, однако его голос, зовущий к бою, звучал приглушенно. Рапсодия достала его не для того, чтобы сражаться, и потому он тихонько звенел в унисон с безжалостным ветром пустыни, но во время сражения его голос можно было услышать на другом конце света, его могучий зов сокрушал горы.

Рапсодия подставила клинок обжигающему ветру и сосредоточилась на своей связи с мечом. Она почувствовала, как он ей ответил, пропел ту же ноту, начал пульсировать в унисон с биением ее сердца и дыханием стихии огня, жившей у нее в душе. Она быстро нарисовала в воздухе круг, в центре которого находилась палатка, и, когда она убрала меч, тонкая линия света повисла над их временным пристанищем. Защитная сфера, музыкальная фраза, которая отвлечет воздушные потоки от палатки, не позволит вездесущему ветру разнести по свету то, что будет сказано внутри.

Серебряная сфера висела в воздухе, слегка покачиваясь в зависимости от порывов ветра, она надежно защищала их непрочный домик, и Рапсодия, довольная своей работой, вернулась внутрь.

— В последнее время у меня все чаще стало возникать ощущение, будто за мной кто-то наблюдает. Не знаю, имеет ли это отношение к тому, что мы собираемся сделать здесь, в Яриме, но, думаю, дополнительные меры предосторожности не помешают. То, что мы сейчас друг другу скажем, никто не сможет подслушать, — пояснила она, снова усаживаясь на пол рядом со своим другом.

Акмед смотрел на страницы, его мысли явно блуждали где-то далеко от провинции Ярим. Рапсодия заметила его отсутствующий взгляд и подумала о том, насколько отчетливо была заметна сейчас его дракианская сущность. Вместо грубых черт болга, которые особенно ярко проступали, когда он находился рядом с Грунтором и другими своими подданными, она видела тонкие прозрачные вены, покрывавшие, точно паутина, его кожу, удлиненные, жилистые мышцы, темные глаза. Рапсодия знала, что Акмед унесся куда-то очень далеко, погрузился в свои мысли, возможно, вернулся в прежнее Время, и потому терпеливо ждала, когда он заговорит снова.

Наконец его глаза прояснились, он несколько мгновений смотрел на Рапсодию, а потом снова вернулся к манускрипту.

— Я однажды уже видел нечто подобное, — начал он, и его голос прозвучал так, словно его иссушил всепроникающий ветер Ярима. — Очень давно, в другой жизни, задолго до того, как мы встретились в Истоне, в нашем старом мире.

Он снова замолчал. Рапсодия разгладила покрытые пылью юбки зеленого шелкового платья и принялась ждать.

— Некто, кому я служил в качестве стража, некто обладавший редкой магической силой — имел прибор, очень похожий на этот. Я видел его всего один раз, но запомнил на всю жизнь. Он тоже находился в башне, в монастыре, расположенном на вершине горы, хотя и не внутри горного пика. Гвиллиам страдал манией величия и думал, что может переделать по своему желанию саму Землю. На языке моего господина аппарат назывался Светолов.

— А что он делает?

Акмед покачал головой, и его глаза затуманились воспоминаниями.

— Я не уверен, что знаю наверняка. Однако я помню, что, когда монахи или священники не могли вылечить ка-кого-нибудь раненого или больного, они приносили его к Светолову. Многие возвращались совершенно исцелившимися. Когда священникам требовалось получить ответ на какой-нибудь вопрос, они часто спрашивали… Он замолчал, и его оливковая кожа на мгновение потемнела. — Тому, кто владел прибором, задавали вопросы, требующие способности заглядывать в будущее, на далекие расстояния, или в места, скрытые от людских глаз. А кроме того, Светолов проделывал вещи, которые просто невозможно объяснить. Этот прибор обладал огромными возможностями. Как он работал и что умел, я не имею ни малейшего представления. Восстанавливая тот прибор, что построил Гвиллиам, я попытался следовать его указаниям, но мне никак не удается получить цветное стекло для потолочных витражей нужной толщины и структуры.

— Ты пытаешься его восстановить? — удивилась Рапсодия. — Зачем?

Король болгов принялся разглядывать чертежи, лежащие перед ним.

— Если верить обрывочным сведениям о Намерьенской войне, сохранившимся в библиотеке Канрифа, одной из причин, не дававших Энвин в течение пятисот лет захватить горы, был именно этот прибор. Когда она наконец сумела приблизиться к Зубам, она первым делом уничтожила его. Такое мощное оружие может защитить горы и позволит сделать их действительно безопасным местом.

Несмотря на жаркий день, у Рапсодии по спине побежали мурашки.

— Акмед, ты считаешь, что горам угрожает опасность? Ее зеленые глаза потемнели от беспокойства. — Ты имеешь в виду какую-нибудь определенную угрозу, о которой не известно Союзу?

Король фирболгов пожал плечами:

— Опасность есть всегда, Рапсодия. Такого понятия, как вечный мир, не существует это только длинные паузы между военными действиями.

— Ты уверен, что вы с Анборном не родственники? — шутливо спросила Рапсодия.

— Если бы мне было суждено стать членом печально знаменитой семьи твоего мужа, думаю, Анборн единственный, кого я смог бы терпеть без мерзкого привкуса во рту. Я уважаю его способность плевать на то, что думают о нем другие. Но если серьезно, не забывай: я охраняю гору и Спящее Дитя, которая является ключом к Подземным Палатам ф'доров. Даже в мирное время мне необходимо сохранять бдительность и быть готовым ко всему. Риск слишком велик. А поскольку ты тоже амелистик Спящего Дитя, тебе не меньше моего следует заботиться о ее безопасности. Так вот, мне требуется твоя помощь.

Рапсодия вздохнула, затем осторожно отделила верхние листы пачки от более старой и хрупкой страницы и отдала их Акмеду, а сама принялась изучать ту, что оставила себе. Листок оказался очень тонким и сильно потрепанным по краям. Надписи на нем были сделаны на языке, который Рапсодия узнала сразу, — язык лиринских Певцов, которых готовили стать Дающими Имя, язык древних сереннов, предков тех, кто жил на ее погибшей родине.

— Здесь стихотворение, что-то вроде вступления, — сказала она, разглядывая едва различимые чернильные строчки. — Сереннский язык базируется на нотной грамоте, и потому его трудно перевести на разговорный.

— Ты справишься, — нетерпеливо заявил Акмед.

— Это что-то вроде коротенькой песенки с припевом, точнее, слова к песне, и они звучат примерно так:

Семь даров Создателя,

Семь цветов света,

Семь морей в большом мире,

Семь дней в неделе,

Семь месяцев земли под паром,

Семь исхоженных континентов сплетают

Семь веков истории

В глазах Бога.

Рапсодия слегка повернула страницу, чтобы на нее падало больше света.

— Она записана как музыкальное произведение, в основе которого лежит простейшая гамма — октава, состоящая из семи нот, а восьмая повторяет первую. Мне кажется, это только часть стихотворения, остальное потеряно.

— А ты понимаешь, что оно означает? — встрепенулся Акмед.

Рапсодия тяжело вздохнула:

— Не очень, если не считать того, что это перечисление жизненно важных вещей, которых семь. — Она нахмурилась. — Но как мне представляется, одна строка выпадает из общего ряда — «Семь даров Создателя». Насколько я — знаю, стихии называют Пятью дарами — огонь, вода, земля, воздух и эфир. Не понимаю, что тут имеется в виду.

— А еще что-нибудь можешь прочесть?

— Здесь приведен список имен рядом со словами, обозначающими цвета радуги. Прочитать?

— Да.

Рапсодия убрала выбившийся локон за ухо и склонилась над страницей.

— Они помечены музыкальными знаками диез и бемоль, почти как знаками отрицательного и положительного, — все, кроме последнего.

Лизель-ут, красная, Тот, кто сберегает кровь, и Тот, кто пускает кровь,

Фрит-ре, оранжевая, Тот, кто зажигает огонь, и Тот, кто убивает огонь,

Мерте-ми, желтая, Тот, кто несет свет, и Тот, кто гасит свет,

Курх-фа, зеленая, Тот, кто прячется в траве, и Тот, кто ворожит на полянах,

Бридж-соль, голубая, Тот, кто преследует облака, и Тот, кто зовет облака,

Луаса-эла, синяя, Тот, кто бежит от ночи, и Тот, кто призывает ночь,

Грей-си, Новое начало.

Когда Рапсодия снова подняла голову, ее лицо было очень бледным.

— Что ты нашел, Акмед? — взволнованно спросила она. — Это древняя магия, священное и тайное заклинание. Мне очень не нравится, что пришлось произнести его вслух. Только самые уважаемые из Дающих Имя в нашем старом мире имели к нему доступ. Эти слова составляют суть шифра, основанного на вибрациях, он дает могущество музыке Певцов, целителям, волшебникам, творящим заклинания, — иными словами, тем, кто мог брать силу у вибраций живого мира.

Акмед молчал. Он и сам пользовался вибрациями, обладая врожденной способностью улавливать и находить биение сердца нужного ему человека. Именно этот дар сделал его самым знаменитым наемным убийцей, когда он жил по другую сторону Времени.

— И что ты намерен делать после того, как восстановишь прибор, Акмед?

Отдавая листок, Рапсодия твердо посмотрела в глаза королю фирболгов. Он улыбнулся:

— То же самое, что ты попросила сделать меня здесь, в Яриме: постараюсь обеспечить твоим подданным спокойную жизнь.

— И почему я тебе не верю? — покачала головой Рапсодия, вставая с земли и отряхивая красную глину с платья.

— Потому что, несмотря на твой выбор мужа, ты не дура. Пошли. Думаю, после обеда еще осталось немного каши или жаркого, так что вечером, когда вернешься во дворец, ты сможешь с полным основанием поблагодарить Ирмана Карскрика за гостеприимство.

>>

В открытом море

УПРАВЛЯЮЩИЙ СЕНЕШАЛЯ заметил землю раньше матроса, сидевшего в «вороньем гнезде».

— Земля, милорд! — громко крикнул Фергус, стараясь перекрыть рев ветра.

Сенешаль кивнул и вперил сумрачный взгляд в далекий серый горизонт.

— Еще долго? — спросил он капитана, и его голос показался тому каким-то сухим и скрипучим.

— Придется пройти вдоль побережья, милорд. Лиринские земли от Сорболда и Авондерра отделяют очень опасные рифы. До порта Фаллон примерно дней пять или неделя.

Сенешаль кивнул, стараясь заставить замолчать нетерпеливый голос, звучавший у него в голове. Он вслушивался в вой ветра и песню парусов, которые раздувались и снова опадали, и так множество раз за день — с каждым мгновением цель его путешествия становилась все ближе. Он закрыл глаза, позволив солнцу, сияющему на безоблачном небе, коснуться век.

Скоро.

Городская площадь, Ярим-Паар

ВОПРЕКИ ВСЕМ УСИЛИЯМ Ирмана Карскрика, когда к вечеру появились Акмед, Грунтор и рудокопы-фирболги, площадь Ярим-Паара была полна народу.

Четвертый отряд армии Ярима был отправлен на помощь первым трем — они выстроились на городской площади вокруг древнего обелиска и оттеснили шумную толпу на примыкающие к площади улицы, подальше от высохшего Энтаденина. Но весть о приближении фирболгов распространилась по столице подобно степному пожару, и по мере того как день стал клониться к вечеру, все больше и больше горожан собиралось на подступах к площади, надеясь хотя бы одним глазком взглянуть на происходящее. К тому моменту когда болги в сопровождении стражников, возглавляемых Таризом, добрались до центра, в Ярим-Пааре царила карнавальная атмосфера, люди размахивали факелами, предаваясь необъяснимому веселью, стоял ужасный шум.

— О, вы только посмотрите! Как много свежего мяса! — громко произнес Грунтор, и солдаты эскорта его услышали. — Ой любит пообедать свежатинкой, они такие сладкие на вкус. Карскрик знает, как достойно встретить фирболгов. Чудесный хозяин, не правда ли, сэр?

Ехавший немного впереди Тариз обернулся и испуганно посмотрел на великана сержанта, а потом перевел взгляд на короля болгов.

— Он ведь шутит, да, ваше величество?

— Наверное, — пожал плечами Акмед. — Грунтор не любит сухое мясо, а в Яриме так давно не было воды, что вы все стали какими-то слишком жилистыми на вид.

— Совершенно верно, — со вздохом согласился Грунтор. — Дайте мне симпатичного, свежего лирина! Вот это лакомство, сочное и вкусное. Впрочем, что-то здесь не видно лириков. Остается надеяться, что местная кухня не так уж плоха.

Стражники эскорта переглянулись, остановили лошадей и спешились.

— Пошлите передовой отряд по Рыночной улице на городскую площадь, соединитесь со вторым отрядом и создайте для нас коридор, — приказал своим солдатам Тариз. — Оттесните любопытных и постарайтесь не слишком топтать этих болванов.

Акмед недовольно прищурился. Если отбросить в сторону рассуждения Рапсодии о его благородстве, он прибыл в Ярим, чтобы заручиться ее помощью в переводе древнего манускрипта и найти мастера, специалиста по витражам. В городе, прославившемся производством изразцов, рассудил он, наверняка можно нанять подходящего человека. Омет заверил Акмеда, что здесь осталось немало мастеров старой школы, вынужденных зарабатывать себе на жизнь более прозаическим способом и мечтающих возродить те дни, когда Ярим поставлял керамику, изразцы и стекло для огромных храмов и государственных учреждений. Так было до Намерьенской войны, положившей всему этому конец. Впрочем, пока на улицах царит такой хаос, отыскать нужного человека не представлялось возможным.

Он оглянулся через плечо на своих солдат. Болги стояли по стойке «смирно» в простых одеяниях, казавшихся невзрачными тряпками по сравнению с красными туниками, кожаными доспехами и рогатыми шлемами солдат армии Ярима. Фирболги смотрели прямо перед собой, на лицах застыла маска терпения, они не обращали ни малейшего внимания на шум, но Акмед чувствовал, что эта огромная многоголосая волнующаяся толпа изрядно действует им на нервы. Казалось, все жители Ярим-Паара собрались в центре города и теперь оглашали воздух смехом и криками в предвкушении небывалого зрелища.

Возле огромных шатров, окружавших Энтаденин, стояла Рапсодия. Она уже начала беспокоиться.

— Жители города сошли с ума, — с тревогой сказала она Эши. Я не уверена, что охрана сумеет уберечь мастеров Акмеда от толпы. Сейчас их обуревает любопытство, но что будет, если их настроение изменится? Если все пересилит страх или ненависть, последствия могут быть непредсказуемыми. Я боюсь, что горожане окажутся слишком навязчивыми, болги могут запаниковать, и…

Эши кивнул, повернулся и вошел в шатер. Он почти сразу же вернулся с мотком веревки в руках.

— Ирман, — обратился Эши к герцогу, в чьих глазах плескалась тревога, а на лице выступил пот, — в шатре достаточно веревок. Свяжите их вместе — хватит на четыре улицы — и отдайте солдатам, чтобы они создали коридор для прохода болгов. Пусть это будет сделано прямо в толпе, причем проход должен быть достаточно широким. Солдат следует расставить внутри веревок, ближайшие к ним горожане будут помогать. Попросите короля фирболгов проявить терпение, обещайте, что вы организуете проход максимально быстро.

Герцог подозвал к себе капитана гвардии, который передал приказ короля намерьенов остальным солдатам. Эши повернулся к Рапсодии:

— Вернись в шатер, Ариа. Они немного покричат и потолкаются, но потом успокоятся.

Он откинул в сторону полог шатра.

— Что ты делаешь?

— Невозможно победить любопытство горожан, спрятав болгов. Из-за неумелых действий Ирмана они привлекают к себе всеобщее внимание. Но мы можем использовать это к своей выгоде. — Он повернулся к капитану гвардии, начавшему натягивать веревки между помостом, на котором они находились, и толпой. — Капитан, позовите своих лучших трубачей.

Последовала серия команд, и вскоре на помосте собрались трубачи.

— Милорд.

— Трубачи, будьте наготове, — обратился к ним Эши. — По моей команде вы сыграете приветствие главе государства.

Затем Эши вновь повернулся к герцогу Яримскому:

— Когда болги войдут в рабочий шатер, прикажите солдатам окружить его плотным кольцом. В результате болги получат надежную защиту, и никто из зрителей не пострадает. Затем сообщите, в котором часу бригады болгов сменяют друг друга.

Карскрик разинул рот.

— Но разумно ли такое решение, милорд? Горожане узнают, когда болги будут приходить и уходить, и начнут собираться именно в эти часы.

— Верно, — согласился Эши, — однако на остальное время они разойдутся по своим делам. Поначалу многие так и будут толпиться на площади, надеясь хоть краешком глаза увидеть болгов, но, поскольку ничего не будет происходить, они сообразят, что лучше вернуться к началу смены. Очень скоро возле шатра останется лишь горстка самых любопытных. — Он успокаивающе похлопал Карскрика по плечу. — Приободритесь, Ирман, это временные трудности, Рапсодия была права, когда сказала вам, что следует относиться к фирболгам как к гостям, а не как к чудовищам, за которыми нужен глаз да глаз. Тогда у вас не возникло бы лишних проблем, а жители Ярим-Паара не проявили бы к ним такого любопытства.

— Да, милорд, — пробормотал Карскрик.

— Ну, трубачи, начинайте, — приказал Эши. — Сыграйте приветственную мелодию, чтобы болги поняли, что их здесь ждут.

Рапсодия выглянула из шатра и рассмеялась.

— Советую сыграть веселый марш «Переломайте им все конечности», — предложила она. — Насколько мне известно, это их любимая песня.

Солдаты довольно быстро справились со своим заданием: они проложили в толпе коридор натянутыми веревками, горожане сами вызвались поддерживать его границы, и в конечном итоге болги сумели без каких-либо происшествий добраться до рабочего шатра.

Когда пологи огромного шатра закрылись за ними, приглушив шум толпы, а солдаты вновь встали в оцепление, Акмед с негодованием обратился к королевской чете и герцогу:

— Возможно, я изначально неправильно вас понял. У меня сложилось впечатление, что нас наняли для работ на пересохшем гейзере, дабы использовать наше мастерство для спасения умирающей от жажды провинции. Если бы я знал, что вам нужен бродячий зверинец или цирк, я бы остался в Илорке, предоставив вам засыхать в своей гадкой пустыне. Среди ваших подданных, Карскрик, я уверен, найдется немало редкостных извращенцев, вы могли бы устроить отличное представление и без нас.

— Приношу самые искренние извинения, ваше величество, — ответил герцог, низко кланяясь, — он явно хотел успокоить короля фирболгов. — Мы не предвидели, с каким интересом отнесутся жители Ярим-Паара к своим соседям с юго-востока. Пожалуйста, простите нашу грубость, она не была намеренной. Скажите, что я могу сделать, чтобы загладить нашу вину?

В свете мерцающих факелов выражение лица короля фирболгов слегка смягчилось. Однако ответил он далеко не сразу.

— Вы можете найти мне мастера по изготовлению витражей, готового за высокую плату отправиться в Илорк. — Теперь голос Акмеда звучал почти спокойно. Он сделал несколько шагов в сторону болгов, но потом остановился и обернулся через плечо. — Только не присылайте безмозглых идиотов, я сыт ими по горло.

Герцог Ярима с сомнением посмотрел на Акмеда:

— Я отправлю своих людей на поиски, но не уверен, что такой мастер найдется.

Акмед подошел к Грунтору.

— С чего начнешь? — спросил он у сержанта. Великан фирболг задумался.

— Нужно очистить шатер от всего лишнего, чтобы я мог осмотреть пересохший источник.

Акмед вернулся к королевской чете и герцогу.

— Пусть все, кроме вас, покинут шатер.

Эши кивнул, заставив герцога замолчать. Затем повернулся к яримским солдатам, оставшимся в шатре:

— Вам следует выйти наружу, господа.

Когда Грунтор подошел к обелиску, все вокруг него, в том числе и огромная толпа, собравшаяся на площади, как будто окуталось серой пеленой. В целой вселенной остались только он и Энтаденин.

Даже в спящем состоянии гейзер, как и сам Грунтор, оставался ребенком Земли: один — рожденный от огня, другой — от воды, удивительные творения, познавшие магию живительного прикосновения своей великой Матери.

Грунтор обошел вокруг обелиска, испытывая удивление и восхищение, и его охватило чувство огромной потери. Каким прекрасным был источник в минуты своей жизни! Мощный столб воды, высотой в два раза превышающий самого Грунтора, бил из каменного основания в сторону заходящего солнца, словно приветствовал далекий океан, до которого были тысячи миль. Болг почти представил себе, как возник обелиск и как он выглядел: слой за слоем разноцветные кольца и полосы всех оттенков алого и розового, желтовато-коричневого, зеленовато-желтого и цвета морской волны, отложения минералов, с каждым годом становившиеся все выше и выше и наконец превратившиеся в самое удивительное сооружение, воздвигнутое Природой.

Теперь обелиск стоял, лишенный жизни, высохший, покрывшийся запекшейся красной глиной, как и весь Ярим, но не покорившийся.

Грунтор перешагнул через разбитые камни бассейна, построенного вокруг фонтана, и медленно, благоговейно приблизился к источнику дающей жизнь воды. Протянув руку, он прикоснулся к его сморщенной плоти.

Пальцы Грунтора легли на потрескавшуюся глину, оказавшуюся неожиданно теплой и податливой. Он заморгал; глаза говорили ему, что гейзер мертв, когда-то влажная глина навсегда засохла, но неразрывная связь с Землей подсказывала, что это не так.

Из глубины обелиска он слышал голос Земли, медленную мелодичную песнь, проникшую в его сознание и омывшую душу. Грунтор вспомнил, как они с Акмедом и Рапсодией, спасаясь от преследователей, плутали по бесконечным корням Сагии, Дерева Мира, и в конце концов попали в новый и тоже прекрасный мир. Песнь, которая рассказывала ему историю Энтаденина, пленила его сердце.

Так Грунтор узнал о рождении провинции, получившей на языке людей название Ярим. Забытая благоприятными ветрами, отутюженная ледником, она расположилась в тени гор, на границе континентов, где в недрах бесплодной земли таились огромные сокровища. Медные и марганцевые руды, железо и райзин, голубой металл, так любимый болгами, которые использовали его при производстве стали, опалы и бесценная соль — все это пряталось под толстым слоем красной глины. Однако сюда не долетали ни прохладный морской бриз, ни холодные ветры с гор, а затвердевшая земля отказывалась отдавать людям свои сокровища.

Грунтор продолжал стоять, не в силах справиться с изумлением, а в его сознании мелькали удивительные образы, песнь становилась мелодичнее, ее ритм быстрее. Теперь он слушал рассказ об Эрим-Рас, Кровавой реке, чьи воды покраснели от марганца. Эрим-Рас слилась с притоком могучего Тарафеля, и их брак привел к появлению прекрасного оазиса. А потом у них родился сын — Энтаденин.

Тарафель, как и любая другая великая река, рассекающая континент, имела сеть подземных притоков, питающих ее русло, и заливные луга, которые тянулись на многие мили. Расположение одного из таких притоков оказалось особенно удачным. В нем соединилась целая сеть подземных ключей, образующих водораздел, — вода сюда поступала из моря через пещеру вулканического происхождения, расположенную на северном побережье Хинтерволда. Пещера находилась в скале, как раз в том месте, где Северное море встречалось с океаном, отчего возникало мощное встречное течение протяженностью в тысячу миль.

Это течение и питало Энтаденин.

Двигаясь на восток, морская вода проходила через ледяные поля Хинтерволда, где очищалась и опреснялась, затем под зеленеющими полями Кандерра, сквозь торфяные болота и суглинки, которые делали земли этой провинции такими плодородными, пока не добиралась до песчаных, богатых минералами и глиной почв Ярима, где решала наконец остановиться. Впрочем, это решение было вызвано наличием практически непреодолимых скал, оставшихся после формирования восточных гор. Отфильтрованная льдом, песком и временем, отразившаяся от подземного барьера, вода, прозрачная и сладкая, оказывалась в ловушке. Ей оставался только один выход — устремиться вверх.

Так и произошло.

Когда Энтаденин родился, он представлял собой маленькую лужицу, с журчанием появляющуюся из земли, но очень скоро превратился в большое грязное болото. Даже если бы рядом находились люди, они бы не обратили внимания на его появление, но прошло еще несколько тысячелетий, прежде чем сюда пришли первые поселенцы. Не слишком монументальное начало, но имеющее важные последствия — вода вырвалась из подземного плена.

Теперь дело было за временем и океанскими течениями, которыми управляли фазы луны. Когда морские течения отдыхали, обретал покой и Энтаденин, и поток превращался в бегущий под полями Кандерра тоненький ручеек, который не мог проделать весь путь до Ярима. Но когда наступало полнолуние, течение меняло свое направление, морская вода устремлялась вперед и вырывалась на волю яростным, сверкающим фонтаном. Так продолжалось в течение тысячелетий, минералы накапливались вокруг гейзера, это естественное ограждение росло и твердело, пока не возник обелиск, получивший имя Энтаденин.

Этот обелиск, сформированный морем и землей, проделавшими немалое путешествие, содержал бесценные минералы, руды и соль. Он стал одним из чудес света: прозрачная вода посреди бескрайней иссушенной пустыни. В гладкой слюде, покрывавшей его стены, отражались далекие звезды — знак его волшебной силы.

Так прошло еще немало тысячелетий. Наконец дающий жизнь источник обнаружили люди, которые тут же принялись его использовать. Вскоре его обожествили, и за ним стали ухаживать жрицы племени шанойнов, происходивших от митлинов. Митлины являлись одной из пяти древнейших рас, они были рождены в начале Времен из стихии Воды. Шанойны получили в наследство способность находить воду в пустыне. Они умели отыскивать места для колодцев, и все решили, что именно им следует поручить заботу об Энтаденине.

Шанойны следили за Фонтаном в Скалах — так на языке Ярима называли Энтаденин. После пробуждения источника на протяжении всего первого дня они не разрешали никому брать воду: в это время она вырывалась с такой силой, что легко могла сломать человеку спину. Шанойны контролировали сбор воды в течение семи дней, получивших название Недели Изобилия, а когда яростно бьющий фонтан превращался в спокойный поток, наступала Неделя Отдыха. Потом течение меняло свое направление, и начиналась Неделя Утраты, когда источником позволяли пользоваться только тем, в чьих семьях имелись серьезно больные или старики. Наконец во время последней фазы луны наступала Неделя Сна, и поток засыпал, дожидаясь, когда луна вернется на небосвод и фонтан забьет с новой силой.

Так проходили год за годом, складываясь в века и тысячелетия, пока не пришел День Перемен.

Внезапно голос Земли изменился, и голова Грунтора резко дернулась. Приятная повторяющая мелодия несла умиротворение. Но теперь все стало иначе: музыка достигла крещендо и внезапно смолкла. Грунтор слышал лишь печальный шепот земли.

На расстоянии многих миль к западу от Энтаденина, почти на границе с Кандерром, находилось одно из опаловых полей Ярима, Збекаглу, что на языке здешних обитателей означало «Конец радуги» или «Место, где небесные цвета касаются земли». Збекаглу в течение столетий являлся неиссякаемым источником сокровищ, его поверхность была вся изрыта шурфами, откуда добывали самоцветы, а потом, когда месторождение истощалось, рудокопы переходили в другое место. Там, где производили раскопки, земля становилась неустойчивой даже на уровне грунтовых вод.

Сильные колебания могли вызвать оползень. Однажды так и случилось, в результате русло потока оказалось полностью засыпанным.

Поскольку это произошло в Неделю Сна, никто ничего не заметил. А потом вода не вернулась. Энтаденин уснул и больше не проснулся.

Рапсодия пересказывала Грунтору легенды Ярима, а еще поведала о том, как жители провинции отреагировали на катастрофу: сначала их охватил ужас, потом они принялись винить друг друга, и наконец наступило тупое оцепенение. Прекрасный город постепенно превращался в пустыню, жара отнимала последние силы. Но они продолжали жить.

Земля тихо поведала Грунтору о дальнейшей судьбе Энтаденина.

Он умирал медленно и мучительно.

Как у великих Деревьев Земли, у огромных каньонов, пробитых реками, у морского прибоя и в любых других местах, где поработала магия стихий, у Энтаденина имелось некое подобие души. В прежние времена он был полон энергии и веселья — созданное природой существо, подверженное чуть ли не человеческим сменам настроения: ревущее от восторга в Неделю Пробуждения, счастливо хохочущее, когда водой наполнялись сосуды, фонтаны и каналы Ярим-Паара. Когда же наступала Неделя Утраты, Энтаденин погружался в размышления о бренности всего сущего. Потом он спокойно засыпал, цикл заканчивался, и снова приходило время чудесного пробуждения.

Красивый обелиск, лишившийся дара воды, — поначалу он просто удивился. Он слышал молитвы людей, чувствовал их беспокойство, хотя и не понимал его причин. Постепенно их уныние передалось Энтаденину, и вскоре он погрузился в пучину отчаяния. Шло время, но вода не возвращалась. Энтаденин мечтал о спасении, обращался с молитвами к своей Матери, но Земля не могла исцелить раны, нанесенные человеком.

Наконец, исполненный горечи, обелиск смирился с неизбежностью. Он продолжал стоять под жарким солнцем, чувствуя, как покидают его остатки влаги день за днем, год за годом, столетие за столетием, постепенно рассыпаясь в прах. Сначала он стал ниже, потом словно усох, и прекрасное многоцветье юности уступило место уродливым, ржавым краскам старости и дряхления. Энтаденин безутешно горевал о каждой капле влаги, которую терял.

Однако он продолжал сопротивляться солнцу и времени.

Его упрямая душа не желала покидать обелиск, по-прежнему высившийся среди выжженной земли Ярима, и кусочки сохранившейся слюды еще изредка поблескивали в лучах безжалостного солнца.

Голова Грунтора закружилась, песня Земли смолкла.

И великан ощутил боль. Связь с могучей стихией, согревавшая его сердце, неожиданно распалась. Удар был так силен, что у него подкосились колени. Грунтор упал, опираясь о землю руками, он бессознательно пытался восстановить контакт, но Земля молчала.

Через мгновение он ощутил, как ему на плечи легли чужие руки. Он отмахнулся, сопротивляясь подступившей к горлу тошноте. Лишь через несколько секунд он собрался с силами и сел, надеясь, что в голове прояснится.

В янтарных глазах Грунтора вновь появился блеск, к нему вернулось зрение, и он увидел перед собой Рапсодию, Акмеда и Эши. Собравшиеся в шатре болги тихонько перешептывались, напуганные слабостью своего могучего сержанта.

Грунтор вновь отмахнулся от руки Акмеда, встал, слегка пошатнулся и сделал несколько глубоких вдохов через широкие ноздри. Затем он повернулся к своему королю и коротко кивнул. Сложная паутина внутренних ходов под обелиском навечно запечатлелась в его сознании.

— Порядок. Вот план: мы отсечем руку в месте сгиба — она почти совсем усохла и стала слишком хрупкой, чтобы выдержать напор.

— Отсечь руку? — вмешался Ирман Карскрик. — Так поступать нельзя, это же священная реликвия!

— Ваша священная реликвия перестала давать воду, — возразил Акмед, стоя спиной к Карскрику и не сводя глаз с Грунтора, который тут же смолк, едва в разговор вступил герцог. — Что вам нужно: мертвое украшение или вода?

Герцог немного подумал и положил руку на плечо короля фирболгов.

— Вы можете дать гарантии, что вода потечет, если я разрешу отсечь руку у обелиска? — с сомнением спросил он.

— Нет, но могу с легкостью гарантировать, что потечет кровь, когда я отсеку вашу руку, — ответил Акмед, глядя на ладонь Карскрика.

— Акмед, — укоризненно произнесла Рапсодия, — прояви хоть немного учтивости.

Король болгов вздохнул, и Карскрик быстро убрал руку.

— Я мало что могу гарантировать, Карскрик. Во всяком случае, вода не входит в этот список. Но я уверен в одном: если вы ничего не станете делать, она точно не появится. Если он говорит, что руку следует отсечь, значит, так и нужно сделать. А теперь, будьте любезны, помолчите немного: нам необходимо выслушать дальнейшие указания.

Герцог кашлянул и кивнул Грунтору.

— Высверлим отверстие в обелиске и заберемся под землю на тридцать ярдов, — продолжил сержант, стирая пот с широкого лба. Его кожа постепенно приобретала свой обычный оттенок, цвет застарелых синяков. — Тогда обелиск выдержит напор вернувшейся воды. Если это произойдет сейчас, обелиск развалится на части. — Он посмотрел на сухой рыжий гейзер. — Дальше проход свободен, настоящий завал находится почти у самой границы с Кандерром. С этой проблемой Ой справится сам, сэр, нет никакого смысла тащить туда людей. Как только они закончат здесь, их можно будет отвести обратно в Илорк, а Ой поедет к границе, расчистит завалы и вернется домой.

— Тебе что-нибудь понадобится? — спросил Акмед.

Великан широко ухмыльнулся, полез в свою сумку и вытащил оттуда небольшую лопатку, поцарапанную и далеко не новую. Весьма довольный собой, он показал ее Акмеду и Рапсодии. Это была Копалка, старая лопата с обрезанным черенком, при помощи которой он пробивал им дорогу во время долгого путешествия под Землей.

Рапсодия рассмеялась:

— Сэр, с этим инструментом Ой справится с любыми завалами.

— Ладно, — хмыкнул Акмед и повернулся к собравшимся в шатре болгам. — Доставайте инструменты и начинайте работать.

Вокруг шатров кольцо оцепления медленно расширялось. Толпу постепенно оттесняли с площади на соседние улицы, откуда уже не было видно, что делают болги внутри шатров, озаренных факелами.

У веревочной границы стояла Эстен, пытавшаяся вместе с другими горожанами подойти поближе и взглянуть на происходящее в шатрах. Она уже собралась уйти, так ничего и не разглядев, когда Дрант коснулся ее локтя и покачал головой, сообщив тем самым, что ни одному из его шпионов не удалось приблизиться к месту работ. Эстен вздохнула и начала пробираться сквозь толпу в сторону пустых улиц.

— У меня не хватает терпения здесь стоять, — пожаловалась она своему будущему преемнику. — Карскрик получал прибыль от всех работ по восстановлению гейзера, проводимых мной до катастрофы. Если болги разбудят Энтаденин, герцог захватит воду, которая по праву должна принадлежать мне. Почему никому не удалось пробраться внутрь? До сих пор стража охотно брала взятки, да и запугать их нетрудно.

— Госпожа, со стражниками Ярима у нас никогда не возникало проблем, — мрачно ответил Дрант. — Но вместе с ними стоят болги, их король привел с собой собственную охрану, и с ними нам не удается договориться.

Темные глаза Эстен сердито сверкнули.

— Я хочу знать, что происходит внутри шатра, — сказала она тихим угрожающим голосом. — Необходимо, чтобы кто-нибудь пробрался внутрь и предотвратил кражу моей воды. До наступления завтрашней ночи, иначе прольется кровь.

В БЛИЖАЙШИЕ ТРИ ДНЯ предсказание Эши исполнилось. Болги работали в несколько смен внутри шатра, под которым находился Энтаденин, а обитатели Ярим-Паара удовлетворились наблюдением за тем, как они входят и выходят оттуда.

Зеваки, собиравшиеся на площади в течение первых дней, заметно поостыли, хотя интерес к примитивному народу, который, по словам королевы намерьенов, мог оживить Фонтан в Скалах, не угасал и горожане продолжали толпиться возле шатров. Впрочем, закончивших работу болгов всяких раз сопровождали стражники, и никому не удавалось с ними поговорить. Очень скоро люди поняли, что это болгов охраняют от них, а вовсе не наоборот, и настроение изменилось от презрения и опаски к смущенному интересу.

Льняные палатки, белые как снег в начале работ, очень скоро приобрели красноватый оттенок из-за поднимавшейся в воздух во время бурения глиняной пыли. На фургонах болгов в шатры доставляли мощные деревянные балки, из них рабочие мастерили странные конструкции, которые потом забивали в землю при помощи массивных пестов, приводимых в движение сложными машинами. Их изобрели за столетия до появления Гвиллиама, а затем использовали для строительства туннелей в Канрифе. Жители Ярим-Паара, привыкшие наблюдать за шанойнами, вручную копавшими колодцы, восхищались невиданными инструментами болгов. Впрочем, более мелкие устройства, как и сами работы, они попросту не видели.

Сначала убрали отсеченную руку Энтаденина. Со всеми возможными почестями ее доставили в главную ротонду Дворца Правосудия, украшенную знаменитыми колоннами. Здесь ее выставили для всеобщего обозрения. Поскольку в Яриме не было храма стихий, жителям столицы, чтобы отправить религиозные обряды, приходилось отправляться за сто лиг в Бетани, где в базилике Огня проводил службы Первосвященник Кандерр-Ярима, Ян Стюард. В первый же день посмотреть на реликвию пришло более четырех тысяч человек, в десять раз больше, чем в те дни, когда много лет назад в этой же ротонде выставили для прощания гроб с телом отца Ирмана Карскрика.

Эши наблюдал за теснящейся в ротонде толпой с балкона башни для гостей, расположенной в западной части дворца. Потом он взглянул в лицо Рапсодии и рассмеялся.

— Ну, что теперь? — с улыбкой спросил он. — Что тебя так поразило?

— Я действительно удивлена. — Рапсодия не отрываясь смотрела на извивающуюся змеей очередь, тянувшуюся почти до центральной части Рыночной улицы. — Эта дурацкая штука простояла посреди площади сотни лет и ни для кого не представляла никакого интереса. Практически каждый, у кого были дела в центре города, ежедневно проходил мимо, и никто не обращал на нее ни малейшего внимания, если не считать нескольких пилигримов и маленького мальчика, который остановился, чтобы справить малую нужду. А теперь это священная реликвия, вызывающая трепет у тех же самых людей, что равнодушно смотрели на нее всего три дня назад. Поразительно.

Эши обнял жену:

— Ты права. Но меня интересует другой вопрос: смогу ли я отвлечь твое внимание от столь поразительного зрелища?

— Почти наверняка, — ответила Рапсодия. — Что ты предлагаешь?

— Почему бы нам не переодеться и не пробраться в город, не привлекая к себе лишнего внимания? Ты можешь надеть годин, а я — плащ с капюшоном, какой носят шанойны и пилигримы.

Рапсодия радостно рассмеялась:

— Вновь вернуться в те дни, когда ты прятал лицо? Что ж, я и в самом деле надевала годин, когда побывала здесь с Акмедом, чтобы меня никто не узнал. В Яриме не слишком много людей с такими же волосами, как у меня, и мое появление вызвало бы большой интерес, а поскольку мы собирались похитить мальчика, одного из сыновей Ракшаса из мастерской, где делают изразцы, нам это было совсем ни к чему. Да, на самом деле ты здорово придумал! К тому же развевающиеся белые льняные одежды лучше всего защищают от жары. А куда мы пойдем? Сейчас самое время заглянуть на рынок: горожане собрались возле ротонды, чтобы поклониться куску мертвого камня, так что на рынке будет пусто.

— Нет, я придумал кое-что другое.

— Да?

— Я хотел нанести визит Мэнвин. Смех в глазах Рапсодии тут же погас.

— Ты уверен, что хочешь этого, Сэм? — мягко спросила она.

— Да, — твердо проговорил он и, взяв ее за руку, увлек во внутренние покои. — Давай попробуем получить ответы на свои вопросы, хотя уверен, услышим лишь безумное бормотание. А потом пообедаем в какой-нибудь таверне или поедим у открытых жаровен и поищем на рынке что-нибудь необычное в подарок Гвидиону и Мелли.

Рапсодия сделала глубокий реверанс:

— Ведите меня, милорд.

Храм Мэнвин располагался на западной окраине города посреди роскошного сада, окруженного водой, — во всяком случае, так было в те времена, когда Энтаденин приносил в город свой чудесный дар. Теперь здесь царило запустение. Глубокие высохшие впадины — раньше в них весело плескалась вода — украшали статуи морских нимф, потерявших былое великолепие и грустно глядевших на пыльные фонтаны.

Храм, как и многие здания в Ярим-Пааре, был большим и величественным, но за ним уже давно никто не ухаживал. Построенный из лучшего мрамора, Храм Оракула состоял из центрального здания и двух боковых пристроек, идущих вдоль дороги и во многих местах обвалившихся. Потрескавшиеся мраморные ступени вели в широкий внутренний дворик, где на удивительно красивом мозаичном полу стояли восемь огромных колонн, покрытых пятнами лишайника.

Центральная часть здания представляла собой круглый зал с куполообразным потолком, который рассекли две глубокие трещины. Его венчала высокая тонкая башня, сиявшая, словно маяк, под лучами яркого солнца.

Рапсодия остановилась у основания великолепной лестницы.

— Ты уверен, что хочешь сюда войти? — вновь спросила она у Эши. — Ваша прошлая встреча показалась мне весьма необычной, не хотелось бы пережить такое еще раз.

— Тебе не понравилось присутствовать при схватке двух драконов в древнем, разрушающемся храме? — отозвался Эши, заглядывая в ее зеленые глаза — все остальное было скрыто годином. — Балансировать на краю бездонного колодца, увертываясь от обломков, падающих с купола, когда дрожит земля?

— Да, ты правильно все описал.

— Я постараюсь вести себя прилично, — пообещал Эши. — Пойдем, Ариа.

Зеленые глаза Рапсодии возбужденно блестели.

— Ты помнишь, как мы сформулировали вопрос? Эши успокаивающе погладил ее руку.

— Да. Пойдем.

Они поднялись по лестнице и вошли в открытый портал. В храме было темно, сумрак разгоняли лишь редкие светильники и свечи.

Внутри храм содержался в идеальном порядке. Возле дальней стены огромного зала, служившего чем-то наподобие холла, весело журчал большой фонтан, тонкая струя воды поднималась в воздух на двадцать футов и с негромким всплеском падала в бассейн, отделанный лазуритом. Пол в зале был выложен полированными мраморными плитами, стены украшали изящные изразцы, сияла начищенная медь подсвечников.

По бокам находились две небольшие комнаты, возле которых стояла стража Мэнвин в рогатых шлемах, вооруженная тонкими длинными мечами. За бассейном с фонтаном была высокая дверь из кедра, украшенная сложным орнаментом. Перед ней также стояли стражники.

Рапсодия внезапно остановилась и сжала плечо Эши.

— Подожди! Вспомни, как в последний раз, когда мы пришли за пророчеством, Мэнвин рассердилась, что ты скрываешь свое лицо. Быть может, нам лучше снять капюшоны? Мне бы не хотелось раздражать ее раньше времени.

— Хорошо, мы так и сделаем, как только войдем внутрь. Эши взял Рапсодию за руку и повел вокруг фонтана.

Они остановились перед стражниками.

— Десять золотых крон за визит к прорицательнице, на ее содержание, — холодно произнес стражник.

Эши вытащил из кошелька требуемую сумму.

— Если эти деньги и в самом деле идут на содержание Мэнвин, то сейчас она одета в новое платье, — пробурчал он, бросая монеты в протянутую коробку. — В прошлый раз она показалась мне слишком худой, ей давно не расчесывали волосы, а вот ты, солдат, выглядишь прекрасно. Ты ведь не станешь присваивать пожертвования, не так ли?

Стражник сплюнул на пол и, открыв красивую кедровую дверь, мрачно предложил им войти.

— Ты ведешь себя просто превосходно, — сухо заметила Рапсодия, когда они вошли во внутреннее святилище.

— Я дракон. Моя натура требует, чтобы я досаждал людям.

— Да, ты никогда не упустишь случая.

— Ну, если мы намерены открыть лица, чтобы не раздражать Мэнвин, лучше это сделать прямо сейчас. — Эши откинул капюшон, повернулся к Рапсодии и удивленно заморгал: в тусклом свете свечей лицо его жены было таким же бледным, как ее белые одеяния. — Ариа, с тобой все в порядке?

Рапсодия молча кивнула.

Эши вновь взял ее за руку. Холодные пальцы слегка дрожали.

— Рапсодия, если ты не хочешь говорить с Мэнвин, мы можем повернуться и уйти.

Она покачала головой и сжала его ладонь.

— Просто я все вспомнила, — тихо проговорила она. — Я успела забыть, какое жуткое впечатление производит этот храм. Мэнвин меня пугает.

— Тогда отправимся на рынок.

Эши повернулся, чтобы постучать по кедровой двери, но Рапсодия его остановила:

— Нет. Мы должны услышать ее ответ, должны спросить о ее прошлом пророчестве, иначе событие, которое может стать самым замечательным моментом в нашей жизни, принесет лишь тревоги и страх. Извини, что я струсила. Пойдем.

Не выпуская руки Рапсодии, Эши решительно двинулся вперед.

Огромное помещение за кедровой дверью освещалось светом, падавшим из целого ряда небольших окон, проделанных в потолке, и множеством горящих свечей. В центре комнаты находился помост, висящий над широким колодцем.

Как и всегда, Мэнвин сидела посреди помоста — высокая и худая, с розовато-золотистой кожей и огненно-рыжими волосами, в которых пробивалась седина. На лице появились морщины, свидетельствующие о наступлении среднего возраста. В левой руке она держала изящный секстант. Как и во время прошлого визита, на ней было платье из зеленого шелка, давно утратившее свое былое великолепие.

Глаза Провидицы Будущего представляли собой идеальные зеркала, лишенные зрачков, радужной оболочки и склеры. Когда Рапсодия в первый раз заглянула в них, она едва не утонула в бездонных ртутных колодцах, глядящих мимо настоящего, в царство еще не наступившего.

Теперь Рапсодия знала, как опасно смотреть в глаза драконов или их родственников. Поэтому она почтительно опустила взор, дожидаясь, пока прорицательница соизволит к ним обратиться.

Сначала Мэнвин не обращала на них никакого внимания. Ее длинные пальцы вращали колесико секстанта, а губы напевали тягучую мелодию без слов. Король и королева намерьенов молча ждали, изредка переглядываясь.

Вдруг Мэнвин наклонилась вперед и принюхалась, словно уловила запах пожара в воздухе. Ее удивительные глаза заметались по залу и наконец остановились на Рапсодии и Эши. Она слегка приподнялась и указала на темную дыру колодца.

— Посмотрите туда, — приказала она тем же резким каркающим голосом, который Рапсодия запомнила после первого посещения.

Рапсодия вновь начала дрожать. Мэнвин принимала участие в недавнем совете намерьенов, побывала на их свадьбе, и тогда в ней не чувствовалось угрозы, она выглядела отрешенной и слегка смущенной. Но здесь, в своем храме, она производила ужасающее впечатление, а ее улыбка была уверенной и жесткой.

— Пусть Единый Бог дарует вам хороший день, мой внучатый племянник и его леди-жена, — прокаркала пророчица, низко кланяясь и приветствуя их, как это было принято на Острове Серендаир. — Впрочем, так и будет: вас ждет очень интересный день.

— Благодарю, тетя, — поклонился в ответ Эши. — Надеюсь, что на этом твое пророчество не заканчивается. Я щедро заплатил у входа.

Прорицательница рассмеялась.

— Ты всегда будешь моим любимым внучатым племянником, Гвидион из Маносса. И твоя прелестная жена. Она чудесная шляпа к твоему перу. Перо и шляпа, и перо, перо и шляпа!

И она радостно захихикала.

Рапсодия поклонилась и вопросительно посмотрела на Эши, но тот лишь пожал плечами.

— Ну, спрашивайте, — махнула рукой Мэнвин, и ее веселость мгновенно исчезла.

Король и королева намерьенов переглянулись, вспоминая свой вопрос.

— Я хочу уточнить смысл двух противоречащих друг другу пророчеств, которые ты сделала для нас несколько лет назад, — начал Эши.

По челу прорицательницы скользнуло облако сомнений.

— Пророчества?

— Да, — быстро заговорила Рапсодия. — Вы сказали мне: «Я вижу противоестественного ребенка, рожденного в результате противоестественного акта. Рапсодия, тебе следует опасаться рождения ребенка: мать умрет, но ребенок будет жить».

— А мне, ее мужу, ты заявила: «Гвидион, сын Ллаурона, твоя мать умерла, дав жизнь тебе, но мать твоих детей не умрет при их рождении», — добавил Эши. — Мы хотим знать, что ты имела в виду, тетя.

Сомнения на лице Мэнвин сменились полным недоумением. Она провела рукой по гриве спутанных рыжих волос, дергая их, как ребенок, а затем покачала головой.

— Вы спрашиваете о Прошлом, — недовольно заявила она. — Я не способна видеть Прошлое. И не понимаю, чего вы от меня хотите.

Горло Рапсодии сжалось.

— Конечно, она не знает, — прошептала она Эши. — Как глупо я поступила, задавая такой вопрос!

Недоумение исчезло с лица прорицательницы, она выпрямила спину и медленно повернулась в сторону Рапсодии, словно хищник, выслеживающий жертву. Потом легла на живот, и помост начал медленно раскачиваться над колодцем. Взгляд Мэнвин застыл на королеве намерьенов.

— Остерегайся прошлого, леди, — мрачно заявила она, хотя ее губы улыбались. — Прошлое может быть охотником, не знающим устали, стойким защитником или мстительным врагом. Оно стремится добраться до тебя; оно стремится тебе помочь. — Она переместилась еще немного вперед, так что верхняя часть ее тела свесилась над колодцем, и прошептала: — Оно хочет уничтожить тебя. — Мэнвин отодвинулась от края помоста, довольная впечатлением, которое произвела на Рапсодию. — Как Будущее постоянно пытается уничтожить меня.

— Ответь на мой вопрос, — громко велел Эши, встревоженный словами прорицательницы, вселившей страх в душу его жены. — Если у нас с Рапсодией будет ребенок, что ждет ее и мое дитя в будущем? Я устал от этих игр.

Прорицательница ошеломленно посмотрела на него, затем поднесла секстант к глазам и направила его на потрескавшийся купол. Из колодца подул темный ветер. Рапсодия вздрогнула и прижалась к Эши. Тысячи горящих свечей разом потускнели, в зале сразу же стало темно. Купол у них над головами превратился в ночное небо, усеянное звездами, между которыми неторопливо проплывали легкие облака. Холодный ветер ударил им в спины, широкий годин Рапсодии развевался, точно белые паруса.

Казалось, прошла вечность, прежде чем Мэнвин опустила секстант и посмотрела на Эши. Ее лицо превратилось в маску, в вытянутой руке она держала секстант, навигационный прибор, который привел прадеда Эши и ее отца, Меритина-Исследователя, к берегам, где властвовала дракониха Элинсинос. Эши понял смысл жеста Мэнвин: она напоминала ему, что оба они появились на свет в результате этого союза, и хотя она не могла видеть Прошлого, кровь дракона, текущая в их жилах, и древние легенды являлись их общим проклятием и благословением.

— Ты всегда будешь опасаться собственной крови, Гвидион, — спокойно сказала она. — Но не волнуйся, твоя жена не умрет, когда на свет появятся твои дети.

Эши обвиняюще ткнул в нее пальцем.

— Рапсодия, — сурово промолвил он. — Скажи, что Рапсодия не умрет.

— Рапсодия не умрет, когда на свет появятся твои дети, — послушно повторила Мэнвин.

— И не пострадает, не станет калекой? Отвечай четко и ясно.

Мэнвин пожала плечами:

— Беременность не будет легкой, но она не убьет Рапсодию и не причинит ей вреда. Точно.

Эши задумался: ему показалось, что он уловил в словах Мэнвин какой-то подвох.

— Поклянись мне, Мэнвин, как твоему племяннику и королю. Мне необходима твоя клятва. Поклянись мне, твоему кровному родственнику, королю намерьенов, взошедшему на престол законным путем. Поклянись, что ты совершенно уверена — моя кровь не причинит вреда стоящей здесь женщине и она благополучно родит нашего ребенка.

— Не причинит, я клянусь, — все так же спокойно проговорила прорицательница.

Эши продолжал внимательно смотреть на Мэнвин.

— Спасибо, тетя.

— Всегда рада служить, милорд, — с почтительным поклоном ответила прорицательница.

— Ты не хочешь поведать нам еще что-нибудь важное относительно будущего? — спросил Эши, когда Рапсодия собралась вновь надеть капюшон.

Мэнвин задумалась, подперев подбородок кулаком.

— В «Горшке и котелке» будут подавать превосходную баранину с пряностями, — вежливо сообщила она. — Мастер по изготовлению луков и стрел сегодня выставит на продажу чудесные стрелы с прекрасным оперением — ему доставили альбатроса, пойманного в Кесел-Тэй. Эти стрелы принесут вашему воспитаннику успех на состязаниях лучников.

— Спасибо. — Эши надел капюшон. — Пусть Бог дарует тебе приятный вечер и мирную ночь.

Он взял Рапсодию за руку и собрался уходить.

— Прежде загляни в колодец, — едва слышно приказала Мэнвин.

Эши обменялся с Рапсодией недоуменными и встревоженными взглядами, выпустил руку жены и шагнул к колодцу.

— Не вы, милорд, — остановила его Мэнвин. — Леди.

— Ты хочешь, Ариа? — Рука Эши легла на ее плечо. — Мы можем уйти прямо сейчас.

— Мэнвин такой поступок обязательно обидит, а я этого не хочу, — быстро ответила Рапсодия.

Она повернулась и сделала несколько осторожных шагов к колодцу, стараясь держаться подальше от трещин.

Подойдя к нему, она несмело заглянула в темные глубины, где когда-то увидела несчастную лиринскую мать, исполнившую пророчество Мэнвин о смерти во время родов. Послышался негромкий свист ветра, но внизу клубился мрак. Рапсодии ничего не удавалось рассмотреть.

— Я ничего не вижу, — наконец призналась она. Прорицательница широко улыбнулась, ее серебряные глаза вновь засияли жутким светом.

— Ничего? Очень жаль. Значит, сегодня для тебя больше не будет предсказаний. — Мэнвин вновь опустилась на живот и улеглась, упираясь подбородком на скрещенные пальцы. — Так бывает со всеми, кто, в отличие от тебя, не наделен даром предвидения, — заявила она, и в ее голосе послышалось высокомерие. — Кто не является Певицей, кому не снятся сны о Будущем, — короче говоря, со всеми остальными людьми, леди. С теми, кто ступает по земле, не имея представления о том, что их ждет.

Она вновь захихикала, но вскоре тихий смех сменился Диким хохотом.

— Ария, пойдем.

В голосе Эши появились стальные нотки, и его приказ пробился сквозь обволакивающую Рапсодию пелену безумия.

Рапсодия встряхнула головой, отвернулась от колодца, быстро подошла к Эши, взяла его за руку, и они решительно зашагали к кедровой двери.

У них за спиной Мэнвин принялась громко скандировать:

Давным-давно обещание дано,

Давным-давно имя произнесено,

Давным-давно голос смолк —

Уплати тройной свой долг.

Против собственной воли Рапсодия остановилась и обернулась. Прорицательница не смотрела в ее сторону, а танцевала на раскачивающемся помосте, держась за тросы, которыми он крепился к потолку.

Затем Мэнвин принялась бормотать:

— Предательство! Помощь! Задержка! Твои глаза — цвета нефрита!

Наконец их взгляды встретились.

— Боишься? — участливо спросила Мэнвин. Рапсодия сердито расправила плечи, ей надоели штучки Мэнвин.

— Нет! — крикнула она в темноту. — Нет, Мэнвин, я не боюсь ни Прошлого, ни Будущего, ни твоей бессмысленной болтовни. Я буду счастлива в Настоящем, там, где тебе было бы неплохо хотя бы иногда появляться. Однако спасибо тебе за совет относительно ужина. Если после него у меня будет сытая отрыжка, я непременно посвящу ее тебе. Но поскольку она останется в Прошлом, ты об этом не узнаешь.

Рапсодия развернулась и устремилась к кедровой двери. Эши, с трудом сдерживая смех, едва за ней поспевал.

— Ну, Ариа, — сказал он, утирая слезы, — ты вела себя превосходно. Пойдем, мысль о баранине звучит весьма привлекательно, и я готов заплатить любую сумму, чтобы услышать твою отрыжку.