ПЫЛЬЦА В КРОВИ

Доктор наклонился и через секунду швырнул в него комок одежды. Бежевая ткань расправилась в руках, и Тим узнал костюм, в котором он отправился в казино, но даже не добрался до побережья.

И до Ирта.

От плеча к середине рукава тянулся бесформенный лоскут.

– Я сделал этим тряпкам ионную чистку и только, – скрипуче сообщил врач. – Непрочный вы выбрали материал для того, чтобы пойти и подраться.

Тим провел рукой по шероховатой поверхности хлопка. Древняя ткань.

Там, на Орфорте, у него было что-то вроде мешка, сплетенного из стеблей растений, мертвых, но жгущих своими невидимыми колючками. Он тогда впервые узнал, что одежда может терзать кожу, даже ту, под которую не забирался Ирт.

– Спасибо, я… – он попытался что-то сформулировать, но не вышло. – Спасибо.

– Не за что. Советую сразу отправиться в службу психологической реабилитации. Вы же недавно из дальнего космоса? И сразу поножовщина.

– Да, да, конечно, – пробормотал Тим, торопливо натягивая штаны. Большой палец попал в какую-то прореху, нога застряла в ткани, и раздался треск.

Поножовщина вовсе не сразу. Сначала было другое… Не режущее, но очень глубоко проникающее.

Доктор, прищурившись, наблюдал за ним. Глаза навыкате под невидимым шлемом на миг показались белесыми, и Тим инстинктивно поджал пальцы голых ног.

Рубашка облегала тело свободно, как мешок, а вот своей обуви он не видел.

– Э-э, извините, а где…?

– В подъемнике. Приказал роботу-транспортировщику оставить их снаружи. Можете идти к выходу и наверх, – и врач махнул рукой за спину Тима.

Граув развернулся, неуклюже качнувшись. Быстро провел руками по глазам, усилием воли пытаясь избавиться от липнущего к изнанке век образа изоморфа, от имени, которое кто-то повторял в его голове. Осмотрелся. Над столом у стены шла работа. Манипуляторы бесшумно двигались по поверхности, быстро наклоняя умные головки к чему-то темному, распластанному в центре. Тим вспомнил Сэма и его медотсек, всегда пустовавший на станции.

Огромная, не слишком населенная станция была, наверное, самой скучной из всех подобных, разбросанных по Дальним Пределам, – незачем наблюдать и не с кем поболтать. У границ станции только галактика разреженного газа – пространство нерожденной звезды. Посеревшие от тоски ученые брали какие-то пробы и что-то высчитывали, и от результатов расчетов лица их еще больше вытягивались, а речь становилась невнятной.

Впрочем, Тим со школьной скамьи именно так и представлял ученых.

Сам он время от времени отправлялся до ближайшей сортировочной станции, где разгружались крупные транспортники, и развозил грузы по паре-тройке таких же скучных местечек, как и их собственное. А вот Сэм… Он что-то вечно читал, чем-то занимался. Имел очень серьезный и загадочный вид. Иногда закрывал шлюз в медотсек прямо перед носом Тима и отвечал односложно.

Однажды, после такой игры в прятки, впустил Тима. С гордым видом. Внутри одуряюще пахло выпечкой и миндалем, а короб синтезатора стоял впритык к операционному столу.

– Что ты делаешь, Сэм?

– Я? Совершенно ничего, – он плюхнулся широкой задницей на затертое кресло, демонстративно сложил пальцы на животе и вытянул ноги.

Манипуляторы суетились, мелькали около синтезатора, который сначала плевался кругляшами аппетитной выпечки, а потом выдвинул из своего брюха влажно поблескивающий крем. На стерильной операционной поверхности вырастало что-то сладкое, аппетитное, миндально-шоколадное. И все зажимы, держатели, скальпели были заляпаны тягучим кремом.

– Сэм, что такое у тебя творится?

– Миндальный торт, капитан Граув. Он называется «Спящая в гнезде ворона». И заметь – я ничего не делаю.

Кулинарное сооружение, правда, напоминало ворону. Но только не спящую, а сдохшую. И подохла она от того, что на нее наступил слон. Хотя слонов на станции не водилось, как и ворон. Они с Сэмом съели дохлую ворону с жадностью, отламывая лакомые куски и облизывая пальцы. Сэм просто сиял от удовольствия.

Тиму стало смешно. Врач станции скорой помощи развлекался, используя пустующее оборудование, как и Сэм, – совсем не по назначению. Только здесь была не выпечка, а какая-то сложная вязка.

Тим обернулся перед появившимся перед носом треугольным проемом.

– Спасибо, док! Не скучайте здесь.

– Сам не скучай, Тимоти Граув, – недовольно проскрипел врач, но все же поднял руку в прощальном жесте.

Я бы с удовольствием поскучал. До конца жизни.

Тим шагнул в полукруг просторного подъемника.

На бело-красных башнях скорой помощи всегда находились парковочные площадки. Сюда опускались реанимационные транспортировщики и здесь цеплялись машины пациентов.

Операционный и рекреационный модуль, откуда поднялся Тим, был устроен на верхнем уровне – сразу под парковкой. Первый уровень башни обычно занимали силовые и энергетические установки, второй – материалы для синтезирования, протолекарства, заготовки тканей.

Тим не особо разбирался в этой медицинской белиберде, но за время однообразной жизни на станции наслушался несчетное количество пространных рассуждений Кэмпбелла о том, что значит правильно организованное лечение, и какими значками настоящие медики, а не всякие шарлатаны, размечают медицинское оборудование. Теперь эти бессвязные сведения всплывали пятнами, как клочки серых мхов на скалах Орфорта.

Тим обхватил себя руками и шагнул на залитую солнцем площадку. Его ждали. Тот самый парень в черном с экскурсионной платформы. Он стоял, привалившись к прозрачному кокпиту скутера, раскорячившегося у края башни на подогнутых крыльях, и смотрел прямо и вопросительно. Граув остановился, на мгновение опустил глаза. Уперся взглядом в уродливое темно-красное пятно на носке кроссовка и поднял голову:

– Извини… я сожалею, правда.

Рука опустилась в карман, но ножа там не было. Странно, куда он мог деться. Хотелось сжать его рукоять.

– О чем именно? – спросил парень напряженно и, оттолкнувшись от скутера, сделал несколько шагов навстречу Тиму.

Его руки тоже были в карманах, плечи, затянутые в темное, чуть сутулились, а на груди зияла здоровая прореха. Кожа под ней выглядела пронзительно белой, как и лысая голова.

Хорошее место для удара. Даже сейчас.

Тим неопределенно пожал плечами, стараясь избавиться от мыслей об Ирте. Да и сказать ему было нечего: сожалел он о многом.

– Понятно… Твоя авиетка приписана к кораблю?

Вдоль борта белой машины в красном цвете интендантского ведомства переливалось имя корабля. Когда три года назад Алекс сказал, что у него для капитана второго ранга есть одна неплохая посудина под названием «Прыжок мужества», Тим наотрез отказался даже проверять, существует ли эта посудина или над ним просто издеваются. А вот имя «Маленькие радости», хотя звучало не менее издевательски, вполне его устраивало, и этот корабль наполнил его жизнь без остатка.

Пока он не вернулся на Землю.

– Ты недавно из космоса?

Голос пробился сквозь смуту образов, крутящихся в голове.

– Да, – выдавил Тим и оглянулся через плечо, сам не понимая зачем, кого именно он ожидает там увидеть, потом добавил, – меня зовут Тимоти Граув.

Парень помолчал, словно надеясь на еще какие-то разъяснения, но давать их Тиму не хотелось.

– Я – Майкл Стэнли.

И лысый протянул руку с интеркомом на запястье, чтобы обменяться контактами, установить связь. Тим пожал плечами – пусто, ножа и того не было.

– Ладно, – тряхнул головой Майкл и развернулся к скутеру.

Прозрачный верх крошки отполз назад, Стэнли наклонился, чтобы забраться в кабину, но в последний момент снова посмотрел на Тима.

– Впрочем, можешь и так найти меня, если захочешь пырнуть кого-нибудь.

– Кого-нибудь или тебя? – искривил губы Граув.

– Ну да, – кивнул парень невпопад и вдруг широко улыбнулся. – Стэнли из Братства запредельщиков.

Коробочка скутера, похожая на важно рассевшуюся лягушку, неуклюже перевалилась через край башни и взмыла вверх. Тим остался один на пустой площадке. Он, авиетка и город. Город разворачивался зеленью, синим небом, разноцветными небоскребами, призрачно мерцающими вдалеке флоотирами, куполами приземистых частных строений, и монорельсой, петляющей между зданиями без начала и конца. Красиво. Только он здесь – нелюбимый и нежданный пасынок. Тело разом заныло, требуя жалящих прикосновений. Словно червь в мозгу крутилась мысль, что он может оказаться у Ирта всего через несколько, пусть и очень длинных минут.

Я смогу справиться. Не поеду к нему… через пару секунд.

Граув заставил себя вернуться мыслями к «Маленьких радостях» и к тому, что его единственно правильный выбор – отправиться к Алексею и уговорить его снова помочь. Авиетка довезет быстро, но неприятный разговор так и хотелось отложить. Нельзя. Через силу Тим проковылял к машине.

– В Дублин, – проговорил он медленно.

Мыслеприказам уже не доверял. Крутившееся в голове имя личного монстра задало бы неверное направление. Когда ремни застегнулись, Граува ощутимо затрясло. Ломка. Она скоро пройдет, а потом снова вернется и снова…

Как это всегда было на Орфорте.

Хозяина не было долго, слишком долго. Он отправился на охоту в Просторы. Трехдневная трясучка у Чаги уже прошла, но ему все равно было плохо. Съев разваренное корневище рауда, которое ему по приказу Ирта раз в день выдавали у заднего входа в Ниши Пира, он выбрался наружу и стал карабкаться вверх.

Чага старался выискивать проходы и местечки, затянутые шевелящимся пылевым мхом и поэтому безопасные. Когда голая ступня попадала на черную поверхность камня, тонкие прозрачные вкрапления подрезали кожу, и пятна крови шипели на скальных уступах, из красных становясь розовыми. Боль его отвлекала, рождала ощущение близости Хозяина, но все же он не мог потерять слишком много крови. Иначе не хватит сил забраться наверх, чтобы ждать возвращение. Иначе Ирт не войдет в него сразу, как вернется, скажет, что Чага слишком дохлый для этого.

Конечно, ему не добраться до самого верха Стен Флаа. Но даже с середины крайней горы – Башни Предупреждения он мог видеть через черную, выжженную землю Пояса Спокойствия разворачивающиеся вдаль Просторы.

Он нашел безопасный пятачок серости и сел, подобрал к груди колени, стараясь не касаться спиной режущих каменных выступов. Мешок, который он носил на теле, теперь полностью укрывал его ноги, и Чага подоткнул его края под кровоточащие ступни. Так он чувствовал себя незаметным, спрятавшимся от чужого интереса, и мог ждать.

Просторы менялись каждый день. Иногда они становились яркой радугой, сложенной из выступов и впадин, иногда вдруг серели, выцветали под яростным, почти белым светом далекой звезды. Самые ядовитые цвета: ультра желтый, зеленый и синий, а иногда и затягивающий в бездну черный появлялись и исчезали в Просторах за считанные часы. То с одного, то с другого края Просторов можно было увидеть вздыбленные вверх отростки, причудливые спирали тех существ, кто зарождался, менялся и погибал там.

За границей Пояса Спокойствия Чаге не было места. Любое, даже самое маленькое и смешное создание, вросшее корнями в землю этой планеты, превратит его в кровавые ошметки. Он был жив, потому что так решил Хозяин.

Возможно, смутно знакомый Чаге Тим Граув смог бы пройти сквозь чащобу Просторов – он хорошо стрелял, быстро думал и летал, как бог. А еще смеялся над опасностью.

Дурак!

Но он умер, захлебнулся в крови друзей, которых привел в это гиблое место. Друзья ему доверяли. А Граув мечтал доказать свою правоту. Чтобы мир ему аплодировал.

Дурак!

Тим возомнил себя Богом, и поэтому в аду ему самое место. Адскими муками правит совсем другой Бог. Хозяин. Которого он ждет каждый день.

В этом мире было еще несколько Стен – горных массивов, окруженных пустошами безопасности. Стены были домами разных семей, но самыми мощными на планете оставались Флаа. И только Ирт Флаа имел для Чаги значение. А вот Тимоти Граув считал важными многие другие вещи. На Орфорте изоморфы были разумной расой, все силы которой уходили на сохранение природного баланса и собственного господства на бешено меняющейся планете. Просторы рождали все новые и новые формы жизни, которые пожирали друг друга не столько для энергии, сколько для порождения других, еще более совершенных форм. Чтобы оставаться на вершине эволюции, изоморфы каждые тридцать дней покидали Стену и отправлялись на охоту. Здешний мир пугал своей изменчивостью и непредсказуемостью.

На Орфорте не было правил, Чага понял, что везло тем, кого забирали на Стены. Тогда все становилось просто. Место и смысл жизни определялись. Смерть переставала быть внезапной. Одиночество исчезало. Он знал, что был недостоин этой жизни и даже разваренного рауда по утрам, потому что оказался самым бесполезным созданием в этом мире.

Об этом ему однажды сказал Ру Флаа:

– Я не хочу, чтобы ты оставался подле моего сына, землянин. Тебе следует вовремя умереть. До наступления холода.

– Господин?

Чагу не хватало духу поднять глаза на серую громадину, бесшумно перемещающуюся вдоль дальнего антрацитового свода Ниши Изысканий. Ру Флаа продержал его несколько часов голого в стеклянной, изумрудного цвета ванне. Чага сидел по шею в густой тягучей жиже, наполненной мелкими тварями. И, зажмурив глаза, чувствовал, как липнут к нему горячие присоски, а живые тонкие иглы проникают под кожу и ползают где-то внутри. Его уродливое тело ритмично вздрагивало, как от электрических разрядов.

Когда все закончилось, Ру приблизился, и от ствола его массивного тела отделилась гибкая рука с вытянутой ладошкой без пальцев. Она коснулась поверхности жидкости, и мелкие твари разных форм стали забираться на гладкую, словно резиновую кожу, и растворяться на ней, впитываться внутрь. Изоморф несколько мгновений стоял неподвижно, размышляя, потом на верхней скругленной части ствола появилось несколько отливающих розовым прорезей.

– Ты примитивное существо, – прошелестел голос, – совершенно бесполезное, не способное ни к размножению, ни к трансформации. Выбирайся отсюда и вытрись.

Конечно, он был бесполезным, жалким существом, не мог ни с кем говорить, и с ним не говорил никто, кроме Ирта и пару раз Ру. Изоморфы из свиты Хозяина делали вид, что не понимают ни слова из его уст. Хотя Чаге казалось, что они просто развлекаются с ним.

Когда Ирт Флаа вошел в Тима Граува самый первый и страшный раз, обернул своим телом, нырнул через ушные раковины и рот в голову, опутал живой сетью кровяное нутро под кожей, то забрал все, что хотел. И мог передать любому изоморфу просто через прикосновение. Тогда, отпустив его, охрипшего от крика и ослепшего от боли, Ирт произнес ясным и до странности звонким голосом:

– А ты забавная зверушка. Я пока оставляю тебя в живых.

– А сам сдохни, урод, – упрямо выдавил Тим, не в силах даже приподняться от боли.

После бесконечных дней в Нишах Перерождений, Ирт пророс в него навсегда и остался в крови. Постепенно Чага научился ждать и звать. Лишился всего ненужного, а взамен получил простые правила, скрывающий его до щиколоток мешок и потребность в ростах Хозяина. И вот теперь Ру сказал, что ему следует вовремя умереть.

Холод наступит скоро, и выбор никто предлагать не станет.

Но пока Чага был жив и всматривался в Просторы, надеясь уловить движение среди разноцветной живой массы и по нему угадать возвращение отряда Ирта. Когда Хозяин вернется, то придет к нему сразу, как сможет, как отпустят дела. Он был добр, понимал, что Чаге нужно выбраться из мешка и прижаться. К телу, тяжелому, сильному, легко меняющему форму. Но всегда узнаваемому.

Ирт двигался вертикально, как и его отец, только предпочитал две, в редких случаях три и даже четыре ноги, широкие, мощные, как у зверя, плавно переходящие в конус торса. Иногда сквозь его темную с багровыми росчерками кожу проступали узлы и переплетенные мышцы, или конус приобретал округлость и гладкость, словно надувался изнутри. Но бывало, что с широкого верха плеч к бедрам, соединяющим ноги, спускались тяжелые складки.

Он мог менять количество и длину рук или обходиться вовсе без них. Но всегда над тем, что было похоже на плечи, возвышалась странная продолговатая форма – как бы голова, накрытая черным пологом капюшона. Он спускался вниз сложным плетением ростков. Еще Ирт обзавелся глазами, почти человеческими, но белыми, страшными. Чага сжимался от этого взгляда, но лучше чувствовал связь с Хозяином.

Ирт Флаа был силен и красив. Время от времени он оборачивался вокруг своего питомца, как горячий шатер, и проходил его насквозь, от горла до самых стоп. Потом долго удерживал трясущееся тело внутри своего. Кровь Чаги склеивала их в одно целое, но через какое-то время растворялась без следа внутри изоморфа.

Может, он вернется и снова сделает так?

Если после спуска с Башни Предупреждения, Чага потеряет Ирта из виду, то Хозяин найдет питомца по запаху. Изоморфы на Орфорте легко впитывали или испаряли грязь собственных тел, могли управлять запахом. Они пахли, как хотели, но чаще не пахли вовсе. И только низшее существо с Земли воняло на всю округу. Когда Чага пытался объяснить Ирту, что ему нужно помыться, тот весь пошел волнами от смеха. И даже вылил на него воду для собственной забавы.

– Лучше, когда ты воняешь. Ты же землянин. И так ты заметнее, никто на тебя не налетит и не раздавит. Не посмеет, почует мою собственность.

Хозяин заботился о нем. Всегда.

А я бросил его. Сбежал!

Тим распахнул глаза и схватился за горло, пытаясь сдержать рвотный позыв. В мгновение ремни расстегнулись, и он перевалился через кресло, выплескивая желчью страх и отчаяние. То, что после реабилитации и психотерапии превратилось в поблекшие истории почти чужой, далекой жизни, серые контуры прошлого, от которых он все равно старался отгородиться, снова хлынуло в него режущими образами и чувствами.

Словно я только что с Орфорта. А Дальних Пределов никогда не было.

– Ты конченый наркоман, капитан Граув. Алекс пошлет тебя куда подальше и будет прав.

Он вытер со рта рвоту, посмотрел на драный, испачканный рукав и прошептал:

– Чага…

Самое страшно, что Тим терялся в чувствах, произнося это слово. Внутри сплетались отвращение или надежда. В имени Чага было столько свободы от самого себя. Окончательной свободы. Когда все в жизни безвозвратно и безнадежно слито в черную дыру, и можно позволить себе ничего больше не решать. Есть тот, кто решит за тебя, даст направление и много сладкой боли в награду.

Тим схватился за поручень кресла и с трудом поднялся. Ему нужно добраться до душа. Избавиться от грязи. В узком отсеке он выбросил в аннигилятор потрепанную одежду и встал под ионный душ. Сосредоточился на здесь и сейчас. В мгновение слабо заряженные частицы длинных молекул разрушили всю грязь, все мертвые, не имеющие заряда ткани, покрывающие кожу, и поток воздуха сдул это прочь. Вычищенное до обезжиренных атомов тело казалось сухим, скрипучим. Хотелось под воду, но в служебной авиетке водные процедуры не были предусмотрены. Хотя на станции скорой помощи его дезинфицировали, но принять душ самому, даже ионный – по-настоящему хорошо. Тим рассматривал себя в боковой отражающей переборке – стройного, подтянутого, пропорционально сложенного, с гладкой кожей. Но отражение казалось фальшивкой. Внешность Чаги подходила ему куда больше.

Тим прошелся пальцами по мягко светящемуся экрану душевого отсека и почувствовал со всех сторон потоки воздуха. Тело от горла до ступней стало покрываться слоем влажной, липкой суспензии. Воздушный поток стал жарче на несколько секунд, а потом отключился.

Одноразовое покрытие, или слайс, было вполне удобной одеждой. Химический раствор в секунды превращался в дышащую и хорошо тянущуюся ткань, которая мягко облегала тело, оставляя голой шею, кисти рук и ступни. На улицах городов нередко встречались фрики и погруженные в великие думы ученые, которые, ничем не заморачиваясь, расхаживали в слайсах.

Хотелось бы сойти за ученого. Если удастся нахмурить лоб и раздобыть где-нибудь папку.

Из рубки управления раздался предупреждающий сигнал – авиетка приблизилась к Дублину. Тимвыбрался из отсека и сунул ноги в мягкие, потерявшие форму кроссовки. Как только они стянулись на ступнях и приобрели стандартный рельеф, Граув тяжело вздохнул.

Честнее быть фриком и выпить жбан пива, после того как Алекс меня поимеет.

Когда-то очень давно Тим Граув любил Дублин.

Дублин любили все курсанты училища. Его обожал Алексей Треллин и поэтому жил здесь время от времени. Когда они вместе учились, один на первом, второй на третьем курсе, то частенько прилетали сюда на скутерах, чтобы прошвырнуться по сумасшедшим, плавающим в воздухе мостовым, забраться на голову шахтера, застывшего у индустриальной воронки и устроить на ней пикник, поливая пивом гигантскую каску.

Дублин был прекрасен и издалека. Похож на взрыв, остановленный в тот момент, когда фрагменты строений уже разлетаются вверх и в стороны. Еще секунда – и начнут падать. Превращаясь в уродливый хлам. Но в этот самый последний момент все замирает, становится ярким, цветным, безупречным, как навеки застывший фейерверк из кварталов, дорог, домов и растений.

Хотя была одна особенность, – взлетевший в воздух город тянулся не вверх, а на восток, к восходящему солнцу, а на западе уходил под землю километрами заводов. Именно здесь, над гигантской индустриальной воронкой, где грузились массивные промышленные платформы, и торчала тридцатиметровая фигура шахтера – работника подземелий античных времен.

На первом курсе училища Тим не мог решить, что ему больше нравится в Дублине. Он мог часами наблюдать, как пристыковываются платформы, ощетинившиеся силовыми установками, как в них загружают огромные куски отливочного камня, сплавов, километры сложной композитной керамики для космических крейсеров. Обожал гулять по тротуарам, – висящим прямо в воздухе ступеням, которые будто дышат, пока по ним идешь. Бродить во дворах галерейных домов, рассматривая цветочный орнамент витражей.

Было здесь и еще одно местечко. Над головой шахтера спиралью вверх на многие километры уходила квадратная труба с выступающими прозрачными ребрами. В ней теснились развлечения на любой вкус: концертхоллы, рестораны, рекреационные салоны, музеи и казино. Внутри легко затеряться до утра, особенно если отец оставался на Марсе.

С тех пор прошло много времени, по ощущениям – целая жизнь. Но не для Дублина. Город оставался прежним, – наполненным жизнью и движением. Вот только исчезло былое единство с ним. Тим смотрел сквозь прозрачный купол авиетки, вытирал мокрые ладони о ткань своего слайса. И остро чувствовал себя фриком.

Даже затянутый перистыми облаками, Дублин казался праздником, для которого Граув стал чужаком. Красный, фиолетовый, коричневый, он то сиял глянцем и стеклом, то притягивал взор спокойными матовыми тонами. Сможет ли Тим ступить на живые плитки тротуара без горечи? Или, глазея по сторонам, пройтись по движущейся пешеходной ленте. Однажды они гуляли здесь вместе с отцом, и воспоминания о той далекой прогулки были свежи, но приносили боль. Сэм и Дальние Пределы – его единственно возможный выбор, все остальное – мираж.

Раздавленная в гнезде ворона и «Маленькие радости».

Тимоти рассмеялся.

Дверь небольшого особняка, разрисованного самыми ядовитыми оттенками желтого и оранжевого, открыл сам Алекс. Он небрежно привалился к косяку и осмотрел друга с головы до ног.

– А-а, капитан второго ранга Тимоти Граув. Прибыли с отчетом о поножовщине? Доклад не нужен и так вижу, что вас все же выписали из больницы, но не снабдили приличной одеждой.

Тим растерялся, открыл и закрыл рот, оглянулся назад. Алекс резко притянул его к себе и обнял.

– Рад тебя видеть! Но какого хрена ты вытворяешь?

– Извини, Алекс, я…

– Проходи. Есть хочешь?

Треллин шагнул внутрь, пропуская его. Тим вошел и споткнулся, миновав дверь. В голове шумело. Когда он ел в последний раз?

Еда мне не положена, я ее не заслужил. Ирт бы знал, а Алекс – нет.

– Я выпил бы чаю.

– Значит, набулькаю чаю. У меня, кстати, есть подходящая для тебя кружка.

С надписью «Маленькие радости» ?

Треллин захлопнул дверь и направился к широкой, темного дерева лестнице. Стал быстро подниматься вверх. Под узкими черными брюками из плотной ткани сверкали голые ступни. Все-таки странно, что вчера он сказал приехать днем прямо к нему домой. Сколько Тим помнил, Алексей торчал где угодно, только не дома. Его сестра – тимина ровесница и на два года старше брата, говорила, что Алекс только и делает, что загоняет себя и окружающих в стресс. Даже жить рядом с ним невыносимо. С трудом укладывалось в голове, что эта ядовитая заноза теперь генерал, глава одного из ведомств Министерства обороны, в котором Граув не более чем мелкий офицер.

Не просто мелкий, а еще коррумпированный и готовый выслуживаться офицер.

Алекс завел в кабинет, который больше напоминал помещение, где держали в последние дни перед смертью окончательно сбрендившего художника. Синие масляные разводы по стенам, огромные головы подсолнухов, поникшие багряные маки. И тяжелый литой круг золотой люстры, нависшей прямо над столом в центре комнаты. Изящный светлый стол выглядел беспомощной зверушкой, что замерла под готовым оборваться светилом. В прошлое посещение домашний кабинет Алекса выглядел иначе, но не менее тревожно.

Граув сел на стул, жесткий, с прямой спинкой. Будто специально. Чтобы у гостей не возникало желание задержаться дольше необходимого. Алекс грохнул ему под нос толстостенную чашку белого цвета, по форме напоминавшую унитаз.

– Считаешь, эта кружка мне подходит?

– Она большая. Вмещает достаточно чая, чтобы запить гору горячих пирожков, которые ты, как я понял, совершенно не хочешь есть.

Откуда-то сбоку гостеприимный хозяин извлек соблазнительно пахнущие пироги на блюде и тоже грохнул ими об стол. Тима, бывало, угощали и с меньшим шумом. Он протянул руку к блюду и почувствовал знакомую дрожь приближающейся ломки. Схватил пирожок, стал судорожно пропихивать его в рот. Алекс понимающе хмыкнул, уселся напротив и уставился на картонку с файлами.

Два торопливо сделанных глотка чая обожгли гортань – приятная боль.

– Что читаешь? – сквозь полный рот спросил Тим и сразу, стараясь отвлечься от неправильных мыслей и ощущений в теле, взял следующий пирожок.

– Отчет по учениям. Двух майоров и капитана выбросили в Сахаре с запасом жратвы на три дня. Они утверждали, что выберутся.

– И что?

– Почти выбрались.

– Это как почти?

– Когда их через пять дней вывезли, утверждали, что были близки к решению. Собирались отловить всевозможных пустынных гадов и сделать из них упряжку.

Тим поперхнулся смехом и пирогом.

– Близки? Ты серьезно?

– А что? – Алекс сделал невозможно серьезное лицо. – Теоретически могло бы сработать.

– Теоретически?

– Ну да. Возможно, даже в рамках практической модели. Просто герои к тому времени слишком ослабли. Но готовы попробовать снова.

– Признайся, Алекс, у них начался бред от обезвоживания.

– Ну не знаю, – протянул Треллин. – Они утверждают, что как раз отчетливо поняли, как именно это сделают, и если бы не помешала группа спасения, то…

– А-а, им помешала группа спасения, – с пониманием произнес Тим. – Вот ведь гады эти спасатели! – пустынные…

И оба заржали в голос, как бывало много лет назад, на голове шахтера.

Когда смех затих и повисла пауза, Тим уставился в унитазную чашку. Молчание тянулось, оборачиваясь ощущением холодного пота на спине.

Сейчас я выкину что-нибудь, и Алекс все поймет.

Не решаясь поднять глаза, он сделал три крупных глотка.

– Что ты теперь хочешь от меня, Тим?

Алексей теперь смотрел на него изучающе, казалось, знал ответ, но не решил, что с ним делать.

– Я хочу улететь. Сделай так, чтобы меня выпустили, как прошлый раз. И я улечу.

– В прошлый раз все было по-другому. Теперь ты сам примчался к нему.

– Ты не понимаешь. У меня не было выбора.

Алекс откинулся на стуле и сморщил нос. Черные глаза смотрели насмешливо.

– Неужели? Мне так не показалось. Когда Ларский прокрутил на Совбезе ваше слияние… Ты цеплялся за изоморфа так, что даже я поверил в твой выбор.

Это было жестоко, и Тим прикрыл глаза.

Ирт, забери меня, просто увези и надень свой мешок.

– То есть ты мне не поможешь? – с трудом проговорил он.

– Боюсь, тебе нужна не моя помощь, Тим.

– Что ты хочешь сказать?

Он вскинул голову и уперся глазами в лицо Алекса, застывшее в холодной маске.

– Тебе снова нужна реабилитация. Может, год или два. Никаких полетов, пока они не разберутся, почему ты вообще пошел к нему.

– С хрена ты такое мне говоришь?! – выкрикнул Тим, уже не в силах контролировать себя и трясущееся тело.

– Ты после терапии и больше года на Дальних пределах так и не избавился от зависимости. Ты мог бы все просто рассказать следователю.

– Не мог! – Тим обхватил себя дрожащими руками.

– Не ври себе, – холодно отрезал Алекс. – Можно было отказаться от сканирования мозга и рассказать все своими словами. Он не имел права тебя заставить, и я бы вмешался. Но нет – ты даже не связался со мной, а побежал к Флаа. Чтобы он присосался и изгадил тебе кровь. Скажи, ты думал об его объятьях последний год?

– Нет!

– Тебя всего трясет. Ты зависишь от изоморфа и не контролируешь себя. Все стало только хуже.

Он прав, он прав. Мне нужно это бешеное растение, так нужно…

– Нет. Я… – Тим с трудом пропихивал слова сквозь онемевшие губы. – Контролирую… себя.

– Ты устроил поножовщину, – презрительно скривился Алекс.

– Я контролирую.

Треллин несколько мгновений молчал, рассматривал его. Тим чувствовал себя жалким, таким жалким в своем одноразовом грязно-зеленом слайсе. С испариной, выступившей на лбу, на висках, с дрожащими руками и неотвязными мыслями.

Алексей подался вперед, в черных глазах светилось напряженное внимание.

– Думаешь, справляешься? После вчерашнего? Тогда пойди и спроси у своего изоморфа, как он оказался около таракана.

Тим уставился на друга в ужасе.

– Ты хочешь, чтобы он порвал меня?

– Он не порвет, неужели ты не понимаешь? Изоморф слепил из себя человека и вырядился к твоему приходу, как танцор кордебалета. Ты ему нужен.

Тим почувствовал, как лицо заливает краска.

– Ты хочешь, чтобы я пошел к Ирту? Снова?

Алексей откинулся на прямую спинку и небрежно пожал плечами. Смотрел холодно и равнодушно.

– Нет. Я думаю, ты не справляешься и не контролируешь ничего. Поэтому хочу, чтобы ты отправился в реабилитационный центр. И не думал больше о полетах.

– Я тебя понял, Алекс.

– Хорошо, Тим. Извини, но это правда.

Оставалось только подняться и тащить свою задницу прочь из Дублина. Вот только куда? Реабилитационный центр или Ирт – такой выбор предложил генерал-интендант. Или бросить все и отправиться к отцу на Марс? Но эту дорогу он сам закрыл для себя, забил наглухо.

Тим вышел за дверь. С трудом переставляя ноги, пошел к припаркованной авиетке. Оборачиваться не хотелось.

Он не чувствовал затянувшихся на нем ремней пилотского кресла, не видел сквозь носовой купол пестрой красоты улиц Дублина. В ушах грохотал, отдавался эхом собственный мыслеприказ: «В Планетарную прокуратуру».

А когда авиетка взмыла вверх и развернулась в обратную сторону, Граув и уже не мог видеть, как генерал Треллин стоял, обхватив себя руками, у открытой двери особняка и смотрел вслед уже исчезнувшей за горизонтом машины.

Ростки памяти

Лежа на боку с закрытыми глазами, Чага проводил рукой где-то у края своего ноющего обессиленного тела. И еще считал. Одно движение, еще одно – сто пятьдесят три, и еще – сто пятьдесят четыре. Он сбивался и начинал сначала уже бессчетное количество раз. Счет отвлекал, помогал избавиться от изматывающего ожидания. И от тошноты.

Казалось, стены размеренно вращались вокруг него, но, возможно, все дело в цвете, наползающим со всех сторон, стоило только разлепить ресницы. Цвет был неотвязно фиолетовым с бурыми бесформенными пятнами, как пролежнями на какой-то гигантской, избитой до отеков утробе. Под подушечкой большого пальца ползли сухие трещины, потом бугорки, странно теплые и словно вибрирующие от движения.

– Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги товарищу, – прошептали его сухие губы.

В пальцах отзывался ритм, и они подрагивали над тошнотворным фиолетовым грунтом, разрисовывали позывными поверхность. Только на месте отсутствующего указательного сигнал рвался, уходил в пустой космос неразборчивым бормотанием.

Поэтому его не найдут. Поэтому его не находит Ирт.

Пальца не было, пальца не было, и он не мог правильно передать позывные. В его скафандре не хватит воздуха… а еще нужна вода?

– Направление зет – на альфа тридцать семь, – помоги товарищу, – знакомый голос бился в висок.

Харли Макгрей любил напевать коды трансгалактических передач. Тима Граува это невероятно бесило. Особенно в тот день, когда флот экспедиции отказался от взятого курса. От его проекта. Но кто такой Харли? Кто такой Тим? Они ему не помогут, они не знают Чагу.

– Помоги товарищу…

Поможет только Ирт. Он один вспоминал о нем. Иногда.

Чага приподнялся на локте и разлепил ресницы. Но сразу прикрыл глаза ладонью, чтобы защитить их от невыносимого фиолетового цвета. Раньше эти натеки породы раздражали, потом пугали, но почему сейчас так плохо?

Он знал, это его место в Нише Перерождений, поскольку он глуп и бесполезен. Не мог отрастить себе ни уха, ни пальца, хотя Хозяин очень старался, чтобы у него получилось. Чага не заслужил никакого другого цвета. С большим трудом, подтягиваясь на локтях, он пополз к входу. Сам себе казался тяжелым и неповоротливым отростком. Странно, что тело когда-то было покрыто тканью. Зачем? Или не его?

Вход был опасным местом, только Хозяин мог с легкостью проходить насквозь. Перекрывал его своим мощным торсом и вызывал у Чаги одновременно страх и судороги сладостного предвкушения. Иногда он с трудом вспоминал, что Тим Граув ненавидел эти моменты: приближающуюся к нему багровую фигуру, попытки Ирта сделать его лучше. Даже пытался выбраться через вход. Просовывал руки в упругие бесцветные струны, а потом, отброшенный мощной волной к дальней стене, бился в электромагнитных судорогах и кричал от боли в обожженных руках.

Чага был умнее, он не трогал струны, но иногда подползал поближе и звал Ирта. Не сразу, конечно, а в тот момент, когда страх почувствовать, как что-то рвется внутри, начинал казаться уже не столь важным по сравнению с неумолчной, сводящей с ума потребностью.

Сначала он ощущал присутствие Тима внутри. Осуждающее и презирающее Чагу. Но постепенно выстраивал стену, пока не отгородился от другого сознания. После этого перестал различать страх и желание. Все сливалось в полосу отчаянной зависимости, где багровая боль переходила в сияющий золотом восторг и чистое наслаждение. Однажды попробовал засунуть руку в струны, надеясь, что ожог принесет облегчение и золотое счастье. Хотя бы на время. Не помогло. Он остался пуст, и взорванная болью кожа только подчеркивала пустоту.

Поэтому теперь Чага не трогал струны, а только доползал до выступающего ребра входа и слизывал сочащуюся из него влагу. Она – тягучая, как слизь, с резким содовым привкусом, утоляла жажду и притупляла голод. Когда хозяин увидел, как Чага пытается напиться, то стал издавать короткие резкие звуки – засмеялся.

– Кто бы подумал, что землянин будет слизывать мочу подземных червей. Ты мог бы стать полезен даже для моего отца. Он чернеет, как недоношенный хург, от брезгливости, а стая присосок, не останавливаясь, натирают поверхности его Ниш.

Нахлынула забытая волна стыда, – Чага оторвался от влажного ребра и опустил голову.

– Хотя, впрочем, не отдам, ты слишком забавный для его блекло-серых клеток.

Чага молчал и не поднимал глаз.

– Оближи и меня. Так ли полезен этот отросток у тебя во рту? А то молчаливым ты мне нравишься больше. Будешь выразительнее хлопать глазами.

На несколько мгновений Чага растерялся, не в силах понять, что именно он должен делать.

– Ну что же ты стоишь, дружок?

Чага сделал несколько шагов и поднял голову. Белесые глаза за багровыми контурами голых век сузились. Чага потянулся ртом к падающим на широкий конус плеч отросткам капюшона.

– Куда же ты? У тебя рот полон дряни, сползай ниже.

Испытывая странное облегчение, он опустился на колени и уставился на постамент идеально гладких конечностей изоморфа, сморгнул выступившую на глазах влагу.

С багровой поверхности оторвался и потянулся к нему тонкий продолговатый лист, на его середине появилась прозрачная дрожащая капля, так похожая на воду. Ни о чем не задумываясь, Чага слизнул ее, провел языком по все длине листа. Во рту появился острый, чуть солоноватый вкус.

– Хорошо, – прозвучал голос. – Давай еще.

Влага появилась снова, и Чага торопливо слизал ее. Провел языком еще и еще раз, хотя в листе было пусто, а на языке оставалась колючая прохлада. В какой-то момент ощутил прикосновение к небу, а потом в горло поползла прохладная тяжелая ветка. Чага закашлялся, выплескивая наружу слюну и слизь. Хозяин внезапно отпрянул.

– Ты полон мочи червей, Чага. Если бы она разбавляла твою кровь, я бы давно порвал тебя в клочья.

С тех пор Ирт не приходил, а пить хотелось невыносимо.

Чага собрал с ребра всю слизь, до которой мог дотянуться, и заметил, что струны входа утратили прежнюю упругость, болтались как истончившиеся стебли мертвых растений. Это одновременно пугало и рождало мутную, не поддающуюся осознанию надежду. Чага неуверенно протянул руку и дотронулся до дряблых веревочек. Те всколыхнулись.

– Направление зет – на альфа тридцать семь – помоги товарищу, – прошептал он понятные только Тиму слова и двинулся наружу.

Вперед тянулся длинный переход: гладкие поверхности стен, прямые углы, плоскости высоких потолков – взгляд затягивало глубокой флюоресцирующей чернотой. Свет пробивался откуда-то снизу, то яркими, то блеклыми островками у самых стен. Некоторые огоньки света двигались, ползли друг к другу, как неповоротливые световые черепахи. А может, не друг к другу, а подальше от Чаги. Вокруг ничего фиолетового и тошнотворного, и набухшая в мозгу опухоль стала опадать, не давила изнутри на глаза и виски.

Ноги не подчинялись, подворачивались, колени дрожали от слабости. Он мог бы ползти, но руки казались еще слабее ног. Стена, о которую он оперся, казалось, струилась по руке мощным воздушным потоком, но не была им – Чага видел только черную гладь под изуродованной ладонью.

– Энергия, энергия, – пробормотал он слово из памяти.

Делал шаг за шагом, не понимая, куда и зачем.

Я могу потеряться, или меня съест фиолетовая утроба, или струны обмотаются вокруг шеи, и я буду кричать от страха… Тогда Хозяин придет, прорастет в меня, и мы полетим сквозь галактики и черные дыры к ослепительным, палящим сверхновым.

Чага споткнулся и всхлипнул, с края его губы стекала слюна.

Коды трансгалактических передач… я должен вспомнить… если вырастет палец…

Он навалился грязным голым телом на несущуюся куда-то мимо «энергию» черных стен и вдруг увидел распахнутый вход. Оторвался от стены, и ноги сами понесли к чему-то светлому и теплому за козырьком, нависающим над полукруглым входом. Проковылял внутрь и упал на четвереньки.

Здесь жили пузыри. Множество радужных пузырей плавало в желто-коричневом шестигранном бассейне. По стенам к ним тянулись хорошо знакомые Чаге ненавистные струны. Пузыри в студенистой жидкости двинулись навстречу ему, отдаляясь друг от друга, сбиваясь в группы и приобретая странную, смутно знакомую форму.

Несколько мгновений Чага не мог сообразить, что такое сложилось из пузырьков, – стоящее на четырех конечностях, с продолговатой головой и болтающимся между конечностями коротким отростком.

Когда он все-таки узнал себя, то ему стало смешно, в голове всплывали воспоминания о мальчике, бегающем между зеркалами и превращающемся, то в великана, то в карлика, то в квадратного уродца. Тот мальчик тоже смеялся, только смех у него был звонкий, и по щекам не текла влага. Это был он сам? Или Тим Граув?

Чага вытер о предплечье мокрое лицо и шмыгнул носом. Хотелось коснуться крошечных радужных сфер. Но он промедлил Отпрянул назад, когда жизнь в водоеме всколыхнулась. Его собственное изображение на мгновение потеряло форму, а потом потянулось тонкой, сотканной из пузырей рукой. Существо оказалось смелее Чаги, а может и дружелюбнее. Он тоже протянул руку и коснулся упругой пульсирующей цветом жизни. Прикосновение сопровождалось звуком, похожим на тихое потрескивание. Как костер, ровно горящий в лесу.

Откуда Чаге знать про костер?

Но он знал – это хороший звук. Вокруг нет ничего фиолетового, и пузырькам не противно превращаться в такое смешное существо, как он. И касаться его. Он опустил руку и сел на голые пятки. Пузырьки быстро перестраивались, двигались. Его собственное отражение менялось, перетекая из формы в форму, и в какой-то момент Чага понял, что радужное существо уже поднялось во весь рост, в то время как он сам только на полпути вверх, пытается удержаться на слабых ногах.

– Ты знаешь то, что я только собираюсь сделать? – прошептал он.

Чага мечтал об ответе. Но с ним, конечно, никто не заговорил. Кто бы стал? То, что пузырьки видели его или чувствовали по-своему, уже казалось чудом. Чувство, что пришел туда, куда давным-давно потерял дорогу. И потерял право на эту дорогу ступать.

Чага поднимал то одну, то другую руку, поворачивался боком. И следил за тем, как ему отвечают, как новые друзья угадывают каждое неловкое движение. В какой-то момент в глазах потемнело, голова закружилась, и он рухнул на плотный темно-коричневый грунт под ногами. Боль прошила тело насквозь.

Хозяин? Я не хотел…

Он едва помнил, как оказался у Ниши Пира. Полз на четвереньках то по узким, то по широким переходам. Полированные поверхности сменялись шероховатой керамикой. В симметричные переплетения попадали пальцы, а на коленях оставались царапины. Мимо двигались тени, раздавались непонятные звуки. Чага не поднимал голову. Знал, что здесь, в чистилище, через которое Хозяин пытался помочь ему пройти, есть множество опасностей. Бьющие струны и звуки, которые сдавливают грудь и прерывают дыхание, и прикосновения, с треском рвущие кожу, и, наконец, фиолетовый цвет. А еще вышагивали ожившие ужасы, один взгляд на которые останавливал кровь.

– Ирт, Ирт, – шептал он. – Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги…

Он едва помнил, как оказался у Ниш Пира. У ребра поворота хлынули звуки, и Чага замер. Это было стрекотание, и шелест, и резкие высвисты, и шипение гадюки. Звуки сплетались в странный невообразимый гомон, от которого хотелось свернуться в клубок, забраться в темную нору и умереть там маленьким и незаметным. Но норы не было, а мимо по проходу под плетением слишком ровных и одинаковых корней плыл мигающий сиреневым цветом огонек. И, найдя в себе отчаянную решимость, Чага заглянул за угол.

Там за поворотом творилось невообразимое, и накативший ужас не давал возможности оторваться от зрелища. Прозрачный дым, а может быть пар, плыл под высокими сводами, с которых тянули вниз выступы, конусы и трапеции разноцветные каменные уродцы. Под ними на разных уровнях большими и малыми группами шевелились и шумели чудовища.

Чаге казалось, что он видит рога и гребни, вытянутые шеи и заостренные вверх живые капюшоны. Взгляд сам собой лепился к кривым отросткам, вращающимся вокруг продолговатых разноцветных тел. Он всматривался в отдаленные углы, и все чуднее и страшнее казались ему существа. Клубки на множестве колючих отростков, стволы, оплетенные кружевом грибных наростов, хвосты, обмотанные вокруг коротких ног.

Чага утонул в хаосе форм и звуков. Сердце пыталось пробить грудную клетку, а взгляд метался от чудовища к чудовищу в поисках надежды и спасения. И тут он увидел Ирта. Хозяин сидел справа и выше всех. За его мощным торсом, как крылья, выступали края сиреневого полированного камня. Багровые отростки капюшона время от времени расправлялись, тянулись к еде, которая лежала в плетеном углублении. От одного его прикосновения тонкие блины-листья, серые продолговатые маслянистые штуки исчезали, словно растворялись прямо в воздухе. Стоило Ирту сделать движение, и те, кто сидел рядом, клонились к нему. Стоило издать низкий короткий звук, как все стрекотали и шелестели. Стоило быстрой волне пробежать по его телу от плеч к изгибу бедер и ног, как все затихало вокруг него.

Он был здесь главный. Хозяин. Чага почувствовал, как тревожное ожидание заполнило до краев, как заныла кожа в предвкушении жалящих прикосновений. Он двинулся вперед, почти не осознавая этого. Очутившись в проходе, почувствовал, как горячий пар прошелся по обнаженному телу. Все живое и страшное, рогатое и покрытое отростками качнулось в его сторону, словно Чага не незаметно вполз, а громыхнул скрипучей дверью. Он сжался, уязвимый и жалкий.

Ирт увидел его и поднялся во весь свой огромный рост. Сиреневое седалище за ним протяжно заскрежетало. Глаза на высоком овале головы сверкнули белизной. Хозяин пошел прямо к Чаге. Три ноги двигались тяжелыми махинами, багровое туловище чуть раскачивалось при ходьбе. Он приблизился, и тонкая полоса, похожая на плоскую руку, отделилась от тела. Ирт коснулся головы Чаги, и тот затрепетал от запредельного возбуждения и ужаса. Не мог кричать, не мог просить, даже сдвинуться не мог.

– А! Вот и Чага. Моя зверушка.

Голос Хозяина был похож на гром и электрический разряд, а плоская рука казалась нежнейшим шелком, скользящим по обнаженной коже.

– О! Да ты весь дрожишь, – Ирт наклонился, и легкий запах горечи защекотал ноздри. – Что тебе нужно здесь?

– Помоги… – прошептал Чага сквозь онемевшие губы.

– Ты смешно просишь, как же не помочь.

Чага кивнул, его била дрожь. Но, когда Ирт коснулся и колючий холод стянул кожу, он закричал. От ужаса или от боли – не в состоянии осознать. Кровь текла по изнанке глаз.

Тим… Тим… Тим…

Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок…

Тим!

Граув подался навстречу голосу и открыл глаза. Впереди просматривался нос авиетки, за которым стелилась яркая, изгоняющая отчаяние синева. На расстоянии вытянутой руки торчал экран управления.

Я его видел во сне. Это был просто сон.

– Тим!

Его разбудил Сэм. Вырвал из дерьма, которое еще день назад валялось в дальнем углу памяти, как поблекшая тряпка, и вот снова расцвело…

Голос Сэма транслировался всем внутренним корпусом машины, расслаивался на бесконечно повторяющиеся звуки. Как происходило при экстренной связи, особенно если существовала опасность, что армейская авиетка сильно повреждена. Кэмпбелл пошел на крайние меры. Тим поморщился от звуковой вибрации в голове и переключил все безобразие на голографическую трансляцию.

Сэм маячил в пушистом домашнем халате, а за его спиной виднелись гладкие соты разноцветной политеки. Увидев Тима, он кинулся к экрану и завопил:

– Что с тобой случилось?! Где твой интерком? Ты не отвечаешь!

– Я… – заблеял Тим, силясь сообразить какую-нибудь правдоподобную историю. Не выходило – в голове навязчивой тенью ползал Чага.

– Тебе нечего сказать! – отрезал Сэм и решительно ткнул пальцем прямо ему в нос.

Тим кивнул и сразу почувствовал, как под яростным напором Кэмпбелла исчезает напряжение и боль в груди.

– Сэм, извини, я его случайно оставил на корабле.

– Не ври, Граув. Ты его специально оставил!

Тим неловко заерзал, не понимая, мог ли Кэмпбелл как-то узнать о небольшой драке и ночевке на станции скорой помощи.

– Но ты же нашел меня. По позывным авиетки…

Сэм недовольно фыркнул и уставился изучающим взглядом. В прищуренных глазах быстро и отчетливо отразился медицинский приговор.

– Тим, как ты себя чувствуешь? – вкрадчиво произнес доктор и аккуратно, будто боясь спугнуть буйно помешанного, сел на краешек кресла за столом. – И что на тебя надето?

Тим вздохнул с облегчением – похоже, Сэм о потасовке не осведомлен.

– Немного подпортил одежду, и лень было возиться с новой.

– Ты выглядишь отравленным. Хуже, чем вчера. Я приеду, – расстроено заявил друг.

– Нет!

Чтобы усилить отказ, Тим яростно замотал головой. Сэм открыл рот, явно желая возразить, но что-то его отвлекло. Он обернулся и крикнул через плечо:

– Сейчас, Лулу! Приду и посмотрю слона.

– У Лулу есть слон? – глупо улыбнулся Тим.

– У Лулу много кто есть. Она увлеклась созданием интеллектуальных животных. Но дома, слава богам, только слон.

Еще раз оглянувшись назад, Сэм добавил трагическим шепотом:

– Лулу почему-то думает, что военно-полевой хирург – то же, что и ветеринар, и должен уметь лечить весь ее звериный выводок.

– А он умеет?

– Граув! Мы о ком сейчас говорим?

– О Лулу и одном военно-полевом хирурге.

– Нет, мы говорим о тебе!

– Хорошо, – сдался Тим. – Я сделаю как скажешь. Все-все. А тебе приезжать нельзя, – у тебя слон. Он больше меня, и с ним хлопот больше.

– Хлопот больше с тобой, – не проявив никакого желания шутить, отрезал Кэмпбелл.

Вздохнул и добавил:

– Ладно. Тебе нужно просидеть в воде не менее получаса, выпить литр воды или чая и вколоть раствор, который я оставил для тебя в аптечке на «Маленьких радостях». Двойную дозу. Понял?

Тим послушно закивал.

– И если завтра ты не ответишь через собственный браслет интеркома или наденешь слайс, или просто мне не понравишься, я приеду, – строго сведя брови, заявил Сэм. – И солью к чертовой бабушке всю твою отвратительную кровь. И знаешь что! Возьму с собой слона. Буду решать две большие проблемы в одном месте.

– Нет! Только не слона! Я все сделаю, Сэм!

Тим улыбался, клялся, шутил о слонах и удавах, и немного о Лулу, игнорируя свернувшегося внутри испуганного Чагу. И Сэм ему поверил. Он всегда был слишком доверчив.

А Граув постарался быть послушным. И забрался в воду.

Авиетку чуть раскачивал Тихий океан. Вода выплескивалась на крыло, растекалась прозрачными лужицами по невидимым сочленениям пинталей – крохотных плиток композита, из которых было соткано тело машины. Тим постоял на крыле, ощущая теплую волну под голыми ступнями и всматриваясь в изгибы лежащего вдалеке побережья. Солнце нагревало плечи и спину, и от этих горячих касаний становилось хорошо. Хотелось замереть в неподвижности, ни о чем не думать, чтобы не разбудить чуть задремавшую в нем жажду.

Внезапно синяя гладь между авиеткой и побережьем вспенилась спинами дельфинов. Они шли дружно, большой стаей, но совсем неспешно, будто красуясь. Один вылетел высоко, крутанулся в воздухе и снова ушел в воду. Прищурившись, можно было увидеть россыпь брызг, чуть взметнувшихся и растворившихся в жарком воздухе и в бесконечно спокойном океане.

Он подплывут ко мне?

Тим не видел дельфинов будто тысячи долгих лет. Когда-то они с Реем катались на горбатых красавцах. Рей обхватил снизу сизое брюхо, но руки не удержали, и он соскользнул в глубину. Дельфин нырнул под Кларка веретеном и стал толкать снизу к поверхности воды сначала носом, а потом своим животом. Рею было весело, и он раздувал щеки от смеха, стараясь изо всех сил не нахлебаться воды. Дельфин бы спас Рея. Если бы было нужно.

Дельфин бы спас.

Тим прыгнул в воду резко и неуклюже – ногами вниз.

Контр-адмирал Тимоти Граув был в бешенстве. Он влетел в командную рубку и, не замедляя ход, обошел проекционный стол боевого крейсера. На голографической проекции было видно, как не спеша маневрирует экспедиционный флот. Эсминцы и группы фрегатов перегруппировались и выстраивались в плотное кольцо вокруг «Большого монитора».

«Большим монитором» или «Большой ногой» на флотском жаргоне называли систему космических станций, свободно комбинирующихся вокруг силовых установок – по сути, сцепки реактора, двигателя и блоков навигации. С «Большой ногой» несложно шагать от дыры к дыре, от галактики к галактике. Добираясь за считанные дни, а иногда и часы. Матёрое флотское офицерьё так окрестило сердце флота и на дух не выносило официальное название базовой платформы – «Цитадель».

И Тимоти Граув эти вкусы вполне разделял: «Цитадель» звучало пафосно – до сведения челюсти и одновременно отдавало какой-то немыслимой древностью. Но сейчас контр-адмиралу все здесь казалось древностью. Проклятая экспедиция! Чертов Харли Макгрей с его правилами, закоснелостью и дурацкой привычкой насвистывать коды трансгалактических позывных.

– Отключить, – зло бросил Тим и плюхнулся прямо в середину стола управления, на затухающую на нем голограмму.

– Перестань, Тимоти, – тихо сказал капитан первого ранга Рей Кларк.

– Все равно, – отмахнулся Тим. – Крейсер уже и так на позиции, и я хотя бы избавлю себя от наблюдения за всем этим дерьмом.

– Ты же знаешь, приказы не обсуждают.

– А я и не обсуждаю. Просто накрываю их собственным задом.

– Очень умно, контр-адмирал, – усмехнулся Рей и скрестил руки на груди.

– Если бы я был настоящий контр-адмирал, то командовал бы реальной эскадрой, а не подчинялся бы идиоту Макгрею.

– Хочешь сразу и всего? Ты только получил погоны, а уже требуешь флот. Ты и так самый молодой контр-адмирал.

– Контр-адмирал, который командует единственным крейсером, – скривился Тим. – Не издевайся, Кларк.

– Я и вовсе ничем еще не командую.

– Ты моложе меня и всего год назад окончил академию.

– За тобой не угонишься, Граув, но у тебя все равно не так много опыта для таких погон.

– И не будет. Они похоронили мой проект. Неужели ты не понимаешь? Выбросили в ионную трубу, как мусор.

– Перестань, еще будет шанс.

– Шанс? – и Тим рассмеялся. – Когда?

Последние три года он шел к этому шансу. Сразу после их каникул с Реем на планете Гризион, где они бегали с акустическими плакатами и припудривали минами любой движущийся объект. Он вернулся в полной уверенности, что есть другой способ устанавливать контакт с разумной формой жизни. Тот, что использовали земляне, был совершенно дурацким. Ни одна встреча с другим разумом не обходилась без крови. Даже с расами, вошедшими в Федерацию и ставшими союзниками, все складывалось однообразно: сначала били друг другу в морду и только потом, поняв расклад сил, договаривались. Когда люди встретились с инсектоидами – нынешней ударной силой Федерации, – союз пришлось оплатить немалой кровью землян.

Но в тот момент капитан первого ранга Тимоти Граув верил, что существует другой метод. И именно он найдет его.

Кто же еще?

Он чувствовал решение поставленной задачи. Оно было рядом и будоражило кровь. Граув на время потерял ко всему интерес: девчонкам, полетам, попойкам с Реем или Алексом. А когда появилась догадка, никого не предупредив, Тим написал в Военно-космическую академию заявление на краткий отпуск. Набрал координаты далекого и неизвестного ему сахалинского залива и отправился туда на собственной секции флоотира с побережья Атлантики.

Кто бы ты ни был, сколько бы у тебя ни было конечностей и челюстей, не с каждым станешь мериться силой. Не станешь с червем или камнем, не станешь с ребенком, дождем или звездой. Глупо и бессмысленно. А вот драться до последнего с гораздо более сильным противником, который взялся распоряжаться в твоем мирке, – свойство большинства разумных рас, гуманоидных или нет.

Вместо того чтобы испугаться как следует, – дрались и ненавидели. Это знал каждый со школьной скамьи. Но все-таки, все-таки… Есть существа, которым позволено все. Их ждали, им открывали двери, без колебаний отдавали жизни и верили беспрекословно.

Боги.

У каждой расы были предания о подобных сверхсуществах. На современной Земле у религий и церквей лишь список божьих тварей заметно пополнился, да купол стал повыше, распахнулся до Запредельного космоса, куда не дотягивались ни люди, ни союзнические расы. Если бы человек был столь живуч, сколь его боги и их служители…

Католический Папа уверял свою паству, что космическая миссия человечества далека до завершения, пока мирные крестоносцы космоса не выйдут за Дальние Пределы и не встретят архангелов, несущихся сквозь галактики на сияющих крыльях.

Тим иногда думал, а вдруг и правда встретит подобное – совершенных детей бога, которым не нужны ни скафандры, ни эсминцы, ни голограммы. Они быстры, как свет, и похожи на людей.

Но совершенны.

Если спустившийся из космоса контактер будет абсолютным совершенством, воплощенной красотой и силой – станут ли в него стрелять? Не нужны ни экзоскафандры, ни мины, ни ионизирующие фугасы, ни дебильные акустические плакаты о дружбе, – если ты воплощенное совершенство. Если ты Бог. Вот только как стать этим Богом для иного разума? Вдруг чужое сознание не восхитят ни крылья, ни свет, ни нимб над головой. И чудеса, которые ты заготовишь, будут для него смешны.

Тим просидел на Сахалине почти неделю, прикидывая в общих чертах технологию определения ключевых признаков божественности для различных рас на основе косвенных данных. Хорошо бы знать тип климатической среды планеты и характер цивилизационного развития расы. А может, все определяется свойствами светила, количеством естественных космических объектов в планетарной системе, их массой, скоростью, траекторией перемещения.

Может, простая физика определяет мечту о боге?

Тим думал, как и какие данные собирать до контакта и как на их основе прогнозировать возможные формы «божественного» для каждой конкретной расы. Но еще больше он фантазировал о том, как сам спустится с небес, подобно древнему Гелиосу на сияющей колеснице, и крошечные разумные уродцы далеких планет будут воздевать к нему клешни или другие отростки и потрескивать от восторга.

Он изобретет технологию, и она сработает. Он опробует ее сам. Хотя бы раз! И вот теперь Макгрей с легкостью перечеркнул его мечту и двухлетнюю работу.

Контр-адмирал Граув не может опробовать просчитанный им метод. Этот проект просто вычеркнули из графика экспедиционного флота, потому что нечто сверхважное и сверхсрочное требует изменить курс, и они даже не будут приближаться к отобранной для эксперимента планете.

– Я не хочу ждать этот шанс еще два года, Рей. И выслушивать брюзжание ханжей на тему этичности и какой-то там недопустимости. Я уверен, что прав, и это лучше, чем концепция «малой крови» при контакте.

Рей вздохнул, подошел к голографическому столу и уселся на пустующее кресло рядом с Тимом. Крутанулся и взмыл вверх.

Теперь Кларк был выше его, сидящего на столе. Снизу Рей казался монументальнее – идеально сложенный красавец с широкими плечами, широкими скулами и челюстью, слегка квадратной с этого ракурса.

– Хочешь быть богом, Граув?! – провозгласил он торжественно и одновременно издевательски.

– Иди в жопу, Кларк, – отмахнулся расстроенно Тим и сполз со стола.

Он провел по поверхности, возвращая изображение маневрирующего экспедиционного флота. Через час нужно приготовить все системы к прыжку, отдать необходимые распоряжения команде. Но Тим застыл, всматриваясь в бегущие справа и слева от голограммы строчки навигационных данных, загружаемых с «Большой ноги».

Слова вырвались неожиданно для него самого:

– А давай сбежим?

Он сейчас так близко к мечте, что не находил в себе сил что-то откладывать и переносить. Плевать на замшелые правила и приказы, экспедиционный флот не пострадает от отсутствия одного крейсера. Никто и ничто не пострадает, кроме его успешной карьеры, если они провалятся. Но они победят. Тим в этом не сомневался.

– Как ты это хочешь сделать? Нам просто не позволят, – нахмурился Рей.

– Смотри сюда, капитан. Твой контр-адмирал уже все придумал, – он потянул к себе кресло Рея и мысленно отдал приказ укрупнить навигационные данные и спроецировать над столом объемную карту маршрута флота с узлами скачков.

– «Сияющий» прыгнет со всеми, Рей, а на третьем кросс-переходе я задам незначительное отклонение от общих координат. И мы уйдем в сторону. Никто не докажет, что это не сбой навигации.

– Нас найдут.

– Кто? Связь утрачена, маршрут не известен. Пока мы не сделаем то, что хотим.

– Ты собираешься сказать об этом остальным членам команды?

– Зачем их подставлять. Я допустил навигационную ошибку, и «Сияющий» ушел в сторону. И потом они готовились именно к этому эксперименту.

– Но мы будем слишком далеко от выбранной для опыта планеты.

– Зато есть другая! – и он вызвал изображение планетарной системы, нашпигованной немалым количеством внутренних космических тел. – Орфорт!

– Закрытые от внешних контактов генетически развивающиеся гуманоиды, – прошептал Рей. – Неплохой выбор – у нас есть данные об этой расе и прямой контакт с ними не состоялся.

– Хочешь быть богом, Кларк?!

И Тим рассмеялся, не в силах сдержать рвущееся из груди веселье.

Капитан второго ранга Тимоти Граув не скоро выбрался на разогревшееся под солнцем крыло авиетки. Дельфины все же прошли стороной, и не было никакого шанса их догнать. От купания действительно стало лучше, появились силы. Вот только что теперь делать с этими силами?

«Ты себя не контролируешь», – сказал Алекс.

Тим ничего не контролировал, когда уболтал Рея совершить этот прыжок. Когда убедил команду высадиться на Орфорт. Он ничего не контролировал, отправляясь день назад в Планетарную прокуратуру. И сейчас – ничего. Даже посреди океана его контролировал Ирт.

Он никогда не был богом. Но стал Чагой.

Моча гнилых пещерных червей.

Сгусток злобы бился глубоко внутри. Ирт чувствовал, как то разбухает, то сокращается потерявшее баланс тело. Чтобы это остановить, нужно собрать бешеные клетки в центре туловища и запереть их. Но человеческие конечности мешали сосредоточиться. Эти руки и две хлипких ноги – непривычные части. Приходилось постоянно контролировать их форму.

Притворяться, притворяться, притворяться.

Чтобы выйти из Ниши Изоляции. Утыканной мертвой, сухой, да еще и зеленой дрянью, которые они называют деревьями. Под непробиваемым куполом энергии ему оставалось только выжидать, а силы уходили, как сладкая кровь сквозь дырявые поры Чаги.

Моего Чаги.

От одной мысли о встрече с ним затягивались лишние щели на нелепой человеческой голове. Чага пришел сам, весь теплый, сочный и дрожащий, с такими светящимися глазами. Сначала он их прятал, а потом – посмотрел.

Глаза зверушки Ирту очень нравились, поэтому он и себе завел… позаметнее. Если уж изображать землянина, то в достойном виде – чтобы крупнее и ярче. Выразительнее. Как все на Орфорте.

Ирт торопился ощупать Чагу – все ли осталось на месте, не изменилось ли теплое нутро, не испортились ли тоненькие сосуды под тонкой белой кожицей? Будет ли, как прежде, красная густая влага ласково трепетать по росткам Хозяина?

За долгое предзимье один из охотников Стен – Оней отрастил себе короткий хобот. А вот его Чага – те части, которые Ирт оторвал. Значит, землянин способен меняться, но не на Орфорте… Почему? Может, ему не хватало мочи червей для восстановления сил? Надо еще раз оторвать, посмотреть, на что Чага способен на родной планете. Он же здесь командует кораблем. Смешно – космический воин. Жалкое зрелище.

Ирт плохо представлял себе эту застывшую, как в вечном холоде, и заваленную всякой мертвечиной планетку. Ру был против. Против мертвых космических кораблей. Против долгих отлучек. Даже против его Чаги. Бессмысленно, неразумно, неразумно бессмысленно – вот слова, которые он шипел Ирту в уши. И кое-что о долге – присматривать за Просторами, за Стеной и за новыми почкованиями в Нише Перерождений.

Ру брезговал Чагой, потому что тот не менялся.

Но Ирта это так возбуждало! Он мог бесконечно забавляться с земной игрушкой. Землянин был удивительный, он с виду вроде и не менялся и при этом странно и неуловимо менялся… где-то внутри. Ирт чувствовал – еще совсем немного усилий, и Чага переродится, он не тот, совсем не тот, кто спустился сверху… И тогда, возможно, Ирт его порвет или соединится с ним навсегда.

Но Чага исчез.

Он не мог сбежать, потому что искренне тянулся к своему Хозяину. Не так, как выросты Просторов, со своими липкими клетками. Ирт не сомневался, его выкрали какие-то твари, прятавшие за сизыми мордами вымоченные в моче мысли. Все на Стене Флаа трансформировались, скрывая свое раскисшее нутро и правду, и только Чага не врал и не менялся. Единственный.

Пока снова не оказался на Земле.

Но Чага пришел, сразу, как смог. А его вновь отобрали. Стеганули плетью энергии по спине и горлу Ирта и выдернули из объятий замотанную в тряпки зверушку, обрывая не успевшие втянуться ростки.

Склизкие выползни!

Ирт почувствовал, как позже что-то случилось. Фрагменты его ростков все еще бродили в Чаге, в его теле, которое кто-то стал крушить, оставляя слишком много повреждений, слишком опасных. Что никому не позволено. Никому.

Позже чувство связанности пропало.

И сейчас он старался быть неподвижным. Не раскачивать взбесившиеся клетки, как всегда велел Ру:

«Ты рожден для охоты на Просторах. Но в Нишах двигайся медленнее, сдерживай энергию. А то трансформация выйдет из-под контроля».