Путь в Обитель Бога

Глава 3

Отойдя от места, где яйцеголовые устроили засаду на нукуманов, мы свернули с Большой тропы на узкую боковую дорожку, с виду похожую на те, что без всякого смысла и порядка прокладывают среди каменных россыпей разгребатели.

Трофейщики, да и любые путешественники опасаются ходить по ним, чтобы не сбиться с маршрута и не блуждать потом в запутанных лабиринтах этой гигантской свалки вулканического шлака. Выбираться с таких дорожек на проходные тропы напрямую, во-первых, тяжело, во-вторых – опасно. Можно легко повредить ноги или провалиться в пустоты, закрытые сверху лишь тонкой корочкой застывшей лавы. Её слой постепенно разрушается от времени, слабеет под ударами камней, выброшенных правящим округой вулканом Ниор, когда он решает, что опять пришла пора извергаться. Обычно корка проваливается сама, образуя уродливые кратеры, но нередко на дне лежит скелет того, кто неосторожно проходил над такой ловушкой. Иногда это дикий додхарский ослик, а иногда и человек. Я сам однажды видел, как мехран провалился на площади размером с теннисный корт после того, как на труп издохшего пегаса уселся стервятник. Ему-то ничего не было, а вот если не умеешь летать, можешь переломать себе кости или оказаться под завалом, даже если не разобьёшься сразу.

По самим дорожкам можно ходить безбоязненно. Разгребатель по опасному месту не поползёт, он не дурак, но он и сам не знает, куда ползёт, если нет поводыря. Однако нашу тропку проложил мой знакомый разгребатель, и сделал он это по моему заказу.

Наверно, разгребатели – самые необычные существа на Додхаре. Сначала я думал, что их когда-то вывели для своих нужд ибогалы, но ошибался. В сущности, никто не знает, откуда они взялись. Нукуманы говорят просто: «эбетори тэн» – «были всегда». Умники считают, что это реликтовая форма жизни, сохранившаяся с незапамятных времён, однако подобное утверждение легче высказать, чем проверить. Из всех додхарцев достоверными сведеньями о собственной планете и её древних обитателях обладают разве что яйцеголовые, но с ними не очень поговоришь.

Некоторые думают, что разгребатели питаются камнями, да только я не однажды за ними наблюдал, и сдаётся мне, что всё поедаемое ими высыпается сзади в виде песка и гравия. И чаще всего они именно расталкивают камни в стороны – почему и получили своё название.

У каждого народа Додхара с ними связаны свои предания, а после Проникновения и у людей появились собственные. Керберы используют этих странных тварей при обряде Достижения совершеннолетия, когда у них выпадают молочные когти, а на их месте растут боевые. У нукуманов юноша тоже не может считаться воином, пока не пройдёт соответствующее посвящение, встретившись с разгребателем один на один.

Меня с разгребателями познакомил Тотигай.

Я подобрал его щенком в разорённом логове кербера. Самку ибогалы убили, всех других щенков забрали с собой, а у этого была раздавлена передняя лапа, и они его бросили.

Не знаю, почему я так поступил, – я ведь и сам был ещё мальчишкой, не более разумным, чем этот щенок; и понятия не имел, что стану с ним делать, да только завернул его в свою куртку и притащил в Харчевню Имхотепа, где тогда постоянно жил. Щенок отчаянно рычал, зверски кусался, не хотел принимать от меня пищу, но когда я отходил, скулил так жалобно, что просто сердце разрывалось. Тогда я отнёс его к Имхотепу.

Он посмотрел своими бесстрастными глазками сперва на щенка, потом на меня, и спросил:

– Зачем ты забрал его из мехрана? Почему не позволил ему умереть? Он должен был умереть.

– Точно так же и ты когда-то подобрал меня, – ответил я.

Тогда Имхотеп взялся за лечение. Уж не знаю, что он там делал, да только через неделю лапа щенка стала как новая. Словно никогда и не было в его жизни кентавра, раздробившего копытом все кости до самого плеча.

Имхотеп так умеет, когда захочет. Никто не знает, как его зовут по-настоящему. Все называют Имхотепом, и болтают, что он построил свою знаменитую Харчевню за одну ночь. Ещё вечером, вроде, там ничего не было. А утром возле самой Границы уже стояло грандиозное сооружение из огромных каменных блоков, по размеру ненамного меньше пирамиды Джосера.

Думаю, что это враньё, однако не слишком круто замешанное. За одну ночь или за сотню ночей – он построил Харчевню очень быстро, и неизвестно, кто ему помогал. В том месте дорога в Субайху пересекается с торговым путём из владений Горного братства в столицу нукуманского королевства Херекуш. Там же проходит Большая тропа, протянувшаяся из Европы до самого Китая. И никто не видел ни подготовки к строительству, ни самого процесса. Дальше: на всей нашей Старой территории не наберётся столько народу, чтобы окончить подобную стройку в приемлемые сроки, а ведь с начала Проникновения прошло всего двадцать лет. Ну, пусть теперь у нас время другое, наша планета уже не совсем Земля и сутки длиной в сорок часов вместо двадцати четырёх, но всё равно, по старому земному счёту прошло двадцать лет или около того. А на воздвижении (по-другому и не скажешь!) Харчевни, всем окрестным жителям от мала до велика пришлось бы трудиться лет четыреста. Однако никто из них и единого камня для Имхотепа не шевельнул. Поэтому многие полагают, что без волшебства не обошлось.

Чем бы ни занимался Имхотеп по ночам, врачевал он отменно. Тотигай ко мне мало-помалу привык и вскоре научился человеческой речи настолько, что смог перевести со своего языка собственное имя. Мы вместе спали, вместе охотились, вместе клянчили галеты у Имхотепа, когда не удавалось ничего добыть и брюхо прилипало к позвоночнику. А потом Тотигай вырос, да и я тоже. Когда у него начали выпадать молочные когти, он попросил сделать из них ожерелье. Каждый кербер носит такое на шее, пока не убьёт в брачном поединке другого кербера, а делают ожерелья нукуманы и поводыри разгребателей. Неподалёку от Харчевни стояли лагерем поводыри, но Тотигай хотел, чтобы сделал непременно я. Ему-де скоро на обряд Достижения совершеннолетия, потом-де на священные Брачные бои, а ни там, ни там без ожерелья никак нельзя. Тут я и пристал к нему на счёт разгребателей, потому что уже немало наслушался о них от завсегдатаев Харчевни.

– Когда вернусь, я расскажу тебе, – пообещал Тотигай. – А пока мне повелевает молчать обет саваяха. Не сомневайся, в положенное время ты непременно всё узнаешь, и это так же верно, как то, что меня зовут Хозяин Сумеречных Скал! Ты спас мне жизнь, ты мой брат, мы никогда не расстанемся – клянусь моими молочными когтями!

Вот и всё, что я получил. Ну и прочий бред в том же духе. Был-то он, по сути, ещё щенком, да и от меня набрался глупой мальчишеской восторженности. Но я всё же был рассудительнее, и думал, что он не вернётся. Керберы людей недолюбливают, люди их тоже, и мало кто из этих страшноватых здоровых собак с крыльями соглашается жить вместе с нами.

– Пусть свидетелями мне будут духи предков! – возмущённо заявил Тотигай в ответ на высказанное мной сомнение в его искренности. – Вскоре ты узнаешь, как мы умеем держать данное обещание!

Конечно, я ему тогда и на секунду не поверил. Взрослые керберы иногда подолгу странствуют с торговцами или трофейщиками, которые им приглянулись, иногда и постоянно ходят с ними, но это взрослые. Матёрые керберы – серьёзные твари, заслуживающие уважения, а малолетние – всего лишь кусачие и брехливые крылатые шавки, в чём я успел убедиться за годы общения с Тотигаем. Они постоянно призывают духов предков и клянутся своими молочными когтями, причём ни одному их слову нельзя верить ни на грош.

Но Тотигай вернулся. Отсутствовал он долго, и я узнал его не сразу. Кербер окреп, раздался в кости, шкуру покрывали замысловатые рисунки священных тату и шрамы зарубцевавшихся ран. На шее вместо сделанного мной когда-то ожерелья висело другое – из боевых когтей убитого соплеменника.

– Привет, Элф, – сказал он, брякаясь на пол моей комнатушки в Харчевне. – Рад, что застал тебя. Слышал, ты теперь здесь редко появляешься.

Я опустился на пол рядом с ним и стал рассматривать гладкие дорожки тату. Шкура у керберов как коврик с очень коротким и плотным ворсом. Рисунки выглядели так, будто виртуоз-цирюльник поработал миниатюрной бритвой, но я знал, что волос на этих местах не будет расти уже никогда. Тотигай приподнялся и расправил голые кожистые крылья, давая мне возможность рассмотреть остальное. На крыльях узоры были словно расчерчены белым по чёрному фону.

– Разгребатели? – спросил я.

– Только один из них. – Тотигай зевнул, показав клыки длиной с палец. – Слышал, ты стал крутым трофейщиком.

– Так говорят.

– Тогда, может, у тебя найдётся галета?

Я угостил его, и смотрел, как он ест. Боевые когти керберов очень острые, и я прикидывал, насколько тяжело поначалу носить ожерелье из них на собственной шее. Грудь Тотигая давно зажила, но превратилась в один сплошной рубец, состоящий из борозд и наростов, – настоящая броня.

– Ты, помнится, хотел побольше узнать о разгребателях, – сказал он облизываясь. – Если готов, можем пойти прямо сейчас.

Мы вышли в мехран на закате. Не очень я люблю об этом вспоминать, хотя теперь-то все всё о таких вещах знают. Но и сегодня некоторые храбрецы, решившиеся сделать себе священные тату, возвращаются восвояси на Старые территории, наложив полные штаны.

– Наши старики говорят, что разгребатели питаются мыслями, – рассказывал кербер по дороге. – Чтобы получить от них то, что хочешь, надо думать. Поводырь, когда ему заказывают прокладку новой тропы, думает о том месте, откуда он выйдет, и о том, куда должен добраться. Он ложится рядом со своим разгребателем и думает, думает… Потом встаёт и идёт вслед за ним. Если надо соединить две старых тропы, и никто не знает, где лучше это сделать и откуда начать, разгребатель будет показывать поводырю мехран сверху, как план или карту. Показывает прямо у него в голове, понимаешь? Так он задаёт вопрос.

Кое-что из сказанного мне тогда Тотигаем я уже слышал. Сразу после Проникновения люди без всяких знаний и опыта заходили на Додхар со Старых территорий. Некоторые, просыпаясь после ночёвки в мехране, обнаруживали у себя на теле необычные рисунки, которые было невозможно смыть. Они держались по нескольку дней, а то и месяцев, или оставались на всю жизнь. Ещё чаще знаки появлялись рядом на камнях – линии, треугольники, пляшущие человечки, изображения животных, таинственные иероглифы, отдельные буквы земных алфавитов и целые слова.

Те, кому повезло меньше, не просыпались совсем. Или с ними начинали происходить странные вещи: то выстрелит поставленное на предохранитель ружьё, то котелок с готовым обедом улетит в сторону шагов на десять, то сам человек внезапно потеряет равновесие и упадёт на ровном месте. Под иными сама собой загоралась постель. Другие сходили с ума.

Изредка люди, заночевавшие на Додхаре, наутро обнаруживали рядом со своей стоянкой огромного чёрного слизняка. Обычно они пугались, а слизняк уползал прочь, легко раздвигая в стороны камни. Те, кто пытался убить разгребателей, кончили очень плохо. Потом кто-то оказался достаточно умён и храбр, чтобы во всём разобраться, и превратился в первого поводыря. А сейчас поводырей-людей, пожалуй, больше, чем исконных додхарских.

– Здесь мы расстанемся, – сказал в тот раз Тотигай, заведя меня вглубь лавовых полей, почти к самому Ниору. – Не сомневайся и не бойся. Если всё получится, ты найдёшь дорогу обратно. Да что там – ты сам сможешь проложить дорогу. Я буду ждать.

Я хотел было спросить его, как найду дорогу, если не получится, но понял, что это лишнее. Если не получится, мне, скорее всего, ничего уже и не понадобится. Встреча с разгребателем по додхарским обрядам – вещь суровая.

Когда я, спустя недели три, ввалился в свою конуру в Харчевне, Тотигай был там. Имхотеп, оказывается, поселил его в моей комнате. Кербер вёл себя в моё отсутствие прилично, даже псиной воняло не слишком сильно.

– Я уж думал, что на твоём трупе давно пируют стервятники, – приветствовал он меня, со знанием дела рассматривая кастовые иероглифы на моих щеках и на лбу.

Повернувшись к нему спиной, я скинул жилет и рубашку. Тотигай аж причмокнул от удовольствия, глядя на искусно выполненное в чёрном цвете изображение грифа.

– Не совсем по нашим правилам, – сказал он.– Ну так у вас и мир другой, и сами вы другие.– Он обошёл меня вокруг. – А на лице символы в порядке. Поздравляю. Не каждый способен заслужить подобные. Красивее только у Имхотепа.

Тогда я ещё не знал, как много значат кастовые знаки на Додхаре. Говорят, они выражают телесную, разумную и духовную сущность того, кто их заполучил, и сходят лишь тогда, когда сущность изменяется. Разгребателей в этом смысле обмануть невозможно, знатоков – тоже. Поэтому даже очень большие оптимисты не спешат переночевать в обнимку с чёрным слизняком. Мои знаки впоследствии немало помогли мне при общении с нукуманами. Меняться они не менялись, и не сошли. Видно, какая бы ни была у меня сущность, такою и осталась по сей день. А что касается грифа на спине, то он почему-то нравится девушкам. Ну и мне самому тоже. Я только жалею, что разгребатель сделал его не на груди, потому что после долгой трофейной экспедиции обидно бывает поворачиваться к девушкам спиной для того, чтобы они могли «ещё раз посмотреть».

Правда, спереди у меня тоже есть на что посмотреть, даже если не считать той штуковины, которая делает мужчину мужчиной. На груди красуется морда Тотигая с оскаленной пастью.

– И часто ты ночуешь в этой каменной коробке? – презрительно спросил кербер, оглядывая мою комнату. Видно, успел подзабыть деньки, когда сам с удовольствием прятался под крышу, чтобы дрыхнуть ничего не опасаясь.

– Мне нужно где-то хранить вещи, которые не ношу с собой, – ответил я. – И нужно навёрстывать то, что недосыпаю в походах. Хожу один, без напарника, и меня некому охранять по ночам.

– Я мог бы это делать, – сказал Тотигай. – Вместе веселее будет. Если хочешь, начнём с сегодняшней ночи. На свежем воздухе спать куда приятнее.

И всё. И никаких слюнявых клятв усопшими предками и молочными когтями.