Раздробленный свет

Они могли бы быть со мной, если бы я только мог прыгнуть. Если бы мы только могли прыгнуть.

Я вытаскиваю флэшку из кармана и медленно, осторожно переношу свой вес вперед. Луч света, проникающий через разрушенный корпус «Дедала», освещает мое лицо, когда я подхожу ближе, и София поворачивает голову, чтобы встретиться со мной взглядом.

Жаль, что у меня не было возможности сказать ей.

Агония горит на лице солдата, когда он понимает, что я не его девушка. Ужас захлестывает тысячи разумов, когда корабль начинает падать. Миллионы голосов смолкают, когда вспыхивает город. Легкость, с которой я могу крутить их умами, вся сила этой девушки теперь моя.

Все это меркнет по сравнению с тем, как рушится разум голубоглазого. От его отчаянного желания верить, что я все еще его Лили, все еще его маленькая девочка в его руках с волосами персикового цвета и мечтательными голубыми глазами. Месть гораздо слаще, чем я мог себе представить.

Его я оставлю напоследок. Я позволю ему увидеть меня, понять сердцем, что я забрал у него дочь, пока он пытается убедить себя во лжи. Пытка в его собственной душе гораздо сильнее, чем любая боль, которую я мог бы причинить ему сейчас.

Но остальные люди… они заслуживают справедливости.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

СОФИЯ

МНЕ ПРИХОДИТСЯ ОТВЕСТИ ВЗГЛЯД. Я не могу позволить Лили проследить за моим взглядом и заметить Гидеона, и я не могу позволить Джубили или Флинну увидеть его, на случай, если они запаникуют и попытаются застрелить Лили. Но я не могу оторвать от него глаз. Голубое сияние разлома омывает его лицо.

Я чувствую на себе взгляд Лили. Ее ненависть едва не ставит меня на колени. Там ничего нет, ни намека на то, что девушка, которую я встретила на «Дедале», все еще там. Затем она поворачивается и видит Гидеона, наполовину скрытого за разломом.

В мгновение ока все разворачивается кадр за кадром: Тарвер ныряет за Лили, отчаянно пытаясь дать Гидеону шанс с вирусом… Джубили выхватывает оружие у Флинна и перекатывается в поисках укрытия… Лили выбрасывает руку, чтобы отбросить в Джубили упавший кусок мрамора, лежащий у дальней стены… Флинн издает бессловесный крик и бежит к Джубили, которая теперь лежит неподвижно.…

Лили поворачивается к Гидеону. Она рычит от ярости, вызывая невероятный рев из своих человеческих легких. Она поднимает обе руки, и корабль вокруг нас начинает завывать с ней дуэтом, скручивая металл и вырывая его из швов. Дрожь пробегает по всему этажу, и пол под Гидеоном яростно дергается, заставляя его упасть со своего места у разлома.

Кажется, что он висит в воздухе вечно, как и мое сердце с ним. Затем он падает на пол, флэшка вылетает из его руки. Он оказывается на четвереньках, бросается за ней. Я предупреждающе кричу, когда отрывается кусок крыши и падает прямо на флэшку, вдавливая ее в пол. Он вдавливает в пол все наши последние надежды, и меня отшатывает. Дыхание вырывается из легких.

Огромный пласт потолка рушится на разбитую люстру, лежащую на полу, поднимая в воздух брызги сверкающего стекла. Я ныряю в укрытие, когда смертоносные осколки дугой проносятся по воздуху.

— Лили, пожалуйста! — кричит Тарвер, пробиваясь к ней, когда она поворачивается к разлому, который теперь пульсирует ярче, чем когда-либо, отбрасывая синий свет на каждый сантиметр разрушенного бального зала. Я больше не вижу ни Флинна, ни Джубили, ни месье Лару.

Лили даже не оборачивается. Она просто поднимает руку, и Тарвер отлетает. Он с тошнотворным шлепком ударяется о стену. Пистолет вываливается из его руки и рикошетом отскакивает от вздымающегося пола, падая к моим ногам. Как только он, шатаясь, оказывается в вертикальном положении, его взгляд сосредотачивается на мне.

Пистолет в пределах досягаемости. Вирус может и пропал, но у нас все еще есть шанс. Все, что мне нужно сделать, это наклониться и поднять его. Нацелить его на сердце Лили. Она стоит лицом к разлому. Я успею пошевелиться прежде, чем она обернется.

Мгновение зависает, энергия из разлома поднимает волоски на моей коже, потрескивает на моем лице, наполняя мой рот привкусом металла.

Гидеон, шатаясь, поднимается на ноги, и наши глаза встречаются. Я сказала ему, что он не знает меня и не может любить. Не может доверять, значит не может любить меня.

Но дело было не в этом. Речь никогда не шла о Гидеоне, или о желании подпустить его к себе, или веры, что он из тех людей, которым может понравиться то, что он там найдет.

Это всегда была я. Я так долго убеждала других доверять мне, что больше не доверяю себе сама. Своему собственному сердцу. Собственным инстинктам и вере.

Своему выбору.

Мои мышцы напрягаются, готовые к движению. Я смотрю в тепло-ореховые, зеленые глаза Гидеона, с отблеском голубых огоньков.

Вот что я знаю: я люблю его.

Вот, во что я верю.

Я не та, кем меня сделал Лару. Я больше не та девушка, что была на «Дедале». Я выбираю кто я, каждый день. И сейчас я выбираю быть собой.

В этот момент мне не нужно читать мысли Гидеона, чтобы заглянуть в его сердце, чтобы разделить его мысли: он любит меня. Всю меня. Хорошее, плохое. С борьбой между ужасными порывами, которые я никогда не смогу разделить, и проблесками надежды на то, что я слишком напугана даже прошептать. Он видит меня всю.

Они пытаются прорваться, сказала Лили, и в это мгновение, которое тянется целую вечность, я знаю, что делать. Я знаю, что то, что мы с Гидеоном воображали в галерее правда. Они могут видеть нас, они знают нас. Шепот Лили сказал это сам.

Вы должны были показать нам, стоило ли с вас познавать.

Остальные шепоты в своей Вселенной по ту сторону разлома наблюдали за нами. Судили нас, испытывали нас, расставляли нас, как фигуры на доске, чтобы понять, кто мы. И если Гидеон знает меня, любит меня, доверяет мне, я смогу выучить этот урок в ответ. Если мы и все наши друзья, и союзники можем сделать выбор и принести жертвы, которые исходят из наших сердец, тогда я готова к тому, что нас будут судить.

Я пропущу шепоты. Я закорочу разлом, как когда-то это сделали Тарвер с Лили. Я сделаю свой прыжок веры… и поверю в их выбор.

Гидеон протягивает мне руку, и я осознаю, что он понимает мои намерения, что он со мной во всех смыслах этого слова.

Я оставляю пистолет и все, что он сделал со мной. Я бросаюсь бежать, смутно сознавая, что Тарвер что-то кричит, что Лили яростно визжит, отбиваясь от него. Что она должна быть в состоянии раздавить его одной мыслью, и все же она борется, толкает его руками, кричит, чтобы ее отпустили. О том, что я, должно быть, уже за пределами досягаемости щитов-барьеров, и все же мой разум принадлежит мне. Я спотыкаюсь о кучу обломков и карабкаюсь по ним, царапая ладони и колени, используя толчок адреналина, который приносит боль, чтобы двигаться намного быстрее. Я бросаюсь вперед и чувствую, как ладонь Гидеона хватает мою. Тепло его прикосновения более реально, чем что-либо еще.

Я выбираю тебя.

Наши пальцы переплетаются, словно две половинки одной подвески, и мы вместе прыгаем в разлом.

Остальные дети, те, за которыми мы должны были наблюдать и судить, роятся вокруг меня в тщетной попытке убить Лили или спасти ее, но сейчас они ничего не значат. Я познал человечество. Если мои братья еще не научились делать выбор, то я сделаю выбор за всех нас. А тех, кого не убьют, когда их связь с нашим миром будет разорвана, я найду сам и уничтожу.

Теперь так легко увидеть выбор, который сделают эти пять душ. Некоторые могут выбрать попытку убить меня… остальные вместо этого будут пытаться спасти меня. Что бы они ни выбрали, они потерпят неудачу.

Но потом я вижу, как двое из них бегут к самому разлому, двигаясь слишком быстро, чтобы я мог остановить их. Выбор, которого я не видел. Решение, которое я не мог предсказать. Я протягиваю руку, чтобы отобрать их разумы, но что-то тянет меня назад, сила, исходящая из меня, голос, говорящий «НЕТ».

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ЛИЛИ

ЛИЛИ.

Это приходит как свет в темноте. Не голос, не мысль, а прикосновение чего-то неуловимого, как теплый ветерок… хотя нет ни воздуха, ни тепла. Только это ощущение: Лили.

Я цепляюсь за него, отчаянно нуждаясь в этом проблеске чего-то в мире ничего, и он ведет меня вперед через пустоту, пока я не ощущаю еще одно прикосновение, а затем еще, и затем внезапно я окружена другими, такими же, как я, ошеломленными тем, что я снова стала частью их.

Я уже была здесь.

Да.

На планете… когда я была кем-то другим. Кем-то еще.

Лили Лару.

Я помню. Вы…

Мы… их имена приходят не в словах, а в порыве чувств. Миллиарды разумов вместе, бесконечные мысли, объединенные, как каждый цвет во Вселенной, формирующие ослепительную, прозрачную истину, которая, если бы я дышала или говорила, заставила бы меня закричать. Мы привели тебя домой.

Домой?

Когда мы дали тебе жизнь, мы сказали, что тебе не время к нам присоединяться. Ещё нет. Но мы видели, что мы сделали с тобой, и ты можешь остаться с нами, если хочешь. Стать одной из нас.

Все мое «я» все еще болит и пульсирует от силы того, что они есть, и из-за желания присоединиться к ним, по-настоящему понять, становится трудно думать.

Но… есть кое-кто, кем я должна быть. Была волна, которая принесла меня сюда, воспоминания приходят бессвязными вспышками. Пара соединенных рук, две души, чей выбор принести себя в жертву открыл дверь в этот мир. Существо в моем теле пыталось остановить их, когда я собрала последние силы, чтобы оттащить его назад. НЕТ… ты не причинишь им вреда. Существа по ту сторону двери смогли прорваться, чтобы вернуть измученное существо в их мир.

И есть кто-то, чье лицо — единственный образ, который могут вызвать мои ослепленные мысли, как после того, как я смотрю на солнце.

Тарвер.

Ты — энергия, ты — от света. Он — человек, уникальный, один из миллиардов. Мы не можем привести его.

Я хочу назад.

Мы должны были принять решение с тех пор, как первый корабль твоего народа пронзил тишину — то, что вы называете гиперпространством. То ли закрыть дверь между нашими мирами, то ли оставить ее открытой. Вы затопили наш мир образами, словами и идеями, настолько мощными, что, если их не остановить, они уничтожат нас. Боль, одиночество, ненависть, а также прекрасные вещи, такие как любовь к семье, к любимым, к друзьям, вера. Мы узнали это от тебя. И от пятерых, кто пришел спасти тебя.

Вы следили за нами? Все это время?

Время для нас не совсем то же самое, что для вас. Мы видим все возможности будущего. Мы должны были следовать за теми, кто познал боль, утрату и ярость, ибо нечестно наблюдать за теми, чья жизнь свободна от печали.

И что это… судьба? Что мы все собрались здесь, в этом месте?

Небольшие подталкивания, здесь и там. В клетках твоего отца мы мало что могли сделать. Но крошечные изменения — обеспечение двух выживших в смертельной катастрофе, или предотвращение взрыва, унесшего жизнь повстанца, или привлечение внимания хакера к определенной личности — это мы сделать могли.

Нет. Я отказываюсь верить, что все это было предопределено. Что мы просто марионетки, играющие под вашу дудку.

Нисколько. Мы видим возможности, Лили. Мы знаем, что может случиться, а не что произойдет. И если мы чему-то и научились, наблюдая за вами, так это тому, что человечество никогда не перестает удивлять нас. Ваши действия — это ваши собственные действия. Ваш выбор, хороший или плохой, за вами. Как и выбор твоих спутников.

И вы основываете свое решение навсегда отрезать нас от гиперпространства, на том, хорошие ли мы люди?

У нас нет желания уничтожить ваш вид. Мы знаем, что один, одинокий, сделал бы это. Но мы стремимся лишь сохранить существование нашего собственного мира. Мы дадим вашим мирам достаточно времени, чтобы подготовиться к разделению, стать самодостаточными или переселить их население. Тогда мы бы укрепили стены между нашими Вселенными так, чтобы ваши двигатели, ваши сигналы больше не могли пройти.

Вы говорите, что должны принять решение. Значит, вы еще не решили?

Мы ждали возвращения последнего эмиссара.

Вы… вы имеете в виду существо, которое захватило меня. Использовало меня, чтобы убить всех этих людей, угрожало тем, кого я люблю, угрожало всему нашему образу жизни?

Да.

Мой отец пытал это существо… это ужасно, то, что с ним случилось, но нельзя судить о целом виде по действиям одного человека. Среди нас есть монстры, это правда. Но есть и герои. Есть люди, которые борются с такими, как он. Которые никогда не перестанут бороться с такими, как он.

Наш выбор еще впереди. Если взорвать этот разлом навсегда и позволить нашему виду исследовать ваш мир, чтобы понять его, не будет никакой гарантии, что ваши человеческие качества не уничтожат нас, как они уничтожили нашего последнего эмиссара. Или, возможно, это раз и навсегда свяжет вашу Вселенную с нашей, гарантируя выживание нашего вида и сохранение нашего мира. Мы можем отправить тебя обратно к ним, или оставить здесь с нами, если хочешь, но откроем ли мы врата, чтобы присоединиться к вашему миру, или закроем навсегда их для вас… мы пока решить не можем.

Почем нет?

Из всего, чему научило нас человечество, самым странным для нас является выбор. Для нас все возможно, и все, что может быть, будет. Выбирать то или иное существование… это человеческая способность формировать свою судьбу. Нам нужна ваша помощь.

Я позволяю своим мыслям открыться им, мое чувство себя размывается по краям, когда я пытаюсь почувствовать, что они чувствуют, понять, что они впитали от нас. Здесь ярость, кипящая сила, как шторм, который вот-вот разразится. Это то, чего боятся шепоты — огня, пожирающего их мир.

Я позволяю им прикоснуться к моему горю из-за смерти Саймона, вновь открытой ране из-за смерти моей матери много лет назад, печали и вины из-за того, что я была одной из немногих выживших с «Икара». Я позволяю им увидеть мой гнев на отца, мучительный укол предательства, кипящую ярость на существо, которое использовало меня, чтобы причинить такое разрушение. Затем, с усилием, я тянусь к другим, более глубоким воспоминаниям, проскальзывая сквозь покров боли и ненависти в то, что лежит за ними.

Потому что за этим кроется нечто большее, радуга более глубоких сил, ожидающих, когда их призовут. Радость маленькой девочки, чьи мечты были окрашены в цвет моря. Привязанность мальчика, который был готов защищать свой дом голыми руками и силой воли. Любовь человека, чья вера превосходит смерть, чья сила ощущается как огонь и поэзия.

Огонь девушки, у которой отняли все, и которая все же нашла в себе силы прыгнуть в неизвестность, чтобы открыть эту дверь. Решимость юноши, который протянул руку, чтобы прыгнуть вместе с ней, который в тот момент верил, что мы все достойны спасения, если только у нас будет шанс доказать это.

Этот шанс.

И изнутри, в окружении радости, преданности и верности моих друзей, мерцание ярости снаружи нашей жизни кажется тонким, как бумага.

Когда мои мысли открываются им, я улавливаю слабый вкус их разума. Они намного превосходят все, что я когда-либо знала, вес бесконечных умов, настолько переплетенных, что невозможно узнать, где заканчивается один и начинается другой. Я чувствую то, что мы им дали, волну эмоций и идей, которые они не понимают. Но за страхом, гневом, желанием безопасности, я чувствую что-то слишком знакомое… тоску.

Я делаю паузу, пытаясь облечь свои ошеломленные мысли в слова. Нам всегда было интересно, одиноко ли человечество во Вселенной. Где-то за постоянно расширяющимися границами новых планет и терраформированных лун всегда было ощущение незавершенности, что мы ищем что-то еще. Нечто большее, нечто величайшее, чем мы сами. Быть одному в этой Вселенной — пустота, которую никто из нас не смог бы вынести.

Возможно ли, что, несмотря на все наши различия, несмотря на то, что мы никогда не понимали друг друга, шепоты тоже не хотят быть одни?

Помоги нам в выборе.

Не могу. Я не могу сказать вам, что если вы останетесь и будете учиться у нас, научитесь понимать нас, то ваш вид будет в безопасности. Потому что если вы останетесь, ярость, горе и боль неизбежны. Жить — значит чувствовать все это.

Так вы хотите, чтобы мы ушли?

По эту сторону разлома, в этом мире, нет ничего определенного. Но единственными щитами от тьмы являются моменты, которые приносят свет, и вы видели это в этих людях, в их историях. Они уникальны, и все они одинаковы. Я не могу придумать лучшей брони. И мы можем научить вас, как создавать собственные щиты.

Подумайте обо всем, что вы узнали от нас, обо всем, через что мы прошли, о каждом выборе, который сделали шестеро из нас, что привел нас сюда. Испытав это, почувствовав жизнь, любовь, доверие, веру… вы действительно хотите отказаться от всего этого, чтобы быть в безопасности?

Я жду ответа, но его нет. Я чувствую, как их разум отдаляется от моего, и настойчивый рывок, который я инстинктивно узнаю, привязывает меня к моему собственному миру, к моему собственному телу. На мгновение мне хочется прильнуть к этому миру, к осколкам другого существования, которое ни один человек не сможет по-настоящему понять.

Но я должна позволить всему этому ускользнуть и раствориться в свете, снова окутав себя ревущей тишиной. В мои мысли вползает один образ, пара сцепленных рук… и с ним голос, произнесший: «Я выбираю тебя».

Я не вернусь. Боль — это все, что есть, все, что я есть, все, что я могу дать. Я больше не один из вас, и я не могу снова стать частью вас. Я не могу вернуться домой.

Мы — часть тебя. Ты так долго был один, но ты всегда будешь принадлежать нам.

Больше нет. Я — месть. Я — страх. Я — все, что вы должны оставить позади.

Мы научимся переносить тьму. Они покажут нам как.

Вы не можете понять. Я… я не принесу вам этой боли. Мне было невыносимо видеть, как их разделяют. Пожалуйста, просто отпустите меня. Дайте мне умереть.

Если это действительно то, чего ты хочешь, выбор за тобой. Но мы видели, как ярко светит в темноте, как сладко музыка наполняет тишину. Все эти годы ты знал только тень и безмолвие, и нам так много нужно тебе показать. Спасти тебя.

Я не стою спасения.

Мы все стоим спасения.

Откуда вы знаете?

Мы никогда не можем знать, не по-настоящему.

Но мы верим.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ГИДЕОН

КТО-ТО ШЕВЕЛИТСЯ РЯДОМ СО МНОЙ, и когда промаргиваясь, я открываю глаза. Голубые искры все еще мельтешат передо мной и я осознаю тепло Софии на своей груди. Мы в моей берлоге? Она во сне перекатилась на мою половинку кровати?

На мгновение я оказываюсь в невероятно огромном пространстве, мои мысли бегут с бесконечной скоростью… а затем, мгновение спустя, это пространство сжимается, возвращаясь ко мне, пока мир снова не обретает правильный размер и форму.

Правда выплескивается на меня, как ведро холодной воды, наэлектризованная и внезапная. Мы лежим на полу, заваленные обломками разлома, как куча мусора, и я сжимаю Софию в руках.

— Сработало? — шепчет она устало. Затем, словно спохватившись, добавляет: — Мы живы?

Ребра в синяках, плечо болит в том месте, где я, кажется, приземлился на него, но я сажусь, оглядываясь в поисках остальных.

Я сразу вижу Флинна и Джубили. Она бормочет проклятия на другом языке, которому, должно быть, научилась у него, судя по тому, что он похоже понимает его. Я встречаюсь взглядом с Флинном, и он поднимает руку, показывая, что с ними все в порядке.

Проследив за его взглядом, я вижу свернувшись калачиком Тарвера в центре зала. Он начинает выпрямляться, двигаясь так, словно каждая его часть испытывает боль. Как старик.

— …черт возьми, что это было? — стонет Джубили.

— Разрушение разлома освободило шепотов, — отвечаю я, пытаясь подняться на ноги, но безуспешно. — Это сработало на Элизиуме, когда в разлом прыгнули Тарвер и Лили. Это сработало на Эйвоне с тобой. Она сказала, что они пытаются прорваться, и так как она не хотела, чтобы они… мы подумали, может они помогут нам остановить ее.

Рядом со мной София втягивает воздух, когда я произношу имя Лили

— Гидеон, где Лили?

— Она просто… — голос Флинна затихает. — Она исчезла. Ее затянуло в разлом вместе с вами.

Мой взгляд лихорадочно обшаривает зал, и я снова пытаюсь подняться на ноги. Я шатаюсь и падаю на колено, когда мои ноги отказывают. Нет. Нет, нет, нет. Я чувствовал ее в разломе. В то мгновение, когда мы попали в это бесконечное пространство, я почувствовал ее там, я знаю это.

Раннее утреннее солнце пробивается сквозь прорехи в корпусе «Дедала», прогоняя тени, так что ей негде спрятаться. Ее отец лежит в углу разрушенного зала, глядя на разлом, словно проводит какие-то мысленные вычисления или дискутирует с кем-то.

Когда я делаю вдох, беспомощно пытаясь понять, что делать дальше, свет резко меняется. Ленивые, голубые искры разлома становятся неистовыми, и зал темнеет, будто весь свет вытягивается из нашего пространства в одну точку.

Мягкий электрический гул в разломе заполняет пространство без предупреждения, и когда искры становятся невыносимо яркими, он поднимается до пронзительного крика, нарастающего каждую секунду.

С другого конца зала Ли что-то кричит нам, но я не слышу ее из-за гула. Я различаю слова только в последний момент: «убирайтесь». Двигаясь как единое целое, мы с Софией карабкаемся по груде обломков, чтобы укрыться за ней с другой стороны, в это же время Тарвер спешит в другой конец зала, а Флинн и Ли вместе перекатываются за цементную глыбу. Мое сердце колотится, в ушах звенит, легкие сжимаются, зал дрожит… и кажется, что в любую секунду «Дедал» распадется вокруг нас.

Оглушительный рев заглушает оглушительный гул разлома, и перед тем как я закрываю глаза, я вижу, как металлическая рама, содержащая свет, раскалывается на тысячи сверкающих осколков, зависающих в воздухе подобно звездам. Голубые искры змеятся в безумном танце, рассыпаясь вокруг нас.

А потом наступает тишина. Полное молчание.

София первая приходит в движение, ползет назад по куче обломков, что укрывала нас, и протягивает мне руку сверху. Я хватаюсь за нее, переплетая наши пальцы, и забираюсь к ней, приподнимаясь на локтях. Остальные тоже выползают из своих укрытий, чтобы посмотреть. Свет по-прежнему на месте, снова слившийся в высокую овальную форму вокруг разлома. Но там, где когда-то было холодное бледно-голубое свечение разлома, теперь сияет золотым, переливающимся, насыщенным светом.

И механизм, откуда он светил, клетка, исчезла.

В течение нескольких долгих секунд мы просто смотрим на него, пытаясь заставить наши измученные мозги поработать снова, пытаясь понять, что делать дальше. Затем корпус «Дедала» издает дрожащий стон, и мы словно возвращаемся к жизни.

Тарвер встает на ноги, спотыкаясь делает два шага вперед, словно собирается идти прямо в разлом. Но вдруг он резко останавливается, просто глядя на него. Свет играет на его измученном лице.

У основания разлома скорчилась фигура, и она осторожно поднимается на ноги, поднимая облако пыли, которое медленно оседает обратно на землю.

Белая пыль прилипает к подолу ее черного платья, волосы наполовину распущены и падают на спину.

Она больше не безупречна… она великолепна, восхитительна, вернувшийся к жизни человек.

Лили.

Она дрожит, словно от внезапного холода. Пыль окрасила ее рыжие волосы в пепельный цвет. Только теплая рука Софии говорит мне, что это не сон и не галлюцинация. Глаза Лили обшаривают зал, перебегая от одного человека к другому, но особенно бросается в глаза тот, на кого она не смотрит. Она смотрит куда угодно, только не на бывшего солдата у упавшей люстры, чьи глаза неотрывно устремлены на ее лицо.

Никто не произносит ни слова, слишком боясь ее реакции. Никто не хочет разрушить чары, надежду, что ее разум снова принадлежит ей. В тишине есть миллион возможностей, и на этот миг она снова может быть просто Лили, даже если в следующий момент все снова рухнет.

Наконец она нарушает тишину.

— Кто-нибудь, скажите что-нибудь, — шепчет она. — Ну пожалуйста!

— Боже мой, это она. — Это Джубили, которая, шатаясь, поднимается на ноги и нетвердой трусцой бежит к девушке в развалинах. Флинн на шаг отстает от нее.

Округленные, голубые глаза Лили затравленно смотрят на нее. Она испуганно сглатывает, и на мгновение я чувствую ее неуверенность, как свою собственную. Как девушке начать извиняться за попытку уничтожить человечество? Но прежде чем она успевает что-то сказать, Джубили, не колеблясь, бросается к подруге, обнимает ее и высвобождает смех, который лишь слегка истеричен от усталости и облегчения, и руки Флинна обнимают их обоих.

Мои ноги наконец-то повинуются приказу, и я начинаю карабкаться вниз по другой стороне груды разбитого мрамора, за которой мы прятались, все еще держа Софию за руку.

Лили продолжает обнимать Джубили, когда поднимает голову и смотрит в нашу сторону. Она видит меня первым, и я узнаю проблеск, промелькнувший на ее лице — призрак Саймона, которого она видит во мне, и ее улыбка смягчается.

— Спасибо, — шепчет она.

Ее глаза встречаются с глазами Софии, и что-то проходит между ними — узнавание, память, понимание, прощение, все в одно мгновение.

Но она по-прежнему не смотрит на Тарвера, который стоит неподвижно, словно прирос к месту, на котором оказался в тот момент, когда Лили вернулась из пространственного портала. Ее взгляд устремлен куда-то за плечо Джубили. Каждая линия ее тела напряжена, словно она борется с какой-то невидимой силой, пытающейся притянуть свое лицо к себе.

Джубили смотрит на своего бывшего капитана, затем сжимает руку Лили, и они с Флинном, отступая, отпускают ее.

— Лили… — Тарвер не двигается, и если бы я не видел, как шевелятся его губы, то не узнал бы хриплый, убитый горем голос. Потом он делает несколько неуверенных шагов к ней, но останавливается за пару шагов.

Лили морщится при звуке его голоса. На глазах появляются слезы, губы дрожат, руки вцепились в грязное платье. Она закрывает глаза, и слезы текут по ее щекам, когда она резко поворачивается к Тарверу.

— Мне так жаль, — выпаливает она, повышая голос от волнения. Слова сливаются в один поток. — Я не могла остановить его… остановить это… я видела все, слышала каждое слово, но я не могла… это было похоже на то, как я обращалась с тобой на «Икаре», только в тысячу раз хуже, в миллион раз хуже, потому что я тоже чувствовала его ненависть. Боже, Тарвер, ничего из этого…

— Думаешь, меня это волнует? — Тарвер прорывается сквозь поток ее слов, и если ее голос ясен, богат и трепещет от волнения и боли, то его — тих и спокоен. Только хрипота, видимое напряжение в линиях плеч и ног, когда он стоит неподвижно, показывает, что происходит под всем этим.

Лили тяжело дышит, поток слов на время застопорился, и хотя я вижу только ее профиль, я понимаю то, что она не сказала, то, что ясно написано на ее лице… так ясно, что я чувствую, как мои щеки горят. Пальцы Софии сжимают мои, когда она прижимается ко мне.

— Я держалась. — Лили сглатывает, не сводя глаз с Тарвера. Теперь она говорит очень тихо, почти шепотом. — Чтобы я могла вернуться к тебе.

Я не могу сказать, кто из них ломается первым, но внезапно она делает шаг вперед, и Тарвер шагает к ней, а затем он держит ее так крепко, что ее ноги отрываются от пола, а ее руки обвиваются вокруг его шеи. Их губы встречаются и остаются там. Тоска, отчаяние и исцеление в этом поцелуе продолжают распространяться, как теплое сияние разлома позади них. Существа, находящиеся сразу за порталом, посылают каскадом свой расколотый свет в разрушенный бальный зал, купая всех нас в золоте.

Проходит некоторое время, когда Джубили прочищает горло.

— Не знаю, как вы, а я умираю от голода. По-моему, там еще остались крекеры и арахисовое масло, если наше снаряжение не стерло в порошок.

— Э-э… — я оглядываюсь на разлом, на фоне которого выявляется силуэт, что является обнимающимися Тарвером и Лили. — А что насчет них?

Джубили фыркает, ее голос становится сухим, когда она отвечает:

— Я почти уверена, что мы для них сейчас просто отдаленные размытые фигуры.

Мы не слышим возражений от пары, и на мгновение мне кажется, что они даже не услышали ее, но затем Тарвер убирает руку со спины Лили, чтобы изобразить некий грубый жест в сторону Джубили, что заставляет ее расхохотаться.

Пока Флинн и Джубили карабкаются по обломкам, чтобы вытащить свои рюкзаки из-под обломков, мы с Софией медленно сближаемся. Тишина между нами стала другой, наполненная всем тем, что произошло между нами за мгновение до того, как мы прыгнули в разлом.

Выбор, который она сделала, оставив пистолет у ног и доверившись надежде, заставляет ее покраснеть и затаить дыхание. Медленно, неуверенно ее губы изгибаются в улыбке, которую я так люблю… кривой, с одной ямочкой на щеке, которая указывает мне, что она не носит маску, не играет ни в какие игры. Эта улыбка только ее, и она для меня.

— Я чувствую себя по-другому, — шепчет она, все еще сияя золотом в свете разлома.

— Нет, — шепчу я в ответ. — Ты именно та девушка, какой я тебя всегда знал.

Она смягчается в ответ, протягивает руки, чтобы обнять меня за шею, и как раз в тот момент, когда я думаю, что Тарвер и Лили выбрали лучший способ отпраздновать возращение, момент прерывается криком Джубили.

Мы все четверо оборачиваемся, но опасности нет. Кумико Мори обнимает Джубили, а Мэй с Санджаной минуют ее, чтобы пройти в разрушенный бальный зал. Все трое грязные, со следами борьбы, но на лицах усталые улыбки.

— Оболочки пали, — говорит Санджана. — Они рухнули, и теперь некоторые из них начинают просыпаться. Мы знали, что вы должны были… — она замолкает, глядя на новый золотой разлом без клетки.

Я смотрю мимо нее, чтобы встретить взгляд Мэй, и впитываю ее улыбку. Даже после того, как я принес опасность к ее двери, к ее семье, она пришла, чтобы помочь мне. Я никогда не знал, что у Валета есть кто-то, кто сделает это для него. С другой стороны, я не думаю, что она сделала это ради Валета. Думаю, она сделала это ради меня.

Шум с другого конца зала заставляет нас остановиться, и мы обмениваемся смущенными взглядами. Затем слабый стон эхом разносится во внезапно наступившей тишине. Лили отрывается от Тарвера, ее взгляд внезапно наполняется болью… и только когда она бежит к источнику звука, я вспоминаю, что с нами был седьмой человек до того, как разлом взорвался.

Месье Лару.

Когда мы подходим к Лили, она сидит на пыльном, потрескавшемся полу, наполовину протянув руку к мужчине, свернувшемуся в метре от нас. Его волосы поседели от пыли после взрыва. Грязь на морщинистом лице прорезана ручейками слез на щеках. Он обхватил себя руками, втиснувшись в угол обломков. Водянистые голубые глаза устремлены куда-то мимо лица дочери.

— Папочка? — шепчет Лили, дрожащим, неуверенным голосом. — Папа, это я. Лили.

Но титан «Компании Лару», кажется, даже не слышит ее, его глаза не дрогнули. Он что-то бормочет что-то себе под нос, и только когда он выдыхает и слова на мгновение становятся громче, я могу разобрать, что он говорит.

— …и мы все снова будем счастливы.

Я смотрю на Софию, лицо которой мрачно. У нее столько же причин ненавидеть этого человека, сколько и у меня, и все же я вижу в ее глазах отражение своих собственных чувств. Когда я смотрю на крошечную тень человека, скорчившегося на полу, мне трудно найти ту ненависть, ту горькую решимость, которая вела меня после смерти Саймона. Я смотрю на него и ничего не чувствую… я смотрю на него и чувствую… жалость.

Флинн привлекает мое внимание тихим вздохом, и когда я поднимаю голову, он указывает на разлом позади меня. Я поворачиваюсь, сердце колотится, когда мое измученное тело пытается подготовиться к… чему-то. Золотистый туман, шелковистый и эфирный, медленно, нитями выползает из разлома, становясь сильнее и ярче с каждой минутой.

— Что это? — шепчет Тарвер, сидя на корточках.

— Это они, — так же тихо отвечает Лили. — Они собираются снять барьеры. Мы должны… многому у них научиться. И они хотят узнать нас, узнать от нас, что значит быть человеком.

— По-моему, — бормочет Флинн, — у них только что был первый урок.

— Что нам теперь с ним делать? — нерешительно спрашивает Джубили, глядя на Родерика Лару.

— Не думаю, что теперь с ним можно что-то сделать. — Горе Лили написано на ее лице и на мгновение я снова оказываюсь во дворе особняка Лару и слушаю, как Тарвер разговаривает с ее отцом. Она, возможно, единственный человек, последний человек в этой действительности, кто заботился о тебе.

— Что нам теперь делать? — тихо спрашивает София, но достаточно близко к моему уху, чтобы вопрос срезонировал в моих костях.

Лили закрывает глаза рукой и выпрямляется, выдыхая, когда рука Тарвера обвивается вокруг ее талии.

— Теперь… — начинает она, переводя взгляд на нас. — Теперь мы будем все восстанавливать.

Мы снова едины.

Мы усталые от ожидания, когда пара потерпевших кораблекрушение влюбленных освободит нас. Мы те, кто гневался, кто боролся, слишком жаждал причинить боль тем, кто причинил боль нам. Мы сильные, которые любили и были любимы, открывая надежду в украденных снах и в переплетенных пальцах.

И мы, самые темные из нас, кто жил в агонии и ярости, обнаружили, что даже в тишине и тьме всегда есть искра.

Мы есть и всегда будем теми, что выберем.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

СОФИЯ

ДВЕРЬ В НОВОЕ ЛОГОВО ГИДЕОНА закрывается за мной с тихим стуком. Он, растянувшись на матрасе, что валяется на полу и служит кушеткой, смотрит на меня с улыбкой… или на пакет с едой, которую я принесла, распространяя в воздухе запахи кориандра, кокосового молока и лайма.

— Миссис Фан приготовила первую порцию лаксы*, - объявляю я, пересекая комнату, чтобы плюхнуться на матрас рядом с ним.

За три недели, прошедшие с момента крушения «Дедала», Гидеону удалось создать достаточно респектабельное логово. Он доволен безопасностью своих линий гиперсети, и на этот раз тут есть холодильник для еды… для свежеприготовленной еды, а не для пайков в фольгированных пакетах. Я планировала обзавестись собственным жилищем, зная почти религиозную одержимость Гидеона анонимностью, но прежде, чем я смогла поднять этот вопрос, он запрограммировал код безопасности и для меня. Ему пришлось переписать всю систему, чтобы сделать возможным более одного пароля для входа. Наряду со световыми люками, впускающими естественный, дневной свет, через умную серию зеркал, установленных по шахтам вверх к поверхности над подземным городом.

Гидеон залезает внутрь пакета, практически разрывая его от нетерпения добраться до супа внутри.

— Молодец, Ямочки, — говорит он, протягивая руку за палочками и ложками. — Все будут праздновать открытие ее ресторана отсюда до следующего сектора.

Улицы подземного города до сих пор усеяны обломками, что стали убежищем для людей потерявших свой кров, которым больше некуда идти. Они до сих пор завешаны траурными знаменами черного, белого, синего и серого цветов, но с каждым днем во все больше секторов поступает электричество. Один за другим бизнес возвращается к жизни, семьи находят друг друга, и общество делает первые шаткие шаги к нормализации.

Я думала посмотреть, в каком состоянии пентхаус Кристины, но правда в том, что я хочу быть здесь. С людьми, которые больше всего пострадали от всего, что случилось. Таких, как я и Гидеон.

Хотя серия мониторов и жестких дисков были первыми покупками Гидеона для нового логова, он еще не нашел кресло-консоль, которое ему нравится. Однако у меня есть смутное подозрение, что он откладывает поиски кресла, потому что сидеть на матрасе означает, что рядом с ним есть место для меня. Держа миску в одной руке, другой он обнимает меня и притягивает к себе.

— Они уже начали? — спрашиваю я, пытаясь палочками достать лапшу из его миски. Его главный монитор, подключенный к каналу центральной сети, показывает аэросъёмку бурлящей толпы, собравшуюся на месте крушения «Дедала». Теперь это место обеспеченно структурными опорами и покрыто строительными лесами, пока идет восстановление слоев города. Гидеон прикрыл световые люки ставнями, поэтому цвета монитора яркие и четкие.

— По-моему, несколько минут назад. Муньос произносит речь… Сейчас включу звук. — Он щелкает пальцами перед монитором, и внезапно из динамиков доносится глухой рев толпы и голос президента.

— Мы не одни. — Беспилотный аппарат приближается к президенту Муньос, которая стоит за кафедрой и смотрит на толпу, пока разносится ее голос. — Слова, которые человечество воображало услышать веками, с тех самых пор, как первые древние народы взглянули на звезды и решили, что это Боги. Я стою здесь сегодня перед вами с нашим ответом: мы не одиноки, мы никогда не были одиноки. — Позади нее находится разлом, его золотое сияние видно даже при ярком полуденном солнце. С постоянно открытой дверью между Вселенными шепоты, официально называемые Коллективом, медленно исследуют наш мир за пределами машин Лару. Их встречают с подозрением, гневом, любопытством, почтением… и, в основном, с надеждой. Благодаря их помощи, восстановление города после крушения пошло в два раза быстрее, чем мы могли бы сделать это самостоятельно.

Президент Муньос делает паузу, вглядываясь в лица толпы.

— Теперь мы знаем, что интеллект, эмпатия и любопытство присущи не только человечеству. Нам нужно многому научить и многое постичь. Мы обогатим жизнь друг друга, построив фундамент доверия и надежды. Я знаю, что у многих из нас есть вопросы или даже страхи… я знаю, что многие находят, что в свете наших ужасных потерь, доверие особенно дается нелегко. Вот почему я создала новую должность, один голос, который держал бы ответ от имени Коллектива и перед Коллективом. В свете всего произошедшего некоторые из вас могут найти это решение удивительным. Но наш новый посол красноречив и уравновешен, и остается единственным человеком, который когда-либо присоединялся, пусть и ненадолго, к Коллективу по ту сторону разлома. И ни у кого нет причин усерднее работать на благо мира и восстановления. Прошу присоединиться ко мне в поздравлении посла Лару.

Президент делает шаг назад, чтобы дать возможность новому послу присоединиться к ней на трибуне.

— Вот она! — визжу я, тыча палочками в ногу Гидеона. — Святая корова, посмотри на это платье. Боже, она не шутила.

— Мне твое все равно больше нравится, — говорит Гидеон с набитым лапшой ртом. — То, что со светом и бахромой.

— То, которое было все разорвано и осталось в дырах, потому что я носила его во время крушения космического корабля? — Я искоса поглядываю на него. — По-моему, там мало что осталось от платья.

— Так почему, ты думаешь, оно мне нравится?

Я снова тычу в его колено палочками.

— Тише, я хочу послушать.

Когда Лили присягает президенту в новой должности, беспилотник камеры перемещается по делегациям с каждой планеты. Мои глаза пытаются найти кельтский узел и единственную звезду на гербе Эйвона, но первым я выделяю из толпы лицо Флинна. Я хватаю Гидеона за руку, но он уже ухмыляется. Джубили сидит рядом с Флинном, и ее платье насыщенного персикового цвета красиво смотрится на солнечном свете. Не думаю, что оно было бы заметно, если бы вы не искали его. Так же я замечаю, что Флинн смотрит на нее, а не на сцену у разлома.

Когда президент Муньос пожимает руку Лили и отступает к одному из мест на сцене, Лили подходит к микрофонам.

Несколько дней назад, когда мы вшестером собрались в гостиничном номере Флинна на ужин, Лили провела большую часть времени с пепельно-серым лицом в углу, что-то записывая, а потом разрывая записи. Тарвер предупредил нас, чтобы мы не поднимали вопрос о ее предстоящей речи на церемонии приведения к присяге.

Но сейчас, глядя на нее, этого не скажешь. Улыбка, знакомая большинству людей по рекламным билбордам косметики и модным журналам, не дрожит… ее руки не дрожат. На ней зеленое платье, сшитое по моде нескольких лет назад, но оно ей идет. Тарвер стоит неподалеку с отрешенным лицом, глаза устремлены на нее. Лишь ветер колышет ткань.

— Мой отец, — начинает Лили, и ее голос эхом отдается в толпе, — выдающийся человек. Взрослея, я верила, что он не может ошибаться. Я представляла его себе одним из древних Богов, о которых говорила президент, подходящим спутником для звезд.

Она оглядывает толпу, умолкая, чтобы перевести дыхание.

— Но звезды не Боги, и мой отец тоже. Он был… является… человеком. Все, что он делал, каждый путь, который он избрал, он считал правильным. Его ошибкой была не жажда власти, славы или богатства. Это не была гордыня или высокомерие, даже не покорение целого вида.

Позади нее мерцает сияние разлома. Несколько шепчущихся золотых нитей вылетают из него, вьются в волосах Лили и оседают вокруг сцены. Коллектив тоже прислушивается к тому, что она говорит.

— Ошибка Родерика Лару заключалась в том, что он считал, что имеет право принимать решения за нас. Вера в то, что бремя выбора было возложено на него, и только на него, в конечном счете, погубила его. Однажды он назвал корабль «Икар»… и стоял потрясенный вместе с остальной Галактикой, когда тот в огне упал с неба. — Она оглядывается, камера направляется на Тарвера, чье бесстрастное лицо только улучшилось за последние несколько недель освещения в СМИ. — Но свобода воли — это то, что значит быть человеком, и никто не может определить путь, по которому вы пройдете через эту Вселенную. Выбор — это наше величайшее право, наш величайший дар… и наша величайшая ответственность.

Лили опускает глаза, хотя аэросъемка показывает, что у нее нет записей. Она молчит так долго, что я смотрю на Гидеона, беспокоясь, не забыла ли она остальную часть своей речи. Я больше не слышу толпу через микрофоны, настолько полна тишина. Как будто весь Коринф, вся Галактика, смотрящая на это по каналу через гиперпространство, затаила дыхание.

Но затем она поднимает голову, и актриса во мне распознает в ней мастерство. Она оратор. Никто не знал, что ее самообладание может быть настолько развитым.

— Так что теперь, здесь, сегодня, у всех нас есть выбор. — Голос Лили повышается, страсть слышна даже сквозь искажение динамиков. — Мир навсегда изменился теперь, когда разлом открыт для добра. Мы никогда больше не будем одни в необъятности этой Вселенной. Поэтому мы можем приветствовать этих новых существ с подозрением и недоверием, с виной и гневом, или мы можем показать им, почему человечество стоит знать, стоит к нему присоединиться, стоит спасти.

Она делает паузу, словно ожидая, что от своих слушателей… от сотни тысяч людей, собравшихся на улицах Коринфа, от миллиардов, наблюдающих за происходящим на экранах по всей Галактике, от меня, лежащей на этом потрепанном матрасе, обнимаемой Гидеоном… что мы сами сделаем свой выбор.

— Я, например, сделала свой выбор. — Лили поднимает голову, окидывая взглядом леса, образующие каркас здания штаба, перестраиваемого для разлома. — Вот почему мы супругом возглавили «Компанию Лару» и направляем ее значительные ресурсы на восстановление нашего города и на изучение всего, чем могут поделиться с нами наши новые соседи. Новая штаб-квартира, которую вы сейчас видите строящейся, станет местом для всех, для людей или нет, куда можно будет прийти, поделиться историями и воспоминаниями, и узнать о том, что значит быть человеком. Они хотят знать все… хорошее, плохое, тьму и свет. Они хотят, чтобы вы принесли свои истории.

Лили снова опускает глаза на толпу, и ее заразительная, знаменитая улыбка возвращается.

— «Икар» был назван с высокомерием. Теперь мы обращаем эту традицию имен к чему-то хорошему, к чему-то обнадеживающему. Новый проект будет называться «Эос» — в честь древней богини рассвета, в честь нового мира, в котором мы оказались. Я надеюсь, что когда этот новый день настанет на планетах по всей Галактике, мы все сможем разглядеть надежду в рассвете.

После того, как она заканчивает, наступает тишина, короткий момент, который, тем не менее, тянется от дюжины возможностей. Но затем толпа взрывается, уровень звука на каналах отчаянно регулируется, чтобы сбалансировать рев. Я вижу, как шевелятся губы Лили, и, хотя я не слышу ее из-за толпы, легко читаю слово: «Спасибо».

Дикторы новостей начинают говорить наперебой, готовые начать разбирать речь и анализировать политические последствия, в то время как аэросъёмка показывает, как Лили отступает от кафедры, возвращаясь к Тарверу, который сжимает ее руку своими обеими руками и подносит ее к губам.

Гидеон машет руками перед экраном, чтобы приглушить новости, затем втыкает палочки в лапшу и откидывается назад. Он некоторое время молчит, а потом позволяет воздуху выйти из легких с тихим свистом.

— Черт.

— Ты хочешь сказать, что она не произносила волнующих, эпических речей, когда вы были детьми? — поддразниваю я, сильнее прижимаясь к его плечу.

— Она была больше хороша в перепрограммировании домашних ботов с моим братом, говоря: «Гидди — неудачник, которому пора уже прекратить пытаться шпионить за нами».

Я смеюсь, слезая с матраса, чтобы собрать наши объедки и засунуть их в холодильник. Ополаскивая ложки в раковине, я ловлю себя на мысли о проекте «Эос» и о том, какую историю хочу рассказать я. Я вспоминаю, как отец учил меня танцевать. Я думаю о сестре Флинна и о том, как она остановила хулигана, который втирал грязь мне в волосы. Я вспоминаю свою первую аферу с Даниэлой и кувшин вина, который мы купили на часть прибыли, распив его вместе на крыше.

Правда в том, что я не знаю, какая история определяет меня. Я так долго была кем-то другим, кем угодно, кроме Софии, что не уверена, что знаю, кто такая София. Больше нет ни Кристины, ни Люси, ни Алексис, ни Алисы. Нет больше и Валета, пока Гидеон не решит воскресить его. Пока что мы просто Гидеон и София… какими бы они не были.

Кем бы мы не решили стать.

Гидеон встает с матраса, выключает мониторы и тянется к блокам, которые управляют ставнями на потолочных окнах, так что они заливают солнечным светом маленькую комнатку размером с чердак.

— Так что ты собираешься делать?

Я откидываю голову назад, позволяя свету согреть мое лицо. Возможно, я расскажу им историю девочки, которая жила очень давно, в стране под названием Иран на Земле, которая написала самую красивую музыку, которую я когда-либо слышала. Музыку, которая изменила мою жизнь.

Когда я открываю глаза, я вижу мерцание тени в потолочной шахте надо мной. Я моргаю как раз вовремя, чтобы увидеть силуэт бабочки на фоне света, прежде чем она исчезает в трепете крыльев.

Я опускаю глаза и вижу Гидеона, прислонившегося к стене, где на полке рядом с потрепанным экземпляром «Алисы в Стране Чудес» стоит рисунок папы в рамке. Он смотрит на меня с улыбкой, которая становится еще шире, когда я ловлю его взгляд.

Я протягиваю руку.

— Потанцуй со мной.

*Лакса — это блюдо перанаканской кухни, широко распространенное в Сингапуре, Малайзии и Индонезии, представляющее собой острый суп с рисовой лапшой и морепродуктами (креветками и моллюсками) в подливе из кокосового молока.