Радуга

Ключ мы искали непозволительно долго — не меньше получаса. Датчики постоянно сбоили, наверное, сказывалось действие каких-нибудь защитных систем дворца, и определить местонахождение объекта было не так-то просто. Когда мы подошли и открыли нужную комнату — к нам вышел сам Шейх. У него не было в глазах ни тени удивление, ни тени смущения. Он встал на дороге, не давая пройти, а в его руках был искрящийся изумрудом камень. Датчик чуть ли не зашкалил от волнения, хотя я и так знал, что в руке у шейха — ключ. У шейха были светлые волосы, и голубые, цепкие со скрытой, затенной где-то далеко болью, и обреченным взглядом. Он выглядел слишком молодо для своих пятидесяти пяти лет. Нет, это не был искусный макияж, или применение последних медицинских достижений. Он был молод, и это чувствовалось. Он усмехнулся, увидев нас. Он нас ждал, я понял, и меня бросило в пот от этой догадки. Он знал, что мы придем. Я протянул руку, чтобы забрать камень, но шейх отвел ладонь.

— Это ноша, которую человечество не в силах поднять, понимаешь ли ты, это?

Я покачал головой:

— Не бывает таких вещей, которые нельзя приручить. Взвел винтовку, но почему-то у меня не хватило сил сделать выстрел. Слишком пронзительно ярко горели его глаза, слишком ярким светом горел камень в его руке. Тогда шейх ухмыльнулся, достал из-за пояса пистолет, и направил его на меня.

— Я нажму. Стреляй.

Я не хотел. Я опустил винтовку. Тогда шейх поднес пистолет к виску и спустил курок.

Безумная гонка по всему городу и срочная погрузка в грузовой корабль. Но все это оставляло неприятный осадок. Шейха пришлось убить, и даже знание того, что это был всего лишь клон, никак не смягчало горький вкус. Убивая, мы этого не знали. И не важно, что он сам спустил курок. Забрав камень, мы тем самым убили его, лишили воли к жизни. Неизбежные задержки, вежливая таможня, утомительный контроль, и постоянное ожидание погони, но такое ощущение, что ничего это уже не будет, и нам неслыханно повезло. Ведь по плану мы должны были, угрожая оружием, забраться в корабль и улететь как можно быстрее, вот только при таком раскладе, у нас было бы еще меньше шансов. Живыми бы дошли только единицы, потому что когда срабатывает Закон, это означает, что бой уже начался. Но в Управлении никогда не писали задач без решения. Самое сложное всегда только впереди. Выходя на орбиту планеты нам предстоял дежурный обмен приветствиями с пограничными службами. В случае неудачи, камень все равно будет доставлен — будет отстреляна капсула, после чего еe поймает дрейфующий рядом крейсер. Мы слушали напряженно слушали эфир, но к счастью, все закончилось благополучно. Это было странно, и так не должно было быть. Хоть наш компьютер и посылал военные секретные коды, все равно, нас не должны были выпустить. Это была удача — когда она есть, ты в нее не веришь. Нас захватила эйфория. Все были в самих себя, и никто со мной не говорил, меня не то, чтобы не замечали, на меня смотрели и отводили глаза. В медицинском отсеке было двое, ничего серьезного, тем более, что у нас и не могло быть чего-то серьезного.

— Поздравляю с успешным завершением этапа операции «Азия».

Итак, мы выходим за пределы системы, переход через три дня. Отбой! Команда стала медленно расходиться по каютам.

Когда ты сам воин, ты по-другому уже не можешь, и любое предательство воспринимается очень остро. В рубке осталось только трое — я, номинальный капитан корабля и руководитель операции, штурман и навигатор. Сидя за столом кают компании в корабле, я вспоминал слова Шейховского клона — вам не понять то, что не принадлежит вам. Но я не придал им значение. В конце концов, кто я? Всего лишь один из многих, тот, кто имеет право активировать, один из тех, для кого появляется Закон тогда, когда тебе это нужно, словно по поминовению волшебной палочки. Теперь нам предстояло лечь в дрейф и на время не показывать носа.

Мы вернулись, чтобы окончательно уйти. А могли ведь почти не возвращаться. Наверное, — это сумасшествие. Но у нас не оставалось другого выбора. Камень был у меня а сумке. Самый обычный, искрящийся изумрудом, набитый внутри всевозможной технологической начинкой. И нельзя было точно сказать, нашли ли они артефакт, или это было сделано в недрах секретных лабораториях. Но мне почему-то казалось, что человечество не смогло бы создать вот так, запросто, этот камешек. Ключик от потайной дверцы. Он лежал на самом дне сумки, укутанный всяческими изолирующими материями. Клон шейха, перед тем как поднести к виску пистолет, перед тем, как расплавить себе заживо мозги, успел нам рассказать то, чего не было в рапорте. И мы не выдержали. Слишком слаб человек, чтобы принимать такие решения. И почему-то мы сразу почувствовали его силу. Это маленького невзрачного камешка. Силу того, что он может изменить мир. Он нам помог его спрятать и дал с виду неотличимый дубликат, имеющий сходные свойства, но не имеющий главного — возможность быть ключом. И мы поверили ему все, как один. Как верят доброму волшебнику из детской сказки. Быть может, просто мы слишком сильно поверили в чудо. Не было только американцев, судьба распорядилась иначе, и когда они вошли в зал, где мы стояли, чтобы сообщить нам о готов для отступления флаере, шейх уже лежал на холодном мраморном полу в окружении обсидиановых статуй.

Я шел домой один — мне нужно было привести себя в порядок — сегодня свидание с Кристи. Что можно сказать, когда все слова уже сказаны? Я целую Кристи, и говорю еще раз, более уверено и твердо:

— Я люблю тебя.

— И я.

Это все на одном дыхании, на одной волне, чтобы не упустить, чтобы успеть прочувствовать. А потом — все то, на что закатное Солнце цинично закрывает глаза и тактично садится за горизонт. Говорят, что любовь творит чудеса — но бывает ли чудо для людей? У нас что-то не так, просто — как маленькая разладка в большом сложном механизме готова его сломать за считанные мгновения. И ничего нельзя поделать. Я просто чувствую — что что-то не так. Ведь настоящая любовь никогда не длится долго, потому что иначе — это уже не любовь, а так — вспоминание того, что было. Все поменялось так быстро, что я не успел заметить, просто все обрело другие краски и другие звуки, и воздух стал совсем другим даже на ощупь, как будто затвердел. Мне снился сон, что я иду по закатному морю, и рядом со мной идет Кристи, мы весело о чем-то говорим, и она, смеясь звонким смехом чмокает меня в щеку. А потом все меняется так быстро, что я не успеваю заметить, просто все обрело другие краски и другие звуки, и воздух стал совсем другим даже на ощупь, как будто затвердел. Под моими ногами — расплавленный камень, над головой — кровавое небо. И больше некуда идти. Либо вперед, либо назад. И я иду, боясь обернуться, потому что знаю — мне тогда не зачем будет идти вперед. Подошвы оставляют нечеткие следы на оплавленном и горячем камне, как будто идешь по кипятку. Еще двести метров. Совсем чуть-чуть. На одном дыхании — ну же. Я уже не замечаю, как побежал. Как оскальзываюсь, как теряю равновесие, но падать нельзя. И я бегу изо всех сил. А там, в конце пути, над обрывом сидит очень знакомая девушка, вот только я не могу вспомнить, кто она. Девушка серьезно на меня смотрит, а потом улыбается и протягивает мне руку. Проснувшись, и сев на кровати, я пару минут вспоминал сон, он оставил какой-то странный осадок, как будто там была какая-то своя, настоящая реальность, в которую я чуть не поверил. Откинув одеяло, я осторожно, чтобы не разбудить, свесил ноги и тихонечко начал одеваться. На прощание я поцеловал Кристи в щеку, но она даже не проснулась. Я знал, что ухожу, и что уже ничего нельзя вернуть, если не произойдет чуда. Я шел по мокрому асфальту, и мне безумно сильно хотелось этого чуда. Дождь лил как из ведра, и лишь луна весело поблескивала на лужах в такт моим шагам. Завтра нас уже здесь не будет, мы уходим туда, откуда не вернется почти никто. Туда, откуда не бывает дороги назад. Но Кристи этого не знает — для нее я всего лишь рядовой программист, обыкновенная серая личность, но ведь любят не за это. Настоящая любовь — это когда тебя любят просто за то, что ты есть. Просто надо уходить тогда, когда все еще хорошо, чтобы не жалеть о том, чего нельзя было изменить.

Я собирался в спешке. И не говорил дому, что ухожу, а наоборот, попросил его составить мне на завтра распорядок дня. За окном было темно, и сыро. Осень в своих правах. Лето сдало свои позиции без боя. Я набил почти не нужными вещами сумку. Что можно взять, самое ценное и необходимое? Если посмотреть на вскидку. Либо полдома, либо ничего. Зубные щетки и бритвы — это дело наживное. В любом магазине за углом. А вот чтобы такое взять, чего не хватает. Я на мгновение даже присел на краешек кровати и призадумался. Яркий свет я решил не включать — мало ли что. Поэтому сидел практически в полутьме, и из-за этого было трудно разглядеть что-либо в комнате. Наконец я решился. Я вытряхнул из сумки пару книжек и дискет, и положил туда вместо этого костюм, спец-комбинезон управления. Конечно, его теоретически можно просветить всем, чем угодно. Но пропуска пока у нас работают. Тьфу-тьфу. И еще, я сложил себе фотографию Кристи. Самую обычную, не кривляющееся изображение или объемный голографический снимок. А самую обычную фотографию, в пластиковой обложке. Портрет. Выходя из дома, я на секунду замер в прихожей. И про себя поблагодарил дом, место, где я жил. И прообраз искусственного интеллекта, к которому я уже успел привязаться. Все. Больше мне терять нечего. Я захлопнул за собой дверь и быстрым шагом пошел к стоянке — там меня ждал маленький двухместный флаер. Я забросил в кабину сумку, а потом сел сам. Лететь мне предстоит теперь два часа, если конечно, мне повезет.

В космопорту меня ждали уже все. Владимир, Миша и Виктор, с точно такими же сумками за плечом, как у меня. Я кивнул им, и мы быстро пошли к кораблю. Ночь была звездная, а тут только что прошел дождь, и на земле отражались кусочки блестящего неба. Корабль был маленький, способный вместить всего восемь человек. Нас было пятеро — мы четверо и друг Виктора, который согласился нам помочь. Он стоял у трапа и приветственно помахал нам рукой. Я не знаю, зачем согласился, но точно знаю, что точно так же согласился бы и сам, если бы меня попросили. Просто согласился бы и помог, ни о чем не спрашивая. Мы подошли к кораблю, и, перед тем, как зайти, немного постояли, глядя на небо, на дорожку. Каждый, наверное, думал о своем, но мне почему-то казалось, что думали мы об одном и том же. Никто из нас не знал, надолго ли мы уходим.

— Я ему все рассказал, — негромко сказал Виктор.

Мы рассеяно кивнули ему в ответ. Это было уже не важно. Капитан корабля поторопил нас. Если мы не стартуем сейчас, то придется ждать коридора до утра. Мы развернулись и стали подниматься по трапу, легонько клацая по нему своими ботинками. Внутри корабль был еще меньше. Кают компания, рубка, и две каюты на четыре человека в каждой. Не сговариваясь, мы расположились вчетвером в одной. Хозяин удивленно попробовал возразить, что мы его не стесним, но дело бы не в этом. Сейчас нам не хотелось отходить друг от друга ни на шаг. Мы чувствовали друг друга как никогда близко. Как будто постоянный инсайт. Нам казалось, что еще чуть-чуть, стоит лишь отойти на шаг, как мы больше не сможем. Мы потеряем веру в то, что собирались сделать. В экипажном отсеке было шесть кресел — еще два в рубке, для остальных членов команды. Мы сели, пристегиваясь и занимая свои места. Началось, та самая стадия, к которой все шло. Кульминация всей жизни. То, что будет самое главное. И важно оправдать доверие, важно не подвести самого себя, чтобы случайно не уронить поднятую не по силам ношу. Каждый человек знает, что рано или поздно настанет переломный момент в его жизни. Произойдет что-то такое, к чему он стремится всю свою жизнь. Каждый день, и каждое мгновение. И, старея каждое день рождение на один год, ты пересматриваешь свои планы, и вспоминаешь, что же ты сделал. И, задувая свечки на праздничном торте, ты спрашиваешь сам себя «что же такое я сделал неправильно». Почему завтра всегда не такое, какое ты ждешь. Но не каждому повезет добраться, дойти, с гордо поднятой головой до своей цели. До того, что лежит где-то в глубине твоей души. В самом потайном твоем месте. Это то, что снится тебе по ночам. Это то, что стучится к тебе в сердце каждую минуту. Надо всего лишь прислушаться и постараться понять. Ведь тогда сказка может стать реальностью. Той, в которую ты веришь, той, которая ты знаешь, что придет. Рано или поздно. Катер стартовал почти бесшумно, унося нас за пределы атмосферы, а потом и орбиты Земли. Мы сидели в общей каюте, упакованные в креслах. Мы приняли решение, и ничего уже нельзя изменить.

— Пусть нам повезет, — проговорил я.

— Пусть, — втроем ответили друзья. Пусть, подумал я. Ведь больше нам верить уже не во что. Ведь чудес не бывает.

— Итак, начинаем гиперпрыжок, всем приготовиться, — раздался в динамиках голос капитана, — удачного полета.

Мы ответили ему вразнобой. Свет в каюте мигнул, сменяясь привычным оранжевым, какой всегда бывает в гипер прыжке. Неважно, какой был до этого — синий, зеленый, белый. В гиперпрыжке он всегда оранжевый. И все предметы видны как-то размазано и размыто. Я еще успел подумать, что никогда прежде не замечал этого, прежде чем потерял сознание.

Перед самым поворотом, когда корабль загибает за пояс астероидов и его не могут уже засечь никакие локаторы, потому что радиоактивная руда поглощает почти все виды излучения, нас достали. Корабли невидимки, они проявились мгновенно, и даже при желании, мы не смогли бы ничего сделать, даже зная о засаде. Нас опутывали жесткой сетью удерживающих полей, медленно, но верно. Никто не знал, что у Шейха есть корабли класса «Стелс», выпускаемые только на одной планете этой Галактике, и идущие строго под секретные спец-заказы. Хочешь спрятать вещь — положи еe на самое видное место, а потом — возьми. Спрятать камень было невозможно, а вот здесь — нам уже не дадут с ним уйти. Мы выскользнули из этого пространства, вися в коконе из бесчисленных наложенных друг друга полей. Единственное, что оставалось, это неприятный осадок того, что нас обманули. Капитан сухим бесцветным голосом, он раньше служил во Флоте Конфедерации, сказал так, что бы слышали все, кто находился в рубке:

— Мы выведены в поле «Стелсами», боевая готовность, номер один, — все как по инструкции, точь-в-точь.

А потом все четыре пары глаз смотрят на меня, нет, они не верят, просто если ни во что не верить, тогда можно прямо сейчас выходить в открытый космос, но, к сожалению, это уже невозможно — все наши системы уже под контролем — даже лампочка тревоги уже отключена.

— Внимание, внимание. «Горный Варяг-215», ответьте. Говорит императорская спецслужба. На вашем корабле может находиться особо опасный объект, просим оставаться на своих местах и выполнять инструкции наших офицеров. Мы полностью контролируем положение. Приносим извинения за случившуюся ситуацию.

Я подхожу к пульту и утапливаю кнопку ответа:

— Слушаю вас, говорит «Горный Варяг-215», поняли ситуацию и готовы подчиняться. Прием.

В эфире — лишь сухой треск. В голове — звенящая пустота, а что делать что-то надо. Команда смотрит на меня, я всматриваюсь в их лица, и кроме уверенности и решимости там больше ничего нет, ведь если по-другому, тогда можно просто лечь на пол и умирать. Я думаю непростительных долгих три минуты, а потом поднимаю руку:

— Делимся на две группы, и берем под контроль два шлюза на верхней палубе. Время исполнения — десять минут. Боевой код — красный, максимальное поражение.

Такие коды тревоги не даются даже на войне, только вот в таких, безвыходных ситуациях. В голове тикает таймер — тик, тик. Тело делает все само, куда-то идет, что-то нажимает и берет. Пока мы что-то делаем, мы живем. Главное — не впадать ступор и постоянно совершать какие-нибудь движения. В динамиках раздается хрип — а потом первые аккорды классической музыки. А все-таки они нас боятся, хоть чуть-чуть, хоть совсем немного, но боятся. — Взвод — стройся! По команде — оружие к бою! Есть такой специальный способ держать оружие на одних пальцах, чуть развернув кисть — чтобы им можно было пользоваться в условиях невесомости. Немного не удобно стрелять, но гравитацию могут отключить в любой момент. Еще пара командных фраз — и все. Небольшие капсулы, похожие на прозрачные капли отлепляются от «Стелсов» и быстро-быстро летят к нашему кораблю. Вот они прилепляются к шлюзам и выстраиваются в мостик — все готово. Что это такое? Деструкция. Полное разложение. Ноль. Вроде бы ты есть, а уже нет. Все на автомате. То, что ты заучил. Все четко и отточено. Все как обычно. Нет, это не рутина. И наверное, все не так как, всегда. Но почти. Очень похоже. Вперед. Только вперед. И ни шагу назад. А все остальное — мы сделаем сами. Это — наша работа. Двери проплавляются и вываливаются внутрь. Залп, плазма, вихри огня и чьи-то крики. Пускай. Я просто закрою глаза. Этого — как будто и не было. А все остальное — я придумаю сам. Это был обыкновенный спортивный зал. И с нашей стороны было чуть меньше. Крик «Хайа» — и вот размазанные в воздухе от быстрых движений тела, безумное напряжение рвущихся мышц и всепоглощающий инсайт. Ты чувствуешь дыхание своего напарника, ты знаешь, каким будет его следующее движение, ты — это он. Начинается красивый, безумный танец. Жалкая пятерка против пятнадцати — взмахи руками и падающие, хрипящие тела. На раздумье времени нет. Просто это танец, выверенный до каждого вздоха и шажка, танец, который нельзя прервать ни на секунду. Команда Шейха сделала лишь одну ошибку — воинов Действия у них было всех пятнадцать. И идя сквозь корабли, мы играли в Закон, мы его несли на своих плечах. Такое было впервые, но у нас это получилось, потому что мы поверили в себя. Мы шли ради какой-то цели, и это нас удерживало от того, чтобы сдаться. А потом — тишина. Мы парим в пустоте, и нас здесь уже нет. Я вслушиваюсь в нее, и мне кажется, что я понимаю, что произошло. Мы — стали теми, кем хотели быть. У нас закончились мечты. Мы дотянулись до звезд. Мы коснулись неба. Мы обуздали огонь, и прогнали Богов с небес. А потом оглянулись вокруг — и никого не нашли. Потому что то, что горит — оно в нас. Где в самом дальнем уголке сердца, где-то там, куда не заглядываешь никогда. И чем дальше мы уходим, тем дальше мы убегаем от самих себя. Чтобы что-то понять, нам пришлось потратить слишком много времени, а теперь — уже поздно. Мы убиваем сами себя. Но зато мы наконец-то поняли, что все самое ценное — оно в нас самих, и никуда от нас не денется. Просто надо иметь силы и мужество, чтобы заглянуть в себя, сломать барьеры, и побеждать. Только так, только поэтому. В огонь. Вперед! Нас осталось до обидного мало — всего пять человек, и маленький катер, который мы забрали у «Стелсов», уходя в струну мы молчали и жадно пили воду в кают компании. Нам не о чем было говорить, ведь в этой битве, каждый был каждым.

Мы приняли решение, и мы затерялись. Мы были стерты из этого мира. Нашим новым домом стала небольшая развивающаяся аграрная планета с населением всего около трех миллионов. Когда легкий грузовой корабль «Горный Варяг-215» стал числится в розыске, мы уже знали, что «Стелсы» принадлежали правительству. В управляющих компьютерах было достаточно информации. На нас тогда было страшно смотреть — пять озверевших человек, и мы себя почти не контролировали. А пленных оставлять было глупо — никто из нас не умел управлять «Стелсами».

— Полная ликвидация, берем с собой только персонал, — никто от меня не ждал других слов.

На остатках воли и сил, мы вихрем промчались по кораблям. Мы несли на своих плечах железную печать Закона. И мы не удивлялись ничему. Мы были словно под защитой, но оступись или задержись мы на мгновение — и нас был уже ничего не могло бы спасти. Больше я не говорил ничего. В последнем, пятом корабле, было уже легче. Может быть потому, что он был последним, и нам казалось, что вот-вот и все закончится, но скорее всего мы просто привыкли. Просто, как работа. Раз — и все. И человека уже нет. Идя по коридорам последнего «Стелса», тщательно запирая персонал в каютах, мы остались вшестером в кают компании — штурман «Стелса» и мы. Внешнюю связь мы блокировали почти сразу, чтобы не создавать прецедентов У нас было примерно минут тридцать, чтобы выбрать, куда нырять. Штурман «Стелса» сидел и не говорил ни слова, только смотрел в экран и что-то нажимал на клавишах. И вдруг на глаза упала пелена, и очень захотелось спать. Я боролся с собой, и не закрывал глаза из последних сил. Наверное, это последствия нашего отчаянного броска. Может быть, нас всех постигнет скоропостижная смерть — внезапная остановка сердца, резкое повышение давления и закупорка сосудов. Я старался об этом не думать, а только ощущал спиной липкий холодный пот.

— Принесите стимуляторы, — я сказал это, не обращаясь ни к кому конкретно.

Через пять минут мне их уже кололи, я не заметил, кто их принес. Кажется, колол штурман. Оставалась последняя часть — найти куда мы будем уходить. Опыт работы с компьютерами у меня большой, есть даже карт-бланш к большинству баз данных. Компьютеры корабля мало чем отличались от стандартных моделей, так что я почти сразу смог найти все, что мне надо. И почти сразу информация попала мне на глаза, и я сказал тихо, почти вполголоса:

— Приказ номер двести десять для команды «Витязи». Взять команду Альфа в кольцо, и захватить корабль, найти предмет, под кодовым названием «аномалия-5». Ликвидировать всех членов команды Альфа. Степень контроля предмета «аномалия-5» — максимальная, код голубой.

— Сволочи, — почти шепотом сказал Виктор.

Кто-то сказал что-то еще, но я уже все понял. Я стал методично выбирать из списка планет нужные. Междусобойные конфликты и мелкие распри. Войны по сто-двести лет. Постоянные террористические акты, шпионаж. Найти нужную планету было довольно легко — практически неподконтрольна Империи, развивающаяся аграрная планета. Там нас никогда не найдут.

Мы затаились, как крысы в своих логовах. Осели на планете с населением численностью в двадцать пять миллионов человек. Вся планета, с непритязательным названием Новый Ковчег, была четко разделена на две части. В одной из них были рабочие поселки, в другой — селился бомонд. Бежавшие олигархи, опасные, но богатые преступники, различные шейхи — выходцы из арабских миров, собрались на планете, чтобы начать спокойную жизнь. Мы поселились в одном из городков, и затаились. Через месяц устроились работать инструкторами в один из клубов по рукопашной технике. Да, у нас были кое-какие деньги, наличность, но тратить мы еe могли, лишь зарегистрировавшись в местной сети банков, что сулило неприятности. Мы потеряли всякие контакты с другим миром, мы забыли о нем. Мы просто стали жить, как могли. Когда я жил на Земле, мне нравилось гулять за чертой города. Там был такой обрыв, на котором можно было сидеть, свесив ноги, и смотреть в темноту. И ни о чем не думать, потому ночь — перед тобой вся, — протяни руку и дотронься. Но только осторожно, иначе рискуешь сорваться с обрыва, на котором сидишь. Я устроился инструктором по борьбе в неплохом фитнес-центре, но работал там вполсилы, выжимаясь до остатка дома, в специально оборудованном спортзале на четверых. Товарища Виктора мы отпустили почти сразу — ему повезло, и он не успел засветиться перед Управлением. Даже его корабль чудесным образом оказался чист. Через него мы перевели себе на счета необходимую сумму денег, и стали ждать, стараясь забыть обо всем, что связывало нас с прошлой жизнью.

Мы уже больше пяти месяцев находились на этой планете. Первые приступы ностальгии уже отгремели, и теперь было просто серо. Не было ни перспектив, ни дальнейших конкретных планов. О камне мы даже больше не вспоминали, и старались о нем не упоминать, даже в дружеских разговорах. Лишь раз, я заикнулся о том, что мне иногда снятся сны, почти неотличимые от действительности. Я поймал брошенные на меня взгляды Миши, Володи и Виктора, и понял, что эта проблема не только у меня. Я в том разговоре попробовал предположить, что камень косвенно связан с ними, но на меня посмотрели так, что у меня пропало желание продолжать разговор. Единственное, что я про себя тогда отметил, что на любом расстоянии от камня, все равно ощущается его незримое присутствие. И еще, мне казалось, что каждый из нас знает, что появилась незримая связь с камнем. Со всеми теми, кто знает о нем. Он как будто выбрал нас, чтобы почти каждую ночь рассказывать нам свои истории. И мы знали, что это стучится к нас ключ. Сегодня я возвращался с тренировки, и хотел зайти в магазин, чтобы купить одежду. Но меня отвлек вызов Владимира — он предлагал нам собраться у нас в тренировочном зале в шесть часов. Я ответил, что приду.

По новостям передали, что Радуга вдруг стала нестабильной — беспорядочные выбросы энергий и образование вихревых полей. Но это еще не все, городу, в районе аномалии, был нанесен значительный ущерб. Социальные учреждения закрыта, проходит эвакуация, опасная зона оцеплена военными. Возможно, под угрозой вся планета Земля, и даже Солнечная система. И уже было зафиксировано более пятидесяти случаев некорректного срабатывания Закона. Это, все, кроме того, что я сказал в начале, тщательно завуалировано, и мне понабилось немало сил, в течении последних пяти дней, чтобы собрать всю раскиданную во всевозможных информационных изданиях, крупицы информации, — сообщил на сухо Владимир. Мы даже не удивились. Я лишь поперхнулся водой, которую пил. Внутреннее напряжение возрастало день ото дня. И мы чувствовали приближение какого-то события. Вдыхая утренний воздух, и паря в реальности ночных снов. В мире что-то меняется. Медленно, но верно.

— Но это еще не все, — продолжил Владимир, — большинство неофициальных организаций Законников, созывают срочные собрания для всех своих членов.

Владимир посмотрел на меня. Мы молчали, а потом я встал и сказал, насколько можно решительно и быстро, чтобы не успеть передумать:

— Вы знаете, если это правда, то, — я замялся, сделав паузу.

Миша и Виктор выжидательно смотрели на меня. Володя отвернулся и смотрел в окно, на проезжающий мимо крупногабаритный грузовик.

— Мы должны были вернуться на Землю, — наконец, выдохнул я.

— Вы знаете что делать? — спросил Виктор.

— А ты? — отвернулся от окна Владимир, но он уже смотрел на Михаила.

— Да, наверное, Алекс прав. Наверное, это наше предназначение.

— Ведь не зря камень выбрал именно нас. И совсем не важно, артефакт ли это, или созданный руками людей ключ, хотя я не верю в то, что такое могут сделать люди. И даже не потому, что не хватит ума или ученой смекалки. Совсем не поэтому. Просто ему не дали бы появиться в этом случае. Мы должны вернуться. А что делать, мы поймем. В крайнем случае, спросим у звезд.

Я усмехнулся и подошел к визору, висящему на столе, включая информационный канал.

— Всегда хотел вернуться, — согласился со мной Михаил.

— И вот еще что, активировать Закон у нас можешь только ты, так что решать тебе, — сказал Владимир.

— Мы идем, — ответил я.

У нас был шанс, небольшой, но который можно было реализовать. Угнать катер не так сложно. Главное — это чтобы хватило сил. А потом мне стали сниться сны, но не такие как раньше. Эти были на порядок реальнее, и страшнее. Я перестал различать где реальность, а где вымысел. Потому что, живя на грани, есть равновероятный шанс поскользнуться и упасть на любую из сторон. Я понял, что нас настойчиво зовут. Нам всем стали сниться цветные, странные сны, которые были такие яркие, что мы стали понемногу запоминать их, и делиться о них друг с другом, собираясь в кают-компании. Мы вынырнули из гиперпространства в отдалении от Солнечной системы, чтобы избежать нежелательных проверок и слежения. Лучше добраться медленно, и как будто издалека.

В кают-компании я сидел один, а остальные занимались своими делами. Я смотрел на светящийся изумрудным цветом брусочек в центре стола. На столе лежал камень. Он был зеленого цвета и светился как изумруд. В нем переплетались множество граней и волокон. Он манил и звал, но в то же время отталкивал. Это как огоньки огня, которые хочется взять в руку и поиграть с ними, но в последний момент ты отдергиваешь ладонь Мне вдруг стало нестерпимо скучно, и захотелось забыть обо всем. Я не заметил, как заснул, а когда открыл глаза, то увидел совсем другой мир. Они мне показывали мир таким, каким он был по-настоящему.

Я помню, как нас набирали на Земле. Кто-то бежал, кто-то кого-то уговаривал, а я пошел сразу. У меня были друзья и любимая девушка, но я все равно ушел. Не знаю почему. Родители нашли мне хорошее место, и я мог бы остаться, но мне показалось это не честным. Я как будто всю жизнь ждал чего-то подобного, какой-то глобальной войны. Какого-то события — и я дождался. В глубине души я был рад, но на самом деле мне было страшно. Наверное, я чувствовал фальшь. Она постоянно со мной, и я бежал, чтобы от нее избавиться. К счастью, нас отбирали внимательно. Я попал не в самый плохой батальон, а почти в элитные войска. В конце, когда все было уже решено — а перед этим — три года, три изнурительных года тренировок и простеньких рейдов для закрепления дисциплины. Нас готовили. Против кого мы воевали? Инопланетяне, оттудова. Против себя. Зачем — не знаю. Так было надо. Но воевали мы отчаянно. У нас уже имелось, чем можно было бы угрожать. То, чем можно было бы отбиваться. И мы это охотно пускали в ход. Никого не жалея. Ни себя, ни людей, ни техники. Все — на передовую. Весь мир — в огне. Население сократилось в трое — вдвое во всей Галактике, два миллиарда на Земле — это не шутка. Пшик — и все. Но мы смогли вовремя остановиться, как потом оказалось, все лишь для того, чтобы начать заново, но уже с большим размахом. Самое запоминающееся — это рейды в космосе. Абордажи — глупее не придумаешь, но это было. По самое не хочу. Выстрелы в упор и мощные очереди. Войны на монополиях и захват территорий — было все, но мы оказались лучше. К сожалению для нас. Потому что тяжесть победителя — это забота об оккупированных землях. А что с ними делать — мы понятия никакого не имеем. Все. Крах. Бессмысленно. Но мир еще продолжал дышать. Мне сорок два — слишком много, чтобы мечтать, но слишком мало, чтобы сидеть на диване и смотреть визор. Но потом все закончилось. Так же быстро, как и началось. Просто мир устал, и люди тоже стали больше не в силах держать оружие. Наверное, началась, новая эра, и я смотрю в будущее с надеждой, чтобы успеть помахать рукой тем, кто будет после меня. Мы остались на разных берегах реки, и моста никогда не построят.

— Заставить людей свернуть с выбранного ими пути практически невозможно. Человек — идеальная машина убийства, — голос немного отдает железом, как будто говорит робот. Я молчу.

— Я хочу, чтобы ты понял. Чтобы мы не меняли — все останется неизменным. Человека не поменять.

— Это плохо?

— Ты знаешь, я не могу сейчас вспомнить изначальную программу, и, даже не хочу. Просто мы боремся со следствиями, а не с причинами — это все равно, что лечить неизвестную болезнь, раз за разом ставя неверный диагноз.

Мне очень страшно хотелось спросить, чью программу он имел ввиду. Я сжимаюсь, и падаю в пропасть. А там — совсем не страшно. Летя в пустоте, где нет точек опоры — можно делать что хочешь.

Я очнулся в каюте. В согнутом положении и неловкой позе. Я разогнулся и сделал два шага. Спина нестерпимо болела — наверное, я пролежал так очень долго. А в кают-компании за это время никто из команду не появился. Я посмотрел на камень, как на бомбу за медленного действия, а потом протянул руку и положил еe на камень, инстинктивно боясь обжечься, и готовый в любой момент отдернуть еe. Мир вокруг завертелся, а потом все залило красной пеленой. Я был внутри камня, в самом его центре. Я смотрел на мир сквозь щелочку замочной скважины. Мысли пришли не сразу, а где-то через минуту, а потом я смог читать его, как книгу.

Из медицинского отсека донесся стон — и я сразу же побежал туда. Миша лежал, опутанный проводами, и умирал. Мы заплатили непростительно высокую цену, выполняя то, что должны были. Потому что цель никогда не может оправдать такие средства. Я ничего больше не мог сделать, но вкалывал обезболивающие, регулировал настройку медицинского кибера, работающего нас остатке батарей, и уходил — потому что не мог находиться рядом. Я больше не думал ни о чем — я сошел с ума. Нам немного не повезло. Когда мы подходили к Солнечной Системе, мы попали в мощный метеоритный поток, поразив самые основные системы катера, и деформировав часть оболочки. Корабль висел в пустом пространстве, с почти полностью отключенными системами. Теперь у нас осталось лишь одно — безумная надежда. Нам стало страшно. Не потому, что мы сидели уже пятый день на дрейфе, с полностью отключенными генераторами. Не потому, что в темноте нам было неуютно. Нам было неприятно осознавать то чувство безысходности, которое нас теперь окутывало. Органы чувств так сильно обострились, что мы могли чувствовать друг друга, даже не говоря ни слова. Сегодня у нас кончается еда, и мы решили все включить. Все генераторы и все системы корабля. По крайней мере — это глупо. Вот так вот сидеть и прятаться. Наверное, это наша ущербная гордость. Когда человек может что-то такое, чего не могут остальные — ему начинает казаться, что он лучше, что он стоит на голову выше остальных. Главное — не забывать, что это не так. Темнота рождает сумасшедшие идеи. Мы решили захватить яхту, обычную прогулочную яхту, и попробовать дойти. По крайней мере, у нас должен быть шанс. Я иду в рубку и включаю, на полную мощность, расходую последние запасы энергии сигнал СОС.

Мы вернулись, потому что не могли иначе. Все это было не зря, потому что Радуга до сих пор ярко сияла на планете, колыбели человечества, по имени Земля. Давно всеми позабытая, но единственная, кто не позабыл ни о ком. Закон — лишь новая игра для человечества. Те, кто еe придумал, не подумали всего об одной маленькой детали — решение должно быть у любой задачки. Нас подталкивали к принятию решения. У нас был ключ ко всему, ключ к тому, что мы называем. Что мы не произносим просто так. Потому что даже у самого маленького и простого слова есть смысл, потому что любое наше действие — лишь маленький кусочек мозаики в бездне мироздания. Мы устали жить в мире без красок. Мы вернулись, чтобы раскрасить мир. Этого не понять и не объяснить. Просто ты в один день просыпаешься и понимаешь, что если ты сегодня не изменишь свою жизнь, то так и останешься навсегда на одном и том же месте, и больше у тебя никогда не будет шанса сдвинуться с мертвой точки. Ты чистишь зубы, смотришь на себя в зеркало и живешь дальше, забыв об этой мысли, потому что набраться сил и что-то изменить у тебя не хватает смелости. Ты бежишь от самого себя, делая черный кофе на завтрак и идя на работу по пустому городу. Ты знаешь, что когда ты проснешься, ты снова вспомнишь сегодняшний день, и ничего не сможешь изменить. У нас было совсем мало времени. Наши сны — это контакты, и нас просят там сделать одну простую вещь — изменить человечество. Кардинально его поменять, навязать законы этики и высшей морали. Идя вперед и ловя ветер губами, чтобы успеть понять, что он нашептал, ты думаешь только об одном, о том мгновении, которое соединяет прошлое и будущее, служит заветной ниточкой, по которой тебе предстоит пройти. Ведь когда больше ничего нет, не остается ничего, о чем можно было бы мечтать. И я сжимаюсь в маленькую-маленькую раковину, прячусь туда от всего мира, потому что понять — значит простить, но я не хочу понимать. Я хочу сражаться до конца, я хочу, чтобы они поняли — так с нами нельзя, ведь мы не просто животные, клонированные черт знает сколько лет назад, не просто бездушный программный код, реализованный в виде дискретных импульсов — нет. Мы живы. Потому что пока мы думаем, пока мы дышим, пока мы идем — мы есть. И мы будем идти до тех пор, пока не дойдем. Разве могут те, кто не оправдал надежд, вот так вот целеустремленно идти вперед, тычась лбом об стенку, не в силах решить простейшую задачку. Разве можно вот так вот просто махнуть рукой и переделать весь код, оставив для виду одно и то же название. Суть меняется в корне. Этот проклятый камень. Я не могу ничего с собой поделать, мне кажется, что я не в силах принять это решение, потому что слишком велика его тяжесть и слишком велика ответственность, и слишком двойственно чувство, которое просто невозможно преодолеть. Это все равно, что спрашивать: «по совести, или по закону»? Если мы не внесем активатор в область Радуги, то мир исчезнет. Испарится. Сработает подобие программного кода, и, когда таймер сбросится на ноль, мир перестанет существовать. Я снова стал впадать в равнодушное ко всему состояние, а потом уснул. У нас есть еще десять часов, а потом все начнется. Потом уже будет поздно. Мы собираемся в кают-компании и начинаем выполнять комплекс упражнений, сначала по отдельности, а потом все вместе, постепенно перестраиваясь в тройку.

Я сейчас так далеко отсюда, что даже и не вспомнить откуда я вообще взялся. Но что-то тянет меня домой, как магнит. И я не могу сопротивляться этому. Я могу лишь верить, что когда-нибудь, я, наконец, смогу поверить в то, ради чего я живу сейчас. Я закрываю глаза и на мгновение передо мной проносится вся моя жизнь, но я не боюсь этого, потому что я знаю, что она еще не закончена. Горечь разочарований, и сладкий вкус побед. Всего того, что я пропустил, и всего того, что еще только будет. И я поднимаю руку, потому что прошло время сидеть у реки Леты — пора действовать, чтобы продолжать идти вперед. Я даю команду. И яхта, с пятью наивными связанными туристами, закрытыми в каютах, совершает посадочный маневр. Яхта приземляется, сверкая на солнце новыми амортизаторами. Когда в воздух перестает подниматься пар от посадочного покрытия, открывается люк и выезжает трап. Я медленно и чинно выхожу из корабля, нас всего трое, но чтобы спасти этот мир — хватит. Но для начала, мы его должны победить. Корабль приземляется в порту Жемчужный, один из самых космопортов Средней Азии. Я выхожу на площадку и вдыхаю свежий ароматный воздух, такой, каким я не дышал уже давно. Я вижу вдалеке огни машин, слышу шелест винтов садящихся вертолетов. Конечно, они все уже знают. Конечно, они уже здесь. Я иду через все поле и вижу группу людей, наверное, уже везде сидят снайперы, наверное, они все уже давно в сборе. Эту группу помогал комплектовать, наверное еще я сам. Тот, который был. Один из последних. Но пришло время. Принимать решения и действовать, потому что ты уже не можешь иначе. Тебя просто несет по инерции, и все быстрее, и быстрее. Они не будут меня уговаривать, когда я пересеку невидимую черту — сколько же там, ах да — пятнадцать метров — критическое расстояние, а потом — все. Я на миг останавливаюсь и ловлю жадно раскрытым ртом прохладу, я раскидываю руки и силюсь обнять объем вокруг меня. Я хочу им упиться, я хочу стать им. Как все-таки хорошо — это ведь Земля. Асфальт под ногами начинает мелко дрожать, и иллюминаторы корабля в трех шагах от меня покрывается легкой паутинкой трещин. В темном небе постоянно мигают звездочки — это или спутники, или звездолеты. Маленькие — это легкие бесшумные катера, вроде моего, их почти невозможно засечь, побольше, желтого цвета — это крупногабаритные лайнеры, мощные большие машины, а еще где-то там, вдалеке крутятся гигантские орбитальные станции, и там живут миллионы людей, и все они зависят друг друга. Порви одну ниточку — и все упадет. А еще, где-то там, где уже и не разглядишь за суматошным мельканием — холодным безразличным светом горят звезды. Там, куда мы разучились стремится. Те, в кого мы разучились верить. В том месте, куда мы отказались идти. Потому что мы разучились боятся, мы стали боятся самого страха и мы сдались перед неведомым. Мы забаррикадировались в своей Галактике и боимся высунуть носа даже на метр. Мы боимся самих себя, друг друга, как звери в маленькой плотно запертой клетке. Главное — это не разучится мечтать, даже тогда, когда кажется, что все уже потеряно. Даже тогда, когда умерла надежда — нам остается только одно — мечтать. И глупо было бы не использовать этот шанс. Пятнадцать метров — три секунды быстрого бега. Я слышу чьи-то голоса, усиленные мегафонами, чьи-то крики, всеобщую суету. Все-таки, пожалуй хватит, прошло уже четыре. И я делаю шаг. Когда срабатывает Закон, это означает, что бой уже начался. И все равно с кем, даже если с самим собой. Он срабатывает моментально, пробегая еле заметной волной. Они еще не успевают сообразить. Я всматриваюсь в их лица — это те, кто никогда не видел законников. Это те, кого набрали из десанта прошлой осенью. Произвели в элитные войска. Они — не поверят, они — не умеют. Я в своем праве. Я иду и смотрю на испуганные лица, на суматошно убегающих людей, на брошенные в суматохе вещи. Они знают — пощады не будет. Потому что Закон никогда не включается вхолостую, потому что я — в своем праве. И я пришел, чтобы пройти. Я иду сквозь людей, сквозь металл и яростный холод, и лишь блеск звезд на клинке моего меча — единственное, что напоминает мне зачем я здесь. Я просто иду, никого не замечая. А люди вокруг меня — протяни руку и дотронься. А я иду. Я не обращаю внимания на выехавших боевых роботов, на наставленные трубы излучателей. Я иду. Шаг за шагом, протаскивая зону Закона вперед, задевая дома и машины. За окнами гаснет свет, я смотрю, как понуро опускаются застывшие было в боевой готовности роботы, еще минут пять — и я уйду. Вот только я не знаю, насколько хватит моего Закона. Закона, который бездействует, в конце концов, кого я обманываю. Закон — он не знает пощады. Я знаю, что сейчас мобилизованы все войска в Средней Азии, приведено в состояние боевой готовности все, что придумали в военных лабораториях, самое страшное. Вот только все это — от того, что страшно, потому что Закону не может противостоять ни одно единственное известное мне средство. Я закатываю глаза от невыносимой боли. Я борюсь. С Законом. Как могу, изо всех сил. Я ухожу, протягивая за собой шлейф темноты. С каждым моим шагом город погружается во тьму. Зона Закона движется вместе со мной. Такого еще никогда не было, но так есть, значит, все правильно. Идя по грязному асфальту, заглядывая в лицо бездонному черному небу я понимаю, что следующий шаг будет последним. Я внутренне собираюсь и отпускаю его. Закон уходит. Резко и неотвратимо. И сразу же мощная волна, шума и плюющиеся огнем оружия. И все это — по мою честь. Но Закон ушел, оставив свой последний козырь — маленький кокон, который рассосется через минут пять, значит времени у меня еще много. Под моими ногами — расплавленный камень, над головой — рваное небо. И больше некуда идти. Либо вперед, либо назад. И я иду, боясь обернуться, потому что знаю — мне тогда не зачем будет идти вперед. И я иду. Подошвы оставляют нечеткие следы на оплавленном и горячем камне, как будто идешь по кипятку. Еще двести метров. Совсем чуть-чуть. На одном дыхании — ну же. Я уже не замечаю, как бегу. Как оскальзываюсь, как теряю равновесие, но падать нельзя. И я бегу изо всех сил. А потом я все-таки падаю, и уже на земле я вижу, как большая, огненно-красная ракета чертит в небе свою дугу. Я чувствую как мне в тело впиваются невидимые потоки излучений. Все, это конец. Сзади, маленькими незаметными звездочками, финишируют капсулы. Обычные десантные капсулы, они даже применяются в качестве спасательных в обыкновенных пассажирских кораблях. И вдруг во всем теле становится так легко, что я понимаю — я дойду. Дойду и сделаю. Потому что другого пути уже нет. И все становится очень понятным и простым. Я бегу, потому что Радуга еще далеко, а позади меня стоят мои боевые товарищи, гордо подняв головы. Они пришли, чтобы я смог, чтобы дать мне времени. Это безумный шанс, но я обещаю, что буду бороться до последнего и изо всех сил, до последней капли крови и до последнего хриплого вздоха. Пока я есть — я буду. Идя по тропе из собственных убитых желаний, ступая по траве зеленого цвета, идя вперед, надеясь, что впереди все будет только самое хорошее: По-другому нельзя. Потому что идя вперед, ты думаешь только о том, что будет, о том, что будет не с тобой, а я с теми, с кем будешь ты. Потому что это слишком тяжело, знать, что с тобой будет в следующую секунду, и поэтому ты следишь за теми, кто будет стоять завтра рядом с тобой. Ты узнаешь об этом из маленьких черточек и строчек, но ты знаешь, что все, что будет впереди — все зависит только от тебя. Только от того, о чем ты мечтаешь, закрыв глаза и уставившись бессмысленно пьяными глазами в небо. Ты смотришь на звезды, и тебе кажется, что они мигают тебе своими далекими огоньками, и тебе становится очень весело и ты безудержно хохочешь, усмехаясь в лицо тысячелетней звездной пустоте, смотрящей на тебя снисходительно и укоризненно. Каждая новая строка приходит ниоткуда — она на кончиках твоих пальцев — она лишь электрический импульс. Ты даже не можешь понять, что перед тобой, ты лишь утапливаешь пальцы в податливые клавиши и жмешь их еще и еще. Ты не можешь остановиться, потому что препятствия не существует. Ты победил их давным-давно. В своих снах и грезах, мечтая о космических приключениях и целуя девушку в ночной тишине. Ты — это вся планета, ты везде, и лишь бренная плоть не дает тебе ощутить всю сущность мироздания, и тогда ты закрываешь глаза, делаешь усталый вид и идешь спать, потому что ты боишься, что еще чуть-чуть и не останется тайн, ты откроешь самую последнюю из них, и ты никогда больше не сможешь мечтать. И понимаешь, что все, что у тебя есть — это лишь мечта о том, что будет, когда-нибудь, в какой-нибудь волшебной стране, за семью морями и семью землями. И ты устало закрываешь глаза, мечтая о том, чтобы сегодняшний сон был о ней. О прекрасной и красивой, о той, которая держит тебя за руку и пристально смотрит тебе в глаза, и ничего не говорит, потому что слова здесь излишне, потому что говорить уже не о чем, потому что все уже было решено. И тогда ты ломаешь безмятежный покой. Ты рвешься вперед, туда, где ждет она. Ты сначала идешь, а потом бежишь со всех сил, ты мчишься сломя голову, не думая ни о чем. Тебе кажется, что реальность изменилась, тебе кажется, что ты уже в другом мире, но самом деле, ты здесь, на том же самом месте, в темной южной ночи, и шепчешь одни и те же слова, просто ты уже не здесь, и когда ты их говоришь, сама ночь томно вздыхает и посылает тебе свой поцелуй. И тогда ты замолкаешь, но всего лишь на мгновение, чтобы начать заново, еще более страстно и яростно, потому что то, к чему ты стремишься, еще далеко, и, чтобы завоевать это, ты готов пожертвовать собой, прыгнуть в лавину, утонуть в обжигающей горячей лаве, лишь бы взять еe за руку, и ощутить еe дыхание у себя на щеке. И тогда ты проснешься и подойдешь к своему окну, выглянешь из него, посмотришь на еще спящий город и закроешь окно. Потому никому не дано идти туда, откуда обратной дороги нет, только тому, у кого хватит сил, чтобы сломать прочно сидящие на нем оковы цивилизованного мира. И тогда ты выйдешь в ночь и вдохнешь полной грудью еe пряный аромат. И ты задохнешься, и голова пойдет кругом. И тогда ты поймешь, что каждое мгновение, каждый день и каждый час были ради нее, что больше нет в мире ничего сильнее, что ни один наркотик не подарит тебе такого упоительного вкуса, потому что ничто на свете не может быть сильнее любви, всепоглощающей, и всесильной. И ты сделаешь шаг навстречу ей, перешагнешь грань между мечтами и реальностью, каждым своим действием и каждым своим вдохом претворяя их в жизнь. И больше ничего не останется в этом мире такого, чего бы ты не смог понять. Ты станешь ярким светом и лучом в космическом пространстве. Ты будешь лететь навстречу яркому свету, сквозь сумрак и мрак, сквозь долгие годы и дни, но ты дойдешь, и пнешь камень времени, попавший тебе под ноги и вопрошающе посмотришь наверх, потому что ты пришел, чтобы забрать то, что по праву принадлежит тебе. То, что оставалось здесь навсегда. Твою мечту о синем небе и белых облаках, о красивых закатах и крутых горах, потому что с ней все это возможно, потому что, забирая еe, ты попадаешь туда, откуда звезды падают с небес, туда, где можно ходить босиком по мокрому песку и смеяться в лицо уходящему дню, так как ты знаешь, что следующий будет только лучше. Потому что когда ты вместе с ней, тебе не страшно. Потому что, целуя еe в горячие терпкие губы, ты понимаешь, что твоя мечта пришла и держит тебя за руку, дерзко усмехаясь в глубине своих бездонных глаз. И тогда ты веришь в то, что она здесь, стоит у твоей кровати и смотрит на тебя, и ты открываешь глаза навстречу новому дню. Потому все, что ты должен сделать — это поверить в свою мечту. Я, с усилием мотаю головой, избавляясь от наваждения, и тянусь к Радуге — чуть-чуть, еще немного, не замечая, что все вокруг уже давным-давно замерло, и больше не надо куда-то торопиться. Каждый шаг — это преодоление самого себя, перешагивание через преграду, и каждый раз — все труднее. Я иду и смотрю вокруг — как это легко — всего лишь поверить. В то, что вокруг — это все не настоящее, это все — как игрушка, которую можно взять в руки и повертеть. К этому надо идти долго, сразу ничего никогда не получится. Надо пройти свой Путь до определенной вешки, после которой все будет по-другому. Я не верю, что у всех путь может чем-то различаться. Разве что дорога у кого-то с поворотами и ухабами, а у кого-то другого — она прямая, как железнодорожные пути. Но он у всех один. Конечная станция всегда одна и та же. И лейтмотив — бороться и искать, найти и не сдаваться — характеризует Путь настолько, насколько можно. А потому что иначе нельзя, падая надо вставать, не борясь — невозможно поверить. Это — как закон сохранения энергия. Не затратив усилий — ничего не получится. И поэтому каждый путь можно пройти совсем по-разному. Но мы живем здесь все, лишь чтобы перейти вперед. Это — как полигон, по которому нас гоняют, заставляя плясать под чужую песню и играть в чужие игры. Нас заставляют победить. Нас упорно тычут носом в цветные картонные стены вокруг нас, а мы упрямо идем мимо. Ведь это так легко — приподнять шторку и подсмотреть то, что происходит за кулисами. Там, где нас еще нет, там, куда нас приглашают. Я уже совсем запутался и не могу решить, что мне делать дальше. Я ведь почти дошел, добрался. Дополз, доковылял, порою спотыкаясь, но упрямо, как танк едущий вперед. Я вернулся, потому что здесь осталась девушка, которую я люблю. Я понял, что весь мир вокруг меня — не больше чем испытание, и чтобы пройти один из его этапов надо научиться делать что-то очень важное и простое: Главное — это помнить, и никогда не забывать, главное — это нести в сердце ту искру, которая не дает сорваться, которая держит тебя в ежовых рукавицах. Главное — это не забыть, с чего все началось и не предавать самого себя по истечении пяти-десяти лет, оставаться верным тем придуманным рамкам, которым ты клялся у алтаря вечности, и обещал не приступать ни за что, и идти только вперед, чтобы всегда хватало смелости и упорства совершать следующий шаг, и, несмотря на трудности, всегда делать правильный выбор. В этом и заключается наша жизнь. В том, какой еe сделали мы, той, в какую мы заставили поверить себя и окружающих себя близких людей. И хотя бы перед ними надо сохранять остатки когда-то железной воли и делать волевое лицо и ухмыляться с гордо поднятой головой. И тогда в тебя верят, даже тогда, когда ты сам уже опустил руки. И ты идешь, по старой привычке щелкая пальцами, подавая знаки и команды, отдавая приказы, которым невозможно ослушаться, но на самом деле ты знаешь, что все, что у тебя было, ты оставил там, под прошлогодним снегом и упавшими осенними листьями. Я как будто смотрю на себя со стороны, а все, что я есть сейчас — это заученные на уровне инстинктов приемы, когда все отработано до автоматизма, и нет ни капли от меня — всего лишь машина, и единственное, на что меня хватает — это удерживаться на той части сознания, которая позволяет мне идти и не падать. Идя сквозь лавину воспоминаний, и поднимаясь огненным фениксом из тлеющего пепла, мне хотелось только одного — чтобы все это закончилось как можно быстрее, чтобы можно было сказать, раз и навсегда — я больше не преступлю эту черту, потому что я — человек Новой Эры, человек, изменивший других. Наш Закон — это не что иное, как средство эволюции, еe инструмент, которым она строит новую жизнь. Чтобы мы могли пройти дальше. Так далеко, чтобы захватывало дух, лишь от одной мысли, потому что еще ни разу у нас не было такой возможности превзойти себя. Что будет, если я не дам людям такую возможность. Нет, мне не жалко, просто немного обидно от того, что они получат все просто так, ничего не делая, не прикладывая к этому никаких усилий. Вот только стоит мне дойти до Центра Радуги — и все сбудется. Все, как я мечтал, все, как было задумано. Потому что все мои мечты — это не что иное, как программа, которую я должен буду исполнить. Но ведь никому не дано право вот так вот претворять свои мечты в жизнь, ломая при этом, наверное, чужие. Мне кажется, что если люди получат то, что их кардинально поменяет — вряд ли это что-то изменит. Просто все станут вежливыми, и полюбят смотреть по вечерам на закат, споря об этом о прелюдиях к Пятым симфониям. Но ведь, они же не смогут преступить черты, ведь правда? Если человек сам не сможет преступить, за него это никто не сделает? Это все будет напоминать обыкновенную религию, которую насадили варварским племенам, и следуют еe канонам только не потому, что осознают правила этики, а потому, что так надо, под угрозой могущественных богов. Но с другой стороны, другого выхода не было, человечество просто бы уничтожило само себя, оно бы перестало существовать. И я должен подарить людям новую эру, подарить просто так, без всего. Конечно, это совсем не честно. Вот так вот, дарить им это. Ведь Сеятели кривят душой — невозможно менять человека, оставляя неизменным его сердце. Весь мир станет совсем другим. Я убью то, что было, всех людей на планете и в самых далеких уголках Галактики — все, что было рассыплется на атомы. Мир откроет глаза и проснется уже совсем другим. Осталось два шага — протяни руку — и реальность станет другой. А вокруг полно людей, со всей планеты, они сейчас смотрят визоры и срочные сводки новостей. Потому что они не знают, что может случиться, когда я активирую Центр Радуги. И они боятся меня как огня. Когда смотришь на море, на вечерний закат, ты думаешь только о том, кто сидит с тобой рядом. Потому что другого мира уже нет. Реален только тот мир, который ты держишь за руку. Я нервно сглатываю и отрешаюсь от всего. Я должен. Ради всех, ради Кристи. Ведь те планы, которые мне показывали Сеятели — они были реальны. При ином исходе человечество умрет — а я всего лишь мессия, искупитель всех грехов, ведь мне даже умирать для этого не надо — просто взять и нажать на кнопку. Можно даже не нажимать, а, наверное, мысленно попросить. Я делаю шаг, и весь мир замирает. Рука немножко дрожит — пускай, не каждый день приходится дотрагиваться до Центра Радуги. Радужный туман окатывает меня со всех сторон, и я уже ничего не вижу и не слышу, как будто в ушах — одна вата.

— Ты пришел, сквозь огонь и воду, и медные трубы, ведь так у вас говорят? Я молчу, мне нечего сказать.

— Тебе не надо ничего нажимать — все изменится в одно мгновение. Лишь стоит тебе этого захотеть — весь мир станет другим. Наступит первый день Новой Эры, и люди сделают еще один шажок вперед.

Но я не слушаю, я проваливаюсь в самого себя. Я собираюсь, как перед боем, я слышу, как тикают проходящие мимом мгновения, я слышу, как шуршат атомы и нуклоны, хочешь — я протяну руку и поменяю весь мир, красивые замки из песка и бетона рассыплются, и вместо них воздвигнут мраморные храмы — и все это будет в одно мгновение. Но я иду дальше, и чувствую, как пульсирует Космос, как зажигаются сверхновые, как появляются новые планеты, и там, зарождается жизнь. Говорят, что самый страшный грех — это тщеславие. Я протягиваю руку и сжимаю в ней Центр Радуги — мгновение ничего не происходит, а потом все начинает бешено вертеться и я понимаю, что меня уже не здесь. Я где очень далеко, в темном Космосе, в объятиях холодной пустоты. Я сделал всего лишь то, что посчитал правильным, наверное, сказались заученные в детстве моральные принципы и правила. Я задержал дыхание, и протянул руку. Ведь если люди не хотят научиться делать что-то сами, то придется им помогать, хотя бы чуть-чуть. Мир моргнул один раз, но так, что это заметил только я. И я понял, что это был знак. Я увидел те же потные лица военных и бандуры боевых роботов. Все осталось точно также, один к одному. Ни атома, ни молекулы. Вот только воздух стал немножко другим, и солнце как будто чуть-чуть сместилось, но это потому, что меня просто не было какое-то время. Я долго всматривался в столпотворение на площади, на яркие плакаты, красивые одежды, и просто стоял, не в силах шевельнуться. А потом я понял, что на улице идет парад на полную катушку. Столпотворение людей и праздничных плакатов, взмахи руками и громкие голоса — праздник. И на меня никто не смотрит, и Центра Радуги тоже уже нет. Я постоял еще минуту, а потом развернулся, и пошел в сторону от площади, больше ни на что не обращая внимания. А ведь почти ничего не изменилось, Солнце светит так же, и люди ходят все те же, вот только я теперь не один. Может быть, в этом и есть смысл нашего предназначения? Лететь на огонь, чтобы сгореть дотла, а потом слагать баллады о том, что было. Мир всегда меняет кто-то один. Но ведь пока мы горим — мы помним. Ведь по дороге можно идти только в одну сторону — вперед. Так пускай Новый Мир останется прежним, такой, каким он был задуман. Со всеми своими изъянами и промахами. Когда начинаешь заново, всегда есть время что-то исправить. А Закон мы оставим для кого-нибудь другого — для тех, кто его придумал, пусть они придумают для него новое назначение. Пускай это будет мир, в котором не было Радуги. Я иду по растрескавшейся земле, ловя обоженными руками капли дождя. И вижу Кристи, совсем недалеко от себя. Она идет ко мне, и я забываю, что в этом мире есть что-то еще. Сквозь огонь и воду, сквозь шторм и шквальный ветер я иду к ней…