ПЫЛЬЦА В КРОВИ

Неопровержимое доказательство

Тимоти стоял за прозрачным куполом корабля и смотрел на серо-синюю равнодушную гладь океана, который со всех сторон окружал небольшой космический порт близ Филиппин.

Он надеялся, что не окажется на Земле еще пару лет, которые, дай бог, протянутся чередой унылых одинаковых дней внутри малонаселенной станции на самом краю Дальних Пределов Федерации. Но выбора не оставили. И хотя формально капитан второго ранга Граув до сих пор числился в интендантской службе, приказ судейского ведомства немедленно вернуться на Землю игнорировать не мог.

Путь обратно был не такой долгий, как хотелось бы, – чуть больше месяца. И чтобы хоть как-то растянуть время, Тим отказался от глубокого сна и день за днем нарезал круги по почти пустому гулкому кораблю. Время от времени вступал в беседу с окошком камеры сна Сэма Кэмпбелла. Тот его терпеливо слушал, впрочем, как и всегда, только теперь с одним отличием – глаза оставались закрытыми. В складках вокруг век проступало осуждение.

Спящий Кэмпбелл выглядел куда более суровым, чем Кэмпбелл, суетящийся вокруг с медицинскими приборами.

Теперь, ни грамма не соврав, Граув сможет утверждать, что рассказал Кэмпбеллу все, что собирается сделать. И не вина Тима, если доктор невнимательно слушал и возьмется попрекать, когда пути назад уже не будет.

Уходящий за серое небо океан казался Тиму Грауву самой последней и полностью обреченной линией обороны. Еще год назад между ним и Иртом лежал бесконечно огромный, хоть и истыканный кросс-переходами и маяками космос. Теперь всего лишь пара сотен километров холодной воды.

Ирта не должно быть на Земле. Он просто не мог оказаться здесь.

Это убийство и вызов Тима с Дальних Пределов – подстроенная ловушка. В которую Граув попадется, не сможет не попасться.

Тебе просто хочется снова почувствовать это. Признайся хоть самому себе. За три долгих года ты не смог избавиться от зависимости.

Тим резко обернулся – Кэмпбелла позади не было, но он может в любой момент появиться с парой напутственных слов. А эти слова Граув не хотел бы слышать, не хотел бы согласно кивать и врать себе и Сэму.

Нет, все же Сэму. Себе я вру без проблем.

Он поправил темно-синий китель капитана флотилии службы дальнего снабжения и подошел к голографической панели управления кораблем. Данные о системах функционирования узлов и агрегатов, показатели внешней среды жили своей жизнью – всплывали, неспешно мигали белыми и красными огоньками и растворялись в бликах боковых экранов. Тим протянул руку, останавливая одну из бегущих вертикально вверх строк.

Интересно, что он захочет сделать, увидев меня целым – с полным комплектом ушей, пальцев и целой гладкой кожей.

Не имело смысла тянуть время, превращая ожидание в пытку неопределенности, и он отдал мыслеприказ подать авиетку.

Тим дошел до полетного отсека, никого не встретив. Только пара роботов-диагностов выскользнула из-под ног и, бешено вращая шарнирами, протиснулась в карман силового блока. Авиетка уже ждала, переливалась фасеточным телом, согреваясь, накапливая мощность. А у открытого люка торчал Сэм, приглаживая всклокоченную шевелюру.

– Боялся, не успею тебя проводить, – выдохнул он, завидев Тима.

Вид у Кэмпбелла, черт его возьми, был встревоженный.

– Ну и не успел бы, – напрягся Тим. – Лучше бы отчалил к своей Лулу, чем хватать меня за штаны. Она тебя ведь два года не видела.

– Еще один день ничего не изменит, – упрямо замотал головой Сэм. – Я тебя дождусь и потом полечу.

– Незачем это, – Тим нервно дернул плечом и посмотрел в сторону.

Следовало бы пройти мимо Кэмпбелла и отправляться по координатам проклятой Планетарной прокуратуры на Филиппинах, но что-то удерживало. Желание невозможного. Глупая, отчаянная надежда, что друг сейчас запросит через собственный интерком связь с судейскими и объяснит им, что капитан Граув не может быть последним свидетелем защиты в этом деле. Что Граув исчез на Дальних Пределах. Не очнулся после камеры глубокого сна. Обезумел от перегрузки форсированного кросс-перехода и ничего не помнит и никого не узнает.

– Дурак ты, Кэмпбелл, – бросил Тим зло, словно доктор действительно мог все это провернуть, но сдрейфил. – Просто вали в свой отпуск, а я сделаю, что им нужно и полечу назад.

– Не вздумай с ним встречаться, – с нажимом произнес Сэм.

– Что?!

Кэмпбелл шагнул к нему, вцепился в запястье, интерком на руке встревоженно пискнул.

– Ты знаешь что. И я знаю. Ни команда, никто на этом корабле, но я знаю. Ты же хочешь это сделать, Тим? Хочешь, несмотря ни на что?

Его тревога захлестнула Граува, и злость отступила, растаяла от чувства неловкости, почти стыда.

– С чего ты взял? Мне не обязательно с ним встречаться, чтобы дать показания.

– Да, особенно в твоем случае, – выдохнул Сэм и отпустил руку. – Помни, Ирт – изоморф. Не человек. О нем нельзя думать как о человеке.

– Ты это мне рассказываешь? – хмыкнул Тим.

– Да, извини, – тряхнул головой Сэм и отступил от входа в авиетку. – Просто расскажи им всю правду и поскорее прилетай обратно.

– Хорошо, – очень энергично согласился Тим и поднялся внутрь.

Подчиняясь мыслеприказу Граува, створ летательного отсека корабля пополз вверх. Ворвавшийся внутрь влажный и терпкий океанский ветер взметнул русые локоны Сэмюэля. Тим вдохнул забытый земной воздух и почувствовал, как сладко закружилась голова.

– Кстати, Сэм! – крикнул он внезапно, словно прилетевшие вместе с ветром звуки океана могли заглушить его голос, – готово ли твое пиво?

– О! Наверно да, – заулыбался он, и на округлых щеках проступили ямочки. – Доходит в углу операционной. Я сниму пробу. Думаю, мы выпьем по кружке, когда ты вернешься.

– Выпьем, конечно. А потом ты отправишься к Лулу.

Тим развернулся и зашел в отсек. Дверь за его спиной притянуло к обшивке, авиетка мягко приподнялась над палубой, выдвигая из брюха дополнительный киль, а затем мощно и бесшумно рванула вперед. Под прозрачным, изогнутым вниз носом авиетки мелькала поверхность живого, неспокойного океана.

Кому он соврал несколько мгновений назад? Сэму или самому себе? Или все же сказал правду?

Об этом он узнает совсем скоро.

Тим до сих пор не был уверен, как поступит на самом деле. Все зависит от того, кого или что он увидит, когда войдет в незнакомое ему до сих пор здание Планетарной прокуратуры.

Сколько они уже держат Ирта? Сначала было расследование, потом суд, потом апелляция, на которой изоморф все же назвал имя Тимоти Граува. Как свидетеля защиты. Объяснил ли он их связь? Вряд ли. Флаа не стал бы этого делать. Для неприятных и грязных дел у него всегда существовал Чага. И вот снова…

Впереди показались острова архипелага. Один из них, Тим понятия не имел, какой именно, стал разрастаться великолепным многоцветным городом. Казалось, прошла почти вечность с тех пор, как он видел эти живые, колышущиеся в воздухе и свете разноцветные здания-гиганты.

Детство Тим провел с отцом на Марсе, где энергию не тратили так безоглядно и не могли позволить сооружать такие полуторакилометровые высотки, состоящие из отдельных, свободно парящих в воздухе друг над другом модулей. Каждый из этих живых, вписанных в общее здание домов был по-своему красив, с необычными садами, верандами, выступающими наружу бассейнами. Иногда целыми сегментами живые дома смещались вслед за солнцем, иногда выдвигались уступами или клонились к земле, словно по прихоти заскучавшего внутри поэта. Это смотрелось завораживающе красиво и одновременно тревожно.

Когда-то Тим предпочитал неподвижный камень под ногами и рвущий одежду ветер. Потом длинные пустые переходы космических станций. Но теперь согласен больше не видеть ни Землю, ни Марс, если никто и никогда не станет спрашивать о глупой и самодовольной выходке, о скачке в глубокий космос, который должен был принести победу и славу. О том, что на самом деле случилось на проклятой планете плантиморфов. Когда никто не расспрашивает легко представить, что какого-то жизненного поворота просто не существовало. Не вспоминать об Ирте семейства Флаа и наслаждаться самообманом. Не вышло.

Авиетка замедлилась и пошла на снижение. Тим никогда раньше не видел здания Планетарной прокуратуры, но в общих чертах оно напоминало Парламент, – как и многие масштабные ведомственные заведения Земли. Эти архитектурные образы забылись – фрагменты из жизни, о которой мечталось когда-то. Но теперь эта мечта казалась старым детским сном.

Прокуратура не была в полном смысле флоотиром – плавающей конструкцией, в которых так любили селиться земляне. Ее белоснежную башню, с лучами двойных матово-стальных пирсов, обтекало по земле море зелени. Набранные Тимом координаты вели авиетку к западному крылу – продолговатому, словно кокон, мраморному модулю, который совершенно неподвижно висел между верхним и нижним пирсом и красовался барельефом девицы с голой грудью и знаменем в руках.

Неуютно на раздутом летающем слоне тесниться среди легких трехместных трамвайчиков, энергокресел, что мельтешили вокруг казенного ведомства. Личные авиетки тоже встречались то тут, то там, но они были гораздо меньше, что делало их удобными для перемещения по городу. Люди спешили к зданию прокуратуры по разным делам. По большей части их привозила магнитная монорельса, оплетающая город. Тиму казалось, что буквально каждый пролетающий мимо норовит разглядеть его лицо за прозрачным куполом кабины. Кулаки сжимались, в плечах появилось знакомое напряжение.

Спокойно. Никто не знает меня. И не вспомнит лицо через минуту.

Клюв корабельной машины мягко вошел в стапели транспортного отсека нижнего пирса. Времени еще достаточно, он мог бы посидеть, прикрыть глаза на пару минут и попытаться успокоиться, настроиться на визит, но авиетка торопливо распахнула проем. Граув поднялся, провел ладонью по пересохшим губам. Через мгновение к распахнутому люку опустилась одноместная секция лифта. С ее витых поручней на капитана игриво смотрели белоснежные амурчики.

На мгновение почудилось, что Ирт уже знает о его прибытии и следит. Унюхал пропавшую собственность издалека, видит прямо сквозь стены нижнего технического пирса. Затаился между полупрозрачных кабелей и генераторов силовых полей и ждет. Не стоит заставлять ждать. Тим тяжело сглотнул и шагнул к амурчикам, таким неуместно, предательски радостным.

– Капитан второго ранга Граув, прибыл в ваше распоряжение по требованию.

Он завел руки за спину, задрал подбородок и уставился в глубину полутемного кабинета, где большую часть стены занимали соты политеки.

– Раз прибыл, шагай сюда, капитан второго ранга, – голос был низкий с легкой хрипотцой.

Огромное, невозможно мягкое с виду кресло развернуло к Тиму человека в небрежно накинутом на плечи повседневном кителе и с живописной щетиной на щеках и подбородке. Меньше всего его кривая насмешливая улыбка и небрежный жест в сторону кресла напротив подходили для генерал-майора комитета межпланетных расследований. Но судя по знакам отличия – он им был.

Тим нерешительно приблизился и опустился на сиденье, похожее на повисшую в воздухе живую сахарную вату.

– Чаю с дороги или покрепче? – с теплой заботой спросил офицер и щедро плеснул в собственную чашку жижу из пыльной пузатой бутылки.

Одуряюще пахнуло коньяком. Зачем он это делает?

Тим облизал губы и попытался выпрямить утонувшую в вате спину.

– Нет, спасибо. Не хочется.

– Напрасно, капитан, напрасно, – и, откинувшись назад, офицер прокуратуры взялся внимательно рассматривать Тима. – Как долетели?

– Спасибо. Очень быстро, – поморщился Тим.

Генерал-майор удивленно вскинул брови. Представление о «быстро» у него, по-видимому, было совсем другое. Счастливый человек.

– Что ж, если быстро, то и хорошо. Но от выпивки зря отказываетесь. Нам с вами надо найти истину, а как говорили древние, in vino veritas. То есть не берись за серьезное дело, не разобравшись как следует в самом себе.

Философские высказывания всегда вызывали у Тима некоторые затруднения, поэтому он просто пялился в два серых, близко посаженных глаза. На фоне густых русых волос и рыжеватой щетины они выглядели яркими, хотя в глубине плавала нетрезвая муть.

– Следователь прокуратуры Никита Ларский, – резко и коротко бросил офицер и пихнул вперед широкую короткопалую ладонь.

От неожиданности Тим вскочил, но быстро пришел в себя, пожал руку и опустился на неустойчивое седалище.

– Почему следователь? Ведь расследование завершено, и суд уже был.

– Да-да, – протянул Ларский и почесал кончик широкого носа. – Все было, но ничего не закончилось. Так бывает иногда. Но вы, наверно, и сами знаете, капитан.

Намек Тиму не понравился, словно следователь мог знать то, что даже при его статусе и звании не должен был. Охватило смущение, и он уставился на ноготь большого пальца, который успел обгрызть в авиетке.

– Чего вы хотите от меня? – выдавил он сквозь комок в горле.

Следователь какое-то время молчал, потом внезапно вскочил и пружинисто обошел стол. Роста Ларский был среднего, но в нем чувствовалась сила и напор. Тиму захотелось сжаться, как будто этот с виду доброжелательно настроенный человек мог схватить за подбородок и, взглянув в глаза, понять буквально все. Влага забулькала в стакане, и Тим поднял глаза на дружелюбно скалящегося генерал-майора.

– Не хотите чай с коньяком, не надо. Выпейте мятного лимонада, капитан. У вас явно слишком пересохло горло, чтобы со мной поболтать по душам.

Тим фыркнул:

– Вытаскивать меня с Дальних пределов для болтовни под коньячок о чудовищах – не слишком ли ваша душа срослась со служебными полномочиями?

Беспардонный следователь расхохотался.

– А ты не так прост, капитан. Язык твой не всегда тебе друг? Но мне так без разницы.

Он плюхнулся в кресло и шумно выдохнул.

– А знаешь, Граув, это название «изоморфы» появилось позже. Сначала какой-то форменный идиот именовал эту расу плантиморфы.

Тим отхлебнул лимонад и промолчал. Конечно, он знал это. Но если кому-то хочется, чтобы он слушал – он умеет это делать. Когда-то, очень давно не умел, но его научили. Молчать и слушать.

– Подумать только, сравнить этих существ с растениями! Все равно что ядовитую кобру назвать червем. Куда правильнее их второе название – изоморфы. Вот только среди людей оно не везде прижилось. А зря.

– Да, наверно, вы правы, – проговорил Тим и снова отхлебнул лимонад. Этот офицер умел играть в слова, но не казался безопасным.

– Конечно, я прав. Подумать только, назвать деревом – самым неизменным творением природы того, кто может полностью изменять форму.

– Насколько я помню, первые контактёры не спускались на Орфорт, а разумная жизнь по данным сканирования напоминала растительную, – прошептал Тим.

Но он яснее помнил и другое – сочный звук рвущейся кожи, боль и темные глаза напротив. Такие же человеческие, как у него самого.

– Вы были на Орфорте и знаете о них больше всех.

– Да.

Тим, чувствовал, как на лбу проступает холодный пот от ожидания череды вопросов. Он мог бы не рассказывать все… Все, что никак не касается ни прокуратуры, ни следователя с его пронзительным взглядом. Если только приведет доказательство, ради которого его сюда вызвали. Единственное возможное без разговоров. Или соврет, рискуя залезть еще глубже в дерьмо, задохнуться в нем и сдохнуть, наконец. Вариант, от которого он отказался несколько лет назад, после того как его нашли в космической капсуле совершенно сломленным и изуродованным.

– Орфорт престранное место. Два затяжных природных цикла – это еще можно понять. Но два различных способа видового развития в разные циклы – это совершенно невероятно. Агрессивная, хищная генетическая эволюция – в теплом поясе и социальная – в холодном. Все равно что две личности в одном теле, и одна сменяет другую от зимы к лету. Может, одно «я» не выносит другое? Было бы забавно. Хотя многие из нас и без всяких там поясов и циклов любят и ненавидят сами себя.

Пока Орфорт находился в Поясе тепла, разумные существа развивались, осваивая генетическую информацию на планете. Причем весьма хищным способом – уничтожая, поглощая и встраивая в свои клетки живой материал планеты. Поэтому они приобретали способность принимать любую форму, становиться кем угодно, в зависимости от желаний и потребностей. Когда планета на несколько десятков лет входила в Пояс холода, изоморфы прекращали поглощать генетический материал, развивали социальное взаимодействие. Выстраивали союзы, обзаводились постоянными партнерами. Но пока все выкладки оставались гипотезой, поведение плантиморфов в период холода описывалось моделью, построенной Центральным компьютером Земли. Исследовательская экспедиция наблюдала за Орфортом только в Поясе тепла.

Тим содрогнулся. Насколько далека вся теория от настоящей жизни этой безумной планеты, где даже скалы легко впитывали обильно текущую кровь.

На черной вздыбленной земле брошенная голова Рея была видна издалека. Ее невозможно не заметить и невозможно отвести взгляд от ужасного открытия. Белый открытый лоб, бескровная щека, провалы глазниц.

– Нет, – прошептал Тим, – личность одна…, которую изоморф выберет. Какую пожелает.

– И что же влияет на его желания и на его форму?

Следователь разглядывал в упор, сторожил каждое движение, и Тим, не зная, что сказать, сдавил пустой бокал.

– Я, капитан, обменивался словами с голограммой, так сказать, прародителя этого… Ирта. Если честно, он больше всего напомнил мне… – Ларский потер нос, помогая подобрать слова, – мокрого червяка.

Тим неопределенно буркнул.

– И вот сын этой болотной пиявки проползает через космос, заявляется на Землю, мимо всех кордонов, защит и систем слежения. И превращает трехметрового, бронированного инсектоида в фарш. А еще называет себя Ирт Флаа. Почти имя, почти человека. И выглядит как человек. Я задаю ему вопросы, а он качает головой, растягивает губы и молчит. А я даже представить не могу, какой компот творится в голове у этого… выползня с планеты Орфорт.

О… это вовсе не компот, хитрец следователь, – это кровавая плазма.

– Хочешь посмотреть дело, капитан?

Тим едва успел поймать синюю гладкую картонку, скользнувшую к нему по практически пустой поверхности отполированного дубового стола. Плотная, упругая, она легко легла в ладонь, но оставалась закрытой. На синем фоне Граув видел только изогнутые древние золотые весы – символ Планетарной прокуратуры. Он поднял глаза на Ларского. Тот хмыкнул, опять выгнул бровь и что-то прошептал – отдал приказ.

Досье ожило мелкими короткими строками, значками микрофильмов, иконками файловых папок. Тим уже отвык держать в руках листы, чувствовать информацию, как что-то материальное, настоящее, а не просто плывущие и исчезающие в пространстве строки. На Дальних Пределах энергию экономили на всем, и на затратном предметном мире в первую очередь. Он был бы рад читать с листа, но… только не об Ирте.

Тим поднес руку к поверхности досье и заметил, как дрожат пальцы. Хотел ли он знать подробности произошедшего, хотел ли увидеть Ирта здесь, на Земле, спустя неполных три года.

– Стоит взглянуть на это, Граув, – и короткий палец ткнул в центр плотного листа.

Картинка вытянулась, поднялась над потемневшей поверхностью. Приобрела объем. Ровная и словно живая горка спутанных кровавых жил, торчащие рваными кусками жгуты мышц, с вкраплениями блестящих, режущих краев стального хитина инсектоида. Из-под горы мяса торчала труба головного нервного отростка погибшего существа.

Тима замутило. Казалось, от живого изображения до ноздрей дотянулся отвратительный и смертельно опасный запах погибшего таракана. Граув уже видел, как в такое месиво превращается тело живого существа. Он опустил палец на верхнюю часть объемной картинки, вдавливая ее обратно, в значок на картонке.

– А пиявочного отпрыска мы нашли неподалеку. Весь в крови и такой спокойный, довольный. Лежал вытянувшись прямо на траве. Со слюной у края губ.

– Здесь много плоти осталось. Почему не смогли восстановить?

– Мозг был уничтожен. Молекулярная труха. Черт его поймет, как он это сделал.

– Почему же он?

– А кто еще может справиться с тараканом, с этой боевой машиной, сплошняком состоящей из мышц, хитина и мозга. Космос пальчиками прощупай – таких не найдешь. А тут готовый и удовлетворенный изоморф. Разве не так они потребляют свой генетический материал?

Тим открыл и закрыл рот. На этот вопрос существовал только один ответ – да, так. И этот ответ закрывал расследование. Если только не та правда, которую Тим надеялся похоронить, вымыть без следа из собственной крови.

– Все складывалось одно к одному, – Никита Ларский откинулся на кресло, прикрывая глаза. – Ирт от семейства Флаа даже не отвечал на вопросы, вел себя вяло, словно напился, натрахался и нажрался вперед на год. Ну или как это там у них на Орфорте, так сказать, происходит.., а капитан?

Тим на вопрос отвечать не собирался, но эта игра в двусмысленности и колкие провокации начинала злить.

– Хотите знать, как происходит, можете съездить туда в отпуск. Неофициально. Они всегда рады поближе познакомиться с новым генетическим материалом. А решат жрать, про вас не забудут, дадут возможность поучаствовать. Так сказать.

Странный следователь расхохотался и подернул сползший с плеча китель.

– Вы ядовиты, капитан. И ваш друг с Орфорта – тоже. Все было закончено, и я уже готовился передать Ирта разгневанным тараканам, как он словно вышел из спячки и назвал ваше имя. Вообразить не могу, что вы можете сказать в защиту. Вы же не читаете мысли друг друга сквозь черные дыры галактик?

– Нет, – сухо бросил Тим, чувствуя, как в ожидании расспросов завязывается под сердцем тугой узел отвращения к самому себе.

Генерал-майор поддался вперед с самым что ни на есть доброжелательным выражением лица.

– Ну что, Тим, будешь отвечать на нудную череду вопросов, или я запущу в тебя проводочки и ты расслабишься ненадолго?

А потом он бросит кому-нибудь через стол картонку с записью жалкой жизни Чаги на Орфорте, скачанной прямиком из моей головы.

– Я могу его увидеть?

– Кого? – изумился Ларский.

– Ирта Флаа.

Серые глаза уставились на Тима с недоверием.

– Зачем тебе это?

– Хочу посмотреть на него и… подумать.

– Подумать? – генерал-майор прищурился на мгновение, потом пожал плечами. – Почему бы и нет. Иди, подумай, капитан. Поводырь доведет.

Граув уже подошел к дверям, над которыми висело полотно с изображением какой-то обнаженной красотки, как хозяин кабинета окликнул его:

– Эй, не забудь включить силовое поле. Я, конечно, не думаю, что Ирт захочет подпортить своего защитника, но все же…

Не думаешь? А о чем ты думаешь, генерал-майор? Что я иду туда обсудить линию защиты? О чем нам говорить и о чем молчать? Считаешь, я сраный адвокат?

Миновав длинный коридор под высоким мраморным сводом, Тимоти вышел за дубовые двери на округлое крыльцо, к которому было припарковано множество автономных лифтовых энергосекций, оформленных на любой вкус. Некоторые из них представляли собой тонкие, отливающие металлическим блеском квадраты, не снабженные никаким ограждением. Хотя все мобильные подъемники защищало невидимое силовое поле, перемещение на с виду пустом куске материала вызывало желание расставить ноги пошире и уцепиться зубами за воздух.

В какой-то другой жизни, когда Тим только заканчивал Военно-воздушное училище и считал себя не в пример круче даже выпускников Военно-космической академии, и увешанных аксельбантами ленивых флотоводцев – адмиралов и контр-адмиралов вместе взятых, он поклонялся техносиловому стилю. Прямые, сияющие сталью поверхности, черные до слепоты обсидиановые вкрапления, стекло и арматура, изящно распирающая стены симуляционных классов. Он твердил Рею, что только этот стиль – по-настоящему, без соплей, достоин покорителей космоса. Граув спал на вспененном полимерном листе, который удерживался в воздухе силовым полем. Потреблял информацию только в голографическом формате и лифтовые секции использовал самые неуютные.

А сейчас … Капитан второго ранга Граув обхватил всей пятерней теплые на ощупь деревянные перила единственной старомодной секции и шагнул внутрь. Так и не разжал пальцы, даже когда устройство легко и плавно поднялось вверх – туда, где ждал Ирт.

В мыслях царил хаос, стучало в висках. Возвращалась паника, от которой сначала избавляли психологи, а потом бесконечно пустые пространства космоса. Пальцы не хотели отпускать поручен. Есть ли шанс вцепиться намертво, чтобы не позволить событиям снова столкнуть в бездну.

Верхний пирс сплошь затянула обезумевшая от солнца и влаги растительность. Буйно кудрявые кустарники, разлапистые лопухи, одуряюще пахнущие цветы. Похоже, Планетарная прокуратура работала над имиджем самого сибаритского, купающегося в роскоши чиновничьего ведомства. И, возможно, все здесь были такие – с голыми бабами на стенах и небрежно накинутыми на плечи кителями. С мутно-серыми глазами и коньяком.

И почему я не пошел в судейские? Жил бы во флоотире на побережье, не рвался бы в Дальние пределы. Не шел бы теперь к Ирту, чтобы… Боже, Кэмпбелл будет так расстроен… А я захочу, чтобы он возненавидел меня и бросил возиться. Но он не умеет так.

Гравийная дорожка под ногами двигалась, ускоряя и так необратимые шаги. Шарообразный робот-поводырь, отправленный от кабинета следователя, летел справа и чуть впереди. По нему невозможно понять, как скоро Тим окажется в нужном месте и каким оно будет. Уловив движение сбоку, Тим схватил летящую под ветвями уже знакомую синюю картонку с золотым оттиском прокуратуры. Кто-то из сотрудников отправил ее по назначению, возможно, тот же Ларский. Но теперь у Граува не было доступа, и что бы он ни делал, синяя картонка останется пустой. Стоит выпустить, как файлоноситель отправится к адресату.

Интерком на руке пискнул, сообщая, что, шагнув за шаром в сторону от дорожки, Тим прошел сквозь силовое поле. Робот-поводырь замер между торчащими из земли древесными корнями. Путь окончен. Влажная волна паники прошлась переставшему подчиняться телу.

Зачем? Нужно было просто все рассказать. ВСЕ!

Сердце гулко билось в натянутый барабан груди. Три прошедших года сжались в памяти в незаметное, едва пульсирующее пятно.

Идти дальше? Или Хозяин сам найдет Чагу, когда и если захочет. Как всегда.

Шорох, быстрое движение на краю бокового зрения, и ОН вырос у плеча, еще не касаясь Тима. Захотелось опустить глаза и не дышать, хотя так не успокоить бьющую тело дрожь.

– Так-то ты меня встречаешь? – лениво и насмешливо пропел знакомый низкий голос.

Колени сразу ослабли, и Тим едва держался, чтобы не опуститься на них. Не мог заставить себя поднять глаза. Крошечная панель интеркома тревожно мигала красным, реагируя на зашкаливающий пульс капитана.

– Примитивное земное воспитание – сначала сбегать не прощаясь, потом не находить слов приветствия.

В одно короткое движение тень плантиморфа переместилась, и Тим увидел вытянутые туфли змеиной кожи, отливающие бордовым.

– Я.., – протянул он.

Слова не находились. В ушах стоял шум.

– Посмотри на меня, Чага.

Он нерешительно пополз вверх взглядом. Совершенно гладкие, шелковистой ткани брюки, падающие заломом на ботинки. Сияющая золотом и причудливо изогнутая пряжка ремня. А выше – рубаха в тон ботинкам, со странными широкими манжетами и крошечными пуговицами, формой и цветом напоминающие почерневшие от крови ушные раковины. От дикого вычурного наряда затошнило. Как от скрытой угрозы.

Урожденное Орфортом чудовище. Тим ненавидел царившие на Земле гуманизм, законность и защиту всяческих, в том числе инопланетных прав. Последним мучительным рывком посмотрел Ирту в глаза – единственное, что выдавало нечеловеческую суть изоморфа. Без цвета. Белесая бездна с красной каемкой вокруг круга радужки. В странной белизне отражалось совсем немногое: голод, ярость, сытость и любопытство.

– Сообрази хоть «здравствуй», наконец, – нетерпеливо протянул плантиморф и повел широкими плечами. В его движениях была плавность и сила хищника.

– Здравствуй… те. Вы великолепно выглядите, Хо…

Тим усилием воли проглотил позорное слово. Ирт нахмурился, вцепился взглядом.

– Ты скучал? – проговорило чудовище с ленивым любопытством. – Мучился без меня?

Граув в одно движение обхватил себя руками. Затрясло, как от враз накатившей ломки. Интерком окончательно взбесился, запищал, яростно замигал красным. Под взглядом плантиморфа Чага мог говорить только правду, поэтому несколько раз судорожно кивнул. Он думал, что сдохнет без Хозяина, стремился вернуться, очнувшись, после спасательной капсулы.

– Я знал это, моя зверушка.

Ирт коснулся горячими пальцами его щеки и на мгновение задумался.

– На земном наречии зверушка и Чага – очень точные слова по отношении к тебе, не правда ли?

Плантиморф раздвинул губы, обнажая совершенно белоснежные клыки. Оставалось только кивнуть. Хотя чага – грибная плесень на дереве, никак не могла называться на Земле зверушкой. Но для плантиноморфа – могла. Ирт вытащил это слово вместе с языком из разума Тима, но понимал и использовал его как житель Орфорта. Так использовал и самого плененного землянина.

Пусть он сделает это. Пусть он скорее сделает это.

– Я знал, что ты мучаешься. Поэтому и приехал. Надеюсь, ты понимаешь, как я о тебе беспокоюсь.

Ирт потянулся к Тиму, коснулся широкими губами виска.

– Да, понимаю.

– Нам же не нужно твое силовое поле?

– Нет, не нужно, – сразу согласился Чага, уже не думая о причине, что привела сюда, подчиняясь памяти крови, которая требовала почти забытой дозы. – Пожалуйста, пожалуйста…

– Если ты просишь… Но не будем портить твой бравый наряд. На Земле одежда значит слишком много.

И Ирт обвил его шею рукой, закрывая мягкой теплой ладонью всю кожу от коротко стриженных волос до влажного от пота ворота кителя. Тим перестал видеть зелень, окружающую их, чувствовать хоть что-то, кроме этой руки, которая росла на его спине, тянулась вниз. Потом эти ощущения погасли от невыносимо горького, как полынь, рта с морозным, колким языком, прижавшимся к его небу.

Боль вспыхнула и побежала по телу электрическим разрядом. Тысячи крошечных, невидимых глазом ростков плантиморфа прорвали кожу и потянулись вниз: от горячей поверхности нечеловеческой ладони – вдоль позвоночника, от рта – к полыхающей шее и плечам. Хозяин легко проходил сквозь человеческую плоть, наполняя безумной болью и эйфорией. Почти невыносимым восторгом.

Ирт был в нем. Среди тонких вен и сосудов. Он купался в крови.

Тело рвалось, открывалось каждому движению Хозяина – требовательным толчкам под кожей. Она лопалась под давлением воздушными пузырьками. Ощущение непереносимого, смертельного восторга захлестывало сознание. Чага был так востребован, так наполнен и легок… Его несло в пространство мучительной, непередаваемой боли, на грань распада. Все ближе к тому, чтобы взорваться, разлететься по космосу мельчайшими обезумевшими электронами. Умереть, наконец…

Тим не услышал собственный крик и даже не почувствовал, когда безжалостно выдернули из жгучих ветвей Хозяина. Пронзительный механический звук оглушил, и он рухнул в темноту.

Очнулся Граув от того, что по болезненно пульсирующему телу что-то двигается. Попытался сесть. Не получилось. Опустил глаза и увидел сквозь муть самого себя, неприглядно распластанного на операционном столе. Ткань мундира была разрезана, по кровоточащей коже двигался на множестве тонких и гибких конечностей хирургический манипулятор.

– Не нужно! – прохрипел Тим, смахивая устройство.

Над ним появилось сначала чье-то незнакомое лицо, потом всплыла белая от ярости рожа прокурорского сноба.

– Сдурел, капитан?! У тебя из пор кожи сочится кровь!

– Я не хочу, – с трудом выдавил он.

Решительно перевалился на бок и попытался скатиться с чертового операционного стола. Никто не имел права его заставить лечиться, если не было непосредственной угрозы жизни, но даже и в этом случае закон был на его стороне.

Я заслужил эту кровь, сам его попросил.

– Долбаные самоубийцы, искатели острых ощущений! – в бешенстве выплюнул следователь.

Тиму захотелось прикрыть глаза, словно они могли ослепнуть от чужой неконтролируемой ярости.

– Не мог найти способ попроще, Граув?! Большинство заскучавших на этой планете удовлетворяется обычной поножовщиной.

– Вы же хотели от меня доказательств, генерал-майор? Вы их получили. А теперь идите в пределы со своим пафосом.

Тим, пытался собрать на груди заляпанный кровью китель и удержаться от качки на слабых ногах. Болел каждый миллиметр растерзанного тела, голова кружилась, но мир воспринимался так остро, так пьяняще отчетливо. С привкусом сладостной безотчетной тоски.

– Значит, это и было доказательство? – прищурился генерал-майор.

– Да. И вы знаете это.

Сейчас следователь выглядел по-другому. Никакой расслабленности. Застегнут на все пуговицы, собран и зол. Ему явно не понравилось то, что произошло, и он не ожидал этого.

Может, попросить у него глоток коньяка? Нет, теперь вряд ли поймет правильно.

– Дурак! Завтра ты будешь молить меня, чтобы я пропустил к изоморфу.

Тим истерически засмеялся.

– Вы это мне говорите? Вижу, что хорошо изучили материалы по изоморфам, генерал-майор. А знаете, откуда они нарисовались в ваших файлах. Думаете, долбаная аналитика Центрального компьютера? Знали бы, не вызывали меня.

Тим прижал руку к глазам. Образ Ирта под веками вызывал одновременно ужас и сладкое желание принадлежать без остатка, стать удобрением. Ларский пристально смотрел и молчал. И хорошо. Следователь получил все, что ему было нужно, дальше разберется сам.

– Все верно, я захочу к этой твари. Но не так быстро. Пару дней смогу продержаться… Зубами за стенку. А потом пути назад не будет. И у меня еще три года на Дальних Пределах.

Тим помолчал и тихо добавил:

– Я переживал и более страшную ломку.

Следователь комитета межпланетных расследований Никита Сергеевич Ларский просматривал досье капитана второго ранга Тима Граува и матерился сквозь зубы. То, что произошло в камере предварительного заключения, было невероятным и совершенно неожиданным, и главное никак не следовало из той информации, доступ к которой имел Никита для проведения следствия и работы со свидетелем.

Плантиморф, совокупляющийся с человеком. Исходя из особенностей видового развития и размножения этой расы, ничем иным, как совокуплением, это нельзя было назвать. Но это для дела значило только одно – Ирт не мог убить инсектоида. Во всяком случае, таким способом. Проникнув внутрь ростками. Мог только силой в непосредственной драке, но таракана так не возьмешь, да и убили его, не просто оторвав голову.

Когда бешеная планетка Орфорт, удаляясь от своего светила, входила в Пояс холода, изоморфы переходили на социальный тип развития и заводили себе партнеров. Хотя данные об этом были самые общие, ученые космобиологи называли таких партнеров симбиотами. За их совокуплением – своеобразным регулярным прорастанием друг в друга и взаимным опылением следовал процесс постепенной трансформации. Особи этого союза, подбирая оптимальную генетическую комбинацию, становились совершенно одинаковыми. На клеточном уровне, а не просто меняли форму в зависимости от того, что испытывали. Как это изначально свойственно всем изоморфам. Дальше пары как-то размножались или срастались в одно существо. Но это вопрос темный, не исследованный.

Важно другое.

Если после первичного совокупления один изоморф не уничтожал другого, они становились постоянными партнерами. Причем, что забавно, – никаких сторонних связей. И пока не пройдет цикл генетической рекомбинации и размножения, плантиморф просто не способен прорасти в другую особь. Хорошо, у людей не так. Ирт и убивать таким способом не может. Никого не порвет в клочки, если только не собственного симбиота. И тогда освободится от этой связи.

Капитан второго ранга Тим Граув стал симбиотом Ирта с планеты Орфорт. Вот только человек под плантиморфа измениться не может. Лишь получит зависимость от его спор, как от наркотиков. И Ирт не в состоянии стать человеком. Будет биться об своего человеческого партнера, как об стену. Хотя кто их разберет…

Мысли вернулись к словам обезумевшего от боли капитана. Он намекнул, что о свойствах плантиморфов узнали не без его участия… И о симбиотической связи с человеком тоже? Действительно, Ларскому не попадались вереницы людей-симбиотов с Орфорта. Никита хмыкнул, думая о столь больной зависимости. Молодому капитану не позавидуешь. Почесав кончик носа, Никита вернулся к досье.

Граув блестяще окончил Военно-воздушное училище. Амбициозный, увлеченный и талантливый, он за два года летной практики наработал впечатляющую проектную историю и приобрел навыки аса в полетах на истребителях. Военно-космическую академию миновал на сверхскорости и в двадцать семь лет уже командовал первоклассным крейсером исследовательской флотилии. Потом одиночный, наперекор прямым приказам прыжок в космос, бесследно исчезнувший корабль и поиски, поиски… Капсулу со спасшимся командиром крейсера нашли спустя почти год. Остальная команда погибла.

Естественно, Тим Граув был полностью разжалован, лишен прав профессионального развития в качестве флотского офицера. Прошел реабилитационный курс. И вот тут начинались проблемы для следователя Никиты Ларского.

Дело в том, что по земным законам служба психологической реабилитации имела право, защищая интересы человека, полностью засекретить данные о лечении. Если по заключению специального военного эксперта по внутренним и межпланетным делам, прикрепленного к медицинскому ведомству, информация о травме пациента никак не могла влиять на безопасность Земли, ее невозможно получить даже высшим офицерам контрразведки. Вертись как хочешь.

Поэтому сведения об особенностях связи человека и изоморфа существовали, а вот их источник оказался закрыт даже от Ларского. До сегодняшнего дня. А Граув вместо рассказа о своем пребывании на Орфорте предпочел наглядное доказательство, как бы ужасно оно не выглядело. Значит, в гостях у Флаа было еще хуже.

Интересно, почему ему позволили вернуться к полетам? Пусть на примитивном корыте службы снабжения и в самом тихом, самом медвежьем углу Дальних Пределов. В нижнем из допустимых для командования кораблем ранге. Но все же позволили.

И теперь Тим Граув, честно исполнив роль свидетеля защиты, приведя неопровержимое доказательство невиновности изоморфа, надеется уползти на свою далекую станцию. Если пройдет предполетную проверку, что сомнительно. Перетерпит ломку и забудет обо всем. Сумеет ли?

Остается вопрос: кто и зачем убил инсектоида – представителя союзнической расы, которая была самой сокрушительной ударной силой альянса сил Федерации в военных конфликтах?

Перекрестки

Авиетка летела над городом. С невыносимой резкостью под прозрачным куполом мелькали картины Манилы. Слишком четкие, слишком детальные. Время от времени Тим переводил взгляд на стойку управления, которой был совершенно не нужен, и закрывал глаза. Голова лопалась от количества лезущих прямиком в измученный мозг прожилок матовых стен каюты, прозрачных пылинок в воздухе, выпирающих отовсюду внутренностей авиетки.

Этот хаос мог превратиться во что-то целое только невозможным, мучительным напряжением воли. Но сил не хватало. Мир распадался на бессвязные фрагменты. И Тим почти сходил с ума. Результат отравления спорами изоморфа. Нужно просто закрыть глаза и переждать. Эта волна безумного послевкусия Ирта в крови должна схлынуть еще до того, как он доберется до корабля. Там будет другое. Там он остро ощутит, как бессмысленно его существование без Хозяина.

Древний, а возможно античный прозаик что-то говорил о жестоких способах выдавливания из себя раба. Надо бы найти и почитать. Но вряд ли это поможет.

Не с Иртом. Нужно было остаться в его клетке. Вместе улететь на Орфорт. И жизнь бы стала простой и понятной.

Когда около двух лет назад на курсе реабилитации Тим пытался объяснить психологу периодически охватывающее его желание служить Ирту Флаа, быть поглощенным, переработанным, растерзанным, – его не понимали. И непонимание психолога, молодой очень внимательной женщины с чуть раскосыми черными глазами, было окрашено тревогой, почти страхом. Она пыталась разобраться, приводила неловкие сравнения его потребности с желанием служить на флоте, отдать жизнь за человечество, если понадобится. Погибнуть за Землю. Но это было другое.

В его глупых мечтах о подвигах и дальних полетах жила уверенность в себе, в том, что он может сделать что-то важное для всех – землян, марсиан, гуманоидных рас. А на Орфорте он ощутил, насколько ничтожен и совершенно бесполезен. Когда Хозяин проникал в него, приходила острая жажда полной зависимости и подчинения как единственного смысла существования для такого никчемного существа. А еще было изматывающее желание ярких вспышек боли, калейдоскопа цвета и форм. Все это он получал от Ирта. И это наполняло жизнь.

После того как Тим попытался объяснить своему психологу, что счастье – это когда много боли, женщина с встревоженным темным взглядом исчезла, и вместо нее появился совсем другой специалист. Со знаками воинских различий, медленными движениями и постоянно полуприкрытыми глазами. Словно от желания спать. Новый психолог разваливался на диване напротив и лениво спрашивал: «Так… расскажите мне, что же интересного вы знаете о боли, молодой человек?». Спустя десяток таких познавательных бесед, Тиму стало лучше. Или кровь очистилась от Иртоцветения. Но свинья найдет грязь, а Чага – Хозяина. И никакие процедуры, психологи, Дальние пределы и доводы разума не помеха.

Граув словно со стороны услышал собственное горловое бульканье.

Как же я выгляжу, если так смеюсь?

Возвращение из прокуратуры капитана Граува после изощренных пыток в белоснежных застенках законности и коньяка. Зря не залил в желудок стакан-другой, когда предлагали. Набрался бы смелости выложить все язвительному генералу про свои подвиги на Орфорте, а не проперся бы к Ирту, как побитая собачонка. Лизать его блестящие туфли.

Не открывая глаз, Тим снова рассмеялся. Звук больше напоминал отчаянные попытки вдохнуть воздух пробитыми легкими.

Я просто трусливая псина. Сэм беспокоился обо мне, а я все просрал.

Тим стиснул интерком на запястье, чувствуя, как поверх боли, рвущей его изнутри, распространяется жар стыда. Он был слишком взвинчен и, приняв роковое решение, забыл отключить Сэма от связи, от получения данных о Грауве.

Кэмпбелл меня убьет! И правильно.

Авиетка развернулась и чуть накренилась, заходя на посадку. Тим разлепил веки. Мир вокруг: изгибы шероховатых светло-серых поверхностей, дробящиеся до мелких насекомых голограммы – все назойливо лезло в мозг.

По легкому хлопку Тим понял, что сработали челночные фиксаторы и с трудом поднялся из кресла. Оно невесомо развернулось, пропуская капитана. На спине было мокро. От выступившей крови или пота? Надо было позволить себя вычистить, не переться сюда в таком виде. Прямиком в руки негодующего Сэма. Попытавшись сделать шаг к боковому створу, Тим споткнулся и упал.

Я не встану. Почему рядом нет Ирта? Я не смогу обойтись без него.

Паника капитана для системы управления стала приказом. Невидимые ячейки корпуса челнока под телом Тима перестроились, раздвинулись, и оно соскользнуло в образовавшийся сток прямо под брюхом авиетки.

Правильно, не можешь выйти, я тебя выплюну. После того, что я устроил, даже машина со мной не церемонится.

– Граув! Ты… ты!

Сэм всплыл рядом почти сразу, видимо, уже ждал его появления в парковочном шлюзе. Кэмпбелл открывал и закрывал рот и от возмущения не мог подобрать слов. Все в докторе пыхтело, раздувалось, а в синих глазах горел праведный гнев.

Тиму стало смешно и страшно одновременно.

– Сэм…, – проблеял он.

Друг с гневом ткнул ему пальцем в грудь. Тим зашипел от дернувшей тело боли.

– Ты пошел к нему, Граув! – обличительно провозгласил он. – Мне сказал, что не пойдешь, а сам пошел.

Слова прозвучали с таким обвинительным пафосом, словно Кэмпбелл самостоятельно раскрыл страшный заговор, а не просто получил на интерком все данные о повреждениях капитана.

– Я… – Тим мучительно пытался сообразить что-нибудь оправдательное. – Я сейчас встану.

– Не смей даже шелохнуться, – железным голосом отрезал Сэм, и через мгновение Граув почувствовал под спиной упругость воздушной подушки.

Его тело поплыло вглубь корабля, а корабельный врач грозно вышагивал рядом. В голове стоял гул, почти избавляющий от чувства вины.

– После того, что ты сделал, я тебя знать не желаю, Граув!

– Но ты меня уже знаешь, – жалостливо возразил Тим.

Сэм фыркнул, всем видом демонстрируя незначительность этого факта.

В медотсеке мягко мерцал свет и опустившиеся к нему волокнами лапок роботы-манипуляторы выглядели отвратительным насекомыми. По поверхности кожи прошла волна болезненного покалывания. Скосив вниз глаза, Тим увидел грудь и живот, полностью голые, в красных разводах. Похоже, полковник от медицины не стал церемониться с истерзанным капитанским кителем и аннигилировал его к чертям. Сочащиеся кровавым соком трещинки кожи походили на заразную болезнь, а уж никак не на раны после боя. Или сношения с изоморфом.

Кэмпбелл не должен смотреть на меня. На мое тело.

Тим сжал кулаки, пытаясь справиться с тоской и внезапно нахлынувшим раздражением по отношению к Сэму. Чувства и мысли, казалось, не зависели от него, заползали откуда-то снаружи. Хорошо, что корабль пуст, и народ, вернувшийся с Дальних пределов, рванул к родным и близким, на курорты или в казино. Никто не сунет сюда любопытный нос.

– Не переживай, капитан, я сохраню эту запись и буду показывать практикантам.

– Сэм, ты что, читаешь мои мысли?

– Пытаюсь не слушать твой бред. Особенно слово «Ирт», которое ты повторил десяток раз.

– Извини.

– А это слово только пять раз. Как-то нечестно.

Тим открыл рот, чтобы извиниться. Еще один, дополнительный раз. Но ощутил, как его мягко стягивает уже забытый реабилитационный кокон. Вращение мыслей и образов в голове ускорилось, превращая все в неразличимое мелькание пятен. Глаза закрылись, а тело потеряло чувствительность. Очень быстро черная дыра поглотила Чагу.

Тимоти Граув приоткрыл глаза. Он выспался и чувствовал себя по-настоящему отдохнувшим, только живот стягивало острым, режущим голодом.

Сэм сидел неподалеку, поставив локти на стол, заваленный какими-то файлами, странного вида устройствами и коробочками. С дымящейся чайной чашкой посередине всего хлама. Голову Кэмпбелл печально поддерживал ладонями, а в серо-синих глазах стояла обида.

Он моргнул, почувствовав взгляд Тима, и выдвинул вперед круглый подбородок.

– Хорошо, что очнулись, капитан. Физически вы в порядке. Китель я синтезировал новый, – копия прежнего. Висит у выхода. А мне пора улетать.

Сэм с решительным видом поднялся, а Тим сел, чувствуя, как с него соскальзывает почти невесомая, но теплая ткань.

– Сэм, пожалуйста, постой, послушай!

Кэмпбелл замер у стола и всем своим видом демонстрировал, что уже вышел и закрыл за собой дверь. Но не двигался. Похоже, выслушает.

– Я просто не смог по-другому. Этот следователь… ему нужно было знать. Он собирался скачать у меня из головы весь проклятый Орфорт. Рассматривал, как будто я… ну, насекомое какое-то, что ли. Я просто не мог позволить сделать это.

– Но ты же знал, что будут спрашивать обо всем? Знал, что придется рассказать. А не показать. Обещал не встречаться с этой тварью.

– Пойми, все это так…

Тело внезапно показалось беззащитным, Тим подтянул простыню и плотнее завернулся в нее.

– Ты не все знаешь, Сэм. Я всего не рассказывал. Не мог. Если бы следователь подключился к нейронам, в памяти всплыло бы все до деталей. К счастью, забытых. Или рассказывать самому и видеть его ухмылку.

– Но ты же сам, сам говорил, что так будет лучше! – воскликнул Кэмпбелл.

– Я так думал и… Прости, ошибся.

Врешь, Чага, ты врешь. И я, и ты знаем, как давно тебе хочется почувствовать меня каждой своей ничтожной клеткой, нейроном, или как там у вас эта чушь называется.

Нет, это не так. Я сказал правду.

Вспомни, когда ты только забирался в авиетку, то уже знал, что обманешь докторишку. Ты лживый земной уродец, которого я подобрал для своей забавы и попытался немного улучшить. Но ты — Чага. Улучшать тебя – бесполезное дело.

Чувствуя, как лицо заливается краской, Граув потер щеки ладонями. Простыня опять поползла вниз.

– Ладно. Не хотел тебя, Тим, расстраивать. Но сам психанул.

Сэм подошел и обхватил теплой рукой запястье. Изобразил ободряющую улыбку.

– Я скоро уеду, Сэм. Изоморфа депортируют, и все станет нормальным.

– Тьфу, после такой дозы ты не пройдешь предполетную проверку. Ни психологическую, ни физическую. Тебя никуда не выпустят, не то что на Дальние пределы.

– Пройду.

– С чего бы? Будут неадекватные реакции и дрянь в клетках. Я мог бы обновить кровь, но это не поможет. Нужно обновлять ткани, а на это нет времени.

– И это тоже не поможет, – прошептал Тим.

Что только ни делали с ним в реабилитационном центре, но Ирт врос очень глубоко – в кости, в мозг, в основы личности Чаги. Иногда Тиму казалось, что его кровь, обновляясь, воспроизводит Ирта снова и снова. Хотя на Дальних пределах стало легче. Не иначе как помогал целебный разреженный газ нерожденной вселенной по соседству.

– Это тебе следователь сказал, что улетишь?

– Ничего он не сказал. Этому пройдохе плевать. Я сообщил, что улетаю, и возражений не было. Ведь первый раз меня выпустили, выпустят и второй. Возможно, он это понимает.

– Тим Граув, – официальным тоном проговорил Кэмпбелл. – Заявляю как врач, что вы проверку не пройдете. Ещё ладно бы как-то, в составе исследовательской группы, например, но в статусе капитана – не пройдете.

– Капитана интендантской службы, – усмехнулся Тим.

– Ну и что, что интендантской? – брови над строгим взглядом поползли вверх.

– Ничего, полковник медицинского корпуса Сэмюэль Кэмпбелл, ничего. Просто интендантской службы.

– Ты что-то от меня скрываешь? – нахмурился Сэм.

– Возможно. Но ты в отпуске и к проверке отношения не имеешь. А еще ты мой друг и тебя ждет Лулу.

– Пытаешься манипулировать?

– Как? Сижу осуждаемый тобою, голодный и в одной простыне и не способен манипулировать даже пивом. Кстати, ты обещал этой бурдой угостить.

Сэм всплеснул руками и бросился к дальней стене отсека.

Когда корабль приблизился к солнечной системе, и члены экипажа повыползали из камер глубокого сна, Кэмпбелл взялся самостоятельно варить пиво. До Земли было рукой подать, энергии на корабле хватало, и можно было синтезировать пиво на хорошую попойку для всей команды. Но все это, как заявил Сэм, будет подделка и штамповка, а он приготовит натуральный продукт.

Кэмпбелл насиловал синтезатор добрые несколько часов, заставляя его плеваться каким-то хмелем, разными зернами, имбирем и прочими дурацкими специями. Потом прямо в медотсеке взялся кипятить пивную смесь, вынуждая каждого члена экипажа хотя бы разок заглянуть на одуряющий запах. Сам доктор гостей совершенно игнорировал, прыгал, как мячик, в стерильной операционной с ложкой наперевес и бормотал под нос что-то маловразумительное. Потом изменил пространство медотсека и устроил в стене небольшую прохладную нишу. Она быстро приобрела статус священного места, к которому нельзя приближаться, не приняв стерилизующий с ног до головы душ.

Но пережив, переволновавшись весь многообещающий процесс варки и ускоренного брожения пива, команда ни глотка не попробовала. Кэмпбелл что-то там не рассчитал и в обещанные пару дней не уложился. После приземления твердо заявил, что пиву еще стоять минимум сутки, и он не позволит осквернять продукт просто потому, что они прилетели раньше, чем он ожидал. Народ разочарованно поворчал, но Земля манила сильнее, и Сэмюэль остался с Тимоти расхлебывать добрую сотню литров эксклюзивного варева.

И вот час настал.

Полковник службы спасения медицинского корпуса Сэмюэль Кэмпбелл торжественно внес две высоких, пенящихся янтарем кружки. В глазах пивовара отражалась такая же янтарная, нескрываемая гордость своим творением. Видок был смешной, но Тим принял возвышенный вид, протянул руку, и холодное запотевшее стекло приятно легло в ладонь. По спине пробежал озноб.

– Пробуем.

Кэмпбелл сделал добрый глоток. Зрачки в голубой радужке расширились от удовольствия. Тим поправил на груди простыню и осторожно поднес к губам пенную шапку. Наверное, любые другие слова, кроме «пробуй», были бы неуместны сейчас – Сэм прошел долгий путь до этого «пробуй». Влага ласкающе скользнула по языку и потекла в горло, в живот. Голова закружилась от свежего бархатистого великолепия.

– Потрясающе, Сэм!

Глоток торопился за глотком, от вкусового наслаждения не оторваться. Напиться бы в пальто. Но разве нектар может вымыть яд и мучительное желания рвануть к личному монстру?

Сэм все же уехал к Лулу и увез с собой литров тридцать пива – хотя на весь отпуск ему все же не хватит. Зато останется для нескольких космоисследователей, которые появятся завтра на корабле, и трех новых членов команды интендантского судна. Из прежнего состава собирался и надеялся вернуться в Дальние пределы только Тим. Если завтра он не свихнется и не потащится в прокуратуру жалобно блеять и проситься в клетку к Ирту. Завтра ему станет хуже. Хотя день будет достаточно насыщенным, чтобы суметь продержаться. Придется отправиться в интендантскую службу за новым предписанием по грузу и маршруту. А еще раньше нужно увидеть Алекса, чтобы он снова помог ему улететь. Вот только чего это будет стоить теперь…

Пустой, шелестящий системой жизнеобеспечения, тестирующий сам себя корабль, казалось, наблюдал за собственным капитаном, прислушивался к его перемещениям, мыслям. Стоило только подумать о плавных движениях Хозяина, о нелепых лаковых туфлях на влажной земле между корнями, вспомнить, как горячо стало во рту, когда плотный, похожий на человеческий язык отросток пополз в горло, как корабль начинал осуждающе скрипеть и вспыхивать в отсеках яркими огоньками тестовых голограмм.

Как будто кто-то имеет право его осуждать.

Тим был не в состоянии усидеть на месте и, сделав несколько кругов по секторам транспортника, решил прошвырнуться на Филиппины. Сходить в какой-нибудь игорный зал для истомившихся от скуки чиновников или наоборот устроить себе физическую стресс-перегрузку. Было бы неплохо поучаствовать в воздушной драке на имитационной площадке. На истребителе там, или боевом крейсере.

Только не десант, только не симуляция высадки на новую планету.

Впрочем, улетел он недалеко. Где-то через пару километров авиетка уперлась носом в стандартную смотровую платформу, неподвижно висящую над серой гладью океана. На разместилось более сотни зрителей. Кто-то сидел на креслах, что поднимались несколькими рядами вверх. Некоторые толпились прямо у бортиков, полупрозрачных, искрящихся, словно хрусталь, от лучей заходящего солнца.

Тим коснулся пальцем экрана управления, заставляя машину зависнуть, и присмотрелся. Люди прилетели поглазеть. Многие задирали головы, смотрели вверх и что-то оживленно обсуждали друг с другом. Ветер трепал длинные волосы девушек, пытался стащить шляпы с каких-то щеголей. Хотя были дамочки, прикрывшиеся для уюта личным силовым полем, и поэтому сохранявшие идеальные прически и скульптурные складки длинных светлых платьев вокруг щиколоток.

Позади платформы висели легкие одиночные скутеры, куда более удобные для передвижения по воздуху на короткие расстояния, нежели навороченные фасетчатые авиетки. Хотя, видимо, большинство зрителей прилетели прямо на экскурсионной платформе. И теперь наблюдали за космодромом, ожидая чего-то интересного. Меньше всего Тима мог развлечь космодром. Но толпа притягивала, и Граув припарковался позади скутеров и рядом с небольшой авиеткой ярко-зеленого цвета.

Одна из обслуживающих платформу лифтовых энергосекций приблизилась к борту, и Тим легко прыгнул в нее. Тело казалось сильным, послушным, как будто несколько часов назад никто не проникал ему под кожу, не рвал развилки тонких сосудов, не оглушал болью до полного растворения личности.

Тим усилием воли вырвался из муторного наваждения от воспоминания. Шагнул на платформу и поднял голову. Что ж, не такое частое зрелище – грузовой трансгалактический крейсер шел на посадку. Эти параболические, вытянутые, как перо, космические гиганты были редкими гостями на Земле. Их строили чаще всего на Луне и грузили на земной орбите. Чтобы такой зверь опускался на Землю, нужна была веская причина. Самая очевидная – особый груз, который нельзя разобрать по частям и шаттлами доставить на Землю. Что это могло быть?

Но еще более удивительным то, что он приземлялся именно здесь, где с правого края подковы космопорта стоял в доке небольшой корабль интендантской службы. Капитан Граув считал, что этот космопорт был маломощным и слишком близко расположенным к населенным пунктам, чтобы принять такую махину, но, похоже, ошибался. Что-то изменилось в инфраструктуре за последние несколько лет. Или это был совсем особый случай.

– Первый раз вижу, как такое здесь садится.

Тим вздрогнул от удивления, что слова сказал не он сам. Худощавый парень в черной под горло водолазке, с совершенно лысой головой и высокими обветренными скулами стоял, привалившись к изгибу хрустального борта, и быстро водил стилосом по планшету. Движения выглядели странно, словно он выписывал сложные формулы или иероглифы. Трудно понять. Со стороны черный корпус и экран планшета казались мертвыми – ничего не отображали. Или не были предназначены для постороннего взгляда. Вот если бы лысый пользовался пальцами и проекцией, как это все обычно делали. А так – непроницаемый лист под кончиком стилоса – ничего не разобрать. Парень словно что-то пытался скрывать у всех на виду.

– Мы слишком близко к посадке, – невпопад проговорил Тим.

– Раз подпустили, значит безопасно, – хмуро буркнул худощавый и даже не поднял глаз.

Тим пожал плечами и отвернулся.

Нечего глазеть по сторонам. Ты – Чага и принадлежишь Ирту Флаа.

Борясь с навязчивыми мыслями и болезненной пульсацией в голове, Тим вцепился в гладкое прохладное ограждение и принялся ритмичного гонять воздух.

Грузовой крейсер находился достаточно низко, чтобы различить, как из десятков сопел вырывается плазма, направляемая лепестками окружающего ее силового поля. Огромное тело корабля выглядело нечетким – словно воздушный поток, проходя вдоль длины волна за волной, искажал великолепные формы крейсера, превращал в видение.

Три молодые женщины неподалеку живо обсуждали крейсер на незнакомом Тиму гортанном наречии. Видимо, редком. За время учебы в Военно-воздушном училище, а потом Военно-космической академии в голову загрузили более ста используемых в Федерации языков, и Тим мог мгновенно перейти на любой. Люди гражданских профессий обычно обходились десятью-двадцатью и общались на них в зависимости от места или ситуации. Они с Сэмом чаще всего болтали на хинди, с Алексом и Реем на русском, а вот лысый парень на платформе сказал свою первую фразу на английском, и Тим ответил так же.

Граув вернул взгляд к крейсеру. Космический красавец не снизился, маневрировал, чтобы попасть точно в центр посадочной подковы. До зрителей донесся отчетливый хлопок, затем другой. В центре подковы веером закрывались лепестки черной, гладкой, как обсидиан, воронки, уходящей где-то на полтора километра в глубину.

Как только закроется с хлопком последний лепесток, из воронки будет отсасываться воздух, и все, что могло попасть лишнего. Пока не останется чистейший вакуум – дыра совершенной черноты и пустоты.

– Я никак не могу вообразить этот вакуум, – часто говорил Рей Кларк. – Ведь даже это ничто – это что-то, что отличает его от всего другого.

– Перестань, Рей, – отмахивался Тим. – В наше время такие глупости не говорят даже дети. Ничто – это и есть ничто. Вот и главное отличие от нечто.

– Нет, ты не понимаешь. Нам кажется, что ничего нет. Мы не видим, не знаем, что это есть. Не знаем и все. Просто удачно пользуемся. Но когда-нибудь узнаем, вот увидишь.

Рей вечно хотел увидеть в самом привычном новое. Надеялся найти, поэтому и уговорил тогда Тима отправиться в составе десанта на планету Гризион. Все страшное, что случилось потом на Орфорте, родилось на Гризионе, на забавной и жутко утомительной планете.

Прошло два года с тех пор, как Граув и Кларк окончили военно-воздушное училище. Были бесконечные налеты и учения, новые тактики пилотирования, которые они проектировали и отрабатывали, и никто из них совершенно не планировал записываться в пехотинцы. Обычно просто ржали, когда рассматривали изображения всех этих братушек – достойных представителей морской пехоты. Хоть и космической, но по античной традиции – морской.

Пехотинцы представляли собой минимум двухметровую гору мышц, увенчанную устрашающей мордой – мощные челюсти, нависающие надбровные дуги. Без впечатляющей косметической и внутренней обработки тела в десантники не брали. Прокаченная мышечная масса, сухожилия на графите. Многое меняли в теле. После всех процедур даже милые девушки превращались в оживших людоедок, а уж запечатанные в экзоскафандрах – нагоняли ужас не меньше, чем инсектоиды.

И они с Реем записались в чертову пехоту, чтобы попасть на Гризион. Хотели первыми встретиться с новой формой жизни. В том, что она есть на Гризионе, не сомневался почти никто. Еще бы, разведка зарегистрировала на его орбите искусственные спутники нетипичной геометрической формы. Судя по первичным данным, жизнь там зародилась не на углеродной, а на кремниевой основе.

О! Оказалось то еще приключение. Во-первых, ужасный экзоскафандр пехотинца. Он врастал в спинной мозг, соединялся с нервными окончаниями и становился частью организма. Мощной, несокрушимой и неотъемлемой.

Как Ирт, Хозяин, мать его, Чаги.

В первый момент он даже не узнал Рея. Перед стартом к нему в каюту вломилось гигантское чудовище с выдвинутой вперед челюстью, без бровей, но с крошечными глазками бульдога. Тим едва устоял, чтобы не закрыться ионным щитом.

– А ничего выглядишь, Кларк. Тебе идет. Реальное такое космическое пугало, мощь и гордость Федерации. Мой добрый совет – обратно не меняйся, и марсианки все будут твои.

– Иди в пределы, Граув. А я бы тебе советовал взглянуть на собственную морду. Здорово напоминаешь раздувшуюся мурену.

– Это временно, – отрезал Тим и осторожно потрогал свое лицо.

В трансформации тела человека закон допускал только обратимые изменения. Это успокаивало, но лишний раз смотреть в зеркало не хотелось.

Потом было приземление, и эта дурацкая планета. Она вся состояла из слоев каких-то железных пород, которые непрерывно двигались, шкрябали друг об друга. Слои, наползающие на слои, дыры, пустоты, в которые так легко провалиться. И постоянный, невыносимый грохот. Все оказалось чертовски намагничено и постоянно менялось. А искусственные спутники создавала сама планета. Самовырезающиеся конусы породы, которые выносило на орбиту и выстраивало в одну плоскость вращения. И среди всего этого дерьма, где не то что моря, воды не сыщешь, носились в поисках жизни три полка вооруженных до зубов морских пехотинцев.

Тима и Рея как неопытных юнцов держали в середине группы и поручили управление акустическими плакатами. Эти чудо-устройства, по версии ученых-лингвистов, должны были в любой, даже негуманоидный, мозг загрузить сообщения: «Мы пришли с миром», «Мы друзья и союзники». В такое было непросто поверить, увидев трехметровое существо, спаянное из братушки и его экзоскафандра, торчащего во все стороны жерлами пушек и полностью заряженных картриджей.

Они с Реем, как и все, утыкивали ионными микроминами каждую двигающуюся в их сторону хреновину. Не взрывали, конечно, но на всякий случай утыкивали. Как только хреновина проплывала мимо, мины сами возвращались в картридж. Но вряд ли все эти агрессивные меры предосторожности могли способствовать мирному и дружескому контакту.

На Гризионе так никого и не нашли, но зато репортажи о крутых бронированных армейских, бегающих среди бесчувственных, плавающих в магнитном бульоне каменюк, забавляли мирных землян почти месяц.

Тим вернулся домой совершенно измотанный и с твердой уверенностью, что все надо делать не так, что, когда придет время, он сделает по-другому. В следующий раз.

Дурак, дурак!

Ирт, пожалуйста, забери меня, забери.

Чтобы не видеть голову Рея. Чтобы не вспоминать его.

Чтобы остался внутри только вакуум, черная совершенная пустота.

– Неплохо вписывается. Хотя можно было и лучше.

Тим вздрогнул и обернулся к парню в черной водолазке, так явно бросающейся в глаза среди светлых и легких одеяний остальных зрителей. Тот, прищурившись, следил за посадкой.

Воздух, казалось, вибрировал, океан под платформой пучился серой злой волной. Резкий порыв горячего ветра сорвал-таки чью-то шляпу, а на верхнем ряду кто-то радостно крикнул. Может, поймал?

Крейсер был огромен, парабола светового крыла уходила в закатное небо, словно вздернутая вверх рука какой-то древней статуи. Гигантская тень корабля через океан потянулась к платформе. Солнце совсем исчезло, а небо над океаном стало темно-синим, тревожным. Плазма в последний момент ярко вспыхнула у самой чаши, и блики света побежали по широченным бокам грузового крейсера. Раздался хлопок, и махина, мягко соскользнув в вакуумную воронку, замерла на стапелях чаши.

В общем, ничего особенного, но за спиной захлопали в ладоши. А парень с планшетом взглянул через плечо и угрюмо усмехнулся краем губ.

– Зачем ты пришел сюда? – внезапно хрипло и зло бросил Тим.

А зачем ты? Тебе следует быть в другом месте.

– А ты зачем? – повторил мысли худощавый и смерил его взглядом.

– Мне кажется, я первый спросил. Не стоит ответ заменять вопросом.

– Не стоит начинать хамить с первых слов, обращенных к незнакомцу.

– Незнакомцу, который раздулся так, словно на голову выше всех присутствующих?

Я нарываюсь, хочу нарваться.

Парень пожал плечами и уставился в свой планшет. Ему явно плевать на ссору. А в Тима хлынула чернота. Как вакуум из воронки. Темный вакуум вытеснял мысли и сомнения, оставляя только себя самого и был чем-то гораздо большим, чем пустота.

Чем-то, чему Рей, пока был жив, не придумал названия.

Тим с силой выдернул черный планшет и швырнул его вниз. Худощавый дернулся следом, но прямоугольник закрутился веретеном и ушел в воду.

– Какого предела ты творишь, урод!

– Ты сам урод! Лысый урод.

И Тим с силой толкнул в черную грудь, ощущая потребность отправить парня следом за планшетом – в холодный океан. Тот резко отбил руку и ударил Граува в челюсть. Боль молнией пробила голову. Все сразу стало просто и понятно, так бывает, когда в темном туннеле где-то далеко пробивается свет. И можно двигаться.

Тим влепил кулаком прямо в переносицу слишком на его вкус длинного носа. Под пальцами хрустнуло, но придурок даже не пытался активировать свое защитное поле.

Это хорошо.

Граув оставил свой датчик, интерком и китель на проклятом интендантском судне. Зато в кармане льняных штанов болтался острый складной нож.

Совсем неплохо, если у худощавого найдется похожий.

Новый удар в челюсть выбил Тиму сразу два зуба. Он рассмеялся и сунул руку в карман.

Пыльная бутылка коньяка опустела, да и день катился к исходу. Можно отправиться куда-нибудь и догнаться. Розовым шампанским, например. А лучше анжуйским, которое освежает мысли, а на губы ложится, как поцелуй шальной девки.

Но особого желания двигаться не было.

Ларский мог бы сделать копию той же пыльной бутылки и прогуляться по саду верхнего пирса. По вечерам запах там пьянил. Особенно у центральной белой башни, где цвели лилии. И никогда и никого не было. Могут ли лилии вызвать желание расслабиться или устроить свидание самому себе в самом сердце Планетарной прокуратуры? Будет забавно прилечь под сводом закона и полюбоваться звездами. Особенно если ты генерал-майор комитета межпланетных расследований. И идти тебе особо некуда.

Нет, весело убить время – не проблема. Можно на выбор: скутер, авиетка или челнок для полного отрыва, и через часок накручивать рулетку в самом шикарном казино Макао. Спустить к дьяволу несколько сотен тысяч кредитов, чтобы не напрягать мозги на тему «куда бы деньги с пользой пристроить и прирастить». Там же, может удастся похватать за задницы развлекающихся красоток, и какая-нибудь, возможно, будет не прочь переспать с Ларским.

Нет, в пределы, он останется в кабинете. Коньяк сегодня пошел хорошо, и благо у него в задней комнате есть шикарный диван с периной из лебяжьего пуха.

Никита Ларский вычитал о перинах в какой-то древней книге и обзавелся таким лежбищем, но никому об этом не рассказывал. Когда утопаешь в самом ее центре, берешь в одну руку бокал шампанского, а в другую книгу, то легко можешь представить себя корольком маленькой сказочной планеты. А не следователем прокуратуры, которому подбрасывают одну дерьмовую историю за другой, а премии, погоны и награды только со скрипом и бесконечной бюрократической тягомотиной.

Вот повесили на Ларского проклятого изоморфа, и что с ним теперь делать? Остается только депортировать на Орфорт. Хотя у этого бледноглазого урода есть ответы, которые комитет межпланетных расследований хотел бы получить.

Но не может. Нет никаких механизмов, чтобы обязать представителя другой расы отвечать на вопросы ни в качестве свидетеля, ни даже обвиняемого. Убить и то проще.

Каждая вшивая планетка печется о своей расовой безопасности. Поднимают жуткую шумиху в совете Федерации по каждому пустяшному поводу. Хотя вся их безопасность утекла бы в космическую задницу, не будь землян и инсектоидов, в простонародье – тараканов.

А Орфорт даже и в Федерацию не входит, изоморфы вообще закрыты для контактов, но под действие общих законов подпадают. Флаа-старший дал понять своим змеиным шипением, что обратится в Совет Федерации, если его щеголеватого отпрыска задержат или передадут инсектоидам без достаточных на то оснований. Вот и валандайся теперь с их правящим семейством. И с холодной тварью – Ру Флаа. Даже от его голограммы Никите было зябко.

Не иначе холод у них уже наступил. Не удивительно, что бравый капитан увильнул от дачи полных показаний. Такую тварь вспомнишь в деталях и предполетную проверку не пройдешь. Любопытно, как он теперь собирается ее пройти? От уверенности капитана второго ранга шел крепкий взяточный запах. Нюх на это у Никиты был идеальный. Но провернуть такое дело было, на его взгляд, невозможно.

Интересно – как?

Внезапно на экране правой панели стола ожили и стали тесниться данные передвижения в камере изоморфа.

Пришел голубок в себя, то ли после удовольствия, то ли после парализующего удара, когда отбирали у него сладкий кусок в капитанском кителе.

Движение было беспорядочным, и удивленный Никита затребовал полное изображение. Ирт и правда быстро перемещался вдоль периметра ограждающего поля. Слишком быстро. Зачем? Он прекрасно знает, что не в силах преодолеть барьер собственной мобильной камеры.

Резкий поворот головы плантиморфа, и Никита увидел прилипшую ко лбу черную прядь и бешенство в почерневших глазах.

Странно… с чего вдруг?

И тут ожила правая панель – дела местные, не инопланетные. Под его личным контролем. Никита прикоснулся к ней рукой, присмотрелся к выросшей голограмме и выматерился.

Черную водолазку залила кровью, нос сломан, глаз исчез в кровавом подтеке. Трансляция была отличной, даже хриплое дыхание и свист пробитого легкого, в которое кто-то вогнал по рукоять нож, был очень убедительный, почти предсмертный. Но до смерти далеко, потому что с ножом в груди ошалевший от крови Майкл Стэнли вколачивал кулак с зажатым черным обломком в лицо парня, чья левая скула уже превратились в сплошное месиво.

Такой глупой выходки от лидера треклятого братства запредельщиков Никита совершенно не ожидал. Не его формат – искать кровавых потасовок от безделья. И не причина наблюдать за ним. Генерал-майор уже собирался отключиться от этой ерунды, тем более что около развлекавшейся парочки дежурило на всякий случай несколько зевак, а над экскурсионной платформой висел прибывший по сигналу об очередной поножовщине транспортировщик с реанимационным и регенерационным комплектами.

И тут противник Стэнли – парень в костюме когда-то бежевого цвета – вывернул руку в кроваво-черной водолазке, отпрянул в сторону и, пнув Майкла ногой, в мгновение оказался сверху. Синие глаза лихорадочно сверкали, можно сказать – искрились безумием.

– Чертов капитан!

Правая панель тревожно запищала.

С трудом оторвав взгляд от едва живого Граува, пытающегося придушить и без того хрипящего Стэнли, генерал увидел другое, искаженное яростью и отчаянием лицо.

Таким изоморфа Никита раньше не видел.

Он по-прежнему двигался: приближался к ограждению, удалялся, пару раз резко ударил в силовое поле руками, словно проверяя его на прочность. Человеческая форма потеряла устойчивость. Ирт то делался тоньше и выше, то его плечи расширялись, становились покатыми и тяжелыми. На ногах вместо лакированных туфель наросли огромные, странно бесформенные ботинки. Как изоморф создавал одежду, Никита не понимал.

Но сейчас орфортец был совершенно выведен из равновесия. Его губы налились кровью, кривились, ползли червяками по широкому лицу, глаза стали невероятно огромными – два бликующих омута, в глубине которых ходили темно-серые тени.

Никита перевел взгляд на левую голограмму, где тело потерявшего сознание Граува сползало со Стэнли. Следователь откинулся в кресле и взялся обгрызать ноготь большого пальца.

А это было забавно. Не случайное совпадение, совсем не случайное.

Как бедный изоморф извелся из-за своего капитана!

Из этого можно извлечь пользу и разобраться-таки в убийстве инсектоида. И вовсе необязательно депортировать Ирта. Он еще не рассказал все, что знает. Но расскажет. У него, оказывается, есть поводок. Очень даже короткий капитанский поводок.

Совет безопасности

Если бы он не провел ночь в служебной конуре, утро бы не показалось столь отвратительным. Собственно, его даже и не было.

Утро – это на худой конец чашка крепкого кофе, омлет с толстым куском ветчины и возможность закрыть глаза, откинуть голову и представить, что сейчас он пошлет в жопу таракана, срочные, сверхсрочные и дохрена какие срочные дела и махнет в Макао.

Последний раз он провел там три дня подряд в обнимку с гибкой и смешливой китаянкой, не выбираясь из огромной, наполненной пузырящимся шампанским хрустальной ванны. Когда в ванну запустили пару десятков моделей крошечных золотистых рыбок, Чюнь Фуань вздрагивала от каждого скользящего прикосновения, прижималась к Никите и шептала ему что-то на ухо – непонятно, щекотно. Он потом долго жалел, что не остался еще на несколько дней и не заказал в ванну с шампанским осьминогов.

С Лизой он тоже ездил в Макао. Только это были другие поездки – красное вино в слишком высоких бокалах, прогулки под звездами по шуршащему гравию и удивленный, мерцающий в сумерках взгляд жены, когда он, смеясь, подсадил ее на качели.

Эти поездки остались частью другой, очень длинной жизни, которая ничем хорошим кончиться и не могла. Лизавета была слишком хороша для него. Золотистые волосы лежали на плечах безупречной волной, даже когда она поднималась утром с постели. Ее кожа всегда была гладкой и словно светилась изнутри ровным, чуть розоватым светом. Когда она думала о чем-то своем, глядя в окно, а иногда и сквозь Никиту, между ее бровей появлялась чуть заметная складка, и сразу хотелось обнять жену и утешить, как девочку, слишком серьезную и потерянную в этом огромном мире.

Вот только девочкой она не была.

Прошло двадцать лет, прежде чем Никите стало казаться, что он сходит с ума. Это было ранним утром. Лиза сидела к нему спиной и вставляла в уши длинные янтарные серьги. Никита смотрел на склоненную голову и отведенный в сторону локоть и внезапно ощутил, что он не живет, а много лет смотрит один и тот же идеально прекрасный, кем-то для него придуманный сон.

И на него накатила тошнота.

Лиза была из тех, кто не желал стареть и меняться. Таких было немало на Земле. Они жили, юные и совершенные, и умирали внезапно и гораздо раньше остальных, полностью исчерпав свои ресурсы.

Когда-то Никита отговаривал ее от такого выбора, но она не желала его слушать, пожимала плечами на все доводы и выходила из комнаты, оставляя его одного. Он забросил попытки и постарался свыкнуться с решением жены, радоваться ее вечной неизменной красоте. И у него получалось. Долго. Потом все стало распадаться на части.

Все чаще рядом с Лизой казалось, что их жизнь похожа на древнюю, висящую на стене картину. Полотно с изображением юной Данаи, которая пережила тысячи лет и десятки тысяч поколений, но не понимает и никогда не поймет этого. Да и он сам уже не понимал. Сколько прошло времени их брака, кто он и кто она, и движется ли их совместная жизнь хоть куда-то.

Это стало началом конца.

Он раз за разом проводил ночи на работе, где осатанело пищал интерком, а в центре стола поднимались голограммы озабоченных парламентских или грозных судейских чиновников, а то и высших офицеров контрразведки с неизменно бархатными, вкрадчивыми голосами. Все чаще, плюнув на сон, Ларский закатывался в казино, где жизнь вертелась вокруг яркими картинками возбужденных игроков, длинноногих брюнеток, фигуристых блондинок с торчащими сквозь полупрозрачный шелк сосками и высокими прическами причудливой геометрической формы.

Погоны его стали толще. А Лиза ушла.

Когда это случилось, Никита месяц прожил в своем кабинете, каждые двенадцать часов очищая кровь от алкоголя, но ни разу не попытавшись связаться с женой. Он не понимал, чего хочет сам и что должен сказать ей. Он и сейчас не понимал этого.

Если бы он поехал этой ночью в Макао, то вряд ли бы разобрался в свалившемся на него клубке проблем, но зато дефрагментировал бы дрянь, которая накопилась в голове и грозила еще больше распухнуть к обеду. Но теперь его вызвали в Совет безопасности. Несколько часов назад еще один таракан откинул хитин, только на Луне и без расслабленного изоморфа поблизости.

На Совбезе на Ларского навалятся перепуганные военные с вопросами и самыми дурацкими предложениями. А он ведь так и не решил, что делать с Иртом. После нового убийства по-тихому провернуть свой собственный план не удастся и придется разъяснять, согласовывать, идти на компромиссы, а это верный способ слить все дело.

Ну почему второго инсектоида убили сегодня, а не на недельку позже?

«Прибыть с отчетом по делу» – пришло сообщение. А какой к чертям собачьим отчет, если после вчерашней выходки Граува дело нужно открывать снова. Никита плюхнулся в ложемент служебного челнока и закрыл глаза.

У меня нет толстой папки с отчетом, зато есть толстая прокурорская машина. Но вряд ли это произведет на генералов неизгладимое впечатление.

– Мыс Канаверал, – прошептал он, как только ремни мягко обхватили тело.

Никита ощутил хищный толчок машины. Челнок несколько секунд висел неподвижно, а потом рванул вперед, набирая скорость. Легкая, убаюкивающая вибрация прошла по телу. Ларский не смотрел на экран управления, но чувствовал себя центром этого мощного механизма. Никите нравились челноки. В машине чувствовались неумолимость и спокойствие, которых не хватало самому Ларскому, вечно боровшемуся с желанием все бросить и всех послать даже не в пределы, а в запредельный космос. В огромной, пустой и без лишних деталей кабине жизнь переставала казаться давящим со всех сторон хаосом.

Весь полет он не открывал глаза и думал о разном. Куда пойдет Граув, когда его выпустят из мобильного реанимационного модуля. Вернет ли себе Ирт прежний облик после всех причудливых трансформаций этой ночи. Насмотревшись на них, Никита долго не мог уснуть даже на лебяжьей перине. Он хотел сделать ставку на одного из этих двоих. Но на кого именно? И как провернуть интригу без лишней крови?

Нужно было время, чтобы принять правильное решение. И нужен отдых.

Толчок вырвал Ларского из приятной дремы. Привиделся Ирт Флаа, из ушей которого росли густые ветви. Монстр дрожал в прокурорском кабинете и очень доходчиво объяснял, как убил и частично съел инсектоида. А капитан второго ранга Тимоти Граув стоял рядом и смотрел на развалившегося в кресле следователя комитета межпланетных расследований с выражением восторга и обожания. Плантиморфа с кустом вместо головы даже не замечал.

Все оказалось бредом с недосыпа.

Сглотнув горький привкус разочарования, Никита вздохнул и сполз с вертикально поднявшегося ложемента. С правого борта раздражающе бодро и призывно зиял выход. Пришлось выползти наружу. Воздух был сух и прохладен, что редкость для этих мест. Вокруг мыса стелилась зелень и синева, устремляясь к далеким, невесомым облакам на горизонте. Солнце ложилось на небо не розовыми, а почти оранжевыми росчерками.

Никита потянулся, наслаждаясь пару мгновений щекочущим ноздри бризом, потом чертыхнулся и обреченно направил стопы в сторону здания Совета безопасности. Поверхность парковочного стапеля пружинила под ногами.

В ста метрах от сектора парковки раскинулось светло-серое полукруглое здание, распахивающееся к небу веером серебристых лепестков. Не столько серых, сколько розоватых от отсветов утреннего солнца. Здесь определенно было неплохо, вот только никакой возможности развалиться с бутылочкой в гамаке. Никита усмехнулся. Министерство обороны умело производить впечатление расслабленной, дружелюбной организации. Как будто распахнутое сердце не прикрывала заряженная до горловины ствола пушка.

Иллюзия, все иллюзия. Даже в домашней пижаме пехотинец есть пехотинец, и лучшее, что он умеет делать, – это бегать и стрелять. А вот и она – мамашка иллюзий – конусная башня, уходящая в воду бесцветным покатым боком. Вдоль нее по пересечению рельсов перемещались модули-генераторы силовых полей, процессоры всей этой великолепной геометрии.

Не существовало ни светло-серого здания, украшенного высокими окнами и серебристыми гребнями, ни зала заседания в центре, ни разнообразных, с большим вкусом созданных помещений для отдыха и неофициальных бесед, которые примыкали к центральному залу. Были только перекрестия силовых полей, сгустки энергии, имеющие плотность, структуру и цвет. Обман. Псевдовещество. Только пространство выстроено в другом стиле, нежели у судейских и в прокуратуре. В ведомстве Ларского предпочитали колонны, позолоту, порфир и витые бордюры.

Дорогая силовая архитектура гарантировала безопасность. Серый, изящно прорезанный окнами полукруг здания, что на несколько этажей уходило под землю, не мог разрушить даже прямой удар из ионной пушки. Не говоря уже о том, что мыс Канаверал находился под прикрытием форпоста Луны и его истребительных баз. Никто пока не нападал, правда. Но мало ли что… До недавнего времени и трупа таракана никто на Земле не видел.

– О! Никита Сергеевич! Давно не виделись, – зарокотал кто-то сбоку. – Как идут дела на Филиппинах, генерал-майор?

– Как у слепца, который тащит на горбу незрячего, – поморщился Ларский.

Марра добродушно хмыкнул и поковырял ногтем кончик носа. Генерал-лейтенант разведки был давним знакомцем Ларского. Под его внушительной и добродушной внешностью пряталось много рифов и тайных течений, самой невинной из которых была страстишка охотиться на гигантских раков в Ледовитом океане.

– Незавидные тогда дела у слепца, – может не только упасть в яму, но и сломать себе шею. И ты при этом зеваешь по сторонам?

– Не выспался и не успел прожевать завтрак. А вид здесь неплохой, и бункер – прямо театр на побережье.

– Да ладно тебе. Ненастоящее оно и есть ненастоящее. Позвоночник не обманешь. Ты же знаешь, силовая конструкция никогда не покажется родным домом. На ней царапин не остается и следов от пролитого кофе.

Они пошли к широкому крыльцу, открывающему самый непритязательный вход в здание, без привычных для работника прокуратуры витых перил, колонн и амурчиков.

Позвоночник не обманешь.

Никита опять вспомнил о Лизе, такой неизменно юной и прекрасной. Время не оставляло царапин на ее лице и теле. Никите часто казалось, что пространство по имени Лиза навсегда осталось для него не освоенным, не затронутым их совместной жизнью. Его жена была красотой, к которой он тянулся, но так и не смог дотянуться. И постарался испортить все. Чтобы она оставила его сама.

Трус.

Народ внутри уже собрался и переговаривался, стоя группами или сидя вокруг большого обсидианового со светло-серыми и коричневыми прожилками стола. В этом царстве белых мундиров Министерства обороны Никита внезапно разозлился. Срочно захотелось дернуть обшлага и пройтись руками вдоль борта официального черного, как у всех прокурорских, кителя.

Я как единственный экспонат на выставке для десятка зрителей. И стол мне в цвет приготовили. Под конец разделают и съедят, чтобы избавиться от изжоги из-за тараканьих убийств.

В ладонях почти зудело от желания что-нибудь оправить, хотя это была треклятая глупость – одежда сидела на нем безупречно, как и на всех. Каждый в этой комнате был запечатан в совершенно гладкий и сияющий, как фарфор, футляр мундира с чуть выступающим вперед нагрудным карманом. Белая форма армейских подразделений различалась только цветом лампасов, проблескивающих в центре золотой нитью, и обшивкой обшлагов на рукаве. Знаки различий отчетливо проступали на выпуклом нагрудном кармане. Обводы мундира подогнаны идеально, словно отшлифованы лазером по фигуре. Послушная каждому движению форма не сохраняла лишних складок. Они появлялись, только когда были нужны, и исчезали, не оставляя и следа на ткани. Приятно упругой при каждом движении и мягкой на ощупь, как лен.

Не вояки, а ожившие древние статуэтки из политеки Никиты. Даже армейские ботинки с толстой, тяжелой подошвой и округлым носком гладко и лаконично повторяли обводы стопы. Хотя сравнительно с великолепной парадной, форма повседневного служебного присутствия статусных лиц была очень проста.

Никита тоже был при статуэточной официальности, но только, черт возьми, в оглушающе черном. Если бы он явился сюда с результатами прокурорской проверки зарвавшихся флотских подразделений, был бы неплохой раскладец. Но отчитываться придется ему.

– Давайте начнем, господа, – мягким голосом по-русски проговорил маршал Руазсов и опустился на стул с высокой спинкой.

Все замолкли. Никита дернул на себя ближайшее сиденье, которое скрипнуло отчетливо, как настоящее, и грохнулся на него, придав лицу самое что ни на есть озабоченное и утомленное выражение.

– Итак, ситуация просто отвратительная. Еще один мертвый инсектоид, и, как и в первый раз, совершенно непонятно, как это произошло. Поэтому, как вы понимаете, – это уже не просто чье-то преступление, а серьезная угроза планетарной безопасности.

Руазсов говорил совершенно домашним усталым тоном, словно жаловался жене на здоровье. Носители самых толстых погон в совершенстве владели всеми оттенками теплоты и усталости в голосе, да и Никита, получив первый генеральский чин, начал понемногу практиковаться в этом. Пока яд ему удавался гораздо лучше, а значит, до маршальских погон было далеко.

– Кто будет отвечать за расследование? – прямолинейно рубанул генерал-полковник Виктор Краузе, отличавшийся удручающе квадратной челюстью.

В такой челюсти теплый тон не способен зародиться. С другой стороны, он и не нужен, когда командуешь здоровенными страшилищами из морской пехоты.

– Вот это мы и должны решить, Виктор. Боюсь, что теперь усилий прокуратуры будет недостаточно.

– Конечно, недостаточно! Убивать союзников у нас под носом. На наших базах. Нам бросают вызов, а мы перекладываем бумажки. Нужно действовать быстро и решительно.

– Это верно, Виктор, – с грустью в голосе проговорил маршал. – Нужно действовать решительно.

Марра, сидевший справа от Никиты, откинулся на спинку стула и стал с интересом разглядывать собственные ногти. Разведка в решительный бой как обычно не лезла, и прокуратуре стоило пока переждать.

– Предлагаю комитету межпланетных расследований быстрее перекладывать бумажки, а пехотинцам решительно высадиться и прочесать, – раздался звонкий насмешливый голос.

Ну, конечно, Алекс Треллин – слишком молодой глава интендантской службы.

Высокий, гибкий, с длинным и очень подвижным лицом, он имел привычку морщить нос и фыркать на всякую сказанную кем-либо глупость. И глаза у него были необычные для светлой кожи и каштановых волос – почти черные,и чуть раскосые – мечта восточных красоток.

Вот только занозой в заднице он был редкостной.

– Куда именно предлагаете высадиться? – весь подобрался Краузе.

В голове Никиты вертелся ядовитый ответ и, чтобы отвлечься, он провел пальцем по датчикам встроенного в стол индивидуального полиэкрана. Можно еще разок глянуть на данные о лунной напасти, поразившей невинного инсектоида.

– Куда-нибудь высадиться и прочесать – никогда лишним не будет. Верно, генерал-полковник? Лучше неподалеку от форпоста инсектоидов. Заодно обновите пехотное снаряжение. Надо брать пример с судейских и прокуратуры. Вот кто не дремлет, – и Алекс уставился на Никиту с непередаваемым выражением глубочайшего почтения. – Третий раз в месяц прочесывают с целью проверки наши склады, строчат доносы парламентским, а потом те отказывают в заказе на строительство боевого крейсера, что, дескать, энергоресурсов нет, а экзоскафандры нового поколения – не востребованы и пылятся на складах.

Засранец ловко перевел все внимание на Никиту. И теперь сидевшие вокруг стола белые вороны пристально и недружелюбно рассматривали черного собрата. Одного из тех, кто виновен в отсутствии нового крейсера.

Даже Марра выглядел так, словно они с Ларским никогда не выходили в океан и не приманивали раков на куски кровавого мяса. Вообще не были знакомы. К горлу подступила острая необходимость прокашляться.

– Да, действительно, – очень заинтересованно проговорил маршал. – Почему бы нам не послушать генерал-майора Ларского. Он, должно быть, лучше всех понимает, что происходит.

Повисла тишина, и Никита все-таки решительно прокашлялся.

Вся чертова дюжина членов Совбеза получила вечером его доклад, но глубина живого интереса в глазах говорила о том, что на файлы никто так и не взглянул. Сволочи.

– У прокуратуры на данный момент нет подозреваемых ни по второму убийству, ни по первому, – проговорил он весомо. – Мы получили свидетельство, что изоморф не мог сам убить инсектоида. Согласно Межгалактическому кодексу Федерации прокуратура должна в ближайшее время освободить Ирта Флаа.

– Какое такое свидетельство? – сморщил нос Алекс.

Генерал-интендант наверняка знал больше всех. Не мог не знать. Ведь Тим числился в его ведомстве. В нем же два года назад получил право полетов и почему-то надеялся вновь улететь, будучи обдолбанным до самого мозжечка.

Чего хочет Алекс?

– Свидетельство капитана второго ранга Тимоти Граува, – Никита обвел всех глазами и деловито добавил. – Я сейчас выведу информацию.

На активированном экране он выбрал значок прокуратуры, отбросил к краям поля разные ведомственные отчеты и потянул вверх свой, укрупняя, разворачивая над пространством стола данные и вложенные изображения.

Дурак ты, Граув. Ты захотел это сделать так, именно так все это и узнают.

Звук он все же убрал и выделил фрагмент записи сразу после того, как капитан прошел за силовое ограждение камеры. У себя в кабинете Никита просматривал этот кусок много раз, не веря в то, как внезапно и до неузнаваемости изменился в тот момент Граув. Как опустились плечи, шея жалко и тонко потянулась вбок и вперед, а губы искривились и мелко задрожали.

Но самое главное – глаза. Они стали огромными и еще более темными. Казалось, капитан Тимоти не видел ими ничего вокруг. Но откуда-то из их влажной слепой глубины проступала отчаянная мольба и вина, горькая и совершенно безысходная. Откуда это в Грауве? Как он мог носить все это в себе на Дальних пределах?

В момент первого взгляда этих двоих друг на друга становилось страшно. Неужели каждого человека можно так вывернуть нутряной болью наружу? Чтобы не осталось ни единого тайного уголка, где можно забиться, отсидеться и спастись. Орфорт был адской выгребной ямой и, чтобы просто представить это место, требовалась увесистая бутылка чего-нибудь многоградусного.

Теперь изоморф и человек стояли на черном полированном столе, и под их ногами плелись трава и корни.

Можно ли это назвать поцелуем?

Тело Граува, вдруг показавшееся тонким и хрупким, изгибалось и льнуло к требовательно склонившемуся изоморфу. Колено упиралось в подставленную ногу. Бедра ложились на бедра. На запрокинутое вверх, совершенно белое лицо падали длинные пряди Ирта, скрывая подставленный рот. «Поцелуя» не было видно, да и не нужно. Впечатление складывалось очень определенное от одного вида сбоку: у края ничего не видящего глаза копилась влага и текла струйкой вниз, к обнажившейся ушной раковине.

Никита не мог назвать это поцелуем. И не только потому, что не привык видеть целующихся мужчин. Дело было в другом. Граув притащился к следователю затянутый в белый армейский мундир, как и у всех здесь за столом. Прорези лампасов и прошивка на обшлагах были красными, почти багровыми, как это принято в интендантских частях. На голограмме Тимоти трясло от боли, и багровый цвет проступал бесформенными пятнами на сияющей белизной одежде. Словно это не кровь, а какая-то зараза от прикосновения к изоморфу, к его губам и рукам. К багровой, как пятна и лампасы, шелковистой рубахе. Но Граув все равно цеплялся за мучителя дрожащими пальцами. Его пожирали, а он цеплялся. Скользил белым обшлагом вверх по предплечью инопланетной твари.

Нет, это не поцелуй.

Никита свернул изображение. И почувствовал взгляд. На него смотрел Алекс Треллин. Пристально и с невысказанным вопросом в глазах.

– Что за дрянь вы нам показали? – рыкнул Краузе и опять выдвинул вперед челюсть.

– Очень наглядная дрянь, – вкрадчиво протянул Марра. – Изоморф не убивал.

Маршал устало потер лоб, но кто-то из не знакомых Никите армейских, с раскосой китайской физиономией, растерянно спросил:

– Почему не убивал?

Никита вздохнул и пояснил:

– Изоморф завел симбиота, вступил в брачную связь. Задолго до этой сцены и убийства. Он не сможет никого разорвать в клочья, пока не размножится, ну… или не уничтожит своего партнера. Так они устроены.

– Похоже, он не оставляет надежды, ну… – Марра иронично улыбнулся, – размножиться.

Никита пожал плечами.

– Допрашивать орфортца мы не можем, задерживать тоже. В общем, вернулись в точку начала.

– Ох! Окружной путь – самый длинный и утомительный, – с наигранным сочувствием протянул Алекс. – Зато надежный.

Стервец.

– Вы же знаете об этом, генерал! – Никита поддался вперед, не в силах сдержать гнев. – Это ваш офицер. Как вообще под его командованием оказался корабль?

– Бывает, – тонко улыбнулся Алекс, и в черных глазах зажглись насмешливые искры. – Какая-то бюрократическая путаница. Знаете, Никита Сергеевич, сейчас так много бумаг и отчетов. А у нас, хозяйственников, – больше всех. Это, конечно, серьезная недоработка. Будем разбираться.

Разберутся, как же.

Ходили слухи, что каждые полгода в интендантской службе проходили учения с интригующим названием «Холодный след». Никита иногда сожалел, что ничего подобного не водилось в прокуратуре.

– Бумаг много, а толку нет. Если бы не дурацкое правило защиты информации о психологической травме, мы бы знали изначально, что Ирт Флаа не мог убить.

– Прокуратуре неймется забраться в каждый шкафчик с грязными подштанниками.

Ларский с усилием выдохнул и настроился на решительный игнор наглого интенданта.

– Нужно, чтобы изоморф рассказал все, что произошло с инсектоидом. На него можно надавить? – спросил генерал Рёмер.

Немец был старше всех из присутствующих флотских. Дотянул уже до размена второй сотни лет и последние двадцать собирался на пенсию.

Никита откинулся на спинку стула и качнулся на задних ножках. Поверхность стола скользила под горячими ладонями.

– Можно. Обещать ему Граува за показания. Обещать не депортировать.

– В смысле? – нахмурился маршал. – Скормить изоморфу землянина?

– Не обязательно. Поставим условия и будем следить. Только дернется – депортируем. Или обманем. Граув, конечно, немного понервничает. Но ему не впервой.

Вокруг зашумели.

– Это опасная игра, генерал-майор.

– Мы же ничего толком не знаем об изоморфах! Кто предскажет его поведение?

– Он может быть угрозой для людей!

– Судейские вас сожрут за нарушение прав человека.

– Это не вариант. Совершенно незаконно.

Никита развел руками. Проклятый Совбез! И еще считают себя армейскими! Хорошо хоть Марра молчал, задумчиво разглядывая Никиту. Впрочем, и Треллин тоже молчал.

Никита успел бы и сам провернуть это дельце, если бы не этот дурацкий слет на Канаверале. А врать на прямой вопрос – слишком рискованно для будущих толстых погон.

– То есть Планетарная прокуратура Ирта Флаа просто отпускает? – спросил он в общем гомоне.

Вояки замолкли.

– Боюсь, у вас нет выхода, – устало ответил Руазсов. – Попробуйте запустить полную информационную обработку убийств, используя мощности Центрального компьютера. Разложите все по частицам, сравните убийства. Сделайте расширенный контекстуальный поиск за пару лет. Нет, за три. Вдруг что-то всплывет.

Информационно-транспортное кольцо Центрального компьютера Земли ложилось спиралями под поверхностью планеты и обеспечивало все основные процессы жизнедеятельности. Как древняя доменная печь, Центральный компьютер Земли работал не останавливаясь.

– По первому случаю мы все это делали и ничего не нашли.

– Проклятие, Ларский, – маршал ударил ладонью по столу. – Теперь убийств – два! А это что-то уже меняет. Работайте с Марра.

– Плохо то, что убийства такие разные, – взял слово Марра. – В первый раз сработала хрономина, причем такая, что ни мы, ни инсектоиды, так и не поняли, откуда именно появился труп и изоморф. На Земле ли он вообще погиб. А второй раз все было штатно, есть записи основных перемещений на Луне. Мы знаем точно, что и кто находился на базе. Инсектоид был совершенно один в двухсотметровом радиусе. И превратился в фарш.

– Что вы хотите сказать, генерал-лейтенант?

– Нельзя отпускать изоморфа. Пока он наш единственный след. А ситуация тревожная. Я бы сказал – это угроза нашей безопасности, а источник не ясен.

– И что предлагаете делать?

– Обвинить его в нападении на человека и подать иск в Межгалактический суд Федерации. Пока они разбираются, он посидит под колпаком и, может, заговорит.

– Нападение на Граува во время следствия? Капитан, скорее всего, не согласится подписать этот иск. Он видит это иначе.

– Согласится, не согласится. Надавите, генерал-майор. Он же хочет летать, особенно на крейсере, хочет, чтобы в интендантской службе терялись файлы и папки.

Дьявол поймет, чего он хочет. Он захватил нож и сцепился с Майклом Стэнли. Это мало похоже на светлую мечту о полетах. Больше напоминает опухоль в голове.

– Хорошо, я попробую.

– Через пару часов у меня будет посол инсектоидов. Я запрошу всю информацию об их погибшем офицере.

– Что там можно запрашивать? – сморщил нос Алекс. – Родился, стал частью колонии, окреп и выполнял задания роя.

– Может, первый и второй погибшие были на общих операциях?

– Не были, но у них там все общее, даже мысли порой.

– Но не причины случившегося. Плохо то, – негромко проговорил Руазсов, – что оба случая произошли, по сути, на Земле и нигде более. Ни на одном из форпостов инсектоидов или других представителей союзнических рас подобного не было.

– Может, это все-таки какая-то скоротечная болезнь, – подал голос адмирал с лошадиным лицом и густыми бровями. Ливада, вспомнил Ларский, его зовут Ливада и, кажется, он американец.

– Наши спецы убеждены, что нет, – покачал головой маршал. – Никаких следов, кроме мгновенного разрыва тканей. Только виновник уничтожения – невидимка. Ростки изоморфа были идеальным объяснением.

– А были ли какие-нибудь странные случаи на Дальних Пределах последнее время? – спросил Никита, покачиваясь на стуле. – Какая-нибудь агрессия внутри Федерации? Конфликты?

– Нет, – покачал головой Марра, – все тихо. Ситуация выглядит совершенно безопасно.

– О, конечно, безопасно! – воскликнул Алекс, потом дурашливо заглянул под стол и обвел взглядом присутствующих. – Если бы была хоть малейшая угроза безопасности, то за этот стол бы пригнали и великого гросс-адмирала. А так – господин Руазсов и бакланы флотского болота!

– Прекратите паясничать, господин интендант, – холодно произнес Ливада. – Если здесь собрались бакланы, то вы – если вспомнить историю с португальским флотом – обычная сорока-воровка.

Ларский хрюкнул, услышав про португальский флот, в историю с которым был непосредственно вовлечен как представитель прокуратуры. Хотя флоты, как правило, не имели национальной принадлежности и строились из планетарного или федерального бюджета, все же если обнаруживались обученные именно по национальной квоте контр-адмиралы без флотов, те или иные территории могли профинансировать создание дополнительных, отданных под их командование кораблей.

Так однажды Португалия заявила о желании приобрести три боевых крейсерских соединения. Требовалось срочно снабдить ими безлошадных португальских офицеров. А вот денег у Португалии хватало только на два межпланетных крейсера… с половиной.

Генералы интендантской службы пожали плечами и продали… три. День торжественного старта был назначен, ленточка разрезана и, вспыхнув фотонными ускорителями, крейсеры рванули к звездам. Когда притяжение Земли было преодолено, стало доминировать притяжение Луны, один из крейсеров вдруг замедлился, заковылял и стал безнадежно заваливаться куда-то в сторону Моря Спокойствия. Позорный старт до глубины души возмутил совет Португалии, они пылали желанием разобраться, подозревали или диверсию, или махинацию. И не зря.

Отправившаяся на Луну прокурорская комиссия сделала потрясающий вывод. Если не считать внешнюю оболочку, крейсер был пуст как консервная банка. Почти. Примитивные коммуникации временного ремонтного комплекта, которыми была завалена интендантская база на мысе Доброй Надежды, позволили ему доползти до Луны, но дальше лететь он не мог.

На документах сдачи и приемки трех крейсеров стояли подписи несуществующих военачальников, никто ничего не знал, поскольку в день сделки все уважаемые и уважающие себя высшие армейские чины были на межгалактическом многоборье. В самом злосчастном крейсере обнаружили практически не идентифицируемых клонов.

Португальцы задохнулись от возмущения, когда бойкие и технично умывшие руки офицеры-интенданты предложили отправить клонов на пожизненное, а пока идет расследование, подключить к этим двум оплывающим биомассам системы жизнеобеспечения. Пока шла вся эта шумиха, недоделанный крейсер валялся Луне. Возиться с его транспортировкой никто не хотел, денег на его достройку у Португалии не было, а поскольку виновных так и не нашли, третьего португальского контр-адмирала пристроили в теплое местечко, то про корабль быстро забыли.

Возможно, он все еще лежал на темной стороне Луны…

– Ну почему я – обычная сорока-воровка? Удачливая, изворотливая и наблюдательная – так сказано в моем личном деле. Но гросс-адмирала среди здесь собравшихся все равно не наблюдаю.

– Что вы хотите сказать этим вашим «не наблюдаю», Треллин? – нахмурился маршал. – Вы же знаете, он пока не доступен.

– Да, застрял где-то в медвежьем углу галактики и не доступен. Связь утрачена, маршрут не известен. И слава богу! У нас в кои веки наступил покой, никто не дурит и не болеет, и не стреляет из ионных пушек по скоплениям астероидов. Если бы еще тараканы не дохли!

Ларский нахмурился. Намек был совершенно очевиден – по странному стечению обстоятельств первое лицо военно-морских сил отсутствовало. Тень нехорошего предчувствия возникла около сердца, и он задумчиво провел большим пальцем правой руки по подушечкам четырех других.

Чушь собачья!

На Землю никто давно не нападал, да и это вообще невозможно. Земляне, конечно, участвовали в конфликтах, но далеко-далеко отсюда. Вот в одном таком чудесном месте надолго застрял гросс-адмирал Соединенного гиперфлота «Альфа».

Тухлая история.

Заседание было окончено, и участники отправились по авиеткам и челнокам. Попрощавшись с Марра, Никита вдохнул ставший теплым и влажным воздух и обвел взглядом просторы мыса, пытаясь отвлечься от дурных предчувствий. Не вышло.

Генерал Треллин вырос прямо перед носом и взялся беспардонно разглядывать генерал-майора. Он был выше на целую голову, чем особенно раздражал.

– Вам чем-то помочь? – сухо брякнул Ларский.

– Нет. Но знаете… – вдруг заговорщически улыбнулся Алекс. – Мне ваша идея понравилась больше.

– Какая идея?

– Отпустить Ирта Флаа. Пообещать и отдать ему капитана Граува. За информацию.

А тебе плевать на законы и правила. И на своего офицера тоже?

– А я-то думал, вы за него сильно волнуетесь, – хмыкнул Никита. – Теряете бумажки, отдаете корабли.

– Конечно, волнуюсь! Я за всех своих офицеров волнуюсь, ночи не сплю. Но Орфорт, м-да…, боюсь, он сильно повлиял на него.

На подвижном лице появилось выражение глубокой и слишком показной печали.

Сколько же ему лет? А ведь, похоже, он сверстник капитана.

– Вы знаете, что вчера Тимоти Граув устроил поножовщину? Причем напал на Майкла Стэнли.

– Лидера запредельщиков? – оживился Алекс.

– Да, на него.

– Не может быть!

Глава интендантской службы на мгновение в задумчивости отвел глаза, потом шагнул ближе к Никите и коснулся длинными тонкими пальцами обшлага мундира.

– А знаете, генерал-майор, не готовьте этот иск сегодня. И не говорите с Иртом Флаа. Просто, если к вам придет капитан Граув, сначала послушайте его и поступите, ну… по закону. А не как предлагал тут наш любитель полярной рыбалки.

– Что вы имеете в виду? – нахмурился Никита.

– Ничего. Я просто хотел сказать, что ваша идея мне нравится больше.

Парень резко развернулся и пошел прочь. Ларский с удивлением заметил, что на крайнем стапеле молодого генерала ждал небольшой пестро раскрашенный скутер.

Сейчас Никита отчетливо вспомнил, как запрашивал у интендантской службы дополнительную информацию по еще не прибывшему на Землю Грауву и получил в качестве ответа убедительную голограмму – сложенный кукиш на горке расплывающегося масла.

Не отправить ли ему ту же картинку Алексу Треллину?

Неизбежность

Мое имя? Не могу вспомнить. И где я теперь?

Волна тревоги накатила внезапно, вызывая желание забиться глубже внутрь, в кокон собственного тела и забыть о том, кто он и что должен делать. Но узнаваемые и неприятные образы собственной жизни быстро оживали в памяти. А вместе с ними и паника от того, что он должен принимать какие-то решения, куда-то идти, с кем-то разговаривать.

Где я?

На Земле.

Совершенно один.

Тим нехотя разлепил веки, уже отчетливо вспомнив, как над ним нависла длинная лошадиная физиономия парня с пузырящейся у губ кровью, а потом в голове что-то хрустнуло, и внезапно стало хорошо и спокойно.

– Вот и второй очнулся, – осуждающе хмыкнул кто-то сбоку.

Тим осторожно повернул голову. Ну, конечно. Операционный модуль. Привычное местечко. Только здесь рифленые поверхности стен поблескивали лазоревыми искорками, а операционных столов, оснащенных генераторными кольцами, было больше десятка, и все они пустовали. Похоже, это была одна из станций городской скорой помощи, а унылый хмырь с крючковатым носом и осуждающим взглядом – дежурный врач.

Сэм уехал, а я взял с собой нож и устроил драку.

Тим обхватил себя руками и согнул обнаженные ноги в коленях. Тело, в котором боль прошла без следа, вновь показалось ему чужим.

Они все чинят и лечат. Делают новым. Зачем?

– А что с первым? – неловко спросил Тим.

– Он соблаговолил очнуться раньше, и я его уже выставил, – буркнул врач. – Вы отправитесь следом. Наверху ваша авиетка.

Тим сел, и его ноги коснулись теплого гладкого пола. Но все равно кожа покрылась мурашками, как от холода. Вчера он сидел точно также, только теперь не было ткани, в которую он мог бы обернуться. Спрятаться.

На поверхности справа и слева от него, изогнув лепестки, головки и конечности, теснились неподвижные манипуляторы. У изголовья стола приткнулось потухшее генераторное кольцо. А напротив, развалившись в кресле и вытянув ноги на операционный модуль между ними, сидел доктор и бесцеремонно рассматривал Тима. На нем был тонкий серый скафандр, который плотно облегал мускулистое тело. Шлем сложно было различить – его линия повторяла обводы головы, чуть выступая перед крючковатым носом.

– Шлем не нужен, я не заразный, – поежился Тим и стал озираться в поисках одежды.

– Не уверен. Были у психолога?

– Нет. Я просто…

– Что просто?

Просто хотел, чтобы снова стало больно.

Подумаешь, ерунда.

Просто… мне нужно к Ирту. Очень нужно к Ирту. Прямо сейчас!

– Можно, я пойду, – Тим не услышал свой голос, потому что в ушах шумело, но он знал, что сказал именно это.

– Идите… капитан Граув.

Можно избавиться от интеркома, от формы с идентификаторами, но кровь тебя выдаст. Твое имя и биография приписана к крови, и скрыться от прошлого невозможно.