Реальность 7.11

Эдвард Риомишвард. Дело эмпата Крамарова

Встав на углу, образованном пересечением проспекта Солидарности с площадью Основателей, Эдвард на секунду замешкался. Как всегда, одна только мысль о том, чтобы ступить на чистую, скользкую поверхность, вызвала у него приступ головокружения. Набираясь мужества, Эдвард посмотрел на часы, встроенные в наручник каким-то идиотом-конструктором, а потом перевёл взгляд на небо. Массивное основание АВ-Башни заслоняло обзор, но с боков проглядывала пустая, мутная глубина, по которой стремительно неслись сизые растрёпанные тучи. Близился час «осадочной реверсивности», как называли это явление в недрах Второй Лаборатории. Эдвард фыркнул. Тоже выискались умники. Это подействовало: головокружение скрылось, уступив место трезвому, холодному презрению, с которым Эд жил в Таблице несколько последних лет. Сосредоточившись на этом чувстве, он ступил на открытое пространство. Направление осадков уже успело поменяться. Усеявшие площадь водяные капли одна за другой начали отрываться от земли. Их менее везучие товарки, на пути у которых оказался человек, расплющивались о его лицо и лоб. Человек вытащил одну руку из кармана и поплотнее стянул на горле воротник плаща, чтобы хоть как-то защитить себя от настырных капель. Одежда под плащом, по крайней мере, почти не намокла. Но всё равно: это раздражало. Эд уже не в первый раз задумался о том, почему время его контрольного визита в «Аримаспи» совпадает с осадочной реверсивностью. Маленькая месть Командующего Джаму? Похоже на то. Может, стоило разок промокнуть как следует, ввалиться к Командующему в кабинет и потребовать полотенце?

В мыслях о том, что бы сказал Джаму в ответ на такую наглость, Эдвард пересёк площадь и оказался возле служебного входа в Башню. Вход никто не охранял, да в этом и не было нужды: дверь почти сливалась со стеной, а мощный блок биозащиты на 99 процентов исключал вероятность вторжения. Для сотрудников было предусмотрено отверстие, достаточное для того, чтобы просунуть в него руку. Система считывала с наручника идентификационный персональный код и сверяла его со списком персон, обладающих допуском в Башню. В случае, если кода не было в списке, рука посетителя оказывалась в прочном плену. И каждый раз, проходя через эту унизительную процедуру, Эдвард ощущал спиной щекочущую струйку холодного пота. Этакий привет из глубин архаичной психики. Утешало лишь то, что процедуре проверки подвергались поголовно все работники Башни — от таких моральных уродов, как Эд, до самых отъявленных сикофантов и подхалимов.

И ведь привыкли, приспособились, сволочи, мельком подумал он. Даже не задумываются над тем, для чего всё это нужно. Попробуй вбей таким в головы историю. Всё равно ж не поверят, что Церкви эта биозащита — как кость в горле, и что истинный враг города — не далёкие полумифические Оксиды, а свой же наиближайший сосед, оговоды. Фабрика и управляющий ею концерн распространили свои метастазы далеко за пределы северного сектора. Эдвард думал об этом не без ехидства: я ведь предупреждал вас, бедные близорукие напыщенные идиоты, так не расстраивайтесь лишний раз, когда грянет буря.

Впрочем, к самим огам Эд относился без свойственной многим брезгливости. Он достаточно насмотрелся на них, когда работал во Второй Лаборатории под присмотром Лакмуса. Печальные, бездушные существа — слишком грустные, чтобы быть куклами, слишком пустые и симметричные, чтобы сойти за людей.

Он вошёл в лифт и выкинул огов из головы. Надо собраться с силами, чтобы вынести предстоящую моральную трёпку. Командующий Джаму — любитель потроллить беззащитных эмпатов и, уж конечно, не упустит случая запустить любопытствующий щуп в эмоциональное поле Эда…

Лифт вознёс его на шесть с половиной этажей вверх и застыл. Тут процедуру проверки следовало произвести вторично. Только после этого лифт медленно, неуверенными рывками дотащился до седьмого этажа и, вздрогнув в последний раз, приглашающе раздвинул створки.

Окружающее пространство, как всегда, казалось эклектичной смесью бара и деревенского клуба. Со стен транслировался вечерний лес — он как бы парил в отдалении, оттеснённый к границе начинающихся сумерек. Вблизи же, под высокими уличными фонарями, были расставлены дощатые столы. На них падал кругами яркий электрический свет. Сейчас большинство столиков пустовало; только за одним из них сидели двое эмпатов из «Аримаспи», увлечённые какой-то виртуальной игрой. Ещё одна грузная человеческая фигура вырисовывалась у стойки бара. Завидев Эдварда, фигура неуклюже соскользнула с высокого табурета и сделала несколько шагов навстречу. Эд мысленно возвёл глаза к потолку, а точнее — к безупречной имитации вечернего неба. Только этого не хватало. Трясуто.

Вообще-то, его настоящая фамилия была Юсуто. Подхалим из подхалимов, вдобавок — редкостный трус, норовящий примазаться к чужой работе или спихнуть свою на другие плечи. За это и называли его за глаза и в глаза — Трясуто. Эдвард понять не мог, за что Джаму терпит около себя этого типа. Карьера последнего развивалась по синусоиде. Трясуто периодически впадал в немилость, но каждый раз как-то выкручивался, ему вообще фантастически фартило. В особо удачливые периоды, вот как сейчас, он ходил в фаворе. К Эду он испытывал необъяснимую симпатию, которая казалась только унизительнее оттого — Эдвард это чувствовал, — что была не наигранной, в отличие от остальных движений мелкой трясутовой душонки. Трясуто как бы ставил Риомишварда на одну доску с собой, признавая в нём «своего», хотя в чём выражалось их сходство, вряд ли бы смог объяснить вменяемо. Вот и сейчас он поспешил обозначить своё присутствие, приветливо раскрыв объятия.

— Приветик, Эд! А я-то думал, куда ты запропастился…

— Работал, — коротко ответил Эдвард, с омерзением пожимая липкую трясутову ладонь.

— По тому делу? — Трясуто со значением закивал головой. — Как же, слышал. Идёшь докладываться? Ну, погоди на минутку, присядь. Новый анекдот хочешь? Речь господина мэра на торжественном открытии «Санфлауэра». Знаете ли вы, граждане, что даёт нам «Подсолнух»? — Трясуто сделал многозначительную паузу и воскликнул: — Семки! Много семок!

И он захохотал за двоих, смакуя чужое остроумие.

— Да. Забавно, — признал Эд.

— Ещё бы! — воскликнул Трясуто. — Ну, ты, наверное, торопишься, волнуешься, как Джаму тебя примет… Ты всегда слишком много волнуешься.

Тебе не понять, жирная морда, с ненавистью подумал Эд, тебе не понять, каково это: жить тут на положении бывшего авгура.

— А ты не волнуйся, — продолжал успокоительно ворковать Трясуто. — Командующий тебя ценит. Он мне сам намедни в этом признался. Вот… Я тебе намекнул, чтобы ты так не переживал, но только, Эд, не дай ему понять, что я проговорился. Ладно?

— Ладно, — тускло сказал Эдвард. — Так я пойду, не волнуясь.

— Иди, иди, — в спину ему согласился Трясуто. — Я тебя тут подожду, возле бара. Потому как с тебя выпивка за хорошую новость.

— Посмотрим, — не оборачиваясь сказал Эд. — Я человек занятой.

— Весь в трудах, весь в трудах… — Он продолжал ещё что-то бубнить и причитать вдогонку, но Эдвард уже не слушал. Выйдя за пределы последнего освещённого круга, он, как всегда неожиданно, наткнулся на дверь начальственного кабинета. И, как всегда, прежде чем он успел постучать, голос Командующего из-за двери откликнулся: «Входите, Риомишвард», и Эдвард вошёл.

— Рад видеть вас в добром здравии, — сказал Джаму. Он всегда так выражался. Слушая его, Эд подчас не понимал, в какой эпохе он находится. Впрочем, пару раз Командующий прозрачно намекал на свои немалые годы, что могло быть как ложью, бравадой, попыткой пустить пыль в глаза, так и самой настоящей правдой, ибо по виду он был, что называется, человеком без возраста. И даже без особых примет. Единственной трудноуловимой приметой была его наигранность, ненатуральность. Ненатуральным было круглое простоватое лицо, почти лишённое складок; карие глаза упорно прятались под полуприкрытыми веками, что свидетельствовало о скрытности. Говорил Командующий нарочито тихим голосом, и даже седина в его гладко зачёсанных назад волосах казалась искусственной.

Эдвард молча наклонил голову, ожидая продолжения. Джаму помедлил, словно надеялся, что подчинённый проявит инициативу, а потом сказал:

— Итак. Вы пришли с докладом…

— По делу Крамарова.

— Очень хорошо. Дело это важное и запутанное, и если вы за такой короткий срок сумели в нём разобраться… Впрочем, вам, должно быть, не терпится изложить свои соображения. Я весь внимание.

— Я не отниму у вас много времени, — сказал Эдвард. — С моей точки зрения, это несчастный случай.

— Вот как? — Джаму опёрся подбородком на сложенные руки. — Самоубийство вы исключаете?

— Если позволите, я вкратце воспроизведу последовательность событий. Крамаров поднимается на обзорную площадку «Санфлауэра» незадолго до заката солнца. При себе он имеет Сулоту — на это указывает характерная, как при ссыхании тканей, впадина в области левого локтя, а также следы химического ожога вокруг места прикрепления. Типичные признаки Сулоты.

— И где он её добыл, по-вашему? — негромко перебил Командующий.

— Там же, где всё остальное. Одну секунду, я дойду и до этого… Как известно, Сулота обладает большой разрушительной силой. Моя рабочая версия: Крамаров поднялся в солярий с целью вандализма.

Джаму наклонился вперёд, как будто хотел перебить рассказчика, но передумал и ободряюще кивнул Эдварду.

— Продолжайте.

— Перед смертью, согласно показаниям свидетелей, эмпат Крамаров выкурил сигарету. Окурок был найден лично мной в шестнадцати метрах от места падения тела.

Эд говорил, ощущая наплыв вдохновения. Детали, доктор Риомишвард, побольше правдивых деталей. Тогда, уж поверьте, никто не усомнится в вашей версии.

— Я изучил его состав. Практически сразу мне стало ясно, что этот объект, замаскированный под сигарету, представляет собой сочетание двух ом.

— Каких именно? — с заинтересованным видом спросил Командующий. Всё-таки заглотнул наживку, с удовлетворением подумал Эдвард. Теперь надо действовать очень осторожно, чтобы он не сорвался с крючка…

— Инома плюс Крома. Довольно простое, но на диво эффективное сочетание. Частицы обеих ом, смешиваясь, попали в организм Крамарова. Надо полагать, воздействие при этом вдвое сильнее, чем при обычном использовании через кожу. Но это же правило распространяется и на побочные эффекты.

Джаму согласно покивал и заметил фальшивым отеческим тоном:

— Надеюсь, вы не пытались испробовать это… средство на себе.

— Ну что вы, Командующий! — так же притворно возмутился Эд. — Я всё-таки не новичок.

— Это верно.

— Я передал окурок во Вторую Лабораторию. Пусть анализируют. Конечно, моё заключение носит предварительный характер, но я бы мог поручиться за то, что не ошибаюсь.

— О ваших выдающихся способностях мы знаем, — с прохладцей заметил Джаму. — Ещё какие-нибудь выводы?

— Я уже заканчиваю. Осталось прояснить два пункта: момент смерти Крамарова и источник, из которого добыты указанные омы и ота. Касательно первого — я не зря обратил ваше внимание на усиленный ПЭИ. Резкое падение иммунитета, да вдобавок — сильное головокружение. Подозреваю, что в решающий момент Крамаров просто потерял равновесие. Ущерб, нанесённый обзорной площадке, оказался не слишком велик, а сам неудачливый террорист сквозь пролом вывалился наружу.

— Объяснение удовлетворительное, — признал Командующий. — А что насчёт источника?

— Тут немного туманнее. При создании сигареты с сюрпризом были использованы фрагменты двух пластырей: старого, времён Гиаза, и современной модификации. Как нетрудно догадаться, Инома соответствует первому, а Крома — второму.

— Любопытно.

— Более чем, — согласился Эд. — Инома продаётся на чёрном рынке и стоит довольно дёшево, хотя и входит в список ом, запрещённых к употреблению. А вот с Кромой сложнее. Честь её открытия принадлежит Второй Лаборатории, поэтому Крома существует только в БТ-модификации. Однако Крома Крамарова — не присоска, а пластырь. Тем не менее, утечку информации констатировать нельзя. Судя по кустарной работе, это самоделка, выращенная в контейнере. Пустой контейнер с остатками питательного раствора был найден в квартире Крамарова. Так что вряд ли тут сработали лантаноиды.

— Надо же. — Джаму покачал головой. — Такой тихий человечек этот Крамаров — и вдруг такие ухищрения. Ради чего?

Теперь спокойнее, подумал Эдвард. Я должен провести этот корабль между Сциллой и Харибдой.

— Я изучил также его переписку и личные файлы. Последних немного — судя по всему, Крамаров перед своим рейдом уничтожил все компрометирующие его документы. Однако у меня сложилось впечатление, что его… скажем так, вели.

— Вы хотите сказать, наставляли? — Эту часть Командующий уловил без добавочных пояснений. — Кислый след?

— Да. Но твёрдых доказательств у меня нет, — поспешно добавил он.

Джаму в задумчивости постукивал пальцем по столешнице.

— Мы это проверим. Ну что ж… — Ему явно не терпелось закруглиться. — Хорошая работа, Риомишвард. Не смею более вас задерживать. Возвращайтесь к своим обязанностям. Да, и вот ещё что… В связи с последними событиями инструкции слегка изменились. Отдавайте приоритет слухам, касающимся огов…

«Сегодня я буду нападающим», — подумал Эд. И отчётливо произнёс:

— Одну минуту, Командующий. Я хотел бы обсудить вопрос о моём повышении.

— Не начинайте, Эдвард, прошу вас, — вздохнул Джаму.

— И всё-таки, если позволите… Я состою в «Аримаспи» уже больше трёх лет. На примере дела с Крамаровым вы могли убедиться, что мозги у меня работают неплохо. Карьера как таковая меня не интересует, — то есть, интересует, конечно, но в неменьшей степени я заинтересован и в благополучии Таблицы. Я могу быть более полезен этому городу!

— Я понимаю вас, Эдвард, — мягко заметил Командующий. Взгляд его рассеянно блуждал по поверхности стола. — Но вы же умный человек и сами должны сознавать, что с вашим наследством и с вашей биографией…

— Иными словами, вы намекаете, что я навсегда останусь для города человеком второго сорта?

Джаму кисло поморщился.

— Ну, зачем же так резко? Город нуждается в таких, как вы, ответственных и бескорыстных…

— …Сборщиках слухов? Звучит как «сборщики падали».

— Не передёргивайте, Риомишвард. — Голос Командующего зазвучал более жёстко. — Ваша работа подходит вам как нельзя лучше. Не понимаю, что вас не устраивает. Или всё дело в ограничениях, а?

— Нет, — угрюмо пробормотал Эд. Интересно, врал ли Трясуто? Или Джаму действительно ценит своего неблагонадёжного экс-авгура… в определённой должности, на определённом месте?

— Конечно, это непросто, — тут голос Командующего вновь лицемерно помягчел, — враз лишиться всех авгурских привилегий. Но, во-первых, таковы условия. Вы добровольно приняли их, когда нанимались на службу к нам. А, во-вторых, в Таблице всё равно нет будущего, за которым вы могли бы подглядывать. Всё наше будущее сосредоточено в Святой Машине. А подглядывать за Ней… ну, это как-то некрасиво, не находите?

Эда подмывало спросить, какое дело Машине до того, кто за ней подглядывает. Но благоговейные ноты в голосе Командующего отбивали всякую охоту к ответной аргументации. Возражая, можно нарваться на кое-что и похуже отповеди. Напороться на ту же бездну, которая убила эмпата Крамарова.

— Итак, повторяю: нет, нет и ещё раз нет! — категорическим тоном резюмировал Джаму. — Вы нужны нам на нынешнем своём посту! Кстати… вот вам новое дельце, свежайшее. В автопарке Юго-Запада по субботам и четвергам играют какую-то странную пьесу. Прямо в автобусе. Пьеса о будущем, так что это, несомненно, придётся вам по вкусу. Речь идёт о каком-то Спящем и… о какой-то девочке, что ли… Я, право, не вникал в детали.

— Вот как? — заметил Эд. — Ну что ж, могу сказать вам как эксперт: эта пьеса не представляет опасности для Трансурановой Церкви.

— Откуда вы знаете? — встрепенулся Джаму. — Вы её уже видели?

— Нет, — странно усмехаясь, ответил бывший авгур, — но этого и не требуется. Дело в том, что я сам её сочинил. Много, много лет тому назад…

Некоторые люди любят ездить в общественном транспорте. Перемещение из одной точки в другую действует на них гипнотически: равномерные колебания убаюкивают, и человек впадает в состояние, близкое к трансу. Вы не спите, но и не бодрствуете, ваши биоритмы дают внезапный сбой, и начинает казаться, что окружающее вас время застыло — или, хуже того, движется по кругу. И тогда до вас отчётливо доносится тиканье ваших собственных маленьких часов — таких, которые каждый носит внутри себя. Когда перемещение в пространстве теряет смысл и вы словно бы повисаете в воздухе, только они способны наделить значением то, что происходит.

В молодости Эду безумно нравилось это чувство внетелесности — оно на краткий миг делало его неподвластным реальному миру. С ощущением собственной призрачности ассоциировался вечерний автобус. Автобус съезжал с одного пригорка, чтобы взобраться на другой; на полпути он исчезал в ложбине, и каждый раз студент Риомишвард вытягивал шею и нетерпеливо ждал, так сильно напрягая зрение, как будто существование всего этого маршрута вкупе с пассажирами и водителем зависело только от него. Свет фар ярким мазком возникал на вечернем небе за мгновение до того, как сам автобус всползал на горку. А каким безопасным убежищем казалось урчащее тёплое чрево машины! Может быть, поэтому в задуманной Эдом пьесе автобус занял центральное место. Действительно, он был таким же полноправным членом спектакля, как и живые актёры.

Но в том месте и времени, где происходило действие пьесы, не было ни влажных ветров, ни бесконечных дождей. А были там глинистые, потрескавшиеся равнины, обезвоженные и почти лишённые жизни. Стоя на расцвеченной неоном остановке и следя за тем, как автобус-театр неторопливо движется по дальнему отрезку кольца, Эдвард вспоминал о тех видах с грустной усмешкой. Под этим небом, среди этих игрушечно-пластмассовых стен никакая пьеса не могла оставаться прежней. По законам Мнемы она прочно была впаяна в окружающую, серую и мокрую реальность. Только он, автор, обладал правом выбора, шансом сличить эту реальность с тем набором картинок, которые жили в его голове. Впрочем, не такова ли судьба почти всех литературных творений? Вступив на это поприще, а затем скоропостижно покинув его, Эдвард стал лучше понимать глубинные мотивы писателей. Каждый из сочинителей прошлого норовил затянуть читателя как можно глубже в свой собственный воображаемый мир. Все их приманки и приёмы отвечали этой, зачастую не ясной для них самих, но необратимо притягательной цели. Цель надёжно затуманивали отработанные до автоматизма уловки охотников, стерегущих свою добычу. Ведь если бы они ясно сознавали, что толкает их на все эти душевные труды и заставляет подолгу мучиться над каждым словом, они бы, пожалуй, более здраво оценивали собственные возможности. Они бы заметили, бедные трудолюбивые писаки, что почти всякое литературное произведение рано или поздно становится для его создателя крахом, фиаско, а то и проклятием. Немногие счастливцы избегли этой участи. Самые же прозорливые, испытав свои силы, навсегда бросали писать.

Эдвард бросил писать по другому поводу: в его творениях было слишком мало вымысла и слишком много правды, которая обывателями принималась за полёт фантазии. Это не отменяло того факта, что сам по себе, из головы, он выдумать ничего не мог. Да и, кроме того, наступали такие времена, когда слово «авгур» превращалось в ругательное, а за распространение опасных идей, замаскированных под литературу, можно было лишиться жизни. Или, хуже того, рассудка. Именно в этот период он порвал с Оксидами и поступил на службу в ТЦ. Риомишвард знал, что бывшие товарищи не простили ему предательства. Возможно, только Цезий заподозрил нечто иное. Но у Цезия после серии последних неудач и своих забот был полон рот; куда ему разбираться в глубинных мотивах Эдварда. «Впрочем, жаль, — как всегда, усилием воли вытаскивая себя из прошлого, подумал Эд. — Жаль, что так и не удалось поговорить серьёзно».

Всё это случилось три с лишним года назад, а сейчас Эдварда тревожили совсем другие ощущения. Каждый день он чуял, что приближается к своей заветной цели, но в то же время над ним сгущалась какая-то неясная туча. Страх перед возможной катастрофой заставлял его осторожничать больше обычного, и временами он начинал опасаться, что именно это въевшаяся привычка помешает ему в решающий момент вести себя правильно. Дело Крамарова как бы уточнило страх Эдварда, из всеобъемлющего превратило в точечный, но в то же время усилило его до последней степени. Он начал плохо спать по ночам и всё терзался, нащупывая под подушкой свою главную улику: «Предъявить или не предъявлять её в «Аримаспи»?»

По крайней мере, хотя бы в этот вопрос внесена ясность. Сегодняшний разговор с Командующим был единственным шансом. Рубикон перейдён. Эдвард глубоко глотнул сырого воздуха и, отгородившись полой плаща, вытащил из внутреннего кармана полинялый пластиковый квадратик извещения. Извещение было адресовано эмпату 3-го ранга Г. Крамарову. Ему предписывалось не позднее 2-го апреля явиться по адресу: Вторая лаборатория, бокс 9-0-9, для профилактического сканирования психики и синта. В случае неповиновения он автоматически лишался всех своих званий и привилегий. Не сказать, чтобы их было много: эмпаты третьего ранга допускались на закрытые этажи Башни только в экстраординарных случаях. Однако Крамаров не пришёл на сканирование, не стал он и дезертиром, добровольно избрав путь, ведущий к гибели. Почему он предпочёл такой исход? Знал ли он, что ожидающее его будущее окажется горше и страшнее смерти? Вот какие вопросы терзали Эдварда.

Его вернул в реальность шорох подкатившего к остановке транспорта. Двери раскрылись, выпуская наружу толпу зрителей. Похоже, автобусный спектакль подошёл к концу. Эдвард вздрогнул, когда вслед за зрителями на тротуар выбралась четвёрка лилипутов — пара женщин и двое мужчин. В своих прозрачных плащах с капюшонами, под одинаковыми детскими зонтами они напоминали группу сказочных гномов. Последней из салона появилась девушка, и Эд вздрогнул вторично, когда она подняла от земли знакомые тёмно-синие глаза. Похожие он каждое утро видел в зеркале во время бритья. Эд инстинктивно попятился в тень; девушка, заметив его, вспыхнула, замешкалась и поспешно сдёрнула с головы длинный, светло-русый парик. Под париком она была темноволосая, коротко стриженная. Эдвард, пересилив себя, поднял руку в братском приветствии. Но девушка помрачнела ещё больше. Бросив лилипутам несколько тихих слов, она поспешила навстречу.

— Что ты тут вынюхиваешь? — возмущённо прошипела она.

Риомишвард, уже овладевший собой, шутливо развёл руками.

— Хорошо же ты приветствуешь старшего брата!

Но сестра упрямо поджала губы.

— Не уклоняйся от ответа, пожалуйста. Что тебе нужно?

— Ничего, — честно ответил он. — Я услышал про пьесу. Захотелось взглянуть.

— Значит, всё-таки вынюхиваешь, — непримиримо заключила девушка.

— Тебе следует быть осторожнее, — миролюбиво сказал брат. — Кто-то уже донёс на вас в «Аримаспи». Впрочем, я убедил начальство, что пьеса безвредна.

— Ждёшь за это благодарности?

— Нет. — Эдвард засунул руки в карманы и повернулся к сестре боком, чтобы не видеть её недовольного лица. — Давай не будем портить друг другу настроение. Я уже ухожу. Скажи мне только одну вещь напоследок…

Почему-то ему до зарезу захотелось выяснить это. Немедленно, безотлагательно. Он жаждал ответа с болезненным нетерпением.

— Что говорят зрители?

— Что? — Сестра, похоже, растерялась.

— Естественное авторское любопытство. — Эд старался говорить спокойно. — Что люди думают об этой истории?

Девушка удивлённо вздёрнула брови.

— А ты, однако, тщеславен.

Брат не стал её разубеждать. Смягчившись, она задумчиво пожала плечами.

— Говорят разное. Кто-то ругается, кто-то хвалит за свежесть и новизну… Твоей заслуги в этом мало, — торопливо добавила она. — Я выкинула большую часть тех скучных монологов, которыми ты так гордился. Это пошло пьесе на пользу.

— Ты меня расстроила.

— Не утрируй. В споре автора и режиссёра прав всегда последний. Я на этом собаку съела.

— Значит, ты теперь режиссёр? — Он незаметно перешёл к тому тону, каким поддразнивал её в юности.

— Ну, труппа у нас маленькая, — призналась сестра. — Поэтому я занята и в спектакле.

— И кого же ты играешь? Спящего? — Он кивнул на парик, выглядывавший из её сумки. Девушка покраснела и поспешно прикрыла улику узкой белой ладонью.

— Лежишь в стеклянном гробу, как Белоснежка?

— Не твоё дело! — Лилипуты, топчущиеся в отдалении, в недоумении следили за её бурной жестикуляцией. — И нечего ухмыляться в бороду! Если ты думаешь, что я наживаюсь на твоей интеллектуальной собственности…

— Ну, что ты…

— …Не беспокойся: все наши сборы идут на благотворительность!

— Вот как? — с оттенком лёгкого презрения заметил Эд. — И кто же в Таблице сподобился этой чести?

— Обычно мы отдаём собранные средства в фонд помощи деформированным, — сухо ответила сестра. — Но на этой неделе мы собираем в пользу огов.

— Что ж, — проронил Риомишвард. Ему сделалось скучно. — Огам повезло. Они в надёжных руках.

— Не смейся! — горячо запротестовала она. — Они всю жизнь провели под Куполом, и их до смерти пугает город. Не говоря уж о том приёме, который устроили им горожане! Тебе известно, что для большинства людей оги — идеальный объект для насилия?

— Мальчики для битья, — рассеянно пробормотал Эдвард.

— Я говорю и о женщинах тоже! Хотя огини меня раздражают. — Девушка зябко повела плечами. — Чем-то они похожи на нашу мачеху. Но всё равно, — голос её снова окреп, — их надо спасти от улицы! Мы перечисляем волонтёрам деньги на еду и лекарства. За два дня они дали приют уже нескольким сотням огов…

— Вот как? — внезапно заинтересовавшись, повторил её брат. Какой-то проблеск былой, никогда не подводившей интуиции заставил его встрепенуться. — И где же вы их держите?

Сестра осеклась и, осознав, что в запале выболтала слишком много, с тревогой и подозрением уставилась на него.

— Не бойся, — снисходительно засмеялся Эдвард. — Я спрашиваю для себя. Ты ведь знаешь, меня всегда интересовали оги.

— С научной точки зрения, — насупленно уточнила она.

— Ты мне не веришь?

— После того, что ты сделал? — огрызнулась девушка.

Эд засмеялся.

— Ладно, не буду давить! Если потребуется, я и сам их найду. Спасибо за подсказку. И, знаешь… рад был тебя увидеть.

— Постой… — озадаченно позвала сестра, но он уже спешил прочь, бодро перешагивая через лужи, мысленно намечая план дальнейших действий. «У волонтёров должен быть свой форум. Достаточно выяснить место встречи… В крайнем случае, вернусь сюда. И как это я не подумал об огах? Идеальные сосуды…» Где-то он уже слышал подобное определение… давно, очень давно… может быть, в детстве. Эдвард нетерпеливо отбросил бесполезное дежавю. Вместо него в памяти всплыли светлые университетские коридоры, скрип деревянных стеллажей в библиотеке, запах лака и пыли, пылкие молодые лица будущих Оксидов. «Цезий… я докажу, что я прав. Этот город падёт на снаружи, а изнутри. И я, кажется, знаю, где искать того, кто откроет нам Башню!»