Река Богов

1. Шив

Течение поворачивает тело. Там, где новый мост пересекает Ганг пятью асфальтовыми пролетами, вокруг опор виднеются гирлянды из палок и пластиковых сучьев – плоты из речного мусора. Какое-то мгновение кажется, что тело может присоединиться к ним, темная бесформенная груда в черном потоке. Ровное движение воды несет его, переворачивает с боку на бок, протаскивает ногами вперед под стальной аркой, где грохочет трафик. Наверху, высоко над рекой, ревут грузовики. День и ночь блестящие хромированные конвои машин с кричащими изображениями богов на бортах штурмуют мост на подступах к городу, а из громкоговорителей, установленных на крышах кабин, вопит киномузыка. Воды Ганга дрожат от отвращения.

Стоя по колено в реке, Шив делает долгую затяжку. Священный Ганг. Ты достиг мокши. Ты свободен от кармы. Венки из бархатцев обвивают его ноги в насквозь промокших брюках. Шив наблюдает за тем, как уплывает тело, затем щелчком выбрасывает окурок, улетающий с фейерверком мелких искр, и идет назад к своему мерсу, который тоже погрузился в воду по оси.

Парень протягивает ему туфли. Хорошие туфли. Хорошие носки. Итальянские носки. Не бхаратское дерьмо. Слишком хорошие обувь и носки, чтобы их можно было пожертвовать Гангу, позволив стать частью ила и грязи. Шив включает зажигание. Загораются фары, и видно, как тоненькие фигурки разбегаются по белому песку. Гребаные дети. Он им покажет.

Мерседес выезжает на берег, едет по грязи к белому песку пляжа. Шиву никогда не приходилось видеть, чтобы уровень воды в реке настолько понижался. Конечно, он не принадлежал к числу тех, кто поклоняется богине Ганга – Ганга Дэви, – пусть этим занимаются женщины, раджа должен быть разумным человеком, иначе какой он раджа… Но смотреть, как низко опустилась вода в Ганге, понимать, что река ослабела, – тяжело и мучительно, словно наблюдать за тем, как из раны на руке друга густой струей хлещет кровь, и не иметь возможности ему помочь. Кости трещат под покрышками автомобиля. Мерседес разбрасывает в разные стороны угольки костра, который разводили здесь мальчишки.

Затем парень – Йогендра – бросает машину вперед, и они въезжают вверх по берегу, прорезав две глубокие борозды на лужайке, заросшей бархатцами. А ведь всего пять лет назад Шив был таким же мальчишкой, жившим за счет реки, вечерами сидевшим на корточках у костра, копошившимся в песке, просеивавшим ил в поисках какого-нибудь старья, которым можно поживиться. Когда-нибудь он здесь и закончит. Да, здесь кончится земной путь Шива – это он всегда знал. Все заканчивают тут. Река уносит всё. Грязь и человеческие останки.

Течение вертит тело, треплет шелк сари и медленно раскручивает ткань. Приближаясь к низкому понтонному мосту под давно заброшенным фортом у Рамнагара, труп в последний раз переворачивается и освобождается от оков земной одежды. Змейка из шелка цепляется за округлый выступ понтона и, подхваченная течением, вьется с обеих его сторон. Мост построили британские саперы в той стране, которая существовала до той страны, что предшествовала нынешней.

Пятьдесят понтонов, соединенных узкими полосками стали. Здесь проезжает более легкий транспорт. Фатфаты, мопеды, мотоциклы, велорикши, изредка какой-нибудь «Марути», пробирающийся между велосипедами. Истошно гудят автомобильные сирены: пешеходов всегда уйма. Понтонный мост – настоящая звуковая дорожка, бесконечная магнитофонная лента с записью шума колес и шагов человеческих ног. Лицо обнаженной женщины покачивается на поверхности воды на расстоянии всего нескольких сантиметров от колес авторикш.

За Рамнагаром восточный берег расширяется, переходя в песчаный пляж. Здесь обнаженные садху строят свои селения из лозняка и бамбука и практикуют беспощадную аскезу до того момента, как рассвет начинает вплывать в священный город. За их кострами на фоне широкого неба виднеются громадные веера дыма и пара, возносящиеся из труб больших транснациональных предприятий по переработке сырья. Они отбрасывают длинные дрожащие тени на черную реку, освещая блестящие спины буйволов, сбившихся в кучу в воде под разрушающимся Азии-гхатом, первым из священных гхатов Варанаси. На воде вдруг вспыхивают огоньки – это несколько паломников и туристов пускают в реку дийя в маленьких блюдечках из листьев манго. Они будут плыть много километров, гхат за гхатом, пока река не превратится в текучее созвездие, в ленты света, в узор, в котором мудрецы читают знамения, предвестия и судьбы народов.

Свечки, проплывая мимо, бросают отсветы на обнаженное тело женщины. Освещают лицо, не старое и не молодое. Обычное лицо – лицо, о котором не вспомнят, одно из одиннадцати миллионов лиц этого города. Существует пять классов людей, которых не разрешено предавать кремации, а следует просто бросать в реку: прокаженные, дети, беременные женщины, брамины и умершие от укуса королевской кобры. Бинди женщины свидетельствует о том, что она не принадлежит ни к одной из упомянутых каст. Поток проносит ее, никем не замеченную, мимо суеты и мельтешения туристических лодок. Ее бледные руки нежны, непривычны к тяжелой работе.

Большие погребальные костры пылают на Маникарника-гхате. Участники похоронной процессии несут бамбуковые носилки по усыпанным пеплом ступенькам, по засохшей и потрескавшейся грязи к кромке воды. Они опускают тело, облаченное в одежды цвета шафрана, в очищающие воды реки так, чтобы оно полностью омылось водой. Затем относят его к костру. А пока неприкасаемые складывают погребальные поленья поверх закутанного в ткани тела, маленькие фигурки стоят по колено в Ганге и процеживают воду сквозь корзиночки из ивняка, пытаясь среди пепла сожженных трупов отыскать золото.

Еженощно на гхате, где Брахма-творец принес жертву из десяти лошадей, пятеро браминов приносят аарти богине Ганга. Владельцы местного отеля платят каждому из них по двадцать тысяч рупий в месяц за совершение этого ритуала, что никак не влияет на молитвенное рвение. Брамины возносят огненную пуджу богам, моля о дожде. Со времени последнего муссона прошло три года. Нечестивая плотина Авадха [2] в Кунда Кхадар превратила остатки крови в жилах Ганга Мата в прах. И теперь даже неверующие и агностики бросают лепестки роз в воды священной реки.

А в той другой реке, реке из колес, не знающей засух, Йогендра ведет огромный мерседес сквозь стену звука и движения, вечную чакру трафика Варанаси. Он непрерывно сигналит, проносясь мимо фатфатов, огибая рикш на велосипедах, выворачивая на встречную полосу, чтобы не наехать на корову, спокойно жующую какую-то старую куртку. Шиву наплевать на любые правила дорожного движения, но к убийству коров это не относится.

Проезжая часть и тротуар сливаются в единое мутное пятно; мимо проносятся ларьки, киоски, храмы, уличные алтари, увешанные гирляндами из цветов. «Дайте нашей реке течь свободно!» – гласит написанный от руки плакат противника строительства плотины. Группка юношей-проституток в идеально чистых рубашках и брюках, вышедших на охоту за клиентами, оказывается прямо перед автомобилем. Их грязные руки касаются блестящих боков машины. Йогендра не может удержаться от восклицания при виде подобной наглости. Поток прохожих становится все полноводнее, все плотнее: наконец женщинам и паломникам приходится прижиматься к стенам и дверям, чтобы пропустить Шива. От испарений спиртового автомобильного топлива начинает кружиться голова. Они едут горделиво, будто в королевской повозке. Сжимая в руке ледяной металлический контейнер, Шив въезжает в город своего имени и наследия.

Первым был Каши [3] – первородный из городов. Брат Вавилона и Фив, переживший их. Город света, где йотирлинга Шивы, божественная творящая энергия, вышла из земли в виде светоносного столпа. Затем пришло время Варанаси, самого священного из всех городов, супруга богини Ганга, города смерти и паломников, пережившего множество империй, царств, повелителей и великих народов, жизнь которого течет сквозь время подобно тому, как его река течет по великой равнине Северной Индии. За ним вырос Нью-Варанаси. Бастионы и крепости новых жилых районов и взмывающие к небесам штабы из стекла и бетона, принадлежащие межнациональным корпорациям, громоздящиеся позади дворцов и паутины узких улочек с тех пор, как мировые доллары полились в бездонный колодец рабочих ресурсов Индии.

И вот возникли новая страна и новый народ, а Старый Варанаси вновь стал Каши из легенды. Пуповина возрожденного мира, новейшая Южно-Азиатская Гинза. Это город-шизофреник. На переполненных улицах паломники смешались с японскими секс-туристами. Похоронные процессии проносят мертвецов мимо клеток с девочками-проститутками. Отощавшие европейцы и американцы, давно обосновавшиеся в Индии, увешанные бусами и заросшие бородами, предлагают массаж головы, а местные деревенские девицы толкутся в брачных агентствах, хищным взором впиваясь в данные о доходах возможных претендентов на их руку и сердце.

Привет, привет… какая страна? Ганджа, ганджа, непальские гашишные шарики? Хотите смотреть на молоденькую девочку, туда-сюда, как она втянет в свою маленькую детку маленький мяч американского регби? Десять долларов. Ваш хер от этого делается такой большой, что напугает людей.

Карты, гороскопы-джанампатри, зодиакальные карты хора чакра, жирные красные тилаки, которые наносят на лоб туристам. Гуру-близнецы. Давай! Давай! Фильм последнего месяца, озвученный одним человеком, одним голосом в спальне вашей двоюродной сестры; истощенные рабочие, что трудятся чуть ли не целый день напролет, и прожигатели жизни; самопальные джин и виски, изготовленные на старых сыромятнях («Джонни Э. Уокер» – самая уважаемая марка). А после того как муссон так и не пришел, еще и вода. В бутылках, чашках, просто глотками, из баков, цистерн, на подносах и в пластиковых бутылках, в рюкзаках и козьих мехах. Эти бенгальцы с их айсбергом, как вы думаете, они поделятся с нами хоть одной каплей здесь, у нас в Бхарате? Покупайте и пейте…

Мимо пылающего гхата и храма Шивы, медленно опрокидывающегося в ил, нанесенный у Варанаси, река течет дальше на северо-восток. От третьего ряда мостовых опор возникают водовороты. На поверхности появляется сильная рябь. Рябят и огни, отраженные в зеркале воды, огни скоростного шатабди, пересекающего реку по направлению к станции Каши. Изящный современный экспресс с тяжелым грохотом пролетает по мосту как раз в тот момент, когда вода выносит из-под его опор труп женщины.

За Каши и Нью-Варанаси есть еще и третий Варанаси. Новый Сарнат, он появляется на планах и в пресс-релизах архитекторов и компаний, занимающихся их пиаром, живущих за счет славы древнего буддистского города. Для всех остальных он называется Ранапуром. Недостроенная столица молодой политической династии. Но как ее ни называй, это самая крупная стройка Азии. Тут никогда не темнеет. Работа не прекращается ни на секунду. Шум повергает в ужас. Здесь постоянно трудятся сто тысяч человек, начиная от подсобных рабочих и кончая инженерами. Небоскребы немыслимой красоты и конструкторской смелости взмывают к небу из коконов бамбуковых лесов. Бульдозеры торят широкие бульвары и проспекты, которые украсят тенистые генетически модифицированные деревья. Новым государствам требуются новые столицы, и Ранапур станет витриной культуры, промышленности и перспектив развития Бхарата. Культурный центр Саджиды Рана. Центр общественных форумов Раджива Рана. Телекоммуникационная башня Ашока Рана. Музей современного искусства. Система скоростных перевозок. Министерства и различные государственные учреждения, посольства, консульства и все прочие атрибуты столицы. То, что англичане сделали для Дели, Рана сделают для Варанаси. И название самого главного здания во всей этой стройке: Бхарат Сабха – лотос из белого мрамора, – здание парламента и правительства Бхарати и вотчина премьер-министра Саджиды Рана.

Стройка отражается в реке. Новые гхаты могут быть сделаны из мрамора, но дети реки – настоящие обитатели Варанаси. Резко поднимаются головы. Там что-то есть. Что-то легкое, яркое, отливающее светом. Гасятся сигареты. Обитатели берега прыгают в воду, во все стороны разлетаются брызги. Они идут по прибрежной полосе по колено в мелкой, теплой, как кровь, воде, окликая друг друга. Нечто. Тело. Женское тело. Обнаженное женское тело. Для Варанаси это не в новинку, но мальчишки вытаскивают труп на береговой песок. Возможно, им удастся чем-то поживиться. Какие-нибудь драгоценности. Золотые зубы. Что-нибудь еще, имеющее цену. Ребята шествуют по воде через полосы света, отбрасываемые прожекторами с великой стройки, и тянут за собой свою добычу, тащат ее за руки по песку. У нее на шее мерцает серебро. Жадные руки тянутся к медальону в виде тришула – трезубца, который носят почитатели Господа Шивы. С приглушенными криками мальчишки отскакивают.

От грудины до лобка тело женщины распорото. Кольца кишок и прочие внутренности сверкают в полосе света, что отбрасывает стройка. Двумя короткими грубыми разрезами начисто удалены яичники.

Сидя в шикарной немецкой машине, Шив бережно придерживает на коленях контейнер с капельками конденсата на серебристой поверхности, а Йогендра мчит его сквозь густой поток автомобилей.

2. Господин Нандха

Господин Нандха, Коп Кришны, едет сегодняшним утром в поезде, в вагоне первого класса. Господин Нандха – единственный пассажир в вагоне первого класса на электропоезде-экспрессе Шатабди на железной дороге Бхарат. Состав несется по специально построенной сверхскоростной линии, делая триста пятьдесят километров в час и время от времени поворачивая на некрутых виражах. Деревни, дороги, города, поля, храмы сливаются в одно туманное пятно в предрассветной дымке, которая никак не хочет оставлять долину. Но господин Нандха ничего этого не видит. Он сидит у затонированного окна, полностью погрузившись в виртуальные страницы «Бхарат Таймс». Статьи и видеорепортажи проносятся над столом – лайтхёк вводит данные прямо в зрительные центры его мозга. А в слуховом центре звучит Монтеверди, «Вечеря Пресвятой Девы Марии», в исполнении венецианской «Камераты» и хора святого Марка.

Господин Нандха очень любит музыку итальянского Возрождения. Господин Нандха обожает любую музыку европейской гуманистической традиции. Господин Нандха считает себя человеком Ренессанса. Поэтому о чем бы он сейчас ни читал – рассуждения о возможной войне, репортаж о демонстрации у статуи Ханумана или сообщение о предполагаемом строительстве станции метро у развязки Саркханд, последние скандалы и светские сплетни, спортивные новости, – сокровенная часть зрительной коры его больших полушарий, та, которой никогда не сможет достичь лайтхёк, любуется piazza и campanile [4] Кремоны семнадцатого столетия.

Господин Нандха никогда не был в Кремоне. Он вообще никогда не бывал в Италии. Воображаемые картины Кремоны – суть нарезка кадров из передач телеканала «Планета истории», перемежающаяся с собственными воспоминаниями господина Нандхи о Варанаси, его физиологической родине, и о Кембридже, его родине интеллектуальной.

Поезд пролетает мимо сельского кирпичного завода. Дым от печей для обжига и сушки лежит поверх слоя тумана. Ряды сложенных кирпичей производят впечатление развалин какой-то так и не появившейся на свет цивилизации. Внизу стоят дети: они смотрят на проносящийся мимо поезд, подняв руки в молчаливом приветствии, завороженные невероятной скоростью. Состав убегает вдаль, и дети устремляются к линии в поисках пайс, монеток, которые при его приближении заложили в стыки рельсов. Скоростные экспрессы вдавливают монетки в рельс. Конечно, на несколько пайс можно что-нибудь купить, но может ли какая угодно покупка сравниться с возможностью увидеть, как монета становится мутным пятнышком?

Чай-валлах, покачиваясь, проходит по вагону.

– Саиб?..

Господин Нандха протягивает ему чайный пакетик, болтающийся на нитке. Стюард кланяется, берет пакетик, опускает его в пластиковую чашку и наливает кипяток из специального приспособления. Господин Нандха вдыхает аромат чая, кивает и передает проводнику влажный горячий пакетик. Господин Нандха страдает от грибковой инфекции. Чай – аюрведический, приготовлен по его собственной рецептуре. Господин Нандха также старается избегать злаковых, фруктов, пищи, при приготовлении которой использовался процесс брожения (включая алкоголь), а также соевых и молочных продуктов.

Ему позвонили в четыре часа утра. Господин Нандха только что уснул после приятных занятий любовью со своей прелестной женой. Он попытался встать, не потревожив ее, но она никогда не могла спать, когда супруг бодрствовал, и потому тоже поднялась и принесла его дорожную сумку, за которой по ее указанию внимательно следил слуга, постоянно наполняя свежими продуктами. А потом проводила мужа до министерского автомобиля.

Машина обогнула привокзальную площадь, запруженную фатфатами и рикшами, ожидающими прихода поезда из Агры, и подвезла господина Нандху, минуя ту часть станции, где происходила сортировка вагонов, прямо к платформе, у которой ждал длинный блестящий состав скоростного электропоезда. Чиновник Бхаратской железнодорожной компании проводил важного пассажира к зарезервированному для него месту в зарезервированном для него вагоне. Тридцать секунд спустя поезд туманным призраком скользнул за пределы вокзала Каши. Все триста метров длины состава были предоставлены в полное распоряжение Копа Кришны.

Господин Нандха в воспоминаниях возвращается к занятиям любовью с женой и вызывает ее на своем палме. Она появляется в зрительных зонах мозга. Он не удивляется, увидев ее на крыше. С тех пор как начались работы по разведению сада, Парвати все больше времени проводит на самом верху их дома. За бетономешалкой, кучами блоков, мешками с компостом и трубами для увлажнителя почвы господин Нандха видит зажигающийся свет в окнах квартир в домиках, расположившихся на узких улочках. Цистерны с водой, солнечные батареи, спутниковые антенны, ряды гераней в горшках вырисовываются на фоне тусклого туманного неба. Парвати закладывает за ухо выбившуюся прядку волос, искоса бросает взгляд в бинди-кам.

– Всё в порядке?

– Всё хорошо. Я приезжаю через десять минут. Просто захотелось тебе позвонить.

Она улыбается. Сердце господина Нандхи замирает.

– Спасибо, это так приятно… Тебя беспокоят твои дела?

– Нет, обычная экскоммуникация. Нам необходимо взять всё под контроль до того, как распространится паника.

Парвати кивает, прикусив нижнюю губу. Она делает так всегда, когда задумывается над какой-нибудь важной проблемой.

– А чем ты будешь заниматься сегодня?

– Ну, – отвечает она, оглядываясь на сад, – появилась одна идея. Только, пожалуйста, не сердись, но, мне кажется, нам не нужно так много кустов. Я бы предпочла овощи. Несколько грядок бобов, томаты, перец. Они будут очень мило выглядеть. Может, стоит даже посадить окру и баклажаны. И травы – я обожаю растить травы: базилик, кориандр и асафетиду.

Сидя на своем месте первого класса, господин Нандха улыбается:

– Настоящая маленькая городская фермерша.

– О, тебе не придется за меня краснеть. Всего несколько грядок, пока мы еще не переехали в бунгало в пригороде. Я смогу выращивать те самые овощи для салатов, которые тебе нужны. Это сэкономит массу денег, ведь их привозят на самолетах из Европы и Австралии, я сама видела этикетки. Ну как, ты согласен?

– Как пожелаешь, мой цветок.

Парвати хлопает в ладоши от восторга.

– О, хорошо! Знаешь, я уже нагло запланировала поход с Кришаном к торговцу семенами.

Господин Нандха часто задается вопросом, правильно ли он поступил, привезя очаровательную жену в жестокое и лицемерное общество Варанаси – простую сельскую девушку в обиталище кобр. Все те игры, в которые склонны были играть жители пригорода – его коллеги, те, кого он считал равными себе, – ужасали его. Перешептывания, многозначительные взгляды, слухи; все всегда так любезны, так воспитанны, но постоянно наблюдают, взвешивают, измеряют. Очень ненадежное равновесие добродетели и порока. Для мужчин в этом нет ничего страшного. Ищи себе жену такую, какую сможешь, если вообще сможешь. Но господин Нандха нашел себе жену гораздо лучше многих, лучше, чем Арора, его начальник в Министерстве, лучше, чем большинство его современников. Хороший прочный брак двух представителей касты кайяста, касты клерков, однако, похоже, старые условности более не имеют значения в новом Ранапуре. Жена Нандхи? А вы слышали акцент? А вы видели руки? А как насчет цветов, в которые она одевается, а стиль? Знаете, она ведь и говорить-то не умеет. Вообще. Ей просто нечего сказать. Как откроет рот, так из него муха вылетает. Сразу видно, глухая деревушка или маленький городок. Захолустье. До сих пор боится сесть на унитаз – влезает на него с ногами.

Господин Нандха чувствует, что его кулаки гневно сжимаются при мысли о том, как Парвати закручивает водоворот этих жутких салонных игр с перешептываниями «мой муж то-то…», «мои дети там-то…», «мой дом такой-то…». Ей не нужен домик в пригороде, два автомобиля, пять слуг и дизайнер. Подобно всем современным невестам, Парвати прошла необходимую финансовую проверку и генетическое сканирование, но их брак всегда был союзом, основанным на уважении и любви, а вовсе не результатом отчаянного рывка за первой подходящей приманкой на дарвинистском брачном рынке Варанаси. В былые времена женщина приходила в семью с приданым. Мужчина считался благословением, он был сокровищем. Это создавало определенные проблемы. И вот теперь, по прошествии четверти века эмбриональной селекции в тихих, не слишком бросающихся в глаза пригородных клиниках, мужское население среднего класса в Бхарате по численности в четыре раза превосходит женское. Господин Нандха чувствует изменение в скорости экспресса. Поезд замедляет ход.

– Любовь моя, мне нужно выходить. Мы подъезжаем к Наваде.

– Тебе там ничего не угрожает? – спрашивает Парвати. Глаза ее широко открыты: она так боится за мужа.

– Что мне может угрожать? Я исполнял десятки подобных поручений.

– Я люблю тебя, супруг мой.

– Я люблю тебя, мое сокровище.

Супруга господина Нандхи исчезает из его зрительных зон. Я сделаю это для тебя, думает он. Я буду думать о тебе, когда расправлюсь с ним.

Миловидная женщина-джемадар из местного отделения Гражданской обороны встречает господина Нандху на нижней платформе. Два ряда джаванов сдерживают зевак с помощью бамбуковых дубинок. Здесь же находится и эскорт.

Навада – агломерат, образовавшийся из четырех грязнущих городишек. Однажды прямо с небес на них посыпались крупные гранты на развитие, была наспех проложена дорожная сеть, в кратчайшее время возведены заводы, центры связи и дата-центры. Соедините все это с помощью кабельных и спутниковых каналов связи, подключите к единой электросети и просто позвольте вырабатывать для вас горы рупий. Именно здесь, среди рифленого алюминия и карбоновых конструкций строек Навады, творится будущее Бхарата, а вовсе не там, где взмывают к облакам небоскребы Ранапура. В армейском «хаммере» господин Нандха проносится мимо небольших магазинов и автомастерских. Он чувствует себя наемным убийцей, въезжающим в город. Скутеры с деревенскими девицами, примостившимися на задних сиденьях, виляют прочь с дороги.

Эскорт сворачивает на узкую улицу между двумя спусками, сиренами освобождая путь для автомобиля, везущего господина Нандху. Столб линии электропередачи сгибается под тяжестью незаконных отводок. Сидящие на корточках женщины угощают друг друга чаем и завтраком из роти рядом с громадным бетонным кубом без окон. Мужчины собираются кучкой настолько далеко от женщин, насколько позволяет геометрия квартала, и курят. Господин Нандха поднимает голову и смотрит на распростертые благословляющие длани солнечного энергоцентра «Энергия луча». Приветствие солнцу.

– Выключите сирены, – приказывает он миловидной женщине-джемадару, которую зовут Сен. – Эта штука обладает разумом – по крайней мере на уровне животного. Если насторожить ее заранее, она попробует самоскопироваться.

Сен опускает окно и выкрикивает приказ. Сирены умолкают.

Автомобиль – настоящая душегубка. От пота брюки господина Нандхи прилипают к виниловому покрытию сиденья, но он слишком горд, чтобы подвинуться хоть на дюйм. Он сдвигает хёк поближе к уху, размещает костный преобразователь в наиболее подходящей точке на черепе и открывает коробку с аватарами.

Ганеша [5], Повелитель Благоприятных Начинаний, Устранитель Препятствий, восседающий в повозке, возносится над плоскими крышами и антеннами Навады, громадный, как грозовое облако. В руках он держит свои атрибуты: стрекало, петлю, сломанный бивень, клецку из рисовой муки и горшок с водой. В его выпирающем животе – вселенные киберпространства. Ганеша – это портал. Господин Нандха наизусть знает все шаги, необходимые для призыва каждой аватары. Движением руки он зовет летящего Ханумана [6] с его булавой и горой. Шива Натараджа, бог танца, на расстоянии одного шага от вселенского распада и возрождения. Темная Дурга, богиня праведного гнева: каждая из десяти ее рук сжимает оружие. Бог Кришна с флейтой и ожерельем. Кали Разрушительница с поясом из отрубленных рук. В воображении господина Нандхи божественные агенты Министерства низко склоняются над крошечной Навадой. Они готовы. Они полны нетерпения. Они голодны.

Конвой сворачивает в служебный проезд. Несколько полицейских пытаются сдерживать толпу. Проулок запружен самыми разными средствами передвижения: здесь и карета «скорой помощи», и полицейская патрульная машина, и электроджип срочной доставки. Под передним колесом грузовика что-то лежит.

– Что здесь происходит? – требует объяснений господин Нандха, который проходит сквозь строй полицейских, высоко подняв министерское удостоверение.

– Сэр, у одного из рабочих с фабрики случился припадок, он выбежал на улицу и попал прямо под… – отвечает сержант. – Он кричал что-то о джинне… Джинн находится на фабрике и хочет ими всеми завладеть.

Вы называете его джинном, думает господин Нандха, осматривая место. Я зову это мемом. Нематериальные репликаторы. Шутки, слухи, обычаи, детские считалки. Психовирусы. Боги, демоны, джинны, суеверия. То, что сейчас находится на фабрике, вовсе не сверхъестественное существо, не какой-нибудь дух огня, а, вне всякого сомнения, просто нематериальный репликатор…

– Сколько внутри?..

– Двое мертвых, сэр. Была ночная смена. Остальным удалось бежать.

– Немедленно очистите зону от людей, – приказывает господин Нандха.

Джемадар Сен передает приказание джаванам. Господин Нандха проходит мимо трупа, лицо которого закрыто кожаной курткой, мимо дрожащего водителя грузовика, который сидит на заднем сиденье полицейского автомобиля. Господин Нандха осматривает место происшествия. В этом металлическом сарае производят пасту

тикка [7]. Им владеет семейство эмигрантов из Англии, из Бредфорда. Возвращаются домой и создают новые рабочие места. В этом суть Навады. Паста тикка вызывает у господина Нандхи чувство омерзения, но азиатская кухня в трактовке британской диаспоры – настоящий гвоздь нынешнего сезона.

Господин Нандха, прищурившись, смотрит на коробку телефонного кабеля.

– Пусть кто-нибудь перережет кабель.

Пока полицейский бегает в поисках приставной лестницы, господин Нандха находит менеджера ночной смены, толстого бенгальца, нервно колупающего ногтем заусеницы на пальцах. От бенгальца идет сильный дух, который господин Нандха идентифицирует как запах пасты тикка.

– У вас есть сотовая или спутниковая связь?

– Да-да, внутренняя сеть сотовой коммуникации, – отвечает бенгалец. – Для роботов. И одна из тех штуковин, что отражает сигналы от метеорных следов. Чтобы общаться с Бредфордом.

– Офицер Сен, пусть кто-нибудь из ваших людей позаботится о спутниковой антенне. Возможно, у нас еще есть время для того, чтобы остановить самовоспроизводство этой мерзости.

Полицейским наконец удается оттеснить народ к концу проезда. Джаван машет рукой с крыши – работа выполнена успешно.

– Пожалуйста, выключите все устройства связи, – приказывает господин Нандха.

Джемадар Сен и местный сержант Сандер сопровождают его на фабрику, «захваченную демоном». Господин Нандха поправляет свою куртку в стиле Неру, одергивает манжеты и, наклонив голову, проходит под роль-штору на поле боя.

– Держитесь поближе ко мне и в точности выполняйте мои команды.

Размеренно дыша в соответствии с техникой пранаямы, которой в Министерстве обучают всех Копов Кришны, господин Нандха совершает первоначальное визуальное обследование местности.

Типичное предприятие, созданное на деньги гранта по экономическому развитию. Пластиковая тара с исходным сырьем с одной стороны, основная переработка производится в середине, паковка и транспортировка – в другом конце. Никакой техники безопасности, никакой защитной одежды, никакого оборудования по снижению уровня шума, никаких кондиционеров. Одна душевая для мужчин, одна для женщин. Во всем предельная экономия. Минимальная роботизация. Человеческие руки в подобных агломератах, образованных из бывших деревень, всегда были значительно дешевле. Справа в нескольких пластиковых кубах размещены кабинеты и системы поддержки сарисинов – систем с саморазвивающимся искусственным интеллектом. Водоохладители и вентиляторы не работают. Солнце уже высоко. Все здание представляет собой металлическую печь.

Вильчатый погрузчик находится у самой стены слева от господина Нандхи. Труп едва различим между платформой и перегородкой из рифленого металла. Он зажат почти в вертикальном положении. Кровь, в которой копошатся мухи, уже засохла под колесами. Зубцы погрузчика пронзили человека насквозь на уровне живота. Губы господина Нандхи кривятся в гримасе отвращения.

Повсюду камеры слежения. Теперь с этим ничего не поделаешь. Оно наблюдает.

За три года работы в качестве охотника за вышедшими из-под контроля сарисинами господин Нандха видел достаточное количество жертв столкновения людей с искусственным интеллектом. Он вынимает пистолет. Глаза джемадара расширяются. Пистолет господина Нандхи большой, черный, тяжелый и выглядит так, будто его изготовили в аду. На нем имеются все необходимые Копу Кришны приспособления, он самонаводящийся и двойного действия. Нижний ствол поражает плоть – разрывными пулями. Один выстрел при попадании в любую часть тела смертелен. Не случайно Думдум [8] – район Калькутты. Верхний ствол убивает «дух». Его действие основано на электромагнитном импульсе. Луч гуглваттной мощности изрыгается в течение трех миллисекунд. Протеиновые чипы превращаются в чипсы. Квантовые процессоры накрываются принципом Гайзенберга. Углеродные нанотрубки испаряются. Именно этот пистолет и предназначен для уничтожения неконтролируемых сарисинов. Ведомый гироскопами, ориентируемыми глобальной системой позиционирования, и управляемый визуальной аватарой Индры, бога грома и молний, пистолет господина Нандхи никогда не дает промаха.

Навязчивый запах бредфордской пасты тикка начинает действовать на желудок господина Нандхи. Как на подобное дерьмо может возникать мода? Одна большая чаша из нержавеющей стали опрокинулась, и ее содержимое вылилось на пол. Рядом лежит второй труп. Верхняя его часть покрыта соусом. Господин Нандха чувствует запах обожженной человеческой плоти, вынимает носовой платок и зажимает рот. На трупе изящные брюки, дорогие туфли, выглаженная рубашка. Стало быть, это у нас айти-шишка. Господину Нандхе хорошо известно по опыту, что сарисины, как и собаки, сперва набрасываются на своих хозяев.

Он манит к себе Сен и Сандера. Местный полицейский явно нервничает, зато джемадар решительно поднимает оружие.

– Он может нас услышать? – спрашивает джемадар Сен, поворачиваясь.

– Вряд ли. Сарисины первого уровня редко обладают способностью к пониманию речи. То, с чем мы имеем дело, скорее всего обладает интеллектом обезьяны.

– И яростью тигра, – добавляет сержант Сандер.

Господин Нандха вызывает Шиву из пространства фабрики, складывает руки в мудру, и Шива оживает, питаемый энергией информационных каналов. Шиве требуется всего одно мгновение для того, чтобы получить доступ к интранету фабрики, отследить сервер – маленький, ничем не примечательный куб в углу стола – и проникнуть сквозь брандмауэр в информационную систему фабрики. На границе сознания господина Нандхи словно в тумане проносятся списки файлов. Вот оно! Пароль. Он вызывает Ганешу. И сразу же Устранитель Препятствий наталкивается на квантовый ключ. Господин Нандха раздосадован. Он отпускает Ганешу и призывает Кришну. За квантовой стеной может скрываться джинн. Но с той же вероятностью там могут оказаться три тысячи фотографий китаянок, занимающихся любовью со свиньями. Больше всего господин Нандха боится, что беглый сарисин уже успел размножиться.

Дай такому распространить себя веерной рассылкой – и потребуются недели, чтобы все вычистить. Кришна сообщает, что протокол исходящего трафика чист. Значит, эта штука все еще где-то в здании. Господин Нандха прерывает связь, отключает сервер и сует под мышку. Их люди в Министерстве разгадают его тайны.

Он останавливается и принюхивается. Кажется, вонь пасты тикка становится сильнее и резче? Господин Нандха кашляет, что-то засело у него в горле… жжет, как острый перец… Он видит, как принюхивается Сен. Слышит гудение: такой звук издают оборванные электрические провода под высоким напряжением.

– Всем покинуть помещение! – кричит господин Нандха, и в то же мгновение двигатель на металлической шторе начинает работать: одновременно взрывается второй чан, распространяя вокруг черный удушающий дым с резким запахом чили.

– Быстрее, быстрее! – командует Коп Кришны, смахивая горячие слезы и прижимая платок ко рту.

Он следует за всеми, в последний момент ныряет под опускающуюся штору. Уже на улице господин Нандха с раздражением стряхивает с идеально отутюженного костюма пыль и грязь.

– В высшей степени неприятно, – говорит он. Потом, обращаясь к работникам фабрики, спрашивает: – Эй, вы там, есть другой вход?

– Да, нужно обойти вокруг, господин, – отвечает подросток с кожным заболеванием, с которым, по мнению господина Нандхи, нельзя и близко подпускать к производству пищи.

– Нельзя терять времени, – говорит Коп Кришны, поднимая свое оружие. – Возможно, он уже воспользовался диверсией, чтобы сбежать. Следуйте за мной.

– Я туда больше не пойду, – решительно заявляет Сандер, уперев руки в бока. Он человек средних лет, с намечающимся животиком. В инструкциях для полицейских района Навады и близко ни про что подобное не писали. – Я не суеверен, но если у нас там не джинн, то даже не знаю что.

– Джиннов не существует, – говорит господин Нандха.

Сен шагает за ним. Ее маскировочный костюм в точности повторяет цвет пасты тикка. Они прикрывают лица, протискиваясь по вонючему боковому проходу, замусоренному сигаретными окурками, и врываются в здание фабрики через пожарный выход. Воздух обжигает запахом перца. Господин Нандха чувствует, как чили дерет ему горло, пока он ищет среди своих аватар самую мощную программу – Кали Разрушительницу. Коп Кришны входит в фабричную сеть и запускает Кали в систему. Программа проникнет в сеть, по проводам и без, размножится в мобильных и стационарных электронных устройствах. Отыщет все нелицензионное, пометит, отследит и уничтожит. К тому времени, когда Кали закончит работу, от «Паста Тикка Инк.» останутся только лохмотья. Именно для работы с Кали господин Нандха приказал изолировать фабрику от связи с внешним миром. Стоит впустить Разрушительницу в глобальную сеть, как она за несколько секунд устроит погром на несколько миллиардов рупий. Самый лучший охотник за сарисинами – другой сарисин. Господин Нандха поглаживает свое оружие. Одного запаха Кали, мангусты, устремившейся за змеей, часто бывало достаточно, чтобы выманить затаившегося сарисина из его укрытия.

При полном разрешении лайтхёка Кали производит устрашающее впечатление: с поясом из отрубленных рук, с подъятым ятаганом, с высунутым языком и широко открытыми глазами, возвышающаяся над оседающим облаком чили, а вокруг нее одна за другой проступают констелляции данных. Такой, должно быть, выглядит сама смерть, думает господин Нандха. Постепенно голубоватое свечение информационного потока начинает мерцать и исчезает. Нервные импульсы теряют силу, ощущения угасают, сознание распадается.

Испуганная тем, что звуки работающих агрегатов внезапно замолкают, Сен подходит поближе к господину Нандхе. Здесь действуют силы и сущности, которые она не способна понять. Выждав минуту, в течение которой не слышно ни одного нового звука, Сен спрашивает:

– Вы думаете, их больше нет?

Господин Нандха проверяет сообщение, поступившее от Кали.

– Я стер двести подозрительных файлов и программ. Если хоть один процент из них – автокопии сарисинов…

Господин Нандха умолкает: что-то значительно более сильное, чем острое жжение перца, начинает взывать к его органам чувств.

– Но что заставляет их вести себя таким образом? Почему они ни с того ни с сего становятся неуправляемыми? – продолжает задавать вопросы Сен.

– Я убежден в том, что корень всех компьютерных проблем – в слабости человека, – отвечает господин Нандха, медленно поворачиваясь и пытаясь понять, что же вызвало его беспокойство. – Думаю, наш друг приобретал нелегальные гибриды сарисинов в сундарбанах. По собственному опыту знаю, что ничего хорошего от гаваней данных [9] ждать не приходится.

Сен хочет задать еще один вопрос, однако господин Нандха жестом заставляет ее замолчать. Он ощущает едва заметное движение. Кали оставила нетронутым определенное количество офисной техники, необходимой для того, чтобы Шива мог подключиться к системе защиты. На видеокамерах, как и ожидал господин Нандха, ничего нет, но что-то шевелится в диффузном инфракрасном мире. Он резко поворачивает голову к подкрановому пути в задней части спуска.

– Я тебя вижу, – произносит он, сделав жест в сторону Сен.

Женщина направляется к одному концу пути, господин Нандха – к другому. Нечто, по всей вероятности, находится где-то на потолке. Они с Сен движутся по направлению друг к другу.

– Полагаю, – говорит господин Нандха, – что эта штука скопировала себя в робота и намерена удрать таким образом. Высматривайте что-то небольшое и быстро движущееся.

Господин Нандха уже явственно слышит посторонний шум. Что-то скребется у самой крыши, пытаясь выбраться. Коп Кришны поднимает руку, давая понять джемадар Сен, что она должна перемещаться крайне осторожно. Он чувствует, что находится прямо под сарисином. Господин Нандха поднимает голову и смотрит на сплетение проводов и труб. Камера слежения на стреле устремляется на него. Господин Нандха отскакивает. Сен поднимает оружие и, не задумываясь, стреляет в потолок. Какой-то предмет падает на пол, настолько близко к господину Нандхе, что почти задевает его. Нечто, как будто сплошь состоящее из движущихся конечностей, которые хаотически дергаются. Это инспекционный робот – маленькое неуклюжее создание, напоминающее одновременно и паука, и крошечную обезьянку. Отдельные компании, как правило, не могут себе их позволить, но крупные корпорации обычно держат одного такого робота, чтобы обслуживать всех сотрудников в блоке. Эта штука имеет доступ ко всем устройствам в промышленной зоне.

Машина отступает, потом вновь устремляется на господина Нандху, затем поворачивается и неуклюжими зигзагами мчится по подкрановому пути к Сен. Единственное, что оно понимает, – это то, что два создания, находящиеся здесь, хотят его уничтожить, а оно страшно хочет жить. В миг, когда тварь скачет ей навстречу, Сен, в панике от собственного выстрела, мгновенно утрачивает все свои боевые навыки. Она лихорадочно дергает затвор винтовки. Господин Нандха с четкой и спокойной ясностью понимает, что ее паника убьет его.

– Нет! – кричит он и выхватывает оружие.

Индра прицеливается и стреляет.

Перегрузку мгновенно чувствует даже хёк господина Нандхи. Все вокруг исчезает в ослепительной вспышке. Робот несколько раз дергается и падает, рассыпая большие желтые искры. Его конечности судорожно сокращаются, глаз вылезает наружу. Существо замирает и как будто успокаивается. Изо всех отверстий начинает маленькими струйками подниматься дымок. Но господин Нандха вовсе не удовлетворен достигнутым. Он подходит к мертвому сарисину и внимательно рассматривает его, затем опускается на колени и подключает «коробку аватар» к контактному гнезду. Ганеша вступает во взаимодействие с операционной системой: Кали стоит рядом с поднятым мечом.

Сарисин мертв. Экскоммуницирован. Господин Нандха встает, стряхивает с себя пыль. Убирает оружие. Слишком грязная работа. Он недоволен. Кроме того, остается масса вопросов. На многие из них будет найден ответ, когда «Группа пятнадцатого этажа» вскроет сервер, но невозможно стать Копом Кришны, не обладая особой интуицией, а интуиция господина Нандхи подсказывает ему, что это хитросплетение металла и пластика – начало новой и очень запутанной истории. Он прочтет ее до конца, он разрубит все ее хитроумные узлы, проанализирует все события и доведет дело до логического конца, но в данный момент его гораздо больше заботит, как избавиться от запаха горелой пасты тикка, который въелся в его костюм.

3. Шахин Бадур Хан

Шахин Бадур Хан смотрит вниз на антарктические льды. С высоты в две тысячи метров лед выглядит просто цветным пятном на географической карте, белым островком, Шри-Ланкой, вдруг почему-то взбунтовавшейся и побледневшей. Океанские буксиры, пришедшие из Персидского залива, – самые крупные, самые мощные, самые новые, но отсюда они кажутся паучками, плетущими паутину под куполом цирка, тянущими шелковую нить канатов. Теперь остается лишь наблюдать. Юго-западное муссонное течение зацепило айсберг и влечет его на северо-восток со скоростью пять морских миль в день. Но здесь, в океане, на расстоянии пятисот километров к югу от дельты, единственное, за что может зацепиться глаз, – только лед, небо и густая синева океанских глубин. Возникает полное ощущение неподвижности. С какой же силой должны тянуть буксиры, чтобы заставить его остановиться в нужном месте? Шахин Бадур Хан задумчив. Он представляет, как айсберг вгоняют в Гангасагар, устье священной реки, и над мангровыми деревьями возвышаются горы льда.

По указанию бенгальских политиков и их гостей-дипломатов из соседнего и когда-то совсем не дружественного штата Бхарат самолет, принадлежащий штату Бенгал, делает рывок и поднимается вверх от плавучей льдины. Шахин Бадур Хан успевает заметить, что ее поверхность испещрена выемками и пересечена бороздами, расселинами и котловинами, в которых блестит вода. Ручьи проделали глубокие впадины в стенках, с выступов айсберга изливаются потрясающие по красоте водопады.

– Он постоянно кренится, – говорит энергичный климатолог Бангла. – С потерей массы изменяется центр тяжести. Нам следует поддерживать равновесие, внезапное значительное смещение может оказаться катастрофическим.

– И других цунами в дельте не понадобится, – откликается Шахин Бадур Хан.

– Если он вообще когда-нибудь достигнет дельты, – подает голос министр водоснабжения и энергетики Бхарата, кивая в сторону айсберга. – Скорость, с которой он тает…

– Господин министр… – начинает Шахин Бадур Хан, но главный бенгальский климатолог перебивает его, он не может упустить возможности блеснуть познаниями.

– Все просчитано до последнего грамма, – говорит он. – Мы не выходим за параметры микроклиматических сдвигов.

Слова сопровождает белоснежное сверкание зубов – результат дорогой работы дантиста. Климатолог сдвигает большой и указательный пальцы, дабы подчеркнуть четкость и точность выполненной работы. Безупречность. Шахин Бадур Хан чувствует сильнейший стыд, когда один из министров его штата проявляет невежество на людях, в особенности перед лощеными бенгальцами. Он уже давно убедился в том, что в политике не нужны ни исключительный талант, ни мастерство, ни ум. Для всего перечисленного существуют советники. Мастерство политика как раз и заключается в том, чтобы вовремя воспользоваться чужими мыслями и выдать их за собственные. Шахину Бадур Хану неприятно думать, что у кого-то может сложиться мнение, будто он недостаточно добросовестно относится к своим обязанностям. Поезжай с ними, Шах, попросила его премьер-министр Саджида Рана. Не позволяй Шринавасу выставляться придурком.

Бенгальский министр, занимающийся транспортировкой айсберга, неуклюже идет по проходу с медвежьей улыбкой. Из своих источников Шахину Бадур Хану известно о территориальных войнах, которые ведутся между различными учреждениями бенгальского правительства за контроль над этими десятикилометровыми кусками ледового шельфа. Напряжение, существующее между объединенными столицами, всегда можно использовать в интересах Бхарата. Министерство охраны окружающей среды в конце концов уступило (при некоторой помощи со стороны министерства развития и промышленности) министерству науки и техники возможность заключить контракты, и вот теперь министр стоит в проходе, опустив руки на спинки кресел. Шахин Бадур Хан чувствует его горячее дыхание.

– Ну и? Все это наша работа. Мы не бегали к американцам, чтобы они решали наши проблемы с водоснабжением, как те, в Авадхе, со своей плотиной. Хотя вы и без меня в курсе.

– Ганг когда-то делал нас единой страной, – замечает Шахин Бадур Хан. – А теперь мы превратились в вечно ссорящихся между собой детей нашей Матери-Реки: Авадх, Бхарат, Бенгал… Голова, руки и ноги.

– Там много птиц, – говорит Шринавас, посмотрев в иллюминатор. За айсбергом тянется заметный хвост, похожий на дым пароходных труб: стайки морских птиц, тысячи сильных крылатых хищников, с жадностью бросающихся в воду за серебристыми сардинами.

– Это только лишний раз доказывает наличие циркуляции холодных потоков, – объясняет климатолог, стараясь обратить на себя всеобщее внимание. – Мы ввозим даже не столько айсберг, сколько целую экосистему. Некоторые особи следуют за нами от самого острова принца Эдуарда.

– Министр хочет знать, когда следует ожидать реальной пользы от нашего предприятия? – спрашивает Шахин Бадур Хан.

Найпол начинает на все лады расхваливать необычайный прогресс, достигнутый технологиями воздействия на климат в Бенгале, но штатный климатолог перебивает его. Шахин Бадур Хан морщится при этом непростительном нарушении этикета. Неужели у бенгальцев вообще нет ни малейшего представления о протоколе?

– Климат – вовсе не старая корова, которую можно гнать, куда захочешь, – заявляет климатолог по имени Винаячандран. – Климат – тонкая наука о едва заметных сдвигах и изменениях, которые со временем приводят к грандиозным последствиям. Представьте снежный ком, катящийся с горы. Падение температуры на полградуса здесь, смещение в океанском термоклине на несколько метров, перемена в давлении на один-единственный миллибар…

– Вне всякого сомнения. Но министр хочет знать, сколько времени пройдет, прежде чем все ваши мелкие последствия приведут к формированию этого снежного кома. – подает голос Шахин Бадур Хан.

– На основании наших моделей мы полагаем, что возвращение к климатической норме должно произойти в течение шести месяцев, – отвечает Винаячандран.

Шахин Бадур Хан кивает. Министр получил все возможные подсказки. Теперь пусть сам делает выводы.

– Итак, все это, – говорит министр водоснабжения и энергетики Бхарата Шринавас, указывая в сторону чужой льдины, плывущей по Бенгальскому заливу, – доплывет слишком поздно. Еще один не пришедший муссон. Возможно, если бы вы его растопили и прислали нам по трубопроводу, толку было бы больше… Вы можете заставить Ганг повернуть течение вспять? Наверное, только нечто подобное дало бы нужные результаты.

– Он может гарантировать стабильный приход муссонов в течение следующих пяти лет во всей Индии, – настаивает министр Найпол.

– Министр, не знаю, как с этим у вас, но мой народ страдает от жажды прямо сейчас, – говорит В. Р. Шринавас прямо в объектив камеры, снимающей происходящее для программы новостей и, словно дурно воспитанный уличный мальчишка, подглядывающей за высокопоставленными пассажирами из-за спинки сиденья.

Шахин Бадур Хан складывает руки, довольный тем, что эти слова появятся во всех вечерних газетах от Кералы до Кашмира. Шринавас почти такой же шут, как и Найпол, но он способен на яркие высказывания.

Красивый современный самолет вновь делает вираж, разворачивается, выравнивается и летит в сторону Бенгала.

Таким же новым, изящным и современным выглядят и сам недавно построенный аэропорт в Дакке, и его диспетчерская система. Из-за этого всем важнейшим правительственным и дипломатическим рейсам приходится ждать посадки по полчаса, а приземляются они на противоположной от аэробуса «Бхарат эйр» посадочной полосе. Проблема интерфейса: вычислитель системы управления полетом – сарисин первого уровня, что означает наличие интеллекта, инстинкта, автономности и нравственности примерно как у кролика, а это намного превышает – как заметил один из корреспондентов «Бхарат Таймс» – возможности среднего авиадиспетчера в Дакке.

Шахин Бадур Хан подавляет улыбку, но никто ведь не станет отрицать, что экономика Объединенной Восточной и Западной Бенгалии отличается высоким техническим уровнем, смелостью, стремлением к прогрессу, научной изощренностью и во многих отношениях не уступает самым передовым державам мира. Это то, о чем ведутся высокопарные беседы на проспектах и в портиках Ранапура, и чему так разительно противоречат грязь, развалины и нищета Каши.

Но вот появляются автомобили. Шахин Бадур Хан следует за политиками. От асфальтового покрытия исходит нестерпимый жар. Влажный воздух убивает все воспоминания о льде, океане и прохладе. Удачи им с их ледяным островом, думает Шахин Бадур Хан, представляя себе бенгальских инженеров, карабкающихся на айсберг в теплых канадских куртках с отороченными мехом капюшонами.

Сидя на переднем сиденье автомобиля министра Шринаваса, Шахин Бадур Хан закладывает за ухо хёк. Рулежные дорожки, аэробусы, крытые переходные мосты между аэровокзалами и самолетами, грузоперевозчики подгружают данные к интерфейсу его офисной системы. Программы-сарисины отсортировали его почту, но осталось еще более пятидесяти писем и сообщений, которые личному парламентскому секретарю Саджиды Раны нужно прочесть обязательно: рапорты о боеготовности воинских частей Бхарата, пресс-релизы о дальнейших ограничениях на потребление воды, просьба от Н. К. Дживанджи о проведении видеоконференции… Руки движутся, как у изящной танцовщицы, исполняющий традиционный катхак. Перед Шахин Бадур Ханом появляется его блокнот. «Держите меня в курсе событий на развязке Саркханд, – пишет он на боку аэробуса „Эйр Бенгал“ на виртуальном хинди. – У меня дурное предчувствие по поводу нее».

Шахин Бадур Хан родился, живет и, по его предположениям, умрет в Каши, но он до сих пор не может понять страсть и злобу, отличающие потрепанных индуистских богов. Его восхищают религиозные установки и аскетизм индуизма, но как мало эти божества дают в обмен на поклонение им и как много требуют от большинства своих ревнителей! Каждый день по пути в Бхарат Сабху он на правительственном автомобиле проносится мимо маленькой палатки из пластика, установленной на одном из перекрестков улицы леди Каслрей, где пятнадцать лет назад некий садху поднял руку и ни разу за все эти годы не опустил ее. Шахин Бадур Хан готов держать пари, что теперь аскет не сможет вернуть свою высохшую костлявую конечность на место, даже если бы кто-то из его богов повелел ему.

Бадур Хан не принадлежит к числу особо религиозных людей, но яркие кричащие бутафорские статуи с обилием рук, символов, атрибутов, транспортных средств, сторонников – словно скульптор хотел воплотить в каждой все теологические детали до последней, – оскорбляют эстетические чувства Шахина. Сам он принадлежит к утонченной, в высшей степени цивилизованной, экстатической и мистической школе ислама. Оскорбительные для глаз и чувств ярко-розовые тона чужды ей. Его религия не размахивает своим пенисом на публике. Тем не менее каждое утро тысячи и тысячи спускаются по гхату рядом с балконами его хавели, чтобы смыть с себя грехи в водах высыхающего Ганга. Вдовы тратят последние рупии на то, чтобы тела их мужей были сожжены у вод священной реки, дабы покойные достигли вечного блаженства. Каждый год множество молодых людей бросаются под колесницу Джаганната в Пури [10], хотя еще большее их число погибает в давке в толпе. Тысячи юношей штурмуют мечети, голыми руками разнося их по камню, потому что, по их мнению, мусульманские строения оскорбляют величие Господа Рамы, – а человечек в палатке из пластика все сидит и сидит себе на мостовой, подняв руку, словно шест. А на транспортной развилке в новом Сарнате стоит статуя Ханумана из крашеного бетона. Ее поставили там менее десяти лет назад, а теперь говорят, что нужно перенести в другое место, так как здесь будет строиться новая станция метро. И сейчас там появились группы молодых людей в белых рубашках и дхоти, потрясающие кулаками, бьющие в барабаны и гонги. Подобные представления всегда заканчиваются смертями, думает Шахин Бадур Хан. Мелочи собираются в большой снежный ком. Н. К. Дживанджи и его фундаменталистская индуистская партия Шиваджи своей колесницей раздавит еще множество человеческих жизней.

В центре приема ВИП-гостей царит смятение. Оказывается, для двух важных групп, прилетающих в аэропорт, заказан один и тот же зал ВН137. Шахин Бадур Хан узнает об этом среди сутолоки репортеров, грохота громкоговорителей, мелькания микрофонов у входа в холл. Министр Шринавас пыжится, но объективы кинокамер направлены совсем в другую сторону.

Шахин Бадур Хан вежливо протискивается сквозь толпу к диспетчеру, высоко подняв удостоверение.

– Что здесь случилось?

– А, мистер Хан… Небольшая путаница.

– Никакой путаницы. Министр Шринавас вместе со своей группой возвращается в Варанаси на одном из самолетов вашей компании. Какие могут быть причины для недоразумений?

– Одна знаменитость…

– Знаменитость, – повторяет Шахин Бадур Хан с таким презрением в голосе, что слово в его устах превращается в грубое оскорбление.

– Одна русская. Модель, – продолжает диспетчер в полном замешательстве. – С очень громким именем… В Варанаси готовится какое-то шоу. Приношу извинения за беспокойство, мистер Хан.

Шахин Бадур Хан жестом направляет своих людей к проходу.

– Что такое? – спрашивает министр Шриванас, проходя через толчею.

– Какая-то русская модель, – отвечает Шахин Бадур Хан тихим отчетливым голосом.

– А! – провозглашает министр Шринавас, широко открыв глаза. – Юли!..

– Простите?

– Юли, – повторяет Шринавас, вытянув шею, чтобы разглядеть знаменитость. – Ньют.

Слово звучит, словно удар храмового колокола. Толпа расступается. Перед Шахином Бадур Ханом открывается вход в зал для ВИП-гостей. И он останавливается – завороженный, видя высокую женскую фигуру в длинном, изысканного покроя пальто из белой парчи, расшитой орнаментом из танцующих цапель. Женщина стоит к нему спиной, Шахин Бадур Хан не видит ее лица, только абрис фигуры. Изящные движения длинных и тонких пальцев. Элегантный изгиб затылка, безупречные очертания лишенного волос черепа.

Женщина поворачивается к нему. Шахин Бадур Хан шумно выдыхает, но во всеобщей суматохе его никто не слышит.

Нет… Нельзя смотреть на это лицо, иначе он будет заворожен, проклят, отвержен Богом. Толпа снова начинает двигаться, и человеческие тела скрывают от него то, что он не должен был увидеть. Шахин Бадур Хан стоит в оцепенении, не в силах пошевелиться.

– Хан. – Это голос… Да, голос министра. – Хан, с тобой все в порядке?

– А… да, господин министр. Легкое головокружение. Здесь, наверное, слишком большая влажность.

– Да, чертовым бенгальцам надо заняться своими кондиционерами.

Чары разрушены, но, провожая министра по крытому переходу, Шахин Бадур Хан ловит себя на мысли, что теперь ему больше никогда не знать покоя.

Охранник получает подарки от министра Найпола. На термосах герб Объединенных Штатов Восточной и Западной Бенгалии. Пристегнув ремень и задвинув шторы на иллюминаторе в аэробусе «Бхарат эйр», неуклюже подпрыгивающем на неровном асфальте, Шахин Бадур Хан открывает термос. Внутри – кубики льда из ледника для джин-коктейлей Саджиды Раны. Шахин Бадур Хан снова закрывает термос. Аэробус набирает скорость. Наконец его колеса отрываются от бенгальской земли, а Шахин Бадур Хан прижимает к себе термос так, словно холод способен исцелить его душевную рану. Но ее уже ничто не сможет излечить. Никогда.

Шахин Бадур Хан отдергивает шторку и смотрит в иллюминатор, но ничего не видит. Перед его глазами проплывает белоснежный купол черепа; изгиб шеи; бледные изящные руки, элегантные, словно минареты; скулы, обращенные к нему, подобны архитектурным деталям несравненной красоты. Танцующие цапли…

Так долго ему казалось, что он пребывает в абсолютной безопасности. Абсолютной… Шахин Бадур Хан прижимает к себе термос с куском ледника и ласково проводит по нему рукой, закрыв глаза в молчаливой молитве, и сердце его пылает в экстазе.

4. Наджья

Лал Дарфан, первой величины звезда мыльных опер, дает интервью в паланкине на спине слона, форму которого имеет дирижабль, движущийся вдоль южных склонов Непальских Гималаев. На звезде великолепная рубашка и широкие свободные брюки. Он откинулся на мягкую подушку на низеньком диване. Позади него стяги из кучевых облаков расцвечивают белым небесную голубизну. Горные вершины очерчивают неровную границу, создавая естественную преграду на пути устремляющегося в бесконечность взгляда. Бахрома паланкина со множеством кисточек треплется на ветру. Лала Дарфана, Бога Любви самой большой и самой популярной мыльной оперы студии «Индиапендент продакшнз» под названием «Город и деревня», развлекает павлин, который стоит у изголовья его дивана. Звезда кормит птицу крошками рисового крекера. Сам Лал Дарфан на диете с низким содержанием жиров. Об этом трезвонят все таблоиды.

Диета, – думает Наджья Аскарзада, – прекрасно подобранная причуда для виртуальной звезды. Она делает глубокий вдох и начинает интервью.

– Нам, живущим на Западе, трудно поверить, что «Город и деревня» может быть столь невероятно популярен. Тем не менее здесь к вам как к актеру интерес ничуть не меньший, нежели к вашему персонажу, Веду Прекашу.

Лал Дарфан улыбается. Его зубы именно так невероятно, ослепительно белы, как говорят на всех телеканалах.

– Значительно больше, – отвечает Лал. – Но, как мне кажется, ваш вопрос состоит в следующем: почему персонажу-сарисину нужен актер-сарисин? Иллюзия внутри иллюзии, ведь так?

Наджье Аскарзаде двадцать два года – журналист, фрилансер, в отношениях не состоит. Четыре недели находится в Бхарате и только что приступила к интервью, которое, как она надеется, реально раскачает ее карьеру.

– Поверьте в невероятное, – замечает Наджья.

До ее ушей доносится гул моторов дирижабля, каждый из которых установлен в одной из громадных ног слона.

– Дело обстоит вот как. Просто роли, просто персонажа публике всегда мало. Ей нужна роль, скрытая за ролью, будь это я, – Лал Дарфан с каким-то нарочитым самоуничижением касается руками диафрагмы под раздувшейся грудной клеткой, – либо вполне реальный, из плоти и крови, голливудский актер или поп-идол. Позвольте мне задать вам вопрос. Что вам известно о, скажем, такой западной звезде, как Блошан Мэттьюз? Только то, что вы видите по телевизору, то, что читаете в желтой прессе и узнаете из светских сплетен. А что вам известно о Лале Дарфане? Практически то же самое. Эти персонажи для вас не более реальны, чем я, но и ничуть не менее реальны.

– Но ведь люди всегда могут случайно столкнуться со знаменитостью где-нибудь на улице, встретить на пляже, в аэропорту или даже в обычном магазине…

– Неужели? А откуда вы знаете, что кто-то вот так, как вы говорите, случайно сталкивался со знаменитостями?

– Оттуда, что я слышала… А.

– Понимаете, что я имею в виду? Мы всегда получаем информацию от того или иного посредника. При всем уважении, я – реальная знаменитость в том смысле, что моя слава очень даже реальна. По сути, полагаю, в наши дни именно популярность делает реальным что угодно. Вы согласны со мной?

На создание голоса Лала Дарфана было потрачено полмиллиона человекочасов. Это голос запрограммирован, чтобы соблазнять, и он уже обвивает Наджью кольцами искушения. Лал вопрошает:

– Можно мне задать вам личный вопрос? Он совсем простой. Какое самое раннее ваше воспоминание?

Долго вспоминать не приходится: она всегда рядом, та ночь огня, хаоса и страха; она как иридий в геологических слоях жизни Наджьи. Отец берет ее с кровати, несет куда-то на руках, по всему полу разбросаны бумаги, в доме страшный шум, в саду мелькают огни. Это она помнит лучше всего. Конусы света фонарей, мечущиеся над розовыми кустами, они гонятся за ней. Бегство через весь жилой комплекс. Отец вполголоса проклинает мотор, всё пытаясь завести его, завести, завести. А свет фонарей всё ближе и ближе. Отец ругается, ругается довольно вежливо с учетом того, что полиция явилась арестовать его.

– Я лежу на заднем сиденье автомобиля, – говорит Наджья. – Лежу плашмя, стоит ночь, и мы очень быстро едем по Кабулу. За рулем отец, мать сидит рядом с ним, но я не вижу их из-за спинок кресел. Я понимаю, что они беседуют, но их голоса доносятся как будто откуда-то издалека. Да, еще включено радио. Родители прислушиваются, но я не могу ничего разобрать… – Сейчас она знает, что они ждали сообщения о нападении на дом и о том, что выписан ордер на их арест. До того момента, как полиция закрыла аэропорт, оставалось всего несколько минут. – Я вижу, как мимо меня проносятся уличные фонари, нахожу в их чередовании удивительный, хоть и однообразный ритм: вначале свет каждого из них падает на меня, затем на спинку моего сиденья, а потом исчезает в окне…

– Мощный образ, – замечает Лал Дарфан. – Сколько вам тогда было лет? Три, четыре?

– Еще не было четырех.

– У меня тоже есть самое раннее воспоминание. Именно благодаря ему я знаю, что я не Вед Прекаш. У Веда Прекаша есть сценарий, а я помню шаль с узором «пейсли», развевающуюся на ветру. Небо было голубым и безоблачным, и край шали вился где-то сбоку. Мне всё это видится словно в кадре, однако основное действие проходит за ним. Я вижу предельно отчетливо, как этот край шали хлопает на ветру. Мне говорили, что дело происходит на крыше нашего дома в Патне. Мама взяла меня наверх, чтобы уберечь от испарений, отравляющих всё внизу на уровне первого этажа, и я лежу на одеяле, а надо мной зонтик. Шаль незадолго перед тем выстирали, она висит на веревке и сушится. Странно, но веревка шелковая. Воспоминание о том, что она шелковая, не менее яркое, чем все остальное. Мне было самое большее два года. Вот. Два воспоминания. А, но тут вы скажете: ваше-то выдумано, а мое – настоящее. Но как это установить? Вполне возможно, вам что-то рассказали, а вы с помощью воображения превратили чужой рассказ в собственное воспоминание, однако оно может быть и ложным, искусственно созданным и имплантированным в сознание.

Сотни тысяч американцев считают, что их разум оккупирован серыми человечками-инопланетянами, которые загнали им специальный механизм в задний проход и таким манером контролируют их разум. Фантазия – и, вне всякого сомнения, ложные воспоминания, – но неужели из-за этого они становятся нереальными, поддельными людьми? В конце концов, из чего состоят наши воспоминания? Из белковых молекул с разным зарядом. В этом, думаю, мы не так уж сильно отличаемся друг от друга. Дирижабль в виде громадного слона, глупая диковинка, которую сделали по моему заказу; наше представление о том, что мы летим над Непалом; для вас всё это лишь разнообразные сочетания по-разному заряженных молекул белка. Но так можно сказать о чем угодно. Вы называете то, о чем я говорю, иллюзией, а я называю это фундаментальным основанием моей вселенной. Полагаю, что я вижу ее весьма отличным от вас образом, но, опять же, откуда мне знать? Откуда мне знать, что мой зеленый цвет вы тоже воспринимаете как зеленый? Мы все заперты в маленьких коробках своих «Я» из кости или из пластика, Наджья. И никому из нас не суждено из них выбраться. Можем ли мы в таком случае доверять воспоминаниям?

Я доверяю, компьютер, думает Наджья Аскарзада. Я вынуждена им доверять, ибо то, что я есть, создано этими воспоминаниями. Причина, по которой я нахожусь в этом нелепом виртуальном чертоге удовольствий и болтаю со звездой мыльных опер, страдающей манией величия, – исключительно в тех самых давних воспоминаниях о свете и движении.

– Но в таком случае вы – как Лал Дарфан – сильно рискуете? Я имею в виду Акт Гамильтона относительно искусственного интеллекта…

– Копы Кришны? Хиджры Маколея, – ядовито произносит Лал Дарфан.

– Я это к тому, что для вас заявить, будто вы обладаете самосознанием – а именно об этом, как мне представляется, и шел разговор, – равносильно подписанию собственного смертного приговора.

– Я вовсе не говорил, что обладаю самосознанием или какими-либо чувствами, что бы все подобные слова ни значили. Я – сарисин уровня 2,8, и меня подобное положение вещей вполне устраивает. Я заявляю лишь, что я реален; настолько же реален, как вы.

– Значит, вы не смогли бы пройти тест Тьюринга?

– Я и не должен проходить тест Тьюринга. И не стал бы его проходить. Тест Тьюринга!.. Да что он доказывает? Давайте я вам опишу его. Классическая расстановка: две запертые комнаты и мерзавец со старомодным компьютерным монитором в центре. Посадим вас в одну комнату, а пиарщика Сатнама – в другую. Предполагаю, именно он организовал нынешнюю прогулку – с девушками работает, как правило, он. Он тот еще пижон. Мерзавец у монитора задает вопросы, вы набираете ответы. Стандартная процедура. Задача Сатнама – убедить мерзавца в том, что он, Сатнам, женщина. Он может врать, изворачиваться, говорить что угодно, лишь бы заставить поверить в эту явную ложь. Думаю, вы прекрасно понимаете, что ему не составит большого труда добиться успеха. И что, это на самом деле сделает Сатнама женщиной? Не думаю; а Сатнам так уж точно не думает.

Ну а теперь: в чем разница между этой ситуацией и по-

пыткой компьютера выдать себя за разумное существо? Может ли симуляция явления рассматриваться как само это явление, или же разуму свойственно нечто настолько уникальное, что делает его единственным в своем роде явлением, которое невозможно симулировать? Что доказывают все подобные эксперименты? Только нечто относительно природы самого теста Тьюринга как теста и кое-что относительно опасности доверия к минимуму информации. Любой сарисин, достаточно умный, чтобы пройти тест Тьюринга, будет достаточно умен и для того, чтобы названный тест провалить.

Наджья Аскарзада воздевает руки, изобразив притворную беспомощность и полную покорность неопровержимым доводам Лала.

– Должен сказать, кое-что в вас мне нравится, – говорит Лал Дарфан. – Например, вы не потратили целый час на глупые вопросы о Веде Прекаше, словно он и является истинной звездой. Однако это напомнило мне о том, что я уже должен начинать гримироваться…

– О, простите! Спасибо!.. – восклицает Наджья, пытаясь изобразить словоохотливую журналисточку, хотя на самом деле уже и рада оказаться вне сферы ментального влияния этого педантичного существа.

То, что, по ее планам, должно было получиться легким, поверхностным, ненавязчивым и слегка китчевым, превратилось в некий вариант экзистенциальной феноменологии с привкусом постмодернистского ретро. Наджья безо всякого восторга думает о том, что́ скажет ее редактор, не говоря уже о пассажирах трансамериканского

экспресса Чикаго – Цинциннати, достающих свои журналы из кармашков на сиденьях.

Лал Дарфан блаженно улыбается, а его кабинет начинает растворяться. Наконец остается только улыбка в стиле Льюиса Кэрролла, но и она постепенно исчезает в гималайском небе, да и само гималайское небо сворачивается и ускользает куда-то в самые дальние уголки сознания Наджьи. И вот она снова сидит в кабинете для рендеринга, в шатком вращающемся кресле, глядя на цилиндры белковых процессоров на стойках, которые уходят в перспективу помещения: настоящие научфановские мозги в банках.

– Он вполне убедителен, не правда ли?

Бальзам-афтершейв Сатнама-Немного-Пижона малость кричащий. Наджья снимает лайтхёк, все еще чувствуя некоторую спутанность сознания из-за полного погружения в атмосферу интервью.

– Я думаю, он думает, что он думает.

– Именно так мы его и программировали. – У Сатнама имеются медийные стиль, одежда и беззаботная уверенность в себе, но Наджья замечает у него на шее маленький трезубец Шивы на платиновой цепочке. – Правда в том, что сценарий для Лала Дарфана прописан так же четко, как и для его героя Веда Прекаша.

– Именно. В том-то и суть – в разнице между видимостью и реальностью. Если люди могут поверить в реальность виртуальных актеров, то что же еще они проглотят?

– Ну, не надо раскрывать все карты. – Сатнам улыбается, проводя ее в следующее отделение. Сейчас он очень мил, думает Наджья. – А здесь у нас «метамыльный» отдел, где Лал Дарфан получает сценарий, от которого, как ему кажется, он совершенно не зависит. И этот отдел ничуть не менее важен, чем собственно мыльный.

Отдел представляет собой помещение, забитое рабочими станциями. Перегородки из темного стекла: сотрудники работают здесь в полумраке, освещаемые мерцанием мониторов. Руки разработчиков движутся в нейропространстве. Наджья с трудом подавляет дрожь при мысли о том, что и она могла бы провести всю свою жизнь в подобном месте, куда никогда не попадает солнечный свет…

Случайный отблеск касается высоких скул, безволосого черепа, изящная тонкая рука приковывает к себе внимание Наджьи, и теперь уже она обрывает Сатнама:

– Кто это?

Сатнам вытягивает шею.

– А, это Тал, он новенький. Он занимается разработкой визуальных обоев.

– Мне кажется, следовало бы употребить местоимение «эно», – замечает Наджья, пытаясь получше разглядеть ньюта.

Не сказать чтобы присутствие здесь, в производственном отделе, представителя третьего пола было удивительно. В Швеции ньюты склонны выбирать творческие профессии, а самая популярная индийская мыльная опера несомненно должна их привлекать. Просто Наджья осознает, что всегда полагала, будто уходящая во тьму столетий история индийской транс- и квир-сексуальности до сих пор таится под спудом.

– «Эно», «оно», «он» – как вам угодно… Этих эно полно в наши дни. Вон, одного пригласили на важный прием с большими шишками.

– Юли. Русскую модель. Я попыталась пробиться на встречу, взять у него интервью. То есть у эно.

– Но променяли его на Толстого Лала.

– Нет, меня в самом деле очень интересует психология актеров-сарисинов.

Наджья не может удержаться и снова бросает взгляд на ньюта. Эно поднимает взгляд. Их глаза на какое-то мгновение встречаются. Взгляд Тала ничего не выражает, эно просто смотрит, холодно и равнодушно, затем вновь возвращается к работе. Руки эно очерчивают символы.

– Толстый Лал не знает, что персонажи и сюжет представляют собой базовые пакеты, – продолжает Сатнам, ведя Наджью среди мерцающих рабочих станций. – Мы продаем франшизу, и различные национальные каналы накатывают поверх них собственных актеров-сарисинов. В Мумбаи и в Керале Веда Прекаша играют разные актеры, которые в тех краях не менее знамениты и популярны, чем Толстый Лал здесь.

– Вся наша жизнь – лишь одна из версий, – замечает Наджья, пытаясь что-нибудь понять в изысканных движениях длинных пальцев ньюта.

Выйдя в коридор, Сатнам продолжает болтовню:

– Значит, вы и в самом деле из Кабула?

– Я уехала оттуда, когда мне было четыре года.

– Мне мало известны тамошние реалии. Уверен, они стоят того, чтобы узнать о них побольше.

Наджья резко останавливается и поворачивается к Сатнаму. Она на полголовы ниже, однако, увидев выражение ее лица, он делает шаг назад. Наджья хватает Сатнама за руку и чертит цифры у него на тыльной стороне ладони.

– Вот мой номер. Позвоните. Возможно, я отвечу. Могу предложить прогуляться, но если мы куда-нибудь и пойдем, то место буду выбирать я. Согласны? А теперь спасибо за экскурсию. Думаю, что выход смогу найти сама.

Когда Наджья на фатфате подъезжает к обочине, он уже стоит именно там и именно в то время, на которое они договорились. По ее просьбе Сатнам одет не в своем обычном вкусе, хотя на шее у него по-прежнему тришул. Наджья уже много их видала на улицах, у самых разных мужчин.

Он опускается на сиденье рядом с ней, отчего маленький авторикша покачивается на своем самодельном насесте.

– Расплачиваюсь я, помните? – спрашивает девушка.

Рикша въезжает в хаотическое коловращение трафика.

– Тур-загадка? Окей, это здорово, – отвечает Сатнам. – А вы написали статью?

– Написала и забыла, – говорит Наджья.

Она действительно наскоро отстучала сегодня статью на своем компьютере на террасе «Империал интернэшнл», пригородного общежития для рюкзачников, в котором снимает комнату. Наджья выедет оттуда сразу же, как только из журнала пришлют гонорар. Австралийцы действуют ей на нервы. Они стонут и жалуются по любому поводу.

Дело в том, что у Наджьи есть бойфренд. Его зовут Бернар. Приятель-империалист, взявший академический отпуск, двенадцать месяцев которого растянулись до двадцати, сорока, шестидесяти. Он француз, лентяй с отвратительными манерами, убежденный в собственной гениальности. У Наджьи есть подозрение, что Бернар живет в хостеле только ради того, чтобы цеплять новых девчонок – таких, как она. Но он практикует тантрический секс, и у него стоит с любой женщиной не менее часа: по крайней мере, пока он тянет свои песнопения. До сих пор тантра с Бернаром заключалась для Наджьи в том, что ей приходилось по двадцать, тридцать, сорок минут сидеть у него на коленях и тащить за кожаный ремешок, обвязанный вокруг его члена, затягивая петлю все крепче и крепче, заставляя член напрягаться все больше и больше, пока глаза Бернара не начинали лезть из орбит и он не восклицал, что Кундалини пошла вверх. Что означало – он наконец-то словил приход от наркоты. Наджья представляет себе тантру иначе. И бойфренда тоже. Сатнам не относится к мужчинам ее типа примерно по тем же причинам, что и Бернар, но все-таки это не более чем игра, развлечение, «почему бы и нет»? Наджья Аскарзада выжала из своих двадцати двух лет столько, сколько позволило ей чувство ответственности за эти «почему бы и нет?», которые и привели ее в Бхарат наперекор учителям, друзьям и родителям.

Нью-Варанаси переходит в старый Каши постепенно. Улицы начинаются в одном тысячелетии и заканчиваются в другом. Шпили небоскребов, взмывающих в заоблачную высь, соседствуют с запущенными проулками и деревянными лачугами, построенными лет четыреста назад. Виадуки метро и подвесные дороги проносятся мимо разрушающихся древних храмов, напоминающих дряхлые фаллосы из песчаника. Сладковато-приторный аромат гниющих цветочных лепестков перебивает даже постоянный выхлоп от спиртовых двигателей, смешиваясь с ним в урбанистический парфюм, которым города маскируют вонь бездонных клоак. Бхаратская железная дорога содержит дворников со специальными метлами для сметания цветочных лепестков с путей. Каши производит миллионы и миллионы лепестков, и стальные колеса не в состоянии с ними справиться.

Моторикша сворачивает в темный переулок со множеством маленьких магазинчиков и лавок. Бледные пластиковые манекены, безрукие и безногие – однако тем не менее улыбающиеся – покачиваются на крюках у них над головой.

– Можно ли узнать, куда меня везут? – спрашивает Сатнам.

– Вы очень скоро увидите.

А правда состоит в том, что Наджья здесь никогда раньше не бывала. Но послушав, с каким восторгом квохчут австралийцы о своей необычайной смелости, выражающейся в факте посещения загадочного места, которое у них, как ни странно, не вызвало ни малейшего отвращения, она только и искала повод отправиться в этот хорошо спрятанный клуб.

Она не имеет представления о том, где находится, но, когда болтающиеся на крюках манекены уступают место проституткам, стоящим в открытых магазинных витринах, понимает, что водитель везет их в нужном направлении. Большинство девочек явно переняли западную моду: они затянуты в лайкру и демонстрируют прохожим вызывающего вида обувь. Лишь немногие придерживаются местной традиции и сидят в железных клетках.

– Ну, приехали, – говорит рикша.

«Бой! Бой!» – восклицают неновые огни над крошечной дверью, расположенной между магазином индуистских ритуальных сувениров и чайной стойкой, за которой проститутки попивают лимонад «Лимка». Кассир сидит в уютной жестяной кабинке у самой двери. На вид ему лет тринадцать или четырнадцать, и его найковская шапка-бини видела уже всё в жизни. За ним начинается лестница, ведущая в поток ослепительного флюоресцентного света.

– Тысяча рупий, – говорит он и протягивает руку. – Или пять долларов.

Наджья платит в местной валюте.

– Я несколько иначе представлял себе наше первое свидание, – говорит Сатнам.

– Свидание? – переспрашивает Наджья, ведя его по лестнице, то поднимающейся, то вдруг резко сворачивающей в сторону, уходящей вниз и обрывающейся на каком-то балкончике над обширной залой.

Зала когда-то явно использовалась в качестве склада. Тошнотно-зеленый цвет стен, заводские лампы и воздуховоды, жалюзийные окна в потолке – всё говорит о прошлом этого помещения. Теперь оно превращено в арену. Вокруг пятиметрового шестиугольника, усыпанного песком, ряды деревянных скамей, расставленные амфитеатром, как в лекционной аудитории. Всё здесь изготовлено из промышленной древесины, украденной в Агентстве скоростных перевозок Варанаси, которое постоянно испытывает нехватку наличных денег. Стойки обиты упаковочными панелями. Наджья отнимает руку от перил и чувствует, что ладонь стала липкой – на ней смола.

Помещение бывшего склада распирает от народа: от кабинок, где делаются ставки, и мест бойцов у самого ринга до задних рядов балкона, где мужчины в клетчатых рабочих рубашках и дхоти залезли на скамьи, чтобы лучше разглядеть происходящее внизу. Публика почти полностью состоит из мужчин. Немногие женщины одеты в угоду мужским аппетитам.

– Я ничего не знал об этом месте, – говорит Сатнам, но Наджья чувствует дух набившихся в помещение тел, пот, первобытные запахи. Она протискивается вперед и смотрит вниз. Наличка быстро меняет владельцев за маклерским столом. Мелькают затрепанные банкноты. Кулаки сжимают веера рупий, долларов и евро. Сатта-мэны отслеживают путь каждой пайсы. Все взгляды устремлены на деньги, за исключением взгляда одного человека, стоящего прямо напротив нее у самой арены. Он смотрит вверх так, словно ощущает тяжесть ее пристального взгляда. Он молод и очень ярок. Явно из местных братков, думает Наджья. Их глаза встречаются.

Зазывала, пятилетний мальчишка в ковбойском костюме, ходит по залу, заводя аудиторию, а двое мужчин с граблями превращают окровавленный песок в дзенский садик. У мальчика на шее бинди-микрофон; голосок, одновременно и детский, и старческий, дребезжит, выходя из звуковой системы и накладываясь на звуки табла и миксы азиатского андеграунда. Слыша эту странную смесь невинности и опыта, Наджья думает: быть может, перед нею брамин? Нет, настоящий брамин находится в кабинке в первом ряду: на первый взгляд он кажется десятилетним пацаном, одетым как двадцатилетний парень. Его окружают девицы, будущие телестарлетки. Зазывала – просто очередной уличный мальчишка. Наджья видит, что он дышит часто и тяжело. И вдруг понимает, что рядом с ней нет Сатнама.

Шум, начавший уже было стихать, снова взрывается волной грохота и хриплых воплей, как только команды выходят на арену, чтобы продемонстрировать своих бойцов. Они поднимают их на руках высоко над головой, обносят вокруг ринга – так, чтобы все могли увидеть, за что платят деньги.

Минисаблеры – жуткие создания. Оригинальный патент принадлежит одной небольшой калифорнийской компании, занимающейся генной инженерией. Вмонтируй в обычного Felis Domesticus [11] восстановленную ДНК ископаемого Smilodon Fatalis [12]. Результат – карликовое саблезубое чудовище размером с крупного мейн-куна, но с клыками по моде верхнего палеолита и с соответствующими манерами. Названные создания пережили короткий период звездной популярности, после чего их владельцы обнаружили, что эти звери слишком часто становятся причиной исчезновения их собственных и соседских кошек, собак, дворовых рабочих из Гватемалы, младенцев. Компания, повинная в производстве маленьких монстров, заявила о банкротстве еще до того, как на нее посыпались исковые заявления, однако на права обладателей патента уже начали активно покушаться в бойцовских клубах Манилы, Шанхая и Бангкока.

Наджья с интересом наблюдает за атлетичной девушкой в спортивном кроп-топе и широченных шароварах, которая торжественным шагом обходит арену, подняв повыше своего чемпиона. Это большой, серебристого окраса полосатый кот с телосложением крошечного военного самолета. Гены убийцы! Роскошный, восхитительный монстр! На когти ему надеты специальные кожаные протекторы. Наджья видит, что девушка преисполнена гордости за питомца и любви к нему. Толпа ревет от восторга перед животным и его владелицей. Зазывала вспрыгивает на низкий подиум. Маклеры раздают кучу бумажных талонов. Соревнующиеся уходят в кабинки.

Девушка вонзает в кота шприц со стимулирующим средством, а ее коллега-мужчина подносит к носу животного специальное возбуждающее вещество. Они крепко держат своего зверя. Все затаили дыхание. На арену опускается мертвая тишина. Зазывала трубит в маленький горн. Соревнующиеся срывают с когтей своих питомцев протекторы и бросают животных на арену.

Толпа сливается в едином вопле, в общей жажде крови. Наджья Аскарзада ревет и бушует вместе с остальными. Единственное, о чем она сейчас способна думать, – это два бойцовых кота на арене, бросающиеся друг на друга, рвущие соперника клыками и когтями. Кровь приливает к ее голове, к ушам и глазам.

Все происходит с поразительной быстротой и жестокостью. Всего через пару секунд одна лапа милого серебристого полосатого кота уже болтается на лоскутах кожи. Кровь хлещет из открытой раны, но зверь издает страшный вопль, призывая противника продолжать поединок, пытается увернуться и атаковать. Он лязгает жуткими смертоносными зубами, однако почти тут же падает на спину и начинает извиваться в судорогах, взбивая тучи окровавленного песка. Победители уже подцепили своего чемпиона за ошейник и с огромным трудом пытаются оттащить злобную визжащую тварь в загон. Серебристый полосатый кот стонет и воет, наконец кто-то встает с судейской скамьи, подходит к нему и бросает на голову зверю шлакобетонный блок.

Девушка в кроп-топе еще некоторое время стоит и мрачно наблюдает за тем, как раздавленное существо утаскивают с поля боя. Она прикусила губу. Наджья обожает ее, обожает того юношу, с которым встретилась взглядами, обожает всех и всё здесь, на этой залитой кровью арене. Сердце бешено колотится, из груди вырывается горячее дыхание, она сжимает кулаки и дрожит, у нее расширены зрачки, а мозг пылает. Наджья жива на восемьсот процентов и пронизана каким-то неведомым ей доселе чувством. И вновь она встречается взглядом с местным братком. Он кивает ей, но Наджья видит: парень много потерял.

Победители выходят на ринг, и толпа восторженно бушует. Зазывала орет что-то в звуковую систему, а на маклерской скамье вовсю идет раздача денег… денег… денег… Вот зачем ты приехала в Бхарат, Наджья Аскарзада, говорит она себе. Чтобы вот так вот чувствовать жизнь, и смерть, и иллюзию, и реальность. Чтобы что-то прожгло насквозь эту чертову благоразумную, добропорядочную, толерантную шведскость. Чтобы почувствовать безумие и необузданность мира. Ее соски набухают. Наджья чувствует сексуальное возбуждение. Война, война за воду, война, которую она отрицает, привела ее сюда, та война, которой все страшатся и которая становится все более неизбежной. Наджья не боится этой войны. Она хочет ее. Хочет очень сильно.

5. Лиза

На расстоянии четырехсот пятидесяти километров над Западным Эквадором Лиза Дурнау прорывается сквозь стаю боббетов, которые бросаются в разные стороны, высоко подняв яркие хохолки и быстро перебирая мощными ногами. Лесные дали оглашаются их тревожными криками. Пасущийся в поле молодняк встревожен: звереныши задирают головы, в страхе поднимаются на задние лапы, а затем с визгом ныряют в сумки родителей. Завромарсупиалы, достающие Лизе до пояса, в ужасе отскакивают от девушки, которая бежит в спортивных штанах, футболке и кроссовках. Недавний выводок пытается забиться к родителям в сумки головами вперед.

Эти животные принадлежат к числу самых успешных видов «Биома-161». Леса с условным названием «За Восемь Миллионов Лет До Нашего Времени» буквально кишат ими. Для «Альтерры» реальный день равен ста тысячам моделируемых лет, поэтому к завтрашнему дню они уже могут вымереть. Высокий и влажный лес из деревьев с зонтичными кронами будет высушен климатическим сдвигом. Но сейчас, в данный экологический момент, во временном срезе того, что в другую эпоху и на совсем другой Земле станет северной Танзанией, они наделены абсолютной властью.

Беготня боббетов встревожила группу трантеров, жующих листья деревьев трюдо. Крупные, но медлительные дендрофаги разбегаются врассыпную. Их внутренние костные пластины под полосатой, под ивняк, шкурой движутся подобно хитрому механизму. Защитная окраска работы Уильяма Морриса [13], думает Лиза Дурнау. Ботаника от Рене Магритта [14]. Листья на деревьях трюдо представляют собой почти идеальные полушария, сами деревья высажены в долине через равные промежутки, а всё вместе производит впечатление живой иллюстрации к какой-то статистической теории. На некоторых ветвях повисли семенные коробочки, подобно маятникам раскачивающиеся на ветру. Они способны разбрасывать семена на сотни метров, стреляя ими словно из пистолета. Именно с помощью подобного механизма и достигается идеальная математическая правильность в расположении растений. Таким образом ни одно из деревьев трюдо не оказывается загубленным густой кроной другого, а в густой листве скрывается целый мир самых разных живых организмов.

Между деревьями мелькают пробегающие тени. Стайка бэкхемов-паразитов отскочила от мертвого трантера, в которого только что были отложены яйца. Йистават, парящий высоко вверху, опускается немного ниже, затем делает резкий рывок, круто отклоняется в сторону и захватывает в кожную сетку между задними лапами неповоротливую заврохироптеру. Хитроумное сальто, движение хищного клюва – и охотник возвращается на обычный курс. Неуязвимая и неприкосновенная для всех здешних обитателей Лиза Дурнау продолжает свой путь. Любой бог бессмертен в собственном мире: в течение последних трех лет она была директором, менеджером и медиатором «Альтерры» – «параллельной Земли», эволюционирующей в ускоренном ритме на одиннадцати с половиной миллионах компьютерах «Реального мира».

Бэкхемы. Трантеры. Трюдо. Лизе Дурнау нравятся шалости таксономии «Альтерры». Здесь принципы, давно используемые в астрономии, наконец-то применены в альтернативной биологии. Как только что-то появляется у вас на жестком диске, вы сразу же даете ему имя. Макконки и мастроянни, огунвы, хаякавы и новаки. Хаммадии, куэстры и бьорки.

Вполне в духе Лалла.

Лиза снова поймала ритм. Таким манером она может бежать до бесконечности. Некоторые во время пробежек слушают музыку. Иные болтают, читают электронную почту или новости. Другие заставляют своих сарисинов-секретарей предоставлять краткую сводку о событиях дня. Лиза Дурнау проверяет, что нового появилось среди десяти тысяч биомов, существующих на одиннадцати с половиной миллионах компьютеров, принимающих участие в самом крупном эксперименте по эволюции. Ее обычный путь пролегает петлей вокруг кампуса Канзасского университета. В восхитительном и загадочном бестиарии Лизы всегда есть что-то удивительное и способное вызвать восторг. К примеру, какое-нибудь новенькое взятое из телефонного справочника название, которым проштамповано новое фантастическое существо, только что вылезшее из силиконовых джунглей. Когда на 158-м хосте биома в Гвадалахаре путем эволюционного скачка от насекомых произошли первые артротекты, она испытала то чувство острого удовлетворения, какое переживает читатель триллера при новом, замысловатом и совершенно непредсказуемом повороте сюжета. Никто не мог предвидеть появления лопесов, но и их существование было каким-то загадочным образом латентно запрограммировано исходными правилами. Затем, два дня спустя, результатом эволюции стали паразитогенные бэкхемы, появившиеся в Ланкашире, и это вновь потрясло ее. Никогда не предскажешь, что будет дальше.

А потом ее запулили в космос. Такого она тоже не предсказывала.

Два дня назад Лиза совершала пробежку вокруг кампуса – мимо факультетских зданий, выкрашенных в медовый цвет. «Альтерра» жила и развивалась поверх канзасского лета. Обежав вокруг студенческого общежития, Лиза повернула обратно, чтобы принять душ и отправиться в офис. Где женщина в костюме только и ждала, когда же Лиза войдет, пытаясь скрученным уголком ткани убрать из ушей остатки воды. Женщина предъявила удостоверение личности и лицензию на выполнение таких обязанностей, о потребности в которых в ее стране Лиза даже не подозревала, и три часа спустя Лиза Дурнау, руководитель проекта «Альтерра» по моделированию эволюционного процесса, уже летела на гиперзвуковом правительственном лайнере на высоте семидесяти пяти тысяч футов над центральным Арканзасом.

Женщина из правительства сказала, что на бортовой багаж действует строгое ограничение по весу, но Лизе все-таки удалось втиснуть среди самых необходимых вещей и экипировку для бега. Так она чувствовала себя спокойнее. На космодроме имени Кеннеди, разворачивая и рассматривая свои пожитки, Лиза пыталась понять, что же хочет от нее правительство и чем это для нее обернется. И пока солнце медленно садилось за лагунами, она побежала мимо ракет, старых ангаров и громоздких пусковых установок. Величественные и страшные механизмы ныне были буквально воткнуты в землю, подобно ненужным копьям. Цель, ради которой они создавались, так и не была достигнута, и теперь они бессмысленно торчали здесь, отбрасывая громадные тени длиной в целый континент.

Проходит еще сорок восемь часов, и вот Лиза Дурнау уже на МКС, которая пролетает где-то над южной Колумбией. В видеоустройстве «Альтерры» она рассматривает замок крийчеков, возвышающийся вдали над деревом трюдо. Крийчеки – эволюционные выскочки с «Биома-163» на юго-восточном побережье Африки. Разновидность динозавров величиной с палец. Эти маленькие бестии создали роевую культуру, очень напоминающую пчелиную или муравьиную: у них есть рабочие особи, не способные к продолжению рода, производители, яйцекладущие матки, а также сложное социальное устройство, основанное на цвете шкуры и сложнейшей архитектуре их строений. Новая колония выйдет из крошечного подземного бункера, начнет превращать все органическое вокруг в мягкую, податливую массу, из которой затем крошечными умелыми лапками станет создавать высокие шпили, башни, контрфорсы, сводчатые камеры для кладки яиц… Иногда Лизе Дурнау хочется отбросить привычную систему номенклатуры. В названии «крийчек» слышится приятный отзвук неизбежной гибели, но тем не менее она предпочла бы назвать их горменгастами [15].

Мелодичный звук в ее слуховых центрах дает знать, что частота пульса Лизы достигла нужного значения для заданного времени. Она догнала себя. Псевдореальность «Альтерры» зацепила ее внимание. Она сбрасывает темп, переходит в режим заминки и отключается от «Альтерры». Центрифуга МКС – кольцо диаметром в сто метров, вращающееся для создания необходимой гравитации. Центрифуга резко идет вверх спереди и сзади – Лизе как будто вечно суждено находиться на дне вращающегося гравитационного колодца. Полки с растениями создают иллюзию живой природы, но ничто не способно скрыть того факта, что со всех сторон ее окружает алюминий, органические строительные материалы, пластик, а дальше – лишь бесконечная пустота. НАСА не снабжает свои корабли иллюминаторами.

Лиза потягивается, делает несколько упражнений. Недостаточно высокая сила тяжести нагружает неожиданные группы мышц. Она сбрасывает беговые кроссовки, разминает пальцы ног. Помимо режима интенсивных физических нагрузок, предписываемого НАСА, ей нужно принимать кальциевые добавки. Лиза Дурнау приближается к тому возрасту, когда женщины начинают думать о состоянии костей. У дам, обитающих на МКС, одутловатые физиономии и отечные руки – из-за перераспределения физиологических жидкостей. Вновь прибывшие на станцию обычно худощавы, легки и по-кошачьи ловки, но организм долгожителей поедает собственные кости. Большую часть времени астронавты проводят в старой сердцевине станции, от которой МКС хаотически разрасталась в разных направлениях в течение последних пятидесяти лет. Немногие пытаются вернуться к нормальной силе тяжести с помощью центрифуги или каким-то другим способом. Легенда гласит, что у них ни за что не получится.

Лиза Дурнау растирается влажным полотенцем, хватается за ступеньку на стене и начинает взбираться по «спице» по направлению к внутренней части станции. Она чувствует, как экспоненциально убывает ее вес. Можно просто ухватиться за ступеньку и взлететь на два, пять, десять метров. У Лизы назначена встреча с правительственной женщиной. Кто-то из постоянных обитателей МКС ныряет вниз, по пути совершив в воздухе великолепное сальто-мортале, кивает ей и проносится мимо. На его фоне она кажется тюленем, однако дружелюбный кивок обнадеживает. Вряд ли можно рассчитывать на более теплый прием со стороны экипажа станции. Пятьдесят человек – достаточно мало, чтобы запомнить все имена, и достаточно много для появления внутренней политики. Примерно как университетский факультет. Лизе нравятся физические ощущения от космоса, но ей все-таки очень жаль, что у НАСА не хватило денег на иллюминаторы.

Потрясение номер один она пережила в первое утро, проведенное в центре Кеннеди. Она сидела на веранде с видом на океан, а горничная наливала ей кофе. Именно тогда стало ясно, что доктор Лиза Дурнау, биолог-эволюционист, должна исчезнуть.

Лизу вовсе не удивило, когда П-женщина сказала, что ее посылают в космос. Госдепартамент не станет никого доставлять в центр Кеннеди на гиперзвуковом лайнере только ради изучения повадок тамошних птиц. Когда у нее забрали наладонник и вручили вместо него другую модель, без возможности связи, это было неприятно, но шокировало. Ошарашило, но не шокировало, и то, что ради нее освободили целую гостиницу. Гимнастический зал, бассейн, прачечная – всё было предоставлено одной обитательнице. Лиза поначалу испытывала угрызения совести истинной пресвитерианки при каждом вызове горничной, пока прислуга-никарагуанка не сообщила, что рада любому поручению – так ей хоть есть чем заняться. Да-да: горничная сказала, что она из Никарагуа. Она как раз наливала кофе в чашку, и вот в этот-то момент головокружительной паранойи Лиза испытала реальный шок: Лалл тоже исчез. А Лиза и не думала, что для этого могли быть другие причины, кроме его развалившегося брака.

Во время второй встречи с Костюмной Женщиной, чья фамилия Суарез-Мартин произносилась на испанский манер, Лиза Дурнау схлестнулась с ней.

– Мне необходимо знать, – сказала она, перемещая вес с ноги на ногу в неосознанном воспроизведении привычных движений разминки. – С Томасом Лаллом произошло то же самое, что и сейчас со мной?

Для Суарез-Мартин ее строгий костюм был неким подобием чиновничьего кабинета, который всегда с тобой. Она сидела спиной к панорамному виду на ракеты и пеликанов.

– Мне ничего не известно. Его исчезновение не имеет никакого отношения к деятельности правительства Соединенных Штатов. Даю вам в этом слово.

Лиза Дурнау покрутила в голове этот ответ.

– Ладно, но почему я? Что тут происходит?

– Могу ответить на первый вопрос.

– Валяйте!

– Мы взяли вас, потому что не смогли найти его.

– А как насчет второго вопроса?

– Вы получите ответ, но не здесь. – Суарез-Мартин перекинула Лизе через стол пластиковый пакет. – Вам это пригодится.

На пакете имелся логотип НАСА, а внутри оказался стандартный безразмерный ярко-желтый летный костюм.

Во время их следующей встречи на П-женщине не было ее костюма. Она лежала справа от Лизы Дурнау, пристегнутая ремнями к акселерационному ложу. Глаза Суарез-Мартин были закрыты, а губы шевелились в беззвучной молитве, но Лиза сразу же поняла, что наблюдает не боязнь неизведанного, а обычный ритуальный предстартовый мандраж. Как перебирание четок в аэропорту.

Пилот лежал в кресле слева. Он был занят сложной предполетной проверкой, вел какие-то переговоры и обращался с Лизой, как с грузом. Она зашевелилась и почувствовала, как тело обтекает гель – неожиданно приятное ощущение. А ниже, в пусковой шахте, лазер мощностью в тридцать тераватт направлял луч на параболическое зеркало, которое находилось прямо у нее под задницей. Мной сейчас выстрелят в космическое пространство на конце светового луча, который горячее солнца, подумала Лиза – и поразилась собственному спокойствию при столь чудовищной и безумной мысли. Возможно, отрицание из самозащиты. Возможно, горничная-никарагуанка что-то подмешала ей в кофе. Пока Лиза Дурнау пыталась понять, какой из этих сценариев реализовался, стартовый отсчет дошел до нуля. Компьютер в центре Кеннеди включил большой лазер. Воздух под Лизой вспыхнул и выбросил корабль НАСА на земную орбиту с ускорением в 3 g. Две минуты – и она уже в космосе! Подобная мысль показалась ей настолько нелепой, настолько абсурдной, что Лиза не могла не захихикать, и от смеха по ее гелевому ложу пробежала рябь. Помаши маме ручкой! Ты на вершине мира! В самом эксклюзивном тревел-лаундже на планете, для Клуба любителей восхождений на пятисотмильную высоту! И все это в неком подобии дизайнерской соковыжималки для цитрусовых.

И вот тут-то совершенно неожиданно она испытала третье потрясение. Лиза вдруг поняла, как немного внизу людей, которым будет хоть сколько-то ее не хватать.

Нашивка на желтом полетном костюме гласит: Дейли Суарез-Мартин. П-женщина принадлежит к тому типу людей, которые способны организовать себе кабинет где угодно, даже на складе, до отказа забитом упаковками с пищей для астронавтов. Наладонник, бутылка для воды, крошечный телевизор и семейные фотографии прикреплены к стене липучкой. Три поколения Суарез-Мартинов демонстрируют себя на веранде большого дома, уставленной пальмами в громадных терракотовых кадках. На телеэкране – таймер. Лиза Дурнау видит, что сейчас 01:15 по Гринвичу. Она делает поправку на часовые пояса. Да, в этот момент ей полагалось бы сидеть в «Такорифико Суперика» за третьей «Маргаритой», слушать группу, которая играет по средам.

– Как вы, освоились? – спрашивает Дейли Суарез-Мартин.

– Да. Всё… всё в порядке. Правда.

Лиза пока еще ощущает небольшую боль в затылочной области, примерно как в первые несколько дней, когда начнешь пользоваться лайтхёком. Она подозревает, что сказываются остаточные явления после приема предстартовых медикаментов. От нулевого ускорения у нее возникает странное ощущение какой-то публичной обнаженности. Она не знает, что делать с руками. А груди кажутся пушечными ядрами.

– Мы вас долго не задержим, честно, – говорит Дейли Суарез-Мартин. Здесь, на орбите, она улыбается значительно чаще, чем в центре Кеннеди или в офисе у Лизы. Трудно сохранять суровость, когда на тебе надето что-то типа олимпийского костюма бобслеиста. – Прежде всего я должна принести извинения. Мы не вполне точно вас информировали.

– Вы вполне точно не информировали меня вообще, – возражает Лиза Дурнау. – Предполагаю, что всё это каким-то образом связано с проектом «Тьерра». Для меня, безусловно, большая честь подключиться к работе над ним, но вообще-то я работаю в совсем другой вселенной.

– Это была первая тактическая дезинформация с нашей стороны, – говорит Дейли Суарез-Мартин и прикусывает нижнюю губу. – Никакого проекта «Тьерра» не существует.

Лиза Дурнау чувствует, как ее челюсть отпадает.

– Но вся эта тема про Эпсилон Индейца [16]…

– Тема вполне реальна. И Тьерра существует. Просто мы совсем не туда направляемся.

– Стоп-стоп-стоп, я же видела солнечный парус. По телевизору. Черт, я даже смотрела, как вы посылали его в точку L-5 и обратно во время испытаний! У моих друзей есть телескоп. И мы как раз были на пикнике. И видели в мониторе.

– Определенно, видели. Солнечный парус вполне настоящий, и мы действительно посылали его в точку Лагранжа [17]. Только это были не испытания. А сама миссия.

В тот же год, когда Лиза Дурнау присоединилась к футбольной команде старшей школы Фримонта и сделала для себя важное открытие, что рокеры, вечеринки в бассейне и секс – не лучшее сочетание, НАСА открыло Тьерру. Планеты в бескрайней тьме Вселенной за пределами Солнечной системы в последнее время обнаруживались быстрее, чем специалисты по астрономической таксономии успевали пролистывать мифологические словари и всякие сборники легенд в поисках подходящего названия. Но когда розетка из семи телескопов в Дарвиновской обсерватории обратилась в сторону системы Эпсилона Индейца, расположенной на расстоянии десяти световых лет от Земли, она обнаружила бледно-голубую точку, находящуюся неподалеку от звезды, по температуре очень близкой Солнцу. Мир, где явно была вода. Мир, очень напоминающий Землю. Спектроскопы провели исследование состава атмосферы и обнаружили наличие кислорода, азота, углекислого газа, водяных паров и сложных углеводородов, вне всякого сомнения, являвшихся результатом биологической активности. Там была жизнь. Это могли быть жучки-паучки. Это могли быть люди, через собственные телескопы рассматривающие голубую точку рядом с нашим Солнцем.

Первооткрыватели окрестили планету Тьеррой. Какой-то техасец сразу же заявил свои права на планету и на всех ее обитателей. Именно упомянутая история сделала из Тьерры тему сплетен в различных масс-медиа, главный скандал месяца и предмет бесконечного трепа. Что она такое? Еще одна Земля? Какая на ней погода? Как человек может владеть целой планетой? Но он просто заявил претензии на нее, вот и всё. Ведь половина вашего ДНК является собственностью какой-нибудь биотехнической корпорации. Всякий раз, занимаясь сексом, вы нарушаете авторские права.

Затем появились фотографии. Возможности телескопов Дарвиновской обсерватории оказались достаточно велики, чтобы разглядеть поверхность планеты. В каждой школе в развитых странах мира на стене появилась карта Тьерры с тремя континентами и обширными океанами. В качестве компьютерной заставки эволюционного проекта Лизы Дурнау, во время учебы последней на первом курсе Калифорнийского университета в Санта-Барбаре, она чередовалась с фотографией Эмина Перри, действительного олимпийского чемпиона по бегу на пять тысяч метров.

НАСА выступило с предложением направить к планете межзвездный зонд совместно с First Solar, орбитальным энергетическим подразделением EnGen, используя при этом экспериментальный орбитальный мазер и солнечный парус. Транзитное время составляло двести пятьдесят лет. По мере того как сроки разработки все сдвигались, Тьерра отошла на периферию общественного внимания, а Лиза Дурнау обнаружила, что ей и проще, и приносит больше удовлетворения исследовать незнакомые миры и открывать неизвестные формы жизни во вселенной, находящейся внутри компьютера. Альтерра оказывалась не менее реальной, чем Тьерра, а путешествие туда – гораздо дешевле и доступнее.

– Я не понимаю, к чему вы клоните, – откликается Лиза, пребывающая теперь в космосе.

– Отправка зонда на Тьерру – проект, предпринятый для успокоения общественного мнения, – отвечает Суарез-Мартин. Ее волосы заколоты сзади рядом блестящих клипс. А короткий кудрявый «боб» Лизы туманностью висит вокруг головы. – Настоящий план заключался в том, чтобы создать космическую двигательную установку с достаточной мощностью, позволяющей переместить крупный объект в пятую точку Лагранжа орбитальной устойчивости.

– И что же это за крупный объект?

Лиза Дурнау никак не может увязать то, что случилось с ней за последние пятьдесят часов, с опытом, накопленным за предшествующие тридцать семь лет жизни. Ей сказали, что она в космосе, но вокруг очень жарко, воняет немытыми ногами и ничего не видать. Правительство намерено совершить самое грандиозное мошенничество в истории, но никто ничего не замечает, потому что все рассматривают красивые картинки.

– Астероид. Вот этот астероид. – Дейли Суарез-Мартин выводит изображение на экран. Обычная картофелина откуда-то из глубин космоса. Разрешение не очень хорошее. – Дарнли-285.

– Видимо, очень особенный астероид, – замечает Лиза. – Так что, он собирается устроить нам второй Чикшулуб [18]?

На лице у П-женщины появляется довольное выражение. Она выводит на экран еще одну картинку – наложенные друг на друга цветные анимированные эллипсы.

– Дарнли-285 – астероид, чья траектория пересекает земную орбиту. Его открыли с помощью системы наблюдения NEAT в 2027 году. Посмотрите, пожалуйста, анимацию. – Суарез-Мартин касается желтого эллипса близ от Земли, вытянутого до обратной стороны Марса. – В ближайшей к Земле точке траектории его движения он окажется ниже лунной орбиты.

– Для NEO [19] это близко, – замечает Лиза: мол, видите, я тоже могу поддержать разговор.

– Период обращения Дарнли-285 составляет 1080 дней. В следующий раз он может подойти на такое расстояние, что это будет означать статистически значимый риск для нашей планеты.

Анимированный астероид проходит на расстоянии волоса от голубого шарика Земли.

– Так что вы создали солнечный парус, чтобы сдвинуть астероид с опасного пути, – рассуждает вслух Лиза.

– Чтобы сдвинуть его, да, но совсем не из соображений безопасности. Пожалуйста, посмотрите внимательнее. Перед вами расчетная орбита на 2030 год. А вот это – реальная орбита.

На экране появляется толстый желтый эллипс. Он в точности совпадает с орбитой 2027 года. Дейли продолжает:

– Взаимодействие с находящимся на близкой к Земле орбите объектом Шерингем-12 во время его следующего обращения должно было приблизить Дарнли-285 на опасное расстояние в двенадцать тысяч миль. Но вместо предполагаемого смещения в 2033 году… – Тут на экране место желтой параболы занимает другая, обозначенная точками, и вновь появляется та же самая траектория, что и для 2027 года. – Видите? Совершенно аномальная ситуация.

– Вы хотите сказать…

– …что неизвестная нам сила изменяет орбиту Дарнли-285 – для того, чтобы удерживать астероид на одном и том же расстоянии от Земли, – заканчивает Дейли Суарез-Мартин.

– Иисусе! – шепчет Лиза, дочь проповедника.

– В 2039 году мы направили к астероиду специальную миссию. Предприятие планировалось и осуществлялось в обстановке полной секретности. И мы кое-что обнаружили. Затем был подготовлен новый проект. Именно с ним и были связаны так называемые испытания солнечного паруса. А вся история с Эпсилоном Индейца – не более чем камуфляж. Нам необходимо было поместить этот астероид в такое место, где можно будет смотреть на него достаточно долго и внимательно.

– И что же вы обнаружили? – спрашивает Лиза Дурнау.

Дейли Суарез-Мартин в ответ только улыбается и говорит:

– Вот завтра отправитесь туда и всё увидите сами.

6. Лалл

Одиннадцать тридцать, весь клуб прыгает. Потоки воды обтекают небольшую песчаную насыпь. Тела сбиваются поближе к свету, словно мошки. Они движутся, трутся друг о друга, глаза закрыты от восторга. В воздухе стоит запах израсходованного дня, густого пота и «Шанель» из дьюти-фри. На девушках платья-шифт, модные этим летом, бикини, модные летом прошедшим, да время от времени в глаза бросятся классические стринги с высокой посадкой. Юноши все с обнаженной грудью и с массой разнообразных бус на шее. Реденькие бородки снова в цене: стиль «могиканин», популярный в прошлом, 2046, году уже вызывает усмешки, а раскраска тел в стиле «трайбл», похоже, приблизилась к той опасной грани, за которой начинается забвение на веки вечные. Зато крайне актуальна скарификация – как у юношей, так и у девушек. Томаса Лалла радует по крайней мере уже то, что из моды вышли австралийские плавки, подчеркивающие пенис. Он устраивает вечеринки для братьев Гхошт на протяжении трех последних сезонов – за неплохие, кстати, деньги – и был свидетелем приливов и отливов различных тенденций в молодежной культуре, но эти хреновины, задиравшие член подобно перископу…

Томас Лалл садится на мягкий, истоптанный серый песок и опускает предплечья на колени. Прибой сегодня необычно тихий. Едва заметная рябь у границы прилива. Над темной водой кричит какая-то птица. Воздух, утомленный после долгого дня, неподвижен и тяжел. В нем не чувствуется ни малейших признаков приближения муссона. Рыбаки говорят, что с тех пор, как бенгальцы пригнали свой айсберг, море ведет себя совершенно непонятным образом. У Лалла за спиной в полной тишине движутся тела.

Из темноты появляются фигуры: две белые девушки в саронгах и топах с американской проймой. Пляжные блондинки с утрированным скандинавским загаром, который еще больше подчеркивается голубизной их нордических глаз, босые, держатся за руки. Сколько вам лет – девятнадцать, двадцать? – думает Томас Лалл. С этим вашим загаром из солярия и трусиками от бикини под замусоленными в путешествиях саронгами. Здесь ваша первая остановка, верно? Нашли это место на сайте для рюкзачников, чтобы посмотреть, понравится ли вам жизнь вдали от цивилизации. Еле дождались вылета из Упсалы или Копенгагена, чтобы поскорее начать проделывать все эти буйства, которые задумали.

– Эй, вы, – мягко окликает Томас Лалл, – если собираетесь принять участие в наших вечерних развлечениях, то я должен вас предварительно проверить. Ради вашей же собственной безопасности.

Взмахнув рукой, жестом опытного картежника он разворачивает набор для сканирования.

– Конечно, – отвечает девушка поменьше ростом и с более золотистой кожей.

Томас Лалл просматривает таблетки у нее в горсти, затем прогоняет их через свой сканер.

– Самая замечательная вещь здесь – тарелка Вишисуасс. Самый модный суп – «Транзик Ту», это новый эмотик, сможете получить его в любом месте. А теперь вы, мадам… – Он обращается к круглоглазой викингше, для которой вечеринка началась раненько. – Я должен установить, не возникнет ли какой-либо реакции на то, что вы уже принимаете. Не могли бы вы?..

Она прекрасно знает правила, облизывает палец и проводит им по сенсорной пластине. Дисплей окрашивается в зеленый цвет.

– Так, хорошо… Наслаждайтесь вечеринкой, дамы, но помните, что она безалкогольная.

Он изучающим взглядом провожает девиц, рассматривая их задницы, соблазнительно покачивающиеся под легкими саронгами. Девушки идут, всё еще взявшись за руки. Как это мило, думает Томас Лалл. Но эмотики пугают его.

Компьютерные эмоции, изготовленные на нелицензированных сарисинах уровня 2,95 сундарбанами Бхарата, растиражированные на какой-нибудь фабрике по разливу «Кока-колы», что обустроена у кого-то в спальне, и нанесенные на специальные пластыри по пятьдесят долларов за полоску… Пользователей такого дерьма отличить легко. Странные подергивания, широкие людоедские улыбки, жутковатые звуки, с помощью которых они пытаются выразить чувства, которым нет аналогов ни в человеческих потребностях, ни в опыте. Лалл пока еще ни разу не встречал никого, кто смог бы членораздельно описать ему суть этих переживаний. Но с другой стороны, он пока еще не встречал никого, кто смог бы членораздельно описать суть естественных человеческих чувств. Мы все не более чем программные призраки, мечущиеся по вселенской сети Брахмы.

Крик птицы всё еще слышен.

Лалл оборачивается, глядя на молчаливую пляжную вечеринку. Каждый танцует в своей приватной зоне под свою музыку, которая передается через хёк. Томас лжет себе, постоянно повторяя, что занимается организацией клубных вечеринок только ради денег: на самом деле его всегда влекли скопления людей. Его притягивает и в то же время пугает утрата своего «Я» танцующими, сливающимися в некое бессознательное целое, состоящее из одновременно и разделенных, и связанных человеческих индивидов. Примерно та же смесь любви и отвращения завлекла его в рассеченное на части тело Индии, одного из сотни самых узнаваемых лиц Земли, рассыпающегося на ужасающие, свободные, безликие полтора миллиарда. Повернись, отойди, слейся с людьми, исчезни… Умение растворять свое эго в толпе имеет и оборотную сторону: Томас Лалл обладает удивительной способностью мгновенно замечать индивидуальное, необычное, иное в обезиченной массе.

Она движется через людской поток на фоне плотного покрывала ночи, как будто проходя сквозь тела. Она одета в серое. У нее бледная, пшеничного оттенка кожа. Да, индоарийка. Волосы по-мальчишески короткие, блестящие, с рыжеватым оттенком. Глаза огромные. Глаза газели, как в стихах поэтов, писавших на урду. Девушка кажется невероятно юной. На лбу три полоски – тилак Вишну. На ней он не выглядит глупо. Девушка кивает, улыбается, и человеческие тела смыкаются вокруг нее. Томас Лалл пытается протиснуться сквозь толпу танцующих, но так, чтобы остаться незамеченным. Это не любовь, не вожделение, не результат работы сорока-с-чем-то гормонов. Он просто очарован. Он должен видеть ее, должен узнать о ней побольше.

– Эй вы, там…

Парочка австралийцев хочет протестировать свой арсенал. Томас Лалл прогоняет их вещества через сканер, не отрывая глаз от танцующих. Серый цвет идеален в качестве камуфляжа на вечеринке. Она растворилась в хаотическом и беззвучном мелькании рук, ног и тел.

– Вы насвистываете «Дикси», отлично. Но у нас тут нулевая терпимость к костюмам, демонстрирующим половой член.

Парни хмурятся. Убирайтесь отсюда, оставьте меня наедине с моим отдохновением… Вон там, рядом с настилом. Юноши-бхати пытаются ухаживать за ней. И в нем сразу же закипает ненависть к этим соплякам. Вернись ко мне. Девушка чего-то не поняла, наклоняется пониже, чтобы лучше расслышать слово. Какое-то мгновение Лаллу кажется, что она собирается приобрести что-то от «Бангалор Бомбастик». Ему не хочется, чтобы она это делала. Нет, девушка мотает головой, отходя. И вновь исчезает среди танцующих тел. И тут Томас Лалл понимает, что против воли следует за ней. Она хорошо мимикрирует: он вновь теряет ее среди мелькания пляшущих теней. На ней нет хёка. Как подобное возможно? Томас доходит до края танцплощадки. И тут понимает: она только делает вид, что танцует. В действительности же занимается чем-то другим: пытается уловить общее настроение и приспособиться к нему. Кто же, черт возьми, она такая?

Внезапно девушка останавливается. Хмурится, открывает рот, судорожно хватает воздух. Прижимает руку к тяжело вздымающейся груди. Не может дышать. В глазах газели застыл страх. Наклоняется, пытаясь снять спазм легких. Томасу Лаллу прекрасно знакомы эти симптомы. И давно известна их причина. Девушка стоит среди безмолвной толпы, изо всех сил стараясь вдохнуть. Никто этого не видит. Никто не в курсе. Все здесь слепы и глухи, замкнуты в своем крошечном танцевальном пространстве. Томас Лалл расталкивает танцующих. Он движется не к ней, а к девушкам-скандинавкам.

Он тестировал на сканере их запасы. Здесь всегда полно таких, кто готов отхватить быстрого грязного кайфа от реакции сальбутамол/АТР-редуктазы.

– Ваши дыхалки, быстро!..

Златовласка пялится на него, словно он какой-то фантастический эльф-пришелец с Антареса. Может, с точки зрения ее текущего восприятия так оно и есть. Потом она начинает лихорадочно рыться в розовой адидасовской сумочке.

– Вот эти!

Томас выковыривает голубые и белые капсулы. Девушка в сером стоит неподалеку, тяжело и часто дышит, положив руки на бедра и испуганно оглядываясь по сторонам в надежде на чью-нибудь помощь. Томас Лалл таранит толпу, давя в кулаке крошечные желатиновые капсулы.

– Откройте рот, – приказывает он. – Сделайте вдох на счет «три» и задержите дыхание до «двадцати». Раз. Два. Три!

Томас Лалл прикладывает сложенные рупором ладони ко рту девушки и с силой вдувает ей в лёгкие воздух вместе с белым порошоком. Она закрывает глаза, считает. Томас обнаруживает, что внимательно смотрит на ее тилак. Ничего подобного он раньше не видел. Такое впечатление, что это пластик, вплавленный в кожу, или вообще голая кость. У него возникает непреодолимое желание коснуться знака. Пальцы Лалла находятся всего в нескольких миллиметрах от ее лба, когда она вдруг открывает глаза. Томас резко отводит руку.

– Вы в порядке?

Девушка кивает:

– Да. Спасибо.

– Вам нужно иметь при себе какие-нибудь лекарства. Всё могло бы очень плохо закончиться. Эти люди – они же как призраки. Вы можете тут умереть, и вас растопчут в танце. Пойдемте.

Он ведет ее сквозь лабиринт слепоглухонемых танцующих в темноту. Она садится на песок, расставив голые ноги. Томас опускается рядом с ней на колени. От девушки исходит аромат сандалового дерева. Экспертиза бакалавра с двадцатилетним стажем позволяет ему почти точно определить ее возраст: девятнадцать, возможно, двадцать. Ну же, Лалл! Ты спас странную, прибившуюся неизвестно откуда девушку от приступа астмы и занимаешься ненужными подсчетами. Докажи, что ты не утратил самоуважения.

– Я так перепугалась, – говорит она. – Я такая глупая, у меня есть ингалятор, но я оставила его в отеле. Мне бы не пришло в голову…

Легкий акцент девушки для неискушенного уха вполне может сойти за вариант британского английского, но Томас Лалл сразу же отмечает карнатаканский призвук.

– Удачно вышло, что Капитан Астма своим суперслухом уловил, как ты задыхаешься. Идем, сестренка. Для тебя эта вечеринка закончена. Где ты остановились?

– В гестхаусе «Палм империал».

Хорошее место. Недешевое, более популярное у путешественников зрелого возраста. Томас Лалл знает лобби и бары всех отелей на тридцать миль вверх и вниз по кокосовому берегу. И кое-какие номера тоже. Рюкзачники и молодежь больше склонны останавливаться в прибрежных лачугах. Некоторые из них ему тоже знакомы. Там он убил нескольких змей.

– Я отвезу тебя домой. Ахутханандан присмотрит за тобой. У тебя небольшой шок, тебе нужно немного расслабиться.

Тилак… У Томаса возникает ощущение, что он движется. Загадочная девушка встает. Застенчивым жестом протягивает ему руку: вполне официальное прощание.

– Огромное спасибо. Думаю, не окажись вас поблизости, у меня были бы серьезные проблемы.

Томас Лалл берет ее ладонь в свою. Она тонкая, длинная, изящной формы, мягкая и сухая. Девушка почему-то отводит глаза.

– Капитан Астма всегда на страже.

Томас ведет ее по направлению к огням, горящим среди пальм. Прибой усиливается, деревья взволнованно раскачиваются на ветру. Свет ламп на веранде отеля прыгает, судорожно мерцая за сеткой из ветвей. Пляжная вечеринка у него за спиной внезапно начинает казаться скучной и утомительной. Всё то, что час назад представлялось Лаллу ценным и значительным, с приходом этой девушки утратило смысл, выдохлось. Наверное, все-таки приближается муссон – ветер, который вновь вернет его к жизни.

– Если есть желание, я могу научить одной очень полезной технике. Я в молодости тоже страдал от астмы. Есть один способ дыхания, совсем несложный. У меня не случалось приступов уже двадцать лет, и ты тоже сможешь выбросить свои ингаляторы. Я покажу основы. Если интересно, приходи сюда завтра.

Девушка замедляет шаг, задумывается, затем кивает. На ее тилак откуда-то падает свет.

– Спасибо. Я очень ценю вашу заботу.

Как странно она говорит. Такая сдержанность, почти викторианская, такое внимание к словесному этикету.

– Ну что ж, прекрасно. Меня можно найти…

– О, я просто спрошу богов, и они мне укажут. Они знают дорогу куда угодно.

На подобное замечание Томасу Лаллу ответить нечего, поэтому он просто сует руки в карманы мешковатых бриджей и говорит:

– Значит, если боги не будут против, мы завтра снова встретимся, а?

– Аж.

Она произносит имя на французский манер: «А-жж». Смотрит на разноцветные лампочки отеля, которые подпрыгивают на усиливающемся ветру, будто отплясывают джигу.

– Думаю, что отсюда дойду сама, спасибо. До завтра, профессор Лалл.

7. Тал

Сегодня вечером Тал едет в пластиковом такси. Маленький пузырь фатфата громыхает по выбоинам и горбылям проселочной дороги, а водитель нервно рулит при свете единственной фары. Он уже едва не врезался в отбившуюся от стада корову и в группу женщин, несущих связки хвороста на головах. Придорожные деревья то и дело выпрыгивают из густой темноты деревенской ночи. Водитель напряженно смотрит вперед, готовясь к повороту. Его инструкции прикреплены к приборной панели, там он может прочесть их при свете неяркой лампочки. В инструкциях указано, сколько миль он должен проехать по этой дороге, какое количество деревень миновать – и свернуть на втором повороте налево, сразу же за настенной рекламой белья «Рупа». Раньше ему никогда не приходилось выезжать из города.

У Тала есть специальный микс, где звучат мелодии анокха, наложенные на мрачные аккорды слав-дэт-метал. Для встреч со знаменитостями необходимы экстра-особые миксы. Биография Тала может быть описана чередой саундтреков.

Неожиданный рывок сбрасывает его с сиденья. Фатфат резко останавливается. Тал поправляет термическое напыляемое пальто ньюта, стряхивает пыль с шелковых брюк ньюта и в то же мгновение замечает солдат. Шесть фигур медленно материализуются из густой ночной темноты. Приземистый офицер-сикх поднимает руку, делает шаг к такси.

– Вы что, нас не видели?

– Вас трудновато разглядеть, – отвечает водитель.

– О правах нет смысла и спрашивать, полагаю? – замечает джемадар.

– В общем, да, – отвечает водитель. – Мой двоюродный брат…

– Не знаете, что объявлен режим повышенной бдительности? – строго спрашивает сикх. – Самоходные мины замедленного действия авадхов, возможно, уже продвигаются по территории нашей страны. Они ведь способны маскироваться множеством самых разнообразных способов.

– Они, конечно, замедленные, но не до такой степени, как этот старый горшок, – пытается шутить водитель.

Сикх хмыкает и наклоняется, чтобы рассмотреть пассажира. Тал поспешно выключает музыку. Ньют сидит неподвижно, выпрямившись, но его сердце бьется громко, выдавая нешуточное волнение.

– А вы, сэр? Или мадам?

Солдаты хихикают. Сикх явно только что ел лук. Тал боится, что может упасть в обморок от вони. Ньют открывает сумочку и извлекает из нее внушительную карточку с позолоченными краями. Приглашение. Офицер изучает его с таким видом, словно может углядеть здесь основания для полного обыска с раздеванием. Затем резко поворачивается в сторону Тала.

– Вам повезло встретить нас. Вы проехали свой поворот пару километров назад. Теперь придется…

Тал снова более или менее спокойно дышит. Пока водитель разворачивает машину, ньют отчетливо слышит грубый смех солдат, заглушающий урчание спиртового двигателя.

Хочется надеяться, что эти самоходные мины сейчас как раз подбираются к вам, подонки, думает Тал.

Полуразрушенный храм Ардханарисвара стоит среди деревьев на проселочной дороге, которая отходит прямо от шоссе. Организаторы вечеринки позаботились о том, чтобы осветить местность биолюминисценцией. В зеленоватом свете виднеются лица, выглядывающие из-за стволов деревьев; тусклая подсветка выхватывает из травы рухнувшие статуи и якша, зарывшиеся в древнюю почву. Темы вечера – крайние противоположности: шакти и пуруша; женские и мужские энергии; саттва и тамас; духовность и материализм. Резервуары в форме йони вызывающе наполнены до краев. Тал думает о приготовлениях к вечеринке. Скудное питье – бутылка подогретой минеральной воды. Водопровод в Белом форте – это грандиозная агломерация новостроек, где у Тала двухкомнатная квартира, – не работает уже два месяца. Днем и ночью длинная процессия из женщин и детей носит банки с водой вверх и вниз по лестнице мимо двери ньюта.

Пламя вырывается из газовых горелок в центре резервуаров-йони. Тал разглядывает двух близнецов – стражей храма, дварапал, – а водитель такси тем временем пропускает карточку ньюта через считывающее устройство. Над разрушенной аркадой возвышается изображение Ардханарисвара. Полумужское-полуженское. Одна полная грудь, возбужденный член, разрезанный посередине, одно яичко, завиток женских гениталий, намек на щель. Торс отличает мужская широта плеч, бедра – женская полнота, чувственные руки сложены в ритуальной мудре, но черты лица лишены индивидуальности, андрогинны. Третий глаз Шивы на лбу закрыт.

Там, внутри, гремит музыка. Сжимая приглашение в руке, Тал проходит между божествами-стражами на главную вечеринку сезона.

Когда ньют показал приглашение, в отделе решили, что это подделка. Почти естественное предположение для людей, занятых разработкой визуальных обоев для мнимых жизней актеров-сарисинов самых популярных индийских сериалов. Ньют не поверил своей удаче, когда обнаружил в почте толстую карточку кремового цвета.

На ощупь карточка казалась теплой и мягкой, словно человеческая кожа. Тал показал ее Маме Бхарат, старой вдове, живущей с ньютом в одном подъезде. Это добрая душа, которую семейство заключило в шелковую темницу. На современный лад: предоставив ей возможность провести старость «независимо». Три месяца назад в дом вселился Тал и стал для Мамы Бхарат настоящей семьей. С ньютом ведь больше никто не станет разговаривать. Тал с удовольствием каждый день заходит к ней на чашку чая, а она дважды в неделю навещает его, чтобы немного прибраться в квартире. Тал никогда не спрашивает, как она воспринимает его – как дочь или как сына.

Старушка проводит пальцами по приглашению, гладит, тихо воркует, словно влюбленная:

– Такая мягкая. Такая мягкая… И они все будут такие, как ты?

– Ньюты?.. В основном. Мы – тема вечера.

– О, какая большая честь! Все лучшие люди города и звезды с телевидения.

Да, думает Тал. Но почему все-таки я?

Тал идет по полумраку храмовой мандапы, освещенной факелами, которые держат четверорукие аватары Кали, начиная ощущать, как к нади-чакре подбирается благоговение. Вот под вызывающе непристойной статуей Очень Знаменитый Кинорежиссер беседует с Уже Добившейся Известности Молодой Писательницей. А вот мировая звезда тенниса выглядит необычайно счастливой, столкнувшись не просто с Известным Профессиональным Игроком в Гольф, а с Футболистом из Всеиндийской футбольной лиги и его женой, которая сияет белозубой улыбкой. Теперь они смогут до бесконечности беседовать о разновидностях бросков и гандикапах. А это прославленный господин Межзвездный Поп-Промоутер – и его последняя блестящая находка, чья дебютная песня наверняка станет Первым Номером в пререлизах, пока ее исполнительница, стоя тут же в слишком короткой юбке, слишком крепко сжимает бокал с коктейлем и слишком громко смеется.

И это не считая троих еще-даже-не-двадцатипятилетних раджей, производителей компьютерных биоимплантов, двоих нервных разработчиков игр и «темной лошадки» – Повелителя сундарбанов, киберджунглевого антрепренера горячей зоны «Дарвинвер». Он стоит в полном и гордом одиночестве, высокомерно спокойный, весь словно отполированный, как приготовившийся к прыжку тигр. Так может выглядеть только человек, окруженный собственным легионом пандавов [20] —телохранителей из сарисинов.

Ко всему уже перечисленному следует добавить также множество фигур с избытком одежды и лиц с избытком косметики, незнакомых Талу, но всем своим видом демонстрирующих глянцево-журнальное происхождение. Здесь же около сорока тележурналистов, уже успевших насквозь пропитаться потом и перезнакомиться со всеми подряд; репортеры из светской хроники с нечеловечески широким и активным периферийным зрением; шикарные дамы полусвета Варанаси, несколько обескураженные и раздраженные, что их популярность затмила какая-то стайка ньютов. Присутствует здесь даже парочка генералов в парадной форме, помпезных, как длиннохвостые попугаи. Армия tres tres [21] в моде в нынешние времена рискованных игр с Авадхом. И еще тут имеется горстка чем-то недовольных представителей золотой молодежи, мальчиков и девочек браминов, с гироскопически стабилизируемыми коктейльными бокалами, выглядящих лет на десять.

Нита, руководитель торгового отдела Девгана, накануне вручила Талу чек-лист. Бо́льшая часть сотрудников метамыльного отдела находит совершенную безликость Ниты угнетающей, но Талу она нравится. Ее непритворная банальность порождает неожиданные контрасты в дзенском стиле. Девушка хотела знать, что ньют наденет на вечеринку, какой косметикой воспользуется, куда отправится на предклубный аперитив и на традиционную попойку после вечеринки. Нужно попытаться попасть туда, где окажется больше всего знаменитостей. Прислонившись к колонне, ньют отмечает тридцать крупных имен из чек-листа Ниты.

Двое ракшасов охраняют вход в святилище и в бесплатный бар. На вертушках – Адани, ремикс «Библейских Братьев». Сверху опускаются раскачивающиеся ятаганы. Актеры настоящие, из плоти и крови, но нижние дополнительные конечности – искусственные. Тал в восторге от грима, покрывающего тела исполнителей целиком. Безупречно.

Демоны сканируют его приглашение. Мечи поднимаются – вход свободен. Тал вступает в страну чудес. Сюда заявились все ньюты города. Тал отмечает, что его доходящее до колен пальто из ворсистого оптоволокна всё еще «последний крик», но с каких пор трендом стали лыжные очки, которые носят на лбу? Тал ненавидит не поспевать за модой. Головы поворачиваются в сторону ньюта, когда он идет к стойке бара, а затем наклоняются друг к другу. Тал чувствует, как волна сплетен поднимается за его спиной. Кто этот ньют? Где он прятался до сих пор? Он пришел или уходит?

Ваша оценка для меня ничего не стоит, говорит себе Тал. Я здесь ради звезд. Ньют усаживается в конце изогнутой светящейся барной стойки из пластика и оглядывает оттуда присутствующих знаменитостей. Четырехрукий бармен с акробатической ловкостью смешивает коктейли. Тал в восторге от проворства здешних роботов.

– Что это за коктейль? – спрашивает ньют, указав на флюоресцентный конус золотистого льда, покачивающийся на одной из своих вершин на стойке бара.

– «He-Русский», – отвечает бармен, поднимая нижней рукой очередной бокал и наполняя колотым льдом.

Тал делает осторожный глоток. В основе напитка, несомненно, водка плюс что-то ванильно-сиропное, немного фруктового сока, хорошая струя немецкого шнапса с корицей… Между льдинками на дно опускаются хлопья золотой фольги.

Тут в вечеринке происходит резкий сдвиг. Все мгновенно поворачиваются в одну сторону, образовав коридор напряженных и заинтересованных взглядов, – и в одежде из шкуры белого медведя, с золотистыми лыжными очками на лбу появляется звезда – ЮЛИ.

Тал лишается дара речи. Ньют парализован присутствием знаменитости. Все ухищрения массмедиа кажутся ничтожными. Даже до появления Юли ньют боготворил суперзвезду как результат сложного творчества, в чем-то сходного с подбором актерского состава для «Города и деревни». И вот Юли перед ним во плоти, в своих ошеломляющих одеждах, и Тал потрясен. Ньют должен находиться рядом с Юли. Ньют должен чувствовать дыхание Юли, слышать смех Юли, ощущать тепло Юли. С этого мгновения в храме есть только два реальных существа. Гости, ньюты, персонал, музыканты – все становится неопределенным и расплывчатым в царстве Ардханарисвары.

Теперь Тал стоит за спиной Юли, достаточно близко, чтобы протянуть руку, коснуться, ощутить материальность божественного. Внезапно звезда оборачивается. Тал улыбается широкой глуповатой улыбкой. О господи, я выгляжу, как слюнявый дебил! Что мне сказать? Ардханарисвара, бог двойственного, помоги. Боги, от меня, наверное, воняет, у меня ведь было всего полбутылки воды, чтобы вымыться…

Взгляд Юли скользит по ньюту, смотрит сквозь ньюта, уничтожает ньюта и переходит на кого-то за спиной ньюта. Юли улыбается, раскрывает объятия.

– Какая приятная неожиданность!..

Юли проносится мимо. Теплое касание мехов, золотистый загар и скулы, как бритвы. За Юли следует свита. Кто-то толкает Тала, выбивает у него из руки бокал. Тот падает на пол, какое-то время бешено вращается. Тал стоит, ошеломленный, окаменевший, подобно многочисленным храмовым статуям иного пола.

– О, вы, кажется, потеряли свой коктейль.

Голос, пробившийся сквозь стену оглушающей болтовни, не принадлежит ни мужчине, ни женщине.

– Это никуда не годится, дорогуша. Брось, они всего лишь сборище наглых сучек, а мы для них просто часть декора.

Череп у подошедшего ньюта не такой удлиненный, как у Тала, кожа смуглая, глаза имеют монголоидный разрез: явно не обошлось без непальских или ассамских генов. В ньюте есть что-то от присущей обоим народам застенчивой гордости. Он безразличен к моде, одет в белое, обритый череп посыпан золотистой слюдой – единственная уступка современному стилю. Как со всеми ньютами, Талу трудно определить возраст подошедшего.

– Транх.

– Тал.

Они раскланиваются и обмениваются приветственным поцелуем. Пальцы у ньюта длинные и элегантные, с французским маникюром – в отличие от Таловых коротышек с обгрызенными ногтями и приплюснутых от тапанья по клавиатуре.

– Чертовски мерзко, правда? – говорит Транх. – Выпьем, дорогуша. Сюда! – Ньют стучит костяшками пальцев по стойке. – Хватит этой «He-Русской» мочи. Дайте мне джина. Два шота. Чин-чин!

После театрального, слишком навороченного коктейля бокал чистого джина с лимоном кажется таким приятным, таким охлаждающим, таким бодрящим… Тал чувствует, как ледяное пламя поднимается вверх и ударяет в голову.

– Чертовски потрясающий напиток, – замечает Тал.

– Воистину он создал Раджастан. Весь этот хинин. Сюда! – Это снова адресовано аватаре за стойкой. – Гарсон! Еще два таких же.

– О, мне больше не надо, у меня работа с самого утра, а я даже не представляю, как буду возвращаться домой, – говорит Тал, но ньют уже сует ему в руку ледяной, покрытый капельками влаги бокал.

В музыке пробивается завораживающий ритм, а по развалинам храма проносится порыв ветра, увлекая за собой тени и язычки пламени. Все поднимают глаза, задаваясь вопросом, не первое ли это дуновение муссона.

Ветер приносит в ужасный вечер толику безумия. Тал чувствует головокружение, стремление болтать без умолку и непонятное желание оказаться в каком-нибудь другом городе, на другой работе, в гуще жизни – рядом с маленьким, смуглым и таким красивым ньютом.

Дальнейшее похоже на письмена под дождем. Тал неожиданно для себя обнаруживает, что начинает танцевать, хотя не имеет понятия, как оказался на танцполе. Вокруг стоят люди и смотрят на танцы – собственно, танцует только Тал, но танцует превосходно, безупречно. Тал похож на ветер, только что пролетевший по храму и собравшийся в одном месте, в один сгусток неустанности – как непривычные шоты, как свет, как ночь, как искушение, как лазерный луч, направленный на Транха и освещающий только ньюта. Я хочу мне нужен я буду, взывающий, ну же, манящий Транха, шаг за шагом выводя ньюта из толпы, он улыбается, качает головой, я подобной хренью не занимаюсь, дорогуша, но ньют втягивается в круг непредсказуемой игрой шакти и пуруши, и Тал видит, как Транх дрожит, словно нечто – некая отверженная, демоническая ночная сущность – выскользнуло из ночной темноты и проникло в ньюта, и Транх начинает улыбаться безумной завороженной улыбкой, и вот они уже оба выходят в центр, со всех сторон окруженные музыкой: охотник и жертва, и все взгляды устремлены на них, и краем глаза Тал видит Юли, самую яркую звезду на небесах, недовольно удаляющуюся. Превзойденную.

Присутствующие ждут кульминации, но, несмотря на бесчисленные эротические скульптуры, откровенно демонстрирующие себя со всех колонн и опор храма, Тал и Транх индийские ньюты, время и место – не здесь и не сейчас.

И вот они уже сидят в такси, и Тал не знает, как и куда они едут, но вокруг темно, а в ушах эно продолжает звучать музыка, а в голове гудят шоты, но все-таки мало-помалу окружающий мир становится более упорядоченным и пристойным.

Призрак отработавших свое шотов будит Тала и отправляет в ванную за водой.

Всё еще пьяный, всё еще испытывающий головокружение от происшедшего, Тал тупо смотрит на бесконечный поток, льющийся из крана. Предрассветье окрасило комнату в сероватый цвет. За окном слышится непрекращающийся вой самолетов. Тал снова засыпает – и просыпается только от стука горничной, желающей узнать, может ли она убраться в номере.

Уже десять часов. У Тала раскалывается голова. Транха уже нет. Одежды эно, туфель эно, тонкого прозрачного белья эно. Перчаток эно. Нет. Вместо ньюта на кровати лежит визитная карточка с названием улицы, номером дома и двумя приписанными словами: «не публично».

8. Вишрам

К этому моменту конферансье сумел по-настоящему рассмешить аудиторию. Здесь, в артистической уборной, Вишрам чувствует, как смех накатывает волнами, словно морской прибой на прибрежный песок. Это уже настоящий хохот. Тот самый хохот, с которым ничего нельзя поделать, который невозможно остановить, даже если от него больно. Такой смех – самый лучший звук на свете.

Придержите этот смех для меня, народ.

Публику можно охарактеризовать по тому, как она смеется. Есть жидковатое хихиканье южан – и монотонное «ха-ха-ха» обитателей центральных графств, оглушительный грохот островитян, подобный церковному пению, и очень приятное веселье жителей Глазго. Смех родной толпы.

Вишрам Рэй топает ногами, раздувает щеки и читает заметки из желтых газетенок, пришпиленные к стенам артистической уборной. Всё бы отдал за сигарету.

Ты знаешь свое дело. Ты можешь проговорить текст в любом порядке – с начала до конца или наоборот. На английском, на хинди, стоя на голове, одетым в костюм латука. Ты знаешь, где у тебя главные козыри и крючки для публики, у тебя три отсылки к горячим темам дня, ты в курсе, в каких местах можно на ходу внести коррективы и затем продолжать, не сбавляя темпа. Ты способен заткнуть рот любому наглецу и клакеру одним выстрелом. Сегодня вечером они будут смеяться даже кошке у микрофона, но почему же тогда у тебя такое чувство, словно кто-то засадил кулак тебе в задницу и медленно вытаскивает кишки наружу?

На родине выступать тяжело, там всегда самые сложные зрители, а сегодня у них будет еще одно оружие. Палец вверх, палец вниз, голосуй глоткой в соревновании «Ха-ха, смешно», которое проводится в Глазго и сейчас в самом разгаре. Это только первое препятствие на пути в Эдинбург и к премии Перрье, но и на нем можно споткнуться.

Сейчас конферансье неторопливо раскачивает публику. Сидящие справа складывают руки вместе. Сидящие слева оглушительно свистят, сунув два пальца в рот. Зрители на балконе заливаются исступленным хохотом. Зовут господина Вишрама! Рэ-э-э-эя! И вот он выскакивает из-за кулис, бежит по направлению к ярко горящим софитам, восторженному реву публики и своей металлической возлюбленной – стройному стальному торсу одинокого микрофона.

Он видит, как она оставляет пальто у клубного швейцара, и думает: попытка – не пытка. У девушки повадка суриката. Голову держит высоко, поглядывает налево, направо, всюду. Она направляется к бару, обходя помещение по часовой стрелке. Вишрам следует за ней, пробираясь сквозь джунгли человеческих тел. У нее целая банда друзей, пугающе профессиональных, заинтересованных в ее теле, но ты все равно попробуешь войти в контакт, крепыш, которому все нипочем. Вишрам точно просчитывает время пути и достигает бара за долю секунды до того, как туда подходит девушка. Барменша бросает два взгляда, налево и направо, решая, кого обслужить.

– О, извините, давайте вы первая! – восклицает Вишрам.

– Нет, вы подошли раньше.

– Нет-нет, прошу вас…

Акцент уроженца Глазго. Всегда неплохо выглядеть местным. На ней маечка с завязками на спине и шорты-хипстеры, настолько короткие, что, когда девушка налегает на стойку, чтобы прокричать свой заказ барменше, взору Вишрама открываются два изгиба подтянутых ягодиц.

– Я заплачу, – и Вишрам добавляет для барменши: – А мне «Черного пса» с водкой.

– Вообще-то это нам стоит вас угощать, – кричит девушка Вишраму прямо в ухо.

Он качает головой и одновременно украдкой смотрит в сторону, чтобы убедиться, что его дружки смотрят. Они смотрят.

– Я плачу. Сегодня я на коне.

На стойке появляются заказанные напитки. Девушка протягивает их своей свите, что теснится у нее за спиной, и чокается с Вишрамом.

– Мои поздравления. Значит, вы прошли?

– В эдинбургский финал, да. Потом – слава, богатство, мой собственный ситком. – Наступает время для маневра номер один. – Знаете, я тут даже собственных мыслей не слышу, что уж говорить об искрометно остроумном разговоре. Мы можем отойти подальше от динамиков?

Уголок у сигаретного автомата под балконом не намного тише, но по крайней мере здесь они будут далеко от ее дружков – и в приятном полумраке к тому же.

– Я голосовала за вас, – говорит девушка.

– Спасибо. Значит, я точно должен вам этот напиток. Извините, не расслышал вашего имени.

– Я его и не называла, – отвечает она. – Ани.

– Ани, хорошо.

– Оно французское.

– Да, французское. Славная галльская основательность.

– Я должна благодарить за него родителей. Парочку славных основательных галлов. Знаете, мне кажется, между Бхаратом и Шотландией много общего. Молодые независимые государства, всё такое.

– Думаю всё же, в старой доброй резне на религиозной почве мы вас уделаем.

– Вы явно не видели игр «Олд фёрм» [22].

Пока Ани говорит, Вишрам поворачивается таким образом, чтобы блокировать ей путь к площадке для танцев и к ее друзьям. Маневр номер два – «изоляция» – успешно завершен, и Вишрам переходит к маневру номер три. Делает вид, что узнал трек.

– О, вот этот мне нравится. – На самом деле трек вызывает у него отвращение, но это славная основательРазвязка Саркхандная 115 [23].– Вам нравится стиль «ви-буги»?

– Мне очень нравится стиль «ви-буги», – отвечает Ани и подступает к нему ближе, и глаза ее загадочно блестят.

Спустя пять треков он уже знает, что Ани учится в университете Глазго на юридическом факультете, работает в Шотландской национальной партии, любит горы, новые независимые государства, выходить в свет с друзьями и возвращаться домой без них. Вишраму Рэю всё это кажется поистине безупречным, поэтому он заказывает еще один коктейль для девушки, и они идут танцевать. Ее дружки превратились в мрачную группку, сгрудившуюся у самого конца стойки неподалеку от женского туалета. Ани танцует несколько тяжеловато, но с задором. Вишраму нравятся женщины в теле. Где-то посередине замедления для смены темпа из кармана его брюк начинает доноситься его имя. Он не обращает внимания на звонок.

– Вы что, не будете отвечать?

Он вытаскивает палм, надеясь, что кто-то хочет поговорить с ним о комедии. Однако он ошибается. Вишрам, это Шастри. Не сейчас, старина. Совсем не время.

Но вечеринка уже начинает надоедать ему. Надо переходить к маневру номер четыре.

– Хотите остаться здесь? Или пойдем куда-нибудь еще?

– Я легка на подъем, – отвечает она.

Верный ответ.

– Вы не против зайти ко мне на чашечку кофе?

– Не против, – говорит она. – Почему бы и нет?

На улице, на Байрес-роуд, всё еще длится тот волшебный час, который лазурным заревом расстилается над городскими крышами. Свет автомобильных фар кажется неестественным, театральным, словно ночную сцену снимают днем. Такси завязло в слоу-мо полуночных сумерек. Ани сидит рядом с ним на широком кожаном сиденье. Вишрам осторожно касается ее рукой. Девушка откидывается назад, приподнимая штанины необычайно коротких шорт. Он подцепляет пальцем резинку трусиков. Переход к маневру номер пять…

– Вы забавный, – говорит она, направляя его руку.

Золотистый куб многоквартирного дома, кажется, светится в полутьме. Вишрам чувствует на лице волну тепла, накопленного камнем за день и теперь отдаваемого редким прохожим. Из парка доносится аромат недавно скошенной травы.

– Симпатично, – замечает Ани. – И дорого.

Рука Вишрама всё еще в ее трусиках, движением горячего пальца он направляет ее вверх по лестнице. Мышцы живота, пах, дыхание – всё говорит ему, что он овладеет ей обнаженной, жестко и тяжело, на полу. Ему интересно, какие звуки она будет издавать. Ему интересны самые грязные мысли в ее голове, чего она хочет от другого тела, чтобы оно с ней сделало. Вишрам пинает предмет, который его дожидается, и тот пролетает через прихожую. Вишрам думает забить на предмет, но автоматически включившийся свет падает на серебристо-зеленый логотип Компании.

– Одну самую маленькую секундочку…

Стояк вдруг начинает опадать.

Пластиковый пакет адресован Вишраму Рэю. Квартира 1а, 22, Келвингроув-террас, Глазго, Шотландия. Отрезвевший и с полностью пропавшим вожделением Вишрам, чувствуя тошноту, открывает пакет. Внутри лежат две бумажки: письмо от морщинистого вассала Шастри и билет первого класса от Глазго до Варанаси, в одну сторону.

В зале ожидания раджа-класса «Бхарат эйр» Вишрам начал заигрывать с дамой в весьма хорошем костюме – поскольку всё еще пребывал на подъме из-за победы, но в основном из-за фрустрированного либидо.

Не успел он застегнуть молнию на дорожной сумке с самым необходимым, как прибыл лимузин. Вишрам предложил Ани подвезти ее до дома. Она ответила ему ледяным и по-гэлльски основательным взглядом настоящей активистки Шотландской Национальной Партии.

– Извини, семейное дело.

Она казалась очень замерзшей в своих шортах – столько голой кожи! – когда спешила домой по предрассветному раннеавгустовскому Глазго.

У Вишрама оставалось десять минут до окончания регистрации. Он оказался единственным обитателем своего отсека на небольшом шаттле до Лондона. Шагая по крытому рукаву гейта, он испытывал легкое головокружение от скорости, с которой развивались последние события.

Вишрам прямиком направился в лаундж первого класса с намерением выпить водки. Душ, бритье, смена одежды и стаканчик «польской» восстановили обычную Вишрамову Рэйскость. Он вновь почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы начать болтать с женщиной, на этот раз в дорожном костюме. Просто чтобы убить время. Обычное дело в лаунджах.

Ее зовут Марианна Фуско. Работает корпоративным юристом. Ее вызвали в Варанаси для участия в рассмотрении сложного дела о семейном попечительстве.

– Я? О, я просто паршивая овца, придворный шут. Младший сын, посланный в Англию в Оксбридж [24] изучать юриспруденцию; что закончилось попыткой сделать карьеру в шотландском стендапе. Между прочим, наивысшее выражение человеческого творчества. И, кстати, не так уж сильно отличается от юриспруденции, как я подозреваю. Мы с вами оба герои арены.

Шутка проходит мимо ее сознания. Женщину интересует совсем другое.

– Сколько у вас братьев?

– Большой медведь, средний медведь.

– А сестры?

– Сестер в Варанаси маловато, по крайней мере в моей его части.

– Я об этом слышала, – говорит она и удобно располагается в кресле, повернувшись к нему лицом. – Даже интересно, каким может стать общество, когда в нем мужчин в четыре раза больше, чем женщин.

– И очень мало женщин-адвокатов, – добавляет Вишрам, откидываясь на скрипучую спинку. – Да и вообще женщин-профессионалов в каком-либо деле.

– Надо не забыть выжать всё из моих преимуществ, – говорит юристка. – Могу я предложить вам еще водки? Полет будет долгий.

Вскоре – после третьей стопки – их приглашают пройти на борт лайнера. Вишрам сидит где-то в самом конце салона. После нескольких лет перелетов эконом-классом здесь просто уйма места для ног. Он так увлечен новыми впечатлениями, что не замечает пассажирку, пристегивающую ремень рядом с ним.

– О, привет, какое совпадение! – восклицает Вишрам.

– Вовсе нет, – отвечает Марианна Фуско, снимая жакет.

Под ее парчовым топом-стрейч хорошо прорисован рельеф рук. Первый арманьяк приносят, когда они находятся над Бельгией – гиперзвуковой лайнер медленно взбирается на свою обычную тридцатитрехкилометровую полетную высоту. Арманьяк не относится к числу любимых напитков Вишрама. Он поклонник водки. Но в данный момент ему кажется, что арманьяк идеально подходит для той роли, которую он пытается играть. И пока самолет несет их по небу цвета индиго, они с Марианной беседуют о детстве. Она выросла в громадном семействе, расползавшемся по странам и континентам из-за бесконечных разводов и новых браков ее родителей. Марианна называет свою семью созвездием. Вишрам рассказывает о детстве, проведенном среди патриархальной буржуазии Варанаси. Индийская социальная стратификация одновременно и интригует, и настораживает собеседницу, как всегда бывает с англичанами. Именно это они неизменно обожают в индийской культуре и литературе. Вину и восторг от по-настоящему хорошей классовой системы.

– Я родился в довольно состоятельной семье. – Вишрам, раскручивай эту тему. – Не в браминской, конечно. Не в браминской с большой буквы «Б», хочу я сказать. Мой отец – кшатрий, очень набожный по-своему. Всякие подтасовки ДНК, с его точки зрения, были бы просто кощунством.

Еще два арманьяка – и разговор начинает зависать, постепенно переходя в полудрему. Откинувшись на спинку удобного кресла, Вишрам натягивает плед почти до самой шеи. Так приятно представлять нестерпимый холод, царящий за наноуглеродной обшивкой самолета… Марианна под пледом приникает к нему. Он чувствует ее тепло и близость. Она дышит в одном ритме с ним.

Маневр номер шесть.

Где-то над Ираном Вишрам накрывает одну ее грудь ладонью. Юристка движется навстречу. Поцелуй. Привкус арманьяка на губах и языке. Она прижимается плотнее. Высвобождает ее грудь из эластичного белого топа. У Марианны большие ареолярные круги вокруг сосков, а сами соски напоминают пули. Она расстегивает крючок на своей удобной-но-выглядящей-по-деловому юбке, пока лайнер добирает свои 3,6 Маха. Вишрам лижет сосок и пытается просунуть пальцы под топ, но Марианна перехватывает его руку и направляет к некоему отверстию, уже ждущему прикосновения. Негромко ахает, тянется к его ширинке и ловко расстегивает молнию. Тяжелый член Вишрама Рэя свисает между сиденьями. Марианна большим пальцем ласкает его головку. Вишрам, стараясь не издавать лишних звуков, которые может услышать стюардесса, прижимает палец к клитору Марианны.

– Блядь, – шепчет она. – Кругами. Двигай кругами.

Марианна приподнимает и сгибает ногу, глубже насаживаясь ему на палец. Камасутра на высоте тридцати трех километров. На расстоянии одной четверти пути до околоземной орбиты Вишрам Рэй осторожно кончает в салфетку раджа-класса «Бхарат эйр». Марианна зажала в зубах край подушки и издает приглушенные вскрики, напоминающие сдавленное мяуканье. Вишрам откатывается от нее, внезапно чувствуя каждый сантиметр высоты под собой. Он только что вступил в самый эксклюзивный клуб на планете – клуб «Кайф на высоте двадцать пять миль».

Они приводят себя в порядок в туалете – по отдельности, но не в силах сдержать смешок при каждом случайном взгляде, брошенном друг на друга. Поправляют одежду и чинно возвращаются на свои места. И почти сразу же чувствуют перемену высоты – самолет идет на посадку, ринувшись подобно горящему метеору по направлению к Индо-Гангской долине.

Вишрам ждет женщину после таможенного досмотра. Восхищается покроем ее костюма. Рост и уверенная походка выделяют Марианну среди низеньких бхаратцев. Вишрам знает, что можно не ждать никаких звонков, никаких е-мейлов, никаких внезапных возвращений к прошлому. Чисто профессиональные отношения.

– Хотите, я подвезу вас? – предлагает он. – Отец наверняка прислал машину. Я понимаю, это смешно, но во многих отношениях он очень старомоден. Мне не составит труда добросить вас до отеля.

– Спасибо, – отвечает Марианна Фуско. – Мне не нравится вид здешних такси.

Лимузин сразу бросается в глаза. На крыльях – флажки «Рэй пауэр компани». Вишрам без особого труда поднимает большую сумку Марианны и засовывает в багажник, разогнав стайку нищих и калек. Несколько секунд нестерпимой жары между аэропортом и салоном автомобиля с кондиционированным воздухом буквально оглушают его. Он слишком привык к холодному климату. И уже успел забыть здешний запах, похожий на аромат сгоревших роз.

Автомобиль стартует и буквально въезжает в плотную стену цвета и звука. Вишрам чувствует жару, тепло человеческих тел, углеводородный налет на стекле. Люди вокруг. Непрекращающийся поток лиц. Тела.

Он обнаруживает в себе новое чувство. В нем присутствует некий меланхолический оттенок тоски по родине, но выражается она ужасом перед этим обыденным убожеством людей, которые толпятся на местных бульварах. Не тоска, а тошнота по родине. Ностальгическое отвращение.

– Это рядом с развязкой Саркханд, не так ли? – спрашивает Вишрам на хинди. – Мне бы хотелось ее увидеть.

Водитель покачивает головой и сворачивает направо.

– Куда мы едем? – спрашивает Марианна.

– В одно место, где вы сможете рассказать о своем семействе-созвездии, – отвечает Вишрам.

Баррикады, сооруженные полицией, перегораживают главный проспект, поэтому водитель направляет автомобиль по узкому кишечнику боковых улочек и буквально врезается в уличную демонстрацию.

Удар по тормозам. На капот падает молодой мужчина. Потом поднимается. Видимо, столкновение просто оглушило его. Это круглолицый парень с едва пробившимися усиками над верхней губой. Пассажиры автомобиля потрясены. Мгновенно внимание толпы переключается с ярко разукрашенной статуи Ханумана под тенистым балдахином на лимузин. Кулаки барабанят по капоту, по крыше, по дверцам. Люди начинают раскачивать автомобиль. Толпа узрела своего врага: здоровенный мерседес с тонированными стеклами и флажками компании – то, что в их представлении ассоциируется с силами, собирающимися уничтожить святое для них место и превратить его в станцию метро.

Шофер резко дает задний ход, паля резину, и заезжает в проулок под только что выстиранным бельем, развешенным подобно знаменам, под разваливающимися старенькими балконами. Вслед лимузину летят кирпичи, оставляя вмятины на металле. Марианна невольно вскрикивает, когда лобовое стекло вдруг покрывается паутиной трещин. Ориентируясь на камеру заднего вида, шофер протискивается между двумя башнями из бамбуковых лесов. Молодые карсеваки преследуют их автомобиль, бьют по нему своими лати, призывая проклятия на головы безбожных Ранов и их демонических мусульманских пособников-колдунов. Они размахивают сорванными флагами компании. Стоит бросить в этом районе всего одну бутылку с зажигательной смесью, и погибнут сотни, думает Вишрам. Но шофер умело направляет машину по хитросплетению переулков, находит внезапно образовавшийся промежуток в сплошном потоке автомобилей и задом въезжает в него. Грузовики, автобусы, мопеды резко останавливаются. Водитель дергает ручник. Юные фанатики, которые их преследуют, ныряют в автомобильную реку, скользят между авторикшами и японскими пикапами, расписанными индуистской символикой. Протискиваются, бегут, нагоняют.

Водитель поднимает руки в жесте отчаяния. При таком трафике ничего не сделаешь. Вишрам бросает взгляд через плечо. Преследователи настолько близко, что он различает пуговицы у них на рубашках. И тут Марианна вскрикивает: «Господи Иисусе!»

Автомобиль снова резко тормозит, Вишрама бросает вперед, и он сильно разбивает нос о спинку водительского сиденья. Ошеломленный и залитый слезами он видит, как словно бы с неба перед ним падает стальная фигурка демона. Равана-пожиратель, повелитель злых духов, восседающий на согнутых гидравлических титановых ногах и держащий подобно вееру десять кинжалов. Крошечная головка богомола смотрит прямо в лицо Вишраму, открывая целый арсенал сенсорных устройств, похожих на инструментарий дантиста. И вновь прыжок. Вишрам слышит, как когти на ногах демона царапают крышу автомобиля. Вишрам поворачивается, выглядывает в заднее окно и видит, что чудовище приземлилось рядом с автобусной остановкой. Уличное движение застывает, карсеваки разбегаются, будто горные козлы. Чудище неуклюже движется по улице, шевеля своими устрашающими приспособлениями. На металлическом панцире нарисованы полосы и звезды.

Американский боевой робот.

– Что за?..

Они начали войну, пока он был в эмиграции. Водитель указывает на улицу за перекрестком, на улицу с неоновыми витринами и сияющими зонтиками кафе, где мужчина в черной и очень дорогой одежде изрыгает проклятия в адрес удаляющегося механизма. За ним – две половины мерседеса-внедорожника. Мужчина подбирает куски фары и швыряет вслед удаляющемуся чудищу.

– Я все же не…

– Саиб, – произносит водитель, заводя мотор. – Вас так долго не было, что вы успели забыть Варанаси?

Остаток пути до отеля Марианны Фуско они едут в мрачном молчании. Женщина вежливо благодарит Вишрама, швейцар приветствует их, берет ее сумку, и Марианна поднимается по ступенькам лестницы, ни разу не обернувшись.

Похоже, никакого траха на прощанье не предвидится.

Разбитый лимузин сворачивает в ворота между автомастерской и колледжем информационных технологий, располагающимися под сенью ашоковых деревьев [25]. И сразу же Вишрам оказывается в совершенно ином мире. Самое первое, что можно приобрести за деньги в Индии, – это уединение. Рев улицы вдруг стихает до биения пульса. Безумие Варанаси отсечено.

Чтобы отметить возвращение блудного сына, слуги зажгли огни вдоль всей подъездной дорожки. Вишрама приветствуют мерной дробью барабанщики и сопровождают автомобиль до самого дома. И вот он сам – дом, большой, горделивый, сказочно белый в потоках яркого света. Вишрам чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. Когда он жил под крышей этого особняка, ему всегда было стыдно за то, что он принадлежит к обитателям дворцов. Он всякий раз непроизвольно сгибался под тяжестью его колонн, фронтонов, широких портиков среди густых зарослей жимолости и гибискуса. Ненавидел его отвратительный белый цвет, интерьеры – полированный мрамор и старинная причудливая непристойная резьба по дереву, потолки с непальскими росписями… Купеческое семейство построило этот дом еще во времена британского владычества – в стиле, который должен был постоянно напоминать им о родине. Они назвали его Шанкер-Махал.

И вот теперь, когда Вишрам выходит из машины, его прежний юношеский максимализм, подростковое бунтарство и смущение из-за принадлежности к привилегированному классу куда-то уходят, а дом окружает его давними, но памятными до сих пор ароматами застоявшейся пыли, деревьев ним [26], мускусным благоуханием рододендронов и едва уловимым зловонием канализации, никогда здесь по-настоящему не работавшей.

Они ожидают его на ступеньках. На самой нижней стоит старик Шастри. По бокам вся домашняя прислуга в два ряда: женщины слева, мужчины – справа. Рам Дас, почтенный старый садовник, всё еще среди них: возраст его уже совершенно невообразим, но он по-прежнему – и Вишрам нисколько в этом не сомневается – ведет жестокую войну с вездесущими обезьянами.

Где-то посередине лестницы стоят его братья. Старший, Рамеш, кажется более высоким и худым, чем обычно, словно его притягивает вверх межзвездное пространство, изучением которого он занимается. И по-прежнему ни одной женщины всерьез. Даже в Глазго до Вишрама доходили слухи о поездках Рамеша на уик-энд в Бангкок. А рядом его идеальный брат – Говинд. Идеальный костюм, идеальная жена, идеальные дети-близнецы Руну и Сатиш. От взгляда Вишрама не ускользает и жирок, который начинает набирать братец. Звезда Ди-Ди, бывшая ведущая утренней телепрограммы и завидная невеста, стоит рядом с Говиндом. А рядом с ней расположилась айя с последним отпрыском династии на руках. С девочкой. Почти чудо для 2047 года. Вишрам гукает и воркует над крошкой Прийей, но, присмотревшись к ней, начинает подозревать, что она – брамин. Об этом говорит сама ее физиология, на уровне феромонов, какой-то явный сдвиг в биохимии тела.

Мать стоит на верхней ступеньке. Такая, какой Вишрам всегда ее помнил, величественная в своей почтительности. Тень среди высоких колонн.

Отца среди присутствующих нет.

– А где папа-джи? – спрашивает Вишрам.

– Он встретится с нами завтра в своем головном офисе. – Единственное, что произносит мать в ответ.

– Ты не знаешь, к чему все это? – спрашивает Вишрам у Рамеша, когда приветствия, слезы умиления и «только-глянь-совсем-большой-вырос» наконец-то смолкают.

Рамеш качает головой, а Шастри движением пальца приказывает носильщику отнести чемоданы Вишрама в его комнату. Вишраму совсем не хочется отвечать на вопросы по поводу лимузина, и поэтому, сославшись на джетлег, он идет спать.

Вишрам ожидал, что его проводят в старую детскую, но носильщик шествует в комнату для гостей, расположенную в восточной части дома. Вишраму неприятно, что к нему отнеслись, как к гостю, временному сожителю. Но, оставшись в одиночестве и начав раскладывать по громадным шкафам и комодам красного дерева немногие привезенные с собой вещи, он радуется, что в этой комнате его не окружают со всех сторон детские воспоминания, пришедшие поглядеть на него-взрослого. Они потащили бы Вишрама обратно, к нему-подростку.

В доме никогда не было нормальных кондиционеров, поэтому Вишрам голышом падает на простыни, ужасаясь нестерпимой жаре. Он лежит и рассматривает загадочные узоры на расписном потолке под тарахтение обезьян в зарослях за окном.

Он уже где-то на самом краю сна, почти проваливается в пропасть абсолютного забытья, когда внезапно, вздрогнув, просыпается от какого-то полузабытого звука, врывающегося в комнату. Понимая, что больше не заснет, и смирившись с этим, Вишрам обнаженный выходит на железный балкон.

Атмосфера и аромат города Шивы со всех сторон овевают его голое тело. По желтому небу скользят мигающие огни самолетов. Солдаты, летающие по ночам. Вишрам пытается представить себе войну. Роботы-убийцы, бегающие по переулкам, титановые кинжалы во всех четырех руках аватары Кали. Штурмовики-сарисины на бреющем несутся к Гангу, пилотируемые вояками, которые в реальности находятся на расстоянии многих сотен тысяч километров отсюда. Американские союзники авадхов воюют в современном стиле, когда все солдаты сидят дома в полнейшей безопасности. Они убивают с другого полушария планеты.

Вишрам начинает бояться, что картина, свидетелем которой он был на улице, может стать пророческой. У загнанных в угол нехваткой воды и выступлениями фундаменталистов Ранов выбор совсем не велик.

Хруст гравия, какое-то движение на серебристой лужайке. Из лунных теней появляется Рам Дас. Вишрам застывает на балконе. Еще одна его оплошность, вызванная западной привычкой к повседневности наготы. Рам Дас выходит на подстриженную лужайку, раскрывает полы дхоти и мочится при ярком свете ленивой индийской луны, заваленной на бок, как храмовая гандава. Оправившись, садовник оборачивается, медленно кивает Вишраму, не то приветствуя, не то благословляя. Потом уходит. Раздается крик павлина.

Добро пожаловать домой.