— Это тебе наука. Что с идолом? Продали?

— Хотели продать и деньги поделить, да вот случилась по дороге неприятность. Я его держал, вроде крепко, да он такой скользкий, камень-то шлифованный… Упал, когда мы через ограду лезли. Ты ведь знаешь, какая у Пуза ограда высоченная. Упал и — вдребезги. Поделили мы обломки на двоих, да и разошлись. Вот и весь сказ.

— На троих, — сказал Конан.

— Чего? — Пролаза изобразил недоумение.

— На троих вы его поделили, — произнес Конан уверенно. — Трое вас там было. Ты, Саба и еще какой-то силач. Саба о хозяине дома позаботилась, силач — о стражниках, а ты вынес идола. И кто был этот третий?

Пролаза тяжело вздохнул.

— Конан, да разве это важно? Мой тебе совет, не суйся ты в это дело, с ним морока одна. У меня день-деньской башка раскалывается, хоть в петлю лезь. И постоянно кто-то бубнит: «Ах, мое тело, мое прекрасное каменное тело, верните мое драгоценное тело!» Мука мученическая, если б не вино, помер бы, наверное. Ты лучше держись от нас подальше, здоровее будешь.

— Где Саба? — перебил Конан.

— Саба? — Пролаза насторожился. — А с чего ты взял, что я знаю?

— Ну, если ты не знаешь, то Пузо раньше меня ее найдет. А уж она тебя выгораживать не станет. Ей своя жизнь дороже.

— Хорошо, хорошо, не сердись только, — зачастил Пролаза. — Я подскажу, где ее искать.

— Вместе пойдем.

Пролаза раскрыл было рот, но, встретив ледяной взгляд киммерийца, понял, что спорить бесполезно.

Конан вышел из таверны и, время от времени подталкивая Пролазу в спину, зашагал по мостовой. Они пробирались узкими переулками, стараясь обходить людные места и площади. Путь был неблизок, вдобавок уже почти стемнело.

Правую руку Конан не снимал с меча, при каждом подозрительном шорохе до середины выдвигал клинок из ножен, но об опасности не думал. Он с младых лет привык доверяться своим инстинктам.

Наконец Пролаза подвел его к обветшалому каменному строению под черепичной крышей. Главный вход был освещен, дверь отворена нараспашку, на улицу прорывалась музыка. Конан сразу узнал храм секты кадуцеев — малочисленных и, по слухам, безобидных почитателей змей. Пролаза не рискнул войти через парадную дверь; забежал в переулок и велев Конану заслонить его от прохожих, о: вынул из-за пазухи связку отмычек и вскоре отворил маленькую дверцу в глухой стене.

Они переступили порог и оказались в просторном зале. Посередине, на подковообразной арене, огороженной барьером, подобно цирковой, происходило священнодействие Вокруг арены кольцами поднимались скамейки для прихожан. Храм был не очень щедро освещен, зато шума хватало с избытком — звенели бубны, тренькали струны, и жрецы в белых сутанах на арене не в лад играли на страшил изогнутых флейтах; самый рослый и плечистый из них истязал большой барабан

Под эту «музыку» в центре арены по-змеиному извивалась полуголая старуха с распущенными до пояса седыми волосами. Два живых питона обвивали ее туловище руки и качали головами в такт движениям. Лицо старух пряталось под зеленой маской, изображавшей голову кобры. На песке арены несколько самых настоящих змей упитанных гадюк, тоже «танцевали», поднимаясь на хвостах. Казалось, женщина нисколько не боится их — слой еще младенцем играла не с куклами, а с живыми ядовитыми гадами. А питоны-то не теряются, ухмыльнулся Конан, глядя, как змеи скользят по телу старухи. От такого сильного, тугого тела не отказалась бы любая молодица.

Наконец музыка стихла, питоны точно по команде сползли на песок, и в освещенный свечами круг жрецы ввели двух девушек. Совершенно нагие, они сразу приковали к себе внимание Конана. Раскатилась барабанная дробь, взвизгнули флейты, грянули бубны — начало было многообещающим. Но тут Пролаза толкнул Конана под нижнее ребро.

— Не зевай. Она уходит.

Женщина-змея незаметно отступила в темноту.

— Ничего, я знаю, где ее комната, — шепнул Пролаза и попел Конана узким темным коридором вдоль каменной стены.

— Так эта старуха — Саба? — недоверчиво спросил Конан.

Пролаза не ответил. Они шли ощупью. Время от времени совсем рядом раздавалось подозрительное шипение.

— Впрочем, мне еще тогда показалось, в ней есть что-то змеиное, — рассудительно произнес киммериец. — Очень уж она хладнокровная.

Они вошли в тесную комнатку. Женщина-змея в шелковом красном халате сидела перед большим, во всю стену, зеркалом, влажной тряпицей снимала грим со щек. По плечам рассыпались пышные светлые локоны, в сиянии свечей они отливали золотом. Рядом на подлокотнике кресла висел седой парик.

— Пошли вон, кобели проклятые, — зло сказала она, не поворачиваясь. — Стоило ли рясы надевать, чтобы потом за юбками бегать? Оставьте меня в покое, и так голова трещит, без ваших елейных речей.

— Саба, это же я, — сладенько пропел Пролаза. — Твой друг.

Саба со стоном потерла лоб и вдруг, вспомнив, что друзей у нее нет, резко обернулась. Гримаса боли на лице сменилась тревогой.

— Конан? Какими судьбами? — Похоже, боль отпустила. Саба улыбнулась. — Здравствуй, котеночек. Рада, что ты жив-здоров. А я тут, видишь, подрабатываю. Платят мало, зато кормят сносно. Если б еще жрецы не приставали…

— С твоими-то способностями работать за харчи? — Конан рассмеялся.

— Видишь ли, Конан, — серьезным тоном проговорили Саба, — я теперь совсем другая. Порядочная, хочешь верь, хочешь не верь. Пускай мой путь не устлан розами, зато п добываю хлеб честным трудом. И пусть он нелегок и неблагодарен, я его не стыжусь. — Она гордо вскинула голову. — Любой труд заслуживает уважения, и я не понимаю, что тут…

Пролаза не дал ей договорить.

— Саба, — пискнул он, — я ему все рассказал про идола.

Отреагировала она мгновенно, — седой парик попал Пролазе в лицо, а от кувшина, полетевшего следом, немедиец увернулся.

— Тощий придурок! — Она кипела от злости. — Да я тебя питону живьем скормлю!

— А ты знаешь, радость моя, что тебя повсюду ищут? — осадил ее Конан. Саба перевела на него возмущенный взгляд.

— Знаю ли! Он еще спрашивает! Да я это логово месяц готовила. Никто бы до скончания века не додумался мен и здесь искать. И не нашел бы, если б не этот. — Она люто сверкнула глазами в сторону Пролазы и повернула голову к Конану. — Ты что же думаешь, я извращенка, чтобы тут с гадюками целоваться? А от жрецов по сто раз на дню отпихиваться — это, по-твоему, сплошное удовольствие? Да я всех этих гадов ползучих и ходячих с детства ненавижу. — Неожиданно она смолкла и прижала ладони к глазам. — О-о-о! Опять!


— И у тебя? — с сочувствием спросил Пролаза. — «Прекрасное тело, мое драгоценное тело, вы разбили мое тело…»

— Заткнись! — крикнула Саба. — Мало мне этого нытья внутри головы, теперь еще и снаружи!

— Выходит, я не один такой, — эгоистично обрадовался Пролаза. — Прекрасная новость, мне даже полегчало чуток.

— Ах ты, тля никчемушная! — вспылила Саба. — Еще рот разевать смеешь! Если б не твои корявые руки, все было бы в порядке!

— Руки мои тут ни при чем. Если б не твои цыплячьи мозги, мы бы вообще не сунулись к Пузу. Добыча грошовая, а неприятностей полон короб.

— Ребята, знаете что, — проговорил Конан, усаживаясь верхом на скамью, — чем ссориться, вы бы лучше подумали, как теперь быть. Сдается мне, на этот раз вам не сносить голов. Пузо шутить не любит, да и Ониксовый, похоже, крепко на вас осерчал.

— Что ты о нем знаешь? — тотчас спросила Саба.

— Только то, что вы его украли и разбили и что он теперь в большой обиде не только на вас, но и на Пузо, который не сберег его драгоценное тело.

— А ты тут при чем? — не отставала Саба.

— Да, в самом деле, — присоединился к ней Пролаза.

— Пузо мне велел разобраться с идолом, — честно ответил Конан.

Пролаза даже присел от страха.

— Значит, он тебя нанял, — срывающимся голосом произнес вор.

— Можно и так сказать.

Саба вскочила с кресла, в ее руке блеснул неизвестно откуда появившийся тонкий клинок.

— Только подойди! — прошипела она. — Кишки выпущу!

— Да вы не волнуйтесь, — улыбнулся Конан. — Я друзей не предаю. К тому же Пузо поручил мне найти идола, а не вас. Просто я подумал, раз этот идол — наша общая проблема, то решать ее лучше сообща. Но если эта идея вам не нравится, — пожал он плечами, — я поищу другой способ. — Он встал и направился к выходу.

Первой взяла себя в руки Саба.

— Конан, не обижайся, — промурлыкала она. — В наше суровое время порядочной девушке нельзя расставаться с оружием. — Саба откинула полу халата, обнажив стройную ногу. На кожаном ремешке, обвивавшем бедра, висели изящные ножны.

Конан смягчился.

— Ладно. Значит, мы вместе?

— Для начала попробуем найти идола, а там будет видно, — сказала Саба. — С такой болью в голове белый свет не мил. Уж лучше самой к Пузу пойти, чем так мучиться.

— Уж лучше все-таки помучиться, — возразил Пролаза.

— Где осколки? — спросил Конан. — Один у Пуза, это я точно знаю. А где остальные? Они могут навести нас на след.

— Я свои уже продал, — Пролаза сокрушенно вздохнул. — При первой же возможности. Есть в моем квартале одна лавчонка, хозяин — мой друг детства. Камешки ему приглянулись, заплатил он за них по-королевски. На полжизни хватит.

— Еще бы, — усмехнулась Саба. — Жить-то тебе недолго осталось. Неделю, и это если очень повезет. А моя доля в целости и сохранности, я ее на черный день приберегла. А может, оставлю насовсем, отдам ювелиру, пускай бус наделает. — Она подошла к платяному шкафу, достала внушительной величины узел, развязала и из вороха дамского белья вынула бледно-желтую голову идола.

— А где же ваш третий? — поинтересовался Конан.

— Дорида? — беззаботно сказала Саба. — Кто ж ее знает.

Так это была Дорида!

— Ага. У Дориды силища бычья, без нее мы бы не справились. Трудно было ее уговорить, ни за что не хотела с Пузом связываться. Это Пролаза придумал, чтобы она переоделась мужчиной, — тогда только и согласилась. Ушла потом от нас, а куда — не сказала.

— Надо ее найти, — сказал Конан. — Я вот что предлагаю: для начала попробуем собрать идола по кускам. Может, тогда Ониксовый согласится вернуться в тело.

— А если не согласится? — приуныл Пролаза. — Да и где их искать, обломки-то? Пока будем разыскивать, спятим от боли и его нытья. Или Пузо нас прикончит.

— Кажется, я знаю, что делать. — Саба загадочно улыбнулась, сверкнув ровными белыми зубами. — Где вы, по-вашему, сейчас находитесь?

— В святилище кадуцеев, — озадаченно ответил Пролаза.

— А что за дом стоит через улицу?

— Храм Деркэто, богини страсти.

Точно А в храме Деркэто жриц — хоть пруд пруди, и кое с кем из них я знакома. Может, они подскажут, где искать Ониксового. Слышала я, такие божки не могут подолгу обходиться без тела, кровавых жертв и поклонения. Может, новое вместилище себе подыскал? Мои девчонки поколдуют чуток и узнают.

— Так что же мы сидим? — Конан встал. — Веди к девчонкам.

— Да, пожалуй, сейчас самое время. Служба в храме только что кончилась. — Саба надела седой парик, запахнула халат. — Идите за мной.


Они вышли из святилища через черный ход, подошли к длинному, приземистому строению, больше похожему на казарму или постоялый двор, чем на храм. На стук Сабы щуплая девочка-подросток отворила дверь и застыла на пороге, разглядывая Сабу и незнакомых мужчин.

— Это я, Туса, танцовщица, — бархатным голосом сказала Саба и протянула девочке серебряную монету. — Мне надо Мелинду повидать.

Девочка молча уступила дорогу. Саба безошибочно нашла путь в полумраке и остановилась возле алькова, отгороженного занавеской из плотной ткани. Подергав занавеску, она позвала:

— Мелинда? Душа моя, ты одна?

— А, Туса. Входи, милочка.

Томный голос доносился с ложа посреди алькова и принадлежал пышнотелой жрице с роскошными золотисто-каштановыми волосами, раскинувшейся на несвежих простынях в чем мать родила. Рядом с ней сидел по-восточному невысокий узкоплечий юноша в набедренной повязке, глуповато улыбался и смотрел в пустоту. При виде гостей он не шевельнулся, зато жрица довольно заурчала.

— Вот этот может возлечь со мною рядом. — Пальцем с рубиновом перстнем она указала на Пролазу. — А к тебе, каланча, я сначала присмотрюсь, — бросила она Конану.

Пролаза не замедлил воспользоваться приглашением, юноша в набедренной повязке не возразил ни словом, ни жестом. Казалось, он пребывает в ступоре или трансе.

— Он был стоек до конца, — пояснила Мелинда, с насмешкой поглядев на него, — но теперь это выжитый лимон. Ну, все, малыш, пора освобождать место. Иди домой.

Видя, что юноша не реагирует, она с силой толкнула его в плечо, и он, точно чурбан, с шумом повалился на пол.

— Ступай, ступай. Жрица вытянула ногу и пнула его розовой пяткой.

Изнуренный любовник замычал и на четвереньках пополз в коридор. Туда же через занавеску полетела его одежда. Конан укоризненно покачал головой — надо же было довести человека до такого состояния.

Ласково погладив Пролазу по бедру, Мелинда произнесла:

— Туса, давай начнем парами, без затей, а уж там…

— Послушай, Мелинда, мы ведь к тебе по делу, — не без раздражения произнесла Саба.

Мелинда перевела на нее карие с поволокой глаза и разочарованно протянула:

— Жа-аль. А я думала, это паломники.

— Они со мной.

— По-моему, они и со мной не откажутся. — Она ущипнула Пролазу за колено, которое торчало из большой прорехи в штанине. Тот захихикал.

— Помнишь, ты мне обещала погадать? — спросила Саба.

— Пожалуйста, в любое время. — Холеная женская ладонь уверенно заползла в прореху и двинулась вверх по бедру Пролазы. Он осклабился и вытаращил от удовольствия глаза.


— Да пожалей ты его, — проворчала Саба. — У него и так голова болит.

— Ерунда, — ухмыльнулась Мелинда. — Лучшего лекарства от мигрени, чем это дело, еще не придумано. Голову я ему вылечу, а вот насчет всего остального…

— Мелинда! Мне срочно нужна твоя помощь. А потом можешь делать с ним все, что захочешь.

С недовольным вздохом жрица отпустила Пролазу, встала и подошла к круглому столику красного дерева, заставленному всевозможными шкатулками и склянками.

— Мы ищем божка, который обитал в ониксовой статуе. Статуя разбилась, божок взъелся на нас, и сейчас его голос звучит у нас в головах. Он грозится нас убить. Ты можешь его найти?

Мелинда повернулась к ней и горделиво подбоченилась.

— Нет ничего невозможного для жрицы, которая однажды нашла молодого красивого любовника для старой, хромой, одноглазой и горбатой нищенки.

«Хочется верить», — Конан усмехнулся. Мелинда ненадолго призадумалась.

— Без колдовства тут не обойтись. Для ритуала не помешала бы пара-тройка девственниц, но в Шадизаре их днем с огнем не сыщешь, а сейчас уже за полночь. Придется обойтись подручными средствами. Туса, иди-ка сюда.

Саба приблизилась к любвеобильной жрице и села на кровать, Мелинда положила руки ей на голову, лицо ее стало торжественно-серьезным. Не отрывая рук от Сабы, она начала переступать с ноги на ногу, задвигала коленями и задом, затрясла грудью. Это был танец — дикарский, примитивный до неприличия, но жрица отдавалась ему со всей страстью, хотя при этом не сходила с места и не произносила ни звука.

Кожа ее покрылась потом, глаза закатились, язык то и дело высовывался изо рта и снова прятался, облизав губы. Конан вдруг ощутил сильный зуд внизу живота; покосившись на Пролазу, он обнаружил, что тот зачарованно тянется к заду Мелинды и неуклюже повторяет ее движения. Конан посмотрел на столик. Над позолоченной чашей, стоявшей на нем, вился парок. Он подошел ближе, наклонился. На вид — самая обыкновенная вода. Внезапно ее гладь заиграла красками, на ней замелькали человеческие силуэты.

— Это же храм Иштар! — удивленно воскликнул Пролаза, когда Конан схватил его за руку и подтащил к столику. — Бывал я там, доводилось.

Они рассмотрели огромную, во всю стену, бронзовую статую Иштар. Грозная богиня сидела верхом на чудовище с острыми кривыми рогами, клыкастой пастью и раскинутыми крыльями. Морда чудовища появилась в чаше крупным планом. Взгляд выпученных глаз зверя казался осмысленным, чудилось, из глотки вот-вот вырвется свирепый рык. «Ну, этих двоих я уже знаю, а ты кто такой? — зазвучал в голове Конана чужой голос— А-а, наемник Ахамура! Глупец! Ты хоть понимаешь, с кем связался? На что ты надеешься, недолговечный?»

Киммериец настолько опешил, что не успел ответить. Изображение растаяло, зазвучал стон. Конан обернулся к Мелинде, Она стояла, прижимая ладони к потной груди, и часто, шумно дышала.

— Кто это был? — глухо спросила Саба.

Измученная жрица рухнула на кровать. Теперь она выглядела ничуть не лучше только что выгнанного ею любовника.

— Урук, — хрипло ответила Мелинда, как только слегка перевела дух. — Небесный бык богини Иштар. Мне не доводилось слышать о чудесах в ее храме, но из этого вовсе не следует, что богиня его не посещает. Ваш приятель вселился в первого попавшегося идола — им оказался Урук. Это форменное посягательство на чужие права. — Мелинда показала пальцем вверх. — У них за такие дела по головке не гладят.

— Ониксовый мог вселиться в статую богини, — рассудительно произнес Конан, — но, очевидно, не рискнул.

— Скорее всего, так и было, — подтвердила Мелинда. — Урук — божество третьей руки, возможно, того же ранга, что и ваш приятель. А Иштар — богиня известная и очень могущественная. У нее много статуй в разных городах, и у быка их хватает, но боги никогда по своей воле не делятся престижем. Держу пари на ночь восторгов с любым из вас, да хоть со всеми тремя, — добавила неукротимая жрица, — что очень скоро Ониксового выгонят в шею из чужого тела, и ему придется подыскивать себе новое пристанище.

Глава V
«Бык, гладиатор, василиск»

Конан шел впереди, на шаг от него отставала Саба, за ними семенил Пролаза. — Эй, да что вы так торопитесь? — спросил он громким шепотом. — Тут на цыпочках идти надо, до логова Пуза рукой подать. Лезем на рожон…

— Знаешь, что я думаю, — сказала Конану Саба, пропустив мимо ушей слова Пролазы. — Идола мы разбили совсем недалеко от храма Иштар. Видно, потеряв тело, он с перепугу залез в первую попавшуюся статую, и теперь ему там очень неспокойно, потому что она принадлежит не ему. Сдается мне, не так уж и силен наш общий друг. Угрожать мастак, а как дойдет до дела…

— Если так оно и есть, можно считать, нам повезло, — произнес Конан. — Мы с ним без труда договоримся.

На небольшой площади перед храмом сидело и лежало десятка полтора нищих. Конан поднял одного из них за шиворот, легонько встряхнул для острастки.

— По какому поводу сборище, достопочтенный?

Нищий испуганно заморгал.

— Ждем открытия храма. Тут подлинные чудеса творятся, неужто вы еще не слышали? Урук человеческим голосом заговорил. Я своими ушами слыхал, как он обещал бедных сделать богатыми, увечных здоровыми, тверезых пьяными…

— Понятно. — Конан разжал пальцы, и нищий мешком осел на мостовую. — Ониксовый набирает паству. Рисковый парень. Ох, чует мое сердце, возьмется за него Иштар….Дураков хитрыми, — бубнил нищий, — трусливых наглыми…

На рассвете сюда народ валом повалит, — уверенно сказал Пролаза, кивком указывая на попрошаек. — Милостыни будет вволю. Прячься! — воскликнул он вдруг.

С противоположного конца площади к ним вразвалку направлялись пятеро или шестеро оборванцев дюжего телосложения, каждый при мече или дубине. Конан взялся за рукоять меча, но благоразумная Саба потянула его за рукав — стычка с ночными грабителями рядом с домом Пуза была чревата осложнениями. Их быстрое отступление в ближайший переулок лишь ободрило бандитов, которые с глухими возгласами пустились в погоню.

— Надо от них избавиться по-тихому, — торопливо прошептал Конан. — Придется нам разойтись. Встречаемся у двери в храм.

Пролаза было запротестовал, но Саба заставила его умолкнуть, двинув кулаком в бок. Бандиты уже приблизились и перешли на шаг. Только рослый и широкоплечий Конан с длинным мечом на бедре внушал им опасения; у е-спутников они не заметили оружия.

Саба и Пролаза одновременно бросились вправо и влево от Конана и скрылись в закоулках. Киммериец повернуло и бросился бежать. За его спиной звучал частый топот Оглянувшись, он увидел, что шайка разделилась, но большая ее часть — трое самых крепких бандитов — преследует его. Он мог без труда убежать от них, но это не входил в его план. За ближайшим поворотом он остановился вынул меч.

Бандиты, преследовавшие его, ожидали схватки, но н резни. Стремительный и свирепый, как пантера, северянин застиг их врасплох, никому не дал шанса скрестит с ним оружие. Он обрушился на них беззвучным ура таном, трижды молниеносно повернулся кругом, держа меч в вытянутых руках, а затем хладнокровно опустил на корточки возле ближайшего мертвеца и вытер клинок о его одежду. И, не глядя на убитых, пошел обратно к площади.

Он задержался на том месте, где расстался со своими шутниками. Огляделся по сторонам и негромко свистнул. Ответом ему было молчание. Решив, что Пролаза и Саба, гели остались живы, сразу направились к храму Иштар, он «прятал меч в ножны и пошел на площадь.

Они ждали его у входа. Саба ухмылялась, Пролаза нервно посмеивался. У светловолосой женщины край подола был в темных пятнах, тщедушный вор зажимал тряпкой неглубокую рану на левом предплечье.

Конан с облегчением вздохнул.

— Теперь можно и в храм, — сказала Саба. — Грехи замаливать.

— Без стенобитной машины? — Конан указал на тяжелую, обитую медью стрельчатую дверь. Наверняка она была заперта изнутри на несколько засовов.

— Не беспокойся. — В полумраке блеснули зубы Пролазы. — Пока я на задворках с тем оборванцем в прятки играл, кое-что заприметил. Пошли.

Поплутав на захламленном заднем дворе, они отыскали труп бандита с умело перерезанным горлом — Пролазе он служил ориентиром. Одна из клетей справа от покойника находилась как раз под чердачным окном. Конану не составило труда забраться на крышу клети, оттуда он протянул руку Сабе, а затем помог забраться Пролазе.

— Саба, становись ему на плечи, — скомандовал немедиец, — А я залезу на тебя.

— Ты? — возмутилась молодая женщина. — Залезешь на меня? Только в розовых мечтах!

— Тьфу ты! — осерчал Пролаза. — Я же не в этом смысле. Успокойся, в моих розовых мечтах нынче только Мелинда.

Стоя на плечах кряхтящей от натуги и ругающейся Сабы, он ковырял ножом оконную раму. Ожерелье из отмычек, с которым Пролаза никогда не расставался, на этот раз ему не понадобилось. Затем, извиваясь ужом, он полез в окошко и надолго скрылся с глаз. Когда Саба заявила, что терпение у нее лопнуло, сейчас она на все плюнет и пойдет домой, сверху ой на голову свалилась толстая пыльная веревка.

С чердака они по крутой узкой лестнице спустились на хоры. Конан поминал вполголоса Крома, то и дело увязая в паутине, спотыкаясь о вещи, которые, на, его взгляд, не могли иметь никакого отношения к храму. Наконец они увидели медное изваяние — Иштар, сидящую верхом на крылатом чудовище с бычьей головой. Бросались в глаза огромные гениталии быка и столь же непомерной величины груди и живот Иштар — они символизировали плодородие.

— А, явился, — прозвучал в голове Конана сварливый голос— Ты уже знаешь, что эта парочка сделала с моим любимым телом? Сколько себя помню, я обитал в благородном медовом ониксе, а теперь по их вине вынужден ютиться в этой кастрюле. Знаешь, почему они до сих пор живы? Я еще не придумал казни, которой они достойны. Головная боль — это цветочки, клянусь рогами этого чудища. Да ты хоть представляешь себе, недолговечный, что значит не иметь собственного тела? Жалкий человечишко, тебе не вообразить даже крошечной толики моего смятения. Верни мни мое тело! — заорал он вдруг, и Конану показалось, будто храм наполнился медным гулом. Саба и Пролаза одновременно вскрикнули и скорчились от боли.

— Я был таким счастливым, — пожаловался Урук. — Жизнь казалась волшебной сказкой, я никому не желал зла. Пузо меня слушался беспрекословно, исполнял любое мое желание. Но он меня предал! — снова перешел на крик Ониксовый. — И скоро поплатится за это! И эти два червяка, которых ты привел с собой, и та глупая усатая шемитка! Что это у меня внизу?

Конан сообразил, что Ониксовый имеет в виду громадный детородный орган быка.

— Такая же штука болтается между ног у Пуза, он гордится ею больше, чем своими куриными мозгами. Зачем это нужно богу, ответь, человечишка! — Это был крик души. — Верните мне мое тело!

— Послушай, Ониксовый, — сказал Конан, — если я возвращу тебе тело или раздобуду точно такое же, ты оставишь в покое Пузо и моих друзей?

— Шемитка и маленький вор твои друзья? — спросил Ониксовый после недолгих раздумий. — И девка тоже?

— Да, — ответил Конан.

— Девку я в покое не оставлю, — сказал Ониксовый. — Она мне нужна.

— Для чего, — удивился Конан.

— Я хочу, чтобы ее принесли мне в жертву. Она меня ненавидит, я это чувствую. Да, пусть будет так. Верни мне ониксовое тело, убей предателя Пузо и намажь мой лоб кровью белокурой танцовщицы. Если выполнишь эти три задания, останешься жив. На рассвете в храме соберется много верующих. Они хотят чуда и получат его — я буду говорить с ними. Пообещаю все, что ни захотят, а взамен потребую, чтобы они расправились с моими врагами. Понимаешь, к чему я клоню, киммериец? У тебя и так земля горит под ногами, как тебе нравится мысль, что, кроме бандитов Пуза и слуг ростовщика, за тобой будут охотиться сотни религиозных фанатиков? Учти, от Пуза и Губара спрятаться можно, но тот меня — нигде.

«Кажется, на этот раз я влип», — обреченно подумал Конан.

Он потянул к лестнице стенающих спутников.

— Пошли на свежий воздух. Здесь нам больше делать нечего.

— А кстати, как Урук отнесся к твоему вселению? — обернулся Конан к медному быку уже на хорах.

— Какой еще Урук? — мрачно отозвался Ониксовый. — Не знаю я никакого Урука.

Они вернулись на чердак и по веревке спустились в грязный двор.

— Ну, я пошла. — Саба шагнула в сторону.

— Эй, куда это ты собралась? — Конан поймал ее за рукав.

— Домой. К питонам, барабанам и кадуцеям.

— Бесполезно. От Ониксового под старушечьей личиной не спрячешься. Нет, мы поступим по-другому. Надо собрать по кускам его тело, лишь тогда у нас появится шанс.

— Ага, и принести меня в жертву этой медной кастрюле, — добавила Саба, — и сразиться с тысячью головорезов Пуза и фанатиков Иштар.

— Если мы восстановим его тело, — увещевающе произнес Конан, — и покажем его Ониксовому, и пригрозим снова разбить, если не согласится на наши условия, он наверняка дрогнет. — Киммериец повернулся к Пролазе. — Сейчас же дуй в лавчонку, где продал свою часть идола. Хоть выкупи, хоть укради, хоть глотку хозяину перережь, но чтобы утром камни были у Сабы. Там и встретимся.

— Я иду с тобой, — сказал он Сабе. — Мне надо выспаться, чует мое сердце, завтра будет трудный день.

— Ну, ты шустрый! — с притворным недовольством протянула Саба, но видно было, что в ее голове созрел какой-то план. — А ты чего зенки вылупил? — набросилась она на Пролазу, который все еще стоял рядом. — Сказано тебе — дуй, вот и дуй.

— Я тоже с вами, — заныл Пролаза. — Меня Мелинда ждет.

— Ничего, подождет, — усмехнулся Конан. — Небось не соскучится. Гляди, Пролаза, если утром не увижу твоих камешков, к Мелинде наведаться ты уже никогда не захочешь.

Пролаза испуганно ойкнул и скрылся в темноте.

Обратный путь прошел без приключений. Но в храме кадуцеев, в каморке Сабы, их обоих ждал сюрприз — на кровати лежал покрытый страшными синяками, но улыбающийся во сне молодой циркач.

— Фефим! — изумился Конан. — Как ты здесь оказался?

Жонглер открыл глаза, обескровленные губы растянулись шире. Конан вопросительно посмотрел на Сабу.

— Он сам мне эту нору подыскал по старой дружбе, — объяснила девушка. — Кадуцеи — бабники, каких свет но видывал, но язык за зубами держать умеют.

— К тому же они мои друзья и прекрасные лекари, — добавил Фефим. — Я ведь сюда на карачках еле приполз, не верил, что выживу. Маагр, подонок, ножом прямо в сердце бил, да я успел чуток повернуться, лезвие о ребро задело и вкось прошло. Потом меня ногами попинали да разок-другой дубинкой по ребрам стукнули. Ничего, кадуцеи говорят, заживет, как на собаке. У них во всех лекарствах змеиный яд содержится, хочешь верь, хочешь…

— Придется втроем тут спать, — перебила Саба. — Впрочем, если кто хочет заглянуть в храм Деркэто…

Намек повис в воздухе — усталый Конан и полуживой Фефим охотней разделили бы ложе с огнедышащим драконом, чем с неистовыми жрицами страсти. Во сне Саба стонала и ворочалась — ей досаждал Ониксовый. Иго голос звучал и в голове у Конана, хоть и не сопровождался болью. «Они разбили мое тело, — ныло сверхъестественное существо, — мое прекрасное драгоценное тело. Верни мне мое тело, киммериец. Выполни три условия и останешься жив. И даже займешь место Пуза, если согласишься во всем меня слушаться. О, мое тело, мое любимое тело…»

Когда они проснулись, солнце сияло вовсю. Конан отменно выспался и прекрасно себя чувствовал. У Сабы кожа приобрела нездоровый цвет, но все-таки выглядела гораздо лучше, чем лицо Фефима, которое казалось одним сплошным кровоподтеком.

— А что, Фефим, — сказал Конан, — не заглянуть ли мне сегодня в твой цирк?

Жонглер сокрушенно вздохнул.

— Маагр снова превратил его в скотобойню. Кадуцеи рассказывали, вчера вечером по всему городу глашатаи вопили, что нынче состоится представление, как в «старые добрые времена». Снова будут поединки с медведями, бои гладиаторов и ставки на победителя.

— Я вчера ничего такого не слышал, — сказал Конан. — Слишком занят был. Надо же, совсем отстал от жизни. Ну ничего, сегодня догоню.

— Что тебе там делать? — удивился Фефим.

— Хочу поискать Дориду, нашу старую знакомую. Ночью, когда мы сюда возвращались, Саба кое-что про нее рассказала. Дорида — баба храбрая и сильная, но не шибко умная, и очень любит биться об заклад. Обычно она с хлеба на воду перебивается, но если удается сорвать куш, быстро его проигрывает.

— Это точно, — кивнул Фефим. — Когда до меня в цирке Маагр хозяйничал, я ее там часто видел. Случалось ей и на арене подраться.

— Если Дорида еще не сбыла свою часть оникса, — продолжал Конан, — я ее уговорю, чтобы отдала.

Фефим уже знал со слов Сабы и Конана, что в его несчастьях косвенно виноват каменный идол с одного из вилайетских островов. Он дотронулся до саднящей раны, поморщился и сказал:

— Саба, ты оставайся здесь, жди Пролазу. А я пойду с Конаном. Потолкую со своими ребятами, как бы заплатить Маагру должок.

Если он тебя узнает, — предупредила Саба, — на этот раз живым не уйдешь.

Фефим хмыкнул и подсел к зеркалу.

— Где тут твоя косметика?

На глазах у Конана и Сабы произошло чудо — циркач превратился в деревенского парня с жидкой бороденкой, прической под горшок и глупейшим выражением на лицо. Саба ненадолго отлучилась и принесла ему маскарадный костюм — рваные холщовые штаны, не очень чистую домотканую рубаху и старые деревянные башмаки. Судя по остаткам красного лака, их трудный и долгий жизненный путь начинался с сельской ярмарки.

— У Мелинды много шмотья скопилось, — пояснила Саба, — Приходят к ней в штанах, а уходят…

Фефим переоделся. Башмаки оказались впору, зато штаны и рубаха чересчур коротки, но кто на улице будет приглядываться к какому-то простолюдину? Саба переводила пристальный взгляд с Конана на Фефима и обратно. Она напряженно думала, время от времени хватаясь on виски.

— Мы пошли, — сказал Фефим. — Пожелай нам удачи.

— Удачи, — с натянутой улыбкой отозвалась Саба.

Путь был неблизок, но Конан и Фефим не боялись опоздать на дневное представление. На улицах Шадизара кипела жизнь, и чуть ли не на всех перекрестках зазывалы Маагра надрывали глотки. «Спешите в знаменитый цирк Маагра! Сегодня — после долгого перерыва — незабываемое зрелище! Кто любит острые ощущения, получит их с лихвой! Человек в смертельном поединке с диким зверем! Только у нас! Спешите, спешите! Принимаются любые ставки! За один день цирк сделает вас богачом!»

В этот день цирк манил уже не мам с детишками, а дюжих молодцов, искателей приключений. Кому-то сегодня повезет, и он выиграет целое состояние, другой может запросто потерять накопленное за годы, а кто-то, наверное, распрощается с жизнью.

Конан не слишком задумывался о переменчивости фортуны. Его вела вполне определенная цель. Во-первых, он хотел поквитаться с мерзавцем, который отделал его, когда он был в шкуре медведя. Во-вторых, у Фефима отобрали цирк, принадлежавший ему по праву. В трудную минуту Фефим выручил его — долг платежом красен. И, в-третьих, надо найти Дориду. То и дело им попадались бандиты Пуза, и Конан радовался, что рядом с ним нет Пролазы или Сабы. У него на глазах двое крепышей заломили руки рыжеволосой долговязой женщине, которая вполне годилась Сабе в матери, и в один миг затащили ее в переулок, — только корзина со снедью, которую выронила бедняжка, осталась на мостовой. Фефима бандиты не узнавали, а Конана провожали колючими взорами, но не приближались. Несомненно, Пузо запретил его трогать до особого распоряжения.

Народ валом валил в цирк, зазывалы у входа едва успевали продавать и отбирать билеты. Конан пробился к порогу, по мере возможности защищая Фефима от напористых шадизарцев, которые награждали друг друга тумаками, орали и протягивали серебряные монеты — стоимость билета в цирк с возвращением Маагра поднялась в несколько раз. Конан тоже расплатился и наконец оказался в душном полумраке. Не оглядываясь на Фефима, даже виду не подавая, что знаком с ним, он спустился к арене и занял место в четвертом ряду. Фефим сел в пятом за его спиной, чуть сбоку.

Вскоре громкая музыка возвестила о начале представления, с бессвязной приветственной речью к зрителям обратился Маагр, а затем на арену выпустили двух огромных диких кабанов. Вместе со шквалом аплодисментов на них обрушился полуголый гандерландец по имени Сагранапил, специально, по словам Маагра, покинувший свою суровую родину, «чтобы принять участие в нашем изысканном представлении». Гандерландец, внешне очень похожий на своих щетинистых противников, виртуозно владел секирой, и «изысканное представление» очень быстро свелось к обычному забою скота. Чтобы не разочаровывать публику, Сагранапил артистически вошел в раж и с помощью все той же секиры играючи освежевал кабанов, а затем ловко разделал туши.

С ног до головы перепачканный кровью, он под оглушительный туш удалился с арены, а Маагр занял его место, чтобы объявить следующий номер.

— Кровь на арене! — вопил он. — Смерть на арене!

С настоящим бурым медведем вышел сразиться один из телохранителей Пуза, жестокий и алчный. Конан сразу его узнал.

— Делайте ставки! — визгливо кричал Маагр. — Звериная сила против человеческого ума! Первобытная хитрость против современного боевого искусства!

На человеке были кожаные доспехи, оружием ему служил короткий кинжал; медведю перед схваткой на передние лапы надели тяжелые стальные рукавицы с прямыми трехгранными когтями. К тому же зверь был в полтора раза выше своего противника, и, похоже, его давно не кормили.

Телохранитель Пуза ловко уворачивался и умело работал кинжалом, но не так-то просто убить громадного разъяренного зверя. Истекая кровью, медведь махнул лапой, зацепил когтями голову своего врага, и бородатая щека превратилась в страшные лохмотья. Человек с воем отпрянул, медведь кинулся следом, упав на четвереньки, и получил сокрушительный удар кинжалом под левую лопатку. Но его громадные клыки уже сомкнулись на обнаженной лодыжке гладиатора; зрители на нижних рядах услышали треск разгрызаемой кости. За ним последовал истошный вопль. Околевающий зверь всей своей тяжестью придавил к песку арены изувеченного противника. В последний раз поднялась и опустилась могучая лапа в стальной рукавице, и вопль оборвался — у человека был раскроен череп.

Публика недовольно загомонила — впрочем, без особого возмущения. На этот раз все, кто делал ставки, остались с носом, выиграло только заведение, но зрелище того стоило. Конан перевел взгляд на Маагра, тот трясся от смеха и возбужденно потирал ладони. Он был в родной стихии.

Конан обернулся к Фефиму и шепнул:

— Демон с ним, с Маагром, он свое еще получит. Ищи Дориду.

Он снова и снова окидывал взглядом зрительный зал, но нигде не замечал рослой шемитки. В конце концов он смирился с мыслью, что только зря потерял время. Бой с медведем пробудил неприятные воспоминания, и Конан сомневался, что досидит до конца представления. Между тем Маагр вышел на арену, уже прибранную и посыпанную свежим песком, чтобы объявить следующий поединок. Публика притихла.

— А сейчас, — закричал старик, — гвоздь нашей программы. — Непобедимый и беспощадный Якфик, лучший охотник своего свирепого и дикого племени, гладиатор по призванию, покоритель наших кровожадных сердец! Вчера в смертельном поединке он получил серьезную рану, но это

не укротило отчаянного смельчака! Он рвется в бой, он вожделеет сырого мяса, он рычит от нетерпения и злобы! Тот из вас, кто рискнет сразиться с ним и выйдет из боя победителем, получит двадцать золотых монет!

Музыка грянула с удвоенной силой — на арене появился Якфик, вчерашний противник Конана. Выглядел он не лучшим образом. Короткая толстая шея пряталась под грязным окровавленным тряпичным жгутом, отчего казалось, будто голова растет прямо из плеч. Маленькие тусклые глазки неподвижно смотрели под ноги, на лице застыла унылая гримаса. Он едва переставлял ноги, и в его облике не было и сотой доли той свирепости, которую ему приписывал Маагр. Конан без труда разгадал нехитрый трюк. Рана Якфика не так уж и серьезна, он нарочно прикидывается полуживым, соблазняя драчливых, но не слишком уверенных в себе зрителей попытать счастья. Скорее всего, своим болезненным обликом Якфик обязан не столько удару Конана, сколько умелым рукам циркового гримера. Сейчас рисковые зрители будут выходить на арену один за другим, рассчитывая на легкую победу, — и умирать. И с каждой победой Якфика все выше будут подниматься ставки. До тех пор, предположил Конан, пока не исчезнут желающие ставить на его противника. И тогда на него поставит хитрец Маагр, у которого наверняка припасен боец — не чета Якфику. Он выйдет на арену свежий, полный сил и без труда расправится с измотанным фаворитом. И Якфик так и не узнает, что его гибель была предопределена и что он, польстившись на пригоршню золота, подарил Маагру целое состояние. Конан неторопливо встал.

— Конан, не смей, — взмолился Фефим. — Сейчас не время. Вдруг он тебя прикончит? Ты не смотри, что оп такой квелый, они с Маагром нарочно…

— Я знаю, — не оборачиваясь, буркнул киммериец. Конан спустился к арене и одним высоким прыжком одолел решетчатый барьер.

— Ну, здравствуй, охотничек, — произнес он с усмешкой.

Якфик сдул черную прядь волос, упавшую на лоб, глухо выругался и потянул меч из ножен.

— Конан?! — тихо воскликнул за его спиной растерявшийся Маагр. — Что ты здесь делаешь?

— Хочу маленько подзаработать, — невинным тоном ответил киммериец.

Как он и предполагал, гибель Якфика в первом же поединке никоим образом не входила в планы алчного старика.

— Сейчас не время. — Сам о том не подозревая, Маагр слово в слово повторил предостережение Фефима. — А вдруг он тебя прикончит? Или забыл, что у тебя сейчас важная работа? Я все Пузу расскажу…

— Маагр, — с упреком в голосе произнес Конан, — не томи народ.

Публика и впрямь уже начала волноваться. Обведя ряды растерянным взором, Маагр понял, что положение у него безвыходное, и с фальшивой бодростью в голосе объявил:

— Против Якфика — непобедимый Конан из Киммерии.

Переждав гром аплодисментов, Конан посмотрел Якфику в глаза и криво улыбнулся.

— Вчера ты назвал меня косматым чучелом, — холодно произнес он. — По-моему, ты это сделал напрасно.


Публика ликовала. Большинство зрителей, впечатленные уверенностью и силой, которые сквозили в каждом движении Конана, поставили на него. И не прогадали.

Служители схватили мертвеца за ноги и уволокли с арены, Конан направился к барьеру, но тут Маагр закричал во всю силу легких:

— Представление продолжается! Кто сразится с Конаном, лучшим гладиатором Шадизара? Победителю — тридцать золотых!

— Драться больше не буду, — громко заявил Конан.

— Смотрите, Конан испугался! — завопил Маагр. — Он еще не видел противника, но уже сомневается в себе! Кто же так напугал грозного Конана! Скорее выйди к нам, незнакомец! Мы ждем тебя, затаив дыхание!

Конан выругался про себя. Из зала доносились язвительные возгласы и смешки.

— Маагр, — зло бросил он старику, — ты что, умом тронулся? Забыл, что у меня важное дело? Если я погибну по твоей вине, Пузо с тебя живого шкуру сдерет.

Но предостережение не образумило старика. Видимо, ненависть и алчность помрачили его рассудок.

— Конан испугался женщины! — заверещал Маагр.

Из-за кулис на арену неторопливо вышла хмурая женщина богатырского сложения. При виде нее Конан чуть не застонал от отчаяния. Маагр захохотал. — Не правда ли, она настоящая красавица? Услышав этот комплимент, угловатая тяжелорукая шемитка раздраженно сплюнула. Одежду ей заменяли доспехи из кожи и стали, голова была непокрыта, волосы стянуты в «конский хвост» на затылке. Редкие усы над маленькими, всегда поджатыми губами придавали мрачности ее облику. Она слегка кивнула Конану, давая понять, что узнала его, но не произнесла ни слова.

— Ее зовут Дорида, — сообщил Маагр, — и те из вас, кто бывал в моем цирке в старые добрые времена, помнят славные поединки, из которых она всегда выходила победительницей. Южанка Дорида — превосходный боец на мечах, стоит ли удивляться, что бывалые воины трепещут, когда слышат ее имя?

— Я не буду драться, — твердо повторил Конан. Маагр зашелся хохотом.

— Смотрите-ка, наш победитель дрожит за свою шкуру! Конан приблизился к Дориде и тихо произнес:

— Мы не должны драться.

— Почему? — равнодушно спросила Дорида.

— Я пришел сюда, потому что искал тебя. Мне нужна твоя помощь. Я все знаю про Ониксового.

Дорида несколько мгновений думала, потом проворчала:

— Маагр тоже знает, что я участвовала в краже идола. Пронюхал, когда я пыталась сбыть добычу. Я у него в руках, если откажусь драться на этой арене, он меня выдаст Пузу.

— Почтеннейшая публика, глядите! — надрывал голосовые связки Маагр. — Могучий Конан из Киммерии струсил впервые в жизни! Он испугался женщины, и это случилось в моем цирке! Сегодня об этом узнает весь Шадизар, а завтра — вся Замора!

Видишь? — спросила Дорида Конана. — У нас нет выхода.

— Ошибаешься, — уверенно возразил Конан. — Подожди, я все улажу.

Он направился к Маагру.

— Ну так что, киммериец, — спросил, ухмыляясь, старик, — все-таки надумал сразиться с моим бойцом?

— Ладно, Маагр, твоя взяла, — с притворной покорностью сказал Конан. — Я буду обесчещен, если откажусь сражаться. Поэтому мне сейчас придется убить Дориду.

— Или сдохнуть самому! — Маагр захихикал.

— Не думаю, что у меня меньше шансов на победу, чем у нее. Но в любом случае, кто-нибудь из нас умрет. Вот только интересно, как на это посмотрит Пузо?

— А при чем тут Пузо? — Маагр насторожился. — Когда я тебя отговаривал от поединка с Якфиком; разве ты думал о том, что скажет Пузо?

— А сейчас думаю. — Конан ухмыльнулся. — Пузо поручил мне важную работу, и теперь, выходит, я ее не выполню. Как ты думаешь, с кого он за это спросит? А если погибнет Дорида, он тоже не придет в восторг.

— Это почему же? — Маагр спрашивал беззаботным тоном, но в глазах мелькнула опаска.

— Не прикидывайся, будто не знаешь. Дорида украла то, что принадлежит Пузу. Он поручил мне разыскать ее и доставить к нему целой и невредимой. Потому-то я и пришел в твой цирк — мне шепнули, что ты прячешь воровку. Так оно и вышло. Как видишь, с Якфиком я сразился не только для того, чтобы отдать должок. Надо было выманить Дориду. Я обвел тебя вокруг пальца, как последнего олуха.

Маагр позеленел от страха, челюсть отвисла, зрачки расширились.

— Не надейся спрятать концы в воду, старый прохвост, — добивал его Конан. — Кто бы из нас ни погиб в этом поединке, Пузо сразу узнает всю правду и тупым ножом разрежет тебя на кусочки. Я все предусмотрел и, прежде чем идти сюда, объяснил помощникам, что делать в случае моей смерти.

От страха и бессильной злобы Маагр покрылся холодным потом. Конан выжидающе смотрел на старика, а того била крупная дрожь. Наконец Маагр грязно выругался и отвернулся.

— А сейчас — наш прославленный номер! Битва зверей!

Под градом возмущенных воплей Конан подошел к Дориде, решительно взял за руку и увел с арены.


Возле выхода из цирка Конан резко свернул в коридор и жестом поманил за собой спутников. Они остановились в полумраке, прислушались. Никто не шел за ними следом. Представление было в самом разгаре.

— Веди в зверинец, — сказал Конан Фефиму.

Звери встретили их рычанием и шипением. Обиталище рогохвостого василиска располагалось между клетками хорайских гепардов и кешанских человекообразных обезьян — очень шумных и беспокойных тварей с огромными клыками, налитыми кровью глазами и густой черной шерстью по всему телу. Василиск с подозрением уставился на непрошеных гостей, раскрыл змеиную пасть с ядовитыми зубами и выпустил раздвоенный язык; его чешуйчатый хвост нервно ерзал по полу.

— И как ты ухитрилась спрятать камни в его клетке? — Конан с уважением посмотрел на Дориду.

— Мне сказали, что он любит зеленых гусениц, — коротко ответила шемитка.

Большинство зверей мы покупаем детенышами, — пояснил Фефим, — и стараемся найти подход к каждому. Внимательно наблюдаем за ними, изучаем повадки, привычки. Если бросить в клетку василиска горсть зеленых гусениц, он позабудет обо всем на свете, пока не съест последнюю. — Фефим подошел к клетке с кешанскими гориллами. — Проще всего поладить с обезьянами, иногда бывает достаточно вежливого обращения. Друзья, я вас умоляю, ведите себя потише, — без тени насмешки сказал он косматым монстрам. Обезьяны притихли, словно и впрямь поняли просьбу жонглера.

Конан с интересом разглядывал василиска. Помимо хвоста с гроздью острых когтей на конце и ядовитых зубов в пасти ящер имел сильные лапы и небольшие кожистые крылья. Вряд ли они позволяли летать, но, возможно, смягчали падение с большой высоты. От Фефима Конан узнал, что этот маленький дракон попал в Замору из далекого таинственного Кхитая; даже там василиски считаются редкостью. В неволе они не размножаются, самки откладывают яйца только под сенью густых и влажных тропических лесов, на развалинах древних городов. По слухам, когда-то предки этих рептилий были разумны и служили властителям тех городов верными и послушными стражниками.

— Если бы не безумная любовь к зеленым гусеницам, — сказал Фефим, — василиски и сейчас были бы лучшими сторожами на свете. Кому придет в голову лезть в клетку к такой твари?

— Значит, дело только за гусеницами. — Конан огляделся по сторонам. — Что-то я ни одной тут не вижу.

Дорида молча сняла с пояса кошелек, развязала его и вытряхнула на ладонь дюжину упитанных волосатых гусениц.

— Решила на всякий случай при себе запас держать, — хмуро объяснила она. — Они дохнут быстро, пришлось нанять мальчишку из цирковых, чтобы каждый день новых добывал.

Гусеницы полетели в клетку. Знакомый взмах человеческой руки привлек внимание рептилии. Чудовищная тварь бросилась в угол и застыла как вкопанная, склонив чешуйчатую голову к полу. Коричневый раздвоенный язык выныривал и снова исчезал, одну за другой унося гусениц в пасть.

В движениях шемитки не было ничего лишнего. Она беззвучно отворила дверцу клетки, на цыпочках перебежала к противоположной стенке, упала на колени и разгребла землю руками. И, прижимая к груди объемистый узелок, выскочила из клетки.

— Готово! — Дорида вытерла ладонью вспотевший лоб.

Ты уверена? — Конан с невеселой улыбкой глядел в клетку. Посреди нее на полу валялся обломок ониксовой статуэтки — маленькая желтая кисть с растопыренными пальцами. — Проклятье! — Дорида слегка тряхнула узелок, и еще два-три обломка Ониксового вывалились из прорехи. — Дура криворукая! — обругала она себя.

— Гусеницы остались? — деловито спросил Фефим. Шемитка торопливо вывернула наизнанку кошелек.

— Ни одной.

Конан неохотно взялся за меч.

— Кажется, нашему зеленому другу сегодня не повезло. Фефим удержал его за предплечье.

— Погоди. У меня есть идея получше.

Он распахнул дверцу и спокойно вошел в клетку. Василиск резко изогнул шею и зашипел. Фефим громко зацокал языком.

Конан не заметил, как его меч выскользнул из ножен. Он схватился за дверцу и потянул на себя, но Фефим протестующе замахал на него рукой.

— Не вмешивайся. Я знаю, что делаю.

Василиск прыгнул к нему и застыл на задних лапах. Успокаивающе цокая, Фефим позволил липкому языку коснуться его руки; в следующее мгновение дракон утратил к нему всякий интерес. Жонглер подобрал с пола обломок Ониксового и неспешно вышел из клетки.

— Я каждый день приносил ему гусениц, — ухмыляясь, произнес Фефим. — Он меня считает кем-то вроде родной мамаши.

— Мог бы сразу предупредить, — проворчала Дорида.

— Ты почти не рисковала. Он совсем старый и очень плохо видит, к тому же у него давным-давно вырваны ядовитые зубы. Разве мальчишка, которого ты наняла, не сказал об этом? — Глядя в изумленное лицо Дориды, жонглер расхохотался. — На то и цирк, чтобы разыгрывать слишком доверчивых.

Глава VI
«Вор, горбунья, пленник»

В тот день Пролаза проснулся поздно — сказалась трудная ночь и беспробудное пьянство последних дней, а главное, впервые с тех пор, как он разбил мстительного идола, головная боль оставила его в покое. При свете дня убогая комнатенка своим видом вызывала тошноту. Пролаза попытался восстановить в уме события минувшей ночи, но тут в его голове зазвучал голос Ониксового.

— Недолговечный, я дал тебе выспаться. Оценил? Тебе предстоит важное дело, к тому же я сегодня добр. — Действительно, в «голосе» божка не было обычного раздражения и злости. — Мне принесли в жертву упитанного барашка, — по делился радостью Ониксовый. — Я испытываю прилив сил. Приятно, когда тебя любят и уважают. И все-таки я жду не дождусь, когда почувствую на своем лбу кровь наглой девки. И когда возвращусь в мое любимое тело. А теперь… — зловеще добавил он и умолк.

Пролаза схватился за голову и рухнул на кровать.

— О, Бел! — запричитал немедиец. — Да это пострашнее любого похмелья!

— Это тебе за то, что разбил мое драгоценное тело, — сказало жестокое божество. — А сейчас принимайся за работу.

Боль утихла, и Пролаза вспомнил поручение, которое дал ему Конан. Надо выкупить обломки идола. Выкупить? Немедиец мрачно усмехнулся. Да где это видано, чтобы он, Пролаза, что-то покупал? Для тех, кто молится богу воров Белу, это смертный грех. Пролаза просто берет, что ему нравится, и делает ноги.

Он пораскинул мозгами. Леивон, лавочник, которому он продал свою часть Ониксового, имеет привычку заглядывать по утрам в таверну «Все радости рая», чтобы пропустить кружку-другую дешевого вина и поболтать с хозяином.

В этот час лавка обычно пустует. Вроде бы и неудобно красть у друга детства, который вдобавок щедро заплатил за оникс, но… впервой, что ли? Да и кому, как не Пролазе, знать, что на самом деле эти камни стоят в десять раз дороже? «Нажиться на мне хотел, кровосос! Я тут из-за пригоршни монет такие пытки терплю, а он сидит и в ус не дует! Ни тебе риска, ни бессонных ночей, — знай греби денежки лопатой!» Распалив таким образом праведный гнев в душе, Пролаза вышел на задний двор.

Решив на всякий случай прихватить с собой деньги, он нашел за грудой отбросов крысиную нору и запустил в нее руку. Тяжелый сверток с золотыми монетами лежал на месте.

Как он и ожидал, лавка оказалась на запоре. Но он знал, что на задний двор выходит крошечное оконце. Тому, кого по заслугам зовут Пролазой, оно вполне способно послужить дверью. Никем не замеченный, вор обогнул дом, с кошачьей ловкостью залез на старую колючую сливу и по сухой скрипучей ветке добрался до окна.

В лавке было душно и пыльно, и пахло ветхостью. Наспех пошарив по полкам, немедиец нырнул под прилавок, где, как он знал, хранились сундуки, запиравшиеся на ключ. Сняв с шеи ожерелье из отмычек, Пролаза одолел замок выбранного наугад сундука и нашел большой кожаный кошелек с обломками идола. Когда он опускал крышку, на лестнице раздались тяжелые шаги, и в лавку спустилась Хафранида — жена Леивона. Ее появление застигло Пролазу врасплох — совсем недавно Леивон хвастал при нем, что выгнал из дому «эту подлую свинью с осиным жалом на вонючем языке». Неужели «любящие супруги» успели помириться?

Хафранида и в девичестве не считалась первой красавицей Шадизара, а замужем за Леивоном раздалась вширь настолько, что тело ее теперь походило на грушу. Она непрестанно пыхтела, будто любое движение давалось ей ценой огромного труда.

— Проклятый греховодник, — раздраженно бубнила Хафранида, — и куда только додумался запрятать кубышку? Уж я-то знаю, что денег у него куры не клюют. Пусть я жирная уродина, пусть от меня всегда воняет, пусть мое место в канаве, но это мои деньги, моими потом и кровью нажитые! Кто вел хозяйство, пока этот пьяница и прелюбодей шлялся по кабакам и домам терпимости? — Хафранида заглядывала во все горшки подряд, рылась в ларях, простукивала стены и половицы. Похоже, она нисколько не опасалась, что в любой момент в лавку может вернуться хозяин и задать ей трепку. Напрасно Пролаза, затаивший дыхание под прилавком, ждал, когда она уйдет. Хафранида то и дело наклонялась самым неграциозным образом, показывая Пролазе грязные дряблые ляжки. Наконец она опустилась на четвереньки, залезла под стойку и столкнулась с немедийцем нос к носу.

— Помнишь, Хафранида, как мы вдвоем любовались закатом? — проникновенно осведомился вор. — Как ласкали друг друга под сенью дерев в ночной прохладе? Я узнал, что ты больше не жена Леивону, и пришел за тобой, как обещал.

Хафранида ойкнула от неожиданности.

— Но это было двенадцать лет назад! — воскликнула она.

— Но я же поклялся любить тебя вечно, — не растерялся Пролаза.

— Да, поклялся — чтобы затащить под сень дерев, — прошипела Хафранида. — А потом только тебя и видели. Сдается мне, ты не за мной пришел, а за моими деньгами.

— Ну что ты, милая. — Пролаза укоризненно покачал головой. — Неужто забыла, как хорошо нам было вместе? Клянусь милостью Бела, я люблю тебя и обещаю любить еще много раз. Только не кричи.

Взор Хафраниды затуманился, в ней боролись два чувства — похоть и жадность. Очень скоро жадность одержала чистую победу.

— Караул! — завопила она. — Помогите! Грабят, обдирают как липку, отнимают последний грош! Держи вора!

Пролаза вскочил на ноги, ушибив голову о прилавок, и кинулся к двери. Тяжеловесная Хафранида топала сзади и оглашала лавку истошными воплями. Рывком отодвинув засов, немедиец распахнул дверь, занес ногу над крыльцом, но в этот момент короткопалая пятерня сгребла его ворот. ~ Помогите! — заверещала Хафранида, словно не она поймала вора, а он ее. — Убивают!

Пролаза не заметил, как оказался на коленях. Хафранида крякнула, припечатывая жирный кулак к уху бывшего любовника. Тот, пискнув от страха и боли, наугад ударил кошельком с камнями, рванулся изо всех сил и кубарем скатился по крыльцу, оставив в руках разъяренной жены лавочника почти треть рубахи. Задний двор Пролаза пересек на четвереньках — Хафранида буквально наступала ему на пятки и любую попытку встать беспощадно пресекала могучими пинками.

Только за хлипкой калиткой щуплый немедиец получил простор для маневра. «Надо же было так влипнуть! — клял он на бегу свое невезение. — Теперь толстуха растрезвонит обо мне по всей округе. Так и с Леивоном поссориться недолго». Последняя мысль вызвала у него улыбку. Помириться с Леивоном будет нетрудно — он все простит бывшему другу детства, когда тот опять явится к нему сбывать краденое. Дело превыше всего. Но это случится еще не скоро, а сейчас Леивон будет рвать и метать. Обязательно кого-нибудь наймет, чтобы вытряс душу из Пролазы. Так что в таверну «Все радости рая» пока лучше не возвращаться. Какой он все-таки умница, что прихватил с собой деньги! Теперь придется искать другое логово, отсиживаться… А может, бросить все и податься куда глаза глядят? Оставить воровской промысел, зажить честно. Нет, подумал он печально. Чему не бывать, тому не бывать. Для праведной жизни он недостаточно богат. Вдобавок, идол не отпустит. Да, этот изверг на краю света достанет.

«Пожалуй, — решил он, — сейчас лучше не мудрить, а отнести камешки Конану. И побыть у него на подхвате до поры до времени. Рядом с ним как-то спокойнее. Да, так и сделаю. А там жизнь что-нибудь присоветует».

Он шел самой короткой дорогой к храму кадуцеев. Близился полдень, скоро должна была начаться молитва, так что Пролаза надеялся застать Сабу у себя. При мысли о Сабе взор его мечтательно затуманился, поэтому он едва не наскочил на Леивона, который изрядно навеселе возвращался в лавку из таверны.

— Привет, Леивон, — бросил ему Пролаза, не укорачивая шага. — Прощай и прости.

Леивон икнул и проводил его озадаченным взглядом.


Погруженная в тоскливые раздумья, Саба сидела перед зеркалом. «Да, я красива, — говорила она себе. — Но красота гораздо чаще приносит беду, чем благополучие. В этом я уже тысячу раз убедилась на собственном горьком опыте. И сейчас… эти огромные зеленые глаза и чудесные золотые волосы разве спасут меня от заклания иа алтаре проклятого медного рогоносца? Конану и Пролазе наверняка своя шкура дороже, Фефим еле жив от ран и побоев, а больше надеяться не на кого».

— Не на кого, красавица, не на кого, — эхом откликнулся в ее голове Ониксовый. — С твоим прекрасным телом поступят подобно тому, как ты поступила с моим, ибо такова моя воля.

— Все меня бросили, — пожаловалась Саба вслух, — только ты, злой бездушный истукан, не даешь покоя.

— Барашек был хорош, красавица, но я жду тебя. И дня не пройдет, как тебя погубят те, кого ты считаешь своими друзьями. Со мной тоже так было. Ахамур уверял, что любит меня. Клялся пуще собственного глаза беречь мое тело. И где оно теперь? — Вспомнив о своем теле, Ониксовый, как всегда, тотчас пришел в неистовство и обрушил на Сабу волну головной боли. — Верните мое тело! Прекрасное ониксовое тело!

— Заткнись! — Саба ударила себя по голове черепаховым гребнем, но от этого ей ничуть не полегчало.

— На мужчин надеяться не стоит, — подумала Саба, когда боль отпустила. — Только на собственные силы. Помнится, жрицы Деркэто рассказывали про одного известного мага, который изгоняет злых демонов. Возможно, этот могучий волшебник за хорошую плату избавит меня от Ониксового. Мне все равно, что он сделает с этим противным божком, лишь бы остаться живой. Пускай он заточит Ониксового в какой-нибудь сосуд или… — Ее взгляд скользнул по полкам и остановился на статуэтке Бела, бога воров. — …Или в эту фигурку. Избавиться от нее будет гораздо проще, чем от огромного медного Урука. Зарою его поглубже в землю, или брошу в морскую пучину, или найму бродягу, чтобы унес статуэтку подальше от Шадизара, туда, где Ониксовому будет не до меня. Короче говоря, что-нибудь придумаю, или колдун даст дельный совет. И для этого вовсе незачем ждать, когда будет восстановлен ониксовый идол. Вот только хватит ли у меня денег, чтобы расплатиться с магом?

— Ничего, — решила она. — Красота — тоже товар. Правда, я его берегу на черный день, но похоже, этот день уже настал».

Она почувствовала, как за спиной шелохнулась занавеска, и обернулась.

— А, Пролаза, — рассеянно сказала она. — Ну, что тебе?

— Как это — что тебе? — опешил Пролаза. — Мы же договорились. Я принес свою часть идола.


— Выкупил у лавочника? — равнодушно поинтересовалась Саба, поворачиваясь к зеркалу и принимаясь гребнем пушить золотистую челку.

— Выкупил? Ты шутишь? — Пролаза гордо выпятил грудь. — Может, и не такой удалец, как Конан, но свое ремесло знаю.

— Что верно, то верно, ты вор, каких поискать, — подтвердила Саба, и Пролаза гордо расправил грудь — он обожал похвалу. — Стало быть, и камешки добыл, и денежки сберег. Кстати, ты их, случайно, с собой не прихватил?

— А что? — Пролаза насторожился, но рука, непроизвольно скользнувшая за пазуху, выдала его.

Саба снова отвернулась к зеркалу.

— Да ничего, какое мне дело. — Она широко улыбнулась, глядя на отражение Пролазы. — Может, ты есть хочешь?

Пролаза неопределенно пожал плечами и вдруг почувствовал волчий аппетит. Несколько дней кряду он почти ничего не ел — вино притупляло голод. За минувшую ночь он полностью протрезвел, однако подкрепиться так и не удосужился.

— Мне просто интересно, зачем нужны деньги человеку с твоим подходом к жизни, — сказала Саба, вставая и накрывая на стол. — Все, что понравится, можно украсть. Правда, на что тебе деньги?

— Пускай лежат, целее будут, — уклончиво ответил Пролаза.

— Скучный ты человек. — Из сундука Саба достала копченый окорок, черствые лепешки и блюдо с фруктами; кувшин вина и горшочек янтарного меда уже стояли на столе. Водрузив рядом с ними два оловянных кубка, она вкрадчиво произнесла: — Я-то думала, все воры мечтают стать такими, как Пузо. Иметь породистых лошадей, дворецкого, садовника. Жить в роскоши, требовать, чтобы тебя называли «твоя светлость», повелевать судьбами. — Саба мечтательно улыбнулась и подняла очи горе. — Все-таки как это здорово, когда для тебя не существует несбыточных желаний.

Она обняла за плечи Пролазу и усадила на скамью.

— На кой демон мне все это надо? — неуверенно сказал немедиец, намазывая лепешку медом и сглатывая слюнки. — Держать полный дом дармоедов, решать за всех. Нет уж, пусть у них самих головы болят. — Случайное упоминание о головной боли заставило его поморщиться. — Мне и так скучать не приходится.

Саба разлила вино по кубкам и присела рядом, соблазнительно закинув ногу на ногу. — Выпьем за удачу, — предложила она. — И чтоб голова не болела.

Не сводя глаз с длинных ног Сабы, Пролаза выпил до дна. Саба лишь пригубила вино. Затем она одним движением скинула с себя халат, подняла его поясок и взяла с постели небольшую подушку. Пролаза следил за ее действиями, раскрыв от изумления рот.

— Привяжи-ка мне ее к спине.

— Это еще зачем?

— Потому что я так хочу — Саба раздраженно топнула ногой. — Ну же, быстрее! Пока я не передумала.

— А-а, понял! — Щуплый немедиец просиял и подмигнул обнаженной блондинке. — Ты, наверное, хочешь показать мне новый способ любви. Тебя жрицы Деркэто научили?

Саба прыснула.

— Нет, кадуцеи. Они чему хочешь научат.

Пояском халата Пролаза притянул к ее спине подушку. Затем его ладони решительно соскользнули на ее бедра, но Саба рывком высвободилась.

— Дурак! С чего ты возомнил, что я хочу быть твоей?

— Но ты же… — Пролаза раскрыл рот от удивления.

Саба напялила поверх подушки черное платье-балахон, приладила огромный горбатый нос, под ним приклеила небольшие усы, надела всклокоченный седой парик. На глазах у немедийца она превратилась в отвратительную старуху-горбунью.

Ты, голубшик, пошпи пока, — прошамкала она, — а я по делам шбегаю.

— Поспать? — Пролаза зевнул. — Но я совсем не хочу спать. — И тут он понял, что проваливается в сон, глаза неудержимо слипались. — Проклятая ведьма! Чем ты меня отравила!

— Не бойша, голубшик, не помрешь, — пообещала Саба.

«Да я и впрямь дурак, — подумал Пролаза, растягиваясь на полу. — Эх, плакали мои денежки!»

Саба сняла с него обрывки грязной рубахи. К телу вора был привязан довольно тяжелый сверток. Золото! Саба улыбнулась. Теперь ей вполне хватит денег, чтобы расплатиться с колдуном. Перед тем как уйти, она окинула презрительным взглядом распластанного на полу Пролазу.

— Вот и Пузо точно так же валялся у моих ног, — произнесла она вслух. — Два сапога пара, всего-то и разницы между вами, что один вор, а другой бандит. — Прихватив статуэтку Бела, она заковыляла к выходу.


Глаза старика метали молнии, обрюзгшее красное лицо то и дело кривилось от ярости. Но, как только двое гориллоподобных бандитов втолкнули в комнату Фефима и встали обочь двери, гримаса бешенства сменилась зловещей ухмылкой.

— Попался, жонглеришка! — процедил он сквозь зубы. — Вчера тебе посчастливилось остаться в живых, зачем же ты, глупец, снова пришел сюда? Неужели надеялся, что я, старый циркач, не узнаю тебя под личиной деревенского дурня? Но теперь ты мне кровью заплатишь за срыв представления.

— Тебе? — изобразил недоумение Фефим. — А я полагал, это мой цирк.

— Со вчерашнего дня он не твой. Ты не оправдал моих надежд, жонглер. Я тебе доверил процветающее заведение, а ты его превратил в нищую богадельню. Считай, что я выкупил у тебя цирк.

Фефим отрицательно покачал головой.

— Тебе это не по карману, Маагр. И не надейся, что я подпишу купчую, испугавшись твоих угроз. Ты нарушаешь закон, и я подам жалобу…

Маагр расхохотался.

— Кому? Всесильному Митре? У него полно дел и без тебя. А с властями я договорюсь без труда. В Шадизаре только один настоящий властитель — его сиятельство Деньги. Заруби это на своем носу, фигляр. В этом городе у меня полно влиятельных друзей, и они не допустят, чтобы в таком доходном заведении, как мой цирк, глупые мамаши утирали сопли плаксивым детям.

— У меня тоже есть друзья.

— Это кто же? — Маагр презрительно выпятил нижнюю губу. — Конан? Всех остальных твоих друзей я в шею выгнал из цирка, сейчас, наверное, они клянчат милостыню возле храмов. Кстати, объясни, что тебя свело с Конаном? Еще вчера я охотился за этим варваром, с большим трудом поймал его и доставил к Пузу, а сегодня он как ни в чем не бывало расхаживает по городу в твоей компании! й что ему понадобилось в клетке василиска?

Маагр выжидающе смотрел Фефиму в глаза. Тот молчал.

— Мои люди следили за вами, пока ты не расстался с Конаном и Доридой. Куда они пошли? Где вы договорились встретиться? Ответь, Фефим, — вкрадчиво проговорил Маагр. — Хотя бы из уважения к моим сединам.

Не дождавшись ответа, он кивнул одному из бандитов.

— Ильяз, попробуй его убедить, что старших надо слушаться.

Смуглолицый телохранитель Маагра осклабился и шагнул к Фефиму.

— Слышал, что сказал дедушка? — весело спросил он, и у Фефима свет померк в глазах от сокрушительного удара. Из расквашенных губ потекла кровь.

— Что тебя связывает с Конаном? — спросил Маагр, с ненавистью глядя на жонглера. — Зачем ему понадобилась Дорида? Что было спрятано в клетке василиска?

Смуглый здоровяк отвел ногу и пнул Фефима носком сапога под колено. А затем всадил кулак в живот. Маагр захихикал.

— Ильяз любит свою работу. Он никогда не торопится прикончить жертву. Обязательно растягивает удовольствие.

Впрочем, довольно скоро Маагр понял, что даже Ильяз, при всей его любви к своему жестокому ремеслу, не всемогущ. Пленник явно вознамерился умереть, но не выдать своих тайн ни под какими пытками. Глядя, как он содрогается под шквалом ударов, Маагр вдруг поймал себя на том, что не испытывает душевного подъема. Нет, ему мало видеть, как испустит дух этот жонглеришка. Сначала надо сломить его волю, вырвать у него тайну. Добиться, чтобы он предал своих друзей.

Внезапно у старика родилась идея.

«Отведу-ка я его к Губару, — решил он. — У ростовщика гораздо больше опыта в таких делах. Фефим его старый должник, и Губар, наверняка, обрадуется встрече. К тому же, чует мое сердце, Конан только на словах служит Пузу, а на самом деле ведет двойную игру. Если мы с Губаром получим доказательства и представим их Пузу, дерзкому киммерийцу не сносить головы».


Те же здоровяки, что избили Фефима до полусмерти, принесли таз с водой, умыли и перевязали жонглера. Затем схватили его под руки и выволокли из цирка. Позади семенил Маагр. При виде покрытого синяками пленника в изорванной и окровавленной одежде прохожие неодобрительно качали головами, но не слишком удивлялись — в Шадизаре такое зрелище никому не было в диковинку. Многие из них узнавали Фефима, но немногие верили, что он выйдет живым из этой переделки.

Маагр остановил первую попавшуюся повозку. Ею оказалась боевая колесница городской стражи, совершавшая регулярный объезд центральных кварталов. За серебряную монету трое блюстителей порядка, в недалеком прошлом заурядные уличные бандиты, охотно попрыгали на мостовую и уже в пешем порядке решительно атаковали ближайшую таверну. На колеснице остался только ездовой. Дожидаясь, пока Маагр и его присные погрузят бесчувственное тело Фефима и усядутся сами, он проводил соратников завистливым взглядом и хлестнул рысаков вожжами.

Обитые медью широкие колеса оглушительно гремели на булыжной мостовой. Этим же путем Маагр тащился пешком более суток назад. Брел, шатаясь от похмелья и не имея за душой ничего, кроме смутных надежд. А теперь он снова хозяин цирка, и отборные костоломы из личной стражи Губара подчиняются ему беспрекословно. «С ростовщиком надо быть повежливее», — напомнил себе Маагр, опасливо косясь на своих подручных.

Губар был в загородном особняке, играл сам с собой в старинную настольную игру под названием шахматы. По слухам, она родилась где-то на востоке еще во времена Кулла, царя атлантов. Шахматы считались игрой мудрецов и аристократов, в некоторых странах людям из низших сословий было запрещено прикасаться к ним под страхом смерти. Губар с самого утра сидел над доской, настроение у него было премерзкое; хитроумные комбинации ходов рассыпались, едва успев сложиться. Почему-то на месте короля Губар то и дело представлял Пузо, а сам себе казался даже не фигурой, а всего лишь пешкой, которой позволено ходить только вперед и только на одну клетку. Ему, едва ли не самому богатому ростовщику Шадизара!

«Ничего, — мрачно сказал себе Паквид Губар. — Пешка становится ферзем, когда добирается до противоположного края доски. А ферзя король боится, как чумы».

Паквид поднял глаза. В гостиную вошел бритоголовый слуга.

— Господин, пришел старик, который был здесь вчера.

Говорит, у него для тебя приятный сюрприз.

Губар недовольно пожевал губами и проворчал:

— Ненавижу сюрпризы. Больше всего на свете я люблю предсказуемость, Маагру пора давно намотать это на ус.

Веди сюда старого пьянчугу.

Широкая спина слуги на миг застыла в дверном проеме и исчезла. Через некоторое время худосочный неопрятный старик втолкнул в гостиную пленника со связанными за спиной руками. Следом вошли двое верзил.

Губар окинул Фефима недоумевающим взглядом.

— Значит, он еще жив? Зачем ты его привел, Маагр? Кажется, мы с тобой давно решили его судьбу. Ты что, старый клоун, из ума выжил, что повадился беспокоить меня по пустякам? Хочешь навсегда распрощаться с цирком?

Маагр втянул голову в плечи.

— Не сердись, Губар. Он, конечно, умрет, но сначала должен кое-что нам рассказать. Он замешан в каких-то темных делишках Конана, и я решил, что нам с тобой не мешает узнать о них. Они вместе побывали у меня в цирке, что-то искали в зверинце.

При упоминании о Конане Губар смягчился.

— Вот как? Пожалуй, это и впрямь любопытно. — Ростовщик внимательно посмотрел на Фефима. — Похоже, ты уже пробовал выколотить из него правду. И что, не добился успеха?

Маагр кивнул, и Губар задумался. До сих пор он считал, что знает, для чего Пузу понадобился Конан. Чтобы найти божка, который чем-то прогневал злопамятного главаря шадизарского преступного клана. Возможно, тогда в беседке Пузо открыл ему далеко не всю правду. Губар давным-давно усвоил золотое правило, что о врагах надо знать как можно больше. Пузо не то что враг, но и другом его не назовешь. Кто знает, на что способен таинственный божок? А вдруг пешке с его помощью удастся попасть в ферзи?

Его размышления прервал неуверенный голос Маагра:

— Я подумал, может, ты сам захочешь потолковать со

старым знакомым?

— Ладно, плут. Ступай. Можешь считать, что угодил.

Губар склонился над шахматной доской и решительно атаковал белой пешкой черную ладью, подставляя под удар коня.

— Гм… И это что же, вся благодарность? — Маагр не спешил уходить.

Губар нахмурился. По роду профессии ему часто приходилось расставаться с деньгами, но он никогда не приходил от этого в восторг. Однако ссориться с Маагром не резон. У старика настоящая деловая хватка, но ему остро необходимы подъемные, чтобы цирк в самом ближайшем будущем начал приносить прибыль.

— Пятьсот золотых монет на один месяц, — буркнул он. — Без процентов. Скажи моему казначею, он выдаст.

Губар отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Маагр неопределенно хмыкнул и направился к выходу. Впрочем, старик был доволен — на большее он и не рассчитывал.

Глава VII
«Маг, евнух, союзник»

Путь Сабы лежал через центр города. Тут и там на глаза попадались знакомые физиономии жуликов, сутенеров и убийц самого разного пошиба.

Вон сидит на углу, праздно жуя яблоко, знаменитый кулачный боец Пехас, напротив него шушукается о чем-то с приятелями непревзойденный карманник Цап, еще дальше по улице упитанная шлюха Богиня хмуро и хищно высматривает среди прохожих прилично одетых мужчин, а ее громадный, сильный и спокойный, как верблюд, сутенер по кличке Слепень разинул щербатый рот в могучем зевке.

Никого из них Саба не опасалась. Она всегда работала одна, стараясь держаться подальше от таких ненадежных компаний, как воровские и бандитские шайки, поэтому мало кто в городе знал ее в лицо. А сейчас, в обличье старой горбуньи, ей н вовсе ничто не грозило. Выдать ее могли только светлые волосы, потому что своим людям Пузо велел искать блондинку, но на голове Сабы сидел безобразный седой парик, который она предусмотрительно смазала жиром, чтобы космы казались грязными.

Прихрамывая, она подошла к Слепню и игриво подмигнула.

— Ну что, кабанчик, пошалим?

Цап окинул горбатую грязнулю взглядом, исполненным омерзения, и дал ей такого пинка, что Саба отлетела в сторону. — Не хочешь — не надо, — уступчиво произнесла Саба и заковыляла прочь, потирая ушибленное место и давая себе клятву впредь воздерживаться от рискованных шуток, тем более «в образе», как говорят артисты.

Месса, известный всей Заморе предсказатель, магистр черной магии и, по слухам, тайный жрец Сета, жил в самом богатом квартале Шадизара. Его двухэтажный дом из темно-серого камня, напоминающий древний замок, нагонял страх даже на отчаянных храбрецов. Высокая бронзовая решетка, покрытая черной патиной, огораживала двор, который зарос неухоженной зеленью. Поговаривали, что этот двор охраняют ядовитые разумные змеи, прячущиеся в высокой траве. Ворота никогда не запирались, напротив, днем и ночью были распахнуты настежь, словно приглашали всех желающих приобщиться к таинствам волшебства. Но желающих находилось немного. Об этом доме и о самом Мессе ходили самые жуткие слухи. Поговаривали, что его мана огромна, но использует ее он только во зло, только во имя Сета и только за очень большую плату. Поэтому клиентами Мессы были в основном влиятельные и беспринципные люди, богачи, желающие во что бы то ни стало насолить своим конкурентам и личным врагам. Как правило, после визита к Мессе клиент держал рот на замке и тайну общения с ним уносил в могилу.

Но на сей раз ворота оказались затворены. Саба толкнула створку, и петли жалобно скрипнули, наводя на мысль, что последний гость побывал в этом доме очень давно. Прихрамывая, Саба пошла по гравиевой дорожке, внимательно глядя под ноги, но так и не увидела ни одной змеи. Однако ее не оставляло ощущение, будто за ней наблюдают несколько пар глаз. Но напрасно она озиралась по сторонам. Запущенный сад выглядел совершенно пустым. Небольшой пруд возле тропинки зарос тиной, несколько крупных желтых кувшинок едва оживляли пейзаж. Саба подошла к дому, который при ближайшем рассмотрении оказался очень ветхим, поднялась на каменное крыльцо и постучала в дверь. Никто не отозвался. Тогда она взялась за дверную ручку. Снова раздался скрип петель. Она ступила в сумрачный коридор, из его глубины повеяло холодом, хотя на улице стояла нещадная летняя, жара. Саба увидела несколько дверей, которые вели в комнаты нижнего этажа. Она подергала двери за ручки, но они не поддавались — видимо, были заперты на ключ или засов.

— Есть тут кто-нибудь? — осведомилась Саба срывающимся голосом. И чуть было не добавила «живой» — коридор с его полумраком и холодом очень напоминал склеп. Эхо повторило ее вопрос, ответа же не последовало. Саба медленно двинулась вверх по широкой деревянной лестнице с высокими перилами. Она всегда считала себя смелой, но тут заметила, что у нее трясутся поджилки и пересохло во рту.

— Магистр Месса! — позвала она. — Где вы?

Отворив ближайшую дверь, Саба шагнула в проем и оказалась в просторном полутемном зале. И оцепенела от неожиданности и страха. На фоне зашторенного окна выделялся зловещий силуэт. Высокий человек в черном плаще до пят стоял к ней спиной, длинные черные с проседью волосы спадали на плечи. Но не облик его был грозен, а некая невидимая сила, исходившая из него и заполнявшая зал. Мана, догадалась Саба. Значит, правду говорят, что мана настоящих волшебников, целиком отдавших себя постижению законов магии, в буквальном смысле осязаема.

Маг не шевелился, даже, казалось, не дышал, погруженный в абсолютный покой, который не имел ничего общего с покоем статуи или бездействующего автомата. Гораздо больше это напоминало летаргический сон смертоносной рептилии, пережидающей зиму в своей норе. Или покой айсберга, веками дрейфующего в северных морях, терпеливо ждущего своего часа, чтобы проломить днище купеческой галеры или пиратского дракара.

Целыми днями он стоит вот так у окна и глядит в щель между занавесками на прохожих. Разум его отдыхает, тело впитывает и накапливает энергию, нисходящую с небес, а память запечатлевает все увиденное. И никому из проходящих случайно под этим окном невдомек, что его облик, поведение, а может быть, и мысли уже утонули в глубине безбрежного и безмятежного сознания черного мага, и когда-нибудь, возможно, они всплывут на поверхность и послужат целям, которые, скорее всего, не будут иметь ничего общего с целями этого случайного прохожего».

Конечно, это была всего лишь догадка, но из-за нее по груди Сабы побежала струйка холодного пота.

— Ты не та, за кого себя выдаешь, — глухим голосом произнес Месса. — Что за дурацкий маскарад? Как ты по смела явиться ко мне в таком виде?

Колдун повернулся к Сабе и вперил в нее грозный взгляд.

— Прости, великий магистр, — подобострастно сказала она. — К тебе это не имеет никакого отношения. У меня много врагов, и они меня ищут; чтобы добраться до твоего дома, я была вынуждена переодеться нищенкой.

— Все, что происходит в моем доме, имеет ко мне отношение, — раздраженно проговорил Месса. — Мой тебе совет, женщина: никогда не шути с магами. Если кто-нибудь из них захочет в ответ пошутить с тобой, результат может оказаться плачевным. Признаюсь, я сейчас едва одолел соблазн превратить тебя в старую горбатую каргу.

Саба почувствовала, что подушка у нее на спине намокла от пота. Магистр величавым жестом указал ей на кресло с высокой спинкой и уселся в точно такое же кресло напротив.

— Насколько я понимаю, ты пришла по важному делу и не с пустыми руками.

Саба нерешительно опустилась в кресло в двух шагах от Мессы. Лицо его по-прежнему оставалось в тени, но желтоватые глаза светились, и Саба почти физически ощущала угрозу и холод, исходящие от них.

— Ты очень волнуешься, — сказал Месса. — А ну-ка, сними маскарадный костюм, я хочу видеть, какова ты на самом деле.

Саба нехотя сняла парик, отклеила усы, стянула через голову черный балахон. С пояском от халата пришлось повозиться, но наконец и подушка упала на пол. Месса бесстрастно смотрел на длинные золотистые волосы, рассыпавшиеся по нагим плечам. После долгого молчания он сказал:

— Я видел тебя у кадуцеев. Ты танцовщица, женщина-змея. — Поразмыслив несколько мгновений, он спросил: — Почему кадуцеи? Это слабая, малоизвестная и бедная секта. Они никудышные маги и посредственные лекари. Ты красивая и талантливая актриса, и заслуживаешь лучшей участи. Со змеями можно танцевать и в храме Сета.

Сабу передернуло — каких только ужасов не рассказывали о шадизарском храме Сета. Видимо, иной реакции Месса не ожидал, поскольку спросил гораздо миролюбивее:

— Какова твоя просьба?

Саба вновь уселась в кресло.

Один злобный идол по кличке Ониксовый замыслил сжить меня со свету. Мы с друзьями случайно разбили его, и он поклялся отомстить. Сейчас его душа забралась в медного быка богини Иштар. Я хочу, чтобы ты его пересадил в эту статуэтку. — Она нагнулась за своим балахоном и достала из кармана изваяние Бела.

— Бел? — Голос мага вновь понизился до злого шепота. — Ты осмелилась принести Бела в дом, где не почитают никаких богов, кроме Сета?

— Я не поклоняюсь Белу, — испуганно пролепетала Саба. — Иначе разве бы попросила, чтобы в его статуэтку загоняли какого-то жалкого божка? Кого я должна была принести? Сета? Да за такую дерзость ты бы меня превратил в мокрицу и растер по полу каблуком.

Видимо, доводы Сабы убедили магистра — он неопределенно хмыкнул.

— У меня лишь одно желание — избавиться от проклятого идола. Мне все равно, куда ты его посадишь, в статую Бела или глиняный горшок. Спаси меня, и я щедро заплачу.

Месса согласно кивнул, видимо, он ничего не имел против денег. Саба достала из балахона два тяжелых кошелька с золотыми монетами — свой и Пролазин. Бледная рука с длинными нервными пальцами дважды протянулась к Сабе, и кошельки спрятались в складках мантии.

— Хорошо, я совершу ритуал, — сказал он. — Но клянись молчать до гроба обо всем, что здесь видишь. Если проговоришься, я позабочусь о том, чтобы ты плясала в храме Сета, и никакие кадуцеи тебя не спасут.

Ритуал выглядел совершенно невинно — никаких жертвоприношений, сложных заклинаний и манипуляций с амулетами, талисманами, фетишами и колдовскими снадобьями. Месса молча бродил по залу, иногда останавливался и делал неторопливые пассы. О статуэтке Бела он, казалось, начисто забыл. Потом он надолго устроился в кресле и как будто задремал.

Довольно скоро Саба предположила, что ее просто-напросто дурачат. «Почему он боится, что я проговорюсь? — недоумевала она. — О чем тут можно проговориться?» Ей случалось бывать у магов и гадалок, и те визиты были по меньшей мере впечатляющими… «Вот именно — впечатляющими, — сообразила она вдруг. — Маги и гадалки лезли из кожи вон, чтобы я не приняла их за шарлатанов. Чего только не вытворяли, каких только фокусов не показывали. А Месса незаметно делает свое дело и при этом не старается пустить пыль в глаза. Считает это ниже своего достоинства. Но все-таки он заботится о своей репутации, а она, как известно, складывается не только из того, что о себе думает маг, но и из того, что о нем говорят клиенты. А ведь они тоже ходят к шарлатанам — им есть с чем сравнивать. И они тоже разевают рты от изумления, когда Месса за огромные деньги бьет, как им кажется, баклуши. Вот об этом-то им и запрещено рассказывать под страхом жуткого наказания. О результате рассказывать можно, о процессе — ни-ни».

— Ты не только красива и талантлива, но еще и сообразительна, — произнес Месса, заставив Сабу вздрогнуть от

неожиданности.

— Ты… прочел мои мысли? — спросила она, как только оправилась от растерянности.

— Я их читаю с того момента, когда ты надумала пойти ко мне. Это было правильное решение, такая сложная задача в этом городе по плечу только магистру Мессе. Но прежде чем Ониксовый перейдет в твою статуэтку, я должен тебя кое о чем предупредить. Больше всего на свете он дорожит двумя вещами: своим телом и поклонением людей. Сейчас у него есть тело, к которому он мало-мальски привык, и есть многочисленная фанатичная паства, о которой раньше он даже мечтать не смел. Вряд ли стоит придавать значение его жалобам — боги, как известно, создания чрезвычайно капризные. Понимаешь, к чему я клоню, женщина? Новое тело может не понравиться Ониксовому. А если и понравится, это вовсе не значит, что он решит оставить тебя в покое. Кроме того, мои заклятия будут действенны, пока статуэтка цела и невредима. Твой зловредный божок обладает огромным могуществом, об истинных размерах которого, возможно, он и сам не подозревает. И пусть он сам никогда не решится разрушить собственное тело, каким бы плохим оно ему ни казалось, он способен в слепом гневе сокрушить все вокруг. И если при этом статуэтка Бела пострадает, Ониксовый снова окажется на свободе.

— Надеюсь, — хрипло промолвила Саба, — к этому времени я уже успею от него избавиться.

— Я тебя предупредил. Слуги Сета уже разбужены, и сейчас Ониксовый будет здесь.

Статуэтка Бела стояла рядом с Сабой на низком столике резного эбенового дерева. Внезапно стены задрожали, в окно, не потревожив занавесок, ворвался голубоватый смерч и заметался по комнате. Все кругом расплылось, потеряло нормальные очертания, Сабу снова объял липкий страх, в голове вспыхнула привычная уже боль. Глаза неподвижно сидящего в кресле мага засветились алым, голубой смерч добрался до статуэтки, та подпрыгнула на столике, и Саба вдруг пришла в себя. По ее щекам струился ледяной пот. Месса сидел, уронив голову на грудь. Обряд экзорцизма отнял у него все силы.

— Я пойду? — спросила Саба, вставая.

Месса молчал. Саба шагнула вперед, склонилась над ним и поняла, что он жив, просто очень устал. В глубине ее души шевельнулось сочувствие.

— Иди, — ответил он наконец, — только не забывай мое предостережение. Раньше Ониксовый лишь ненавидел тебя, теперь же, когда ты стала хозяйкой его нового тела, он вдобавок тебя боится. Возможно, новое тело изменило его характер, возможно, ты сумеешь договориться с божком, найдешь к нему подход, и он будет о тебе заботиться, как о своем прежнем хозяине. Но лучше все-таки от него избавиться. — Силы возвращались к магу, он приподнял голову; глаза снова сияли желтым. — Почитай Сета, и он, возможно, защитит тебя. И помни: в любую минуту Бел может заявить о своих правах на эту статуэтку, и я не берусь предсказать, что тогда произойдет.

Статуэтка мирно стояла на столе. Ониксовый не подавал признаков жизни. Как будто ничего и не случилось. Саба торопливо надела балахон, нахлобучила парик; возиться с липовым горбом и усами не было времени. Торопливо сунув в карман статуэтку, она вышли из дома.

Понемногу ее отпустил страх, вернулось ощущение реальности. Домой возвращаться не хотелось, возможно, там ее поджидал разгневанный Пролаза, а к разговору с ним она еще не была готова. Ноги сами собой несли ее по шумной людной улице к базару. Все чаще по пути встречались попрошайки всех мастей — слепые, безногие, безумные, покрытые жуткими язвами. Уличные музыканты играли на самых диковинных инструментах, фокусники превращали медные монеты в разноцветных жуков, которые тут же разбегались, крупный попугай лупоглазой разряженной гадалки предсказывал судьбу, чередуя пророчества с площадной бранью, длинноволосый худощавый бретер с болезненной бледностью на лице прямо на мостовой давал урок фехтования толстому и неуклюжему купчику, трясущаяся от старости немедийка заговором лечила чирей на ноге бедному странствующему дворянину. В Шадизаре всегда хватало желающих заработать нетрадиционным способом.

Саба, предусмотрительно сберегшая пригоршню монет из кошелька Пролазы, вспомнила, что страшно голодна и хочет пить — с утра маковой росинки во рту не было. На базаре, поторговавшись для приличия, она купила горячую пшеничную лепешку с шафраном, жареную гусиную грудку и кувшинчик слабого пива и отошла в тень раскидистого дерева, где уже сидели прямо на земле несколько мужчин и женщин и подкреплялись кто купленной, а кто украденной снедью. Никто из них не обратил внимания на седую нищенку, лишь молодому крепышу в неброской одежде ее лицо показалось знакомым. Может, и впрямь только показалось? Следя за старухой краем глаза, крепыш сдвинул на глаза соломенную шляпу и почесал бритый затылок. «Где же я ее видел?»


Губар наслаждался покоем. В последние дни навалилась уйма хлопот, вдобавок ко всему прочему приходилось гоняться за Конаном и пресмыкаться перед Пузом. Он считал, что заслужил отдых. В целом дела шли неплохо, у Губара даже возникла мысль отправить на запад, в богатую Аквилонию, караван с шадизарскими товарами. Как всегда и везде, деньги делали деньги, но чем быстрее росло богатство Губара, тем беспокойнее было у него на душе. Увы, даже деньги не могли решить все проблемы на свете.

Все чаще он мечтал снискать уважение бандитов Шадизара. Но мечта эта даже ему самому казалась несбыточной. Для таких заправил преступного мира, как Пузо, он был всего лишь мальчишкой на побегушках. Но ведь Губар давно уже не мальчик, у него борода с проседью, лицо как печеное яблоко. И ростовщик из кожи вон лез, чтобы в высших кругах шадизарской знати его считали своим. Дабы не ударить перед аристократами лицом в грязь, он тратил огромные суммы. Построил и с роскошью обставил великолепный загородный особняк, обзавелся породистыми лошадьми и шикарной каретой. Последним его приобретением был… гарем. Да, ему по карману содержать четырех красавиц, и пусть лопнут глаза у завистников! Другое дело, что жены ему не нужны, он вообще не питает интереса к женщинам, но об этом никто и никогда не узнает. Пускай все думают, что он греховодник под стать Пузу. В Шадизаре каждый мало-мальски уважающий себя аристократ имеет наложниц.

Пузо покачивался в гамаке под сенью высоких кустов жасмина. Кругом благоухали яркие цветы, а в небольшом пруду прямо перед ним плескались, точно русалки, четыре обнаженные женщины. Все они были молоды и красивы, и все принадлежали к разным народам. Жен для Губара подыскивал евнух Хаггари, не жалея денег на выкуп и в точности исполняя все указания хозяина, и в загородном особняке ростовщика поселилась смуглая крутобедрая вендийка, похожая на желтую кувшинку дочь Кхитая, черная как ночная мгла кушитка и некогда гордая рыжеволосая бритунийка. Они были обречены провести остаток своих дней (в лучшем случае — остаток дней Губара) в этом столь же негостеприимном, сколь и богатом поместье; единственной их обязанностью было вызывать черную зависть у редких гостей, На ночь их запирали в павильоне, а днем выпускали в сад.

Прислуживал им евнух Хаггари — неописуемо жестокий, рано обрюзгший и женоподобный. В детстве его украла и тайно увезла в чужую страну жрица из некой изуверской секты. Эта жрица и ее сподвижницы видели свою святую миссию в том, чтобы оскопить всех мужчин на свете. Впоследствии жриц переловили поодиночке и безжалостно умертвили, но перед тем они успели изувечить несколько десятков взрослых мужчин и без малого тысячу мальчиков. С тех пор к женщинам Хаггари относился, по словам Губара, «с некоторым закономерным предубеждением», а попросту говоря, боялся их, презирал и ненавидел и никогда не упускал случая отомстить им за свои давние страдания. Когда его мучительница, сделав свое черное дело, бросила маленького Хаггари на произвол судьбы, он едва не умер от голода, затем прибился к шайке малолетних грабителей и убийц и сразу проявил такую лютую жестокость, что устрашил даже своих товарищей. Шайка рассеялась, Хаггари снова остался один и мыкался на шадизарских улицах, пока Губар не застал его за невиннейшим из любимых занятий — Хаггари распарывал живой кошке живот, чтобы зашить в нее живую мышь. Примечательно, что и кошка, и мышь были самками.

Узнав о беде мальчика, Губар решил, что такой человек в его гареме просто незаменим. Юному Хаггари было запрещено покидать владения Губара, да он и сам к этому не стремился, — на улицах Шадизара его ждали только насмешки. За верную службу ростовщик раз в месяц отдавал ему одну из своих жен на целую ночь. Хаггари мог делать с ней все, что захочет, не поощрялись только физические увечья. По меньшей мере четырежды в месяц из его каморки всю ночь напролет доносились истошные женские вопли. Но утром жизнь шла своим чередом, на теле жертвы не оставалось никаких следов пыток — Хаггари дорожил своим местом.

Губар считал, что безумный страх его жен перед злобным евнухом — лучшая гарантия их повиновения. За любой проступок бедняжек карали внеочередной ночью в сторожке Хаггари. Когда к ростовщику наведывался с визитом знатный гость, красавиц наряжали в дорогие одежды и драгоценности; сразу после ухода гостя богатое убранство отправлялось в сундук до нового приема.

Убежать от Губара было практически невозможно, дом и сад были буквально напичканы смертоносными ловушками. Их было великое множество, и чуть ли не каждый день появлялись новые, еще более опасные и хитроумные; в памяти Губара уже не умещались местонахождение и принцип действия их всех. В последние дни он то и дело ловил себя на боязни посещать некоторые участки дома и сада. Что уж тут говорить о слугах! Каждому из них дозволялось знать только свой маршрут, малейшее отклонение от него (из любопытства или по расхлябанности) заканчивалось плачевно. Если бы ростовщик не заставлял своих слуг брить головы, у них бы, наверное, все время стояли дыбом волосы.

И все-таки Губару чего-то не хватало.

— Что означает в Шадизаре мое имя? — размышлял он, покачиваясь в гамаке. — У одних оно вызывает зависть, у других — страх, у третьих — любопытство. Но для влиятельных людей города я как был, так и остался мрачным уродливым кровососом, разбогатевшим до неприличия простолюдином. Когда же удача постучится в мои двери и вдобавок к деньгам подарит власть и достоинство?»

Встретившись взглядом с бритунийкой, Губар указательными пальцами изобразил в воздухе полуовал. Женщина знала, что это означает. Выбравшись из воды, она наполнила чашу охлажденным белым вином и семенящей раболепной походкой приблизилась к своему господину. И униженно опустилась перед ним на колени. Разглядывая бледное, почти не тронутое загаром лицо бритунийки, Губар самодовольно улыбнулся. «Ну, и где же твои хваленые смелость и непреклонность, бритунийская гордячка? — вопрошала его улыбка. — Должно быть, навсегда остались в сторожке Хаггари».

Он взял кубок и буркнул, не шевеля губами:

— Прочь.

«Предположим, я и в самом деле кровосос, урод и простолюдин, — подумал он, вмиг забыв о бритунийке. — Но я ничем не хуже Пуза, сына шлюхи, воровского герцога. По крайней мере, я не настолько глуп, чтобы заводить себе врагов среди обитателей потустороннего мира. У меня и на земле хватает недругов. Хотелось бы знать, есть ли у Конана шанс выполнить поручение Пуза. А что, если, — Мысль была настолько страшна, что Губар покрылся потом, несмотря на жару. — А что, если все-таки рискнуть? Подружиться с идолом? Заручиться его покровительством? Но для этого по меньшей мере надо знать об идоле все, что знает Конан. Конан! Ему поручено расправиться с божком, значит, я окажу божку услугу, если остановлю киммерийца. По словам Маагра, варвару помогал Фефим. Проклятый жонглер! Надо любой ценой вырвать у него правду. Может, поручить это евнуху? Будь на месте жонглера женщина, я бы не колебался, — подумал ростовщик. — Но с мужчинами Хаггари обращаться не умеет. Как и любой изверг, он черпает свои силы в слабости жертвы. Хладнокровие и стойкость Фефима могут вывести кастрата из себя, и тогда он запросто убьет пленника, не добившись от него признания. Нет, лучше воспользоваться проверенными методами. Не так уж много времени нужно, чтобы упрямец запел соловьем».

В этот момент дверь дома медленно отворилась, и в сад бесшумно выскользнул Хаггари. Сильно сутулясь, он направился прямиком к Губару.

— Ну, что тебе? — недовольно спросил Губар.

— На базаре поймана воровка Саба. Она здесь. — Хаггари застыл, дожидаясь распоряжений.

Губара разморило на жаре, заниматься делами не хотелось.

— Вознагради тех, кто поймал воровку, и давай ее сюда. Проведем с ней нравоучительную беседу.

Хаггари просиял — он обожал «нравоучительные беседы» с женщинами. Со всех ног евнух припустил к двери. Вскоре он привел в сад Сабу. Ее руки были связаны за спиной.

— Сопротивлялась, — пояснил Хаггари. — Пырнула ножом какого-то олуха с базара, когда он помогал нашему человеку ее скрутить.

— Здравствуй, Саба, — сказал Губар. — Как жалко ты выглядишь в этом рубище. Должно быть, украденное у меня золото не пошло впрок. Впрочем, я сам виноват, не сказал тебе еще при первой нашей встрече, что на чужом горе счастья не построишь. Правда, Хаггари? — обратился он к евнуху.


— Воровать грешно, — совершенно серьезно отозвался Хаггари. — Так учила меня приемная мать. И наказывала, когда я не слушался. Наказать ее, хозяин?

— Да, пожалуй, только отведи куда-нибудь подальше. А потом возвращайтесь, нам предстоит важный разговор.

Улыбаясь до ушей, Хаггари схватил дрожащую от страха Сабу и как паук муху потащил к своему жилищу, но по пути не выдержал соблазна изо всех сил дернуть ее за волосы. Поскольку это произошло на самом краю пруда, он и глазом моргнуть не успел, как оказался в воде, среди визжащих с перепугу женщин. В руке он сжимал грязный седой парик. Саба тряхнула светлыми волосами и расхохоталась, а на лице Губара появилась улыбка. Отплевываясь, евнух полез на сушу.

— Постой, Хаггари, — сказал Губар, когда евнух с перекошенным от злости лицом снова вцепился в Сабу. — Остынь. — Он вопросительно посмотрел на Сабу. — Скажи-ка, красавица, почему тебя ищет Пузо?

— Пузо? — переспросила Саба излишне беззаботным тоном. — Да он просто влюбился в меня.

По лицу Губара расползалась ухмылка.

— И чем же тебя не устраивает такой прекрасный кавалер?

— Я еще слишком молода, чтобы полюбить по-настоящему, — не задумываясь, ответила Саба. — Я дорожу свободой.

— Хозяин, подари мне эту суку, — с жаром произнес евнух.

— Нет, Хаггари, — рассмеялся Губар. — Возлюбленная самого Пуза — слишком важная персона. Я займусь ею сам. Для начала устрою ей встречу со старым знакомым, симпатичным молодым жонглером, он, наверное, уже затосковал в одиночестве. А ну-ка, обыщи нашу гостью, вдруг она что-нибудь украла на базаре.

Евнух коршуном бросился на Сабу. И мига не прошло, как он торжествующе поднял в руке статуэтку Бела.

— Деревяшка какая-то. — Он снова ощупал Сабу и ничего не нашел.

— Подай-ка. — Губар с интересом повертел деревянную статуэтку в руке. — Дешевая поделка. Зачем она тебе? — спросил он Сабу.

Та слегка растерялась. Может, рассказать Губару про идола? Нет, пожалуй не стоит.

— Как сорока, — упрекнул ее Губар. — Тащишь все, что плохо лежит. И не стыдно?

— Хозяин, — канючил евнух, — позволь, я ее воспитаю.

Это мой талисман, — сказала Саба. — Я его всюду ношу с собой. Вел — бог воров, разве не знаешь?

С лицом Губара вдруг произошла перемена — улыбка исчезла, глаза округлились, челюсть слегка отвисла. Но вскоре выражение полной растерянности сменилось мрачной радостью. Губар победоносно глянул на Сабу.

— Да что ты говоришь? А по-моему, это не Бел, а кто-то другой. Ты знаешь, Саба, мне чем-то нравится эта статуэтка. Надеюсь, ты не будешь в обиде, если она украсит мой домашний алтарь. — Он перевел задумчивый взгляд на евнуха. — Хаггари, отведи нашу гостью к жонглеру.


Кто-то безжалостно тряс Пролазу за плечо.

— Эй, плут! А ну, вставай. Что это ты разоспался средь бела дня, размозжи тебя Кром?

Пролаза с трудом приоткрыл один глаз и спросил заплетающимся языком:

— Конан? Где это я?

— В храме кадуцеев. У меня тоже вопрос имеется. Где твоя часть идола?

Пролаза испуганно огляделся по сторонам. Мешочек с ониксом нетронутым лежал на туалетном столике. Немедиец с облегчением вздохнул, дотронулся до груди, и тут его глаза едва не вылезли из орбит.

— Саба! — воскликнул он, вскакивая на ноги. — Она удрала вместе с моими деньгами!

Конан невесело усмехнулся.

— А перед этим попотчевала тебя винцом?

— Точно. — Вор сокрушенно потупился. — Наверное, Бел отвернулся от меня.

— Похоже, у нас изрядно прибавилось забот, — сказал Конан. — Красотка решила уладить дельце с Ониксовым по своему разумению. Думаю, ничем хорошим это для нее не кончится. Надо ее найти.

С этим Пролаза был вполне согласен. Найти плутовку и отобрать украденные деньги!

— Ладно, давай займемся делом. — Конан развязал узел с бельем и вынул голову Ониксового. Затем с помощью Пролазы он соединил все обломки, и со стола на них глянуло желтое одноглазое чудовище.

А, Кром! — выругался Конан. — Как же это я не додумался забрать у Пуза глаз?

— Да, верно, в спешке мы его потеряли, — сказал Пролаза, с любопытством разглядывая идола. — К тому же темно было. А знаешь, Конан, этот божок уже не ноет в моей голове. Может, почуял, что мы его собрали?

— Возможно. Но не думаю, что ему понравится быть одноглазым.

— Не беда. — Пролаза порылся среди побрякушек Сабы, выудил огромную красную бусину и приставил на место глаза.

Конан нахмурился. Отчего-то идол выглядел теперь еще более зловещим.

— Не пойдет, — решил киммериец. — Нет смысла рисковать, лучше еще разок наведаться к Пузу. Заодно узнаю, не его ли ребята схватили Фефима. — Увидев недоумение и страх в глазах Пролазы, Конан пояснил: — Это случилось, как только мы расстались возле цирка. Похоже, его опознали. Меня потом знакомый цирковой мальчишка догнал, рассказал, что нашего приятеля скрутили какие-то здоровенные дядьки. Не желаешь прогуляться со мной? Бояться нечего, ведь Пузо тебя в лицо не знает.

— Ну уж нет! — Пролаза отрицательно замотал головой. — Я к его дому и на полет стрелы не подойду. Лучше я здесь тебя дождусь, заодно попробую склеить это чудище.

С деревянной статуэткой в руке Губар приблизился к алтарю. С узкой резной полочки на него равнодушно взирала добрая дюжина древних языческих идолов Заморы. Когда в жизни Губара возникала сложная ситуация, он приходил к ним, чтобы просить о защите и покровительстве. В свое время он приобрел этих идолов за бесценок — в Шадизаре они давно были не в чести, веру людскую успешно поделили между собой более могучие божества Митра, Иштар, Сет, Бел и другие. Но у этих великих богов, рассуждал Губар, слишком много дел, пустяковой подачки от них приходится ждать годами. К тому же любое посещение храма — это болезненный удар по кошельку, что-что, а подаяния из богатых прихожан жрецы выжимать умеют.

У языческих божков есть кое-какая сила, зато почти не осталось приверженцев; тем выше они должны ценить поклонение такого выдающегося человека, как шадизарский ростовщик Паквид Губар. И они действительно иногда помогали, но чаще Губара выручали его природная хитрость и сила характера.

«Быть может, с твоей помощью я наконец добьюсь успеха?» — подумал он, протирая статуэтку Бела полой шелкового халата.

«Почему бы и нет?» — зазвучало голове. Губар был готов к этому, но все-таки содрогнулся. С полки на него ревниво смотрели деревянные, каменные и металлические истуканы. По спине ростовщика бежали мурашки.

— Не очень красивое тело, — сказал он вслух. — Впрочем, ничего удивительного, ведь его для тебя выбирала воровка. У нее дурной вкус.

— Девчонка просто схватила первую статуэтку, которая под руку подвернулась. Мне она тоже не нравится. Я хочу прежнее тело, на худой конец, вырезанное из целого изумруда величиной с тыкву.

У Губара глаза полезли на лоб.

— Жадина, — правильно расценил его реакцию Ониксовый. — Все вы, люди, из одного камня тесаны. Пузо тоже скупился, а чем это для него кончилось?

— Пузо? — тупо переспросил Губар. — По-моему, он все еще жив и здоров.

— Смею тебя уверить, его дни сочтены. А также этих дерзких воров, которые меня разбили. Пусть они сколько угодно перекидывают меня из тела в тело, это их не спасет. Как не спасет любого, кто осмелится бросить вызов гордому богу с острова Каменных Истуканов, который беспощаден к врагам, зато милостив к верным и послушным друзьям, и глупцу Ахамуру не следовало забывать, кому он обязан своим…

«Так вот оно что! — Губар больше не слушал распалившегося божка. — Вот кто сделал Пузо Пузом! А ведь я подозревал, чувствовал! Не мог, никак не мог этот грязный ублюдок своим куцым умишком достигнуть всего, что он достиг. Теперь его местечко свободно, и я, быть может…»

— А знаешь, ростовщик Губар, ты мне нравишься, — сказала деревянная статуэтка. — Я заглянул в темные глубины твоего существа и вижу там мысли и чувства, которые вполне способен разделить с тобой. Если хочешь, я помогу добиться того, о чем ты мечтаешь. Подчиняйся мне во всем, и удача не заставит себя долго ждать. Потому что удача — это всего лишь следствие правильных поступков. Конечно, я небескорыстен, но просьбы мои вряд ли покажутся тебе слишком обременительными. Возможно, когда-нибудь тебе захочется сделать даже больше, чем я попрошу. Согласен?

— Согласен! — Губар ликовал, — Наконец-то у него появится могущественный союзник. А какая прекрасная возможность насолить Пузу!

— С этим я тебе обязательно помогу, — обещал прочитавший его мысли идол. — А сейчас слушай, чем ты можешь мне угодить. Во-первых, я обожаю прогулки, и слуги Пуза выносили меня в крытом паланкине. Еще на острове я привык любоваться оргиями, и здесь Пузо нередко устраивал их в мою честь, и через дырочку в ширме я видел, как он развлекается с женщинами…

— О, за этим дело не станет, — любезно пообещал Губар. — Я покажу тебе, как это делает Хаггари, Пузу такое и не снилось.

— В-третьих, нужны жертвы, лучше всего человеческие, от них у меня прибавляется сил. Для начала можешь зарезать на моем алтаре дерзкую воровку Сабу. Правда, она, сама того не желая, оказала мне услугу, пересадив из медной кастрюли в это тело и познакомив с тобой, но раз уж я обещал, что ее убьют в мою честь, пусть так и будет. И в-четвертых, я тебе все-таки советую подумать о приличном теле для меня. На худой конец, проследи за тем, чтобы Конан починил и вернул мне ониксовое. Кстати, Губар, где ты собираешься держать меня? Неужели среди этих дешевых и никчемных кукол? Мое место только в сокровищнице.

Губар бережно прижал к груди статуэтку Бела и, ступая по толстому мягкому ковру, направился к выходу. Языческие кумиры на полке проводили его мрачными взорами.

Глава VIII
«Кумир, павлин, друг»

Жара отхлынула, покрасневшее солнце стремительно опускалось к горизонту. Конан спешил к дому Пуза, стараясь лишний раз не попадаться на глаза бандитам. На его пути стоял храм Иштар, площадь была запружена народом и гудела, как растревоженный улей. Заинтересованный, Конан решил заглянуть в храм, для этого пришлось пустить в ход локти. Здание было набито битком, прихожане буквально сидели друг на друге и говорили только о сегодняшнем знамении.

— Представляешь, почтенный Банк, — говорил один седой старец другому, — из головы Урука выскочила огромная голубая звездища и заметалась по всему храму, словно искала праведную голову, чтобы опуститься на нее. Потом замерла на миг и вылетела в двери. Видимо, мы недостаточно праведны, если божество не снизошло до того, чтобы остаться с нами.

— Может, десяти жертвенных баранов ему показалось мало? — предположил Банк.

— Двадцать баранов! — сердито поправил сосед. — Двадцать жирных баранов закололи жрецы на его алтаре, а он…

— Да какие там двадцать! — вскричал пылкий юноша в небольшом отдалении. — Тридцать баранов! Я сам считал!

— Я тоже считал! Их было не меньше полусотни! — загалдели рядом.

— Ну, ты загнул! Какие там полсотни! Правильно было сказано, тридцать, но не баранов, а огромных породистых коров! Я пожертвовал на них последнюю горсть золота и теперь остался ни с чем!

— И я!

— И я!

— Жрецы! Верните наши деньги! Где вы прячетесь, нечестивые мошенники! А ну, выходите, а то мы весь храм по камешку разнесем!

В храме Иштар назревала буря. Конан посмотрел на Урука. В глазах медного идола больше не теплилась жизнь. «Похоже, я снова опоздал», — с этой мыслью Конан двинулся к выходу.

— Вернись, Урук! — вопили разъяренные прихожане, швыряя в идола всем, что попадалось под руку. — Ты обещал сделать нищих богатыми. Ты не должен бросать нас, это непорядочно!

— Во всем виноваты жрецы! — крикнул кто-то. — Это они не удержали Урука! Он насмотрелся на этих воров, обжор и прелюбодеев и решил, что каков поп, таков и приход.

— Бей жрецов!

Когда Конан вырвался на площадь, в храме уже бушевал праведный гнев толпы, которому позавидовал бы любой ураган.


Вот и дом Пуза. Конан остановился у высокой каменной ограды. Как теперь быть? Войти открыто? Почти без утайки рассказать о своих скромных успехах и попросить глаз идола? А вдруг успехи покажутся Пузу настолько скромными, что он придет в бешенство и прикажет слугам умертвить Конана на месте? Вдруг он уже пронюхал, что Конан вступил в сговор с ворами, которые разбили Ониксового? Вдруг толстый бандит считает, что вреда от киммерийца больше, чем пользы?

А что, если незаметно перелезть через ограду, разыскать Пузо, залечь неподалеку и последить за ним, послушать, о чем он говорит с холуями? Выяснить, в каком он настроении. Вечер погожий, хозяин дома, наверное, отдыхает в саду. Понадеявшись на это, Конан больше не раздумывал. Ограду он преодолел беспрепятственно, но потом пришлось затаиться в кустах — подождать, пока мимо пройдут двое стражников с длинными ножами на поясах. Конан много раз бывал в этом саду и хорошо запомнил маршруты караула. Бесшумно, как летучая мышь, киммериец скользнул под соседний куст, потом ползком между клумбами двинулся к большой беседке, обсаженной розами. В беседке горел свет и виднелись человеческие силуэты. Осторожно раздвинув стебли, Конан втиснулся между розовыми кустами и дощатой стенкой. Розовые колючки вмиг покрыли его лицо и руки мелкими царапинами," но стоило пойти на такую жертву ради уверенности, что никто из охранников не заглянет сюда. И в самом деле, кому придет в голову, что человек в здравом уме способен забраться в розовые кусты?

Загрузка...