Рассвет 2.0

Глава 3. На земле. Кузин, новая жизнь

Я все никак не могу привыкнуть к голубому небу. Уже почти полгода прошло. И почти два месяца, как я на Земле. И к гравитации до сих пор не привыкну, еле ноги поднимаю. И небо – только увижу, как хочется улыбаться. Настроение поднимается сразу.

Из санатория меня выписали с оговорками – мол, надо реабилитацией заниматься, тренажер велели заказать специальный. Мол, никакой Службы еще с полгода. А я и не собирался на службу устраиваться, если честно. Хотя и проблем никаких не замечаю – прекрасно хожу, бегаю, прыгаю, танцую даже.

До Челябинска я добрался на стратоплане – все-таки три тысячи километров почти. Можно было взять одиночный джет, но я как-то стал опасаться полетов и поездок в индивидуальном транспорте. В Челябинске не задержался, сел на магнитку и поехал на северо-восток по Уральской Дуге.

Я выбрал скоростной поезд без остановок. Мимо мелькали гроздья городских кварталов, синие горы вдали, березовые рощицы, сосновые леса, озера, снова кварталы причудливых зданий, утопающих в зеленых садах. Уральская Дуга – одна из ОПЗ («областей плотного заселения») – не город, не мегаполис, протянувшийся чуть не на триста километров с юга на север. Просто дуга, где городские районы переходят в заповедник, он дальше – в поселок, тот – в лесопарк, и снова начинается городской район, и озеро, где запрещена застройка, и горный резерват, и снова поселок. Где люди живут практически везде – но неплотно, разделенные полосами парков, садов, заповедников, которые, в свою очередь, прорезаны магнитными дорогами и дорожками для личного транспорта.

Это не душный город с куцыми островками скверов и садиков, не деревня без современных удобств. Это Дуга. Таких агломераций на Земле множество; Рурский район, где один город перетекает в другой через улицу, возник еще в ХХ веке, а теперь их сколько угодно. Шанхайская Агломерация, Сердце Америки – Вашингтон/Нью Йорк и окрестности; Ленинград скоро встретится с Москвой в «Русской Тройке» (Великий Новгород уже влился туда). По сравнению с ними Уральская Дуга не так уж велика.

И все же, когда приезжаешь в агломерацию, не оставляет мысль: нас слишком много. А места, пригодного для заселения, после войны и подстегнутого ею климатического коллапса осталось мало. Конечно, теперь у нас есть Гренландия, заселяется прибрежная Антарктида – зато не стало Японии, а от экватора люди уезжают подальше, там только поля фотовольтаики и гроздья пищевых фабрик.

Нас уже опять почти двенадцать миллиардов. Мировой Совет ввел ограничение – один ребенок на женщину. Мы стали значительно дольше жить. Смертность очень низкая. Все это прекрасно, но… нам нужно выходить за пределы Земли.

Все это так очевидно, знают об этом даже маленькие дети. Но когда речь идет о том, что именно ты должен отправиться в мир, где нет магнитных дорог и уютных кафе, а есть неизученная и опасная флора и фауна… Не в экспедицию, не ради приобретения коэффициентных заслуг, а навсегда. Да и служить там придется не 15, а все 30 часов в неделю, и синекуру для Службы не найдешь, надо вкалывать везде в полную силу. Нет, мы не инды9, мы все понимаем про необходимость жить для общества, но ведь столько разных объяснений, почему каждый из нас не готов улететь с Земли.

Впрочем, кто-нибудь найдется. Я, наверное, нет, у меня здесь слишком много дел – но кто-нибудь найдется. Набирают же колонистов.

Мне же для начала надо выяснить, стоит ли это общество того, чтобы ради него жить.

Я сошел в Кузине – поезд остановился на центральной платформе. Мать встречала меня, я увидел ее издали – и не поймешь, что ей за восемьдесят: спортивная фигурка, пестрое пончо, светлые волосы раскиданы по плечам, лицо женщины «второй половины жизни». Сейчас все так, понятие старости потеряло смысл, у нас теперь есть только люди молодые и зрелые.

Настоящая старость начинается за сто лет или даже позже.

И все же у меня почему-то защемило сердце при виде мамы.

Рядом с ней сидел большой белый пудель Чарли, увидев меня, он вскочил и вежливо завилял хвостом.

Мама побежала мне навстречу. Мы обнялись. Конечно, мы уже виделись в санатории, мать приезжала ко мне, я знал обо всех обстоятельствах ее жизни – нога практически не болит, у подруги Гульнары родился правнук, Чарли научился таскать колбасу из коквинера10; с осени маму пригласили опять читать лекции в Уральском Философском Клубе. И она тоже знала о моих делах – хотя в последние месяцы все они сводились к тому, насколько я научился двигать ногами, вставать, плавать, ходить…

– Сташю, ты можешь сразу пойти к себе, если хочешь. Как я уже говорила, твоя квартира от меня недалеко. Так удобнее. Но я приготовила бигос…

– Пошли-пошли, – я забросил рюкзак на сиденье электропузыря. Целый ряд ярких пузырей стоял у вокзала в ожидании желающих ехать. Мама села на место водителя и небрежно пощелкала старинной клавиатурой, настраивая автопилот. Машина с громким чпоком оторвалась от зарядного столбика и покатила по выделенной дорожке.

Идиллическая картина – мать хочет накормить сына привычной домашней кухней. Вот только мать сроду не готовила ничего, и все время, которое я в детстве проводил с ней, мы питались из автомата или в кафе. Это было неплохо, я ничего не говорю. Но теперь она увлеклась готовкой не на шутку— атавизмы, что ли, всплывают под старость, память предков? Изображает из себя традиционную бабушку, вот только не понять, какой традиции – то русские блюда приготовит, то польские, а то вообще мексиканские.

Я очень давно не жил в Кузине. Вначале – учеба в Ленинграде, потом станция Патруля на Алтае, затем Церера. Как же много здесь изменилось за эти годы… Я прилип к прозрачному стеклу – кажется, на город наступал лес, здания все больше скрывались за густыми рощами. Вот это да – бывшую ТЭЦ у речки наконец снесли, и теперь до самой Кузинки простиралось широкое поле, по краю все усыпанное незабудками. Май… Мне захотелось немедленно выйти и нарвать незабудок. Глупости, времени у меня еще много, да и зачем портить красоту.

– А что здесь будут строить? – спросил я. Мать точно в курсе всего, что происходит вокруг, она вечно такая активная.

– Ничего, – ответила она, – сейчас же новый тренд – биотопы. Будем жить на лоне природы.

Чарли просунул морду ко мне с заднего сиденья и с чувством лизнул в ухо.

Пузырь съехал с эстакады у знакомого дома. Сейчас многие стоят на очереди на получение отдельного домика, маме, вероятно, дали бы вне очереди. Но она сохранила ту же квартиру, в которой мы жили во времена моего детства – правда, тогда она часто уезжала.

Никогда не понимал любителей отдельных домиков, называющих многоквартирные дома «человейниками». Ну хорошо, так еще можно назвать здания 20—21 веков, похожие на соты. Но сейчас дома даже выглядят совсем иначе. И с соседями ты можешь встретиться только в нижнем холле. Очень просторном, с зимним садом, с дверцами в фитнесс-центр, бассейн, кафе, ясли-сад для детей.

Сейчас здесь никого не было. Мы подошли к ряду лифтов, и вскоре кабинка раскрылась, выпуская нас в коридорчик прямо перед нашей старой квартирой.

Все как в детстве. Даже старая пальма – или это новая в том же горшке, белом с зелеными полосками, с щербинкой наверху? Коврик разве что коричневый, а раньше лежал зеленый.

Двери разъехались перед нами.

– Устал? Посмотри пока квартиру, а я все разогрею! – маме нравилась роль хозяюшки. В сопровождении Чарли я обошел комнаты. В моей старой ничего не изменилось с тех пор, как я был старшеклассником – даже трехмерная интерактивная карта мира по-прежнему висела на стене. Мать мне посоветовала, помню, ее повесить, когда мне было лет десять – «помогает представлять, где и что находится». Кровать, полукруг рабочего стола, кресло, ниша с вещами – наверное, там даже мое старое барахло сложено до сих пор.

Ну надо же!

Все остальное мама перестроила, конечно. Дизайн гостиной вполне современный, по псевдокаменной стенке струится вода, вьется тенелюбивая зелень; по полу из зеленого ворса – под травку, ползет пылесос; а вот и совсем новенькое – к квартире теперь пристроен сад-балкон, ну понятно, это для собаки, Чарли может в любой момент выскочить, сделать дела, погулять. Раньше мы животных не держали – я жил в ШК и не очень интересовался зверьем, мама в постоянных разъездах.

Из старого – только стеллаж с бумажными книгами, мама коллекционировала эту древность зачем-то, все никак не могла расстаться, да и книги были, видимо, скорее, сувенирами на память – немецкие, польские, русские, преимущественно марксистская либо историческая литература. В стеллаж был встроен сейф, тоже хорошо мне знакомый, теперь он для общего антуража был обит деревом, а раньше сверкал голыми металлическими стенками. В этом сейфе мама всегда хранила оружие.

В ее спальню я заглядывать не стал, должна же быть какая-то приватная сфера. Захочет – сама покажет.

Бигос оказался вполне неплохим, хотя мне сложно оценивать – не знаток. У мамы теперь стоял не только коквинер, а полноценная кухня, с деревянной столешницей, горкой с рядами специй, набором кухонных причиндалов, примагниченных к стене. Ну да, она же теперь кулинарией увлекается. И столовую часть переделала – раньше у нас был прозрачный сиреневый стол и стулья, теперь все деревянное, натуральное, скамья с полосатым ковриком. Тоже к корням возвращается.

Теперь я видел у нее на лице морщинки. Лифтингом она явно не увлекалась. Но в целом выглядела неплохо, никаких обвислостей, движения легкие, плавные. Видно, что и суставы в порядке, и гибкость сохранена. Мысленно я сделал заключение, что беспокоиться о здоровье мамы пока не надо.

– Ну и чем ты теперь хочешь заняться? – спросила она вскользь, жестом включая чайник. Неизменные традиции, конечно же. Как же не попить чаю?

– Я пока сделаю перерыв по Службе.

– Ну да, у тебя же пока что и больничный, насколько я понимаю, полгода – это минимум при такой травме.

Я улыбнулся.

– Кроме того, я работал на коэффициэнтном месте все-таки. И рабочая неделя у нас была сорок часов. Так что почти восемь с половиной тысяч часов Службы у меня на счету. Десять лет можно абсолютно никаких долгов обществу не отдавать. Да еще до Цереры полтора года сверхурочных накопилось.

Мама вздохнула.

– Эх… когда Службу ввели, я еще была в рабочем возрасте, но мне закрыли счет после первого года. Так и не могу понять, как это для людей ощущается – тяжело? Напряжно? Как обязаловка?

– Да в общем, нет, – я пожал плечами, – в принципе, я не хотел бы жить без Службы. И для многих она совпадает с любимым делом.

– А для тебя? Разве салверство…

– Не знаю. Не могу сказать, чтобы я не любил эту работу, или что я для нее не гожусь. Наверное, это мое… Но иногда думаешь – и что, вот это все? Все, для чего я живу? А для чего – я пока понять так и не смог.

– Ты же музыкой увлекался, – вспомнила мать. Я улыбнулся.

– Моцарта из меня точно не выйдет.

– А игры?

– Мам, ну кто не играет? Каждый второй либо в реале, либо в онлайне ролевик.

Мы не стали продолжать дискуссию о смысле жизни. Мать больше интересовало, что я намерен делать здесь, в Кузине.

– Ты же о чем-то думал, что-то планировал… Конечно, я очень рада, что ты будешь рядом со мной. С твоей Церерой мы не могли даже перезваниваться, и это ужасно просто! Но все-таки интересно… просто потянуло к корням?

– В общем, да.

Это было трудно объяснить. Мать внимательно смотрела на меня. Она проницательный человек. Умеет, блин, допросы вести. Мне казалось, она догадывается, что дело здесь не только в желании покалеченного человека вернуться к родному дому.

– Понимаешь, – сказал я, – за последнее время… так вышло, что мне надо во многом разобраться. В нашем мире. В том, как все устроено… в истории, почему все так произошло, а не иначе. Здесь, в Кузине мне все знакомо. Я хорошо знаю и помню эти легенды, я вырос на них. Да и ты – ты можешь тоже что-то подсказать, помочь. Хочу понять, как это все происходило. И исходя из этого понять современный мир. Мне кажется, здесь это выйдет лучше всего.

– Ну что ж, стараться понять – это похвальное занятие. Хорошая работа. Ты знаешь, когда вводили Службу, ведь не случайно разделили эти два понятия – служба и работа. Раньше работой называлось только то, за что платили деньги, ну или уже после революции – за то, за что ставили на снабжение. А теперь это стали называть Службой. А работа…

– Работа – это то, ради чего человек живет, – кивнул я, – я в курсе, мам, мы в школе это все очень хорошо разбирали. Это активность по отношению к окружающему миру, себе самому… Читать книгу – это работа, проводить время с близким человеком – работа; тренировать тело – работа. Все, что уменьшает количество энтропии – работа. А что ее увеличивает – как правило, нет. К работе никто не может принудить, но она – смысл жизни и ее содержание. Ты, кажется, до сих пор беспокоишься, не планирую ли я лежать на диване и плевать в потолок, увеличивая мировую энтропию?

Мама засмеялась.

– Ты взрослый человек, – сказала она, – и я люблю тебя, каким бы ты ни был – можешь лежать и плевать в потолок. Тем более, что ты ранен и все еще не восстановился. Мне просто интересно, чем ты живешь, о чем думаешь – вот и все. Я не оцениваю.

– Трудно воспринимать тебя иначе, как оценивающую инстанцию, – признался я. Мать сморщилась.

– Мне всегда хотелось быть для тебя просто источником безусловной любви.

– У тебя это не совсем получается. В смысле, я знаю, что ты любишь меня… я тебя тоже люблю. Но ты сама такая… понимаешь – ты такой железный, героический человек, всю жизнь посвятивший Службе, что твою близость уже невольно воспринимаешь как оценивание, уже смотришь на себя и думаешь – где ты накосячил, соответствуешь ли ты такому высокому образцу.

– Тьфу на тебя! – воскликнула мать, – я сейчас обыкновенная старушка! Ну правда, – она посерьезнела, – я на самом деле немножко работаю сейчас. Я книгу пишу.

– Правда? О чем?

– О прошлом. Я же не писатель, сочинять не умею. Но мне сказали, что мой опыт, он все-таки того… важен. Ну вот я и пишу.

– Про Освобождение?

– Да. Она называется «Последний, решительный бой».

– Дашь почитать?

Мать вдруг замялась.

– Наверное, дам. Потом. Сейчас… я еще не очень готова.

К вечеру мы вышли прогуляться. Я сразу прихватил рюкзак, и мама проводила меня до квартиры, которую заранее сняла для моего – пока временного – проживания. Если я захочу, могу остаться в этой квартире хоть всю жизнь, конечно.

Мог бы снять и сам, но решил попросить маму – ей это явно было приятно, да и она лучше знает современный Кузин, и снимет так, чтобы мы жили друг от друга недалеко.

Жилой комплекс состоял из причудливо расставленных друг на друге цилиндров, в промежутках топорщилась зелень – сады на крышах и балконах. Эта конструкция приятно вписывалась в окружающий смешанный лес, магнитка и транспортная дорожка проходили позади комплекса, а перед ним текла Кузинка с песчаным пляжем, на котором даже сейчас, в майский холодок, были видны безумные купальщики.

Речка, как выяснилось, была видна и из окна моей квартиры – что очень порадовало. Река, верхушки деревьев, синее небо. Квартирка совсем небольшая, двушечка, но мне она казалась огромной – после комнатушки-гробика на Церере и даже очень неплохой комнаты в санатории. Больницу я почти не помнил, там я все время был заторможенный от медикаментов.

Квартира была обставлена безликой стандартной мебелью для холостяка средне-молодого возраста. Белые стены, белые римские шторы и голубые занавески, псевдодеревянный пол. Спальня – кровать и шкаф в нише, кресло, зеркало; гостиная – диван, кресло, столик и два комода, много пустого пространства; балкон совсем небольшой и пустой, вся мебель однотипная – псевдодерево в тон полу, светло-синяя обтяжка. На кухне точно в том же стиле обеденный стол и четыре стула, стол для готовки и коквинер – ну понятно, стандартный холостяк средне-молодого возраста вряд ли станет утруждать себя приготовлением пищи, все автоматизировано.

Понравилась мне ванная, судя по всему, это мама позаботилась и поставила туда массажный аппарат, что для реабилитации, конечно, не лишнее; довольно большое джакузи, многофункциональная душевая кабинка, домашняя сауна. Много свободного места и даже еще кресло, чтобы отдохнуть после сауны, очевидно.

Мама уже позаботилась и о вещах. Квартиры всегда сдаются со стандартной мебелью, но перед заселением можно заказать и минимальный бытовой набор. Некоторые, конечно, долго сидят в каталогах, выбирая зубные щетки под цвет коврика и столовые сервизы от лучших дизайнеров. Мама в курсе, что я вряд ли стану тратить на это время, и поэтому за пару дней до моего вселения специальная служба пришла и расставила в кухне на полках типовые тарелки и кружки, в шкафу – постельное белье, в ванной – полотенца, щетки, губки и наборы гелей и кремов, словом, все, что нужно человеку для жизни. И ведь кто-то выбирает такую Службу – это пока невозможно автоматизировать.

Я разобрал свой рюкзак – собственно, все личные вещи, какие есть. Любимый планшет, пара рубашек и носков, которые мне особенно понравились и которые я хотел бы еще поносить, вязаный свитер – подарок Марселы, коробка со всякими медальками и значками, полученными по разным поводам, серебристая рамка со снимком – наша команда салверов на Церере, камешек с Цереры – это все мне прислали ребята на Марс, когда я там лежал в госпитале. Я поставил снимок и камешек на комод в гостиной, вгляделся в лица друзей. Кристи махала рукой, а Вэнь положил руку на плечо Сай. Резанула тоска… Конечно, мы еще увидимся когда-нибудь. Но неужели вот это – завершилось навсегда?

Конечно, я могу вернуться на Цереру. Может, они еще будут там, Кристи вообще не собиралась уходить из Системы. Наверное, я пройду теперь конкурс еще быстрее…

Но вот можно ли дважды войти в одну реку…

– Оставив дизайн квартиры, мебель и барахло как есть, я дозаказал рекомендованный мне тренажер, благо в гостиной места для него хватало. Через два часа тренажер мне доставили два дрона через балкон, я повозился с полчаса, собирая его из трех уже готовых узлов, и кинул изготовителям возмущенный отзыв через комм – могли бы и попроще для пользователя сделать. Еще я заказал кое-что из одежды, но это обещали доставить завтра. Включенный коквинер уже наполнил холодильник – в доме имелся склад и прямая линия доставки, исправно приготовил мне чай и легкий ужин – салат с тунцом, и тут же напоминающе распахнул отверстия посудомойки и мусорного отсека.

Я и отвык от таких услужливых бытовых машин. На Церере консервы мы открывали и раскладывали собственными ручками.

Остаток вечера я смотрел актуальные передачи, блоги, в открытое окно врывался чистый прохладный весенний воздух. Наконец под мерное бормотание очередного эксперта о растущем числе нарушений ограничения рождаемости в некоторых регионах я незаметно заснул.