Охотники на Левиафана (4)
Первым чувством, подсказавшим ему о близости Ржавого Рубца, было обоняние. Герти считал, что привык к особенному воздуху Коппертауну, кислому, отдающему чем-то химическим сродни жидкости для чистки труб. Но здесь запах был иным. Он пах металлом.
Этот запах был столь густым, что на языке у Герти возникало ощущение, будто он несколько минут облизывал старую медную трубу. Очень много металла. Как запах, крови дракона, подумал Герти, осторожно перелезая через изгородь, чтоб не порвать брюк, дракон давно мертв, а запах его пролитой крови на века въелся в землю. Ядовитой, чужой, отдающей химикалиями и нефтью, крови.
Он не догадывался, насколько метко оказалось сравнение, прежде чем, поплутав по пустырю, не завернул за останки каменной стены и не увидел сам Ржавый Рубец.
Он и в самом деле был похож на мертвого дракона, причем с расстояния сходство было удивительным. Огромная выпотрошенная медная туша, разлагающаяся под жарким солнцем. Когда-то это, должно быть, было целым комплексом заводских цехов, по площади равным нескольким городским кварталам. Теперь это было жутковатым и нелепым памятником безудержной технической экспансии, навеки вросшим в почву Нового Бангора. Коробки заводских цехов, разрушенные чудовищным взрывом много лет назад, казались окаменевшими костями исполинского древнего ящера, слежавшимися и хрупкими. Поваленные остовы градирен[1] - исполинскими берцовыми костями. Пунктир рухнувшего трубопровода – позвоночником. А еще мертвого дракона окружали россыпи стекла, выбитого из окон и ярко сверкавшего на солнце. При должном воображении их можно было принять за чешуйки из драконьей шкуры, истончившиеся за долгие годы и ставшие прозрачными.
То, что этот ржавый дракон больше никогда не поднимет головы, сделалось ясно сразу же, стоило миновать забор, отделяющий его от громады Коппертауна. Рана, нанесенная ему, была не менее чудовищна, чем он сам. Сквозь месиво фрагментов, бывших прежде заводов, хорошо можно было рассмотреть длинную котловину, оставленную взрывом, настолько глубокую, что для желающих посетить ее дно пришлось бы, наверно, оборудовать лифт. Желающих, однако, похоже не находилось. Лишь одинокая фигура Муана махала издали рукой, провожая Герти. Муану были даны строгие инструкции поднимать тревогу в том случае, если Герти не вернется в скором времени. Но инструкции эти служили, скорее, для облегчения совести. Оказавшись на пустыре, перед лицом мертвого ржавого дракона, Герти уже знал, что даже если он будет кричать во все горло, референт его не услышит. Слишком велика площадь, слишком много металла вокруг, металла, в котором человеческий голос потеряется быстрее, чем мышиный писк.
Удивительно, даже бурьян здесь казался ржавым, точно еще в земле он впитал в себя ядовитый сок мертвых цехов. Герти поначалу старался обходить наиболее густые заросли, потом махнул рукой и устремился к мертвому заводскому корпусу напрямик. И это заняло у него куда больше времени, чем он поначалу рассчитывал. Он то и дело оступался на выпирающих из земли кусках камня, прежде бывших, видимо, кровлей и фрагментами заводского забора. В какой-то момент он даже пожалел, что оставил на попечение Муана свою трость со спрятанным клинком, с ее помощью шанс переломать себе ноги, добираясь до разрушенных цехов, был бы ощутимо меньше. Герти потратил добрую четверть часа, прежде чем дошел до остова ближайшего цеха, поврежденного менее своих собратьев.
Но сложнее всего оказалось зайти внутрь. В ржавой шкуре мертвого дракона было огромное количество прорех, прогремевший когда-то взрыв превратил каждое окно в подобие выпученной, опаленной огнем, глазницы. Внутри царил полумрак, пронзенный сотнями солнечных лезвий, попадающих внутрь через бесформенные дыры в крыше и стенах. Внутри пахло застоявшейся водой, ржавчиной и пылью. Внутри было тепло, как в остывающей доменной печи. Внутри было страшно. Герти нащупал в кобуре рукоять автоматического пистолета, но в этот раз это ощущение не дало и толики спокойствия. Она тоже была металлической и лишь сильнее растревожила саднящее между ребер сердце.
- Эй! – Герти подождал десять ударов сердца, но пауза оказалась недолгой, поскольку они уложились в две-три секунды, - Господа угольщики! Вы здесь? У меня есть частный разговор! И деньги!
Герти поднял стиснутую в пальцах десятифунтовую банкноту, как парламентер поднимает перед собой белый флаг. Тщетно. Никто не отозвался на голос, не было и звука шагов. Если угольщики и были здесь, они явно не стремились познакомиться с незваным гостем. О том, что станется, если его поведение будет расценено как дерзкое вторжение, Герти старался не думать. В одном только котловане можно было упокоить останки как минимум пары сотен слишком дерзких или слишком самоуверенных посетителей. Если кто-то вообще озаботится тем, чтоб прятать останки.
- Я иду внутрь! Мне нужно поговорить! Кто-нибудь! Я не из полиции!
Герти двинулся внутрь, размахивая банкнотой и не вытаскивая правой руки из кармана пиджака. Должно быть, он смотрелся до крайности нелепо, пробираясь в своем костюме через завалы, бывшие когда-то механизмами и кусками кровли. Ориентироваться было тяжело, Герти пожалел, что не захватил с собой фонарик и компас. Впрочем, от компаса здесь толку, пожалуй, что и не было бы – сколько металла кругом…
Даже ослабленный прочными стенами, взрыв выжег цех изнутри, превратив в лабиринт из мятой стали, просевших каменных плит и превратившегося в крупную крошку кирпича. Герти шел мимо каких-то огромных барабанов, на которые были намотаны измочаленные остатки кабелей, мимо треснувших чанов, чье содержимое давно высохло или испарилось, мимо сорванных со своих мест лестниц, чьи ступени превратились в частокол, и скрученных под самыми причудливыми углами труб. Темнота, пусть и рассекаемая золотистыми копьями света, пугала его, но еще сильнее пугали звуки.
Ветер без труда пробирался сквозь разворошенную крышу внутрь и шуршал металлом, качая и трепля рассыпающиеся потроха цеха. Это звучало по-настоящему жутко. Иногда как тревожный грубый шорох, иногда как железный рев, точно где-то по цеху носилась горгулья, в приступах животной ярости атаковавшая все, что ей попадалось под руку и полосующая каменными когтями обшивку стен. Герти с беспокойством отметил, что ветер делается все сильнее и сильнее. Теперь это был не просто ласковый морской бриз, трепавший его с утра по волосам, это был набирающий силу штормовой порыв, беспокойный, тревожный и злой. Когда на улице задувает такой ветер, лучше укрыться дома, закрыть все окна и не высовывать носа за порог.
- Мне нужен Изгарь! – как Герти не надрывал голосовые связки, соперничать с ветром он не мог, - Плачу деньгами! Десять фунтов тому, кто знает Изгаря!
Несколько раз он испуганно вскрикивал, когда нога внезапно уходила на полфута вниз, пробив каблуком прогнивший деревянный настил. Один раз едва не всадил пулю в громоздкий бак, который ветер заставлял скрипеть дверцей.
«Мне нечего бояться, - твердил он про себя, с трудом балансируя на узкой трубе, чтоб перебраться через образовавшееся в полу миниатюрное ущелье, - Меня охраняет остров, ведь так? Я нужен ему, я нужен Новому Бангору. Он позвал меня, Гилберта Уинтерблоссома, и у него на меня планы. И едва ли он хочет, чтоб я свернул себе здесь шею…»
Только благодаря этой мысли он и нашел в себе силы залезть в Ржавый Рубец. Новый Бангор защищает его своей невидимой рукой, той же самой, что отводила от него пули и ножи, заставляя выбираться из самых безнадежных ситуаций. И верить в нее у Герти были все основания. Провидение и в самом деле хранило его, хотя прежде он полагал, что все дело в цепи случайностей и его собственной удачливости. Он не рухнул, изрешеченный пулями, в расстрелянном ресторане «Полевого клевера». Его не пустили на рыбную похлебку вместе с карасями подручные Бойла. Даже сам Дьявол, явившийся на землю во плоти, не смог сожрать упрямого мистера Уинтерблоссома с потрохами. Не говоря уже о том, что выпущенные Брейтманом в упор пули тоже самым невероятным образом не задели его.
Остров берег его, как театральный режиссер бережет исполнителя главной роли. У него, у острова, были на Герти Уинтерблоссома какие-то свои, никому не ведомые планы. Это значило, что Герти находится под покровительством, невидимым, но от этого не менее могущественным. Сознавать подобное было жутко, но лучше уж было размышлять об этом, чем позволять работать воображению, разглядывая темные закоулки Ржавого Рубца…
Удивительно, но он совершенно не испугался, услышав сзади окрик:
- Заткнись, сыряк. Чего разорался?
Страх пришел двумя секундами позже, отчего-то неуместно запоздав, когда Герти ощутил, как кто-то хлопает его ладонью по плечу. Ладонь была твердая, неприятная, от ее тяжести мгновенно ослабли ноги в коленях. Герти сглотнул.
- Я по личному делу, - сказал он едва ли не шепотом, не рискуя повернуться, - Ищу угольщика по прозвищу Изгарь.
- Смелый сыряк, - с некоторым удивлением отметил голос, - Проломить бы тебе голову болтом…
В голосе не было злости, лишь настороженность. В другой ситуации на его месте Герти вполне бы ее разделил. Но поскольку в этой ситуации он находился на своем месте, то ощутил лишь дрожание селезенки и непреодолимое желание поднять руки вверх.
- Только шевельнись, - зловеще сказал голос, приблизившись, таким тоном, что у Герти пропало всякое желание даже дышать.
Цепкие сильные руки быстро ощупали его плечи, бока и талию. У левой подмышки они замерли, как натренированные ищейки, обнаружив выпуклость кобуры. Герти попытался что-то сказать, но ему не дали. Пока одна рука стальной хваткой впилась ему в шею, другая проворно нырнула под пиджак и извлекла из кобуры автоматический пистолет.
- Дорогая игрушка, – стоящий позади человек насмешливо фыркнул, - Зачем с собой носишь? Угостить кого хотел?
- На всякий случай, - пробормотал Герти, - Собаки бродячие и всякое такое…
В кармане пиджака, куда не дотянулись чужие руки, у него остался револьвер, о котором Герти счел за лучшее не упоминать. Не столько потому, что хотел сохранить оружие для каких-либо нужд, чем по дипломатическим соображениям. Если община угольщиков узнает, что он заявился к ним, вооруженный до зубов, завоевывать их доверие придется куда дольше. Герти успел вознести краткую молитву за то, что не прихватил в Ржавый Рубец весь свой арсенал – трость с клинком осталась у Муана, а дерринжер, бесполезная игрушка, так и остался дома, что, впрочем, не мешало освобожденной от кобуры правой лодыжке немилосердно ныть на каждом шагу.
- На всякий случай, значит? – человек щелкнул языком, - Понятно. Только надо совсем из ума выжить, чтоб забраться в Ржавый Рубец, вот что я тебе скажу. Даже не представляешь, сыряк, какой случай тут может с тобой приключиться…
Герти ощутил, как в груди грязным бродячим котом сворачивается нехорошее чувство. Не так он представлял себе контакт с подпольным обществом угольщиков.
- У меня дело. Важное дело к мистеру Изгарю, - поспешно сказал он, начиная ощущать, что невидимый человек явно не воспринимает его как сторону дипломатических переговоров. Скорее, как заложника. Чему он сам, Гилберт Уинтерблоссом, лишь поспособствовал.
- Твое дело уже кончилось. Токо[2]! Вперед! И не оборачивайся.
- Конечно. Конечно, - Герти не собирался на собственной шкуре проверять, насколько прочна защита всевластного острова, тем более, когда за спиной раздался звук передергиваемого затвора. Герти слишком поздно сообразил, что затвор этот был его собственного пистолета, уже сменившего хозяина. С другой стороны, не перестрелку же он затевать собирался, спускаясь в логово угольщиков…
Человек то и дело тыкал Герти в спину чем-то твердым, то ли стволом пистолета, то ли просто пальцем, вынуждая сворачивать то в одну сторону, то в другую. Они перебрались по перекинутому мостку над бесформенной дырой, оставленной падением потолочной балки, миновали несколько шатких лестниц, чьи ступени неприятно поскрипывали, углубившись во внутренности Рубца на приличное расстояние.
Спутник Герти молчал. То ли не нуждался в разговорах, то ли хотел запугать Герти еще больше. Лишь единожды он открыл рот.
- Кто ты такой?
У этого просто вопроса было слишком много ответов. И некоторые из них могли оказаться роковыми.
«Я Гилберт Натаниэль Уинтерблоссом, деловод».
«Я полковник Гай Норман Уизерс».
«Я Иктор Накер, лучший рыбный повар острова»
«Я служащий Канцелярии».
«Я борец с темными силами, победитель Сатаны»
«Я случайный гость Нового Бангора».
«Я…»
- Меня зовут Уизерс, - Герти надеялся, что конвоир не расслышит лязга его зубов за скрипом ветра, - Полковник Уизерс.
- Молодой ты, как будто, для полковника. Впрочем, плевать. Теперь уже без разницы.
Селезенка засаднила так, точно в нее угодили футбольным мячом.
Голос угольщика звучал странно, будто бы с каким-то причудливым акцентом, растягивающим гласные и немного подвывающим в окончаниях слов. Герти такого слышать прежде не приходилось. Новозеландский? Индийский?
- Я здесь просто потому, что…
- Замолчи, - в спину снова ткнули твердым, - Мне плевать, кто ты и чего ищешь. Хоть сам Джон, мать его, Булль[3] собственной персоной. Какое у тебя дело к Изгарю?
Человек приблизился к спине Герти настолько близко, что тот почувствовал исходящий от него запах. Не слабый аромат ванили, как от Брейтмана, и не стойкий запах хорошего табака, как от мистера Шарпера. Это был другой запах, знакомый и немного тревожный.
- Дело в том, что мистер Изгарь в некотором роде одолжил… Скажем так, некоторая моя собственность… Кхм. Он как бы… В общем, я хочу кое-что у него спросить.
- У тебя было с ним дело?
Вопрос был задан почти безразличным тоном, но Герти расслышал слабое шипение, несвойственное для обычного человеческого голоса. Как будто шагавший позади выдыхал воздух через неплотно сомкнутые губы.
- Нет, у меня с ним дел не было. Но у одного моего знакомого…
- Заткнись.
Герти покорно заткнулся. От непривычного чужого запаха у него неприятно щекотало в носу.
Они спустились еще на несколько пролетов по чудом уцелевшей лестнице, спускаясь в глубины развороченного фундамента, окаймленные раздробленными бетонными плитами.
- Сюда.
Он заставил Герти протиснуться в узкую щель, безжалостно нажимая стволом пистолета на позвоночник. Герти хотел было попросить его действовать помягче, даже откашлялся, но неожиданно разглядел, где находится, и легкое кхеканье само собой превратилось в протяжный рудничный кашель.
Прежде здесь, должно быть, располагался подземный склад или что-то вроде того. По крайней мере, вдоль стен можно было разглядеть стеллажи, когда-то наверняка блестящие, а сейчас покрытые пятнами ржавчины, бурыми, как океанские водоросли. Неудивительно, что Герти подумал о водорослях, здесь было непривычно сыро. Как только глаза несколько привыкли к полумраку, Герти разглядел маслянистый блеск воды. Вода, судя по всему, была дождевой, скопившейся здесь за много месяцев, мутной, несвежей и зловонной. Она колыхалась в углублениях, выкопанных кем-то в земле, удивительно ровных и симметричных, каждое размером со среднего размера шкаф. Герти отчего-то вспомнились виденные когда-то на открытке купальни Хайлигендама. Разве что там были изображены элегантные эмалированные ванны, а не грязные, выкопанные в земле норы…
Но закашлялся он в тот момент, когда увидел, что эти импровизированные ванны не пусты. Там кто-то копошился, едва видимый, слышно было, как плещет вода и кто-то упоенно фыркает. На миг даже вспомнился бедняга Стиверс, обратившийся в рыбу… А потом Герти увидел людей.
Их было не меньше дюжины. Все тощие, угловатые, корчащиеся в своих ямах как грешники в адских котлах. И запах… Здесь он скопился в достаточной концентрации, чтоб в носоглотке возникла резь. Тот самый запах, что померещился Герти с того момента, когда его взяли в заложники. Запах, отголоски которого можно встретить в недорогих ресторанах, обремененных нерадивым поваром.
Запах подгоревшего мяса.
- Добро пожаловать на Пепелище, - сопровождающий сильно толкнул Герти в спину, вынуждая шагнуть на середину комнаты, - Глядите, какой сыряк к нам в гости напросился!
Люди стали выбираться из заполненных водой углублений. К немалому облегчению Герти, полумрак в подземной купальне оказался достаточно густым, чтоб милосердно сокрыть детали. Но это длилось недолго.
- Свет! – рявкнул чей-то раздраженный голос, острый, как осколки битого стекла, усеявшие пустырь вокруг Ржавого Рубца, - Какого дьявола я должен щуриться?
- Будет тебе свет, Тефра, - буркнул кто-то из темноты.
Хлестко щелкнул рубильник. Секундой позже комната оказалась залита неуверенным светом ламп, подслеповато мигающих под потолком. Герти показалось удивительным, как здесь могла сохраниться гальваническая проводка, тем более, в такой сырости, но как только он проморгался, мысль о ней мгновенно перестала его беспокоить.
Угольщики выбирались из своих ям. С них потоками стекала вода, грязная настолько, что тоже казалась ржавой, босые ноги шлепали по земляному полу. Герти наконец смог их рассмотреть. И ощутил, как ужас холодной скользкой муреной скользит внутри его живота.
В полумраке их действительно можно было принять за людей. Но теперь, когда свет безжалостно обнажил их тощие тела, сорвав с них покровы темноты, иллюзия эта пропала. Это были мертвецы, которых кто-то швырнул в печь, чтобы превратить в пепел, но отчего-то передумал, не доведя дела до конца. И теперь эти полусожженные мертвецы, щурясь, прикрывая глаза, переваливаясь с ноги на ногу, приближались к Герти.
Лица их были серы, но не от недостатка солнечного света. Герти с ужасом убедился в том, что они покрыты тонким слоем копоти, как головешки, только сунутые в костер. На их обнаженных телах выделялись ожоги, причем не зарубцевавшиеся, застарелые, а курящиеся паром, багровые, отделенные от здоровой кожи черными угольными контурами. Герти показалось, что он слышит звуки сжигаемой плоти. Едва слышимый треск тлеющего жира и треск паленой кожи.
Это были не просто ожоги, Герти видел в их глубине зловещее янтарное свечение. Похожим образом светятся в камине одиночные угли, не успевшие превратиться в золу. Только эти угли тлели внутри человеческих тел. Живых человеческих тел.
Когда угольщики выбрались из воды, некоторые из них скрипели зубами от боли. Получив доступ к воздуху, жгущие их угли, судя по всему, разгорелись с новой силой. Похожим огнем горели глаза, впившиеся в Герти. Столь похожим, что он ощутил липкий жар по всему телу, словно сам очутился в кольце пламени.
- Сыряк…
- Молодой еще, ты смотри!
- Дай хоть ущипнуть его!
- Да у тебя пальцы отгорели давно, чем щипать-то будешь?
- А костюмчик ничего пошит. Мне пойдет, пожалуй.
- Брось, Шкварка, на тебе он истлеет за час, уступи мне…
- Что смотришь, красавец, холодно тебе? Согреть, что ли?
- Смотри, мясистый какой, жир аж капать будет!
- Пасть заткни, Горелый!
- И при котелке! Прямо джентльмен! Мое почтение, мистер!
- За костюм получишь два шиллинга.
- На трон его, что тут говорить!
- Искра! Оплавок! Бросьте зубоскалить!
- Поверить не могу, что сыряк сам на Пепелище заявился…
- Интересно, он как любит, полу-прожаренный или на углях?..
- Подальше держись, слышь!
Они наступали на него, заставляя пятиться к стене, толкая друг друга локтями, ухмыляясь, гримасничая и отпуская злые уличные колкости. Они все были увечны, на каждом из них природа или злой рок оставили несмываемую отметину принадлежности к проклятой касте.
У того, что держался ближе всех, была лишь одна рука. Вместо второй на плече чернел обгоревший обломок вроде того, что остается на древесном стволе от ветви. Другой топтался на месте, прижимая руки к животу, меж пальцев у него курился легкий, едва заметный дымок. Третий стоял сгорбившись и ожесточенно тер предплечье, словно охваченное невидимым огнем. Герти видел, как под его пальцами от кожи отделяются крохотные частички пепла, осыпающиеся на пол. Четвертый подвывал вполголоса, прижимая руки к паху. Стоило ему хоть на мгновение убрать пальцы, там начинало шипеть, как шипит на раскаленной сковороде масло.
Были и другие. С почерневшими от копоти губами, с выкрученными от жара пальцами, с сочащимися дымом язвами по всему телу. Они все невыносимо страдали, выбравшись из воды, но не отходили от Герти, напротив, тянулись к нему. От них, еще мокрых, валил густой пар и выглядели они как демоны, изувеченные адским пламенем. Их жуткие лики оплывали, как восковые маски, текли, сочились сукровицей, местами под ними проступали кости, посеревшие, уже начавшие превращаться в уголь от внутреннего жара. Многие судорожно кашляли, извергая из себя золу, и терли глаза, потерявшие привычный человеческий цвет и ставшие молочно-белыми, как белок сваренного вкрутую яйца.
- Сыряк.
- Сыряк!
- С-сыряк…
Охваченный ужасом, Герти безотчетно пятился, пока что-то твердое не ткнуло его промеж лопаток, заставив вскрикнуть от боли. Обернувшись, Герти увидел ствол автоматического пистолета. А над ним…
Конвоир, приведший его сюда, выглядел многим лучше своих медленно сгорающих компаньонов, по крайней мере, его тело не несло на себе видимых ожогов или незаживающий, исходящих дымом сгорающего мяса, язв. Чего нельзя было сказать про его лицо. Щеки его давно лопнули и сгорели, обнажив кости челюстей, и казалось удивительным, что уцелел язык, ворочавшийся во рту и похожий на ком розового непропеченного мяса. То, что Герти принимал за акцент, не было акцентом. Когда угольщик открывал рот, он делался похожим на страшного огнедышащего дракона. Из его глотки наружу выбивался сизый дым, а в глотке горело розовое дрожащее пламя, как если бы он проглотил целую пригоршню тлеющих углей и часть из них застряла в горле. Нёбо алело, как раскаленная до розового свечения сталь. Удивительно было, как голова его еще не превратилась в обугленную головешку…
- Нравится? Что, думаешь, каково это? – без щек усмешка выглядела жутким оскалом пылающего черепа, - Немного неприятно, зато не приходится просить спички, чтоб подкурить папиросу…
Когда он говорил, остатки языка соприкасались с раскаленным нёбом, издавая негромкое шипение. Дым он выдыхал прямо Герти в лицо.
- Это Пепелище. Тут коптятся те, кто уже не может выйти в город. Пансион для обожженных жизнью, кхе-кхе…
Едва ли кому-то из собравшихся здесь было больше тридцати, но они и в самом деле выглядели дряхлыми остовами человеческих тел. Огонь, выедавший их изнутри много лет, не спешил пожирать подчистую своего носителя, но неумолимо объедал его, оставляя лишь обугленную, осыпающуюся жирным пеплом, кость.
- Чего морщишься, сыряк? Не привык? Такой чистый, мягкий. Такой холодный…
Угольщик положил руку Герти на плечо, оставив на ткани пиджака явственно видимый пепельный след. Метку. Должно быть, подобную метку в свое время носил каждый из них. Прежде, чем их одежда начинала тлеть прямо на теле.
- Я тоже когда-то был холодным, - мечтательно прошамкал один из живых факелов, половина головы которого походила на обожженную дочерна корягу, а когда он тряс ею, из пустой обугленной глазницы сыпался пепел, - Сейчас даже вспомнить странно… Холодным, как лед. Ванну принимал через день. И пальцы на месте были… Воротничок… Я… Я билеты продавал в порту. Или нет… Дьявол, не помню. Иногда мне кажется, что мозги мои совсем растаяли от этого проклятого жара… Воротничок белый, да. Непременно белый. На нем не оставалось копоти. Никакой копоти, джентльмены.
- Заткнись, Трубочист, - беззлобно прикрикнули на него из толпы, - Снова завелся…
Угольщик с обугленной головой стал мелко трястись, отчего в его черных деснах задрожали пожелтевшие, рассыпающиеся от жара, зубы.
- Помню, помню… Ох, хорошо помню. Невеста была, как там ее звали… Арта? Аргарет?.. Не помню. Миленькая такая, жимолостью еще пахла. У меня ведь все и началось, когда я, возвращаясь от нее, под дождь попал. Промок до нитки. На следующий день слег с температурой. Жар был, аж дышать не мог. Доктор подумал даже, тиф… Ах, если бы тиф!.. Подворотнички мои… Билеты продавал… И жар… Неделю в бреду метался. Потом на ладони язва появилась. Небольшая, но будто шилом раскаленным проткнули. И сама тоже горячая. Как я на ноги встал, доктор в больнице мне ее вскрыл. Ланцетом вжик! Хороший доктор, тоже с подворотничком был, в халате… А из нее вместо крови дымом тянет! Так он побледнел, белее своего халата стал. Руками на меня замахал, значит и…
Рассказывая, угольщик пошатывался из стороны в сторону и разглядывал свою руку. То, что от нее сохранилось, напоминало обгоревшую конструкцию из обугленных прутьев, слишком хрупкую даже для того, чтоб прикоснуться к ней. Кто-то сочувствующе цокал языком, кто-то кричал непристойности и просил его заткнуться.
Герти понял, что сойдет с ума в обществе этих тлеющих человекоподобных созданий, если немедленно не обратит на себя внимание.
Он попытался набрать в легкие побольше воздуха, но с первым же глотком втянул в себя угольную гарь, обильно парившую в воздухе. Пепел заживо кремированных человеческих тел.
Герти успел ощутить его соленый привкус, прежде чем его вырвало. Угольщики встретили проявление этой слабости скрежещущим хохотом и потоком оскорблений.
- Слабое нутро у сыряка!
- Ты смотри-ка, хоть не пеплом блюет!
- Не по нраву ему Пепелище, карасю копченому…
- Да что с ним говорить, на трон его!
- На трон!
Наконец Герти удалось разогнуться.
- Я… Меня зовут Гилберт Уинтерблоссом, - выдохнул он, цедя воздух крошечными глотками и едва удерживаясь от нового приступа, - Я пришел… Пришел, чтоб попросить. Мне нужен Изгарь!
- Тебе уже ничего не нужно, - угольщик с пистолетом сплюнул сквозь зубы крупной пепельной крошкой, - Или ты думал, что всякий сыряк может придти на Пепелище и уйти когда ему вздумается? Нет, брат.
Герти поднял руки ладонями к стоящим, надеясь, что у угольщиков этот жест означает то же, что и у обычных людей. Но его ждало разочарование. Увидев бледную кожу на его руках, угольщики вновь разразились криками и руганью. Их взгляды испепеляли не хуже живого огня. Ощущая со всех сторон неумолимый жар, Герти с ужасом начал понимать, насколько сильно его ненавидят. Не за то, кто он и зачем пришел. За другое, намного худшее.
За то, что в нем не пылает внутренний огонь, пирующий крохами его тела и неумолимо превращающий его в обугленные руины. За то, что в нем не сидит огненный демон, пожирающий кости и превращающий их в ломкие угольные обломки. Выжигающий кровь и скручивающий жилы. За то, что на нем белая рубашка, не тронутая копотью. За то, что его глаза ясны, а не похожи на разваренные ягоды. Даже если бы он оказался самой Бангорской Гиеной, его бы не ненавидели больше.
Старая крыса Беллигейл был прав. Нельзя было соваться в логово угольщиков, да еще и в одиночку. Еще одна ошибка в длинной цепи его ошибок, берущей начало с того момента, как он ступил на остров. Эти безумцы, ослепленные терзающей их болью, не проявят милосердия или жалости. Те давно превратились в пепел, усыпавший пол наравне с тем пеплом, что остался от их плоти. Боль сделала их рычащими и воющими животными, не способными рассуждать, лишь впитывать чужое страдание. В их взглядах, жадных и мутных, Герти прочел это мгновенно. Они не хотели слушать, что он говорит. Они хотели наблюдать его мучения. Впитывать его запах.
- Трон!
- На трон его!
- Чего ждать, Паленый?
- Тащи!..
- Погодите, - заикаясь, пробормотал Герти, пытаясь высвободиться из десятка зловонных, обожженных, покрытых серыми пятнами, лап, - Что вы себе… Я же сам пришел к вам! По доброй воле!
Все они по отдельности были слабы, у многих мышечные волокна превратились в спекшуюся массу или были тронуты пеплом, осыпаясь на глазах. Но их было много и они были в ярости, той самой слепой ярости, рожденной болью, которой Герти нечего было противопоставить. Разве что…
Револьвер! В кармане его пиджака остался револьвер. Если бы ему удалось извернуться и опустить в карман руку…
- Зря ты сюда полез, сыряк, - угольщик с пистолетом, которого прочие звали Паленым, выдохнул короткую серую струю, такую густую, что ее можно было принять за табачный дым. Но папиросы в его пальцах не было. Струя дыма была крошечным сгустком его обугливающихся легких, - Сыряки отсюда не выходят. Такое уж правило. Нам же не надо, чтоб ты навел на Пепелище полицейских или, чем черт не шутит, Канцелярских крыс?..
- Не надо! – подтвердили с готовностью десятки обожженных глоток.
- Но вы же нанимаетесь на работу! – запротестовал Герти, чувствуя, как подошвы его ботинок едут по удобренной пеплом земле против его воли, - Вы же берете деньги!
Паленый приблизил свое ужасное лицо к Герти. Достаточно близко, чтоб тот увидел копоть на его губах и ощутил кожей щек исходящий изнутри угольщика жар. Смертельный, пережигающий человека, жар, едва слышно трещащий.
- Это закон города, сыряк. Но на Пепелище свои законы. Тут живут те, кто отошел от дел. И всякий сыряк, который сюда сунется, кончит плохо. Как ты сегодня.
Герти с трудом поднял руку с зажатой в ней банкнотой. Смятая и перепачканная пеплом, она могла стать его билетом к свободе.
- У меня есть деньги! Я плачу!
Лицо Паленого жутким образом скривилось. Оплавившаяся от жара кожей, кажущаяся блестящей, точно смазанная патокой, утратила способность собираться в морщины, отчего гримаса получилась еще более страшной.
- Посмотри на нас, сыряк. Посмотри внимательно, - шершавые пальцы впились Герти в шею, силой развернув голову, - Ты думаешь, тем, кто живет здесь, нужны твои деньги? Здесь они стоят не дороже, чем растопка для камина. Посмотри на нас! Это Пепелище. Мы как догорающие дрова, слишком сырые, чтобы попросту превратиться в золу. Ты знаешь, что такое боль, сыряк? Ты ничего не знаешь о боли. Ты не знаешь, каково это, выть, чувствуя, как тебя сжигают заживо изнутри тысячи дьявольский огней. Ты не знаешь, как ощущает себя тот, чей жир, выплавляясь, вытекает из брюха. Ты не знаешь, что чувствует человек, чьи волосы тлеют у него на голове. Ты не знаешь, как мучаются люди, внутри костей которых вместо костного мозга течет жидкий огонь… Твои деньги?
Паленый вырвал из руки Герти банкноту и сунул себе в рот, точно фокусник, исполняющий старый трюк с пропавшей купюрой. Но она не пропала. Когда Паленый вытащил ее изо рта, банкнота горела зеленоватым пламенем, скручиваясь и чернея.
- Во всем мире нет достаточно денег, чтоб облегчить нашу боль, сыряк! – выдохнул Паленый в лицо Герти, мешая слова с пеплом, - Раствор морфия для нас не действеннее сельтерской воды. Даже рыба давно не помогает. Посмотри на нас! Сутками напролет мы валяемся в лужах с грязной водой, как свиньи. Мы не спали неделями. Наши мысли давно превратились в зловонный дым!
- Я не хочу вам зла! – выкрикнул Герти, все еще пытаясь упираться и чувствуя себя мелкой рыбешкой, вздумавшей плыть против сильного течения, - Мне нужна помощь!
- Ты хочешь от нас помощи… А знаешь ли ты, какую помощь дал нам город? Хочешь знать, как помогают нынче угольщикам? Мы вынуждены скрывать нашу страшную болезнь до тех пор, пока она не делается явной! Мы бежим от врачей и полисменов! Мы прячем внутри нашу горящую душу, занявшуюся от одной, рожденной в человеческом теле, искры! Но нас находят. Рано или поздно предательские следы на теле выдают нас. И тогда мы получаем все сполна. Нас вышвыривают из домов, даже если это грязные лачуги в Скрэпси. Они все боятся пожаров… Нас гонят отовсюду, где мы пытаемся найти работу или кров! Нас встречают и провожают руганью, как прокаженных. Нас! Тех, кто на собственной шкуре познал адские муки, в то время, как вас ими только пугают раскормленные священники! Ты плохо понял, куда попал, сыряк. Но у тебя будет время понять. К трону его!
- Трон! Трон! – принялись скандировать угольщики, таща упирающегося Герти куда-то, - На трон его!
С трудом повернув голову, Герти увидел, куда его тащат.
То, что обитатели Пепелища называли троном, стояло наособицу и в первую секунду показалось Герти единственным здешним предметом мебели. Но это был не просто стул с высокой спинкой. Он был металлическим, уродливым, неуклюжим, собранным из всякого хлама, найденного здесь же. Подлокотники были сложены из труб, спинку образовывали самые разные детали, сбитые и сваренные вместе. Когда-то, по всей видимости, блестящий, трон потемнел от жара и местами был основательно закопчен.
Лязгая зубами от страха и неизвестности, инстинктивно сопротивляясь тащащим его рукам, Герти подумал, что все, может быть, не так уж и плохо. Судя по всему, трон угольщиков представлял собой разновидность позорного столба, издревле известного на континенте. Судя по тому, как грубо он был сработан и как торчали из него заклепочные шипы, провести в таком кресле даже час было бы чрезвычайно неудобно, если не сказать мучительно. Но он сможет это пережить. Если угольщикам надо подвергнуть его унижениям и страданиям, Гилберт Уинтерблоссом сможет принять это, как полагается джентльмену, с пренебрежительной улыбкой и ледяным спокойствием.
Когда его подтащили ближе, Герти заметил странную деталь, укрывавшуюся от него прежде. Под седалищем трона располагался металлический куб с заслонкой, напоминающий печь. Судя по многим признакам, это и было печью. Закопченной примитивной печью. Когда Герти заметил вторую странность в конструкции трона, то ощутил, как моча в его мочевом пузыре превращается в раскаленный кипяток. Подлокотники трона были обмотаны толстой проволокой. Весьма спорный элемент оформления, если расценивать трон с точки зрения предмета интерьера. Но весьма обоснованный, если представить, что…
- Нет! – заорал Герти, преисполнившись новых сил, - Не надо! Не туда!
Угольщики взвыли от возбуждения.
- На трон его! Средней прожаренности! С корочкой!
- Вы не посмеете! Стойте! – слова вдруг стали изливаться из него сами собой, рожденные, казалось, не голосовыми связками, а желудком, - Я ничего вам не сделал! Пожалуйста! Перестаньте!
- Специально для сыряков, - удовлетворенно сказал Паленый, наблюдая за тем, как угольщики тащат Герти к закопченному трону, - Удивительное изобретение морального воздействия. Позволяет любому сыряку ощутить, каково быть в шкуре угольщика. Ты даже не представляешь, сыряк, насколько оно эффективно. Тут весь вопрос в том, сколько дров подбрасывать… Если сухих и побольше, моральное воздействие начинается практически сразу. Некоторые сперва кричат, потом затихают. Другие наоборот. И этот запах… Ты никогда не узнаешь всю подноготную человеку, если не увидишь его глаза, когда он вдыхает запах своего же паленого мяса. Удивительное ощущение. Ну а для тех, кто поупрямее, есть и сырые дрова. Это долгий метод, иногда может занимать день или два… Тоже интереснейшее воздействие. Сыряк сперва вырывается и кричит, потом успокаивается, потом начинает ерзать, а лицо делается задумчивое, ну как у философа…
- Оставьте меня! – взвыл Герти, тщетно пытаясь извернуться, - Я из Канцелярии! Из Канцелярии!
Паленый с жуткой ухмылкой, обнажавшие тронутые пеплом губы, потрепал его по плечу.
- Да тут, почитай, все из Канцелярии, приятель. И, заметь, это пока еще трон холодный. А как станет припекать, у тебя фантазия еще и не так разойдется, это уж ты мне поверь. Хоть Папой Римским себя назовешь. Верно говорю?
Угольщики одобрительно загудели.
- На трон его!
- Жаренный король! Коронация Жареного Короля!
- Топку-то прочистите, золой все забито…
- Одежду срывай! Кто ж в кожуре запекает?
Герти знал, что у него только один шанс. Другого ему никто не даст. Смертельный ужас, охвативший его, придал не только сил, но и находчивости, коротким сполохом породив единственно-возможный план действий.
Смело и дерзко. Как полковник Уизерс.
Как только с Герти стали стаскивать пиджак, он сделал вид, что сопротивляется, но только лишь для того, чтоб хохочущие угольщики, борющиеся с рукавами, оказались совсем близко.
Один шанс из сотни. И помоги ему невидимый покровитель из Нового Бангора...
Герти дернулся вниз, вынуждая наседавшего угольщика нависнуть над ним, а потом резко выпрямился, вложив в короткий рывок всю силу спины и ног. Удар, с которым его голова врезалась под подбородок противнику, нельзя было назвать ни сильным, ни стремительным. Будь на месте угольщика обычный человек, какой-нибудь грабитель из Скрэпси, он не выбил бы и зуба. Слишком поспешил, слишком много рук стискивали его со всех сторон. Но угольщику этого хватило. С жутким хрустом его нижняя челюсть оказалась смята, обнажив крошащуюся, как уголь, кость. Вниз посыпались зубы, черные и неровные, как вытряхнутый из печи шлак.
- Ауууааах! – угольщик от изумления и боли выдохнул целое облако пепла, отчего на несколько секунд все помещение оказалось затянуто черным туманом, точно чернилами осьминога.
Это и требовалось Герти. Он рванулся в одну сторону, в другую, ослабляя хватку, ткнул кого-то кулаком (попал в мягкое), ударил коленом (не попал никуда) и, отчаянно потянувшись, вдруг нащупал рукой карман наполовину сорванного с него пиджака. Все остальное произошло еще быстрее. Рукоять револьвера сама прыгнула в руку, удивительно легко и ловко, точно сомкнулись две детали, друг для друга созданные.
- Назад! – изо все сил рявкнул Герти, - Стреляю!
В облаке черной пыли он почти ничего не видел. Со всех сторон кричали угольщики, заглушая друг друга. Кто-то рычал от ярости и трепал его рукав. Тогда Герти направил ствол револьвера вверх и нажал на спусковой крючок.
Револьвер выбросил в потолок оранжевый сухой язык пламени, хлопнувший подобно шутихе. Но угольщики прыснули в разные стороны, как перепуганные бродячие псы. Лишь один остался неподалеку. Глухо стеная, он ползал на корточках, ощупывая землю и выковыривая из пепла собственные зубы. Герти ткнул его стволом револьвера в то, что осталось от лица.
- Прочь, - бросил он, - Все назад! И ты тоже! Вон! Пока не наделал дырок! Пистолет на пол! На пол, кому сказал!
Его так и подмывало спустить курок еще раз. Возможно, он бы так и сделал, если б Паленый дернулся. Нервы были напряжены так, что звенели, как телеграфные провода на сильном ветру. Но Паленый оказался достаточно хитер. И достаточно осторожен. Сделав успокаивающий жест, он выронил автоматический пистолет.
- Спокойно, сыряк, - отмеченное печатью болезни лицо изображало насмешливую улыбку, - Устроил тут фейерверк…
- Шаг назад! И вы все! Назад!
Герти все еще всхлипывал, давясь дыханием, после короткой, но яростной потасовки. Чей-то пепел попал ему в глаза, запорошив их, он же облепил носоглотку. Но Герти знал, что если хоть один из угольщиков дернется по направлению к нему, промаха он не даст. Вероятно, это знали и угольщики. Они сбились вместе, глухо ворча, скалясь и отпуская на счет Герти ругательства, столь же черные, как и перепачкавшая их сажа.
- Ты слабый и трусливый, как и все сыряки, - Паленый сплюнул на пол черной слюной, - У вас всех недостает того, что закаляет человека. В вас нет истинного жара, выжигающего сомнения. Сырое мясо, вялое и слабое. Убирайся отсюда. Убирайся с Пепелища.
Герти покосился на выход. Он знал, что может беспрепятственно добраться до него, пятясь и удерживая угольщиков на мушке. По сравнению с тем, что ему удалось пережить, это уже было ерундовой затеей. Спустя несколько минут он выскользнет из разрушенного цеха на свежий воздух, оставив позади подземное царство ржавчины и пепла, мир поврежденных механизмов и столь же поврежденных людей.
Но это будет означать, что он уйдет без того, что искал здесь. Без ответов.
- Не так быстро, - Герти переложил револьвер из одной руки в другую, точно сталь была раскалена, - Я уйду когда сам захочу. Но сперва вы мне кое-что расскажете, джентльмены.
Смех Паленого показался Герти треском смолистого полена в печи.
- Здесь нет джентльменов. Здесь лишь угольщики. Но они тебе ничего не скажут. Проваливай к себе домой, сыряк. Ты не угодил на трон, но не считай, что это позволяет тебе что-то требовать.
- Мне нужны ответы.
- Здесь ты их не получишь.
- Эта штука позволяет мне считать, что получу, - Герти с нескрываемым удовольствием прицелился Паленому в лицо.
Тот не выглядел испуганным. И, кажется, вовсе не был испуган. На Герти он глядел с выражением насмешливого интереса. Как смотрят на запекаемое в печи мясо, пытаясь определить, достаточно ли оно пропеклось. От этого взгляда Герти вновь захотелось повернуться и броситься наутек из Ржавого Рубца. Ему потребовалась вся сила воли, чтоб воспрепятствовать этому желанию.
- Что ты сделаешь? – поинтересовался Паленый, - Выстрелишь в меня? Стреляй. Поверь, боль от свинцовой пилюли ничто по сравнению с той болью, которая мне знакома. Я ее даже не замечу. Глупо угрожать болью тому, кто с нею накоротке, сыряк.
Он был прав. Герти до боли закусил губу. Ситуация, как ни посмотри, выходила патовая. С оружием в руках он добыл себе жизнь и свободу, но больше не добыл ничего. Он не в силах заставить угольщиков говорить, даже если бы пришлось применять самые страшные пытки. Эти люди давно познали их на себе, и даже самая извращенная человеческая фантазия не могла породить того, что произвело бы на них впечатление.
Тупик. Клинч, как говорят у боксеров. Ситуация, когда противники сдавливают друг друга в объятьях, не в силах ни высвободиться, ни нанести удар.
Ему нужна Бангорская Гиена. Она – ключ от острова, ключ, который ему необходим, чтобы убраться отсюда. Но единственной ниточкой, ведущей к Гиене, остается таинственный Изгарь. Возможно, он среди этих обожженных людей, смотрит сейчас на Герти пылающим от злости взглядом. Если он знает истинное лицо Гиены, если знает, где ее найти…
«Мне нужен полковник Уизерс, - подумал Герти, - Бог свидетель, он нужен мне как никогда…»
Он попытался вызвать в себе то чувство, которое охватило его в притоне Бойла. Настроиться на полковника Гая Уизерса, как аппарат Попова настраивается на определенную волну. Окажись настоящий полковник Уизерс здесь, в обществе заживо тлеющих отбросов, он наверняка бы нашел, что можно предпринять. Такие люди, как он, отчего-то всегда это знают. Такая уж у них натура.
Герти еще крепче сжал револьвер. Он должен думать, как полковник. Взирать на угольщиков с ледяным британским презрением, свойственным покорителю всех мыслимых опасностей на всех континентах. Он должен идти на риск, спокойно и просто, как если бы каждый его прожитый день сам по себе был смертельным риском.
«Что бы на моем месте сделал полковник?» – мысленно спросил сам себя Герти.
И вдруг почувствовал подсказку, похожую на дуновение восхитительно-прохладного ветерка, дующего в раскаленном чреве доменной печи. Мгновением позже это чувство превратилось в чувство полной уверенности. Герти мысленно улыбнулся. Он знал, как поступил бы полковник. Человек, которым он не являлся, но с которым его неведомым образом связала судьба, влекомая безумным «Лихтбрингтом», поступил бы так, как поступал всю жизнь в таких ситуациях.
Повышал бы ставки и шел ва-банк.
- Я не уйду просто так, - Герти кивнул собравшимся угольщикам, - Допустим, мне не вытащить из вас ответов силой или угрозами. Что ж, ладно. Но ведь это не единственный способ. Есть и другие.
Перемена в его настроении заставила Паленого нахмуриться.
- Будешь снова предлагать деньги?
- Не деньги. Кое-что другое.
- Может, векселя? Еще какие-нибудь бумажки, которые истлеют у меня в руках?
- Нет. Кое-что другое, - свободной рукой Герти попытался поправить на плечах безнадежно порванный и перепачканный пиджак, - Вы, я слышал, безразличны к опасности и боли. И у меня была возможность в этом убедиться. Это и в самом деле так. Признаю.
- Наша плоть безразлична к боли. Что же до опасности… Ты все еще не понимаешь нас, сыряк. Смерть для нас освобождение. И если мы живы, то только лишь из-за упрямства.
Герти адресовал ему улыбку, немного неровную из-за все еще дрожащих губ.
- Или же вы просто кичитесь этим, а? Быть может, не так уж сильно вы отличаетесь от сыряка вроде меня по части умения рисковать собственной жизнью?
- Что ты имеешь в виду?
- Мы можем превратить все это в маленькую игру.
- Кему[4]? Что это значит?
- Аэ. Объясняю правила. Ты знаешь, как играют в «рулетку по-русски»?
Паленый осклабился. Так, что из его пасти пролилось малиновое свечение жара.
- Хочешь сыграть со мной?
Герти покачал головой.
- Еще лучше. Я сыграю в нее сам. Здесь шесть патронов, верно? Я буду задавать вопрос и, каждый раз, когда получу ответ, буду спускать курок. Шесть пуль в барабане. Шесть вопросов. Смотри.
Больше всего он боялся, что угольщики бросятся на него и сомнут, стоит ему опустить револьвер. Но этого не произошло. Они смотрели на него, как зачарованные. Но все же, отмыкая барабан, Герти волновался так, что пальцы прыгали, точно у девяностолетнего старика, страдающего Пляской Святого Витта[5], скользили самым отвратительным образом по латунным окружностям гильз.
- Один, два, три, четыре… - вслух считал он, роняя тяжелые цилиндры в подставленную ладонь.
Среди угольщиков раздался ропот. По крайней мере, подумал Герти, ему удалось их удивить. О да, вполне удалось.
- Пять, шесть… Ну как? – Герти позвенел шестью патронами перед угольщиками. Расстояние между ними было достаточным, чтоб он мог понадеяться на то, что некоторые детали, как у хорошего фокусника, останутся не в фокусе их внимания. Например, то, что из шести тусклых цилиндров, катающихся в его ладони, лишь пять были снаряженными патронами. Шестой была пустая стрелянная гильза, - Теперь бросаю их в карман…
Герти демонстративно бросил патроны в карман пиджака и стал перебирать их там пальцами. Если он все правильно рассчитал, этот трюк будет не очень сложен. Требуется лишь на ощупь определить пустую гильзу. Не самая трудная штука, если обладаешь достаточно ловкими и чувствительными пальцами. Пальцы Герти, привыкшие управляться с огромным количеством документов, печатей, штампов и писчих принадлежностей, хоть и не могли соперничать с пальцами опытного пианиста, ловко перебирали в кармане звенящие цилиндры.
«В веселенькую игру вы решили сыграть, мистер Уинтерблоссом», - раздался в голове у Герти незнакомый голос, спокойный и вместе с тем ироничный, - Надеюсь, вы взвесили свои шансы. В такой игре расплачиваться приходится чем-то большим, чем опустевший бумажник…»
Проклятое воображение. Этот голос мог бы принадлежать самому полковнику Уизерсу, подумалось Герти. Он и так знал цену проигрыша. Именно поэтому собирался играть по своим собственным правилам.
Пальцы нащупали пустую гильзу.
- Оп! – Герти достал один из цилиндров и быстро, чтобы никто не успел опомниться, вставил его в гнездо барабана, - Ну как? Как вам такая игра?
- Неплохо задумано, - согласился Паленый, - Как для сыряка, конечно. Значит, хочешь поиграть в вопросы? И готов рискнуть головой?
Вместо ответа Герти позвенел патронами в кармане. Револьвер он держал в опущенной руке, но, против его опасений, ни один из угольщиков не попытался воспользоваться этой ситуацией. Они расселись вокруг, жадно наблюдая за ним. Некоторые как будто даже перестали шипеть от боли. Они ждали зрелища, понял Герти. Ждали, как незваный гость снесет себе половину головы. Не так интересно, как поджарить его на железном троне, но тоже неплохо для скучного пятничного вечера. Едва ли на Пепелище часто можно развлечь себя подобным.
- Начнем, - обожженные губы Паленого скривились в том, что некогда могло служить улыбкой, а теперь походило на отставшую корочку скверно пропеченного лимонного пирога, - Первый вопрос.
Герти поднял руку с револьвером и упер холодный металлический ствол повыше правого уха. Он знал, что в барабане лишь стреляная гильза, но все равно поежился – ощущение взведенного оружия у виска оказалось крайне будоражащим и неприятным.
«Все в порядке, ты выиграл уже тогда, когда заставил их играть по своим правилам».
«Подумай, каким ты будешь дураком, если эта штука у твоего уха сейчас выстрелит».
Герти испытал легкое головокружение. Обе мысли были его собственными, но отчего-то прозвучали они дуэтом, будто их нашептывали два разных голоса.
- Где Изгарь? – спросил Герти и быстро, не давая себе времени опомниться, нажал на спуск.
Курок отрывисто стукнул, издав звук, похожий на разочарованный крик механической птицы.
- Хорошее начало, - одобрил угольщик, - Не знаю.
Герти лишь клацнул зубами.
- Я надеюсь на откровенность, - заметил он.
- Будь уверен, я играю по правилам.
- В самом деле не знаешь?
Паленый сделал приглашающий жест.
- Ты забыл нажать на спуск.
- Это не другой вопрос!
- Один вопрос – один выстрел. И можешь спрашивать его хоть до бесконечности.
Во второй раз получилось легче. Но Герти, чтоб не выдать себе, некоторое время делал вид, что борется с собственным пальцем. И даже вздрогнул самым естественным образом, как только клацнул курок.
- Нет, я в самом деле не знаю, где сейчас Изгарь. Можешь задавать следующий вопрос.
Герти пожалел о том, что опустошил барабан револьвера. Возможно, стоило бы прострелить этому подлецу колено, просто чтобы посмотреть, как он умеет справляться с болью.
- Следующий вопрос, - медленно проговорил Герти, озираясь, - Он здесь есть?
Он видел, как напряглись многие угольщики. Вероятно, они утешали себя тем, что в третий раз им должно повезти. Герти собирался их серьезно разочаровать.
Клац.
- Я жду ответа.
Паленому не потребовалось озираться. Как всякий хороши й вожак, он знал свою стаю на память.
- Нет, его здесь нет. А ты хорошо справляешься. Даже руки почти не дрожат. Могу сэкономить тебе пару патронов и несколько фунтов мозгов. Он был здесь. Давно.
- Как давно? – быстро спросил Герти и только потом сообразил, что это было ловушкой.
- Прошу.
Чтобы не портить игру, Герти добрые полминуты делал вид, что не решается спустить курок. Дошло до того, что некоторые угольщики стали от нетерпения нервничать. Они все еще были уверены, что получат зрелище и Герти не хотел их расстраивать раньше времени. В конце концов, они не были виноваты.
Клац.
Паленый одобрительно кивнул, прежде чем открыть рот.
- Это было в апреле. Не помню, когда именно. В середине, должно быть. Мы перекинулись с ним парой слов.
Герти ощутил азарт сродни азарту ищейки, обнаружившей затоптанный и несвежий, но явственный след. Апрель. В апреле он прибыл на остров. Если середина… Это могло быть в канун кражи или через несколько дней после нее. Ему нужно было знать больше, много больше.
Некоторое время Герти перебирал возможные вопросы. Вопросов было много, удивительно много, и Герти едва сдерживался, чтобы не выпалить какой-нибудь из них вхолостую.
Угольщик по прозвищу Изгарь похитил у командированного деловода бумажник с документами. В тот же день он передал бумажник Брейтману, организатору кражи, утаив при этом несколько визитных карточек. В тот же день они оказываются у Бангорской Гиены, приступившей к своей кровавой трапезе. Изгарь же пропадает без следа. Тут может не хватить и сотни вопросов. Какие отношения возникли между угольщиком и психопатом с ножом? Сообщники они или же палач и жертва? И как с ними оказался связан Гилберт Уинтерблоссом?..
- Как он выглядел? – тщательно выговаривая слова, спросил Герти.
Еще одно нажатие на спусковой крючок, нарочито затянутое, перемежаемое показными приступами слабости. Под конец Герти сумел даже вспотеть, вызвав оживление среди зрителей. Впрочем, секундой позже, когда курок стукнул по пустому месту вместо капсюля, его наградили разочарованными криками.
- Хороший вопрос, - Паленый взял перерыв на несколько секунд, что-то обдумывая, - Наконец хороший вопрос, сыряк. Он выглядел… скверно.
Герти испугался, что ответ на этом будет закончен и даже приготовился спорить. Однако не пришлось. Паленый отхаркнул сгусток черной слюны на стену и некоторое время его молча рассматривал.
- Можешь сэкономить пулю и не спрашивать «Почему он так выглядел?», я и сам спрашивал у себя это не раз. Изгарь выглядел… не так, как обычно. Что ты о нем знаешь, сыряк? Ничего не знаешь! А я знал… Он ведь был молодым, Изгарь. Лет двадцати. Совсем мальчишка.
Герти вспомнил посеревшее лицо бродяги, выдернувшего у него бумажник. Болезненного вида кожу с раздувшимися порами, нездорового вида глаза. Черную копоть, вылетавшую из его легких при кашле. Тот, кто показался ему престарелым бродягой, на самом деле был юнцом, пораженными смертельной болезнью, сжигающей его. Перебивать Паленого он не стал.
- Он был здесь, на том самом месте, где ты стоишь. И выглядел так, будто болезнь мгновенно перекинулась с его легких на мозг. И выжгла его изнутри. Он выглядел как пьяный, но ни одно виски не в силах было затуманить ему голову, даже если бы он пил бочонками. Болезнь, сжигающая нас, хитрее, чем ты думаешь. Первым делом она забирает у нас возможность бегства. Изгарь не был пьян. Но он шатался и едва находил дорогу. Он не узнавал своих братьев и выглядел так, будто едва держится на ногах. Я никогда его таким не видел. Единственное, что я знаю, его свела с ума не боль. Что-то другое. Понял, ты? Что-то другое. Я видел его глаза. «В чем дело?» - спросил я его. Похоже, он не узнал даже меня. Забормотал что-то, скорчившись и всхлипывая. Это была полная чепуха, еще одно подтверждение тому, что наш Изгарь по какой-то причине вдруг выжил из ума. «Остров, - бормотал он, ничего кругом не видя, - С этим островом что-то не так… Плохой остров, странный остров. Бежать. Прочь. Здесь какая-то ошибка. Зачем они отправили меня сюда? Мне было так хорошо в Лондонской канцелярии, у мистера Пиккла…»
- Пиддлза, - деревянным языком произнес Герти, - Наверно, он имел в виду мистера Пиддлза.
- Аэ. Может быть, - Паленый тряхнул головой, отчего на пол упало еще несколько черных снежинок, - Он говорил много того, чего я не понимал. И прочие тоже не понимали. Дрожал от страха, все бормотал про остров. Про то, что надо убираться отсюда, пока не поздно. Домой, в Лондон. Я пытался накормить его рыбой, но тщетно. Изгарь выглядел как… Знаешь, как выглядят люди, потерявшие направление в густом лесу?
Герти кивнул. Или ему показалось, что кивнул.
- Так вот, он выглядел как человек, который потерял сам себя. Да, вот так это выглядело. Мы попытались привести его в чувство. «Эй, Изгарь! – сказал ему я, отвесив пару пощечин, - А ну-ка очнись, приятель! Что это с тобой?». А он посмотрел на меня. И, знаешь, мне вдруг показалось, что с ним что-то произошло. Его глаза были мутные, а тут вдруг прояснились. Точно тучи ушли с неба. Но мне совсем не понравилось то, что я увидел за ними… Он посмотрел на меня с удивлением. «Почему ты называешь меня Изгарем?» - спросил он совершенно искренне. «Потому что так тебя зовут, голова садовая!» - рассердился я. А он так посмотрел на меня, что на миг даже показалось, будто нутро у меня не горит жидким огнем… Посмотрел, и сказал: «Меня зовут не Изгарь. Меня зовут…»
Паленый замолк, хмыкнув себе под нос.
- Как? – забывшись, рявкнул Герти, - Как?!
- Ты, кажется, забыл заплатить обещанную цену за этот вопрос. Я принимаю платежи авансом.
Собственная рука показалась Герти такой же бесчувственной и тяжелой, как и зажатый в ней револьвер. В этот раз ему не требовалось изображать душевное волнение. Должно быть, в эту секунду он выглядел как приговоренный к смерти, собственной рукой исполняющий приговор. Лицо обсыпало ледяным, липким и самым настоящим, потом.
Клац.
Паленый равнодушно кивнул, принимая плату.
- Уинтерблоссом.
- Что? – спросил Герти.
Точнее, хотел спросить. Горло дало осечку, как и револьвер, слова не прозвучало.
Уинтерблоссом. Лондонская канцелярия мистера Пиддлза. Остров.
Эти слова с грохотом сшибались друг с другом, точно исполинские каменные ядра, но высекаемых при их ударах искр не хватало для того, чтобы хоть на секунду разогнать темноту. Напротив, темнота делалась все страшнее и глубже, он тонул в темноте, как в озере сырой нефти.
- Что? – спросил Герти, совладав с собой, - Как, он сказал, его зовут?
- Уинтерблоссом, - повторил Паленый медленно, точно пытаясь распробовать на вкус незнакомое вино, которое пока что не очень ему нравится, - Так он сказал. Гилберт Натаниэль Уинтерблоссом, вот как.
Герти расхохотался бы, если б был уверен, что этот смех не будет стоить ему обморока. Напряжение последних часов истощило его больше, чем десятимильная пробежка во весь опор. Положительно, климат Нового Бангора слишком плохо сказывается на его здоровье. И единственное, что в силах ему помочь – порция сырого, липкого и зловонного лондонского тумана…
Гилберт «Бангорская Гиена» Уинтерблоссом.
Судя по всему, на этом острове обитает два Герти Уинтерблоссома, один из которых ведет утомительную жизнь клерка Канцелярии, в то время как другой шинкует людей на улицах тупым мясницким ножом. Только один из них настоящий, в самом деле прибывший из Лондона, а другой – рехнувшийся угольщик.
Изгарь не передавал никому визитных карточек. По какой-то причине он стал фальшивым доппельгангером Герти. Тем самым двойником, от которого лучше отгородиться более прочным и надежным препятствием, чем поверхность зеркала.
- Потом он ушел и больше уж не появлялся, - Паленый, судя по всему, был слишком поглощен собственными воспоминаниями, чтоб обратить внимание на замешательство собеседника, - Вот как. С концами пропал наш Изгарь.
Улыбка на губах Герти была немощной и слабой, как умирающая птица.
- Благодарю, - пробормотал он Паленому, бесцельно крутя в руках револьвер, - Вы очень меня выручили. Доброго вам дня и наилучших пожеланий.
Герти двинулся было к проему, ведущему прочь из Пепелища, но угольщики не спешили освобождать ему дорогу. На Герти они глядели насупившись, как зрители, разорившиеся на билет, но не увидевшие того, за чем пришли. И что-то в их взглядах подсказало Герти, что он зря вытащил из барабана лишние патроны.
- Не спеши, сыряк, - произнес Паленый тоном, от которого у Герти оборвалась какая-то тонкая, скручивавшаяся в душе, ниточка, - Не годится так быстро хорошую компанию покидать.
- Я полагал, мы уже решили наши разногласия, - с достоинством сказал Герти, одновременно прикидывая, в какую сторону броситься, если дело вновь дойдет до потасовки, - И я заплатил за свои вопросы. Разве не так?
Паленый сделался задумчив. Он несколько раз выдохнул воздух из пылающей глотки, рассматривая, как дым поднимается вверх, ни дать, ни взять, рассеянный курильщик, занятый размышлениями.
- Так-то оно так. Только вот закавыка есть. Может, мозги у нас местами и прожарились, только считать мы умеем.
- И что? – с нехорошим чувством спросил Герти, чувствуя предательскую слабость в немеющих пятках.
- А то, что револьвер твой шестизарядный. И выстрелил ты шесть раз. Уж мы считали. Нехорошо как-то получается, а?
Паленый ничего не сказал, но угольщики, как и полагается своре, умели воспринимать команды без всяких слов. Сразу трое или четверо выдвинулись вперед, отрезав Герти путь наружу. Чернеющие сажей лица по-волчьи скалились, обнажая обугленные зубы. Жуткие зубы, как у людоедов Полинезии, про которых писал Спенсер в своей брошюре. Только те нарочно натирали зубы углем, а эти…
- Назад! – крикнул Герти, выставляя перед собой револьвер, - Иначе первый, кто ко мне прикоснется, схлопочет пулю!
Паленый не случайно был за главного на Пепелище. Властно отстранив угольщиков, он шагнул к Герти, ухмыляясь своей безобразной полурасплавленной гримасой. Которая стала только гаже, когда Герти ткнул в ее направлении стволом револьвера.
- Назад! Назад, а то снесу голову!
- Стреляй, сыряк, - прошипел Паленый, мягко приближаясь, - Давай и я сыграю в твою игру. Ну же. Чего ждешь?
Следующий его шаг оказался стремительным и быстрым. Призванным сбить уверенность, напугать, смутить. Паленый все просчитал верно, но ошибся лишь в одном. Он не представлял, насколько Герти напуган и без того. И, наверно, даже не успел удивиться, когда палец Герти рефлекторно дернулся на спусковом крючке.
Для того, чтоб удивиться, у него было лишь короткая доля секунды между щелчком курка по капсюлю и огненным выхлопом, ударившим его в лицо, мгновенно превратившееся в грязное облако из сгоревшего пороха, угольной взвеси и фрагментов кости. Паленый зашатался и рухнул лицом в золу.
Герти был так потрясен этим, что даже не подумал о бегстве. Стоял и молча таращился на зажатый в руке дымящийся револьвер, пока кто-то из угольщиков не двинул его по затылку, отчего в голове появилась тягучая мягкая слабость, быстро наливающаяся темнотой, как сумерки Нового Бангора. Секундой спустя он сам уже падал в непроглядную и бездонную угольную шахту.
֎ ֎ ֎
Угольщики готовились к празднику. Ковыляя на своих обугленных конечностях, норовивших подломиться в суставах, они стаскивали к трону все топливо, которое могло найтись на Пепелище. Старые доски, пережившие, должно быть, гибель Ржавого Рубца, обгоревшие корневища, мелкий древесный сор, даже угольную пыль. Их энтузиазм был так велик, что, пожалуй, если бы в их распоряжении не оказалось достаточного количества топлива, многие пожертвовали бы своими собственными членами, больше похожими на полуобгоревшие поленья. Герти с мрачной усмешкой подумал о том, что это было бы примером истинно-христианской жертвенности. С другой стороны, с учетом подготовляемого торжества, кипящего вокруг трона, в этом можно было рассмотреть и языческие корни…
За приготовлениями он наблюдал из крохотной клетушки, стоящей неподалеку. Недостаточно высокая, чтобы позволить ему встать на ноги, собранная из ржавого хлама, являвшемся здесь самым распространенным материалом, она, к досаде Герти, оказалась достаточно прочна, чтоб уверенно противостоять всем его усилиям. Скорчившись в ее углу, он вынужден был наблюдать за тем, как угольщики оживленно снуют кругом, запасая топливо для праздника. Топлива набралось уже много, целая груда, достаточная для того, чтоб топить обычный камин несколько месяцев кряду, но угольщики все не успокаивались. Хрипло смеясь, они стаскивали к трону все новые и новые припасы. Все, что им удавалось обнаружить в своем ржавом, пропитанном пеплом, логове.
«Они не просто хотят меня сжечь, - подумал Герти. Ужас в нем разгорался все сильнее, чем больше дров собиралось возле трона, точно они уже питали это внутреннее, горящее в нем, пламя, - Они нарочно запасают такую груду топлива. Хотят, чтобы праздник длился как можно дольше. Они будут поддерживать пламя в троне долго, очень долго, заботливо подкармливая его щепками и углем. Достаточно долго, чтобы человек, привязанный к нему, изошел криком до такой степени, что глотка превратится в обожженную язву. Возможно, это будет длиться целыми днями. Много-много часов, заполненных одной лишь только болью…»
Герти пытался протестовать, потом ругаться, потом призывать на головы угольщиков всевозможные кары, включая те, что имеются в арсенале Канцелярии, но ровным счетом ничего не добился. На него попросту не обращали внимания. Все его мольбы и ругательства воспринимались оживленными угольщиками не внимательнее, чем воспринимается клокотание гуся, которому судьбой уготовано этим же вечером обливаться собственным жиром в печи. Слова уже ничего не могли изменить. И ничто не могло.
Идиот. Круглый идиот, сам забравшийся в печку, точно ведьма из старой сказки. Мистер Беллигейл предупреждал, что не стоит лезть к угольщикам. Муан предупреждал. Собственные инстинкты, и те предупреждали. Но вместо того, чтоб послушать их, он устремился очертя голову в самый омут, который вот-вот утащит его на глубину. Доверился ерунде, что нес любитель ванили, явившийся из будущего. Остров хранит Гилберта Уинтерблоссома… Острову нужен Гилберт Уинтерблоссом… У острова особенные планы на Гилберта, чтоб его, Уинтерблоссома…
От злости на самого себя слюна во рту делалась едкой, как кислота из аккумулятора. Увы, разъедать железо она была не властна.
С другой стороны… Герти вновь и вновь вспоминал щелкающий у виска револьвер.
Клац. Клац. Клац.
Разряженный револьвер, клацнувший ему в ухо ровно шесть раз. После чего превративший лицо Паленого в подобие разбитого цветочного горшка. Капсюль не сработал. Выстрела не было.
Уже в клетке Герти дрожащими пальцами вытащил из кармана оставшиеся пули. Сперва ему показалось, что их пять. Пять латунных цилиндров приятной тяжести. Но оказалось, что только четыре. Пятый был лишь пустой гильзой, слабо пахнущей жженым порохом. Это значило, что он ошибся. На ощупь сунул в револьвер снаряженный патрон, будучи уверен в том, что сует стрелянную гильзу. И по какой-то причине не снес себе голову, спустив курок шесть раз подряд.
Что это значило? Что Новый Бангор и в самом деле имеет свои планы на мистера Уинтерблоссома? Или что невидимые часы отсчитали еще одно деление, а их минутная стрелка оказалась где-то поблизости от двенадцати, за той чертой, где заряженные револьверы стреляют лишь по собственному желанию?.. Герти отчаянно не хотелось испытывать судьбу и дальше. Стоит ли надеяться, что раскаленный трон остынет сам собой? Слишком слабая надежда.
Герти тоскливо наблюдал за тем, как растет куча дров. С каждой новой доской его отчаянье разрасталось внутри, как раковая опухоль, от нее по всему стелу неслись метастазы, вызывающие дрожь и слабость. Еще немного и, пожалуй, угольщикам придется на руках нести его к трону…
Его Поджаренное Величество король Гилберт Первый.
Герти лихорадочно пытался сообразить, как выбраться из клетки. Но мозг, парализованный страхом, действовал вяло и медленно, как наглотавшийся успокоительных таблеток старик. К тому же, даже возникни в нем блестящая мысль, оперировать было бы нечем. Весь арсенал Герти, на который он не так давно возлагал надежды, оказался утрачен в силу различных причин. Трость с клинком так и осталась у Муана. Разряженный револьвер утащили угольщики. Автоматический пистолет достался Паленому вместе с осколками черепа и угольной трухой. На память о потайной кобуре с дерринжером у него самого осталось лишь саднящее ощущение на голени, следствие натертой кожи. Впрочем, это ощущение, наверно, перестанет ему досаждать после того, как его ноги ощутят весь жар трона…
На всякий случай Герти тщательно обыскал свою одежду, перепачканную, как у бродяги и висящую клочьями, надеясь найти хотя бы позабытую портным булавку, но ровным счетом ничего не нашел, если не считать болтавшихся в кармане патронов и собственного бумажника, чье содержимое представляло собой несколько чистых листов, некогда бывших его командировочными документами. С таким арсеналом ему не справиться и с кухонной мышью. Патроны совершенно бесполезны без ствола, а из бумаги не изготовить ничего серьезнее веера.
«Ты влип, Уинтерблоссом. Теперь ты по-настоящему влип. Остров долго вытаскивал тебя из неприятностей, как непоседливого ребенка, но, видно, и ему надоело маяться с тобой. Он наигрался. И дал понять, что с него довольно».
Эту мысль, ноющую и неприятную, как несварение желудка, не удавалось выгнать из головы. И чем больше Герти размышлял об этом, тем сильнее убеждался в том, что именно так все и обстоит.
Остров позвал его, испустив зов на особенной волне, недоступной для человеческого уха, но отчего Брейтман решил, будто Герти предначертано выполнить в Новом Бангоре какую-то миссию? Что, если он с самого начала был лишь покорной воле острова игрушкой? Остров попросту забавлялся тем, как лондонский деловод, слишком простодушный и наивный, чтобы замечать неладное, попадает в неприятности, которые сам же и обрушивает на свою голову. Как иначе объяснить то огромное количество самых невероятных и скверных историй, в которых он оказался замешан, сойдя три месяца назад с палубы «Мемфиды»?.. Остров забавлялся, вытаскивая его из лужи в совсем уже безнадежных ситуациях, стрелки невидимых часов порхали, отмеривая тщательно выверенные порции невозможного для того, чтоб мистер Уинтерблоссом не сложил голову преждевременно. Но у всякой игрушки, будь она самой дорогой и купленной в лучшем универмаге Сити, есть существенный недостаток. Рано или поздно про нее забудут. Детям не свойственна ностальгия, они не ценят прошлого. Наигравшись с любимым плюшевым медвежонком или игрушечной яхтой, рано или поздно они оставляют своих любимцев валяться на садовых дорожках.
Быть может, остров по-своему тоже ребенок, вынырнувший в океана небытия и слишком ветреный, чтобы иметь что-то общее с незыблемыми контурами материального мира, неумолимо зафиксированного в миллионах карт и атласов. Вздорный, легкомысленный, слишком непоседливый ребенок, который творит то, что ему заблагорассудится и знать не знает о серьезных взрослых вещах вроде законов физики, которые не дозволяется менять, и законах логики, сложных и скучных. Он попросту играется с часами нереальности Брейтмана, переводя стрелки как ему вздумается, и радостно смеясь, наблюдает за образовавшимся хаосом. Это ведь так по-детски… А серьезные джентльмены из будущего ломают головы, убеленные благородными сединами, пытаясь разобраться, что тут, черт возьми, происходит. И никак не могут найти ответ.
Они безнадежно забыли, как сами были детьми.
«Я игрушка, - подумал Герти, ощущая себя опустошенным, как автоматон с севшим зарядом, - Что-то вроде медведя с оторванной лапой. Мною наигрались. Все кончено. Остается только предаться неутешительным размышлениям, наблюдая за тем, как песочные часы моей жизни отмеривают последние крохи песка…»
«Отличная мысль, приятель, если ты вознамерился превратиться в рождественского гуся с поджаристой кожей!»
Герти открыл глаза, точно его щелкнули по носу. Эта вторая мысль тоже принадлежала ему, но как-то очень уж внезапно ворвалась в сознание, разметав все прочие, точно лихая шхуна, ворвавшаяся в гавань впереди прочих судов в нарушение установленной очереди.
«Смешно, - подумал Герти, пытаясь вновь обрести утраченный на миг фаталистический настрой, - Смешно и нелепо. Но, отчасти, справедливо. В конце концов, я сам…»
«Ты сам сидишь здесь, как дубина, вместо того, чтобы соображать, нельзя ли сделать ноги из этой клетки для канареек!»
Эта мысль… Герти чуть не прикусил язык. Эта мысль принадлежала ему, но была какой-то… другой. Отличной от прочих. В противовес уставшим и вялым, как течение в заболоченной реке, мыслям деловода Гилберта Уинтерблоссома, эта мысль казалась удивительно энергичной и сильной. Она безжалостно разрушила все предыдущие построения, на миг образовав в голове Герти сверкающий хаос.
«Крайняя степень душевного истощения, - безрадостно отметил он, - Смятение мыслей. Мне приходилось слышать, что многие приговоренные к смерти перед казнью напротив испытывали подъем интеллекта и душевное спокойствие. Что ж, я, видимо, не из их числа…»
«Дохлые герои тем и хороши, что им можно приписать любые помыслы, - грянула все та же мысль, оборвав его, - И ты сам станешь таковым, приятель, если быстро не возьмешь голову в руки!»
Герти почувствовал, как у него спирает дыхание. Точно среди душного тропического дня он вдруг набрал полную грудь ледяного сибирского воздуха.
Это была не его мысль. Это было что-то чужое, то ли родившееся в его сознании, то ли пришедшее извне, пробившееся, как звонкий ручей пробивается через завал из многотонных валунов. И оно, судя по всему, поселилось у него в голове.
«Кто это?» - спросил Герти у пустоты, чувствуя себя теннисистом, вышедшим на площадку без партнера и посылающим мяч в густой туман.
«Адмирал Горацио Нельсон! Драная сельдь, ты долго еще решил валять дурака?»
Герти вскочил, совсем позабыв о том, что его клетка не рассчитана на его рост. Наградой за быструю реакцию стал удар головой о прутья, от которого мир на миг рассыпался по полу звенящими оранжевыми искрами.
- У, дьявол… - выдохнул он, потрясенный.
«Так-то лучше, - в голове у Герти возникло ощущение чужого смешка, щекотное и колючее, - Тебе давно стоило проветрить голову. Здесь стоит дух, как в застоявшемся сарае».
Придерживая раскалывающийся череп, Герти опустился на пол. Удивительно, но боль и в самом деле помогла. Пока он считал оранжевые искры, не оставалось времени на мысли и страх.
«Кто ты?»
«Подумай, - насмешливо сказал голос, соткавшийся из бесплотных мыслей, - Впрочем, не стоит, ты и так слишком любишь это занятие, как я посмотрю. А мы с тобой не в той ситуации, чтобы позволить себя терять время. Может, на этот раз ты послушаешь старика…»
У этой мысли, теребившей его сознании, не было ни тела, ни лица. Но что-то в манере разговора показалось Герти знакомым. Смутно знакомым, будто бы виденным в иной жизни. Или домысленным беспокойным воображением. Герти попытался представить, как выглядел бы этот человек, существуй он в реальности. Это оказалось на удивление легко.
Из обрывков мыслей соткался портрет, зыбкий, словно нарисованный струями табачного дыма, норовящими рассеяться. Уверенный бульдожий подбородок, короткая стрижка с бакенбардами, мощный, как лоб дредноута, лоб. Щеточка усов над губой, то ли седых, то ли выбеленных солью.
И глаза. Неукротимые, ледяные, прищуренные. Взгляд их казался звенящим, как ледяная махина айсберга, способная протаранить любое препятствие, вне зависимости от того, из какого материала оно создано. Взгляд человека, который видел изнанку мира, мудрый, властный и одновременно немного мальчишечий. Такие глаза не мутнеют с возрастом, оставаясь ясными и синими, как океанские волны. Герти померещился даже запах – сухой аромат трубочного табака с примесью какого-то старомодного одеколона.
Человек, возникший в воображении Герти, был воплощением Британской империи, существом, настолько точно соответствующим представлениям о покорителях дикой природы, что казался воплощенным авантюристом и исследователем, сошедшим с газетных полос, живописующим покорение Южного полюса и экспедицию Ливингстона[6].
Это был человек, привыкший повелевать морями и континентами. Завоевывать острова в Индийском океане во славу Короны и охотиться на львов в Кении. Преодолевать со стиснутыми зубами циклоны экваториального пояса и приступы алжирской малярии. Неделю брести по австралийской пустыне без глотка воды и с горсткой солдат сдерживать натиск кровожадных таитянских дикарей. И все это с ледяным презрением истинного джентльмена к опасности и непоколебимой верой в собственные силы.
Человек, не просто умеющий совершать невозможное, но и привыкший это делать наперекор всем превратностям судьбы и неизменно делающий – назло мирозданию…
«Полковник Уизерс», - пытаясь выдавить эти слова, Герти ощутил, что даже мысль способна заикаться.
«Собственной персоной, приятель. Прибыл на помощь и заряжаю ружья. Кажется, как раз вовремя».
Все ясно, понял Герти, отчего-то даже с облегчением. Неизвестность пропала, точно сдернутая с окна завеса. Он попросту болен. Тяжело болен душевной болезнью. Теперь призрак полковника, пожалуйте. Будто бы мало этот мифический персонаж испортил ему крови, так еще…
«Брось, - посоветовал несуществующий голос, - Ты сам виноват в том, что с тобой случилось. А уж на счет того, кто кому испортил крови… Знаешь, тебе бы не жаловаться. Это не ты был заперт последние девяносто дней в сознании вечно клянущего судьбу хлыща, не способного справиться даже с ерундовой ситуацией!»
Эта отповедь заставила Герти вздернуть голову. Не похоже на галлюцинацию. Или же это была самая грубая и непочтительная галлюцинация из всех возможных.
«Полковник?..»
«Наконец-то ты соизволил обратить на меня внимание, приятель. Я уже думал, здесь и умру, на самом дне твоего сознания, похожего на выпотрошенный трюм рыболовного траулера… Никогда бы не поверил, что в человеческой голове может умещаться столько ерунды».
«Вы… живы?»
«Увы, в последнее время этот вопрос перешел в экзистенциально-теоретическую сферу, а я никогда не был силен в современной философии. Мне ближе греческие классики. Но не хочу это сейчас обсуждать. Во-первых, сам толком не разберусь. Во-вторых, нам надо придумать способ, как тебя вытащить из этой клетки. Извини, но коронацию придется отложить. В Британской империи может быть лишь один монарх, а твоя задница недостаточно хороша для трона».
«Но где вы?»
«Там же, где провел последние три месяца! В твоей голове, дубина! Ты еще не понял? Я заперт здесь так же, как ты сам заперт в клетке. И уж не знаю, кому из нас пришлось хуже!»
Герти прижал руки к вискам, словно это могло заглушить грохочущую в его сознании чужеродную мысль.
«Торопись! Нам надо решить, как сбежать отсюда. Клянусь печенью трески, в жизни не видал более отвратительного местечка. Угля тут кругом рассыпано, как на дырявом гребном пароходе с командой из желтомордых кули[7]! Но я знаю, что делать. Бумажник еще при тебе? Там был лист бумаги. Доставай и…»
Герти демонстративно сцепил руки в замок.
«И пальцем не пошевелю».
«Скоро у тебя и пальцев не останется! Живо делай то, что я говорю, если хочешь выбраться из этого переплета живым».
«Не собираюсь вам подчиняться».
«Что еще за фокусы? – прорычал полковник, на миг теряя самообладание, - Уинтерблоссом, ты вознамерился превратиться в жаркое?»
«Я слишком поздно понял, чему хочет научить меня этот остров и уже не раз за это поплатился. Многое из того, что на нем существует, вовсе не то, чем кажется. И я не собираюсь обжигаться еще раз, выполняя указания призраков!»
« Если не будешь пошевеливаться, скоро ты обожжешься в последний раз!»
«Я не знаю, кто вы такой и как попали ко мне в голову. Это очередной дьявольский фокус острова, но в этот раз я не стану идти у него на поводу».
«Не будь тупицей, Уинтерблоссом! Ты не в том положении, чтоб выбирать!»
«Я выбираю не делать глупостей, о которых в дальнейшем пожалею. А подчинение несуществующим голосам едва ли можно отнести к разумным поступкам. Как знать, может вы глас Сатаны, искушающий меня? Насколько я помню, у меня установились весьма неважные отношения с тамошней канцелярией…»
«Я именно тот, о ком ты думаешь, я полковник Уизерс. Уж прости, не могу передать тебе визитную карточку, несчастный ты бумагомарака! И я говорю тебе, что надо спасать наши жизни!»
«Делайте, что хотите, но оставьте меня в покое. Благодарю вас за желание спасти мою жизнь, но лучше сосредоточьтесь на спасении своей собственной, это будет разумнее».
«Хотел бы я иметь такую возможность! – невидимый голос скрипнул, по всей видимости, невидимыми же зубами, - Да только не могу. Я привязан к тебе крепче, чем капитан Одиссей к мачте своего флагмана. К тому же, откровенно говоря, мне нечего спасать. Твоя шкура, Уинтерблоссом, единственное мое имущество, поэтому неудивительно, что я ею немного дорожу».
«Тогда надеюсь, что вы ничего не имеете против запаха горелых волос».
«Упоко оки[8]! Ты погубишь нас обоих!»
«Это уж мне выбирать».
Собственные нервы казались Герти струнами скрипки, натянутыми так туго, что неосторожное касание смычком могло заставить их лопнуть. Поэтому он вел игру так осторожно и тонко, как только мог. Привалился спиной к прутьям и принялся наблюдать за тем, как угольщики, перекрикиваясь хриплыми голосами, скребут трон ржавыми щетками, очищая его от копоти тех несчастных, что имели удовольствие воспользоваться им до Герти.
Нервы полковника могли дать фору стальным якорным цепям, но спустя несколько минут начали сдавать и они. Дело было не в страхе, полковник Уизерс, судя по всему, не боялся ни Господа Бога, ни черта. Но для его пылкой и властной натуры бездействие было пыткой.
«Чего ты хочешь, Уинтерблоссом?» - устало спросил он.
«Хочу ответа».
«Тогда тебе лучше поскорее задать вопрос, черт возьми».
Герти испустил вздох облегчения.
- Кто вы такой и как оказались в моей голове?
Забывшись, он спросил это вслух. Но никто из угольщиков не обратил на него внимания. Если кто-то и услышал шепот Герти, то принял, по всей видимости, за судорожную молитву.
«А других вопросов у тебя нет, Уинтерблоссом? – недовольно отозвался полковник, - Мой ответ может занять слишком много времени, а именно со временем у нас сейчас наибольшие сложности».
«Тогда вам лучше поспешить, не так ли?»
Полковник вздохнул. Герти не слышал этого вздоха и не видел, но отчего-то ощутил.
«Всегда терпеть не мог бумагомарак, клерков и прочую канцелярскую шелуху. Как случилось, что из всех остолопов в Новом Бангоре я оказался именно в твоей голове, Уинтерблоссом?..»
«Будьте уверены, при возможности я тоже выбрал бы себе другого постояльца, - мысленно буркнул Герти, - Уж не обижайтесь…»
«Заткнись. Значит, хочешь узнать, кто я? Меня зовут Гай Норман Уизерс, я полковник британской армии. Сорока шести лет, холост, родился в Колчестере, что в графстве Эссекс…»
«Кажется, вы стали известны далеко за пределами Эссекса», - заметил Герти, не удержавшись.
«Меня изрядно поносило по миру, - без особого энтузиазма согласился полковник, - Причем не по самым приветливым и спокойным его уголкам. Так уж сложилось, что всю жизнь меня тянуло туда, куда нормальных людей не заманишь даже генеральскими погонами. Если где-нибудь в Западной Африке, в тысяче миль от цивилизации, обнаруживалась дыра, в которой пресной воды не найти даже за золото, где солнце выжигает все живое, окрестности кишат ядовитыми гадами, а туземцы используют в качестве валюты уши бледнокожих, судьба непременно складывалась так, что я оказывался там в течение недели».
«Беспокойная у вас, должно быть, жизнь».
«И, уверяю, я бы не променял ее на жизнь кабинетной крысы, - не слишком вежливо отозвался полковник, - Да, судьба порядком потрепала меня, но я вроде бродячего пса, который побывал в большем количестве потасовок, чем имеется родинок на заднице королевы Елизаветы. Никак не мог остепениться. То отправлялся подавлять бунты на плантациях, то собирал экспедицию в Анды, то подписывал контракт с Королевским географическим обществом на поиски экспедиции Франклина… Беспокойные были времена, не буду спорить. Но знаешь, Уинтерблоссом, даже кусок черствой маисовой лепешки, запитый затхлой трюмной водой, кажется сладким, когда понимаешь, какой ценой его добыл. Но тебе не понять. Жидкая кровь, другое поколение. Вам бы лишь пачкать бумагу, сочиняя меморандумы и формуляры. Иногда я с ужасом думаю, что ждет Британию, когда подобные вам начнут заводить повсеместно свои правила. Из нации дерзких исследователей и отважных покорителей мы сделаемся подобием разваренной овсяной каши, размазанной по глобусу!..»
«Ближе к делу, полковник, - пробормотал уязвлено Герти, - Как вы оказались у меня в голове?»
Полковник Уизерс печально усмехнулся. Герти отчего-то ощутил это, причем в мелочах, вплоть до морщин на лице полковника, опаленном светом тропического солнца, обожженном морозами и выдубленном тысячью разных ветров. Кажется, морщины были единственным способом, которым это лицо было способно выражать чувства.
«Дело в том, что я имею сомнительную честь именоваться единственным в мире победителем Нового Бангора. И, раз на то пошло, единственным его пленником».
«Мы все тут пленники, - заметил Герти, - Остров не спрашивает, он просто зовет. И сопротивляться этому зову невозможно. Поверьте, я знаю, что такое быть приговоренным к заточению здесь, я живу в Новом Бангоре уже несколько месяцев!»
«Зов!.. В свое время я отдал бы правую руку по локоть за то, чтоб услышать его! Увы, единственное, что мне приходилось слышать в океане, это зов ищущих друг друга китов и крики чаек. Я никогда не слышал зова Нового Бангора, хотя и представляю, как он звучит».
«Так вы не слышали зова?», - удивился Герти.
«Остров не звал меня. Мне даже кажется, он меня боялся. Опасался, что я вырву все его мерзкие тайны наружу, стоит мне пришвартоваться у берега».
«Боялся? Хотите сказать…»
«Да, - с испугавшей Герти убежденностью произнес полковник, - Он живой. Он чувствует. Он мыслит. Он существует».
Для того, чтобы задать следующий вопрос, Герти понадобилось не меньше мужества, чем для того, чтоб взглянуть на готовящийся к обряду трон, уже очищенный от копоти и блестящий.
«Что такое Новый Бангор?»
Ему показалось, что полковник посмотрел на него с необъяснимым сочувствием. Как человек, который единожды увидел брезжащий рассвет на того, кто всю свою жизнь прожил под землей в вечном мраке.
«Не знаю, - сказал он непривычно тихо, - И иногда кажется, что не хочу знать. Иногда мне кажется, что я не смогу этого понять, даже если буду размышлять целую вечность. Это… У меня нет ни названий, которые могли бы пригодиться, ни понятий, чтобы обозначить хоть часть его сущности. Это просто нечто, что существует возле нас. Ужасная формулировка, верно? Извини, я больше привык управляться с винчестером или багром, чем с пером... Может, тебе представиться возможность составить более стройное и изящное описание. Но это то, как я чувствую. Что-то, что существует возле нас».
«Что оно из себя представляет? – жадно спросил Герти, - Какое оно?»
Полковник молча покачал головой.
«Не знаю. Оно такое, каким мы его видим, а ведь человеческий глаз – весьма примитивный оптический прибор. А уж то, к чему он крепится, и подавно нельзя назвать надежным инструментом… Кто-то назовет его божеством, кто-то иным измерением, существующим в ветре квантовой энергии, но в противофазе с нашим собственным. Кто-то найдет мистическую составляющую или что-нибудь еще в этом духе… Для меня это что-то сродни Левиафану».
«Простите?» - вырвалось у Герти.
«Левиафан, - повторил полковник, - Древнее библейское чудовище, живущее в толще вод. Слишком большое и слишком древнее, чтобы существовать с человеком бок о бок, но слишком могущественное, чтобы попросту раствориться в эфире. Иногда, темными ночами, Левиафан всплывает к самой поверхности, чтоб поплескаться в волнах. Именно в такие моменты мы его и замечаем, но все, что нам доступно – описать плеск воды под огромным плавником или отражение света его глаз в воде. У нас нет категорий, пригодных для того, чтобы судить о его истинном размере или устройстве, как у пигмеев тропических лесов нет логарифмических линеек или несгораемых шкафов. Когда-нибудь, возможно, у нас появится что-то подобное, но тех времен, по всей видимости, не увидим ни ты, ни я, ни сама Британская Империя…»
«Я думал, вы плохо разбираетесь в философии», - пробормотал Герти, немного ошарашенный подобным видением.
«Истинный джентльмен должен разбираться во всем, - наставительно произнес полковник, отрешившись от своего задумчивого тона, - В том, как потрошить медведя и в том, как строить железные дороги, в том, как оберегать от холода порох и в том, какой рукой держать вилочку для трюфелей на приеме у герцогини…»
«Умоляю, ближе к сути!»
Полковник усмехнулся.
«Жжение в пятках, Уинтерблоссом? Ты сам хотел услышать историю целиком. Впрочем, сама история, если выкинуть из нее требуху и чешую, не столь уж и длинна. По собственной самонадеянности я вздумал бросить вызов Левиафану. Охваченный гордыней, как другой безумный охотник, старик Ахав[9], я стал разыскивать Новый Бангор. Я не собирался сидеть и ждать зова. Левиафан был слишком хитер и опытен, чтобы звать меня. Я сам искал его».
«Но откуда вы знали, что он существует? Этого острова нет ни на одной карте!»
«Карты это лишь бумага, годящаяся на самокрутки. Он любит плескаться в волнах, понимаешь? Его можно увидеть, но только краем глаза, по изменившемуся рисунку волн… Но для этого надо быть достаточно безумным человеком, несущимся на всех парусах и давно выпустившим из рук шкоты[10]. Видимо, я таким и был. Я разглядел не сам Новый Бангор, но его отблески, изменившиеся волны, оставленные им в материи бытия. Даже не знаю, как это началось. Отдельные слухи, рассказы, оговорки, помарки в старых бортовых журналах… Я просто ощутил его присутствие, как старый китобой ощущает присутствие огромного нарвала под своим шлюпом. Только вот гарпун для такого дела нужен потяжелее… Я почувствовал остров. Взял его след. И отправился на охоту. Безумие, верно? Кому еще придет в голову охотиться на остров, да еще тот, которого не существует в природе? Это ведь то же самое, что охотится на гору!..»
«Вы были весьма… увлеченным человеком».
Полковник издал скрипучий смешок.
«Это еще слабо сказано. Я буквально помешался на этом проклятом острове. Я знал, что он существует, хотя он не был описан ни одним капитаном и ни одним лоцманом. Я искал его двенадцать лет, Уинтерблоссом. Разговаривал со странными людьми в портовых пабах, которые после пинты шотландского горького несли вздор про морскую деву с Фиджи[11] и гигантскую ремору[12], удерживавшую корабль под полными парами. Я собирал показания людей, которые человеку думающему и отдающему себе отчет, показались бы несвязанными галлюцинациями. Я по крохам восстанавливал истории отдельных судов и их экипажей. Остров был там. Я знал. Мой Левиафан плавал на любых широтах и глубинах, но всегда оставался в одном и том же месте. Проблема была в том, что место это располагалось там, куда трудно добраться на парусах, веслах или угле».
«А вы не пытались искать остров собственноручно?»
Полковник расхохотался.
«Не пытался ли я? Мальчик мой, я провел несколько лет, рыская по Полинезии во всех направлениях, как морская вошь по спине морской собаки. Я знал наизусть каждый остров крупнее двух футов в диаметре и, будь у меня шлюпка с веслами, способен был бы на ощупь дойти от Марианских островов до Самоа даже после ящика рома!»
«И вы все-таки его нашли», - констатировал Герти.
«Нашел. Поэтому я и говорю, что являюсь единственным в мире победителем Нового Бангора. Я нашел своего белого кита, своего Левиафана. Впрочем, учитывая, что я уже несколько месяцев болтаюсь у него в брюхе, это он меня нашел. Видимо, он в какой-то момент разглядел мою страсть. И… Не знаю, что это было. Быть может, наказание за излишнюю дерзость в попытке настичь то, по сравнению с чем человек не значительнее планктона. Или, напротив, высочайшая награда из тех, что остров может предложить. Не знаю. Последнее, что я помню, сильнейший туман, окруживший мою шхуну «Гарпун» в районе двадцать четвертого градуса северной широты… Я попытался кликнуть вахтенного, но не смог. И провалился в забытье. А когда очнулся… - полковник вновь усмехнулся своим лишенным мелодичности смешком, похожим на скрип старого матросского сундука, - Когда очнулся, оказалось, что уже сошел на берег и приписан к Новому Бангору так же належно, как ядро к ноге старого каторжника. Точнее, приписан к юному остолопу Герти Уинтерблоссому, который шлялся по Новому Бангору с глазами, как у полли, впервые увидевшего механическое пианино!»
«Я не мог знать, где оказался! – возразил Герти немного смущенно, - Я…»
«Ты почувствовал зов, я знаю, - проворчал полковник, - Как и все прочие. Это не твоя вина. Но, право слово, тебе следовало пораньше сообразить, в какую кашу угодил! Кстати, можешь принять мои поздравления. Кажется, у тебя, приятель, и в самом деле запутанные отношения с Новым Бангором».
Герти не был уверен, является ли это основанием для того, чтоб почувствовать себя польщенным.
«Вы тоже не знаете, зачем я здесь?»
«Ты спрашиваешь не того охотника за островами, парень. О помыслах Нового Бангора мне известно не больше, чем тебе. Могу лишь сказать, что ты появился тут при весьма странных обстоятельствах. Остров явно уготовил тебе какую-то роль, но вот какую… Как ни крути, ты здорово связан с этой Бангорской Гиеной, уж не знаю, какими канатами. Слишком много пересечений на курсах, слишком много совпадений, понимаешь? Вас обоих что-то связывает».
«Ничего нас не связывает! Бангорская Гиена – это Изгарь, несчастный угольщик, возомнивший себя мной! Судя по всему, он попросту сошел с ума и взялся за нож!»
«Я знаю. Но это мало что объясняет. Единственное, что могу сказать наверняка, тебе придется встретиться с этим ублюдком».
«Для чего? – с беспокойством спросил Герти, - Чтобы поймать его? Это та роль, для которой остров меня призвал? Изловить Бангорскую Гиену?»
«Никогда не пытайся понять Левиафана, приятель, в лучшем случае заработаешь мигрень. Слишком уж разные ветра нас ведут, если ты понимаешь, о чем я».
«Не понимаю», - признался Герти.
«И плевать. Я надеюсь, у тебя больше не запасено вопросов? Если ты помнишь, мы остановились на том, что я пытался спасти твою шкуру».
«Еще один, - поспешно сказал Герти, - Как вышло, что я слышу вас только сейчас?»
«Ты не представляешь, как тяжело до тебя докричаться. Я пытался сделать это с самого первого дня, только ты, приятель, глух как тетерев. Впрочем, иногда у меня это почти получалось».
«Когда это?»
«Когда ты торчал как идиот со своим полли в рыбном притоне Бойла. Мне пришлось подсказать тебе, как действовать».
Герти вспомнил свой порыв, больше похожий на безоглядный штурм, в духе авантюр полковника. Порыв, который позже сам вспоминал с недоумением. Оказывается, это полковнику Уизерсу, запертому у него в голове, надоело быть молчаливым зрителем…
Но что за каприз судьбы свел их вместе? Герти надеялся, что этот слой его мыслей скрыт от невидимого собеседника. Полковником Уизерсом его нарек «Лихтбрингт», безумная счислительная машина, на тот момент уже пребывавшая в лапах Сатаны. Но очевидно, что и сама машина и Сатана были порождениями острова, одним из проявлений того «фактора невозможного», о котором толковал Брейтман, следствием очередного перевода часовых стрелок. Остров просто показывал ему различные свои лики, то ли пугая, то ли пытаясь смутить, то ли попросту развлекая себя, как дурачится ребенок, по случайному принципу собирая вместе свои игрушки. Деревянная утка всегда может выпить чаю с игрушечным карапузом, а оловянный солдатик побиться с нарисованным драконом.
Возможно, он тщетно ищет логику там, где она значится среди лженаук и не имеет никакого касательства к окружающему миру. Возможно, никакой логики здесь и нет.
Еще одна горькая мысль ввинтилась червячком в сознание. Мысль о том, что настоящий полковник Уизерс при всех своих достоинствах все же наивен. Он все еще полагал, что заточение в тюрьме под названием «Герти Уинтерблоссом» может быть его наградой за упорство. Но Герти доподлинно знал, что это было наказание. Изощренная пытка Нового Бангора, придуманная для того, кто проявил слишком много упорства, охотясь за Левиафаном.
Что может быть ужаснее для решительного, деятельного и бесстрашного человека, чем бесправное заточение в сознании того, кто привык дышать канцелярской пылью и отроду не поднимал ничего тяжелее чернильной ручки? Того, кто самым ярким приключением полагает поход в итальянский ресторан, а опасности предпочитает изучать исключительно при помощи «Трибьюн» или «Таймс», а вовсе не с «винчестером» в руках. Это то же самое, что подсадить душу викария в тело разбитного ловеласа или выдающегося ученого в тело шахтера из Нью-Касла. Если разобраться, тюрьма «Герти Уинтерблоссом» - худшее, что могло произойти с полковником. В ней нет надзирателей и ледяных карцеров, в ней есть то, что несопоставимо хуже. Обреченность.
Задумавшись, Герти не сразу заметил, что в его голове стоит тишина. После получасовой мысленной беседы эта тишина с непривычки казалась пугающей. На миг он сам ощутил себя ребенком, брошенным родителями в пустом и гулком доме.
«Полковник Уизерс! – робко позвал он, стараясь не шевелить губами, - Вы еще тут?..»
«Фаршированный судак! Конечно тут, куда же я еще денусь! – полковник и не пытался скрыть презрение, - Только не думай, что я задержусь на чай. Я не всегда могу достучаться до тебя. Это, видишь ли… Как выныривать с глубины. Мы с тобой в разных слоях. Можно перекрикиваться, но никогда не знаешь, что выйдет. Иногда я тебя не слышу, иногда ты меня. Только сейчас и поговорили… Может, еще доведется, как знать… Только позже…»
Герти с испугом понял, что голос полковника истончается, слабеет. Вместо прежнего уверенного рокота он звучал едва слышным шорохом, как песок в приливной волне. Видимо, сила, позволявшая ему дотянуться до своего носителя, была не бесконечной. Слишком долгой получилась беседа, слишком много сил потрачено.
«Устал я, - полковник тяжело вздохнул, уже едва слышимый, - Упрямый же ты сукин сын, Уинтерблоссом, совсем вымотал старика…»
«Подождите! – Герти едва не вскочил вновь, - Подождите, полковник! А как же я?»
«А что с тобой, Уинтерблоссом?»
«Меня все еще собираются сжечь! Вы, кажется, говорили, что вы знаете способ сбежать отсюда?»
Голос полковника уже казался треском крыльев легкого ночного мотылька.
«А ты, кажется, в нем усомнился?»
«Я согласен! – выпалил Герти, молитвенно сжимая руки, - Что мне делать?»
«То, что я делал всегда, когда оказывался в дрянном положении. Используй то, что есть под рукой. Однажды на Суматре мне удалось заколоть леопарда, использовав клюшку для гольфа и кусок проволоки».
«У меня ничего нет!»
«Ерунда. Проверь карманы».
Герти торопливо разложил перед собой все содержимое карманов: горсть патронов и бумажник. Ни то, ни другое не выглядело достаточно внушительным, чтоб играть роль оружия или ключа. К его удивлению, полковника это ничуть не смутило.
«Отлично. Достань из бумажника чистый лист. Разверни. Надеюсь, ты умеешь сворачивать самокрутки, а?..»
«Я н-не курю»
Полковник испустил вздох, тяжелый, хоть и едва слышный.
«В Новом Бангоре триста тысяч душ, а меня угораздило попасть к этакому слюнтяю… Ладно, я все объясню, а ты слушай внимательно. Это просто…»
Полковник не соврал. Это действительно оказалось несложно.
[1] Градирня – устройство для испарения или охлаждения большого количества воды, своего рода большая труба.
[2] Toko (язык маори) – Шагай.
[3] Джон Булль (англ. John Bull) – собирательный архетипический образ англичанина.
[4] Kēmu (язик маори) – Игра.
[5] Пляска Святого Витта (хореический гиперкинез) - синдром, характеризующийся беспорядочными, отрывистыми, нерегулярными движениями.
[6] Давид Ливингстон (1813-1873) – британский путешественник и исследователь Африки.
[7] Кули (от хинди: क़ूली букв. «работник») - низкоквалифицированные рабочие-азиаты.
[8] Upoko oki (язык маори) – Дубовая голова.
[9] Ахав – персонаж романа «Моби Дик» Германа Мелвилла, капитан китобойного судна, посвятивший свою жизнь охоте на белого кита.
[10] Шкоты (нидерл. schoot) – часть такелажа, предназначенного для управления парусом.
[11] «Фиджийская русалка» - общее название популярного в XIX-м веке фальшивого музейного и ярмарочного экспоната, представляющего собой человекоподобную смесь млекопитающего и рыбы.
[12] Ремора - в греческой и римской мифологии гигантская рыба с присоской, которая приклеивалась к кораблям и задерживала их.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ