Путь в невесомости

Холодным Стиксом под солнцем плывут тела. Медленно и плавно. Появляются из-под сводов Миссии силиконовые саркофаги и над силовой тропой плывут до люка корабля. В морщинах жирных полупрозрачных саванов скрываются бледные пентаграммы людей. Кто-то одет, — как правило, офицеры; с кого-то сняли последнее — наверняка, это волонтёры из отрядов увеселения; большинство — в исподнем, начальном слое защиты. Мародерство не пресекается светскими властями, только духовенство выступает против. А, значит, грабить или нет — дело совести каждого.

Пророк появился со стороны ангаров и широким шагом двинулся к процессии. Он далеко вперёд выкидывал посох и нервно размахивал свободной рукой. Словно готовился к проповеди. Только перед кем бы? Мёртвым уже поздно вещать о том, как нужно жить. Мне — тем более. А больше никого здесь нет. Не бывает желающих наблюдать за тем, как автоматика передаёт и принимает груз для корабля-катафалка.

Подойдя к силовой тропе, Пророк остановился и стал вглядываться в торжественно плывущие саркофаги. Потом простёр руку над потоком и заговорил. Поставленный голос понёсся над металлопластиком стартовой площадки, срикошетил от стены военного космопорта, растёкся струями меж кораблей и разлетелся брызгами, ударившись о Храм Миссии.

— И ждёт дорога! Дорога в колыбель нового рождения! Между звёзд! Между бездушия! Дорога к Земле Начальной! Только там! Только там дух невольный скинет тяжесть оболочек бытия и вознесётся к божествам! Там обретёт покой и силу, и объединится с духами предков, и станет созвучен молитвам потомков! Ждёт дорога! Летите! Летите!

Выкрикивая, Пророк приближался, широко ступая рядом с плывущими телами. Солнце играло бликами на тончайшей паутинке трещин стекловидной поверхности стартовой площадки. Словно набросили вуаль с вплетённым бисером. В каждой бусине — белое пламя.

— Жарковато сегодня…

Пророк на меня не смотрел. Он вглядывался в лица проплывающих рядом и скрывающихся в зеве трюма. Искал кого-то? Или это последствие долговременной обработки сознания — необходимость видеть и чувствовать смерть рядом? Скованную, связанную по рукам и ногам, безопасную смерть.

Я не ответил. Велеречивый оратор не тратил на меня взгляда, я на него — выдоха.

— Кандидатов повезёшь.

Пророк продолжал разглядывать покойников, являющих все виды военной смерти. Один подорвался на мине, другого сжарило разрядом, этот раздавлен роботанком, а того освежевали воинственные аборигены. Большинству же повезло — они погибли от пуль, лазера или силовой струи.

— Пять человек. Солдаты-вольники и десятник, — голос Пророка стал сух и безличен, а фразы отрывисты и просты. Теперь он не оратор. Да и я не один из толпы — на мне искусство словоплетения не отточишь.

Пророк не торопился. Смотрел на силиконовые брикеты и молчал. И не похоже, что наслаждался… Время идёт, тела плывут, солнце нещадно плюётся огнём, стремясь растопить чужеродные сооружения посреди пустыни.

— Отряд «Барсы». Они держали оборону шестого форпоста на Порше. В самом месиве. Осталось в живых только пятеро: четыре солдата и декан, принявший командование осиротевшей центурией. Я знал их… в прежней жизни. Я хочу просить о милости…

Взгляд Пророка уже не провожал саркофаги, он остановился, став безгранично пуст.

— Не в моей компетенции. — Наконец, отзываюсь я. Голос сух и жёсток, как и пустыня вокруг. — Обратитесь к Куратору по обычной или экстренной связи.

Лицо Пророка перекашивает трудной, больной усмешкой. Обычная связь — рассмотрение дела не меньше полугода, экстренная — две недели. Он отставляет посох, отворачивается и, уже уходя, желает мне через плечо:

— Легкого скольжения в невесомости, Харон!

Они хорошо держались. Топтались возле входа и едва слышно переговаривались. Анатомические скафандры обрисовывали налитые мышцы, щитки брони соответствовали рельефу мускулатуры, а трубки системы жизнеобеспечения выглядели как напряжённые вены. Скафандры специально для планет с населением гуманоидного типа. В них солдаты Империи казались богами — грация и красота тел сохранялись и усиливались за счёт гибкости и пластичности бронеткани, а сила и выносливость добавлялись мощностью псевдометаллов. Геркулесы. Атланты. Титаны. Просто — пехота.

Декан хмуро рассматривал корабль. «Белый снег» на этой планете выглядел чудовищем — сверкающая громада, пульсирующая отражениями солнца. Подобен глыбе льда на вершине. Также холоден и опасен.

На мои шаги офицер обернулся.

Глаза у десятника оказались цвета виванских болот. Помнится: открылся люк, дохнуло в лицо разряженным холодом, а внизу заколыхалась равнина живой тёмно-зелёной тины. Вот и его глаза такие: пока смотришь, не задевая — спокойная гладь, тронешь — всколыхнутся яростью, забурлят и поглотят.

Десятник привычно сложил руки на груди, но замер, не довершив приветствия духовному лицу. Солдаты тоже не закончили движения. В складках моей черной хламиды сверкал нагрудный щиток со знаком песьих голов.

Монах в доспехе.

Пауза затягивалась.

— Полагаю, декан, — медленно заговорил я, — воинский салют будет уместен.

Он задумчиво кивнул и, распрямившись, вскинул руку к солнцу. Солдаты повторили жест. А я неторопливо свёл руки на груди:

— И вам мира, живущие!..

Бойцы растерялись, услышав монашеский ответ на только что оговорённое приветствие и лишь декан, закаменев лицом, шагнул вперёд и подал письмо. Проявившиеся на карте строчки сложились в прошение трибуна о доставке героев в штаб.

— Доставить героев… — задумчиво повторил я.

Десятник не отозвался. Ответить даже кратким «да», значит не только подтвердить прошение, но и согласиться со званием героя. Назваться героем — проявить гордыню, недостойную офицера. Впрочем, не ответить — проявить неуважение. Значит — квиты.

— По слухам, Император наградит вас орденами мужества. И пожалует дома на Земле.

Слух, который повторяет духовная особа, сродни разведданным. Солдаты возвёли очи к небу в благодарственной молитве. Лишь декан спокойно отозвался:

— Воля Императора священна. Путь Императора неисповедим.

Да. Теперь не сложно поверить в то, что он командовал центурией и удерживал форпост два дня до прилёта роботанков. Награды Империи заслужены. И награда Миссии — тоже.

— Декан, вы понимаете, на каком корабле полетите?

— На катафалке, — равнодушно ответил он. — Бывшем десантном легион-каре модели «Белый Снег», снятом с вооружения из-за недоработки в механизме десантного портала.

Я отвёл глаза первым. Мало кто может узнать крейсер флагманского типа в изменённых конфигурациях моего корабля. За одно это декан достоин шанса.

— Большая часть умерших, — неторопливо начал я, — это те, кто погиб под Поршом. Ваши товарищи… Их собрали уже в фазе разложения. Вне родного мира души прикованы к телам и нестерпимо страдают. Только на родине они могут вознестись к небу или снизойти в ад. Они измучены тленом. И злы на жизнь, так далеко забросившую их от возможности быстрой смерти. — Помолчал и добавил, посмотрев прямо: — Вряд ли этот рейс будет спокойным…

Белое солнце. Белая пустыня. Белый катафалк. Белые лица. И тишина.

— Мы не можем не лететь, — медленно проговорил декан. — У нас приказ. Если только вы откажитесь везти… как неподвластные трибуну?.. — теперь уже глаза отвёл он.

Миссии нужны герои. Миссии нужны воины. Миссии нужны люди…

Значит, не судьба тебе, декан «Барсов», герой Порша. Не судьба.

— Входите!

Предоставленные сами себе, они занялись изучением корабля. Вбитые на уровень рефлексов защитные процедуры работали даже в мирных условиях. А сейчас воины не ждали увеселительной прогулки. Скафандры на максимуме защиты, оружие в руках, разбивка на пары.

— Никогда не видел раньше, чтобы Харон был и Цербером…

— Много чего мы не видели, Скир! А уж что творится в Миссии — дело не нашего ума. О том безопаснее помолчать.

— Да ладно тебе, Киф! Думаешь, храмовникам есть дело до моего изумления? Или — до твоего? Это же естественно — удивиться невозможному соединению в одном лице обязанностей Перевозчика и Инквизитора — милосердного исповедника и воина! Это как увеселительной девочке быть монашкой!

— Может и так, Скир, может и так… Но я бы не употреблял слова «невозможно» и «увеселительная девочка» применительно к Миссии. Из благоразумия. И потому что хочу жить и умереть спокойно…

— Киф! Это — катафалк, понимаешь? Ка-та-фалк! Здесь нет, и не может быть слежки! Кого здесь подслушивать? Мёртвых?

Мёртвых? Чтобы их подслушивать, не надо иметь развитую сеть сенсоров во всех секторах корабля. Мёртвые лежат спокойными силиконовыми брикетами в десантном отсеке. Там для удобства погрузки тел силовой тропой пропахан коридор — разломаны переборки и горизонты. Никто не позаботился о приведении этого шрама во чреве корабля в порядок. Так и висят с разломов лоскуты обшивки, вьются оголённые провода, и осколками завален пол.

Закрывая глаза, я вижу перед собой этот ров и десять ярусов отсека, в которых покачиваются брикеты, отливающие скользким блеском в тусклых лучах. Там воздух подвижен, а темнота — вязка. Там на карнизе верхнего яруса стоят два пехотинца и смотрят вниз. Они нервничают. Этого не скажешь по лицам, наиграно равнодушным, но доспехи в боевой готовности и оружие под рукой, пальцы беспокойны, а глаза насторожены. Они осматривают тьму, останавливаясь взглядами на контурах дрожащих упаковок и странно двоящихся линиях стен.

— Скир, Киф! Вы чего тут?

— А они, Ал, знакомятся с местными! Ищут кого-нибудь для увеселения!

— Неудачная шутка, Тир! Рядом с павшими. Извинись или…

— Я? Извиняться? Да пошёл ты!

— Ты!

— Стоп, ребята, — Командир!

Двое, только что готовые к сшибке, демонстративно отвернулись друг от друга. Подошедший декан взглянул на них с досадой. И один за другим бойцы отвели взгляды.

Десятник кивнул на шахту:

— Видели? Их там тысячи! А сколько соберут с других планет? Я вот думаю…

Он подошёл к обрыву и схватился за свешивающийся лоскут перекрытия. Посмотрел вниз. Темнота оскалилась. Закачались саркофаги. Девять ярусов вниз. Почти тридцать метров. Заполнены смертью и обидой. Обидой на живых…

— Я думаю, что очень много умерших. Больше, чем по сводкам.

Ты прав, декан. Но так было всегда. Преуменьшая опасности, мы унижаем смерть и страх делаем пороком. Иначе — женщины не будут рожать, предполагая детям судьбу воинов, а мужи не станут, захлёбываясь в оре, рваться в атаку. Всего лишь цифры. Цифры, изменяющие суть. Они абстрактны как разломы в стене или палки в руках. Единицы, нули… Замажь одну трещинку слева или справа, подложи одну ветку к уже лежащим — тут же поменяются взгляды и идеи станут иными. Люди зависят от абстракций. Независимые от них — распоряжаются. Этот мир — уменьшение одних цифр и увеличение других.

— Война затягивается, командир…

— Нет, Ал. Думаю, что война затягивает…

Я с трудом открыл глаза и посмотрел в центр мостика. Шар управления мягко пульсировал.

— Проверка контура слежения прошла успешно, Даяр, — сообщил корабль.

— Спасибо, Снег. Замкни его на мне.

Вспышка в глазах, яркая пульсация в висках и мир обретает многослойность.

Оскаливаюсь. Теперь боль станет постоянной. Плата за то, чтобы слышать самый тихий шёпот и самую громкую мысль. Немую молитву и оборванный стон.

Я вошёл в кают-компанию, когда приборы уже легли на стол. Четверо пехотинцев взломали код «погребка» и теперь с нетерпением заказывали вина. Декан в обсуждении марок не участвовал. Он сидел за столом и мрачно рассматривал экран персонального офицерского анализатора. Несложно сосредоточиться на контуре слежения и узнать, что его заинтересовало, но я не стал этого делать.

— Вечер добрый.

Солдаты спешно вытянулись, закрывая спинами панель «раздатки». Декан поднялся из-за стола. Стремительно выключил анализатор — гибкие пластины экрана и клавиатуры втянулись в потёртый, опалённый пенал прибора. Правильно. Офицер не должен давать заглядывать себе через плечо.

— На ужин присоединюсь к вам. — Оповестил я до того, как декан успел поприветствовать и предложить разделить трапезу. До хруста стиснув зубы, офицер сделал приглашающий жест. Я опустился на предложенное место и, замерев, стал ждать начала. Он также сел и застыл изваянием. Суетились, раскладывая тарелки, только бойцы.

Выставив блюда и сев по местам, солдаты напряглись. Декан молча взял с раздатки бутылку и поставил на стол. Я остался безучастен. Окружающие вздохнули свободнее.

Над тарелками витал пряный пар, в бокалах дрожало вино, салфетки сминались в нервных руках.

Декан не выдержал:

— Отец причастный, снизойдите к грешникам и помолитесь с нами.

Глаз он так и не поднял. И хорошо. Полагаю, что болото кипело, подогреваемое пробуждающимся вулканом. Я вздохнул, откинул капюшон и свёл кончики пальцев. Солдаты с готовностью сложили руки в молитвенные жесты. Взгляды их, натолкнувшись на мою обезображенную голову, тут же разбежались. Только декан не взглянул и не прянул.

— Бог мой! Жизнь хороша! Пусть будет так! И подольше, — провозгласил я, подобрал рукава и принялся за еду.

Солдаты переглянулись, осмысляя странную молитву. Декан поднял глаза. Увидел, вздрогнул, но взгляда не отвёл. Видимо, моя голова-головёшка не настолько уродлива для него. Мне же до сих пор противны случайные отражения черепа, из-за шрамов и ожогов подобного грецкому ореху. Офицер подумал, кивнул и взялся за вилку. Солдаты тоже не замешкались.

— Вы лаконичны, отец причастный.

Конечно, хоть кто-то из них не смог удержаться от попытки завести разговор. Кто же это? Ах, да. Киф. Лоялен к Миссии. Верующий секты Золотого Догмата. Потомственный военный. Вот уже два года — принцип. Вероятно, после награждения переведут в ряд ветеранов.

Я пожал плечами:

— Бог не дебил, ему можно не разжёвывать.

Солдаты снова переглянулись. Тайком ухмыльнулись.

— Вы служили? — спросил Киф о том, что наверняка интересовало всех.

— Легион «Орёл», — отозвался я и потянулся к ближайшему бокалу. Забрал прямо из-под протянутой руки берсерка Тира. Забрал, как кажется, неторопливо, но его ладонь впустую хватанула воздух. Декан неуловимо напрягся. Боец насуплено полез за следующей бутылкой.

Вино сурово. В вине — полынь. Таким только поминать. И мне есть — кого.

Ужин тянется, словно церемония посвящения, так же муторно и долго. Пустеют бокалы и блюда. И теперь, когда главное сказано, моя цель — уйти до того, как они поймут. До того, как протянется меж нами связующая нить родства душ. До того, как почувствую боль будущей ампутации…

— Добро пожаловать на кладбище! — рывком поднялся я из-за стола.

Кивнул и ушёл.

Контур свербит в висках при усилии восприятия охватить мир корабля одним чувством присутствия. За спиной остаются молчание и напряжение.

— Легион «Орёл», — задумчиво покрутил вилку декан. — Уничтожен пять лет назад в мясорубке на Виване. Живых не осталось.

— Видимо, осталось, — флегматично ответил Ал.

«Белый снег», созданный для планетных легионов, огромен для пяти человек, тысяч трупов и одного Харона. И — слишком тесен.

Образ Хиевы дрожит в капсуле света над столом. Она улыбается и жеманно поводит плечами. Тогда она не хотела делать слайд, полагая, что выглядит несовершенно. Глупая… Красота женщины не в том, как она выглядит, а в том, как любит.

«Миссия с прискорбием сообщает всем причастным, что бывший центурион легиона „Орёл“ Кир Сот, героически погиб при…».

Речь не складывается. Не достаёт сил набрать зёрна слов так, чтобы рассказать о себе тем, кто не знает, и промолчать тем, кто помнит. Мешает постоянное жужжание в ушах разговоров и излишне громких мыслей «барсов». Возможно, я смог бы настроиться, если бы они не трепали моё имя. Раздвоенность сознания ограничивает возможности. Поморщившись, полностью перевожу внимание на контур. Настало время…

— Представляешь, какая здесь система заглушки допотопная?! Внутренняя связь просто ушла! Сколько не бился, чтобы хоть маркировку скафандров видеть — глушит, зараза!

— Не горячись, Киф. Либо мы сдуреем от шума движков, либо недельку не будем чуять и слышать друг друга. Тяжело без связи, но я предпочту остаться разумным.

— Ага, Скир, но декан мне таких горячих всыпет, если к вечеру связи не будет! Он итак весь на нервах здесь. Катафалк — та ещё задница! Говорят, в неспокойные рейсы и Хароны на базу прилетают свихнувшимися…

— Ты поменьше слушай, что трепят! И спать спокойнее будешь!

— Ага, а ты помнишь, что вообще-то рекомендуется не пользоваться катафалком для перевозок пассажиров? И что даже Пророки с катушек слетают, когда приходится сопровождать грузы?

— Пророки — люди с особой чувствительностью, Киф. Один на миллион. А мы с тобой — нормальные люди. Не дрейфь.

…Браво, Киф и Скир! Достойная осмотрительность и неторопливость суждений.

Контур задрожал, перенося внимание на каюту декана…

— Разрешите?

— Входи, Ал.

— Мы с Тиром проверили отсеки. Сканирование жизни не выявило. Кроме нас и Харона, тут только мёртвые.

— Но тебя что-то напрягает.

— Больше десяти тысяч трупов, декан! Три планетарных десантных легиона. А под Поршем официально был только «Барс».

— Возможно, сперва катафалк забрал павших с других планет системы.

— Позвольте откровенно, декан! «Белый Снег» шёл от Империи вместе с «Барсом». И всё время прождал в порту. До самого Порша! Наши потери, конечно, занижены в сводках, но не до такой степени! Два варианта. Либо на планете проходило несколько параллельных высадок, либо «Снег» давно летает с телами на борту.

…Браво, Ал! Стратег-статист третьего класса. А нужно — высшего! Заслужено. Нетрудно сделать вывод, имея данные. Сложно их собирать. Шляться по отсекам и считать брикеты с телами, чувствуя взгляд в спину…

— Хорошо, Ал. Отдыхай.

— Императору слава!

…На экране анализатора — цифры, маршруты, карты… Декану Трипту есть, о чём думать. Но вот, стоит ли? Команда на контур — и анализатор теряет контакт с информационной базой. Несколько мгновений декан хмуро смотрит на пустой экран. И жмёт клавишу отключения.

А где Тир?

Колебания контура регистрируют присутствие в выделенном ему отсеке.

— Давай, детка, давай! Да… Да…

Погружённый в электро-нейронное опьянение, Тир бредит мечтами. Бег от реальности. Что ж. Боец-берсерк, способный в одиночку удерживать становой арт-пост, не может не бежать. И, когда нет к чему, стоит бежать отчего-то.

Браво, «Барсы». Рукоплещу. Выбор Императора справедлив. И Миссии тоже.

«Погребок» сломался. Дверцы ходили туда-сюда, но поднос в шахте так и не появлялся.

Скир, дежурный по обеспечению, ругнулся, помянув все чёрные дыры сектора, и направился на технический ярус. Короткая дорога пролегала через десантный отсек. Тот, в котором тянулся грузовой ров и качались саркофаги.

Выйдя на неровный карниз яруса, солдат включил фоновый фонарь на груди и замер. Темно. Только из жилых коридоров идёт свет. Да едва заметное освещение дают плато индикаторов безопасности на потолках всех помещений. И их тусклый красноватый свет выхватывает из тьмы контуры ближайших саркофагов. Сальный блеск и едва уловимое движение воздуха создают ощущение притихшей жизни. Скир сжал кулаки, заставляя себя двигаться. С рыком мотнул головой. И пошёл. По краю карниза вдоль дверей до угла, полного густой темноты. В неярком свете фонаря нашарил оставшийся когда-то нетронутым столб экстренного спуска. Встал на лифтовый диск. Активизировал систему, и диск плавно заскользил вниз. Ярус. Второй. Третий. Ничего не видно. Только чувствует кожа, как мимо проносятся белые зубы каркаса пролётов.

Дёрнуло. Диск заскрежетал и резко застопорился между пятым и шестым ярусом.

— Чёрт!

Скир наугад потыкал в кнопки управления. Ни вниз, ни вверх. Оставалось только одно. Боец набрал побольше воздуха, прошептал краткую молитву и прыгнул на пятый ярус. Упал. Одёрнулся от бездны за спиной и оказался прямо над саркофагом. Свет фонаря, казавшийся тусклым наверху, здесь, в полной темноте, достаточно освещал всё окружающее. Достаточно, чтобы лучи проникали сквозь оболочку и оттеняли контур тела. Размазанные в неопределяемое месиво ноги и…

Не свет стал ярок, не мир красок поменялся, но что-то случилось такое, что образ проявился. Саркофаг стал прозрачен и почти невидим. А тело…

— Сотри меня чёрное горнило! — Скир вздрогнул, узнав товарища. — Даси, дружище! Как же тебя размазало-то…

Скир шагнул ближе, заворожено всматриваясь в знакомое лицо. Анатомический скафандр не скрывал навсегда сведённых судорогой черт. Казалось, что голову Даси запекли, и теперь она стала прозрачнее, морщинистее и одутловатее. Открытый рот перекосило так, что сразу не понять — то ли челюсть вывихнута, то ли умерший застывал, лёжа на боку.

Фонарь мигнул.

И мёртвый в силиконовом саркофаге дёрнулся.

— Твою мать!

Скир отскочил к краю. Реагирующий на гормоны в крови скафандр активизировался. По рукам заструились трубки. Жерла портативных фаертонов застыли у указательных пальцев — укажи цель, и оружие начнёт плеваться гремучей смесью. Подтянувшись из аппаратного рюкзака на живот, раскрылась кобура лучемёта. Скир облизал губы и, не отрывая взгляда от мертвеца, начал обходить покачивающийся саркофаг.

— … священное солнце и земля ждут тебя, спящий в невесомости меж жизнью и смертью, и душу твою упокоят, когда…

Справа почудилось движение. Скир резко обернулся.

Раздетый до исподнего пехотинец стоял в двух шагах от него. С голубоватого тела стекала кусками расплавленная жирная оболочка.

— Скир, — позвал он знакомым голосом, — Мы ждали…

— Аааа!..

…

У меня засвербело в висках — сквозь сосредоточенность на контуре, прорывался вызов «Снега»:

— Даяр, тревога четыре-ноль. Нападение на груз. Информация обрабатывается. Статистика: двадцать два выстрела фаертоном. Поправка: двадцать два фаертоном и один лучемётом…

«Снег» зажег прожектора на нижнем ярусе десантного отсека. Только это позволило добраться до центра завала.

— Не понимаю… Зачем он пошёл в мертвецкую? — Ал привычно сунул в рот ментоловую палочку и стал нервно рассасывать. Аромат мяты необычно сильно ударил по ноздрям, сбив запах пыли.

— Снимите его оттуда, — сухо приказал декан.

Бойцы, страхуя друг друга, начали карабкаться на гору мусора. У подножья остались только я и десятник. Одинаково скупые на движения и эмоции.

Наверху на прогнувшихся листах обшивки застыл Скир. Скафандр в ожидании погребальной команды исправно трассировал красным — «мёртвый!». Крови не было. Вся стекла в завал. Только оставила ветвистые следы на пыльных глянцевых листах.

— Святое Солнце! Он покончил собой! — закричал наверху Тир.

Декан стиснул зубы и спрятал взгляд цвета пробуждающихся болот Виваны.

Бойцы с трудом спустили тело вниз.

Я наклонился, всматриваясь в раскуроченный подбородок бойца с ввалившимся в рану дулом мощно прижатого лучемёта. Смотреть дыру на затылке необходимости не было. Стянув перчатку, тронул сенсорное табло скафандра. Красный маяк погас. С этого момента мертвец учтён Миссией.

— Снег, подготовь крематорий.

Бойцы, молчаливо стоящие рядом с мертвым, вскинулись.

— Да вы что?! — заорал Киф.

— Горнило тебе в…! — начал и сбился Тир.

— Вы спятили?! — стиснул кулаки Ал.

Скафандры автоматически активизировались, определяя опасность как человека, не принадлежащего отряду. Я выпрямился и сощурился, прикидывая дистанцию. Снег должен был успеть зафиксировать опасность, но всё-таки…

Декан поднял кулак, призывая к порядку и отстраняя. Встал перед отступившими солдатами, спиной оттесняя их дальше. Закрыл. Как и положено командиру. Покатав напряжение по скулам, медленно спросил:

— Харон, почему Вы отказываете Скифу в возможности возродиться?

— Я — Цербер. Защитник павших, — я ненавязчиво прикоснулся к блестящему нагруднику меж складок хламиды.

— Цербер, — повторил декан, чуть склонив голову, словно заново знакомясь.

— Нарушение кодекса Миссии. Причинение вреда телам погибших, могущее повлечь невозможность их захоронения на земле. Карается рассеиванием.

Он поднял взгляд, и я почувствовал ветер в лицо и колыхание зелёного пространства. Словно вновь планировал вниз, в объятия живых болот. Терял товарищей и смысл существования.

— Харон, — покачал он головой. — Я не дам кремировать своего бойца на основе непроверенной информации.

— Три саркофага повреждено. Два тела прожжены фаертоном. — скупо отозвался я.

— Мы не знаем достоверно, почему он стрелял. Возможно, он оборонялся…

— Для того, что бы принять решение по проступку, мне не нужно знать его причин.

Декан оглядел пространство десантного отсека. Над нами на десять ярусов качались в силиконовых брикетах умершие. Немые свидетели развернувшейся трагедии. Я тоже на миг поднял взгляд, осматривая владения. А опустив глаза, замер.

Скафандр декана так и остался неактивизированным. Но в руке прочно сидел лучемёт. И направление выстрела угадывалось легко.

— Я требую расследования, — безучастно сказал декан.

Дуло переместилось ниже, грозя пропалить моё бедро. Умереть — не умру, а, значит, обвинить в смерти духовника Миссии будет нельзя, но…

— Снег, подготовь тело к обволакиванию, — помолчав, ответил я.

— Да, Даяр.

Декан убрал оружие и, скупо попрощавшись кивками, мы разошлись.

— Если я буду убивать себя, то пальнусь в сердце, — процедил Киф, затягивая плечи покойного на силовую тропу. Голова Скира застыла запрокинутой, и бойцу волей-неволей приходилось заглядывать в развороченный рот.

— Когда потребуется, брат, тебе будет не до эстетики, — отозвался Ал, закидывая ноги покойника на невидимую полку. — Есть!

— Тоже есть.

Отпустили тело. Оно застыло над удерживающим в воздухе активным полем.

— На! — Ал из обоймы на плече вытащил ментоловую палочку и протянул товарищу. Взял и себе.

— Ты что-то частить стал, — покачал головой Киф, но предложенную капсулу сунул в рот. Мятный аромат перебивал запах крови, а входящий в состав легкий наркотик освежал сознание.

— Будешь тут частить! — сплюнул под ноги Ал. — Сканировал корабль, так убодался считать. Вглядываешься в гроб, а оттуда прямо на тебя смотрит. Им же даже гляделки не закрыли в Миссии! Суки! Смотреть тошно… Ты да Скир вдвоём с манипулы остались, а я один! И Тир — один.

— Я теперь тоже, — Киф бросил взгляд на застывшее раскорякой на силовой тропе тело.

Ал стиснул губы. Запах ментола острее шибанул по ноздрям. Помолчали, исподлобья разглядывая темноту над головами. Там, выше — десять ярусов мертвецкой. За спинами в воздухе колыхается тело Скира, но корабль всё ещё не включает режим движения силовой тропы.

— Что-то долго он обволакиватель готовит, — сплюнул Киф.

— Пока расчехлит, пока тестовую серию прогонит… Это ж катафалк! На него тела уже в оболочках грузят. Установка и не используется десятилетиями.

— Всё равно — долго. Мне тут и пять минут не в радость!

Снова замолчали.

— Занесла судьба… — покачал головой Киф. — Вроде никогда покойников не боялся, тем более своих, а тут… Веришь-нет, по ночам сниться стала всякая жуть. Вроде и не кошмар, а всё равно просыпаешься, словно сквозь стекло толчённое пробираешься! Будто планета какая, а на ней по всей поверхности люди стоят. Кто во что одет, кто как изувечен, но стоят одинаково навытяжку и в одну сторону смотрят. Солнца ждут. А оно вроде из-за края появилось и — ни в какую не поднимается. Только так, посверкивает красным. И тоска такая. Хоть сам себе башку отпиливай!

Ал стиснул зубы, перекусив ментоловую палочку. Скривился от ударившей в рот волны свежести и горечи и выплюнул на пол испорченную капсулу.

— Дьявол, Киф! Мне та же муть снится! Я думал — передознулся…

Взглянули друг на друга насторожено. Ал вытянул из обоймы на плече новую палочку. Задумчиво сунул в рот.

— Скир признавался вчера, — понизил голос Киф, — что, как на катафалк поднялись, ему голоса чудиться стали. Будто зовут по имени. Голос незнакомый, но ясный такой… И всегда — из-за приоткрытой двери. Где бы ни был. Выйдешь — никого нет. Стал двери запирать.

Ал перекинул палочку в другой уголок рта и хмуро сплюнул:

— Можно, конечно, списать на неустойчивость сознаний после Порша…

Тропа зашипела. Бойцы слаженно развернулись на звук, поднимая руки, вооруженные фаертонами. Тело Скира, плавно покачиваясь в пологих волнах поля, медленно поплыло на выход из отсека.

Киф встряхнулся:

— Пойду, прослежу. А то не верю я этой суке в рясе…

— Это правильно, — задумчиво одобрил Ал. — А я ребят позову.

— Давай. Подтягивайтесь.

Киф пошёл за уплывающим телом товарища, а Ал, ещё раз хмуро оглядев заваленный строительным мусором отсек, споро двинулся в противоположном направлении.

— И было у чёрта три рога, — сквозь сжатые губы, напевал он, — Три рога — такая подмога! Два рога от чертихи гулящей, а третий — не часто стоящий — для прочих чертих и чертей…

— И были у чёрта копыта. Копыта — бежать до корыта. Четыре копыта — вскидывать, и два запасных, — откидывать, когда до «немогу» припрёт! — голос Ала зажат. Звуки цедятся через сомкнутые на палочке губы. Не так поют неофициальный гимн планетарного десанта. Впрочем, никто до него, наверное, и не пел его на катафалке.

Перед входом на лифтовую площадку тянулся тесный туннель-дозатор, регулирующий движение только в одну сторону. Вошёл. Впереди, заходя за угол, мелькнул человек.

— Тир!

Нет ответа. Ал чертыхнулся, выплюнув на пол капсулу. Скафандр подал напряжение в каркасные псевдо-мышцы, и боец в пару скачков преодолел коридор, вылетел на площадку и… почти упёрся в спину. Боец с эмблемой «Барса» между лопаток стоял, вжавшись лбом в дверь лифта. Неосознанно Ал отшагнул и поднял лучемёт.

— Тир? — снова позвал он.

Человек не ответил, и Ал двинулся обойти его сбоку.

Шаг. Второй. Двигался, не отводя взгляда от головы.

Третий шаг — и стал виден край шлема.

Четвёртый — и человек повернул к нему обезображенное лицо.

— Скир!

А тот шагнул к нему, раззявив раскуроченный рот, зашипел, силясь говорить. Потянулся.

— Отринь, тьма! Я — в свете! — закричал Ал, отшатываясь и складывая свободную ладонь в отвращающем жесте. Мёртвого это не задержало. — Уходи, Скир! Не вынуждай! — Ал повёл дулом.

Скир приостановился, тщась вспомнить значения услышанных слов. И снова двинулся.

— Чёрт! — зарычал Ал и надавил курок. Ствол дрогнул, но выстрела не последовало: оружие, не видя цели, запрашивало код подтверждения.

Мёртвый встряхнулся и двинулся быстрее. Спекшийся в красное месиво рот туго растягивался, безуспешно стремясь сложить шипящие звуки в слова.

Ал плечами вжался в косяк закрывшегося прохода туннеля. Мысли тщетно суетились в голове. Выхода боец не видел. Вытащил из обоймы ментоловую палочку и сунул в рот. Затянул дозу. И стало хорошо. Свежесть и лёгкость охватили тело и сознание. Стало всё равно.

Внезапная мысль потрясла. Он нашёл решение! Сунул руку под нагрудник и вытянул амулет — знак всебожьего веленья. Мазнул взглядом по затёртой пентаграмме и рванул талисман с шеи. Накинул концы оборвавшейся серебряной цепочки на ствол лучемёта. Стиснул на цевье.

— И был у чёрта хвостище, — запел Ал, — В вонище, в грязище, в кровище!

Индикатор мигнул зелёным, ещё раз и — ровно загорелся красным. Оружие видело цель.

— Хвост для ворожбы, божбы да борьбы, чтоб других определить в гробы, а сам — останься цел! — Лучемёт дрогнул в руке. Невидимый луч ударил в Скира, пробив грудину. Мёртвое тело сложилось и, вопреки опыту, испарилось, будто затянувшись в образовавшуюся дыру.

Ал криво усмехнулся. Рот дрожал, лоб заливало потом. Ментол шибал в ноздри, сознание казалось белым и чистым, словно прошедший обработку отсек. Выплюнув смятую зубами капсулу, боец пристроил на губах новую. И пошёл в лифт.

Тренькнул звонок, указывая на десятый ярус, двери поползли в сторону и на Ала двинулся ещё один мертвец в знакомой форме. Боец вскинул лучемёт и выстрелил. Тело растворилось в воздухе прямо на пороге, и Ал без сантиментов шагнул вперёд. Для него снова началась война.

Третий мертвец ждал у поворота на меридианный коридор яруса. Выстрел.

Четвёртый бросился из внезапно раскрывшейся двери отсека. Выстрел.

Пятый напал сзади. Выстрел.

Шестой стоял на повороте рядом с каютой декана.

— Врёшь! Не доберёшься, сука! — процедил Ал, влепляя заряд в оскаленную морду барса на широкой спине. «Шестой» всплеснул руками, заваливаясь, и с грохотом рухнул на спину.

Ал замер. Внезапный запах жжёного мяса перебила новая порция ментоловой смеси.

— Тир, дружище… как же так… — Ал медленно опустился на колени. Глаза берсерка уже остановились, навсегда запечатлев изумление. Так быстро, как свои в спину, — никто не убивает.

— Какого чёрта?! — на грохот выглянул из каюты декан.

Ал поднял глаза на командира. Холодные, пустые. Привычно поправил ворот. И сунул ствол в рот. Выстрел.

Декан замер. Два трупа у ног — остановившиеся глаза и уже не бурлящие красным дырки в телах.

Зелёные болота непокорной Виваны клокотали, расплёскивая холодную ярость на всю Вселенную. Всего мгновение и — десятник побежал. По тёмному коридору к ближайшему спуску. К лифтовому диску.

Я дёрнулся, на ощупь трогая сферу управления. Отключить!

Декан добежал, сориентировался в темноте и встал на диск. Нажал «вниз». Нет результата. Сорвал щиток и прянул, вскидывая оружие — вывалившаяся радуга обесточенных проводов всплеснула и безжизненно обвисла. Декан стиснул зубы. Огляделся затравленно. Присел, взялся за диск и — спрыгнул вниз, повиснув на руках. Раскачался, зацепился ногой за ствол лифта.

— Ловок чёрт! — я усмехнулся — Значит, не вся молодёжь забыла о спусковых столбах.

Декан перебрался на трубу и, зацепившись, скользнул вниз — скафандр, хранящий в памяти типовые ситуации, без замедления нарастил прокладки и включил магнит.

Спрыгнув, рванул в сторону обволакивателя, к последнему из своих бойцов. Добежал, ударил плечом в двери — обесточенный зал с зачехлённой аппаратурой. Бешено оглядевшись, вылетел в коридор и бросился в основной сектор.

…Киф шёл рядом с телом друга и, тихо чертыхаясь, обходил саркофаги. Силовая тропа, петляя, пролегала в мертвецкой. Отсек обволакивания так и не появился. Барахлил свет, и вспышки накладывали блеск на жирные складки.

На внезапное шипение Киф обернулся. Скир сидел на силовой тропе, прикрываясь руками.

— Тьма, — прошептал Киф отступая.

Труп спрыгнул с тропы и двинулся на товарища. Киф сделал шаг, ещё — ткнулся ногами в саркофаг, заставив его заколыхаться, и замер — ни туда — ни сюда. Мертвый друг подходил ближе, и тело немело от нереальности происходящего.

— Скир. Дружище… — глаза стали влажными, а руки сами собой подняли оружие. — Не надо.

Мёртвый остановился в шаге, взглянул на направленный в него ствол и покачал головой. Потянулся, положил руку на дуло лучемёта. И Киф бессильно опустил руки.

…Декан нашёл его на звук.

Киф орал, рассылая импульсы фаертона по разным направлениям и отступая вглубь темноты. Белые слепящие сгустки, несущееся от его рук, стремительными шаровыми молниями расчёркивали пространство. Но врагов декан не видел.

— Киф! — Десятник активизировал все боевые системы, вплоть до офицерского энертона.

— Справа! — крикнул Киф.

Декан перенёс внимание, включил сканирование — нет объектов! Ни для аппарата, ни для человеческого зрения. Киф ругнулся и двинулся навстречу, выдавая очереди по саркофагам, качающимся возле командира. Силикон вспыхивал и тут же гас, оплавляясь с тел. Удушливый тяжёлый запах плыл по отсеку.

— Их тут сотни, командир! — крикнул Киф, встав спина к спине. — Если бы Скир не предупредил — хана бы была! Скир, дружище, ещё с нами, он ещё нас помнит! А твари неупокоенные озверели — всех хотят с собой забрать! Слышишь, — всех! Я знаю! Знаю, почему! На заклание, слышишь? На заклание нас отдавали там, на Порше! И никого, слышишь? Никого не должно было оставаться в живых!

Декан молчаливо водил стволом энертона, оглядывая свободное пространство. Киф стрелял — он видел, в кого. Двигались слаженно, отступая из темноты на свет.

— Это всё Харон! Харон — сука! Он их на нас науськивает, я знаю! — рычал Киф, стреляя в темноту по мирно покачивающимся трупам. — Понимаешь, командир?!

— Да, Киф, — отозвался он и, опустив энертон, резко развернулся. Кулак вошёл под скулу солдата, вышибая сознание. Боец оплыл и рухнул на пол.

Опустив руки, декан стоял в темноте и прислушивался к тихому колыханию саркофагов. Почувствовав внезапное холодное дуновение, поднял глаза:

— Я готов говорить с вами. Выходите!

И первым вышел Скир.

Декан поднял взгляд от анализатора, на экране которого кодировались символы дневниковой записи:

— Я закончил, Харон. Вы можете войти.

— Благодарю. — Команда «Снегу», и квадрат ранее запертой двери индивидуального отсека отъехал в сторону.

— Руки, — лаконично напомнил декан.

Я откинул хламиду и развёл руки для сканирования. Убедившись в отсутствии боевого скафандра, десятник указал глазами на стул:

— Поговорим, Харон.

Я сел и неторопливо опустил капюшон. Получилось и торжественно и осторожно.

— Под Поршем положили три легиона, — начал декан. Глаза его спокойны, как виванское болото, знающее, что ты шагнул в топь, и пути обратно нет — ни для тебя, ни для него. — И это не ошибка. Это заказ Миссии. Бойня ради создания призраков. Саркофаги, в которые они помещены, не позволяют душам спать…

Он замолчал, давая мне возможность опровергнуть или подтвердить. Но я играю по иным правилам:

— Смерть погружает сознание в невесомость, где отсутствие ориентиров сводит его с ума и медленно убивает, — неторопливо начал я. — На Земле ориентиров много — дольмены, храмы, святые места, — а в космосе маяки есть только в ближайшей зоне. Души страдают. Сумасшествие чистого сознания подобно гниению живого тела — мучительно и страшно…

Декан сощурился, умиряя зелёный поток, и процедил:

— Армия призраков будет хорошим подспорьем Миссии! Ещё одно доказательства вашей необходимости! У Миссии настолько плохи дела с взносами на упокоение? Или зажрались?!

Я сложил руки на груди и, одобрительно качнув головой, продолжил:

— Без маяка страдающие души мечутся, не способные найти дорогу в иной мир. Для облегчения их участи существуют Хароны — люди-маяки, способные говорить с мёртвыми. Люди, перешагнувшие страх и боль, веру и сомнения, надежду и любовь. Вне религии и вне жизни. Корабль несёт тела, а Харон призывает души.

— Харон призывает души, — повторил декан и сжал кулаки, — и принуждает их к страшному! За провоз требуя оплату кровью живых!

— Обязанности Харона сложны и многолики, — я склонился, соглашаясь, — И потому на эту роль ведут строгий отбор среди одарённых воинов. Им предлагается испытание. Прошедшего увозят в святой дольмен, где он учится чувству гармонии и пониманию мира у предков. И, став просвещенным, новый Харон улетает на поиски страдальцев, чья вина лишь в том, что гордыня несёт человечество дальше от звезды к звезде.

Всё! Сказано довольно, чтоб разумному сделать вывод.

Декан открыл рот, но не заговорил. Сглотнул, затравленно оглядев каюту, наполняющуюся бесплотными фигурами, в беспокойстве пронзающими друг друга.

Я поднялся, торжественно оправляя хламиду:

— Декан «Барсов» Трипт Хар! Миссия призывает тебя для служения не живым и не мёртвым — человечеству! Служения надеждой и указующим перстом. Выбор за тобой!

Осознание заволокло туманом виванские болота. До сострадательной боли знакомое мне чувство понимания. Но декан ещё не способен до конца понять, что значит быть Хароном!

Тысяча глаз, видящих твоё нутро и днём, и ночью…

Лица друзей и товарищей, смотрящие с мольбой и ненавистью…

Вечность вне дома, вне собственной жизни, вне веры…

Декан тяжело поднялся с места. Рот скривился от сдержанного бешенства:

— Десять тысяч человек! Десять тысяч ради одного перевозчика!

Не только… Ещё есть Киф. Хароном ему не стать, но Пророк, несомненно, получится.

— В основе любой религии лежит смерть основателей, — отмёл я, — В основе любого Храма — кровь надеющихся. В основе святости — шаг через смерть. И Харон — святой, ведущий за собой души!

— Вы решили сделать себя Богами! Но вы — дьяволы!

Дуло лучёмёта вскидывается на уровень моего лба. Чёрная дыра антиреальности…

Но я помню, что лежит в основе святости.

— Ни богов, ни дьяволов нет! Есть живые и их трепет перед смертью! — распрямляюсь я. — И веру, способную победить людской страх, создаёт воля того, кто сам отринул его!

— Вы создаёте не веру, а религию на костях! — рычит декан.

Глаза цвета самого мучительного момента моего прошлого горят бешеным пламенем — зелёным, страшным.

Чёрная дыра лучемёта плюётся смертью.

Смерть летит со скоростью света, но всё ж — так медленно для свободного духа!

Тело привычно уходит, размазываясь в пространстве и времени.

Скрытый в наруче энертон, пробуждаясь, заставляет руку вздрогнуть.

Я вижу, как плещется зелёная вода виванского болота. Тёплая. Солёная. Живая.

Трипт Хар! Не став Хароном, ты погубил надежду миллионов скитающихся душ. Но своим отказом показал силу духа перешагнувшего через страх и сомнения! Такие, как ты, существуют, чтоб учить жить. Своей жизнью. И смертью.

Миссии нужны Хароны… Но Миссии нужны и Святые.

Выстрел.

Твоя судьба, декан «Барсов», герой Порша. Твоя судьба.