Интерлюдия Вяземский

Несмотря на ранний час, на прибытие императорского поезда собралась поглазеть добрая половина Томска. Полицейские заграждения были выставлены ещё с вечера, так что на сам перрон обычный люд не пускали. Но и без того народу там набралось столько, что яблоку негде было упасть — репортёры, жандармы, чиновники. Сам губернатор тоже был на месте — его роскошное авто было припарковано чуть поодаль, рядом с выездом на привокзальную площадь.

За полицейским кордоном плескалась, как море, ещё более плотная толпа. Зеваки заполонили всю привокзальную площадь и примыкающие к ней улицы. Говорят, многие занимали свои места ещё с вечера. Те, что помоложе, устраивались на крышах домов, а кто-то и вовсе в ветвях деревьев рядом с вокзалом.

Репортёры тоже заранее застолбили лучшие места, и едва поезд показался в поле зрения, на перроне нескончаемым фейерверком замелькали десятки вспышек.

Поглазеть действительно было на что. Бронированный поезд Романова представлял собой уникальное творение инженерной мысли. Чудовищной мощности паровоз с эмберитовым котлом — по слухам, не то в три, не то аж в четыре тысячи лошадей — с мордой, украшенной золотым двуглавым орлом, полыхающим на солнце, как зеркало. Каждый вагон — будто созданная искусным ювелиром шкатулка, даже снаружи поражающая богатством декора. Чего уж гадать, что там внутри? Наверняка сплошь позолота, хрусталь, бархат, красное дерево, мамонтова кость…

Ирония в том, что сам Романов, как утверждают люди, близко с ним знакомые, всей этой мишуры терпеть не может. А личные его покои поражают скорее своей спартанской обстановкой. Чего, впрочем, не скажешь о других высокопоставленных особах, путешествующих с ним.

И паровоз, и сами вагоны — необычной формы, приземистые, со скошенными к верху бронированными стенками, узкими горизонтальными окнами, больше похожими на бойницы. Переходы между вагонами сглажены и замаскированы, дверей не видно вовсе. Весь поезд — словно огромный стальной полоз, стремительно скользящий по рельсам. Сходство со змеёй усиливается и тем, что, несмотря на тяжесть и мощь, состав движется без характерного для железной дороги грохота. Вместо этого — лишь шипение пара и мягкое плавное перекатывание поршней, по звуку похожее на качение отполированных железных шаров по желобам.

Поезд медленно подъехал к перрону и замер под рукоплескания толпы. Затем броневые плиты на его боках пришли в движение — с шипением и лязгом разошлись. Часть из них опустилась, образуя наклонные грузовые пандусы. Часть отошла в сторону, освобождая двери. Те, что в верхней части, приподнялись, сдвигаясь на крышу, и под ними обнаружились полноценные окна.

Вся эта трансформация привела толпу в восторг. Фотографы, не жалея плёнки, снимали происходящее со всех возможных ракурсов.

Их можно было понять: личный визит императора в самую отдалённую восточную губернию — событие редкое, случающееся раз в несколько лет. Редкая возможность увидеть и прикоснуться к части того, западного, цивилизованного мира. Ведь здесь, за Уралом, вообще будто другая планета, и для местных та жизнь — с теплыми морями, с летом, длящимся больше двух-трёх месяцев, со столичной светской жизнью — это что-то вроде сказок, о которых они знают разве что из газет и книг.

Из вагонов начали выходить люди, почти каждого из которых встречали новым всплеском аплодисментов. По толпе томских чиновников на перроне то и дело прокатывались волны шепотков, в которых можно было расслышать повторяемые фамилии и должности.

— Это же Шувалов! Петр Андреевич. Глава императорской канцелярии…

— А вон генерал Горчаков!

— Сам Горчаков? Что-то больно молодой…

— Да это младший. Старший-то, небось, сейчас на западных рубежах…

С одной из грузовых платформ выкатился личный автомобиль императора — изящный, серебристый с золотом «Руссо-Балт». Удлиненный корпус, на решётке радиатора тоже искрится гербовый орёл, колпаки на колёсах начищены до зеркального блеска, по бокам змеится затейливая позолоченная вязь, похожая на дворцовую лепнину. По сравнению с ним машина Вяземского смотрится неказистым приземистым катафалком. И, хотя очевидно, что самого Романова внутри нет, «Руссо-Балт» тут же окружила целая толпа репортёров, щёлкая камерами. Правда, их почти сразу оттеснили гвардейцы из императорской охраны, в мундирах с узнаваемыми издалека шевронами в форме золотого щита, на котором изображены меч и корона.

Собственный Его Императорского Величества Конвой. Знаменитый гвардейский корпус, занимающийся охраной Романова. Насколько известно, обычных людей в него не берут вовсе — сплошь потомки дворянских родов со всей Империи, большинство — ещё и с сильным боевым Даром. К форме у них требования не столь строгие, как у военных, так что среди привычных мундиров и фуражек мелькают папахи, длинные кинжалы на поясе, расшитые сапоги с загибающимися к верху носами и прочие элементы национальных костюмов — среди охраны императора и ногайцы, и татары, и туркмены, и выходцы с Кавказа.

По толпе прокатились новые волны восторженных шепотков. Многие из телохранителей императора — сами по себе знаменитости, герои многочисленных войн. Впрочем, и сам Несокрушимый поля боя не гнушается, несмотря на солидный возраст. В этом году ему стукнет сто тридцать.

Вяземский — в свою очередь, тоже в сопровождении небольшого отряда телохранителей — выдвинулся ко второму с головы вагону. Перед ним прямо по тающей кашице выпавшего ночью снега торопливо разворачивали ковровую дорожку, протягивая её ко входу в вагон.

Губернатор, по своему обыкновению, был одет в штатское — он не любил мундиры, и предпочитал дорогие костюмы европейского образца. Сейчас на нём была темно-синяя в тонкую полоску «тройка» с шёлковой жилеткой и кроваво-алым галстуком с золотым гербовым зажимом. Пальто — длинное, строгое, по крою больше похожее на шинель — было расстёгнуто, ветер колыхал его полы, выбивал пряди волос из безупречной причёски.

Держался Вяземский спокойно, с чётко выверенной долей торжественности, и только те, кто очень хорошо знал Сергея Александровича, могли заметить, насколько он устал. Этой ночью он не сомкнул глаз, да и вообще последние дни были сплошной нервотрёпкой.

Больше всего его, конечно, беспокоил этот молодой выскочка, байстрюк Василевского. Ночь прошла, а от Фомы не было никаких вестей. Либо чёртов каторжанин не справился, либо, что ещё хуже, затеял какую-то свою игру. И второй вариант был даже вероятнее, учитывая, что мальчишка тоже не даёт о себе знать. Бригада бойцов, посланная повторно обыскать усадьбу Василевских, вернулась ни с чем. Дом пуст, и даже машина Путилина из гаража исчезла. Куда делся сам статский советник — тоже не ясно…

Полный бардак! Был бы жив Барсенев — он бы такого точно не допустил. У покойного обер-полицмейстера была целая толпа осведомителей и спецов по наружке, и в этих вопросах Вяземский мог на него полностью положиться. Назначенный же ему на смену преемник пытается снова получить контроль надо всем этим хозяйством, но пока это больше похоже на попытки начерпать воды решетом. У самого же Вяземского в обойме немало людей, которым можно было поручить грязную работу — вплоть до убийства. Но толковых сыщиков и следопытов сейчас остро не хватает. Была надежда на Фому и его бандюков, но и она, похоже, не оправдалась.

Всё бы ничего, если бы эти проблемы не вылезли так не вовремя…

Встречать поезд Романова лично, прямо на вокзале, казалось Вяземскому несколько унизительным, однако единого протокола для подобных случаев не было — слишком уж редко император посещал Томск с личным визитом. И после долгих размышлений он решил, что не поприветствовать высокого гостя лично будет моветоном. И того хуже — знаком неуважения.

Официальный приём — помпезный, с сотнями гостей, богатой программой и ломящимися от деликатесов столами — был запланирован на вечер, а самому императору со свитой уже отведён отдельный этаж в губернаторской резиденции. Но про Романова всем известно, что он к светским мероприятиям равнодушен, на этикет вообще плевать хотел, а дела предпочитает решать с глазу на глаз, без лишних политесов.

Есть теория, что Дар со временем налагает на нефилима всё больше черт, присущих соответствующему Аспекту. Тогда Александр Несокрушимый — пожалуй, один из самых ярких примеров. Говорят, уже к средним летам эмоций в нём осталось не больше, чем в мраморной статуе. Впрочем, то, что у императора каменное сердце, не означало, что у него и каменная башка. Разум его остался холоден и твёрд, как алмаз. И отсутствие эмоций делало его только опаснее.

Вяземский остановился на ковровой дорожке, не доходя шагов десяти до поезда. Пару минут прошло в томительном ожидании. Всё это время губернатор старался держаться спокойно и уверенно, лишь изредка поворачивался в сторону фотографов, давая возможность сделать хороший кадр.

Когда на пандусе, ведущем от дверей вагона, наконец, появился Романов, толпа загудела, разразилась приветственными криками, а репортёры полностью переключились на императора.

Выглядел Несокрушимый уже давно не так, как его изображали на портретах. Грузный, с заметным усилием подволакивающий левую ногу — по слухам, она у него от ступни до самого колена уже фактически превратилась в камень. Да и в целом значительную часть его тела покрывало что-то вроде сыпи, похожей на засохшую потрескавшуюся корку грязи. Поначалу это пытались скрывать, но в последние годы эти пятна перешли уже и на открытые участки кожи — на лице, шее, на тыльной стороне ладоней.

Горькая ирония — Дар, позволяющий укреплять плоть до состояния камня и делающий императора неуязвимым на поле боя, постепенно убивал его самого. Когда окаменение всерьёз затронет мозг или внутренние органы — лишь вопрос времени. А учитывая, что за сто тридцать лет у Александра так и не появилось прямого наследника — даже какого-нибудь завалящего байстрюка — будущее империи выглядело туманным. Даже если не учитывать нависшую над ней тень большой войны. Наверное, самой большой и страшной в истории…

— Ваше Императорское Величество… — склонив голову, произнёс Вяземский и замер на несколько мгновений, пока не получил ответ.

— Доброе утро, Сергей Александрович.

Голос у Романова был под стать внешности — такой же сухой, рокочущий, царапающий слух, как шершавый камень. Рукопожатие тоже было крепким, даже чересчур. Для обычного человека наверняка было бы весьма болезненным. Да и Вяземский невольно напрягся — взгляд, которым его окинул император из-под тяжёлых неподвижных бровей, показался ему каким-то… испытующим.

Или нет? Это всё нервы. У страха глаза велики…

— Добро пожаловать в Томск. Прошу извинить за столь многолюдный приём. Знаю, вы не любитель такого. Однако не каждый день к нам приезжают такие гости…

— Ну, хоть без оркестра — и то ладно.

Фраза эта в других устах могла бы сойти за шутку, каковой, наверное, и являлась. Но не в сочетании с каменным лицом императора, губы на котором едва размыкались.

Оба развернулись, позируя для фотографов. Вяземский, натянув дежурную, чётко выверенную улыбку, невольно скользил взглядом по толпе, будто ожидая, что вот-вот откуда-нибудь из задних рядов выскочит мальчишка с жутким Даром Пересмешника.

И как он не раскусил его раньше? Не к месту вспомнилось, как он дал ему небольшой спарринг в тренировочной зоне кабинета. Поганец ведь был тогда у него в руках. В прямом смысле слова — вот в этих самых руках…

Ладони непроизвольно сжались в кулаки — крепко, до вонзившихся в кожу ногтей.

— Надеюсь, дорога вас не очень утомила, Ваше Величество? — снова попробовал он завести светскую беседу.

— Не обошлось без некоторых… неожиданностей.

— Вот как? И какого рода?

Романов промолчал и даже не взглянул на губернатора. Тот, выждав короткую паузу, продолжил, будто ничего не заметив:

— Официальный приём я запланировал на шесть часов. До сего времени я не смею вас беспокоить — можете без спешки разместиться в апартаментах в моей резиденции. Если что-то понадобится, я…

— Прохлаждаться нет времени, Сергей Александрович, — перебил его Романов. — И приём можешь отменить. Я не задержусь в Томске. Дурные вести с запада. Нужно срочно возвращаться в столицу. Думаю, к вечеру уже буду в пути.

— Весьма… досадно, — покачал головой Вяземский, с трудом скрывая облегчение. — Однако я благодарен, что вы всё же уделили время для визита.

— Я не мог поступить иначе. Здесь тоже назрели очень важные дела.

— Безусловно. Я давно хотел обсудить с вами ряд вопросов. В личном порядке. Планировал даже поездку в столицу. Но, как говорится, раз гора не идёт к Магомету…

— Что ж, вот и займёмся делом. Безотлагательно. Не соблаговолите ли проехаться со мной? Кое-что можем обсудить уже по дороге.

Романов приглашающим жестом указал на свой автомобиль, который, мягко шурша шинами, как раз подкатился ближе, встав параллельно ковровой дорожке. Задняя дверца — толстенная, похожая на сейфовую — беззвучно открылась, являя тёмное нутро салона с кроваво-красной бархатной обивкой.

— Почту за честь, Ваше Величество, — чуть помедлив, кивнул губернатор.

Собственно, что он мог ещё сказать? Это и не предложение было, а скорее приказ.

В салоне, несмотря на мягкие удобные сиденья, было неуютно и темно, как в склепе — бронированные боковые стёкла даже свет пропускают неохотно. Шум толпы тоже внутри почти не слышен, его отголоски напоминаю шуршание далекого прибоя.

По коже забегали знакомые мурашки, кончики пальцев неприятно занемели. Синь-камень. Что ж, ожидаемо. Обычная мера безопасности, когда дело касается переговоров двух нефилимов. В его поле Вяземский, наоборот, почувствовал себя даже чуть спокойнее.

Машина тронулась почти сразу же, плавно покачиваясь на рессорах. Несмотря на изрядную массу, двигалась она легко — под капотом наверняка движок повышенной мощности.

Они с императором сидели рядом, лицом по направлению движения машины. Напротив — второй ряд сидений, развернутый к ним. Освещение в той части салона выключено, но можно разглядеть смутные силуэты ещё двух пассажиров — скорее всего, телохранителей. Сидят молча и неподвижно, будто предметы мебели.

Вяземский, выглянув в окно, вздохнул, пожалев, что не захватил с собой сигару.

— Какие идут дела в губернии, Сергей Александрович? Судя по новостям, в тайге неспокойно…

— Даже до вас слухи докатились? Я думал, в столице сейчас других забот хватает…

— Хватает. Но восточные рубежи не менее важны, чем западные или южные. Особенно сейчас. Мне нужно знать, что тыл надёжно прикрыт. И способен дать то, что от него требуется.

— Я понимаю. И вы ведь знаете, что можете на меня рассчитывать.

— Однако насчёт этого всё чаще возникают вопросы.

Вяземский улыбнулся одними губами. Да уж, гибкости у Романова — ни на грош. Рубит сразу в лоб, будто топором. Если бы при его дворе не было талантливых дипломатов, Россия бы уже давно вдрызг перессорилась со всеми соседями.

Впрочем, война и так на пороге…

— Я уверен, что мы сможем уладить все недоразумения, Ваше Величество. Не знаю уж, что вам напел Демидов, но…

— Речь сейчас не о Демидове. Хотя ваше с ним соперничество уже давно вышло за рамки разумного. Вам обоим давно стоило напомнить, что губернии — это не ваши личные вотчины.

— В моём случае напоминание это излишне и даже несколько… оскорбительно, — сухо ответил Вяземский. — Я прекрасно помню, что чин генерал-губернатора обязывает, прежде всего, служить во благо Отечества. Что я и делаю по мере сил.

— Не надо высокопарных речей, мы не на публике. А вопросы мои к вам вполне конкретные, Сергей Александрович. Могу озвучить их прямо сейчас.

— Что ж, если изволите вот так, сразу…

— Изволю. Это правда, что на должности обер-полицмейстера Томска много лет работал упырь?

— Эм… Признаться, я… Обескуражен, Ваше Величество. Филипп Александрович был достойнейшим человеком, и на своём посту многое сделал для города. И вообще, для обвинений такого рода должны быть серьёзные основания. И доказательства.

— Основаниями и доказательствами будет заниматься Трибунал. Я пока просто задаю вопросы. Так это правда?

Вяземский сжал кулаки и невольно бросил взгляд на замершие напротив в полутьме фигуры телохранителей императора. Хорошо, что поле синь-камня гасило проявления Дара, иначе бы он мог и не сдержаться.

— Мне… об этом ничего не известно, Ваше Величество. И обер-полицмейстер мёртв. Тело его исчезло. Так что теперь уже ничего нельзя сказать наверняка.

— Удобно. Хотя… Что, если тело вдруг найдётся?

— Каким образом?

— Хм… А действительно, каким? — пожал плечами Романов. — Что скажете, Аркадий Францевич?

Вяземский вздрогнул, когда один силуэтов на сиденье напротив подался вперёд. Щелкнул колпачок зажигалки, и крошечный, но яркий кристаллик жар-камня высветил знакомое лицо с пышными бакенбардами. Огонёк опустился в чашу курительной трубки, и в воздухе запахло терпким запахом табака.

Путилин! Как он здесь оказался, чёрт возьми⁈

В мозгу тут же вспыхнула догадка, и обожгла, прокатилась по всему телу, словно выплеснутый за шиворот стакан горячей воды.

Катехонец исчез ещё вечером. Похоже, уехал из города, и направился на восток, где каким-то образом успел перехватить императорский поезд…

— А ведь почти год не курил… — сделав затяжку, Путилин укоризненно ткнул в Вяземского мундштуком трубки. — Но последние дни выдались такими нервными, что кто угодно сорвётся…

Он затянулся снова, выпустил длинную струю дыма и продолжил.

— А насчёт тела Барсенева… Что, если тот, кому вы поручили избавиться от него, на самом деле припрятал улику в укромном месте?

Вяземский не ответил, лишь смерил статского советника взглядом сузившихся глаз. Блефует? Увы, возможно, что и нет. Кудеяров с обер-полицмейстером не очень ладили. Но пока Барсенев был жив, это было даже полезно — они приглядывали друг за другом, и оба пытались выслужиться перед губернатором. Но потом…

Неужели Фома и правда предал? В его беззаветную верность Вяземский, конечно, никогда не верил, и потому не подпускал этого бывшего каторжанина по-настоящему близко. Но всё же был уверен, что держит его на коротком поводке…

— Молчите? — усмехнулся Путилин. — А вот этот ваш человек оказался очень даже разговорчивым. И готов давать показания Трибуналу.

— Я… — горло губернатора будто сковало колючим ошейником, и он кашлянул, прежде чем продолжить. — Даже если действительно выяснится, что Барсенев был упырём… Я ничего не знал об этом.

«По крайней мере, вы не сможете это доказать».

— Связь со Стаей — это, конечно, серьёзный проступок, — вмешался Романов. — Но далеко не единственный… Аркадий Францевич доложил о куда более серьёзных вещах. О том, что вы покровительствуете целой браконьерской сети, отлавливающей таёжных тварей, подлежащих особому учёту. И о том, что в Томске проводятся подпольные бои с участием этих чудовищ. На них вы тренируете бойцов из личной гвардии, среди которых, опять же, немало неучтённых Одарённых. И это уж не говоря о вашей связи с некоей иностранной шпионкой, готовящей целый заговор…

— И всё это Аркадий Францевич выяснил за считанные недели? — саркастично усмехнулся Вяземский. — Остаётся только поражаться его таланту!

— Вы зря иронизируете, Сергей Александрович. Господин статский советник действительно один из лучших сыщиков Империи.

— Разве? Я вот слышал о нём совсем другое. Что даже у себя в Священной Дружине он не на самом хорошем счету, и потому-то его и сослали к нам за Урал.

— Вы слышали то, что и должны были слышать.

— Слухи о моей опале несколько… преувеличены, — пояснил Путилин. — Это своего рода спектакль, разыгранный специально для того, чтобы замаскировать истинную цель моего визита в Томск. А послан я был лично государем. В качестве тайного ревизора.

Усмешка так и не сходила лица Вяземского, но сейчас в ней было скорее что-то нервное.

Что ж, это вполне в духе Романова — за несколько недель до визита послать в город своего тайного порученца. Наверняка и не одного…

Вяземский рванул ворот рубашки, пытаясь ослабить галстучный узел. Ему стало тяжело дышать — словно на шее начала затягиваться невидимая удавка. Но держался он по-прежнему спокойно, по крайней мере внешне. Паниковать и сдаваться раньше времени было не в его правилах. Итак, этот чёртов катехонец пытается подвести его под Трибунал. Обвинения достаточно серьёзные, однако и улики должны быть соответствующие.

— Что ж… — выдохнул он. — Мне очень жаль, Ваше Величество, что мы начинаем нашу встречу со столь неприятных тем. Но я готов дать разъяснения по всем пунктам обвинения. Но хотелось бы для начала понять, на чём они основаны. Пока что я вижу лишь голословные утверждения. На чём вы строите свою линию обвинения, господин Путилин? На словах какого-то проходимца, который утверждает, что работал на меня? А вы не исключаете вероятности, что он попросту клевещет?

— О, не беспокойтесь, у меня наберётся полно улик и помимо показаний Кудеярова, — усмехнулся Путилин. — Свидетелей у нас, хоть отбавляй. Слова Фомы мы подкрепим показаниями одного из его подручных, занимающегося организацией боёв. Некто… Дымов, если не ошибаюсь. Ещё у нас есть Артур Арнаутов по прозвищу Арамис. Упырь, член Стаи и член томской ячейки революционного движения «Молот Свободы». Готовящий заговор с целью убийства императора. И есть князь Феликс Орлов из Демидова, который тоже может рассказать кое-что интересное. Ну, и самое главное — у нас ваша любовница Изабелла. Та самая иберийская шпионка. Она, кстати, подтвердит, что вы были в курсе заговора. Мало того — без вас он бы и не смог состояться. Вы ведь обещали предоставить доступ к кухне и к официантам, которые будут обслуживать сегодняшний приём…

Вяземский снова рванул непослушный узел галстука. Дёрнул слишком сильно — так, что слетел золотой зажим и, звякнув о боковину двери, упал куда-то под ноги.

— Вам нехорошо, Сергей Александрович? — участливо поинтересовался Путилин.

— Идите к чёрту! — не выдержав, выругался губернатор. — Это… Это какой-то вздор! Вы лжёте!

— Что ж вы так разнервничались-то, ваше сиятельство? — усмехнулся статский советник. — Ах, да. Вы ведь рассчитывали, что те, кого я назвал, уже мертвы. Но тут у вас вышла ещё одна промашка. А у меня, в числе прочих, появился ещё один свидетель. Богдан Василевский, собственной персоной.

Щёлкнул какой-то переключатель, и в потолке сдвинулись шторки эмберитового фонаря, осветившего, наконец, салон полностью. Рядом с Путилиным сидел молодой байстрюк Василевского — живой, невредимый, разве что в изрядно потрёпанной одежде, почищенной явно на скорую руку.

— Ты… — только и смог прошипеть Вяземский.

— Вот мы и снова катаемся по городу, Сергей Александрович, — проговорил Василевский, буравя его взглядом. — Но есть нюанс…

— Ваше Величество… — губернатор повернулся к Романову. — Было очень опрометчиво подпускать так близко это… чудовище. Он опасен! Он…

— Я знаю, кто он. Но Аркадий Францевич ручается за него. И я тоже готов рискнуть. Времена нынче такие, что приходится прибегать к… нестандартным решениям.

— Но он убийца! Самозванец! Демон в человеческом обличье!

По телу Вяземского вдруг прокатилась ледяная волна. Впервые за многие годы старый нефилим почувствовал страх. И этот страх был куда сильнее, чем том, что он испытал от осознания того, что предстанет перед Трибуналом и может лишиться своего поста. Это было куда более сильное и давно забытое ощущение — глубинный, животный ужас, заставивший его замереть, будто крысу перед змеёй.

Василевский же смотрел на него с убийственным спокойствием, и от этого его холодного, неподвижного взгляда становилось ещё страшнее.

— Будь я убийцей — вы бы здесь сейчас не сидели, — проговорил он. — Вы здорово просчитались, когда решили, что сможете использовать меня, чтобы замести следы.

— Я ведь, можно сказать, одолжение тебе сделал, — прорычал Вяземский. — Ты ведь и сам хотел с ними всеми поквитаться, разве нет? Особенно с Орловым. Он ведь был причастен к смерти твоего отца, ты забыл?

— А я и поквитался с ним. По-своему. Убивать его было не обязательно. Для нефилимов есть наказание и пострашнее смерти. И вам стоило бы помнить об этом, когда вы посмели тронуть моих близких. Вы ещё об этом пожалеете.

— Ты что же, угрожаешь мне, щенок? И вы на это всё спокойно смотрите? — Вяземский снова повернулся к Романову.

Император наблюдал за ними всё с тем же одинаковым выражением лица, неподвижным, как у статуи.

— Видишь ли, Сергей Александрович… — вздохнул он. — Никто из нас не безгрешен. И в былые времена я охотно простил бы все твои промахи. Если бы был уверен, что в целом могу на тебя положиться. И всю эту грызню с Демидовым, и тайное расширение личной дружины из Одарённых. Да и в то, что ты участвовал в заговоре о покушении, я не очень-то верю. Скорее уж та шпионка тебя попросту дурачила…

— Ваше Величество, всё это действительно череда недоразумений. Я всё могу объяснить!

— Я не закончил, — перебил его Романов, и Вяземский замолчал, так резко закрыв рот, что слышно было, как щелкнули зубы.

Император, чуть помедлив, продолжил, не глядя на него.

— Мне на многое приходится смотреть сквозь пальцы. Думаешь, я не знаю, что тот же Демидов тоже под шумок обзаводится собственной армией? Утаивает доходы от казны? Взращивает неучтённых Одарённых, в обход Священной Дружины? Да и с упырями многие дворянские фамилии якшаются уже почти в открытую, даже в столице. Да половине губернаторов можно хоть завтра выдвинуть ровно те же обвинения, что и тебе!

— А я, выходит, козёл отпущения?

— Назовём это… показательным примером. В назидание остальным.

— Но это несправедливо! После всего, что я сделал для Империи. После стольких лет службы…

— Именно потому, что я ценю твои прежние заслуги, я и отдаю тебя под Трибунал. А не, например, на съедение этому мальчишке. Он-то, знаешь ли, требует сатисфакции. Хотя, если ты настаиваешь, я могу сделать для вас исключение, и разрешить дуэль по всем правилам…

Василевский при этих словах оживился и смерил губернатора испытующим взглядом.

— Дуэль? — фыркнул он. — Многовато чести для этого выродка!

— Что ж, я так и думал, — спокойно продолжил Романов. — Пойми, Сергей. Я бы выбрал для этой роли кого-нибудь другого. Но ты сам изрядно подставляешься. Здесь, на восточных границах, мне нужен человек надёжный. Не только верный, но и способный справляться со стоящими перед ним задачами. Ты же в последние годы, уж извини, совсем потерял нюх.

Вяземский молчал, стиснув зубы. Давно он не чувствовал себя настолько униженным, но, что самое чудовищное — выхода из этой ловушки не было видно. Ни малейшего просвета! На императора он теперь не решался даже взглянуть — шею будто заклинило. Вместо этого он полным ненависти взглядом вперился в молодого Василевского.

Вот он, главный его промах последнего времени. Он неверно оценил этого щенка с самого начала…

— Совсем потерял нюх… — с горечью пробормотал он, повторяя слова Романова.

— Вот именно. Я ведь не зря разговор начал с вопроса о том, что в тайге неспокойно. Ты хоть в курсе, что там за заваруха была в Самуси?

— Самусь? — встрепенулся губернатор.

— Деревенька такая к северу от города.

— Да я знаю, где это. Но что, собственно…

— В этом и беда, Сергей. Ты слишком увлёкся укреплением своей власти и дрязгами с Демидовым. В то время как у тебя под боком, похоже, зреет самый крупный прорыв демонов из Ока Зимы со времён Петра Великого. А ты, похоже, узнаёшь об этом от меня. Где были твои егеря, которые круглый год должны прочёсывать тайгу с разведывательными экспедициями? В каком состоянии гарнизоны в приграничье? Или ты и эти службы похерил, как и Священную Дружину?

— Прорыв из Ока Зимы? Это… какой-то вздор. Чудовищ в последнее время и правда развелось больше обычного. Но…

— Ох, лучше уж помолчи, — Романов протестующе поднял покрытую каменной коркой ладонь. — Не закапывай себя ещё глубже. Ты заигрался, Вяземский. У тебя под боком — Сайберия. И твоя задача, как губернатора — следить за тем, чтобы оттуда не было новых угроз. Но с этой задачей ты не справляешься. Как и с поставками эмберита в нужных объемах.

— Ваше Величество, я…

— Ты отстранён! — отрезал Романов. — Исполняющим обязанности губернатора Томской Губернии пока ставлю Горчакова-младшего. Путилин тоже останется здесь, с чрезвычайными полномочиями. У него теперь… отдельная миссия.

Вяземский не выдержал и зажмурился, откинувшись на спинку сиденья. Никогда ещё он не чувствовал себя настолько беспомощным. Казалось, что поле синь-камня не просто лишило его Дара, но и медленно высасывало саму жизнь.

— Я дам тебе возможность сохранить лицо, — продолжил император. — Хотя бы частично. Ты ведь собирался устроить приём вечером? Вот на нём сам и объявишь, что складываешь с себя полномочия и добровольно передаёшь себя в руки Трибунала. Это будет менее унизительно, чем арест.

Губернатор слушал эти слова отстранённо, так и не раскрывая глаз. Кулаки его сжались так, что костяшки побелели, ноздри раздувались от частого глубокого дыхания.

Он сейчас готов был руку отдать на отсечение за одну только возможность вернуться на день назад и всё переиграть. Это ведь этот проклятый байстрюк его подставил, сговорившись с Путилиным! Если бы не он — от всех обвинений можно было отбиться.

Вяземский, наконец, приоткрыл глаза и встретился взглядом с ненавистным мальчишкой. Тот тоже, не отрываясь, смотрел на него исподлобья, и от этой дерзости у губернатора кровь застучала в висках.

Щенок! Выскочка! Выродок!

Поле синь-камня не давало ему применить Дар, иначе бы мальчишка под его взглядом уже давно бы превратился в месиво из костей и фарша. Однако… Это ведь действует в обе стороны. Стало быть, и Пересмешник сейчас лишён своего жуткого Дара. И он просто мальчишка, сидящий напротив — только руку протянуть…

Самообладание окончательно покинуло губернатора, и он вдруг ринулся вперёд через салон, вцепившись в Василевского. Навалился всем весом, пальцы его, увенчанные перстнями, сомкнулись на горле мальчишки. Даже без Дара Вяземский обладал недюжинной силой, и свернуть человеку шею для него было секундным делом.

Он зарычал почти по-звериному, усиливая натиск так, что на лбу вздулась пульсирующая жила. В салоне раздавались протестующие окрики Путилина. Машину дёрнуло — похоже, водитель дал по тормозам. Двери распахнулись, в салон просунулись телохранители императора, ехавшие спереди. Вяземский не обращал на всё это никакого внимания — он был сосредоточен только на том, чтобы давить всё сильнее.

Однако все его усилия были напрасны. Мальчишка встретил его атаку горящим взглядом и странной, будто бы торжествующей улыбкой на побагровевшем от напряжения лице. Он словно бы только и ждал всего этого.

В груди, в районе солнечного сплетения, вдруг начала разливаться странная тянущая боль, усиливающаяся с каждым мгновением. Это не было похоже на сердечные колики. Это вообще ни на что не было похоже. В грудь будто бы вонзились призрачные, холодные, как сталь, пальцы, вцепившиеся в нутро и тянущие его наружу. Стало тяжело дышать, а потом всё тело обдало волной непередаваемого ужаса.

Вяземский отшатнулся, ослабив хватку, но теперь мальчишка, в свою очередь, вцепился в него, удерживая на месте. Лица их оказались напротив, совсем близко, и губернатор услышал его сдавленный шёпот:

— Я же обещал, что вы пожалеете…

Губернатор, наконец, отшатнулся, и телохранители оттащили его назад, снова усадив на сиденье. Он закашлялся, хватаясь за грудь и с нарастающим ужасом прислушиваясь к ощущениям.

— Что… Что ты… натворил?

Мальчишка, откинувшись на сиденье и поправляя помятый воротник, смотрел на него с убийственным спокойствием и молчал. Вяземский же, наконец, осознав произошедшее, закричал уже во весь голос, срывая глотку:

— Что. Ты. Со мной. Сделал⁈

Загрузка...