Рассказы

Первый марсианин

Нью-Йорк разорвался вокруг него, словно бомба. Он оглушил его уши, обжег его глаза, посеял панику в его мозг у. Он посмотрел вверх, и небоскребы, наклонившись, поглотили его. Он посмотрел на миллионы горящих окон и оказался в ослепительном хороводе. Он медленно плыл по улицам, словно всеми позабытый призрак.

А мимо него бесконечным потоком текли нью-йоркцы. Ничего не видя, ни о чем не заботясь. Он удивлялся, что они не смотрят на него, что в их глазах он не видит обвинения себе.

Он, инопланетянин, наблюдал за этими странными обитателями Земли и никак не мог понять, слепые они или нет. Но нет, они все-таки были не слепыми. Они были пьяные, счастливые, печальные, трезвые, голодные и влюбленные. Они были влюблены в случай, и в память, и во время. В приближающейся, незабываемой полуночи, когда год 1999 от рождества Христова умрет, превратившись в год 2000, они праздновали одновременно и прошлое и будущее.

Он плыл по течению в потоке торопящихся по делам людей, и чувствовал себя совершенно одиноким. Его звали Давид Вульф, уроженец Марса и, по земному летоисчислению, девятнадцати лет от роду. Он был первым настоящим инопланетянином.

Двадцать часов тому назад космический корабль «Марсианская Заря» мягко приземлился в пятой чаше космодрома Линкольна. Смолкли двигатели, наступила тишина. И Давид понял, что прибыл к великим зеленым полям Земли — планеты чудес, где текли реки, где бурлили океаны, и облака драгоценного водяного пара висели в небе, словно острова.

За миг до того, как он шагнул в корабельный шлюз, Давид почувствовал жгучую ностальгию по Марсу. Перед его взором поплыли сухие марсианские пустыни, усеянные голубыми кактусами. Пустыни, простирающиеся за каналами, словно беззвучное, мертвое море. И внезапно ему стало страшно.

Дома ему рассказывали о Земле, предупреждали, чего нужно ждать. Он заранее знал, что она будет полна странных звуков — шума ветра и дождя, и гула больших городов. Он заранее знал, что его ждут странные зрелища и столько людей, что ими можно населить всю галактику.

Две тысячи колонистов Марса помнили Землю. Когда-то они там жили. До 1970-го года они называли себя русскими, англичанами, американцами, немцами, французами или итальянцами. А потом прозвучал зов космоса, и они оставили все — дом, удобства и родных — ради неведомого дома и непредсказуемой родни. Они пришли с ферм и из лабораторий, из городов и из прерий. Они собрались в Нью-Мехико и в космопорте Белые Пески. Затаив дыхание, слушали они рев ракет, готовые отдать все до последнего ради полета на Марс.

Первые мужчины, как изумленные дети, вывалились из кораблей, приземлившихся среди бескрайней кактусовой пустыни. Они упали на колени, задыхаясь в разреженном марсианском воздухе. Затем они огляделись и увидели, что Марс — это спящий гигант с лицом тишины. И они решили, что Марс будет жить.

Они знали, это будет трудно. И сражались до конца. Они сражались с кактусами и плесенью, с канальной лихорадкой и с марсианским безумием, с тоской по родному дому. Пять лет они боролись с отчаянием.

Но на шестой год они поняли, что победили. Марс ожил. На его поверхности появился город бурно растущий город из пятидесяти металлических хижин и сотни маленьких каменных домиков. За мужчинами появились женщины, принеся с собой нечто, делавшее победу окончательной и невообразимо сладостной, принеся с собой новую надежду, новую энергию и обещание детей…

На десятый год родился первый марсианин, а за ним еще и еще… Давид рос. Он был первым марсианином. Он был самым молодым мужчиной и самым старшим ребенком. Три роли у одного человека.

В пятидесяти миллионах миль от Марса, на Земле, люди понемногу начали понимать, что в некотором странном смысле Марс уже перерос Землю. Уже не далекий форпост и не сообщество добровольных изгнанников. Первые колонисты учились быть марсианами, а их дети это уже умели.

Но Земля была еще не готова поверить в марсиан, как не был готов и первый марсианин поверить в Землю.

Это не Давид Вульф решил отправиться в путешествие. Его избрали. Он стал символом.

Президент Англо-Американского содружества очень верил в символы. Заглядывая в будущее, он видел не набор населенных планет, спорящих и с подозрением относящихся друг к другу. Он видел великую Солнечную Империю. Фантастическая картина, которой он вовсе не спешил поделиться со своими советниками.

По его личному приглашению первый марсианин прибыл на Землю. Неформальный визит, самый первый шаг. Но президент знал, что история очень часто делается именно первым шагом.

Космический корабль «Марсианская Заря» пронес Давида сквозь три месяца проколотой звездами тьмы к космопорту Линкольна в Америке, планета Земля. Удивительные имена — и не совсем бессмысленные. Но проходя через корабельный шлюз, Давид мог думать только о марсианских равнинах, скрытых от его взора пятьюдесятью миллионами миль пустоты.

Ожидавшая его на Земле встреча была для него совершенно непостижима. Встретить его пришло больше людей, чем все население Марса. Государственные чиновники, журналисты, телевизионщики и ревущие толпы зевак, с трудом сдерживаемые одетыми в форму полицейскими. Качались транспаранты, бились на ветру воздушные шарики, и почти заглушаемый толпой, героически гремел духовой оркестр, игравший «Песню Марса».

За первую минуту дюжина людей успела пожать Давиду руку. Перед ним маячили лица, открытые рты, доносились слова, словно небывалые металлические цветы, тянулись к нему микрофоны, бесстрастно взирали на него стеклянные глаза сотен теле- и кинокамер, фотоаппаратов.

Он прилетел на Землю в канун Нового Года. Повсюду царило праздничное настроение. И космопорт Линкольна не стал исключением. Собравшиеся были готовы праздновать все, что угодно, в том числе и прилет первого марсианина.

В конце концов вокруг Давида сомкнулись голубые мундиры. Прокладывая путь через веселящиеся толпы, они отвели его к геликару. Еще минута, и Давид уже парил на высот трехсот футов над Нью-Йорком. Они мчались куда-то на скорости пятьсот миль в час, и помощник президента что-то твердил о каком-то графике визита.

Давид даже и не пытался понять, о чем тот говорит. Он был слишком занят разглядыванием уходящего за горизонт леса небоскребов, рек, петляющих на пути к фантастическому океану, узких полосок автострад протянувшихся от одного конца мира до другого.

Он глядел на электростанции, мосты, монорельсовые дороги, поля, города и пригороды. Его раздавил бесконечный узор цивилизации. Его ужасала такая неимоверная концентрация энергии, такое страшное кипение жизни.

Под ним простиралось восхитительно ужасное лицо Земли.

Он пытался думать о бескрайних пустынях Марса, но невероятные виды, проносящиеся под геликаром, мешали ему, болезненным диссонансом отдаваясь в его ошеломленном сознании.

Он закрыл глаза. Ему было плохо. Помощник президента глядел на первого марсианина с чуть заметной улыбкой. Он заметил следы стыда и страха на лице Давида, и это его радовало.

Два часа спустя покорного Давида провели в Белый Дом. Новые рукопожатия, новые речи и благожелательные улыбки. Он услышал свой собственный голос, отвечающий на вопросы президента. Но он и понятия не имел, что именно он говорит. Потом вдруг все засмеялись. Давид подумал, что, возможно, они смеются над ним. Но сейчас его это ничуть не заботило. Он уже не чувствовал стыда, он вообще ничего не чувствовал. Он хотел только остаться один.

Новые разговоры о графике визита, и затем он снова в геликаре, летит обратно в Нью-Йорк. Помощник президента заказал ему номер в отеле по размеру большем, чем весь город Марс.

Давид услышал, как ему говорят, что он может отдохнуть три часа прежде, чем подойдет время нового мероприятия — на сей раз торжественный прием, организованный друзьями Марса на Матери-Земле, в числе которых значились вице-президент Англо-Американского содружества и президент Дженерал Атомик Моторз.

Тем временем журналисты и телерепортеры вновь напали на его след. Как только он вошел в отель, завязалась горячая битва между представителями средств массовой информации и его охраной. Лишь через полчаса ему удалось добраться до своего номера.

В отчаянии он сделал вид, что его тошнит, и — о чудо из чудес — они позволили ему пойти в ванную одному. Он запер дверь и привалился к стене. Пот градом катился по его изможденному лицу.

Именно тогда он и задумался впервые о побеге. Вечер уже переходил в туманную ночь, и если бы только ему удалось выбраться из отеля, он без труда скрылся бы в полумраке. Он мог бы даже сам, в одиночку, побродить по городу, наблюдая за страшным великолепием величайшего праздника на Земле.

Он осторожно открыл дверь ванной и проскользнул в комнату. К его удивлению, она оказалась пустой. Он торопливо вытащил из шкафа одежду рубашку, носки, туфли и темно-красный комбинезон вполне земного покроя, точно такой же, как могли бы надеть тысячи рядовых нью-йоркцев.

Две минуты спустя он выглянул в коридор. И опять чудо — коридор пуст. Давид повернулся в сторону лифта и тут услышал голоса — помощник президента успешно выдворил последнего журналиста.

Давид оглянулся, и его охватила паника. Он бросился бежать. Олимпийский чемпион в спринте позеленел бы от зависти, увидев этот бег Давид привык дышать разреженным воздухом Марса, и богатая кислородом атмосфера Земли, словно живительный эликсир, вливала огонь в его жилы.

Вскоре он перешел на шаг: ведь за ним никто не гнался. Он был один в огромном городе. Один и свободен. Он медленно шел по улице, впитывая виды, и запахи, и звуки. Каждую секунду он ждал, что сейчас его остановят, схватят за руку, но этого не происходило. И в этом крылось еще одно чудо.

И тут, без всякого предупреждения, Нью-Йорк разорвался вокруг него, словно бомба… Нет, не как пейзаж за окном, и не как изображение на экране, а как яростная реальность, врывающаяся в его душу и открывающая одиночество более холодное, нежели все пропасти между зимними звездами.

Словно загипнотизированный, он шел по широким улицам среди бесчисленных толп нью-йоркцев, безмерно от них далекий. Он больше не ощущал хода времени. Он шел, как вечный пилигрим к неведомой святыне.

Стало темнее. Начал падать снег… странный, земной снег. А он все шел… Газетные заголовки и телекомментаторы на все голоса кричали о пропавшем марсианине, нью-йоркцы пили, и пели, и смеялись, ибо умирал еще один год. А он все шел.

Около полуночи снегопад прекратился: так же тихо и незаметно, как и начался. Буквально за несколько минут небо из мутно-серой пелены превратилось в черный хрустальный свод, на котором холодным огнем горели созвездия.

И тут пораженный Давид увидел, что небоскребы и городские кварталы растаяли, будто дым. Теперь он шел по стране снов, населенной удивительными деревьями и кустами, тяжелыми и неподвижными под белыми соцветиями зимы. Он не знал, что нью-йоркцы назвали бы эту удивительную страну просто — Центральный Парк.

В восхищении он глядел на снежный ковер, покрывший землю. Он был почти нетронутым. Лишь прямо перед ним, в глубину парка со странной целеустремленностью убегала цепочка следов — маленьких и четких.

Он пошел по следам. Он ничего не мог с собой поделать. «Как странно, — думал он, — что в этом бурлящем городе есть еще кто-то, кто должен идти один».

Он нашел ее стоящей на берегу замерзшего озера, пристально глядящей на что-то невидимое обычному взору.

Это была девушка примерно его возраста, высокая и стройная. В ее черных волосах блестели редкие снежинки. Но Давид ничего этого не замечал. Он видел только ее глаза.

— Я… Я шел по твоим следам, — сдавленным голосом быстро сказал он. — Я не знаю почему… наверно, мне просто этого очень хотелось… Но если ты хочешь остаться одна, я…

Девушка улыбнулась, и Давид в смущении замолк. Он только что понял: это самые первые настоящие слова, произнесенные им на Земле.

— Привет, — спокойно сказала она. — А я все гадала, придешь ты или нет… Ты меня понимаешь? Нет, конечно, нет! Все по-настоящему важное всегда непонятно.

— А я понял, — ответил он, сам не зная, что говорит. — Я думал, что от чего-то убегаю. А на самом деле я просто… просто искал.

Она повернулась к нему. По марсианским меркам ее, пожалуй, нельзя было назвать особенно красивой. Она была бледной, хрупкой… но она была более важной причиной для полета сквозь пятьдесят миллионов миль пустоты, чем мечты любого политического деятеля о единстве солнечной системы.

— Давай посмотрим вместе, — прошептала она. — Ты нашел меня как раз вовремя. Это плохая примета — быть одной.

Он взял ее за руку. Она была почти такой же холодной, как у него, но когда их руки соприкоснулись, потоки огня заплясали в их руках, дотягиваясь до их сердец, превращая пульс в удары грома.

— Я хотел бы знать твое имя, — сказал он. — Мне хочется произнести его вслух, — и потом добавил. — Меня зовут Давид.

Она крепко сжала его руку.

— А меня Линетта.

— Линетта! — он попробовал имя на звук. — Удивительное имя… Скажи, Линетта, что мы хотим увидеть?

Ее лицо стало серьезным. Ее глаза светились тайной, какую умеют создавать только женщины и понимать только мужчины.

— Мы хотим увидеть начало, — ответила она. — Не только начало Нового года. Мы хотим встретить начало чего-то большего… Я чувствую, это может случиться сегодня ночью. Это уже происходит.

На миг ему захотелось что-то ей сказать. Что-то, возможно, не до конца правдивое. Что-то, чему он и сам еще не очень-то верил. Но потом он понял, что в словах не было никакой необходимости.

И вдруг в ночной тишине зазвучала далекая музыка. Казалось, зазвенели все колокола Земли. Казалось, сама планета взметнулась в радостном неистовстве.

Заразительное веселье колоколов поймало в свои сети Линетту.

— С новым годом! — засмеялась она. — Ты должен поймать меня и поцеловать!

Она побежала по свежему снегу. Быстро и легко. Но погоня была короткой, и ее результат предопределен всеми призраками сотен поколений молодых.

— Линетта, — прошептал он. — Линетта…

Само имя стало целым языком.

Потом они будут говорить о прошлом и о будущем. Потом он расскажет ей, что он — первый марсианин, что он больше не одинок, так как здесь, на Земле, он заново открыл, что такое дом. Потом он вернется в большой, как город, отель, к графику визита, рукопожатиям, речам и пустым, улыбающимся лицам…

Но пока первый марсианин еще не существовал. Он потерялся где-то на континенте Земля, и на еще большем континенте с названием Жизнь.

И уж всяко он потерялся в неясном обещании счастливого завтра.