Рассказы

Посланец

В комнате отдыха, где плавал слабый запах уборной, сонно посапывал Дзюмпэй Нара, ожидая начала своей лекции, утопив нижнюю часть тела в диване с продавленными пружинами и выпрямив верхнюю. На самом же деле он не спал. Поза его говорила об усилиях, продиктованных современным рационализмом, использовать любую свободную минуту для отдыха. Но в глубине души он бушевал и, стиснув зубы, с трудом сдерживал гнев.

Сегодня ему явно не везло. Кинофильм, который должен был демонстрироваться до его лекции, из-за того что его вовремя не привезли, опоздал на двадцать минут, да к тому же еще во время демонстрации сломался аппарат и сеанс продлился лишних двадцать пять минут — так что в общей сложности сорок пять минут ушло впустую. И уж если такое случилось, нечего ему было вылезать со своей лекцией. Культурная организация, устроительница его лекции, судя хотя бы по ее названию — «Надежда», выглядела вполне дилетантской, и он, чтобы преподать ей урок и вместе с тем продемонстрировать, сколь серьезны гражданские чувства, являющиеся его визитной карточкой, прежде всего заявил о сумме, которую он требует, и, не дав устроителям опомниться, продолжал наступление: что главное на лекции — сама лекция или кинофильм? И когда ему ответили: естественно, лекция, — сурово заявил: в таком случае нужно изменить программу и — главное — собственно лекцию передвинуть в конец, ибо начинают обычно с более легкого. Возможно, найдутся люди, которым это все равно, но если человек хочет произвести на других впечатление, то хотя бы на это не следует жалеть сил. Потом он спросил о характере аудитории и, когда ему сказали, что большинство — студенты, предложил прислать буклет о лекторе, подходящий именно для такой аудитории, — кто может знать о нем лучше, чем он сам? — и обещал заранее выслать его по почте, а если будут вопросы, можно связаться с ним хоть по телефону… Ну что вы, что вы, не стоит благодарности. Рассчитывая на разные аудитории, он подготовил пять видов буклетов.

Однако на такое проявление его гражданского духа собеседники ответили вполне антигражданственно. Разве не было для него естественным рассчитывать, что они скажут ему: поскольку произошло такое, мы увеличим оплату на сумму, причитающуюся вам за сорок пять минут? Он бы, разумеется, отказался — ему необходимо было нечто духовное, а не материальное, — и они остались бы довольны друг другом, а так он оказался в ужасном положении — хоть плачь… Ладно, постараемся второй раз не поддаться трогательным заверениям устроителей, которые всегда звучат более чем искренне.

Однако, этими попусту потраченными сорока пятью минутами дело не ограничилось. Даже само содержание подготовленного им буклета было ему неприятно. Честно говоря, он никогда особенно не любил студентов. В последнее время они утратили уважение к интеллекту и всех и каждого связывают с политикой. Ползают по земле, точно жабы, а воспарить мыслью — такое им даже на ум не приходит. Чтобы переварить таких людей, нужно слегка приправить их юмором, подумал он и, подготавливая буклет, проявил всю свою изобретательность. Буклет был составлен в таком тоне: «Дзюмпэй Нара-сэнсэй[5] безусловно известен семидесяти процентам студентов, не входящих в руководство студенческим движением, его передовые статьи постоянно печатаются в газете S., его знают как личность выдающуюся в кругах, занимающихся проблемами нашей цивилизации…» Правда, этот буклет по сравнению с теми, которые он делал для служащих фирм, особым успехом не пользовался, и он подумал было, не отпечатать ли новый, но ему претило проявлять предусмотрительность к студентам, и он оставил буклет без изменений. Лишь сверху, на белом поле, свободном от текста, приписал от руки: «Тема сегодняшней лекции: „Будущее космической эры“. Эта проблема привлекает пристальное внимание всех журналистов, и мы хотим представить вам Дзюмпэя Нару-сэнсэя, который остротой постановки вопроса заткнет за пояс любого ученого-специалиста в данной области» — и послал буклет устроителям. Прочитав эту фразу, студенты, конечно, состроят кислую мину — мол, подобное чувство превосходства недостойно серьезного человека. Если же, идя у них на поводу, ограничиться небрежным поклоном, этим уж точно обманешь ожидания слушателей. Так не бывает, чтобы товар в плохой упаковке имел лучший сбыт.

Больше всего на свете он терпеть не мог всякого рода обсуждения, дискуссии. Так верно, а так неверно — подобные мнения носят субъективный характер, и если при этом нет уважения к мнению друг друга, от демократии не остается и следа. Излишний критицизм способен породить нигилизм, граничащий с пустой бравадой. Эта мысль позволяла ему не обращать ни малейшего внимания на то, что думают оппоненты, и, увидев растерянные лица юных устроителей его лекции, он им всё и высказал. Именно благодаря тому, что буклет был в меру живой и содержал вполне уместный тонкий юмор, под стать ему должна быть и лекция, предельно яркая, — ведь перед ним будут раздосадованные слушатели, которых заставили напрасно прождать сорок пять минут, да к тому же еще, чтобы спасти положение, им показывают какую-то короткометражную кинокомедию «Поиски нового мира» и дурацкий документальный фильм… Но, судя по всему, не успеет ведущий с трясущимися руками взобраться на трибуну, как все разбегутся, и он окажется перед враждебной, сократившейся наполовину аудиторией и будет читать, запинаясь, по бумажке. Да, это ясно как божий день. Семьдесят процентов студентов, не входящих в руководство студенческим движением… Передовые статьи постоянно печатаются в газете S… Выдающаяся личность в кругах, занимающихся проблемами нашей цивилизации… Привлекает пристальное внимание всех журналистов… Острая постановка вопроса… Одна мысль обо всем этом заставляет содрогаться. Слова о нем будут выглядеть отвратительнее разнаряженной уродины. Он представлял себе вытянутые в насмешливой улыбке рты слушателей…

Не в силах спокойно усидеть на месте, Дзюмпэй Нара в оставшееся до лекции время решил досконально разъяснить молодым устроителям пафос буклета, предназначенного для студентов. Его разъяснения действительно были доскональными. Он без конца вдавался в мелочи, касался самых незначительных деталей и делал это упорно, точно старательно чистил зернышки арахиса, вкладывая в каждое слово всю душу. Молодые люди, которые считали своим долгом проявить любезность к приглашенному лектору, в конце концов пришли в уныние и по одному, по двое стали разбегаться — через десять минут не осталось никого.

Тогда-то Дзюмпэй Нара, чтобы не потратить зря ни секунды, предался дремоте.

Ему показалось, что дремал он довольно долго, но, взглянув на часы, увидел, что прошло всего несколько минут. Неожиданно раздался звук чьих-то шагов. Шаги на мгновение стыдливо замерли у двери. Но вдруг ручка повернулась и вошел человек. Это был ничем не примечательный мужчина в серой заурядной одежде. Он выглядел несколько старше молодых устроителей лекции, но Дзюмпэй Нара решил, что это один из них, и не обратил на него особого внимания.

Мужчина закрыл за собой дверь, сделал несколько шагов вперед и, сдвинув колени, преувеличенно вежливо поклонился. Потом сказал слишком уж бойким тоном:

— Разрешите побеспокоить вас?

Услышав это, Дзюмпэй Нара сообразил, что мужчина не имеет никакого отношения к устроителям, а является одним из тех нахальных слушателей — на каждой лекции таких непременно бывает двое-трое, — кто хочет обязательно поговорить с лектором, и резко оборвал его:

— Я занят. Мне необходимо обдумать лекцию…

Мужчина стыдливо потупился. Подавшись вперед, он большим пальцем правой руки потирал ладонь левой:

— Извините, пожалуйста. Но я думал, что случай как раз очень подходящий. Я неоднократно искал возможность встретиться с вами, сэнсэй, но робость мешала. И вот я подумал, сэнсэй: чем беседовать с вами на глазах этого жалкого сборища, правильнее прийти сюда. Разумеется, у меня даже и в мыслях не было, что вы, сэнсэй, проявляете недостаточный интерес к нашим проблемам. Правда, некоторое беспокойство в связи с тем, что вы всё еще находитесь на волне космического бума, возникшего благодаря появлению искусственных спутников Земли, все же владело мной…

— Что вы там мелете, понять ничего не могу! Ни о каких ваших делах и проблемах я никогда не задумывался. Ну ладно, оставьте меня!

— Извините, пожалуйста. И все же сейчас, когда космический бум пошел на спад, присутствовать на этом провонявшем уборной сборище…

— Прекратите, слушать вас надоело! Выйду я к этой аудитории, не выйду — это мое дело!

— Прошу прощения. Я совсем в другом смысле… Видите ли, было бы очень хорошо, если бы вы самым серьезным образом отнеслись к нашему…

— Послушайте… — Дзюмпэй Нара тяжело дышал, точно ему перехватило горло, — я не знаю, кто вы такой, но не кажется ли вам, что вот так осаждать лектора просто неприлично? Люди пришли послушать меня, уплатив равную сумму денег. Почему вы один хотите снять пенки — это же воровство!

Возмущенное дыхание Дзюмпэя Нары, точно внутри у него кузнечные мехи, было широко используемым приемом — люди обычно приходили в полную растерянность, но теперешний его собеседник особого волнения не выказал, на лице его было написано лишь некоторое смущение.

— Вы совершенно правы. Прежде всего мне следовало представиться. Выслушав меня, вы, я думаю, всё поймете, но есть кое-какие сложные моменты. Если я вот так, вдруг, заявлю, кто я, не знаю, сможете ли вы сразу осознать сказанное… Пожалуй, это будет непросто… Даже для вас, сэнсэй… Что уж говорить о других! Сколько бы я ни объяснял, нет никаких надежд, что хоть что-то будет понято, но вы, человек, столь увлеченный космосом, сможете, мне кажется, понять, если только я как следует всё объясню… более того — должны понять. Вы, сэнсэй, единственная моя надежда…

Дзюмпэй Нара забеспокоился и стал украдкой посматривать на дверь. Черт подери, куда подевались эти студенты!.. В хорошую передрягу он попал, ну и тип — сначала вроде бы не показался ему ненормальным, но теперь ясно — шизофрения. И цвет лица ужасный, и взгляд. Слишком длинная шея, покатые плечи, ключицы торчат — по классификации Кречмеля, явный тип шизофреника. Знай он это сразу, просто не стал бы разговаривать… ведь чем настойчивее он возражает, тем больше доставляет тому удовольствия. Ему следовало бы молчать либо просто выйти из комнаты. Ну конечно больной — пришел на эту по-дурацки организованную лекцию и так разошелся. В общем, беда не приходит одна.

После недолгого молчания мужчина, понизив голос, сказал нерешительно:

— Извините… вы не поверите, сэнсэй… Ну да будь что будет, я все же решил сказать… По правде говоря, я марсианин…

Дзюмпэй Нара бросил на него взгляд, полный ужаса. Вид и в самом деле странный — впалые грудь и спина. Глядя на грудь, трудно было удержаться от смеха, а вид со спины вызывал страх, даже мурашки по коже пробегали.

Ну конечно, он отличался от обыкновенного человека, но лицо — точно как у японца. То, что он считает себя марсианином, — просто комично. И вместе с тем, в самом факте, что этот комичный тип удостоил его своим доверием, чувствовалось нечто зловещее. С ужасом представляя себе, что будет, когда студенты вернутся, Дзюмпэй Нара думал лишь о том, что он должен сохранять достоинство, не забывать, что он — писатель… Нет, он не тот человек, которого можно обвести вокруг пальца детскими побасенками; попадись он на такую удочку, каким бы он выглядел дураком, — нужно, чтобы этот человек ясно всё осознал. Дзюмпэй Нара не в силах был удержать кипевшее в нем возмущение.

Глядя на ножку стола, он насмешливо сморщил нос и выпалил одним духом:

— Марсианин? Марсианин!.. Хватит болтать глупости, на Марсе таких высокоразвитых животных, как вы, не существует — это с полной определенностью доказано наукой. Вы же являетесь высшим животным? Правильно? Следовательно, не можете быть марсианином. Ваш трюк несколько устарел. Времена Уэллса миновали. Марс — слишком холодная планета, на ней нет ни воды, ни кислорода, он напоминает пустыню, вознесенную на двадцать тысяч метров над уровнем моря. Расти там может лишь мох или плесень…

— Совершенно верно, вы прекрасно осведомлены.

— Не иронизируйте! Даже пренебрежение должно иметь границы!

— Да… вы абсолютно правы. В том смысле, в каком вы говорите, я, конечно, не марсианин. Но белые, прибывшие из Европы, стали американцами, и в аналогичном смысле я, несомненно, марсианин.

— Понял. В марсианской ассоциации вы купили участок на Марсе. Но ведь это…

— Ничего подобного. Вы ведь пошутили, и я на вас не в обиде. Нет, наше правительство не собирается признавать такого рода сделки. А коль скоро правительство не признаёт, они считаются недействительными.

— Вот как! Значит, вы чиновник марсианского правительства?

— Нет, я не чиновник. Не чиновник, но, тем не менее, как член экспедиционного отряда, подчиняющегося непосредственно правительству, уполномочен вести переговоры с землянами…

— Хх-а-хх-а… Следовательно, с вашего разрешения будет создана новая компания и опять начнется продажа участков на Марсе? Однако, мне кажется, вы ошиблись адресом.

— Заблуждаетесь, сэнсэй… — патетические нотки застряли в его горле. — Я в самом деле марсианин. Я принадлежу к народу, который в давние времена переселился на Марс с другой планеты и поныне живет там.

— Хватит болтать глупости, вы же обыкновенный японец!

— Именно в этом, сэнсэй, именно в этом состоит проблема!

Мужчина впервые изменил позу и тонкими, длинными пальцами оперся об угол стола.

— Мы, марсиане, тоже ломали голову над этой проблемой. Когда же наконец нам стало ясно, что посещение Земли возможно, мы сочли, что внешнее сходство с землянами послужит нашему сближению, но, пораскинув мозгами, пришли к выводу: нет, именно оно станет роковым препятствием. Понимаете? Как мы, прибыв на Землю, сможем доказать, что являемся марсианами?! Вы сами только что убедились, что это невозможно. Я не могу доказать, что не являюсь землянином, и, значит, мне никого не удастся убедить в том, что я марсианин…

Дзюмпэй Нара почувствовал, что им овладело любопытство. Разумеется, то, что он услышал, было остроумной софистикой, не более. Однако для обновления своего буклета этот случай можно прекрасно использовать. Его можно использовать и как вступление к лекции.

— Да, ваш довод весьма интересен. Но если бы вы и в самом деле были марсианином, то, я думаю, смогли бы назвать какие-нибудь характерные детали. Ну, например, показать корабль, на котором прибыли, специфические предметы, отсутствующие на Земле…

— Совершенно верно, мы тоже об этом думали. Нельзя сказать, что специфические предметы вовсе отсутствуют. Специфические условия требуют специфической одежды. Что же касается специфических особенностей нашего корабля… Нет, они настолько специфичны, что, назвав их, можно только испортить все дело. Видите ли, он представляет собой не материальный объект, а некий процесс… другими словами — некое состояние энергии. Как бы это лучше объяснить… Я не ученый, не специалист и не смогу как следует сформулировать, но… скажем так, материю можно превратить в энергию. Это позволяла осуществить даже древняя техника. Однако обратный процесс — превращение энергии в материю — весьма сложен. В самом общем виде вы, земляне, тоже сделали в этой области некоторые успехи, однако техника моментального воспроизведения материального объекта сложной конструкции вам пока еще недоступна. А мы научились это делать очень давно. У нас подобная теория называется «фазовая физика». Когда она была открыта, до техники превращения материи в энергию и последующего воспроизведения материи в ином месте оставался всего лишь шаг. Ее использование превратилось в могучее оружие. Подумайте — и вы поймете, что произойдет, если в материальном теле даже на мгновение появится другое материальное тело. Например, представьте себе, что произойдет, если мы вдруг поместим внутрь Земли одну из наших лун — Деймос или Фобос. Не пройдет и пяти секунд, как земной шар разлетится на мелкие кусочки, — нет, нет, это не шутка. Правда, осуществлять эту дурацкую затею мы не собираемся. К счастью, таких образований, как государства, на Марсе теперь не существует, и в связи с этим…

— Всемирное правительство?

— Да, пожалуй, это можно назвать именно так. Видите ли, наша история значительно более древняя, чем история Земли, и в связи с этим…

Считая собеседника сумасшедшим пятидесятых годов, то есть сумасшедшим космической эры, Дзюмпэй Нара все же не мог совладать с любопытством:

— Прекрасно, и поэтому?..

— Таким образом, используя выработанную нами технику, удалось добиться стремительного развития новых средств сообщения. Разумеется, сначала перемещались неодушевленные предметы. Прежде всего осуществлялась транспортировка различных товаров. Но в скором времени стало возможным перемещение и одушевленных предметов. По времени перемещение неодушевленных и одушевленных предметов отличается весьма незначительно. Но станции для них должны быть разные. И эти два вида станций покрыли буквально всю страну. Теперь стало возможным в течение секунды совершить путешествие сколь угодно большой дальности. На станциях, используемых для путешествий, в несколько рядов установлены кабины, напоминающие здешние телефонные. Назвав пункт назначения, нужно войти в указанную кабину, нажать кнопку — и в следующую же секунду оказываешься в конечной точке путешествия. Дальнейшие исследования позволили таким же способом достигать и других планет. Трудность заключается лишь в том, что невозможно построить станцию в пункте назначения и предусмотреть меры, которые бы позволили избежать вероятных столкновений. Можно, конечно, вычислить соответствующий пункт на поверхности земного шара. Видимо, удастся избежать того, что ноги, до колен уйдя в землю, коснутся мины и от взрыва человек превратится в кровавое месиво. Ну а что, если в точке назначения гуляет собака — такое вполне возможно. Тогда мгновенно произойдет реакция синтеза ядер. Предусмотреть подобные случайности немыслимо. Поэтому мы выбрали центр школьного двора ночью — в общем, приняли все возможные меры предосторожности, но, тем не менее, для всех, кто отправлялся сюда, путешествие было связано со смертельной опасностью. Нам было по-настоящему страшно. А вдруг на этот раз не сойдет благополучно — от одной этой мысли я весь покрывался пóтом, будто меня окунули в воду…

— Да, в таком случае корабль действительно продемонстрировать не удастся. Мне пришла в голову хорошая мысль. Вы ведь можете этим же способом вернуться назад?

— Конечно могу. Каждый четырехсотый день меня встречают в том месте, где я приземлился.

— Четырехсотый день?

— Да, такой срок установлен в связи с разницей между вращением планеты вокруг собственной оси и вокруг Солнца.

— Но в том месте, я полагаю, нет никакой станции. И нет кнопки, которую вы могли бы нажать.

— Нет, вы, возможно, сочтете это странным, но, если точка заранее определена, обратное перемещение с нее одушевленных предметов может быть осуществлено и без станции. Поскольку неодушевленные предметы примитивнее одушевленных, может показаться, что с ними всё проще, на деле же наоборот — без станции не только невозможно их обратное перемещение, но и прямое перемещение может вызвать отклонение от намеченного пункта на величину прямо пропорциональную квадрату расстояния. Досконально причина этого мне неизвестна, но, кажется, одушевленные предметы обладают энергией, способной направлять перемещение словно по рельсам.

— Именно поэтому вы и не привезли с собой специфические неодушевленные предметы, существующие на Марсе?

— Совершенно верно. Хотелось свести возможную опасность до минимума.

— Однако, — губы Дзюмпэя Нары, которые обычно, когда он нервничал, сжимались и вытягивались вперед, теперь растянулись в ехидную улыбку, — что вы скажете об одушевленных предметах? Например, о марсианских собаках или птицах?..

Мужчина растерянно опустил глаза и кивнул:

— Я в затруднении… Мой рассказ покажется слишком уж гладким… В самом деле, почему у меня все выходит так гладко?.. Честно говоря, ни собак, ни птиц на Марсе нет… Когда наши предки переселялись на Марс, никаких животных они с собой не взяли, туда прибыли только люди. Видите ли, они смогли искусственно синтезировать белок…

— Хорошо, а фотографии? Уж одну-то вы должны были захватить с собой. Пейзаж, строение, сценка из жизни…

— Разумеется. Фотобумагу у нас делают из минерального волокна, так что фотокарточка представляет собой тоже предмет неорганический, неодушевленный, однако он легкий, и если направить фотокарточку в воздушное пространство над Землей, она самым естественным образом упадет вниз — никакой опасности она собой не представляет. Таким способом было отправлено несколько десятков фотографий. Их, наверное, развеяло ветром, и они попали в чьи-нибудь руки. Дальнейшая их судьба мне неизвестна, но не исключено, что когда-то их стали здесь широко распространять как воображаемые картины Марса — от естественного пейзажа до куполообразных городов… Так что, если бы они и были со мной, это ничего бы не изменило. Наши фотографии выглядели бы как кадры диснеевских кинофильмов и вызвали бы только скептические улыбки — какой в этом смысл?

Дзюмпэй Нара зло смотрел на собеседника, но голос его звучал почти нежно:

— Но когда-нибудь вас отсюда заберут? Когда же? Неужели ждать еще целых четыреста дней?

— Нет, день этот наступает в самое ближайшее время.

Может быть, ему это показалось — в обращенных вверх глазах мужчины появилось выражение мольбы.

Дзюмпэй Нара непроизвольно рассмеялся:

— В таком случае всё в порядке. Правда? Можно пригласить корреспондентов и продемонстрировать, как вы отбываете. Мне бы и самому хотелось присутствовать при этом, если вы, конечно, не возражаете. В назначенное время вы внезапно исчезаете с центра школьного двора. А вдали сверкает красная звезда… И вот тогда-то уже никто не усомнится в том, что вы марсианин…

— Ничего не выйдет, — подавшись вперед, резко заявил мужчина. — Пока я не выполню свою миссию, о возвращении не может быть и речи. Приземление связано с колоссальной опасностью и осуществляется крайне редко. У нас, находящихся сейчас здесь, на Земле, нет иной цели, кроме как выполнить свою миссию.

— Вы без конца твердите: миссия, миссия — в чем она состоит, эта ваша миссия?

— Найти авторитетного жителя Земли, который признает, что я марсианин.

— Ну хорошо, найдете, а потом?

— Сделать из него организатора движения за строительство на Земле станций для развития торговли между нашими планетами. Если он хотя бы раз посетит Марс, увидит всё своими глазами и представит свой доклад правительству, переговоры будут значительно облегчены.

— Каких расходов потребует строительство подобных станций?

— Трудно сказать, что-нибудь в пределах пяти миллиардов иен.

Дзюмпэй Нара непроизвольно наклонил голову. Нет, он не сумасшедший, а обыкновенный жулик, который хочет обвести его вокруг пальца. В таком случае злонамеренность его переходит все границы. Столь сложную махинацию затеял ради того, чтобы выставить его на посмешище, — на это способен лишь человек, который его люто ненавидит. Но он не помнит за собой ничего такого, за что бы его можно было так ненавидеть. А может быть, все-таки сумасшедший?

…Если и сумасшедший, то слишком уж аккуратно скроенный. Нет, постой, если он и в самом деле сумасшедший, то можно использовать все услышанное от него в том виде, в каком он излагал. И если материал действительно удастся использовать, то сегодняшнее дурацкое происшествие сослужит полезную службу. А не рассказать ли об этом прямо сейчас, на лекции?.. Немного иронии — и будет совсем неплохо… И назвать рассказ «Псевдомарсианин»… Не слишком ли просто? А может быть, так: «Логика в ящике»? Нет, слишком высокопарно. Нужно будет что-нибудь придумать…

Мужчина зашептал, точно размышлял вслух:

— Сэнсэй, вы не покинете меня?

— Послушайте, скажите мне честно, кто вы?

— Разве я не говорил? Я марсианин! Прошу вас, верьте мне. У меня вся надежда на вас. Вы же верите в существование марсиан? Да разве я сам не марсианин? Очень прошу вас, не покидайте меня, пожалуйста.

— Не покидать вас?!

— Прямо сейчас можно будет отправиться на Марс. Буквально через тридцать минут. А упустить эту возможность — значит ждать еще четыреста дней. А я безумно устал. На земном шаре такая огромная гравитация. Даже когда просто стоишь, и то очень устаешь. Прошу вас. Давайте отправимся вместе.

— Перестаньте хулиганить!

Отбросив руку мужчины, пытавшегося схватить его за рукав, Дзюмпэй Нара вскочил с дивана. Сердце захлебнулось и, казалось, перестало биться.

— Простите… Я не собираюсь принуждать вас. Но попытайтесь представить себе, как горько мне, марсианину, если я не в силах доказать, что я марсианин, — словами этого не передать. А мое желание принудить вас… Вы сами виноваты, сэнсэй, не верите мне, вот я и пытаюсь принудить вас.

— Уходите и не болтайте глупостей!

— Очень прошу вас.

— Уходите же!

— Я прекрасно понимаю, сколь опасно принуждение. До сих пор Землю посетили тридцать восемь марсиан. Семерым не удалось приземлиться, и они взорвались. Можете узнать в управлении пожарной охраны — там эти случаи зарегистрированы как взрывы и пожары, возникшие по неизвестным причинам. Остальные тридцать один, измученные непосильным единоборством, в конце концов стали принуждать некоторых людей отправиться с ними на Марс — всех их арестовала полиция и поместила в психиатрические лечебницы. Я тридцать второй марсианин, благополучно достигший Земли. Мои предшественники строго наказывали мне ни в коем случае не отказываться от своей миссии: будь терпелив; даже отчаявшись, не прибегай к принуждению, — но у меня лопнуло терпение. Мне все осточертело. Но ведь вы, сэнсэй, обладаете таким богатым воображением, я верю — вы меня не покинете.

— Оставьте меня в покое, иначе плохо вам будет!

— Нет, я уверен, вы ничего со мной не сделаете. Вы же, сэнсэй, друг космических пришельцев. Прошу вас. Неужели у меня единственный выход — насильно взять вас с собой? Неужели мне придется усыпить вас? Я надеюсь, вы не собираетесь отправить меня в психиатрическую лечебницу? Нет, вы этого не сделаете. А все эти подлецы — обыкновенные черви, ползающие по земле. Тридцать один мой предшественник, которых заперли в психиатрические лечебницы, не смогли найти настоящих людей — им встретились лишь черви. Но мне повезло — я увидел вас, сэнсэй. Вы согласны лететь со мной?

Дзюмпэй Нара с силой отбросил мужчину, который — может быть, оттого, что земное притяжение, в два раза превышавшее марсианское, оказалось для него слишком большим — неловко, тяжелой походкой приблизился к нему, вытянув перед собой руки. А сам выскочил в коридор.

— Сэнсэй, подождите! — слышал он за собой крики и топот ботинок, стремительно несясь по коридору к лестнице, ведущей на сцену. Там студенты, прислонившись к стене, смотрели фильм. Им и в голову не пришло, что крики Дзюмпэя Нары были криками о помощи. В страхе они, словно паучки, разбежались так проворно, что Дзюмпэй Нара даже не смог определить, куда все скрылись. Точно во сне, он поднялся по лестнице и оказался перед экраном, на котором, вращаясь вокруг своей оси, медленно покидал космическую станцию отправляющийся на Марс космический корабль. Тень мужчины поглотила корабль.

— Отойдите! — раздались крики из зала.

И тут же из зала послышался голос марсианина:

— Сэнсэй, прошу вас…

Дзюмпэй Нара в панике спрыгнул со сцены. В темноте студенты с криками вскакивали со своих мест, а он со всех ног мчался к выходу в конце зала. Ему казалось, что его преследуют. В зале поднялась суматоха — студенты не понимали, что происходит, но шум заглушали могучие заключительные аккорды музыки: направлявшийся к Марсу рейсовый корабль летел в космическом пространстве.

Вбежав в канцелярию, Дзюмпэй Нара, не говоря ни слова, схватил телефонную трубку и позвонил в полицию.

— Немедленно приезжайте, здесь сумасшедший, буянит…

Через десять минут прибыли полицейские. Они взяли под руки самозваного марсианина, разыскивавшего повсюду Дзюмпэя Нару, и, подняв точно ребенка, посадили в белую машину с решетками.

Дзюмпэй Нара, наблюдавший за всем из маленького окна канцелярии, вдруг подумал: а что, если он настоящий марсианин? И ему стало не по себе, словно глаза разъехались в стороны… а голова раздулась до размеров трехметрового шара… Нужно ли объяснять, почему в тот вечер лекция его была столь сумбурной, что никто не смог ничего понять. Однако лицо Дзюмпэя Нары после лекции было просветленным. Наверное, потому, что он придумал, наконец, название для своего рассказа: «Космический безумец», — и это примирило его с неудачной лекцией.