Рассказы

“THE TREADER OF THE DUST”, 1935

После долгих колебаний, сомнений и тщетных попыток изгнать легион терзавших его демонов страха, Джон Себастьян все же убедил себя вернуться. Прошло только три дня, но даже этот небольшой срок покажется вечностью для того, кто впервые покинул дом после многих лет затворничества и упорной работы, которая ни разу не прерывалась с тех пор, как ему досталось по наследству старинное имение вкупе с солидным доходом. Причина поспешного бегства оставалась для него самого неясной: что-то тогда внушило мысль о необходимости немедленно искать спасения. Его охватило предчувствие страшной опасности, но сейчас, твердо решив возвратиться, он объяснил свою недавнюю панику нервным расстройством — неизбежным следствием беспрерывного изучения древних манускриптов. Да, у него имелись смутные подозрения, но он отмел их, сочтя за нелепые домыслы.

Даже если все, что породило в нем такой страх, не просто плод воспаленного воображения, наверняка существуют естественные причины подобного феномена, которые ускользнули от парализованного страхом рассудка. Пожелтевшие, начавшие крошиться по краям листы совсем новой записной книжки — явные признаки какого-то скрытого дефекта бумаги, а в том, что его записи за ночь выцвели и стали почти неразборчивыми, словно прошло не меньше сотни лет, повинны негодные дешевые чернила. Часть мебели и комнаты, внезапно превратившиеся в подобие древних, источенных червями и временем руин — обычное следствие постепенного разрушения дома, которое он раньше просто не замечал, не в силах оторваться от своих зловещих, но таких увлекательных занятий. Многолетний неустанный труд вызвал и его преждевременное старение; утром накануне бегства, взглянув в зеркало, потрясенный Себастьян увидел, что стал похож на высохшую мумию. Ну а Тиммерс… сколько он его помнит, слуга всегда выглядел человеком весьма почтенного возраста. Каким больным воображением надо обладать, чтобы уверить себя, что он вдруг одряхлел настолько, что вот-вот рассыплется в прах не дожидаясь, когда за ним придет смерть!

Действительно, все это можно объяснить не прибегая к бессмысленным древним легендам и давно забытым демонологическим сводам и трактатам. А напугавшие его места в «Заветах Карнамагоса», которые он, охваченный нелепым смятением, перечитывал снова и снова, всего лишь свидетельствуют о дикостях, творимых безумными чернокнижниками в незапамятные времена…

Так Себастьян, решив наконец, что стал жертвой собственных домыслов, на исходе дня вернулся в свой дом. Отбросив сомнения, он спокойно прошел затененный высокими соснами двор и быстро поднялся по ступеням парадного входа. Ему показалось, что здесь появились новые следы разрушения, да и само здание как будто покосилось, словно поврежден фундамент; обычный обман зрения, причудливая игра теней во время заката, мысленно сказал он себе.

В доме царила тьма, но Себастьян не удивился: он хорошо знал что Тиммерс, если оставить его без присмотра, не позаботится о том, чтобы вовремя включить свет, и будет вслепую, словно старый сыч, бродить по коридорам и комнатам. Его хозяин, напротив, всегда терпеть не мог темноту и даже полумрак, а в последнее время эта нелюбовь обострилась до предела. Как только наступал вечер, он зажигал все лампы. И теперь, раздраженно помянув Тиммерса за его забывчивость, распахнул дверь и сразу потянулся к выключателю.

Очевидно из-за сильного волнения, которое он так и не сумел подавить, Себастьян не сразу нащупал кнопку. Прихожую заполняла странная вязкая мгла, которую не могли преодолеть сочащиеся сквозь завесу высоких деревьев мертвенно-бледные лучи закатного солнца. Здесь словно опустилась беспросветная ночь прошедших веков; а пока Джон стоял, беспомощно шаря рукой по стене, его преследовал удушливый запах тысячелетней пыли, усыпальниц и их древних обитателей, превращенных временем в невесомый прах.

Наконец он щелкнул выключателем, однако лампа почему-то горела тускло, едва рассеивая сгустившуюся тьму; ему даже показалось, что свет чуть мигает, словно повреждена цепь. И все же Себастьян мог вздохнуть с облегчением — с тех пор, как он покинул дом, здесь на первый взгляд ничего не изменилось. Наверное, в глубине души он опасался увидеть раскрошившуюся, испещренную причудливым узором трещин дубовую обшивку на стенах, обглоданные молью клочья вместо устилавших пол ковров; боялся почувствовать, как с хрустом ломается под ногами сгнивший в одночасье паркет.

Но где же Тиммерс? Престарелый слуга, несмотря на растущую с каждым годом рассеянность, ни разу еще не заставлял себя ждать; даже если он не обратил внимание на шум, вспыхнувший свет должен сразу подсказать ему, что хозяин вернулся. Но как Себастьян ни напрягал слух, он не уловил знакомое поскрипывание шагов старика, бредущего неровной шаркающей походкой. Дом окутала тяжелыми траурными покровами мертвая тишина.

Без сомнения, все это объясняется самым элементарным образом. Слуга отправился в ближайшую деревню пополнить запасы съестного или заглянул на почту, надеясь, что там его ждет письмо от хозяина; когда Себастьян шел сюда от вокзала, они разминулись. А что, если старик заболел и сейчас, беспомощный, не может покинуть свою комнату? Последняя мысль побудила Джона отправиться в спальню Тиммерса, расположенную на первом этаже, в конце особняка. Она пустовала, постель была аккуратно заправлена, так что с прошлой ночи на ней никто не лежал. Страшная тяжесть подозрения, сдавившая грудь, исчезла; Себастьян решил, что первая догадка оказалась верной, и слуга вскоре должен прийти.

Ожидая, когда вернется Тиммерс, он собрался с духом и совершил еще одну вылазку — проверил свой кабинет. Джон даже себе не хотел признаться, что именно он так боится увидеть, но бегло оглядев комнату, убедился: с момента его панического бегства здесь ничего не изменилось. Никто, кроме него, не касался древних манускриптов, редких томов и записных книжек, в беспорядке разбросанных на столе; ничья рука не притронулась к теснящимся на полках странным и чудовищным для непосвященного сочинениям признанных авторитетов в области дьяволизма, некромантии, колдовства и других отвергнутых и запретных знаний. На старинной подставке или пюпитре, который он использовал для чтения самых массивных своих фолиантов, покоились «Заветы Карнамагоса» в переплете из шагреневой кожи и с застежками, выточенными из человеческой кости. Книга осталась открытой на том самом месте, жуткий смысл которого заставил его испытать приступ суеверного ужаса три дня назад.

Только подойдя поближе к столу, Себастьян заметил, какое невероятное количество пыли скопилось вокруг. Она была повсюду: аккуратное серое покрывало из мельчайших, словно останки мертвых атомов, частиц. Толстый слой ее лежал на манускриптах и старинных книгах, на стульях и абажурах, заставил поблекнуть яркие маково-красные и желтые краски восточных ковров. Казалось, Джон много лет спустя возвратился в заброшенный обезлюдевший дом, где время год за годом роняло из складок своего савана прах всего, что рассыпалось под его стопой. Себастьян похолодел от страха: он знал, что три дня назад в комнате навели порядок, а в отсутствие хозяина Тиммерс наверняка каждое утро педантично убирал здесь.

Потревоженная чем-то, пыль взлетела, окутала его призрачным облаком, забилась в ноздри, и он почувствовал тот же удушливый, словно дух прошедших тысячелетий, запах, который преследовал его в холле. Порыв ледяного ветерка заставил его поежится. Себастьян решил, что сквозит из распахнутого окна, но все они были закрыты, шторы плотно задвинуты, а дверь в кабинет захлопнулась. Легкое как вздохи призрака дуновение заставляло лежащий повсюду почти невесомый ковер тихонько подниматься в воздух, а потом так же медленно оседать на прежнее место. Странная тревога овладела Себастьяном, будто в лицо ему повеял ветер, залетевший сюда из иных миров или из подземных пещер, скрывающих развалины немыслимо древнего царства. Он начал судорожно кашлять и долго не мог остановиться.

Джон так и не обнаружил, откуда идет сквозняк. Но когда осматривал комнату, обратил внимание на невысокую длинную горку серой пыли у письменного стола. Она лежала возле кресла, на котором он обычно сидел, когда работал. Рядом валялась метелка из перьев — Тиммерс неизменно пользовался ей во время ежедневных уборок.

Смертельный холод проник в каждую клеточку тела Себастьяна, заставил застыть на месте. Не в силах пошевелиться, он несколько минут стоял, не сводя глаз со странной кучки на полу. В самом центре ее отпечаталось небольшое углубление, словно след от какой-то маленькой ножки, наполовину разрушенный сквозняком, разнесшим серую пыль по всей комнате.

Наконец, ему удалось стряхнуть оцепенение. Почти машинально, не думая о том, что делает, он наклонился к метелке. Но от легкого прикосновения рукоятка и перья мгновенно превратились в мельчайший порошок, образовавший на полу контуры исчезнувшего предмета!

На Себастьяна нахлынула страшная усталость и ощущение старческой немощи, словно на его плечи внезапно опустился непосильный груз прожитой жизни. Перед глазами заплясали при свете лампы головокружительно быстрые тени; он испугался, что сейчас упадет в обморок. С трудом дотянулся до стула, коснулся его — и с ужасом увидел, как оседает на пол облако легкой пыли.

Позже, минуту или час спустя, — Себастьян потерял счет времени, — он понял, что уже сидит возле пюпитра, на котором по-прежнему покоится открытый том «Заветов Карнамагоса». Странно, что кресло под ним не рассыпалось, мелькнула смутная мысль. Он снова, как и три дня назад, сознавал, что должен бежать пока не поздно, немедленно покинуть это проклятое место, но чувствовал себя безнадежно дряхлым, немощным и бессильным. Им овладело странное безразличие — ничто не трогало его, даже приближающаяся ужасная развязка, которую он предчувствовал.

Пока Джон сидел так, охваченный парализующим ужасом, взгляд его притянула дьявольская книга: откровения мудреца и колдуна Карнамагоса, которые тысячу лет назад извлек из бактрийской гробницы и перевел на греческий язык монах-отступник, записав их кровью детеныша чудовища. В этом томе собраны заветы великих магов древности, описания земных демонов и тех, что обитают в отдаленнейших глубинах космоса, а также заклинания, с помощью которых можно их вызывать, подчинять своей воле и изгонять. Посвятивший всю жизнь исследованиям подобных явлений, Себастьян долгое время полагал, что «Заветы Карнамагоса» — просто средневековый миф, пока однажды, к своему удивлению и радости, не обнаружил легендарную книгу на полке торговца старинными манускриптами и разными диковинами. Считается, что были сделаны только две копии, одну из которых уничтожили испанские инквизиторы в начале тринадцатого века.

Свет замигал, словно лампу на миг заслонили чьи-то распростертые крылья; усталые глаза Себастьяна заволокло слезами, но он не мог оторваться от строк, пробудивших в нем такой ужас:

«И хотя названный демон является к нам очень редко, хорошо известно, что приходит он не только в ответ на произнесенное заклинание и начертанный знак магического пятиугольника… Немногие из обладающих знанием осмелятся потревожить столь коварного и гибельного духа… Но знай: даже прочитав не вслух, а про себя, в тишине покоев, заклинание, помещенное ниже, мудрец подвергнет себя великой опасности, если жаждет он в душе своей вечного покоя и полного исчезновения, либо скрывает хоть малую толику сего желания в темных глубинах сердца. Ибо может случиться так, что спустится к нему Куачил Уттаус, чье касание обращает плоть в вековую пыль, а душу в подобие пара, рассеивающегося бесследно. И на приход его указывают верные приметы: ибо у того, кто вызвал демона, а нередко даже у людей, находящихся поблизости, внезапно появляются признаки безвременного старения; и дом его, вместе с утварью, которой он касался, в одночасье подвергнется разрушению, уподобившись древним руинам…»

Себастьян не сознавал, что бормочет все это вслух, потом произносит вполголоса страшное заклинание… Его рассудок работал медленно, мысли текли, словно вязкая ледяная вода. Старик никуда не уходил, сказал он себе с жуткой, тупо-безразличной уверенностью. Надо было предупредить его; убрать и запереть зловещую книгу… Тиммерс получил неплохое образование и всегда проявлял интерес к оккультным изысканиям Джона. Слуга знал греческий и вполне мог прочитать то место в «Заветах Карнамагоса», которое привело в ужас хозяина… даже роковую формулу, призывающую явиться из немыслимо далекого уголка космоса Куачила Уттауса, демона абсолютного распада. Теперь ясно, откуда взялась серая пыль, в чем причина странного запустения, царящего в особняке…

Инстинкт вновь подсказывал ему, что надо бежать, но тело словно превратилось в иссохший безжизненный панцирь и отказывалось повиноваться. В любом случае, уже слишком поздно: все признаки говорят о том, что дом и его обитатель обречены… Но ведь у него никогда не возникало желания умереть и бесследно исчезнуть из этого мира! Себастьян лишь мечтал проникнуть в самые сокровенные тайны, окружавшие человеческое существование. Он всегда соблюдал сугубую осторожность, не связывался с магическими кругами, не пытался пробудить опасные силы. Он знал, что существуют духи зла, демоны ненависти, адской злобы и разрушения, но никогда по собственной воле не призвал бы их явиться из черной бездны…

Его с новой силой охватили слабость и мертвящее безразличие. С каждым вздохом он старел на пять, десять лет. Мысли прерывались, он едва мог вспомнить, о чем думал несколько мгновений назад. Казалось, рассудок вот-вот достигнет крайнего предела, за которым уже нет ничего, ни воспоминаний, ни даже страха. Напрягая слабеющий слух, он различал, как где-то в доме с треском ломаются балки; щуря подслеповатые, словно у дряхлого старика глаза, видел, как неяркий свет мерцает и гаснет, поглощенный абсолютной чернотой.

Вокруг сгустился мрак, будто он перенесся в темные глубины полуразрушенного подземелья. Его овевал ледяной ветер, загадка которого так и осталась нераскрытой; он снова задыхался от пыли. Но темноту рассеивало какое-то слабое сияние: перед ним маячили неясные очертания пюпитра. Плотные шторы на окнах не пропускали ни единого лунного луча, однако свет как-то проникал в комнату. С огромным усилием подняв голову, он увидел неровное отверстие в северном углу стены, у самого потолка. Сквозь него в дом заглядывала единственная звезда. Она сверкала холодным блеском, словно глаз демона, следящего за ним из немыслимо далекого уголка вселенной.

От этой звезды, а может из темных глубин за ее пределами, протянулся бледно-серый луч; мертвящий и тусклый свет его, подобно брошенному копью, мгновенно достиг Себастьяна. Широкий, плоский как доска, неподвижный и прямой, он будто вонзился в тело, образовав некое подобие моста между одиноким домом и неизведанными мирами.

Себастьян застыл, окаменев как от взгляда Горгоны. А сквозь полуразрушенную кирпичную преграду, быстро и ровно скользя по лучу, к нему уже что-то спускалось. Неведомый гость проник в комнату, и кажется, стена стала рассыпаться, отверстие расширилось, пропуская его.

Существо было совсем маленьким, не больше ребенка, но съежившимся и высохшим, будто тысячелетняя мумия. Густая сеть морщин покрывала лицо со стершимися чертами, безволосый череп, длинную тощую шею. Тщедушное тельце, казалось, принадлежало отвратительному недоноску, так и не появившемуся на свет. Длинные тощие руки с массивными когтями простерты вперед и застыли в вечном поиске жертвы. Не шевелились и крохотные ножки этого карликового подобия Смерти, плотно прижатые друг к другу, словно стесненные узкой гробницей. Неподвижное как изваяние, неземное чудовище быстро скользило к Себастьяну по тусклому мертвенно-серому лучу.

Вот оно повисло рядом, так что уродливая головка почти касалась лба, а ножки — груди. Мгновение спустя Джон осознал, что создание притронулось к нему протянутыми руками и висящими в воздухе ступнями. Он почувствовал, как оно проникает в него, сливается с ним в единое целое. Сосуды заполнила пыль, а мозг стал рассыпаться, клетка за клеткой. Человек по имени Джон Себастьян перестал существовать, превратился во вселенную мертвых солнц и миров, затянутых космическим вихрем в темную бездну…

Создание, которое маги древности назвали Куачил Уттаус, исчезло; ночь и звездное небо вновь простерлись над разрушенным домом. Но от Джона Себастьяна не осталось и тени, лишь невысокая горка праха возле пюпитра, в центре которой виднелось небольшое углубление, словно отпечаток маленькой ступни… или двух ножек, плотно прижатых друг к другу.