Рассказы

Ахиллесова точка

Рукав скафандра звякнул, коснувшись металлической стенки туннеля, и эхо отразило исковерканный звук. Провожатый буркнул:

— Налево.

Коровин подчинился. Они так долго петляли в полутьме по бесконечным переходам камата, что он успел окончательно запутаться. Если раньше они поднимались от жилых этажей в носовую часть, к стартовым ангарам конвоя, то теперь ориентация была безнадежно утеряна. Коровин послушно свернул налево, в боковой коридор.

— Теперь направо.

— Как много поворотов, — сказал Коровин.

Провожатый передернул плечами, не оборачиваясь и не тормозя шага. Словно облитый ртутью, он шел танцующей походкой человека, привыкшего к магнитным башмакам. Коровин управлял телом гораздо менее уверенно. Ему казалось, что со стороны он выглядит нелепо. Ничего не поделаешь — ионные двигатели, почти невесомость. Караван Малой Тяги, вытянувшись 20-километровой вереницей пассажирских и грузовых блоков, входил в Пояс астероидов.

— Почему у вас не сделают лифтов? — миролюбиво спросил Коровин.

Провожатый, не останавливаясь, глянул через плечо, показав бородатый профиль над откинутым на спину прозрачным шлемом. В молчании они миновали еще несколько поворотов. Потом провожатый остановился.

— Здесь, — сказал он, подождав Коровина. Коровин отстал, потому что ремень одной из его фотокамер зацепился за скобу, торчавшую из стенки туннеля. — Пришли наконец.

Они стояли в полутемном помещении с высоким потолком. Из стены перед ними через каждые два-три метра выдавались массивные крышки шлюзовых камер. Под потолком зала надпись на трех языках указывала на недопустимость присутствия здесь посторонних и пассажиров. Подойдя к одному из люков, спутник Коровина набрал комбинацию на цифровом замке.

— Пилот знает? — спросил Коровин.

Провожатый, не отвечая, опустил прозрачный колпак шлема на вакуумные присоски воротника. Коровин последовал его примеру. Они вместе подождали, пока тяжелая крышка не отодвинулась, обнажив черноту шахты. Коровин придержал фотоаппараты, чтобы они снова за что-нибудь не зацепились. Провожатый ждал. Его дыхание, искаженное переговорной системой, странно звучало в наушниках Коровина.

— Кроме атомных торпед, у меня есть лазеры, — сказал пилот, тыча пальцем в пульт. Пилота звали Гудков, и последние полчаса он рассказывал Коровину о своем катере. Гудков был светлый, даже белобрысый, невысокого роста, хотя заметить последнее было трудно, даже когда Гудков стоял, потому что стоял он на полусогнутых и все-таки упирался головой в потолок. Хорошо еще, что на потолке кабины не было никаких кнопок или клавиш, только циферблаты и индикаторы, и за те полчаса, пока Гудков, упершись головой в потолок, объяснял Коровину устройство катера, с курсом ничего не случилось. Коровин все это время сидел в кресле второго пилота, которое неожиданно оказалось гораздо удобнее роскошных пассажирских шезлонгов в соответствующей секции камата.

— На средней дистанции они его искромсают, — продолжал Гудков. — Дальше начинается стрельба из бластера. Бластеры сжигают все, что остается после лазеров.

— А если бластеры не справляются?

— У меня есть еще антипротоны. Специально для такого случая. Если он прошел все заслоны, пучок его остановит.

Коровин засмеялся.

— Вы говорите о метеоритах так, будто это ваши враги.

— А что вы хотели?

— Не знаю, — сказал Коровин, улыбаясь. Разговор ему нравился. Нормальный треп в трех астрономических единицах от Солнца. Он снова засмеялся.

— Но я не отношусь к ним как к врагам, — сказал Гудков. Он полулежал в своем кресле в метре от Коровина. Он устроился там перед тем, как начал рассказывать, о вооружении катера. — Мне скучно, когда их нет. Особенно теперь.

— А что с вашим товарищем?

— Болезнь сугубо земная, грипп, — сказал Гудков. — Зато карантин небесный. Не исключено поэтому, что стрелять придется вам.

— Меня предупреждали. Это трудно?

— Наоборот, — сказал Гудков. — Промахнуться невозможно. Все оружие наводится автоматически. Стрелок — тот же пианист. Главное в его работе — в нужный момент попасть пальцем в нужную клавишу.

— Хорошо, — сказал Коровин. Он быстро освоился в кабине катера. Космоса здесь не было, только звездная пыль светила с большого — метр по диагонали — курсового телеэкрана на пульте управления. Из-за нестерпимого солнечного сияния экран заднего вида был приглушен, а на нем едва выступала пунктирная линия камата. — Фильм получится что надо. Ведь в труде конвоира столько романтики!

— Кое-что есть, — скромно сказал Гудков. — А вы профессионал?

— Что вы! — сказал Коровин. — Меня бы сюда не пустили. Вообще я экзосоциолог.

— Так вы по чужим цивилизациям? Тайна Казанского метеорита и так далее?

Коровин засмеялся.

— Почти угадали. Я действительно специалист по материальным следам. Экзоархеолог — так это называется.

— А есть и другие области?

— Сколько угодно, — сказал Коровин. — Кроме нашего направления, экзосоциология включает в себя экзобиологию, экзоастрофизику, экзорадиоастрономию, экзологику, экзофилософию и массу других дисциплин с не менее экзотическими наименованиями. Как вам нравится, например, такое — экзопалеолингвистика?

— Это еще что за диковинка?

— Считается, что гипотетические пришельцы оставили не только материальные следы. После них сохранились предания и мифы, а также устойчивые идиомы в языках народов, с которыми они контактировали.

— Что ж, — сказал Гудков. — Звучит логично.

— Экзологично, — усмехнулся Коровин. — Знаете вы, например, где находится то место, что за тридевять земель?

Гудков пожал плечами.

— Наши экзопалеолингвисты выяснили, что на Луне, — продолжал Коровин. — Оказывается, если взять земной диаметр и умножить на двадцать семь, получится расстояние от Земли до Луны. Не с такой уж большой ошибкой.

— Здорово придумано, — сказал Гудков. — Остроумные ребята эти ваши палеолингвисты.

— Очень, — подтвердил Коровин. — Это тема диссертации.

— Неужели правда?

— Да, — сказал Коровин. — Причем автор делает много других выводов. В частности, цепочка изящных экзологических построений приводит его от числительного «тридевять» к ценным соображениям относительно математики пришельцев и устройства их кибернетических машин.

— Блестяще, — сказал Гудков.

— Это не все, — продолжал Коровин. — Радиус лунной орбиты все-таки немного больше, чем «тридевять» земных диаметров. Используя известные данные по изменению гравитационной постоянной и связанному с ним увеличению земного шара и межпланетных расстояний, он находит дату прилета пришельцев.

— У меня нет слов, — восхищенно сказал Гудков.

Коровин продолжал:

— Кроме того, отмечая симметрию выражения «за тридевять земель, за тридевять морей», диссертант определяет соотношение площадей моря и суши в ту эпоху и вычисляет суммарную поверхность исчезнувших континентов, в том числе Атлантиды.

— Достаточно, — сказал Гудков. — Завтра же бросаю работу и перехожу в ваши палеолингвисты.

— Экзопалеолингвисты, — поправил Коровин. — Это очень важная приставка. Еще в прошлом веке некто Симеон указал на появление большого количества экс-биологов, называющих себя экзобиологами. Его слова звучат сейчас очень современно. Именно так мы и трудимся. Экс-лингвист, называющий себя экзолингвистом, занимается построением языков, на которых никто никогда говорить не будет. Экс-радиоастроном, называющий себя экзорадиоастрономом, прочесывает небо в поисках разумных сигналов, ничего не обнаруживает, получает результаты из области чистой астрофизики и кончает тем, кем начинал, — простым радиоастрономом. А экс-археологи вроде меня колесят по планетам, ищут следы — и тоже безрезультатно. Только в одном мы корифеи — в теоретической экзофилософии. Которая на самом деле экс-философия.

— Остановитесь, — сказал Гудков. — Я понимаю, что вы считаете себя вправе шутить над собственной профессией. Как всякий специалист, любящий свою работу. Но ведь у вас был контакт. В позапрошлом году. Только сейчас о нем почему-то не пишут.

— А, — сказал Коровин. — Односторонний радиоконтакт Волкова — Алешина — Гинзбурга. Было дело.

— Вот видите.

— Я-то вижу, — сказал Коровин. — Хотите знать, что произошло в действительности?

— Конечно.

— Тогда слушайте. За сто лет после опубликования статьи Коккони и Моррисона экзосоциология превратилась в солидную науку. Сейчас, спасибо теоретикам, нам известно практически все. Каким образом мы поймаем сигналы чужих цивилизаций. Когда мы их поймаем. Как расшифруем. Ну и, разумеется, какого могущества достигнем, приняв и прочитав их. А два года назад Волков и Гинзбург из Лунной обсерватории объявили, что они слышат чужую передачу.

Гудков слушал внимательно, не перебивая, повернув к Коровину чуть скуластое загорелое лицо. Ладонью правой руки он ритмично похлопывал по широкому подлокотнику кресла.

— Представляете, что мы чувствовали?

Гудков в ответ улыбнулся.

— А что мы почувствовали через сутки, когда передача прекратилась? — сказал Коровин. — Но экзолингвисты заявили, что записанной информации вполне достаточно. А потом…

— У них ничего не получилось? — спросил Гудков. Он смотрел на Коровина не мигая.

— Уж лучше бы не получилось. Многие так считают. Знаете, что это было?

Коровин сделал паузу.

— Оказывается, в полупарсеке от Солнца чей-то чужой звездолет попал в аварию.

— Так это был SOS?

— Да, — сказал Коровин. — Причем из текста понятно, что его родная планета находится очень далеко, где-то в центре Галактики. И они обращались за помощью к ближайшим населенным мирам. То есть к нам. А мы расшифровали передачу только через год.

Гудков ничего не сказал. Он опустил глаза и смотрел на свои пальцы, лежащие теперь неподвижно на подлокотнике кресла.

— Возможно, они еще живы, — сказал Коровин. — Возможно, мы не так уж опоздали с расшифровкой. Какая разница? Мы не сможем прийти на помощь даже через полвека.

Некоторое время в кабине стояла тишина.

— Видимо, рано мы за это взялись, — сказал Гудков, разглядывая свои неподвижные пальцы.

— За что? — неохотно опросил Коровин.

— За экзосоциологию. За поиски контакта с другими цивилизациями. Мы еще недостаточно созрели. И технически и морально.

— По-моему, любая космическая деятельность подразумевает ответственность, — сказал Коровин.

Гудков помолчал.

— Возможно, вы и правы. Но на практике все иначе. Сейчас вы по делам?

— Да, — сказал Коровин. — На Титан, на экспертизу.

— Там что-нибудь нашли?

— Как обычно, — сказал Коровин. — Камень, похожий на кирпич.

— Понятно.

— Все равно когда-нибудь мы это сделаем, — сказал Коровин. — Когда-нибудь мы отыщем настоящие материальные следы. Найдем предмет, одного взгляда на который будет достаточно, чтобы понять, откуда он.

Он вздохнул.

— А пока приходится совмещать. Снимаем документальные фильмы, пишем популярные статьи. Иногда выходит неплохо. Думаю, и теперь получится. Очень выигрышная тема. Представьте это на киноэкране, из зрительного зала. Далекое Солнце. Мрак. Крупные планы больших планет. Растянутые порядки камата. Музыка, пальмы в пассажирских салонах. А по контрасту — мощные противометеоритные батареи. Короткие секунды тревоги. И наш катер, прикрывающий наиболее уязвимое направление…

— Понятно, — сказал Гудков. — Но, по-моему, вы должны раскрыть тему шире. Должны дать Границу, передний край битвы. Человека с Природой. Изобразить Человека, ведущего эту борьбу. Заключенного в металлические коробки, лишенного элементарных удобств, страдающего от недостатка энергии и свободы передвижения. Человека, который ставит на карту все. Который сражается — и побеждает.

— Не беспокойтесь, — сказал Коровин. — Я покажу правду.

Через двое суток, после завтрака, просматривая бортовой фотоальбом катера, Коровин сказал, обращаясь к Гудкову:

— Какие красавцы! И снимки очень удачные. Кто их автор?

Гудков улыбнулся.

— Никто. Вернее, фоторобот на базе. Переснято с магнитной записи.

Коровин увлеченно перелистывал страницы альбома. Чего здесь только не было! И слабые искорки на пределе зрения телескопов. И близкие яркие огоньки. И наконец, метеориты рядом. Каменные и металлические, шарообразные, цилиндрические и пирамидальные, гладкие и неровные, ледяные айсберги и просто обломки, серые, желтые, коричневые, голубые, все метеоры мира, казалось, были собраны здесь, в альбоме с толстыми жесткими страницами.

— Настоящие красавцы! — еще раз повторил Коровин. — Это все ваши?

Гудков кивнул. На его лице появился неуловимый оттенок гордости.

— И вы еще будете утверждать, что метеориты встречаются редко?

— У вас есть собственный опыт, — сказал Гудков.

За прошедшие двое суток установленные на камате мощные радиолокаторы дальнего обнаружения засекли в их секторе всего один небольшой обломок, но и тот шел мимо, и уничтожать его не пришлось. Это согласовывалось с метеосводкой, обещавшей один метеорит в пять дней.

— Вы правы, — сказал Коровин. — Оказывается, здесь иногда тоже хочется переменить обстановку.

За двое суток космоса в кабине не прибавилось. Экраны обзора стали картинами — пейзаж в них застыл, потому что меняться ничто не могло. Звезды оставались на месте — никакие межпланетные перелеты не в силах спутать рисунок созвездий. Камат висел в экране заднего вида. Взаимное расположение катера и камата осталось прежним, и он тоже казался нарисованным в глубине телеэкрана. Был еще, правда, Юпитер. Впереди, потому что камат должен был воспользоваться его гравитацией, чтобы набрать скорость на пути к Сатурну. За два дня Юпитер стал несколько ярче, но заметить это невооруженным глазом было невозможно.

— Тут нет ничего удивительного или странного, — сказал Гудков. — Например, раньше я работал в ближнем космосе, на осах. Возил боксеров на станцию.

— Простите, где вы работали?

— На орбитальных самолетах, осах. Возил людей на станцию. Станция у них называется Большая ОКС, сокращенно — бокс. Поэтому тех, кто там работает, называют боксерами. Или бокситами, кому как нравится.

— Понятно, — сказал Коровин. Разговор входил в обычное непритязательное русло.

— И что вы думаете? — продолжал Гудков. — Знаете, почему я оттуда ушел? От скуки. Не потому, что там мало происшествий, нет. Наоборот, сплошные аварии и инциденты. Но я не желаю вам присутствовать при подобной аварии.

— Почему?

— Потому что вам не дадут и пальцем пошевелить. Все за вас сделают.

— Кто?

— Центр, кто же еще, — сказал Гудков. — Есть у них такая организация. Так и называется — Центр управления полетами. Но работают здорово, молодцы.

— И поэтому вы перешли сюда?

— Частично, — сказал Гудков. — Здесь намного свободнее. Есть люди, которые считают, что безопасность превыше всего. Я не отношусь к их числу.

— Скажите, — проговорил Коровин после непродолжительного молчания. — А вот если вы встречаете очень большой метеорит, типа астероида? Уничтожить который обычными средствами вы не можете? Что тогда?

— Не понимаю. Объекты до ста тонн мы расстреливаем уверенно. Если вам угрожает что-то грандиозное, то штурман камата успевает пересчитать программу и уйти. Даже на малой тяге. Просто потому, что впередсмотрящие станции засекают большой метеорит на очень большом расстоянии.

— А если впередсмотрящие недооценивают угрозу?

— Ясно, — сказал Гудков. — В принципе такое, конечно, возможно. Но что делать, я не знаю. Никогда не был в подобной ситуации.

— Я вот к чему, — сказал Коровин. — Говорят, иногда конвойный расстреливает весь боезапас, но не уничтожает метеорит. Тогда он идет на таран. Рассказывают, что были такие случаи.

Гудков молчал, опустив серые глаза и похлопывая правой ладонью по широкому подлокотнику. Потом он серьезно посмотрел на Коровина.

— Нет, вряд ли. Я бы знал. И почему пилот должен гибнуть? Он может катапультироваться, и его подберут Другие.

Он замолчал. В наступившей тишине вдруг проснулся, ожил связной громкоговоритель. Минуту он молча хрипел. Потом сказал металлическим, нечеловеческим голосом:

— Рубин-пять, «Рубин-пять», здесь база. «Рубин-пять», вызывает база. Боевая тревога в вашем секторе.

Для воображаемого наблюдателя, поднявшегося над каматом к Северному полюсу мира, сектор патрулирования простирался вперед, левее траектории каравана. Конвойный катер находился в вершине конуса, в тысяче километров от камата. Локаторы дальнего обнаружения засекают метеорит средних размеров на расстоянии, в сто раз большем. При скорости сближения порядка 100 км/с на все остальное остается 15–20 минут. Радиус действия атомных торпед составляет десять тысяч километров. При работе на максимальной дальности их следует запускать сразу после сигнала тревоги, чтобы они успели к месту встречи с целью.

Сейчас со стороны Юпитера, угрожая камату лобовым столкновением, приближался метеорит массой приблизительно в тонну. В том месте на курсовом экране, где он должен был находиться, висела бледная точка. Изображение синтезировалось бортовым вычислителем по данным, полученным из диспетчерской. Бортовые локаторы катера пока не видели метеорита. Атомные торпеды обычно стартуют вслепую, и до перехода на самонаведение их движением управляют по данным, полученным с камата.

Все, что требовалось от Коровина при сигнале тревоги, он уже сделал. На мгновение почувствовав себя автогонщиком, он надел на голову прозрачный колпак шлема, натянул на руки перчатки и пристегнулся к креслу привязными ремнями. Сиденье ощутимо давило на него снизу, потому что катер менял позицию, переходя в точку встречи. Катер двинулся, подчиняясь Гудкову, который приготовился, казалось, еще до сигнала тревоги.

— Ладно, — деловито сказал Гудков. — Уговорили. Выпущу еще одну. Все-таки тысяча килограммов.

Он что-то нажал, и перед ним послушно загорелся новый экран. Знакомые созвездия несколько раз качнулись из стороны в сторону, постепенно успокаиваясь. На втором малом экране небо было уже неподвижно. Он зажегся полторы минуты назад. А в центре пульта управления, в метровом прозрачном кристалле, две яркие искры слабели и замедлялись на фоне звезд. Гудков направлял их так, чтобы они приближались к бледному огоньку цели.

— Выпускать торпеды было необязательно, — сказал Гудков. — Метеорит некрупный, нам хватило бы бластеров ближнего боя. Правда, я с ними давно не работал. Все больше на дальних подступах, торпедами. Но зачем вам столько оптики?

Перед Коровиным было разложено его собственное оружие. Расчехленные, заряженные и готовые к съемке кинокамера и два фотоаппарата. Они лежали на широких подлокотниках кресла.

— Увидите, — сказал Коровин. — Я хочу заснять процесс приближения на кинопленку, чтобы дать общую картину. А вблизи — только фотокамеры! Их две, чтобы не перезаряжать.

— Я о другом. Ведь все фиксируется на магнитной ленте. Зачем вам съемка?

Коровин засмеялся.

— Магнитофон ничего не понимает в композиции, — сказал он. — Но вы разрешите мне использовать часть записей? Для фильма?

— Конечно. Это ваш первый фильм?

— Пока последний, — сказал Коровин. — Я сделал их не один десяток.

— Ах вот как, — сказал Гудков. — Тогда уберите камеры с подлокотников. Наденьте их на себя. А то еще свалятся.

— Правильно, — согласился Коровин. — Я их надену, чтобы было удобнее снимать.

Они замолчали. Две искры на курсовом экране за это время поблекли. Они приблизились уже вплотную к огоньку цели, но практически не двигались, потому что торпеды удалялись от катера почти по лучу зрения. Над экранами на табло выскакивали числа. Одни указывали расстояние от снарядов до цели. Другие, пониже, — от цели до катера. Еще ниже третий ряд цифр давал дистанцию между метеоритом и каматом.

— Смотрите, — сказал Гудков.

Коровин, подняв кинокамеру, вгляделся в экран бортового телеглаза торпеды. Рядом с центром экрана он с трудом различил едва заметную бледную точку. Гудков сказал официальным тоном:

— Цель в поле зрения первой торпеды.

Коровин, на мгновение подняв глаза, удивленно посмотрел на пилота. Оказывается, тот говорил в микрофон, беседуя с диспетчерским пунктом. Коровин снова заработал кинокамерой. Он осторожно перевел кадр на главный экран, где одна из искр слилась с целью, ставшей за это время гораздо ярче. Потом направил камеру так, чтобы поймать в поле зрения профиль Гудкова, говорившего в микрофон с каматом.

— Перехожу на непосредственное сопровождение, — сказал Гудков. — Поражение через тридцать секунд.

Коровин снял крупным планом его жесткие металлические пальцы на клавишах управления торпедами. Цель на малом экране сдвинулась к центру. Она становилась ярче.

— Вторая торпеда в пределах оптической видимости, — сказал Гудков далекому диспетчеру камата. На втором малом экране шевельнулся крошечный огонек. Повинуясь пальцам Гудкова, он двинулся к центру. Коровин продолжал работать кинокамерой.

— Поражение первой торпедой через двадцать секунд, — сказал Гудков.

Коровин поймал в видоискатель световое табло. Расстояние от снарядов до цели — 2160 км. Расстояние от цели до катера — 9870 км. Расстояние между катером и каматом — как обычно, тысяча километров.

— Смотрите, — услышал вдруг Коровин шепот Гудкова, искаженный двумя скафандрами. Оторвавшись от кинокамеры, он глянул на экран передатчика первой торпеды.

Оттуда, увеличенная маломощным бортовым рефрактором, на него надвигалась цель, уже переставшая быть просто точкой. Но метеоритом она так и не стала.

Это был вытянутый металлический цилиндр, освещенный яркими лучами Солнца, к которому он приближался из глубокой черноты космоса. Цилиндр был маленький, еле видный на пределе разрешения телескопа торпеды. Но он быстро увеличивался в размерах, приближаясь. Скоро стало видно, что с одной стороны он обломан или оборван, а с другой кончается гладким сферическим утолщением. Металлический предмет горел в свете Солнца. И он приближался.

— Пятнадцать секунд.

Цилиндр увеличивался. Он занимал уже половину площади экрана. Стало заметно, что его поверхность неоднородна. Нет — в солнечный блеск незнакомого металла вплетался сложный узор круглых матовых пятен. В руках Коровина был фотоаппарат. Он делал снимки.

— Десять секунд до поражения цели.

Разве бывает поражение цели? Поражение терпят люди. Те, кто ее поставил. Те, кто идет к ней, поставив на карту все.

— Пять.

Изображение росло. Вот весь экран заняло одно из матовых пятен. И вдруг все исчезло, как будто ничего никогда не было, будто странный предмет сдуло ветром из телеэкрана. Там остались только звезды, далекие и холодные.

Глаза Коровина наткнулись на резкий, чужой взгляд Гудкова. Тот, ничего не сказав, отвернулся к пульту управления. Последовав за его взглядом и увидев знакомое изображение на втором малом экране, Коровин понял, что произошло. Первая торпеда прошла мимо не разорвавшись. Теперь история повторялась.

— Двадцать секунд, — сказал Гудков. Пленка у Коровина кончилась, в его руках появилась вторая фотокамера. Она щелкала совершенно независимо от его желания. Он смотрел на невозможную, немыслимую вещь, похожую на металлическую колбу или на половинку гантели, стремительно выраставшую в экране торпедного телескопа. Но потом ее не стало и здесь, как будто она им приснилась или пришла галлюцинацией в награду за долгую пустоту дежурства.

— «Рубин-пять», «Рубин-пять», — сказала база металлическим, нечеловеческим голосом. — «Рубин-пять» вызывает база. Почему цель не уничтожена?..

Громкоговоритель умолк на полуслове, внезапно, будто его выключили. На главном экране возникла медленно толстеющая асимметричная точка.

— Вот он, — сказал Гудков. — Наши телескопы его достали.

Рисунок созвездий на малых экранах утратил устойчивость. Звезды начали вращаться. Ставшие неуправляемыми торпеды теряли стабилизацию.

— Чуть не забыл, — сказал Гудков.

Малые экраны погасли одновременно с двумя нестерпимо яркими вспышками на главном экране, по эту сторону звезд. Некоторое время ничего там нельзя было различить, но постепенно двойная сверхновая потускнела, и от взрыва осталось медленно расплывающееся облачко, на фоне которого быстро увеличивался в размерах диковинный цилиндр с шаровым расширением на неповрежденном конце.

— Вы уверены, что это не наше? — спросил Гудков неожиданно спокойно.

Коровин кивнул. Во рту у него пересохло, и он не мог говорить. Он еще раз кивнул. И он делал снимки.

На потолке кабины, над дистанционными индикаторами зажегся транспарант: «Дистанция лазерного огня».

— Тридцать секунд до встречи, — сказал Гудков.

Коровин смотрел на экран сквозь видоискатель, лихорадочно нажимая на спуск. Вот она приближается. Красивая, цилиндрическая, шарообразная. Чужая, неземная, изготовленная в недоступных глубинах вселенной. Она прилетела в Систему, оставив позади себя десятки и сотни световых лет. И вот она приближается — для того, чтобы они ее уничтожили.

— Пленка, — сказал он, с трудом ворочая сухим языком. — У меня кончилась пленка.

— Ничего страшного, — сказал Гудков. — Все фиксируется на магнитной ленте.

Коровин опустил камеру на грудь. Числа на указателе расстояния все уменьшались. На потолке кабины горел транспарант: «Дистанция лазерного огня». Обломанная гантель надвигалась из глубины курсового экрана. Гудков смотрел на нее из своего кресла молча и сосредоточенно. В кабине было жарко. Коровин начал расстегивать привязную систему.

— Перестаньте, — прозвучал в наушниках искаженный голос Гудкова. — Ведь вы же мужчина!..

Коровин не мог найти запоров. Он рвался из ремней, хотел порвать их, рассчитанные на стократную перегрузку. В кабине ничего не осталось. Только цепкая паутина привязных ремней, да вязь матовых пятен в прицеле курсового локатора, да Гудков со взглядом охотника. Его жестокие металлические пальцы лежали на клавиатуре.

— Нет, — беззвучно сказал Коровин. Он вырывался из душивших его ремней.

— Нет!..

Цель висела сейчас в центре курсового экрана, она была красива небывалой, небесной, так никем и не понятой красотой, начиная от замысловатого орнамента темных пятен на зеркальной поверхности сферы и кончая волнистым, разорванным, с острыми зазубринами краем цилиндра. Проклятый запор наконец поддался. Но было поздно.

Экран стал белым, потом ослепительным, глаза перестали видеть, и, когда катер тряхнуло в туче газообразных, еще не успевших рассосаться осколков, ничего не осталось, на всем лежал черный квадрат, отпечаток взрыва.

Только пустота и тишина. И так было долго.

— Поймите, — сказал Гудков. — Если бы мы его пропустили, его бы уничтожили батареи камата. Если бы успели.

Коровин ничего не ответил.

— От него в любом случае ничего не осталось бы, — сказал Гудков. — И от каравана тоже. Все-таки сто километров в секунду.

Коровин молчал.

— Вы не думайте, что я не понимаю, — сказал Гудков. — Я вас прекрасно понимаю.

Коровин молчал, глядя в слепое пятно экрана.