Рассказы

Жестокосердный

Нигде во дворце не спрятаться от воплей плакальщиц, нигде не укрыться от испуганных и вопрошающих взглядов. Будь ты последний подметальщик или великий царь: все равно настигнут неискренние вздохи придворных перемежаемые рассуждениями о том, кто станет новым наследником. Жаль только, скорбные речи не оживляют мертвых. Шуршит пустопорожней болтовней, словно горячим песком бархан, новый дворец, совсем недавно отстроенный на фундаменте старого отцовского. Зачем роскошь росписей и позолота, если больше нет царского первенца?

Он просто хотел побыть один. Совсем недолго. Чтобы дать волю своему бесконечному горю. Раньше одного малоприметного знака начальнику личной охраны — огромного роста нубийцу хватило, чтобы весь дворец погрузился в тишину. Но сил практически не осталось.

Пусть суетятся, пусть воют, лишь бы его самого не трогали.

Аменхосеф, сын мой, почему именно ты? Почему так рано?

Но боги загадочно молчат…

Рамзес закрыл лицо широкими твердыми ладонями. Нет, он не плакал. Человек, заставивший хеттов считаться с Египтом, чья храбрость и отвага воодушевляли воинов на подвиги в битве при Кадеше, давно разучился лить слезы. Даже когда ушла Нефертари он ни словом ни жестом не выказал слабость и душевную боль. Пусть рыдают слабые, пусть стенают женщины, но великий властитель Черной Земли не чета обычным смертным.

Видит Осирис, тяжелый выдался год, да. Саранча, засуха, моровая язва, потом жрецы опять что-то намудрили со своими опытами. И смех, и грех, но из-за их оплошности чуть до народного бунта не дошло. Додумались вылить какую-то гадость в Нил. Вода стала кроваво-красной, перепугав честных египтян до полусмерти. Аменхосеф из-за этого случая сильно поругался с братом. Впрочем, верховному жрецу Птаха в этом году изрядно перепало и от отца.

Наказания заслужили многие, это правда. Тут год от года трудишься, воюешь, строишь храмы богам, но чья-то лень и безответственность, точно песчаная буря, уничтожает плоды трудов твоих. Зачем, спрашивается, столько усилий? Зачем возвращать Египту верхнюю Нубию и усмирять Эфиопию? Зачем строить морской транспортный флот?

Зачем, если не в твоих силах сохранить жизнь любимому первенцу? Владения Рамзеса простираются ныне от Сирии на севере до Нубии на юге. И только Аменхосефа нет рядом. И Нефертари тоже.

Управлять ли боевой колесницей или собственной судьбой, какая разница? Отчего-то Рамзесу всегда казалось, что и то и другое удается ему с равной степенью легкости. Ни разу не опускались руки. И вдруг такое черное жестокое мучение…

Нефертари, скоро ты встретишь нашего сына в загробном мире. Он так скучал по тебе, прекраснейшая из женщин. Веришь, я сам до сих пор тоскую по тебе, любимая, и иногда в ночи называю своих женщин твоим именем. Они не обижаются, нет.

Царя отвлек от печальных мыслей какой-то посторонний звук, чей-то настойчивый голос.

— Кто там? — строго спросил Рамзес.

— Моисей и брат его Аарон.

Великий Фараон воздел очи к небу.

Еще одна казнь египетская! Вот ведь упертые люди!

— Отпусти народ мой!

— Отстать от меня, сын израильский, у меня сын умер.

Этот косноязычный странный человек вызывал у Рамзеса вовсе не гнев или раздражение, а скорее недоумение смешанное с любопытством. В лучшие времена царь непременно бы подискутировал с ним на божественные темы. Рамзесу всегда казалась спорной идея об единственном боге израильтян. Мир слишком велик и разнообразен, чтобы им можно было управлять единолично.

— Господь наказал весь народ египетский, жестокосердный фараон! Умерли все первородные сыновья…

— Ну да. Ведь была чума. Она забирала всех подряд, не считая по очередности рождения, — устало возразил Рамзес.

— Это Господнь наш…

Нельзя сказать, чтобы Аарон так уже сильно превосходил брата в ораторском искусстве. Да и аргументов в споре ему зачастую недоставало.

— Не исключено. Моровое поветрие — это кара богов, — согласился фараон.

И подумал: "Тогда твой Господь точно к этому делу приложился"

— Отпусти мой народ!

Теперь воззвал сам Моисей.

Хороший у него был голос — мощный и густой бас. Словно рев боевых труб.

— Но куда ты поведешь Израиль? — полюбопытствовал египетский царь.

— В землю хорошую и пространную, где течет молоко и мед.

— Это где ж такая есть?

Мосисей смутился под пристальным пронзительным взглядом Рамзеса.

— Мы пойдем в Палестину.

— Хм… А ты ничего не перепутал, израильтянин? Может, ты не так понял своего Бога? Я, например, бывал в тех краях во время хеттских войн и не видел ни молока, ни меда. Только голые камни и чахлые кустики. Ну, разве что отвоевать Ханаан. Но народ там сильный живет, в хорошо укрепленных городах, — честно предупредил фараон.

— Нам поможет Господь, — авторитетно заявил Аарон.

Глаза израильтянина горели фанатичным огнем. Что бы там ни болтали жрецы Амона, Ра, Птаха и Сетха, но это человек свято верил в то, что говорил. Странный народ, чья иступленная вера скорее отталкивала, чем привлекала. Рамзес искренне недоумевал.

Ну, как это так — вдруг сорваться с места и уйти вслед за каким-то безвестным пастухом? И куда? В Палестину — землю, словно специально созданную для войн и кровопролития! Через пустыню, с женщинами и детьми, со старцами. Безумцы!

— Ты погубишь свой народ, Моисей. Ты это понимаешь? — спросил Рамзес.

— Бог наш велик и всемогущ, он не оставит избранный свой народ, — заявил Аарон

— Хм… А скажи мне, израильтянин, твой Бог может воскресить мертвого?

— Может, — без доли сомнения подтвердил иудей. — Для Него нет ничего невозможного.

— А если я попрошу оживить Аменхосефа, очень сильно попрошу, он сделает это?

Просители не на шутку испугались и не нашлись сразу с ответом.

— Он сам решает, когда и что делать с человечьей жизнью.

Рамзес грустно-прегрустно усмехнулся.

— Я так и думал. Почему-то.

И надолго призадумался.

Глубокие черные тени залегли под глазами, губы искривила внутренняя боль, крепко сжались кулаки. Словно не в собственном дворце сидел он на троне, а мчался в лихую атаку на хеттов, и глотал густую липкую палестинскую пыль из-под конских копыт. Рамзес пристально поглядел прямо в глаза сынам Израиля, как никогда прежде суровый и сказал так:

— Я видел множество царств: Хатти и Сирию, Нубию и Эфиопию, но нигде не нашел земли щедрее и прекраснее, чем Египет. Великий Нил дарует нам два урожая в год, ремесла процветают, народ богатеет, а жрецы знают верный путь в загробную жизнь. Мне не понять вас, Моисей и Аарон. Но одно я знаю точно, однажды отправившись на поиски благословенных краев с реками полными молока и меда, можно так никогда и не найти такого места. Опыт подсказывает мне, что подобных земель нет вовсе, а благословение можно только заработать тяжкими трудами. Помните, мир велик, люди живут везде. И для всех израильтяне рискуют навсегда остаться нежеланными и нежданными пришельцами, — сказал царь египетский. — Вы отправитесь в очень и очень долгий путь, обрекая на страдания невинных детей.

В наступившей вдруг тишине его голос звучал словно раскат грома.

— Такова воля Господа нашего, — отозвался эхом Моисей.

Рамзес поморщился.

— Что ж ступайте своей дорогой сыны израильские, я не стану держать силой ни детей ваших, ни жен, ни скот мелкий и крупный. Уходите! И оставьте меня в покое, наконец. У меня сын умер.

Ошеломленные и несказанно обрадованные Моисей и Аарон поспешили покинуть царский дворец. Они несли своему народу радостную весть.

— Пошлем следом войско и перебьем всех до единого? — воодушевленно спросил Хаэмуас.

Младший сын Рамзеса всегда отличался воинственностью и жестокостью, но как военачальнику ему не было равных.

— Нет, — ответствовал жестокосердный фараон. — Каждый сам вправе выбирать путь. Народ сей избрал стезю скитаний — их право. Пусть идут!

21.11.2007

Высеченный на камне текст договора Рамсеса II с царём хеттов Хаттусили III — это самый древний из мирных договоров, сохранившихся в истории, выставлен на обозрение в холле нью-йоркской штаб-квартиры ООН.