Рай-на-задворках (Дорога)

Дорога 2204 год откровения. 11 год Свершения. РЕАНДА

Высоко, под необъятным куполом храма, слабо и тревожно мерцали оранжевые звездочки ламп. В их неверном свете можно было только угадать тысячи спин распростертых на полу неофитов. Но кон Аман не разглядел бы их лиц и в лучах полуденного светила. Он уже не принадлежал ни к Реанде, «вечерней столице» Грассы, ни ко всей заблудшей на Дороге планете. Только голос его, многократно отраженный и усиленный таинственным искусством древних строителей, как обвал падал на лежащих ниц на холодном камне. Полузакрыв глаза, плавно раскачиваясь, кон Аман нараспев выговаривал древние тексты, чувствуя, как вера его впитывается неофитами, неимоверно усиливается ими и мощной волной взметывается к подножию алтаря, подхватывая его, недостойного Учителя, обволакивая, растворяя, унося вверх, в завтра, к Свершению…

На последних словах голос кона Амана зазвучал рыдающим воплем и, казалось, купол храма приподнялся ответным плачущим стоном молящихся: «А-а-о-ой!..» Кон Аман продолжал, понижая тональность и наращивая мощь:

— А-а-о-ой! — ликующе отозвался хор. Кон Аман подождал, пока затихнет последний отзвук заплутавшего где-то под куполом эха, и взметнул вверх сложенные в ладонях руки — жест благословения и одновременно призыв к молчанию. Тысячи грассиан, затаив дыхание, ждали его слов, а кон Аман не начинал. Он не случайно выбрал именно этот текст Откровения, положивший начало Вере, и уже давно готовился сказать то, для чего собрал этих фанатиков. Но вот миг настал, а он не мог решиться.

— Стрелой Ура заклинаю, начинайте же, кон! — услышал Аман свистящий шепот за спиной. Жаркая волна ненависти охватила его. Ненависти к обладателю этого голоса, генеральному смотрителю Дороги кону Морту, ненависти к безмозглым технократам из правительства и даже к этим, распростертым внизу. Как сладостно иногда бывает это чувство!

— Слушайте же, братья! — воскликнул Аман, обретая голос. Слушайте, жаждущие Свершения… Слушайте, живущие кратко! Что каждый из нас на этой земле? Звезды гаснут, горы рассыпаются в прах, воды морей подтачивают скалы и те, падая, заваливают им путь. Что каждый из нас в извечной схватке Ура с Руком? Песчинка в буре, муравей в потоке, стебелек цветка на пути лавины…

— А-а-о-ой!..

— Призрачно быстро детство, коротка юность, печальна зрелость, отравленная мыслью о смерти, трагична старость — ее канун. Для этого ликует солнце над просторами Грассы? Для этого блестят глаза женщины при взгляде на любимого? Для этого в колыбели лепечет дитя? Горек и короток твой путь, Идущий…

— А-а-о-ой!..

— Что же осталось нам в утешенье? В чем смысл вечной смены поколений? Где сила продолжения жизни? В дороге! Не бесконечна схватка Ура и Рука, не навечно сокрыта тайна утраченного нами Дара, еще далек путь, но уже виден конец! Слушайте, братья! Многие столетья пронеслись над Грассой, многие поколения пришли и ушли. всегда разные, но единые в одном…

Кон Аман почувствовал, что у него опять перехватывает голос. Он был 326 Учителем на Дороге, но ни один из них не осмелился сделать то, на что замахнулся он.

— Ну же, кон! — Аман физически чувствовал, с каким наслаждением кон Морт столкнул бы его с этого алтаря и встал сам над затаившей дыхание толпой. И от сознания, что, как бы Морт этого ни хотел, он все же не посмеет, Аман вновь обрел силу.

— Да, братья, в одном! Поколение за поколением жители Грассы шли к Свершению, и гремела над их головами вечная схватка Ура и Рука. Ложились костями ряды Идущих, и вставали новые, и тоже умирали не дойдя. Хитер и безжалостен Рук, неисчислима его сила, непреодолимо коварство. И вот уже не стройные ряды идут по Дороге, но толпы, и многие уже помогают Руку, вольно или невольно мешая Идущим. И встают по обочинам Дороги миражи, и манят уставших и отчаявшихся. Нас все меньше. Идущие, видите ли вы это?

— Да-а, — слитно и тихо выдохнул зал.

— Требуем ли мы чего-нибудь страшного? Хотим ли несбыточного? Мешаем ли кому-нибудь своей верой?

— Не-е-ет!

— А помогли ли мы кому?

Кон Аман рассчитал точно. Зал потрясенно молчал. Вера в Свершение, в давно утраченное жителями Грассы долголетие, почти бессмертие, была единственной религией планеты. Религией практически без обрядов и канонов, внутренней верой каждого в течение двух тысячелетий, постепенно теперь уходящей. Когда тщательно отобранные неофиты впервые собрались вместе, у Амана даже закружилась голова. То, о чем мечталось, становилось реальностью.

— Надеюсь, что каждый из нас искренен. — Теперь голос Амана звучал ликующе. Ему даже приходилось умерять его, приберегая силу для конца речи. — Верю, что добро в каждом из вас сильнее зла, знаю. что каждый из нас поможет слабому и поднимет упавшего. Каждый! А все мы вместе, воодушевленные, сплоченные долгой Дорогой? Где сила, которая нас остановит, где обман, который сможет сбить нас с пути, где дело, которому мы можем служить? Братья! Время настало. Ур слабеет, на Грассе побеждает Рук. Два столетия мы покорно шли и ждали, но слышите! — Ур зовет своих сыновей. Поможем Уру, братья! Вот дело для нашей веры, вот цель для нашей силы, вот средство приблизить Свершение!

— Веди! — выдохнул зал и взорвался исступленным воплем: — Веди! Поможем Уру, умрем на Дороге! Веди!

Сверху, с алтарного возвышения, это походило на вечное движение маленьких костов — хранителей лесов, строящих свои башни на опушках. Кон Аман внимательно следил за шевелением внизу и, почувствовав, что накал начинает угасать, раздавил его одним мощным выкриком:

— Нет! Не умрем! Убьем!

Воцарилась тишина. Неофиты затаили дыхание. Аману показалось, что он оглох или зал опустел. Уже много столетий на Грассе никто не поднимал руку на себе подобного. Насильственная смерть запретна на Дороге…

— Стрелой Ура клянусь, — прошелестел из ниши Морт. — Неужели все пропало?

«Нет, — подумал Аман. — Не этому заменить меня, не этому!» — И ласково, задушевно, как умел только он, 326 Учитель на Дороге, кон Аман заговорил о том, что вынашивал в себе весь этот длинный, пролетевший как мгновение год.

Рай-на-задворках 2276 год по земному летоисчислению. ДОЛИНА ЭДЕМ

Вторые сутки исследовательский космолет «Алена» прочно стоял на шести лапах-стойках в чудесном уголке планеты на огромном пестром лугу, а Станислав Комаров, его капитан, болтался по переходам без дела. Эта ситуация имела свою предисторию, а точнее, даже две. Первая уходила своими корнями в дальний 2220 год, когда человечество, ошеломленное количеством планет, более или менее пригодных для человека, и отсутствием на них разумной жизни, приостановило деятельность корпуса косморазведки.

— Эпоха великих географических открытий на Земле заняла не менее столетия, — заявил по информсети председатель Совета Звездоплавания Р. Столби, — а ведь это было практически дома. Исходя из такого же срока, необходимого для серьезного изучения каждой из открытых планет, мы обеспечили человечество работой на ближайшие полмиллиона лет!

Это потрясло планету до основания. Станислав, интересовавшийся историей космонавтики, живо представлял себе перипетии обсуждения, для большинства же его сокурсников по Академии Звездоплавания все заключалось в заявлении Совета, вошедшем в учебник истории: «Неограниченное возрастание возможностей человечества требует неограниченного прироста ресурсов. Реальный прирост ресурсов предполагает освоение и вовлечение в эксплуатацию ресурсов уже открытых планет. С целью концентрации усилий человечества в этом направлении временно приостанавливается деятельность корпуса косморазведки. При этом имеется в виду, что колонизация планет подготовит условия для возобновления деятельности корпуса на новом уровне». Следующие за этим годы были заполнены титанической работой, в результате которой 180 космических разведчиков типа «Пионер» пошли на слом, а вместо них с Земли ушло в космическое пространство 60 исследовательских судов, но уже не с «сорвиголовами», одиночками, а с целыми институтами биологов, химиков, геологов, физиков, метеорологов и т. д., и т. п. Теперь только в Академии Звездоплавания мечтали о романтике первооткрывательства.

Второй предисторией стало решение Совета звездоплавания № 164 от 2240 года. Оно не было оригинальным. Еще на заре космической эры существовало разделение на космонавтов-пилотов и космонавтовисследователей. Подготовка командиров для современных звездолетов занимала восемь лет, и никакой другой специальности у них не было. В результате на планетах командиры превращались в ненужные, даже мешающие фигуры, пока корабль не стартовал обратно. Выдерживали это не все. Тогда и появилось решение № 164, соответственно с постановлением Академии Наук № 128 и распоряжением Мирового Контрольного Совета. Капитан корабля при разворачивании исследований на планете получал права главного координатора с предоставлением ему чрезвычайно широких и потому практически не применяемых полномочий.

Станислав бродил из лаборатории в лабораторию, стараясь не очень мешать, и мечтал о ситуации, когда он смог бы проявить власть. Но эта планета таких ситуаций предоставлять, похоже, не собиралась. Предварительные данные, изученные еще на Земле, говорили, что Станиславу не повезло. Планета была чуть ли не единственная, сохранившая следы разумной и притом высокоразвитой жизни. К сожалению, только следы! Но эти следы потрясали… На планете были города, не поврежденные ничем, кроме времени; на планете были «оазисы» — группы построек под силовыми колпаками, практически не затронутые временем (какой-то шутник назвал их «курортами»). И если бы не масса скелетов, отлично сохранившихся в сухом климате планеты, можно было бы предположить, что все население ее, все без остатка, улетело в космос.

Но больше всего потрясло другое. На планете не было болезнетворных микробов и, больше того, никаких признаков оружия. Это делало планету, вероятно, самой важной из всех находок косморазведчиков. И в первые два дня, по вечерам за общим ужином, Светлане Стен и возглавляемой ею группе психологов приходилось отбиваться от подавляющих по численности оппонентов. Причиной спора стало давнее правило «свободного поиска», сданное в архив вместе с роспуском корпуса косморазведчиков. Правило появилось после того, как «Пионер»-30, уже в пределах солнечной системы, выйдя на связь с диспетчером космодрома Луна-2 и получив координаты захода, вдруг прервал разговор и направился к Солнцу.

Потрясенные наблюдатели по меньшей мере двух десятков внеземных станций видели вспышку — все, что осталось Земле от косморазведчика Белова. Потом было тяжелое психическое расстройство пилота «Пионера»-98, Клауса Ора, и еще целый ряд случаев подобного рода. Совет Звездоплавания потребовал разработки новой конструкции «Пионера», рассчитанной на коллектив. Но запротестовали сами разведчики. Ничего удивительного в этом не было, корпус с самого начала формировался из мало коммуникабельных людей. Тогда-то психологи и предложили право «свободного поиска». Это право формулировалось как «разрешение разведчику отклоняться от утвержденного маршрута и не вносить результаты отклонения в обязательный послерейсовый отчет». Правда, он должен был внести эти сведения в «мемуар» — архаичное письменное сообщение, составляемое, как правило, в конце пребывания пилота в корпусе. Психологи утверждали, что это дает разведчику ощущение внутренней свободы и даже элемент игры, необходимой человеку взрослому, работающему в условиях длительного стресса, куда больше, чем ребенку. Было предусмотрено еще множество мер, и они сработали корпус косморазведчиков просуществовал благополучно до самого роспуска.

Эту планету в 2152 году открыл Петр Арно. По неизвестной причине он отклонился в пустынную область космоса, не вызывавшую на Земле особого интереса. Здесь, вдали от звездных скоплений, Арно и наткнулся на планету, не без юмора названную им «Рай-назадворках». В гордом одиночестве она вертелась вокруг небольшой звезды, даже не имевшей имени на картах. Арно не сообщил об этом открытии в отчете, а только внес в «мемуар». Как сказал Станиславу перед отлетом вице-председатель Совета Торбазов:

— Я вижу единственное объяснение — Арно имел на это право. Но это объяснение ничего не объясняет.

После роспуска корпуса Петр Арно бросил космос, работал оператором высокогорной станции наведения, бродил в одиночестве по скалам и очень неохотно встречался с людьми. А после шестидесяти неожиданно женился, и его портрет украшал теперь каюту члена экипажа «Алены» Сержа Арно, механика, сына косморазведчика. «Мемуару» Петра Арно не повезло — он попал в архив корпуса в момент роспуска самого корпуса и в неразберихе особого интереса не вызвал, тем более, что сообщение о планете было сделано мельком, буквально в двух-трех строчках, а о безжизненном Нептуносе или холодной аммиачной Фрозе рассказывалось длинно и красиво. Так или иначе, когда на сообщение о Рае-на-задворках было обращено внимание, Петр Арно уже умер, а все имевшиеся у Земли кораблиисследователи ушли к планетам, казавшимся более интересными. Прошло еще несколько лет, пока «Алена» отправилась в космос.

Станислав сунул нос во все лаборатории, лично проинструктировал поисковую группу и вернулся в свою каюту. Все шло по строгому графику, и это, как он отчетливо понимал, делало его действия абсолютно ненужными. Сработанная раз и навсегда инструкция предусматривала все и развернутые вокруг корабля, с лазерами в стадии один, боевые машины; и выход только разведывательных групп, со сменой через четыре часа. И самого его, главного координатора, уныло сующего нос в двери лабораторий, где люди занимались делом. До того момента, когда люки смогут распахнуться, у Станислава оставалось только одно, правда, важное дело. Он должен дать «добро» на свободный выход. До этого «добра» многочисленные завлабораториями изнывали около шлюзов, ожидая возвращения разведчиков. Разведчики не всегда успевали принести заказанный образец или собрать нужную информацию, и тогда страдавшие лаборатории дружно презирали координатора.

Эта планета казалась абсолютно безопасной, и, будь его воля, Станислав давно дал бы команду к открытию люков. Но даже здесь замшелые деды из Совета Космонавтики сумели-таки его ограничить. Для того, чтобы снять защиту, должно было сойтись два «да»: главного координатора и БКМ — Большого корабельного мозга, прозванного «Быком» на всех без исключения исследовательских кораблях. В этом сыграло свою роль не столько созвучие названий, сколько феноменальное упорство машины. Из-за нехватки незначительного фактика «Бык» мог задержать открытие люков на неделю.

Станислав был почти уверен, что на этот раз у «Быка» не было никаких оснований упрямиться. Но машину настораживало именно это полное отсутствие оснований. На планете не было болезнетворных бактерий, микробов, вирусов. На планете был идеальный состав воздуха, идеальные влажность, гравитация и радиационный фон. На планете отсутствовали резкие перепады температуры и, судя по всему, стихийные бедствия — землетрясения, наводнения, пожары. На планете не было хищников, ядовитых змей, даже комаров! Зато в изобилии были цветы, плоды, бабочки, птицы, много-много зелени, растений, голубизны неба, бархатного тепла ночей. Эта информация стекалась не только к «Быку» и Комарову, все были в курсе и активно обменивались ей в Зеленом зале.

— Если бы я должен был создать огромный санаторий, — высказался руководитель биологов Чандр и подергал свою лохматую бороду, — я бы создал его именно таким. Но после долгих расчетов. А путем эволюции извините!

И только одна мрачная загадка все же была — гибель жителей планеты. Этой загадкой занимались биологи. Чандр в последние дни даже перестал ходить на обеды и ужины, — что приятного, когда на тебя все так выжидательно смотрят? Да и остальные его сотрудники не рассиживались за столом, все чувствовали себя неловко. Только самая юная из них, лаборантка Аня, гордо таскала через весь зал еду своему шефу.

Станислав каждые несколько часов запрашивал у биологов информацию, а каждый вечер изучал выжимки из дневных исследований. Ему очень хотелось первому сказать «да». Среди капитанов бытовало поверье, что если «да» первым скажет человек, это гарантирует успех экспедиции. Но пока из всех материалов вытекало, что причины массовой гибели жителей — необъяснимы. Медики последовательно исключили заболевания, вызванные патогенными факторами (отсутствуют), социологи исключили насильственную смерть от какого-либо оружия (отсутствует), биологи исключили все прочие естественные виды смерти. Единственно, что приходило в голову, — какое-либо смертоносное космическое облако. В эту гипотезу, подсказанную Комарову одним древним романом, укладывалось все, кроме того, что за время Космической эры никто никогда не видел ни такого облака, ни даже следов его существования. Были еще странности, например, отсутствие оружия. Слава богу. Земля не знала войн уже более трех столетий, однако вон они, боевые машины, стоят, ждут…

Размышления Станислава прервал настойчивый вызов. Он сразу узнал голос Чандра и ринулся к пульту, сшибив по пути вазочку с оранжевыми оранжерейными гвоздиками.

— Интереснейшее дело, капитан, — услышал он неразборчивое гудение (у Чандра звуки застревают в бороде, говорили биологи) — Мы тут сидим, думаем — зайдите, а?

В первый момент Станислав расстроился, — он уже предвкушал, как скажет «да» первым, а тут просто «интересное дело». Но потом сообразил, что для обычного «интересного дела» хватило бы и вечернего отчета.

Рай-на-задворках 2276 год по земному летоисчислению

…Ступил своей ногой. Почему «проклятая»? Почему отец так ненавидел этот в полном смысле слова рай? Почему он требовал, чтобы я помешал полету сюда? Да и как вообще он мог такое требовать? Вопросы, вопросы, вопросы — ответы на которые где-то здесь, в этих зеленых ласковых полях, прозрачных ручейках, ярких и нежных рощах. Где? На всей «Алене», может быть, только я до конца ощущаю непонятность поведения отца. Он был странный человек, герой-косморазведчик Петр Арно! Я испытываю какую-то болезненную потребность снова и снова вспомнить самые мельчайшие детали нашего нечастого общения. Только никак не могу понять: в них ли кроется ответ на загадки планеты, или наоборот — здесь разгадка поведения отца? Во всяком случае, связь несомненна.

Мне всегда не хватало методичности. Это особенно заметно, когда я вплотную подошел к тайне. Итак, по порядку.

Я — Серж Петрович Арно, главный механик исследовательского космолета «Алена», командир боевых машин по планетному расписанию. Хотя кому на такой планете нужны боевые машины, чудовища с лазерами и деструкторами, с прочей тысячью и одной смертью? За всю историю исследования планет их всего два раза пускали в ход.

Мой отец — Петр Арно, косморазведчик, оператор высокогорной станции наведения. Моя мать — Анна Арно. Она рассказывала мне, что полюбила отца во врема его послеполетного отдыха в санатории «Сахара», где она была наблюдающим врачом. Отец отличался от всех отдыхающих ростом, спокойствием и подчеркнутым безразличием к женщинам. («Что-то не очень это свойственно косморазведчикам после полета…» Ах, мама, мама!). Врачи не нашли ничего необычного в том, что Петр Арно добровольно запер себя на безлюдной высокогорной станции. После роспуска корпуса косморазведчиков бывшие «космические бродяги» выкидывали и не такие номера. Мало кто из них пошел в исследовательский космофлот. И когда Петр Арно в шестой раз отказался смениться, мама настояла на посылке ее на станцию врачом-наблюдателем — на месяц, обернувшийся жизнью.

Я очень любил отца. Любил тем больше, чем меньше он обращал на меня внимания. Хотя неправильно — «не обращал внимания». Обращал. Помню, он ставил меня перед собой и долго смотрел, словно сравнивал с каким-то образцом. В детстве я боялся этого, боялся отчуждения в глазах отца, какой-то отстраненности. А потом я уходил, так и не дождавшись ласки. Вся положенная ребенку ласка доставалась мне от мамы. Но даже у нее иногда, если заставал врасплох, я замечал такое же изучающее внимание. Окончательно пропало оно только после моего поступления в школу космомехаников. Это был самый решительный шаг в моей жизни, начисто сломавший наши семейные отношения. Когдя я объявил о своем решении, отец впервые меня ударил. Ударил неожиданно, и в глазах его горела такая ярость, что я ужаснулся.

— Не смей! — закричала мама. — Не смей! — до сих пор не знаю, мне или ему.

Я выбежал из домика и вскочил в вертоплан с твердым намерением никогда больше здесь не появляться. Скользя в воздушных потоках вдоль горных склонов, я весь корчился не от отцовского удара, а все от того же отчуждения, явственно мелькнувшего в глазах мамы. Конечно, долгая жизнь в отрыве от людей, снег и скалы, скалы и снег должны были сказаться на их психике, но…

Потом мама часто приезжала ко мне в школу. Мы не вспоминали этот случай и почти не говорили об отце. Я все больше хвастался успехами в учебе и спорте, а она показывала картины. Там, в горах, она много писала и, по-моему, ее пейзажи были очень хороши, хотя и странны. Вроде как на Земле, и в то же время как-то не так. Между прочим, рисовали они вдвоем — сначала отец, примитивно, какие-то наброски, намеки. А потом мама делала из них картины, и они всегда считались ее работами. Почему мама показывала их только мне? И почему она всегда пристально следила за моей реакцией? Следила настороженно и с надеждой. Она даже радовалась, когда картины не вызывали у меня интереса. Отца я увидел еще только раз — в день его смерти.

Декан факультета вызвал меня по информеру прямо из бассейна, и через час я уже летел на станцию. Старик знал только, что мама настоятельно просила прислать меня немедленно. Домой меня не вызывали никогда, значит, что-то случилось.

Когда снег, взметенный посадкой, опал, я сразу увидел маму у крыльца, в заиндевевшем от долгого стояния комбинезоне. Отец лежал в своем кабинете на низкой широкой тахте, и на его бледном, осунувшемся лице были страдание и страх. Не знаю как, но я сразу понял, что это вызвано моим появлением. Я что-то бормотал насчет того, почему меня не вызвали сразу, или почему вызвали меня, а не перевезли отца вниз, в больницу. Там не только любую болезнь вылечат, а вообще нового человека могут сделать из его собственного старого кусочка. Но мое бормотание заглохло само собой. Как мне было жалко его, такого внезапно постаревшего и слабого! Хотя «внезапно» это было только для меня, ведь я не видел его уже несколько лет.

Выросший без отцовской ласки, я был не сентиментальным и считал себя неспособным на бурные эмоции. Но как сейчас помню нежность, заполнившую меня. Я увидел, как страх в его взгляде медленно исчезает. Он всматривался в меня — и словно открывал что-то успокаивающее, что-то чрезвычайно важное.

— Папа! — закричал я и впервые бросился его обнимать. Каким легким было его высохшее тело! Кажется, я носил отца на руках, шептал ему на ухо что-то ласковое, и он тоже что-то шептал и гладил меня по голове.

Всего не помню, зато навсегда запомнил слова, сказанные, когда я уложил его обратно на тахту. Он говорил медленно, но в голосе звучала прежняя властность. Я тогда не очень-то вслушивался в слова, скорее, бездумно запоминал их, как эта катушка запоминает мои. Какое мне было дело до какой-то неизвестной планеты, когда передо мной лежал обретенный на двадцать первом году жизни, такой больной и родной отец! И до сего момента я как запись прокручиваю эти слова — и не могу понять их до конца.

— Проклятый Рай-на-задворках, — говорил отец. — Я назвал ее Райна-задворках — может быть, ее не вспомнят, не найдут. Или найдут когда-нибудь потом, уже более мудрые, более сильные. Мне надо было умолчать, но я не смог, я вписал ее в «мемуар». Это был мой долг… или долг был в том, чтобы скрыть?.. Но ведь я ничего не знаю наверняка. Доказательств нет. Я думал, я всю жизнь боялся, я ошибся, и это огромная радость. Но только ты, один ты. А другие?..

Он словно говорил сам с собой, и я не мог прервать его. Да и не собирался, я просто смотрел на него и чуть не плакал. Мне очень хотелось заплакать от жалости, что он такой больной и слабый, и от радости обретения его, и от боли за потерянные двадцать лет! Но отец повернул ко мне голову, и в его голосе зазвучал металл:

— Теперь уже ничего не проверишь. Я не могу испугать все человечество зря, а ты ничего не доказал. Очень хорошо, что не доказал. И все же обещай мне, очень прошу — обещай! Если все-таки соберутся туда лететь — помешай. Бей тревогу, кричи, сломай чтонибудь… взорви, наконец, корабль, но помешай!

Я ничего не понимал: — Папа! Куда лететь? Кому помешать?

Но он, наверное, меня не слышал, он только решил, что я отказываюсь.

— Обещай! — вдруг крикнул он с такой силой, что я испугался.

— Обещаю, обещаю!

После этой вспышки ему стало хуже, голос его слабел и прерывался:

— Мы с мамой… Я не мог восстановить эти картины, — говорил он, и паузы между обрывками слов становились все длинней.

Я не вслушивался, я только чувствовал, что он уходит. Одна мысль билась во мне: «Я обрел его, через столько лет обрел — и вот…» До сих пор не могу думать об этом спокойно. Люди уходят из жизни — это закон природы, но не в тот же момент, когда… Не могу, не буду. Все. После того, как мы похоронили его на площадке станции, мама переселилась на равнину и пошла работать в школу наблюдающим врачом. У меня начался выпускной курс, потом практика. и мы встречались не чаще, чем до смерти отца. Через несколько месяцев, когда пережитое вспоминалось не так остро, я пытался выяснить у нее, о чем говорил тогда отец, но она ушла от ответа.

— Он бредил, он просто бредил… — и заговорила о картинах.

Кажется, это было после большого осмотра. Перед тем, как дать «добро» на практику в пределах солнечной системы, нас неделю истязала медкомиссия, тогда я еще пошутил, что признан идеальным образцом землянина. Да… Мама опять показывала свои картины, а я подумал, что из них что-то ушло. Они стали неживыми. Может быть, это отец придавал им жизнь? Затем был долгий полет на Ланку-11 и, вернувшись, я застал маму чуть постаревшей, но веселой, окруженной десятками ребячьих мордашек. Они даже играть сбегались в ее зеленый дворик. А потом было полетное задание и три дня на сборы. Я прилетел к маме с тяжелым чувством — ведь планета, на которую уходила «Алена», называлась Рай-на-задворках…

Услышав название планеты, мама охнула, но я не дал ей заговорить. Наверно, я даже преувеличивал желание повидать планету — желание, жившее во мне после тех, последних, слов отца. Но чем горячее я говорил, тем сильнее она сникала.

— Вот оно… — повторила мама несколько раз. Я перевел разговор на другое, постепенно растормошил ее, и вроде все позабылось. А на Луне-111, в конце предполетной подготовки, я узнал, что мама полетела в горы на могилу отца и там погибла, сорвавшись в пропасть. Погибла там, где она на ощупь знала каждый камешек, каждую тропинку!.. И вот я здесь, на ласковой, безопасной, безвредной планете. Истинный рай! И что самое невероятное — до мелочей знакомый по десяткам маминых картин…

Дорога 2191 год Откровения. За 11 лет до Свершения. ОРТА

Кон Мал последние ночи почти не спал. Чем ближе его лаборатория подходила к концу работы, тем чаще он проводил ночи, терзаемый видениями наяву. Сомнения точили его, словно червяк — благоухающий плод, лишая покоя. Днем сомнения отступали, особенно когда Фиер, помощник Мала, потрясая расчетами, кричал:

— Клянусь посохом Болла, кон, это же конец Дороги, о котором грезит вся Грасса! Дорога — ненаучный термин, но иначе вас не пронять, кон. Вы понимаете, что это значит?

Измученный ночными бдениями Мал снова и снова заставлял перепроверять расчеты и загонял всех сотрудников бесчисленными опытами с животными.

— Но этим же нельзя ничего подтвердить, — бесновался Фиер. — Мы должны решиться сами. Мал проявлял твердость и категорически запрещал опыты на грассианах. Он понимал, что эксперименты с животными еще ничего не доказывают, но сейчас именно это его и устраивало.

А в эту ночь кон Мал, руководитель центра Бессмертия, не ложился вовсе. Фиер — самый талантливый из его сотрудников, еще не ставший коном, но уже руководивший темой, худой, нескладный, вызывавший у Мала родительские чувства, — решился: он тайно произвел опыт на себе и юной Мине, своей жене. Более того, он заявил об этом сразу, как вошел в кабинет Мала, где собрались все руководители тем. Заявил прямо с порога, без обычного: «Ровной Дороги!» — и даже без кивка!

Кон Мал уныло бродил по дому и слушал ночную тишину. Ему полагался особняк вблизи города, но он предпочел этот, расположенный в живописном лесу, где раскинулся третий научный центр Грассы, один из семи центров планеты. Их, желающих прийти к Свершению силой разума, становилось все больше. Еще сто лет назад Ведущий Дороги Арк сконцентрировал все научные силы в красивейших уголках Грассы и этим положил начало разделению Планеты. Все последующие Ведущие подтверждали существование Центров и щедро выделяли средства на их работу. И еще никогда наука не подходила так близко к цели!

К получи Мал понял, что его так угнетало. Когда-то, получив этот дом, Мал установил поворотные, в рост человека, зеркала в углах комнаты. Они помогали думать, он словно советовался со своими двойниками по углам. Сейчас зеркала отражали низенького, полного человечка с наивным венчиком волос на макушке. Эта мечущаяся, помятая фигурка ничего не могла ему подсказать. Зато он сам, наконец, понял, чего он боялся эти два долгие года, с того дня, когда его — о великий Ур! — осенила эта идея… Мал еще не знал, что ему делать, но понимал, что все, что он может предпринять, натолкнется на сопротивление Фиера. Сделав еще несколько кругов по комнате, Мал повернул зеркала к стене и подсел к внутреннему коммутатору Центра. Фиер будет у него через десять минут. В конце концов, он, Мал уже давно, еще до последнего опыта, знал, как надо поступить. И этот предстоящий разговор был нужен не для того, чтобы что-то изменить.

Кон Ропур ткнул пальцем кнопку. Нежно прозвенели колокольчики первых аккордов. Их звук, словно пропадающий вдалеке, навевал на Ропура жалость ко всему окружающему миру. Вот звон уже дальше, дальше, и только отзвук, тень звука еще долетает издалека, из неизвестности… Тело Ропура напряглось в ожидании. Издалека наплывали, нет, наползали слитные, мерные шаги миллионов ног. Грозная и бессильная поступь бесчисленных поколений Грассы. Шаги звучали так равнодушно, что стонущий вопль певца отозвался в теле Ропура электрическим разрядом. Эту вещь, «Плач потерявшегося», кон Ропур включал часто и знал наизусть. И, раскачиваясь в кресле посередине теплой, устланной коврами комнаты, он чувствовал себя там, на Дороге, среди идущих отупело, безнадежно идущих. Кон Ропур даже не замечал, что поет во весь голос, пытаясь вместе с певцом заглушить неотступный звук шагов:

На последнюю, еще звенящую ноту, тяжело и устало отозвался хор:

Снова с воплем отчаяния вступил певец:

И опять хор тяжело и равнодушно раздавил отчаяние певца:

Кон Ропур сжался в кресле, чувствуя, как мимо него проходят плотно сомкнутые ряды, и во весь голос простонал им вслед:

Замерли последние шаги, но Ропур еще сидел обхватив голову руками. В последнее время он слушал «Плач» после каждого заседания Совета Дороги и каждый раз чувствовал себя словно омытым, сбросившим груз прожитого. И хотелось сделать что-то доброе, принести кому-нибудь радость: в Орте знали, что после заседаний Совета младший Ведущий Дороги принимает и выслушивает любого. В комнату проскользнул старый Лим.

— Сколько там? — спросил Ропур. Вопрос прозвучал резко, и Ропур устыдился. Лим служил еще его отцу и уже близился к уходу с Дороги.

— Ровной Дороги, Лим. Что нового у тебя в семье? — запоздало поинтересовался он.

— Ровной Дороги, Ведущий! — откликнулся Лим, и его изрезанное морщинами лицо осветилось улыбкой. — У меня все хорошо. А к вам проситель, но не говорит, кто он.

Кону Ропуру вдруг показалось, что эта встреча переменит его жизнь. Подобное предчувствие уже было, когда один из тысяч конов, никому не известный инженер Ропур, головокружительно быстро вознесся до второго лица Грассы. Оставалась только одна ступень до вершины, но Ропуру совсем не хотелось становиться главным Ведущим. А предчувствие становилось все явственней. На мгновение Ропур заколебался, не отменить ли прием? Ведущие всех рангов устанавливают свои обязанности сами. Лим словно понял колебания Ропура.

— Он очень волнуется, этот кон. И с ним Несущая жизнь.

Слова Лима разом окончили сомнения. Женщина, готовящаяся даровать миру нового грассианина, — свята на Дороге.

— Проведи.

Дожидаясь просителей, Ропур пытался собрать разбегающиеся мысли. Надвигалось что-то огромное, а он не мог разобрать — темное или светлое? Лим не стал громко докладывать, а шепнул ему на ухо: — кон Фиер и конна Мина.

Первое, что бросалось в глаза в вошедшем, — худоба. Кон Фиер, казалось, состоял только из скелета, на котором неправдоподобно широко сидела и без того просторная парадная темно-фиолетовая мантия кона-ученого.

Когда взгляды Ропура и вошедшего встретились, Ропур содрогнулся. Глаза Фиера не были глазами просителя: в тех всегда читалась надежда, ожидание. Эти же были глазами фанатика, они горели огнем сжигающей Фиера веры. Страшная энергия таилась в этом взгляде… Ропуру понадобилось физическое усилие, чтобы перевести взгляд на конну Мину, полускрытую высокой фигурой спутника. Маленького роста, с уже явно выдающимся животом, она тоже смотрела не так, как обычные просители. В ее глазах Ропур увидел спокойную гордость, сознание своей значительности.

— Я слушаю вас, — сказал Ропур, избегая взгляда ученого. Часто он еще до того, как пришедший заговорит, знал, о чем его будут просить, и сейчас чувствовал что-то необычное.

— Мне надо увидеться с Главным Ведущим Дороги! — требовательно проговорил Фиер. Голос у него был высокий, горловой, и Ропуру почудились в нем трагические нотки певца из «Плача».

— Ровной Дороги! — ответил Ропур доброжелательно.

— Ровной Дороги! — отозвалась Мина и покраснела. Она быстрее мужа почувствовала упрек.

— Ровной Дороги! — сказал ей вслед, как отмахнулся Фиер. — Мне необходимо увидеться с Главным Ведущим!

Странная пара очень заинтересовала кона Ропура. Он пригласил гостей присесть, нажал клавишу внутренней связи и заказал три бокала тонизирующего напитка из орры — древний знак того, что гость тебе интересен.

Пришедший кон не ожидал такого приема. Усадив Мину, он в третий раз повторил свою просьбу, на этот раз именно тоном просьбы.

— Но если вам нужен Главный Ведущий, уважаемый кон, то не проще ли обратиться к нему? Вы же знаете, что любой грассианин может…

— Знаю, — перебил Фиер. — Но тогда нужно письменно изложить причины, и потом ждать, сочтут ли их достаточно важными. А я…

— Абсолютно правильно, уважаемый! — Кон Ропур намеренно не дал Фиеру договорить. Высокий пост, занимаемый Ропуром, требовал уважения. — У Главного Ведущего слишком много дел, и он не в состоянии выслушивать всех без разбора. Но, между прочим, таков порядок обращения и ко мне, кон!

— Но вы принимаете и просто так. Об этом говорят в Орте на каждом углу, — еще сбавил тон Фиер.

Звякнул колокольчик. Кон Ропур прошел в угол, распахнул дверцу и достал оттуда три чуть подогретых бокала напитка. Первый он с легким поклоном вручил Мине — это не было показным уважением к «несущей жизнь»: сам кон Ропур пока не подарил Дороге нового Идущего. С бокалом в руке Фиер окончательно утратил напор и растерянно посмотрел на Мину. Ропур пришел ему на помощь:

— Вас смущает срок рассмотрения прошения?

— И это тоже. Но главное, что прошение будут читать многие.

— Не более пяти.

— И этого много. Мое сообщение перевернет Грассу.

Кон Ропур почувствовал раздражение. Два раза он уже поддержал подобные проекты. Но в первом случае Медицинский центр отверг «Эликсир долголетия» после испытаний, приведших к массовой гибели кротких пушистых монтов, на которых в Грассе издревле практиковались медики. У самого Ропура дома тоже жил ручной монт, и Ропур любил, держа его на коленях, погружать пальцы в голубоватую, теплую шерсть. А во втором случае Ропура спас только положительный отзыв экспертов Инженерного центра. Ужас «Росского взрыва» до сих пор заставлял его кричать по ночам. Цветущая, зеленая Росса превратилась в развалины, вызвав массовый приток неофитов в храмы Учения, — многие и так косились на научные центры. И хотя уроки пошли впрок, кон Ропур все равно выслушал бы Фиера, ради умоляющих глаз Мины.

— Вы работаете в каком-то центре?

— Да, я работаю в третьем научном центре у кона Мала.

Это была весомая рекомендация. Среди ученых не установилось единого мнения о причинах исчезновения Дара. Кое-кто, правда, тайно, даже подвергал сомнению само его существование. Ропур, как и большинство Ведущих, считал, что причины надо искать не во внешних условиях и уж, конечно, не в происках легендарного Рука, а в самих грассианах. Третий научный центр занимался вопросами физиологии и наследственности.

— Кон Мал, кон Мал… — Ропур попытался вспомнить это имя. но оно ему ничего не говорило. В Совете Ропур руководил устройством социальной сферы и нечасто встречался с миром ученых.

— А почему ко мне приходите вы, а не руководитель? Согласитесь, за работу центра несет ответственность он.

— Мы с ним разошлись, — через силу заговорил Фиер. — Он считает, что это преждевременно и недостаточно проверено.

Фиер мямлил и избегал прямого взгляда. Ропуру показалось, что он не уверен в своем открытии. Но, посмотрев на Мину, Ропур понял: ученый просто разочарован, что натолкнулся не на заинтересованность и особое внимание, а на то, на что, очевидно, наталкивался не раз. На лице напряженно слушавшей Мины это отражалось ясно. Ропуру стало не по себе, у него и в мыслях не было подвергать сомнению право Фиера на обращение к нему.

— Оставим это, кон. Так в чем же ваше открытие?

Фиер сделал жест рукой в сторону Мины.

— Вот, — сказал он торжественно. — Вот конец Дороги!

Мина приподнялась из уютного кресла, и мягкий боковой свет рельефно обрисовал ее вздернутый живот. Ропур молчал. Ему много раз приходилось видеть «Несущих жизнь», но в голосе Фиера звучала ликующая убежденность.

— Через сезон это станет ясно многим в нашем центре, через несколько сезонов всей Грассе.

— Что станет ясно? — Ропур был уже почти убежден, но не словами, а гордостью, преобразившей лицо Мины.

— А вот это пока должно быть тайной для всех, кроме вас и Главного Ведущего Дороги!

Через час мощная машина Ропура бесшумной молнией пронеслась сквозь засыпающую Орту ко Дворцу Совета.

Дорога 2191 год Откровения. За 11 лет до Свершения. РЕАНДА

Кон Мал подъехал к храму, когда светило уже предвещало свое появление отблеском сияния на вершинах гор. Горы словно загорались изнутри, и фонари уютно раскинувшейся в долине Реанды потускнели. Громада храма, видная с любой дороги, подходящей к городу, подавляла. Кон Мал убеждал себя, что поступает хотя и не как ученый, зато как Идущий, но так и не убедил. И, стоя у огромных резных дверей с изображением «Посоха Болла», Мал никак не мог заставить себя перешагнуть порог.

Давно, в детстве, родители водили его в храм Учения и он хорошо запомнил символ — суковатую дорожную палку легендарного отшельника на дверях и мантии Учителей. Мал тогда не все понимал из торжественного чтения «Завета Идущим», но навсегда проникся его духом, духом веры в конец Дороги, единства всех жителей Грассы. Эта вера помогала ему в научной работе, и он мечтал, что именно он, маленький, со смешными, уже тогда торчащими в разные стороны прядями волос, кон Мал будет тем, кто возвестит конец Дороги. Мал верил в науку. И чем больше наука противопоставляла себя Учению, тем сильнее хотелось Малу их примирить. Мал до дрожи ощущал величие и благородство Учения, объединившего в едином движении многие поколения грассиан.

Когда группе исследователей в центре Минувшего, изучавшей древние захоронения, удалось вроде бы доказать существование Дара тысячи лет назад, Мал радовался как никто. Но это не привело к объединению Учения и науки — наоборот, разделило их еще больше. И то, что сейчас собирался совершить Мал, походило на измену делу науки. Вряд ли друзья из центра одобрят его поступок! Светило, наконец, выглянуло между пиков, и купол главной башни храма вспыхнул ослепительным светом. Тяжелые двери со скрипом открылись. Мал отпрянул от входа и зашагал вдоль стены.

Когда ему предложили возглавить лабораторию наследственности, он согласился без колебаний. Он верил, что именно в наследственности сокрыты причины утраты Дара. Именно в ней, как полагал Мал, скрывался конец Дороги. Он и сотрудников подбирал таких же — сохранивших детский восторг перед чеканными строфами «Заветов». Десять лет работы, работы дружной, поглотившей их всех без остатка! И вот теперь, перед самым ее завершением, кон Мал утратил веру в то, что это действительно конец Дороги, а не начало новой. Новой, которая может взорвать, похоронить все, столь милое ему на этой чудесной планете. И хуже всего, что против него Фиер — самый любимый, самый талантливый ученик! Но все же Мал никогда не пришел бы сюда, если бы он поговорил с Фиером прошлой ночью, если бы не узнал об отъезде Фиера и Мины. Кон Мал знал, к кому обратятся они в Орте. Они не ученые, они Ведущие. Многие ли работающие в центрах поддержат его, Мала, когда Ведущие обратятся к ним за советом? Ночью он долго колебался, пока не понял, что выбора у него нет. Все аргументы в спорах с Фиером и его сторонниками отточились, кон Мал знал, кто обратит внимание на его доводы. Утром он победил неуверенность и вылетел в Реанду.

У ворот храма решимость его иссякла. Юный неофит, вышедший из дверей, с интересом наблюдал за странным человеком, то приближающимся к храму, то удаляющимся — не часто ученые посещали храм! Ученый бросал на неофита отчаянные взгляды. Тот, уже прошедший первую степень посвящения, понял, что пришедший нуждается в толчке, могущем облегчить принятие решения.

— Войдите, кон, — пригласил он. — Войдите и посмотрите. Это самый древний храм Грассы. У нас хранится посох Болла, кон.

Неофит угадал. Кон-ученый облегченно забормотал: — Да, да, конечно… Надо посмотреть, обязательно надо посмотреть. Это очень интересно… — При этом он так часто кивал, что его и без того растрепанные пряди, обрамлявшие лысину, казалось, разошлись по волоску и каждый торчал отдельно.

Неловко обойдя стоящего в дверях неофита, словно боясь его зацепить, ученый вошел внутрь — и замер на пороге. Внутри храм подавлял еще больше — огромное, почти пустое пространство с теряющимся впереди и вверху алтарным возвышением, казалось, стиснуто стенами и обрушивается вниз. Единственное, что сдерживало его напор — это взметнувшаяся в центре колонна из прозрачного горного минерала с заключенным внутри посохом Болла. Осторожно, стараясь не разбудить эха, кон Мал медленно пошел к колонне и вдруг замер от ужаса — так неожиданно и громогласно обрушились на него сверху слова:

— Что привело к нам брата, Идущего по обочине?

Ошеломленный кон Мал не посмел обернуться. Он смотрел на колонну, как на спасение: — Я пришел встретиться с коном Аманом, Учителем.

В наступившей тишине послышались шаги. Эхо возвращало их со всех сторон, шаги метались в воздухе, слышались сверху, снизу, одинаковые, но разные по силе звучания. Внутри у Мала что-то сжалось, противно задрожали ноги. Ему почудилось, что на него со всех сторон надвигаются толпы плотно сомкнутых, слепых в своем стремлении людей, безжалостных, бесчувственных, одинаковых… Одинаковых!.. Поймав себя на этой мысли, кон Мал обрел уверенность. Пусть они идут, пусть сомнут, затопчут, но они не должны быть такими!

— Я кон Аман, 326 Учитель на Дороге, — услышал он ласковый голос и обернулся: — Я принес вам тайну, Учитель!

Рай-на-задворках 2276 год по земному летоисчислению

Сегодняшний день стоит отметить особо, за что глубокая благодарность группе разведки. По расписанию командиру боевых машин не положено удаляться от корабля. Но я не просто механик, я сын Петра Арно. Вчерашнее сообщение Чандра многих обеспокоило. Абсолютно идентичные скелеты нескольких поколений? По земным аналогам — мать, дочь, внучка или, скажем, отец, сын, правнук… Еще одна загадка? Она не объясняет гибели населения, однако Чандр сказал, что у него возникает ощущение опасности, грозящей именно землянам. Ощущение было до того четкое, что в очередной поиск иду и я, конечно, не как сын Петра Арно, а как командир-водитель БМ «Тигр» — самой мощной из наших машин. Координатор долго мялся, пока разрешил мне этот выход. Смешно гонять такую силищу против опасности, которой никто себе не представляет. Ведь скелеты лежали здесь до нашего прибытия, лежат все время, пока мы здесь, — и ничего!.. Комаров и придумал повод — мой грозный механизм уничтожения буксирует грузовой прицеп! Мы должны привезти как можно больше… образцов?.. свидетельств?.. Как тут скажешь? Конечно, это только прах, но ведь они были так похожи на нас… Вышли мы почти по-боевому. Впереди я с прицепом, за мной легкие вездеходы разведчиков. Сюжет для первокурсников Космической Академии герой-разведчик в приборном отсеке боевой машины. Разрядники лопаются от энергии, лазеры, локаторы, сонары, анализаторы в режиме широкого поиска — и волевой взгляд вдаль. А сзади огромная грузовая платформа на воздушной подушке — ни дать ни взять сарай. Цирк, да и только!

Ближайший к нам город всего в получасе езды. Я намеренно медленно веду колонну и представляю, как ругают меня разведчики. Но, во-первых, так положено; во-вторых, курсовая машина ведет «Тигр» без моего участия, и я могу заняться моим излюбленным здесь, будь оно неладно, делом: анализом собственных ощущений. Все чаще я вспоминаю слова отца. И не только слова, но интонацию, выражение глаз, даже нервное, безостановочное движение пальцев его руки. Почему это место названо им проклятым?.. Я рассказал об этом Комарову и Чандру. Комаров долго меня расспрашивал, оно и понятно — что ему еще делать, но ни к каким выводам не пришел. Чандр с истинно восточной вежливостью пробормотал несколько слов о том, что бывшие косморазведчики под старость… б-м-м, г-м-м… Это гудение означало, что Чандр боится вломиться не туда, куда следует. В древности говорили: «слон в посудной лавке», но слоны ведь и водились главным образом в Индии? А сегодня утром Чандр остановил меня в коридоре и долго рассматривал. Я намекнул ему, что хочу есть, а завтрак в горло не полез — взгляд Чандра напомнил, как смотрел на меня отец.

По боевому расписанию «Тигр» защищен кристаллоброней и силовым полем. Утверждают, что машина уцелеет, даже если на башне разорвется ядерная бомба предков. Вот только что будет с экипажем — еще не ясно. И на этой планете, похоже, яснее не станет. Мы прошли половину пути, на всех экранах — безмятежный зеленый свет. А ведь они объявят тревогу даже при появлении атакующей десятки комаров! У меня сегодня уже есть одно нарушение — я покинул боевой пост (правда, с согласия координатора), значит, можно совершить и еще одно — открыть люки. Сейчас звякнет сигнальчик, и непроницаемые пластины провалятся внутрь корпуса.

Какое здесь яркое солнце! «Тигр» плавно перемещается над идеально гладкой дорогой, а кругом — зеленые луга, кружевные рощи, неправдоподобное обилие цветов всех оттенков и форм. Только впереди зеленый цвет сменяется ослепительно белым — горизонт замыкают горы. Уж чего-чего, а горы я знаю! Но здесь они иные, очень ровные, словно искусственные.

Вот справа появился аэродром. Именно аэродром, а не космодром, хотя любая из этих красно-белых чечевицеобразных громад способна к движению в ближнем космосе. В ближнем космосе здесь пусто, но ведь от ближнего до дальнего всего один шаг — и не принципиальный, а только эволюционный. Почему они его не сделали? Инженерная группа ручается, что корабли предназначались только для надстратосферного перелета из одной точки планеты в другую. Это все равно, как использовать боевой лазер «Тигра» для борьбы с мухами.

Большой город… Скорее всего, ничего нового по сравнению с десятками стереофильмов, просмотренных в «Зеленом зале», я не увижу. Но все же ожидаю какого-то объяснения. Внимание! Увлекшись пейзажем, я прозевал появление города. Точнее, не города, а высокого, горящего на солнце шпиля, единогласно окрещенного «собором». Город зеленый, невысокий, только в самом центре стоит громадное здание, абсолютно пустое. Интересно, для чего оно могло служить? Предполагают культовое сооружение, но где же предметы культа? Кроме суковатого посоха на дверях и следов постамента — небольшого такого постаментика — в центре зала нет ничего.

Еще больше снижаю скорость и замечаю, что не включил связь. Вот это действительно нарушение. Быстро включаюсь, и на меня лавиной обрушиваются эмоции разведчиков, раздраженных темпами передвижения и долгим молчанием. Чтобы успокоить их, резко добавляю скорость. Город невелик, и одна улица похожа на другую, отличаясь в основном цветом тротуаров. Покрытие кое-где взломала трава, и краски повыцвели, но еще видны. Как, наверно, хорошо прогуляться теплым вечерком по нежно-голубому тротуару, под воздушной тенью деревьев, напоминающих березы, но усыпанных небольшими оранжевыми плодами… Конец маршрута площадь перед собором. Здесь, как паук в центре паутины, я буду стоять, пока поисковые группы обшаривают город, готовый в любой момент ринуться им на помощь.

Площадь окружена нарядными разноцветными домиками, спрятанными в заросших, но по-прежнему прекрасных садах. Какая же сила увела отсюда жителей, создавших эту красоту и уют?

Площадь абсолютна пуста, если не считать двух ориентиров — собора и статуи. Но я же знаю эту статую! Я видел ее на картинах матери. Картин с нею было три, и на всех статуя изображалась в багровых тонах, тонах злобы и горя. И небо было тревожно-багровым, и блики от него на землю падали цвета крови. Мама не любила эти картины, прятала в глубине шкафа, но я вытаскивал их и рассматривал. Статуя не такая большая, и цвет у нее не багровый, а зеленоватый, мирный такой цвет. Самое удивительное, что статуя повернута спиной к собору. На картинах собора не было, но, по всему, стояла она не так. Там, в багровом тумане, вырисовывались силуэты домов, вот они, я их узнаю, и, несомненно, они были у статуи за спиной. Впрочем мама рисовала с набросков отца и через много лет после его полета. Могло что-то забыться. Копии картин мама собрала в альбом и переслала мне на Луну, а вот тех, со статуей, среди них нет. Почему?

Каждые три минуты включается связь и очередная группа разведчиков сообщает, что все в порядке. Дома пусты, если не считать скелетов. Никаких следов насильственной смерти, никаких объяснений естественной… Но у разведчиков есть дело, они ходят из дома в дом, собирают предметы быта, укладывают в контейнеры останки их владельцев. А я, видимо, проторчу здесь до конца дня. Все-таки это очень грустное место — пустые ряды окон, распахнутые никому двери, трава, пробивающаяся сквозь плиты тротуаров, громада собора за спиной. В его двери без труда въехал бы мой «Тигр», а ветер открывает и закрывает их без всякого усилия. Если долго смотреть на шпиль, кажется, что все сооружение кренится и вот-вот рухнет. Для «Тигра» это пустяк, но по коже все равно пробегают мурашки. Но почему здесь так пусто? Стой!..

Ну вот! Не успел взвизгнуть сигнал тревоги, пальцы легли на кнопки, ноги — на педали. Еще чуть-чуть — грохнул бы я по этой зверюшке, и вякнуть бы не успела. Кстати, они действительно вякают — нежно и мелодично. Когда биологи притащили первый экземпляр, сбежался весь корабль. Женщины умилялись громко, мужчины — про себя. Зверек сидел под колпаком силовой и биологической защиты, дружелюбно глядя на нас. И сам он — помесь зайца и голубого медвежонка — вызывал огромное желание взять его на руки и запустить пальцы в длинную шерсть. Именно запустить пальцы, а не погладить, как земную кошку. Этих животных здесь видимо-невидимо. Думаю, как только биологи завершат исследования, в каждой каюте будет повякивать по такому зверьку. Если, конечно, не он причина гибели всей цивилизации.

Но вот что интересно — по дороге они шастали десятками, а тревоги не было. Я же ввел в машину голограмму зверька как нейтрального фактора: близко не подпускать — и только. Этот бежал вон где — почему же тревога? Медленно и внимательно осматриваю площадь. Здания пустые: ни звука, ни какого-либо излучения — ровный зеленый свет. Площадь пустее не бывает — только статуя торчит неуместно и несимметрично, нарушая весь ансамбль. Выскокая, невероятно худая, с копной волос. На картинах ее глаза, казалось, выплескивали какую-то жестокую энергию и складки фиолетовой мантии зловеще змеились за спиной. А здесь ничего похожего — мантия просто отброшена ветром, профиль унылый, кончик носа, грустно закорюченный, тянется к острому подбородку. Стой!.. Идиот! Дубина! Какой профиль? Ведь статуя стояла ко мне спиной! Я же удивлялся, почему она спиной к храму?..

Снова заныл сигнал тревоги. Солнце зашло за шпиль «собора», багровая тень упала на статую, сразу изменив ее облик. Страх, как в детстве, поднимался откуда-то из-под ног. Статуя медленно поворачивалась ко мне, грозно поднимая руку. Как маленькие лазеры, плеснули светом ее глаза. Не сводя с них взгляда, я ткнул пальцев в кнопку. Раздалось короткое «п-ш-ш», через всю площадь сверкнула длинная молния, на мгновение затмив солнце и пронзив багровую тень. Вспыхнул и тут же погас ослепительный шар.

Ни фигуры, ни постамента… А там, где они были, распахнулся вход, точнее, спуск в подземелье: светящаяся белая лестница, косо уходящая куда-то вниз, под дома!

Рай-на-задворках 2276 год по земному летоисчислению. ДОЛИНА ЭДЕМ

К вечеру Станислав Комаров готовился с утра. А к сегодняшнему вечеру еще со вчерашнего. Каждый день, в семь часов по корабельному времени, собирались руководители групп и лабораторий, обсуждали прошедший день и планы на новый. Именно так, не по информеру, а лицом к лицу, уверяли психологи, легче договариваться. Для Комарова же это было мучением. На вечерних встречах он сидел как необходимая часть интерьера, как живой параграф внутрикорабельного устава. Положено, например, переходя из отсека в отсек, закрывать герметичные двери до зеленого сигнала, даже если корабль на кислородной планете. Или положено, бреясь, хотя бы и вакуум-бритвой, включать вытяжную вентиляцию, или положено на Совете присутствовать Координатору — все едино. Станислав начинал активно вмешиваться, задавал вопросы и каждый раз убеждался, что все расскажут без него и договорятся без него — и, главное, без него все это будет быстрей. Сегодняшний вечер ожидался более приятным. По настоянию Чандра, Станислав объявил «мозговой штурм», старинный метод коллективного мышления, широко используемый на исследовательских космолетах. И хотя его часто называли «синедрионом дилетантов», польза была несомненна. Кто-то из древних говорил, что открытия чаще всего делает человек, незнакомый с основными законами науки, запрещающими это открытие в принципе. В этом преувеличении была доля истины. Если один дурак способен задать столько вопросов, что на них не ответят сто мудрецов, среди этих вопросов обязательно будут разумные. «Бык» тщательно собирал все версии и дальше действовал по «штурмовой программе»: устанавливал, при нарушении каких законов природы возможно то или иное предположение. Специалистам оставалось проверить, так ли это на самом деле. И открытия случались поразительные. Например: троякодышащие пеуны на Лане-11, переползающие магнитные полюса на Орне или пульсирующая гравитация области Семи звезд. А главное, метод давал десятикратную экономию времени.

Когда все собрались в конференц-зале, Станислав занял место за председательским столом и с волнением оглядел собравшихся. Все с одобрением смотрели на него. И почему ему казалось, что он только мешает? Весь переполненный энергией, Комаров предоставил слово Чандру. Ради такого случая тот появился не в обычном обвислом комбинезоне, а в строгом белом костюме и такой же белой шапочке, неуместной на его огромной голове. «Синедрион» собирался по просьбе биологов, потому и заседание открывал он.

Дорога 2191 год Откровения. За 11 лет до Свершения. ОРТА

Главный Ведущий Дороги, кон Мук, был стар. Чем ближе становился уход с Дороги, тем чаще Мука посещала горькая мысль: двадцать долгих лет он вел Грассу к Свершению, но стало ли оно ближе? Мук уже не помнил, был ли он искренне верующим, вступая на порог Дворца, а ему все чаще требовалось знать это точно. Разглядывая в зеркале лысый череп, морщинистое вытянутое лицо или костистые, заметно дрожащие руки, он испытывал острый приступ неверия — и не в пророчество Болла, а в само существование Дара. Высоко в горах на биологической станции, под тщательным присмотром, еще трудился упрямый Кин, исписывая безупречными расчетами лист за листом. Как величайшая тайна, они доставлялись в Орту и исчезали в личном сейфе Ведущего. Он читал их, понимая только главное — смысл. Наверное, Ведущий мог понять все до конца. Но, проверив сам или, хуже того, дав проверить другим, кон Мук погубил бы то, чем жила Грасса, что делало грассиан Идущими — плечом к плечу, от мальчика до старца, от Ведущего до Идущего последней шеренги. Кон Мук мог еще решиться на такой шаг, если бы знал иную цель, если бы мог предложить ее планете — столь же ясную, как вековой культ Дара. Мук изо всех сил искал спасения Дороги. Искал там же, откуда исходила угроза для нее, — в науке. Росли дотации научным центрам, все больше привилегий получали ученые. И когда до него доходили сведения о расколе на верующих Идущих и ученых, он только закрывал глаза и мысленно взывал к Уру. Если бы впереди появился хоть какой-нибудь отблеск Свершения! Тогда Грасса снова станет единым обществом и, как неофиты — посох Болла, обожествит колбу лаборатории и фиолетовую мантию ученого. Еще не поздно, говорил он себе пятнадцать лет назад, десять… пять… Сегодня кон Мук устал.

С утра принесли сводку — ничего нового. Потом нагромождение дел, Совет, и уже вечером на стол легла последняя проповедь Амана. Накопившаяся за день, умело подавляемая усталость обрушилась на кона Мука, как лавина на Болла. Случайно ли они с Учителем в один год взошли на Дорогу, росли в одном городке и вместе ходили в школу? Он, кон Мук, уже не выступает публично, он разучился убеждать сразу многих. А кон Аман все чаще потрясает основы, все сильнее и метче его удары по центрам, по всей политике Совета. Неужели правда, что Учителя могут ненадолго возрождать в себе Дар? Откуда иначе силы? Не дочитав проповедь до конца, Мук ковыляющей, старческой походкой прошел в спальню. На столике у кровати стоял бокал орры. С детства Мук ненавидел этот традиционный напиток и это традиционное дерево. С того дня, как под рухнувшим стволом орры погиб его отец. Но не мог же Главный Ведущий Дороги отказываться от подносимого в дань обычаям напитка? А подносили везде — в центрах и на улицах, когда Мук останавливал машину; на заводах и в больницах, которые посещал. Врачи настаивали, что орра поддержит его силы, и Мук принимал напиток как лекарство. А когда приезжал Ропур, он, увлекшись разговором, заодно выпивал и бокал хозяина, чему Мук по-детски радовался. Без такой игры с самим собой, кто выдержит тяжесть власти в его возрасте?

Переодевшись в просторную ночную одежду, кон Мук устало сел на кровать. Каждый день уносил частицу прежнего деятельно и властного Ведущего. Только Свершение, одно только Свершение могло всколыхнуть гаснущие силы, и Мук принимал напиток. Но все ближе подступал час ухода с Дороги. Кто заменит его на высоком посту? Для себя он уже давно решил этот вопрос. Если бы уйти прямо сейчас? Кто посмеет противиться его воле! Нет Ведущего равного Ропуру. Но кон Мук не мог заставить себя уйти и знал, что не сделает этого до конца. Как все-таки сильна в грассианах вера в Свершение!

Мук уже лежал, когда мягко звякнул колокольчик вызова. Вырванный из дремоты, он не поверил своим ушам. За все время жизни во Дворце его будили только раз — после катастрофы в Россе. Тогда он лично руководил спасательными работами. Это было давно, а сейчас, что может старик, которому так хочется спать?

— Пусть это мне снится, — пожелал Мук и плотнее вжался в подушку. Хитрость не удалась — колокольчик зазвенел. Мук не выдержал и нажал кнопку. В комнату ворвался звучный и такой еще молодой голос Ропура: Ведущий, я прошу немедленно меня принять!

— Но я уже сплю. Неужели нельзя подождать до утра?

— Ведущий, я немедленно прошу принять меня и еще одного кона с конной.

Если кого и любил Мук, так это Ведущего Ропура.

— Какой прием? — спросил Мук с надеждой. Ему не хотелось облачаться в парадную мантию и тащиться в пустой Зал.

— Без записи.

Ответ обрадовал Ведущего. Как заботлив к старому человеку Ропур! Не подобострастен, как многие, а по-сыновнему заботлив! Одеваясь, кон Мук вспомнил, что он как-никак Главный Ведущий. Чему он обрадовался? Или действительно впадает в детство? Он недовольным голосом приказал допустить пришедших.

Кон ученый сразу понравился Муку. Сам маленького роста, он питал уважение к высоким людям. Даже поднятое над всеми остальными кресло Ведущего во главе стола Совета не избавляло его от этого чувства. Но окончательно примирила Мука с ночным визитом конна Мина. Она смотрела на него с детским обожанием, и Ведущий менялся на глазах. В голосе его зазвучал металл. Это не помешало ему невзначай подвинуть бокал ненавистной орры поближе к Ропуру. Ропур, сев, немедленно ухватился за него. Села и Мина, но увидев, что Фиер остался стоять, вскочила и спряталась за его спиной.

— Что привело кона-ученого ко мне в столь поздний час?

Фиер открыл рот, собираясь разразиться речью, но, спохватившись, поздоровался.

— Ровной Дороги, — доброжелательно ответил Мук.

— Дело в том, Ведущий, — тихо начал Фиер, — дело в том, что Дара не существует!

Дорога 2191 год Откровения. За 11 лет до Свершения. РЕАНДА

— Дело в том, Учитель, что Дара не существует. — Кон Мал долго собирался с духом прежде, чем выговорил эти слова.

Чем благожелательней смотрел на него кон Аман, тем неуверенней чувствовал себя Мал. Когда слова были произнесены, он сжался в кресле, ожидая чего угодно — грома, молний из-под свода, проклятий и гнева Учителя и даже страшных подземелий храма, о которых шепотом поговаривали. Там, в вечной тьме, сырости и безмолвии, стеная, проходили Дорогу неведомые узники — насильственная смерть запрещена «Заветами». И Учителя и Совет опровергали эти слухи, но они не стихали.

Кон Аман молчал. Когда Мал, ободренный тишиной, поднял глаза, перед ним сидел другой, старый человек. И голос его звучал словно издалека.

— Теперь многие не верят, брат. И кому, как не мне, Учителю, это знать. Но не для этого же сообщения вы пришли ко мне, брат?

— Многие не верят, а я знаю.

— Что можем мы знать? Век проходит за веком — знаем. История поколений, записанная в книгах, — тоже знаем. И более древняя — в преданиях и легендах. А что было до того, кто знает? И что будет после — кто? Вы читали «Заветы», брат?

— Я преклоняюсь перед ними, Учитель.

— Вы зовете меня «учитель», потому что это мой официальный титул. Но для многих миллионов я действительно Учитель. Утешитель несчастного народа Грассы.

— Несчастного?

— Да. Из века в век, из поколения в поколение грассиане ждут Свершения. Если бы не это… Вы можете представить нашу планету без Дара?

Мал содрогнулся, представив миллионы верующих, лишенных веры.

— Я приехал сюда не как ученый, но как Идущий. Есть Дар или нет, это в конце концов не так уж важно. Вера давно стала сводом жизненных правил, сделавших нас такими, какие мы есть.

Кон Аман предостерегающе поднял руку, но кон Мал продолжал:

— Не будем спорить о вере, Учитель. Или, если хотите, поспорим потом. Существует опасность страшнее отрицания Дара, и эту опасность породил я сам.

Голос кона Амана стал еще более мягким, а взгляд — проникновенным.

— С нами милость Ура, брат. Не мне, 326 Учителю, сомневаться в возвращении Дара, но если даже предположить… Многие ли поймут ваши доказательства, многие ли отдадут надежду? Змей Рука живет в каждом из нас. Только надежда смиряет его ко благу Грассы…

— Да, кон Учитель, только надежда. Вы правы. Идущие не отдадут его просто так, даже если им доказать Но можно подарить другую надежду.

— Заменив веру знанием? До сих пор знание противоречило вере.

— Наука не противоречила «Заветам», пока они соприкасались в одной-единственной, непринципиальной частности.

Кон Аман удивился своему долготерпению. Он неоднократно вел диспуты с учеными на глазах неофитов — это укрепляло веру. Но выслушивать подобные кощунства наедине! Ради чего? Частность, которой тысячелетиями живет и дышит планета!

— Да, Учитель, простите, частности. Мы превратили планету в цветущий сад. Мы почти победили болезни. Что по сравнению с этим продолжительность жизни? Какое значение имеет Дар?

— Утрата Дара тем трагичнее, чем легче жить!

— Согласен. И наука делает все. чтобы вернуть Дар. Наши цели не расходятся, различны лишь методы.

— У нас нет методов. У нас есть вера.

— У нас тоже! — воскликнул Мал. — Но только у нас вера в силу науки, а у вас — в силу ожидания.

— Вера есть вера, во что бы ни верили. А вот в то, что вы сможете вернуть Дар, я, например, не верю. И большинство Грассы не верит, к вашему счастью.

— К счастью? — изумился кон Мал.

— Конечно. — Кон Аман говорил все так же мягко. Контрастом прозвучал за стеной раскат грома — начиналась благодетельная гроза сезона цветения. — Вы слышите голос? Я знаю, это атмосферное явление, но и голос Рука. Не знаю, почему подобные мысли уживаются в голове Идущего, не понимаю, почему они уживаются во мне. Может быть, потому, что нужно твердо знать виновника исчезновения Дара. А представьте, кон, что будет, если голос Рука останется только громом?

— Ничего. Для меня это всегда атмосферное явление.

— И все же, Дар был?

— Это не противоречит научным данным.

— Но если не Рук повинен в исчезновении Дара, то кто же? Тысячелетия живет Грасса верой в возвращение Дара. Рук — легенда, но что мы знаем о древних? Может, был какой-нибудь Рук, и, может быть, он сделал что-нибудь такое, отчего пропал Дар. А вот если Рука не было, а Дар все же существовал, тогда любой спросит — кто же в этом виноват? И тогда я, 326 Учитель на Дороге. ему отвечу!

На последних словах кон Аман разительно переменился. Он встал, голос его загремел. Малу показалось, что Учитель вырос по меньшей мере вдвое и нависал над ним, как стена храма.

— Кто же виноват? — прошептал он, глубже уходя в кресло. — Кто?

— Вы, ученые!

— Вы так ответите?

— Да.

В комнате повисла зыбкая, пропитанная страхом тишина. Аман сам содрогнулся, представив себе неуправляемую ярость миллионов грассиан. С высоты своего величия он глянул на съежившегося в кресле ученого и устыдился. Велика ли победа?

— Простите, кон-ученый, я не хотел вас пугать.

— Я испугался не вас, Учитель. Я испугался слепой силы, которая за вами.

Аман хотел возразить, что сила слепа без руководства, но промолчал. До сих пор грассиане шли за ним, но когда-нибудь…

— И все же, зачем вы пришли, брат? Какие еще западни роет наука Идущим? Где готовится новая Росса?

Кон Мал молчал, ему было обидно. Он долго решался на эту поездку, а его пугают! Пусть он маленький, пусть у него вечно торчат волосы, но он тоже может напугать. Мал начал издалека:

— Что такое смерть. Учитель?

Кон Аман удивился. Смотри ты! Только что потрясенный и раздавленный, он уже вопросы задает! Прямо не кон, а надувной монтик из детства — чем сильнее стукнешь об землю, тем выше подскочит.

— Ну… Отсутствие жизни, небытие, прекращение жизненных процессов.

— Да, конечно. И еще козни Рука!.. — Кон-ученый наглел на глазах. Но если у вас отрезало ногу, вы еще живы?

— Да.

— А две ноги, а руки? А внутренние органы, кое-что мы уже можем заменять.

— Да, да, я все еще живой.

— А голову, Учитель?

Аман принял игру всерьез: — Теперь я умер.

— Почему же?

— Я перестал ощущать мир. Чувствовать, думать. — Аман отвечал медленно, наощупь.

— Тогда кто же вы? Тело, комплекс ощущений, сознание?

— Все вместе, кон-ученый.

— Нет. Или — или. Ведь может быть «или-или»?

Кон Аман вдруг вспомнил. 324 Учитель приехал в школу неофитов и посередине проповеди упал. Перед тем, как увезти, каталку доставили в зал, и все они, ошеломленные, плачущие, проходили перед его взором. Он, Аман, остановился и долго вглядывался в невозможно неподвижное лицо Учителя. Его толкали, пытались сдвинуть с места, потом обходили. А он все стоял, ощущая дыхание смерти, стоял до тех пор, пока не встретился с Учителем глазами. О, сколько в них было энергии! Они жили, и не просто жили, а словно вобрали всю ушедшую из тела жизненную силу.

— Сознание, — твердо ответил Аман. — Без всякого «или» — сознание.

— Тогда допустим, что Дара не существует. — Теперь Уже Мал предостерегающе поднял руку. — А наука в состоянии сохранить или тело или сознание. Что?

— Сознание. Тело — это не главное «я». Сознание.

— А если не сохранить, а воспроизвести? Вы живой и рядом он живой. Точно как вы: внешность, привычки, взгляды, вкусы — копия.

— А я?

— А вы сойдете с Дороги в свое время. Останется он — вы, останется ваше сознание.

— Поделенное на двоих?

— Нет, умноженное. Одиножды один — один!

Аман представил свою точную копию. Но ведь ему дорого именно это сознание, заключенное в это тело! А копия? Она думает так же, знает то же, чувствует, как он. Как же он может уйти и остаться? Значит, я, кон Аман I сойду с Дороги, а он, кон Аман II, что тогда?.. Тогда он до конца осознает себя мной. Значит?..

— Это не совсем Дар. Но…

— Это совсем не тот Дар! И главное, он отменит веру, Учитель!

— А вы действительно это можете? — Кон Аман сбрасывал оцепенение…

— Да, к сожалению, кон Учитель.

— И много могущих?

— Главных двое. Я и мой ученик. Я — у вас. Ученик — у Ведущих.

Теперь кон Аман окончательно пришел в себя. Маленький ученый взывал к «Заветам», но Учитель не был бы Учителем, опираясь только на них. Как ни прочны сейфы Ведущего, кон Аман читал Кина и еще кое-что. То, что вырисовывалось, было страшнее угроз вере. Кон Аман знал, что вера не боится угроз.

— Спасибо, брат. Да будет тебе посохом Болла сознание своей правоты, — заговорил кон Аман мягко и проникновенно. — Не надо беспокоиться. Ты передал дело надежным рукам, миллионам рук! Жди и верь. Когда-нибудь мы заключим в колонну в центре Храма и эту мантию, спасающую Дорогу.

Кон Аман преклонил колено и как святыню поцеловал тяжелую, отливающую фиолетовым ткань. Потрясенный и восхищенный Мал попятился, потом повернулся и бросился бежать. Кон Аман не стал его задерживать. Он сел и погрузился в раздумье — у него уже был план.

Дорога 2192 год Откровения. За 11 лет до Свершения. ОРТА (окончание)

Фиер закончил. В комнате повисло молчание, взгляды двух ведущих скрестились на Мине. Словно поднятая этими взглядами, она выпрямилась, встала, придерживая живот. Кон Мук облизнул губы.

— Там он? — спросил хрипло.

— Там я, — звонко ответил Фиер.

— А если девочка?

— Тогда Мина.

Ропур уже справился с первым впечатлением и мысленно разработал начальный план. Все остальное — потом. Но если дойдет до дела, у него уже есть план.

Этим Ропур и брал в Совете. Кто знает, не был ли он по сути Главным? Однако, ни сам Ропур, ни кто-либо из Ведущих близкой истории не стоял перед решением такой значимости. Да и в далекой истории тоже. Разве что Болл! Ропуру стало жарко, он исподлобья бросил взгляд на остальных. «Провозвестник Ропур», а?

Но тут он, словно впервые, увидел Мука. Еще задавая свой первый вопрос, Ведущий Мук встал и прохаживался по комнате, меняясь на глазах. Ропур привык к старому, очень старому, быстро устающему, скорому на обиды по пустякам, по-детски подсовывающему ему свою орру человеку. Но такого Главного Ведущего Ропур еще не знал. О Главном Ведущем ходили легенды, Ропур иногда верил им, чаще — нет. И вот перед ним истинный Ведущий. вождь! Не дрожь, а нервная чуткость была в его руках, не лысина, а огромный череп бросался в глаза. Как Ропур мог не заметить пламени, полыхающего во всевидящих зрачках? Когда Мук заговорил, Ропур невольно склонил голову.

— Кон Ведущий! Завтра утром, нет, уже сегодня, вы представите мне первый план Свершения. Кон Фиер, вы останетесь при мне. До конца. Конна Мина, вам отводится левое крыло Дворца. Вы теперь сокровище Грассы!

Фиер дернулся было, но главный Ведущий бросил такой взгляд, что ученого словно вбило в пол. Взгляд Мука смягчился, и он ласково полуобнял Фиера. Ропур заметил, что Ведущему для этого не пришлось привстать на цыпочки.

— Так надо, кон, — сказал Мук, — и благодарная Грасса воздвигнет вам памятники. А самый большой я лично открою перед Храмом в Реанде.

Кона Ропура буквально несло по коридорам Дворца. Он приспособил к быстрому шагу строки из «Плача»:

И «Плач» приобрел характер танца. Бездумно повторяемые строчки заглушали сомнения…

Рай-на-задворках 2276 год по земному летоисчислению. ГОРОД

А мы так и не дали ему названия. Другие города получили имена. Этот останется «Городом», потому что он первый, если его не назовут «Арно» — посмертно. Хороший юмор? А что еще делать? Покинул боевой пост раз, уехал без ведома Координатора — два, уехал в одиночку — три. Это не считая мелочей — угона «Тигра», похищения скафандра особой защиты и блокировки остаточной памяти выходного шлюза. Достаточно, чтобы не выпускать меня до конца рейса, а в первом же порту солнечной системы списать к черту с космофлота, без права ступать на борт любого космического объекта, будь то хоть околоземный дом отдыха. И я не знаю, зачем мне понадобилась эта поездка? Кто бы глянул: в мирном краю, среди цветов и плодов, медленно, как бы ощупью идет «Тигр» черная бесшумная полусфера ни на что здесь непохожая, ни для чего ненужная.

Когда на площади открылся люк в подземелье, меня охватил страх. Люди уже забыли это чувство. Я падал на вертоплане в ущелье Джок-Суу. падал долго и только у самой земли успел запустить винт. Было страшновато, но по-настоящему бояться было некогда, хватало хлопот с двигателем. И на Лане-11, во время неожиданного извержения грязевого вулкана, тоже больше заботило, успеет или не успеет спасательный бот. Но когда я увидел ярко освещенную белую лестницу, достаточно широкую, чтобы проехал мой «Тигр»…

Там, внизу, таилось неведомое, грозное, опасность, перед которой может быть бессильна даже боевая машина. Единственное объяснение тому, что я не сообщил о находке, — уверенность, что только сам должен спуститься по этой лестнице и там, внизу, что-то узнать. Что?.. Последние полчаса перед выездом прошли просто чертовски скверно. Отлично сознаю, я был обязан доложить обо всем или хотя бы посоветоваться со Стен. Именно со Стен!.. Если молодой и здоровый космомеханик, чемпион Академии по подводным гонкам, выдержавший все психотесты по категории 1, пугается белой лестницы. — это дело психолога. В первые дни старта Стен часто расспрашивала меня о самочувствии, просто беседовала о том, о сем. Но сейчас я уверен в праве самому разобраться в этой чертовщине! А что если здесь остались живые? Может быть, в ином качестве, в виде электромагнитных полей или психополя, недавно открытого на Земле? А что если они вступили со мной в контакт и управляют мной как машиной? Много я тогда смогу сделать своим «Тигром»… Нет, я командир боевых машин исследовательского космолета «Алена», я выполняю свой долг.

Анализаторы успокаивающе помаргивают зеленым. Сегодня Город еще пустыннее. В эфире шорох атмосферных помех: волна «Алены» заблокирована, там уже наверняка меня ищут. Комаров бесится, Чандр мычит в бороду… Ничего, я принесу результат, а потом пусть наказывают. Главное — уйти в подземелье до того, как они запустят зонд. Иначе через час здесь будет половина экипажа во главе с координатором. Я обязан проникнуть сюда первым.

«Тигр» соскальзывает на один пролет вниз и замирает. Ширину лестницы я переоценил. Машина только-только не цепляется силовыми колпаками за стены, и мне приходится покидать ее через нижний люк. Если что-нибудь случится, я постараюсь успеть надиктовать свое завещание конструкторам Луандского завода поисковой техники — хотя бы раз в год вытаскивать полевой генератор через нижний люк. А надзор за этим поручу отделу разведки Совета космонавтики. Особенно авторам 35-го пункта Полевого устава: «В машине, находящейся под силовым колпаком, полевой генератор вынимается через нижний люк». Вынимается!..

К счастью, на «Алене» собрались сплошь оптимисты, не верящие в плохое. Анализатор засек поисковый луч зонда, когда «Тигр» опустился еще на три пролета. Включаю генератор. Счастливо, ребята, ждите меня у собора!

Рай-на-задворках ДОЛИНА ЭДЕМ

Именно для таких неслыханных на космофлоте ситуаций и придумана должность главного координатора. Мрачная морщина на лбу Стаса Комарова не разгладилась, а стала еще глубже. Комарова терзало упущенное время — у Арно оказался час форы, и все по его, Станислава, вине. Вечером Комаров несколько раз заходил в каюту Арно, но хозяина не застал, а разыскивать механика по кораблю — дело бесполезное. Только механик знает все закутки и закоулки машинной части, все самоуправляющиеся двери, люки и переборки. Среди космолетчиков ходила байка о исчезнувшем младшем механике-стажере в рейсе то ли на Коулдер, то ли на Ворму. После долгих поисков его сочли провалившимся в шахту главного двигателя и символически похоронили по возвращении. А через год, невероятно худой, обросший и оборванный, он появился из кухонного люка для отходов, до смерти перепугав судовых поваров. Говорят, главный повар запустил в высунувшуюся из люка голову кастрюлей и ворвался к капитану с воплем: «Я всегда говорил, что готовить на корабле должны машины!» Оказалось, стажера захлопнуло в крохотном отсеке, примыкавшем к трубе, по которой остатки с кухни поступали в устройство, готовящее компост для оранжереи. Стажер сумел пряжкой ремня отковырять лючок и сносно питаться, пока ему не удалось проделать той же пряжкой в толстом специальном пластике дыру и пролезть по трубе более пятидесяти метров.

Попав на космолет, Станислав не поленился отыскать этот отсек — он действительно существовал.

Но механик — не стажер, и утром, обнаружив, что Арно нет, Комаров поднял тревогу. Через десять минут ему доложили об отсутствии «Тигра» и об исчезновении скафандра особой защиты. Станислав распалил себя до такой степени, что уже всерьез подумывал приспособить куда-нибудь решетки и сделать тюремную камеру; но тут появились Чандр и Варнис. В отличие от Чандра, индийца по происхождению и северянина по характеру, Варнис имел внешность прибалта и вулканический южный темперамент. Он не говорил, а тараторил, не двигался, а метался. Шутили, что первую ученую степень он получил, потому что оппоненты не успевали понять его ответов на их вопросы, а вторую — загипнотизировав ученый совет стремительными перемещениями перед демонстрационной доской. Варнис был среднего роста и телосложения, но через несколько минут разговора начинало казаться, что руки и ноги у него вдвое длиннее положенного. Комаров только удивлялся, как Варнис мог себя смирять и садиться за стол, — сто публикаций, среди которых учебник космической психологии.

Варнис и Чандр не вошли, а ворвались, причем Чандр на полшага впереди. С первых же их слов Комаров понял: ему остается только добровольно сложить с себя полномочия координатора и капитана, а в первом же земном порту попроситься в операторы уличных уборочных машин, причем по возможности туда, где не встречаются пешеходы. Ведь Арно с ним первым поделился воспоминаниями об отце! Наслушавшись баек о бывших асах-косморазведчиках, он не придал значения словам механика. А ведь должен был!

В изложении Варниса версия выглядела так. Планета не была такой безопасной, какой казалась. На ней существовали некие факторы, вызывающие психические расстройства. Факторы сохранялись в организме длительное время и передавались по наследству, хотя. в полной мере действовали только на родной планете. Это объясняет странности Арно-отца. У него, как у косморазведчика, было сильно чутье на опасность. Именно поэтому он не хотел детей, именно это объясняет его отношения с сыном. И не зря Петр Арно боялся! Чтото, дремлющее на Земле, пробудилось в его сыне здесь. Даже больше. Он, Варнис, подозревает, что именно этот неизвестный фактор повинен в массовой гибели жителей планеты! Во всяком случае, связь между попыткой замолчать открытие «Рая», жизнью Арно-старшего на Земле, его нежеланием, чтобы сын летел сюда, и поступком Сержа вырисовывалась определенно. Через психотесты авантюристу в космос не прорваться, а он, Варнис, действительный член Академии Космоса, лично принимал участие в отборе экипажа! При этом Варнис горделиво выпятил грудь и на секунду замолк, дав возможность высказаться и Чандру. До этого биолог только вздергивал брови и терзал бороду так, словно хотел ее оторвать. Из промежутка между носом и грудью, скрытой под буйной растительностью, вылетало какое-то бурчание, но все покрывалось скороговоркой Варниса.

Чандр был несогласен с Варнисом по многим пунктам. Поведение Сержа Арно до этого случая не содержало особых отклонений от нормы. Если неизвестно, откуда ожидать опасность, нужно подмечать все необычное, не так ли? Он, Чандр, категорически отвергает мысли о вирусах, микробах и тому подобном, опираясь на тщательное исследование планеты в целом и учитывая меры защиты в частности.

Вместе с тем, он и группа биологов, им возглавляемых, пришли к выводам о серьезных нарушениях генетических структур местных жителей, происшедших за несколько поколений до гибели населения планеты. Хотя им не удалось установить, каким фактором или факторами это вызвано, в качестве рабочей гипотезы можно принять отсутствие этого фактора сейчас, но возможное его наличие во время прилета Петра Арно, не имевшего таких мер защиты, которые возможны сейчас. Лично он, Чандр, и руководимая им группа биологов считают вероятным генетическое поражение организма Сержа Арно, поскольку именно генетические поражения могут проявляться на определенных стадиях жизни и совершенно не выявляться ранее.

Все это Станислав понимал с пятого на десятое, поскольку Чандр, кроме нечеткой дикции и загадочных терминов, употреблял то латынь, то хинди. Варнис на удивление кротко выслушал тираду биолога, но на последних словах с воплем: «Чушь!» выскочил из комнаты. Вернулся он с портретом Петра Арно и набросился на Чандра с такой экспрессией, словно хотел стукнуть им Чандра по голове.

Все это чушь, кричал он. Причем чушь собачья. Внешне генетические поражения, отмеченные уважаемым Чандром и его уважаемой бандой, выражаются в необычном сходстве нескольких поколений родственников. Если Петр Арно подцепил эту болезнь, то Петр Арно должен быть похож на Сержа, или, скорее, Серж на него. Но достаточно посмотреть на стереопортрет этого длиннолицего, длинноносого и черноволосого человека и сравнить с румяным блондином — механиком, как сразу станет ясно, что механик удался, как говорится «ни в мать, ни в отца, а в пролетного молодца!», что Варнис подтверждает, поскольку хорошо знал мать механика. Методы же психотестов безупречны.

Чандр с удовольствием подставлял лицо струям воздуха от портрета, которым все это время размахивал Варнис, и бурчал, что сходство может оказаться и необязательным фактором. Станислав воспользовался совпавшим у обоих ученых вздохом и прервал дискуссию:

— Зонд сообщил, что следы «Тигра» обрываются на площади у собора, но «Тигра» там нет.

— Что значит «нет»? — перестал размахивать портретом Варнис. Улетел в космос?

— Скорее, провалился под землю. Посередине площади образовался провал, ранее не отмеченный.

— Это какой же должен быть провал, чтобы «Тигр» не смог вылезти или хотя бы дать знать о себе? — усомнился Варнис. — На испытаниях он по стенке выходил из Большого Каньона и связывался со спутником со дна Марианской впадины.

— Все возможно, — заметил Чандр, — если того захочет водитель.

Три боевые машины под главенством Комарова выскочили на площадь. Лестница мирно сияла белым светом, но вход оказался перекрыт силовым полем. За его невидимой стеной мирно поблескивал стандартный полевой генератор. Теоретически батарей хватало на сорок суток. Оставив у входа две машины, Станислав помчался обратно. На этот раз «мозговой штурм» объявил он.

Дорога 2191 год Откровения. За 11 лет до Свершения. ОРТА

Совет, созванный Муком, закончился необычно быстро. Ведущие покорно выслушали лаконичные и непререкаемые приказы. Следствием этого была целая цепь действий. В частности, остановка и спешное переоборудование шести заводов в разных частях Грассы, начавшееся одновременно во всех городах строительство зданий неизвестного назначения и ряд других мероприятий.

Дорога 2191 год Откровения. За 11 лет до Свершения. РЕАНДА

День прошел как обычно. Правда, кон Аман не показался неофитам, но это бывало и прежде. Вечером Учитель долго совещался с генеральным Смотрителем Дороги коном Мортом, а на утро во все концы Грассы отправились служители храма. И в тот же день и далее каждый день во всех храмах Учения, от крупных городов до крохотных поселений, Учителя начали отбор самых преданных и самых фанатичных Идущих.