Реальный противник

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Посреди ночи он проснулся от стука в дверь. Стучали настойчиво, но, видимо, кроме него, никто больше не слышал этого стука, потому что в соседней комнате раздавался храп жены.

Он понял, что за ним пришли ОНИ.

Кто такие «ОНИ», он не представлял себе точно, но знал, что ОНИ пришли наказать его. Наказать за то, что когда-то он убивал ИХ. Пулей, осколком брошенной гранаты, ножом или саперной лопаткой в рукопашной схватке. Давным-давно, пять лет назад, но это дела не меняло. И он знал об этом так же, как знали и ОНИ.

«Но ведь я не виноват, — думал он, затравленно прислушиваясь ко все более настойчивому и грозному стуку в дверь. — Меня бы уволили, если бы я не выполнял приказы. Куда бы я тогда пошел? Кому бы я был тогда нужен? Ведь всю жизнь меня учили только одному: убивать. Убивать по приказу и по собственной инициативе. Убивать и калечить таких же, как я… Я же больше ничего не умел, господи!.. А у меня и тогда уже на шее были жена без прописки и, соответственно, без права на получение работы, а еще двое вечно чего-то клянчащих, чумазых, но таких родных чад, для которых постоянно нужно было покупать, покупать, покупать!..»

Отказаться убивать было все равно что получить клеймо неблагонадежности, с которым потом никто не принял бы даже в самую захудалую контору уборщиком мусора.

А безработица — это медленная смерть, он это хорошо знал. Он до сих пор помнил свои слезы, когда отец в очередной раз возвращался ни с чем с поисков работы, и мать, срывая отчаяние и злость на нем, сколько-то-летнем пацане, давала увесистую затрещину…

Стук повторился. На этот раз, кажется, стучали в окно.

Он укрылся одеялом с головой. Но в дверь и в окно продолжали безжалостно барабанить. Он засунул голову под подушку, но стук доставал его и там.

Он сел на кровати. Потом встал и вгляделся в черноту окна, изредка озаряемую радостными вспышками световой рекламы.

На улице, перед домом, была толпа — шевелящаяся подобно червям масса людей, тянувших к нему руки со скрюченными пальцами. В дверь стучали уже так, что казалось: еще немного — и она рухнет.

И тогда он завопил.

Через полчаса он уже не узнавал ни жену, ни сбежавшихся на крик соседей, и все твердил бессвязно, что с ним хотят расправиться, и все просил кого-то простить его, пока дюжие люди в белых халатах, привычно выкручивая ему руки, впихивали его в смирительную рубашку…

— Милитарный психоз, — равнодушно разъяснил всхлипывающей жене молоденький врач, потирая ушибленную новым пациентом руку. — За последнюю неделю ваш муж — уже девятый, причем только у меня…

КОММАНДОС-ЛЕЙТЕНАНТ ЕВГЕНИЙ БИКОФФ

На следующий день после начала учений наша бригада, входившая на этот раз в резерв Главного Объединенного Командования, располагалась в глухом лесу. Вообще-то, лес был не таким уж глухим. Обычный смешанный лес, характерный для среднеевропейской полосы. Просто ближайший населенный пункт располагался от района выжидания бригады не менее, чем в ста пятидесяти километрах.

Примерно в час ночи меня вдруг срочно вызвал к себе не кто иной, как сам бригадный коммандант полковник Калькута. По дороге я тщетно ломал голову, зачем ему понадобился именно я и в такой поздний час, но так и не придумал ничего правдоподобного.

— Лейтенант, — хрипло сказал Калькута, когда я вошел в его кабинет-палатку и представился по всей форме, — завтра, а точнее — сегодня, в пять ноль-ноль наша бригада подключается к выполнению задач в рамках проходящих учений…

Тут он многообещающе замолчал и некоторое время сидел, отупело рассматривая вмонтированный в пластиковый походный стол экран-карту, размером с добрую двуспальную простыню. Было на карте понаверчено штабистами такого, что сам черт ногу сломит. Были там и прямоугольники минных полей, и рубежи, и разграничительные линии, и разноцветные позиции «наших войск» и «супостата», и угрожающие стрелы ударов и контрударов, и пунктиры отходов, и бомбовые налеты авиации, и страшный огонь псевдоядерной артиллерии. И вся эта катавасия условно разворачивалась на весьма обширной территории «лесов, полей и рек»…

— Вы! — вдруг рявкнул полковник, и я чуть было не вздрогнул. — Именно вы, лейтенант, и одно отделение из вашего взвода будете представлять бригаду на учениях! Подберите людей в состав группы по своему усмотрению, но так, чтобы парни были — не как цветки в проруби! Командование «северных», — (то бишь, «наших войск»), — поручает вам ответственнейшее задание… Подойдите к карте.

Я подошел. Калькута ткнул жестким и желтым от никотина пальцем куда-то в необозримую зелень лесов чащобного типа.

— Вот здесь, — не без торжественности возвестил он. — Здесь место выброски вашей группы. Парашютами пользоваться с минимальной высоты. Время вылета с полевого аэродрома «Филд Гроу» — час-двадцать, десантирования — два ноль-ноль дэ плюс один, то есть завтра ночью… Сразу после приземления — сбор и выдвижение в ускоренном темпе в направлении высоты «Круглая». Теперь так. Вот здесь, — бригадный коммандант снова упер палец в карту, — в квадрате 83–77, по имеющимся сведениям, с завтрашнего дня будет расположен штаб сто тридцать седьмого ракетно-штурмового полка «южных». В непосредственной близости от него должен находиться центр управления огнем ракетных батарей «противника», сокращенно — ЦУОРБ, цветок в проруби!.. Ваша задача — уничтожить или вывести его из строя к исходу дэ плюс один.

Про себя я присвистнул.

Задание было из разряда знаменитых суворовских переходов через Альпы. Только, в отличие от славного полководца, нам предстояло марш-бросками преодолеть менее чем за двадцать часов добрую сотню километров по лесной чаще и буеракам, да еще, так сказать, «в тылу врага»; плюс ничем себя не обнаружить и уничтожить вдесятером объект, где одной охраны наверняка не меньше усиленной роты!.. Объект, конечно, условный, но охранять-то его будут реальные люди. А у них — свои задачи, за отработку которых им тоже будут ставить оценку строгие дяди-Посредники…

— Вам ясна суть задания? — осведомился комбриг, прервав мою мысленную аналитическую деятельность.

— Так точно! — тут же ответил я. Армия приучает человека сначала четко ответить, а уже потом думать.

— И еще вот что, — вспомнил Калькута. — Действовать при выполнении задания как в боевой обстановке, никаких скидок и поблажек ни подчиненным, ни себе самому, цветок в проруби! Связь с бригадой на время выполнения задания отменяется. После выполнения задания выбрать и, если нужно, оборудовать посадочную площадку, впоследствии обозначать ее тремя ракетами-радиомаяками с интервалом в десять, пятнадцать и двадцать секунд, чтобы обеспечить посадку вертолета, который прибудет за вами, — Калькута перевел дух после длинной фразы и с неожиданной иронией добавил: — Как готовиться к заданиям подобного рода — полагаю, вам известно.

— Так точно, мой полковник, — сказал я.

— Вопросы?

— Степень секретности задания?

Полковник не колеблясь отчеканил:

— «Топ-сикрет», лейтенант, «топ-сикрет»!

— А… — начал было я.

— Можете поставить в известность только своего командира роты, но и то: мол, получил особое задание лично от командира бригады… И больше никому ни слова, цветок в проруби! Что еще вам не ясно?

Вопросов у меня, конечно, был полон рот (например, почему из всего личного состава выбрали именно меня или почему самому бригадному комманданту понадобилось лично ставить мне задачу, когда он мог поручить это кому-нибудь из штабных офицеров?), но я предпочел оставить их при себе на гипотетическое «потом». Как и многие войсковые отцы-командиры, полковник Калькута имел необъяснимое предубеждение против тех подчиненных, которые задают слишком много вопросов.

— Разрешите идти? — спросил я, изобразив на своем лице выражение безграничной преданности Объединенным Евронациям, командованию и лично полковнику Калькуте.

Бригадный коммандант пристально оглядел меня и хмыкнул. В данном случае это могло означать, что ему что-то не понравилось, но эксплицировать это «что-то» в виде замечания полковник не стал.

— Зарубите себе на носу, лейтенант, — сказал вдруг устало он, — учения — учениями, но вы должны будете действовать, как на войне. Как на настоящей войне, цветок ей в прорубь!.. И еще… Я не умею говорить красиво, но… Одним словом, в любых обстоятельствах прошу тебя, Евгений, не забывать, кто ты такой и ради чего носишь форму милитара.

Только теперь я понял, что полковник страшно взволнован. Как самый зеленый новобранец перед первой стрельбой боевыми патронами. Я чертыхнулся. Мысленно, потому что представил, как спрашиваю на манер лицеистки-первокурсницы: «Извините, мой коммандант, но неужели что-то случилось?!»…

— Разрешите идти? — вместо этого повторил я.

Весь следующий день меня жгло странное ощущение, в котором я никак не мог разобраться.

Вроде бы все шло своим чередом. Подготовка к особому заданию — дело нужное, но крайне нудное. Нужно все заранее продумать до мелочей: состав группы (ну, тут особых проблем не возникло), экипировку (вот с этим гораздо хуже, и не потому, что бригаде чего-то не хватает — наоборот, на наших складах чего только нет! — но как раз это обстоятельство, по-моему, и затрудняет сборы, потому что в самый последний момент, а порой уже и на задании может выясниться, что забыли какую-нибудь позарез необходимую мелочовку: консервный нож, например), способ выполнения задания (весь личный состав группы потом будет тренироваться в оставшееся время до одури, чтобы его отработать, хотя толку от этого, на мой взгляд, не очень много: как ни натаскивай подчиненных, например, метать нож, а под пристальным взором Посредника в решающий момент все равно кто-нибудь да промахнется), и тэ-дэ, и тэ-пэ. Добавьте сюда оформление кучи бумаг в виде разнообразных приказаний, рапортов, накладных, расписок — как говорит наш бригадный, «цветок им всем в прорубь!» — и станет понятно, почему мы, «рейнджеры», так не любим ПДПЗ — «Последний День Перед Заданием»…

Так что же за чувство меня снедало весь день?

Ответ на этот вопрос мне стал ясен, когда я встретился с командиром своей роты.

Мы столкнулись с капитаном Джинасом в том месте, где тропа делает поворот почти под прямым углом, ведя к палатке нашего взвода, и он тут же ударил меня правым кулаком в челюсть, а левой ногой — в самое уязвимое место мужчины. Я немного замешкался, но все-таки сумел поставить блок снизу и пригнуться. В свою очередь, через пару десятых долей секунды Френку пришлось уходить от моего коронного прямой левой, и ему это почти удалось, но в той точке пространства, куда он вышел перекувырком, его уже поджидал мой правый каблук, и если бы я не зафиксировал стопу в воздухе за пару дюймов от виска Джинаса, — валяться бы ему с проломленным черепом!

На этом наш традиционный «тренинг в качестве приветствия» завершился, ротный чертыхнулся на родном языке и одним движением вернулся в вертикальное положение. С Френком мы вместе заканчивали школу коммандос в Сент-Эвоне, но по иронии судьбы Джинас не только раньше меня стал взбираться по служебной лестнице, но и стал моим непосредственным начальником.

— Разведка мне доносит, — сказал он, отряхиваясь от хвоинок и пыли, приставших к безупречно отутюженному маск-комбинезону, — что завтра тебя ждут великие дела, Юджин.

— Разведка никогда не врет, — отвечал я. — Она может только ошибаться… Извините, что я не успел поставить вас в известность о предстоящем выходе на задание, господин капитан. Совсем замотался…

(Я обращался к своему ротному на «вы» даже тогда, когда мы сидели после отбоя в его палатке, стойко перенося все лишения милитарной службы за бутылкой виски. Будучи англичанином, Френк старался поддержать престиж пресловутой британской педантичности и требовал от всех своих подчиненных тщательного соблюдения армейской иерархии).

— О'кей, доложи сейчас, — флегматично потребовал Джинас.

Я стал вкратце пересказывать содержание своей приватной ночной беседы с полковником Калькутой. Френк не перебивал меня, но слушал рассеянно. Я бы сказал даже, что он вовсе пропускает мои слова мимо ушей. Несколько раз он почему-то принимался озираться по сторонам, будто нас подслушивал враги.

— Что ж, все понятно, — сказал неожиданно он, не дав мне договорить до конца. — «Летитби», как пели «Битлс» в прошлом веке…

И замолчал. Поскольку молчание его затягивалось, я сказал:

— Никак не могу понять одного: почему выбор нашего чифа пал именно на меня? Может быть, вы что-то знаете, Френк?

— Уот? — рассеянно переспросил он. — Почему ты?.. Все очень просто, Юджин. В таких случаях в Объединенном Штабе кидают жребий… Там у них есть такой гигантский компьютерный центр, где хранится информация на каждого из милитаров ОВС. Результат жеребьевки спускается в виде приказа через аппарат Посредников командирам частей…

По-моему, Френк добросовестно пересказывал очередную армейскую байку, но спорить я не хотел.

— Ладно, — сказал я. — Таким образом, традиционная вечерняя пулька в весьма интеллигентную игру «преферанс» откладывается на неопределенный срок, господин капитан… Разрешите продолжать подготовку к заданию? Ох, чуть не забыл: мне же еще патроны получать, а склад вот-вот на обед закроется!..

И тут мой непосредственный «царь и бог» повел себя совершенно не по-английски. Сначала он машинально кивнул, но потом, когда я уже двинулся по тропинке, в два прыжка нагнал меня и, уцепившись своими железными пальцами за мое плечо, развернул лицом к себе.

— Знаешь что, Юджин? — прошептал он, выкатив глаза. — Не нравится мне эта затея, ох, как не нравится!.. И учения тоже не нравятся. Я не знаю, что там, наверху, стряслось, но что-то явно произошло… Люди какими-то другими в последнее время стали, не замечал?.. На днях получил приватный «факс» от соотечественника — он на севере, как и я, по контракту служит — так вот, он сообщает о странных галлюцинациях, которые стали его преследовать… Сначала ему только снилось это по ночам, а потом и средь бела дня… Представляешь: видит он кровь на своих пальцах — но только он, и никто больше!.. Месяц назад застрелился мой кузен — служил в блиндерах. В предсмертной записке на имя командира сообщил, что не может больше давить гусеницами живых людей!.. И никто ничего не знает, потому что командование пресекает все слухи на корню!.. Говорят, в соседнем полку, у артиллеристов, офицеров собирали вчера на экстренное совещание, но предварительно взяли с них подписку о строжайшем неразглашении… Мне уже и самому начинает Бог знает что лезть в голову!.. Лес здесь вроде бы подозрительный, нет? Ты это… би керфл, Юджин! Может быть…

Тут ротный вдруг так же неожиданно, как и начал говорить, замолчал, резко повернулся и пошел, не выбирая дороги, прямо через кусты.

Вот тогда-то до меня, наконец, дошло: предстоящий выход на задание мне почему-то было не по душе, аж озноб по всей коже драл наждачной бумагой…

А потом был вылет. В неизвестность, в ночь, в тыл врага, как писали в книгах о давней — и слава Богу, последней — мировой войне.

Надо сказать, что полковник Калькута сделал все для того, чтобы мы чувствовали себя как перед отправкой на реальное боевое задание. Он примчался на аэродром в своем заляпанном лесной глиной «рейнджровере» на воздушной подушке, с выключенными фарами, как раз в тот момент, когда мои ребята перекуривали у края взлетной площадки, попирая правила светомаскировки. Члены экипажа транспортного «джампа», сердитые из-за того, что по нашей милости им приходилось лететь в ночь, шныряли под брюхом и в разверстом чреве «борта», обсуждая какую-то мелкую, судя по их словам, неполадку. Правда, при этом они почему-то то и дело били кувалдой по бронированному металлу, громко советуя друг другу: «Ломиком, ломиком эту заразу подцепи, мать твою!»…

Бригадный коммандант извлек себя из машины и тут же устроил группе разнос за курение в неположенном месте. Мне было объявлено замечание.

Затем Калькута провел тщательный осмотр экипировки. Вдруг выяснилось, что личный состав не оснащен индивидуальными дозиметрическими приборами. После ураганного словесного артналета Бригадного мне был объявлен выговор. Откуда ни возьмись, из темноты воздвиглась фигура зама по снабжению, и всего через четверть часа каждый из нас имел при себе «идепешку» образца двадцатилетней давности. Я думал, что полковник явно перебарщивает: ну какое радиоактивное заражение местности могло произойти на учениях?..

Потом комбриг громогласно объявил, сделав в темноту приглашающий жест:

— Внимание, милитары! Разрешите представить вам господина Рамирова, который будет сопровождать вашу группу на задании.

Из «рейнджровера» выкарабкалась и приблизилась к нашему куцему строю чья-то неразборчивая фигура. Небольшого роста, за спиной виднеется уродливый вещмешок. Вместо приветствия фигура нервно кашлянула и смущенно кивнула — не то полковнику, не то нам, всем сразу.

— Но, мой полковник… — начал было я.

— Имеется соответствующий приказ командования, — предупредил мой протест Калькута.

— Ну, елки-палки! — в сердцах воскликнул я.

— Отставить разговорчики, лейтенант Бикофф! — рявкнул бригадный. — Дело в том, что господин Рамиров является…

В этот момент двигатели «джампа», наконец, недовольно взревели, словно жалуясь на свою нелегкую службу, и я лишился напрочь слухового восприятия. Оставалось только строить догадки, что за птица этот самый Рамиров, если уж он умудрился влезть в доверие к начальству за считанные часы до вылета на задание. Штатских давно уже не подпускали к милитарным делам на расстояние выстрела из гранатомета (хотя они всегда были не прочь сунуть в армию свой нос), а от Рамирова так и разило гражданским духом…

А что, если мне таким образом навязывают замаскированного под штатского Посредника? Подобные трюки, кажется, уже имели место на прошлогодних учениях… Ну да, и как это до меня сразу не дошло? Должен же кто-то оценивать наши действия от начала до конца!

Рев двигателей внезапно утих, и я расслышал окончание напутствия полковника:

— …цветок вам в прорубь! По самолетам!

Самолет был, правда, всего один, да и то не самолет, а «джамп», но сути устаревшей команды это не меняло, и мы послушно двинулись гуськом по шаткой и скользкой стремянке в недра «борта». Калькута пожимал каждому на прощание руку, а меня еще и хлопнул отечески по плечу и зачем-то погрозил пальцем.

Моторы перешли на ультразвуковой свист, и мы пошли на взлет.

В «джампе» было сумрачно, тихо; пахло машинным маслом и горячим пластиком. Рамиров сидел на одной скамье с моими ребятами, но было заметно, что он — не из нашей команды. Ни по манерам, ни по телосложению…

«Как, интересно, он сможет за нами угнаться? — с досадой подумал я. — Совсем у начальства голова не работает. Придется теперь постоянно сбавлять темп из-за этой подсадной утки».

Тем не менее, я решил наладить контакт с новеньким, раз уж видел в нем нашего «опекуна». Поэтому, когда «джамп» лег на постоянный курс, я подсел к Рамирову и риторически спросил, протянув руку:

— Ну что, познакомимся поближе? — При этом я едва удержался, чтобы не добавить «господин Посредник». — Евгений Бикофф, командир группы…

— Фамилию мою вы знаете, а звать меня Ян, — буркнул в ответ он не очень-то приветливо.

Но я отступать не собирался:

— Разрешите представить вам остальной личный состав, сэр?

Рамиров поерзал на мягком сиденье.

— Не надо, — глухо сказал он, поочередно оглядывая ребят. — Я и так вас всех знаю. Правда, пока только заочно…

Он помолчал, а потом, упершись взглядом в Плетку, сказал:

— Вот вы, наверное, Пшимаф Эсаулов, верно?

— Это не есть прафда, — обиделся Антон. — Вы попадали не в бровь, а в глаз, господин Рамироф?.. — португеш. Меня зовут Антониу Флажелу, я есть стажер из Лижбоа, десантный академия.

Рамиров смутился.

— С планер-парашютом обращаться умеете? — спросил я его, изо всех сил пытаясь не вставить в вопрос обидное в данном контексте словечко «хоть».

— Приходилось, — явно напуская на себя загадочность, проговорил Ян. — И вообще, не беспокойтесь за меня, Евгений — можно я буду вас так называть? Хочу вас сразу предупредить: действуйте так, будто меня с вами нет!

Как же, ухмыльнулся мысленно я. Знаем мы ваши посреднические штучки! Попробуй не обращать на вас внимания, если вы буквально вынюхиваете наши недостатки и слабые места!..

В этот момент «джамп» тряхнуло, на панели загудел и замигал сигнал готовности к десантированию. Из кабины экипажа в салон вышел все еще чем-то недовольный борт-ассистент и раздал нам герметичные мешки с планер-парашютами. Потом обыденным движением, словно открывая дверь в соседнюю комнату, распахнул десантный люк и брюзгливо крикнул сквозь визг бешеного ветра:

— Пошла, десантура, с песней!

— Х-хут лак, — «щегольнул» своим «белорусско-английским» Ромпало и первым шагнул в ночное ничто.

По традиции я прыгнул последним, но с учетом своего веса и опыта рассчитывал оказаться на земле быстрее, чем Рамиров. Сиганул он как-то незаметно, будто его корова языком из салона «джампа» слизнула…

Однако, когда я опустился — если можно так сказать о падении с планер-парашютом — на землю, то различил силуэт Рамирова сидящим на большой кочке. Он даже успел сложить свой парашют в мешок. Я ожидал, что он вот-вот даст какую-нибудь замысловатую вводную, но Ян молчал. Словно глубоко задумался о чем-то. Словно обстановка и время были подходящими, чтобы посидеть и подумать о чем-нибудь сокровенном…

Я нацепил инфракрасные окуляры и огляделся.

Вокруг наличествовали поле, редкие кусты, а дальше начинался лес. Я достал компьютерный планшет и установил наше местонахождение на карте. Хм, почти точно в намеченном месте.

Нащупав на запястье радиокомпас, я «попищал» им, подавая условный сигнал сбора и одновременно свой пеленг. Все шло по плану. Пока ребята подтягивались с разных концов поля, я успел сложить и дезинтегрировать свой и рамировский планер-парашюты, да это и не требовало особых усилий: специальная ткань была «запрограммирована» еще при изготовлении так, что под воздействием электромагнитных колебаний определенной частоты распадалась на молекулы, практически не оставляя следа.

Вскоре в сборе были все, за исключением Саши Глазова, который запропастился неизвестно куда. Пришлось искать его с помощью чудо-планшета, который мог воспринимать сигналы специального датчика, имевшегося в личном медальоне каждого милитара.

Мы нашли Глазова на опушке леса. Оказывается, при приземлении он умудрился удариться об одинокий пень, и сейчас корчился от боли, держась за ногу. Я быстро осмотрел Сашу. Заурядный перелом голени, но в нашем положении это было все равно, что смерть…

Как истинный офицер я сначала выругался, а потом стал перебирать в уме возможные варианты решения. Каюсь, в глубине души я ожидал, что Рамиров посочувствует нам и распорядится считать Глазова убитым, но он только сказал:

— Что ж вы стоите, парни? Шину надо накладывать.

Ясно. Посредник решил над нами поизмываться, подумал я и приказал:

— Ромпало, продемонстрируй, как следует оказывать первую помощь при переломе нижних конечностей!

— Эх, земеля, — сетовал ефрейтор-мор, прилаживая Глазову шину «с заморозкой» из стандартного медицинского пакета, — учили тебя прыгать, да, видать, мало учили…

— С петшки на шесток тебе только пригат, — поддержал белоруса Плетка.

— Ну откуда же я знал, что подвернется этот долбаный пень?! — мученически простонал Глазов.

— Какой-какой пень? — сразу поинтересовался Эсаулов. Даргинец был убежден, что все зло идет от невоздержанности людей на язык, и исполнял в нашем взводе обязанности нештатного устного цензора.

— Везет мне вечно как утопленнику! — продолжал сетовать Саша.

— О, эшселенте! — воскликнул Флажелу и полез за пазуху за своим комп-нотом. — Русский язык: много интересных выражений!

— Между прочим, милитар Глазов, — вступил в разговор изящный (несмотря на свои сто двадцать с гаком килограммов живого веса) одессит Канцевич, — если бы такое чепэ имело место быть «а ля гер», то мы должны были бы убрать тебя без шума и пыли, чтобы ты не затруднял нам выполнение боевого задания.

— Это как? — не понял Глаз.

— А очень просто: «чинарик выплюнул и выстрелил в упо-ор!», — с высотцовской хрипотцой пропел-процитировал Одессит.

Тут мои воины загалдели все разом, обсуждая, как именно следовало бы «убрать» Глазова. Молчал лишь сибиряк Гаркавка — чем он мне всегда и был симпатичен.

— Тихо, черти, — сказал я. — Сделаем так. Гаркавка и Свирин уничтожают все планер-парашюты. Абакалов и Гувх несут Глазова на плащ-палатке. Через каждые четверть часа их будут сменять другие. Передвигаться будем в максимально возможном темпе, разговаривать и курить без моей команды запрещаю.

Последняя фраза предназначалась для Рамирова, потому что ребята и так знали, как следует вести себя на задании.

— Все ясно? — помедлив, осведомился я.

Всем, как всегда, было все ясно.

Через несколько минут мы гуськом углубились по тропинке в лес. Впереди шел я с комп-планшетом в режиме «локатор». За мной следовали Эсаулов, Гаркавка и португалец. Абакалов и Аббревиатура тащили простынно-бледного Глазова. Наше шествие замыкали Ромпало, Канцевич и Свирин. Рамиров шагал в самом хвосте цепочки, и я с невольным злорадством представил себе, как через полчаса он взмолится, чтобы мы не мчались во всю прыть.

Однако незаметно пролетели десять минут, двадцать, полчаса, час, а наш «сопровождающий» все молчал. Я увеличил темп, но Рамиров и не думал отставать. Он передвигался так буднично и размеренно, будто шел по Елисейским Полям.

Между тем, по моему лицу поползли горячие капли пота, под ложечкой назревало неприятное ощущение — будто под ребра сунули автоматный ствол и так и оставили его там — а лицо Рамирова оставалось сухим и безмятежным.

И тогда я понял, что ошибся в оценке его выносливости. Очень может быть, что он — из числа каких-нибудь трое — или пятиборцев…

Мы шли, и казалось: никогда не кончится непроглядная темень вокруг, и создавалось впечатление, что развесистые лапы елей, жесткие, как кулаки, ветви берез и колючие заросли кустарника стараются как можно больнее отхлестать нас по лицу и как можно больше затруднить марш-бросок.

Как это бывает при длительной ходьбе, постепенно мысли мои разбежались в разные стороны. Вспоминалось, например, как еще в лицее приходилось участвовать в соревнованиях по спортивному ориентированию на местности. Словно глупые кутята, носились мы тогда по лесам — мокрые, потные, грязные, но неизменно счастливые…

Думал я и о Карине — как там она одна сейчас? — и о том, что надо бы купить Леночке серебряную ложечку по случаю появления первого зуба (говорят, так полагается по традиции) и что пора с ней начинать заниматься иностранными языками: к гимназии она должна будет владеть английским не хуже своих сверстниц из Девоншира, Лотарингии и других уголков Объединенной Европы.

Но все время, перебивая эти мирные мысли, в голову настойчиво лезло: как быть с такой обузой, как Глазов? Оставалось успокаивать себя лишь тем, что «будет день и будет пища», что утро вечера мудренее, и прочими сентенциями в этом духе авоськизма…

Что я и делал.

Когда стало светать, я решил устроить короткий привал. По моему знаку группа свернула с тропы в чащу и расположилась под огромной елью, на вершину которой я сразу же запустил датчик наблюдения. В случае появления в радиусе пяти миль движущихся объектов он подаст сигнал оповещения на комп-планшет.

Я разрешил перекусить, курить и негромко разговаривать. Ребята поснимали с себя вещмешки — «горбы» — и, улегшись, задрали на них ноги. Видимо, никто пока особо не притомился, потому что тут же завязалась обычная солдатская трепотня. Обсудив начало «операции», беззлобно поругали Глазова. Потом Эсаулов стал рассказывать, как на «гражданке» охотился с отцом на диких кабанов, а Канцевич ни к селу, ни к городу вспомнил «прикол про то, как тетя Соня торговала жвачкой на Привозе». Грубоватые шуточки сыпались со всех сторон, и в итоге разговор милитаров неизбежно сконцентрировался на двух традиционных темах: «бабы» и «дембель»…

Глазов старательно улыбался, чтобы не отставать от друзей, но я предвидел, что когда прекратится действие антибиотика, парню будет не до смеха. А ведь «антишок», который мы ему вкалывали через каждые полчаса, нельзя применять до бесконечности, так что, рано или поздно, Сашка света белого невзвидит от боли, и придется нам тогда выходить на какой-нибудь населенный пункт, чтобы оставить там Глаза.

Я изучил электронную карту.

Ближайший поселок находился в двадцати пяти километрах к северо-востоку, назывался он тривиально Осиновкой и, судя по условным обозначениям, насчитывал не более двух десятков домов.

Я тут же представил себе мысленно, как мы, распугивая кур, свиней и прочую домашнюю живность, тащим Глазова по деревенской улице в сопровождении оравы орущих босоногих ребятишек и отмалчиваемся в ответ на расспросы любопытных бабок, тем самым еще больше разжигая их любознательность… Плакала тогда секретность нашей миссии горючими слезами! Да и не известно, есть ли в таком глухом селе хотя бы подобие медицинского учреждения или местные жители пользуются услугами какой-нибудь столетней бабки-полуколдуньи-полузнахарки?..

Но другого выхода у меня как у командира группы не было. Не вызывать же, в самом деле, санитарный «джамп»!.. В ушах моих прозвучал хриплый голос бригадного комманданта: «Вы должны действовать, как на настоящей войне, лейтенант!»…

ЯН РАМИРОВ

Почему Брилер и Дефорски выбрали именно меня?..

Этот вопрос с самого начала не давал мне покоя, хотя был явно бессмысленным. И все-таки в голове неотрывно вертелось: «Ну, почему именно я?.. Неужели нельзя было отправить кого-нибудь из молодых? Эккса, например, или Моргадо… Ведь и тому, и другому подобная командировка наверняка пришлась бы по вкусу. Пока человек молод, он совсем по-иному воспринимает мир, нежели тот, кто повидал жизнь не только в розовых тонах»…

Едва я вдохнул такой знакомый запах кожаных ремней, мужского пота, гуталина, нагретого пластика и еще чего-то, что не поддается никакому определению, кроме как «запах казармы», меня тут же чуть не вырвало прямо на тщательно подметенные ступени штабного подъезда.

Может быть, подумалось мне тогда, именно поэтому выбор пал на меня? Ведь мои шефы знали, не могли не знать, насколько сильно я ненавижу все то, что связано с армией.

И тем не менее, не Эккс, не Моргадо и тем более не Принтин, а именно я торчал вчера в Главном штабе специальных войск ОВС, дожидаясь прибытия субкомманданта Ченстоховича.

Рядом со штабом была оборудована полоса препятствий, с которой до меня доносились возбужденные возгласы и топот ног. От нечего делать я подошел к проволочной сетке-изгороди и стал смотреть, как спецназовцы занимаются самым бессмысленным и даже вредным делом для всего остального человечества: учиться убивать.

Ближе к забору располагалась учебная точка «снятие часового». Часового, как положено, обозначал манекен, набитый электронно-компьютерными внутренностями. Так называемый «мешок». К нему надо было незаметно подкрасться и «снять» его броском тяжелого десантного ножа. А это было не так-то просто. «Мешок» имел отвратительное обыкновение резко поворачиваться при малейшем неосторожном движении нападающего и уклоняться от фронтальных бросков…

Из-за угла кирпичной стенки на четвереньках появился очередной воин, с зажатым в зубах ножом. Я невольно похолодел, потому что он был точь-в-точь похож на Серегу Махатько…

Но я тут же убедился, что обознался: Серега бы не промазал по манекену, он и по живым-то мишеням никогда не мазал, наш бравый везунчик Серж… А после броска его двойника нож лишь ударился рукояткой о проволоку, по которой передвигался «мешок», и отлетел в кусты. «Часовой» в мгновение ока вскинул ствол световода и «расстрелял» незадачливого ножеметателя пучком слабого лазерного излучения. Тот вскрикнул и схватился за лицо: легкий ожог от световода не опасен для жизни, но неприятен — как слезоточивый газ…

Вскоре я убедился, что полосу препятствий проходят зеленые новобранцы из какой-то «учебки»: из десяти милитаров смогли снять «часового» лишь двое, да и то «ненарочно», как говорили в мое время в таких случаях…

— Это вы меня ждете? — раздался вдруг голос над моим ухом.

Субкоммандант Ченстохович собственной персоной. У дверей штаба за его спиной виновато маячил дежурный по штабу.

«Так точно», чуть было не сказал я, но в последний момент подавил в себе импульс коленопреклонения перед высокими чинами и молча протянул Ченстоховичу свое удостоверение.

— Пре-есса, — задумчиво и с некоторой досадой протянул субкоммандант. — Если вы хотите взять у меня интервью, вам лучше обратиться в нашу пресс-службу…

— Я прибыл к вам по другому поводу, господин субкоммандант, — вежливо возразил я.

Он поднял мохнатые брови, и морщины на его суровом лице сразу разгладились.

— Вот как? А по какому поводу вы прибыли, господин… простите?

— Ничего, — великодушно сказал я. — У меня тоже скверная память на фамилии и имена… Меня зовут Рамиров, Ян Рамиров.

— Знакомо, — сказал он. — Где-то я уже слышал о вас… В какой газете изволите трудиться, господин Рамиров?

— «Молодежный вестник». Только не говорите мне, что это ваша любимая газета, господин субкоммандант, — нахально сказал я.

С высокими армейскими чинами именно так и следует беседовать, чтобы дать почувствовать им твою независимость от них.

— Понятно, — сказал Ченстохович. Он явно никуда не торопился. — «Нужна ли нам армия?»… «С кем вы собираетесь воевать, милитары?»… И прочее, и прочее в том же духе… Теперь я вспомнил вашу фамилию, как же, как же!..

Тон его стал еще более язвительным.

— Редакция нашей газеты направила меня к вам по следующему вопросу, господин субкоммандант, — стал излагать я. — Нам известно о тех учениях, которые начались в масштабе Объединенных Вооруженных Сил, и мы хотели бы посвятить один из ближайших номеров этой теме. Репортаж с места событий, он нам очень нужен, господин Ченстохович. Прошу вашего разрешения дать мне возможность побыть в шкуре милитара одной из частей «коммандос», чтобы я мог потом написать большую, объективную статью… Ведь очень важно донести всю правду об армии до молодежных масс, не так ли?

— Знаю я, какую правду вы донесете после пребывания среди милитаров, — с горечью сказал Ченстохович. — «Убийцы в пятнистой форме». Или что-нибудь подобное…

Я молчал. Что я мог ответить ему? «Может быть, он мне откажет, и тогда все сорвется?», мелькнула в голове предательская мыслишка.

— Вот скажите мне, — продолжал субкоммандант, глядя на меня в упор. — Почему вы все нас так ненавидите? За что? Ведь мы все-таки защищаем вас… Или вы действительно считаете, что вас не от кого защищать?

Я молчал. Я многое мог бы сказать на эту тему, но не сейчас.

— Поймите, наконец, — говорил, нервно затягиваясь дорогой сигаретой Ченстохович, — государство — любое государство! — не может обойтись без армии, пока оно существует!..

— Какая оригинальная мысль, — заметил я. — Жаль, что до этого не додумались в свое время классики политологии!

— При чем тут классики? — отмахнулся мой собеседник, не желая реагировать на иронию в моем голосе. — Возьмите хотя бы тот случай, потрясший весь мир — когда маньяки-экстремисты пригрозили взорвать портативное термоядерное устройство в Ницце в разгар курортного сезона… Кто их, по-вашему, обезвредил? Не армия?.. А прошлогодний суперпожар в Северном море, когда горящая нефть угрожала залить все побережье Дании?! За счет каких сил и средств были спасены люди, много людей?.. А масса других ситуаций, когда только военная дисциплина, оперативность и продуманность решений спасали людей?!. И вы по-прежнему будете настаивать на том, что мы, военные, не нужны Сообществу?!

Не пустит он меня в окопы, вяло думал я, не пытаясь сопротивляться натиску собеседника. Вон как разошелся… В конце концов, прикажет — и выставят меня за КПП несолоно-хлебавши… хотя бы даже вон те желторотые вояки с полосы препятствий…

— А вы думаете, нам легко? — продолжал сердиться Ченстохович, не замечая в полемическом пылу, что витой шнур аксельбанта отстегнулся с его правого погона и болтается на уровне подмышки. — Попробуйте поддерживать постоянную боеготовность частей и подразделений, если вокруг только и твердят о штыке, воткнутом в землю, о пушках, переплавляемых на сковородки, да о стратегических ракетах, по десятку за день взрываемых на спецполигонах!.. Попробуйте удержать дисциплину в подразделении, где три четверти рядовых милитаров служат по контракту, а это значит — ровно в семнадцать ноль-ноль, пусть даже будет потоп, каждый из них переоденется в цивильное, прыгнет в свой «пежо», «форд» или «мерседес» — и до утра его только и видели!.. И, самое главное, попробуйте научить солдата воевать, если у него и у его страны нет врагов!..

С полосы препятствий донеслись возбужденные выкрики и хохот. Очередная партия защитников Сообщества с переменным успехом единоборствовала с «мешком»; на заднем плане кто-то, скользя и чудом не срываясь вниз, бежал по наклонному бревну, еще дальше смутно маячили выдохшиеся силуэты, висящие на турнике…

— Ладно, — неожиданно сказал субкоммандант. — Дискутировать на подобные темы можно до бесконечности… Только не поймете вы меня, господин Рамиров. Знаете, а я все-таки дам вам разрешение участвовать в учениях. У Калькуты как раз готовится к заданию группа, отправитесь с ней в тыл «противника» сегодня ночью. Только вот…

Он замялся, с явным сожалением оглядывая меня с головы до ног на манер гоголевского Бульбы. Я понял его мысль.

— Не беспокойтесь, господин субкоммандант, — сказал я. — Скидок на мое физическое состояние командиру группы делать не придется…

И вот теперь я сидел среди парней в пятнистой форме, и на мне была такая же форма.

Сверлил меня один и тот же вопрос.

Зачем все же меня сюда направили?

«На всякий случай», туманно выразился Брилер, и прозвучало это как «непредвиденный случай». Он, конечно же, шутил, но мне было не до шуток начальника. Не нравилось мне это «пойди туда, не знаю — куда»…

От наблюдения за членами группы Бикоффа у меня сложилось странное впечатление: будто предстоящая игра в войну им вовсе не нужна.

Задрав ноги по-штатовски, небрежно жуя «чуингам» и потягивая сок из ярких банок, они говорили, как выражаются французы, «pour meubler le silence» — чтобы не молчать. Неуклюжие и не всегда цензурные анекдоты. Новости из мира турбомузыки и сплетни об интимной жизни кинозвезд. Последние веяния молодежной моды. И, разумеется, женщины, машины и тотализатор…

«В Пандух бы этих ребят — на денек хотя бы», невольно подумал я, но тут же одернул самого себя. При чем здесь Пандух? Не стоит сравнивать их, нынешних, с теми, кто служил пятнадцать-двадцать лет назад. Времена меняются, и люди вместе с ними, гласила древняя пословица. Внешность, темы разговоров — это еще ничего не значит. Витька Симонин, помнится, перед боем тоже приговаривал: «Эх, братцы, бабу бы сейчас!..» — а погиб, закрыв своим телом чужих детей, оказавшихся под сильным огнем фундаменталистов… Конечно, в армии стало дышать намного вольнее, но люди в военной форме не стали ни лучше, ни хуже. Просто они стали другими, вот и все…

Клички у них — почти что узаконены. У некоторых — взять того же португальца Флажелу — даже не по одной (его зовут и Антоном — наверно, от имени «Антониу», и «Плеткой» — видимо, буквально перевели его фамилию, и Лесбиянцем — от Лиссабона, что ли?).

Так, пора вспомнить о своих журналистских обязанностях. В конце концов, потом придется отчитываться лично перед господином Ченстоховичем… Где там мой комп-нот? Сообразим-ка мы набросок статьи.

Для начала наберем вот что: «Чем сегодня живет армия? Чем занимаются в мирное время те, кто нашел свое призвание в ратном труде на благо Сообщества? Как они готовятся защищать своих соотечественников, а, главное, — от кого?»…

Абзац. С красной строки: «Чтобы ответить на все эти вопросы, редакция «Вестника» направила автора этих строк наблюдать за ходом войсковых учений ОВС Сообщества непосредственно «из окопа». Находясь за «линией фронта», в составе группы десантников под командованием филд-лейтенанта Евгения Бикоффа, я неоднократно беседовал с парнями в пятнистой форме. И вот что выяснил»…

А что, собственно, я выяснил? Ничего я не выяснил до сих пор, даже поговорить-то толком не поговорил ни с кем из рядовых милитаров. М-да-а-а… Сплошная халтура. В самом деле, почему бы не взять у кого-нибудь, так сказать, экспресс-интервью?..

МИЛИТАР ТАРАС СВИРИН ПО ПРОЗВИЩУ «СВИРЬ»

Ребята трепались обо всем и в то же время ни о чем, а я сидел, не слушая их. Этот лес, в который мы сиганули среди ночи с неба, мне почему-то не нравился.

Дело в том, что родился я на Урале, в краю лесов и гор. Носились мы с пацанами, бывало, круглый день по лесу — благо, поселок наш стоял в распадке, вдали от городов. Бабка с дедом у меня были заядлыми грибниками, и брали они меня с трехлетнего возраста в походы в дремучие леса за Лысой горой, где водились в изобилии крепкие, без единой червоточины, грузди.

Поэтому можно сказать, что в лесу я обычно чувствую себя, как лягушка в болоте. Но данный «форест» навевал, хотя и не понятно, чем именно, неприятный мандраж.

Я украдкой покосился на остальных.

Лейтенант — Бык, как мы его зовем за глаза — сидел, уставившись в свою планшетку, и сосредоточенно жевал травинку. Его тоже что-то беспокоило, хотя это, скорее всего, была проблема переломанной конечности Глаза.

Гаркавка невозмутимо посасывал «суперконцентрат» — новинку бельгийских биокондитеров, якобы придающую свежесть и силы при сильном утомлении. Я вдруг вспомнил, как однажды на учениях Олег умудрился нагло протащить с собой на задание пиво «Туборг» в самоохлаждающихся банках. Более того, он не нашел более подходящего момента, чтобы испробовать его, кроме как под носом у самого Калькуты. Ох, и орал же тогда полковник!.. Впрочем, Сибиряк, всегда отличавшийся немыслимым спокойствием, заявил в лицо бригадному: «Разрешено все, что не запрещено уставами, господин полковник, не так ли? Покажите мне, где записано, что бравый десантник не имеет права выпить банку пива?»… Уж не помню, сколько «бравый десантник» отсидел на гауптвахте за свой «пивной путч»…

Что касается Антона, то он опять тайком от командира эксплуатировал турбозвучок размером с мелкую монету, вставив его в ухо. Теперь-то Плетка редко проявлял замашки заядлого любителя современной электроники, а вот когда только прибыл к нам… Не знаю, может, у них в Португалии так принято, но в первый же день пребывания в нашей бригаде Антон попытался, стоя в общем строю, передать с карманного модема любовное сообщение своей подружке через компьютерную сеть Евронаций. Естественно, он был застукан на месте преступления нашим ротным, и холодный тон капитана Джинаса, выдержанный в русских армейских традициях: «Вы в строю, стажер, или почему?» — оказался лишь прелюдией к дальнейшей симфонии нелестных эпитетов в темпе «крещендо»…

Мои воспоминания были неожиданны прерваны, потому что ко мне подсел этот… как его?.. Ну, и фамилия же у этого типа!.. Рамиров. Или Рамирофф? Черт его разберет, кто он по национальности: ни фамилия, ни произношение в этом плане нынче — не показатели, а спросить об этом прямо — все равно что пытаться узнать, сколько твой собеседник зарабатывает: величайшая бестактность в «Юро-Нейшнс»…

Некоторое время Рамиров бесцельно разглядывал мой СМГ, а затем спросил:

— А вот скажите, Свирин, почему вы пошли служить в армию?

Я еще ничего не успел ответить, как возле нас каким-то образом очутился Бык.

— Ну и как? — обратился он к Рамирову с непонятным вопросом.

— Что вы имеете в виду, лейтенант?

— Как вы оцениваете действия группы после десантирования?.. Кстати, раз уж вы обращаетесь ко мне по званию, то в каких чинах вы сами будете?

— Что-о? — протянул удивленно Рамиров.

— Хотелось бы сразу расставить все точки над «и», — пояснил Бикофф. — Или называть вас просто — господин Посредник?

Рамиров хмыкнул.

— С чего это вы взяли, Женя, что я — Посредник?

— А кто же вы? — скептически поинтересовался Бык.

— Корреспондент я, ясно? Мне поручили написать статью об учениях…

— Был тут в прошлый раз, — не слушая Рамирова, сказал в пространство командир, — один психолог… Прикрепили его к нашему взводу на межрегиональных маневрах под этой маркой… Тесты, говорит. Психологическую закалку личного состава проверяю, говорит… А на подведении итогов встал — и как пошел докладывать!.. У того форма не по уставу оборудована, у другого сапоги вечно не чищены… И вообще, говорит, командир взвода Быков — хоть бы фамилию-то не коверкал… психолог… неправильно подает команды в пешем строю… А? Как вам это нравится, господин журналист?

— Стрессовый синдром! — ввернул Гувх, он же — Аббревиатура.

За сравнительно короткое время общения с упомянутым «психологом» Иосиф успел нахвататься разных ученых словечек и до сих пор употреблял их в известному только ему значении. В большинстве случаев получалось смешно, вот и сейчас прислушивавшиеся к нашему разговору ребята прыснули.

Рамиров озадаченно заморгал.

— Насколько я понял, вы мне не верите, лейтенант, — полуутвердительным тоном произнес он. — Славно… Ну, а почему?

— Ведете себя подозрительно, — вставил Артур-«Большой Камень».

— Это как? — Рамиров окончательно растерялся.

— Вот если вы — настоящий журналист, — с невинным видом начал разъяснять Канцевич, — то должны расспрашивать нас, что больше всего нам запомнилось за время службы в армии, рискнули бы мы помериться силой с киносуперменами, мечтаем ли мы вернуться на «гражданку» и как зовут наших любимых девушек…

Все опять рассмеялись, даже сам Рамиров не удержался от улыбки.

— Да будет вам, черти! — воскликнул он. — Если так хотите, то вопросик ко всем вам у меня все-таки найдется. Не для опубликования, а так, ради понимания… Вот многие там, — он неопределенно мотнул головой, — «на гражданке», как вы говорите, считают вас… ну, не совсем нормальными, что ли… Судите сами: у молодого парня все впереди — и жизнь, и учеба, и карьера, и делание денег, и женитьба, в конце концов! Он же вдруг перечеркивает столь соблазнительные перспективы и идет на ближайший призывной пункт, да еще вербуется не куда-нибудь в пехоту, а в десант, в спецназ, в морскую пехоту!.. Что толкает его на это, кто мне может сказать?

Некоторое время все молчали.

— Ну, как же? — первым растерянно сказал Ромпало. — Защита Сообщества… это самое… — священный долг каждого ситуайена…

Корреспондент усмехнулся.

— Допустим, — вежливо сказал он. — Патриотические побуждения — это понятно… Но я ни за что не поверю, что все вы надели военную форму лишь по этой причине!

Ребята явно смутились, даже балагур Одессит делал вид, будто ему во что бы то ни стало надо выяснить: доберется ли божья коровка до кончика соломинки?

— Знаете, Ян, — сказал вдруг, вздохнув, Бык, — вообще-то мои парни на такие темы говорить не любят, так что лучше я попытаюсь объяснить вам… Чем привлекает юношу армия? Да тем же, чем любого мальчишку привлекает море, небо, космос! Там, где есть или могут быть трудности и приключения, нужны настоящие люди, а не… хлюпики! И мальчишка стремится туда, чтобы стать настоящим мужчиной, настоящим человеком!.. А что касается тех критиканов, на которых вы намекнули… Они только и могут осмеивать да критиковать из-за угла воинскую службу. Потому что она трудна и требует зачастую самопожертвования, а они на это не способны, вот и называют нас, милитаров, примитивными!..

Лейтенант вошел в раж, как какой-нибудь депутат в Европарламенте. Видно, накипело в его душе нечто свое, кровное…

— А что касается стремления призывников попасть в спецвойска, — продолжал он, — то и это можно объяснить. Ведь служить в десанте — значит уметь многое: и прыгать с парашютом, и выходить победителем в рукопашной, и ориентироваться на местности, и выживать в любых условиях… Естественно, что подобный «высший пилотаж» и привлекает ребят.

Он умолк и демонстративно покосился на часы, но Рамиров оказался занудливым типом.

— Не хочу сейчас с вами спорить, Женя, — вполголоса проговорил он, — но мне кажется, вы в какой-то степени идеализируете наших… э-э… призывников. Романтика — это хорошо… Но всегда ли молодежь, особенно в наше время, руководствуется только романтикой? А, может быть, основная масса молодых людей просто-напросто насмотрелась боевиков? Может, их влекут в армию не жажда приключений и не желание быть полезным Отечеству, а поклонение культу силы? Вот вы говорите: чтобы стать настоящим человеком… А где и как провести грань между так называемым «хлюпиком» и этим самым «настоящим человеком»? И не породит ли в еще не окрепшей душе желание стать сильнее других иное стремление — безнаказанно расправляться со слабыми, «хлюпиками»? Вот чего я опасаюсь, и все это не так-то просто, как вы думаете!

— На самом деле это не так и сложно, — быстро возразил Бык. — Зачем усложнять очевидные истины?

— И еще один вопрос в заключение нашего диспута, — попросил Рамиров. — Считаете ли вы, что это нужно — делать вид, будто вы воюете на этих учениях?

— Вообще-то, — сказал Ромпало, — какая это, к чертям собачьим, война? Сидим тут, как… — Ефрейтор-мор явно затруднился в выборе сравнения.

— Как у тшерта на кулитшках, — с готовностью подсказал Плетка.

Все опять захохотали.

— А ты чем недоволен, Белорус? — вдруг спросил Эсаул.

— Во время войны, — сказал Васек, — нам бы так сидеть не пришлось. Например, в последнюю мировую немцы пускали по следам десанта собак и вооруженных до зубов карателей!

— А ты подай рацпредложение командованию, — ехидно посоветовал Гувх. — Будет тяжело в учении, зато легко в бою!

— Отставить смешочки, бойз, — приказал, поднимаясь, лейтенант. — Закончить привал. Поехали дальше…

— На своих двоих, — заявил тоном знатока Антон.

Белорус как в воду глядел. Через четверть часа сзади сначала еле слышно, а потом все отчетливее послышался лай собак.

— Это еще что за чертовщина? — спросил свистящим шепотом лейтенант, невольно останавливаясь.

— Наверное, «противник» решил удовлетворить пожелание Ромпало, — предположил ехидно Гувх. — Ведь нашему Ваську маловато авантюр показалось!

— Это что-то новое, — сказал Бык, не обращая внимание на зубоскальство Аббревиатуры. — Ладно… Устроим-ка мы небольшой марш-бросок, парни.

И мы рванули. Однако вскоре выяснилось, что это пустая затея. Во-первых, в густом лесу особо не разбежишься, а во-вторых, троица типа «двое тащат третьего» сводила на нет весь легкоатлетический энтузиазм группы.

Лай между тем приближался: видно, псы мчались по еще тепленьким нашим следам, и, судя по шуму, в своре было не меньше двух десятков голов.

И тут мне пришла одна мысль.

В детстве я, как и все, играл в войну и по сто раз смотрел фильмы про наших разведчиков в тылу врага, а посему сразу вспомнил, как киношные герои поступали в подобных заварухах.

Это раз.

Если же честно, то мне порядком осточертела беготня по лесу с чугунно-тяжелым Глазом на плащ-палатке; мне надоело подкрадываться к мифическим объектам мифического противника, а самое главное — надоело играть в военные игры. Детство осталось далеко позади, а сегодня хотелось одного: завалиться с банкой пива в одной руке и «кингсайзовской» сигаретой в другой на мягкий, уютный диван и шарить с помощью пульта по полусотне телеканалов в поисках чего-нибудь этакого…

Это два.

Поэтому, улучив момент, я сказал Быку:

— Мой лейтенант, есть одна идея…

— Не слушайте, командир: у него сплошные идеи-фикс, — тут же словно дернули за язык Канцевича, но взводный так свирепо глянул на Одессита, что тот сразу проглотил улыбку.

— На войне — как на войне, верно? — продолжал излагать я свою мысль. — Значит, кого-то надо принести в жертву преследователям, кто бы они ни были. Оставьте меня с Глазовым в засаде, и мы задержим эту ораву, которая прет по нашим следам не хуже паровоза, а вы тем временем оторветесь от погони. Как?

Бык на секунду задумался, потом его лицо просветлело, и он так хлопнул меня по плечу, что из моего «комбеза» вылетело облачко пыли.

— Молодец, Свирин! Нестандартное решение предлагаешь, нестандартное!.. Такое любой Посредник оценит по максимуму! — При этом он покосился на скромно стоявшего в сторонке Рамирова. — Действуйте, ребята!

Его облегчение можно было понять: группа разом избавлялась не только от преследования «южных» (в том, что за нами гнались не случайные люди, уже можно было не сомневаться), но и от горемыки-Глазова.

Ребята помогли нам с Глазом занять удобную позицию за поваленным деревом на краю поляны, по примеру лейтенанта похлопали нас по плечу и ушли дальше — громить несуществующего противника.

Мы остались один на один с накатывающимся из глубины леса яростным собачьем лаем.

Глаз мандражировал. По-моему, он даже забыл на время про свою сломанную ногу.

Мандраж заразителен, как корь. Чем больше я вслушивался в лай, тем мне все больше становилось зябко.

— Я собак боюсь, Свирь! — вдруг признался шепотом Глазов. — В детстве одна шавка тяпнула за лодыжку, так с тех пор на дух не переношу псиную породу!

— Ничего, ничего, — постарался подбодрить я своего напарника. — Сегодня вечером уже будешь медсестер по заднице гладить в госпитале!.. Да и не будут они псов на нас спускать — что они, дурные совсем, что ли?

Мы приготовили «ганы» к бою и стали ждать. Ничего другого все равно не оставалось делать.

Когда лай стал уже совсем близким, я, наконец, увидел тех, кто нас преследовал. Их оказалось не меньше взвода. Пехота-матушка, никакой не спецотряд. Руководил ими тоже лейтенант. Собаки мчались впереди цепи прочесывания, натягивая длинные поводки. Это были настоящие породистые мастиффы, а не шавки. Было их всего десять, но каждая лаяла за троих…

Лица милитаров были такими знакомо-русскими, что я сразу успокоился. Правда, тревожило меня в тот момент что-то, но я не мог осознать, что именно…

Мы подпустили всю эту ватагу метров на пятьдесят и одновременно открыли «огонь» длинными очередями. То, что произошло потом, не поддавалось никакому объяснению.

В цепи силуэтов, мелькавших за деревьями, возникло сильное замешательство, кое-кто упал. Сначала я не понял, зачем им понадобилось так падать, будто в кино, изображая собой трупы. Наверное, это — по вводной Посредника, подумал я и лишь теперь понял, что меня встревожило.

Нигде не было видно Посредника, этого вездесущего офицера с белой повязкой на рукаве и вечно невозмутимой физиономией (что давало пищу всяким сплетням в армейской среде: например, утверждали, будто бы Посредники — роботы, коих штампуют по спецзаказу еврофилиалы «Панасоник» и «Джей-Ви-Си»; но, конечно же, это было вранье чистой воды).

Мы продолжали стрелять, и они залегли. Кто-то что-то кричал, стараясь перекричать лай собак.

А потом они решили, что настал их черед пострелять.

Над головой тонко пропела невидимая птичка, но я не сразу врубился, какой она породы, а когда до меня это дошло — сердце ухнуло в пятки.

Одна из пуль сколола щепку со ствола сосны рядом с моим виском и, недовольно визжа, словно жалуясь кому-то на промах, рикошетом ушла в кусты.

ОНИ СТРЕЛЯЛИ В НАС БОЕВЫМИ!..

Мы ткнулись носами в еще влажную от росы траву и обалдело переглянулись.

— Вот с-сволочи! — сказал Глаз, начиная по своему обыкновению нервно заикаться. — Чуть в лоб мне не засадили!.. И куда только их П-Посредник смотрит?!

Я не раз участвовал в учениях, в том числе — и с боевой стрельбой. Но реальные боеприпасы применялись на них всегда только по фанерным мишеням да макетам, изображающим «противника». А когда нужно было создать видимость перестрелки, стрельба велась исключительно холостыми патронами…

Ни я, ни Глаз в тот момент еще не осознали нависшую над нами опасность. Нам все казалось, что противник палит боевыми по какой-то ошибке, недосмотру… Меткости у наступавших, конечно, не было никакой, а про лазерные прицелы они, видно, еще и слыхом не слыхивали, но все-таки валяться под обстрелом было не очень-то приятно.

Вскоре мне надоело изображать собой мишень на стрельбище, и с криком: «Эй, земляки, вы что — с ума посходили?» — выпустил длинную очередь по другому краю поляны. По деревьям будто стегнули невидимым кнутом, сбивая листья и ветки, а у «южных» кто-то страшно взвыл и тут же смолк.

Так мог кричать только тяжелораненый.

И тут до меня, наконец, дошло.

Я отстегнул дрожащими пальцами магазин своего СМГ, и мои короткие волосы встали дыбом под беретом.

ПАТРОНЫ В МОЕМ ГАНЕ ТОЖЕ БЫЛИ НАСТОЯЩИМИ. Значит, я действительно кого-то ранил, а, может быть, и убил!

— Глаз, — чужим голосом сказал я. — Посмотри-ка сюда, Глаз!..

Но мой напарник молчал. Он тупо уставился в белесое небо одним глазом, потому что второй вытек с кровью от попадания пули. «Роковой оказалась у Сашки фамилия», почему-то сразу подумалось мне.

— Вот, значит, как, — зачем-то сказал я, и мои пальцы сами вставили магазин на место.

А дальше начался какой-то бред. Нет, это было реальностью, которая абсолютно не укладывалась в сознании, а представлялась жутким сном наяву. И, словно во сне, в памяти откладывались лишь некоторые фрагменты происходившего со мной. Я действовал как робот — скорее всего, под влиянием психологического шока — но все получалось значительно удачнее, чем на тренировках. В моих движениях сам собой появился автоматизм, и оказалось, что тело мое само знает, куда и как ему переместиться, чтобы остаться целым и в то же время поразить врага. Словно мне и раньше приходилось попадать в подобные передряги!..

И я стрелял — много, целясь и не целясь, навскидку, вкруговую, лежа, сидя, с плеча, от пояса, по-всякому — чтобы убить ИХ побольше. Глаза застилал непонятно откуда взявшийся туман, и было трудно проверить, в кого я попал, а в кого — нет…

Видимо, Они во что бы то ни стало стремились взять меня живьем, потому что вскоре перестали тратить боеприпасы и спустили на меня собак, а сами стали окружать меня, подползая с разных сторон.

Трех овчарок я успел шлепнуть одиночными, еще штук пять снял короткими очередями, а когда менял опустевший магазин, последняя псина взметнулась из кустов в прыжке, целя мне в горло.

Не помню, как мне удалось зарезать ее штык-ножом, помню только, что я весь был в крови — то ли своей, то ли собачьей… А потом опять открыл огонь по ползущим и перебегающим фигурам и стал, прыгая от дерева к дереву, отходить в лес.

Далеко уйти мне, однако, не дали.

Вынырнув из тумана, на меня бросились сразу трое, стараясь сбить меня с ног и скрутить в бараний рог.

У них ничего не вышло бы, если бы их даже оказалось не трое, а пятеро!.. Одного — самого амбалистого — я швырнул через себя «мельницей» так, что он влупился всей своей массой в корявый ствол березы. Отбив приклад другого, я дотянулся в «растяжке» носком своего десантного сапожка до его подбородка. Третий отскочил и направил на меня дуло «гана».

У меня опустились руки: третьим в этой компании оказался не кто иной, как мой закадычный школьный дружок Леха Богомазов. Дружили мы с ним с того возраста, когда запросто ходят под стол…

— Леха, — сказал я. — Ты что, Леха?.. Это же я, Тарас, не узнаешь?!

Лишь на секунду в светлых глазах Лехи промелькнуло нечто осмысленное — возможно, смутное воспоминание о том, как мы с ним сидели за одной партой — и тут же исчезло. Он сжал автомат так, что побелели пальцы.

— Леха! — в отчаянии заорал я. — Неужели ты убьешь меня?!

Его указательный палец лег на гашетку. Ах, так?!.

Выстрелили мы одновременно. Почти одновременно, но он стрелял уже будучи мертвым и поэтому не попал мне в лоб… Меня только сильно толкнуло в грудь, и я оперся спиной на березовый ствол.

Как в замедленном кинофильме, из-за деревьев выпрыгивали предвкушающие кровь громадные псы, за ними маячили бледные лица солдат… Неизвестно, чьих солдат. Врагов…

Откуда ни возьмись, в моей руке оказалась граната. Не учебная болванка и не имитационный пиропакет, а боевая вакуумная граната типа «три-а», и когда овчарки навалились на меня тяжелой, вонючей, злобной массой, я выдернул чеку и разжал кулак…

ТРЕТИЙ СЕРЖАНТ ОЛЕГ ГАРКАВКА (КЛИЧКА — «СИБИРЯК»)

Солнце было уже высоко, когда лейтенант резко остановился и поднял руку. В комп-планшете у него пискнул и замигал индикатор тревоги. Мы замерли, стараясь ни звуком не выдать своего существования. Эсаул даже не успел поставить одну ногу на землю и теперь напоминал цаплю, охотящуюся за лягушками. Сходство с этой птицей усиливалось благодаря выдающему носу даргинца — «шнобелю», по выражению Канцевича.

Я осторожно покосился на Одессита, встретился с ним взглядом, указал ему глазами на позу Эсаула, и Канцевич тоже расплылся в улыбке.

Бык подал условный знак: «Дозорные — вперед», и Ромпало с Большим Камнем неслышно исчезли за густой завесой леса.

Большим Камнем мы прозвали Артура Абакалова с его же подачи. Где-то он умудрился вычитать, что именно так буквально переводится его имя с сербохорватского языка, и довел это лингвистическое открытие до всей роты…

Вернулись Белорус и Артур через несколько минут.

— В сотне метров — болото. Там засада, — коротко доложил Ромпало командиру. — Не иначе, нас поджидают.

— Сколько их? — осведомился Бык.

— Человек пятьдесят. Спецназ, — сказал Артур.

— О, шит! — энергично ругнулся лейтенант. — Без шума не обойдемся, а это нам ни к чему. К тому же, время… До момента «эйч» — всего двенадцать часов!

Он бросил в комп-планшет беглый взгляд, и лицо его прояснилось.

— За мной, бойз, — бросил он через плечо, и мы опять окунулись в лес, забирая круто влево.

Мысленно я сделал ручкой тем бедолагам, которые обречены были стать жертвами огромных и осатаневших от голодухи болотных комаров. Хотя… Странно: до сих пор я не заметил в окружающих дебрях ни одного комара. Опыляли, что ли, весь этот лес, чтобы создать для нас удобства? Ладно, бог с ними, с комарами и мошкарой — нет их, нам еще лучше!.. Вот вещмешок что-то потяжелел. Устал я, что ли? На тренировочных марш-бросках не уставал так, как сейчас…

Лес начинал редеть. Вскоре мы продвигались по пронизанным солнечными лучами перелескам. Небо прояснялось, но за горизонтом вовсю громыхало — грозы нам только еще не хватало! Видно, господь Бог решил, что служба нам медом кажется…

Лес внезапно оборвался, и открылось довольно обширное поле.

Мы залегли. Бык достал лазерный бинокль-дальномер, но и без его мощной оптики нам было видно все, как на ладони.

И этому зрелищу отказывались верить глаза.

Поле было изрыто огромными воронками, трава была на нем в разных местах выжжена. Наверняка не меньше двух тяжелых гаубичных дивизионов старательно расстреливали поле кумулятивными и термитными снарядами, а, вернее, не поле, а то, что по нему двигалось — танки на воздушной подушке. Силуэты танков были знакомыми: «Альфа-74», но в каком виде!..

Всего на поле осталось двенадцать машин. С сорванными башнями, со страшными дырами в бортах от кумулятивных снарядов, с распущенными лентами драйв-гусениц, они чернели бесполезными грудами обгоревшей, расплавленной и изуродованной брони, накренившись на краю воронок, задрав к небу дула лазерных пушек, некоторые танки вообще были перевернуты попаданиями вверх гусеницами… Танки, видимо, атаковали в южном направлении, где виднелись полузасыпанные, расплющенные окопы и траншеи, искореженные до неузнаваемости остовы блинкерных орудий и спутанные клубки еще не успевшей поржаветь колючей проволоки…

Мы с ребятами недоуменно переглянулись. Артиллерийско-танковая дуэль, совсем недавно состоявшаяся на этом поле, не очень-то походила на учебный бой. Здесь было жестокое и кровавое сражение, и мне даже показалось, будто я слышу крики раненых и разрывы снарядов, надсадный вой танковых двигателей и какофонию стрельбы…

— Шо это за базар? — спросил в пространство Одессит.

Лейтенант жестом приказал ему заткнуться и повел нас по опушке леса в обход страшного поля. Он почти бежал, и мы старались не отставать от него. Корреспондент умудрялся на ходу что-то набирать в своем комп-ноте.

Вдруг Бык остановился как вкопанный, будто налетел на невидимый барьер. Но никакого условного сигнала он при этом не подал, и это было совсем странно.

Я сделал шаг в сторону и, выглянув из-за плеча командира, увидел в пяти шагах от нас, в густой траве, труп солдата. В форме милитара с нашивками ОВС Сообщества. Моего ровесника. Он лежал на боку, подложив под голову руку, словно собрался «придавить на массу», как говорят военные водители. Грудь и спина трупа были прошиты строчкой рваных отверстий, в которых запеклась кровь. Крови под солдатом было так много, что меня невольно замутило. Судя по всему, бедняга попал под пулеметную очередь…

— Обыщите его, — тихо приказал Бык.

Но никто из нас не сдвинулся с места. Тогда лейтенант повернул к нам неестественно белое лицо, покрытое крупными каплями пота.

— Вы что, оглохли, мать вашу?! — прорычал он. — Ромпало! Живее!

В карманах убитого не оказалось ни документов, ни каких-либо других вещей. Отсутствовал и личный медальон. Чуть поодаль виднелся старенький АКМ-90. Лейтенант поднял его, зачем-то заглянул в дуло и отстегнул магазин. Привычным движением выщелкнул на ладонь патроны — боевые, судя по маркировке — трассирующие.

— Шо ж такое творится? — опять не выдержал Канцевич. — А, командир? Он же мертвый как чемодан!

Бык вставил патроны обратно в магазин, пристегнул магазин к автомату, аккуратно поставил оружие на предохранитель и протянул его Корреспонденту:

— Придется вам тащить на себе до конца задания, господин Рамиров. Больше некому…

Я думал, что Рамиров сейчас возмутится таким решением, но он молча повесил автомат на плечо.

— Кончились учения, ребята, — сказал Бикофф. — Это — война…

МИЛИТАР ЯРОСЛАВ КАНЦЕВИЧ («ОДЕССИТ»)

Я думал, что командир отдаст нас сейчас такой приказ, по которому нужно будет куда-нибудь бежать, ползти, прыгать, стрелять и вообще рвать кого-нибудь зубами и ногтями.

Но Бык приказал закопать труп милитара, а потом отвел нас в ближайшую рощицу и объявил привал с обедом. Обед — было чересчур громко сказано, потому что состоял он из традиционных «сухпайковых» консервов. Признаться, лично мне еда в тот момент в глотку не полезла: перед глазами все маячило искаженное лицо бедняги-мертвеца…

Остальные тоже жевали без аппетита, и только Корреспондент и Бык без видимых усилий расправлялись с тушенкой.

Вообще, все сразу стали тише воды и ниже травы. Хотя наверняка у каждого вопросов было — вагон и маленькая тележка.

— Так что будем делать, мой лейтенант? — нарушил я всеобщую минуту молчания. — По-моему, мы влипли в неприятный ералаш!

Бык не торопясь проглотил очередной кусок.

— А что, есть какие-нибудь конкретные предложения, Слава? — глухо осведомился он.

— Мне кажется, — сказал я, — раз учения автоматически перестали быть, как говорят у нас в Одессе, нам следует пробиваться к своим… Так сказать, переходить линию фронта.

— Если таковая, конечно, существует, — вмешался Рамиров, задумчиво перемалывая зубами ржаной хлебец.

— С чем пробиваться-то? — спросил Эсаул. — У нас же нэ оружие, а… дэтские хлопушки!

— Плеткой обуха не перешибать, — встрял в разговор Антон. Первый раз на моей памяти он почти правильно употребил нашу пословицу.

— Поверьте Плетке на слово, — машинально схохмил я, но никто даже не улыбнулся.

Эсаул был полностью прав. Кроме как на штык-ножи да на приемы рукопашного боя, надеяться нам было не на что. Даже автомат, доставшийся нам в наследство от покойника, проблемы вооружения группы не решал…

Народ безмолвствовал, но не грозно, как в пушкинском «Годунове», а подавленно.

— Придется для начала выйти на противника и разжиться оружием за его счет, — потянувшись с хрустом в суставах, сказал Бык.

— Интересно, — высказал вслух назревший у всех вопрос Гувх. — А кто наш противник? Штатовцы? Или какие-нибудь турки?

— Какая разница? — переспросил Артур-«Большой Камень». — Не все ли равно, от чьей пули загнешься?

— Ты что — помирать собрался? — осведомился Сибиряк.

— А ты, наверно, с гранатой под первый встречный танк ляжешь? — парировал Абакалов.

— Хватит спорить, — прервал их командир. — Вот что…

Закончить ему не дал странный возглас Эсаула. Мы оглянулись на него. Даргинец сидел, скрестив ноги по-восточному, а в его левой руке был зажат брусок взрывчатки. Не той, бутафорской, которой нас снабдили перед вылетом в бригаде, а самой что ни на есть настоящей, типа «сэндвич», с ого-го какой пробивной мощью!..

— Где ты это взял, Пшимаф? — почему-то шепотом спросил лейтенант. (Я сразу вспомнил тот древний анекдот, где мужик отвечает: «Где взял, где взял… Купил!» — но решил оставить его пока при себе).

— В вэщмэшке, — лаконично сообщил Эсаул.

Бык пришел в себя быстрее всех: на то он и командир.

— А ну, — приказал он, — всем проверить личное оружие и снаряжение и доложить!

Вскоре мы сидели с открытым ртом. У всех нас и боеприпасы, и взрывчатка оказались боевыми, хотя этого просто не могло быть. К примеру, я сам проверял свой ган еще в «джампе», и патроны у меня тогда были холостыми, с полосатым ободком… Получалось, что произошло чудо.

— Чудеса, — покрутил головой Бык.

— Нет, не чудеса, — вдруг сказал Корреспондент. — Я подозреваю, что вас отправили на настоящее боевое задание. Только вот зачем от вас — да и не только от вас — это скрыли?..

— Вот это аффект! — присвистнув, воскликнул Аббревиатура.

— Значит, все-таки это война, — полуутвердительным тоном сказал в пространство лейтенант.

— Не обязательно, — возразил Рамиров. — Вспомните «пандухский конфликт» — там тоже никто никому войны официально не объявлял, а просто швырнули через границу войска в полном боевом снаряжении — и закрутилось!.. Сдается мне, что вас, ребята, опять хотят использовать в качестве пешек. А впрочем, это несложно проверить. Мой комп-нот имеет выход на сеть пресс-служб, так что попробуем узнать, что в мире творится.

Напрасно он надеялся, никакой связи с внешним миром у его комп-нота не оказалось.

— Ерунда какая-то, — растерянно проговорил Рамиров. — Непонятно… Не нравится мне все это. И знаете, почему? Потому что получается, что ваше командование знало о начале боевых действий, но не захотело поставить вас в известность. Отправили воевать неизвестно против кого…

— Как кур во тши, — скаламбурил опять не к месту наш стажер.

— А, может, над нами ставят какой-нибудь эксперимент? — предположил Большой Камень.

— Психологический, — добавил Гувх.

— Что-то уж очень знакома мне эта ситуация, — продолжал, никого не слушая, наш взводный. — Словно я и раньше попадал в такие же казусы…

— И мне… И я, — почти хором подтвердили Гаркавка и Эсаул.

— Да? — встрепенулся Корреспондент. — Когда? Где? При каких обстоятельствах? Вспомните, ребята, попытайтесь! Это важно, поймите! Что же вы молчите, Евгений?

Но Бык махнул рукой.

— Некогда, — резко сказал он. — Не стоит раздумывать да вспоминать, что там кому-то во сне приснилось.

— А вы считаете, что это вам уже снилось раньше? — тут же прицепился к его словам журналист.

— Ничего я не считаю, — с некоторым раздражением отрубил лейтенант. — Я знаю: когда горит дом, думать уже некогда… И еще я знаю, что моя страна — в опасности! А раз так… и поскольку мы вооружены, то предлагаю всем считать, что задача у нас остается прежней. Ясно? Что же касается того, что нас не предупредили о начале войны… Видно, вступили в действие законы военного времени, а в таких случаях, чтобы не допустить паники, всегда соблюдается строжайшая секретность.

Лейтенант, судя по всему, уже принял решение, и свернуть его с этого пути было бы не возможно. Лицо его сразу стало жестким. Как чемодан…

— А мы успеем? — после паузы осведомился я.

— Что за вопрос, Канцевич? — удивился Бык. — Обязаны успеть! У нас еще почти одиннадцать часов, а до Объекта — примерно восемьдесят верст.

Никто больше не проронил ни слова, хотя я видел по лицам дружков, что каждый из них вспомнил сейчас о Глазе и Тарасе. Что с ними стало? Где они? Живы или?..

И еще лично я думал о том, что, видимо, вскоре придется стрелять в живых людей — сознательно, прицельно, стремясь убить… Пускай это будут враги, уничтожать которых меня учили почти полтора года, но все равно это — люди, а не мишени… Игра в войну закончилась внезапно, и теперь начиналась суровая действительность.

Тем временем Гаркавка и Абакалов закопали остатки нашего обеда, чтобы не оставить следов, а лейтенант сверился с комп-планшетом и решительно сказал:

— Вот что мы сейчас сделаем…

Закончить свою фразу он не успел.

С дерева, где в качестве наблюдателя-дозорного с лазерным биноклем сидел Белорус, раздался крик сойки — наш условный сигнал «Немедленно замаскироваться!». Как вспугнутые лягушки в болоте, мы попрыгали в кусты и закамуфлировались кто как мог. Вот когда пригодились тренировки по филд-камуфляжу на любой местности!..

Буквально через минуту ничто не выдавало нашего присутствия, мы словно растворились в лесу. Правда, я тут же спохватился: «А как же Корреспондент? Ведь у него нет навыков… выдаст нас, как пить дать!». Однако, Рамирова в моем поле зрения не было, и я успокоился.

Вдали послышался быстро нараставший гул моторов, и вскоре почти над нашими головами из неба вынырнули и зависли два боевых вертолета. Люки их были открыты, и оттуда наружу торчали длинные стволы крупнокалиберных пулеметов. Опознавательные знаки на борту вертолетов почему-то были тщательно замазаны, как у угнанных автомашин… В одном люке сидел, свесив ноги за борт, человек в пятнистой, как у нас, форме и, меланхолично жуя жевательную резинку, внимательно, но в то же время свысока (и в прямом, и в переносном смысле) оглядывал лес. На коленях у него лежал в готовности ранцевый огнемет с саморегулируемой струей. Такую штуковину я наблюдал в действии год назад, на учениях «Солджерс оф Пис»… Впечатление от СЛИМа — именно так именовалось это адское оружие — осталось, как говорится, «полные штаны»…

Мне показалось, что человек из вертолета смотрит прямо на меня, и я представил, как сейчас он, продолжая перемалывать челюстями нескончаемую жвачку, пустит струю горящей гадости по кустам — просто так, для профилактики и отчетности — и как мы будем, подобно душам грешников, поджариваться на негасимом огне…

Сзади меня послышалась непонятная возня, но не успел я оглянуться, как все опять смолкло.

Между тем, человек, восседавший над нашими головами подобно этакому божку, энергично выплюнул «чуингам» в лес, что-то буркнул через плечо кому-то в кабине вертолета, и геликоптеры, развернувшись, на бреющем полете ушли восвояси.

— Видели, как нас ловят? — спросил лейтенант, когда мы покинули свои укрытия.

— Интересно, — флегматично сказал Гаркавка. — И почему на них наша форма?

— Вертолеты и оружие — тоже наши, — добавил Гувх. — Какой-то линейный детерминизм!

— А вот Василий действительно принял этих типов за наших, — сказал Артур, кивая на смущенного Ромпало. — Хотел уже вылезти из укрытия и помахать ручкой «землякам».

— Что-о? — Бык упер указательный палец в Белоруса. — Три наряда вне очереди, ефрейтор-мор! И не в столовую, а пол в казарме драить! Не забудьте мне напомнить после возвращения в бригаду!

— А, может, это действительно были наши? — спросил Эсаул. — Что, если нас ищут, чтобы вывезти отсюда?

— И ты, Брут? — мрачно спросил лейтенант, и даргинец потупился. — Вот что: нужно немедленно уходить из этого проклятого места, иначе нас отловят здесь, как зайцев! Для выполнения задания нам срочно требуется машина. Но объявлений в газетах мы давать не будем, а сделаем ход конем… Выйдем к шоссе, заодно пройдем мимо населенного пункта Сосновка и посмотрим, что там творится.

— Кстати, а где Корреспондент? — вспомнил я про журналиста по ассоциации с газетами, о которых упомянул в шутку командир.

Мы огляделись. Рамиров будто испарился.

Аббревиатура и Плетка кинулись обыскивать окрестности, но так и не нашли нашего сопровождающего. К поискам подключились и другие, но Корреспондент словно провалился сквозь землю.

— Сбежал он, что ли, от нас? — с досадой воскликнул Бык.

— Кто? — с интересом спросили сзади.

Мы разом обернулись. Рамиров спокойненько стоял, опираясь на высоченную сосну, и делал вид, что не понимает нашего замешательства. Десять искушенных в вопросах маскировки лбов не могли найти на редколесье одного гражданского!.. Не знаю, как другие на этот счет, но если бы я умел краснеть — то покраснел бы до корней волос.

— Идем дальше, командир? — невозмутимо осведомился Гаркавка.

Бык молча сплюнул в траву.

Еще на подходе к Сосновке мы почуяли запах гари и, не сговариваясь, прибавили ходу. Данный «населенный пункт» был, оказывается, небольшой деревушкой. Был — это подходящее слово, потому что в тот момент, когда мы его увидели, он уже существовал, как говорят в Одессе, «и не то чтобы да, и не то чтобы нет»…

Мы залегли на опушке леса метрах в двухсот от окраины деревни и принялись изучать то жуткое зрелище, которое представляла собой Сосновка.

Половина домов была сожжена дотла, от них остались лишь головешки да остовы печей с нелепо торчащими трубами. Но и в уцелевших избах не было заметно признаков жизни. Зато признаков смерти было полно. Посередине единственной улицы лежали трупы коров. На одном из пепелищ маленькая девчушка копалась в слое золы и пепла. Чуть подальше виднелся каким-то чудом уцелевший колодезный сруб с «журавлем», на котором болтались два бесформенных мешка.

— Канцевич, — приказал Бык, — быстро к девчонке! Расспроси ее, что и как… В случае чего — бегом обратно, мы тебя прикроем.

Перебежками я добрался до девочки, то и дело прячась на всякий случай за всевозможными укрытиями. Несколько раз мне попадались трупы, в том числе и женщин, но задерживаться и разглядывать их у меня не было ни времени, ни, если честно, желания — уж слишком они были изуродованы…

Когда до девочки осталось не больше пяти метров, я поднялся из-за остатков забора и направился к ней, одновременно озираясь по сторонам. Я думал, она испугается меня, но девчонка даже не вздрогнула. Глаза ее остались безучастными, когда в них отразилась моя фигура.

Вокруг было неестественно тихо. Ни лая собак. Ни пения петухов. Ни человеческих голосов. Так не бывает вблизи жилья. Неужели всех тут убили?!.

— Ты одна здесь? — спросил я девчонку.

Не могу похвалиться большим опытом общения с детьми, особенно девчонками, тем более — в таких экстремальных условиях, поэтому в дальнейшем язык мой выдавал на-гора шаблонные фразы.

По-моему, я спросил еще, как ее зовут и где ее родители.

Но девочка смотрела на меня как на пустое место и молчала. Лицо ее, испачканное сажей, по-прежнему ничего не выражало. Оглохла она, что ли?

Лишь когда я уже отчаялся выудить из нее хоть какую-нибудь информацию, она показала глазами на колодезный «журавель».

Только теперь я увидел, что там висит. Два трупа: мужчина и женщина средних лет. Руки связаны за спиной куском колючей проволоки, к груди каждого прикреплена табличка на русском и английском (эта продуманность меня почему-то больше всего взбесила!):

Судя по всему, их повесили не очень давно…

Я сглотнул сухой комок в горле и до боли в пальцах сжал свой «ган».

— Кто это сделал? — спросил девочку.

Она, не мигая, глядела на меня своими синими, но не яркими, а как бы потухшими глазами. Потом разлепила пересохшие губы и почему-то по-французски сказала:

— Туа!

Я не поверил своим ушам. Как сказал бы на моем месте Аббревиатура, у меня возник «эмоциональный стресс».

— Я?! — для большей наглядности я ткнул себя в грудь пальцем. — Ты обвиняешь меня?!

— Уи, — равнодушно проговорила девчонка с чисто русским акцентом. — Сэте туа ки а тюэ ма мэр ы мон пэр.

Что переводилось, если я не забыл еще французского, как «Это ты убил мою мать и моего отца».

— Да нет, послушай, ты что-то путаешь! Разве я мог бы?..

Она не стала меня слушать.

— Дядя, а у тебя нет хлебушка? — спросила она уже по-русски. — Дай покушать, и тогда я никому не скажу, что ты убил моих родителей.

Я совсем было растерялся от таких заявлений. Но тут же понял, что бедняжка тронулась умом от неожиданного горя…

Я судорожно сбросил с плеча и, обрывая застежки, открыл свой «горб». Не помню, что я доставал и совал ей — вначале в ручонку, потом в подол ситцевого платьица, а потом просто на черный снег золы. Наверное, я отдал ей все, что у меня оставалось съестного… А в голове билась мысль: как же так, как же так?!.

— Есть здесь еще кто-нибудь, кроме тебя? — спросил я и, спохватившись, уточнил: — Живой…

В этот момент со стороны дороги, которая вела к Сосновке по берегу речушки, послышалось гудение автомобильных двигателей.

Крикнув девчонке: «Прячься быстрее!» — я рванул к лесу как на стометровке. Через несколько минут был рядом со своими.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил Бык.

— Девчонка в шоке, — сказал я. — Это ее родителей повесили вон на том колодце…

В деревню нагло, не скрываясь, ворвался открытый блиндер, в кузове которого сидело человек двадцать солдат. За ним следовал самый обыкновенный, обшарпанный дорогами Нечерноземья «джип». Он затормозил прямо напротив девочки, которая и не думала прятаться, и из машины через борт выпрыгнул голенастый капитан в полевой форме Сообщества. Но не это бросило меня в холод. В бинокль я увидел, что капитан похож на меня, как будто мы с ним появились на свет из одного чрева и в одно время. Так вот почему девчонка приняла меня за убийцу!..

Мой «двойник» неторопливо подошел к девчонке, которая что-то грызла (наверное, галету из моего сухпайка, подумал я, и от этой мысли мне стало еще холоднее, несмотря на жаркое солнце в зените). Офицер что-то спросил. Девочка отрицательно помотала головой. Капитан опустился на корточки и стал изучать пепелище.

«Следы!» — на этот раз меня будто обожгло. От моих полусапог с характерным рубчиком подошвы наверняка остались следы на золе!..

Капитан выпрямился и поманил девочку к себе пальцем, но она, наоборот, попятилась от него. Тогда он деловито достал из кобуры пистолет и передернул затвор.

Сбоку от меня кто-то завозился, шумно вздыхая. Я повернул голову. Лейтенант лежал на Белорусе, заламывая его правую руку, в которой был судорожно зажат СМГ, а Ромпало, пытаясь вырваться из железных тисков Быка, сдавленно сипел:

— Он же, зверуга, прыбьет дяучонку!.. Неужто мы будям смотрэть на это?!

— Нельзя, Вася, нельзя, — твердил командир. — Пойми: не для того нас сюда послали…

Ефрейтор грязно выругался и прекратил сопротивление.

А на пепелище грохнул выстрел, и он показался мне громче залпа гаубичного дивизиона. Я закусил губу, не чувствуя боли, ничего не чувствуя. Глаза мои застлала странная пелена. И из-за этой пелены до меня донесся голос лейтенанта:

— Уходим, бойз! Они будут прочесывать лес!

Солдаты весело прыгали из кузова блиндера и разворачивались в цепь.

ЕФРЕЙТОР-МОР ВАСИЛИЙ РОМПАЛО (КЛИЧКА «БЕЛОРУС»)

Вот уже полчаса мы лежали в кустах у шоссе, а по нему все шли и шли нескончаемым потоком колонны. Вся техника была знакомой, и лица у милитаров, которые ехали по шоссе, были знакомыми. Но это были враги. После того, что видели в Сосновке, это было ясно как божий день…

Сообщество подверглось агрессии хорошо подготовленного и до зубов вооруженного противника, который, чтобы сбить с толку и армию, и мирное население, использовал нашу форму, наше оружие и нашу же технику.

Было еще одно возможное объяснение, но в него не хотелось верить: а что, если в самом Сообществе произошел раскол, вылившийся в крупный военно-политический конфликт? Что, если это — гражданская война?

Громыхали по дороге, обдавая нас удушливой вонью отработанной солярки, «джамп-танки», из люков которых высовывались потные и чумазые лица. Шли грузовики с пехотой, блиндеры и «бээмпешки». Катились штабные и командирские «джипы» и «уазики», вздымая тучи пыли с обочин, если приходилось обгонять основную колонну. Два раза неторопливо прогудели тяжелые тягачи, к которым были прицеплены длинные, тщательно зачехленные платформы: вероятнее всего — оперативно-стратегические ракеты класса «Мирпль».

Колонны направлялись на восток, где гремела несмолкаемая артиллерийская канонада, которую мы сначала приняли за далекую грозу.

Потом передвижение войск на дороге прекратилось, и стало тихо. В тишине послышался приближающийся топот множества ног. Вскоре из-за поворота шоссе, метрах в ста от нас, появилась пешая колонна людей. Они шли шеренгами по четыре, и насчитывалось их несколько сотен. У этих людей не было ни оружия, ни поясных ремней. Некоторые шагали босиком. Многие были ранены, и раны наспех были обмотаны обрывками грязных тряпок. Кое-кого тащили под руки.

Я вспомнил, где мне приходилось видеть подобную процессию: в старых фильмах про вторую мировую войну. Так обычно конвоировали военнопленных. Только теперь в роли конвоиров выступали не откормленные эсэсовцы с овчарками на поводках, а солдаты в милитарной форме Сообщества.

Колонна шла молча. Когда мимо нас проходила очередная шеренга, один из раненых споткнулся и упал. Встать он не смог, несмотря на помощь товарищей по несчастью. К упавшему мигом подскочил конвоир, и я сразу узнал его.

Это был Серега Береговой, мы вместе с ним призывались из Бобруйска, вместе целую неделю кантовались на пересыльном пункте в Могилеве.

Серега деловито ткнул прикладом упавшего парня и сказал:

— Вставай, сволочь!.. Вставай, если жить хочешь!

— Да пошел ты!.. — огрызнулся пленный, но Серега не последовал этому совету, а выстрелил лежащему прямо в лицо — навскидку.

Выстрел отбросил тело пленного в кювет, на нашу сторону дороги, и я успел заметить, в какое месиво превратилось лицо несчастного.

В рядах военнопленных возник ропот, но Серега повел стволом в их сторону и, ощерясь, прохрипел:

— Кто хочет быть следующим, х-хады?..

Колонна поняла, что с Серегой выкрутасы плохо закончатся, и побрела дальше — навстречу издевательствам, голоду, заразным болезням, побоям и смерти…

Я с трудом удержался от того, чтобы больно не ущипнуть себя за руку.

Так кто с кем воюет? Если бы на месте условного противника оказались какие-нибудь арабы или африканцы, я бы не удивлялся. Но с в о и против своих — это не укладывалось в голове…

И опять, как и в Сосновке, я одним прыжком вымахиваю на шоссе, сжимая готовый к бою ган. Прежде всего, я убиваю Серегу, вместе с которым ел тушенку из одной банки на «пересылке». Я стреляю ему прямо в лицо — так, как он только что проделал это с пленным — очередью подлиннее… Еще я успеваю снять пару-тройку самых мордастых жлобов из числа конвойных, а потом вся остальная свора наваливается на меня, но даже сбитый пулями с ног, я продолжаю рвать им глотки и ломать ребра ударами, которые мне еще никогда не приходилось применять против людей по-настоящему…

Кто-то сжимает мое плечо, и я прихожу в себя. Это Плетка.

— Что с тобой, Васья? — шепчет тревожно он. — Ты так скрипишь зубовно, будто…

Он заводит глаза вверх в поисках подходящего сравнения, но я его уже не слушаю. Я расслабляюсь. Мне становится страшно. Еще секунда — и я бы провалил нашу группу. Может, мы бы и освободили пленных, но на этом наша бурная деятельность завершилась бы…

Когда мне уже стало казаться, что ничего путного на этой дороге у нас не выйдет, от поворота шоссе послышался условный сигнал Эсаула. Пресловутые «три зеленых свистка», как гласит бородатая армейская шутка. Сигнал означал, что приближается подходящий для захвата объект.

Это был «Урал» с турбодвижком в семьсот пятьдесят «лошадей» и с кузовом, наглухо закрытым брезентовым тентом. Он шел где-то под шестьдесят… В кабине рядом с водителем дремал, свесив голову на грудь, обер-капрал. На кузове грузовика было выведено яркой несмываемой краской: «Карго-персонель».

Наши роли были давным-давно расписаны и отрепетированы заранее. На выбитом траками гусениц асфальте шоссе, на траектории движения «Урала» лежал Большой Камень, с помощью специального гримерного набора очень правдоподобно разукрашенный под тяжелораненого.

Когда грузовик поравнялся с кустами, где затаился Эсаул, даргинец кошкой выметнулся из укрытия и зацепился с помощью специальной вакуумной присоски за заднюю часть кузова.

Увидев на дороге тело милитара в луже крови, водитель, естественно, затормозил, а потом и остановился, не глуша двигателя.

Дальше обычно начинались импровизы, потому что никто не мог предвидеть, как поведут себя водитель и старший машины. И действительно ли в кузове есть «персонель»?

Нам же следовало избегать лишнего шума — то есть, стрельбы. И водитель, и обер-капрал нужны были живыми, это входило в наш план. Но при всем, при том следовало завладеть машиной за считанные секунды — на шоссе вот-вот могла появиться очередная колонна.

Из кабины, что-то ворча, вылез обер-капрал, а водитель остался за рулем. В свою очередь, из-под брезента фургона высунулась голова в пилотке с нелепым помпоном и осведомилась на скверном английском:

— Уот хаппен, Толлен?

Капрал подошел вразвалочку к Артуру и раскрыл рот, чтобы что-то вякнуть, но не произнес ни звука, потому что в следующее мгновение, отброшенным ударом, летел кубарем на обочину.

Эсаул успокоил непрошеного свидетеля, высовывавшегося из-под брезента, ребром ладони, и тот мешком вывалился из кузова. Судя по тому, как он задергал конечностями, даргинец повредил ему шейные позвонки.

В несколько прыжков остальная наша братия очутилась возле машины. Эсаул и невозмутимый Гаркавка взлетели в кузов и там, судя по колыханиям тента и воплям, пошла рукопашная потеха, что называется, вслепую. Для кого — потеха, а для кого — и нет… Один за другим из-под брезента вылетали тела милитаров противника, и тех, кто еще был способен сопротивляться, встречали кинжалами Гувх и Плетка.

Дело чуть было не испортил тот, от кого мы меньше всего ожидали прыти: водитель грузовика. Это был веснушчатый и худосочный — типичный немец — солдатик с выражением испуга и удивления на лице. По-моему, с такой гримасой он и на белый свет появился… Когда я и Артур подскочили к машине, водитель неожиданно рванул «Урал» с места на второй скорости — прямиком на нас. Из-за инерции из кузова горохом посыпались все, кто там был, включая Эсаула и Гаркавку. Машина ударила бампером Большого Камня и отбросила его в сторону. Я каким-то чудом успел выпрыгнуть из-под огромных рифленых колес и тут же уцепился за дверцу. Не сбавляя скорости, молокосос-шофер приоткрыл дверцу (мне пришлось перехватиться за угол фургона) и стал прицельно лупить по моей руке своим нечищеным сапогом.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как рассвирепеть. Подтянувшись на подножку, я схватился за руль и резко вывернул его на себя, потом ухватил этого щенка за шиворот и рукав и, упершись ногами в крыло, выбросил его из кабины. Машина влетела в кювет и ткнулась бампером в землю, мотор взревел и заглох, а что было дальше — трудно сказать. При ударе меня отшвырнуло в сторону, и очнулся я уже в кузове грузовика, когда «Урал» мчался на полном ходу…

МИЛИТАР ПШИМАФ ЭСАУЛОВ ПО КЛИЧКЕ «ЭСАУЛ»

Сначала мы хотели прикончить всех этих недостойных детей своей матери, но Корреспондент не дал нам этого сделать. Он вдруг принялся обзывать нас «убийцами» и «головорезами», стал шуметь и ругаться — в общем, вел себя неприлично, и тогда лейтенант приказал просто-напросто связать пленных и спрятать их в кустах.

Едва мы управились с этим делом и только-только подняли в кузов Артура и Ромпало, как из-за поворота шоссе опять появились танки.

Мы стали лихорадочно выталкивать машину из кювета на шоссе, потому что мотор только рычал и ни за что не желал заводиться. Но вытянуть такую махину на шоссе не смогла бы и дюжина слонов.

— Эй, что там у вас случилось? — крикнул нам офицер, высунувшись из люка головного танка.

— Да вот, попался новичок-водитель, — ответил Бык, утирая пот со лба. — В дорогу, понимаешь, не вписался, остолоп!.. Может, дернете нас, а?

— Торопимся мы, — заколебался танкист. — Четвертые сутки спим по три часа из-за этого бешеного марша!.. Во жизнь пошла, да?! Ни пожрать по-человечески, ни поспать как следует!..

— Ребята, ну очень нужно! — стоял на своем наш лейтенант. — Нам же штабные начальнички голову оторвут!..

— И скажут, что так и было, — вставил Одессит (Бык бешено сверкнул на него глазами).

— Тьфу ты, мать твою! — с досадой ругнулся танкист, и это мне крайне не понравилось. Потом, опустив голову в люк, он что-то сказал экипажу. — Ладно, цепляйте трос, только по-быстрому!

Через несколько минут «Урал» стоял всеми шестнадцатью колесами на обочине, а мимо, лязгая гусеницами по асфальту, все шла и шла танковая колонна. Куда, интересно, они прут, подумал я. И откуда они только взялись… на нашу голову?!

— Спасибо, мужики, — сказал Бык танкисту. — Теперь я ваш должник, если еще встретимся, обязательно проставлю что полагается!..

— Ты лучше дай закурить, лейтенант, — попросил танкист.

— Да не курим мы, — медленно сказал Бикофф.

— Что — никто? — удивился танкист.

— Ага, — буркнул наш командир.

Наверное, он подумал: кто его знает, какие сигареты курят у н и х. А то ведь такая невинная штучка, как пачка сигарет, может выдать нас с головой. Поэтому он и решил перестраховаться.

Танкист покрутил головой и хмыкнул.

— Чудные вы какие-то! Первый раз встречаю ораву мужиков, которые так берегут свое здоровье!..

В самый неподходящий момент в кузове кто-то громко простонал: то ли обер-капрал, то ли водила. За Ромпало и Артура можно было не беспокоиться: «коммандос» и будучи без сознания не стонут, чтобы не выдать свое присутствие врагу.

Как назло, танкист расслышал стон даже несмотря на скрежет танкового двигателя.

— Кто это у вас в кузове так мается? — с подозрением осведомился он.

Колонна прошла, и на шоссе остались только танк и «Урал». Лейтенант помедлил с ответом. Краем глаза я уловил, как он, словно невзначай, поправил голенище, за которым у него всегда был спрятан вибронож.

На всякий случай я тоже положил палец на предохранитель.

— Да ротный попросил одного бойца добросить до лазарета, — наконец, небрежным тоном сказал Бык. — Третий день, говорит, мучается, бедняга, острой болью в животе…

— Аппендицит, наверное, — авторитетно заявил танкист.

— Наверное, — согласился Бык.

— А, может, нам его отдадите? — вдруг пришло в голову танкисту. — Мы как раз в сторону полевого лазарета идем… А?

Этого нам только еще не хватало!

— Да нет уж, извини, друг, — проговорил Бык. — Ведь потом если что — ротный с меня спросит…

— Ну как знаешь. Тогда бывайте, — сказал танкист и плюнул прямо на гусеницу своего танка.

Бронированное чудовище взревело и рванулось, лихо проюзив по обочине, вслед за колонной.

Мы дружно перевели дух.

Потом Бык одним прыжком перемахнул через задний борт фургона, я и Одессит последовали его примеру. Обер-капрал уже пришел в себя и удивленно таращил на нас глаза. Гаркавка затыкал ему глотку пилоткой.

— Вот что, приятель, — сказал любезно Бык пленному. — Сейчас мы разворачиваемся и возвращаемся в тыл. Сядешь в кабину и учти: если будешь дергаться — получишь пулю в затылок.

— Вы кто? — глухо осведомился капрал сквозь импровизированный кляп Гаркавки.

— Дед пихто, — вмешался Канцевич. — Какая тебе разница?

— Полезай в кабину! — прорычал Бык.

Обер-капрал презрительно сморщился:

— А пошел ты!.. — Идти туда, куда он посылал лейтенанта, мужчине было не к лицу.

— Мы не любим, когда нехорошо ругаются, — сказал я и ударил несговорчивого капрала ребром ладони под горло.

— Гувх, Гаркавка, оттащите его в кусты и примите нужные меры…

Через пару минут ребята вернулись. Рука у Аббревиатуры была в крови, он шипел сквозь зубы и пытался оттереть кровь пучком травы.

— Вы что — убили его? — изменившимся голосом спросил Корреспондент.

Лейтенант набычился.

— Еще слово, — свирепо сказал он, — и я прикажу выбросить вас за борт, понятно вам, гуманист вы этакий?! Тем более, что повода для угрызений вашей больной совести нет: ребята просто-напросто связали капрала и забили ему кляп в глотку… Ну, пару раз им, наверное, пришлось дать ему по морде, чтобы был спокойнее. Верно я говорю, Гувх?

— Этот сукин сын… — со злостью начал Аббревиатура.

— Но-но! — машинально прервал его я. — Выбирай выражения, а?

— Этот нехороший сын собаки, — тщательно выговаривая слова, продолжал Иосиф, — кусается как настоящий сукин сын — последствия черепно-мозговой травмы, не иначе!..

— И ты ввел его в состояние фрустрации? — лениво полюбопытствовал Одессит.

Несмотря на напряжение, мы рассмеялись.

Рамиров отвернулся и стал сосредоточенно глядеть наружу через щель в тенте.

Бык повернулся к водителю:

— Сядешь за руль или составишь компанию своему старшему? Учти, вас до-олго еще не найдут!..

Тот аж взмок от страха, заячья душонка.

— Я… да я… все сделаю… все, что скажете!

— Тогда — мухой в кабину! — приказал лейтенант. — И приведи себя в порядок, не хватало, чтобы патруль остановил нас из-за твоего неряшливого внешнего вида. Кстати: если нас все-таки будут останавливать — делай вид, что ты страдаешь близорукостью. Иначе получишь пулю лично от меня!

Через несколько минут мы неслись по шоссе. Лейтенант сидел в кабине рядом с юнцом, и ствол его автомата упирался под ребра водителю. Наготове свой СМГ держал и Канцевич, чтобы подстраховать командира. Ну, а мы проделали ножами в брезенте дырки, чтобы вести наблюдение за дорогой.

Пост военно-дорожной полиции мы увидели, выскочив с разгона на крутой подъем.

Полицейские знали свое дело: шоссе перегораживал внушительный шлагбаум, метрах в десяти от дороги были отрыты окопчики, из которых торчали стволы крупнокалиберных пулеметов и противотанковых ружей типа «Жало змеи». У блиндажа прохаживались ребята в касках, по портативной рации разговаривал полис-офицер с красной повязкой на рукаве.

Но нам повезло: на шоссе были не мы одни. Навстречу нам ехал санитарный фургон с большим красным крестом на кузове — наверное, за ранеными на передовую.

Лейтенант что-то сказал водителю, и «Урал» прибавил скорость. Видно, Бык хотел проскочить шлагбаум одновременно с «санитаркой».

Однако полицейский поднял руку с полосатым жезлом, показывая нам на обочину.

Наш грузовик затормозил так резко, что машину занесло юзом. Дальше все смешалось. В кабине раздался выстрел, тело водителя вылетело через дверцу, а лейтенант уже сидел за рулем и лихорадочно вращал руль, будто запускал волчок.

Прямо через тент мы открыли огонь по окопчикам и по блиндажу. Кто-то из ребят одним рывком разорвал исполосованный очередями брезент и швырнул в образовавшуюся дыру сразу несколько вакуумных гранат. Ахнуло не слабо!..

Так как прицельно стрелять с машины, прыгавшей по кювету, было невозможно, то мы старались наделать как можно больше шума.

Наконец, «Урал» обогнул шлагбаум и опять выскочил на асфальт. Я успел увидеть сквозь дырки в тенте последствия того переполоха, который мы наделали: несколько полицейских лежали друг поперек друга возле блиндажа, мордами в землю — то ли мертвые, то ли перепуганные. Санитарный фургон валялся в противоположном кювете вверх колесами, продолжавшими крутиться в воздухе. По пыльной обочине судорожно, как жук с оторванной ногой, полз потерявший щеголеватость полис-офицер с «магнумом» в руке, по его лицу струилась кровь…

Тут над нами засвистели пули, что-то забарабанило по бортам машины, мы рухнули плашмя на стальной пол, и каждый из нас, наверное, впервые в жизни молил Бога, чтобы у полицейских пули не оказались с головками самонаведения…

Прекратилась эта катавасия довольно быстро.

Стало тихо — если тишиной можно назвать бешено ревущий на предельных оборотах турбодвигатель «Урала». На этот раз нам повезло…

— Пронесло! — словно прочитав мои мысли, воскликнул Плетка.

— Сколько раз? — грубовато пошутил неутомимый Канцевич, и мы дружно заржали над не понявшим юмора португальцем.

Бык недоуменно обернулся к нам и покрутил пальцем у виска.

— Смех-то, как говорится, — к слезам, — вдруг сказал Корреспондент. — Теперь нам далеко не уйти… Дурак же ваш лейтенант, я вам скажу!

— Чего-о? — протянул Ромпало (в кутерьме очухался и он). — Да кто ты такой?

— Не горячись, Вася, — сказал Гаркавка и повернулся к Рамирову. — Вы лучше не трогайте Быка, господин Рамиров: мы за него — в огонь и в воду!..

— Это мы уже проходили, — с иронией сказал журналист. — Двадцать лет назад в Пандухе полсотни балбесов-рядовых тоже не чаяли души в своем ротном. А тот, глазом не моргнув, положил их всех до единого под кинжальным пулеметным огнем, пытаясь любой ценой взять высоту, за которую один окорок в генеральском мундире посулил этому самому ротному фитюльку на грудь!..

— К нашему лейтенанту это не имеет никакого отношения! — упрямо сказал Белорус.

А я… Я не помню, как вскочил.

— Если ты, бумагомарак вонючий, еще хоть раз что-нибудь вякнешь против лейтенанта, я удушу тебя! — воскликнул я и добавил самую заветную клятву: — Матерью клянусь!

— Брэк, брэк, Эсаул, — глядя себе под ноги, сказал Олег.

Побледневший Рамиров молчал.

МИЛИТАР-СТАЖЕР АНТОН ФЛАЖЕЛУ, ОН ЖЕ — «ПЛЕТКА»

Мы не долго наслаждались гладким асфальтом шоссе: Бикофф вскоре свернул на ухабистую грунтовую дорогу, уводившую в лес.

Поднимая тучи пыли, мы тряслись по кочкам и рытвинам. Поистине, помимо дураков, плохие дороги — национальное бедствие для русских. Когда я первый раз приехал домой в отпуск и рассказал отцу про русские дороги, он сказал, что сейчас по ним еще ездить можно, вот лет пятьдесят назад попробовал бы я проехать на своем «вольво» хотя бы пятьсот километров по русским провинциям — подвеска не выдержала бы такой пытки. Наверное, именно поэтому пятьдесят лет назад русские еще ездили на лошадях, добавил он тогда…

И сейчас езда превратилась в немыслимое ралли, а скорее — багги. Мы ворвались в лес и мчались, уворачиваясь от летевших навстречу деревьев. Все-таки Бикофф отлично водил машину. Мастер на все руки, как говорят сами русские, хотя я всегда удивлялся: почему на «все руки»? Ведь их только две, так не разумнее ли говорить: «Мастер на две руки»? О, этот русский язык, столь же загадочный, как и люди, которые на нем говорят!..

Внезапно над головой что-то загудело, и я увидел через порванный тент два боевых геликоптера, которые явно заходили в атаку — и не на кого-нибудь, а на нас.

Я ударил изо всех сил по кабине прикладом и показал вверх обернувшемуся лейтенанту: «Воздух!».

Поздно. Вертолеты уже произвели залп ракетами.

Нас спасло лишь то, что в свое время мы много тренировались в прыжках с грузовика на большой скорости… Уже оказавшись на земле, я увидел, как из кабины «Урала» в придорожную траву боком падает лейтенант и как прыгают из кузова остальные наши. Некоторое время неуправляемая машина неслась, подпрыгивая и раскачиваясь на кочках, словно резвящийся жеребенок, а потом ее накрыл ракетный залп, и, объятая пламенем, она врезалась в деревья, а потом грянул оглушительный взрыв.

Вертолеты развернулись и тщательно прочесали дорогу, а потом и лес пулеметными очередями, но мы уже успели убраться с места вынужденного спешивания.

На смену вертолетам пришел рев двигателей блиндеров и тяжелых грузовиков, и мы поняли, что теперь нас в покое не оставят: прав все-таки оказался Рамиров.

Лейтенант глянул в комп-планшет и сообщил нам, что до объекта остается около пятнадцати километров. Время — восемь вечера, так что еще максимум три часа на выполнение задания.

Бикофф опять посмотрел в компьютерную карту-развертку и сказал:

— В десяти километрах отсюда у «южных» должна была находиться посадочная площадка вертолетов. Сканирование местности подтверждает это. Поэтому есть резон считать, что информация о противнике, которой нас снабдили, — истинная… С другой стороны, всей группой нам пройти к Объекту не дадут. Поэтому принимаю решение разделить группу на две части. Часть первая — в составе: Гаркавка — старший, Гувх, Эсаулов и Ромпало. Выдвигаетесь в направлении вертолетной площадки… Задача: отвлечь преследование группы на себя. С этой целью можете вдоволь пострелять из всех видов оружия… по возможности, поджечь что-нибудь горючее… словом, надо постараться, парни.

Он замолчал. Было видно, что ему не по себе: не каждый день посылаешь подчиненных на верную смерть. Потом Бык не глядя на нас добавил:

— В последующем отрываетесь от погони и к двадцати трем тридцати выходите в точку «Эй»: просека с одиноко стоящим деревом в квадрате тридцать-двадцать восемь. После всей заварухи собираемся там и ждем «вертушку»…

Он опять умолк, словно боялся добавить: «Если кто-то из нас еще уцелеет».

— Остальные идут со мной, — сказал Бикофф и оглядел сначала Канцевича, а потом меня. На Корреспондента он не смотрел вовсе, но и так ясно было, что оставить его одного в тылу врага — слишком жестоко.

— Вопросы есть? — традиционно осведомился командир.

— Няма, — почему-то по-белорусски отозвался Ромпало.

— Тогда — хоп, — буднично сказал Бык, словно посылал ребят пройти учебную полосу препятствий.

Мы похлопали ребят по плечам и по спине, прощаясь, и они ушли в сторону. Вскоре там застучал автомат Калашникова и тут же смолк. Забухали крупнокалиберные пулеметы, взревели на повышенных оборотах моторы; по-моему, даже послышались невнятные крики.

— Не останавливаться, — буркнул лейтенант.

Плечи его опустились, и весь он словно сжался — будто каждый выстрел и каждая очередь были направлены в него…

А потом мы встретились с Ним.

Я так называю этого человека, потому что он так и не назвал нам своего имени — наверное, посчитал, что это не важно.

Он вышел из-за дерева и сказал негромко нам в спину:

— Стоять! Руки за голову, ноги на ширину плеч. И без фокусов.

Мы застыли как вкопанные столбы, согласно русской поговорке. Да, первым побуждением каждого из нас было — упасть и, перекатившись, выстрелить в говорившего. Но шуметь было нельзя. Да и в голосе незнакомца слышалось нечто такое, что трудно передать словами, но что лучше всяких слов убеждает в том, что с этим типом лучше не связываться…

Он неторопливо обошел нас сбоку и встал так, чтобы видеть наши лица. И мы теперь могли разглядеть его.

Он был среднего роста. Такой же, как у нас, пятнистый маск-комбинезон с засученными рукавами, только более грязный, местами разодранный и испачканный бурыми пятнами. Короткая стрижка «ежиком», ничего не выражающее лицо — словно перед нами был андроид. Только у робота не бывает шрамов, а у этого на правой щеке виднелась свежая глубокая царапина, а под подбородком красовались плохо зажившие безобразные рубцы.

Правой рукой человек со шрамами держал ган без приклада, оснащенный тройным магазином. Неизвестному, судя по всему, было не тяжело удерживать его одной рукой — так обычным людям не тяжело держать ложку. Он не рисовался перед нами: просто левая рука его висела плетью, и начиная от локтя до пальцев по ней струилась кровь.

— Кто такие? — хрипло спросил незнакомец.

Так мы ему и сказали!..

Бык не стал больше терять времени на знакомство, а сделал движение вниз, хорошо известное нам по учебным занятиям. Движение было неуловимым или почти неуловимым — но не для этого типа с WG наперевес. Суетиться он не собирался. Он только увел корпус в сторону ровно на столько, чтобы метательный вибронож прожужжал у его плеча и спилил за спиной средней толщины березу.

— Дуралей же ты, братец, — сказал Он вместо того, чтобы выстрелить. — И откуда вы только взялись, такие нервные и глупые?

Судя по всему, он был один, и не сидело в кустах еще полвзвода автоматчиков. Уже легче…

— Ладно, можете расслабиться, — не дождавшись ответа, сказал незнакомец, опустил свой ган и сел на траву. — Не похожи вы на «южных», так что садитесь — потолкуем.

По знаку лейтенанта мы последовали этому совету.

— Вы — Быков? — неожиданно спросил неизвестный лейтенанта.

Бык молча играл желваками.

— Не играйте вы в кошки-мышки, братцы, — усмехнулся человек, сидевший напротив нас, и я с трудом подавил желание тут же записать новое выражение. — У нас очень мало времени… Просто мне сказали, что вслед за нашей группой в случае чего пойдет Быков со своими ребятами.

— Моя фамилия — Бикофф, — сказал лейтенант.

— Какая разница? Тут другое важно… Почему-то вас меньше, чем я ожидал. Обычно в группах бывает человек по десять, не так ли?

— Так и было, — подтвердил Бык.

— Понял… Что ж, война…

Мы переглянулись.

— Давно воюете? — осведомился наш командир.

Незнакомец усмехнулся:

— А вы?

— До вчерашнего дня, — медленно проговорил Бык, — я считал, что идут учения.

— Значит, вы действительно те, за кого себя выдаете, — удовлетворенно кивнул незнакомец.

— Ничего не понимаю, — сказал я. — Может быть, объясните нам, в конце концов, что происходит?

— Что там объяснять? — пожал плечами незнакомец. — Просто идет война…

— Хренотень какая-то! — не выдержал Канцевич.

— И против кого вы воюете? — вмешался в разговор Корреспондент. — А самое главное — из-за чего?

— Бросьте вы задавать дурацкие вопросы, — сказал человек с автоматом. — Нет времени… И у меня, и тем более — у вас. Вы лучше вот что зарубите себе на носу: Объект надо уничтожить во что бы то ни стало! Завтра утром с него будет нанесен удар ракетами с ядерными и химическими боеголовками не только по нашим войскам, но и по населенным пунктам в оперативной глубине. Сами понимаете, чем может увенчаться подобная вакханалия!

При отправке на задание вам, конечно же, ничего не сказали, продолжал он. Но первой была наша группа, а вы должны были дублировать нас. Сначала нам везло, но в пяти километрах отсюда мы напоролись на дозор противника, и уйти живым из этой месиловки удалось только мне. И я ждал вас, чтобы предупредить… чтобы вы не повторили наших ошибок… противник усилил охрану…

Речь незнакомца делалась все более отрывочной, и в конце концов он зашелся странным, булькающим кашлем.

— А ты уверен, что мы сможем прорваться к Объекту? — с сомнением спросил Бык.

— Комп-планшет есть? — вместо ответа спросил неизвестный. — Давай, покажу расположение их дозоров и систему охранения — то, что мы сумели узнать ценой собственной шкуры…

— Показывай, — сказал Бык, включая комп-планшет.

— Смотри… Вот здесь, за болотом, дозоры расположены в шахматном порядке… Вот тут у них сидят на деревьях снайперы… Там — минные поля и система инфракрасных датчиков для обнаружения движущихся объектов… Пройти вам с этой стороны будет трудновато, но это единственный путь к Объекту. Меньше охраняется другое направление — вот здесь. Но туда вообще лучше не соваться: радиоактивная зона третьей категории… Недавно там был сбит наш «Ястреб», а к его крыльям, как назло, было подвешено две ядерных штучки — ну, и ахнуло так, что на десятки километров вокруг все стало черным!..

— Ты уверен в этом? — скептически осведомился лейтенант.

— Еще бы! Там все дозиметры зашкаливает со страшной силой!

— Ну, а пройти-то там все-таки можно? — настаивал Бык.

— Можно, — усмехнулся незнакомец. — Если жить надоело!

— Ясно. — Лейтенант свернул планшет и поглядел на нас. — Что скажет народ?

— «Раз надо — так «да», сказала тетя Соня, когда после двадцатилетней разлуки встретила свою первую любовь Ленчика Носа, и тот с ходу сделал ей предложение, — витиевато выразился Канцевич.

В моей голове словно возник стоп-кадр документальной хроники: мирный город, очень похожий на Лиссабон, разрушенный почти до основания ракетно-ядерным ударом, и я сказал:

— Антон Флажелу готов, мой лейтенант, выполнить любые… — русское слово «задачи» из головы вылетело, пришлось заменить его английским синонимом, — любые «мишенс»!

И тут Корреспондент вскочил.

— Вы что — опупели?! — почему-то зловещим шепотом вскричал он. — Да какое вы имеете право?.. Это же не компьютерные игры, поймите!.. Это — война, и если вы согласитесь, то вам придется вступить в нее и убивать!.. Убивать людей — таких же, как вы! Вы хоть знаете, кто с кем и за какие идеалы воюет?

— Красиво говоришь, писатель, — процедил сквозь зубы Бык, сощурившись. — И что же ты предлагаешь? Устроить братание с противником?

— А вы уверены, Евгений, что мы столкнулись с противником? Почему вы считаете, что это — агрессор и что мы всего лишь обороняемся? Лично я очень в этом сомневаюсь! К тому же, война — это всегда жестокость, а жизнь научила меня одной простой аксиоме: никому не позволено быть жестоким по отношению к другим людям! Ради чего бы то ни было!

— Даже ради защиты своих близких? — спросил Канцевич.

— Какие вы все остолопы! — взорвался Рамиров. — И как только до вас не дойдет, что убийство и на войне не перестает быть убийством?! Это те, кому нужно с помощью войны решить свои шкурные проблемы, дурачат вас красивыми словами о воинском долге, о защите Отечества, о национальных интересах и тому подобное!.. И вы им верите и служите, и вы играете в эти грязные игры с чистой совестью!.. Но запомните: убивая «во имя жизни», вы в то же время убиваете эту самую жизнь и, прежде всего, — свою собственную! Вас объявят героями сейчас, но пройдет пять, десять, двадцать лет — и вас будут мучить кошмары, потому что вы осознаете, кто вы есть на самом деле — убийцы!..

Рамиров, тяжело дыша, перевел дыхание. Таким мы еще его не видели.

Наверное, Одессит вспомнил в этот момент своего деда, ветерана второй мировой войны (русские называют ее «Великой Отечественной»), потому что разъяренно выпалил:

— Послушай, ты!.. Попробовал бы ты сказать такое в сорок первом году прошлого века! Или в сорок пятом! Попробовал бы ты сказать это в лицо тем, кто вернулся с войны слепым, оглохшим от контузий, без рук-без ног, изрешеченным осколками!.. И если бы ты заикнулся об этом в присутствии моего деда, которого травили овчарками в Освенциме, он бы плюнул тебе в рожу, а я… я бы удавил тебя голыми руками!..

— Успокойся, Слава, — взял Одессита за рукав Бикофф. — Не трать зря нервные клеточки и время на этого толстовца!

До сих пор оторопело слушавший наш морально-нравственный диспут человек с WG словно очнулся и, не сводя застывшего взгляда с Рамирова, подтянул к себе ган поближе.

— Пацифист, значит? — задыхаясь, прохрипел он. — Да из-за таких, как вы, все и началось! Ненавижу вас, умников и пустобрехов!..

Он угрожающе щелкнул затвором, но лейтенант схватил его за руку.

— Остынь, приятель, — посоветовал он. — Не то нам придется потом отвечать за этого гаврика-гуманиста… Ты идешь с нами?

Человек с автоматом обмяк. Лицо его посерело и осунулось под слоем загара и коркой грязи.

— Идите, лейтенант, одни, — сказал он. — Я свое… уже… отвоевал…

Последние слова его были чуть слышны. WG выпал из его руки, а изо рта, вместе с пузыристой пеной, неожиданно хлынула кровь.

— Канцевич, укол! Быстрее! — заорал Бык, но не успел Одессит расстегнуть свой вещмешок, как незнакомец рухнул боком на траву.

Умер он мгновенно.

— У него осколок в спине сидел, — сказал Канцевич, осмотрев тело. — Под повязкой… Силен мужик был!

И снял берет.

— Пошли, ребята, — сказал Бикофф.

— Мы не будем его хоронить? — удивился я.

— Некогда, — буркнул командир.

Он взглянул исподлобья на журналиста.

— Может, останешься, а, писатель? И в дерьмо не влезешь, и нам обузой не будешь… Или как?

Рамиров закусил губу.

— Или как, — утвердительно отозвался он и добавил: — Ни черта вы так и не поняли, лейтенант!

— Только одно учти, — жестко сказал Бык. — Если погорим по твоей милости — лично пристрелю тебя как предателя, понял?

— Вот-вот, — уже успокоившись, проворчал Корреспондент. — Чуть что — вы сразу хватаетесь за оружие. «Добро должно быть с кулаками»… Но не с оружием же, черт возьми!

Секунду лейтенант смотрел как бы сквозь Рамирова, потом разжал свои пудовые кулачища и повел нас дальше по лесу.

Мне казалось, что болото никогда не закончится. И когда мы, перепачкавшись до пояса в вонючей жиже, стали выбираться из топкой трясины, Одессит, который шел последним, вдруг оступился и по горло провалился в черную воду.

Тонул он профессионально. Вокруг были начеку многочисленные дозоры противника, и поэтому Слава даже не пикнул. Все наши попытки вытянуть его оказались тщетными. Одессит успел только передать командиру свой ган с подсумком и «горб» с взрывчаткой, а через несколько секунд над его головой сомкнулась смрадная топь, и на поверхности закачались, лопаясь, большие пузыри воздуха…

— Как же так, Слава? — сказал я непослушными губами. — Зачем так нелепо?.. Это не правильно, Одессит!..

Бык же не проронил ни слова. Корреспондент хотел что-то сказать, но передумал и молча взял у командира из рук ган и вещмешок Канцевича.

МИЛИТАР ИОСИФ ГУВХ («АББРЕВИАТУРА»)

Они обложили нас с трех сторон плотным кольцом и не давали поднять головы. Казалось, что и воздух уже состоит не из молекул водорода и кислорода, как известно любому школьнику, а из шариков свинца и стали, беспорядочно циркулирующих подобно броуновскому движению атомов. Феномен был, конечно, чисто психологический, а не физический, но легче от этого нам не было. Нисколько нам не нравился этот самый феномен. Олегу — больше всех, потому что его успели ранить в плечо, времени на перевязку не было, и Сибиряк только судорожно дергался при каждом резком движении рукой, роняя на густую траву капли крови.

Противника насчитывалось до роты. На трех тяжелых бронетранспортерах. Атаковали нас грамотно: под прикрытием пулеметного огня, короткими перебежками, постепенно затягивая петлю окружения на наших глотках, чтобы не дать нам ни малейшего шанса на прорыв. Откровенно говоря, мы и сами на это уже не надеялись. А уходить было позарез необходимо, и не на все четыре стороны, а в направлении вертолетной площадки, до которой было еще добрых пять километров с гаком. Час неторопливой, по нашим понятиям, ходьбы…

Решение пришло в мою голову тогда, когда я в очередной раз обложил всеми ругательствами, которые узнал с момента рождения по настоящее время, те бронированные дуры, что медленно надвигались на нас, сбивая, словно спички, деревья. Это решение было таким сумасшедшим, что сначала выглядело как бред в состоянии аффекта, но потом я понял, что именно его несуразность подобной затеи могла дать шанс на успех.

Когда человека припирают к стене и подносят к его беззащитному горлу лезвие ножа, бедняге ничего не остается, кроме как выкинуть такую фортель, которая и в голову не может прийти нападающему.

Идея возникла у меня, когда я заметил, что из башни одного из бэтээров торчат усики антенны. Антенна означает связь. А ведь с помощью связи можно попытаться вызвать средство более скороходное, чем «свои двои».

— Олег, — позвал я Гаркавку. — Слушай меня внимательно!

Но Олег не ответил. Он лежал, закатив глаза, и некогда было разбираться — то ли в него опять угодил кусочек свинца, то ли он просто впал в шок от потери крови…

Я повернулся к Белорусу и Эсаулу.

— Мужики, — прокричал я, стараясь перекрыть голосом грохот автоматных очередей, — прикройте меня!

— Ты куда? — удивился Ромпало.

— Туда. — Я ткнул пальцем в бронетранспортер, который подполз к нам уже метров на пятьдесят.

Трава перед нами буквально под корень срезалась веером пулеметных очередей, будто здесь прошлась невидимая, но очень мощная сенокосилка.

— Зачем? — ошарашенно осведомился даргинец.

От удивления он даже забыл, что нужно нажимать на спусковой крючок.

— Есть идея, — крикнул я. — Ты, главное, — стреляй побольше!..

В нашем положении не хватало только, чтобы я в течение получаса старательно разжевывал им свой замысел!.. Оставалось надеяться, что друзья-товарищи поверят мне на слово.

Перекатившись за ближайшую ель, я взметнулся вверх в прыжке и, ухватившись за нижнюю ветвь, вышел в упор гимнастическим приемом, вызывающим отвращение у всех новобранцев — «подъемом переворотом». Со стороны, наверное, могло показаться, что мне этот номер ничего не стоил, а на самом деле мышцы на моих руках лишь каким-то чудом не лопнули: ведь помимо своих девяноста килограмм живого веса я вынужден был поднимать еще и тяжесть оружия, «горба» и разного снаряжения.

Отдыхать на ветке подобно пташке мне не пришлось. Возле уха чересчур назойливо засвистели пули, и я перепрыгнул на соседнее дерево — благо, лес был не таким уж редким. Секундный вис, раскачивание — и прыжок на следующее дерево. Когда-то таким способом передвигались наши пращуры, пока не спустились с деревьев на землю. Жаль все-таки, что их акробатические способности не передавались с генами из поколения в поколение: например, у меня их пришлось в свое время формировать заново инструктору по гимнастике с помощью довольно-таки увесистой дубинки…

Когда я достиг высокой березы, под которой находился в тот момент БТР, руки мои вдруг сорвались с ветки, и я хряпнулся чуть ли не под самые гусеницы бронемашины. Вовремя увернулся от них, но ко мне тут же бросились со всех сторон самые бойкие солдатики, что-то крича мне на ходу.

Увернувшись от захвата одного из них, ударом ноги я перевел в лежачее положение другого, а остальных расстрелял в упор короткой очередью…

Через секунду я оказался на скользкой, воняющей соляркой и ржавчиной броне бэтээра. Как и полагается вежливым, цивилизованным воинам, я постучал в запертую изнутри крышку люка. Правда, стучать пришлось прикладом СГСа, но иначе экипаж не услышал бы меня.

Крышка приоткрылась, и в люке показалось перекошенное от возмущения лицо, обрамленное кожаным шлемом. Судя по его нецензурному восклицанию, приветствовать гостей — пусть даже незваных — лицо в детстве не учили, и я постарался восполнить этот пробел в воспитании. Выстрелом, разумеется — психологических средств в тот момент у меня под рукой не было.

Потом я очутился внутри бронетранспортера. Командир экипажа в чине старшего лейтенанта уже судорожно тащил из кобуры свой табельный пистолет, бортстрелок тянулся и все никак не мог дотянуться, горемыка, до стойки, где хранился его автомат, а механик резко дал по тормозам, чем еще больше затруднил задачу срочного вооружения экипажа.

— Спокойно, ребята, — крикнул я, стараясь перекричать рев мощного движка с турбонаддувом. — Не следует раньше срока торопиться в рай!

И показал своим новым знакомым зажатую в кулаке вакуумную гранату, предварительно удалив из нее чеку. На мой взгляд, объяснений больше не требовалось, но они считали иначе.

— Чего ты хочешь, придурок? — просипел, побагровев, старлей.

— Всего лишь вертолет, — кратко пояснил я.

Я говорил чистую правду, но они мне не поверили.

— Тогда ты не туда попал, — сказал командир БТРа. — Это бронетранспортер, дурак ты этакий, а не вертолетный отряд!

— Я вижу, вы ребята с юмором, — сказал я, разжимая пальцы ровно настолько, чтобы мои собеседники побледнели. — Даже жалко отправлять вас на тот свет… Если не хотите этого — тогда свяжитесь по рации со своим командиром и попросите его прислать к вам вертолет для срочной эвакуации тяжелораненых.

— А если он пошлет меня на определенное количество букв? — ощерился старший лейтенант.

— Да мне до лампочки, что и как ты будешь объяснять ему, но только не позднее, чем через полчаса над нами должен зависнуть вертолет и спустить трап… Ты все понял?

Минут десять, не меньше, командир БТРа беседовал с неведомыми начальниками поочередно. При этом ему пришлось употребить весь имевшийся у него запас красноречия — в том числе и такого, от которого краснеют уши у дам. Он кого-то умолял, кого-то обругал, на кого-то пообещал пожаловаться по команде…

Факт, как говаривал наш приятель Одессит, состоялся: вскоре послышался приближающийся рокот вертолетной турбины. Я приоткрыл люк, чтобы выглянуть наружу.

Над лесом степенно разворачивался, снижаясь до бреющего полета, пятиместный «Ягуар» санитарной модификации.

Стрельба вокруг, оказывается, уже прекратилась, и я увидел, как милитары противника тащат куда-то за руки и за ноги неподвижные тела моих дружков: Олега Гаркавки, Васи Ромпало и Пшимафа Эсаулова… Спасибо вам, бойз: ценой своей жизни вы обеспечили мне возможность продолжать выполнение задания, и теперь все будет зависеть от одного меня.

Тут вдруг в голове у меня как бы что-то заклинило.

«Задания? Какого еще задания?», мысленно удивился я.

«Отвлечь преследование в сторону вертолетной площадки», сказал на прощание лейтенант. Он действительно сказал так, или мне это почудилось?

Но ведь наша группа выполняет совсем другое задание! Не на войне же мы, в конце концов!.. Не на войне?!

Я протер свободной рукой глаза, и мне померещилось, что нет никаких трупов вокруг, что не горят жарким пламенем деревья после боя и что Гаркавка, Белорус и Эсаул, возбужденно размахивая руками, что-то доказывают худощавому Посреднику в окружении ехидно улыбающихся милитаров «южных»…

Я помотал головой, и непрошеное видение исчезло.

Нет, все-таки это была война, а на войне мертвые не оживают. Что со мной? Психологический ступор какой-то, что ли?..

Командир бронетранспортера между тем успел установить прямую связь с вертолетом, и по его наводке пилоты спустили над нами трап-лифт.

— Счастливо оставаться, — сказал я экипажу, выбрался из люка и ухватился за трап.

Сработала автоматика, и меня швырнуло на высоту пятиэтажного дома. Тем не менее, во время подъема я успел разжать пальцы, и когда шагнул в кабину, внизу прогремел такой оглушительный взрыв, что вертолет подбросило ударной волной и несколько секунд качало, как лодку на морской зыби.

В салоне вертолета меня встречал бледный борт-ассистент с пистолетом наготове. Однако, стрелять в меня он не стал, а попытался сначала уяснить, что же происходит. Это было ошибкой, за которую я наказал его, выбросив в открытый люк.

Вопль несчастного еще не смолк в воздухе, когда я упер ствол своего СМГ под челюсть пилоту, всецело поглощенного управлением вертолета.

— Отвлекись на секунду, приятель, — очень доброжелательно сказал я. — И послушай меня. Курс — на базу!

— Ты что — одурел?! — закричал он.

Вертолет подпрыгнул, словно возмущаясь вместе со своим хозяином.

— Спокойно, — сказал я, — а то будет больно падать с такой высоты. Я сказал — курс на базу!

Скрипя зубами, пилот осуществил какие-то манипуляции на пульте управления, и «Ягуар», плавно набирая скорость, поплыл над лесом.

— Вот так, — удовлетворенно сказал я. — А теперь включай автопилот и подними руки.

Он ткнул пальцем в желтую кнопку на пульте и поднял обе руки. Повернулся ко мне, собираясь что-то сказать, но не успел. Я выстрелил, и потом с минуту вытаскивал его безжизненное тело из пилотского кресла.

На душе у меня в тот момент почему-то стало так спокойно, будто я всю жизнь занимался угоном вертолетов.

Потом я принялся разбираться в скопище кнопок, ручек, клавиш и переключателей на панели управления. Высший пилотаж мне был ни к чему, главное — заставить эту летающую телегу выполнять хотя бы простейшие маневры. Например, разворот и пикирование… Ага, это довольно просто: левой рукой отжимаешь вот этот рычаг вниз, а правой, наоборот, тянешь вон ту ручку на себя…

А вот и база.

Летное поле, на котором рядами стояли «джампы» и вертолеты, было обнесено по периметру самовозводящейся бетонной стеной. В одном его конце находились какие-то серые строения и вышки, а в другом покоились тучные цистерны, прикрытые маскировочными тентами.

Скорее всего, именно они и были мне нужны.

Я отключил автопилот, нацелился носом вертолета на цистерны и увеличил обороты винта, входя в пологое пике.

Внизу началась паника. Забегали, размахивая руками, люди в комбинезонах, по полю понеслись какие-то машины.

Цистерны неторопливо наплывали на меня, а я, как зачарованный, глядел в их тупые морды и глупо ухмылялся. Просто сомнамбулизм какой-то!..

И тут опять накатила странная галлюцинация. Будто бы сижу я на траве, а кто-то толкает меня в плечо.

— Эй, Аббревиатура, очнись! — твердит знакомый голос. — Не то замерзнешь…

Гаркавка, живой и невредимый, стоит надо мной, озабоченно хмурясь и вглядываясь в мое лицо. Автомат его закинут за спину, а вокруг бродят милитары «южных», разворачиваются, ворча моторами, грузовики и БТРы, еще недавно «атаковавшие» нас. Офицер с белой повязкой на рукаве что-то набирает на клавиатуре портативного факс-модема, одновременно выговаривая капитану в форме полевых войск:

— Поздно, голубчик, поздно!.. Десантники-то все равно вас перехитрили.

— Но ведь мы их все-таки уничтожили? — напирает капитан. — Скажите, мой подполковник, уничтожили мы их или нет?!

— Уничтожили, уничтожили, — соглашается Посредник. — Только с огромными потерями и не всю группу!..

Я постепенно прихожу в себя.

— Что с тобой, дарагой? — спрашивает сзади Эсаул.

— Да он, наверно, головой ударывся о ветку, пока по деревьям скакал, — хихикая, объясняет подошедший Ромпало.

— Сам ты «ударывся», — огрызаюсь, поднимаясь на ноги, я. — Просто психологическое затмение нашло…

Какое-то неприятное воспоминание смутно ворочается в голове, но чем больше я силюсь его оживить, тем больше ничего не выходит…

— Ребята, прыгайте в кузов, подбросим! — кричат с ближайшего грузовика. — Небось, притомились пехом по лесу шататься?

— Жрать хочется — просто нэт сил тэрпеть, — мечтательно произносит Эсаул.

ЯН РАМИРОВ — «КОРРЕСПОНДЕНТ»

Если боги хотят погубить человека, они лишают его разума…

Я тысячу раз успел вспомнить это изречение многомудрых древних греков, пока мы подбирались к их Объекту, будь он трижды проклят!..

Авантюра, в которой мы увязли по уши, как в болоте (эх, бедняга Канцевич!), по милости — а вернее, по дурости — лейтенанта, все отчетливее выглядела в моих глазах самым настоящим безумством.

Я смотрел в мерно колыхавшиеся передо мной в лесных сумерках спины Бикоффа и Флажелу и искал в уме такие аргументы, которые могли бы переубедить этих солдафонов в недавнем нашем споре… Например, думал я, надо было обязательно упомянуть тот бомбардировщик, что был сбит неподалеку отсюда с ядерным оружием на борту: «Выходит, что гуманные «сообщники» без зазрения совести не выбирают, какими средствами пользоваться в войне!»… Или, думал я, лучше было напомнить им, что зло неизбежно порождает зло, а жестокость — ответную жестокость… А, может быть, нужно было помянуть войну в Пандухе?

И все-таки я молчал.

Я понимал, что сейчас, когда мои спутники подобно пулям несутся к своей цели, любые слова и аргументы на них не подействуют. Да и рискованно мне было продолжать агитацию за мир — впоследствии могли бы возникнуть ненужные подозрения.

Поэтому мне оставалось только думать. Или вспоминать. Но думалось почему-то о всякой ерунде, а вспоминалось не самое хорошее из моей жизни. В том числе и такое, о чем я вообще давным-давно запретил себе вспоминать…

И я снова и снова мысленно видел склоны небольшой высотки в районе Гарнуса, которой мы должны были непременно овладеть (ребята тогда еще горько шутили — «и изнасиловать») к исходу пыльного и знойного, бесконечного и жестокого дня. И вновь я слышал нечеловеческие вопли раненых и чуял запах горелой плоти, когда ветер дул от высоты к нам: выкуривать тех, кто засел там, приходилось с помощью тяжелых огнеметов… Горела земля, горели скалы, дым застилал небо, и поэтому казалось, что и небо горит…

Защитники Родины, думал я, по давней привычке стараясь бесшумно ступать по траве. Мальчишки, которым доверили оружие и разрешили убивать!.. «На войне — как на войне»… Да если бы вы знали, что такое — настоящая война!.. Вы думаете, что раз научились метко стрелять, красиво драться и не бояться вида крови (особенно — своей), то уже познали, что такое война?!

Вас не научили ненавидеть противника — не условного, а реального, и вы пока не знаете, как это опасно и какие всходы даст эта ненависть в ваших душах через энное количество лет… Ведь вы не способны представить себе, как будете жить потом, после войны — если, конечно, вы вернетесь с нее живыми, а не в казенном цинковом ящике… Как ваши дети и внуки будут презирать вас за то, что вы убивали на войне, и вам ни за что не удастся убедить их, что, убивая, вы защищали их, еще не родившихся… Как будет сниться один и тот же сон: мирный поселок, исковерканный залпами ракетных систем сплошного огня типа «Гроза»; ты швыряешь гранату в развалины, из которых тебя только что обстреляли, а потом врываешься туда и видишь там труп беременной женщины, рядом с которой валяется автомат и истошно кричит ребенок в лохмотьях… И когда от вас уйдут жены, которым постоянно мерещится кровь на ваших руках, и когда от вас отвернутся народ и правительство — вот тогда вы проклянете даже самые справедливые войны и себя, получившего за участие в них нагрудные побрякушки!..

Бикофф был хорошим профессионалом. Несколько раз мы чудом не натыкались на дозоры противника и обходили их так близко, что до нас доносился запах чужого пота…

Потом началось редколесье, а на небе засияла луна, и пришлось красться от куста к кусту короткими перебежками наподобие пуганых ворон, ежесекундно ожидая либо окрика «Стой!», либо выстрела в упор.

И все-таки беда случилась неожиданно — как ей, в общем-то, и полагается…

Шедший впереди меня Антон Флажелу лишь на какой-то метр отклонился вправо от лейтенанта и тут же раздался негромкий звук — будто сработала елочная хлопушка. Португалец странно взмахнул руками и подпрыгнул, словно собираясь улететь. Никуда он не улетел, конечно. Из-под его ног вздыбилось облачко дыма, полетели в разные стороны комья земли и дерна, стажера отбросило на спину и перевернуло…

Явление было знакомо мне с Пандуха. Так взрывается противопехотная пластиковая мина «Мини-смерч». Начинена она таким количеством взрывчатки, которого хватает только на то, чтобы оторвать ступню наступившему на мину… Специалисты, «сочинившие» это варварское средство, исходили из того, что солдат, став инвалидом, не только будет выведен из строя, но и причинит родной стране долговременный экономический урон — ведь инвалида надо будет лечить, обеспечивать протезами и содержать за счет государственного бюджета…

Мы с лейтенантом вмиг очутились рядом с Флажелу. Он был в полном сознании и только недоуменно разглядывал кровавый обрубок, в который превратилась нижняя часть его левой ноги.

— Антон, — тихо сказал Бикофф. — Ты как?

— Пристрелите меня, мой лейтенант, — заскрипев зубами, выдавил португалец. — Лицо его внезапно побелело. — Голпе де мизерикордия… удар милосердия… Корошо?

— Нельзя стрелять, Антон, — сказал жалобно, словно оправдываясь, Бикофф. — В любом случае мы этого делать не станем… Мы лучше наложим тебе жгут. Все будет хорошо, не дергайся.

Лейтенант открыл свой вещмешок, достал перевязочный набор и шприц с антишоковым препаратом. Но, вместо того, чтобы сделать укол раненому, вдруг сбил меня с ног и навалился сверху. Не успел я подумать, что Бикофф сошел с ума от навалившихся на него потрясений, как услышал знакомый свист над нами, а через секунду донесся звук выстрела. Снайпер сидел где-то на другом конце большой поляны, и целился он не иначе как в мою спину. Если бы не бдительность лейтенанта, лежать бы мне сейчас с дыркой в спине и пялиться пустыми, закатившимися глазами на луну…

Бык перекатился и навскидку послал несколько пуль в предполагаемом направлении снайперского поста. То ли он на самом деле метко стрелял, то ли просто пули были самонаводящимися на цель, но что-то грузное, ломая ветки, ссыпалось на землю в глубине леса.

Тотчас совсем близко взвыла сирена, но стволам деревьям вокруг нас заметались жадные лучи прожекторов. Видно, мина приводила в действие сигнализацию охранения. Значит, вот-вот на сцену должна появиться группа охраны объекта.

— Уходите, мой лейтенант, — простонал Антон. — Уходите!.. Я сам… Я задержу их…

Бикофф бешено покосился на меня.

— Останешься с ним, — свирепо приказал он. — Постарайся хотя бы оказать ему помощь, о чем-то еще я уж и не говорю…

— А ты? — спросил я.

Мысль о том, что Евгений не имеет права мной командовать, даже не пришла мне в голову.

— Объект, — кратко сказал лейтенант. — И Задача. И больше ничего.

Я быстро наложил Флажелу жгут выше колена, вколол ему «антишок», а когда оглянулся, то Бикоффа рядом уже не было. Зато между деревьями замелькали, приближаясь, неясные силуэты, с шипением взлетела ослепительная магниевая ракета-лампа. Стало светло до рези в глазах, и я увидел, что Флажелу деловито, несмотря на боль, готовится к бою.

— Послушай, Корреспондент, — прошептал он, пристегивая сразу три магазина к автомату. — Ты в армии служил?

— Служил.

— А где?

— В Пандухе.

— Что-о? — Глаза португальца округлились, будто я превратился в медведя. — Почему ты молчал об этом?

— А по-твоему, я должен был повесить себе на грудь картонку с надписью «Ветеран Пандуха»? — усмехнулся я.

Но Антону было не до шуток.

— Немедленно, — сказал он таким ледяным тоном, каким однажды некто в чине генерал-полковника отчитывал меня за неуставной вид в окопе под ураганным огнем фундаменталистов. — Немедленно догони лейтенанта!.. Кам он!.. Помоги ему выполнить задание, одному ему будет трудновато…

Сам он тем временем проворно извлек из вещмешка коробочку радиодетонара и надел ее с помощью браслета на левую руку так, чтобы удобно было нажать белую кнопку.

— Послушай, — сказал я. — Он же убьет меня за то, что я тебя бросил одного!

В голосе Флажелу прозвучал оттенок презрительного сожаления:

— Ты же все рафно не сможешь воевать!.. Как это по-русски: «Не в свои санки не садись»?..

Словно подкрепляя свои слова, он пустил длинную очередь по слишком близким от нас фигурам.

Он опять безбожно перевирал смысл пословиц. Но в принципе был прав: что я мог бы сделать, если перед моими глазами по-прежнему маячило лицо мертвой беременной женщины в развалинах Пандуха?!

И я все-таки ушел. Я нашел в себе силы сделать это. Флажелу любезно прикрыл мой уход автоматными очередями…

Вот уже час я брел по ночному лесу неизвестно куда. По-моему, я заблудился. Перестрелка за моей спиной давно уже завершилась сильным взрывом и смолкла.

Я шел отупело. Мне уже были не страшны ни снайперы, ни дозорные, ни мины, которыми здесь наверняка трава была усеяна как грибами… Смерть вела меня за собой, и я, как зачарованный, шел за нею.

Но когда впереди замаячило нечто бесформенное, я остановился. Вроде бы какой-то большой мешок свисал с дерева. Я подошел поближе. Погибнуть от взрыва мины — все же оптимальный вариант: не придется долго мучиться.

Но на дереве висела не мина.

Я вспомнил, что в экипировке десантника имеется инфракрасный фонарь, и достал его из вещмешка покойного Канцевича.

Человек был мертв и еще не успел окоченеть в трупной судороге. Лучше бы я не светил на него фонарем: человек изуродован был до неузнаваемости. Но я узнал его. Это был лейтенант Евгений Бикофф — наш командир, теперь уже бывший…

Я попытался снять его тело с дерева, но мертвый крепко цеплялся ладонями за ствол. Дело было не в упрямстве покойника, просто-напросто руки его были прибиты гвоздями к дереву. Огромными гвоздями типа плотничьих…

«И где они только нашли в лесу эти гвозди?», глупо подумал я. Специально с собой носят, что ли? Запасливые… сволочи…

На траве рядом с деревом что-то смутно белело. Это были клочки втоптанной в сырую глину фотографии. Я поднял их и машинально попытался сложить вместе. Будто от этого теперь зависело все, и моя дальнейшая судьба в том числе…

С фото на меня взглянули два лица, перечеркнутые сеткой разрыва и поэтому казалось, что они тоже изуродованы. Одно лицо было миловидным, женским. Другое принадлежало маленькой белокурой девчушке.

И я вспомнил, как вечность назад лейтенант спрашивал меня: «У тебя есть жена, дети?»… «Нет… Точнее, можно сказать, что нет», ответил я тогда с невольной горечью. «Так какое же ты право имеешь разглагольствовать о войне, если тебе лично некого защищать?!»…

Он, конечно, не сказал этого вслух, но именно так я понял смысл его вопроса. Самому ему было, оказывается, кого защищать помимо министров, депутатов и многоступенчатой пирамиды чиновников…

И теперь я понял, что Бикофф был по-своему прав. Он дал присягу честно служить своей стране, и не его вина была в том, что те, за кого он собирался драться до последнего вздоха, могли оказаться недостойными такой собачьей преданности.

Я выключил фонарь, и мне показалось, что в голове моей сгустилась та же темнота, что окружала меня сейчас.

Еще час назад я был уверен в своей правоте, считая, что никто, во имя или по причине чего бы то ни было, не имеет права убивать… Я был уверен в том, что это — высшая ценность человечества, накопленная им за тысячелетия развития, и что она, эта истина, останется таковой при любых обстоятельствах.

И по-прежнему в памяти моей хранились слова, произнесенные Брилером при нашем первом знакомстве: «Идеал, для достижения которого приходится убивать и ранить — не идеал, Ян, а обман, самая дерьмовая ловушка для простаков!»…

Но сегодня на моих глазах девять парней отдали жизнь за свой идеал. Несмотря на одинаковость формы, все они были такими разными… И в то же время, несмотря на разницу характеров, привычек и внешности, все они были такими похожими в своей бесконечной преданности долгу, и истина, исповедуемая ими, гласила: каждый должен честно делать свое дело. Без оглядки и кивков на других, на тех, кто этого не делает… И еще: нельзя позволять кому-то безнаказанно убивать людей. Тем более — слабых и беззащитных.

И еще я прокручивал в своем воображении тот, еще не наступивший (но который обязательно наступит) момент, когда по-детски мило коверкающий слова голосок спросит: «Мама, а где наш папа? Он скоро вернется? Он купит мне большую куклу и говорящие кубики?» — и женский голос, в котором будут слышаться едва сдерживаемые рыдания ответит: «Скоро, малышка, скоро»…

Я знал, что отныне эти голоса будут неотвязно преследовать меня днем и ночью и что не будет мне от них покоя, если я не выполню свой долг… Ведь теперь долг человека, который погиб, становился моим долгом — хотя бы потому, что он спас мне жизнь незадолго до своей смерти… В Пандухе это было законом.

Я хотел невозможного, да, это верно… Я пожелал стать Христом, всепрощающим и мудрым гуманистом, которого даже гибель не смогла свернуть с избранного пути. Но я не учел, что для такого превращения мне поневоле пришлось бы перестать стать человеком…

Я готовился к борьбе с насилием. Но оно оказалось, как говорится в армии, условным, ненастоящим противником, потому что в конечном счете мне пришлось бороться с самим собой… Свое второе «я» — вот кто является реальным противником каждого человека, и над ним очень трудно, если вообще возможно одержать верх…

Об этом я думал уже на ходу.

Уйдя в свои мысли, я не сразу заметил, как вокруг начался гиблый лес. Оголенные каркасы деревьев были повалены в одну сторону, травы и кусты были выжжены дотла. И без дозиметра было все ясно. Во рту становилось все суше и суше, а в висках, будто встроенный счетчик Гейгера, стучала кровь.

Прямо из-под ног выпорхнула птаха. Судя по силуэту — певчий дрозд. Только сейчас ему было явно не до песен. Дрозд пытался взлететь над обгоревшими деревьями, но ударился в наклонную сосну, и я понял, что птица ослепла от радиации…

Время от времени попадались трупы зайцев, белок и прочей лесной живности, и я молил Бога, чтобы «зона третьей категории», куда меня занесло, кончилась прежде, чем у меня иссякнут силы.

Лес будто обрезало ножом. Я вышел на опушку большой поляны, а скорее — просеки. К аккуратным столбикам крепилась колючая проволока и камуфляжная сетка, шатром накрывавшая целый городок. Под сеткой ездили машины, стучали дверцы вагончиков-бараков, сновали люди в военной форме, не спеша прохаживались часовые. Словно спины огромных доисторических животных, из земли торчали полукруглые капониры. В полумраке мне сначала показалось, что слева виднеется дерево странных очертаний, но тут же опознал пусковую установку оперативно-тактических ракет. Ракеты уже лежали на направляющих — видимо, их готовили к предрассветному пуску…

Значит, через несколько часов чей-то согнутый спусковым крючком палец утопит на пульте кнопку, и, расколов лесную тишину громом твердотопливных двигателей, ракеты прыгнут в звездное небо, чтобы за сотни километров отсюда уничтожить мирные города вместе с людьми.

— Видишь, Евгений? — мысленно спросил я. — Все-таки мы нашли этот объект!

Я прикрыл глаза, сосредотачиваясь. Из глубин подсознания поднялась и прошла — будто электрическими искрами — по всему телу мощная волна. Боевым аутотренингом я овладел в свое время с подачи майора Сарова (ныне — покойного), и эта штука не раз спасла мне жизнь в Пандухе. Правда, после возвращения я долго боялся своего тела. Ведь конечная цель аутотренинга — отключение мышления, эмоций и всего того, что составляет человеческое сознание. От «гомо сапиенса» остаются лишь рефлексы и инстинкты, а они могут сработать непроизвольно, это как бы — мина замедленного действия внутри тебя…

Я открыл глаза и некоторое время привыкал к новому состоянию и совершенно другому восприятию времени. В руках что-то мешалось. Автомат. Он теперь мне был не нужен. Теперь я сам стал оружием.

Я взялся за колючую проволоку ограждения и с силой дернул ее. Потом еще раз. И еще. Острые шипы пропарывали кожу, но боли я не чувствовал. Ничего я теперь не чувствовал, рядовой Ян Рамиров…

Я пробрался в проделанную дыру и двинулся к центральному капониру, к которому подходили с разных направлений провода связи и бронированные кабели электропитания. До капонира было не больше сотни шагов, но спокойно пройти это расстояние мне, конечно же, не дали…

Взвыла сирена, и по земле заскакал луч прожектора. С разных сторон послышались крики, команды, топот бегущих ног и лязг передергиваемых затворов.

Я шел прямо, не останавливаясь, будто суета вокруг меня не имела ко мне никакого отношения.

— Стой, кто идет? — стандартной скороговоркой спросили справа из темноты.

Повторить свой вопрос часовой не сумел, потому что рухнул, корчась от боли в перебитом позвоночнике.

Потом на меня набежала бравая компания: караульный взвод во главе с капралом. Ребята были здоровыми и вооруженными до неприличия, но это им не помогло…

Как я уже говорил, боевой аутотренинг превращает человека в робота, который убивает не задумываясь, как и чем убивать. Главное при этом — не смотреть в лицо врагу. Если противников несколько, их нужно всех держать в поле зрения. Да и к тому же нельзя видеть в них людей — вот в чем секрет…

Помнится, однажды в уличном бою в Сагдабаде мы схватились с фундаменталистами врукопашную. Передо мной вырос здоровенный лоб, обвешанный пулеметными лентами, как рождественская елка — гирляндами. Мне нужно было сделать стандартное, многократно отработанное движение: прикладом АКМ отбить его руку с кинжалом вправо-вверх, сделать «закрутку» и коротким выпадом заколоть парня штык-ножом. Но, нечаянно глянув своему противнику в глаза, я замешкался. Это не поддавалось никакому рациональному объяснению… И почему мне вдруг стало его жалко, хотя по всем канонам логики и морали я не должен был жалеть его?!.

Лишь позднее, вновь и вновь мысленно прокручивая этот момент, мне стало ясно, что, посмотрев исламисту в лицо, я обнаружил: он такой же человек, как и я; он так же, как и я, боится крови и смерти; у него тоже есть родители, жена, дети, которые будут оплакивать его, если он погибнет от моей руки… Подобные вещи можно перечислять бесконечно, но душа работает мгновенно и не требует лишних слов.

Одним словом, я промедлил тогда, и мой соперник распорол кинжалом мне правый бок. За меня его убил Витька Агеев, выстрелив в упор разрывной пулей…

Поэтому и теперь я не стал вглядываться в лица нападавших на меня солдат (к тому же, было темно), а прошел сквозь их толпу, как через воду, и позади меня оставались неподвижные тела.

«По ногам! Стреляйте только по ногам!», вопил кто-то в стороне от схватки, но до выстрелов дело не дошло.

В рукопашном бою, как известно, побеждают не числом и не силой, а быстротой. Пока караульные успели опомниться, я в несколько прыжков очутился за ближайшим блиндером, а оттуда рукой было подать (во всяком случае, для меня) до входа в центральный капонир.

Из дверного проема передо мной возник офицер. Размахивая пистолетом, он что-то пытался мне втолковать — и напрасно. Схватив за волосы, я ударил его лицом о стену, и он сполз вниз, оставляя на сером бетоне кровавую полосу.

В тамбуре капонира обнаружилась еще одна, массивная внутренняя дверь из сваренных бронелистов, которая была предусмотрительно задраена изнутри. Пробить ее можно было, наверное, только выстрелом в упор из реактивной противотанковой пушки. Но я не пришел в отчаяние, а произнес формулу аутотренинга, позволявшую многократно увеличить силу мышц.

Спустя несколько секунд дверь слетела с петель, и я пролез в образовавшуюся щель внутрь капонира.

Самое удивительное было то, что по мне никто не стал стрелять. За свою аппаратуру они так дрожали, что ли? Или все еще рассчитывают взять меня живым?..

В коридоре было так светло от ламп, что я невольно зажмурился. Серый бетонный пандус уходил спиралью вниз, и я двинулся по нему.

Из первой же попавшейся мне двери навстречу мне выбирался милитар с сержантскими лычками на погонах и с ганом в руке. Пользуясь тем, что он еще не успел преодолеть дверной проем, я резко толкнул дверь, прищемив сержанту голову. Явственно хрустнул череп, и бедолага упал, обливаясь кровью.

И не раз еще во время моего продвижения вглубь пункта управления (в том, что это был именно он, я уже не сомневался) мне попадались однообразные двери, за которыми функционировала сложная аппаратура управления смертоносными штучками. Мне неоднократно пытались помешать достигнуть цели, но это было все равно, что пытаться голыми руками остановить снежную лавину… Мне что-то кричали, но я не вслушивался в крики. Я просто шел к своей цели. Видит бог, все-таки я не хотел никого убивать — особенно тех, кто был без оружия, но тело мне уже не подчинялось…

Пандус завершился ступенями, ведущими в центральный зал пункта управления. Здесь, за длинными пультами с вереницами светящихся экранов и множеством разноцветных кнопок колдовали на предмет массового убийства офицеры-операторы. Из селектора раздавались отрывистые команды и доклады, а во всю переднюю стену красовался огромный компьютерный экран-карта с кружочками, стрелками и различными условными значками.

Когда я стал спускаться по ступеням, в зале началась и быстро достигла апогея паника. Операторы, забыв про свои непосредственные функциональные обязанности, повскакали с мест и схватились за оружие. Подполковник с синей повязкой на рукаве, сидевший за отдельным столом с табличкой «ОПЕРАТИВНЫЙ ДЕЖУРНЫЙ», что-то закричал, захлебываясь и проглатывая слоги и целые слова, в мегафон, чтобы перекрыть шум в зале, но от этого неразбериха только усилилась.

Среди суматохи только двое сохраняли спокойствие — разумеется, не считая меня самого. Посередине зала, широко расставив ноги, заложив руки за спину и сурово набычившись, глядел на меня бригад-генерал. Я шел прямиком к нему. Справа и слева раздавались вопли: «Он же с ума сошел, вы что, не видите?», «Не стрелять, ни в коем случае не стрелять!» и тому подобное.

Наконец, генерал вытянул перед собой руку с «макаровым», целясь мне в лоб.

— Стойте, кто бы вы ни были! Стойте! Иначе стреляю! — прохрипел он.

Пришлось отправить его в нокаут.

В зале сразу стало тихо. И в этой тишине кто-то негромко проговорил:

— Похвально, милитар, похвально… Только все это бесполезно. За последние десять минут вас убили раз десять.

Это был тот, второй, кого не испугало мое вторжение: подполковник с волевым лицом. Отутюженная форма. До блеска начищенные ботинки. И белая повязка на левом рукаве.

— Вы убиты, милитар, — повторил он, бесстрастно разглядывая мое перекошенное лицо.

Состояние, внушенное самому себе с помощью аутотренинга, постепенно проходило. Тело — это потенциальная стальная пружина, но нельзя сжимать пружину до бесконечности…

— Нет уж, — возразил я, ощутив, что ко мне вернулся дар речи. — Вовсе я не убит, с чего вы взяли? Не так-то просто убить меня, понятно? Не для того погибло столько людей, чтобы я позволил вам убить меня!..

Рука моя нырнула в карман вещмешка, а когда я показал ее этому щеголю, в ней уже виднелась пластмассовая коробочка радиовзрывателя с одной-единственной красной кнопкой.

— Надеюсь, вам известно, господин подполковник, — сказал я, — что одно легкое нажатие на кнопку — и от вашей конторы останется груда развалин: ведь мой вещмешок битком набит первоклассной взрывчаткой.

Он не изменился в лице.

— Не морочьте мне голову, милитар, — сказал он. — Вводную о том, что вы были убиты, я все равно не отменю.

Только теперь смысл сказанного им дошел до моего сознания.

Пользуясь моим замешательством, подполковник повернулся и помог подняться с пола пришедшему в себя генералу. Судя по выражению лица, тот был вне себя от ярости.

— Вы… ты… да как ты посмел?.. Меня?.. — нечленораздельно сипел генерал.

— Мне кажется, мы имеем дело с сумасшедшим, мой генерал, — предположил подполковник, поддерживая генерала под руку. — Представляете, он заявил, что собирается взорвать всех нас к чертовой матери!.. Да-а, в общем-то, мне многое рассказывали о наших «коммандос», но о том, что они научились пускать на воздух объекты с помощью учебной взрывчатки, я слышу впервые!..

— Не вижу повода для шуток, господин Посредник, — буркнул генерал. — Вот что… Доложите об этой возмутительной… э-э… профанации по команде руководству учений, а мы этого молодчика возьмем под стражу, пока он еще чего-нибудь не сотворил!..

Генерал еще что-то гневно булькал, но я его уже не слышал.

ПОСРЕДНИК! УЧЕНИЯ!

Нет! Не может быть!.. Как же так?! Ничего не понимаю!

Я лихорадочно скинул с плеч вещмешок (бригад-генерал и подполковник шарахнулись в сторону), и вытряхнул его содержимое прямо на бетонный пол. И остолбенел. Вместо желтых брикетов ВВ там были красные взрывпакеты, безобидные, в сущности, хлопушки, обозначающие взрывы во время учений…

Словно вспышка сверкнула мне в лицо, и я на некоторое время потерял всякий контроль над собой.

Откуда ни возьмись, появились четыре здоровенных милитара с автоматами наизготовку. Они с некоторой опаской окружили меня и повели из зала. Мне в тот момент было все равно, куда они меня ведут. Хоть на расстрел!..

Они вели меня по тому самому пандусу, где я несколько минут назад расправлялся с людьми, приняв их за врагов. Чувствовал я себя совсем скверно. Тело болело и ныло, словно меня долго пинали, лежащего, в уличной драке… Голове было не легче. Разламывалась моя голова от напора горьких мыслей, нахлынувших подобно лавине.

Убийца, с горечью осознавал я. Ты не удержался от того, чтобы не стать убийцей!..

Навстречу двигалась группа людей, и я едва не сошел с ума, увидев, кто это был.

Как ни в чем не бывало, вышагивал филд-лейтенант Евгений Бикофф — живой и невредимый, если не считать нескольких синяков и ссадин на бугристом лице. Он был сердит и не скрывал этого. Из-за его спины виднелись лица Канцевича и Флажелу — тоже в полном здравии и тоже мрачные. Их сопровождали автоматчики во главе с тем лейтенантом, которого я размазал по стене у входа в ЦУОРБ.

«И шо ты такой довольный, военный? — говорил Одессит одному из своих конвоиров, с лица которого действительно не сходила ухмылка. — Как чемодан… Дал бы лучше закурить, а?» — «Хэвнт гот сигэрэт», осклабясь, почему-то по-английски отвечал автоматчик.

Наверное, именно в такие моменты люди, по крайней мере, седеют.

Не веря своим глазам, я преградил путь Бикоффу.

— А, и тебя они нашли, писатель, — безрадостно констатировал он. — Видишь, какая петрушка получилась? Хотел ты написать про победу, а придется — про побежденных… Или будешь из пальца высасывать, как смелые и тупые спецназовцы с блеском выполнили ответственное задание. Тебе ведь не впервой врать, писатель?

— Но ведь… послушай, Евгений, — сказал я пересохшими губами, — я же выполнил это задание!.. За вас — выполнил! А вы… вы что, совсем ничего не помните?

— А что мы должны, по-твоему, помнить? — осведомился лейтенант.

— Как же так? — Я окончательно растерялся. — Шла война… И вас всех… до одного… Я же своими глазами видел!..

— Ты что — рехнулся? — грубовато спросил Бык и, не дожидаясь моего ответа, сказал: — Да брось ты сочинять свои фантазии!.. Пошли, парни!

И они, обтекая меня, проследовали дальше. Канцевич с сожалением оглядел меня с ног до головы и что-то шепнул на ухо португальцу.

Меня заперли в тесном, полутемном помещении без окон. Хорошо еще, догадались поставить туда стул, чтобы не жестко было сидеть на бетонном полу.

Через час, а, может, и через два дверь моей «темницы» отворилась, и ко мне в гости пожаловал не кто иной, как субкоммандант Ченстохович собственной персоной. К этому времени я уже успел оправиться от психологического ступора и даже пришел кое к каким выводам.

— Ого, — сказал я вместо приветствия. — Сам господин субкоммандант ради моей скромной персоны бросает все свои важные дела и посреди ночи прилетает, так сказать, в тыл врага!

— Перестаньте иронизировать, Рамиров, — ответствовал он.

Солдат внес мягкое кресло (и где только они умудрились раздобыть его в полевых условиях?), каким-то образом сделал ярче освещение и удалился. Ченстохович опустился в кресло и не спеша, с наслаждением закурил необычайно ароматную сигарету.

— Верите ли, с утра на ногах, — пожаловался он. — Присесть было некогда… Разве при такой жизни наживешь брюшко, которое по штату положено генеральским чинам?

Я молчал, и он не стал больше ерничать.

— Ну, что стряслось? Рассказывайте.

— О чем? — удивился я.

Глаза моего собеседника сделались непроницаемо черными.

— Хотя бы о том, что побудило вас, мирно — я бы даже сказал, пацифистски — настроенного журналиста, вмешаться в выполнение группой десантников учебного задания, при этом покалечить нескольких милитаров «южных», оскорбить… гм… действием заместителя командира ракетного полка и, вдобавок, полностью игнорировать указания всех посредников, которые были свидетелями ваших разнузданных действий… Что произошло с вами? Неужели вы до такой степени ненавидите армию и всех, кто в ней служит?!

— Вот вы говорите, что я ненавижу армию, — сказал я. — Я ненавижу войну, господин субкоммандант, а между этими понятиями — большая разница… И у меня есть свои причины ненавидеть войны.

Я снял с шеи и протянул субкомманданту свой старенький солдатский медальон.

— «Девятнадцатый особый отряд», — прочитал вслух Ченстохович, вглядываясь в полустертые буквы. — «Рядовой Ян Рамиров… контузия третьей степени… ранение четвертой категории… ожоги»…

Он не стал читать до конца все, что там было написано — а написано там было многое. Он сжал медальон в кулаке и, не глядя на меня, глухо обронил:

— Что ж вы мне сразу не сказали тогда, у штаба?..

Я скромно потупился.

— Где вас контузило? — спросил субкоммандант, будто это было для него очень важно.

— Под Рембоем, в июне двадцать первого… При попытке прорваться из окружения…

— Я помню, — прервал меня он и закурил уже третью по счету сигарету с момента своего появления. — И часто с вами бывает… такое?

— Да нет, — честно признался я. — Поэтому я ничего и не сказал вам раньше. Зачем зря ворошить прошлое?

Он молчал.

— Скажите, господин субкоммандант, много ли бед я натворил? — пробормотал я. — То есть… многих ли я убил сейчас?

— Убил? — повторил он удивленно. — Нет, Ян. На этот счет можешь быть спокоен… Но некоторых ты ушиб весьма прилично, двое сейчас — в реанимации, остальные — в медпункте…

— И что мне за это будет?

— Благодарность тебе будет… за содействие вооруженным силам в выполнении поставленных задач! Нет, я серьезно… Направим в редакцию благодарственное письмо за моей подписью. Или красивый диплом оформим…

— А как же ущерб, нанесенный мной? — ехидно поинтересовался я.

— Что — ущерб? — махнул рукой субкоммандант. — Спишем… В конце концов, на учениях допускается определенный процент… пострадавших. Ведь армия — не школа бальных танцев, и учить солдат надо по-настоящему, без каких-либо скидок, верно?

— Не надо никаких благодарностей и дипломов, — с трудом двигая губами, возразил я. — Только медальон верните — я его своим внукам завещаю как память о войне…

ЯН РАМИРОВ, ШТАТНЫЙ СОТРУДНИК ЮНПИС (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

— Кстати, вернул он тебе твой медальон? — полюбопытствовал Брилер.

— Конечно… Зачем он ему?

— Тогда давай его сюда, — деловито приказал Дефорски.

— А в чем дело?

— Узнаешь, — сказал Брилер, успокаивающе хлопая меня по плечу. — Скоро все узнаешь, Ян.

Я положил на стол коробочку медальона и подошел к окну, хотя меня так и подмывало посмотреть, зачем это он им понадобился.

Кабинет Брилера располагался на сто девятом этаже, поэтому смотреть из окна было так же, как из кабины вертолета. Только вместо винта над головой жужжал мощный кондиционер.

Когда я повернулся, Дефорски в кабинете уже не было, медальон со стола исчез, а Брилер курил, откинувшись на спинку кресла.

— Хочешь кофе? — спросил он.

— Нет.

— Что: никак не можешь отойти после этакой передряги? — поинтересовался он.

Я предпочел оставить при себе мнение насчет характера «передряги» и тех благодушных руководителей, которые посылают в нее своих сотрудников, а сами прохлаждаются под кондиционером, потягивая кофеек…

— Ладно, не дуйся, — сказал Брилер, достаточно верно истолковав мое молчание. — Зато большое дело ты провернул. Теперь они у нас — вот где сидеть будут!

Он так яростно сжал кулак и с таким отвращением поглядел на него, будто ухватил за хвост какое-то отвратительное пресмыкающееся.

— Как прикажешь тебя понимать? — осведомился я. — Что еще за дело? Вообще, мне с самого начала не нравилось, что придется работать вслепую. Уж слишком неопределенным было ваше задание…

— Да мы и сами толком ничего не знали, Ян! — воскликнул Брилер. — Нам хотелось всего лишь проверить одну догадку, а в результате наткнулись мы на самый настоящий клад!

— Может быть, оставим в покое метафоры, Николь? — Мне уже надоело блуждать в потемках и пытаться разгадать многозначительные заявления своего шефа.

Секунду Брилер смотрел на меня отсутствующим взглядом, потом, собравшись, спросил:

— Ты-то сам как все это объясняешь?

— Ну, если тебе интересно — изволь… Думаю, что мы каким-то образом попали в так называемый «параллельный мир». Или перпендикулярный — можно называть его, как угодно… Видимо, в том проклятом лесу имеется место пересечения наших двух миров, и в эту, так сказать, приоткрытую дверь мы и угодили… А в том, другом мире, получается, все так же, как у нас, но кое в чем историческое развитие пошло по другому варианту… Например, крупномасштабный конфликт расколол вооруженные силы на две части, которые принялись крошить друг друга в запале братоубийственной войны… А перед ЦУОРБом меня, наверное, выкинуло обратно в наш мир через другую «дыру» — причем незаметно для меня… К сожалению.

— Что ж, красиво, — хмыкнул Брилер. — Но возникает ряд вопросов. Например, каким образом происходили чудесные превращения учебных боеприпасов в боевые и обратно? И не слишком ли много «дырок»-переходов из одного мира в другой вдруг открылось в последнее время? Ведь по нашим сведениям, подобные случаи имели место часто за последние годы. Ну, и наконец… Почему ты решил не посвятить субкомманданта Ченстоховича в свою гипотезу, а стал морочить ему голову своей контузией?

— Начну с конца, — сказал я. — Контузия у меня действительно имеется. На память о Пандухе, чтобы не забывать о нем. Это раз. Если бы я начал излагать генералу про параллельные миры, он бы счел, что я свихнулся от эмоционального перенапряжения — тем более, что мои предыдущие действия убедительно это подтверждали. Это два. Что же касается твоих первых двух вопросов, мне ничего не приходит в голову, кроме того, что, в сущности…

— Не следует умножать число сущностей, — прервал меня Брилер. — Это не я сказал, это старина Оккам с его бритвой… Сначала следует рассматривать самые простые версии.

— Ну, и какова же твоя простая версия в нашем деле?

В этот момент вернулся Дефорски и протянул мне медальон. При этом Роберт сиял, как пряжка ремня милитара-первогодка.

— Результаты научной экспертизы, — сказал он, — свидетельствуют о том, что носитель сего подвергался сильному энергетическому воздействию. Мощность энергопотока составляла свыше ста кильманов, — (Брилер почему-то присвистнул), — характер его не установлен, но, скорее всего, речь идет о биоэнергетике…

— Понял, Ян? — торжествующе вскричал Брилер. — Вот тебе и простое объяснение!.. А мы-то ломали голову, какого черта на стационарной орбите, прямехонько над районом учений, висел некий спутник без опознавательных знаков!..

Ты зря думаешь, что мы послали тебя совсем вслепую, успокоившись немного, продолжал Николь Брилер. Кое-какая информация о странном поведении милитаров во время и после учений у нас к тому времени имелась. Достаточно вспомнить и синдром Вюгге, при котором людям кажется, будто они проливали чужую кровь, и эффект «ложной памяти», когда бывшие милитары «узнавали» абсолютно не знакомых им людей, и, наконец, пресловутый «милитарный психоз», который выражается в приступах беспричинной агрессивности по отношению к окружающим…

Одним словом, говорил Брилер, были все основания полагать, что руководство Объединенных вооруженных сил Сообщества втайне применяет какие-то новейшие средства психогенного воздействия на военнослужащих. И мы как организация, ведущая борьбу против милитаризации человечества, за «юниверсал пис», не могли оставаться безучастными наблюдателями… Но чтобы выступить открыто против поползновений милитаристов на контроль над сознанием людей, нам нужны были доказательства. И поэтому мы послали тебя…

— Снабдив специальной аппаратурой, спрятанной в твоем медальоне, Ян, — добавил Дефорски.

— И ни слова не сказав мне о том, что меня ждет, — в тон ему сказал я.

— Извини, — сказал Брилер. — Нам важны были свидетельства неосведомленного человека. И потом, мы же не предполагали, что воздействие на психику окажется таким мощным!

— Ладно, прощаю вас, негодяев. Но и у меня есть к вам вопросы.

— Валяй, — добродушно ответствовал шеф.

— Зачем им это все понадобилось? И неужели субкоммандант ломал комедию, прекрасно зная, чем обусловлено мое буйствование в ЦУОРБе?!. И уж совсем не могу поверить в то, что меня разыгрывала вся группа лейтенанта Бикоффа!

— Все очень просто, Ян, — сказал Брилер. — Об этой затее наверняка знали лишь члены самого высшего командования — возможно, даже Ченстохович не входил в их число… А что касается рядовых милитаров — не исключено, что в ходе воздействия им «стирали» память о внушенных картинках и создавали нечто другое: будто бы они действительно участвовали в учениях, не более того… Впоследствии, однако, наиболее сильные переживания, отложившиеся на уровне подсознания, могли всплывать на поверхность у самых неуравновешенных личностей. Таких, я думаю, оперативно упекали в психушки — если они не успевали покончить с собой под влиянием комплекса неосознанной вины. Другие же были обречены мучиться кошмарами… Вообще-то, ты молодец, что свалил все на свою контузию. В противном случае Ченстохович мог сообщить о тебе по команде, а соответствующие армейские боссы сделали бы весьма неприятные оргвыводы…

— Это как? — не понял я.

— Ну, существует масса вариантов, — с любопытством глядя в чашку с остывшим кофе, сказал Брилер. — Не мне тебе объяснять… Ты вполне мог бы утонуть в болоте. Как Одессит… Или неосторожно обращался бы с оружием…

— Или у тебя не раскрылся парашют — якобы еще в момент десантирования группы, — вставил свое слово Дефорски.

— А что касается того, зачем им понадобилось такое воздействие, — продолжал Брилер, — то вспомни, на что сетовал субкоммандант во время твоей первой встречи с ним? Тогда, у штаба…

Я уже все понял. В моих ушах снова прозвучал хрипловатый голос Ченстоховича: «А вы попробуйте научить солдата воевать, если у него нет врагов!»… Вот они и учили воевать, создавая образ Врага. Существующего только в сознании молодых, переполненных чувством долга ребят. Что говорить о них, если даже такой старый карась, как я, клюнул на эту удочку!..

— Да, но почему они не стерли память у меня? — спросил я.

И Брилер, и Дефорски усмехнулись одновременно.

— Скажи спасибо своему хитрому медальону, Ян, — сказал Роберт.

— И своим предусмотрительным руководителям, — улыбаясь, добавил Николь…

Материалы, обнародованные ЮНПИСом, произвели в Сообществе эффект взрыва. Парламентом Евронаций было назначено специальное расследование. И хотя генералы и маршалы делали круглые глаза и заявляли, что подобные эксперименты над военнослужащими — бредни и происки «пацифистов», такое отпирательство только подливало масла в огонь возмущения общественности.

К тому же, через некоторое время сотрудникам ЮНПИСа удалось обнаружить сверхсекретный пункт управления тем самым спутником, о котором упомянул в беседе со мной Брилер. В результате блестящей операции по захвату этого объекта была добыта целая гора документов, неопровержимо свидетельствующих о причастности армейского руководства к этой афере. К сожалению, сам спутник заполучить не удалось: при спуске его с орбиты сработала система самоподрыва, и обломки бесследно канули в пасти Индийского океана…

Дело «о причинении физического и психического ущерба военнослужащим» рассматривал Гаагский Международный Трибунал. Процесс был закрытым, но ЮНПИС позаботился о том, чтобы наиболее красноречивые факты просочились в открытую печать. На суде я фигурировал в качестве свидетеля обвинения, следствием чего стал мой вынужденный уход с оперативной работы в ЮНПИСе: ведь когда наш агент «засвечен» на широкой публике, ничего не остается, кроме как использовать его на канцелярской работе в нашей «конторе». Что Брилер с Дефорски и сделали…

Несмотря на мощное противодействие со стороны военной верхушки, в ходе процесса были также заслушаны показания ряда «пострадавших» — в том числе и парней из группы лейтенанта Бикоффа. В один голос они вначале заявляли, что ничего особенного с ними не происходило. Они даже сумели с более-менее достаточными подробностями описать все свои действия при выполнении задания от начала до конца. Но, как выяснилось в результате применения спецсредств, позволяющих разблокировать подсознание, у ребят имелись и другие «картинки» в мозгу. И тогда они поведали то, что им всем в и д е л о с ь…

Суд принял строгое, но справедливое решение, и результаты не заставили себя долго ждать. В армии постепенно стал раскручиваться маховик массовых увольнений, дезертирств и отказов выполнять приказы… Все больше молодых людей пытались избежать службы в вооруженных силах… Один за другим закрывались призывные и вербовочные пункты… Тех, кто не хотел уволиться из армии по собственному желанию, попросту выкидывали за борт в ходе начавшейся ликвидации вооруженных сил, проходившей под вывеской «военной реформы»… Европарламент принял «историческое решение» о переходе от воинской обязанности к так называемой «милиционной системе». На практике это означало, что от военного ведомства оставалась лишь надежно законсервированная инфраструктура, включающая системы управления и связи, командные пункты, склады с техникой и вооружением, да горстка чиновников, отличающихся от прочих государственных служащих лишь мундирами… В случае агрессии извне — скажем, полезли бы на нас с бластерами наперевес некие инопланетные собратья по разуму — должна была бы осуществиться массовая мобилизация мужской части населения, причем в течение короткого срока мужчины расправились бы с супостатом, а затем вновь вернулись бы к благам мирной жизни… Подобные идеи, по данным историков, имели место еще в прошлом веке, но тогда человечество посчитало, что еще рановато претворять их в жизнь — нерешительными личностями были наши предки!..

Как известно, лес рубят — щепки летят, много горячих, запачканных кровью щепок…

Некоторые «бывшие» покончили с собой. Другие — пали жертвой инфарктов, скоропостижных инсультов и прочих недугов, возникающих на почве стресса… В газетах все чаще появлялись фамилии бывших генералов и старших офицеров в траурной рамочке. Однажды в такой рамке я увидел знакомое лицо: субкоммандант войск специального назначения Григ Ченстохович. Тоже бывший, конечно…

Все это не могло не радовать нас, сотрудников самой крупной из всех организаций борцов за мир (хотя в моей душе, как в безупречном на вид яблоке, вес-таки копошился некий червячок), и на этой истории можно было бы ставить точку, если бы спустя некоторое время она не получила довольно неожиданного продолжения.

Будучи как-то по делам ЮНПИСа в Мюнхене, я решил перехватить чашку кофе с гамбургером в открытом кафе «Дракон» на Армстронг-плац, но когда ко мне подошел официант, чтобы принять заказ, я опешил: это был не кто иной, как бывший ефрейтор-мор Василий Ромпало по кличке «Белорус».

Мой «ленч» был безнадежно испорчен, потому что Белорус, который, насколько мне помнилось, никогда не отличался сдержанностью, тут же попытался дать мне по морде, и только рефлексы бывшего участника событий в Пандухе позволили мне сохранить лицо — в буквальном смысле, пожалуй, больше, нежели в переносном… Потом Василий, как и подобает любой нормальной истеричной натуре, разрыдался, и в течение следующих полутора часов с гаком я убедился в том, что он заслуживает статус алкоголика с изрядным стажем. В промежутках между порциями скотч-виски Ромпало поведал мне о судьбе своего бывшего командира…

ЕВГЕНИЙ БИКОФФ, БЫВШИЙ ФИЛД-ЛЕЙТЕНАНТ (РЕКОНСТРУКЦИЯ)

Смотровая площадка на крыше семнадцатиэтажного отеля была облюбована им давно. Как он и предполагал, в этот ранний час здесь еще не было ни души.

Между колонн, поддерживающих стеклянный навес, стояли белые столики и кресла-качалки. Некоторые кресла слегка покачивались под дуновением ветерка, и казалось, что в них только что кто-то сидел…

Прежде всего, он открыл свой чемоданчик и достал распылитель и портативный бетоноструйный аппарат. Для начала деловито замуровал вход на площадку. Потом, направив струю несмываемой краски вверх, сделал навес непроницаемо-черным. Удовлетворенно хмыкнул, сел у парапета ограждения крыши и извлек из того же чемодана складную винтовку 45-го калибра австрийского производства с высокоточным прицелом и самонаводящимися пулями. Неторопливо собрал и зарядил ее. Проверил прицел. В окуляре, перечеркнутом перекрестьем тонких, светящихся линий, он видел прохожих и машины на улицах внизу так близко, будто они находились в десяти метрах, хотя силуэты все же расплывались: как всегда, утром над городом висела дымка смога.

«Гады! Гады и сволочи! Все вокруг — подонки и свиньи!», снова застучало в затуманенном бессонницей мозгу. Пальцы дрогнули. Нужно было успокоиться.

Он опустил винтовку на колени, достал из кармана драгоценный пакетик, на покупку которого ушли все его последние монеты, и проглотил, не чувствуя вкуса, зеленоватый порошок наркотика.

Снизу раздавались гудки автомобилей, сверху доносился свист скайдеров и жужжание персональных вертолетов. Где-то на уровне пятнадцатого этажа в отеле вовсю надрывалась музыка: видно, кто-то спозаранку решил подышать смогом, раз распахнул окно…

Он опять взял винтовку, чувствуя, как его охватывает необычайное спокойствие. Страха теперь не осталось. Ненависти, впрочем, тоже. Осталась только задача. Задача, которую он поставил самому себе: уничтожить весь этот гнилой, волчий мир, чтоб ему цветок в прорубь, как говаривал один бригадный коммандант сотню… нет, тысячу лет назад…

Затвор жадно щелкнул. Он купил винтовку из-под полы у случайного перекупщика оружия вчера, после того, как ему каким-то чудом удалось выиграть пару сотен монет в рулетку. А днем раньше ему пришло извещение. Посредством этой гнусной бумажонки агентство по аренде жилья давало ему три дня на то, чтобы погасить трехмесячную задолженность за ту вонючую конуру, которую он снимал у них… Скоты!

Это и привело его на крышу отеля. А может быть, все началось еще три года назад, когда он был уволен с военной службы, что называется, «подчистую»? Врачи тогда обнаружили у него некий синдром, якобы не позволяющий служить дальше… Места на «гражданке» он так и не смог найти, да и не очень-то хотел. Это была не его жизнь. Он стал играть — сначала в казино, в карты, потом — в рулетку. Естественно, проигрывал чаще, чем выигрывал…

Постепенно в нем все крепла злоба, звериная злоба на тех красивых, правильных умников, которые не захотели признать его права быть профессиональным милитаром, оберегающим их, этих сволочей, от посягательств внешних и внутренних врагов.

Именно поэтому он теперь, не колеблясь, открыл огонь — по людям, что беззаботно ходили там, внизу…

Пока его обнаружили, он успел убить сорок пять человек, десять человек ранил и сжег пять наиболее роскошных машин. Патронов у него было вдоволь, поэтому он стрелял быстро, а «умные» пули сами находили цель.

Лишь через четверть часа подразделения сил общественной безопасности оцепили близлежащие кварталы. В воздухе жирно загудели броневертолеты и «джампы» со снайперами.

Он все еще не злился, хотя действие наркотика подходило к концу, он только повторял как заведенный: «Ах, гады!.. Ах, вы, сволочи!»…

А еще через час, когда над этим бестолковым, жестоким, пахнущим выхлопными и пороховыми газами миром вставало равнодушное солнце, пуля снайпера все-таки отыскала его тело и ударила под левую ключицу.

И когда уже кровавая пена пузырилась на губах, он все еще шептал: «Сволочи… сволочи!»…

ЯН РАМИРОВ (ОКОНЧАНИЕ)

Когда удалят зуб, человек поначалу никак не может привыкнуть к образовавшейся во рту пустоте и то и дело трогает языком кровоточащую десну. Нечто подобное происходило в те дни и со мной. Неизвестно почему, но мысленно я вновь и вновь переживал свои похождения с группой Бикоффа.

Вспоминались мне при этом разные детали, обрывки разговоров и выражения лиц. И постепенно недавние события «в лесу прифронтовом» стали видеться мне совсем под другим углом…

Помню, в детстве мне подарили старинную открытку. Поверхность ее была покрыта особым стеклом, по-особому преломлявшим лучи света и позволявшим, в зависимости от наклона открытки, видеть две разные картинки. Если, например, медленно поворачивать открытку перед глазами, то Буратино превращался в злого Карабаса.

И сейчас, чем больше я вспоминал о своем последнем задании, тем все больше одна к а р т и н к а превращалась в другую…

И когда сомнения в моей душе стали уж совсем невыносимыми, словно гвоздь, вылезший из подметки внутри ботинка, я закопался в архивы нашей конторы. В итоге, в один прекрасный день я примчался к Брилеру, который в это время отлеживался с жуткой простудой в своем загородном коттедже.

Как человек он не мог не быть удивлен моим внезапным визитом (на всякий случай, я не стал предварительно извещать его о своем намерении). Но как профессионал оперативной деятельности он и глазом не моргнул, когда я появился перед его ложе, использовав для проникновения в дом открытое окно на первом этаже.

— Присаживайся, Ян, — любезно предложил мне он гнусавым от насморка голосом. Так, будто я зашел в его служебный кабинет. — Выпьешь чего-нибудь для профилактики, чтобы не заразиться от меня?

— Не будем терять время, Николь, — ответил я, садясь в роскошное кожаное кресло. — У меня есть один вопрос к тебе…

— Хм, — произнес Брилер, сощурившись. — Так уж и один?.. А нельзя ли отложить интервью на другой раз? Эта чертова простуда, которую я имею… вернее, которая меня всячески имеет… отнюдь не способствует…

Я молчал, и тогда он, тщательно высморкавшись, сказал:

— Ну ладно, раз это суперважно для тебя, хорошо. Я слушаю тебя, Ян.

Судя по его интонации, старый лис Брилер уже учуял, что разговор может пойти о неприятных для него вещах.

— Послушай, Николь, — сказал я. — Это правда, что операция «Коммандос» была на самом деле провокацией с нашей стороны? Это правда, что спутник, излучавший психогенные импульсы в определенном секторе, на самом деле был запущен нашими, юнписовскими спецами? И наконец, правда ли, что в рамках этой операции я играл роль подсадной утки, чтобы потом засвидетельствовать в суде достигнутый эффект?

— Не кричи, Ян, — спокойно сказал Брилер («Разве я кричал?», удивился мысленно я). — Обещание насчет одного вопроса, как я и ожидал, ты все-таки не сдержал. Поэтому…

Он пару раз оглушительно, со вкусом, чихнул. Вид моего начальника совершенно сбивал с толку, потому что нельзя было понять, что творится у него в душе. Впрочем, учитывая опыт его работы в ЮНПИСе в должности начальника оперативного отдела, можно было предположить, что Брилер специально уподобляется каменному идолу, чтобы сбить с толку собеседника.

— Так вот, — продолжал он. — Во-первых, кто сказал тебе всю эту чушь? А во-вторых… Ладно, ответь сначала на мое «во-первых».

— Не бойся: никто из «посвященных лиц» не проболтался, — сказал я. — И я бы никогда не докопался до истины, если бы вы с Дефорски сами не допустили кое-какие проколы… Поясню. Беседуя со мной сразу после моего возвращения с задания, ты обнаружил завидную осведомленность о том, что субкоммандант Ченстохович говорил мне насчет образа врага. Помнишь?.. Все очень здорово, за исключением одной детали: именно об этой дискуссии с Ченстоховичем я ничего не докладывал тебе, посчитав ее лирикой… Затем. Рассказывая тебе и Дефорски о группе Бикоффа, я, конечно же, упоминал в числе прочих некоего Славу Канцевича, но, однако, ни словом не обмолвился, что он родом из Одессы и что, следовательно, его прозвище — «Одессит»…

Брилер невинно глядел мне в глаза.

— Ну и что? — осведомился он, когда понял, что я жду от него реакции на обвинения.

Это было уже наглостью с его стороны.

— Как это — что? — начал кипятиться я. — Эти ваши проколы свидетельствуют о том, что вы контролировали мои действия на задании с помощью микропередатчика. — В этом месте я вдруг вспомнил слова Брилера: «Скажи спасибо своему медальону, Ян». — Зачем вам это понадобилось, Николь? Уж не затем ли, что вы хотели подстраховаться на тот случай, если я окажусь потом не в состоянии выступить на суде? Вы же знали, на что меня посылаете, и если бы мощность излучения превзошла нормы, я мог бы просто свихнуться!.. Кроме того, предполагаю, что вы не исключали возможности моей гибели в подобной заварухе, не так ли?

Поскольку Брилер молча сопливился в платок, то я продолжал:

— Но есть и более существенный промах, Николь. Правда, его допустил уже не ты и не Роберт… По чьему-то недосмотру в архиве ЮНПИСа сохранился один любопытнейший документ…

Я извлек из кармана дискету и, вставив ее в компьютер Брилера, стоявший на столе, запустил считывающее устройство. Через несколько секунд на экране высветилось:

Как всегда, реакцию Брилера на то, что его приперли к стене, я не угадал. Мой непосредственный шеф рассмеялся так искренне, что даже закашлялся.

— Ай-яй-яй! — отдышавшись и утерев выступившие слезы, посетовал Николь. — Какая преступная халатность!.. Сплошные проблемы с этими секретчиками! Впрочем, это упущение легко исправить…

Он, как фокусник, извлек неизвестно откуда мини-пульт и в мгновение ока нажал одному ему известную комбинацию кнопок.

Экран мигнул, и на нем появилась надпись:

«Текущий файл уничтожен. Восстановлению не подлежит».

— Это чтобы у тебя не возникало дурных соблазнов, Ян, — хладнокровно пояснил Брилер. — Только не пытайся врать мне, что ты наделал массу копий этого файла — он был защищен тройным паролем от копирования…

— Да я и не собирался публиковать эту информацию, — сказал я. — Для меня было важнее установить истину для самого себя!

— Что ж, считай, что ты ее установил, — будничным тоном сообщил Брилер. — Что дальше? Пойми, сейчас я беседую с тобой как с другом… В любой другой обстановке я официально отвергну твои гнусные инсинуации против ЮНПИСа, а может быть — и подам на тебя в суд за клевету, ха-ха-ха!.. Иначе я просто не могу поступить, Ян, ты на моем месте тоже был бы связан по рукам и ногам.

— «Как с другом», — передразнил его я. — Добавь сюда словечко — «бывшим», бывшим другом, Николь! Вы обманули людей, а это, как ни крути, — подлость!.. А я всегда считал и буду считать, что друг, обманувший или предавший — не обязательно меня, а других людей — это уже не мой друг. Извини, так меня воспитал Пандух… И что бы ты сейчас ни говорил в свое оправдание, для меня ты остаешься преступником, Николь!

Только теперь он, наконец, сорвался.

— «Преступником»! — с горечью повторил он мои слова. — В чем же мое преступление, Ян? В том, что мы наконец-таки свалили это чудище, против которого боролись без малого полвека?!. В том, что отныне не придется матерям рыдать по сыновьям, которые не вернулись из армии домой?!. Или в том, что не будут больше дети расти сиротами, потому что их отцы погибли на очередной войнушке?!.

Он судорожно закашлялся.

Я молчал.

— И потом, — продолжал Брилер, — послушай, Ян, ты знаешь меня без малого десять лет… Если бы я пошел на это ради своей корысти, твое возмущение можно было бы понять. Но ведь ты прекрасно знаешь, ради чего я сделал это…

Я знал.

У Брилера был сын. Единственный сын, которого Николь вырастил с пеленок в одиночку: жена Брилера скончалась во время родов. Наверное, именно поэтому сын был той центральной осью, на которой держалась вся жизнь Брилера. Естественно, что Николь ни в какую не хотел отпускать сына служить срочную (контрактная система тогда еще только вводилась, и для большинства юношей военная служба была обязательной). Однако, сын решил иначе. «Кто-то ведь должен, папа», сказал он банальные слова и все-таки ушел на призывной пункт. Полгода спустя он погиб — отнюдь не на войне. Пьяный «дембель», который на следующий день должен был отбыть домой в комфортабельном автобусе, угодил Брилеру-младшему тяжелым сапогом в висок — ни за что, ни про что, просто потому что положено «дембелям» по их «статусу» — избивать «молодых»…

На суде Брилер попытался застрелить убийцу сына из старенькой «беретты», но пистолет дал осечку. И тогда Николь понял, что бессмысленно бороться с каждым человеком, который носит ненавистную форму цвета хаки, в отдельности, а следует объявить войну всей порочной системе, узаконившей право человека в хаки убивать других людей. Именно поэтому он посвятил всего себя делу ЮНПИСа…

Я знал это, но упрямо повторил:

— Да, ты виновен, Николь! Потому что в том числе и по твоей милости сотни, тысячи людей, честно выполнявших свои обязанности, оказались в роли фишек в гигантской политической игре. Только, в отличие от фишек, которым не бывает больно, они страдают и мучаются — как морально, так и физически! Сколько же можно?!. Как можно ради мифического всеобщего блага причинять боль и страдания отдельно взятым личностям?

— Послушай, Ян, — сказал Брилер, явно растерянный и смущенный моей непримиримостью. — Они должны были уйти!.. Армия — инструмент насилия, причем очень опасный инструмент!..

— Молоток — тоже опасный инструмент, но смотря в чьих руках… Что же, прикажешь выкинуть его на свалку, если вместо гвоздя кто-то ударил себе по пальцу?

— Может быть, ты просто обиделся на нас, потому что мы не посвятили тебя в наши планы?

— Нет, — сказал я. — В конце концов, я тоже — не первый день на оперативной работе, и мне не раз самому приходилось врать, если этого требовали интересы нашего общего дела, причем врать даже близким мне людям!.. Но я никогда не мог бы, скажем, убить кого-то — даже ради блага сотен миллионов людей…

— Неправда, Ян, — быстро поймал меня на слове Брилер. — Вспомни ЦУОРБ…

Он был прав. Мне оставалось только скорчиться, как от удара под ложечку. Будь он проклят, мой шеф, он почему-то постоянно бывает прав!..

Когда я немного отошел, то сказал:

— Помнишь, Николь, ты мне сказал когда-то, что цель никогда не оправдывает средств?

— Это не я сказал, — возразил он. — Это я цитировал… Не настолько умен твой начальник, чтобы изобретать прописные истины.

— Пусть так, — согласился я. — Но ты исповедовал этот принцип, и сам же его нарушил. Я пришел в ЮНПИС, чтобы люди никогда больше не убивали друг друга — но сам же, хотя и под влиянием вашего дьявольского гипноза или чего-то там еще, принялся убивать и калечить!.. Почему? Почему мы так слабы, Брилер, что не в состоянии следовать принципам?

— Принципы для того и существуют, Ян, чтобы их время от времени нарушать, — усмехнулся Брилер. — Иначе мир будет топтаться на месте… В конце концов, мы их сами выдумываем, всю эту мораль и нравственность… Выдумываем под влиянием потребностей момента. А потом крутимся, как караси на сковородке, потому что и хочется, и колется!.. И что тогда делать, как не нарушить догму?

— А мне кажется, что, наоборот, все наши беды — от того, что мы слишком часто изменяем самим себе…

Брилер так и не согласился со мной в тот день. Он засыпал меня массой примеров и аргументов, он все пытался доказать мне свою правоту… Он был мастер убеждать, мой начальник.

И, чтобы ему не удалось переубедить меня, я повернулся и ушел. Я знал, что, уходя от Брилера, я ухожу и из ЮНПИСа. Я знал, что наношу самому себе такой удар, от которого еще не скоро оправлюсь. Я знал, что перечеркиваю всю свою предыдущую жизнь и начинаю новую, и еще я знал, что это будет больно и не так быстро…

Но по-другому я поступить не мог.