Рама II

30. ПОСМЕРТНАЯ II

Николь неподвижно сидела в своем домике в лагере „Бета“. Искаженное ужасом лицо рассекаемого на куски Реджи Уилсона не могло исчезнуть из памяти. Она пыталась заставить себя думать о чем-нибудь другом. „Что же, что же теперь с нами будет?“

В Раме опять стало темно: три часа назад свет вдруг выключился, тридцати четырех секунд не дотянув до продолжительности прошлого раманского дня. В обычное время то же явление вызвало бы много шума и толков. Но не сейчас. Никто из космонавтов не хотел разговаривать. Жуткая смерть Уилсона придавила память слишком тяжелым грузом.

Обычное послеобеденное совещание отложили до утра. Дэвид Браун и адмирал Хейльман были заняты долгими объяснениями с официальными лицами МКА. Николь не принимала участия в переговорах с Землей, однако их содержание нетрудно было представить. Едва ли можно сомневаться: теперь экспедицию отзовут, этого могло потребовать и общественное мнение. В конце концов вся Земля увидела такую жуткую сцену…

Николь представила Женевьеву перед экраном телевизора, на котором биоты методично рубят в лапшу космонавта Уилсона. Она поежилась, а потом упрекнула себя за эгоизм. „Истинный ужас был в Лос-Анджелесе“.

С семьей Уилсона Николь дважды встречалась на вечеринках, когда экипаж только что был сформирован. В особенности ей запомнился мальчик. Его звали Рэнди. Ему было семь или восемь, большеглазый, чудесный мальчишка. Он любил спорт. Притащил Николь одну из своих драгоценностей — программку с Олимпиады-2184, сохранившуюся в почти идеальном состоянии, и попросил расписаться на странице, посвященной женскому тройному прыжку. Потом поблагодарил ее широкой улыбкой. В ответ она взъерошила ему волосы.

Представить себе, как Рэнди Уилсон видит на экране гибель отца, Николь не могла. В уголках глаз выступили слезы. „Что за кошмарный выпал для тебя год, малыш, — подумала она. — Какая карусель. Сперва радость — отец у тебя космонавт. А потом Франческа, весь этот дурацкий развод. И теперь эта жуткая трагедия“.

Николь было очень тоскливо, но взбудораженный ум не хотел спать. Она решила, что неплохо с кем-нибудь поговорить, и, подойдя к ближайшей хижине, негромко постучала в дверь.

— Кто там? — послышалось изнутри.

— Привет, Такагиси-сан. Это Николь. Можно войти?

Японец подошел к двери и открыл ее.

— Неожиданный сюрприз, — проговорил он. — Это визит профессионала?

— Нет, — ответила она, войдя внутрь. — Совершенно неофициальный. Уснуть не могу. И я подумала…

— Рад видеть вас в любое время, — сказал Такагиси с дружелюбной улыбкой. — Не нужно никаких причин, — несколько секунд он глядел на нее. — Меня глубоко потрясло сегодняшнее событие. Я чувствую свою ответственность. По-моему, я не все сделал, чтобы остановить…

— Не надо, Сигеру, не будьте смешным. Вашей вины нет. Вы хоть предупреждали. А я врач — и то ничего не сказала.

Глаза ее бродили по домику Такагиси. Возле кровати японца на полу на маленьком кусочке ткани Николь заметила забавную белую фигурку с черными отметинами. Подойдя поближе, она опустилась перед ней на колени.

— Что это? — спросила она.

Доктор Такагиси был несколько смущен. Подойдя к Николь, он поднял с пола крошечного толстого азиата. Зажав фигурку между указательным и большим пальцами, он проговорил:

— Это фигурка нэцкэ из приданого моей жены, она сделана из слоновой кости.

Он передал человечка Николь.

— Это царь богов. Пара его — столь же полная царица — сейчас стоит в Киото на столике возле постели моей жены. Многие люди собирали такие фигурки, когда жизни слонов как вида еще ничего не угрожало. В семье моей жены хранится великолепная коллекция.

Николь разглядывала покоившегося в руке человечка, благородно и ясно улыбавшегося с ладони. Ей представилась прекрасная Матико Такагиси, оставшаяся в Японии, и на миг она позавидовала им. „Имея за спиной такую опору, легче переносить и события, подобные гибели Уилсона“.

— Не присядете ли? — предложил Такагиси.

Николь опустилась на стоявший рядом с постелью ящик, и они минут двадцать проговорили. В основном о своих семейных традициях. Несколько раз всплывала дневная трагедия, однако о Раме и экспедиции „Ньютон“ старались не вспоминать. Обоим необходимы были эти утешительные воспоминания о земной повседневной жизни.

— А теперь, — проговорил Такагиси, допивая чай и ставя свою чашку на стол рядом с чашкой Николь, — у меня несколько неожиданная просьба к доктору де Жарден. Не могли бы вы принести сюда медицинское оборудование из вашего домика? Я бы хотел пройти сканирование.

Николь рассмеялась, но, заметив серьезное выражение на лице коллеги, умолкла. Когда через несколько минут она возвратилась со сканером, доктор Такагиси объяснил ей причины своей просьбы.

— Днем я дважды почувствовал в груди острую боль. Тогда все волновались, Уилсон как раз врезался в строй биотов, и я понял… — Предложение он не окончил. Николь, кивнув, включила свой прибор.

Три минуты оба они молчали. Николь проверила все угрожающие сигналы, просмотрела графики и диаграммы, описывающие сердечную деятельность японца, то и дело качая головой. Закончив, она грустно улыбнулась своему другу.

— У вас был легкий сердечный приступ, — сказала она Такагиси. — Может быть, два подряд. С тех пор сердечная деятельность не нормализовалась. — По лицу японца было видно, что новость не является для него неожиданной. — Мне очень жаль. У меня с собой есть кое-какие лекарства, и я их вам дам, но это лишь временные меры. Нам придется возвратиться на „Ньютон“, чтобы сделать все необходимое.

— Хорошо, — он слабо улыбнулся. — Если верны предсказания, через двенадцать часов в Раме снова станет светло. Тогда, я думаю, можно будет и отправиться.

— Возможно, — ответила она, — но сперва придется переговорить с Брауном и Хейльманом. Мне кажется, что нам лучше отправиться прямо с утра.

Потянувшись, он прикоснулся к ее руке.

— Спасибо, Николь.

Она отвернулась. Второй раз за этот час на глаза навернулись слезы. Оставив Такагиси, Николь направилась к домику доктора Брауна.

— Николь, это вы, — услышала она из темноты голос Ричарда Уэйкфилда. — А я был уверен, что вы спите. У меня есть для вас кое-какие новости.

— Привет, Ричард, — поздоровалась Николь, когда тот с фонариком в руках вынырнул из темноты.

— Я не мог уснуть, — пояснил он, — слишком много всякой пакости в голове. И решил поразмыслить над вашим делом. — Он улыбнулся. — Все оказалось куда проще, чем я предполагал. Не заглянете ли ко мне, поговорим?

Николь смутилась. Она уже обдумывала, что будет говорить Брауну и Хейльману о Такагиси.

— Или вы забыли, — напомнил Ричард, — всю эту историю с программным обеспечением „Рохира“ и ручными командами?

— Значит, вы работали над этим? — переспросила она. Прямо здесь?

— Конечно. Пришлось только попросить О'Тула передать сюда все данные. Пойдемте, я покажу.

Николь решила, что встреча с доктором Брауном может и подождать. Она шла рядом с Ричардом. По пути тот стукнул в стенку одной из хижин.

— Эй, Табори, угадай-ка, кого я нашел? — воскликнул он. — Нашу прекрасную докторшу и в самых густых потемках. Ты не хочешь к нам присоединиться? — И обратился к Николь. — Ему я кое-что уже объяснил, а в вашем домике было темно, и я решил, что вы уже спите.

Через минуту в двери появился Янош, приветствовавший Николь улыбкой.

— Отлично, Уэйкфилд, — ответил он, — только не затягивай, я и так засыпаю.

Когда они оказались в его хижине, британский инженер с явным удовольствием поведал, что случилось с роботом-хирургом при внезапном развороте „Ньютона“.

— Вы были правы, Николь, — проговорил он, — в „Рохир“ были введены ручные команды. Они действительно отключили защитные алгоритмы, и ни один из них не сработал во время маневра Рамы.

Улыбаясь, Уэйкфилд продолжил, убедившись, что Николь следит за его объяснением.

— По-видимому, когда Янош упал и ударил рукой по клавиатуре, он отдал три команды. Так по крайней мере решил „Рохир“, он принял последовательность из трех ручных команд. Естественно, получилась бессмыслица, но „Рохир“ не знал этого.

— Быть может, вы теперь представите, какие кошмары терзают душу того, кто создает программное обеспечение. Всех вариантов никто не может предвидеть. И программисты предусмотрели защиту от одной случайной команды — ну если кто-то неумышленно прикоснется к пульту во время операции, — но не от нескольких. Все ручные команды система считает экстренными. И, поскольку они обладают высоким приоритетом в программном обеспечении „Рохира“, принимаются к исполнению немедленно. Однако программа знает, что одиночная ручная команда может оказаться „плохой“, и способна отвергнуть ее и обратиться к следующему приоритету, в том числе и к защите от ошибок.

— Извините, — сказала Николь. — Я не поняла. Как это может программа отвергнуть одну плохую команду, а несколько пропустить? Я считала, что процессор оперирует с рядами.

Обернувшись к своему портативному компьютеру, Ричард по заметкам вывел на монитор ряды и колонки цифр.

— Вот операции, которые „Рохир“ выполнял после этих ручных команд.

— Они повторяются, — заметил Янош, — через семь операций.

— Правильно, — ответил Ричард. — Три раза „Рохир“ пытался исполнить первую ручную команду и каждый раз неудачно, потом он перешел к следующей команде, как это и предусмотрено программой…

— Но почему, — осведомился Табори, — он вернулся потом к первой команде?

— Потому что программисты не предусмотрели возможности поступления многократной ошибочной команды. Закончив обработку каждой команды, программа всякий раз спрашивает у себя — нет ли на буфере другой ручной команды. Если ее нет, программа отвергает первую команду и происходит прерывание. Если она есть, программа запоминает отвергнутую команду и считывает следующую. И если последовательно не прошли уже две команды, программа решает, что сломан процессор, и переключается на дублирующий и вновь пытается обработать те же ручные команды. Понимаете. Пусть одна…

Несколько секунд Николь слушала, как Ричард и Янош разговаривают о дублировании подсистем, буферных командах и очередности считывания. Ее знания в области защиты от неисправностей и дублирования были минимальны, поэтому участвовать в разговоре она не могла.

— Минуточку, — наконец вмешалась она. — Я опять сбилась. Помните, я все-таки не инженер. Может ли кто-нибудь изложить мне суть дела на обычном английском языке?

Уэйкфилд пустился в извинения.

— Простите, Николь, — проговорил он, — вы знаете как устроены программы с прерыванием? — Она кивнула. — А очередность приоритетов в такой системе вам знакома? Хорошо. Тогда объяснение будет несложным. Сигналы на прерывание от видеосистемы и акселерометра обладали меньшим приоритетом, чем ручные команды, непроизвольно созданные Яношем при падении. Программа зациклилась по контуру обработки ручных команд и не смогла услышать сигналы датчиков. Поэтому скальпель продолжал резать.

Николь почему-то ощутила разочарование. Объяснение оказалось достаточно простым, и ей вовсе не хотелось бы узнать, что виноват Янош или любой другой член экипажа. Но уж слишком простым было это объяснение. Оно не стоило потраченного ею времени и сил.

Сев на кушетку Ричарда, Николь проговорила:

— Вот и вся моя тайна?

Янош опустился возле нее.

— Николь, приободритесь, — сказал он. — Новость неплохая. Во всяком случае, мы не напутали в исходных данных, и все нашло достаточно логичное объяснение.

— Просто великолепное, — саркастически отозвалась Николь. — Но генерал Борзов тем не менее мертв. А теперь еще и Реджи Уилсон. — Николь припомнила возбужденное состояние американского журналиста в последние дни и свой разговор с Франческой. — Кстати, — не задумываясь, спросила она, — никто из вас не слышал, жаловался ли генерал Борзов на головную боль или на какие-нибудь другие неудобства? В особенности в день банкета?

Уэйкфилд покачал головой.

— Нет, — ответил Янош. — А почему вы спрашиваете?

— Дело в том, что я запросила у портативного диагноста возможный диагноз, основываясь на его биометрических показаниях, в том случае, если у него не было аппендицита. Наиболее вероятная причина — отравление. Вероятность — 62 %. Я подумала, что возможна аллергическая реакция на какой-нибудь медикамент.

— В самом деле? — Янош был явно задет. — А почему вы ничего не говорили мне об этом?

— Я собиралась… несколько раз. Но мне показалось, что вам неинтересно было меня слушать. Помните, я хотела зайти к вам в каюту на „Ньютоне“ через день после смерти Борзова? Как раз после собрания экипажа. По вашей реакции я решила, что лучше не ворошить…

— Боже, — Янош покачал головой, — насколько же мы, люди, не умеем общаться и понимать друг друга. У меня просто голова болела тогда, вот и все. Я и не предполагал, что вы расцените мою реакцию как нежелание говорить о смерти Валерия.

— Кстати, об общении, — произнесла Николь, устало поднимаясь с кушетки.

— Перед сном мне нужно переговорить еще с доктором Брауном и адмиралом Хейльманом. — Она поглядела на Уэйкфилда. — Большое спасибо за помощь, Ричард. Если бы могла, сказала бы, что теперь чувствую себя лучше.

Она подошла к Яношу.

— Извините, друг мой. Мне следовало бы провести расследование совместно с вами. Тогда оно наверняка закончилось бы быстрее.

— Отлично, — ответил тот. — Не будем вспоминать об этом, — он улыбнулся. — Пойдемте, провожу вас до дома.

Постучав в дверь домика, Николь услышала внутри громкий разговор. Дэвид Браун, Отто Хейльман и Франческа Сабатини спорили о том, как реагировать на последние директивы с Земли.

— Они переигрывают, — говорила Франческа. — Сами все поймут, как только появится время для размышлений. Это же не первая экспедиция, в которой погиб человек.

— Но нам же приказали возвращаться на „Ньютон“ как можно скорее, — протестовал адмирал Хейльман.

— Значит, завтра придется переговорить с ними еще раз, объяснить, почему мы собираемся сперва обследовать Нью-Йорк. Такагиси утверждает, что через день-другой море начнет таять, и нам все равно придется уходить. Кстати, Уэйкфилд, Такагиси и я что-то слыхали в ту ночь, хотя Дэвид и не верит мне.

— Не знаю, Франческа, — начал Дэвид Браун, когда услышал стук Николь. — Кто еще там? — резко спросил он.

— Космонавт де Жарден. У меня важная медицинская информация…

— Знаете, де Жарден, — торопливо перебил ее Браун, — мы сейчас очень заняты. Не может ли ваше дело подождать до утра?

„Хорошо, — подумала Николь. — Я-то до утра подожду“. Ей вовсе не хотелось торопиться извещать Дэвида Брауна о состоянии сердца Такагиси.

— Приняла, — ответила она громко.

Через какие-то секунды спор за ее спиной вновь разгорелся. Она медленно брела к своей хижине. „Уж завтра дело пойдет лучше“, — думала она, укладываясь на кушетке.