Ради всех грехов мира

Человек упал из облаков. Зацепив такелаж, прокатился по наклонной крыше штурманской рубки и свалился на палубу. Он сильно ударился головой. Некоторое время лежал неподвижно, наконец пришел в себя, попытался встать – и не смог.

Сквозь разрыв в облаках на палубу легли косые солнечные лучи. Человек содрогнулся, упираясь в доски ладонями, кое-как выпрямился и замер на широко расставленных ногах. Посмотрел влево, вправо. Лицо его исказилось от ужаса и непонимания.

Круглое и яркое вверху было солнцем, а темное и твердое под ногами – досками, но он не помнил своего имени!

Часть названий осталась, а вот имена исчезли. Он – человек. Мужчина. Но имя?..

Кто я? Первые Духи, да кто же я?! Где нахожусь? Что вокруг?

Вскрикнув, он посмотрел вверх. Там была лишь сплошная рыхлая белизна. Дул сильный ветер, облака бурлили. Вот у горизонта образовался разрыв, мелькнул красный шар – солнце садилось.

Он что, свалился сюда прямо с неба? Но как такое может быть? Ради всех грехов мира! – он не помнил, что за пространство вокруг, как оно организовано, какими законами управляется, но… Но не мог же он ходить по небесам!

Мужчина понимал, что стоит посреди палубы, впереди нос судна, а сзади корма, вверху облака… а теперь из них медленно опускается массивная штуковина, название которой… название… Вот, скажем, «штука», «штуковина» – ведь он знает это слово и понимает, что так можно определить некий непонятный предмет – но почему же он не помнит название этого предмета, что плывет над ним, задевая мачтами облачный слой? Почему он знает, что под ногами палуба, над головой небо, а скайва, которая… Скайва!

Ныло плечо, голова кружилась. Это хорошо. Значит, он помнит про «плечо» и про «голову» и знает, что такое боль. А это? Серое, мягкое, ворсистое, наверное, теплое… одежда… штаны! И рубаха, рубаха на нем, точно, а под рубахой – загорелая грудь в бесчисленных шрамах.

Среднего роста, обычной внешности крепкий темноволосый мужчина стоял, качаясь, посреди накрененной палубы небольшого дорингера. Карие глаза его были выпучены. Он тихо застонал, пытаясь справиться даже не со страхом – с недоумением настолько огромным, что рассудок не мог вместить его. К этому примешивалась обида, неясное ощущение, что его обманули, кто-то сыграл с ним жестокую шутку, лишил чего-то неимоверно важного и бросил сюда… Зачем? Он не ведал, что было еще совсем недавно, прямо перед тем мгновением, как он осознал, что стоит на палубе.

Тем временем вынырнувшая из облаков скайва отставала, собираясь, видимо, вновь погрузиться в облачный слой.

– Эй! – просипел мужчина, сам не понимая, к кому обращается, то ли к тем, кто остался на скайве, то ли к команде дорингера.

Дорингер? Почему он решил, что это так называется?

Он прищурился. Да потому что дорингер – небольшой грузовой корабль на одной емкости, а скайва – здоровенная трехмачтовая посудина с хорошим вооружением, и емкостей у нее две.

Мужчина пошел к краю палубы. Его тошнило, кружилась голова.

– Есть кто живой? – прохрипел он.

Дойдя до ограждения, ухватился за планширь и глянул вниз. Там, почти целиком скрытый бортом, тянулся покатый бок надувной емкости, перехваченной сетью тонких канатов. И земля – далеко-далеко, бледно-зеленая, плоская: с такой высоты не видны возвышенности и низины.

Команда малого эфироплана состоит обычно из десятка человек. Где же они?

– Есть кто? – повторил мужчина.

Тем временем на скайве поняли, что произошло. Отсюда он не мог видеть, как по палубе забегали матросы, как шевельнулись треугольные плоскости торчащих по бокам горизонтальных килей. Нос эфироплана начал опускаться.

Мужчина добрался до бака, обнаружил лежащий у штурвала труп, метнулся к корме – там, пригвожденный к планширю железным крюком с болтающимся обрывком веревки, висел еще один мертвец. Судя по одежде, обычные матросы.

Он забегал по палубе, пытаясь хоть что-нибудь понять. Его сбросили со скайвы, и он свалился на дрейфующий эфироплан? Какая невероятная случайность: упасть точно на палубу небольшого суденышка, которое в этот момент ветра проносили внизу!

Но что он делал на скайве, почему его столкнули вниз? Мужчина сжал зубы, напрягся так, что в ушах загудело, пытаясь всколыхнуть память, поднять из ее глубин воспоминания о прошлом. Нет – удар выбил из головы все, что было раньше. Многие слова он помнил, они всплывали, как пузыри из озера грязи, когда взгляд падал на соответствующий предмет. Но события, те жизненные коллизии, которые привели его на палубу дорингера, – все исчезло.

Главное – он так и не вспомнил своего имени!

Тем временем скайва – пара стянутых канатной сетью емкостей, на которых покоился деревянный корпус, – снижалась. Корпус состоял из палубы и широких вертикальных бортов, емкости были накрыты ими, будто крышкой в форме узкого треугольника. Вдоль нижнего края бортов тянулся ряд железных щитов-противовесов, не позволяющих эфироплану перевернуться. Сзади, похожая на рыбий хвост, виднелась плоскость вертикального киля, горизонтальные же были торчащими по бокам плавниками. Большой эфироплан напоминал плывущую под облаками рыбу с двумя сросшимися брюхами-емкостями. И он приближался наискось сверху, уже видны были жерла огнестрелов на его носу…

Огнестрелы!

Мужчина влетел в штурманскую рубку и схватился за рычаг. Если уходить к земле, скайва неминуемо нагонит; оставался другой маневр, очень рискованный. Он рывком потянул рычаг, под палубой затрещали тросы. Бортовые кили сдвинулись. Нос дорингера приподнялся, палуба накренилась назад.

Покинув рубку, беглец направился к штурвалу, и тут нос скайвы окутался дымом. Прозвучал отдаленный грохот, что-то темное со свистом пронеслось мимо эфироплана. Мужчина, согнувшись и прижав ладони к ушам, брел дальше. Второе каменное ядро врезалось в штурманскую рубку, разворотив крышу, упало внутри. Дорингер качнулся, громко скрипнули ванты.

Прижавшись к штурвалу, мужчина оглянулся. На скайве наконец сообразили, каким способом беглец собирается скрыться, и повернули «плавники». Большой эфироплан выровнялся. Это был самый опасный момент – оба корабля оказались на одной высоте. Команда скайвы лихорадочно перезаряжала носовые огнестрелы.

Вцепившись в штурвал, мужчина наблюдал за врагами. На мачте преследователей развевался флаг, золотое на красном, цвета солнца и крови. Матросы закатывали ядра в жерла огнестрелов, другие засыпали в камеры горючий песок. На шканцах женщина в длинных светлых одеждах что-то кричала беглецу, делала какие-то знаки, показывала рукой вниз.

Дорингер приближался к облакам, скайва плыла за ним. Загрохотали огнестрелы. Беглец присел, зажмурившись, – он не хотел умирать.

Одно ядро пробило корму и с треском завращалось под палубой. Второе пронеслось почти впритирку к боку емкости. Эфироплан закачался.

Женщина кричала, матросы перезаряжали огнестрелы. Дорингер приблизился к облачному слою: прямо над собой мужчина видел плотную пуховую массу. Конец мачты погружался в нее, будто вспарывая гигантское мягкое брюхо. Скайва начала разворачиваться носом вверх, плывя наискось к облакам, – но она была слишком громоздка, чтобы быстро совершить необходимый маневр и нагнать дорингер.

Вскоре тот целиком погрузился в облака. Через какое-то время скайва тоже исчезла в них. Наблюдатели на мачтах различили смутную тень среди бушующих белых хлопьев, эфироплан поплыл следом, но тень исчезла и больше не появлялась – теперь ветра могли понести беглеца в любую сторону. Скайве пришлось опуститься. Она начала барражировать между землей и небом, дожидаясь, когда малый эфироплан вновь вынырнет из облаков. Несколько матросов постоянно сидели в корзинах на мачтах, пытаясь разглядеть силуэт дорингера в сгущающихся сумерках.

На дорингере было несколько мертвецов, но никого живого. И трюм пуст – судя по обломкам ящиков и вывороченному люку, его содержимое выносили в спешке.

Беглец решил, что это торговый корабль, на который напали пираты. Взяли на абордаж – так это называется? Они захватили дорингер, часть команды убили, часть сбросили вниз. Очистили трюм и бросили эфироплан на произвол судьбы.

В каюте капитана он замер перед висящей на стене картиной в грубой деревянной раме. На холсте было изображение спины, шеи и затылка человека – от поясницы до макушки. В верхней части шеи художник нарисовал что-то серебристое, напоминающее чечевичное зернышко, из которого сквозь голову прорастало дерево: ствол, в области затылка разветвляющийся на множество серебряных веточек; все более тонкие, они опутывали мозг… а вернее, нарисовано было так, будто деревце проросло внутри мозга.

Беглец отвернулся. Он не понимал, что означает картина, но от ее вида заломило темя.

Он обыскал каюту, нашел несколько медяков в холщовом мешочке, не замеченном грабителями, и судовой журнал в ящике стола. Стал листать его, ведя пальцем по столбикам цифр и слов. Этот язык он знал. Обычный журнал, ничего особенного – принятый товар, выгруженный товар, суммы. Беглец увидел карту и впился в нее взглядом, пытаясь отыскать название… или имя? Он видел стрелки воздушных течений, очертания земель и слова: Брита, Либерачи, Консуэл. Но как называется этот мир? Ради всех грехов! – почему после падения и удара его сознание удержало в себе многие слова, но имена собственные исчезли? Слова «мир», «пространство» он помнил, но название этого мира… Хотя ведь название – это слово для множеств. Беглец знал, что он мужчина, но «мужчин» много. А имя – слово для одного. Очень часто в нем содержится больше, чем способен понять непосвященный. Он забыл не название – но имя мира, в котором жил.

Беглец покосился на картину, тут же отвел взгляд и коснулся основания затылка. В том месте, где на холсте было изображение серебристого зернышка, пальцы нащупали шрам.

Он долистал журнал до конца, увидев пустые листы, вернулся к началу.

На первой странице стояла подпись и имя капитана: Ахен.

Беглец выпрямился, шевеля губами. Ахен… Нет, он не помнил такого слова, но ему казалось – что-то подобное, похожее сочетание звуков он уже слышал когда-то.

Ему необходимо как-то именоваться, нужно было слово, которое он мог бы соотносить с собой. Без этого он представлялся себе расплывчатым пятном, неопределенным облаком в штанах и рубахе. Значит – Ахен? Да будет так!

Ахен вновь с опаской покосился на картину – она вызывала не только тревогу, всякий раз, когда взгляд задерживался на ней, у основания головы возникала боль, будто туда били железным молоточком. Сглотнув, беглец огляделся. Обычная каюта: узкая койка, круглый иллюминатор, сундук, а на стене… Стараясь, чтобы взгляд не попадал на картину, он снял с крюка короткий палаш в ножнах с ремнем. Рассмотрев оружие, повесил его на пояс.

Дорингер дрогнул. Скрипнули доски, картина на стене качнулась. Ахен выскочил из каюты.

Очутившись на палубе, он увидел, что окутывающая эфироплан облачная масса движется вверх: они быстро опускались. Ахен бросился к корме.

В заднем отсеке он обнаружил станину, на которой был закреплен двигатель. По железному корпусу тянулись спиральные трубки, внутри булькала манна. В корме зияла дыра, оставленная ядром, – округлая каменная глыба валялась под переборкой. Сквозь трещину в горбатом корпусе двигателя выплескивались блеклые синие огни, плыли по воздуху, прилипали к потолку и стенам, впитывались в них и исчезали.

Ахен замер, рассматривая все это. Манна? Топливо, которое питает двигатели эфиропланов, его изготовляют в лабораториях алхимиков…

Он громко произнес:

– Магия.

Слово всколыхнуло воспоминания, будто в глубине озера грязи что-то сдвинулось, темная масса шелохнулась, вспучилась…

– Механическая магия.

Он зажмурился. Казалось, еще немного – и он все вспомнит, в голове даже начали возникать слова, относящиеся не к предметам, которые он видел вокруг, но к чему-то более значительному, очень важному: Великие Цеха… Мертвый… Владыка… Теплый и Холодный… Мир…

Нет, мир – это название пространства. А его имя? Акво… Аквес… Нужно вспомнить имя этого мира, и оно потянет за собой все остальное.

Огни плясали, от дребезжащего двигателя шел жар, тени кружились по полу и стенам. Корпус начал мелко дрожать.

Палуба накренилась еще больше, теперь передвигаться стало трудно. Дорингер опустился уже значительно ниже облачного слоя. Небесный мир потемнел, но на фоне облаков далеко позади виднелся силуэт скайвы, на бортах которой горели белые огни.

Поеживаясь от холодного ветра, Ахен добрался до бака. Далеко внизу что-то происходило. Под дорингером – словно на дне темно-серого воздушного океана, по поверхности которого плыл эфироплан, – тянулись леса, холмы и пустоши. А впереди плясали огни, клубились тени. Беглец не мог понять, что там происходит. Кажется, впереди был город, и с этим городом случилась какая-то беда. Но куда большую тревогу вызывало другое: слева между облаками и землей, далеко-далеко, у самого горизонта тянулась клубящаяся пелена. Она затмила огромный участок пространства и медленно надвигалась на мир.

Ахен оглянулся – белые огни скайвы стали почти неразличимы, она отставала.

Но дорингер падал.

Заглянув в штурманскую рубку, он увидел лишь вывороченные из пазов рычаги да груду обломков – последствия выстрела скайвы.

Наступала ночь. Там, где находился город, забил фонтан призрачных огней. Эфироплан приближался к нему. Ахен решил было, что город объят пламенем, но свет не напоминал зарево. Вот разве что… магический пожар? Или война?

Земля стала куда ближе; хоть и смутно, Ахен мог различить заросли, вершины холмов, изгиб речных берегов. Впереди неистовствовала световая буря. Красные отблески – что-то горело – пробивались сквозь бело-синее мерцание магических пологов.

Из темноты выступила городская стена с проломом, зияющим на месте ворот. Внизу прыгали тени, сновали фигуры, озаренные светом факелов. Ахен различил длинноволосых людей в меховой одежде. Холодную небесную тишину сменили приглушенные крики, треск и гудение пламени. Когда эфироплан миновал стену, беглец оглянулся: белые огоньки скайвы, хоть и очень смутно, все еще виднелись далеко позади.

А потом его вниманием целиком завладело происходящее внизу. Сразу за стеной горело несколько домов, дальше тянулись кварталы, по которым двигались факельные огни. Дорингер опускался. На одной из крыш беглец разглядел фигуру человека – тот стоял, подняв над головой руки, и со всех сторон к нему стягивались желто-красные искры. Они собирались в шар, дрожащий между ладонями мага. С края крыши к фигуре подбирались люди в шкурах. Человек махнул руками, и шар устремился в дикарей, но что произошло дальше, Ахен не разглядел.

Дорингер дрогнул, что-то громко затрещало. Беглец побежал к корме. Он увидел башню, чей железный шпиль пропорол емкость, как игла – брюшко шмеля. Пронзительное шипение газа заглушило все остальные звуки. Эфироплан сорвался со шпиля и, качаясь, полетел дальше. Палуба накренилась, Ахен повис, ухватившись за планширь. Теперь воздушное судно летело – а вернее, падало, – перевернувшись набок; палуба превратилась в стену, вцепившись в край которой висел беглец. Под его ногами проносились крыши и улицы, метались факелы, сновали фигуры, мчались лошади… Крыши исчезли – впереди была площадь.

Посреди нее высился замок.

Солнце давно село, но замок и окрестности были залиты бурлящим светом; в наполнявшем площадь хаосе, в мечущихся тенях и факельных отсветах можно было различить некую систему.

Одна группа сражающихся – бело-синие. Эти наступали слева, из-за домов. Среди них были воины с двуручными мечами и палицами, часть несла перед собой овальные щиты, состоящие из голубого света, – такой вид имели защитные заклинания.

А справа – темно-зеленое и серое. Среди тех, кто составлял этот отряд, Ахен различил множество нечеловеческих фигур.

Две группы двигались порознь, но к одной цели – они наступали на замок.

Его защищали люди в оранжевых одеждах, среди них были и воины, и маги, чьи заклинания имели желтые и красные цвета. Еще там двигались какие-то механизмы серебристого и стального оттенков. Более всего они напоминали неповоротливых медлительных черепах с железными панцирями.

Здесь сошлись четыре вида магии, но со стороны проломленных ворот, над которыми пролетел дорингер, на площадь вливалась пятая группа, толпа длинноволосых людей в мехах. Рядом с дикарями бежали большие мохнатые псы.

Серо-зеленые и бело-синие против серебряных и желто-красных…

Цеха. Это слово само собой возникло в памяти Ахена. Оттенки заклинаний и одежд были как-то связаны с магическими школами и Цехами.

Посреди двора стояла башня с длинным балконом. Нос дорингера ударил в стену и смялся, газ из емкости устремился во все стороны. Затрещала переломленная мачта, палуба прижала Ахена к стене. Он заорал от боли, чувствуя, что сейчас его расплющит, но тут давление исчезло, и он полетел вниз. Грохнувшись на балкон, поднялся на четвереньки и пополз к дверям – сверху на него валились обломки дорингера.

В центре круглого зала на каменном возвышении стоял трон. Слыша позади грохот и шипение, Ахен выпрямился. Его взгляд метнулся влево, вправо, охватывая всю картину. В зале находилось четверо людей, и богатые одежды их говорили о том, что это не простые горожане.

На ступенях под троном замер старик с огненно-рыжей бородой. Кафтан его был расшит золотыми нитями, изображающими языки пламени. Неподалеку, вполоборота к Рыжебородому, стоял другой человек, в серебристой мантии, украшенной изображениями шестерен и колес. Под стеной лежал третий, облаченный в бледно-зеленый кафтан и серые панталоны. Лица четвертого – верзилы в синем, сжимающего двуручный меч, – Ахен не видел: тот стоял спиной.

В стене позади трона был широкий проем, за которым виднелись ступени уходящей вниз лестницы. Ахен сделал к нему шаг. Он не знал, кто эти четверо, но ощущал исходящую от них угрозу.

Лежащий у стены Темно-Зеленый зашевелился, пытаясь встать. От трона в его сторону тянулась полоса раскаленных, медленно остывающих камней – словно как раз перед тем, как Ахен проник в зал, Рыжебородый, хозяин замка и города, поразил врага заклинанием.

Великан с двуручником начал поворачиваться.

– Ты?! – В голосе Рыжебородого было изумление. – Почему ты жив? Где Ливия?

Ахен пошел вдоль стены в сторону проема, на ходу обнажая палаш.

Темно-Зеленый встал на колени. Со всех сторон, из камней, из воздуха к нему потянулись осклизлые волокна, будто нити, которые он вытягивал из ткани бытия, устремились к одному месту, сворачиваясь в клубок, задрожавший над головой мага.

Здоровяк Бело-Синий опустил меч. Во взгляде, который он бросил на беглеца, читалось омерзение. К великану поползли клубы морозного пара, искристые языки льда украсили камни у его ног.

Рыжебородый что-то кричал, но слов его было не разобрать. К нему со всех сторон собирались желтые и красные искры, выстреливали из камней, возникали в воздухе и летели в сторону трона. А вокруг Серебристого кружились пока еще полупрозрачные, но быстро густеющие шестерни, полязгивали призрачные колеса.

– Это же Аха! – громовой голос великана с двуручником заполнил зал.

Беглец закричал так громко, что заглушил все звуки. Аха! Это слово сбило его с ног; лязгнув палашом, он рухнул на пол. Аха! Он – Аха, вот его настоящее имя, и с именем этим связано нечто ужасное, грехи более страшные, чем все, что только можно вообразить себе…

– Ведь мы договорились, Аха! – проревел Рыжебородый. – Почему ты здесь? Почему ты…

Аха не слушал. Встав, он бросился к проему с лестницей, а навстречу ему уже выскакивали люди в мехах, худые и смуглые. У всех были черные, заплетенные в косы, смазанные жиром волосы, у всех – клинки и дубинки.

Беглец знал, что четверо в зале – аркмастера, главы Магических Цехов, что они хотят убить его, хотя причин не помнил. И дикари впереди… это были шаманы, те, кто не присоединился к Цехам, адепты дикой природной магии.

За свою жизнь он дрался бессчетное число раз; людьми, которых он убил, можно было заселить континент. Аха пронырнул под мечом, увернулся от дубинки, вонзил палаш в живот одного дикаря, отбросил другого… Палица ударила его в грудь, швырнула спиной на стену – прямо перед собой беглец увидел смуглые лица и заточенные клинки.

А потом четыре аркмастера обрушили на него свои заклинания.

Каждое из них по отдельности способно было сокрушить отряд воинов. И каждое имело свою структуру, в материальном мире приобретало видимую форму. От великана с двуручным мечом устремились пики ледяного света; от Рыжебородого – огненные шары, сцепленные в виноградную гроздь. Заклинание Темно-Зеленого имело вид клетки, прутьями которой стали тонкие, несущие смерть волокна. От Серебристого по полу покатились шестерни с острыми зубьями. Порожденные заклинаниями объекты имели форму и вес, и в то же время были лишь потоками энергии, магическими формулами.

Беглец, привалившись к стене возле лестницы, из последних сил отбивался от дикарей. Четыре заклинания накрыли их. Ледяные пики вонзились в гроздь огненных шаров, в них врезались острозубые шестерни, и все это замкнула решетка волокон смерти. Вокруг Аха пространство взорвалось. Синий, желтый, зеленый и серебряный цвета смешались. Пики льда прострелили воздух; упавший Аха видел, как они пронзают дикарей, как загорается их одежда, как шестерни с грохотом ударяются о стены, отлетают и падают, сминая тела.

Часть шаров набухла огнем, часть лопнула. Пики стали частоколом белых молний, куб решетки превратился в пирамиду. Шестерни сцепились.

Но беглец оставался жив. Он полз вдоль стены к выходу, его кожа горела от колких укусов магии, его одежду рвали порывы чародейского ветра. Четыре заклинания сплелись в невероятную, ни на что не похожую дрожащую конструкцию, которая застыла между полом и потолком: стальные лезвия, пронзившие огромную ледяную снежинку, вокруг раскаленная решетка, в узлах которой повисли мертвые дикари, под ней – медленно проворачивающаяся шестерня, а вверху изогнутое, вибрирующее лезвие косы – будто серебряная радуга.

Несколько мгновений магический блок сросшихся заклинаний гудел и дрожал в воздухе, затем рассыпался грудой быстро растаявших обломков. Тела дикарей повалились на пол.

Аха подполз к проему. Не оборачиваясь, не слушая криков Рыжебородого, он встал, сделал шаг, упал и покатился по ступеням.

Он уже бывал в этом замке, когда-то видел этот город, всех его обитателей, дома, мостовые, трактиры. Его звали Аха, он знал весь этот мир, за годы скитаний он успел посетить каждый уголок, он видел все деревья, все их ветви и листья, все берега, все волны рек, каждое облако в небе.

Он не помнил почти ничего.

Аха выбрался из города через проломленные южные ворота, то и дело оглядываясь на магический ураган, бушующий там, где стоял замок Рыжебородого.

Он долго шел между полями, не решаясь постучаться в двери какого-нибудь крестьянского дома. Вокруг тянулись бедные селения, огороды и пастбища.

До рассвета было еще далеко, когда беглец, от голода еле волочивший ноги, увидел свет в окне придорожного трактира.

Беглец привалился к изгороди, разглядывая конюшню, пустой темный двор и двухэтажную бревенчатую постройку. Прошел через раскрытую калитку, стукнул в дверь – она приоткрылась. Изнутри повеяло теплом и запахом съестного. Раздалось ворчание. Аха отступил, положив ладонь на рукоять палаша. Дверь распахнулась, в проеме возникла невысокая старуха в сером платье, с бусами из камешков на тощей шее. Темное сморщенное лицо ее напоминало трепаную рогожу. У ног, тихо рыча, стоял лохматый пес. Его черные глазки и ясные глаза старухи оглядели беглеца, после чего хозяйка сказала:

– Входи, путник.

Закопченный потолок, грубые лавки и столы, догорающий огонь в очаге, лестница на второй этаж – все это Аха видел раньше. Возможно, он даже знал когда-то старуху: перед его мысленным взором все лица, которые он успел повидать за эту ночь, слились в один образ с беспрерывно меняющимися чертами, словно состоящий из обликов всех людей мира.

Старуха ушла, а пес остался стоять, наблюдая за гостем. Хозяйка появилась вскоре, неся ведро с водой и деревянный таз.

– Помойся, – прошамкала она.

Аха стянул рубаху, оглядел себя – его грудь, бока, плечи и руки покрывали шрамы… Первые Духи, сколько же раз он был ранен в своей жизни?

Пока он мылся, хозяйка принесла миску с мясом, краюху хлеба и кувшин вина. Аха, бросив на стол мешочек с монетами, найденными в каюте дорингера, спросил:

– Этого хватит?

– Да, – ответила старуха, даже не заглянув в кошель. Она стояла возле стола, поглаживая голову пса, и смотрела, как гость рвет зубами жесткое мясо, отламывает куски от краюхи, запихивает в рот и, давясь, пьет вино.

– Долго же ты не ел, путник, – сказала хозяйка. – Как тебя звать?

Беглец поперхнулся. Поверх кувшина он уставился на хозяйку и глухо произнес:

– Аха.

Он ожидал чего угодно, но, казалось, это имя не вызвало у старухи особого интереса. Хозяйка похлопала по шее пса, тот, вильнув хвостом, пошел к двери. Толкнул ее лобастой головой и выскользнул наружу.

Старуха повернулась, чтобы уйти, но беглец окликнул ее:

– Мать, поговори со мной.

Хозяйка вышла из комнаты, вернулась с чашкой, села напротив Аха и налила себе из кувшина.

– Что-то плохое происходит в Либерачи, – произнесла она.

– Либерачи?

– В городе. Ты ведь с той стороны пришел.

Аха сказал, отведя взгляд:

– Наверное, я воевал там. Я… понимаешь, мать, я воин, может, наемник…

Хозяйка кивнула:

– Вижу.

Аха наконец насытился. Он отставил миску, уперся локтями в стол и, положив подбородок на кулаки, продолжил:

– Пришел в себя здесь, на дороге. Меня, верно, по голове стукнули, мать. Я все забыл, понимаешь?

– А как же, может быть, – вновь не удивилась старуха. – Тут неподалеку Окта-мельник, так его сынка, старшего, как-то лошадь в лоб лягнула. Он упал и лежит. К вечеру встал – не признает ни папаши, никого. Всех пужался, как кто подойдет – на того с кулаками. Кричал: Духи! Вы – Первые Духи! Потом ушел куда-то, больше не видели его.

Аха прикрыл глаза, не глядя, взял кувшин. Отпил и произнес:

– А кто они такие, Первые Духи, мать?

– Так ведь нету их давно, путник. Что о них теперь говорить? Давненько они… или сгинули, или еще что. Хотя уж ты-то должен знать про Первых Духов, обязательно кто-нибудь рассказал бы…

Аха подозрительно уставился на нее.

– Это почему?

Старуха всплеснула руками.

– Ай, я ж забыла – ты, говоришь, ничего не помнишь? Но имя свое вспомнил все ж таки? Ежели…

– Ты, мать, не путай меня, – перебил Аха. – Почему мне должны были рассказать про Первых Духов?

– Да из-за имени твоего. Был когда-то Кузнец, величайший среди Первых… Про Кузнеца помнишь-то?

Озеро грязи, которым была его память, всколыхнулось, подняв к поверхности смутный образ – тот возник у самой поверхности, беглецу даже показалось, что он видит силуэт, может различить очертания… но образ тут же растворился, исчез.

Аха покачал головой.

– Ну, слушай, раз так, – сказала хозяйка и вновь наполнила свою чашку. – Это давно было. Люди тогда жили на земле, не знали они, как это можно – плавать в облаках, и в землю вгрызаться тоже не умели. И еще не знали они грехов. Никто никого не убивал, не насильничал, не воровал – потому что воровать было нечего. Не было такого, чтоб вот это… – она положила ладонь на кувшин, – твое, а вот это… – дотронулась до чашки, – мое. Вся утварь, весь скарб принадлежали всем. Духи же обитали под землей. С людьми они не то чтобы дружили, но и не притесняли их. Иногда какой Дух мог на поверхность выйти, а иногда они людей к себе вниз брали – не насильно, а кто захочет пойти в услужение. И был…

– Постой, – вновь перебил Аха. – Ты говоришь «духи». А кто они такие, эти духи? Как выглядели?

Старуха покачала головой.

– Я их не видела, и никто из теперешних не видел. Но, говорят, были они как люди, только большие и сильные, и знали столько всего, что мы никогда не узнаем. Ты слушай, путник, не сбивай, а то я позабуду, про что говорила. И был такой человек, Ахасферон, он у Духа Кузнеца в услужении состоял в его подземной кузнице. Выковал его Хозяин как-то Обруч. Всю свою силу, все умение в него вложил. Долго не мог сделать так, чтобы Обруч тот был точно как круг. Понимаешь, путник?

– Нет, – сказал Аха.

– А вот, гляди. – Старуха протянула тощую руку, показывая кольцо на безымянном пальце. – Видишь? Какое это кольцо?

Аха рассмотрел украшение и неуверенно произнес:

– Железное.

Хозяйка молчала.

– Дешевое, – добавил он.

– Нет, не то. Какое оно?

– Круглое? – спросил Аха.

– От! Хотя если вправду говорить – то и не круглое.

– Как же не круглое, когда…

– А вот так. Это нам сдается, что круглое, но если хорошенько приглядеться, то увидишь, что чуток имеется этих… как бишь тот ученый человек говорил… Искривления в нем есть. Искривления – там, и здесь… понял, путник? Я сама не видела, но слышала, есть такие стекляшки, навроде как прозрачные и с ладошку величиной. И ежели через такую стекляшку на что глянуть, то оно видится большим. Ну вроде как стекляшка его увеличивает, то есть не по-всамделишному, а только для взгляда. И ежели ты через стекляшку на кольцо мое поглядишь, то кольцо станет большим, а тогда и всякие эти самые искривления станут большими – и увидишь, что это не круг вовсе. Понимаешь теперь? А Кузнец хотел сделать такой Обруч, чтобы он был всем кругам круг, такой что… от, слово есть для этого, забыла! Как жи ж его…

– Идеальный? – спросил Аха.

– От! – обрадовалась хозяйка. – Идеальный Круг. Долго бился Кузнец, и Аха-подмастерье ему помогал. В конце концов собрал Дух всю мощь надземного мира, все его силы – и наконец смог сделать Идеальный Круглый Обруч. Доселе такого в мире не было.

Аха долго глядел на старуху. Наконец спросил:

– И где сейчас этот Обруч?

– Этого не ведаю. Я ж тебе про другое толкую. Ты слушай, Аха, не перебивай. Обруч хранился в подземной кузнице, и Первые Духи со всех сторон собирались, чтобы взглянуть на него и подивиться умению Кузнеца – потому что, хотя по первому взгляду ничего в нем удивительного не было, простой золотой Обруч, и все тут, но круглость его была такая… идеальная, и делала его таким чудесным, что отвести от него взор было никак невозможно, и нельзя было не влюбиться в его совершенную красоту.

А больше всех любил его Аха-подмастерье. И захотел он владеть Обручем, хотя даже не понимал, как это – «владеть». Ведь люди были безгрешны, и воровства они не знали. И денег у них не водилось, и убийства тогда не было, потому что – зачем же убивать, ежели все владеют всем и все довольны? И прелюбодейства не было, потому что все жены любили всех мужей, а все мужи – всех жен. И корысти не было, и зависти. И вот как-то ночью пришел Аха-подмастерье в кузницу и взял Обруч. Решил он так: почему бы не надеть его себе на голову и не уйти? Какая разница, где Обруч находится, хоть у Духа Кузнеца, хоть на голове Аха, ведь ни одна вещь никому не принадлежит… Аха уже почти надел его, когда проснувшийся Кузнец вошел в кузницу за его спиной. И, увидев, что творится, схватил Дух свой молот – да не простой молот, а Первый Молот, отца всех молотов мира, – и ударил он Аха сзади, туда, где голова сходится с шей и где у всякого человека…

Дверь распахнулась, в комнату один за другим стали входить люди. Льющийся от очага свет озарил меховые одежды. Заблестели короткие клинки и пропитанные маслом, заплетенные в косы черные волосы. Последним – сначала на четвереньках, а после встав на задние лапы, – вошел лохматый пес, на глазах обретающий человеческие черты. Вытянутая морда сплющивалась, треугольные уши уменьшались. Старуха вскочила, и Аха вскочил тоже.

– Убить! – рявкнула хозяйка, скалясь. Дикари бросились вперед, Аха с криком швырнул в них лавку, вспрыгнул на стол, увидел блеснувший в руках старухи нож и палашом пронзил ее шею. Оборотень взвыл, беглец отбросил его назад ударом кулака и прыгнул прямо со стола на ступени лестницы. Позади раздавались грохот и вой. Аха взлетел по ступеням, вышиб первую же попавшуюся дверь. За ней оказалась не обычная комната для постояльцев: посредине была костями выложена пентаграмма, в центре стоял череп, а по углам в плошках оплывали пять горящих свечей. Расшвыривая кости, Аха пересек комнату и вывалился в окно, головой высадив ставни.

Он упал на землю, вскочил, прихрамывая, заковылял к конюшне. Из дома доносился топот – враги еще только бежали на второй этаж.

Его преследовали – оглядываясь, он неизменно видел темные фигуры, которые, низко пригнувшись, неслись по дороге.

Конь испуганно ржал. Аха едва удерживался на нем – скакал без седла, поводьев и стремян.

Беглец помнил: ему много раз приходилось скакать на взмыленном жеребце, он когда-то видел эту дорогу и эти поля, речной город впереди, фигуры зверолюдей, каждое дерево, что проносилось мимо, каждый луг и каждую травинку на лугу – и все, все дороги этого мира, все его поля, города и деревья…

Речной городишко еще спал. Небо светлело, тени съеживались под стенами домов. Преследователи исчезли из виду. Впрочем, Аха был уверен, что они не прекратили погоню.

Жеребец под ним почти падал. Сквозь стук копыт донесся скрип оконной ставни, звякнул засов. Промелькнул колодец и фигура женщины с ведрами.

Аха остановил коня возле склада на прибрежной улице. Жеребец переступал с ноги на ногу. Всадник огляделся. На пологом песчаном берегу лежали лодки и сушились сети. На широком дощатом настиле стояли эфиропланы… Мгновение беглец разглядывал их, а затем из озера грязи всплыло слово. Джиги — вот как назывались эти летающие кораблики, способные поднять не больше трех человек. Очертаниями они напоминали чаек с распростертыми крыльями длиною в человеческий рост. «Брюхами» этих чаек были емкости в форме сосисок. Настил охраняло трое стражников – когда Аха появился здесь, они повернулись, разглядывая всадника.

Вверху затрещало. Аха вскинул голову: с крыши склада на него падала темная фигура.

Он откинулся назад и полетел спиной на землю. Человек-волк взмахнул лапой. Когти пробороздили шею скакуна, тот захрипел и повалился на бок, дергая ногами. Оборотень перепрыгнул через него и тут же упал, пронзенный палашом.

Аха попятился от фигур, мчавшихся к нему по улице.

Издалека донесся крик – какой-то ранний прохожий увидел ворвавшихся в город оборотней. Позади заголосили стражники.

Аха повернулся, собираясь бежать, и застыл, пораженный открывшейся картиной: над рекой к городу медленно плыл огромный эфироплан, совсем не похожий на те, что он видел недавно. Мгновение, и новое слово всплыло из грязных глубин: снежень.

Остов в виде колеса, из которого торчало семь остроконечных выступов, и на каждом стояла круглая оружейная башенка. Над центральным корпусом возвышался косой парус. Небо продолжало светлеть, теперь эфироплан четко виднелся на его фоне, напоминая огромную сине-белую снежинку.

Люди-волки налетели на Аха. Он прижался к стене склада, отбиваясь. Вокруг мелькали лапы и скалились морды. Расшвыряв противников, он помчался к настилу с джигами, навстречу изумленным стражникам.

Тень снежня наползла на берег. Под одной из венчающих выступы башенок раскрылся люк, и что-то белое полетело вниз.

Позади Аха слышал фырканье и тявканье оборотней. Сверху донесся свист. Беглец прыгнул на настил, сбил стражников с ног. Ледяной снаряд, упав в толпу людей-волков, взорвался смерчем искристого снега, во все стороны ударила волна морозного воздуха.

Аха уже вскочил, пнул ногой поднимающегося стражника и бросился к ближайшей джиге. Как только он перерубил привязанную к скобе веревку, эфироплан начал подниматься. Беглец перекинул ногу через узкий корпус, сунув палаш в ножны, вцепился в подкову руля.

Джига всплыла над головами вскочивших стражников. Берег возле настила украсила плоская спираль инеистых узоров – промороженная земля, на которой лежало несколько мертвых тел. Оставшиеся оборотни набросились на людей, но Аха не видел этого. Он смотрел на еще один эфироплан, который медленно выплывал из-за крыш домов, с той стороны, откуда прискакал беглец.

Это была знакомая ему скайва, на флаге которой перемешались золотой и красный цвета.

Аха потянул короткий рычаг под рулевой подковой, и в маломощном двигателе забурлила манна. Беглец вдавил педаль – повернулись «крылья», сдвинул руль – позади шевельнулся «хвост».

Снежень развернулся так, чтобы один из выступов обратился к джиге. Оружейную башенку венчал самострел на треноге, и трое воинов как раз закончили взводить его.

Наконечник копья, которым был заряжен самострел, горел ярким синим светом. Аха свесился влево, до предела выворачивая подкову.

Оружие выстрелило, копье пронеслось перед носом джиги. Притороченное к наконечнику боевое заклинание оставляло за собой полосу искрящейся снежинками голубой пелены. Беглеца накрыло волной холода, джигу крутануло и бросило в сторону. Несколько мгновений Аха висел, прижимаясь к корпусу, обхватив его руками и ногами. Вокруг стремительно вращались небо и земля, снежень и скайва, река, настил, крыши города.

Прямо под ним пронеслась палуба, воины с двуручными мечами, лапы катапульт и сложенные в конусы ледяные снаряды. Воздушный поток швырнул джигу дальше по крутой дуге.

Эфироплан выровнялся, лишь вплотную подлетев к носу скайвы. Аха вновь до предела вывернул «подкову», пытаясь избежать столкновения. Он видел жерла огнестрелов и лица вооруженных матросов. Ветер донес неразборчивые слова команды. Джига наконец изменила направление полета, начала подниматься – и тут развернувшаяся в воздухе сеть, концы которой канатами крепились к крюкам на борту эфироплана, накрыла ее.

Он высвободил ногу из-под перевернутой джиги, при этом яростно кромсая палашом сеть. Вскочил, вытянув оружие перед собой, рыча на нескольких матросов с баграми и топорами.

Растолкав их, вперед вышла женщина в светлых одеждах, с длинными рыжими волосами. Беглец уже шагнул к ней, поднимая оружие, когда она закричала:

– Аха! Аха, подожди!

Он замер, уставившись на нее. Это лицо было знакомо ему. Она… ее звали… Женщина подошла ближе. Беглец мотнул головой и замахнулся.

– Это же я! – В испуге она отпрянула, прикрываясь руками. – Ливия!

В последнее мгновение он остановился.

Ливия?

– Отойдите все! – приказала она.

Матросы попятились, не опуская оружия, готовые в любое мгновение наброситься на беглеца.

– Неужели ты способен поднять на меня руку? – спросила женщина.

Ливия? Ну конечно, он знал ее. Они очень хорошо знали друг друга…

– Ты хотела убить меня! – обвинил беглец. – Приказала сбросить со скайвы! А теперь спрашиваешь, способен ли я…

Она перебила:

– Да нет же! Что ты говоришь? Ты сам прыгнул вниз.

Аха оторопело уставился на хозяйку эфироплана. Скайва разворачивалась, ветер надувал паруса – они летели прочь от реки. Раздался визг, матросы пригнулись, глядя назад. Ледяной снаряд пробил задний парус и разорвался посреди палубы морозным смерчем. Раздались крики, загрохотали кормовые огнестрелы.

Беглец сказал:

– Пусть они уйдут.

Ливия что-то приказала матросам, и они, то и дело оглядываясь, скрылись между палубными надстройками. Аха и женщина стояли, глядя друг на друга. Из-за штурманской рубки доносились голоса, по мачтам ползали фигуры. Аха прислонился к стволу огнестрела, опустил палаш, но не убрал его в ножны.

– Я все забыл, – сказал он.

– Забыл? – Ливия порывисто шагнула к нему, беглец вскинул оружие, и она остановилась. – Как ты мог забыть? И что значит – «все»?

– Все! – повторил он. – Сейчас, когда ты назвала свое имя, я вспомнил, что мы… что мы были знакомы, но кто ты такая – я не помню.

Все это время ее лицо было недоуменным, но теперь на нем возник проблеск понимания.

– Значит… Мир опять вывернулся? – прошептала она. – Ты спрыгнул, когда мы были в облаках. Мы опустились и увидели тот дорингер. Ты упал на него? Упал на палубу летящего дорингера?

– Да. Там не было команды, только мертвецы. Когда упал, сильно ударился головой. Говоришь, меня не сталкивали, я спрыгнул сам? Но зачем?

– Ты хотел умереть. В первый раз посреди ясного дня пошел ливень и погасил огонь, потом палач заболел янтарной чумой и умер за один день, и потом, когда отец уже готов был… Но все равно ничего не вышло! На город напали дикари, их привели лесные шаманы. Мы решили взлететь на скайве отца, сбросить тебя вниз – что может убить вернее, чем падение из-под облаков? Но там оказался этот дорингер…

– Я не понимаю, – признался он, убирая палаш в ножны. – Я спрыгнул? А ты стояла и смотрела, как я…

Ливия шагнула к Аха и обняла его.

– Я не пускала тебя. Я… я должна была приказать, чтобы тебя сбросили, ты сам согласился с этим, и отец надеялся на тебя, но мы… Нет, ты не помнишь? Так может… может, воспоминаний в твоей голове столько, что разум уже не выдерживает их? И при первой возможности, например, при таком ударе – выталкивает их из себя, избавляется? К тому времени мы с тобой уже… И я не смогла заставить себя отдать матросам приказ. Тогда ты прыгнул сам. – Она говорила все тише и, наконец, замолчала. Аха стоял, ссутулившись, уронив руки вдоль тела. Ливия прижималась к нему. Беглец помнил, что вот так, тесно прижавшись друг к другу, они провели уже много времени, но, конечно, не на палубе, а в спальне… Он обнял Ливию и наклонился, целуя.

Река исчезла из виду. Эфироплан летел невысоко, облака оставались далеко вверху. Снежень Холодного Цеха медленно приближался – лишившаяся одного паруса скайва не могла ускользнуть от него.

Выпрямившись, Аха спросил:

– Почему я хотел умереть? И зачем вам это надо?

– Потому что тебе надоело жить. И потому что тогда мир повернется и, возможно, Погибель исчезнет.

Она показала на восток. При свете дня была хорошо видна серая пелена, что заполнила пространство между облаками и землей далеко у горизонта.

– Что это? – спросил он.

– Если бы мы знали… Но посланные туда эфиропланы не возвращаются, пограничные города исчезают один за другим. Наши алхимики не могут понять сущность Погибели. Иногда в ясный день можно разглядеть, что там плывет множество точек, а еще что-то движется по земле, но…

Пока Ливия говорила, грязное озеро памяти Аха бурлило все сильнее. Пузыри неясных образов поднимались к поверхности, лопались, обдавая рассудок черными брызгами, и каждая капля была лицом человека, или словом, или поступком – бесчисленными лицами, которые он повидал в своей жизни, бессчетными словами, которые он произнес, и бесконечной чредой ужасных поступков, которые он совершил.

– Так Погибель – это вражеское войско, которое наступает на нас?

– Да. Возможно. И если так – оно очень большое. И состоит из тех, кто слишком не похож на нас, чтобы мы могли понять сущность врага.

– Как моя смерть может спасти мир?

Раздались шаги. Ливия отстранилась, Аха положил ладонь на палаш. В сопровождении трех вооруженных топорами матросов к ним подошел долговязый человек в расшитом желтыми нитями костюме.

– Капитан, – сказала Ливия.

– Госпожа, – мужчина, взглянув на Аха со страхом и омерзением, тут же отвел взгляд. – Снежень Холодного Цеха вот-вот приблизится на расстояние, когда его снаряды долетят до нас.

– Так откройте огонь по нему! – властно произнесла Ливия.

– Его орудия мощнее наших огнестрелов. Снежень – боевой корабль, а у нас всего лишь парадный эфироплан аркмастера. Если немедленно не…

– Мы должны вернуться в Либерачи, – отрезала Ливия. – Вы видели, что там происходило, когда мы пролетали над ним ночью? Если мой отец…

– Твой отец – аркмастер? – перебил Аха. – Такой высокий рыжебородый старик? Возможно, он мертв. Ночью я был в замке. Их там собралось четверо. Двое нападали, а рядом с твоим отцом стоял кто-то в серебристой одежде. Кто он?

– Аркмастер механической магии, – прошептала Ливия.

– Да, и еще двое, бело-синий и темно-зеленый. Это…

– Холодный и Мертвый Цеха. А мой отец? Мы не могли опуститься, хотя и видели, что замок осажден, но мы же летели за тобой! Значит, аркмастера проникли внутрь раньше своих воинов? Что с отцом? Если он…

– Почему моя смерть спасет мир?

Ливия схватила его за руку.

– Умоляю, Аха, что с отцом?

– Я не знаю. Я убежал оттуда. Почему моя смерть спасет мир?

– Но ведь ты – Аха! Тот, кто создал все грехи Аквадора!

И как только прозвучало это слово, наполняющее его рассудок озеро грязи взорвалось гейзером воспоминаний. «Аква» – вода, и «аквис» – жидкий. «Дор» – воздух, и «аква-дор» – жидкий воздух. Мир эфира, в котором могут плавать корабли…

Он – Аха, на заре веков он служил подмастерьем у Духа Кузнеца и однажды взял созданный мастером Обруч. Разъяренный хозяин ударил его своим молотом и попал в затылок. А ведь в голове каждого человека есть семя смерти. После рождения это семя дает всходы, из года в год они медленно вырастают. Постепенно древо смерти опутывает мозг своими тонкими ветвями, и каждая ветвь, каждое разветвление – это какой-то поступок человека, его выбор и деяние, которое он совершает. Ветви вдавливаются в мозговое вещество, оставляя на поверхности глубокие извивающиеся впадины. Древо питается соками разума. У некоторых оно сильнее – такой человек к старости выживает из ума, у некоторых слабее – хозяин такого древа до смерти сохраняет ясный рассудок. Человек умирает, когда древо окончательно поедает его…

Поток воспоминаний прервался от звука летящего ледяного снаряда. Поначалу тонкий, похожий на жужжание осы, тот превратился в надрывный визг, который завершился грохотом. За спиной капитана и матросов взметнулся голубой смерч. Палуба под ногами дрогнула – вражеский снежень дал залп из всех орудий.

Когда Кузнец нанес удар, череп подмастерья треснул и сквозь трещину выпало семя смерти. Аха схватил Обруч и побежал, Кузнец преследовал его по пещерам. Наконец он настиг Аха и попытался убить, но уже не смог сделать этого – ведь, когда семя выпало из головы, подмастерье стал бессмертным. Они долго дрались, и Аха убил Кузнеца. Человек смог убить одного из Первых Духов! Но Кузнец успел проклясть его на вечные скитания, на жизнь в смерти. От силы проклятия содрогнулись земные недра, Аха попал в каменную лавину, его завалило. Очень нескоро он выбрался на поверхность. Обруч он потерял.

На палубе скайвы разверзся ледяной ад. Начавшие стрелять кормовые огнестрелы захлебнулись, стволы их покрылись инеем. Взвились морозные смерчи, затрещала, медленно кренясь, главная мачта. Копья с заклинаниями на наконечниках впивались в доски.

Выкрикивая приказы, капитан побежал к корме. Двое матросов упали, последний, вопя от ужаса, метнулся в одну сторону, едва увернулся от смерча, задевшего нос скайвы, бросил топор, прыгнул в другую сторону – и, не удержавшись, кувыркнулся через борт.

Содрогание палубы сбило Аха и Ливию с ног. Женщина ударилась лицом о ребристый ствол огнестрела, вскрикнув, сползла на палубу. Аха подхватил ее, мельком увидел залитый кровью лоб, перекинул через плечо. Свободной рукой он ухватился за крыло джиги и поволок эфироплан к борту. Его сознание разделилось на две части, одна руководила движениями, а другая вспоминала.

Увидев, что Кузнец убит, а выкованный им Обруч исчез, Духи обвинили во всем людей. Разгневавшись, они захотели наказать их. Одни предлагали обрушить на род людской янтарную чуму, другие – землетрясения, третьи – наводнения. Они спорили, спор тянулся века, а люди жили себе, не зная, какая опасность угрожает им. В конце концов духи напали друг на друга. Когда они сошлись в битве, содрогнулся мир и далеко на востоке его рассекла трещина. На род людской обрушились несчастья. Трещина разрослась, от края к краю ее протянулись дрожащие волокна бытия, пленка утончившейся реальности. Духов затянуло туда и выбросило наружу – в Великую Пустошь, состоящую из высохшего, мертвого времени. Его смертные эманации беспрепятственно проникали сквозь трещину, створки мира раскрывались все шире, волокна рвались, небо тускнело, отдаляясь от земли, океан бурлил и захлестывал сушу, люди гибли до срока. Еще немного – и род людской прекратил бы свое существование, но тут один человек нашел Обруч. С помощью силы, вложенной в него Кузнецом, этот человек сумел сомкнуть створки бытия. Хотя полностью закрыть трещину ему не удалось, он сумел сжать ее так, что бьющий снаружи поток смерти уменьшился. Этот человек стал первым магом, прожил три века и, перед смертью основав магические Цеха, передал Обруч мудрейшему из своих последователей.

Ледяной смерч почти настиг их, когда Аха топором прорубал прореху в фальшборте. Обломок планширя отлетел в сторону, беглец перекинул тело Ливии через корпус джиги и спихнул суденышко вниз. Мороз обжег его спину, и Аха бросился следом за эфиропланом.

Отныне он не мог умереть. Духи преследовали его, желая отомстить, и чтобы спастись, ему пришлось прятаться, воровать и, в конце концов, убивать. Через Аха в Аквадор пришел грех, он сам стал воплощением греха – отцом всех грехов этого мира.

Проклятие Кузнеца все еще действовало. Предмет, подброшенный вверх, падает на землю. Вода текуча, а огонь обжигает. Это – законы мира, то, на чем он стоит. Бессмертие Аха стало одним из таких законов. Всякий раз, когда смерть подступала слишком близко, мир будто проворачивался на бесконечно малый угол, цепочки причин и следствий скручивались в странные петли, события выстраивались так, что бывший подмастерье оставался жив. Вначале жажда жизни и страх перед смертью гнали его прочь от преследователей. Но его грехи расползлись по Аквадору, затем Духи исчезли из мира, поколения сменялись поколениями, возникли и разрослись магические Цеха, время текло своим чередом, и жажда жизни оставила его. Теперь Аха хотел умереть – и не знал, как.

Наконец ему удалось выровнять джигу. Двигатель захлебывался кипящей манной, сломанный правый киль повис лохмотьями, рулевая подкова треснула. Ливия, перекинутая через корпус перед Аха, извивалась и стонала. Далеко вверху снежень и скайва сцепились, остроконечный выступ огромной снежинки пробил борт эфироплана Теплого Цеха.

Озеро грязи в голове Аха клокотало, выплескивая воспоминания. Словно сквозь серое марево он видел лес впереди.

И летящий низко над ним шершень – военный эфироплан Мертвого Цеха.

Джига пронеслась над опушкой, внизу мелькнуло несколько приземистых серебристых машин: медлительные неповоротливые черепахи с панцирями из железных щитов ползли к лесу.

Озеро грязи, которым за века стала переполненная воспоминаниями память, изрыгало черные гейзеры, ходило волнами, выплескивало густую коричневую пену. Все, что Аха повидал за бесконечную жизнь, теперь поднялось к поверхности и наполнило рассудок чередой перетекающих друг в друга образов.

Подброшенный предмет падает на землю, а вода текуча – но подземный газ позволяет поднимать тяжести в воздух, и если заморозить воду, она станет твердой. Возможно, и он все-таки мог умереть? Возможно ли создать такое давление смертных обстоятельств, что это переломит силу закона, которым стало проклятие Кузнеца? Аха задумался над этим, уже когда сквозь мировую трещину в Аквадор проникло войско Погибели.

Взрезав зеленую поверхность, джига пронеслась по древесным кронам, все глубже погружаясь в них. Аха рывком поднял Ливию, прижал ее голову к груди, чтобы ветви не исхлестали и без того залитое кровью лицо. Еще несколько мгновений эфироплан несся вперед, хруст и треск далеко разносились по лесу. Затем кораблик напоролся носом на толстый сук, тот начал сгибаться, переломился, но остановил движение – джига, закрутившись волчком, полетела вниз.

Аха выпустил тело женщины, нагнув голову и прикрыв лицо руками, пронесся сквозь ветви и упал на мягкую землю, лицом вверх. В позвоночном столбе хрустнуло, спину пронзила боль. Он лежал, сцепив зубы, наблюдая за тем, как зелень и ветви над головой расплываются, потом приобретают четкие очертания, как ветерок шевелит их…

Неподалеку раздался стон.

Упираясь локтями, беглец приподнялся. Вокруг тянулась болотистая земля, локти погрузились в грязь. Стон прозвучал вновь. Аха перевернулся и пополз, хватаясь за траву правой рукой – левая плетью волочилась по земле.

Он увидел торчащий из земли обломок киля, шипящую, медленно опадающую емкость. Беглец встал на колени, ухватил себя за левый локоть и, захрипев, рывком потянул, возвращая плечевой сустав на место. Все вокруг расплылось, ослепительно полыхнуло…

Аха выпрямился.

Женщина лежала посреди обломков, на боку. Он добрел до нее, опустился рядом и перевернул на спину. Лицо дочери аркмастера было иссечено ветвями, платье превратилось в лохмотья и потемнело от крови, сочащейся из многочисленных порезов. Аха наклонился над ней и спросил:

– Аквадор разделился, когда я надел Обруч?

Потрескавшиеся губы шевельнулись, и Ливия прохрипела:

– Да. Ты…

Он покачал головой.

– Только отвечай. В тот миг, когда я решился надеть Обруч, Аквадор изменился? Это как… как смертное древо в наших головах? Каждое разветвление – какой-то поступок. И когда происходит что-то важное, очень важный выбор для всего мира, пусть даже этот выбор делает один-единственный человек, мир тоже разветвляется на…

Она сглотнула и прошептала:

– Отец называет это ветвями бытия.

– Да, ветви. Где-то там… Там остался другой Аквадор, в котором подмастерье не решился украсть Обруч Кузнеца. Но мы – на этой ветви, и здесь Духи сошлись в сражении, затем покинули Аквадор, появились Цеха, а теперь сюда пришла Погибель?

– Погибель, – повторила она. – И еще – война между Цехами. Механическая магия в союзе с теплой, но остальные… Мы не смогли объединиться против общего врага… Было ясно, что Аквадору конец.

– И твой отец решил изменить это? Решил, что я должен умереть? Он нашел меня, а я к тому времени так устал жить, что согласился? И этот мой выбор должен был изменить мир, создать новую ветвь бытия, на которой не было бы Погибели, или такую, где Цеха смогли бы справиться с ней?

Она прошептала:

– Каждый Цех, он… Алхимики сказали: тот Цех, что сможет убить тебя, и станет главенствовать на новой ветви. Если ты… уничтожив тебя, Цех повернет мир в сторону от Погибели и создаст свою ветвь, где будет занимать верховное место.

– Что значит – повернет? Все вокруг на мгновение исчезнет, а когда возникнет вновь…

– Нет. Просто последующие события выстроятся так, что какой-нибудь Цех придет к власти. А Погибель… или они отступят, или их войско разметает могучий шторм… Так вот, после этого мы… тебя привязали к столбу, разложили хворост, подожгли – но среди ясного неба появилась туча… Начался ураган, все почернело. Ливень. Огонь погас, веревки размочило. Тогда хотели отрубить голову. Но палач заболел янтарной чумой и за полдня ослабел настолько, что даже не смог поднять топор. А когда отец решился сам казнить тебя, в тот же вечер напали дикари…

– И другие Цеха, прослышав, что происходит, прислали свои армии?

– Да. Все хотели убить тебя. Тогда мы решили взлететь, отчаянная надежда… решили сбросить тебя со скайвы. Я… мы с тобой уже… Мы полюбили друг друга. Я не решилась. Когда мы были в облаках, я не смогла отдать приказ. Я умоляла тебя одуматься, приказала матросам держать тебя, запереть… но ты вырвался и прыгнул.

Аха кивнул.

– Конечно. Но ты тут ни при чем. Любовь? Это не твоя любовь. Это мир, его рок принудил тебя, и потом, пока ты пыталась удержать меня, ветра пригнали тот дорингер, и когда я наконец прыгнул – он оказался внизу.

Ливия в ужасе прошептала:

– Нет, не рок! Я сама…

Он осклабился, чувствуя, что память почти очистилась, избавив его от большинства ненужных воспоминаний, оставив лишь самое необходимое.

– Чистый безгрешный мир? Люди, как овцы на лугу, и Духи-пастухи? Это длилось бы вечно, не появились бы ни эфиропланы, ни Цеха, магия так и осталась бы уделом Духов… Мир не мог развиваться, если бы все осталось так. Древо не смогло бы расти. Аквадор должен был в конце концов создать такого, как я, кто подарил бы ему грехи. Но за то, что я толкнул мир вперед, он же и проклял меня… или отблагодарил? Он хранил меня ради моих грехов.

– Это не рок, у меня был выбор, я сама… – шептала Ливия.

– Мир сделал так, чтобы мы встретились. У тебя не было выбора, он выбрал за тебя.

Содрогнувшись, женщина перевернулась на бок, сжалась и закрыла глаза. Ее губы шевелились, она что-то беззвучно говорила.

Аха выпрямился. Все последнее время он слышал шелест эфира в парусах летящего низко над лесом шершня, слышал поскрипывание железных черепах, движущихся между деревьями, а иногда ветер доносил крики тех, кто остался на скайве и снежне.

Голова больше не кружилась, в ногах еще была слабость, но зато боль покинула вывихнутое плечо. Его память очистилась, извергнув накопившуюся грязь. Он был полон сил. Он хотел жить.

Ладонь опустилась – и не нашла рукояти палаша. Аха покосился вниз, увидел, что потерял и ремень, и ножны. Тогда он побежал.

Поначалу ноги заплетались в траве и подгибались, но по мере того, как былая сила возвращалась в тело, движения его становились все увереннее.

Отталкиваясь от рыхлой земли, он мчался, делая длинные прыжки, похожий на сильного лесного зверя. Ноздри его раздувались. Аха бежал долго, пока не достиг болота. Голоса позади звучали все громче. Теперь и впереди раздался шум.

Он остановился возле могучего дерева, за которым начинались островки зеленой воды и кочки. Окинув взглядом ствол, вцепился в длинный сук и поднатужился. Сук сломался у основания, Аха упал на спину, тут же вскочил.

Он пошел через болото, к черной кривой коряге, что торчала из покрытого высохшей тиной островка земли. Позади среди деревьев мелькали фигуры. Разбрызгивая теплую болотную воду, Аха добрался до коряги, напоминающей иссохшую руку утопленника-великана, и встал спиной к ней. Жизнь переполняла его, мир потоками счастья вливался в тело через каждую пору на коже, через ноздри и глаза, через все его старые, зарубцевавшиеся раны. Вскинув руки, потрясая тяжелым суком, он закричал, призывая врагов.

Голоса звучали рядом. Матросы со скайвы в измазанной грязью одежде, вооруженные топорами, появились на краю болота. Между ними, хромая, шел долговязый капитан с саблей в руках. Позади отряда медленно ползло что-то серебристое.

Они остановились, услыхав шум сбоку. Аха поглядел туда. Высокий воин в бело-голубом плаще, наброшенном поверх доспеха, вышел к болоту. За ним показался второй, затем третий, четвертый – все несли на плечах двуручные мечи. Предводитель остановился, увидев матросов, что-то угрожающе прокричал, и капитан выкрикнул в ответ проклятие. Позади него стоял уже большой отряд матросов.

Захлопали крылья, несколько птиц взлетели над кронами. Все повернули головы.

Воины Холодного Цеха появились справа от Аха, матросы были перед ним, и теперь слева между деревьями возник сутулый человек в темно-зеленом плаще. Лицо скрывал капюшон. Опираясь на тонкий, поросший мертвыми ветками посох, он неторопливо шел к болоту. Одна за другой из лесного сумрака выныривали фигуры – вскоре их стало столько, что беглец сбился со счета, теперь к островку приближалось небольшое войско.

Капитан отдал приказ, матросы пошли вперед, позади них, поскрипывая, двинулась серебристая машина. Предводитель в бело-синем плаще, пожав плечами, что-то проворчал, и воины с двуручными мечами последовали примеру матросов.

Раздались фырканье и плеск. Все оглянулись – из глубины болота, разбрызгивая воду, на четвереньках бежали десятки лохматых существ, и позади них, растянувшись длинной цепью, шли люди в мехах.

Лес огласился лязганьем, треском веток, плеском. Четыре армии с четырех сторон сходились к одному месту. Ахасферон вцепился в корягу, присев, вырвал ее из земли и поднял. Теперь в обеих его руках было оружие. Великий грешник оскалился, потрясая дубинками, повернулся кругом.

– Мир! – проревел он, скользя взглядом по приближающимся врагам. – Ради всех моих грехов – ты не оставишь меня!