"Вы просто не знаете, куда смотреть". Часть первая: "Бармен и его Швабра"

Глава 6. Говночел Пивцо

Депутатор пришёл с утра, скромно постучавшись в косяк двери стальными пальцами.

— Виски? — спросил я, доставая лёд.

— Пожалуй, — сказал он, снимая фуражку.

Он всегда её снимает, когда пьёт, разделегируя возложенные на него властные полномочия. Из-за специфического метаболизма практически не пьянеет, но в этом строг. Полицейский идеальный, как его лицо. Ненастоящее, как и он сам. Впрочем, мне ли, бармену-самозванцу, его осуждать? Осуждение не пристало ни барменам, ни самозванцам, ни мне.

— Содовой и сразу повторить.

Я молча киваю и наливаю.

Выпив два стакана, один за другим, Депутатор возвращает фуражку и казённый тон.

— Роберт, вы не могли бы пройти со мной в участок?

— Я успел с утра что-то нарушить?

— Нет-нет, вы нужны как свидетель.

— Свидетель чего?

— Ну, как же, — вздохнул полицейский, — вчерашний хулиган. Мы его предварительно оформили, но нужно собрать показания.

— Панк? — вспомнил я, проведя пальцем по изуродованной поверхности стойки. — Говночел?

— Он самый. Вы же ещё не открылись? Подойдёте? Это не займёт много времени.

— Без проблем, — согласился я. — Исполню гражданский долг.

До отделения полиции от бара сто метров наискосок, что отлично характеризует умственные способности того панка. Пытаться грабить заведение, расположенное буквально у порога полиции, фантастически тупо.

— Слы, чел, маякни полисам, что я не гангста! — завопил панк, увидев меня через решётку. — Я мальца кэш аскал, рили! И пивцо. Слы, чел, мне рили грабёж шьют, во трэш, прикинь? Не надо так, чел!

— Угрожал ли этот человек вам холодным оружием? — спросил меня Депутатор, когда мы расположились в его кабинете.

Ручка в его стальных пальцах нацелилась на желтоватый лист бумаги. Полицейский участок крошечный, единственная камера — просто отгороженный решёткой угол, дверь в кабинет не закрывается, так что панк всё слышит.

— Полис, ты рили гонишь! — кричит он. — Пивцо онли! Жажда, чел! Скажи ему, чел!

— Я бы не назвал это угрозой, — сказал я неуверенно.

— Вот этот предмет вам знаком? — Депутатор достал из ящика стола серый бумажный пакет, вытряхнул из него на стол ножик. Осторожно, через платок, нажал на кнопку фиксатора. Из рукоятки с деревянными накладками со щелчком выскочило лезвие.

— Похож на тот, которым мне царапали стойку, — признал я. — Но рукоять я не видел.

— «Свидетель считает, что нож, изъятый у подозреваемого, похож на тот, который использовался при попытке грабежа», — сказал полицейский вслух и принялся заполнять бумагу перед собой. Почерк у него оказался крупный и ровный, словно образец для школьной прописи.

— Рили, полис, не гони! — панически отозвался из-за решётки панк. — Какой грабёж, ты себя слышишь вообще? Мелкий аск, рили! Ну, чел, не будь говном, чел!

— Произносил ли подозреваемый угрозы в ваш адрес?

— Выражался он довольно невнятно, — сказал я осторожно. — Но мне показалось, что обещание неких проблем прозвучало.

— Да блин, чел! Это же аск, чел! Ну, прогнал я про трабло, ну, что ты, чел! Да ты же и не зассал, рили, не гони, чел! Они же рили меня засадят, чел!

— Так и запишем: «Угрозы неопределённого характера», — удовлетворённо кивнул Депутатор и внезапно мне подмигнул.

Панк застонал безнадёжно: «Это трэш какой-то, рили…»

— Угрожая оружием, подозреваемый требовал деньги… — проговаривает вслух то, что пишет полицейский. — Что позволяет классифицировать его действия как грабёж первой степени с отягчающими обстоятельствами…

— Во-о-от говно-о-о… — заныл панк. — Какими «отягчающими», полис, ну что за трэш, челы!

— С особым цинизмом в общественном месте на глазах у несовершеннолетних… Уборщице твоей семнадцать, ты в курсе? — спросил у меня Депутатор.

— Знаю, — ответил я. — Не наливаю.

— Вот и правильно. Приятно видеть законопослушного гражданина. А этого бандита мы засадим лет на двадцать, и поделом…

— На сколько? Рили, челы, это ж креза! Какие двадцать, я только стойку поцарапал! — заверещал перепуганный панк. — Я столько не жил ещё, мне восемнадцать всего!

— «Подозреваемый признал совершённую им порчу имущества…» — пишет полицейский, медленно проговаривая.

— Рили признал! — кричит панк. — Мой косяк! Сговнил. Каюсь, рили! Возмещу! Простите говночела! Не надо на двадцать!

— Ну, — сказал Депутатор громко, добавив в голос убедительного сомнения, — если пострадавший не будет предъявлять обвинений в нападении…

— Слы, чел, не будь говном, чел! — заныл просительно панк. — Я рили возмещу тебе ту доску!

— Денег при подозреваемом не обнаружено.

— Я исправлю, чел! Языком, блин, залижу, рили! Отработаю, чел! Не губи, чел!

— Ну, я даже не знаю, — сказал я, подмигнув Депутатору, — а как же стресс? Моральный ущерб? Осквернение реликвий?

— Каких реликвий, чел? Ты что гонишь, чел?

— Стойка для бармена как алтарь для священника! — произнёс я громко и поучительно. — Ты мне, можно сказать, в душу плюнул! Моя жизнь никогда не будет прежней!

Полицейский, пользуясь тем, что из камеры его не видно, показал мне большой палец и изобразил беззвучные аплодисменты.

— Ну, блин, чел, ну, что ты, чел… Да я что угодно, чел! — захныкал морально уничтоженный панк.

— С другой стороны, — продолжил я, уловив идею Депутатора, — ломать жизнь человека в столь несознательном возрасте не очень хорошо. Не пойдёт ли он по кривой дорожке вместо исправления, попав смолоду в криминальную среду?

— Пойду, пойду! Рили, чел, клянусь! Побегу, рили! Не дай пропасть, чел! — закричал с надеждой панк.

— Может быть, общественные работы… — изобразил голосом сомнения полицейский. — Но такой тяжёлый проступок, как попытка грабежа… Не будет ли он опасен для жителей города?

— Не буду, чел, не буду, рили! Не губи, чел! — взмолился тот.

— Если бы кто-то взял его на поруки на время условного освобождения…

— Э… что? — теперь уже я напрягся. — Может, лучше, того… этого? На двадцать лет?

— А как же «кривая дорожка смолоду»? — откровенно смеётся над моим испугом Депутатор.

— Ну, может, его там зарежут? — предположил я с надеждой. — Нет человека — нет проблемы!

— Чел, не надо так, чел! — рыдает панк. — Рили зарежут ведь! Не губи, чел! Мамой-анархией клянусь, мухи не обижу! Я не такой стрёмный, как выгляжу, чел!

— Так что скажете? — спрашивает меня полицейский. Сейчас он совершенно серьёзен.

— И к чему это меня обязывает?

— Обеспечить выполнение общественных работ. Присматривать, чтобы не нарушал порядок.

— Чел, ну, пли-и-из, чел! Я рили буду пай-мальчик, чел!

Раньше я бы его послал, не размышляя и секунды. Но то раньше.

— Учти, — предупредил панка Депутатор, открывая решётку, — теперь этот человек для тебя главный. Одна его жалоба, и ты летишь в суд, как пнутый страусом пингвин. Наш судья, уж будь уверен, закатает по максимуму. Он не любит тех, кто обманул доверие общества, и не верит во вторые шансы.

— Роберт, вы для него теперь папа, мама, учитель и воспитательница в детском саду. Намёк на непослушание — и вернётся к той судьбе, которой избежал благодаря вашей безмерной доброте и огромной гражданской ответственности. Забирайте.

Я мысленно взвыл, выругался, проклял себя, панка, хитрого Депутатора и ситуацию, которая вынуждает меня к таким поступкам.

— Пошли, Говночел, — сказал мрачно вслух. — Тебя ждут великие дела…

***

— Зачем ты притащил это вонючее чмо? — с детской непосредственностью спросила Швабра. — Если клиенты не могут попасть струёй в писсуар, этот, судя по запаху, даже штаны не снимает.

— Слы, жаба, завали, ну? — отреагировал панк. — А то…

— А то что? — встала, уперев руки в бока, девушка. — Ну, давай, скажи!

— Что там такое было в протоколе про угрозы… — сказал задумчиво я.

— Что я ему за них швабру вставлю по самые гланды?

— Нет, что-то про двадцать лет тюряги… Или двадцать пять? Не помню точно, но могу набрать участок и спросить…

— Блин, чел, остынь, чел! Сам завалю, без бэ. Эскюзни, герла, я без наезда! Я говночел, герла, сорьки. А что духан, так я на стопе третью неделю. Хаваю трэш, бухаю трэш, найтую в трэшах.

— Вот только бомжей и бродяг тут не хватало! — злится Швабра. — В сортире унитаз чище, чем этот урод! Эй, что тебе надо, в-штаны-насранец?

— Слы, герла, не агрессируй! Я не при делах, это всё полиса. Я бы хоть щас обратно на стоп. Правда, — признался он со вздохом, — драйваки уже не берут. Духан. Хотел на бас, там за кэш довезут, но кэша йок. Вот, асканул вчера. Не попёрло, чел. Сорьки за найф, чел, это чисто понты были, чел. Ну, да ты прохавал, чел. Ты какой-то дико прохаванный вообще, чел. Как так?

— Алё, босс, — напомнила о себе Швабра. — Так зачем тут этот вонючмэн?

— Мне его вручили в полиции вместо грамоты за гражданскую сознательность.

— В смысле, босс? Ты должен его повесить на стенку в рамочке? Мне не нравится эта идея. Он не впишется в интерьер.

— Если бы, — вздохнул я. — На самом деле всё хуже. Мне его отдали в рабство. Временно. Отрабатывать нанесённый материальный и моральный ущерб. Так что это, в некотором роде, казённое имущество города, выданное мне в управление.

— И ты с ним можешь делать что угодно? — восхитилась Швабра. — Кру-у-уть… А я? Мне тоже можно? Эй, говнюк, а ну… Блин, не знаю… Спляши!

— Слы, жаба, не беспредель, — уныло ответил панк. — Не надо так.

— Перестань баловаться, — пожурил её я. — Оборудование следует использовать по назначению, относиться к нему рационально и, по возможности, сохранять в целости.

— Ну блин, чел! Чего ты меня чморишь, чел?

— Вот ещё, — с досадой сказала разочарованная Швабра. — Я отказываюсь иметь дело с таким негигиеничным оборудованием. У нас тут, между прочим, заведение общественного питания! Если бы пол был такой грязный, как он, ты бы меня уволил, босс.

— Слы, герла, как чела прошу, завали, а?

— О, босс! — воодушевилась внезапно Швабра. — Я могу его отмыть из шланга во дворе! Когда брат надирается так, что валит в штаны, я его вытаскиваю за шиворот на заднее крыльцо, стаскиваю джинсы, и обдаю струёй из пожарного гидранта! Он так смешно верещит! Тут тоже есть пожарный гидрант, босс! Главное, шланг правильно подключить, но я умею. Там, правда, такой напор, что яйца оторвать может, но зачем ему яйца?

— Слы, пиплз, вы какие-то трындец стрёмные… — окончательно расстроился панк. — Может, зря я не выбрал тюрягу?

— Так, — сказал я. — Повеселились, и хватит. Пошли, Говночел.

Отвёл панка наверх, показал ванную.

— Всё шмотье в этот мешок. Сам в ванну. Мыло на полке. Пока не отмоешься, не выпущу. Ещё нам тут блох развести не хватало.

— Но, чел…

— Попросить уборщицу помыть тебя из шланга?

— Сорьки, чел, не надо, чел! Жаба у тебя лютый кринж, чел, я её рили сцу, чел!

— Правильно делаешь, — кивнул я. — Очень правильно.

Одежду вынес на задний двор, бесцеремонно проверил карманы. Нашёл мятую пачку папирос, спички, открывашку, пустую фляжку, два презерватива в упаковке — да он, похоже, оптимист… Ни документов, ни денег. Отвлекла Швабра.

— Босс, зря ты роешься в этом тряпье без перчаток.

— Помою потом руки с хлоркой. А ты возьми мешок и отнеси в прачечную.

— Босс, — сказала она, запихивая одежду панка обратно в мешок, — если он будет шляться по бару голым, тряся своей пипиркой, то я несогласная. Мне брата-дебила хватает. И я что-то не видела у него запасной одежды.

— Идеи? Предложения?

— Могу притащить братово. Он такой же мелкий худой говнюк.

— А тебе не влетит?

— Брат не заметит. Он всё равно не меняет одежду, пока та на нём не сгниёт.

— Ты всё время такие гадости говоришь про свою семью…

— Если бы ты их видел, босс, ты бы понял, что это комплименты.

***

— Слы, чел, ну, ты чо, чел? — заныл панк, рассматривая одежду. — Что за реднековские хоботья? Это вообще некруто, чел, рили! Где мой прикид, чел?

— В могильнике для отходов повышенной токсичности, разумеется.

— Да ты гонишь, чел! Скажи, что ты гонишь? — испугался он.

— Ладно, в прачечной они. Завтра вернут. Уборщица принесла одежду и садовый секатор.

— Слы, а секатор зачем, чел?

— У человека должен быть выбор, — сказал я назидательно, — и у тебя он есть. Ты можешь выйти одетым, или выйти, как есть. В этом случае секатор ей пригодится.

— Вот же рили стрёмная жаба у тебя, чел… — поёжился панк.

— А ты думал! — кивнул я с самым серьёзным видом. — У меня даже вышибалы в баре нет.

— Почему, чел?

— А вот как раз поэтому.

В джинсовом комбинезоне на лямках, кедах и клетчатой рубахе панк стал даже слегка похож на человека. Если издали.

Когда он спустился в бар, Швабра подошла вплотную, от чего Говночел испуганно дёрнулся, и демонстративно понюхала.

— Фу, — скорчила она гримасу, — пахнет братом.

— Алё, герла! Это не я, это хоботья!

— Хоть не говном, — сказала она брезгливо, отходя.

— Слы, ты чо на таком агрессиве, жаба? — коснулся её плеча панк.

Девушка резко остановилась, развернулась и зашипела ему в лицо:

— Ещё раз до меня дотронешься, я прокрадусь ночью в твою комнату, зажму пальцами нос, а когда ты откроешь рот, вставлю туда воронку и залью щёлочь для прочистки труб! И буду лить до тех пор, пока она не потечёт у тебя из задницы! Ты меня понял, уродец?

— Без бэ, дошло, сорьки, — отпрыгнул от неё панк.

— Кстати, босс, — спросила как ни в чём не бывало Швабра, — а где будет жить этот придурок? Мне чисто для справки.

— Не говори ей, чел! Она же крэйзи на всю башку, чел! Я её сцу, чел!

— Может, старую кладовку разобрать? — предложил я, не обращая внимания на его панику.

— И кто её будет разбирать?

— Да он сам и будет. Должна же от него быть какая-то польза? Эй, ты, — обратился я к панку, — ты что вообще делать умеешь?

— Я-то? На гитаре лабать могу, рили. «Панк не лечился и не учился, зато играет на гитаре — надрочился!» — спел он. — Только гитара йок. Пропил, сорьки.

— Это нам без надобности, — отказался я, — у нас приличное заведение. А что-нибудь полезное?

— Это всякое там руками? Не, чел, сорьки, я не по этой теме. Я рили творческий чел, чел. У меня группа была, «Кринжовые факеры», жгли по клубам ты не поверишь как, чел! Панк-рок, йоу! Отрывались на все! Однажды я даже ссал со сцены, прикинь? Заорал в микрофон: «Сейчас будет радуга!» — и устроил им радугу… Правда, — добавил он со вздохом, — больше нас в тот зал не звали. Да ни в какой не звали, если честно, чел. Ребята за это были на меня в большой залупе, рили. Из-за такой ерунды распалась великая группа «Кринжовые факеры»!

— Ясно, — покивал я. — Перед нами, значит, жертва косного общества, не оценившего передовой культурный перфоманс.

— Рили, чел! Ты въезжаешь, чел!

— Что же, тогда придётся поручить тебе творческую работу. Вон там, за задней дверью, мусорные баки. Они ржавые и облезлые, просто позор. Их надо очистить от ржавчины и старой краски, а потом покрасить. Скребок и краску тебе выдаст Шв… Вот эта строгая, но справедливая девушка.

— Эй, босс, что это было за «шв»? Ты как меня назвал, ну, признавайся! Шведка? Я не похожа на шведку!

— Не скажу. Покажи ему, где краска, растворитель, кисти и всё такое.

— Но, босс!

— Вперёд.

— Босс-мусоровоз!

— И рифма так себе.

Швабра надулась и ушла в подсобку. Высунувшись оттуда, прикрикнула на панка:

— Эй, ты! Чего застыл? Я, что ли, по-твоему, буду это всё таскать?

— Слы, чел, может, ну его, чел? — спросил он у меня. — Красить помойку некруто, чел.

— А как по мне, самый панк-рок, — ответил я твёрдо.

— Во я, блин, встрял… — вздохнул панк и поплёлся в подсобку.

***

Перед самым открытием снова пришёл Депутатор.

— Виски?

— Как всегда, — кивнул он, снимая фуражку.

Я налил два стакана с содовой, он заглотил их, не моргнув глазом, вернул на место фуражку и положил на стойку папку с документами.

— Надо кое-что подписать. Бюрократия… Где там ваш подопечный?

— Красит мусорные баки. Трудотерапия.

— Хорошее дело, — кивнул Депутатор. — Давно пора было их покрасить. У всей улицы крашеные, а ваши — нет. Непорядок. Ладно, я что сказать-то хотел? Судья подписал бумаги. Этот несознательный молодой человек теперь официально числится на балансе города, как отбывающий общественные работы. Я бы должен его поселить в рабочее общежитие, но атмосфера там… Алкоголь, азартные игры, нередки драки, да и приезжих не любят. Не лучшее место для юноши, вставшего, будем надеяться, на путь исправления.

— Тут есть кладовка…

— Отличная идея! — подхватил Депутатор. — Именно это я и хотел предложить! Если вы предоставите место для проживания, город вам компенсирует по стандартной ставке. Сумма небольшая, но зато не облагается налогом. Теперь по питанию. Я могу приписать его к благотворительной столовой, но, если вы будете кормить сами, то компенсация…

— Буду, — кивнул я. — Это не проблема. Но вот с одеждой…

— Да-да, понимаю. Обеспечивать его нарядами город не обязан, но два комплекта рабочей одежды выпишем. А также ботинки и перчатки.

— Щедро.

— В некотором смысле он сейчас заключённый. Благодаря вашей доброте этот молодой человек отбывает срок не за вооружённый грабёж, а за хулиганство, антиобщественное поведение и порчу имущества…

Моей доброте? Да ладно!

— …Однако я прошу вас не забывать, что он всё же наказанный обществом преступник. Тюрьмы у нас в городе нет, обходимся мерами воспитательного характера. Спасибо, что приняли участие в его судьбе. Подпишите вот тут, тут и тут.

Полицейский раскрыл и развернул ко мне папку.

— Это вы приняли в нём участие, — сказал я, подписывая. — А я отдуваюсь.

— Он напомнил мне сына. Такой же балбес. Может быть, и моему кто-то окажет услугу, не дав сорваться в последний момент. Сам я не могу взять никого на поруки, конфликт интересов, но вам ведь важна репутация? Вы хотите быть нужным городу? Не так ли, Роберт?

— С чего вы взяли? — вскинулся я.

— Просто показалось, — серьёзно посмотрел на меня голубыми, но ненастоящими глазами на правильном, но ненастоящем лице Депутатор. — Город оценит гражданскую сознательность, я вас уверяю. Тут такое любят. Впрочем, вы в любой момент можете отказаться, вернув молодого человека в объятия Фемиды. Полезно будет ему об этом периодически напоминать.

— Учту, — сказал я мрачно.

Мне совсем не понравилось направление, в котором пошёл этот разговор, но полицейский не стал развивать тему, а откланялся и ушёл.

***

— Это логотип твоей группы? — спросил я, разглядывая размалёванный бак.

— Не, чел, зырь, это круче! Этот трэш-бокс теперь символизирует идею панк-движения, переданную средствами примитивного граффити-искусства…

— Движения в помойку, — мрачно прокомментировала Швабра.

— Слы, герла, такова реальность торжествующего мещанского потребления, рили!

— Что он несёт, босс?

— Не обращай внимания. Пойдём, пора открываться. А ты закрась весь этот ужас, потом отмой растворителем кисти, всё, что ты уляпал краской, и себя заодно.

— Чел, ты чо творишь, чел? Ты не вдупляешь, чел! Это же рили искусство, чел! Не надо так!

— За такое «искусство» городские власти оштрафуют бар. После чего полиция немедленно поинтересуется, кто автор этого графического порнотерроризма, а узнав, что он уже на условке, очень обрадуется…

— Ну, блин, во ты рили обломщик, чел!

— Это могут увидеть мои одноклассники, — добавила Швабра. — И будут потом ссаться до конца дней своих. А они и без этого ужасно противные.

Барный вечер выдался вялым, как бывает по понедельникам. Кроме обязательных Калдыря и Заебисьмана, клиентов почти не было.

Забегала, оглядываясь, чтобы не попасться на глаза ученикам, Училка Два Мохито. Она хоть и гордая независимая женщина, но предпочитает понедельники, когда тут пусто. Мол, некоторые родители, узрев педагога в этом гнезде порока, усомнятся в её моральных принципах. Как будто родителям вообще можно угодить.

Зашёл пропустить стаканчик после окончания приёма доктор Клизма Коньяк. Он тоже не любит скоплений народа. Однажды признался, что видит в горожанах не людей, а диагнозы. Пить с геморроем и раскланиваться с псориазом, ведя при этом светскую беседу с эректильной дисфункцией, ему некомфортно. Интересно, он тоже придумывает им клички, или медицинской терминологии достаточно?

Последним на сегодня стал Помойка Бурбон, водитель муниципального мусоровоза. Ещё один «понедельничный клиент». Во-первых, это его единственный выходной, а во-вторых, при такой работе как ни мойся, а запашок остаётся. Помойка этого стесняется и старается не бывать там, где собирается много людей.

— Что там у вас с баками происходит? — профессионально поинтересовался он.

— Красим, — ответил я лаконично. — К завтрашнему вывозу высохнут.

— А, это хорошо, это правильно, — закивал он. — Ржавые баки — безобразие. Говорят, ты какого-то приблудыша на поруки взял? Слишком добрый ты, Роберт. Нам тут приезжие не нужны!

— Но почему же? Вон, баки покрасил, всё польза. Кроме того, я сам приезжий.

— Ты? — искренне удивился Помойка. — Да ладно!

— А ты припомни.

— Ну, — задумался он, — вроде бы что-то такое… Но ты же совсем другое дело! Ты свой, каждый скажет. Если этот засранец не оценит твой доброты, хотя бы посмотрит косо… Ты только скажи!

— Спасибо, — сказал я с неискренней благодарностью. — Я ценю. Ещё бурбона?

Когда Помойка ушёл, я сказал в темноту подсобки:

— Выходи. Тебя запах выдаёт.

На свет, благоухая растворителем, вышел Говночел. Хорошо, что у Помойки по профессиональным причинам обоняние отсутствует.

— Слы, чел, а чо он?

— Не твоё дело. Может, я просто человек хороший?

— Гонишь, чел. Ни хрена ты не хороший. Налей пивца, а?

— Не наливайте ему, босс! — завопила из-за приоткрытой двери отмывающая сортир Швабра. — Иначе я обижусь и во все стаканы наплюю!

— Видишь, Говночел, она против.

— Слы, чел, а ты чо, её слушаешься, что ли? Это вообще некруто, чел. Ты же босс, чел!

— Это было бы нечестно.

— Ни хрена не в этом дело, чел. Плевать тебе на неё. Ты ведь тоже говночел, как я. Только хитрый, — раздосадованный панк хотел сплюнуть, но, покосившись на дверь сортира, благоразумно не стал. Ушёл наверх.

Это он правильно. Тем, кто плюёт в баре на пол, Швабра потом плюёт в пиво. Когда думает, что я не вижу, разумеется.

В остальном панк совершенно прав.