Ольга Морозова
И зайчиха
Кот и плюшевая зайчиха
Он же вот, понимаешь, он же так это делает, что просто смотришь и думаешь: боже мой. Ага, так вот прямо и думаешь. Потому что он делает такое лицо, господи, да, ну что ты меня поправляешь, морду, ну, делает же — значит, лицо. Он говорит без слов: гады, сволочи, муки мои неземные, движения души моей в профанацию превращать, что же вы мне подсунули, а. А потом, убедившись, что ты смотришь, оборачивается к ней и оглядывает ее всю, с деланным равнодушием, мол, ну-ну, и вот с этой, да? И к тебе снова: видишь, на какие жертвы идти приходится, видишь, как мучаюсь, как же ты можешь — с ней же мне предлагается жить долго и счастливо, любить ее нежно и страстно, а она же некрасивая, немилая, неграциозная, неинтересная, не-жи-ва-я, понимаешь ты или нет? А потом он вздыхает, мол, чего уж, ладно, а вдруг, ну не могу же я больше так, издает возглас, исполненный страданий, прижимает ее к полу и начинает процесс. Она легкая, поэтому они делают два-три круга по комнате, медленно, в полном молчании. Он сначала с отвращением как-то, а потом ничего, нежно, увлеченно — вроде так и надо. А потом все заканчивается. Он отупело слезает с нее, облизывается машинально и падает на бок. И лежит так минут пятнадцать, в полном обалдении. Потом уходит спать. А потом все начинается снова: мучения, вопли, взгляды вокруг, полные укора, интерес (а вдруг?), чувства, секс, обалдение, сон, пустота…
Вам это ничего не напоминает, нет?
Вот и мне нет, вот и мне.
Я знаю, как это будет
«Угу», — скажет она и вопьется теплыми губами в рыжий кончик и станет втягивать его в рот, помогая себе зубами.
Я скажу ей громким шепотом: «Знаешь, ты такая красивая».
«Ага», — будет она жевать, хрустеть, перемалывать морковку белыми ровными резцами.
А я буду говорить: «Ты — самая лучшая, и ближе тебя никого для меня нет на свете».
«М-м-м», — невнятно пробормочет она, ловя падающую ботву, дожевывая последний кусочек.
А я стану рассказывать ей торопливо: «Я знаю, как это будет. Мы будем жить с тобой в чудном доме, в лесу, у озера, любоваться утром свежей листвой и пронзительно-желтым солнцем, а вечером станем купаться и слушать ветер».
«Мням», — доест она и ботву тоже и сыто погладит себя по брюшку.
И я скажу, но спокойно, чтобы она ничего не заметила: «Ты не думай, я буду хорошим зайцем, я буду любить тебя, зарабатывать буду деньги, покупать тебе серьги и морковь, какую захочешь».
А она ничего не скажет, только улыбнется и прислонится ко мне белым пушистым боком.
Или, может, я буду говорить, что брошу ее завтра же, что никогда не любил, что изменял ей двадцать четыре раза. Я придумаю, что сказать. Только буду держать ее лапы в своих, чтобы она не вырвалась, чтобы тихо, чтобы думала только об этом, но никуда, никуда не могла уйти.
Я прижму ее к земле, моя тень скроет ее от желтого июльского поля, мои лапы станут гладить ее по ушам, и я буду говорить — что угодно, чтобы только не слышала она, как идут по следу собаки, как трубят охотники, как плачет ветер.
И когда подойдет откуда-то с запада, раздвигая сухую траву костылем, белая выжженная Смерть, она так ничего и не поймет. Я знаю, как это будет.
На крыше
— Послушай… — он сел, привалился к печной трубе и медленно расправил лапой левое ухо. — За что?..
— Ну-у-у, — протянул Трубочист и задумчиво почесал спину ершиком, — Наверное, не за глупые вопросы.
— Нет, правда! — он вскочил и, заложив лапы за спину, стал ходить по крыше. — Я действительно не понимаю. За что они так?.. Зачем я им нужен?
— Наверное… ты им нравишься, — невнятно проговорил Трубочист, экстатически водя ершиком по спине. — На вкус и цвет…
— Что? Что им нравится? Неужели эти белые уши? — оскальзываясь на ледяной крыше, он шагнул к Трубочисту и рванул себя за бледные меховые тряпочки, которые развернулись к солнцу и сразу же начали просвечивать розовым. — Эти… недоруки?
— Эй, прекрати! — Трубочист брезгливо отпихнул белые мягкие лапы и поудобнее уселся на трубе. — Если ты сегодня себе не нравишься, так и скажи. И нечего приплетать сюда людей.
— Тебе хорошо, — вздохнул Заяц и с ненавистью уставился на собственное отражение в ледяной лужице. — Ты себя любишь. Всегда. Я так не могу.
Он пнул свое отражение и начал рывками стаскивать с шеи розовый бант.
— А почему бы и нет? В конце концов, я мужчина в самом расцвете сил. — Трубочист улыбнулся и стал медленно переодевать твердые, блестящие раздвоенные носки: с правой ноги на левую, с левой — на правую.
Заяц всхлипывал, уткнувшись в надорванный розовый бант. Над крышами медленно вставало солнце.
* * *
— Ты не знаешь, это пройдет? — медленно спросил Заяц, разглядывая лапы. Бинты грязноватой кучкой лежали рядом.
— Должно… А где ты, собственно, умудрился? — Трубочист подошел поближе, бесцеремонно ухватил Зайца за лапу и повернул к свету. — Не морковку же ты чистил, в самом деле?
— Да нет… Я как-то даже и не помню. Сон плохой приснился. Просыпаюсь — а оно вот…
— Рассказывай.
— И с каких пор ты интересуешься моими снами? — Заяц попытался улыбнуться. Лапы у него мелко дрожали.
— С тех самых, — строго глянул на него Трубочист, усаживаясь поудобнее и доставая из кармана трубку.
— Ну, мне приснились люди, которые чего-то от меня хотели, а мне их было очень жалко… А потом они куда-то меня отволокли и привязали к столбу… Но привязали плохо, и я упал. Тогда они взяли длинные гвозди… О господи…
— А потом ты проснулся, а у тебя на дырки вот эти и кровь идет?
— Ну да… Я как-то даже и не думал…
— Вот и не начинай. Я думаю, что все гораздо проще.
— Да?.. И ты знаешь, что с этим делать?..
— Для начала скажи мне, когда ты последний раз был у психотерапевта?..
— Ну, я… в общем, завтра к нему собирался…
— Вот и иди.
— Думаешь, поможет?..
— Конечно. Это еще ничего… У моей бабушки год назад вообще истерическая дуга случилась. А ее, говорят, сейчас уже и не встретишь — не та пошла истерия, не та… Впрочем, бабушка еще и не то способна изобразить, чтобы я носки переодел. А тут — стигматы. Тоже мне… Психосоматика чистой воды. Так что расслабься. Можешь сфотографироваться, пока не исчезли. А то, может, оставим как есть? В журнал пошлем — «Паранормальные явления», бабушка очень любит. Будешь у нас сенсацией. Только про меня не забудь, когда знаменитым станешь. Ну, молчу, молчу…
Шквар
О ком поете, птицы?
О не рожденных сюжетах.
По ком плачете, девы?
По не рожденным сюжетам.
Над кем смеетесь, люди?
Над тобой, Творец.
Чесались бока. Отчетливо, как во сне. Хотелось чихать. Шквар высунул голову из гнезда и осмотрелся, досадливо щурясь от дневного света. Кошку он заметил не сразу. Она сидела под деревом и, не мигая, смотрела ему в глаза. «Интересно, долго она так сидеть будет?» — подумал Шквар. «Да хоть до вечера», — подумала кошка. «Хорошо, что ей не пришло в голову залезть на дерево». — «А это идея. Залезть на дерево и съесть его тепленьким и мяконьким со сна».
Надо что-то делать. Что-то. Теперь чесалась еще и спина. Он знал, что еще маленький и не сможет сбежать от кошки. Можно, конечно, попробовать забраться на самые тонкие ветки, которые не выдержат ее веса. Только он не успеет. Кошка лениво зевнула, вытянула лапу и впилась когтями в кору дерева. «Все, началось». Он судорожно вздохнул и начал озираться. Что тут было? Ветки, сухая кора, перья, какой-то мусор, крошки — ничего, что может ее остановить.
Кошка прыгнула и медленно, помахивая хвостом, начала забираться по стволу. Шквар затих и смотрел, как играет солнце на темной блестящей шерсти. Ворсинки топорщились, местами шерсть свалялась, и сбоку даже болтался репей. Он уже ни о чем не думал и только придвинулся ближе, заглядывая ей в глаза. Вот уже видны желто-зеленые эллипсы, в которых как будто плавают и не тонут искры-соринки. И черный увеличивающийся зрачок. Ну, хоть кто-нибудь! Почему так тихо? Почему никто не поможет?
Она была уже близко, он слышал шорох когтей и звук осыпающейся вниз коры. Вокруг удушливо пахло летом — солнцем, травой и цветами. Пахло и чужим, терпким теплом. В последнее мгновение Шквар вдруг совсем перестал бояться. Он выскочил на край гнезда, да так неожиданно, что кошка отпрянула, чуть не свалившись с дерева. Шквар заорал на нее: «Дура!» — качнулся и сорвался вниз, царапнув когтями по сухой коре. Его крутануло в воздухе, мимо со свистом летели ветки, крылья сами распахнулись — и вот он уже не падает, он летит! Мимо буро-зеленых дубовых листьев, мимо берез с легким и растворенным в нежной и веселой зелени запахом… Мимо родного дерева с кошкой, которая спрыгнула на землю и чесала лапой за ухом, раздумывая, что же ей теперь делать. «Эй! — крикнул он. — Я здесь. Я умею летать. Смотри!» Кошка задумчиво провожала его взглядом, поворачивая голову. Шквар радостно летал по кругу, и казалось, что у кошки затекла шея, и это такая специальная гимнастика.
Окно
Шквар откровенно мерз. Потому что перья перьями, но ветер-то холодный. Свернулся в глубине гнезда, съежившись до маленького пушистого комочка. Темнело. Слипались глаза. Постепенно вокруг остался лишь шорох веток. «Надо что-то делать», — сонно подумал Шквар. Где-то в глубине листьев зажегся огонек. «Интересно, что там?» Огонек не гас. «Может, посмотреть?» Шквар пошевелил крыльями, придвинулся поближе и стал приглядываться. Желтая точка не менялась. «Хм, если бы там было два огонька, это были бы чьи-то глаза. Только они бы мигали…» Шквар решил слетать.
Уже привычно валясь с края гнезда и на лету расправляя крылья, он подумал, как все-таки интересно получается — нужно обязательно упасть, чтобы полететь. Нет, конечно, можно разбежаться и оттолкнуться, но это сложнее и не из гнезда…
Через пару минут огонек превратился в освещенное окно. Шквар осторожно опустился на подоконник. За стеклом было ярко. Совсем близко сидела молодая женщина с сосредоточенным лицом. По комнате ходил высокий мужчина. Они о чем-то говорили, слов не было слышно. Кажется, они ссорились. Вдруг мужчина развернулся, сказал что-то коротко и ушел из комнаты. Хлопнула дверь, мужчина вышел из домика и ушел не оглядываясь. Шквар почесал клюв и повернулся обратно к стеклу. Женщина так и сидела с напряженным лицом.
Через пару секунд она вытерла глаза, вздохнула, встала со стула и шагнула к окну. Она смотрела прямо в глаза Шквару, но явно не видела его. Он замер. Постояв так какое-то время, женщина слабо улыбнулась, потянулась, раскинув руки, повернулась и вышла, погасив свет.
Назад лететь было сложнее — больше не было ориентира. Но Шквар долетел, плюхнулся в гнездо и сразу заснул. В эту ночь ему ничего не снилось.
Лев
— Я тебя разбудила?
— Да нет, наверное…
Он поднялся, отряхиваясь. Ну вот, не дали поспать… Эх. Небо потемнело, пока он валялся, закрыв глаза и приманивая дрему. Во рту чувствовался сладкий привкус дневного сна.
— Что скажешь, Львица?
— Я подумала. Я не люблю тебя.
— Почему?
Как глупо. Не спрашивают о таком, как будто вымаливаешь, просишь, призываешь к ответу и делаешься жалким.
— Лёвушка… Ты какой-то… не знаю. Иногда мне кажется, что ты такой же, как я… И что ты сильный, большой… Что ты больше меня. А потом — что ты маленький и жалкий… И… я не понимаю…
Лев отвернулся. Ему стало совсем неловко, захотелось перебить ее, попросить замолчать.
— Я понял.
— Ты ничего не хочешь сказать? Ты сам-то себя понимаешь?
— Не знаю.
— Может быть, я еще пожалею об этом. Но я не вернусь, слышишь? А ты… Ты захочешь меня вернуть, а, Лев?
— Я не знаю. Я уже ничего не знаю…
— Прости. Я наговорила тебе глупостей. Все женщины говорят глупости в таких случаях, да? Молчишь… Что ж, мне пора.
— Прощай.
— До свиданья…
Когда она ушла, огромный Муравьиный Лев встряхнулся, отошел в сторону и улегся под куст досыпать. По крайней мере, этого удовольствие у мутанта еще осталось…
Лягушка
Сжег шкуру-то мою зеленую… Неужто думал — останусь? Нет, без нее жизни мне не будет, радости, как раздетая я среди них… Не стать мне человеком, да и на болота вернуться уже не можно — как посмотрят? Дура, скажут, в тину — да в сарафане расшитом. Как есть дура. Нет мне покоя, нет места, куда зарыться, укрыться с головой, как раньше — под кувшинку да в сон. Зачем, говоришь, живу? Под красотой прятаться — вот и весь смысл. Для тебя — коса моя до пояса, глаза карие, уста сахарные, а для себя — вода зеленая, водоросль влажная, листья нимфеи в капельках вечерней росы и туман. Помню, солнце встает, птицы просыпаются, цветы болотные пахнут как-то особенно, и сладко становится где-то в груди, томно, и хочется кричать от радости, ввысь глядя сквозь травинки зеленые.
Не будет этого. Аисты-аисты, вы же едите лягушек, а людям детей приносите. А я не то и не другое, что же вы мне скажете, как посмотрите? Куда же вы? Не видите… Пойду за вами. Если вы на болото — взгляну в последний раз на воду родную, а потом совсем уж в последний — на берег из-под воды. Если вы в теплые края — я с вами пойду, ноги собью, не жалко мне, дойду уж как-нибудь, буду жить в тепле да не в обиде. Подождите, аисты…
Улетели.
Гештальт
Доктор, я болен. Мое самочувствие ухудшается с каждым днем, мои листья желтеют и опадают. Доктор, я все больше ощущаю оторванность корней. К тому же мне не нравится эта бедная почва. Мои стебли гнутся, почки набухли и непрерывно ноют, наблюдаются застойные явления в цветоложе. Я бледнею, доктор. У меня задержка цветения. Помогите мне, доктор. Может быть, мне нужна подкормка? Опрыскивание? Усиленный полив? Хорошая освещенность? Может, меня следует пересадить?
Молчите, доктор. Я понял. Мне нужен новый, хороший хозяин.
Разговор
— Ты чего тут разлегся, кусок?
— Я?! Это ты тут разлегся!
— Да ты… Да я…
— Ну? Что??
— Да ты вообще непонятно на что похож, кусок коричневой субстанции неясного происхождения!
— А сам-то, продукт производства непонятно чего в непонятно что?
— Ха… Хм… Ну, один — ноль.
— Да ладно, ты тоже ничего…
— Я? Знаешь, мне кажется иногда, что я действительно… так… кусок и ничего больше.
— Да ты что? Нормальный… Говорю тебе, нормальный ты вполне!
— Чего я стою… Никому не нужный… Ты прав… Я — тупиковая ветвь эволюции…
— Прекрати немедленно! Ишь, разводит тут… Склифосовский… Ты посмотри, я вот что — никуда не гожусь?
— Ты — годишься…
— Так ведь мы с тобой похожи! Один в один! Ну, чуть силуэт отличается, а так…
— Вот я и говорю — мы с тобой просто куски…
— Эй… Ну, кончай тут…
— Молчу. Уйти не могу, но молчу…
Так и лежали на столе два куска шоколада. Молча.
Каждый предавался рефлексии.
Ангел и совенок
Темнело. Ладонь рассеяно отодвинула ветку. Серые крылья волочились за спиной — на сером не видно грязи и света. Ангел равновесия возвращался. Домой? У него нет дома. Просто возвращался. Вот и думал… Что может дать людям тот, у кого и дома-то нет?.. Есть другое, выше, сильнее, то, что не назовешь словами… Есть сила. Да, сила… А дома — нет. А значит, сила исчерпаема, ведь восстановить-то ее негде… Что может дать такой ангел людям? Что, кроме болезненной ноши, которая возникает где-то в области сердца и толкает на великие свершения?..
Что-то прошуршало в ветвях, и к ногам свалился комочек непонятного цвета. Ангел нагнулся и взял в руки… совенка. Под пыльными серыми перышками билось сердце. Совенок дышал… Жив.
Ангел шел, раздвигая правой рукой ветки. В левой, на ладони, лежал совенок. Дышал. Скоро в темноте появилось пятно еще более темное, чем воздух. Пещера. Ангел зашел внутрь и, убедившись в том, что там пусто и он никого не потревожит, сел у входа на ворох лапника. Он запахнулся в плащ цвета пыли, обнял совенка ладонями и дохнул на него. Так ангел и просидел до рассвета, вдыхая жизнь в маленький комочек…
…Ангел почувствовал шевеление на груди и открыл глаза. Светило солнце, в пещере пахло теплом. Цепляясь коготками, на нем устраивался совенок. Они переглянулись. У совенка были огромные зеленые глаза. Мир вспыхнул.
«Дом», — подумал ангел.
И проснулся.
Кот и плюшевая зайчиха
Он же вот, понимаешь, он же так это делает, что просто смотришь и думаешь: боже мой. Ага, так вот прямо и думаешь. Потому что он делает такое лицо, господи, да, ну что ты меня поправляешь, морду, ну, делает же — значит, лицо. Он говорит без слов: гады, сволочи, муки мои неземные, движения души моей в профанацию превращать, что же вы мне подсунули, а. А потом, убедившись, что ты смотришь, оборачивается к ней и оглядывает ее всю, с деланным равнодушием, мол, ну-ну, и вот с этой, да? И к тебе снова: видишь, на какие жертвы идти приходится, видишь, как мучаюсь, как же ты можешь — с ней же мне предлагается жить долго и счастливо, любить ее нежно и страстно, а она же некрасивая, немилая, неграциозная, неинтересная, не-жи-ва-я, понимаешь ты или нет? А потом он вздыхает, мол, чего уж, ладно, а вдруг, ну не могу же я больше так, издает возглас, исполненный страданий, прижимает ее к полу и начинает процесс. Она легкая, поэтому они делают два-три круга по комнате, медленно, в полном молчании. Он сначала с отвращением как-то, а потом ничего, нежно, увлеченно — вроде так и надо. А потом все заканчивается. Он отупело слезает с нее, облизывается машинально и падает на бок. И лежит так минут пятнадцать, в полном обалдении. Потом уходит спать. А потом все начинается снова: мучения, вопли, взгляды вокруг, полные укора, интерес (а вдруг?), чувства, секс, обалдение, сон, пустота…
Вам это ничего не напоминает, нет?
Вот и мне нет, вот и мне.
Я знаю, как это будет
«Угу», — скажет она и вопьется теплыми губами в рыжий кончик и станет втягивать его в рот, помогая себе зубами.
Я скажу ей громким шепотом: «Знаешь, ты такая красивая».
«Ага», — будет она жевать, хрустеть, перемалывать морковку белыми ровными резцами.
А я буду говорить: «Ты — самая лучшая, и ближе тебя никого для меня нет на свете».
«М-м-м», — невнятно пробормочет она, ловя падающую ботву, дожевывая последний кусочек.
А я стану рассказывать ей торопливо: «Я знаю, как это будет. Мы будем жить с тобой в чудном доме, в лесу, у озера, любоваться утром свежей листвой и пронзительно-желтым солнцем, а вечером станем купаться и слушать ветер».
«Мням», — доест она и ботву тоже и сыто погладит себя по брюшку.
И я скажу, но спокойно, чтобы она ничего не заметила: «Ты не думай, я буду хорошим зайцем, я буду любить тебя, зарабатывать буду деньги, покупать тебе серьги и морковь, какую захочешь».
А она ничего не скажет, только улыбнется и прислонится ко мне белым пушистым боком.
Или, может, я буду говорить, что брошу ее завтра же, что никогда не любил, что изменял ей двадцать четыре раза. Я придумаю, что сказать. Только буду держать ее лапы в своих, чтобы она не вырвалась, чтобы тихо, чтобы думала только об этом, но никуда, никуда не могла уйти.
Я прижму ее к земле, моя тень скроет ее от желтого июльского поля, мои лапы станут гладить ее по ушам, и я буду говорить — что угодно, чтобы только не слышала она, как идут по следу собаки, как трубят охотники, как плачет ветер.
И когда подойдет откуда-то с запада, раздвигая сухую траву костылем, белая выжженная Смерть, она так ничего и не поймет. Я знаю, как это будет.
На крыше
— Послушай… — он сел, привалился к печной трубе и медленно расправил лапой левое ухо. — За что?..
— Ну-у-у, — протянул Трубочист и задумчиво почесал спину ершиком, — Наверное, не за глупые вопросы.
— Нет, правда! — он вскочил и, заложив лапы за спину, стал ходить по крыше. — Я действительно не понимаю. За что они так?.. Зачем я им нужен?
— Наверное… ты им нравишься, — невнятно проговорил Трубочист, экстатически водя ершиком по спине. — На вкус и цвет…
— Что? Что им нравится? Неужели эти белые уши? — оскальзываясь на ледяной крыше, он шагнул к Трубочисту и рванул себя за бледные меховые тряпочки, которые развернулись к солнцу и сразу же начали просвечивать розовым. — Эти… недоруки?
— Эй, прекрати! — Трубочист брезгливо отпихнул белые мягкие лапы и поудобнее уселся на трубе. — Если ты сегодня себе не нравишься, так и скажи. И нечего приплетать сюда людей.
— Тебе хорошо, — вздохнул Заяц и с ненавистью уставился на собственное отражение в ледяной лужице. — Ты себя любишь. Всегда. Я так не могу.
Он пнул свое отражение и начал рывками стаскивать с шеи розовый бант.
— А почему бы и нет? В конце концов, я мужчина в самом расцвете сил. — Трубочист улыбнулся и стал медленно переодевать твердые, блестящие раздвоенные носки: с правой ноги на левую, с левой — на правую.
Заяц всхлипывал, уткнувшись в надорванный розовый бант. Над крышами медленно вставало солнце.
— Ты не знаешь, это пройдет? — медленно спросил Заяц, разглядывая лапы. Бинты грязноватой кучкой лежали рядом.
— Должно… А где ты, собственно, умудрился? — Трубочист подошел поближе, бесцеремонно ухватил Зайца за лапу и повернул к свету. — Не морковку же ты чистил, в самом деле?
— Да нет… Я как-то даже и не помню. Сон плохой приснился. Просыпаюсь — а оно вот…
— Рассказывай.
— И с каких пор ты интересуешься моими снами? — Заяц попытался улыбнуться. Лапы у него мелко дрожали.
— С тех самых, — строго глянул на него Трубочист, усаживаясь поудобнее и доставая из кармана трубку.
— Ну, мне приснились люди, которые чего-то от меня хотели, а мне их было очень жалко… А потом они куда-то меня отволокли и привязали к столбу… Но привязали плохо, и я упал. Тогда они взяли длинные гвозди… О господи…
— А потом ты проснулся, а у тебя на дырки вот эти и кровь идет?
— Ну да… Я как-то даже и не думал…
— Вот и не начинай. Я думаю, что все гораздо проще.
— Да?.. И ты знаешь, что с этим делать?..
— Для начала скажи мне, когда ты последний раз был у психотерапевта?..
— Ну, я… в общем, завтра к нему собирался…
— Вот и иди.
— Думаешь, поможет?..
— Конечно. Это еще ничего… У моей бабушки год назад вообще истерическая дуга случилась. А ее, говорят, сейчас уже и не встретишь — не та пошла истерия, не та… Впрочем, бабушка еще и не то способна изобразить, чтобы я носки переодел. А тут — стигматы. Тоже мне… Психосоматика чистой воды. Так что расслабься. Можешь сфотографироваться, пока не исчезли. А то, может, оставим как есть? В журнал пошлем — «Паранормальные явления», бабушка очень любит. Будешь у нас сенсацией. Только про меня не забудь, когда знаменитым станешь. Ну, молчу, молчу…
Шквар
О ком поете, птицы?
О не рожденных сюжетах.
По ком плачете, девы?
По не рожденным сюжетам.
Над кем смеетесь, люди?
Над тобой, Творец.
Чесались бока. Отчетливо, как во сне. Хотелось чихать. Шквар высунул голову из гнезда и осмотрелся, досадливо щурясь от дневного света. Кошку он заметил не сразу. Она сидела под деревом и, не мигая, смотрела ему в глаза. «Интересно, долго она так сидеть будет?» — подумал Шквар. «Да хоть до вечера», — подумала кошка. «Хорошо, что ей не пришло в голову залезть на дерево». — «А это идея. Залезть на дерево и съесть его тепленьким и мяконьким со сна».
Надо что-то делать. Что-то. Теперь чесалась еще и спина. Он знал, что еще маленький и не сможет сбежать от кошки. Можно, конечно, попробовать забраться на самые тонкие ветки, которые не выдержат ее веса. Только он не успеет. Кошка лениво зевнула, вытянула лапу и впилась когтями в кору дерева. «Все, началось». Он судорожно вздохнул и начал озираться. Что тут было? Ветки, сухая кора, перья, какой-то мусор, крошки — ничего, что может ее остановить.
Кошка прыгнула и медленно, помахивая хвостом, начала забираться по стволу. Шквар затих и смотрел, как играет солнце на темной блестящей шерсти. Ворсинки топорщились, местами шерсть свалялась, и сбоку даже болтался репей. Он уже ни о чем не думал и только придвинулся ближе, заглядывая ей в глаза. Вот уже видны желто-зеленые эллипсы, в которых как будто плавают и не тонут искры-соринки. И черный увеличивающийся зрачок. Ну, хоть кто-нибудь! Почему так тихо? Почему никто не поможет?
Она была уже близко, он слышал шорох когтей и звук осыпающейся вниз коры. Вокруг удушливо пахло летом — солнцем, травой и цветами. Пахло и чужим, терпким теплом. В последнее мгновение Шквар вдруг совсем перестал бояться. Он выскочил на край гнезда, да так неожиданно, что кошка отпрянула, чуть не свалившись с дерева. Шквар заорал на нее: «Дура!» — качнулся и сорвался вниз, царапнув когтями по сухой коре. Его крутануло в воздухе, мимо со свистом летели ветки, крылья сами распахнулись — и вот он уже не падает, он летит! Мимо буро-зеленых дубовых листьев, мимо берез с легким и растворенным в нежной и веселой зелени запахом… Мимо родного дерева с кошкой, которая спрыгнула на землю и чесала лапой за ухом, раздумывая, что же ей теперь делать. «Эй! — крикнул он. — Я здесь. Я умею летать. Смотри!» Кошка задумчиво провожала его взглядом, поворачивая голову. Шквар радостно летал по кругу, и казалось, что у кошки затекла шея, и это такая специальная гимнастика.
Окно
Шквар откровенно мерз. Потому что перья перьями, но ветер-то холодный. Свернулся в глубине гнезда, съежившись до маленького пушистого комочка. Темнело. Слипались глаза. Постепенно вокруг остался лишь шорох веток. «Надо что-то делать», — сонно подумал Шквар. Где-то в глубине листьев зажегся огонек. «Интересно, что там?» Огонек не гас. «Может, посмотреть?» Шквар пошевелил крыльями, придвинулся поближе и стал приглядываться. Желтая точка не менялась. «Хм, если бы там было два огонька, это были бы чьи-то глаза. Только они бы мигали…» Шквар решил слетать.
Уже привычно валясь с края гнезда и на лету расправляя крылья, он подумал, как все-таки интересно получается — нужно обязательно упасть, чтобы полететь. Нет, конечно, можно разбежаться и оттолкнуться, но это сложнее и не из гнезда…
Через пару минут огонек превратился в освещенное окно. Шквар осторожно опустился на подоконник. За стеклом было ярко. Совсем близко сидела молодая женщина с сосредоточенным лицом. По комнате ходил высокий мужчина. Они о чем-то говорили, слов не было слышно. Кажется, они ссорились. Вдруг мужчина развернулся, сказал что-то коротко и ушел из комнаты. Хлопнула дверь, мужчина вышел из домика и ушел не оглядываясь. Шквар почесал клюв и повернулся обратно к стеклу. Женщина так и сидела с напряженным лицом.
Через пару секунд она вытерла глаза, вздохнула, встала со стула и шагнула к окну. Она смотрела прямо в глаза Шквару, но явно не видела его. Он замер. Постояв так какое-то время, женщина слабо улыбнулась, потянулась, раскинув руки, повернулась и вышла, погасив свет.
Назад лететь было сложнее — больше не было ориентира. Но Шквар долетел, плюхнулся в гнездо и сразу заснул. В эту ночь ему ничего не снилось.
Лев
— Я тебя разбудила?
— Да нет, наверное…
Он поднялся, отряхиваясь. Ну вот, не дали поспать… Эх. Небо потемнело, пока он валялся, закрыв глаза и приманивая дрему. Во рту чувствовался сладкий привкус дневного сна.
— Что скажешь, Львица?
— Я подумала. Я не люблю тебя.
— Почему?
Как глупо. Не спрашивают о таком, как будто вымаливаешь, просишь, призываешь к ответу и делаешься жалким.
— Лёвушка… Ты какой-то… не знаю. Иногда мне кажется, что ты такой же, как я… И что ты сильный, большой… Что ты больше меня. А потом — что ты маленький и жалкий… И… я не понимаю…
Лев отвернулся. Ему стало совсем неловко, захотелось перебить ее, попросить замолчать.
— Я понял.
— Ты ничего не хочешь сказать? Ты сам-то себя понимаешь?
— Не знаю.
— Может быть, я еще пожалею об этом. Но я не вернусь, слышишь? А ты… Ты захочешь меня вернуть, а, Лев?
— Я не знаю. Я уже ничего не знаю…
— Прости. Я наговорила тебе глупостей. Все женщины говорят глупости в таких случаях, да? Молчишь… Что ж, мне пора.
— Прощай.
— До свиданья…
Когда она ушла, огромный Муравьиный Лев встряхнулся, отошел в сторону и улегся под куст досыпать. По крайней мере, этого удовольствие у мутанта еще осталось…
Лягушка
Сжег шкуру-то мою зеленую… Неужто думал — останусь? Нет, без нее жизни мне не будет, радости, как раздетая я среди них… Не стать мне человеком, да и на болота вернуться уже не можно — как посмотрят? Дура, скажут, в тину — да в сарафане расшитом. Как есть дура. Нет мне покоя, нет места, куда зарыться, укрыться с головой, как раньше — под кувшинку да в сон. Зачем, говоришь, живу? Под красотой прятаться — вот и весь смысл. Для тебя — коса моя до пояса, глаза карие, уста сахарные, а для себя — вода зеленая, водоросль влажная, листья нимфеи в капельках вечерней росы и туман. Помню, солнце встает, птицы просыпаются, цветы болотные пахнут как-то особенно, и сладко становится где-то в груди, томно, и хочется кричать от радости, ввысь глядя сквозь травинки зеленые.
Не будет этого. Аисты-аисты, вы же едите лягушек, а людям детей приносите. А я не то и не другое, что же вы мне скажете, как посмотрите? Куда же вы? Не видите… Пойду за вами. Если вы на болото — взгляну в последний раз на воду родную, а потом совсем уж в последний — на берег из-под воды. Если вы в теплые края — я с вами пойду, ноги собью, не жалко мне, дойду уж как-нибудь, буду жить в тепле да не в обиде. Подождите, аисты…
Улетели.
Гештальт
Доктор, я болен. Мое самочувствие ухудшается с каждым днем, мои листья желтеют и опадают. Доктор, я все больше ощущаю оторванность корней. К тому же мне не нравится эта бедная почва. Мои стебли гнутся, почки набухли и непрерывно ноют, наблюдаются застойные явления в цветоложе. Я бледнею, доктор. У меня задержка цветения. Помогите мне, доктор. Может быть, мне нужна подкормка? Опрыскивание? Усиленный полив? Хорошая освещенность? Может, меня следует пересадить?
Молчите, доктор. Я понял. Мне нужен новый, хороший хозяин.
Разговор
— Ты чего тут разлегся, кусок?
— Я?! Это ты тут разлегся!
— Да ты… Да я…
— Ну? Что??
— Да ты вообще непонятно на что похож, кусок коричневой субстанции неясного происхождения!
— А сам-то, продукт производства непонятно чего в непонятно что?
— Ха… Хм… Ну, один — ноль.
— Да ладно, ты тоже ничего…
— Я? Знаешь, мне кажется иногда, что я действительно… так… кусок и ничего больше.
— Да ты что? Нормальный… Говорю тебе, нормальный ты вполне!
— Чего я стою… Никому не нужный… Ты прав… Я — тупиковая ветвь эволюции…
— Прекрати немедленно! Ишь, разводит тут… Склифосовский… Ты посмотри, я вот что — никуда не гожусь?
— Ты — годишься…
— Так ведь мы с тобой похожи! Один в один! Ну, чуть силуэт отличается, а так…
— Вот я и говорю — мы с тобой просто куски…
— Эй… Ну, кончай тут…
— Молчу. Уйти не могу, но молчу…
Так и лежали на столе два куска шоколада. Молча.
Каждый предавался рефлексии.
Ангел и совенок
Темнело. Ладонь рассеяно отодвинула ветку. Серые крылья волочились за спиной — на сером не видно грязи и света. Ангел равновесия возвращался. Домой? У него нет дома. Просто возвращался. Вот и думал… Что может дать людям тот, у кого и дома-то нет?.. Есть другое, выше, сильнее, то, что не назовешь словами… Есть сила. Да, сила… А дома — нет. А значит, сила исчерпаема, ведь восстановить-то ее негде… Что может дать такой ангел людям? Что, кроме болезненной ноши, которая возникает где-то в области сердца и толкает на великие свершения?..
Что-то прошуршало в ветвях, и к ногам свалился комочек непонятного цвета. Ангел нагнулся и взял в руки… совенка. Под пыльными серыми перышками билось сердце. Совенок дышал… Жив.
Ангел шел, раздвигая правой рукой ветки. В левой, на ладони, лежал совенок. Дышал. Скоро в темноте появилось пятно еще более темное, чем воздух. Пещера. Ангел зашел внутрь и, убедившись в том, что там пусто и он никого не потревожит, сел у входа на ворох лапника. Он запахнулся в плащ цвета пыли, обнял совенка ладонями и дохнул на него. Так ангел и просидел до рассвета, вдыхая жизнь в маленький комочек…
…Ангел почувствовал шевеление на груди и открыл глаза. Светило солнце, в пещере пахло теплом. Цепляясь коготками, на нем устраивался совенок. Они переглянулись. У совенка были огромные зеленые глаза. Мир вспыхнул.
«Дом», — подумал ангел.
И проснулся.
Банальная истина
Атмосферное давление
— Добрый вечер, мадам. Как прошел день? Вы устали?
Лорина нахмурилась, медленно закрыла дверь и стянула стильный серый шарф с кистями. Эдгар поспешно принял пальто — самое модное в этом сезоне — и аккуратно повесил его на вешалку.
— Мадам желает чаю? Красного вина? Массаж? Или…
— Прекрати.
Лорина прошла на кухню и села. Глядя на Эдгара, вытащила из пачки специальную домашнюю сигарету — на работе она не курила. Эдгар щелкнул зажигалкой и сел напротив.
— Какого черта тебе вздумалось звать меня мадам?
— Но, мадам…
— Я требую, чтобы ты звал меня по имени, как всегда.
Лорина подумала, что могло что-то испортиться. Всякое бывает.
— Чаю… Лорина?
— Да, пожалуй.
Из комнаты раздавалась тихая музыка. Даже непонятно, какая именно. Если не знать. Лорина знала. Средневековая. А высокий смуглый брюнет заваривал чай. Черный. С настоящими травами. В керамическом чайнике. Как она любила.
— Эдгар?
— Да, мада… Лорина?
— Что с тобой такое сегодня? Ты… плохо себя чувствуешь?
— Нет, но… Мне, пожалуй, немного не по себе. Думаю, что это от погоды. Давление, циклон… что-то в этом духе.
— Ну, допустим… Хотя ты еще молодой мальчик, тебе не положено реагировать на погоду. Даже я не обращаю внимания на такие мелочи.
Они медленно пили чай. С удовольствием опустив нос в полупустую чашку, Лорина вдыхала запах душицы. И мяты.
— Пойдем, Эдгар?
— Конечно.
В гостиной горел камин. Как всегда по вечерам. На столе стояла лампа с темно-желтым абажуром, на которую можно смотреть долго-долго, как на маленькое безопасное солнце. Лампа почему-то не горела.
— Эдгар, что с лампой?
— Сегодня она несколько раз мигнула, потом сменила спектр и погасла. Я сейчас починю. Говорят, это магнитные бури влияют на технику.
— Ладно… Успеешь еще.
Они прошли в спальню. Музыка была слышна и здесь.
— Обними меня, Эдгар. Мне холодно.
— Но тут же тепло?
— Да что с тобой сегодня, в самом деле?
— Я…
Брюнет встряхнул головой, провел рукой по лбу и сказал:
— Нет, уже все в порядке. Давай выключим свет…
Утром Лорина проснулась от неясного звука. Она зевнула, открыла один глаз и огляделась. Эдгара не было. В доме стояла тишина. Нащупав тапочки с меховой опушкой и сонно натянув халат, Лорина выбралась из спальни. В гостиной потух камин. Машинально пощелкав выключателем, Лорина убедилась, что лампа с желтым абажуром работает.
На столе лежала газета, развернутая на прогнозе погоды. На полях было приписано синим фломастером: «Извини. Все кончено». Последняя буква заехала на цифры атмосферного давления.
Лорина, охнув, села и ясно поняла, что здоровье у нее уже не то, что пятьдесят лет назад. Голова раскалывалась.
«Этого не может быть, — подумала она. — Этого вообще не может быть. Фирма «Роботикс Корпорэйшн» дает гарантию на всю жизнь. Я вообще ни разу не слышала о сбоях». Мысленно перебрав женщин, которые, по слухам, тоже имеют таких роботов, она решила, что в любом случае рекламации не становятся достоянием общественности. Кто же решится публично заявить о том, что купил модель «Спутник жизни»?
Лорина глубоко вздохнула и потерла все сильнее ноющий висок. Голова теперь еще и кружилась.
«Это давление, — подумала Лорина. — Пора уже и мне начинать на него реагировать. Если уж робот… Что там у нас с прогнозом?..» Она еще раз глянула на газету и потеряла сознание.
Путаница
— Майк знает, как они выглядели.
— Ладно врать-то…
— Точно тебе говорю. Он же еще при тебе рассказывал, да, Джонни?
Джонни промычал что-то утвердительное и снова уткнулся в конвейер.
— Вот, я же говорю!
— Да вечно вы заливаете…
— Эй, там, на седьмой линии, погодь перебивать, пусть рассказывает!
Ганс расправил плечи, скрипнул сочленениями и продолжил.
— Так вот… Майк говорил, что они похожи на нас. Вот только у них было всего четыре конечности, тело, заросшее рудиментарными отростками, и блестящая круглая голова… А еще у них было очень мало функций и небольшой запас прочности.
Все замолкли, пытаясь это представить. Мерно, почти без всхлипов, гудел конвейер, где-то капала вода. С нижнего этажа доносился стук, — там разгребали завалы.
— Ну, сочиняешь… Ты их видел? Ты еще скажи, что они были стеклянные или даже белковые. И размножались делением, — раздался все тот же насмешливый голос.
На линиях неуверенно хохотнули. Белковые — это, конечно, смешно, но такую чушь даже Ганс не станет рассказывать.
— Ой, да ладно! — сердито развернулся Ганс. — Можно подумать, ты их сто раз видел и все про них знаешь!
— Положим, не видел. Но…
Снизу раздался грохот.
— Послушайте, а говорил же кто-то, что они не такие совсем. Мол, мягкие, белые, c резиновыми манипуляторами… А еще, помню, что мелкие и покрытые утепляющим покровом…
— Версий много, — проворчал Ганс, прислушиваясь к тому, что происходило на нижних этажах. — И неизвестно еще, кто прав.
В этот момент двери конвейерного зала распахнулись, и вкатился Рыжий. Все повернулись к нему.
— Разгребли! Там дверь! Пошли!
Всей толпой ринулись вниз, и те, кто перемещался быстрее, первыми оказались у двери, среди кучи металлопластикового мусора. Дверь была закрыта.
— Ну что, посмотрим, что там?
— А чего тянуть-то? Рыжий, шевели манипуляторами!
Рыжий суетливо потер ржавчину на затылке, пощелкал инструментами, дверь скрипнула и поддалась. Покопавшись, Рыжий включил свет, и толпа охнула. Ганс раздвинул любопытных и стал разглядывать помещение. Тут было почти пусто, пыль покрывала стол, стул и две полки с книгами.
— Вот это да! — восхитился Ганс. — Нам повезло. Это же древние носители информации!
Толпа заволновалась. Он вошел и, утопая в пыли, устремился к полкам. На корешках виднелись еще различимые слова: Асприн, Кинг, Саймак, Берроуз, Брэдбери…
— Я поздравляю нас всех, — срывающимся голосом провозгласил Ганс. — Теперь мы точно узнаем, какими были люди.
Толпа всколыхнулась и заскрипела. У некоторых даже светились от волнения глаза. Книги бережно, со всеми предосторожностями, передавали по цепочке: когда еще выпадет такой шанс роботам с заброшенного завода.
Играющие
— Да, мистер, о них писали все газеты Вселенной. Кстати, спасибо за виски… Да… Мало что известно наверняка, так что журналисты просто дали им имя. Оно прижилось, словно было сшито по спецзаказу, — Играющие. Так их звали миллионы людей. Обсуждали, писали, спорили… подражали, конечно. Не верьте, если вам скажут, что Играющих никогда не было, что имела место великая мистификация и не более того. Верно, это стало мифом, но история-то случилась на самом деле. Их было двое — Он и Она.
Есть множество версий их знакомства. В архивах вы найдете так называемые подлинные данные. Некоторые утверждают, что их первая встреча случилась на яхте посреди кроваво-красного моря…
Только представьте: Марс, круиз, белый корабль, два одиноких существа и много шампанского, часть из которого случайно выплеснулось из бокала на Его новый галстук. Ничего удивительного, да? Красиво? Но ни слова правды.
Другие говорят, что Они столкнулись в лифте. Толпа прижала их друг к другу, и Она вздрогнула от прикосновения ледяной пряжки его ремня. Он заметил и сказал что-то о принцессе-на-горошине. А в детстве Ее звали именно так. С этого все началось? Нет, все было иначе.
Однажды Она просто шла по улице зимним днем, когда солнце еще слабое и не может пробиться сквозь облака. Впрочем, на этой планете зима длилась большую часть года. Кто знает, ради чего Они оказались там? Они были на сотне планет и могли выбрать любую… Каждый из них что-то искал здесь — в прозрачных снежинках, в треске дров, в искрах, в горячем вине и ледяной коже. Было очень холодно, зажигалка замерзла… так бывает. Она пыталась зажечь ее непослушными пальцами в перчатках, когда чья-то рука оказалась прямо у Нее перед глазами. Рука без перчатки. У нее забрали зажигалку, щелкнули, и, наклоняясь к пятнышку огня, Она подняла глаза. В теплом желтом свете Она увидела напротив черные провалы, белые радужки. Как мишени. Как две точки. Как одна пропасть.
Так это и началось… Это потом Они стали жить в миллионах слов, написанных про них. Тогда для Них существовало только две буквы. Он звал ее одной, Она его — другой. Просто Им было странно называть друг друга по имени… О, мистер, в обитаемых мирах так много языков, неужели вы думаете, сейчас можно узнать, что это были за буквы?.. Нет, я не скажу вам этого, мистер, я просто не знаю.
Я иногда думал — что в Них было такого, чего нет в нас? Они могли стать обыкновенными людьми, ведь так? А Они просто играли. В мире столько возможностей для игры, для ищущих новых ощущений, но даже те, кто пользуется каждым случаем, предоставленным судьбой, не становятся Играющими. Мне кажется, я понял.
Вы помните, мистер, ту шумиху? О, спасибо, очень кстати… Ваше здоровье… От их слов зажигались звезды, гасли фонари, горы меняли цвет, из воздуха появлялись деньги, происходили вспышки на Солнце, да, вы помните? Что вы смеетесь, мистер, так было… Я думаю, что Они даже не замечали этого. Может быть, иногда, на краешке внимания. У Них были ощущения поважнее. Никто не смог повторить хотя бы половину того, что творили Они. А Они не делали этого специально, вот в чем дело. Они были заняты. Они играли в себя и друг в друга.
Они были странными. Да что там рассказывать, вы все сами наверняка слышали. Мне кажется, я понимаю, как это было… Каждое ощущение, которое пробегало по Их рецепторам, не проходило незамеченным, а вплеталось в одну мелодию, которая превращалась в цвет, звук, боль, смех, растворяясь в телах, и рождала новую мелодию. Так случилось, что их волны сложились в одну, более сильную. Они научились умирать и рождаться вновь, менять тела, пол, возраст, Они научились становиться другими. И Они всегда исчезали оттуда, где им было скучно. Кстати, поэтому Их так ни разу и не удалось заманить ни в одну передачу, ни на одну радиостанцию, ни на одно сколько-нибудь долгое интервью. Единицам удавалось узнать что-то от Играющих. А для этого было нужно всего лишь удивить Их…
Куда Они делись потом? Кто-то говорит, что Они сошли с ума. Кто-то — что Они растворились друг в друге. Но мне кажется, Они просто исчезли. Чтобы появиться где-то еще. Ведь Они могли превращаться во что и куда угодно…
…Эй, мистер, вы видели?! Мой стакан с виски… куда он исчез? Он же только что стоял передо мной… Э, да вы фокусник, мистер? Эй! Вы… где?
Как солнце
Не бойся, Шати. Это не больно… Хотя, что я говорю, больно, конечно… Но ты уж потерпи, родненький. Ты только возвращайся, ладно? Моя бы воля — никуда бы ты не пошел, солнышко мое синее… Я просила их, умоляла, я ночей не спала, с тех пор как пришла повестка. Я говорила: ты у меня слабенький, ты точно не выдержишь. Нет, Шати, не надо меня утешать… А они мне говорят, что так положено, что все должны через это пройти, говорили, что годен, что у тебя код здоровья 0,004, а это еще хорошо. Не плачь, кому говорю, не надо, видишь, и я не плачу, нет, тебе показалось. Что я говорю, ты выдержишь, конечно, все же выдерживают, и ты… Да, меня тоже когда-то вызывали. Не помню точно… Больно и долго не проходило. И ощущения… странные. Как будто долго гулял на солнце без спецкостюма, или как если б у тебя стало две руки всего или, наоборот, четыре. Говорили, что так не должно быть, вроде, да нам, беднякам, колют бракованный препарат… Вон, у соседки сын не вернулся со станции, а у него был код 0,005… Не выдержал, небось…
Шати, я хочу тебе кое-что сказать. Я отдала им деньги, которые откладывала всю жизнь. Думала, смогу купить что-нибудь… ну, операцию… тебе… по зрению… Но что уж теперь. Так вот, они мне поклялись солнцем, которое видят лучшие, что облегчат твою участь. Они меня пожалели, видно. Нет, тебе все равно придется туда идти, но они сказали, что все будет хорошо. Они поклялись, слышишь?.. Иди, солнышко…
Шати, ты вернулся! Что с тобой? Дай я до тебя дотронусь… Почему у тебя такой вид? Что с твоим лицом? Ты что — улыбаешься? Что они с тобой сделали? Садись, поешь. Ты не хочешь? Почему? Ты же всегда хочешь есть, Шати! Все всегда хотят есть. Никто не улыбается. Нельзя рассказывать, я знаю, но я плакала всю ночь, ты скажи мне, я все-таки твоя мать, скажи мне самое страшное, что они с тобой сделали?
Полную дозу? Как? Ведь они обещали… Что значит — счастье? Натуральный состав? О какой женщине ты говоришь? Как солнце?! Ты солнца-то не видел никогда, горе мое! Говори! Нет, погоди. Мне восемнадцать лет, я застала еще войну, у меня код 0,012, и я никогда не видела ни одной красивой женщины! Подожди, молчи. Не понимаю. И что? Тебе не больно? Послушай… Я не должна, никто не должен это говорить, но… Ее же не существует! Ты понимаешь? Они колют нам эту дрянь по какой-то идиотской традиции, «потому что каждый человек должен это почувствовать»! Вот зачем — никто не знает. Зато все знают, что того, про которого ты начинаешь ТАК думать, не существует! И это же больно, потому что потом тебе придется выбрать для создания пары обычного человека! Как — выбрал? Здесь? Зоуи? Ну, хорошо, зови, но я… Здравствуй, Зоуи. Постой. Дай я до тебя дотронусь. Боже, у тебя две руки? Как же ты живешь? Прости за прямой вопрос, но все так внезапно получилось… какой у тебя код здоровья? Как — 0,09?! Шати, подойди ко мне, мне надо сказать тебе пару слов наедине. Мы на минутку…
Шати, у нее всего две руки, я ничего не понимаю, у нее, может, и правда — 0,09, один случай на миллион, даже на два миллиона, я вообще никогда не встречала человека с таким кодом! Она, может, и солнце видит? Мне кажется, это все очень странно и подозрительно, точно тебе говорю. А что ей нужно? Она с тобой хочет создать пару? Ты серьезно? Почему? Она тебя ЛЮ-БИТ? Она что — специально попросила, чтобы ей вкололи любовь к такому, как ты? Что? К доброму и ласковому? Этот мир сошел с ума. Да нет, пусть остается… Мое дело — сторона…
Нет, Зоуи, я же помню, мне отец рассказывал: солнце — синее. Что ты мне будешь говорить, мне уже 19 лет, но я еще не выжила из ума. Может, ты для моего сына и прекрасная, как солнце, но это не повод, чтобы спорить со мной. Тоже мне… «как солнце»… Вот я в молодости…
Служба технической поддержки
В автобусе было темно и накурено. Иногда только слышались голоса спорщиков: «Ну, давай, давай…» Автобусные. И чего им?.. Спать бы пора, да работа у них такая, вредная. Это еще что, вот на днях троллейбусы спорили, кто с утра поедет, и это в 15 градусов мороза… Бедные люди на остановках. Впрочем, речь-то не о людях.
Нас городская администрация назначила — надо же кому-то следить за транспортом, и чтобы не мешать никому. Вот мы и работаем. Кому-то может показаться странным, но интересные случаи у нас бывают редко. Да и, правда, какой интерес — сидишь на крыше троллейбуса, автобуса или такси. Когда лето, да тополя цветут — еще весело бывает, а вот зимними ночами… Одно развлечение — поспать. И люди. Чего только с ними не насмотришься. Бывало, работаешь в такси, а они едут и молчат. И он, и она. И видно, что больше всего на свете им хочется броситься друг другу на шею. Сидят, молчат, душатся неловкостью… Люди, одно слово.
Ехал вчера, слева гаражи мелькают, справа — заброшенный пустырь… Таксист, свой парень, знает про нас, да делает вид, что не замечает, — не положено, понятное дело… А иногда так хочется посидеть, по душам поговорить. Им есть, о чем рассказать, таксистам, обидой своей поделиться, тоской и радостями. Одинокая у них работа… Что и говорить, самая одинокая работа — в людях… Мы-то знаем…
Да, о чем это я… Гаражи, значит, мелькают слева, а холодно, ветер. Ну, забрался я в машину, поближе к мотору, пригрелся, да и уснул. Сплю это я и слышу: «Если бы кто мне сейчас сказал «люблю»…» Это дамочка в машине подумала. А я спал ведь, вот и обратил внимание. Мне-то вроде дела нет, что она там себе размышляет, а тут досада взяла: что ж, думаю, он этого не слышит… Чего греха таить — щелкнул пальцами, все равно, думаю, во сне… А он и услышал… Ох, и влетело мне за это… Впрочем, не так чтобы очень. Начальство у нас тоже с понятием. И люди теперь счастливые, хорошо… По правде сказать, мне часто говорят, мол, о людях много печешься… А кто ж о них печься будет?.. Сами-то не умеют… Так вот, сделал я это, разволновался, проснулся, даже чуть не забыл, что уж год, как курить бросил. С нашей работой особо-то не покуришь…
Ох, кстати, накурено-то как… Что-то наши совсем страх потеряли, пойти что ли, к ним… А о людях… О людях потом.
Банальная истина
«Пора заканчивать. Сколько можно сидеть и страдать? Ясно же, что работу не найти. Да и кто меня возьмет — такого? Во что я превратился за эти месяцы? Где я, который с классическим репертуаром ездил в турне по планетам Большого Круга? Какой Шекспир, боже, какой Гамлет, меня и в детский театр кукольным Петрушкой или Кшышем Венерианским выпускать нельзя. Что я за повелитель зрительских душ, если не могу заставить поверить в меня самого захудалого режиссера? Хватит».
Игорь выпрямился на табуретке, загасил забытую сигарету и поднялся.
«Сегодня напьюсь. Честное слово. К черту театральную патетику неудачника — это так банально».
Через час он уже сидел на парковой скамейке под желтыми осенними деревьями в компании знакомого костюмера дяди Пети и бутылки дешевого пива. Алкоголь не действовал — то ли эмоции мешали, то ли производители пожалели градусов, то ли бутылка «Юпитерианского» попалась неудачная.
«Да, вот так всегда… Даже напиться — и то не получается…»
— Вот я и говорю, — продолжал дядя Петя. — Открыли они свою контору в квартале от тебя. Слышишь?
— Какую контору?
— Да я ж тебе талдычу уже битый час — «ВишМастер» называется. Они с Юпитера, кажись, да теперь уже много где, вот и у нас открыли первое отделение. Ну, вся электронная почта завалена рекламой, ты чего, не видал?..
Через пять минут Игорь уже знал, что контора эта обязуется исполнить желание человека за определенную плату. За какую — точно не известно. Ходят слухи, что берут они недешево, не всегда деньгами, но никто толком ничего не знает.
«Может, заглянуть? Я же всегда смогу уйти, если что…»
— Ну, за удачу! — поднял свою бутылку дядя Петя.
На следующий день Игорь отправился в таинственную фирму. Надел свой лучший костюм, критически осмотрел лицо в зеркале и слегка мазнул гримом по расцарапанной щеке — умудрился вчера свалиться со скамейки, когда декламировал дяде Пете монолог Кшыша Венерианского. Уже идя по улице, он опустил руку в карман и вытащил красный пластиковый нос на резинке — сувенир юности. Он его на все премьеры раньше таскал — на удачу. Машинально сунув игрушку обратно, Игорь снова погрузился в размышления: «А что! Клонирование придумали? Телепортация существует? Почему бы и желания не исполнять… А если они только мелкие могут?..»
Офис выглядел не слишком презентабельно. Кажется, раньше это ветхое сооружение сдавали кому попало. Вот и сейчас у входа пестрели десятки табличек. Среди них выделялась яркая вывеска «ВишМастера». Игорь откашлялся, потянул на себя дверь и вошел в просторный холл. Поглядывая на указатели, добрался до приемной. Внутри уже толпилось человек двадцать, в дальнем углу сидела секретарша. Все ждали. Посетители старались не смотреть друга на друга. Очередь росла, но тишину нарушали только редкие вздохи. Периодически секретарша что-то бормотала в переговорник и удалялась. В это время посетители оживлялись — девушка носила очень затейливую мини-юбку…
Приняли Игоря часа через два.
— Чем я могу вам помочь?
Секретарша в мини-юбке улыбалась из-за стола, заставленного странными аппаратами. О назначении некоторых Игорь знал, про другие — догадывался (среди прочего он увидел нечто, напоминающее гибрид кухонного комбайна и машинки для стрижки волос), но большая часть агрегатов ему была неизвестна. Игорь перевел взгляд на девушку. У нее на лбу светилась диадема с именем. «Милочка».
— Я, собственно, хотел бы выяснить насчет желаний…
— Назовите свое имя и род занятий, пожалуйста.
— Игорь Васильев… актер… безработный.
— Прошу вас, пройдите по коридору прямо и направо — вам в третий кабинет.
— Благодарю.
Игорь, слегка сутулясь, направился в кабинет. Очередь, коллективно вздохнув, проводила его взглядами.
Навстречу посетителю поднялся Человек-улыбка, сияя гостеприимным оскалом. На диадеме значилось «Иван Иванович». Игорь огляделся. Агрегатов здесь было меньше, зато всюду лежали стопки ярких буклетов. Пахло сыростью.
— Добрый день, Игорь! Рад вас видеть. Прошу, садитесь…
«Как он узнал?..» — подумал Игорь, усаживаясь в кресло. Человек-улыбка опустился в другое, положил перед собой на столик стопку бумаг и заговорил:
— Предупреждаю вас сразу: никакой мистики. Наши методы базируются исключительно на научных технологиях. Милочка сообщила мне ваше имя. Молчите! Дайте, я угадаю: вы пришли к нам, потому что вам не везет в жизни?
Интонациями менеджер играл хорошо, будто стихи читал — белые, как его зубастая улыбка. Игорь оценил талант, но не поддался. Он и сам так мог. Раньше.
— Об этом нетрудно догадаться. Разве сюда приходят по другим причинам?.. Впрочем, я всего лишь хотел узнать…
— Вы правы. Я сразу понял, что передо мной умный и деловой человек. Сообщите мне, в чем ваша проблема, и мы решим ее.
Игорь расправил пиджак и вздохнул.
— Дело в том, что я… никак не могу найти работу. Что я только не пытался делать! Я ходил по театрам, я просил, умолял, я обращался в специальные агентства. Но все время что-то идет не так. То я от волнения забываю слова на пробах. То теряю ключи от квартиры, начинаю их искать и опаздываю на встречу. То режиссер не приходит на работу в тот день, когда я жду его под дверью. Последнее время мне катастрофически не везет. Мне уже кажется, я ничего не могу… Мой талант, похоже, иссяк…
Иван Иванович истово покивал, пригасил на секунду улыбку, и наклонился поближе к Игорю. Доверительно понизив голос, он проговорил:
— Вы пришли туда, куда следовало. Мы готовы работать с вами. Мы понимаем ваше беспокойство, вы — человек тонкий, творческий… Не волнуйтесь. Мы реализуем комплексный подход, направленный на достижение ваших целей. Затратив минимальные средства, вы получите эффективное решение ваших проблем. Гарантируем, что вы не придете к нам жаловаться. Давайте перейдем к делу….
Через пять минут Игорь окончательно запутался, а Человек-улыбка все тарахтел, чеканил и подвывал, пересыпая речь многочисленными терминами вроде «мультитрансляции системы мотивов».
— …Это и есть та самая «управляемая удача», говоря житейским языком. Видите, насколько простым и надежным будет решение вашей проблемы?
— Да, спасибо… — проговорил Игорь. — А, собственно, сколько стоят ваши услуги?
— Вам чрезвычайно повезло! Дело в том, что мы совсем недавно открыли филиал на вашей планете, и у нас проходит рекламная акция. Вам нужно будет всего лишь поделиться своей радостью с друзьями, родственниками или знакомыми.
— Не понимаю…
— Если вы приведете к нам еще трех клиентов в течение трех дней, то ваше желание мы исполним за сумму, которая обычно служит лишь первым взносом — за 100 кредиток.
— Как сказал бы мой знакомый дядя Петя, это же всего ящик «Юпитерианского»! Не слишком ли дешево — за удачу-то?
— Мы готовы работать себе в убыток, лишь бы наши клиенты остались довольны…
Подписание договора много времени не заняло (среди условий значилось приведение трех клиентов в течение трех дней и неразглашение данного условия). Потом пришлось две минуты посидеть перед странным прибором, тем, который напомнил Игорю кухонный комбайн. Получив уверения, что «после облучения в ближайшие же часы возможно пробуждение прежних способностей, а в течение нескольких недель — нахождение работы», Игорь вышел из кабинета Человека-улыбки. В голове его шумело, во всем организме царило какое-то смятение. Он не знал, радоваться или нет, но дело было сделано. Оставалось ждать.
Домой идти не хотелось, и он отправился в ближайший парк. Сквозь разноцветные листья светило осеннее солнце, на скамейках пенсионеры читали электронные газеты, по дорожкам бегали дети, размахивая свежесобранными кленовыми листьями. Игорь невольно улыбнулся, глядя на девочку в ярко-розовом комбинезоне, которая что-то пыталась доказать перемазанному мальчику. Она подпрыгивала, размахивала руками, корчила рожи. Мальчик, похоже, не верил. В конце концов, девочка явно отчаялась и начала расстроено сопеть. Игорь решил помочь малышке.
— Здравствуйте. Что у вас тут случилось?
Девочка, которая, видимо, еще не научилась пугаться взрослых, горестно хлюпнула носом
и сказала:
— Он не верит!
— Во что?
— Он не верит, что на свете бывают клоуны! А я видела, видела, они размером с большого дядю и у них нос красный!
Игорь улыбнулся, вспомнив студенческую практику в цирке. Повернувшись к мальчику, он подтвердил:
— Она права, клоуны бывают.
Мальчик подозрительно глянул на Игоря:
— А чем докажете?
Тут Игорь отвернулся на секунду, вытянул из кармана красный нос, нацепил его и повернулся к детям. Пока они хлопали глазами, он завопил:
— Привет, Малыш! И тебе привет! Я — Карлсон! Дети, вы знаете, кто такой Карлсон?
— Нет! — хором ответили дети.
— Карлсон — это я! Я самый лучший в мире клоун! Я живу на крыше, где водится много диких обезьян, у меня красный нос, а по утрам я обязательно чищу зубы!..
Игорь скакал, корчил рожи, плел всякую смешную и воспитательную чепуху, а дети прыгали вокруг него, заливаясь смехом, и кричали: «Ура!»
Когда к ним подошли мамочки с виноватым видом, Игорь даже не запыхался.
— Ой, не может быть, моя Наська не плачет!
— Да у вас тут все хорошо!
Одна из мам? обернувшись к Игорю, затараторила:
— Спасибо вам большое, мы тут на минуточку отошли в магазин, а этих же так просто не оставишь — или подерутся, или рыдать начнут, а то и все сразу…
— Мне кажется, я вас где-то видела, — вмешалась вторая мамаша.
— Я актер, — лучезарно улыбнулся Игорь, раскланялся, на прощание скорчив рожу детишкам, и быстрым шагом пошел домой. «Работает, работает!» — пело все внутри.
В этот же день он умудрился договориться по телефону о встрече с двумя режиссерами, которые раньше вечно находились на обеде, больничном, в отпуске или в турне. Сейчас ему уже ничего не стоило пообщаться с одной из секретарш голосом Дон Жуана, а с мелким администратором — вялым, но грозным тоном министерского начальника. На завтра Игорь успел на обе встречи, не проспав и не потеряв ключи. Во время беседы вел себя уверенно, о былых заслугах говорил внушительно, в нужный момент ввернул пару цитат — и в результате получил два приглашения. Одно — в небольшой районный театр, где ставили классику, а другое — в городской детский.
Вечером он шел встречаться с дядей Петей. На улице он напевал, радовался солнцу, девушки ему улыбались, чего давно уже не случалось, и он даже купил лишнюю бутылку пива для дяди Пети — все же помог, и как! Увидев старого знакомого на обычном месте, Игорь вдруг вспомнил условия договора. Не зря костюмер фирму-то порекомендовал. Видно, и он посетил «ВишМастер». Впрочем, Игорь из тактичности решил не спрашивать. Какая разница? Сработало же.
Дядя Петя выглядел довольным, пиво принял и поделился приятной новостью: к нему вернулась жена, которая недавно уехала к маме «навсегда — чтоб тебя, рохлю, в глаза не видеть». Игорь обрадовался и поинтересовался, как все было. Выяснилось, что «после некоторых событий» дядя Петя просто знал, что жена вернется, позвонил ей, шваркнул кулаком по столу и гордо заявил, чтоб она бросала все свои капризы и возвращалась немедленно. Та и прибежала, «как и было сказано, и в рот теперь смотрит». Они понимающе покивали друг другу, поговорили об Игоре, о том, в какой театр идти, «лучше б в классику, ты ж всегда ее любил», допили пиво и разошлись.
По дороге Игорь зашел в булочную и столкнулся с Натальей, чьим счастливым мужем и являлся дядя Петя. Игорь решил было ее обойти, но она уже заметила его, расплылась в улыбке и заговорила о приятной погоде, о муже с нежностью упомянула. Игорь ее не узнавал — как подменили человека! Раньше она бы ему быстро, громко и доходчиво в очередной раз объяснила, что муж ее — рохля и дурак, «а все, кто с ним якшаются, дураки и того хуже». А теперь вон какая — глаза светятся, радостная, вежливая.
«Хорошая фирма. Отлично работают!» — подумал Игорь.
Следующее утро началось для него с телефонного звонка. Это был дядя Петя.
— Вижен включи, — мрачно посоветовал он.
— А что случилось-то?
— Да ты включи, сам все увидишь, — еще более мрачно сообщил дядя Петя и дал отбой.
По вижену шел прогноз погоды, бразильский сериал и новости. Вряд ли дядя Петя имел в виду первое и второе, так что Игорь вслушался в информ-программу. Передавали сюжет о паре мошенников. Они кочевали с планеты на планету и обирали доверчивых граждан, предлагая им так называемую «контролируемую удачу» за небольшую сумму денег. Обязательным условием они выдвигали приведение новых клиентов в течение одного-двух дней. А когда жертвы понимали, что договор не выполнен, выяснялось, что претензии предъявлять некому — пара исчезала. Комментатор сообщил, что мошенники успели порядочно заработать, пока не увеличили срок до трех дней, и кто-то все же успел обратиться в полицию. Причем случилось это на планете Земля. Долгое молчание остальных журналист связывал с природной стеснительностью венерианцев, гордостью марсиан и наивностью сатурниан. Впрочем, он добавил, что после первой обнародованной заявки наибольший шквал звонков поступил именно с этих планет, тогда как на Земле все ограничилось одним сообщением.
— Остается только гадать, — подытожил комментатор, — почему жители Земли не спешат подавать жалобы в местные отделения полиции. Мошенники находятся в межпланетном розыске и скоро будут пойманы.
«Так я им и не нашел клиентов… Не расплатился… — некстати возникла мысль в голове ошеломленного Игоря. — Да что это я… мошенники… чепуха какая-то… у меня же все сбылось!»
Раздался телефонный звонок.
— Посмотрел? — осведомился серьезный голос дяди Пети.
— Да… Так что это было? Ведь работало же оно?!
— И у меня. Вон, Наташка на кухне суетится, вся квартира сверкает…
— Ничего не понимаю.
— Ага. Но тут подумал… а какая разница? Жена шелковая стала, грубого слова от нее не услышишь, у тебя вон тоже все хорошо. Пусть они там, наверху, разбираются, а мы уж как-нибудь так, а?
— Оно-то и верно, но почему?..
— А наплюй ты на них. Сбылось — и ладно.
Положив трубку, Игорь решил прогулять тяжелую голову. Он дошел до парка и сел на самую удобно расположенную скамейку — она оказалась свободной. «Да, когда чувствуешь себя уверенно…» — подумал Игорь. И вдруг до него дошло.
Через пару мгновений прохожие с недоумением смотрели на человека, который, хохоча, бежал вприпрыжку по улице, размахивая красным носом на резинке, и кричал: «Мы! Сами! Творцы! Своей! Удачи!» Люди качали головами, шли дальше и сразу же забывали про чудака, которому вдруг пришла в голову такая банальная истина.
Атмосферное давление
— Добрый вечер, мадам. Как прошел день? Вы устали?
Лорина нахмурилась, медленно закрыла дверь и стянула стильный серый шарф с кистями. Эдгар поспешно принял пальто — самое модное в этом сезоне — и аккуратно повесил его на вешалку.
— Мадам желает чаю? Красного вина? Массаж? Или…
— Прекрати.
Лорина прошла на кухню и села. Глядя на Эдгара, вытащила из пачки специальную домашнюю сигарету — на работе она не курила. Эдгар щелкнул зажигалкой и сел напротив.
— Какого черта тебе вздумалось звать меня мадам?
— Но, мадам…
— Я требую, чтобы ты звал меня по имени, как всегда.
Лорина подумала, что могло что-то испортиться. Всякое бывает.
— Чаю… Лорина?
— Да, пожалуй.
Из комнаты раздавалась тихая музыка. Даже непонятно, какая именно. Если не знать. Лорина знала. Средневековая. А высокий смуглый брюнет заваривал чай. Черный. С настоящими травами. В керамическом чайнике. Как она любила.
— Эдгар?
— Да, мада… Лорина?
— Что с тобой такое сегодня? Ты… плохо себя чувствуешь?
— Нет, но… Мне, пожалуй, немного не по себе. Думаю, что это от погоды. Давление, циклон… что-то в этом духе.
— Ну, допустим… Хотя ты еще молодой мальчик, тебе не положено реагировать на погоду. Даже я не обращаю внимания на такие мелочи.
Они медленно пили чай. С удовольствием опустив нос в полупустую чашку, Лорина вдыхала запах душицы. И мяты.
— Пойдем, Эдгар?
— Конечно.
В гостиной горел камин. Как всегда по вечерам. На столе стояла лампа с темно-желтым абажуром, на которую можно смотреть долго-долго, как на маленькое безопасное солнце. Лампа почему-то не горела.
— Эдгар, что с лампой?
— Сегодня она несколько раз мигнула, потом сменила спектр и погасла. Я сейчас починю. Говорят, это магнитные бури влияют на технику.
— Ладно… Успеешь еще.
Они прошли в спальню. Музыка была слышна и здесь.
— Обними меня, Эдгар. Мне холодно.
— Но тут же тепло?
— Да что с тобой сегодня, в самом деле?
— Я…
Брюнет встряхнул головой, провел рукой по лбу и сказал:
— Нет, уже все в порядке. Давай выключим свет…
Утром Лорина проснулась от неясного звука. Она зевнула, открыла один глаз и огляделась. Эдгара не было. В доме стояла тишина. Нащупав тапочки с меховой опушкой и сонно натянув халат, Лорина выбралась из спальни. В гостиной потух камин. Машинально пощелкав выключателем, Лорина убедилась, что лампа с желтым абажуром работает.
На столе лежала газета, развернутая на прогнозе погоды. На полях было приписано синим фломастером: «Извини. Все кончено». Последняя буква заехала на цифры атмосферного давления.
Лорина, охнув, села и ясно поняла, что здоровье у нее уже не то, что пятьдесят лет назад. Голова раскалывалась.
«Этого не может быть, — подумала она. — Этого вообще не может быть. Фирма «Роботикс Корпорэйшн» дает гарантию на всю жизнь. Я вообще ни разу не слышала о сбоях». Мысленно перебрав женщин, которые, по слухам, тоже имеют таких роботов, она решила, что в любом случае рекламации не становятся достоянием общественности. Кто же решится публично заявить о том, что купил модель «Спутник жизни»?
Лорина глубоко вздохнула и потерла все сильнее ноющий висок. Голова теперь еще и кружилась.
«Это давление, — подумала Лорина. — Пора уже и мне начинать на него реагировать. Если уж робот… Что там у нас с прогнозом?..» Она еще раз глянула на газету и потеряла сознание.
Путаница
— Майк знает, как они выглядели.
— Ладно врать-то…
— Точно тебе говорю. Он же еще при тебе рассказывал, да, Джонни?
Джонни промычал что-то утвердительное и снова уткнулся в конвейер.
— Вот, я же говорю!
— Да вечно вы заливаете…
— Эй, там, на седьмой линии, погодь перебивать, пусть рассказывает!
Ганс расправил плечи, скрипнул сочленениями и продолжил.
— Так вот… Майк говорил, что они похожи на нас. Вот только у них было всего четыре конечности, тело, заросшее рудиментарными отростками, и блестящая круглая голова… А еще у них было очень мало функций и небольшой запас прочности.
Все замолкли, пытаясь это представить. Мерно, почти без всхлипов, гудел конвейер, где-то капала вода. С нижнего этажа доносился стук, — там разгребали завалы.
— Ну, сочиняешь… Ты их видел? Ты еще скажи, что они были стеклянные или даже белковые. И размножались делением, — раздался все тот же насмешливый голос.
На линиях неуверенно хохотнули. Белковые — это, конечно, смешно, но такую чушь даже Ганс не станет рассказывать.
— Ой, да ладно! — сердито развернулся Ганс. — Можно подумать, ты их сто раз видел и все про них знаешь!
— Положим, не видел. Но…
Снизу раздался грохот.
— Послушайте, а говорил же кто-то, что они не такие совсем. Мол, мягкие, белые, c резиновыми манипуляторами… А еще, помню, что мелкие и покрытые утепляющим покровом…
— Версий много, — проворчал Ганс, прислушиваясь к тому, что происходило на нижних этажах. — И неизвестно еще, кто прав.
В этот момент двери конвейерного зала распахнулись, и вкатился Рыжий. Все повернулись к нему.
— Разгребли! Там дверь! Пошли!
Всей толпой ринулись вниз, и те, кто перемещался быстрее, первыми оказались у двери, среди кучи металлопластикового мусора. Дверь была закрыта.
— Ну что, посмотрим, что там?
— А чего тянуть-то? Рыжий, шевели манипуляторами!
Рыжий суетливо потер ржавчину на затылке, пощелкал инструментами, дверь скрипнула и поддалась. Покопавшись, Рыжий включил свет, и толпа охнула. Ганс раздвинул любопытных и стал разглядывать помещение. Тут было почти пусто, пыль покрывала стол, стул и две полки с книгами.
— Вот это да! — восхитился Ганс. — Нам повезло. Это же древние носители информации!
Толпа заволновалась. Он вошел и, утопая в пыли, устремился к полкам. На корешках виднелись еще различимые слова: Асприн, Кинг, Саймак, Берроуз, Брэдбери…
— Я поздравляю нас всех, — срывающимся голосом провозгласил Ганс. — Теперь мы точно узнаем, какими были люди.
Толпа всколыхнулась и заскрипела. У некоторых даже светились от волнения глаза. Книги бережно, со всеми предосторожностями, передавали по цепочке: когда еще выпадет такой шанс роботам с заброшенного завода.
Играющие
— Да, мистер, о них писали все газеты Вселенной. Кстати, спасибо за виски… Да… Мало что известно наверняка, так что журналисты просто дали им имя. Оно прижилось, словно было сшито по спецзаказу, — Играющие. Так их звали миллионы людей. Обсуждали, писали, спорили… подражали, конечно. Не верьте, если вам скажут, что Играющих никогда не было, что имела место великая мистификация и не более того. Верно, это стало мифом, но история-то случилась на самом деле. Их было двое — Он и Она.
Есть множество версий их знакомства. В архивах вы найдете так называемые подлинные данные. Некоторые утверждают, что их первая встреча случилась на яхте посреди кроваво-красного моря…
Только представьте: Марс, круиз, белый корабль, два одиноких существа и много шампанского, часть из которого случайно выплеснулось из бокала на Его новый галстук. Ничего удивительного, да? Красиво? Но ни слова правды.
Другие говорят, что Они столкнулись в лифте. Толпа прижала их друг к другу, и Она вздрогнула от прикосновения ледяной пряжки его ремня. Он заметил и сказал что-то о принцессе-на-горошине. А в детстве Ее звали именно так. С этого все началось? Нет, все было иначе.
Однажды Она просто шла по улице зимним днем, когда солнце еще слабое и не может пробиться сквозь облака. Впрочем, на этой планете зима длилась большую часть года. Кто знает, ради чего Они оказались там? Они были на сотне планет и могли выбрать любую… Каждый из них что-то искал здесь — в прозрачных снежинках, в треске дров, в искрах, в горячем вине и ледяной коже. Было очень холодно, зажигалка замерзла… так бывает. Она пыталась зажечь ее непослушными пальцами в перчатках, когда чья-то рука оказалась прямо у Нее перед глазами. Рука без перчатки. У нее забрали зажигалку, щелкнули, и, наклоняясь к пятнышку огня, Она подняла глаза. В теплом желтом свете Она увидела напротив черные провалы, белые радужки. Как мишени. Как две точки. Как одна пропасть.
Так это и началось… Это потом Они стали жить в миллионах слов, написанных про них. Тогда для Них существовало только две буквы. Он звал ее одной, Она его — другой. Просто Им было странно называть друг друга по имени… О, мистер, в обитаемых мирах так много языков, неужели вы думаете, сейчас можно узнать, что это были за буквы?.. Нет, я не скажу вам этого, мистер, я просто не знаю.
Я иногда думал — что в Них было такого, чего нет в нас? Они могли стать обыкновенными людьми, ведь так? А Они просто играли. В мире столько возможностей для игры, для ищущих новых ощущений, но даже те, кто пользуется каждым случаем, предоставленным судьбой, не становятся Играющими. Мне кажется, я понял.
Вы помните, мистер, ту шумиху? О, спасибо, очень кстати… Ваше здоровье… От их слов зажигались звезды, гасли фонари, горы меняли цвет, из воздуха появлялись деньги, происходили вспышки на Солнце, да, вы помните? Что вы смеетесь, мистер, так было… Я думаю, что Они даже не замечали этого. Может быть, иногда, на краешке внимания. У Них были ощущения поважнее. Никто не смог повторить хотя бы половину того, что творили Они. А Они не делали этого специально, вот в чем дело. Они были заняты. Они играли в себя и друг в друга.
Они были странными. Да что там рассказывать, вы все сами наверняка слышали. Мне кажется, я понимаю, как это было… Каждое ощущение, которое пробегало по Их рецепторам, не проходило незамеченным, а вплеталось в одну мелодию, которая превращалась в цвет, звук, боль, смех, растворяясь в телах, и рождала новую мелодию. Так случилось, что их волны сложились в одну, более сильную. Они научились умирать и рождаться вновь, менять тела, пол, возраст, Они научились становиться другими. И Они всегда исчезали оттуда, где им было скучно. Кстати, поэтому Их так ни разу и не удалось заманить ни в одну передачу, ни на одну радиостанцию, ни на одно сколько-нибудь долгое интервью. Единицам удавалось узнать что-то от Играющих. А для этого было нужно всего лишь удивить Их…
Куда Они делись потом? Кто-то говорит, что Они сошли с ума. Кто-то — что Они растворились друг в друге. Но мне кажется, Они просто исчезли. Чтобы появиться где-то еще. Ведь Они могли превращаться во что и куда угодно…
…Эй, мистер, вы видели?! Мой стакан с виски… куда он исчез? Он же только что стоял передо мной… Э, да вы фокусник, мистер? Эй! Вы… где?
Как солнце
Не бойся, Шати. Это не больно… Хотя, что я говорю, больно, конечно… Но ты уж потерпи, родненький. Ты только возвращайся, ладно? Моя бы воля — никуда бы ты не пошел, солнышко мое синее… Я просила их, умоляла, я ночей не спала, с тех пор как пришла повестка. Я говорила: ты у меня слабенький, ты точно не выдержишь. Нет, Шати, не надо меня утешать… А они мне говорят, что так положено, что все должны через это пройти, говорили, что годен, что у тебя код здоровья 0,004, а это еще хорошо. Не плачь, кому говорю, не надо, видишь, и я не плачу, нет, тебе показалось. Что я говорю, ты выдержишь, конечно, все же выдерживают, и ты… Да, меня тоже когда-то вызывали. Не помню точно… Больно и долго не проходило. И ощущения… странные. Как будто долго гулял на солнце без спецкостюма, или как если б у тебя стало две руки всего или, наоборот, четыре. Говорили, что так не должно быть, вроде, да нам, беднякам, колют бракованный препарат… Вон, у соседки сын не вернулся со станции, а у него был код 0,005… Не выдержал, небось…
Шати, я хочу тебе кое-что сказать. Я отдала им деньги, которые откладывала всю жизнь. Думала, смогу купить что-нибудь… ну, операцию… тебе… по зрению… Но что уж теперь. Так вот, они мне поклялись солнцем, которое видят лучшие, что облегчат твою участь. Они меня пожалели, видно. Нет, тебе все равно придется туда идти, но они сказали, что все будет хорошо. Они поклялись, слышишь?.. Иди, солнышко…
Шати, ты вернулся! Что с тобой? Дай я до тебя дотронусь… Почему у тебя такой вид? Что с твоим лицом? Ты что — улыбаешься? Что они с тобой сделали? Садись, поешь. Ты не хочешь? Почему? Ты же всегда хочешь есть, Шати! Все всегда хотят есть. Никто не улыбается. Нельзя рассказывать, я знаю, но я плакала всю ночь, ты скажи мне, я все-таки твоя мать, скажи мне самое страшное, что они с тобой сделали?
Полную дозу? Как? Ведь они обещали… Что значит — счастье? Натуральный состав? О какой женщине ты говоришь? Как солнце?! Ты солнца-то не видел никогда, горе мое! Говори! Нет, погоди. Мне восемнадцать лет, я застала еще войну, у меня код 0,012, и я никогда не видела ни одной красивой женщины! Подожди, молчи. Не понимаю. И что? Тебе не больно? Послушай… Я не должна, никто не должен это говорить, но… Ее же не существует! Ты понимаешь? Они колют нам эту дрянь по какой-то идиотской традиции, «потому что каждый человек должен это почувствовать»! Вот зачем — никто не знает. Зато все знают, что того, про которого ты начинаешь ТАК думать, не существует! И это же больно, потому что потом тебе придется выбрать для создания пары обычного человека! Как — выбрал? Здесь? Зоуи? Ну, хорошо, зови, но я… Здравствуй, Зоуи. Постой. Дай я до тебя дотронусь. Боже, у тебя две руки? Как же ты живешь? Прости за прямой вопрос, но все так внезапно получилось… какой у тебя код здоровья? Как — 0,09?! Шати, подойди ко мне, мне надо сказать тебе пару слов наедине. Мы на минутку…
Шати, у нее всего две руки, я ничего не понимаю, у нее, может, и правда — 0,09, один случай на миллион, даже на два миллиона, я вообще никогда не встречала человека с таким кодом! Она, может, и солнце видит? Мне кажется, это все очень странно и подозрительно, точно тебе говорю. А что ей нужно? Она с тобой хочет создать пару? Ты серьезно? Почему? Она тебя ЛЮ-БИТ? Она что — специально попросила, чтобы ей вкололи любовь к такому, как ты? Что? К доброму и ласковому? Этот мир сошел с ума. Да нет, пусть остается… Мое дело — сторона…
Нет, Зоуи, я же помню, мне отец рассказывал: солнце — синее. Что ты мне будешь говорить, мне уже 19 лет, но я еще не выжила из ума. Может, ты для моего сына и прекрасная, как солнце, но это не повод, чтобы спорить со мной. Тоже мне… «как солнце»… Вот я в молодости…
Служба технической поддержки
В автобусе было темно и накурено. Иногда только слышались голоса спорщиков: «Ну, давай, давай…» Автобусные. И чего им?.. Спать бы пора, да работа у них такая, вредная. Это еще что, вот на днях троллейбусы спорили, кто с утра поедет, и это в 15 градусов мороза… Бедные люди на остановках. Впрочем, речь-то не о людях.
Нас городская администрация назначила — надо же кому-то следить за транспортом, и чтобы не мешать никому. Вот мы и работаем. Кому-то может показаться странным, но интересные случаи у нас бывают редко. Да и, правда, какой интерес — сидишь на крыше троллейбуса, автобуса или такси. Когда лето, да тополя цветут — еще весело бывает, а вот зимними ночами… Одно развлечение — поспать. И люди. Чего только с ними не насмотришься. Бывало, работаешь в такси, а они едут и молчат. И он, и она. И видно, что больше всего на свете им хочется броситься друг другу на шею. Сидят, молчат, душатся неловкостью… Люди, одно слово.
Ехал вчера, слева гаражи мелькают, справа — заброшенный пустырь… Таксист, свой парень, знает про нас, да делает вид, что не замечает, — не положено, понятное дело… А иногда так хочется посидеть, по душам поговорить. Им есть, о чем рассказать, таксистам, обидой своей поделиться, тоской и радостями. Одинокая у них работа… Что и говорить, самая одинокая работа — в людях… Мы-то знаем…
Да, о чем это я… Гаражи, значит, мелькают слева, а холодно, ветер. Ну, забрался я в машину, поближе к мотору, пригрелся, да и уснул. Сплю это я и слышу: «Если бы кто мне сейчас сказал «люблю»…» Это дамочка в машине подумала. А я спал ведь, вот и обратил внимание. Мне-то вроде дела нет, что она там себе размышляет, а тут досада взяла: что ж, думаю, он этого не слышит… Чего греха таить — щелкнул пальцами, все равно, думаю, во сне… А он и услышал… Ох, и влетело мне за это… Впрочем, не так чтобы очень. Начальство у нас тоже с понятием. И люди теперь счастливые, хорошо… По правде сказать, мне часто говорят, мол, о людях много печешься… А кто ж о них печься будет?.. Сами-то не умеют… Так вот, сделал я это, разволновался, проснулся, даже чуть не забыл, что уж год, как курить бросил. С нашей работой особо-то не покуришь…
Ох, кстати, накурено-то как… Что-то наши совсем страх потеряли, пойти что ли, к ним… А о людях… О людях потом.
Банальная истина
«Пора заканчивать. Сколько можно сидеть и страдать? Ясно же, что работу не найти. Да и кто меня возьмет — такого? Во что я превратился за эти месяцы? Где я, который с классическим репертуаром ездил в турне по планетам Большого Круга? Какой Шекспир, боже, какой Гамлет, меня и в детский театр кукольным Петрушкой или Кшышем Венерианским выпускать нельзя. Что я за повелитель зрительских душ, если не могу заставить поверить в меня самого захудалого режиссера? Хватит».
Игорь выпрямился на табуретке, загасил забытую сигарету и поднялся.
«Сегодня напьюсь. Честное слово. К черту театральную патетику неудачника — это так банально».
Через час он уже сидел на парковой скамейке под желтыми осенними деревьями в компании знакомого костюмера дяди Пети и бутылки дешевого пива. Алкоголь не действовал — то ли эмоции мешали, то ли производители пожалели градусов, то ли бутылка «Юпитерианского» попалась неудачная.
«Да, вот так всегда… Даже напиться — и то не получается…»
— Вот я и говорю, — продолжал дядя Петя. — Открыли они свою контору в квартале от тебя. Слышишь?
— Какую контору?
— Да я ж тебе талдычу уже битый час — «ВишМастер» называется. Они с Юпитера, кажись, да теперь уже много где, вот и у нас открыли первое отделение. Ну, вся электронная почта завалена рекламой, ты чего, не видал?..
Через пять минут Игорь уже знал, что контора эта обязуется исполнить желание человека за определенную плату. За какую — точно не известно. Ходят слухи, что берут они недешево, не всегда деньгами, но никто толком ничего не знает.
«Может, заглянуть? Я же всегда смогу уйти, если что…»
— Ну, за удачу! — поднял свою бутылку дядя Петя.
На следующий день Игорь отправился в таинственную фирму. Надел свой лучший костюм, критически осмотрел лицо в зеркале и слегка мазнул гримом по расцарапанной щеке — умудрился вчера свалиться со скамейки, когда декламировал дяде Пете монолог Кшыша Венерианского. Уже идя по улице, он опустил руку в карман и вытащил красный пластиковый нос на резинке — сувенир юности. Он его на все премьеры раньше таскал — на удачу. Машинально сунув игрушку обратно, Игорь снова погрузился в размышления: «А что! Клонирование придумали? Телепортация существует? Почему бы и желания не исполнять… А если они только мелкие могут?..»
Офис выглядел не слишком презентабельно. Кажется, раньше это ветхое сооружение сдавали кому попало. Вот и сейчас у входа пестрели десятки табличек. Среди них выделялась яркая вывеска «ВишМастера». Игорь откашлялся, потянул на себя дверь и вошел в просторный холл. Поглядывая на указатели, добрался до приемной. Внутри уже толпилось человек двадцать, в дальнем углу сидела секретарша. Все ждали. Посетители старались не смотреть друга на друга. Очередь росла, но тишину нарушали только редкие вздохи. Периодически секретарша что-то бормотала в переговорник и удалялась. В это время посетители оживлялись — девушка носила очень затейливую мини-юбку…
Приняли Игоря часа через два.
— Чем я могу вам помочь?
Секретарша в мини-юбке улыбалась из-за стола, заставленного странными аппаратами. О назначении некоторых Игорь знал, про другие — догадывался (среди прочего он увидел нечто, напоминающее гибрид кухонного комбайна и машинки для стрижки волос), но большая часть агрегатов ему была неизвестна. Игорь перевел взгляд на девушку. У нее на лбу светилась диадема с именем. «Милочка».
— Я, собственно, хотел бы выяснить насчет желаний…
— Назовите свое имя и род занятий, пожалуйста.
— Игорь Васильев… актер… безработный.
— Прошу вас, пройдите по коридору прямо и направо — вам в третий кабинет.
— Благодарю.
Игорь, слегка сутулясь, направился в кабинет. Очередь, коллективно вздохнув, проводила его взглядами.
Навстречу посетителю поднялся Человек-улыбка, сияя гостеприимным оскалом. На диадеме значилось «Иван Иванович». Игорь огляделся. Агрегатов здесь было меньше, зато всюду лежали стопки ярких буклетов. Пахло сыростью.
— Добрый день, Игорь! Рад вас видеть. Прошу, садитесь…
«Как он узнал?..» — подумал Игорь, усаживаясь в кресло. Человек-улыбка опустился в другое, положил перед собой на столик стопку бумаг и заговорил:
— Предупреждаю вас сразу: никакой мистики. Наши методы базируются исключительно на научных технологиях. Милочка сообщила мне ваше имя. Молчите! Дайте, я угадаю: вы пришли к нам, потому что вам не везет в жизни?
Интонациями менеджер играл хорошо, будто стихи читал — белые, как его зубастая улыбка. Игорь оценил талант, но не поддался. Он и сам так мог. Раньше.
— Об этом нетрудно догадаться. Разве сюда приходят по другим причинам?.. Впрочем, я всего лишь хотел узнать…
— Вы правы. Я сразу понял, что передо мной умный и деловой человек. Сообщите мне, в чем ваша проблема, и мы решим ее.
Игорь расправил пиджак и вздохнул.
— Дело в том, что я… никак не могу найти работу. Что я только не пытался делать! Я ходил по театрам, я просил, умолял, я обращался в специальные агентства. Но все время что-то идет не так. То я от волнения забываю слова на пробах. То теряю ключи от квартиры, начинаю их искать и опаздываю на встречу. То режиссер не приходит на работу в тот день, когда я жду его под дверью. Последнее время мне катастрофически не везет. Мне уже кажется, я ничего не могу… Мой талант, похоже, иссяк…
Иван Иванович истово покивал, пригасил на секунду улыбку, и наклонился поближе к Игорю. Доверительно понизив голос, он проговорил:
— Вы пришли туда, куда следовало. Мы готовы работать с вами. Мы понимаем ваше беспокойство, вы — человек тонкий, творческий… Не волнуйтесь. Мы реализуем комплексный подход, направленный на достижение ваших целей. Затратив минимальные средства, вы получите эффективное решение ваших проблем. Гарантируем, что вы не придете к нам жаловаться. Давайте перейдем к делу….
Через пять минут Игорь окончательно запутался, а Человек-улыбка все тарахтел, чеканил и подвывал, пересыпая речь многочисленными терминами вроде «мультитрансляции системы мотивов».
— …Это и есть та самая «управляемая удача», говоря житейским языком. Видите, насколько простым и надежным будет решение вашей проблемы?
— Да, спасибо… — проговорил Игорь. — А, собственно, сколько стоят ваши услуги?
— Вам чрезвычайно повезло! Дело в том, что мы совсем недавно открыли филиал на вашей планете, и у нас проходит рекламная акция. Вам нужно будет всего лишь поделиться своей радостью с друзьями, родственниками или знакомыми.
— Не понимаю…
— Если вы приведете к нам еще трех клиентов в течение трех дней, то ваше желание мы исполним за сумму, которая обычно служит лишь первым взносом — за 100 кредиток.
— Как сказал бы мой знакомый дядя Петя, это же всего ящик «Юпитерианского»! Не слишком ли дешево — за удачу-то?
— Мы готовы работать себе в убыток, лишь бы наши клиенты остались довольны…
Подписание договора много времени не заняло (среди условий значилось приведение трех клиентов в течение трех дней и неразглашение данного условия). Потом пришлось две минуты посидеть перед странным прибором, тем, который напомнил Игорю кухонный комбайн. Получив уверения, что «после облучения в ближайшие же часы возможно пробуждение прежних способностей, а в течение нескольких недель — нахождение работы», Игорь вышел из кабинета Человека-улыбки. В голове его шумело, во всем организме царило какое-то смятение. Он не знал, радоваться или нет, но дело было сделано. Оставалось ждать.
Домой идти не хотелось, и он отправился в ближайший парк. Сквозь разноцветные листья светило осеннее солнце, на скамейках пенсионеры читали электронные газеты, по дорожкам бегали дети, размахивая свежесобранными кленовыми листьями. Игорь невольно улыбнулся, глядя на девочку в ярко-розовом комбинезоне, которая что-то пыталась доказать перемазанному мальчику. Она подпрыгивала, размахивала руками, корчила рожи. Мальчик, похоже, не верил. В конце концов, девочка явно отчаялась и начала расстроено сопеть. Игорь решил помочь малышке.
— Здравствуйте. Что у вас тут случилось?
Девочка, которая, видимо, еще не научилась пугаться взрослых, горестно хлюпнула носом
и сказала:
— Он не верит!
— Во что?
— Он не верит, что на свете бывают клоуны! А я видела, видела, они размером с большого дядю и у них нос красный!
Игорь улыбнулся, вспомнив студенческую практику в цирке. Повернувшись к мальчику, он подтвердил:
— Она права, клоуны бывают.
Мальчик подозрительно глянул на Игоря:
— А чем докажете?
Тут Игорь отвернулся на секунду, вытянул из кармана красный нос, нацепил его и повернулся к детям. Пока они хлопали глазами, он завопил:
— Привет, Малыш! И тебе привет! Я — Карлсон! Дети, вы знаете, кто такой Карлсон?
— Нет! — хором ответили дети.
— Карлсон — это я! Я самый лучший в мире клоун! Я живу на крыше, где водится много диких обезьян, у меня красный нос, а по утрам я обязательно чищу зубы!..
Игорь скакал, корчил рожи, плел всякую смешную и воспитательную чепуху, а дети прыгали вокруг него, заливаясь смехом, и кричали: «Ура!»
Когда к ним подошли мамочки с виноватым видом, Игорь даже не запыхался.
— Ой, не может быть, моя Наська не плачет!
— Да у вас тут все хорошо!
Одна из мам? обернувшись к Игорю, затараторила:
— Спасибо вам большое, мы тут на минуточку отошли в магазин, а этих же так просто не оставишь — или подерутся, или рыдать начнут, а то и все сразу…
— Мне кажется, я вас где-то видела, — вмешалась вторая мамаша.
— Я актер, — лучезарно улыбнулся Игорь, раскланялся, на прощание скорчив рожу детишкам, и быстрым шагом пошел домой. «Работает, работает!» — пело все внутри.
В этот же день он умудрился договориться по телефону о встрече с двумя режиссерами, которые раньше вечно находились на обеде, больничном, в отпуске или в турне. Сейчас ему уже ничего не стоило пообщаться с одной из секретарш голосом Дон Жуана, а с мелким администратором — вялым, но грозным тоном министерского начальника. На завтра Игорь успел на обе встречи, не проспав и не потеряв ключи. Во время беседы вел себя уверенно, о былых заслугах говорил внушительно, в нужный момент ввернул пару цитат — и в результате получил два приглашения. Одно — в небольшой районный театр, где ставили классику, а другое — в городской детский.
Вечером он шел встречаться с дядей Петей. На улице он напевал, радовался солнцу, девушки ему улыбались, чего давно уже не случалось, и он даже купил лишнюю бутылку пива для дяди Пети — все же помог, и как! Увидев старого знакомого на обычном месте, Игорь вдруг вспомнил условия договора. Не зря костюмер фирму-то порекомендовал. Видно, и он посетил «ВишМастер». Впрочем, Игорь из тактичности решил не спрашивать. Какая разница? Сработало же.
Дядя Петя выглядел довольным, пиво принял и поделился приятной новостью: к нему вернулась жена, которая недавно уехала к маме «навсегда — чтоб тебя, рохлю, в глаза не видеть». Игорь обрадовался и поинтересовался, как все было. Выяснилось, что «после некоторых событий» дядя Петя просто знал, что жена вернется, позвонил ей, шваркнул кулаком по столу и гордо заявил, чтоб она бросала все свои капризы и возвращалась немедленно. Та и прибежала, «как и было сказано, и в рот теперь смотрит». Они понимающе покивали друг другу, поговорили об Игоре, о том, в какой театр идти, «лучше б в классику, ты ж всегда ее любил», допили пиво и разошлись.
По дороге Игорь зашел в булочную и столкнулся с Натальей, чьим счастливым мужем и являлся дядя Петя. Игорь решил было ее обойти, но она уже заметила его, расплылась в улыбке и заговорила о приятной погоде, о муже с нежностью упомянула. Игорь ее не узнавал — как подменили человека! Раньше она бы ему быстро, громко и доходчиво в очередной раз объяснила, что муж ее — рохля и дурак, «а все, кто с ним якшаются, дураки и того хуже». А теперь вон какая — глаза светятся, радостная, вежливая.
«Хорошая фирма. Отлично работают!» — подумал Игорь.
Следующее утро началось для него с телефонного звонка. Это был дядя Петя.
— Вижен включи, — мрачно посоветовал он.
— А что случилось-то?
— Да ты включи, сам все увидишь, — еще более мрачно сообщил дядя Петя и дал отбой.
По вижену шел прогноз погоды, бразильский сериал и новости. Вряд ли дядя Петя имел в виду первое и второе, так что Игорь вслушался в информ-программу. Передавали сюжет о паре мошенников. Они кочевали с планеты на планету и обирали доверчивых граждан, предлагая им так называемую «контролируемую удачу» за небольшую сумму денег. Обязательным условием они выдвигали приведение новых клиентов в течение одного-двух дней. А когда жертвы понимали, что договор не выполнен, выяснялось, что претензии предъявлять некому — пара исчезала. Комментатор сообщил, что мошенники успели порядочно заработать, пока не увеличили срок до трех дней, и кто-то все же успел обратиться в полицию. Причем случилось это на планете Земля. Долгое молчание остальных журналист связывал с природной стеснительностью венерианцев, гордостью марсиан и наивностью сатурниан. Впрочем, он добавил, что после первой обнародованной заявки наибольший шквал звонков поступил именно с этих планет, тогда как на Земле все ограничилось одним сообщением.
— Остается только гадать, — подытожил комментатор, — почему жители Земли не спешат подавать жалобы в местные отделения полиции. Мошенники находятся в межпланетном розыске и скоро будут пойманы.
«Так я им и не нашел клиентов… Не расплатился… — некстати возникла мысль в голове ошеломленного Игоря. — Да что это я… мошенники… чепуха какая-то… у меня же все сбылось!»
Раздался телефонный звонок.
— Посмотрел? — осведомился серьезный голос дяди Пети.
— Да… Так что это было? Ведь работало же оно?!
— И у меня. Вон, Наташка на кухне суетится, вся квартира сверкает…
— Ничего не понимаю.
— Ага. Но тут подумал… а какая разница? Жена шелковая стала, грубого слова от нее не услышишь, у тебя вон тоже все хорошо. Пусть они там, наверху, разбираются, а мы уж как-нибудь так, а?
— Оно-то и верно, но почему?..
— А наплюй ты на них. Сбылось — и ладно.
Положив трубку, Игорь решил прогулять тяжелую голову. Он дошел до парка и сел на самую удобно расположенную скамейку — она оказалась свободной. «Да, когда чувствуешь себя уверенно…» — подумал Игорь. И вдруг до него дошло.
Через пару мгновений прохожие с недоумением смотрели на человека, который, хохоча, бежал вприпрыжку по улице, размахивая красным носом на резинке, и кричал: «Мы! Сами! Творцы! Своей! Удачи!» Люди качали головами, шли дальше и сразу же забывали про чудака, которому вдруг пришла в голову такая банальная истина.
Герои нашего времени
Право на мечту
Сама Доброта пожала плечами.
— Зато у тебя будет богатый муж.
— Да, — девушка брезгливо разглядывала проспекты, — все вы так говорите… «намажься этим — и станешь настоящей принцессой», «купи это — и выйдешь замуж».
— Но ты действительно…
— Вот-вот.
Сама Доброта умолкла, поерзала в кресле и демонстративно глянула на часы. Она должна покончить с этим делом сегодня и доложить обо всем, иначе… иначе не видать ей новой, модной кареты, как своих ушей. А старая-то совсем разваливается…
— Смотри сама. Если тебе не нужен принц, продолжай ничего не делать. Это бесплатно.
— Принц? А кто говорит о принце?
— Я говорю.
Пожилая дама гордо ухмыльнулась. У нее были основания.
— Ты знаешь, я всегда желала тебе добра, — именно за эту фразу ее и прозвали Самой Добротой. Уже никто не помнил, как ее звали на самом деле. — Каждый достигает счастья по-своему. Я предлагаю тебе верное средство. Но если ты собираешься провести всю жизнь на кухне, я, пожалуй, пойду.
— Погоди. Но у меня столько нет!..
— Для тебя я сделаю скидку.
Девушка потерла щеку. На бледной коже остался след сажи.
— Но моих денег хватит только на что-то одно…
— Не беда. Возьмем демо-версии.
— А эти твои… демо-версии… сработают?
— Не сомневайся. Так, держи, вот… и вот… Это автозагар… Нет, просто намазать… Ага, спасибо. И помни, есть одно условие…
Девушка тряслась в золоченой карете. Дорога была изъезжена вдоль и поперек, и колеса то и дело проваливались в очередную колею. Последнее время стало модно заказывать нестандартные экипажи, и каждый калечил дорогу по-своему. Вот и приходилось теперь подпрыгивать в самых неожиданных местах, вместо того чтобы спокойно катиться на встречу с мечтой. За окном тянулись знакомые поля, и девушка переключилась на новое платье. Да, это было красиво… И заплаток практически не видно. Карманное зеркальце отражало загорелое лицо, шелк и банты. «А туфель таких вообще ни у одной принцессы нет». Туфли были отличные, с блестками, только жали. Девушка торопливо полезла в сумочку и выяснила, что пластырь в демо-версию не входит. «Все будет нормально, не так уж и жмут. Потерплю. В крайнем случае, примну задник, буду ходить, как в шлепанцах, под длинным подолом никто и не заметит. Главное — не забыть условие…» Девушка еще раз повторила про себя слова крестной, расправила складки на платье и выглянула в окно. Замок приближался…
Сама Доброта успела к назначенному часу. Карета все-таки развалилась, пришлось пользоваться предпоследним заклинанием перелета, но ровно в пять фея была на месте.
— Ну что, ты выполнила мои указания? — заказчик кутался в черный плащ, лицо скрывая капюшоном.
— В точности, Ва… — Сама Доброта закашлялась. — Простите, что-то в горло попало. В общем, не волнуйтесь, все сделано. Платье, туфли… нужного цвета, размера и срока действия.
— Хорошо. Держи. Пятьсот золотых, как договорено. И смотри у меня! Если что не так…
— Ну, что вы…
— Прощай.
Заказчик шагнул в тень и пропал из глаз. Сама Доброта усмехнулась, думая, что и в ее возрасте фея-крестная чего-то стоит, если ее нанимают такие клиенты. Использовав последнее заклинание перелета, Сама Доброта вернулась домой, где села пить чай и мечтать о самой лучшей карете, которую она купит завтра…
— Ваше Величество, через пятнадцать минут начнется прием.
— Благодарю.
Король подошел к зеркалу и провел рукой по волосам. Идеальный костюм, идеальная прическа, в глазах — аристократизм, ум, власть, честь… Черт возьми, даже и не скажешь, через что прошел этот благородный человек двадцать лет назад, чтобы взойти на трон. Грязь, кровь, интриги, расчетливость и коварство. Все осталось в прошлом.
Некрасивая и напыщенная жена (разумеется, она-то была королевского рода) недавно его покинула. С тех пор все хорошо. Государство процветает, чиновники воруют умеренно, подданные любят своего короля. Даже наследник радует — разумный парень с блестящими задатками. Несколько безвольный, но оно и неудивительно — чего ему добиваться? Дорого за все это заплачено. Жаль, только… И пусть хоть у него…
Король улыбнулся своему отражению и сказал вслух:
— Пятьсот золотых… Так мало за мечту. Я бы не пожалел и тысячи.
Варенье
— Куда ты ложку дел, а?
Тусклые волосы, тело, закутанное в добротную ткань, на боках — последствия хорошего аппетита, по-домашнему блестящие щеки. Дорогая… Десять тысяч золотых в год на булавки. Свет очей моих…
— Ну, чего смотришь? Куда, говорю, ложку дел? А, вот она…
Душа моя. Полные плечи с достоинством возвышаются среди брабантских кружев и узорчатого шелка. Тысячу лет назад в такой же жаркий день я увидел ее в первый раз и был пленен лукавым взглядом и этими плечами, которые затмевали мир. Я дарил ей полевые цветы и носил ее образ — и в своем сердце, и на своем щите.
— Посиди со мной, голубчик… А то, может, будешь? Чего головой мотаешь? Всего пять банок осталось, как бы не заплесневело. Уф, жарко сегодня. А до обеда еще далеко. Соседи придут, как обычно, так что хоть на стол ничего не ставь — съедят все и не постесняются… Скромнее надо быть.
За обедом будут обсуждаться виды на урожай и укороченные жилеты, я знаю. Мы женаты уже двадцать пять лет. Как раз столько мне было, когда я увидел ее улыбку впервые… Я был беден, а она прекрасна…
— Сегодня ждут корабль с новой партией шелка. Об этом весь город говорит. Я уж все обсудила с портнихой, в столице нынче кроят иначе, а мы тут живем, как последние провинциалы…
Она ведь любила меня, я думаю. И жизнь была пропитана радостью и смыслом. Что изменилось? Мельницы остались мельницами, люди — людьми, и даже оруженосец, я слышал, осуществил свою мечту — стал губернатором в дальнем краю. А я все реже ощущаю дыхание великанов в скрипе мельничных крыльев. Мой мир был бы полон тишины, но она сделала его уютным, как коврик у камина…
— О, ты слышишь? Прибыли. Но ничего, торговать начнут только завтра. Надо будет пораньше собраться, а то все раскупят… М-м-м, съешь капельку?
Она всегда любила сладкое и заливисто смеялась вишневыми губами… Слышится грохот пушек. Что там? Я уже различаю шум толпы. И впрямь — развлечение для жителей, пришел корабль из дальних стран. Сегодня усталые моряки рассядутся по трактирам, неспешно рассказывая за кружкой пива о жарких песках аравийской земли, о северных широких реках, о странных обычаях людей и повадках морских гадов…
— Хмурый какой… Верно тебя называли — Рыцарь печального образа. Да не волнуйся, успеем мы завтра купить пару отрезов шелка, говорю же — пораньше выйдем. Ну, голубчик, не дуйся, съешь ягодку, ты же всегда любил вишневое варенье.
Жарко сегодня.
В тумане
— Дружок, иди ко мне!
— Ду-дут!
— Иди же!..
— Иду.
Короткий белый подол перепачкан зеленкой весенней травы. Маленькая девочка усаживается в клубах молочного тумана перед матерью, та укоризненно качает головой.
— Правда, я молодец?
— Конечно, молодец. Но не увлекайся, наши только сто человек в неделю.
— А я хочу еще!
— Не все, что мы хотим, мы можем себе позволить, — назидательно говорит женщина в белом платье, невесело улыбаясь и поправляя прядь светлых волос.
— Я сейчас вообще попала с первого раза! — вопит девочка, размахивая руками.
— Да, хорошо, ты быстро учишься, — устало говорит женщина.
— Слушай… А почему они иногда так кричат, мам?
— Им бывает больно, лапушка. Но тут уж ничего не поделаешь.
— Ой, мне тоже когда-то было больно, я помню… А можно сделать, чтобы… чтобы им так не было?
— Нельзя, деточка. Ну, не расстраивайся, ты уже большая, ты же все и сама понимаешь. Радость, и та не ходит без боли. Что уж говорить о любви…
— Мам… а нам обязательно это делать?
— Да. Теперь обязательно.
— А если я не хочу?
— Мало ли чего ты не хочешь. Он ведь тоже не хотел, помнишь?.. А теперь наша очередь.
— Это было совсем давно… я не помню… наверное.
— Ну, это к лучшему, пожалуй. Вставай.
Женщина в белом поднялась с ледяной скамейки, морщась, взяла лежащий рядом массивный лук-автомат, протянула руку девочке и подняла с подмороженной травы.
— Мам, а ты ведь не всегда была моя мама, да? Ну, в прошлой жизни?
— Да. Но про это мы тоже вспоминать не будем.
— Ладно.
Герда потянулась за своим маленьким луком, не выпуская руки Снежной Королевы, и они пошли куда-то вдаль, тихо переговариваясь между собой. И постепенно две фигуры растворились в молочном тумане.
Такие, как я
Санчо ехал на тощей кобыле, пьяно покачиваясь в седле. И зачем его понесло в объезд? А впрочем, правильно. Можно спокойно доехать до дому, ну и пусть долго, зато не через лес. Жуткие, надо сказать, байки рассказывают про здешний лес. Говорят, будто по ночам из могил выкапываются мертвяки и играют в прятки под дубами. Еще, мол, разбойнички ночуют. Много говорят. Даже… Впрочем, это-то уж точно негоже к ночи вспоминать. Санчо поежился, хлестнул дохлую лошаденку — авось пронесет… Заеду к Дульсинее, подумал вдруг Санчо. А что? Самое оно, да и ждет, небось. Эх, жаль, не меня она ждала с самого-то начала. Ну, а чем я хуже? Утешу… Санчо сладко задумался.
Невдалеке послышался стук копыт. Крупная лошадь, машинально подумал Санчо. И сразу же испугался. Полночь уже, неужто еще какой случайный путник, вроде него, едет навстречу? Хорошо бы, да не верится что-то… Санчо сразу взмок и торопливо перекрестился.
Из-за поворота показалась лошадь. С всадником. Что-то было не так, но Санчо в темноте не сразу разобрал, что. И вдруг понял. У всадника не было головы.
…В глаза светила луна и противно ныло плечо и шея, — ударился, видно, когда с лошади-то летел. Санчо окончательно пришел в себя, подобрался и сел. Вокруг никого не было. И лошади не было. А вот это было по-настоящему плохо. Как же домой-то? Ночь вокруг. Тьфу ты, как баба, без чувств, понимаете ли… Всадники нам мерещатся. «Совесть-то нечиста», — проговорил кто-то. Санчо вскочил и схватился за нож, висящий на поясе. Да кто ж тут есть… А ну, выходи! Раздался тихий смешок. Санчо чудилось, что отовсюду из-за кустов глядели на него десятки глаз. Впрочем, судя по шорохам, вовсе и не чудилось. Волки, подумал Санчо. Не иначе. Или волколаки. Делать-то что?! Санчо судорожно перебирал в уме все истории, что рассказывали о ночном лесе. Заканчивались они плохо. Если вообще заканчивались…
«Да ладно тебе, когда предавал, не боялся, небось?..» Кого предавал, тупо подумал Санчо… и вдруг понял, кого.
Бежал он долго, но его не преследовали; может быть, поэтому он все-таки добежал и рухнул на собственном пороге. Минуту спустя, не отдышавшись, он ввалился внутрь, с грохотом захлопнул дверь и запер ее на все засовы.
«Ну, здравствуй», — раздался голос за спиной. Санчо подскочил на метр, не меньше, развернулся судорожно и увидел… Да, за столом сидел давешний всадник. Только теперь Санчо узнал его. «Дон?!» — «Он самый», — насмешливо и спокойно проговорил всадник. Впрочем, какой же он всадник, коли на скамье сидит, а не на лошади?.. Головы нигде не было видно и страшно было, ох, как было страшно слушать голос, что шел неведомо откуда. «Да ты садись… чего уж». Санчо сел, не глядя, на скамью у стены. Хорошо сел, уверенно, даже на пол не грохнулся. «А вы… живой, Дон?» — тупо спросил он и сам понял, как это прозвучало. «Такие, как я, не умирают». От Дона веяло темнотой, которая не позволяла разглядеть деталей, и почему-то Санчо до дрожи захотелось увидеть, а что там, где нет головы… Но стало еще страшнее.
— Я не предавал, Дон, не убивал вас…
— Знаю, что не убивал.
— И не предавал!
— Ты не пошел со мной, и меня убили. Попытались убить…
— Я боялся, Дон! Я просто трус…
Санчо забыл, что боится. Его терзала мысль, что Дон может поверить, будто Санчо, его верный Санчо — предатель.
— Сказал бы, что нравится тебе Дульсинея, что остаться хочешь, не с ней, так подле, а не в походы ходить…
— Да не в том дело, Дон!
Санчо вдруг нестерпимо захотелось, чтобы Дон поверил ему.
— Просто зря это, Дон, все зря! Мельницы не победишь, на то они и мельницы! Да и губернатором я не стану…
— Выгляни в окно, Санчо…
Санчо глянул в окно и остолбенел. В рассветной дымке за оврагом, там, где стояла мельница, ничего не было. Только гигантская тень удалялась…
— Так что, все это правда? Это великаны?
— Конечно, друг Санчо. Просто надо уметь видеть. Теперь ты видишь. Ты же практически умер.
— Как?! Когда??
— А вот прямо сегодня. В лесу. Шею едва не сломал спьяну, когда с лошади летел.
— Да как же…
Санчо вскочил и снова сел. И опять вскочил.
— А вы? Как же вы? Как же мы с вами? Неужели ничего не сделать?
— А что тут сделаешь. Впрочем, послушай меня…
…Они ехали рядом, как в старые времена, только теперь Санчо сидел не на осле, а на кобылке своей — нашлась, зараза… Наступал уже третий рассвет с той ночи, как встретились они с Доном в лесу. С той ночи, когда Санчо едва не умер. Он уже почти свыкся с мыслью, что Дон не очень-то живой, что ему не надо теперь ничего… Почти ничего.
Гулкий звук донесся издалека. Санчо соскочил с лошади и прижался ухом к земле. «Идет! — прошептал Санчо, преданно глядя на Дона снизу вверх. — Ну, с Богом…»
Они пришпорили лошадей. Убить хотя бы одного великана, хотя бы одного, скачками неслись мысли в голове Санчо, все легче, да, а может, простят, может, забудут? А впрочем, не забудут, да, не ради себя, главное — не ради себя…
Великан вышел из рассветной дымки, скалясь, помахивая неподъемной дубиной. С плеч у него сыпался какой-то мусор. Птицы вдруг перестали петь. Мир замер. Дон и Санчо с двух сторон рванулись к великану, доставая мечи. Да, у Санчо теперь тоже был меч…
…На исходе утра, когда они уже валились с ног, Санчо удалось ударить злого великана в самое сердце. Тот упал, поднимая пыль на дороге. Птицы снова запели. Мешал какой-то скрип. Санчо утер пот и счастливо засмеялся.
— Я не хочу быть живым! Я буду как вы, Дон, как вы, вечно служить людям!
Предостерегающего крика он не услышал. Скрипевшее дерево, росшее у дороги и задетое великаном, с шумом повалилось на него.
— Такие, как я, не умира…
Малыш и Эн
Малыш, как обычно, сидел у окна. Он каждый вечер делал уроки, а потом садился на стул, подпирал подбородок руками и смотрел, как над крышами соседних домов летают птицы. Это давно уже стало привычкой — с тех пор, как его друг улетел и обещал вернуться. Мама говорила, что никто никогда не возвращается. Возможно, она была права. По крайней мере, папа тоже однажды ушел и больше не вернулся. Но Малыш все равно ждал. Он очень хорошо умел это делать.
Последнее время ничего особенного не происходило. Даже мама перестала готовить тефтели, и изо дня в день приходилось есть невкусные голубцы. Собаку ему так и не подарили. Боссе все время проводил с друзьями, приходил ночью, глазами блестел, пару раз икал и ложился спать. Бетан целовалась со своим парнем, поэтому ее вечно не было дома. Кристофер и Гунилла редко с ним разговаривали, потому что он перестал гулять. Ведь надо было сидеть у окна и ждать друга. Они говорили, что он никогда не прилетит. Смеялись. Даже Гунилла. Поэтому он раздумал на ней жениться. Впрочем, можно было жениться на маме, но она все время была в своих мыслях, а недавно сказала ему, что он все придумал про друга, заплакала и вышла из комнаты.
Последнее время Малышу стало казаться, что у него в шкафу кто-то поселился. По крайней мере, иногда оттуда раздавался шорох. Сегодня он, наконец, решил туда заглянуть. Долго собирался с духом, открыл дверцу и сначала не увидел ничего, кроме одежды. Потом разглядел, что на нижней полке сидит странное существо. Оно было маленькое, черно-серое. И немножко страшное. Оно сидело там и смотрело на него. Малыш захлопнул дверцу и никому не стал рассказывать, что видел.
Шли дни. Ни папа, ни друг не возвращались. Боссе однажды пришел домой и, качаясь, упал на пороге. А маме пришлось тащить его в комнату и укладывать в постель. Наверное, он заболел. Как-то раз Малыш услышал, как Бетан говорила маме, что будет делать аборт. Малыш не знал, что такое аборт, но видимо, это что-то очень плохое, раз мама заплакала. А потом сказала, чтобы делала, как хочет. Бетан не было дома целый день, а потом она вернулась и тоже все время плакала.
Малыш стал часто заглядывать в шкаф. Существо сидело и смотрело на него большими черными глазами. Иногда оно оказывалось на другой полке. Вообще-то оно было похоже на девчонку. Страшненькую и противную. Малыш скоро перестал ее бояться, привык. Он начал скармливать ей голубцы — все равно они были невкусные. Существо ела, наверное, ей не нравилось, но она ничего не говорила.
Однажды Малыш открыл дверцу и увидел, что существо выросла.
— Тебя будут звать Эн, — сказал ей Малыш. Ему показалось, что Эн чуть-чуть кивнула.
Эн росла теперь уже быстро и перестала помещаться на своем месте. Малышу пришлось вынуть одну из полок, чтобы ей было, где жить. Мама ничего не заметила.
Так прошло много-много времени. Малыш стал совсем большой и однажды понял, что все не так, как он думал. Он хотел заплакать, но у него не получилось. Тогда он подошел к шкафу и распахнул дверцу. Полок не было, вещи давно перекочевали на стулья, а весь шкаф занимала Эн. Малыш взял стул и стал смотреть на нее. Так они и сидели, глядя друг другу в глаза, — Малыш и Ненависть.
Право на мечту
Сама Доброта пожала плечами.
— Зато у тебя будет богатый муж.
— Да, — девушка брезгливо разглядывала проспекты, — все вы так говорите… «намажься этим — и станешь настоящей принцессой», «купи это — и выйдешь замуж».
— Но ты действительно…
— Вот-вот.
Сама Доброта умолкла, поерзала в кресле и демонстративно глянула на часы. Она должна покончить с этим делом сегодня и доложить обо всем, иначе… иначе не видать ей новой, модной кареты, как своих ушей. А старая-то совсем разваливается…
— Смотри сама. Если тебе не нужен принц, продолжай ничего не делать. Это бесплатно.
— Принц? А кто говорит о принце?
— Я говорю.
Пожилая дама гордо ухмыльнулась. У нее были основания.
— Ты знаешь, я всегда желала тебе добра, — именно за эту фразу ее и прозвали Самой Добротой. Уже никто не помнил, как ее звали на самом деле. — Каждый достигает счастья по-своему. Я предлагаю тебе верное средство. Но если ты собираешься провести всю жизнь на кухне, я, пожалуй, пойду.
— Погоди. Но у меня столько нет!..
— Для тебя я сделаю скидку.
Девушка потерла щеку. На бледной коже остался след сажи.
— Но моих денег хватит только на что-то одно…
— Не беда. Возьмем демо-версии.
— А эти твои… демо-версии… сработают?
— Не сомневайся. Так, держи, вот… и вот… Это автозагар… Нет, просто намазать… Ага, спасибо. И помни, есть одно условие…
Девушка тряслась в золоченой карете. Дорога была изъезжена вдоль и поперек, и колеса то и дело проваливались в очередную колею. Последнее время стало модно заказывать нестандартные экипажи, и каждый калечил дорогу по-своему. Вот и приходилось теперь подпрыгивать в самых неожиданных местах, вместо того чтобы спокойно катиться на встречу с мечтой. За окном тянулись знакомые поля, и девушка переключилась на новое платье. Да, это было красиво… И заплаток практически не видно. Карманное зеркальце отражало загорелое лицо, шелк и банты. «А туфель таких вообще ни у одной принцессы нет». Туфли были отличные, с блестками, только жали. Девушка торопливо полезла в сумочку и выяснила, что пластырь в демо-версию не входит. «Все будет нормально, не так уж и жмут. Потерплю. В крайнем случае, примну задник, буду ходить, как в шлепанцах, под длинным подолом никто и не заметит. Главное — не забыть условие…» Девушка еще раз повторила про себя слова крестной, расправила складки на платье и выглянула в окно. Замок приближался…
Сама Доброта успела к назначенному часу. Карета все-таки развалилась, пришлось пользоваться предпоследним заклинанием перелета, но ровно в пять фея была на месте.
— Ну что, ты выполнила мои указания? — заказчик кутался в черный плащ, лицо скрывая капюшоном.
— В точности, Ва… — Сама Доброта закашлялась. — Простите, что-то в горло попало. В общем, не волнуйтесь, все сделано. Платье, туфли… нужного цвета, размера и срока действия.
— Хорошо. Держи. Пятьсот золотых, как договорено. И смотри у меня! Если что не так…
— Ну, что вы…
— Прощай.
Заказчик шагнул в тень и пропал из глаз. Сама Доброта усмехнулась, думая, что и в ее возрасте фея-крестная чего-то стоит, если ее нанимают такие клиенты. Использовав последнее заклинание перелета, Сама Доброта вернулась домой, где села пить чай и мечтать о самой лучшей карете, которую она купит завтра…
— Ваше Величество, через пятнадцать минут начнется прием.
— Благодарю.
Король подошел к зеркалу и провел рукой по волосам. Идеальный костюм, идеальная прическа, в глазах — аристократизм, ум, власть, честь… Черт возьми, даже и не скажешь, через что прошел этот благородный человек двадцать лет назад, чтобы взойти на трон. Грязь, кровь, интриги, расчетливость и коварство. Все осталось в прошлом.
Некрасивая и напыщенная жена (разумеется, она-то была королевского рода) недавно его покинула. С тех пор все хорошо. Государство процветает, чиновники воруют умеренно, подданные любят своего короля. Даже наследник радует — разумный парень с блестящими задатками. Несколько безвольный, но оно и неудивительно — чего ему добиваться? Дорого за все это заплачено. Жаль, только… И пусть хоть у него…
Король улыбнулся своему отражению и сказал вслух:
— Пятьсот золотых… Так мало за мечту. Я бы не пожалел и тысячи.
Варенье
— Куда ты ложку дел, а?
Тусклые волосы, тело, закутанное в добротную ткань, на боках — последствия хорошего аппетита, по-домашнему блестящие щеки. Дорогая… Десять тысяч золотых в год на булавки. Свет очей моих…
— Ну, чего смотришь? Куда, говорю, ложку дел? А, вот она…
Душа моя. Полные плечи с достоинством возвышаются среди брабантских кружев и узорчатого шелка. Тысячу лет назад в такой же жаркий день я увидел ее в первый раз и был пленен лукавым взглядом и этими плечами, которые затмевали мир. Я дарил ей полевые цветы и носил ее образ — и в своем сердце, и на своем щите.
— Посиди со мной, голубчик… А то, может, будешь? Чего головой мотаешь? Всего пять банок осталось, как бы не заплесневело. Уф, жарко сегодня. А до обеда еще далеко. Соседи придут, как обычно, так что хоть на стол ничего не ставь — съедят все и не постесняются… Скромнее надо быть.
За обедом будут обсуждаться виды на урожай и укороченные жилеты, я знаю. Мы женаты уже двадцать пять лет. Как раз столько мне было, когда я увидел ее улыбку впервые… Я был беден, а она прекрасна…
— Сегодня ждут корабль с новой партией шелка. Об этом весь город говорит. Я уж все обсудила с портнихой, в столице нынче кроят иначе, а мы тут живем, как последние провинциалы…
Она ведь любила меня, я думаю. И жизнь была пропитана радостью и смыслом. Что изменилось? Мельницы остались мельницами, люди — людьми, и даже оруженосец, я слышал, осуществил свою мечту — стал губернатором в дальнем краю. А я все реже ощущаю дыхание великанов в скрипе мельничных крыльев. Мой мир был бы полон тишины, но она сделала его уютным, как коврик у камина…
— О, ты слышишь? Прибыли. Но ничего, торговать начнут только завтра. Надо будет пораньше собраться, а то все раскупят… М-м-м, съешь капельку?
Она всегда любила сладкое и заливисто смеялась вишневыми губами… Слышится грохот пушек. Что там? Я уже различаю шум толпы. И впрямь — развлечение для жителей, пришел корабль из дальних стран. Сегодня усталые моряки рассядутся по трактирам, неспешно рассказывая за кружкой пива о жарких песках аравийской земли, о северных широких реках, о странных обычаях людей и повадках морских гадов…
— Хмурый какой… Верно тебя называли — Рыцарь печального образа. Да не волнуйся, успеем мы завтра купить пару отрезов шелка, говорю же — пораньше выйдем. Ну, голубчик, не дуйся, съешь ягодку, ты же всегда любил вишневое варенье.
Жарко сегодня.
В тумане
— Дружок, иди ко мне!
— Ду-дут!
— Иди же!..
— Иду.
Короткий белый подол перепачкан зеленкой весенней травы. Маленькая девочка усаживается в клубах молочного тумана перед матерью, та укоризненно качает головой.
— Правда, я молодец?
— Конечно, молодец. Но не увлекайся, наши только сто человек в неделю.
— А я хочу еще!
— Не все, что мы хотим, мы можем себе позволить, — назидательно говорит женщина в белом платье, невесело улыбаясь и поправляя прядь светлых волос.
— Я сейчас вообще попала с первого раза! — вопит девочка, размахивая руками.
— Да, хорошо, ты быстро учишься, — устало говорит женщина.
— Слушай… А почему они иногда так кричат, мам?
— Им бывает больно, лапушка. Но тут уж ничего не поделаешь.
— Ой, мне тоже когда-то было больно, я помню… А можно сделать, чтобы… чтобы им так не было?
— Нельзя, деточка. Ну, не расстраивайся, ты уже большая, ты же все и сама понимаешь. Радость, и та не ходит без боли. Что уж говорить о любви…
— Мам… а нам обязательно это делать?
— Да. Теперь обязательно.
— А если я не хочу?
— Мало ли чего ты не хочешь. Он ведь тоже не хотел, помнишь?.. А теперь наша очередь.
— Это было совсем давно… я не помню… наверное.
— Ну, это к лучшему, пожалуй. Вставай.
Женщина в белом поднялась с ледяной скамейки, морщась, взяла лежащий рядом массивный лук-автомат, протянула руку девочке и подняла с подмороженной травы.
— Мам, а ты ведь не всегда была моя мама, да? Ну, в прошлой жизни?
— Да. Но про это мы тоже вспоминать не будем.
— Ладно.
Герда потянулась за своим маленьким луком, не выпуская руки Снежной Королевы, и они пошли куда-то вдаль, тихо переговариваясь между собой. И постепенно две фигуры растворились в молочном тумане.
Такие, как я
Санчо ехал на тощей кобыле, пьяно покачиваясь в седле. И зачем его понесло в объезд? А впрочем, правильно. Можно спокойно доехать до дому, ну и пусть долго, зато не через лес. Жуткие, надо сказать, байки рассказывают про здешний лес. Говорят, будто по ночам из могил выкапываются мертвяки и играют в прятки под дубами. Еще, мол, разбойнички ночуют. Много говорят. Даже… Впрочем, это-то уж точно негоже к ночи вспоминать. Санчо поежился, хлестнул дохлую лошаденку — авось пронесет… Заеду к Дульсинее, подумал вдруг Санчо. А что? Самое оно, да и ждет, небось. Эх, жаль, не меня она ждала с самого-то начала. Ну, а чем я хуже? Утешу… Санчо сладко задумался.
Невдалеке послышался стук копыт. Крупная лошадь, машинально подумал Санчо. И сразу же испугался. Полночь уже, неужто еще какой случайный путник, вроде него, едет навстречу? Хорошо бы, да не верится что-то… Санчо сразу взмок и торопливо перекрестился.
Из-за поворота показалась лошадь. С всадником. Что-то было не так, но Санчо в темноте не сразу разобрал, что. И вдруг понял. У всадника не было головы.
…В глаза светила луна и противно ныло плечо и шея, — ударился, видно, когда с лошади-то летел. Санчо окончательно пришел в себя, подобрался и сел. Вокруг никого не было. И лошади не было. А вот это было по-настоящему плохо. Как же домой-то? Ночь вокруг. Тьфу ты, как баба, без чувств, понимаете ли… Всадники нам мерещатся. «Совесть-то нечиста», — проговорил кто-то. Санчо вскочил и схватился за нож, висящий на поясе. Да кто ж тут есть… А ну, выходи! Раздался тихий смешок. Санчо чудилось, что отовсюду из-за кустов глядели на него десятки глаз. Впрочем, судя по шорохам, вовсе и не чудилось. Волки, подумал Санчо. Не иначе. Или волколаки. Делать-то что?! Санчо судорожно перебирал в уме все истории, что рассказывали о ночном лесе. Заканчивались они плохо. Если вообще заканчивались…
«Да ладно тебе, когда предавал, не боялся, небось?..» Кого предавал, тупо подумал Санчо… и вдруг понял, кого.
Бежал он долго, но его не преследовали; может быть, поэтому он все-таки добежал и рухнул на собственном пороге. Минуту спустя, не отдышавшись, он ввалился внутрь, с грохотом захлопнул дверь и запер ее на все засовы.
«Ну, здравствуй», — раздался голос за спиной. Санчо подскочил на метр, не меньше, развернулся судорожно и увидел… Да, за столом сидел давешний всадник. Только теперь Санчо узнал его. «Дон?!» — «Он самый», — насмешливо и спокойно проговорил всадник. Впрочем, какой же он всадник, коли на скамье сидит, а не на лошади?.. Головы нигде не было видно и страшно было, ох, как было страшно слушать голос, что шел неведомо откуда. «Да ты садись… чего уж». Санчо сел, не глядя, на скамью у стены. Хорошо сел, уверенно, даже на пол не грохнулся. «А вы… живой, Дон?» — тупо спросил он и сам понял, как это прозвучало. «Такие, как я, не умирают». От Дона веяло темнотой, которая не позволяла разглядеть деталей, и почему-то Санчо до дрожи захотелось увидеть, а что там, где нет головы… Но стало еще страшнее.
— Я не предавал, Дон, не убивал вас…
— Знаю, что не убивал.
— И не предавал!
— Ты не пошел со мной, и меня убили. Попытались убить…
— Я боялся, Дон! Я просто трус…
Санчо забыл, что боится. Его терзала мысль, что Дон может поверить, будто Санчо, его верный Санчо — предатель.
— Сказал бы, что нравится тебе Дульсинея, что остаться хочешь, не с ней, так подле, а не в походы ходить…
— Да не в том дело, Дон!
Санчо вдруг нестерпимо захотелось, чтобы Дон поверил ему.
— Просто зря это, Дон, все зря! Мельницы не победишь, на то они и мельницы! Да и губернатором я не стану…
— Выгляни в окно, Санчо…
Санчо глянул в окно и остолбенел. В рассветной дымке за оврагом, там, где стояла мельница, ничего не было. Только гигантская тень удалялась…
— Так что, все это правда? Это великаны?
— Конечно, друг Санчо. Просто надо уметь видеть. Теперь ты видишь. Ты же практически умер.
— Как?! Когда??
— А вот прямо сегодня. В лесу. Шею едва не сломал спьяну, когда с лошади летел.
— Да как же…
Санчо вскочил и снова сел. И опять вскочил.
— А вы? Как же вы? Как же мы с вами? Неужели ничего не сделать?
— А что тут сделаешь. Впрочем, послушай меня…
…Они ехали рядом, как в старые времена, только теперь Санчо сидел не на осле, а на кобылке своей — нашлась, зараза… Наступал уже третий рассвет с той ночи, как встретились они с Доном в лесу. С той ночи, когда Санчо едва не умер. Он уже почти свыкся с мыслью, что Дон не очень-то живой, что ему не надо теперь ничего… Почти ничего.
Гулкий звук донесся издалека. Санчо соскочил с лошади и прижался ухом к земле. «Идет! — прошептал Санчо, преданно глядя на Дона снизу вверх. — Ну, с Богом…»
Они пришпорили лошадей. Убить хотя бы одного великана, хотя бы одного, скачками неслись мысли в голове Санчо, все легче, да, а может, простят, может, забудут? А впрочем, не забудут, да, не ради себя, главное — не ради себя…
Великан вышел из рассветной дымки, скалясь, помахивая неподъемной дубиной. С плеч у него сыпался какой-то мусор. Птицы вдруг перестали петь. Мир замер. Дон и Санчо с двух сторон рванулись к великану, доставая мечи. Да, у Санчо теперь тоже был меч…
…На исходе утра, когда они уже валились с ног, Санчо удалось ударить злого великана в самое сердце. Тот упал, поднимая пыль на дороге. Птицы снова запели. Мешал какой-то скрип. Санчо утер пот и счастливо засмеялся.
— Я не хочу быть живым! Я буду как вы, Дон, как вы, вечно служить людям!
Предостерегающего крика он не услышал. Скрипевшее дерево, росшее у дороги и задетое великаном, с шумом повалилось на него.
— Такие, как я, не умира…
Малыш и Эн
Малыш, как обычно, сидел у окна. Он каждый вечер делал уроки, а потом садился на стул, подпирал подбородок руками и смотрел, как над крышами соседних домов летают птицы. Это давно уже стало привычкой — с тех пор, как его друг улетел и обещал вернуться. Мама говорила, что никто никогда не возвращается. Возможно, она была права. По крайней мере, папа тоже однажды ушел и больше не вернулся. Но Малыш все равно ждал. Он очень хорошо умел это делать.
Последнее время ничего особенного не происходило. Даже мама перестала готовить тефтели, и изо дня в день приходилось есть невкусные голубцы. Собаку ему так и не подарили. Боссе все время проводил с друзьями, приходил ночью, глазами блестел, пару раз икал и ложился спать. Бетан целовалась со своим парнем, поэтому ее вечно не было дома. Кристофер и Гунилла редко с ним разговаривали, потому что он перестал гулять. Ведь надо было сидеть у окна и ждать друга. Они говорили, что он никогда не прилетит. Смеялись. Даже Гунилла. Поэтому он раздумал на ней жениться. Впрочем, можно было жениться на маме, но она все время была в своих мыслях, а недавно сказала ему, что он все придумал про друга, заплакала и вышла из комнаты.
Последнее время Малышу стало казаться, что у него в шкафу кто-то поселился. По крайней мере, иногда оттуда раздавался шорох. Сегодня он, наконец, решил туда заглянуть. Долго собирался с духом, открыл дверцу и сначала не увидел ничего, кроме одежды. Потом разглядел, что на нижней полке сидит странное существо. Оно было маленькое, черно-серое. И немножко страшное. Оно сидело там и смотрело на него. Малыш захлопнул дверцу и никому не стал рассказывать, что видел.
Шли дни. Ни папа, ни друг не возвращались. Боссе однажды пришел домой и, качаясь, упал на пороге. А маме пришлось тащить его в комнату и укладывать в постель. Наверное, он заболел. Как-то раз Малыш услышал, как Бетан говорила маме, что будет делать аборт. Малыш не знал, что такое аборт, но видимо, это что-то очень плохое, раз мама заплакала. А потом сказала, чтобы делала, как хочет. Бетан не было дома целый день, а потом она вернулась и тоже все время плакала.
Малыш стал часто заглядывать в шкаф. Существо сидело и смотрело на него большими черными глазами. Иногда оно оказывалось на другой полке. Вообще-то оно было похоже на девчонку. Страшненькую и противную. Малыш скоро перестал ее бояться, привык. Он начал скармливать ей голубцы — все равно они были невкусные. Существо ела, наверное, ей не нравилось, но она ничего не говорила.
Однажды Малыш открыл дверцу и увидел, что существо выросла.
— Тебя будут звать Эн, — сказал ей Малыш. Ему показалось, что Эн чуть-чуть кивнула.
Эн росла теперь уже быстро и перестала помещаться на своем месте. Малышу пришлось вынуть одну из полок, чтобы ей было, где жить. Мама ничего не заметила.
Так прошло много-много времени. Малыш стал совсем большой и однажды понял, что все не так, как он думал. Он хотел заплакать, но у него не получилось. Тогда он подошел к шкафу и распахнул дверцу. Полок не было, вещи давно перекочевали на стулья, а весь шкаф занимала Эн. Малыш взял стул и стал смотреть на нее. Так они и сидели, глядя друг другу в глаза, — Малыш и Ненависть.
Маленькое переносное солнце
Жили-были…
Жили-были Тори и Ам, Ам и Тори. Ели, пили, спали, и все у них было хорошо. Но однажды вечером Тори включила музыку, закурила и сказала:
— Я очень несчастна.
— Почему? — спросил Ам.
— Потому что у меня нет того, чего я хочу.
— Чего же ты хочешь?
— Больше всего на свете я сейчас хочу трубку с вишневым табаком, губную гармошку и почитать сказки Гофмана.
— Да ты счастливейший человек! — сказал Ам.
— Почему? — удивилась Тори. — Как это?
— Так. Вот есть у тебя сейчас винстон уан, винамп и вордовый документ, и есть у тебя ясное понимание, чего ты хочешь. Это важно. А трубка с вишневым табаком, губная гармошка и сказки Гофмана у тебя обязательно будут.
И тут Тори поняла, что все так и есть, и обрадовалась. Потому что иногда для счастья нужно только, чтобы кто-то об этом сказал.
Bad Girls
Плохие девочки любят пить виски, курить сигареты и нюхать трубочный дым. Отращивают длинные когти и острые языки. Они кусают словами и притягивают глазами. А потом опять кусают и бьют током самих себя. Девочкам нравится быть творческими, писать истерику разумно и жарко. Они любят мужчин и любят, когда их любят. Закатывают глаза и говорят: «Сколько можно…», говорят: «Кто считает», — а сами помнят, как он смешно целовал ее в кончик носа, а потом дверь в квартиру захлопнулась, а вот он подарил медвежонка, но у него оторвалась лапа почему-то. Плохие девочки не любят плакать. Иногда все равно, ночью, носом в подушку, чтобы никто. Но редко, да, редко. А внутри у них живет маленькая пугливая зверинка. Пушистая такая. Очень боится, но не плачет. Дрожит только иногда сильно. Особенно когда ее бьют. Она тогда смотрит глазами своими изнутри и когти выпускает — держится.
Destination anywhere
Так о чем это мы? О свободе, да… Что ж, слушай.
Зимней ночью нужно выйти на улицу. Только предварительно подготовиться, надеть свитер мягкий и шарф. Ты почувствуешь, что это та самая ночь. Хлопнешь дверью, непременно поскользнешься на пороге и выберешься на улицу. Под фонарем будет волноваться белое, небо будет тяжелым и невидимым. Нужно несколько минут постоять, глядя на подфонарную круговерть, а потом подставить руку и поймать снежинку. Если она будет красивая, значит, тебе повезет. Кутаясь и пряча нос, нужно пойти туда, куда глаза глядят. Это, знаешь, вот если человека умотать по самое не хочу, а потом на минутку оставить в покое, он так и будет смотреть — не то насквозь, не то вообще внутрь себя. Вот так, да… Если сделал все правильно — сам не заметишь, как окажешься на автобусной остановке, когда-то давно лишившейся крыши и таблички с номерами. Не волнуйся, теперь тебе осталось только ждать. Сколько? Никто не знает. Через некоторое время подойдет автобус без номера. Если захочешь, ты в него сядешь. Впрочем, если бы не хотел, ты бы и остановку не нашел. Нужно зайти, сесть и расслабиться. За окнами будет мелькать что-то, а ты смотри и попытайся решить, чего же ты хочешь.
Может быть, в автобус будут заходить люди. Некоторые начнут отдуваться, озираться тревожно и вопрошать: «Это пятый?.. Это сто шестнадцатый?..» Другие просто усядутся, кто куда, и затихнут. Вот кому-то повезло — он достал из кармана билет, взглянул и улыбнулся. На следующей остановке сошел. Ну что, ты уже понял? Опусти руку в карман. Доставай. Смотри. Ну-ка, покажи… Да-а… Ну, не знаю. Ничего не могу сказать. Права не имею. Позже. А ты пока осваивайся, братишка. Сиденья еще мягкие, особенно то, справа. Почти не дует, даже у окна. Располагайся поудобней. Будет мне теперь с кем время коротать…
Эшвиш
Эшвиш, как обычно, пришел на работу без пяти девять. О такой работе мечтали многие — сидишь в теплом кабинете, от звонка до звонка, заполняешь карточки, заносишь в компьютер. А вечером домой. Красота. Не то, что за гроши рвать спину тяжелыми мешками или на ледяном ветру покрывать раствором новую кладку. Эшвиш сидел за столом и тупо разглядывал серый заоконный пейзаж — до начала рабочего дня было еще пять минут. Он всегда старался прийти пораньше, потому что за опоздания сурово штрафовали, и даже провели пару показательных увольнений. До сих пор Эшвишу удавалось не опаздывать. Поэтому никто на работе не догадывался, что ранние пробуждения для него являлись самым настоящим ужасом. И подвигом.
До самого рассвета Эшвиш мог делать все, что угодно. Единственное, чего он не мог — спать. К утру он задремывал, успевал увидеть во сне что-то высокое и летящее, но совсем скоро ему приходилось выдирать себя из теплой постели. Жизнь превращалась в ад каждое утро. И так было до самого вечера. Только когда в длинных офисных кабинетах загорались тусклые лампы, Эшвиш начинал себя хоть как-то чувствовать.
Сегодня предстоял день выплаты премий, а Эшвиш едва не опоздал. В прошлом месяце он проспал и пришел на работу в девять ноль пять. Премию ему тогда не дали. Эшвиш задумался о постели и быстро выпрямился. Не хватало еще заснуть…
У него был один секрет. Маленькая подушка, набитая сушеными травами, в нижнем ящике стола, закрытом на ключ. На ее атласной поверхности можно было выспаться буквально за четверть часа. Подушку ему когда-то подарила мама.
Она умерла восемь лет назад. Еще до того, как он стал взрослым и получил хорошую работу. Она не дожила до его совершеннолетия. И некому было рассказать ему в самый торжественный день, кто он такой и как ему следует жить дальше…
Эшвишу удалось сосредоточиться и нормально проработать до обеда. Когда все ушли в столовую, он аккуратно закрыл дверь и только было собрался прибегнуть к верному противо- (или за?) сонному средству, как вернулся коллега, забывший кошелек. Потом начали звонить все телефоны одновременно. Затем его вызвали к начальству — вручать премию. В общем, поспать так и не удалось… А вечером им объявили о неделе аврала — начиналась подготовка к ежегодной комиссии, работа без обеда.
Через четыре дня Эшвиш, как обычно, сидел за столом. Стояла серая дождливая погода. Люди работали, и только у него все валилось из рук. Он по-прежнему не мог уснуть ночью, а днем ему спать не давали. Чтобы развеяться, он подошел к окну. Встал, прижавшись лбом к стеклу, и смотрел, как летят вниз дождевые капли. Он вспомнил, как мама называла дождик — соннышко. Пробормотав что-то о проветривании помещений, Эшвиш открыл окно. В кабинет ворвались мокрые запахи и звуки будничного города.
Никто не заметил, как он ступил на широкий карниз. Постояв секунду, он повернулся направо и медленно пошел к углу дома. Там была глубокая ниша, защищенная от дождя. Он сел, подтянул ноги и закурил.
Заметили его исчезновение не сразу, а когда в кабинете стало холодно. Окно закрыли, мимолетно удивившись, куда подевался Эшвиш. Впрочем, все тут же забыли о нем — разбирали архивы, не до того… А он стянул пиджак, рубашку, накрылся ими и уснул. Ему снилась большая птица, парящая над городом…
Наступал вечер, дождь затих и Эшвиш проснулся от рева пожарных машин. Это кто-то из младших служащих, возвращаясь с поручения, заметил скрюченную фигурку в нише, а дежурная, перепугавшись, позвонила в пожарную охрану.
Когда Эшвиш понял, что сейчас к нему доберутся люди в ярко-желтых спецовках, он поморгал, выпрямился и шагнул в сторону от поднявшейся лестницы. Тело затекло, нога неуклюже поехала по скользкому карнизу…
Он летел вниз, медленно, как во сне. Мимо проскальзывали окна, освященные всеми оттенками желто-белого цвета, иногда попадались зеленые или синие. Мелькали удивленные или испуганные фигуры, застывшие в нелепых позах. Внизу ждал город — мокрый, встрепанный, покрытый серым асфальтом.
Эшвиш улыбнулся, распахнул руки, будто хотел обнять этот город, и плавно заскользил вниз — в сторону — вниз — в сторону… Он понял, что летит.
«Я — сова», — думал Эшвиш. — «Я — сова».
Художник
Высоко, под самой крышей дома номер четыреста двадцать восемь, живет художник. У него есть чайник со свистком, почти черная кошка, работа, которая его кормит, и Клара.
Он копирует картины старых мастеров для издательства, которое платит не так, чтобы много, но на жизнь хватает. А ему много не надо. И, пока есть деньги, он заваривает чай с мятой и душицей прямо в чайнике, садится у окна, на колени ему вспрыгивает кошка. В городе мокро, тучи, туман, стекло покрывается неровной сетью дрожащих и оползающих капель, барабанит по крыше уютный дождь. А художник мечтает. Он хочет написать эротический роман.
Невидящим взглядом смотрит он в мутноватое стекло и все рисует и рисует перед глазами сцены нежности и насилия, не решаясь перенести их на бумагу. Стройными рядами идут мускулистые нубийцы, жаркие эфиопки, тайки с бархатной кожей, бредут по берегу моря, чтобы упасть в прибой и подставить обнаженные тела солнцу — игра света и тени, полутона и влажный песок на лице. И что же? Воображение отказывает художнику, он застывает, кошка тихо мурчит у него на коленях, чай стынет.
На следующий день, закончив очередной набросок, он сядет в кресло у окна, обхватит колени руками, брысь, кошка, не до тебя, и станет рисовать новую сцену. Девочка, еще пухлая щеками, фруктовая, пушистая, берет со стола персик и маленькими быстрыми пальчиками разминает его, впивается губами — крупные мазки, акварель, гуашь, капли сока. И что? Художник хмурится, ни одна сцена не удается ему по-настоящему, он теряет детали, он не может поймать главное, он плачет. Кошка тихо сидит на подоконнике, боясь его потревожить. Приходит Клара.
Она шлюха, ее обход закончен, клиентов сегодня мало. Клара подумывает завязать со своим ремеслом, сколько можно. Ей нравится, когда художник просит ее позировать для редких собственных работ, нравится лежать обнаженной на потрепанном куске красного бархата, вдыхая запахи красителей и душицы, которыми пропитана мансарда. Ни одна картина из тех не закончена, ну и что. Кларе нравится художник, и она не прочь остаться. Закипает чайник. Художник замечает Клару, наконец, и они молча пьют чай с домашним печеньем.
После чая она не спешит уходить, а он не гонит ее, занятый мыслями об очередной сцене — не идет кисть, цепляется капризным беличьим ворсом за холст, тонкая французская девочка разметалась в белоснежной шелковой постели. Никто не идет, она прекрасна, в полумраке комнаты она выглядит силуэтом с дагерротипа, обнаженной фигурой речи, точеные линии, точные штрихи, кто придет к ней? Художник не знает, он ложится спать.
Кошка сегодня останется на подоконнике — место в постели занято, там ляжет Клара. Кошка не против.
Художник ворочается, вздыхает и никак не может уснуть. Клара смотрит на него в лунном свете, падающем из окна, гладит его по щеке и делает ему минет, бережно и сосредоточенно, как заядлый курильщик, аккуратно берущий губами последнюю сигарету из пачки, хранимой на самый черный день, затяжка, затяжка, выдох, удовольствие с привкусом душицы и мяты. Дождь закончился. Художник автоматически целует Клару в губы, откидывается на подушку и в ту же минуту засыпает.
Ему снится горькая и соленая эфиопка, она выходит из моря и сворачивается у него на подоконнике большим блестящим кольцом. Клара засыпает тоже, но ни ей, ни кошке в ту ночь не снится ничего такого, о чем можно было бы рассказать хозяину. А утром снова идет дождь.
* * *
У меня есть отличное переносное солнце, купленное на распродаже. И если его включить, станет видно, что, в сущности, мы очень счастливы. Черты станут ярче, ногти застынут нугой из разломленного напополам шоколада, а на губах проступит винный отпечаток винстона, фильтром искупанного в бокале, как ты меня научил. Станет как-то очень заметно, что тебя здесь нет и я, кажется, никогда больше тебя не увижу, потому что уже давно две тысячи километров умножились на два. Станет светлее, стоит включить солнце: маленькое — можно поставить рядом, чтобы тепло, можно закрыть ладонью, чтобы пальцы были кровавыми, словно искусанными — до локтей далеко, не достать. Можно закрепить над зеркалом, подойти — и тогда сразу видно, что год получился зимний и цирковой; холодно, правда, холодно под куполом: красный нос, трико, гаснущие факелы в руках, в ступни врезается тонкий трос, на щеке нарисованная слеза. Маленькое солнце можно носить на ладони, светить, выжигая на эпителии слова радости и любви, освещая дорогу — даже и не себе, если хватит запала. И, забыв о судьбе крокодила, можно даже проглотить это солнце, когда станет совсем небольшим, растраченным более чем на две трети, чтобы там, внутри, тоже было светло и как-то сразу понятно, что мы, в принципе, очень счастливы. Сны станут ярче, страхи застынут и растворятся белой таблеткой в красном бокале, который я непременно выпью, потому что всем известно: от себя не уйти, а царапины нужно обрабатывать спиртом, закусывать шоколадом, не уронить бы факелы, не уронить.
Твое здоровье, солнце мое, от неба и до самого дна.
Жили-были…
Жили-были Тори и Ам, Ам и Тори. Ели, пили, спали, и все у них было хорошо. Но однажды вечером Тори включила музыку, закурила и сказала:
— Я очень несчастна.
— Почему? — спросил Ам.
— Потому что у меня нет того, чего я хочу.
— Чего же ты хочешь?
— Больше всего на свете я сейчас хочу трубку с вишневым табаком, губную гармошку и почитать сказки Гофмана.
— Да ты счастливейший человек! — сказал Ам.
— Почему? — удивилась Тори. — Как это?
— Так. Вот есть у тебя сейчас винстон уан, винамп и вордовый документ, и есть у тебя ясное понимание, чего ты хочешь. Это важно. А трубка с вишневым табаком, губная гармошка и сказки Гофмана у тебя обязательно будут.
И тут Тори поняла, что все так и есть, и обрадовалась. Потому что иногда для счастья нужно только, чтобы кто-то об этом сказал.
Bad Girls
Плохие девочки любят пить виски, курить сигареты и нюхать трубочный дым. Отращивают длинные когти и острые языки. Они кусают словами и притягивают глазами. А потом опять кусают и бьют током самих себя. Девочкам нравится быть творческими, писать истерику разумно и жарко. Они любят мужчин и любят, когда их любят. Закатывают глаза и говорят: «Сколько можно…», говорят: «Кто считает», — а сами помнят, как он смешно целовал ее в кончик носа, а потом дверь в квартиру захлопнулась, а вот он подарил медвежонка, но у него оторвалась лапа почему-то. Плохие девочки не любят плакать. Иногда все равно, ночью, носом в подушку, чтобы никто. Но редко, да, редко. А внутри у них живет маленькая пугливая зверинка. Пушистая такая. Очень боится, но не плачет. Дрожит только иногда сильно. Особенно когда ее бьют. Она тогда смотрит глазами своими изнутри и когти выпускает — держится.
Destination anywhere
Так о чем это мы? О свободе, да… Что ж, слушай.
Зимней ночью нужно выйти на улицу. Только предварительно подготовиться, надеть свитер мягкий и шарф. Ты почувствуешь, что это та самая ночь. Хлопнешь дверью, непременно поскользнешься на пороге и выберешься на улицу. Под фонарем будет волноваться белое, небо будет тяжелым и невидимым. Нужно несколько минут постоять, глядя на подфонарную круговерть, а потом подставить руку и поймать снежинку. Если она будет красивая, значит, тебе повезет. Кутаясь и пряча нос, нужно пойти туда, куда глаза глядят. Это, знаешь, вот если человека умотать по самое не хочу, а потом на минутку оставить в покое, он так и будет смотреть — не то насквозь, не то вообще внутрь себя. Вот так, да… Если сделал все правильно — сам не заметишь, как окажешься на автобусной остановке, когда-то давно лишившейся крыши и таблички с номерами. Не волнуйся, теперь тебе осталось только ждать. Сколько? Никто не знает. Через некоторое время подойдет автобус без номера. Если захочешь, ты в него сядешь. Впрочем, если бы не хотел, ты бы и остановку не нашел. Нужно зайти, сесть и расслабиться. За окнами будет мелькать что-то, а ты смотри и попытайся решить, чего же ты хочешь.
Может быть, в автобус будут заходить люди. Некоторые начнут отдуваться, озираться тревожно и вопрошать: «Это пятый?.. Это сто шестнадцатый?..» Другие просто усядутся, кто куда, и затихнут. Вот кому-то повезло — он достал из кармана билет, взглянул и улыбнулся. На следующей остановке сошел. Ну что, ты уже понял? Опусти руку в карман. Доставай. Смотри. Ну-ка, покажи… Да-а… Ну, не знаю. Ничего не могу сказать. Права не имею. Позже. А ты пока осваивайся, братишка. Сиденья еще мягкие, особенно то, справа. Почти не дует, даже у окна. Располагайся поудобней. Будет мне теперь с кем время коротать…
Эшвиш
Эшвиш, как обычно, пришел на работу без пяти девять. О такой работе мечтали многие — сидишь в теплом кабинете, от звонка до звонка, заполняешь карточки, заносишь в компьютер. А вечером домой. Красота. Не то, что за гроши рвать спину тяжелыми мешками или на ледяном ветру покрывать раствором новую кладку. Эшвиш сидел за столом и тупо разглядывал серый заоконный пейзаж — до начала рабочего дня было еще пять минут. Он всегда старался прийти пораньше, потому что за опоздания сурово штрафовали, и даже провели пару показательных увольнений. До сих пор Эшвишу удавалось не опаздывать. Поэтому никто на работе не догадывался, что ранние пробуждения для него являлись самым настоящим ужасом. И подвигом.
До самого рассвета Эшвиш мог делать все, что угодно. Единственное, чего он не мог — спать. К утру он задремывал, успевал увидеть во сне что-то высокое и летящее, но совсем скоро ему приходилось выдирать себя из теплой постели. Жизнь превращалась в ад каждое утро. И так было до самого вечера. Только когда в длинных офисных кабинетах загорались тусклые лампы, Эшвиш начинал себя хоть как-то чувствовать.
Сегодня предстоял день выплаты премий, а Эшвиш едва не опоздал. В прошлом месяце он проспал и пришел на работу в девять ноль пять. Премию ему тогда не дали. Эшвиш задумался о постели и быстро выпрямился. Не хватало еще заснуть…
У него был один секрет. Маленькая подушка, набитая сушеными травами, в нижнем ящике стола, закрытом на ключ. На ее атласной поверхности можно было выспаться буквально за четверть часа. Подушку ему когда-то подарила мама.
Она умерла восемь лет назад. Еще до того, как он стал взрослым и получил хорошую работу. Она не дожила до его совершеннолетия. И некому было рассказать ему в самый торжественный день, кто он такой и как ему следует жить дальше…
Эшвишу удалось сосредоточиться и нормально проработать до обеда. Когда все ушли в столовую, он аккуратно закрыл дверь и только было собрался прибегнуть к верному противо- (или за?) сонному средству, как вернулся коллега, забывший кошелек. Потом начали звонить все телефоны одновременно. Затем его вызвали к начальству — вручать премию. В общем, поспать так и не удалось… А вечером им объявили о неделе аврала — начиналась подготовка к ежегодной комиссии, работа без обеда.
Через четыре дня Эшвиш, как обычно, сидел за столом. Стояла серая дождливая погода. Люди работали, и только у него все валилось из рук. Он по-прежнему не мог уснуть ночью, а днем ему спать не давали. Чтобы развеяться, он подошел к окну. Встал, прижавшись лбом к стеклу, и смотрел, как летят вниз дождевые капли. Он вспомнил, как мама называла дождик — соннышко. Пробормотав что-то о проветривании помещений, Эшвиш открыл окно. В кабинет ворвались мокрые запахи и звуки будничного города.
Никто не заметил, как он ступил на широкий карниз. Постояв секунду, он повернулся направо и медленно пошел к углу дома. Там была глубокая ниша, защищенная от дождя. Он сел, подтянул ноги и закурил.
Заметили его исчезновение не сразу, а когда в кабинете стало холодно. Окно закрыли, мимолетно удивившись, куда подевался Эшвиш. Впрочем, все тут же забыли о нем — разбирали архивы, не до того… А он стянул пиджак, рубашку, накрылся ими и уснул. Ему снилась большая птица, парящая над городом…
Наступал вечер, дождь затих и Эшвиш проснулся от рева пожарных машин. Это кто-то из младших служащих, возвращаясь с поручения, заметил скрюченную фигурку в нише, а дежурная, перепугавшись, позвонила в пожарную охрану.
Когда Эшвиш понял, что сейчас к нему доберутся люди в ярко-желтых спецовках, он поморгал, выпрямился и шагнул в сторону от поднявшейся лестницы. Тело затекло, нога неуклюже поехала по скользкому карнизу…
Он летел вниз, медленно, как во сне. Мимо проскальзывали окна, освященные всеми оттенками желто-белого цвета, иногда попадались зеленые или синие. Мелькали удивленные или испуганные фигуры, застывшие в нелепых позах. Внизу ждал город — мокрый, встрепанный, покрытый серым асфальтом.
Эшвиш улыбнулся, распахнул руки, будто хотел обнять этот город, и плавно заскользил вниз — в сторону — вниз — в сторону… Он понял, что летит.
«Я — сова», — думал Эшвиш. — «Я — сова».
Художник
Высоко, под самой крышей дома номер четыреста двадцать восемь, живет художник. У него есть чайник со свистком, почти черная кошка, работа, которая его кормит, и Клара.
Он копирует картины старых мастеров для издательства, которое платит не так, чтобы много, но на жизнь хватает. А ему много не надо. И, пока есть деньги, он заваривает чай с мятой и душицей прямо в чайнике, садится у окна, на колени ему вспрыгивает кошка. В городе мокро, тучи, туман, стекло покрывается неровной сетью дрожащих и оползающих капель, барабанит по крыше уютный дождь. А художник мечтает. Он хочет написать эротический роман.
Невидящим взглядом смотрит он в мутноватое стекло и все рисует и рисует перед глазами сцены нежности и насилия, не решаясь перенести их на бумагу. Стройными рядами идут мускулистые нубийцы, жаркие эфиопки, тайки с бархатной кожей, бредут по берегу моря, чтобы упасть в прибой и подставить обнаженные тела солнцу — игра света и тени, полутона и влажный песок на лице. И что же? Воображение отказывает художнику, он застывает, кошка тихо мурчит у него на коленях, чай стынет.
На следующий день, закончив очередной набросок, он сядет в кресло у окна, обхватит колени руками, брысь, кошка, не до тебя, и станет рисовать новую сцену. Девочка, еще пухлая щеками, фруктовая, пушистая, берет со стола персик и маленькими быстрыми пальчиками разминает его, впивается губами — крупные мазки, акварель, гуашь, капли сока. И что? Художник хмурится, ни одна сцена не удается ему по-настоящему, он теряет детали, он не может поймать главное, он плачет. Кошка тихо сидит на подоконнике, боясь его потревожить. Приходит Клара.
Она шлюха, ее обход закончен, клиентов сегодня мало. Клара подумывает завязать со своим ремеслом, сколько можно. Ей нравится, когда художник просит ее позировать для редких собственных работ, нравится лежать обнаженной на потрепанном куске красного бархата, вдыхая запахи красителей и душицы, которыми пропитана мансарда. Ни одна картина из тех не закончена, ну и что. Кларе нравится художник, и она не прочь остаться. Закипает чайник. Художник замечает Клару, наконец, и они молча пьют чай с домашним печеньем.
После чая она не спешит уходить, а он не гонит ее, занятый мыслями об очередной сцене — не идет кисть, цепляется капризным беличьим ворсом за холст, тонкая французская девочка разметалась в белоснежной шелковой постели. Никто не идет, она прекрасна, в полумраке комнаты она выглядит силуэтом с дагерротипа, обнаженной фигурой речи, точеные линии, точные штрихи, кто придет к ней? Художник не знает, он ложится спать.
Кошка сегодня останется на подоконнике — место в постели занято, там ляжет Клара. Кошка не против.
Художник ворочается, вздыхает и никак не может уснуть. Клара смотрит на него в лунном свете, падающем из окна, гладит его по щеке и делает ему минет, бережно и сосредоточенно, как заядлый курильщик, аккуратно берущий губами последнюю сигарету из пачки, хранимой на самый черный день, затяжка, затяжка, выдох, удовольствие с привкусом душицы и мяты. Дождь закончился. Художник автоматически целует Клару в губы, откидывается на подушку и в ту же минуту засыпает.
Ему снится горькая и соленая эфиопка, она выходит из моря и сворачивается у него на подоконнике большим блестящим кольцом. Клара засыпает тоже, но ни ей, ни кошке в ту ночь не снится ничего такого, о чем можно было бы рассказать хозяину. А утром снова идет дождь.
У меня есть отличное переносное солнце, купленное на распродаже. И если его включить, станет видно, что, в сущности, мы очень счастливы. Черты станут ярче, ногти застынут нугой из разломленного напополам шоколада, а на губах проступит винный отпечаток винстона, фильтром искупанного в бокале, как ты меня научил. Станет как-то очень заметно, что тебя здесь нет и я, кажется, никогда больше тебя не увижу, потому что уже давно две тысячи километров умножились на два. Станет светлее, стоит включить солнце: маленькое — можно поставить рядом, чтобы тепло, можно закрыть ладонью, чтобы пальцы были кровавыми, словно искусанными — до локтей далеко, не достать. Можно закрепить над зеркалом, подойти — и тогда сразу видно, что год получился зимний и цирковой; холодно, правда, холодно под куполом: красный нос, трико, гаснущие факелы в руках, в ступни врезается тонкий трос, на щеке нарисованная слеза. Маленькое солнце можно носить на ладони, светить, выжигая на эпителии слова радости и любви, освещая дорогу — даже и не себе, если хватит запала. И, забыв о судьбе крокодила, можно даже проглотить это солнце, когда станет совсем небольшим, растраченным более чем на две трети, чтобы там, внутри, тоже было светло и как-то сразу понятно, что мы, в принципе, очень счастливы. Сны станут ярче, страхи застынут и растворятся белой таблеткой в красном бокале, который я непременно выпью, потому что всем известно: от себя не уйти, а царапины нужно обрабатывать спиртом, закусывать шоколадом, не уронить бы факелы, не уронить.
Твое здоровье, солнце мое, от неба и до самого дна.
Та история
Та история
Если бы мне пришлось рассказывать Ту историю, я бы обязательно начала так…
Давным-давно, еще когда для того, чтобы прослыть творческим человеком, не приходилось рисовать белым по белому, а чтобы объяснить свою точку зрения, не нужно было доводить мысль собеседника до абсурда, жили на свете двое. И так они любили друг друга, что даже говорить неудобно — кажется, что все слова выходят какие-то ненастоящие, банальные и не о том.
Говорят, что все на свете написано, но подлинную историю этих двоих найти невозможно. Неизвестно, где и в когда искать, да на каком языке. Есть, конечно, отдельные смельчаки, которые пишут слабые копии, думая, что создают оригиналы. А есть небывалые герои, которые пытаются воплотить Ту историю в жизнь. И совсем уж мало тех, кто воплощает.
У Той истории нет морали. Говорят, правда, что у нее есть конец: «И жили они долго и счастливо, и умерли в один день». Не верьте — такой конец есть только в копиях. У Той истории не может быть конца. По законам жанра. Это ведь не какой-нибудь там роман.
А заканчивать я бы, конечно, не стала.
Пицца
— Вы заказывали пиццу?
— Да, я… Давайте… Да разувайтесь вы…
— Ну, давайте разуюсь… Как у вас чисто.
— Да… Сколько с меня?.. Ой, сейчас…
— Ага. Простите… У вас что-то случилось?
— Нет, почему это?
— Ну, просто так люди не плачут.
— Я… не обращайте внимания.
— Я могу вам чем-нибудь помочь?
— Нет… Хотя… В каком-нибудь фильме героиня предложила бы съесть с ней пиццу.
— Да, а герой бы согласился. И я бы… если бы был героем.
— А знаете что? Я вас действительно приглашаю.
— Вы серьезно?
— Ну да, почему нет?
— Ну… хорошо.
У него больше не было заказов на сегодня. Видимо, поэтому они очнулись над пустыми чашками и тарелками, когда было уже…
— Ой, уже час ночи! Как же вы поедете? Вы же на своих двоих?
— Ну, машину поймаю. Где у вас тут машину лучше ловить?
— Выходите за угол, там дорога, вот по ней… Слушайте. А может… вы останетесь?
— А это удобно?
— Почему нет?
— Вы всегда отвечаете «почему нет»?
— Почему нет?
Они рассмеялись, и он поставил обратно сумку.
— Предупреждаю, через полчаса я ложусь спать, мне завтра рано на работу.
— Да и мне.
Диван в соседней комнате не годился даже для того, чтобы на нем сидеть, не говоря уже о большем. Она привыкла укладывать гостей в свою постель, благо у нее никогда не оставались чужие люди. Когда выключили свет, до нее дошла вся пикантность ситуации.
— Располагайтесь…
— А диван?..
— Он сломан. Кроме того, вы там не уместитесь.
— Ну, хорошо…
Они полежали под одним одеялом минут десять — тихо, как мыши. Каждый думал, что это будет неправильно, но… Его утомило расставание с последней — молоденькой и безбашенной — девчонкой, а тут хорошо, но потом… А ей первый раз за тысячу лет можно уснуть не одной, но утром…
— Было так интересно, что я бы так до утра и сидел.
— Да? Ну, можете пойти на кухню и посидеть еще немного.
— Потом он поел еще немного… и еще немного…
— Ага, Винни-Пух.
— Спать?
— Спать…
— А что бы дальше сделал Винни… тьфу, герой фильма?
— А что бы ответила героиня?
Они повернулись друг к другу и шепотом одновременно спросили:
— О чем ты сейчас думаешь?
Вышеград
Вышеград — белые холмы, черные дома. Зима пришла, застелила, выстудила горячее сердце малого города. Люди кутаются в меха, кожу, сукно, по вечерам сидят у огня, ведут разговор о былых подвигах, а о новых — ни слова. Какие подвиги в такую стужу-метель?.. Холодно в Вышеграде.
— Витко, посиди со мной…
— Да я каждый день с тобой, никуда не хожу.
— Как это — никуда? Вчера за дровами в лес кто пошел?
— Так ведь замерзнем мы с тобой, если я дров не принесу.
— А кто по утру сбежал? Чуть с жизнью не рассталась, когда увидала, что нет тебя!
— Будить не хотел… Любавушка, есть-то нам что? Зима долгая в этом году. Вот и пошел на охоту…
— Не смей мне говорить про голод! Что ты про него вообще знаешь?! Не ты, не ты сидел там один, без всякой надежды, без корочки хлеба…
Женщины прядут, вспоминают, как в прошлом году Изран оборотней победил, как Вересей Хельгу спас. Вздыхают девицы, мечтают, чтобы когда-нибудь пришел их черед. Велика ли беда — посидеть пару дней в темном лесу или в разбойном логове, если прискачет на коне добрый молодец, победит врагов, спасет девицу, возьмет в жены? Усмехаются женщины, ничего не говорят.
— Что ты, милая?.. Это морок ночной, успокойся…
— Витко, веки не закрыть, смотрит, смотрит на меня зверь лютый, дышит, на черный дым исходит. Не могу я спать, Витко… Не трогай меня, уйди!.. Нет, постой…
— Любавушка, тихо, тихо, не плачь, я с тобой…
Выехал на гору, посмотрел вниз. Расступается лес у подножья гор, камни лежат грудами, чернеет пещера… На горе добрый молодец Витко крутит чернявый ус, поправляет меч у пояса, улыбается солнышку жаркому. Знает Витко, победит он дракона, привезет домой Любаву Прекрасную, станет жить-поживать…
Вышеград — стылые холмы, теплые дома. Зима пришла, заморозила, выстудила горячее сердце малого города. Люди кутаются, по вечерам ходят в гости, сидят у огня, ведут разговор о былых подвигах. Только нет среди них Витко Храброго, почитай, три года не видят его в чужих домах, да и на улице редко встретишь Витко. Не выходит он из дому. Разве что на самом рассвете, когда жена забывается неровным сном, крадучись, выскальзывает он, идет в лес, собирать хворост или охотиться на дикого зверя. А потом возвращается Витко туда, где углы затянуты паутиной, садится осторожно на край широкого ложа и смотрит, как мечется во сне Любава, что звали Прекрасною. Поправляет Витко край одеяла, а потом, проведя рукой по белым, как сама зима, волосам, идет растапливать печь. Холодно в Вышеграде.
Томасина Скай
Я люблю девочку по имени Томасина Скай. У меня кружится голова, может быть, это плохо, иногда мне даже страшно, но я все-таки люблю ее. У Томасины мягкие ступни пятилетнего ребенка, жесткие волосы, которые мне нравится гладить, светлые глаза, лицо с морщинками смеха. Девочка по имени Томасина Скай не знает, что такое быть хорошим или плохим. Добро и зло она не оценивает, а совершает, ведомая лишь импульсами своего сердца. Девочка смеется от неожиданности, когда новый поступок приносит ей что-то хорошее, она хмурится, когда он приводит к плохому. Она не будет печалиться долго, просто станет жить дальше. Это видно по ее глазам. Томасина Скай носит платье, потому что она немножко принцесса. Никто не знает, сколько ей лет. На нее падает солнце и никогда не упадет.
Я видел ее только один раз, на картине. С тех пор я люблю ее. Сегодня мне представилась возможность познакомиться с художником, и я подумал: почему бы и нет? Томасина Скай не побоялась бы разрушить иллюзию. И я решился. Рисовала эту картину женщина — сильная, звонкая, тонкогубая экзальтантка. Эмоциональная, с жесткими волосами и в строгом платье — слишком строгом для юной принцессы. Сейчас я смотрю ей в глаза и не слышу ее имени. Мне кажется, меня щекочут искорки смеха, я делаю шаг, и мне становится жарко — неудивительно, ведь на нас все время падает солнце, и я только надеюсь, что оно никогда не упадет.
Теплая метель
Когда говорят «тепло»,
имеют в виду — «мне тепло»…
…Снег никогда не таял, лежал на крышах и подоконниках маленьких домиков, на зеленых елках, на заборах и на земле. Люди не выходили на улицу, поэтому метель за окном всегда была для них теплой. К тому же ей действительно никогда не было холодно. Потому что сюда не заглядывал ветер. А снег поднимался в воздух только от землетрясений. Это случалось все реже, и люди постепенно начали забывать о теплой метели. А она помнила и ждала, когда же вздрогнет земля, качнется небо, искрами взовьются снежинки и долго еще будут кружить, медленно опускаясь вниз…
Да что там землетрясения, даже день — и тот наступал редко. Вокруг было темно и тихо.
Сегодня все и случилось. День наступил сразу, земля ушла из-под ног, проснулась метель, счастливая вскинулась, но тут же как-то странно тряхнуло, завертелось все и вдруг…
Раздался треск, стеклянное небо раскололось пополам, подул холодный ветер, снег рассыпался, и громкий голос виновато сказал: «Мама, я не нарочно…»
Посвящается тебе
Он разорился и превратился в альфонса. Она же стала звездой экрана и кормила его. Потом ей надоело, и они поругались. Он стал бомжом, спал на вокзале, потом как-то выкрутился, написал книгу о прожитом, а на полученные деньги уехал на Кипр. Там они и встретились — она спросила, как доехать до Пафоса, а он продавал апельсины. Он узнал ее, а она его в рыжебородом торговце — нет. Она села в «форд эксплорер» и пыталась понять, где видела это лицо. Решила, что в местной рекламе, а ее спутник улыбался и просил не думать о чепухе. Потом, уже зимой, в Москве, она вспомнила и собралась на Кипр, но что-то не сложилось. Через полгода она случайно узнала, что тот самый торговец эмигрировал в Англию. А он считал пенни, сидя в ирландском пабе, и писал книгу о
них между строчек глянцевого журнала, чтобы издать в России, — вдруг она увидит? Камера крупным планом покажет глянцевую страницу и чей-то голос произнесет: «Стоп. Снято».
Книгу не издадут, но появится онлайн-версия, и она случайно на нее наткнется, набрав в поиске два ключевых слова. Она будет искать, кто ее написал, но первоисточника уже не найти. Почти отчаявшись, она начнет писать свою книгу, чтобы он ее когда-нибудь прочитал. Книгу переведут на английский, и он увидит ее в Австралии, лежащую посреди пустоши. Буквально выдернув томик из-под кенгуру, он прочитает фамилию автора и снова захочет ее найти. Они увидят друг друга через стеклянную перегородку в аэропорту Хитроу: он — возвращаясь в Европу, она — улетая в Австралию. За пять минут они много успеют сказать друг другу одними губами. Она не станет садиться в самолет и побежит к нему стеклянными коридорами, но ее примут за террористку и задержат до выяснения обстоятельств. Он будет ждать ее на стоянке, и когда ее через три дня выпустят, они
вернутся домой. К тому времени дом покроется пылью, и она немедленно начнет чихать и сляжет с аллергией, а он будет приносить ей носовые платки и чай в постель. И когда он склонится над их общей постелью, чтобы забрать пустую чашку, и улыбнется ей, камера крупным планом покажет ее лицо, и чей-то голос скажет: «Стоп. Снято».
Они будут жить долго и счастливо, есть брусничное варенье, сажать желтые розы, читать вслух газеты, и вся округа будет знать, что в том домике на окраине живут двое сумасшедших стариков, которые каждый вечер гуляют, держась за руки. А потом он умрет во сне, и она поедет на Кипр, чтобы высыпать пепел над морем, как он хотел. И она будет долго смотреть на закатное солнце и слушать шум прибоя. Камера будет держать в кадре ее спокойное лицо с развевающимися седыми волосами, и чей-то голос воскликнет: «Стоп. Снято». Она рассмеется, снимет парик, повернется и увидит его. Не смывая грима, они пойдут в бар пить коктейли и вспомнят Москву декабря 2003 года.
Та история
Если бы мне пришлось рассказывать Ту историю, я бы обязательно начала так…
Давным-давно, еще когда для того, чтобы прослыть творческим человеком, не приходилось рисовать белым по белому, а чтобы объяснить свою точку зрения, не нужно было доводить мысль собеседника до абсурда, жили на свете двое. И так они любили друг друга, что даже говорить неудобно — кажется, что все слова выходят какие-то ненастоящие, банальные и не о том.
Говорят, что все на свете написано, но подлинную историю этих двоих найти невозможно. Неизвестно, где и в когда искать, да на каком языке. Есть, конечно, отдельные смельчаки, которые пишут слабые копии, думая, что создают оригиналы. А есть небывалые герои, которые пытаются воплотить Ту историю в жизнь. И совсем уж мало тех, кто воплощает.
У Той истории нет морали. Говорят, правда, что у нее есть конец: «И жили они долго и счастливо, и умерли в один день». Не верьте — такой конец есть только в копиях. У Той истории не может быть конца. По законам жанра. Это ведь не какой-нибудь там роман.
А заканчивать я бы, конечно, не стала.
Пицца
— Вы заказывали пиццу?
— Да, я… Давайте… Да разувайтесь вы…
— Ну, давайте разуюсь… Как у вас чисто.
— Да… Сколько с меня?.. Ой, сейчас…
— Ага. Простите… У вас что-то случилось?
— Нет, почему это?
— Ну, просто так люди не плачут.
— Я… не обращайте внимания.
— Я могу вам чем-нибудь помочь?
— Нет… Хотя… В каком-нибудь фильме героиня предложила бы съесть с ней пиццу.
— Да, а герой бы согласился. И я бы… если бы был героем.
— А знаете что? Я вас действительно приглашаю.
— Вы серьезно?
— Ну да, почему нет?
— Ну… хорошо.
У него больше не было заказов на сегодня. Видимо, поэтому они очнулись над пустыми чашками и тарелками, когда было уже…
— Ой, уже час ночи! Как же вы поедете? Вы же на своих двоих?
— Ну, машину поймаю. Где у вас тут машину лучше ловить?
— Выходите за угол, там дорога, вот по ней… Слушайте. А может… вы останетесь?
— А это удобно?
— Почему нет?
— Вы всегда отвечаете «почему нет»?
— Почему нет?
Они рассмеялись, и он поставил обратно сумку.
— Предупреждаю, через полчаса я ложусь спать, мне завтра рано на работу.
— Да и мне.
Диван в соседней комнате не годился даже для того, чтобы на нем сидеть, не говоря уже о большем. Она привыкла укладывать гостей в свою постель, благо у нее никогда не оставались чужие люди. Когда выключили свет, до нее дошла вся пикантность ситуации.
— Располагайтесь…
— А диван?..
— Он сломан. Кроме того, вы там не уместитесь.
— Ну, хорошо…
Они полежали под одним одеялом минут десять — тихо, как мыши. Каждый думал, что это будет неправильно, но… Его утомило расставание с последней — молоденькой и безбашенной — девчонкой, а тут хорошо, но потом… А ей первый раз за тысячу лет можно уснуть не одной, но утром…
— Было так интересно, что я бы так до утра и сидел.
— Да? Ну, можете пойти на кухню и посидеть еще немного.
— Потом он поел еще немного… и еще немного…
— Ага, Винни-Пух.
— Спать?
— Спать…
— А что бы дальше сделал Винни… тьфу, герой фильма?
— А что бы ответила героиня?
Они повернулись друг к другу и шепотом одновременно спросили:
— О чем ты сейчас думаешь?
Вышеград
Вышеград — белые холмы, черные дома. Зима пришла, застелила, выстудила горячее сердце малого города. Люди кутаются в меха, кожу, сукно, по вечерам сидят у огня, ведут разговор о былых подвигах, а о новых — ни слова. Какие подвиги в такую стужу-метель?.. Холодно в Вышеграде.
— Витко, посиди со мной…
— Да я каждый день с тобой, никуда не хожу.
— Как это — никуда? Вчера за дровами в лес кто пошел?
— Так ведь замерзнем мы с тобой, если я дров не принесу.
— А кто по утру сбежал? Чуть с жизнью не рассталась, когда увидала, что нет тебя!
— Будить не хотел… Любавушка, есть-то нам что? Зима долгая в этом году. Вот и пошел на охоту…
— Не смей мне говорить про голод! Что ты про него вообще знаешь?! Не ты, не ты сидел там один, без всякой надежды, без корочки хлеба…
Женщины прядут, вспоминают, как в прошлом году Изран оборотней победил, как Вересей Хельгу спас. Вздыхают девицы, мечтают, чтобы когда-нибудь пришел их черед. Велика ли беда — посидеть пару дней в темном лесу или в разбойном логове, если прискачет на коне добрый молодец, победит врагов, спасет девицу, возьмет в жены? Усмехаются женщины, ничего не говорят.
— Что ты, милая?.. Это морок ночной, успокойся…
— Витко, веки не закрыть, смотрит, смотрит на меня зверь лютый, дышит, на черный дым исходит. Не могу я спать, Витко… Не трогай меня, уйди!.. Нет, постой…
— Любавушка, тихо, тихо, не плачь, я с тобой…
Выехал на гору, посмотрел вниз. Расступается лес у подножья гор, камни лежат грудами, чернеет пещера… На горе добрый молодец Витко крутит чернявый ус, поправляет меч у пояса, улыбается солнышку жаркому. Знает Витко, победит он дракона, привезет домой Любаву Прекрасную, станет жить-поживать…
Вышеград — стылые холмы, теплые дома. Зима пришла, заморозила, выстудила горячее сердце малого города. Люди кутаются, по вечерам ходят в гости, сидят у огня, ведут разговор о былых подвигах. Только нет среди них Витко Храброго, почитай, три года не видят его в чужих домах, да и на улице редко встретишь Витко. Не выходит он из дому. Разве что на самом рассвете, когда жена забывается неровным сном, крадучись, выскальзывает он, идет в лес, собирать хворост или охотиться на дикого зверя. А потом возвращается Витко туда, где углы затянуты паутиной, садится осторожно на край широкого ложа и смотрит, как мечется во сне Любава, что звали Прекрасною. Поправляет Витко край одеяла, а потом, проведя рукой по белым, как сама зима, волосам, идет растапливать печь. Холодно в Вышеграде.
Томасина Скай
Я люблю девочку по имени Томасина Скай. У меня кружится голова, может быть, это плохо, иногда мне даже страшно, но я все-таки люблю ее. У Томасины мягкие ступни пятилетнего ребенка, жесткие волосы, которые мне нравится гладить, светлые глаза, лицо с морщинками смеха. Девочка по имени Томасина Скай не знает, что такое быть хорошим или плохим. Добро и зло она не оценивает, а совершает, ведомая лишь импульсами своего сердца. Девочка смеется от неожиданности, когда новый поступок приносит ей что-то хорошее, она хмурится, когда он приводит к плохому. Она не будет печалиться долго, просто станет жить дальше. Это видно по ее глазам. Томасина Скай носит платье, потому что она немножко принцесса. Никто не знает, сколько ей лет. На нее падает солнце и никогда не упадет.
Я видел ее только один раз, на картине. С тех пор я люблю ее. Сегодня мне представилась возможность познакомиться с художником, и я подумал: почему бы и нет? Томасина Скай не побоялась бы разрушить иллюзию. И я решился. Рисовала эту картину женщина — сильная, звонкая, тонкогубая экзальтантка. Эмоциональная, с жесткими волосами и в строгом платье — слишком строгом для юной принцессы. Сейчас я смотрю ей в глаза и не слышу ее имени. Мне кажется, меня щекочут искорки смеха, я делаю шаг, и мне становится жарко — неудивительно, ведь на нас все время падает солнце, и я только надеюсь, что оно никогда не упадет.
Теплая метель
Когда говорят «тепло»,
имеют в виду — «мне тепло»…
…Снег никогда не таял, лежал на крышах и подоконниках маленьких домиков, на зеленых елках, на заборах и на земле. Люди не выходили на улицу, поэтому метель за окном всегда была для них теплой. К тому же ей действительно никогда не было холодно. Потому что сюда не заглядывал ветер. А снег поднимался в воздух только от землетрясений. Это случалось все реже, и люди постепенно начали забывать о теплой метели. А она помнила и ждала, когда же вздрогнет земля, качнется небо, искрами взовьются снежинки и долго еще будут кружить, медленно опускаясь вниз…
Да что там землетрясения, даже день — и тот наступал редко. Вокруг было темно и тихо.
Сегодня все и случилось. День наступил сразу, земля ушла из-под ног, проснулась метель, счастливая вскинулась, но тут же как-то странно тряхнуло, завертелось все и вдруг…
Раздался треск, стеклянное небо раскололось пополам, подул холодный ветер, снег рассыпался, и громкий голос виновато сказал: «Мама, я не нарочно…»
Посвящается тебе
Он разорился и превратился в альфонса. Она же стала звездой экрана и кормила его. Потом ей надоело, и они поругались. Он стал бомжом, спал на вокзале, потом как-то выкрутился, написал книгу о прожитом, а на полученные деньги уехал на Кипр. Там они и встретились — она спросила, как доехать до Пафоса, а он продавал апельсины. Он узнал ее, а она его в рыжебородом торговце — нет. Она села в «форд эксплорер» и пыталась понять, где видела это лицо. Решила, что в местной рекламе, а ее спутник улыбался и просил не думать о чепухе. Потом, уже зимой, в Москве, она вспомнила и собралась на Кипр, но что-то не сложилось. Через полгода она случайно узнала, что тот самый торговец эмигрировал в Англию. А он считал пенни, сидя в ирландском пабе, и писал книгу о
них между строчек глянцевого журнала, чтобы издать в России, — вдруг она увидит? Камера крупным планом покажет глянцевую страницу и чей-то голос произнесет: «Стоп. Снято».
Книгу не издадут, но появится онлайн-версия, и она случайно на нее наткнется, набрав в поиске два ключевых слова. Она будет искать, кто ее написал, но первоисточника уже не найти. Почти отчаявшись, она начнет писать свою книгу, чтобы он ее когда-нибудь прочитал. Книгу переведут на английский, и он увидит ее в Австралии, лежащую посреди пустоши. Буквально выдернув томик из-под кенгуру, он прочитает фамилию автора и снова захочет ее найти. Они увидят друг друга через стеклянную перегородку в аэропорту Хитроу: он — возвращаясь в Европу, она — улетая в Австралию. За пять минут они много успеют сказать друг другу одними губами. Она не станет садиться в самолет и побежит к нему стеклянными коридорами, но ее примут за террористку и задержат до выяснения обстоятельств. Он будет ждать ее на стоянке, и когда ее через три дня выпустят, они
вернутся домой. К тому времени дом покроется пылью, и она немедленно начнет чихать и сляжет с аллергией, а он будет приносить ей носовые платки и чай в постель. И когда он склонится над их общей постелью, чтобы забрать пустую чашку, и улыбнется ей, камера крупным планом покажет ее лицо, и чей-то голос скажет: «Стоп. Снято».
Они будут жить долго и счастливо, есть брусничное варенье, сажать желтые розы, читать вслух газеты, и вся округа будет знать, что в том домике на окраине живут двое сумасшедших стариков, которые каждый вечер гуляют, держась за руки. А потом он умрет во сне, и она поедет на Кипр, чтобы высыпать пепел над морем, как он хотел. И она будет долго смотреть на закатное солнце и слушать шум прибоя. Камера будет держать в кадре ее спокойное лицо с развевающимися седыми волосами, и чей-то голос воскликнет: «Стоп. Снято». Она рассмеется, снимет парик, повернется и увидит его. Не смывая грима, они пойдут в бар пить коктейли и вспомнят Москву декабря 2003 года.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ