Путь к золотому дракону

Глава первая,

в которой мистрис Дэнн и Ламмерлэйк пьют кафий с лимоном, Яльга удовлетворяет свое научное любопытство, а в маленьком городке на границе с Конунгатом сталкиваются два профессиональных долга

Отточенным до автоматизма движением магистр Цвирт развернул свой зачарованный свиток. За время странствий несчастный пергамент успел изрядно пообтрепаться, а от ковенской печати, висящей на трехцветном, особым образом скрученном шнурке, отломилось два или три кусочка. Вдобавок свиток немного попахивал колбасой — в сумке они лежали в соседних карманах. Счастье еще, что колбаса была упакованной.

Молодой стражник, только-только сменившийся с дежурства, недоверчиво зашевелил носом, пытаясь определить источник столь приятного аромата. Цвирт успел уже понять, что колбасы, а уж тем более — отличной межинградской ветчины «Веселая хрюшка»! — в Сольце днем с огнем не сыскать, и потому, поспешно отдернув пергамент, сурово помахал им в воздухе.

— А скажи-ка мне, любезный… — Стражник нахмурился, но Цвирт продолжал, твердо уверенный, что с народом нужно разговаривать на понятном ему языке: — Не видал ли ты, часом, кого из этих вот?

На этом его запас простонародной лексики был практически исчерпан — оставалось разве что предложить «раздавить посудину», но пока Полю недоставало на это мужества. Не то чтобы он пренебрегал лыковкой, просто в здешних краях под именем благородного напитка скрывался жутчайшей крепости самогон. Ни один Рихтер на свете не стоит таких жертв.

Стражник шмыгнул носом, еще раз бдительно принюхался, с сожалением сглотнул и всмотрелся в начертанное.

— Ну, видел, — буркнул он. — И что с того?

Цвирт подался вперед. Наконец-то его метод начал приносить несомненные плоды, тогда как идея с немагическими портретами подверглась, не побоимся этого слова, остракизму со стороны старших коллег!

— И когда? — вкрадчиво поинтересовался маг, боясь спугнуть добычу.

— Надысь, — сурово ответил словоохотливый стражник.

Поль прищурился. Он не собирался отступать.

— Э-э? Надысь — это, стало быть, намедни?

— Сам ты намедни! — вконец разобиделся стражник. — Лыкоморским языком тебе говорю — надысь! Надысь, то есть днями!

Цвирт терпеливо ждал перевода с местного на лыкоморский. Стражник потоптался на месте, с тоской глянул на свою алебарду и, поняв, что силы неравны, сдался на милость ковенского магистра.

— Ну, это… Дней пять назад, може. Или шесть. Да не, точно семь.

Маг быстро прикинул схему маршрута, по которому — предположительно — следовали преступники. Получалось, что показаниям вполне можно верить.

— И что? — ласково спросил он, сообразив, что продолжения не последует.

Стражник посмотрел на него с каким-то странным выражением.

— А? — лаконично спросил он в ответ.

— Куда пошли-то? — переформулировал Цвирт, всеми силами удерживая перед глазами картинку из учебника социопатологии. Картинка звалась «Народ» и была сермяжна, бородата и лапчата.

— Ну кудой? Тудой! — уверенно отвечал стражник. Развернувшись, он помахал рукой вдоль единственной отходившей от ворот улицы, прямой как стрела.

— А кудой именно тудой? — осведомился Поль и сам ужаснулся тому, на каком варварском наречии изъясняется.

— Да тудой же! — вновь обиделся стражник. Если бы не колбасный дух, он уже давно бросил бы болтать со столичным гостем. — К лекарке! Кудой же еще таким болезным?

И тут Поль понял, что Рихтеру от него не уйти.

Лекарка в Сольце тоже была одна, и найти ее домик не составило особенного труда. Маленький и скромный, он был, однако, очень аккуратным, как и полагается обиталищу мага-целителя.

Самой лекарки (Ардис Урсула Рэгмэн; тридцати двух лет; диплом с отличием; стаж работы — более двенадцати лет) не было дома. Из-за забора ковенский отряд облаяла маленькая, на редкость лохматая и голосистая собачонка; на ее голос во двор вышел встрепанный паренек, который, вежливо поприветствовав магов, впустил их в дом.

Внутри было еще скромнее и аккуратнее, чем снаружи. Отряд из семи человек с трудом разместился в самой большой комнате, причем табуретки пришлось приносить из кухни. Цвирт оглядел вязаные половики, потрепанные корешки многочисленных книг, выцветшие картинки на стенах и хотел было прийти к выводу, что живет мистрис Рэгмэн довольно бедно, но поймал взгляд ее ученика и передумал. Не стоило портить отношения с возможным свидетелем.

— Скоро ли придет коллега Рэгмэн? — вежливо осведомился маг.

— Скоро, — еще вежливее ответил паренек.

Встав на цыпочки, он вытащил с верхней полки какую-то толстую книгу, забился в уголок и принялся за чтение. Такого похвального старания Цвирт в жизни не видывал. «Это ж до чего достойное поколение растет!» — умиленно думал он. «И какие мрысы тебя принесли?!» — хмуро раздумывал между тем представитель подрастающего поколения.

Полчаса прошло в тишине, переглядываниях и ерзанье. Наконец хлопнула входная дверь. Мальчик даже ухом не шевельнул, продолжая делать выписки в толстую тетрадь, зато Цвирт оживился и встал со своей табуретки. В комнату, на ходу разматывая вязаную шаль, быстро вошла хозяйка дома.

— А, коллеги… — без малейшего удивления сказала она. — Чем могу быть полезна, магистр Цвирт?

«Одно из двух, — мгновенно понял Поль. — Или она действительно помогала Рихтеру, или о нашей миссии знают даже сороки на заборах». Первая мысль была привлекательнее, зато вторая — правдоподобнее.

Ардис Урсула Рэгмэн, тридцати двух лет, прошла мимо ковенцев к окну, скомкала шаль и закинула ее на платяной шкаф. Она даже не соизволила кивнуть, не предложила им чаю! От греха подальше Цвирт зажал ладони между коленями. Он начинал злиться, и злиться всерьез. Проклятущий Рихтер в очередной раз буквально выскользнул у него из рук, и во многом — благодаря безответственности этой конкретной лекарки, которая держится сейчас будто хозяйка положения.

— Семь дней назад, — сухо начал маг, — к вам обратились за помощью трое.

— Нет, — прервала его Ардис. — Артур, посмотри, пожалуйста: сколько зафиксировано обращений семь дней назад?

Мальчик недобро посмотрел на магистра Цвирта, из-за которого его отвлекали от штудий, и со вздохом перевернул тетрадь. На задней обложке красовалась длиннющая алхимическая формула, обрамленная россыпью мелких черных пятен.

«Что у них, одна тетрадь для всего?»

— Десять штук, — канцелярским голосом произнес малец, очевидно успевший заразиться от наставницы профессиональным лекарским цинизмом. Это ж надо — больных в штуках измерять!

— Меня интересуют только трое, — продолжил Поль, решив сделать вид, будто его и не перебивали. — Их имена…

— Их имена не имеют никакого значения, — вновь прервала его Ардис. — Как вам известно, коллега, всякий приступающий к лекарской практике приносит клятву о неразглашении тайны врача и пациента. Если угодно…

И она протянула Цвирту тетрадь, не обратив никакого внимания на возмущенный возглас ученика. Маг автоматически принял; он еще не успел вспомнить, о какой клятве шла речь, и оттого внимательно прочел следующие строки, начертанные корявым детским почерком:

Цвирт ошеломленно перечитал это еще раз. Особенно ему понравился больной Р., единый в трех лицах. Близнецы они, что ли?

— Ничего не близнецы, — возмутился ученик. — Третий раз лечили, чего ж тут неясного?

Действительно, все было ясно как божий день. Куда подевался Рихтер сотоварищи, по-прежнему знал только он один, но, судя по тому, как ответственно подходили в этом доме к своим профессиональным обязанностям, у Рихтера было два варианта: либо срочно выздороветь, либо скоропостижно скончаться. Судя по записям, скончавшихся не было.

Больной Р.?..

Поль уже открыл рот, чтобы прояснить ситуацию, но наконец вспомнил, о какой клятве говорила мистрис Рэгмэн. Клятва, само собой разумеется, была магической. При всем желании практикующий лекарь не мог ни сказать, ни написать, ни передать телепатически — словом, выдать каким-либо образом, кто конкретно и по какому поводу обращался к нему за помощью. Власть КОВЕНа велика, но небезгранична, — и тех пределов, которые ей положены, преодолеть действительно невозможно.

Ардис Рэгмэн можно было бы обвинить в пособничестве беглецам — если бы в свое время КОВЕН информировал о них абсолютно всех провинциальных магов, вплоть до деревенских бабок-повитух. Но этого не сделали, а теперь было уже поздно.

Поль сжал в сумке свой пресловутый свиток. Учитель оказался прав: пользы от пергамента было — что кот наплакал. Даже если предъявить его Ардис, она не скажет ничего нового, потому что изображенных на пергаменте уже опознали ее соседи.

Ну да, Рихтер здесь был. Был здесь и волкодлак… вообще-то главный предмет поиска, о чем Цвирт вспоминал реже, чем надо бы. И конечно, была здесь рыжая первокурсница с факультета боевой магии. А помимо них — еще куча народу (и Ф., и Ш., и С., и, возможно, больные Р., еще две штуки).

Он все-таки вытащил пергамент, сунул его под нос Ардис и без всякой надежды спросил:

— Но почему из всех именно эти остановились в вашем доме? А не, допустим, на постоялом дворе?

Ардис пожала плечами.

— Видите ли, магистр, эти двое, — она брезгливо ткнула пальцем в изображения оборотня и мага, — были настолько глупы, что прошли через Старые Земли, и настолько безрассудны, что потащили с собой девочку. Почти ребенка! Ну разумеется, они находились в крайне тяжелом состоянии! Я удивлена тому, как они вообще сумели до меня добраться… Впрочем, — прищурившись, она глянула на Цвирта, — что с них взять? Мужчины!.. — И она презрительно фыркнула.

«Соционатология!» — сладчайшей музыкой прозвучало в голове у Цвирта. Какой интересный случай — раньше он о таком читал, а вот наблюдать не доводилось. Тридцать два года, а она до сих пор не замужем. Логично при таком отношении к противоположному полу.

А вот если бы с ней поговорить… ну, скажем, курсом из пяти — семи бесед… динамика явно была бы положительной, а этот случай стал бы украшением его статьи, которую все никак не удается достойно завершить!

Ардис в одно мгновение разрушила все его планы:

— Но я рада, что они обратились именно ко мне. Такого интересного наблюдения в моей практике еще не было. Вчера я связалась с моим научным руководителем, и она осталась мною довольна. Теперь моя диссертация имеет все шансы на успех.

Ученик довольно ухмыльнулся, пробуя кончик пера на язык.

— Ваш научный руководитель… э-э…

— Мистрис Дэнн, разумеется, — гордо сказала Ардис.

Поль подумал, что сейчас она скажет свое коронное: «Мужчины!» — и фыркнет уже в его адрес. Следовало отступать.

— Благодарим вас за достойно выполненный профессиональный долг! — с должной мерой сердечности произнес он. Цвирт направился к дверям, и за ним потянулись его подчиненные.

— Господа маги! — неожиданно окликнула хозяйка.

Цвирт с надеждой оглянулся. Может, он все-таки заблуждался и добрая женщина предложит им чаю? Он был голоден, а в трактире кормили весьма недорого, с лихвой компенсируя цены качеством.

Добрая женщина скрестила руки на груди.

— Верните мебель на место, пожалуйста, — самым вежливым голосом попросила она.

Левитировать умеет любой адепт. Я научилась этому в середине первого семестра и при необходимости могла подняться в воздух на высоту собственного роста, а при сильной необходимости — наверное, даже выше. Если использовать артефакт — подойдет даже грязный веник, — можно увеличить и высоту, и скорость, и длительность полета до вполне себе достойных величин. Но левитация, к сожалению, весьма энергозатратна, и ни один известный мне маг не способен взлететь выше Солнечного шпиля.

Но в былые времена, как водится, трава была зеленее, цари — справедливее, эльфы — куртуазнее, а маги — могущественнее. И какой-нибудь древний чародей, пролетая по делам над Драконьим Хребтом (ну так, молока нужно купить, а в Арре оно на медяшку дешевле), вполне мог заметить, что самая старая, загадочная и опасная из горных цепей Севера действительно похожа на дракона, распростершего крылья.

Нам же остается полностью верить карте.

…Вечером четырнадцатого грозника мы остановились на ночлег в небольшой лощинке возле реки — река эта состояла из пересохшего русла и весьма унылого ручейка на дне. Набрать воды стоило некоторого труда, зато лощинка была словно специально придумана для того, чтобы прятаться в ней от погони, — найти ее мог, наверное, только волкодлак. Но тем не менее впервые за всю дорогу Эгмонт обвел стоянку защитным кругом.

— Ты же говорил, не стоит попусту расходовать магию, — заметила я, когда Рихтер вернулся к костру.

— Попусту — не стоит. Если ты успела забыть, Яльга, это — Драконий Хребет.

— Верно, — поддержал его волкодлак. — Всякое тут случается…

— Мы пока еще только в предгорьях…

— А нам и в предгорьях жить хочется, — хмыкнул Рихтер.

Издалека эти горы казались голубоватыми — будто вереница туч у самого горизонта. Они приближались очень медленно, зато сейчас закрывали половину небосвода: черные на черном, и над раздвоенной вершиной сияла голубая звезда.

Звезды здесь были крупнее, чем внизу.

— Дай карту, Эгмонт…

Я зажгла два световых пульсара и расстелила пергамент на траве. За три с хвостиком недели я уже почти выучила, как выглядят северо-восточные владения Лыкоморья вплоть до последней деревеньки или завитушки на пририсованной сбоку розе ветров. Но сейчас я как в первый раз провела пальцем по изогнутой линии гор, которую нам предстояло пересечь.

Драконий Хребет очень походил на дракона. Я бы сказала — слишком; и один Эллендар разберет, почему это явное, невозможное в природе сходство до сих пор не нашло себе внятного магического объяснения. Чуть изгибаясь, он тянулся через полконтинента с северо-запада на юго-восток, и «голова» была покрыта панцирем ледников, а «хвост» уходил в эльфийские леса. Имелись и «лапы», числом четыре, и «крылья» — странной формы несимметричное плато.

Западный склон не принадлежал никому. Восточный — был владением Серого Конунгата. Я представила землю, покрытую лесами, простирающуюся до самого океана. На том берегу никогда не бывали дети Младшей Крови.

Что ждет нас там? Каким окажется конунг — золотой дракон, — и что вообще значит быть золотым драконом? Конечно, мы почти в безопасности, КОВЕН вряд ли рискнет преследовать нас в этих горах… но если мы в безопасности, почему Эгмонт установил защитный круг?

Я вдруг нашла имя тому чувству, которое владело мной в данный момент, и мигом успокоилась. Да я же попросту боюсь — еще бы, ведь впереди лежит неизведанность! А если так, то любопытство куда сильнее страха.

Вдобавок рядом со мной имеется самый настоящий волкодлак!

Ну, Яльга, ты и дура! Три недели бок о бок с Сигурдом — и хоть бы догадалась задать ему несколько вопросов!

А как удачно добытый материал может лечь в мою курсовую… Конечно, придется подумать, как половчее его туда впихнуть, однако преподаватели просто обязаны оценить мою инициативу, любознательность и научный склад ума! Перед глазами поплыли заманчивые картинки на тему «Защита курсовой/кандидатской/докторской».

Так… но ведь мы еще прошли Старые Земли! Места это уникальные, до нас там магов не было, и после, я думаю, тоже не будет. Обидно, если научная общественность ничего про них не узнает. С другой стороны, объем курсовой все-таки ограничен.

Я уже и думать забыла про неизведанные земли, загадочную Валери и прочие смущающие обстоятельства. Мрыс эт веллер! — Мы вернем Сигурда его конунгу, восстановив тем самым справедливость, а уж золотой дракон точно во всем разберется. И все встанет на свои места. Мы с Эгмонтом вернемся в Академию; мне наверняка придется сдавать сессию, а эти три недели сумасшедшей гонки в лучшем случае зачтутся как полевая практика…

Вот и решение! Что не войдет в курсовую, войдет в дневник практики. Я посмотрела на Сигурда — источник бесценной научной информации валялся у костра и жевал травинку. В последнее время он предпочитал человеческий облик, и мне это было на руку.

Подтянув к себе сумку, я вытащила оттуда тетрадь с курсовой, расправила смятые страницы и с удовлетворением перечитала уже написанные заметки.

В кармане завалялось старое перо, заряженное чернильным заклинанием. Я подновила чары и, устроив тетрадь на плоском камне, принялась записывать уникальные наблюдения. Хм, что там вообще было нехорошего? Пограничные камни, вихрь, овраг, занесенный снегом, и застывший над ним жук… Я красочно описала схватку с тамошними духами, коротко набросала то, о чем знала только со слов Сигурда, и, подумав, аккуратно вымарала абзац про зелененького Эгмонта. Вряд ли преподаватели оценят подобную натуралистичность.

На то, чтобы подробно законспектировать нашу дорогу через нехороший лес, мне потребовалось чуть больше пяти минут. Закончив, я отложила перо, размяла пальцы и уставилась на Сигурда долгим предвкушающим, взглядом.

— Эй, Яльга, ты это чего? — поинтересовался оборотень, нутром предчувствуя нехорошее.

— Курсовую пишу, — честно ответила я.

Эгмонт вздрогнул и чуть не уронил на ногу котелок.

— Сигри, — ласково сказала я, не давая опомниться, — а скажи-ка мне, как именно принято у волкодлаков…

Следующие два с половиной часа были прожиты с большой пользой для науки. Сумрак сгустился, в лесу тоскливо заухала какая-то птица, но я хладнокровно сотворила третий пульсар и продолжила допрашивать Сигурда. За все это время Эгмонт не проронил ни слова, зато волкодлак вынужденно не умолкал. Однако всему имеется предел, и на сорок втором вопросе («Сигри, а какие именно узоры принято вышивать на свадебной скатерти?») его терпение лопнуло.

— Яльга! — хрипло возопил он. — Что ж ты такая занудная! У тебя совесть вообще есть?

— Не знаю. — Я пожала плечами, дописывая ответ на сорок первый вопрос. — А что, очень надо?

Оборотень возмущенно помотал головой, не находя слов для такой наглости, потом отцепил от пояса флягу с водой и сделал несколько больших глотков.

— Аж во рту пересохло… Да меня так в ковенской тюрьме не допрашивали!

Я скромно потупилась.

— Но ты же ведь все равно не хочешь спать, правда?

— Ты на небо посмотри! Время уже к полуночи…

— Правильно! — быстро согласилась я. — Поэтому мы должны действовать оперативно. Ну же, Сигри, чем быстрее ты расскажешь, тем быстрее мы заснем! А то я уснуть не смогу, все про эти узоры думать буду…

Волкодлак возвел очи горе.

— Эгмонт, — тоскливо спросил он, — они все у тебя такие?

— Ну почему все… — Рихтер отбросил веточку, которой он зачем-то шевелил угли в костре. — Эта худшая.

Я оскорбилась. Мне не нужна была чужая слава. Узнай близнецы аунд Лиррен, что не их именуют грозой Академии, моя участь была бы непредсказуема и ужасна.

— Это я-то худшая? — Разыграть праведное негодование не стоило ни малейшего труда. — Да я вообще примерная ученица, между прочим! Сессию закрыла без долгов… — Эгмонт заинтересованно приподнял брови, — ладно-ладно, почти без долгов! По твоему предмету — одни пятерки! А мгымбра мы, если что, почти в соавторстве придумали!

— Взломанная лаборатория, — весьма ядовито напомнил Эгмонт. — Моя лаборатория, но это, конечно, мелочи.

— Других не было, — буркнула я, однако Рихтер не обратил на это внимания.

— Лягушки, — продолжал он. — Хоровое пение под окном у Ривендейла. Стенка на олимпиаде по некромантии, из-за которой у председателя жюри глаз до сих пор подергивается. Крыша, куда кое-кто вылез в мое отсутствие. А цветок с половинчатыми листьями зачем обидела? Он-то тебе что сделал?

Я беспомощно посмотрела на Снгурда, ища поддержки, — но оборотень только усмехался, демонстрируя пресловутую мужскую солидарность.

— Ну и в довершение всего — на твоей совести Марцелл Руфин Назон. Заметь, я ничего не сказал про госпожу ле Бреттен.

— Ты так сочувствуешь Марцеллу?

— Всем сердцем, — заверил меня Эгмонт.

Я обнаружила, что успела скатать тетрадь в тугой рулончик, и принялась сворачивать ее в другую сторону, чтобы добиться хоть какой-то симметрии.

— Интересная у вас там жизнь, в Академии… — мечтательно протянул Сигурд. Как только от него отстали с вопросами, оборотень и думать забыл о том, что он собирался спать. — Мне вот так вы ничего не рассказывали…

— И ничего интересного, между прочим, — обиженно сказала я. — Подумаешь, олимпиада! Вот Эллинг и Яллинг…

— Ты еще лубки вспомни, — посоветовал Рихтер.

— Что за лубки? — потребовал объяснений волкодлак.

Я повернулась к нему:

— Лубки про жизнь студентов-магов. Весьма популярный, кстати, продукт, на всех углах продают. Так вот, тамошние главные герои — они, правда, обычно героини — всегда создают множество проблем для учителей. Они веселые, компанейские, пьют лыковку в больших количествах, совершенно не учатся, вместо этого придумывают розыгрыши и шалости. Ну, что там еще?.. Образ жизни обычно ведут… э-э…

Я точно знала, каким словом можно охарактеризовать этот образ жизни, но встретилась взглядом с Эгмонтом и внезапно вспомнила, что он мне не только друг, но и преподаватель. Пришлось переформулировать:

— У них непременно имеется насыщенная личная жизнь. По возможности — с некромантами или вампирами, а в идеале — с вампирами-некромантами. И что из перечисленного есть у меня?

Я немного лукавила. Из перечисленного у меня имелся вампир — в количестве аж двух штук — да и некромант тоже, если посчитать Валентина де Максвилля. Но все-таки они были не в зачет, потому что никакой романтики между нами не просматривалось. Исключительно деловые — или дружеские, как посмотреть, — отношения.

Эгмонт внимательно поглядел на меня поверх костра.

— То есть, иными словами, ты считаешь, что самый худший тип адепта — сильно пьющий разгильдяй творческой направленности?

Я хмыкнула так, чтобы при желании можно было счесть это за согласие. В костре стрельнул уголек, из лесу вновь заухало. Сигурд перевернулся на спину и уставился в небо, усыпанное звездами, но я по каким-то неуловимым признакам знала, что оборотень продолжает прислушиваться к разговору.

— Хочешь, поделюсь педагогическим опытом? — продолжил Рихтер. — Студенты бывают самые разные, но можно выделить две категории: предсказуемые и непредсказуемые. Состав каждой зависит прежде всего от мастерства преподавателя. Думаю, госпожа Дэйн способна просчитать любого из своих некромантов… Но что касается меня, студенты со склонностью влипать в истории — пройденный этап. Классический пример — близнецы аунд Лиррен. Вот уж кто всегда найдет и гвоздь, и дырочку, и полмешка взрывчатки. Ты им точно не конкурент.

— Ну и я о том же…

— Подожди. — Рихтер предупреждающе поднял руку. — При всем своем уважении к талантам близнецов, я повторю — их поступками легко управлять. Простой пример. Пять лет вся студенческая братия толклась возле моей аудитории, не обращая никакого внимания на значительно более интересные и опасные объекты. Поверьте мне, сту… то есть поверь мне, Яльга, их в Академии хватает. Несложная манипуляция — и мы получаем желаемый результат. И хвала всем мыслимым богам, что подобные тебе в Академии появляются крайне редко.

— Подобные мне — это те, которые приходят и взламывают? — кротко спросила я. Значит, несложная манипуляция? Так-так! И кто еще кем манипулирует, если ты вышел на такую интересную тему!

— Подобные тебе — это те, которых хлебом не корми, но дай сунуть нос в какой-нибудь старинный гримуар. Адепт, который хочет устроить пакость, в худшем случае подожжет кабинет директора Буковца. Адепт, который хочет знаний, может докопаться до тех мест, куда и Шэнди Дэйн по доброй воле не заходит. Я уже знал одного такого. Мне хватило.

Я против воли вспомнила Гения-Хендрика и Тьму, затопившую защитный круг.

— И знаешь что, Яльга? Таких, как ты, действительно не очень-то любят преподаватели. Потому что взрослому уважаемому человеку весьма не нравится чувствовать себя зеленым адептом, которому нечего ответить на заданный вопрос. И это понятно, ибо соответствует человеческой природе. Как ни странно, Яльга, преподаватели — тоже люди. На моей памяти был лишь один случай, когда магистр ответил адепту: «Мальчик мой, я не знаю ответа на твой вопрос. Но постараюсь его разыскать».

Я покивала.

— Конечно-конечно. Один мой знакомый магистр в таких случаях любит говорить: «А это, студентка Ясица, вы будете изучать на пятом курсе». Или в интернатуре. Или в аспирантуре.

— Положим, когда магистр это говорит, чаще всего он просто хочет, чтобы помянутая адептка не совала свой нос, куда ей еще рано.

— Чаще всего?

Эгмонт набрал воздуху, чтобы разразиться еще одной воспитательной тирадой, но в этот момент я бросила все тщетные попытки упихнуть тетрадку в сумку и вытряхнула книги наружу, решив, что настало время для уборки. Первым на траву выскользнул «Справочник». Ревнивым движением обложки он отшвырнул подальше от меня маленькую дрожащую книжицу в мягком переплете. Это была та самая «Магия. Руководство для начинающих», которую я купила тысячу лет назад в корчме на дороге Межинград — Арра. Книжка шлепнулась рядом с Рихтером; маг машинально поднял ее, бросил взгляд на обложку и замер.

— Ты где это взяла? — едва ли не благоговейно спросил он, осторожно пролистывая книгу.

Я недоуменно пожала плечами.

— Купила, разумеется… А что?

— Яльга, этого нельзя купить! — Рихтер поднял взгляд от книги. Глаза у него были совершенно дикие. — Скажи мне честно, как твоему декану, кого ты ограбила? Тебе ничего не будет, честное магистерское…

— Никого, — сказала я, надеясь, что тот давешний купец не слишком продешевил. Опять-таки хотелось верить, что фраза про ограбление была риторической фигурой, — я никогда не видела Эгмонта в таком состоянии, и можно было запросто поверить, что он говорит всерьез. — А что это за книжка?

— Этого нельзя купить, — повторил маг. — Эта книга бесценна! Глазам не верю!

Он долистал ее до конца, вновь открыл на середине, отлистнул с десяток страниц, закрыл, перевернул… Мы с Сигурдом переглянулись, и я пожала плечами еще раз. В поведении Рихтера не просматривалось даже самой дохленькой логики.

— Ты ее еще по корешку погладь, — посоветовал Сигурд, неоднократно видевший, как я проделывала это со «Справочником».

— И поглажу! — ответил Эгмонт, подтверждая слова действием. Неизбалованная книга доверчиво жалась к его рукам. — Сигри, ты не понимаешь — это сокровище!.. В мире осталось только три экземпляра: один у Магистра Эллендара, второй подарили на предпредпоследний юбилей учителю Тэнгиэлю…

— А третий где? В библиотеке у магистра Зирака?

— Нет, — мрачно ответил Рихтер. — Третий зачем-то забрали драконы. Яльга, тебе этот все равно не нужен.

— Тебе это кто-то сказал или ты сам догадался?

— Яльга, ну будь человеком! Что тебе, жалко, что ли? Ты мне друг или кто?

— Ладно, — уступила я. — Положим, друг. Но в таком разе, во-первых, будем считать, что я дарю ее тебе на день рождения… ты же мне сережки подарил?

— Я отдаривался, — отмахнулся Рихтер. — Ты мне мгымбра — я тебе защитные амулеты… Картина маслом, Сигри: мой день рождения, Савайн, все студенты заняты делом — празднуют, стало быть, никто не мешает. Невероятно капризный эксперимент в самом разгаре. И тут меня выдергивает директор Буковец, и все из-за чего?

— Из-за чего? — переспросил Сигурд, которому надоело быть молчаливым статистом.

— Из-за того, что одна не в меру талантливая студентка создала невесть что, почти до бесчувствия напугавшее последнего магистра бестиологии!

— Почему «почти»? — обиделась я. — Ой, так получается, у тебя день рождения в Савайн? Я учту!

— Не надо! — испугался Рихтер. — Хотя… может, у тебя есть еще такая книжка?

— Пока нет. Но я буду искать. А к вопросу о книжке — я как раз хотела тебя спросить: там на пятнадцатой странице…

— А это, студентка Ясица… — завел привычную песню Эгмонт, но я с надеждой спросила:

— Я буду изучать на пятом курсе?

— Нет, — жестоко разбил мои надежды Рихтер. — Извини, я ошибся. Когда ты будешь соискателем докторской степени, возможно, ты выберешь тему, по которой эта книга будет тебе полезна.

Я смолкла, не без смущения сообразив, что попытки разобраться в этой книге без преподавателя были в лучшем случае весьма нескромными. Но… интересно же, правда!

— Глянуть можно? — подал голос Сигурд.

После краткого морального терзания Эгмонт все же доверил ему книгу. Оборотень полистал ее, внимательно обозрел замысловатый чертеж и, быстро улыбнувшись, прочел вслух фразу по-эльфийски. На эльфаррине он говорил чище, чем на лыкоморском.

— «Весенний круг», надо же… — пробормотал он. Я облизнула губы и собралась спросить, где это Сигурд учил старший из эльфийских языков, но волкодлак продолжил: — Я одного только не понимаю, Эгмонт, — ежели книга такая сложная, почему ж она тогда так называется?

Рихтер неожиданно рассмеялся.

— Тот, кто ее писал, числил начинающим даже себя. Что уж о нас говорить!

Этим вечером закат в Межинграде был особенно живописен. Алое зарево полыхало на полнеба, отбрасывая на древние стены розовые и золотистые отблески. Волшебное сияние окутывало все вокруг: башни, и камни, и траву под ногами, и магический фонтан, и печального белого слона. Животное вздыхало, шевелило хоботом и смутно грезило о некоем магистре Цвирте, который умел так заботливо отполировать ему бивни и омыть ноги.

Но — увы! — Поль Цвирт был недосягаем, а остальные не обращали на страдания слона ровным счетом никакого внимания.

На бортике фонтана, нежно держась за руки, сидели принц Саид и его прекрасная пери. Покуда дозволяли приличия, властитель земли Каф молча пожирал возлюбленную очами, а когда молчать становилось просто опасно, он начинал декламировать стихи восточных поэтов. Прекрасной Полин вовсе незачем было знать, что каждый вечер после очередного свидания Саид открывал взятый у магистра Зирака том и заучивал наизусть не менее пятнадцати произведений. Зато теперь он мог не сходя с места прочесть несколько полных диванов.[7]

Небесное создание прерывисто вздохнуло и чуть сжало руку Саида. Скромность мешала пери высказать принцу прямо, что переполняло ее сердце, но наконец она подняла ресницы, и взгляд сказал счастливейшему из смертных все то, чего не смели произнести уста.

— О смысл моей жизни, путеводная звезда! — пылко воскликнул Саид на уже вполне сносном лыкоморском. «Молодец, быстро учится», — с удовлетворением подумала Полин. После печальных событий первого дня их знакомства принц старательно избегал выражений вроде «жемчужина нашей короны» или «звезда очей наших», предпочитая не будить в прелестнице ненужных воспоминаний. — Если бы мы могли распоряжаться собой, мы остались бы жить здесь вечно, подле ваших ног! Но государственные дела призывают нас возвратиться.

— Возвратиться?! — ахнула Полин, прижав обе ладони к сердцу. Она сделала это так быстро, что принц не успел спохватиться и удержать хотя бы одну из ее нежных ручек. — Мой принц, вы покидаете нас? Ах, моя жизнь опустеет…

Сердце Саида сделало бешеный скачок. За все время их отношений властительница сердца ни разу не выказывала своего благоволения столь явно. Принц боялся спугнуть удачу, но удача, как известно, любит смелых, и он решил рискнуть, поставив на карту все. Он упал на колени, взмахнул рукой, жалея лишь о том, что у него нет приличествующего случаю букета цветов. Но в тот же миг чья-то маленькая мохнатая лапка насильно впихнула ему в ладонь толстый колючий стебель. Принц глянул — то была прекрасная роза, белоснежная, как кобылица, и роскошная, как Полин де Трийе.

С такой розой можно было рискнуть.

— О любовь моя! — воззвал Саид с колен. Полин потянулась к розе, но принц быстренько отдернул руку. Всему свое время, как учили древние мудрецы. — Знай же, что до встречи с тобой я не знал, что такое счастье… что такое самое жизнь! Ты осветила мой путь! Ты единственная, кто может сделать меня счастливым! Молю тебя, взываю к твоему милосердию: о ненаглядная пери… — Принц зажмурился и выдохнул: — Стань моей женой!

У Полин слегка закружилась голова. «Вот сразу и женой!» — твердил какой-то нудный голосок на самом краю ее сознания. Голосок был явно знакомый; Полин прислушалась и мигом поняла, что ее альтер-эго было не кем иным, как противной Ликки де Моран. «Фигушки!» — злорадно подумала алхимичка и с придыханием произнесла заветное:

— Да…

И тут же спрятала лицо в ладонях.

Саид был еще не очень силен в лыкоморском, и ему потребовалось некоторое время, чтобы сопоставить вопрос с ответом. Еще несколько секунд он уяснял, что ответ — правильный. И на законных основаниях принц заключил невесту в объятия.

Полин прерывисто вздохнула.

«Белое платье… — плыли невыразимо прекрасные мысли. — Как в том журнале: с корсажем, со шнуровочкой и с такими миленькими оборочками! Хотя нет, оборочки будут лишними…»

«Им-то хорошо, — мрачно думал белый слон. — А обо мне кто позаботится?»

— Целуются… — довольно сообщила главная элементаль магистру Ламмерлэйк.

— Целуются, — мрачно кивнула декан алхимического. В отличие от собеседницы она прекрасно понимала, что свадьба по степени разрушительности стоит на третьем месте после ремонта и пожара. А то, может, и на втором.

Роскошная белая роза, до которой никому не было дела, лежала на бортике фонтана.

Таких тонких чашек, звенящих от легчайшего прикосновения, не было даже у Эллис де Трийе. Госпожа Ламмерлэйк знала это наверняка: секрет правильного фарфора, утраченный еще во времена до НТ, был восстановлен ею буквально две недели назад. Процесс работы оказался весьма увлекателен — как водится, его сопровождало неизмеримое количество сложностей, и иные из них были даже смешными, — но о них алхимичка намеревалась поведать в следующий раз.

Сейчас тон беседы был совершенно другим.

— У вас хороший чай, Эльвира. — Мистрис Шэнди Дэнн сделала небольшой глоток и с задумчивым видом покатала его на языке. — Высокогорный, разумеется. Нет, не показывайте мне упаковку! Я предпочитаю догадаться сама…

Чуть улыбаясь, госпожа Ламмерлэйк откинулась на спинку кресла. Пар, поднимавшийся от чашек, едва заметно пах жасмином.

— Глубокий зеленоватый цвет; легкая горчинка; природный жасминовый аромат… — Некромантка отпила еще немного и поставила чашку на столик. — Это «эронса»?

— Вы почти угадали. «Эронса павьена». Чуть более бархатистый вкус, немного облегченная фактура. Сорт тот же самый, но чайные листья собирают на закате, а после скручивают в этакие, знаете, гнездышки. Если попробовать совсем немного — в ложечке, непременно в серебряной ложечке! — то разница становится почти очевидной… Впрочем, мистрис, вы же не алхимик.

Мягко говоря, не каждый маг осмелился бы сказать Шэнди Дэнн о несовершенном устройстве ее вкусовых рецепторов. Элементаль, подслушивающую в двери, прошиб холодный пот. Но некромантка только рассмеялась, потянувшись за очередной вертушкой с корицей.

— У каждой профессии — свои издержки, — еще улыбаясь, сказала она. — Всегда завидовала тем, кто мог обсуждать рабочие проблемы за чашкой чаю.

— Неужели ваши подопечные в своем кругу…

— Очень редко. Дело не в нехватке цинизма. Любая жидкость, за которой закреплен определенный ритуал, входит в нашу рабочую сферу. Чай, конечно, это не вино, не кровь и даже не мед, но я не люблю внештатных ситуаций. Разумеется, если они не придуманы мною заранее.

Она сделала несколько быстрых движений серебряной ложечкой, и пар, подозрительно сгустившийся было над ее чашкой, развеялся, издав печальный вздох. Эльвира наблюдала за этим совершенно спокойно. За много лет — ограничимся этой обтекаемой формулировкой, читатель! — она привыкла, как обыденно обращается с за-Предельными силами ее наставница и первый научный руководитель. Возможно, именно поэтому в свое время юная Элли ушла в алхимию: ни повторить, ни превзойти Белую Даму она не могла, а быть второй не позволяла яростная студенческая наглость.

А вот игра на грани двух наук оказалась весьма интересной…

Легкий вечерний ветерок раздувал кружевные занавеси. Чай остывал на глазах. Эльвира пошевелила ложечкой осевшую на дне гущу и бросила взгляд в угол кабинета. Там, прикрытая особой ширмой, стояла бронзовая жаровня, на которой невероятно медленно тлели листья крыжовника, смешанные с пятью пряностями и двумя солями.

Еще несколько минут, и можно приступать к гаданию.

— Однако как чувствуется отсутствие коллеги Рихтера! — Шэнди Дэнн, конечно, не могла не заметить быстрого взгляда в сторону жаровни. — Пока он не был в отъезде, в преподавательском крыле всегда пахло хорошим кафием — самыми разными сортами. Теперь здесь пахнет хорошим чаем.

— Тильда, кажется, тоже варит кафий. На днях я видела ее с джезве.

Некромантка покровительственно улыбнулась.

— Тильда — неплохая девочка, но кафий она пока варить не умеет. Заваривать чай, впрочем, тоже. В конце концов, каждый из нас в чем-то лучше, чем все остальные! Тот же Эгмонт, например, постиг в совершенстве два искусства: секрет приготовления кафия и боевую магию…

— Позволю не согласиться, — мрачно сказала Эльвира.

Белая Дама изящно приподняла подведенную бровь:

— В чем именно? В том, что Эгмонт умеет готовить кафий?

— О нет. Не два искусства, мистрис, а три. Он в совершенстве знает боевую магию, отлично варит кафий и способен из любых ингредиентов приготовить невероятно качественную взрывчатку.

Магички хором расхохотались. Они обе прекрасно помнили адепта Рихтера и его взаимоотношения с алхимической наукой.

— Но все же меня это беспокоит, — первой сказала Шэнди Дэнн. — Я не могу понять, что там происходит… оставим сессию, пускай за нее переживает коллега Буковец! Я слушала вчера всю ночь. Отголоски, шум, помехи — ничего!

Магистр Ламмерлэйк одним глотком допила свой чай, умело оставив на донышке всю заветную гущу.

— Вы знаете, что и у меня ничего не выходит… С другой стороны, у нас всегда хорошо получалось работать вдвоем. Это еще что такое?!

Последний возглас относился уже не к некромантке. Побледнев от возмущения, Эльвира смотрела на дверь — а оттуда, до половины спрятавшись в косяк, высовывалась перепуганная, хлопающая астральными глазами элементаль.

— Знаю, что встревать не велено! — на одном дыхании протараторила она. — Знаю, что дело важное! Ой, хозяйка! Виноватая я, но не открыть не могу!

С этими словами дверь распахнулась. Флуктуация скрылась в косяке. Госпожа Ламмерлэйк поспешно выпрямилась в кресле, а в руках у Белой Дамы из ниоткуда появились знаменитые нефритовые четки.

Коридор заполняла процессия — шумная, напирающая, сопящая и пахнущая кафием. Возглавлял ее некий бородатый тип в полосатом халате — разглядеть типа как следует алхимичка не успела, потому что он почти сразу рухнул ниц.

— О светлейшие владычицы волшебной мудрости! — воззвал тип, невероятным образом ухитрившись еще и воздеть руки. Голос у него был трубный, а вот акцента почти не ощущалось. — О благороднейшие матери народов, в разуме своем уподобленные небесной верблюдице! Смиреннейший из сыновей земли Каф, недостойный прикасаться щекой к праху из-под ваших сандалий…

Гуща грозила перестояться. В руках у Шэнди Дэнн особенно громко щелкнула какая-то бусина.

— Короче, любезный, — очень вежливо попросила некромантка.

— Я только голос! — испуганно заверил бородатый тип, не поднимая головы от ковра. — Мой принц, властитель земли Каф, желает преподнести вам изысканный подарок! А мне, смиреннейшему и недостойнейшему, остается лишь уповать на вашу возвышенную милость… Внести!

Он посторонился, и в комнату, непрерывно кланяясь, внесли некий квадратный агрегат. Агрегат был явно гномский — это выдавала какая-то неуловимая основательность, — но изысканностью отделки машинка способна была поспорить со шкатулкой для украшений.

Магистры переглянулись, но это было еще не все.

По очереди перешагнув через распростертого на полу бородатого типа, в комнату вошли три слуги самой зверской наружности. Каждый бережно прижимал к груди по сундучку из темного дерева — правый сундучок был побольше и потемнее, левый — поменьше и посветлее. Средний был, как и полагается, средним. Слаженно поклонившись, слуги опустили свою драгоценную ношу на ковер рядом с машинкой.

Примерно тем же манером в комнате очутилось два мешка, от которых тотчас же повеяло ароматом отборного кафию. Стараясь не выдавать удивления, магистр Ламмерлэйк обозревала разложенную на ковре композицию, — а слуги тем временем, отвесив бесчисленное количество глубочайших поклонов, переместились в коридор. В комнате остался лишь бородатый тип, который опасливо приподнял голову над ковром, пытаясь угадать свою судьбу.

Судьба в лице магистра Дэнн шевельнула четками:

— Мы с почтением принимаем подарок его высочества и благодарим за оказанную нам честь. Хм…

Тип, похоже, прожил при дворе не один год и потому все понял как должно. Он исчез в мгновение ока, оставив владычиц небесной мудрости наслаждаться дарами кафского принца. Элементаль быстро захлопнула дверь, мазнув ручкой по чьему-то любопытному носу.

Не сговариваясь, магички принялись развязывать ближайший мешок. Как легко было догадаться, там обнаружился кафий; Эгмонт Рихтер — и тот вряд ли отыскал бы лучший. Самая большая и темная шкатулка оказалась хитроумной мельничкой. Средняя — со множеством отделений — содержала в себе ровно две дюжины видов кафских пряностей. А та, что поменьше и посветлее, доверху была полна сахару золотистого цвета и необычного вкуса.

В забытой жаровне с треском вспыхнули листья крыжовника.

— Вот и ответ на наш вопрос, коллега! — усмехнувшись, произнесла Шэнди Дэнн.

Эльвира быстро посмотрела на жаровню. На мельничку. На развязанный мешок с кафием, источавший невероятный аромат.

— Мне кажется, — медленно сказала она, — коллеге Рихтеру недолго осталось манкировать служебными обязанностями.

Некромантка невозмутимо кивнула.

— Как насчет кафия с лимоном? — поинтересовалась она. — Позаимствуем у Тильды ее джезве?

Едва она успела произнести эти слова, как квадратный агрегат, который внесли в комнату самым первым и до которого у магичек еще попросту руки не дошли, негодующе запрыгал на месте, плюясь горячим паром. Госпожа Ламмерлэйк осторожно принюхалась — и в следующую секунду к запаху кафийных зерен добавилась нота превосходно сваренного кафия с лимоном.

На полу из ниоткуда появились две белоснежные чашечки.

Белая Дама обвела взглядом комнату.

— Мне кажется, чего-то здесь не хватает… — задумчиво протянула она.

Декан алхимического только хмыкнула, припоминая первые слова нужного заклинания.

Всеми забытая элементаль молча хлопала глазами. И было от чего: на ковре, среди расшитых подушек, поджав под себя ноги, уютно расположились магистры Дэнн и Ламмерлэйк. Потягивая кафий из крохотных чашечек, они вели неспешную беседу и не забывали оказывать должное почтение вертушкам с корицей.

— Люди добрые, это что ж такое деется… — пробормотала вконец ошалевшая флуктуация.

Ответа не было, да его никто и не ждал.

Глава вторая,

в которой выясняется, чего боится бесстрашный магистр Рихтер, древняя магия отступает перед современной техникой, а кафий продолжает свое победное шествие по городам и весям

Драконий Хребет оказался довольно странным местом — впрочем, каким же еще он должен был быть? Граница есть граница: там, где сходятся два мира, между ними всегда остается щель, сквозь которую вечно дуют иные ветра. Здешняя магия не проявлялась открыто, но я кожей чувствовала ее потаенный ток.

Ночи тут были длинные и холодные, а дни — сумрачные, непогожие и совершенно одинаковые. Но никогда раньше я не ощущала время настолько ясно. Вся эта цепочка: «вчера — позавчера — два дня назад…» — казалась живой, медлительной и бесконечной, будто Великий Змей. Разговоры не клеились. Мы шли, шли и шли по узким тропам, мимо скал, утесов и обрывов, заросших сухой травой, и мне не оставалось ничего — только думать, чувствовать и вспоминать.

На девятый вечер нашего путешествия мы нашли небольшую пещеру. Против ожидания, в ней никто не жил — ни тебе дикого человека, ни даже захудалого медведя! — но, едва зайдя внутрь, я поняла почему. В дальнем конце пещеры темнел небольшой лаз, и оттуда отчетливо пахло затхлостью, мокрым камнем и подземными духами. Закрыв глаза, я увидела, что узкий лаз, по которому вряд ли мог протиснуться человек, обрывается вертикально вниз, в неподвижные воды черного озера.

Вода в озере была ледяной. Я мысленно потянулась вглубь, но тут глаза обожгло резкой болью, и перед ними вспыхнули оранжевые круги. Запахло знакомой магией. В следующий момент я поняла, что Рихтер замкнул лаз магической чертой.

Тихонько зашипев от боли, я потерла глаза рукой. Предупреждал бы хоть, что ли…

С Рихтером в последние дни творилось что-то неладное. Раньше он колдовал как-то… незаметнее, что ли? Когда в предгорьях он впервые окружил нашу стоянку защитной чертой, я даже не видела, где именно она проведена. А теперь она пылала синим огнем, и что ни ночь, этот огонь становился ярче. Сигурд конечно же не видел его — ну так на то он и Сигурд! Куда интереснее, почему сам Эгмонт отказался убавить мощность заклинания.

Наверное, ему-то казалось, что все в порядке. Такие вещи всегда заметны только со стороны.

Сегодня синее пламя пылало особенно нестерпимо. Смотреть на него было страшно, но я не могла надолго отвести взгляд. Внутри, под горой, жутковато молчало озеро, еще глубже текли магические потоки, и я всеми силами старалась думать о них, а не об огненном кольце, которое, кажется, сжимается вокруг.

Мои спутники давным-давно спали. Эгмонт дышал почти беззвучно; Сигурд, заснувший в волчьем облике, недавно вступил в быструю фазу и теперь, поскуливая, неосознанно скреб когтями пол. Я ворочалась с боку на бок, убеждала себя в том, что огненная граница никак не может сдвинуться с места, и в какой-то момент все-таки ухитрилась задремать.

Я еще не спала, но уже и не бодрствовала. Огненное кольцо, подземное озеро, неизведанные волкодлачьи земли — все это отодвинулось куда-то на край сознания и перестало меня волновать. Потому что где-то там, страшно давно и страшно далеко, горел ночной костер.

Огненная точка в кромешной тьме! Ветер с шелестом проносится по высокой траве; где-то вдалеке протяжно кричит ночная птица. Вокруг костра темнеют неподвижные кибитки. Спят лошади, и люди тоже спят; по небу мчатся рваные облака, похожие на клочья ткани.

У костра сидит человек, и в руках у него гитара. Эти двое отбрасывают единую тень — странную, длинную, угловатую. Лица музыканта не разглядеть; видно только, как в темноте блестят глаза да изредка отсвет костра ложится на красную рубаху. А тихая песня, которую он напевает без слов, древнее самой дороги.

Ветер налетает то с севера, то с юга. Он треплет музыку, будто мокрую юбку, но человек и гитара не сдаются. Струны звенят — то тоскливо, то бесшабашно, то с вызовом, — но музыкант не видит того, что вижу я.

Лунной дороги, протянувшейся через весь небосвод.

Всю ночь мне снился этот костер. Наутро я встала невыспавшаяся и злая. День, разумеется, выдался серый и неуютный; я клевала носом, не обращая внимания на невероятные красоты пейзажа, и вечером, когда на небе закачался тоненький серпик нарождающейся луны, мне вновь привиделась лунная тропа. Она начиналась у самых моих ног и вела куда-то далеко-далеко, мимо добра и зла, в прекрасную страну, скрытую за морем. Я завороженно смотрела на нее, но длилось это не дольше секунды, потому что Сигурд неожиданно сказал:

— Яльга, а Яльга! Закат-то какой сегодня, ты только глянь!

Я вздрогнула и на мгновение отвела взгляд. Разумеется, дорога тут же исчезла. Дверь закрылась, и вокруг меня опять сомкнулся душный и тесный человеческий мир.

— Закат самый обыкновенный, — резко бросила я. — Ничего особенного!

Сигурд обиженно моргнул, но промолчал.

…Лунной дороги, протянувшейся через весь небосвод.

По ней идет высокая женщина, прекрасная, как сид. Ее платье расшито птицами; ее длинные рукава волочатся следом, задевая звезды; в волосах ее — венец из лунного света; в руках — большие бронзовые весы. Над головой кружит ночная птица. Эльфы называют ее Арстаюн, гномы — Вальдой, а люди говорят просто: Удача.

Фэйри Высочайшего из Домов. Та, для кого люди — просто пища.

Здравствуй, бабушка…

Босой ногой женщина перешагивает круг, запретный для каждого фэйри. Свет костра ярко озаряет ее лицо. Куда исчез венец? Весы? Сова? Лицо ее темнеет, черты становятся мягче, а волосы, прежде прямые, завиваются в тугие кольца. Только глаза остаются зелеными, как и прежде.

На полувздохе замирает гитара. Женщина подходит ближе; очень тихо, почти неслышно позвякивают подвески на ее серьгах.

— Ты звал меня, — произносит глубокий голос. — И вот я пришла. Рад ли ты мне? Если не рад, скажи — и я уйду.

Человек у костра откладывает гитару и поднимается.

— Пришла все-таки. Думал, может, и не услышишь…

И я узнаю его голос.

— Яльга, что с тобой? — потребовал объяснений Рихтер.

Я только поморщилась: голова и без него раскалывалась, страшно хотелось спать, а солнце сегодня так ярко светило из-за туч!

Рихтер прошел какое-то время молча, и я понадеялась, что ему расхочется разговаривать. Впрочем, Эгмонт — он и есть Эгмонт. В жизни не встречала более занудного человека.

— Я — твой магистр, — предсказуемо сказал он. — Я твой друг, в конце концов! Яльга, я…

— Оставь меня в покое, пожалуйста, — очень вежливо попросила я.

Проходят минуты, дни и годы. Я вижу пыльную дорогу, бесконечные степи, маленькие мазаные домики, утопающие в яблоневых садах, княжеские дворцы и постоялые дворы. Все это проходит перед глазами как картинки в волшебном фонаре. И вновь появляется та женщина — сидя на земле, она укачивает ребенка, завернутого в какое-то тряпье.

У моей новорожденной матери вздернутый носик, очень цепкие пальчики и черные глаза. Еще она умеет издавать множество звуков: от довольного покряхтывания до громких возмущенных воплей. Ее зовут Ратори. Она реальна.

Мне наплевать, что все это было тридцать шесть лет назад. Я вижу их — мою бабку, моего деда, мою мать, — и они кажутся куда более настоящими, нежели Сигурд и Рихтер. Этот мир обретает плотность, тот становится все прозрачнее. Я еще помню слово «друг», Эгмонт! — но слово «магистр» мне уже почти непонятно.

Оставьте меня в покое, пожалуйста. Уберите синий огонь.

…И снова дорога, выжженная немилосердным солнцем. Катятся кибитки, подпрыгивая на ухабах; по степи гуляет ветер, а из-под колес летит желтая пыль. Кони отмахиваются хвостами от злых южных мух.

Небо будто выцвело от жары. На нем ни тучки… хотя постойте-ка! На западе, у самого горизонта, виднеется синяя облачная, гряда.

— Будет дождь, да, мама? — спрашивает юная ромка.

У нее прямые брови, острый подбородок и веселый быстрый взгляд. На шее — красные бусы из сушеных ягод. Похожа ли я на нее? Не знаю. Она — человек, а я…

— Глупая ты, Ратори! — ворчит женщина.

Она сгорбилась, потолстела и постарела; в черных волосах пробилась седина, на лице появились морщины, а на руках — старческие пятна. Такой я и помнила ее — не хватало только шали, вечной черной шали в крупных цветах, и трубки из вишневого дерева.

Но все это только маска; и, глядя сквозь нее, я ясно вижу прежнюю владычицу с лунным венцом на челе. Фэйри не способны меняться, особенно фэйри из Высочайшего Дома.

И глаза у нее все те же — зеленые, как весенняя трава.

— Глупая ты, Ратори! — звучат слова, сказанные двадцать лет назад. — Не облака это, а горы.

Это Даркуцкий кряж.

Это судьба.

…Ах, до чего же хорош молодой князь — так хорош, что и глаз не отвести! В плечах широк, в талии тонок; пальцами, говорят, монетку свернуть может, да сама Ратори не видела, врать не станет! Вот опять скачет по дороге от замка — на гнедом коне, в зеленом кунтуше, а волосы так на солнце и горят!

Все они, Леснивецкие, рыжие — порода такая. Но этот и вовсе огненный. Не смотри, Ратори, отвернись! Не к добру это!

Не отвернулась. Смотрит из-под руки; а князь все ближе. Что он видит оттуда, из седла? Стоит у дороги ромка; волосы черные, кольцами вьются; на шее — ожерелье из ягод, а за ухом — желтый цветок.

Проезжай мимо, ваша милость! Что же ты, красавиц не видел? Или княжон за тебя не сватали? Проезжай!

Не проехал. Остановился. Смотрит сверху вниз. Ох, глаза у девчонки! Ну и глаза! Будто два черных озера в глуши.

— Чья ты, красивая? — спрашивает пан Янош, князь Леснивецкий, воевода даркуцкий.

— Чья? — смеется Ратори. — Отца да матери!

— Яльга! Яльга, чтоб тебя! Да просыпайся уже!

Долго табор стоял у Даркуцких гор. Вот подули с севера холодные ветра, вот уж изморозью прихватило траву в предгорьях; скоро должен был лечь снег, но однажды ночью ромы снялись и ушли на восток.

Князь выслал в погоню своих людей, но люди эти вернулись ни с чем. Табор будто сквозь землю провалился — никто не видел ни ромов, ни их кибиток, ни даже пыли из-под их колес. Никто не видел девушки Ратори, а все, что осталось у князя, — это пригоршня сухого бересклета, нанизанного на суровую нитку.

Несколько недель его милость пан Янош был зол, как рысь. Челядь пряталась по углам, войско — и то остерегалось, но на тридцатый день в замок приехал лучший друг князя, пан полковник Анджей Раднеевский. Горе утонуло в бочонке белого аль-буянского, а через полгода князь женился на Агнешке Змицувне из подгиньских Змицей.

Брак оказался удачным: пани княгиня родила Яношу двоих сыновей.

…И снова все та же женщина — еще больше постаревшая снаружи, раненная изнутри. Плечи ее поникли, в руке не дымит трубка вишневого дерева. Молча — очень долго — стоит она у колыбели, в которой возится новорожденная девочка. Рыжая, как отец. Зеленоглазая, как все фэйри. В ней почти ничего нет от матери, разве что подбородок такой же острый.

Женщина снимает шаль и накрывает ею ребенка. Под ее ногами сама собой вспыхивает лунная дорога. Стены шатра распахиваются в пустоту: пахнет травой, и далеким морем, и далекой страной, равно отстоящей и от добра, и от зла. Шаг, другой, третий… чем дальше она идет, тем моложе становится, и вот уже над ее головой, возникнув из пустоты, кружит ночная птица.

А девочка в колыбели смеется, пытаясь засунуть в рот кулачок. На ее руке позвякивает подвесками простенький железный браслет.

Все было не так. И зачем им вздумалось идти через этот Драконий Хребет!..

Сигурд в сердцах стукнул кулаком по еловой подстилке. Волк и Арведуэнн! Будь он хоть немного поумнее белки, догадался бы, что горы можно обойти! Если сделать большой крюк к югу, попадешь в эльфийские леса. Остроухие — те еще соседи, но своих не выдают. Все едино бы к конунгу попали, разве что на месяц попозже!..

Оборотень и думать забыл про КОВЕН, буквально наступавший им на пятки. Да что такое этот КОВЕН?! С магами можно хотя бы сразиться, а что ты сделаешь с немочью, которая одолевает Яльгу вот уже который день подряд?

Он покосился на подругу. Яльга, разумеется, спала — в последнее время она с головой заворачивалась в плащ, и Сигурд не видел ее лица. Стыдно признаться, но он был этому только рад. Оборотень считал себя храбрым, он не боялся ни живых врагов, ни мертвых, но смотреть на спящую Яльгу…

Может, именно оттого, что она не была ни мертвой, ни живой. А может, оттого, что он был бессилен это изменить.

И Эгмонт тоже хорош — проку с него шиш, а еще магистр называется! Упыря завалить — много ума не надо, для этого вполне достаточно доброй оборотничьей стали! Который день над Яльгой колдует, декоктами какими-то пичкает, — а ей все только хуже и хуже… Раньше хоть злилась да ругалась, а теперь только молчит. И не ест почти ничего, воду пьет — уже славно.

— Слышь, Эгмонт… — почти безнадежно обратился Сигурд. — Может, Яльга хоть меду поест? У меня тут есть маленько, Ардис дала… а болящим самое то, питательное…

Маг, который в последнее время приобрел отвратительную привычку пялиться в пустоту и разговаривать сам с собой, с минуту молчал, потом все-таки развернулся и мрачно произнес:

— Ты ей еще молока налей.

Яльга зашевелилась и тоскливо вздохнула во сне. Оба друга насторожились.

— Чего нет, того нет, — обиделся Сигурд. — Я к тебе по-хорошему, а ты…

Эгмонт резко поднялся на ноги и заходил по поляне.

— Она уходит, Сигри! — яростно сказал он. — Она уходит, и я ничего не могу с этим поделать! Полукровок не бывает, это закон — и вот теперь этот закон исполняется прямо у нас на глазах! С каждым мигом в ней все меньше человеческого, и я боюсь того момента, когда она откроет глаза — и они будут зелеными!

— Они у нее и так зеленые, — справедливости ради буркнул Сигурд. Он прекрасно понял, что маг имеет в виду.

Рихтер нарезал еще несколько кругов по поляне.

— Я третью ночь не устанавливаю защитного круга. Что проку опасаться фэйри, которые придут извне, когда фэйри находится рядом с тобой? Только Яльгу мучить зазря… Что мне делать, Сигурд? Что мне делать? — Он остановился и с каким-то загнанным видом уставился в небо. — Боги, драконы — хоть кто-нибудь, — укажите мне путь!

Сигурд хмуро покачал головой. Эгмонт редко обращался к богам — на памяти оборотня это вообще был первый раз — и, очевидно, плохо знал, как именно нужно складывать молитву. А уж здесь, на Драконьем Хребте, в самом сердце мира… позовешь «хоть кого-нибудь» — «хоть кто-нибудь» и откликнется.

Не приведи Арведуэнн, Яльга проснется.

И вдруг волкодлака осенило.

— Погоди-ка, — медленно сказал он. — Я всяко не бог и не дракон, но уж за «хоть кого-нибудь» точно сойду. Слышь, Эгмонт… Вот ты говоришь, молока Яльге надо. Это я и сам понимаю, у нас домовикам на ночь блюдечко тоже ставят. Но, может, есть чего, что люди пьют, а фэйри — никогда?

Эгмонт прекратил бегать и задумался. Наконец он неуверенно сказал:

— Ну, не знаю. Чай там… лыковку…

— Вот лыковки не надо, — быстро отказался волкодлак. — Яльга — она и без лыковки… того.

— Еще кафий есть. Да, кафий! — Эгмонт было оживился, но тут же сник. — Где его здесь возьмешь… Будь мы в Академии…

Сигурд пожал плечами. Догадаться же легче легкого!

— Ну так позови эту… элементарную. Яльгину из Академии. Которая нас тогда из лавки вытащила и в Крайград закинула. Кафий-то, поди, полегче доставить будет?

— Не знаю, — быстро сказал Рихтер. Как потерянный, он разглядывал Яльгу, поляну, Сигурда и костер. — Не знаю, получится ли… Но стоит попробовать. Да, однозначно стоит!

«А в чем дело-то?» — хотел спросить Сигурд, но не успел. Маг не глядя сжал один из амулетов, что болтались у него на длинной цепочке, а в следующее мгновение на поляне стало шумно и тесно.

— Ууу, довели ребенка, ироды! — в полный голос верещало полупрозрачное существо, тыча астральным пальцем то в Рихтера, то в Сигурда. Слова, которыми оно ругалось, были Сигурду совершенно незнакомы, но он кротко молчал. Все едино возразить было нечего. — Им кого доверили, а, люди добрые? Ребенка доверили! И кому? И-издеватели! — Существо погрозило кулачком. — Ух я вас!

Тут Яльга заворочалась под плащом, и существо мигом замолчало.

— Значит, так, — сказал Эгмонт, воспользовавшись перерывом в обвинительной речи. — Как хочешь, но доставь нам кафию и мою джезве.

Существо набрало воздуху, чтобы разразиться новой тирадой, но Рихтер быстро закончил:

— Ей надо, не нам. И побыстрее. Если успеешь.

Существо внимательно посмотрело на Яльгу, к чему-то принюхалось и исчезло так быстро, что оборотень успел заметить маленькую черную дыру, схлопнувшуюся там, где оно находилось.

Воцарилась хрупкая тишина.

— Как, по-твоему, поможет? — нарушил ее волкодлак.

Эгмонт молча пожал плечами. «Мрыс это все разберет», — большими буквами было написано у него на лбу.

Прошло несколько секунд — так долго на памяти Сигурда время не тянулось даже тогда, когда мальчишкой он залез в соседский сад, оседлал весьма ненадежный сук и, уже протянув руку к яблоку, выяснил, что сосед вдруг надумал «прогуляться под… э-э… сенью древ». Неосознанно оборотень отсчитывал про себя мгновения: раз, два, три…

На шестой секунде отсчета раздался негромкий хлопок, и по поляне разлился умопомрачительный кафийный аромат. Сигурд недоверчиво принюхался — запах был одновременно и сильный, и мягкий, с едва уловимыми терпкими нотками. О таком сорте кафия оборотень только слышал, но самому встречать, честно скажем, не доводилось.

Пыхтящая элементаль плюхнула на траву огромный мешок, явно набитый кафийными зернами. Сбоку на нем виднелась гордая печать какого-то из восточных владык. Подмигнув ехидным глазом, флуктуация опять растворилась в воздухе, а Эгмонт, выглядевший несколько ошарашенным, зачем-то пощупал мешок.

— И у кого она его утащила, хотел бы я знать? — пробормотал маг, но прежде чем Сигурд успел что-то ответить, элементаль вновь вынырнула из глубин пятого измерения. На сей раз она бережно прижимала к себе всеми лапками странную штуковину, похожую на причудливо разрисованный короб. Сделан он был не то из полированного дерева, не то из какого-то волшебного материала, а на передней стенке имелась ровно дюжина кнопок (причем одна была надежно заклеена пластырем крест-накрест).

— Вот! — гордо возвестила элементаль. — Ну, джезве там, магистр, — это хорошо, а вот специальная машинка для производства кафию, да еще по заказу принца Саида сделанная, для его, стало быть, прекраснейшей пери…

— Э-э? — вопросительно глянул на элементаль Эгмонт.

— Для Полин то есть, — перешла на более понятный язык флуктуация. — Работает проще простого, а делает, как изволите заметить, аж две дюжины сортов кафию.

— Как это работает? — коротко спросил Рихтер, пропустив мимо ушей все, что не относилось к делу.

— А таким вот макаром! — Элементаль засуетилась и даже на секундочку приобняла машинку. Та довольно загудела. — Вот туточки нужно сорт кафия выбрать. Их ровным счетом две дюжины, возле каждой кнопочки прописаны, вот: под и над. Для того, который под, нужно один раз надавить. Для того, который над, — дважды, но быстро. А вот на эту кнопку, — элементаль опасливо указала на заклеенную, — нажимать вообще не надобно, а то она до двух считать не обученная. Как ни нажимай, только кафий с ванилью выдает, и баста!

— Где тут самый крепкий? — пробормотал Рихтер, и он уже почти нажал на нужную кнопку, когда Сигурд вдруг сообразил, что есть и еще одна проблема.

— А в Яльгу ты как это вливать будешь — через воронку? Лучше ты его для начала молоком разбавь, с ним-то она все выпьет!

— Верно, верно! — зачастила элементаль, глядя на Сигурда с каким-то новым выражением… хм… лица, наверное. — Старшая хозяйка — она такая, она могет!

— Ладно, — сурово закончил Эгмонт, дважды нажимая на кнопку с надписью «Кофе с молоком: 1 к 1».

Машинка затряслась и выплюнула из своих недр стаканчик. В него ударила тонкая струя горячего кафию, и по поляне поплыл сказочный аромат. Даже элементаль, не удержавшись, зашмыгала длинным астральным носом. До половины наполнив стаканчик кафием, машинка исправно разбулыжила его молоком и экономно посыпала сверху каким-то коричневым порошком. Порошка никто не заказывал, но запах он имел приятный, так что претензий не возникло.

— Яльга! — Рихтер, являя недюжинную смелость, потряс девушку за плечо. Та ответила недовольным стоном, но маг был упрям. — Яльга, а ну просыпайся — кому говорят!

— Ты мне что, приказываешь? — сонным и весьма недовольным голосом ответила Яльга. Сев на земле, она потерла лицо руками, широко зевнула и открыла глаза.

Сигурд замер, выронив то, что держал. Яльгины глаза были зелеными — страшно зелеными, будто светлый малахит, будто листья на мальве. Лицо ее тоже изменилось: черты стали правильнее и четче, а волосы, брови и ресницы из просто рыжих сделались прямо-таки огненными. Яльга проснувшаяся была куда красивее Яльги засыпавшей, но оборотень почувствовал, как по спине пробежала целая дружина мурашек.

— Чего вам нужно?

Голос у нее вроде остался прежний, но Сигурд был готов во всем выискивать страшные изменения. Неужели опоздали, о великая Арведуэнн?!

Яльга обвела поляну недоуменным взглядом.

— Что молчим? — устало и довольно зло спросила она. — Все? Конец света закончился? Я могу дальше спать?

И тут в игру вступила элементаль.

— Хозяйка! — так радостно возопила она, что Сигурд даже подпрыгнул от неожиданности. — Ой, как я рада да как я счастлива! Оюшки, оюшки! А что у меня для тебя есть-то, ты только глянь! Кафий, да на молочке, на парном, на деревенском!

Эгмонт невольно поморщился, и в чем-то Сигурд его понимал: элементаль, конечно, сильно переигрывала, зато, в отличие от прочих, она не проглотила язык! К тому же эффект был именно тот, ожидаемый. Яльга безразлично выслушала всю коротенькую тираду, но очень оживилась, услышав слово «молоко».

— Молоко? — протяжно повторила она. Вот сейчас ошибиться было невозможно: она говорила как настоящая фэйри. — Где?

«Она выглядит как фэйри и говорит как фэйри, но ведь молоко же нюхом не чует! Значит, время-то еще есть!» Возликовав, Сигурд подал Яльге стаканчик с кафием.

Девушка настороженно принюхалась. Сигурд немедленно заподозрил, что дело не в человеческом обонянии, а всего лишь в том, что аромат коричневого порошка напрочь забивал любой молочный запах.

— Да, молоко… — почти шепотом сказала Яльга и сделала первый осторожный глоток.

Элементаль следила за ней, тревожно вытягивая шею.

А Сигурд смотрел на Эгмонта. Маг сидел, уставившись в землю, и водил по траве коротенькой сухой веткой. Направо — налево — наискосок… Он был сосредоточен, как полководец перед битвой. Оборотень нахмурился — он не вполне понимал, что происходит, — но стоило ему взглянуть на Яльгу, как его пронзила неожиданная догадка. О Арведуэнн и Старый Волк, вот хоть бы она сама не догадалась!

Яльга и в лучшие времена не стала бы пить чистый кафий, но молоко сейчас могло только навредить. Стоило ей сделать глоток, как оно оттуда исчезало… ну уж нет, сейчас лучше подумать о чем-то другом!

Волкодлак поспешно принял невинный вид. «До чего ж я люблю кафий! — изо всех сил думал он. — Свежий кафий, и какой вкусный — прям сил нету…»

Яльга подняла голову и смерила его подозрительным взглядом.

Вот уж чего я никогда не любила, так это кафий. Мерзкая коричневая жидкость, не то слишком горькая, не то слишком сладкая. Когда-то, помнится, мне нравился его запах, но сейчас даже запаха было многовато, и меня ощутимо подташнивало.

Хотелось спать. Эгмонт — его ведь зовут Эгмонт, да? — разбудил меня на самом интересном месте. Круг едва замкнулся, а я изо всех сил хотела лететь по нему дальше. Только пройдя до конца этот путь, можно попасть на иные дороги — те, что зовутся Зелеными, Лунными либо Дикими Тропами, и ведут, в обход добра и зла, в чудесный край на западе, за морем.

Но от чашки с кафием, которую мне подсунул беловолосый волкодлак, тянулся легчайший запах молока, а за молоко я готова была рискнуть целым миром. Его там было конечно же совсем немного, однако я прекрасно помнила, что Зеленые Тропы мне пока недоступны, а если ходить по обыкновенным дорогам, то молока здесь днем с огнем не сыщешь.

Я опустошила чашечку пятью точно вымеренными глотками — можно было и быстрее, но кафий оказался слишком горячим. От него немного пахло магией и куда сильнее — корицей, а за молочным привкусом я почти не заметила мерзкого горького вкуса.

Может, выпить еще?

— Добавочки? — услужливо заглянула мне в глаза какая-то элементаль.

Я молча кивнула, не унижаясь до разговора с флуктуациями, и разжала пальцы. Эфирное создание мигом подхватило чашечку и защелкало астральными ручонками по какому-то механизму. Механизм был глупый, как все механизмы, но довольно красивый. Я заинтересовалась.

— Вот! — Элементаль протягивала мне чашечку, исходящую ароматным паром, и усиленно светилась от радости.

Это была уже другая разновидность кафия: вместо молока — взбитые сливки, вместо корицы — тертый шоколад. Только люди могут придумывать такие сложности. Вот почему бы не налить в стакан обыкновенное молоко?

Но через несколько глотков я подумала, что начинаю понимать человеческие вкусы. Не то чтобы кафий мне нравился… но что-то в нем было, и я захотела разобраться что. Дрессированная элементаль подала третью чашку, на сей раз — с мускатным орехом и кардамоном. Ну и с молоком конечно же.

На этой чашке я окончательно проснулась. Тумана в голове как-то поубавилось; я с любопытством осмотрелась по сторонам и опознала по очереди Сигурда, Эгмонта, собственную элементаль и нечто странное, квадратное, раскрашенное восточными узорами. Первые трое пили кафий, вразнобой отхлебывая из разнообразной посуды, а четвертое стояло спокойно, только изредка тяжело вздыхало, вздымалось и опадало, будто тесто, и выплевывало длинную струю кафийного пара.

Я помотала головой. Мир обрел некоторую стойкость.

— Ну как, хозяйка? — подлетела элементаль. Непонятное и восточное вновь испустило тяжкий вздох. — Какой тебе кафий больше глянется? Может, с лимончиком попробуешь? Или с перчиком?

— Попробую, — сказала я и прокашлялась. Голос был хрипловатый, как если бы я молчала несколько дней подряд. Сигурд с Эгмонтом вдруг встрепенулись и уставились на меня, забыв про кафий. Я смутилась и с перепугу ответила таким же взглядом. — А ты… ты вообще тут что делаешь? Я же тебя, кажется, не звала?

— Ха! — Элементаль горделиво подбоченилась. — А нас и звать не надо, мы сами придем! Вот сижу это я, стало быть, сегодня и думаю: у Полин-то все хорошо, свадьба скоро, жених-красавец на руках носит… а вот как-то там моя старшая хозяйка справляется? Не годится старшую хозяйку бросать, она у меня одна такая! И у меня, и у Полин, и у Хельги, и у Генри…

— И у Марцелла Руфина Назона, — быстро сказала я, подумав, что перечень имен может затянуться до утра.

— Точно! — взмахнула лапкой флуктуация. — А на этих положиться никак нельзя, что ж они в хозяйках-то смыслят? Вот я и собралась, машинку для кафия захватила, принцем нашим подаренную, и ка-ак махну через Драконий Хребет! Думаю, где-ни-будь да встречу я наших…

Судя по лицу Эгмонта, все было немножко иначе, но я решила отложить очную ставку на потом.

— Да не части ты так! Что за ваш принц? Полин что, замуж выходит? А ты не свистишь ненароком, э?

— Я?! — оскорбилась флуктуация. — Хэй-хо! Клянусь косяком и ручкой!.. Так, держи, это кафий с солью… И дверным полотном тоже клянусь! За принца Саида Полин замуж выходит, не за кого-нибудь… Эй, да не обожгись! Ай-ай-ай…

— Что за принц? — неразборчиво сказала я, высунув ошпаренный кончик языка.

Элементаль всплеснула лапками.

— Такой принц, такой принц! — восхищенно поведала она. — Вот все при нем: и сабля, и корона, и слон… белый-белый! — Лапки описали круг максимального радиуса, пытаясь охватить размеры пресловутого слона. — Сам высокий, красивый, в тюрбане, и глаза такие… ых, страстные! Одно слово, властитель земли Каф!

Слов было как минимум три. Я отхлебнула кафию, представила страстного принца и вдруг поняла, что означает заморское слово «дежавю».

— Да уж… — тихонечко вырвалось у меня.

— Верно-верно! — Элементаль покивала. — Это тот самый, который на портретике! Говорит, как увидал во сне нашу Полин — так в нее и влюбился, и телепорт простроил… и вообще! Брильянтами ее с головой засыпал, шубу белкоблевую подарил, а она ему: мол, видывали таких, по медяшке за пучок! Ох и ходил он, ох и стонал! Слезы лил, да-с, ваша милость! — Флуктуация выпрямилась и сурово сверкнула очами, будто перед главой какого-нибудь приказа. — Зато теперь — как шелковый! Розу подарил…

Я потрясла головой, пытаясь разобраться в сумбурном повествовании. Полин не приняла бриллиантов, зато обрадовалась розе? Верилось, если честно, слабо. Покосившись на Эгмонта, я немного успокоилась: видно было, что и он ничего не понимает.

— Еще кафию? — широко улыбнулась элементаль.

Я подумала.

— Да знаешь, как-то уже не хочется…

— Надо! — вдруг сказал Рихтер. — Пей давай, Яльга, оно полезное.

— Кафий вообще-то мужского рода, — пробурчала я. Но спорить не стала.

Мы попробовали почти все виды кафия из двадцати четырех, предлагаемых машинкой. Любопытства ради я разобралась, как она работает; интересно было бы глянуть, как агрегат устроен изнутри, но элементаль неожиданно встала грудью на его защиту. «Мне еще возвернуть его надо! Подарок все-таки!» — сурово сказала она, и я отступилась. Выпрошу у Полин попозже, а она у принца новый закажет.

Я выслушала всю историю принца сначала; узнала про двух его «любимых братьев», тут же вспомнила, что с близнецов не стребованы три желания (три не три, а одно уже точно знаю!), и ознакомилась с душещипательной историей о том, как принц Саид пил кафий с ванилью.

— В женских журналах пишут, старшая хозяйка не даст соврать, — элементаль висела над полянкой, по-восточному свернув ложноножки и бдительно положив ложноручку на корпус машинки, — что все мужчины — ну прям как один! — просто без ума от запаха ванили.

— Точно-точно, — покивала я, пытаясь не уснуть на самом интересном месте. Восемнадцатая кружка кафия плескалась где-то в опасной близости к горлу, а первые три потихоньку собирались на выход. Где были остальные четырнадцать, оставалось только догадываться, но кафий в больших количествах оказывал на меня парадоксальное действие. Хотелось спать, и желательно без сновидений.

Сигурд, в отличие от меня, был бодр и печален. Он понимал, что после такого количества кафию ему уже не заснуть. А вот Эгмонт, как старый кафепийца, дремал с открытыми глазами. Чашку, правда, ко рту подносить не забывал.

— Это все оттого, — вещала флуктуация, — что в них дремлет память, как их матушки в детстве пекли печенья с ванилью. И, стало быть, неодолимо влечет мужчин к тем девушкам, от которых этой самой ванилью пахнет. А уж в кафии она или в духах — не суть важно. Вот меньшая хозяйка и решила проверить. А принцева матушка, видать, про ваниль и не слыхала… Берегла, наверное, для особого случая…

— Для свадьбы, например, — сонно кивнула я, посмотрев на красноречиво заклеенную кнопку. И тут меня осенило. Рядом были целых два лица мужской национальности, не охваченных социологическим опросом. — Эгмонт, а Эгмонт! Ты ваниль любишь?

— У-угм, — неразборчиво ответил маг, за что и поплатился. Мгновением позже элементаль ловко подменила его кружку кафия на стаканчик, сладко благоухающий ванилью.

Не знаю, пекла ли матушка Эгмонта хоть что-нибудь, но на запах ванили он среагировал как-то неправильно. Хотя, с другой стороны, может, это просто кафий в него уже не лез.

— Сигри, а Сигри… — начала было я, но оборотень меня опередил.

— Не пекла! — сказал он как отрезал.

— Ну и ладно, — обиделась я. — Спать давайте.

Сигурд обреченно вздохнул. Спать ему не хотелось и, если он хоть что-то понимал в жизни, не захочется еще много ночей подряд.

Но жертва была оправданна. Яльга тихонько сопела, крепко обняв свернутый в рулончик плащ оборотня, и на лице ее читалось выражение невероятного блаженства. Изредка она что-то бормотала, но разборчиво высказалась только один раз:

— А сахару класть не надо совсем!

После чего перевернулась на другой бок и засопела еще уютнее.

Эгмонт поднялся, поставил кружку на мох и устало побрел к краю поляны — ставить защитный круг.

Глава третья,

где герои узнают, что кафию все-таки может быть слишком много, а азартные игры ни к чему хорошему не приводят

На пятый вечер Сигурд запросил пощады.

— Дайте хоть ночь поспать спокойно! — взмолился он, с ужасом глядя на слегка закопченную медную джезве. — Видеть этот кафий уже не могу! И куда он в вас только лезет?!

— Хорошо, поделим на двоих, — не стал спорить Эгмонт и засыпал в джезве вторую ложечку сахара.

Машинку для изготовления кафия мы видели один-единственный раз: элементаль, похоже, сообразила, что Полин может обнаружить пропажу. Да и потом, в пятом измерении было не так много места, и флуктуации стоило немалого труда таскать машинку туда-сюда.

Взамен она притащила медную джезве на три персоны, хитроумную жаровню, полную отборного кафского песка, и миниатюрную эльфийскую мельничку. По бокам мельнички вилась изящная вязь. «Дорогому Эгмонту от любящей…» — кое-как разобрала я, а дальше было совсем непонятно.

Рихтер оказался большим специалистом по варке кафия. Учитывая его предыдущие кулинарные шедевры, я заподозрила, что маг только кафием и питается, изредка перемежая его приснопамятной ухой. В первый же вечер мы выслушали длинную страстную лекцию о кафии в зернах, способах его помола и чудесных свойствах коричневой пенки, которая образуется во время варки. Я была бы не прочь сама сварить кафий — ну попробовать хотя бы, вдруг получится! — но оторвать Эгмонта от джезве было то же самое, что помешать гному во время валютных операций.

— После этого вашего кафию мрыс заснешь! — гневно высказался Сигурд и сплюнул на землю. — Всю ночь глаз сомкнуть не могу, а ежели и засыпаю, так такая гадость снится — лучше и вовсе не спать! А я тоже человек, мне тоже отдых надобен. И точка!

— Да ладно, нам больше достанется, — отмахнулся Эгмонт. — Яльга, ты с чем хочешь — с кардамоном, мускатным орехом или корицей?

— С ванилью, — сказала я и приятно улыбнулась.

Рука Эгмонта замерла над мешочком с пряностями.

Вечер был золотой — теплый и тихий. Я пристроилась поближе к Сигурду и доверчиво положила голову ему на плечо. Эту позу Полин отрабатывала на мне долгими зимними вечерами; надеюсь, у меня получилось ненамного хуже.

— А ваниль уже кончилась, — откуда-то сверху сообщил волкодлак.

— Ага, как же… — Я прикрыла глаза и подставила лицо солнечным лучам. — А то я не видела, как Эгмонт ее прошлой ночью в землю закопал и сверху камушек положил. Чтобы не вылезла, наверное…

— Остроумица… — пробормотал Рихтер.

Раздалось громкое шипение, сильно запахло кафием: маг налил в разогревшуюся джезве холодной воды.

— Спасибо вам, — сказала я, не открывая глаз. — Обоим.

— За что, Яльга? — тихо спросил Сигурд.

— Сами знаете…

— Яльга, мы… мы все понимаем, — быстро сказал волкодлак. — Это как болезнь. Главное — выздоровела. А так… мало ли что с кем может быть? Ты, Яльга, не думай, мы тебя все равно любим! Правда, Эгмонт?

— Любим, — согласился Рихтер, размешивая первую пенку. — Как же не любить? Если бы не ты, пришлось бы мне сейчас три кружки кафию пить, потому как некоторые дезертировали.

Я кривовато улыбнулась.

— Знаете… я всегда этого боялась. Правда. Я знаю, что полукровок не бывает, что все выбирают один раз и навсегда, при рождении… но… полуфэйри тоже вроде как не бывает, верно? А я все равно есть…

Эгмонт второй раз снял кафий с жаровни.

— Ты — человек, Яльга, — уверенно произнес он. — Ты сделала свой выбор. Этот перекресток остался позади.

Я кивнула. Говорить дальше мне очень не хотелось, но есть слова, которые должны быть сказаны. Что бы ни говорил Эгмонт, я оставалась наполовину фэйри, и с этим мне надо было жить и — самое страшное — умереть. Просто сейчас эту часть своей сущности я могла держать под контролем.

— На самом деле я фэйри меньше чем наполовину… скорее на одну четверть. Моя бабка была из народа Высоких Фэйри. Похоже, она сама не понимала, как такое могло случиться… в общем, она полюбила моего деда. Он был ром — молодой, красивый, удачливый. Но чего в нем было особенного, знала только она одна.

Кафий как-то подозрительно забурлил и сделал попытку сбежать. Эгмонт молча щелкнул пальцами, призывая его к порядку. На моей памяти это был первый раз, когда он применил магию в деле сотворения кафия.

— У них был только один ребенок — моя мать. И она родилась человеком. Потом табор кочевал у Даркуцкого кряжа… Ты правильно угадал тогда, Эгмонт. Мой отец — князь Янош Леснивецкий, воевода даркуцкий.

— Было бы что угадывать, — хмыкнул Эгмонт. — Яльга, ты кафий тоже с закрытыми глазами пить собираешься? Мне-то все равно, а вот Сигурду, думаю, не очень. Если что, ты рядом с ним сидишь.

Я открыла глаза и посмотрела Рихтеру в лицо. Странно, но он был абсолютно спокоен, будто обсуждать сущности полуфэйри для него так же привычно и обыденно, как варить по вечерам кафий. С другой стороны, все нормальные люди варят кафий по утрам.

— Видишь ли, — продолжал маг, — мне не единожды доводилось видеть князя Леснивецкого. Он был не первым, кто по достоинству оценил винные погреба мужа моей матери. Таких рыжих поискать…

— Он же не единственный рыжий на свете!

— Как тебе сказать… — Рихтер сделал вид, что задумался. — Словом, встретишься с папенькой — сама поймешь. Вас, Леснивецких, трудно с кем-то спутать. Особенно в умении найти приключения на свою… кхм… задницу. И еще кое-что, Яльга. Вы этого не проходили и, возможно, не будете проходить, но тебе, я думаю, пригодится. Человек не может быть на четверть фэйри. Их кровь такова, что количество ее не имеет никакого значения. Либо ее нет совсем, как в случае с твоей матерью, — либо твой вариант.

— Не понял, — после недолгого молчания признался оборотень. — Как может Яльга унаследовать кровь бабки, минуя мать?

— Это фэйри. — Рихтер пожал плечами. — Здесь логики можно не искать. Могу лишь предположить, что Яльгина бабка очень дорожила своим ребенком и сделала все, чтобы скрыть его от собратьев.

Вполне возможно… Я вспомнила, как встретились Ратори и князь Янош. Едва ли моя бабка могла желать этого союза. Вернее всего — она была не в силах что-либо изменить, узнав обо мне слишком поздно. Ей пришлось смириться и со смертью дочери, и с рождением внучки-полуфэйри. Люди очень упрямы и сами выбирают свои дороги…

— Яльга, так ты что, получается, сирота? — Сигурд был потрясен. — А отец куда смотрел? Да у нас в Конунгате за своего щенка…

— У вас дети рождаются реже, Сигри, вот вы их и бережете… А у князя, наверное, своих несчитано. Знаешь, как говорят: выйду на дорогу, брошу кулек конфет — детишки пробегут, может, и мои среди них окажутся…

— Я же говорю, папенькина кровь, — хладнокровно прокомментировал Эгмонт. — А ты говоришь — как узнал, как узнал…

— А дед с бабкой? — не унимался оборотень. Я представила, какие крепкие должны быть у волкодлаков родственные связи, если для Сигурда непостижимо, как могли не углядеть за одним-единственным ребенком. — А тетки там всякие, дядья?

Я отхлебнула горячего кафию.

— В ту ночь, когда я родилась… когда моя мать умерла родами… мой дед осиротел тогда дважды. Моя бабка бесследно исчезла, и никто не знал почему.

— Хорошо, — не сдавался Сигурд. — Дед-то, дед у тебя никуда не исчез?!

— Не исчез, — согласилась я. — Баро не может исчезнуть: как тогда табору жить? Просто… я, наверное, в детстве была больше фэйри, чем сейчас. А сказки про подменышей — их везде рассказывают. И как-то ночью я подслушала…

— Можешь не продолжать, — кивнул маг. — Сбежала наутро?

— Нет. — Я ухмыльнулась, вспомнив, как ловко увела лучшую кобылу табора. Потом, правда, неблагодарная животина сбежала, но это отнюдь не умаляло моего тогдашнего мастерства. — Под утро, Эгмонт, зачем мне было дожидаться зари? Мы, подменыши, как известно, не выносим солнечного света.

— Это ж сколько тебе лет тогда было? — нехорошим голосом осведомился оборотень. Кажется, по моей вине рухнуло его доброе отношение к людям. Ничего, Сигурд — он отходчивый, он простит.

— Восемь. Сигри, ты не переживай! У нас, если что, в четырнадцать уже детей рожают.

— Вот-вот! — негодующе произнес волкодлак. — Потому-то у вас такое отношение ко всему — безответственное! Дети, чтоб ты знала, Яльга, — это очень серьезно! Разве ж можно допустить, чтоб в четырнадцать лет… Сами еще щенята! Ничего не знают, ничего не умеют! Их самих еще учить да учить! И вообще, детей — их еще заслужить надобно!

— Да не волнуйся ты так, — поспешно сказала я, пока оборотень набирал воздуху для очередной тирады. — Я пока никого рожать не собираюсь. Как только соберусь, непременно твоего совета спрошу!

— Яльга! — обиженно возопил волкодлак. — Да я же не про это!..

На помощь мне пришел Эгмонт.

— Я одного только не понял, — сказал он, выливая из джезве оставшуюся гущу. — Как звали твою бабку? Какую стихию она воплощала?

Я улыбнулась правым уголком рта и машинально потрогала браслет.

— Насчет стихии ничего сказать не могу… Но мой дед стал вдвое удачлив, когда привел молодую жену. Это все, что я могу сказать, а то имя называть все же не хочется. Или ты хочешь лично познакомиться со всеми моими родственниками?

— Да нет, наверное, — подумав, отказался маг. — Рановато. Знакомство с родственниками — слишком важный шаг в жизни мужчины. Правда, Сигурд?

Этой ночью спали все, включая Сигурда, — наверное, именно поэтому он наутро был таким счастливым. Когда я предложила свою помощь в приготовлении завтрака, оборотень только отмахнулся. Над поляной витал почти неуловимый запах кафия, но даже это не могло испортить ему настроения и аппетита.

Мы позавтракали и отправились в путь.

До перевала Двух Топоров, по которому проходит граница Конунгата, оставалось не так уж много, и мы рассчитывали пройти эту дорогу за один дневной переход. Пока что вокруг лежали ничейные земли. Я уже испытала на себе, что это такое, и была только рада очутиться там, где действуют хоть какие-то законы. Пускай и нечеловеческие. В конце концов, Сигурд — тоже волкодлак, а с ним-то всегда можно договориться!

В полдень мы сделали короткий привал, потому что лошадям нужен отдых. Ну и нам, наверное, тоже. Наполнив фляги водой из обмелевшей речки, мы отправились дальше.

Тропа долго вилась по краю обрыва — довольно пологого, заросшего травой, но все едино очень высокого, — и мы были вынуждены идти пешком, ведя коней в поводу. Внизу виднелась узкая долина, на дне которой извивалось высохшее русло; с другой стороны ее защищали высокие полосатые скалы, почти лишенные растительности. Еще дальше вставали могучие кряжи, чьи вершины скрывались в белесых летних облаках.

— Лан-Мэйдаррен, — тихо сказал Сигурд.

Я не была уверена, что он обращается именно к нам. Подтвердив эту мысль, оборотень прошептал что-то на греакоре. И здесь, на пыльной тропе, ведущей к перевалу, гортанные звуки волкодлачьего языка казались гораздо уместнее, чем в человеческих городах.

В чистом, пронзительно синем небе, напоминавшем перевернутую миску эльфийского стекла, неподвижно висела черная точка. Ястреб, подумала я. Или орел.

Или дракон.

Мы вышли за пределы мира людей — древнего зачарованного круга, защищающего Младших Детей от созданий старого мира. Находясь внутри, я часто досадовала на него, но сейчас отчетливо понимала, насколько одиноки мы трое посреди этой горной тишины. Мой разум как будто раздвоился: я брела по тропе, сжимая в руке поводья, и одновременно кружила в небесах, бесстрастно рассматривая три крошечные фигурки, упрямо ползущие к перевалу Двух Топоров. Да, именно три: лошади не счет…

— Сигурд, за нами наблюдают? — спросил Эгмонт. От звука его голоса я вздрогнула и мигом пришла в себя.

— Не знаю, — хрипло откликнулся волкодлак. — Фергюс точно не мог. Но эта, новая… откуда ж мне знать?

— А где начинаются эльфийские горы? — вмешалась я, потому что невыносимо было идти и думать о том, что с каждым шагом Неизведанность становится все ближе.

Оборотень неопределенно махнул свободной рукой.

— Далеко отсюда… очень далеко, к югу. Все, что видите вокруг, уже принадлежит Конунгату.

Я посмотрела направо, туда, где за полосатыми скалами виднелись уходящие в облака вершины, и спросила, сама не понимая, что натолкнуло меня на этот вопрос:

— Совсем все? И вон те горы тоже?

— Ну… — Сигурд явно замялся. — Считается, что да, принадлежит. Но на самом-то деле… хотя кто его знает, может, и ерунда это все…

— Что все?

— Говорят, раньше там была страна драконов, — признался волкодлак. — Или даже сердце их страны. Священные места, туда никто не забредает… да и забрести-то, ежели по совести, не получится.

— Я видел старинные карты, — заметил Эгмонт. — Там часто рисовали дракона над горами.

Я невольно посмотрела вверх. Кем бы ни была черная точка, сейчас она уже исчезла.

Немного погодя тропа вильнула вбок и скрылась в широкой расселине, заросшей терновником образцовой колючести и густоты. Я загрустила — соваться туда без магии, зато с лошадью, было откровенным безумием, — но Сигурд даже не замедлил шага. Когда морда его кобылы уже почти касалась длинных шипов, ветви раздвинулись, освобождая проход. Не выказывая удивления, оборотень прошел внутрь.

Я шагнула следом, и терн зашелестел на разные голоса. Больше всего я боялась, что ветки сейчас сомкнутся, но этого не произошло. Неведомый ветер все бродил в листве, впереди виднелся круп Сигурдовой лошади, а сверху и по бокам существовали только ветви, шипы и зеленые плоды. Сзади, наверное, шел Эгмонт, но обернуться не получалось, а в ушах у меня стоял неумолчный шелест терновых листьев.

Наконец впереди показался светлый проем — я почти выбежала туда и замерла, вдыхая свежий воздух. Только сейчас я поняла, что в ущелье стоял терпкий, очень характерный запах терновника, к которому примешивалось еще кое-что, наводившее на мысли о лунных хороводах на вершине холма. Рыжик шумно фыркал и поводил боками. Кажется, ему там тоже не понравилось.

Впрочем, Эгмонту там не понравилось куда больше: маг вышел наружу растрепанным, исцарапанным и очень злым. Его конь, как и мой, совсем не пострадал. Это место ничего не имело против оборотней и животных, зато к ковенским магам, очевидно, испытывало множество теплых чувств. Глянув на Рихтера, я поняла, что чувства были взаимными.

— Это самый короткий путь, — пожал плечами оборотень. — Если эти поганцы рискнут и полезут в горы, мы выиграем у них два дня, как не больше. Этим же вечером будем у Двух Топоров, а послезавтра, ежели на то воля Арведуэнн, уже станем с конунгом говорить.

В его речи снова слышался сильный акцент, да и фразы были построены как-то не по-лыкоморски. Сигурд, мой друг Сигурд был волкодлаком, и все те несколько недель, что мы были знакомы, я даже не предполагала, что это значит гораздо больше, нежели просто уметь перекидываться в волка.

Он был другим. Совсем другим. Как эти горы. Как это небо. Как…

Как я сама для обычного человека. Для Эгмонта Рихтера, например.

Я поежилась от подступившего холода. Да что это такое?! Я — Яльга Ясица, вот — Сигурд, мой друг, вот — Эгмонт… тоже друг, наверное… Мы трое, которые суть одно, мы замкнуты в кольцо, мы без малого единое целое…

— Яльга, что с тобой? — быстро спросил маг.

Я передернула плечами.

— Нет… ничего. Смотри!..

Дорога делала очередной поворот, плавно огибая высокий камень, заросший лохматым лишайником. Тень от валуна, прежде спокойно лежавшая на травянистом склоне, вдруг перетекла вбок. Ровная и черная, будто распяленный кусок шелка, она пересекла дорогу и ушла в высокую траву. Мои серьги разом нагрелись и потяжелели, и я поймала себя на том, что сжимаю рукоять одного из метательных ножей. В жизни не читала и не слышала о подобном, но ведь все фэйри боятся железа и серебра!..

Несколько мгновений стояла почти мертвая тишина — только Эгмонт очень быстро и очень тихо сплетал какую-то сложную чару. И в этой тишине, размеренно, как в театре, послышались человеческие шаги. Камешки поскрипывали под сапогами, шаги приближались — и из-за проклятого валуна вышли двое, похожие друг на друга как две капли воды.

Они не были людьми, хотя и выглядели совершенно как люди. Такими обыкновенно рисуют авантюристов или игроков: потертая одежда, длинные плащи, коричневые широкополые шляпы и пыльные ботфорты, с незапамятных пор сделавшиеся едва ли не символом искателей приключений. Но ткань, будто облеплявшая гротескно тощие фигуры, всякий раз ложилась одинаково — что у правого, что у левого. Одинаково блестели медные пряжки на шляпах, одинаково свисали коричневые перья… одинаковые тени закрывали лица — не рассмотреть.

Отступать было поздно, как атаковать — я не знала, зато твердо помнила, что нельзя заговаривать с фэйри первым.

Но если это фэйри — то какие конкретно? Сколько я ни старалась, я не могла вспомнить среди Дивного Народа никого, хотя бы отдаленно напоминающего встреченных. Из гвиллионов, признаться, я помнила одну только Старуху, из кобольдов — вообще никого, зато точно знала, что кобольды выглядят совершенно иначе. Но кто же тогда? Ганконеры? Как бы не так… те «ласковые любовники», а из этих, сразу видно, ласковость так и прет. Дуэргары? Те точно не отличались большой добротой, зато и жили в холмах, а не среди скал…

Правый из незнакомцев шагнул вперед, сдвигая на затылок шляпу. Лицо его оказалось таким же обыкновенным, как и одежда — длинное, худое, костистое, с длинным же кривым носом и узкими усами. Только одно и было в нем странным. Глаза. Я знаю, как банально это звучит; но что же прикажут мне поделать менестрели, если дело и впрямь обстояло именно так?

Глаза эти были черными. Сплошь черными, без радужки и белка; в них не было блеска, как, скажем, у Эгмонта, напротив, казалось, что темнота — нет, Тьма! — забирает в себя весь падающий на нее свет. И казалось еще, будто глаза эти — вовсе не глаза, а отверстия, дыры, ведущие на другую сторону; и оттуда, с той стороны, на нас смотрит Великая Тьма.

Я помнила, когда уже встречала подобное. В том сне, что снился мне из года в год; тогда, двенадцать лет назад, разъяренный маг выпустил на волю кусочек этой Тьмы. Всего один лишь кусочек, не самый-то и большой, — но его хватило на то, чтобы вычерпать силы у нас троих на двенадцать лет вперед.

— Ты помнишь нас, Сигурд? — ровно спросил незнакомец.

— Пришло время платить, — так же ровно сказал второй.

Не знаю, когда я успела метнуть нож. Рукоять его давно уже грела мне руку; сейчас, наверное, сработали те самые хваленые рефлексы, о которых поет добрая половина менестрелей. Гномья сталь сверкнула на солнце… я хорошо научилась метать ножи и ничуть не сомневалась, чем закончится дело.

Но я ошиблась. Фэйри, в грудь которого летел мой клинок, даже не шевельнулся, пытаясь защититься от удара. Непринципиально, что нож не был серебряным, железа они боятся еще больше, чем серебра… но сталь лишь беспомощно звякнула, будто ударившись о скалу. Секундой раньше вокруг второго вспыхнуло синее свечение — вспыхнуло и исчезло, как не бывало. А между тем мощи этого заклинания, тем более в исполнении Эгмонта, позавидовал бы и добрый гномий болт. С расстояния в десять шагов, из гномьего же арбалета.

— Не надо, — хрипло сказал Сигурд. — Вы все равно не причините им вреда.

Оба фэйри кивнули, подтверждая сказанное. Движение вышло таким слитным, будто его сделало одно существо.

— Кто это, Сигри? — Я впервые услышала, что голос практически мне не подчиняется. — Кто?!

— Это Игроки, Яльга, — тихо ответил Эгмонт. — Демоны удачи.

— Мы пришли за долгом. — Эмоций в голосе говорившего недостало бы и на то, чтобы растопить одну-разъединовую крохотную снежинку.

— Я знаю, — сказал Сигурд. Он был бледен, как молоко; я никогда прежде его таким не видела. Волкодлак не боялся, в этом я не сомневалась ни секунды, но было здесь что-то еще, о чем я не имела ни малейшего понятия. — Я готов.

Он спешился, двигаясь со странной скованностью. Левый протянул руку, затянутую в кожаную перчатку. Перчатка была старая, изрядно поизносившаяся; на пальцах она кое-где протерлась, сменив природный коричневый цвет на благоприобретенный белесоватый. Я смотрела на перчатку, чтобы не смотреть на руку, — ибо фэйри протягивал ее так, как протягивает полноправный хозяин, желающий взять с полки приглянувшуюся ему вещь. И это было страшно, потому что Сигурд уже и впрямь принадлежал ему — принадлежал весь, без остатка, по праву, нарушать которое не рискуют и сами боги.

Навсегда; до тех пор, пока не минет вечность.

Что здесь вообще происходит?!

— Властью, данной мне…

Создавалось впечатление, что Правый зачитывает по бумажке давным-давно опостылевший ему текст. Он говорил настолько невыразительно и серо, что от этого становилось только страшнее. Потому что никакая, пусть и самая бесцветная, речь не могла скрыть — радости? счастья? — нет, чего-то иного, тоскливого, голодного и жадного, смотревшего из его глаз. Оно жаждало насытиться, хотя и знало, что голоду его суждено быть вечным.

— Властью, данной мне, и удачей, изменившей тебе…

С каждым словом из Сигурда точно уходила жизнь. Он отодвигался в другое место и другое время — если, конечно, там, куда он уходил, были места и времена. Он и в самом деле переставал принадлежать себе; я чувствовала, как то, голодное, тоскливое и жадное, уже тянется к нему навстречу, готовясь поглотить в себя.

Что происходит, боги?! Уж точно ничего хорошего…

— Стойте! — не раздумывая, заорала я.

Они остановились. Правый замолчал, Левый замер с протянутой рукой; он совершенно не выглядел смешным — напротив, мне было очень страшно. Оба демона смотрели на меня в упор; глаза у них были точно сверла, ввинчивающиеся в душу напрямик.

— Чего тебе надо, полукровка? — наконец разлепил губы Правый.

— Игры! — не задумываясь, выпалила я. — Я хочу игры!

И стало тихо.

— Игры? — медленно спросил Левый. Глаза его прошлись по моему лицу; я чувствовала на себе его взгляд, как чувствуют холод меча у горла. — Зачем?

Он выглядел совершенно безразличным. То, голодное, притаилось до поры, и сейчас никто не смог бы прочесть по лицу демона, о чем он думает. Если думает вообще.

— Пусть все решит удача! — сделав усилие, я посмотрела Левому в глаза. В голодную пустоту, глядевшую с той стороны; она уже почти забрала Сигурда, она захочет забрать и меня… Ну и что из того? Пускай попробует! Я Яльга Ясица, Яльга Леснивецка; и если бабка моя передала мне хоть толику удачи…

Они же ведь Игроки! А игра — это прежде всего азарт…

Ну же!..

Демон ухмыльнулся. Точнее — изобразил ухмылку; он не был человеком, он всего лишь изображал человека, и ему определенно это нравилось. Но все равно впечатление было такое, будто он дергал свое тело за ниточки, вел его, точно марионетку на ваге.

— Мы согласны, — сказал он. — Мы сыграем.

— Но не с тобой, — спокойно закончил Правый. — А с ним, — он указал на Эгмонта. — Вы согласны?

— Да, — решительно ответил маг, прежде чем я успела вставить хоть слово.

— Слово сказано, — хором, слившимся в один голос, подытожили Игроки.

— Эгмонт, ты что, с ума сошел?! — Я вдруг поняла, что сейчас случится, и мне разом сделалось холодно, как в середине зимы. Слова исчезли, я судорожно пыталась припомнить хоть одно — он не я, у него нет моей удачи! Он не сможет помочь Сигурду и погибнет сам! — Но ты… я…

— Все хорошо, Яльга, — твердо сказал он.

И мне оставалось только замолчать. В самом деле, разве я на его месте поступила бы иначе?

Но что это меняет, мрыс дерр гаст?!

— Почему он? — все-таки попыталась я. Тьма, смотревшая из глазниц Правого, обжигала мне глаза, но я не отводила взгляда. — Почему не я?! Какая вам разница, с кем играть?!

— У тебя нет денег, — безразлично сказал демон. — А у него есть.

— Мы хотим играть на деньги, — поддержал его Левый. — Это наше право.

— Пусть он передаст их мне!

— Нет, — хором сказали демоны и Эгмонт.

— Нет, Яльга. Играть буду я.

Правый хлопнул в ладоши. Негромкий звук странно откликнулся в скалах; и в тот же миг пространство изменилось, то ли расплывшись, а то ли, наоборот, собравшись в комок. Горы отодвинулись, сделавшись почти игрушечными. Посреди дороги встала комната — ее стенами были скалы, ее потолком было небо, но все это выглядело каким-то ненастоящим, как декорация, нарисованная дурным художником на старом холсте. Из-под земли вырос стол; он сразу же напомнил мне тот, за которым играли бесчисленные поколения адептов в оставленной вечность назад Академии Магических Искусств. Присмотревшись, я поняла свою ошибку: стол был другой, как будто корчемный, сколоченный на скорую руку. Одна его ножка была короче других, столешницу сплошь покрывали пятна вперемешку с надписями на всех языках. В центре стола возник массивный подсвечник — тоже грубый и дешевый, весь в подтеках старого воска. За такими столами играла, наверное, вся Ойкумена — от дальних южных стран, где солнце круглый год прокаляет землю, до чуть более ближнего Севера, где снег, говорят, не тает даже в середине лета.

— Садись, — хором приказали Игроки.

Эгмонт, невесть когда успевший спешиться, уже стоял перед столом. Стоял буквально в шаге от меня, казалось, протяни я руку — и вот он, маг, пощупать, потрогать… но отчего-то мне очень не хотелось этого проверять. Он был не здесь и не со мной. Он был в другом месте.

В руках у Левого появилась колода карт — новехонькая, еще в оберточной бумаге. Демон ловко содрал упаковку и быстро перетасовал карты несколько раз. Руки его так и летали; это да еще и то, как Игроки были похожи друг на друга, напомнило мне братьев аунд Лиррен. Но нет — близнецы были эльфами, живыми и настоящими, и если хорошенько поискать, можно было найти, чем они отличаются друг от друга. И ловкость их в обращении с картами была другой — как бы Эллинг и Яллинг ни любили азартных игр, ни один из них не мыслил карт как части себя. Для демона же карты были такой же неотъемлемой частью, как рука или нога. Да и то вопрос — насколько ценны ему руки и ноги…

— Во что играем? — спросил Эгмонт, неотрывно следя за быстрыми движениями Игрока.

— В дурака, — ответил тот, раздавая карты. На троих. Собрат его уже сидел рядом, аккуратно положив руки на стол.

— Чем проще игра, тем больше удача, — отметил он. — Иные потом говорили, мол, проиграли оттого, что правила были сложные…

Левый раздал карты. Он положил оставшуюся колоду возле подсвечника и не глядя вытащил из середины карту. Положил под низ; это был бубновый валет.

Перед демонами на двоих лежало шесть карт. Игроки не спешили брать их в руки, глядя на Эгмонта; он протянул было руку, но остановился, совсем немного не донеся до карт:

— Какие ставки?

— Все, чем ты владеешь, — против нашего волка.

Все, чем ты владеешь! Это и деньги, и графство, и талант…

— Все, чем я владею, кроме моей души, — твердо произнес Эгмонт.

— Пусть будет, — слитно ответили демоны.

Я встала за спиной Эгмонта, сжимая ладони в замок. На руках у мага был неплохой набор: король, туз, козырные десятка и шестерка плюс сюда же семерка пик, не столь весомая, зато пригодная для первого хода. Ею он и пошел.

Игроки отбили дамой. Карты ушли в отбой; следующий ход был за демонами.

Семерка крестей — крестовый король. Отбой. Наш ход…

Шестерка червей… Ее отбили десяткой; Эгмонт с секунду колебался, добавлять ли сюда козырную десятку. Я яростно скрестила пальцы. Лишь бы он победил…

Нет, добавлять он не стал. Следующий ход…

Восьмерка — десятка.

Семерка — девятка.

Шестерка пик — козырная шестерка.

Игра шла достаточно ровно. Никто не совершал рисковых ходов, никто не набирал себе слишком много карт: да и вообще, по-моему, за всю партию ни одной стороне не пришлось принимать. Ход — отбой, ход — отбой… я немножко расслабилась, увидев, что от Эгмонтовой восьмерки Игроки отбились козырным тузом. Теперь самая крупная карта — король бубен — оставался у мага. Помогите нам, боги…

Все. Игроки забрали последнюю карту из колоды. До конца партии оставалось от силы шесть ходов.

Первый. Второй. Третий.

В четвертый раз ходили Игроки. До того все карты раз за разом выкладывал Правый; и теперь, увидев, как Левый аккуратно опускает на стол девятку, я невольно напряглась. Еще несколько секунд, и…

Эгмонт сберег козырь, отбив дамой. И тут же Левый выложил на стол еще одну даму; маг отбил ее козырным королем, и из всех карт у него осталась только пиковая десятка.

Игроки замерли; секунда растянулась, как смола, капающая с соснового ствола. Боги, боги мои, лишь бы им было нечего доложить!

Медленно, очень медленно Правый положил перед Эгмонтом козырную даму.

— Ты проиграл, — бесстрастно сказал Чет, собирая карты.

— Ты проиграл, — эхом отозвался Нечет, разворачиваясь к Сигурду.

Я молча переводила взгляд с одного на другого, пытаясь поверить в то, что произошло. Боги, о боги! Каких-то двенадцать часов назад мы болтали у костра, пили кафий и… Как такое может случиться — под этим чистым небом?!

— Предлагаю еще одну игру, — быстро сказал Рихтер.

Демоны одновременно обернулись.

— Твоя ставка? — жадно спросил Чет.

— Моя жизнь и моя душа.

Я чуть слышно застонала сквозь зубы.

— Мы согласны, — подвел итог Нечет.

Он ловко перетасовал карты. Его пальцы так и летали, но я знала, я была твердо уверена в том, что демоны не мухлевали. Они играли честно — потому что выиграть по закону можно только в честной игре.

Честной ли? Почему они пришли к нам только сейчас, ведь Сигурд задолжал Судьбе гораздо раньше? А если их интересовали все мы, вся наша тройка, — зачем же ждать полтора месяца, почему нельзя было прийти уже тогда? Почему…

И холодным, отстраненным знанием я вдруг поняла ответ.

Потому в этот день и в этот час, в этом мире и этом месте ни один из нас не сможет победить. Удача отвернулась от нас — буквально на миг, но мига этого достало тем, кто давно поджидал его. Под теми звездами, что стоят сейчас над головой, — нам не победить. Нет, не победить…

Но я ведь не могу проиграть! Я, Яльга Ясица, Яльга Леснивецка, я — внучка своей бабки, передавшей мне древний дар, — я не могу проиграть, хотя бы звезды и кричали об этом с небес! Если я вмешаюсь, если один великий закон схватится со вторым — кто знает, может быть, мне все-таки повезет?

Но у меня нет права вступить в игру. И денег тоже нет. Боги мои, но почему же так, почему?! Это самое страшное, что только может быть, — смотреть, как один твой друг уже практически ушел, а другой вот-вот проиграет душу. И при этом знать, что ты могла бы им помочь! Могла бы, если бы не…

О боги мои, боги! Демон раздавал уже колоду; на потертую скатерть перед Эгмонтом легла третья карта из шести. Он проиграет, он проиграет и сейчас… я уйду отсюда, а Сигурд и маг навсегда останутся здесь…

Я бешено теребила браслет, болтавшийся на левом запястье. Бабка, передавшая мне удачу, — если мы с тобой хоть сколько-нибудь одной крови, пошли разъединовый шанс!

Четвертая карта…

Пальцы сомкнулись на тонком металлическом кружке.

Это была монетка. Старинная серебряная монетка, истертая до того, что лик правителя на реверсе был уже практически неразличим. Стерлось название, стерся рисунок на аверсе; но гурт остался виден, гурт и номинал, — и это означало, что монетка была ДЕНЬГАМИ. Правом прямо сейчас вмешаться в игру.

Прямо сейчас. Пока Эгмонт не успел еще взяться за карты.

Я рванула монетку так, что на секунду испугалась порвать браслет. Но цепочка осталась целой; монетка же, отделившись так же легко, как отделяется лист от ветки, сверкнула между моими пальцами.

Шесть карт. Эгмонт протянул руку; и в этот момент, уже понимая, что опаздываю, я бросила монетку на стол.

И время остановилось.

Монетка упала точно в центр Эгмонтовых карт. Она не подпрыгивала, не звенела, не кружила по столу — упала так, будто ее не бросили, а положили, с силой придавив тонкий картон. Маг замер, совсем чуть-чуть не донеся до карт ладони; и я видела, я готова была поручиться за то, что карты сами тянутся вверх, пытаясь дотянуться до его пальцев. Но тоненькая монетка, истертая практически насквозь, камнем придавливала колоду к столу. Она давала мне время.

Время для удара.

Несколько секунд над столом висела абсолютная тишина. А потом я услышала странный звук — сперва щелчок, а потом точно одна монета упала на груду себе подобных. Упала тяжело, подобно каменной глыбе.

А после — тихий скрип. Точно огромные шестеренки… нет, не остановились.

Замедлили ход.

— Серебро, — тихо, но отчетливо произнес Чет.

— Деньги, — точно с той же интонацией сказал Нечет.

Оба развернулись ко мне. На меня одновременно уставились четыре жерла; видят боги, в тот момент я поняла, за что Игроков назвали демонами, а не фэйри.

За это и еще за то, что, едва я помянула про себя богов, как Игроки одновременно отвели глаза.

— Что это значит? — наконец разлепил губы Чет.

— Это выкуп, — с ледяным спокойствием ответила я. Сейчас я не чувствовала ни страха, ни азарта; мир сжался до размеров карточного стола и лежащей на нем монетки, и никому, кроме меня, в этом новом мире не было места.

Делай, что должно.

Делай.

Нечет внимательно осмотрел монетку, не прикасаясь к ней руками. Я заметила, что он старался не склоняться над ней особенно низко; а еще — что верхняя карта обугливается под тонким серебряным кружком, точно к ней поднесли зажженную спичку.

Демон поднял на меня глаза. Оттуда смотрела Тьма, но теперь я уже не боялась. Ничего и никого.

— И ты считаешь, что этого хватит, полукровка?

— Да. — Голос мой был таким ровным, что я, наверное, удивилась бы — если бы могла. Ровным, спокойным и уверенным… я знаю, что в своем праве, и за право это буду сражаться до конца. — Этот человек не вернул мне долг. Если вы заберете у него жизнь и душу, как тогда он рассчитается со мной?

— Долг, — повторил Нечет. На лице его отразилось тщательно отработанное понимание. Это был мой успех; я попала в десятку, ибо, несмотря на фальшь мимики, демон понял мой аргумент. Это было доступно его разуму, ибо исчислялось в деньгах. — Ты в своем праве. Но это не дает тебе выкупать его долг.

— А я и не собираюсь. Но все, что проиграл он, на самом деле проиграла я. И последнюю партию вы будете играть со мной. На мою душу.

Игроки переглянулись — так же делано старательно, как и прежде. Перевели взгляды на меня; я выдержала их без страха, ибо этой Тьме не было места в моем хрупком мире. Кивнули.

В тот же момент карты исчезли со стола. Нечет взмахнул рукой, и Эгмонт, неподвижно сидевший последние полторы минуты, закончил начатое им движение. Но вместо карт под пальцами у него была лишь исцарапанная столешница да еще выжженный кружок, наполовину закрытый моей монеткой.

— И что это значит? — холодно спросил он практически с той же интонацией, что и Чет полутора минутами раньше.

— Ты выходишь из игры, — бесцветно ответил Нечет. — Играть теперь будет она.

— Что? — Маг перевел на меня взгляд. Я впервые увидела на его лице откровенный страх. — Яльга, и не вздумай! Я запрещаю тебе, слышишь?

— Здесь не Академия, Эгмонт, — ровно сказала я. — Мы друзья, и мы равны. Ты не можешь мне ничего запрещать.

Какое там! Судя по бешеному взгляду, не разделяй нас граница между мирами, маг продемонстрировал бы мне на практике, как и что именно может мне запретить. Но не здесь и не сейчас. Потому что в мой мир не было хода и ему.

Чет резко передернул пальцами, и я оказалась внутри очерченного демонами круга. Перед столом; стул же, стоявший рядом, был пуст — мы с Эгмонтом поменялись местами, а заодно и ролями. Теперь он вынужден был наблюдать.

Но вмешаться он уже не сумеет.

Стул оказался жестким и неудобным. Пытаясь хоть как-то обжить пространство, я поставила локти на стол и уперлась подбородком на сжатые кулаки. Азарт потихоньку возвращался ко мне; я вспомнила другую игру и другой стол, за которым впервые испытала свою удачу.

— Играем?

— Играем, — кивнул Чет. — Но не в карты. Тебя любит колода, полукровка.

Мой мир треснул, впуская внутрь обоих демонов и Великую Тьму. Не в карты…

— Истинно так, — закончил Нечет. — Сыграем в кости.

Из рукава камзола демон вытащил бронзовый стакан высотой в ладонь. Не знаю, как там поместился этот предмет: по мне, места в рукаве было аккурат на спрятанный нож да пару козырных тузов. Но демоны способны и на большее; сколько гам бесов могут пройти через игольное ушко?..

— Я не знаю правил. — Голос, кажется, дрогнул, выдавая мой страх. Мне везло в карты — и только. На прочие азартные игры моя удача не распространялась — и демон, разумеется, отлично это знал.

— Все просто. — Нечет вытряхнул на стол шесть игральных костей. Судя по специфическим запаху и оттенку, эти крупные кубики со стертыми гранями были действительно вырезаны из чьей-то кости. — Каждый бросает по очереди. Побеждает тот, у кого выпадет больше очков. Понятно?

— А почему костей шесть? — Я уцепилась за эту ошибку, как за последнюю надежду. Нет, я не жалела, что вмешалась. Просто отчетливо поняла, что имею с Эгмонтом абсолютно равные шансы — максимально приближенные к нулю. А душа… душа была мне дорога.

Но, делай я выбор еще раз, я все равно не поступила бы иначе.

— Потому что нас двое, — ответил Чет. — И первый ход за нами.

— Ладно…

Одним движением демон сгреб кости в стакан. Потряс им в воздухе; кубики перекатывались внутри, звучно ударяясь о бронзовые стенки. Быстро, так, что я едва успела заметить, он вытряхнул их на стол.

Две пятерки. Три шестерки. Одна четверка.

Тридцать два очка из тридцати шести.

— Твоя очередь, полукровка. — Демон (я никак не могла понять, который) заново смахнул кости в стаканчик. Протянул мне; я взяла не глядя, стараясь только не прикоснуться к кожаной перчатке. Все. Проиграла. Навечно в кабалу… что же, никто не скажет, что внучка моей бабки опозорила род!

Я встряхнула стаканчик, не прикрывая его ладонью: не хотела, чтобы кости соприкасались с моей кожей. В звуке, с которым они ударялись о стенки, мне слышался торжествующий смех.

Ты уже наша. Ты уже проиграла.

Обойдетесь!

Резким движением я выбросила кости на изрезанную столешницу.

Я вдруг увидела, ясно, как будто вживе, огромные весы с чашами, заполненными золотом. Чаши висели ровно, не качаясь, — на обеих лежало поровну монет. И ничто не могло заставить их сдвинуться с места.

Но протянулась смуглая рука — и положила на правую чашу какой-то крошечный предмет. Он сверкнул белым, и я поняла, что это — моя монетка.

Чаши покачнулись, теряя выверенное равновесие. Что-то скрипнуло. Еще раз. И еще.

И я поняла, что это был за звук.

Это двигались звезды.

Нечет поднял на меня глаза. Впервые в нем прорезалось что-то человеческое.

— Это… — Он запнулся. — Это…

— Это невозможно! — поддержал его Чет. — Как ты это сделала?

— Так! — Задыхаясь, я вцепилась в столешницу обеими руками. — Это игра! Раз есть проигравший, значит, кто-то должен выиграть!

— Ты смошенничала! — Демон перегнулся через стол, и его лицо почти вплотную приблизилось к моему. — Я забираю то, что принадлежит мне по праву, — а свою душу, так уж и быть, можешь оставить себе!

— Ну уж нет! — Я почувствовала, как мои губы сами по себе раздвигаются в усмешке. — Игра есть игра. А за этим столом — либо никто не может мошенничать, либо ни одна игра не считается действительной. Слышишь меня, Князь Игры? Это я забираю то, что принадлежит мне по праву! И мой тебе совет — выбирай получше тех, с кем садишься за один игральный стол!

Наверное, последнюю фразу говорить не стоило, но у меня все-таки сдали нервы. Из ниоткуда раздалось очень тихое довольное хихиканье.

Мы яростно смотрели друг на друга. Прошла вечность, но я не опускала взгляда. Наконец демон — теперь-то я видела, что с нами сражалось одно существо — презрительно засмеялся и отвел глаза. Одним движением он смахнул кости в стаканчик.

— Договор, — напомнила я.

Все так же презрительно улыбаясь, он выплюнул одно слово:

— Подавись.

И мне на колени упал желтый листок бумаги, скрепленный двумя подписями.

— Не дождетесь, — вежливо ответила я, скручивая листок в трубочку. Теперь я была уверена, что получила весь свой выигрыш сполна.

Демон взмахнул полой плаща, и стол, стулья, пыльное небо и ненастоящие скалы — все это исчезло, словно никогда не было. Я свалилась на землю, больно ударившись тем самым местом, на которое князья Леснивецкие любят находить себе приключения.

Да уж — и правда, папенькина кровь![8]

Чет-Нечет, Князь Игры, стоял передо мной — величественный, в развевающемся плаще, прекрасный, словно сошедший со старинной гравюры. Он посмотрел на меня, как на червя в грязи, отвернулся и бросил небрежно через плечо:

— Жизнь заканчивается, полукровка, — а вот игра никогда. Гордись победой, покуда можешь!

— Все мы смертны, — скорбно сказала я. — Но иногда — неожиданно смертны. Это особенно неприятно!

Князь Игры передернул плечами и шагнул в бездну. Он оказался неожиданно разумен и не стал уточнять, что я имела в виду.

Я встала на ноги, огляделась и нервически подхихикнула. Эгмонт и Сигурд, явно не замечая друг друга, подпирали с разных сторон один и тот же обломок скалы — тот самый, из-за которого к нам явился незваный гость. Выражения лиц у них были совершенно одинаковые. Полагаю, и я не вносила разнообразия.

Ну и к кому мне первому идти?.. Я косо улыбнулась, сделала шаг и только тогда поняла, что ноги меня не держат.

Глава четвертая,

в которой Яльга, Сигурд и Эгмонт наконец-то добираются до Арры и наслаждаются как благами цивилизации, так и общением с золотым драконом. Появляются здесь и иные интересные личности, а Эгмонт обнаруживает тот пункт, касательно которого он совершенно согласен с официальной политикой КОВЕНа

Падать в обморок оказалось совсем не так приятно, как это описывается в книжках Полин. Там, в обморочной реальности, не обнаружилось ни клубящейся мглы, ни розового тумана, ни прекрасного незнакомца в маске, с розой и на вороном коне. Собственно, там вообще ничего не было — все интересное поджидало меня здесь.

Я очнулась и несколько секунд лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к многочисленным ощущениям. Болело практически все, будто после практикума по боевой магии. Имейся у меня хвост, думаю, ломило бы и его.

— Яльга… — Меня осторожно потрясли за плечо. Я мрачно прикинула, что выйдет лучше: изобразить глубокий обморок или все-таки очнуться, — и выбрала второе. — Яльга, ты живая, да?

— Ага, — просипела я. — Воды дайте.

Произошло краткое шевеление; кто-то осторожно приподнял мне голову, и в губы ткнулось влажное горлышко фляжки. «И крышку открутили, молодцы какие!» Я попыталась сделать глоток, чуть не захлебнулась, облилась водой и поняла, что с открытыми глазами жить как-то лучше.

— Дай сюда…

Сигурд безропотно передал мне фляжку. Я встряхнула ею, проверяя, много ли осталось воды — по всему выходило, достаточно, — и отпила, как полагается товарищу, ровно одну треть.

Жить стало лучше, хотя и ненамного. Вернув оборотню его имущество, я приподнялась на локтях и осмотрелась.

Похоже, я пробыла без сознания довольно долго — уже смеркалось, в небе стояла бледная луна. Насколько я могла судить, мы так и не дошли до перевала. Рядом плевался искрами небольшой костер, над которым висел родной, пускай и немножко помятый, котелок. Оттуда исходил умопомрачительно вкусный запах. Я сглотнула; очень хотелось есть, и непременно — чего-то жидкого и горячего. В идеале хорошо бы еще чего-нибудь сладкого, да где ж его возьмешь?

Сигурд помаячил надо мной и сел, пытаясь закрутить фляжку. Крышка все время шла косо, и оборотень, шипя, вертел ее туда-сюда. Наконец количество перешло в качество — фляжка закрылась как надо. Тут Сигурд вспомнил, что он тоже хочет пить, и вновь открутил крышку. Я молча следила за его действиями, гадая, кто сдастся первым: оборотень или резьба.

— Сигри, дай фляжку, — подал голос Эгмонт.

Я осторожно повернулась к нему. Маг — бледный и осунувшийся — сидел слева от меня. Под глазами у него залегли такие роскошные синяки, какие у живого человека я наблюдала только один раз: в зеркале, перед последней пересдачей у Шэнди Дэнн. Допив воду, Рихтер одним точным движением закрутил фляжку и протянул ее Сигурду.

— А проку? — мрачно сказал волкодлак. — Все едино откручивать, когда воды набирать.

— Так это когда еще будет, — оптимистично ответил Эгмонт.

Сигурд молча встряхнул фляжкой. Внутри жалобно булькнуло.

— Есть хочу, — сказала я на правах самой больной и несчастной. Подумала и добавила: — Очень.

Не мне одной хотелось горячей пищи: в котелке оказался кулеш из пшенки, грибов и остатков ветчины. Мало этого, оборотень не пожалел даже шматка копченого сала, на который раньше никому не давал посягнуть. Помнится, мы с Эгмонтом еще интересовались, не из Хох-ландии ли происходят уважаемые предки Сигурда…

Я выскребла остатки своей порции и осторожно прислушалась к ощущениям. Ощущения были самые восхитительные. Тут мне припомнился некий осенний практикум, на котором мы отрабатывали волну Эллер-Минца, и я вкрадчиво намекнула:

— Эгмонт, а Эгмонт… Эликсирчику бы сейчас! Помнишь: осень, практикум, волна Эллер-Минца? Или ты все тогда выхлебал?

— Вовсе даже не все! — оскорбился Рихтер. — Я еще нового сварил!

— А, тогда не надо, — быстро отказалась я. — Знаешь, мне что-то уже не хочется. И вообще, я только жить начинаю…

— Ну не сварил. Купил.

Я приподняла бровь.

— Подарили! — процедил сквозь зубы весь красный Эгмонт.

Мы с Сигурдом развлекались вовсю.

— Ну, если подарили… — первым бальным голоском протянула я. — Тогда так и быть, давай сюда — продегустируем!

Вообще-то эту фразу надлежало говорить четвертым бальным голоском, но успехи мои были скромны, и дальше первого я так и не продвинулась.

Рихтер вытащил откуда-то металлическую фляжку и — я обиженно фыркнула — мерный стаканчик. Не обращая на меня ни малейшего внимания, маг налил в стаканчик ровно по вторую зарубку, а сам глотнул из горла и передал Сигурду.

— Так нечестно! — завопила я. — Дискриминация по этому… как его… гендерному признаку!

— Научили на свою голову, — пробормотал Эгмонт. — Пей давай, а то там чай стынет!

— С молоком? — с надеждой спросила я.

— С медом! — отрезал Рихтер.

В горах темнеет быстро. Когда мы допивали чай, уже стояла ночь. В небе ярко горели крупные звезды. Казалось, они были рассыпаны довольно далеко друг от друга, но стоило присмотреться — и в бархатной черноте вдруг вспыхивала незамеченная искорка.

Мы находимся в самом сердце мира… Эта мысль мелькнула и пропала, не оставив после себя ничего, кроме тихого умиротворения. Прищурившись, я смотрела на огонь и думала о том, что скоро все закончится. Закончится непременно хорошо! Если таковы Драконьи Горы, то с драконами, наверное, все же можно договориться. И Аррани Лерикас вряд ли выгонит тех, кто вытащил ее подданного из тюрьмы пострашнее ковенской…

Кстати, а где договор?!

— Яльга, Эгмонт… — как-то неловко начал Сигурд. Я перевела на него слегка замутненный взгляд; будто прочтя мои мысли, оборотень вытащил из-под куртки тот самый желтый лист бумаги, свернутый в трубочку. — Я хочу… я должен… да давно уже вообще-то…

— Сигри, — прервал его маг. — Здесь не то время и не то место. И потом, ты нам ничего не должен. Правда, Яльга?

Я кивнула не раздумывая. Если бы речь шла не о Сигурде, я непременно захотела бы выяснить, каков был предмет сделки, — но речь шла именно о Сигурде, и Эгмонт, разумеется, прав. Что бы ни произошло между оборотнем и Князем Игры, я знала точно: Сигурд не искал выгоды, а обстоятельства… обстоятельства бывают разными. Кому это знать, как не бывшей бродяжке!

— Дай мне это, Сигри…

Оборотень переложил договор из одной руки в другую, помедлил, но потом все же протянул его мне. Желтоватая, уже помявшаяся бумажка… я подожгла ее от костра и держала до тех пор, пока это было возможно. Дождавшись, пока сгорит последний клочок, я отряхнула руки от пепла и сказала, цитируя почти дословно:

— Мало ли что с кем может случиться! Ты, Сигурд, не думай, мы тебя все равно любим. Правда, Эгмонт?

Маг, уже привыкший к роли истины в последней инстанции, ограничился царственным кивком.

Всю ночь мне снилась золотая лестница без перил. Повиснув в бесконечной бархатной темноте, она уходила из ниоткуда в никуда, и никто не мог бы пройти по всем ее ступеням. Сон был странный, но именно что сон — без намека на какое-то магическое содержание. После предыдущих снов он мне даже понравился.

Перевал мы прошли как-то обыденно — утром, еще до полудня, не встретив ни демонов, ни драконов, ни поминаемой Сигурдом Великой Арведуэнн. Основной горный массив остался чуть сбоку, а мы прошли самым коротким путем. Тропа бодро побежала вниз. Лиственный лес понемногу стал сменяться хвойным. В основном это были сосны, и какие сосны! — высоченные, прямые, с красными стволами и длинными разлапистыми ветвями. В воздухе запахло смолой. Солнце просвечивало сквозь ветви, ярко обрисовывая каждую хвоинку.

— Дня через три будем в Арре, — радостно объявил Сигурд. — А я того, на секундочку…

Прежде чем мы успели что-то ответить, он сменил ипостась и нырнул в придорожные кусты — только хвост мелькнул. «Знакомиться пошел», — всплыла какая-то полузабытая цитата.

— Может, зайца добудет, — вслух размечталась я.

— Может, и добудет… потом, к вечеру. Дай человеку порадоваться: он все-таки домой вернулся.

Я глубокомысленно хмыкнула.

Некоторое время мы шли молча, искоса поглядывая друг на друга. Я чувствовала себя не в своей тарелке, но никак не могла понять почему. Несколько раз я порывалась начать разговор, но всякий раз тема казалась какой-то глупой. Мрыс, как не хватает Сигурда! Не мог до Арры потерпеть, что ли!

— Так, Яльга, — Эгмонт вдруг остановился, — погоди секундочку.

Я испугалась: и этот туда же! Махнет сейчас хвостом, и останусь я одна-одинешенька с тремя лошадьми… Но маг не стал превращаться ни в волка, ни в василиска. Он подошел к высокому кусту, раздвинул колючие ветви, и я увидела в глубине множество крупных ягод.

Это была малина — честное слово, лесная малина! Запах стоял такой, что я только диву давалась, как могла пройти мимо и ничего не заметить. Ягод здесь было столько, что хватило бы на всю Академию, и немножко осталось бы медведям.

Собирать малину вдвоем оказалось куда удобнее, чем в одиночку. Эгмонт плечом отводил колючие ветви, а я быстро обирала ягоды. Две, три, горсть… я остановилась, пытаясь сообразить, куда девать добычу, и Эгмонт молча подставил мне ладони, сложенные лодочкой.

Дело пошло гораздо веселее. Самые помятые, помятые с одного боку, чуть-чуть недозрелые, переспелые, ну и весь прочий брак я, разумеется, отправляла сразу в рот. А что? Это извечная привилегия сборщика. Потом мне стало немножко стыдно — у Рихтера руки были заняты коллективной добычей, — и я щедро сказала:

— Давай теперь я подержу!

Маг осторожно пересыпал малину из своих ладоней в мои. Как мы ни старались, а давленых ягод стало больше, и Эгмонт не преминул этим воспользоваться.

— А у вас на Западе малина растет?

— Растет, конечно. Что ей сделается!

Мы азартно объедали уже второй куст малины, когда из кустов на другой стороне тропы выбежал знакомый белый волк. Белый-то белый… я присмотрелась и поняла, что вернее называть Сигурда светло-серым. Хотя, может, если его помыть…

Да нам это всем не помешает.

— Вы, ребята, того, без фанатизма, — незнакомым голосом сказал знакомый волк. — Это ж как-никак лесная малина. Как бы не поплохело. Мне-то не жалко, вон ее сколько растет…

Я не выронила ягоду только потому, что была адепткой, — а адепты своего никогда не отдадут.

— Ну ладно, я побежал, — обтекаемо закончил волк и бесшумно исчез в кустах.

Я помотала головой, Эгмонт философски пожал плечами и продолжил собирать малину.

— Что это было? — спросила я через пару минут.

— Аборигены, — коротко ответил Рихтер.

Я подумала. Подумала еще раз. Ну и ладно! Что мы, оборотней не видели?

Малины и впрямь было много, но, похоже, мы съели всю крупную и сладкую, осталась только мелкая и кисловатая. Мы выбрались из кустов на тропинку и долго вытирали травой липкие от сока ладони. «Может, Сигурду оставить было надо?» — запоздало задумалась я, но тут же сообразила, что оборотня еще поймать для начала нужно — и по возможности нашего, правильного.

— Знаешь, о чем я все время думаю? — вдруг спросил Эгмонт. Я помотала головой. — О демоне игры. Получается, его все-таки можно обмануть?

— Ты это о чем?

— Ты сказала, что я тебе должен, и он поверил. — Маг смутился и поспешно добавил: — Не то чтобы я одобрял твой поступок, но…

«И кто из нас магистр?» — хотела вопросить я, но вовремя смекнула, что от магистра до декана один шаг, а вот тогда трудно будет оспорить его право одобрять или не одобрять мои поступки.

— С чего ты взял, что я его обманула? Сказала чистую правду.

Маг недоверчиво прищурился.

— И что я тебе должен?

— Деньги, разумеется. — Я слизнула с запястья капельку сока. — Другой ставки он бы не принял.

Несколько мгновений Эгмонт сосредоточенно вспоминал.

— Когда это я успел тебе задолжать?

Снег за окном; дрожащие огоньки свечей; эльфийский шелк, зеленый, как весенняя трава…

— А сам, значит, уже не помнишь? Так-так-так… — Я демонстративно скрестила руки на груди. — А кто мне место ассистента предлагал? Кто зарплатой соблазнял? Я, может, под эти деньги уже кредит в гномьем банке взяла!

— Так-таки и взяла?

— Почти совсем взяла!

— И на что, интересно знать? На амулеты, на книги или на очередного мгымбра?

— На улучшение жилищных условий, — гордо ответила я фразой из подслушанного разговора двух незнакомых гномов. — Под хороший, заметим, процент! Так что я никого не обманула и себя обмануть не дам! И не надейся!

Какое-то время мы шли молча. Эгмонт, судя по сосредоточенному лицу, производил в уме какие-то вычисления.

— Как только вернемся в Академию, — наконец сказал он, — я обращусь к магистру Зираку. Он точно знает, сколько я тебе должен заплатить. Но хочу вам сказать, студентка Ясица, что на означенные деньги вы сможете претендовать, только после… только если… короче, только в случае успешной сдачи сессии! Вопросы есть?

— Как скажете, магистр, — кротко ответила я. — После сессии так после сессии… даже лучше, процентик нарастет…

— Гномов у тебя в роду не было?

— Ой, не знаю… да кого там только нет!

Странные у них тут в Конунгате секундочки. Эта конкретная длилась до самого вечера. Сигурд объявился, когда мы уже развели костер и расседлали лошадей.

— Хорошо-то как! — Оборотень с размаху шлепнулся рядом со мной и, повозившись, положил голову мне на колени. — До-ома… Соснами пахнет… А что у нас на ужин?

— Заяц, — мрачно сказала я. — Ты же ведь о нас позаботился.

— Я о вас всю дорогу заботился! — отбрехался Сигурд. — На семь лет вперед ужинов наготовился! Как хочешь, Яльга, теперь твоя очередь.

— Да ладно… — Я аккуратно сдвинула оборотня и встала. — Не говорите потом, что я вас не предупреждала.

— Давай-давай, — поощрил меня волкодлак. — Я, если что, уже сытый. А Эгмонту не привыкать.

Я внимательно посмотрела на волка. Тот слегка занервничал.

— Эй, ты чего?

— Сигри, а это точно ты? То есть ты наш Сигри? А чем докажешь? Наш от еды никогда не отказывался!

— Потому и не отказывался, что сам готовил, — пробурчал волкодлак. На всякий случай он перебрался поближе к Эгмонту и уже оттуда добавил: — Вот картошки я бы поел. Круглой, со сметанкой, с солью… м-м-м…

Я мигом навострила уши.

— Эй, Сигри! А что, у вас картошка разная бывает? Ну раз круглая есть, то может, и квадратная найдется? Или… хм… треугольная?

— Сама ты, Яльга, треугольная! — оскорбился волкодлак. — Пирамидальная, мрыс эт веллер!

Эгмонт, сообразивший, что об ужине все позабыли, примирительно положил руку оборотню на холку.

— Сигурд, да городская она, что с нее возьмешь! — Из уст Рихтера это прозвучало как-то даже оскорбительно. Я насупилась. — Круглой, к твоему, Яльга, сведению, называют картошку, варенную неочищенной.

— И откуда вам, граф, это известно? А, деревенский вы наш?

Маг улыбнулся — причем было видно, что улыбается он не мне, а чему-то давно забытому. Я насупилась еще больше.

— Не всегда же у меня был свой замок. Квартировал я как-то у одной… — Эгмонт споткнулся, посмотрел на меня, на Сигурда и изящно закончил: —…милой дамы.

— Хм, — хором сказали мы с Сигурдом.

Теперь насупился уже Эгмонт.

— Яльга, мы есть будем? — спросил он. — Или продолжаем болтать до утра? Мужчин, чтоб ты знала, иногда надо кормить. Это если ты все-таки собираешься хоть когда-то выйти замуж.

Я изумилась. И этот человек обвинял меня в непоследовательности? Да я хоть раз выказывала намерение выйти замуж? Я ж не Полин, в конце концов! Но озвучивать эту мысль вслух я не стала. Если Эгмонт захочет, он и сам прочтет. Магистр он или где?

— Будет тебе ужин, — пообещала я, извлекая сумку из пятого измерения.

Мы поужинали хлебом и сушеным сыром. Сыр был жестким, страшно копченым и связанным в косички. Эгмонт грыз и морщился — похоже, ему досталась самая соленая косичка.

— Зато питательный! — оправдывалась я.

— Молчи уж, — ответил Сигурд и ободряюще добавил, обращаясь к Эгмонту: — Ничего, Арра уж недалече! Там по-человечески поедим. Матушка у меня так готовит — пальчики оближешь!

Оставалось надеяться, что до Арры мы доживем.

Меня, что характерно, никто утешать не торопился.

— Ну что, далеко еще? — безнадежно спросила я, прихлопнув очередного комара.

Над ухом уже вились три других — не знаю, как в этом лесу обстояло с волкодлаками, но комарам здесь точно было раздолье. Более того, комары эти явно читывали те же трактаты по тактике, что и Генри Ривендейл. Атаковали они, во всяком случае, грамотно, по науке — пока пара-тройка тварей отвлекала мое внимание настырным зудом, остальная стая налетала с флангов и поспешно наносила противнику максимальный урон.

— Да близко уже, — бодро ответил волкодлак. Кажется, он был рад и комарам — как же, свои, родные!

— А скоро дойдем? — не отставала я.

— Минут пятнадцать.

— Сигри, меня за пятнадцать минут совсем доедят…

— Что-нибудь да останется, — резко перебил Эгмонт. — Хватит ныть, Яльга, ты уже в пятый раз спрашиваешь.

— В четвертый, — буркнула я справедливости ради и замолчала.

Сигурд недоуменно покосился на друга, тот сделал вид, что не заметил.

Я сердито прихлопнула комара. Собственно говоря, я прекрасно понимала, чем вызвано раздражение Эгмонта, — уж никак не моей надоедливостью, ибо раз уж за два семестра не прибил, так и дальше вытерпит. Наш путь был уже пройден, мы находились буквально в двух шагах от цели — цели, которую, как мне порой казалось, мы никогда не сможем достигнуть. Мы прорвались через ковенские заставы, миновали Старые Земли, прошли Драконий Хребет и одолели демонов, целых двух, а этим не каждый похвастаться может. И теперь нам предстояло узнать, не зря ли мы все это сделали.

Это Сигурд возвращался домой. Мы шли в неизвестность, и с каждым шагом неизвестность становилась все ближе. Мне… мне тоже, если честно, было несколько неуютно. Я в жизни не видела золотого дракона, да и с правителями никогда не встречалась. Разве только Ричард Ривендейл…

Понимая все это, я шла молча и не настаивала на немедленной сатисфакции, тем более что настаивать было незачем — Эгмонта я знала как облупленного и смело предполагала, что трагическая пауза затянется не дольше двух с половиной минут.

— Ты… — начал Рихтер на исходе второй минуты, но договорить не успел.

Сигурд вдруг остановился с таким видом, будто напал на след. Будь он в волчьем обличье, я сказала бы, что у него шерсть встала дыбом. Мы с Эгмонтом быстро переглянулись, и я шагнула назад и чуть вбок. Кто его знает, какая тварь может бродить в этих лесах! Правда, некрасиво выйдет, если мы примем за врага обычного волкодлака…

В ближних кустах что-то зашевелилось и зашуршало. «Медведь!» — мгновенно промелькнула у меня паническая мысль, но тут ветки раздвинулись, и на тропинку вылезла растрепанная девица лет семнадцати. Увидев нас, она издала короткий нечленораздельный возглас и принялась торопливо приглаживать волосы свободной рукой.

— Айе виргас! — обрадованно воскликнул Сигурд, соскучившийся по соплеменникам. Впрочем, покосившись на нас, он выдал перевод: — Приветствую тебя…

— И тебя также, — откликнулась девица на чистейшем лыкоморском языке. Она с любопытством покосилась в нашу сторону, и я вдруг сообразила, что так и стою с поднятыми в атакующем жесте руками.

— Рады приветствовать прекрасную виргас, — коротко сказал Эгмонт.

Я кивнула. Девица, хмыкнув, потерла царапину на щеке. Средний палец у нее был обмотан какой-то тряпочкой.

— За прекрасную, конечно, спасибо, но обычно меня зовут Вэллари. А вы кто?

— Сигурд дель Арден, — с готовностью представился волкодлак. — Вот это — Яльга Ясица, а это — Эгмонт Рихтер. А ты — Вэллари даль…

— Так мы с тобой, получается, родственники! — обрадовалась оборотница. — И твою матушку, уважаемый Сигурд, прекрасно знаю. Сигрун даль Арден с Западного конца, верно?

— Верно. — Оборотень приосанился. Юная соплеменница оказывала на него весьма правильное влияние. — И с какой же стороны…

— В вашем доме все хорошо, — серьезно сказала девица. Она, кажется, не расслышала вопроса Сигурда, а повторять оборотень не стал.

— Как в городе? Все в порядке? Как новый конунг?

Оборотница чуть замялась. Она явно не знала, как отвечать на такие сложные вопросы.

— Да все вроде бы как надо… — неуверенно протянула она. — Гномы давеча приезжали, забавные такие…

У меня тоже имелось множество вопросов, но я благоразумно держала их при себе, решив не пугать юное создание — ей одного Сигурда хватит, с его патриотическим настроем. Но раньше мне не доводилось видеть оборотней-женщин, баек же про них ходило много, и я, не в силах сдержать любопытства, осторожно рассматривала случайную собеседницу.

Как я уже сказала, на вид ей было лет семнадцать. Среднего роста, с русыми волосами, заплетенными в косу, в простеньком платье чуть ниже колен — и как ее только комары не съели?! — она в общем-то не особенно отличалась от своих лыкоморских ровесниц. Впечатление усиливали светлые веснушки, чуть вздернутый нос и густые брови — их обладательница слыхом не слыхивала о межинградском стандарте «в ниточку». Как в любом оборотне, в ней ощущалась вторая ипостась, но ее волчица, наверное, была лохматой, чуточку нескладной, с длинными лапами и влажным любопытным носом.

Тут я поймала взгляд девушки и чуть смутилась. М-да. Кто бы тут распространялся про любопытный нос.

— Ежели вы до Арры, так нам по пути, — сообщила она. — Травы уже все едино собрала… вон полная корзинка…

В подтверждение своих слов Вэллари — я вспомнила ее имя — помахала этой самой корзинкой, и Сигурд на лету поймал выпавший оттуда пучок трав, обмотанный синей ниткой. Оборотница быстро улыбнулась и опустила ресницы. «А времени-то она не теряет!» — не без уважения подумала я.

— Идемте, господа, — нарушил идиллию Эгмонт. — Солнце садится.

Вэллари шла впереди, чуть помахивая корзинкой, за ней следовал Сигурд, за ним — я, замыкал процессию Эгмонт, хмурый и недовольный жизнью. Солнце и в самом деле уже клонилось на закат, но на комаров, к сожалению, это никак не повлияло. Очень хотелось поскорей куда-нибудь дойти. Я устала, проголодалась, хотела пить и вдобавок чувствовала себя очень грязной — наверное, по контрасту с чистой и пушистой оборотницей. Спрашивать ни о чем не хотелось, даже пресловутый вопрос: «Ну скоро или нет?» — забился куда-то далеко и не подавал признаков жизни.

У Сигурда с девушкой разговор тоже не клеился. Она тихонько насвистывала, он бодро вертел головой по сторонам, и я представляла, какое довольное у него сейчас лицо. Еще бы. Столько лет дома не был, а тут вдобавок и соплеменница симпатичная. Оборотни рано входят в брачный возраст, так что девушки вроде Вэллари здесь наверняка считаются невестами…

Очень хотелось есть, и мысли о быте волкодлаков против этого почти не помогали. Мне вдруг будто въяве представилась запотевшая кружка с молоком, и я срочно стала подыскивать другую тему для мыслей. Нехорошо, если гостя слышно за полверсты по голодным воплям его желудка.

Если эта девчонка вполне нормальная — ни клыков, ни шерсти, ни кровавого блеска в глазах, — так, может, и Лерикас Аррская окажется не хуже? В конце концов, я с магистром Буковцом договаривалась, а она же не магистр Буковец! Рихтер у нас — тот вообще дипломат… по крайней мере, должен быть дипломатом. Граф он или кто, я вас спрашиваю?

Я неожиданно вспомнила обложку той книги, на которой Аррани была изображена в кольчужном бикини. Стало как-то не по себе. Дыма без огня не бывает, верно?

Вэллари издала странный сдавленный звук. Я немедленно задумалась, что бы это могло означать.

Если бы не спутники, Сигурд бы помчался к дому со всех лап — места кругом были настолько знакомые, что аж сердце щемило. Под той сосной он в детстве закапывал клад. Вон под той — целовал Виленку с Нижней улицы. А вот у того камня ему пытались начистить физиономию три Виленкиных поклонника, ради такого святого дела решивших объединить усилия…

Впереди ждал дом. Ждали мама, отец, сестра и братишки. Сигурд вспомнил, как он уезжал из Арры, как гордо смотрел сверху вниз, из седла… он был тогда даже не волчонком, а щенком. Но он правильно сделал, что уехал. Мужчина и воин должен покинуть дом — хотя бы для того, чтобы потом вернуться.

Мама… Как же она обрадуется, когда он вернется! Обрадуется, а потом обязательно скажет, что все приличные люди в его возрасте давно имеют семью и волчат — ну хоть одного наверняка! — а вот ее старший сын… И будет, как всегда, права.

Сигурд не удержался и украдкой глянул на Вэллари, идущую на три шага впереди. Вон какие замечательные девушки выросли в Арре за время его странствий! Он многое повидал: и человеческих женщин, и эльфиек, — но девушки его народа, конечно, были краше всех. Взять хотя бы эту. И стройная, и крепкая, и волосы какие густые, а ресницы!.. На пол-лица тень отбрасывают. И хозяйственная — в травах хорошо разбирается. Мама бы такой помощнице только обрадовалась.

Увы, судя по тоненькому обручальному кольцу, Вэллари радовала чью-то другую мать. Но погрустнел Сигурд совсем ненадолго: он отлично понимал, что если первая встречная виргас, да еще и с кольцом на пальце, действует на него таким вот образом, — значит, ему и в самом деле пора обзаводиться семьей.

Эгмонт шел, слегка сутулясь и прихрамывая на обе стертые ноги. Раньше он был лучшего мнения о гномских сапожниках. Раньше он о многом был значительно лучшего мнения.

Он думал о том, что, если его не обманывают предчувствия — а они его до сих пор еще ни разу не обманывали, иначе какой он, к лешему, эмпат и магистр? — все скоро закончится, и закончится совсем не так, как думалось вначале.

Еще он думал, что Яльге непременно надо зачесть практику по предмету плюс еще бестиологию и историю боевой магии. А вот алхимию — нет, пускай Эльвира ее оставит на переэкзаменовку. С лечебными зельями у Яльги отношения гораздо хуже, чем с боевыми заклятиями. Это становится уже нехорошей традицией для боевого факультета, а с нехорошими традициями надо бороться.

Отпуск опять сорвался. Не считать же таковым полуторамесячные блуждания по северо-востоку Лыкоморья! Свои законные три недели он точно заслужил и выбьет их у начальства — хотя бы в конце лета. Яльга как раз закончит сдавать экзамены, можно будет свозить ее в графство, показать знаменитый донжон. Она много раз говорила, что хотела посмотреть на какой-нибудь замок.

Сигурду, наверное, донжоны не особенно интересны — он же оборотень, они существа лесные, а не башенные. Его можно пригласить немного попозже, а то его семья этого Рихтеру не простит. У Яльги семьи, помнится, нет. Или есть? Это надо выяснить подробнее.

Честно говоря, сам Эгмонт так и не успел толком обжить старый замок и ощущал себя там этаким заблудившимся экскурсантом. Но сейчас он вдруг явственно представил, как водит Яльгу по залам и лестницам, показывает шпалеры, помогает взойти на смотровую площадку, — и почувствовал что-то странное, теплое и одновременно тревожащее, не имеющее никакого отношения к историческим памятникам Западных Земель.

Опытный эмпат, он не знал, что это такое.

Вэллари опять издала все тот же звук, остановилась и начала поспешно рыться в корзинке.

— Ой, — сказала она, поднимая на нас невинные глаза. — Опять забыла… Но тут дорога прямая, вы ведь и сами дойдете?

— Разумеется, — весомо ответил Сигурд.

Девушка еще раз огорченно вздохнула и нырнула в кусты. Едва ветки сомкнулись за ее спиной, как мы услышали сдавленное хихиканье, а после из зарослей с обиженным звоном вылетела стая комаров. Им, наверное, не дали спокойно передохнуть после обеда. Не сговариваясь, мы прибавили шагу.

— Странная какая-то девица, — выразил общее мнение Эгмонт. — Сигурд, у вас все девушки такие… непредсказуемые?

— Ага, — подтвердила я. — Смех без причины — признак сами знаете чего…

— Да что вы понимаете! — возмутился оборотень. — Между прочим, ум женщину только портит! Вот, например, ты, Яльга, — у тебя ума явно перебор. Хотел бы я знать, какой дурак на тебе женится?

— Идемте лучше вперед, — легкомысленно фыркнув, предложила я. — Мне есть хочется. Сигри, у вас в Арре молоко есть?

— Есть, — обнадежил волкодлак. — У нас все есть — и молоко, и творог, и простокваша.

Живот взвыл совсем уж горестно.

Но Вэллари не солгала: до Арры и в самом деле было рукой подать. Тропинка становилась все утоптаннее и шире, и в один прекрасный момент за деревьями показалась широкая дорога, вымощенная желтым кирпичом. Идти стало легче, и я приободрилась.

По сторонам дороги жизнерадостно зеленела трава, красные сосны величественно вздымали ветви к небу, а солнце ярко освещало окрестности, превращая обычный лес в практически сказочный.

— Идиллическая картинка, — заметила я, почесывая очередной укус. — Только представьте: по дороге, мощенной желтым кирпичом, идет, помахивая корзинкой, девочка Вэллари, а следом за ней бежит маленький веселый песик…

— Аррский волкодав, — уточнил Эгмонт. — Чувства юмора у собачки и впрямь не отнимешь.

Но тут дорога сделала поворот, и впереди показались деревянные стены — судя по тому, как просиял Сигурд, за ними и скрывалась цель нашего путешествия. Я машинально прикинула размер соответствующего тарана и поняла, что по лесу такую махину не протащишь. Этого у оборотней не отнять — они всегда умели строить укрепления. Я разом вспомнила все легенды, связанные с Аррской стеной. Немедленно захотелось попытаться отколупнуть от нее хотя бы маленький кусочек, но это было бы по меньшей мере невежливо. Судя по тому, с каким задумчивым интересом на стену косился Эгмонт, наши мысли текли в сходном направлении.

— И что дальше? — спросила я, от греха подальше сунув руки в карманы.

— Дальше? — Оборотень просто светился от счастья, а обороноспособность родных стен была для него фактом не научным, а житейским. — Дальше все просто. Я сейчас постучу, выйдут два стражника и скажут нам что-то вроде: «Чужеземцы! Вы находитесь на земле Серого Конунгата. Что привело вас в Арру?» Где-то здесь был молоток…

— Этот? — Я ткнула пальцем в бронзовую колотушку.

Сигурд гулко постучал по воротной скобе — почти сразу же рядом с воротами отворилась неприметная дверь. Я с любопытством уставилась внутрь, но тут наружу и впрямь вышли двое стражников, двигавшихся на удивление слаженно. Чувствовалось, что им явно не впервой работать в паре и, если что, каждый знает, как именно станет действовать другой.

— Вечер добрый, иноземцы, — солидно поприветствовал нас тот, что выглядел постарше. — Вы находитесь на земле Серого Конунгата. Что привело вас… — Тут он запнулся, недоверчиво уставился на нашего волкодлака, а его младший собрат недоверчиво выдохнул:

— Дядя Сигурд?!

— Эйнар, да ты теперь стражник? — радостно удивился волкодлак. — И давно?

— Два года, — приосанился Эйнар. — Ну… почти два.

— Как семья? Сестренка уже, поди, замужем?

— Да нет еще. — Стражник хитро улыбнулся. — Пока еще нет.

— Сигурд, мы тебе рады, — вступил в разговор второй волкодлак. — Но кто твои спутники?

— Мои друзья, — уверенно сказал Сигурд.

— Люди? — Стражник чуть принюхался и уверенно сказал: — Еще и маги.

— Да, люди. — Сигурд чуть нахмурился. — А что, это важно?

— Да нет вообще-то, — пожал плечами стражник. — Но ты же знаешь, так полагается. — Он повернулся к нам. — Назовите свои имена, уважаемые гости, и цель визита.

— Эгмонт Рихтер, — спокойно сказал маг, опередив меня буквально на мгновение. — Это — Яльга Ясица, моя ученица. У нас дело к конунгу.

Стражник кивнул. Было ясно, что мы не первые и далеко не единственные, у кого к здешнему конунгу образовалось какое-то дело. Сдается, эта самая конунг пользуется просто невероятной популярностью — для того и дорогу промостили! — и стражникам уже изрядно опостылели всякие чужеземцы. Ну или просто были не в новинку.

— Что же, — чуть нараспев произнес он, очевидно, фраза была ритуальная. — Мы рады приветствовать вас в Арре, господа маги. Также мы рады возвращению Сигурда. Проходите, и да сопутствует вам удача.

— Сигурд, а почему у вас ворота закрыты? — спросила я, едва дождавшись, когда мы хоть немного отойдем от стены.

Во всех городах, даже самых маленьких, ворота открыты, пока не стемнеет. Обоз, может быть, подойдет или еще чего. Впрочем, вряд ли у Арры такие бойкие торговые отношения. Да и лес рядом, чего там только не водится.

Юные девы с корзинками, например. Или злобные комары.

— Так это ж не что-нибудь! — с гордостью откликнулся волкодлак. — Это ж Главные Врата! Через них послов водят, гостей важных, ну и так далее. Как гость подойдет, так Врата и откроют. Красиво получится. А дальше на восток есть другие ворота, так они до самой ночи открытые. Только туда идти далеко, вот я и подумал: зачем оно нам надо по бурелому бродить…

— Правильно подумал, — пробормотала я и ожесточенно поскребла ногтями укушенное запястье.

Прямо от ворот начиналась улица, выстланная широкими досками. По обеим ее сторонам виднелись домики — как правило, тоже деревянные, но попадались и каменные. Палисадники, огороды, хозяйственные постройки; у заборов бродили куры, и то там, то сям слышалось заливистое кукареканье. В канаве плавало несколько утят. Судя по всему, с живностью в Арре было неплохо, но меня немедленно заинтересовал вопрос — есть ли тут коровы, а если есть, то почему улицы такие чистые? Корова не утка, в луже плескаться не станет. Ее на пастбище гонять надо, а я сильно сомневалась, что даже золотой дракон способен повысить коровью сознательность.

Корова, это я знала твердо, дает два продукта: навоз и молоко. Если нет признаков одного, то есть вариант, что со вторым здесь тоже проблемы.

Я хотела прояснить у Сигурда молочный вопрос, но оборотню было не до меня. Он явно сдерживался, шагая куда медленнее, чем ему хотелось, но я все равно едва за ним поспевала. Мы прошли по улице вверх, миновав два поворота, свернули на третьем к северу и остановились у первого же дома. По мне, он почти не отличался от остальных — деревянный, в два этажа, с почти лыкоморскими наличниками, у окна растет береза, — но на лице у Сигурда была написана такая невероятная смесь эмоций, что я невольно отвела взгляд. Мрыс эт веллер, завистливо взвыла какая-то крошечная часть меня. Неужели вот это и называется «вернуться домой»? Почему, ну почему у меня нет дома?

Помедлив, волкодлак открыл калитку и прошел внутрь. Мы с Эгмонтом переглянулись, но Сигурд нетерпеливо сказал:

— Что вас там, василиски сожрали?

Рихтер пропустил меня вперед, потом зашел и закрыл за собой калитку. Оборотень шагнул к крыльцу, но тут дверь распахнулась — и на пороге возникла девочка лет пятнадцати, отдаленно похожая на Сигурда. Еще мгновение спустя она со счастливым визгом повисла у волкодлака на шее.

Естественно, такая акустическая атака не могла не возыметь последствий. Через несколько секунд во дворе собралась вся Сигурдова семья, включавшая помимо родителей, как выяснилось, еще двоих волчат неопределенного пола, ухитрявшихся быть одновременно во всех концах двора. Когда от них потребовали сменить облик и поприветствовать брата по-человечески, волчата оказались мальчишками лет по десять — двенадцать. Они и в человеческом облике были такие же шустрые.

Справедливости ради стоит отметить, что о нас вспомнили практически сразу.

— Сигурд, — минуты через три сказала его мать, мимоходом приструнив одного из младших сыновей, — возможно, ты представишь нам своих друзей? Хильда, оставь брата в покое, он и так устал!

— Конечно. — Волкодлак осторожно отцепил от себя сестренку. — Яльга Ясица, Эгмонт Рихтер. Люди, маги. Если бы не они, меня бы здесь еще долго не было. Возможно, вообще никогда.

Виргас серьезно склонила голову.

— Мы очень рады приветствовать друзей нашего сына. Наш дом — ваш дом. Я так понимаю, все голодны? — (В этот момент мой желудок отчетливо заурчал, и я с трудом выдавила смущенную улыбку.) — Значит, так, сначала вас надо накормить. Остальное — потом.

…Не далее как через час я сидела за столом напротив Сигурдовой сестренки и сосредоточенно решала вопрос, войдет ли в меня еще кусочек яблочного пирога. Посреди стола стоял высокий кувшин с холодным молоком, на который я смотрела ласковым, но сытым взглядом.

Зря говорили, что оборотни — негостеприимный народ. Так хорошо меня еще нигде не встречали, и мне было даже немного неловко. Утешало только то, что в нашей компании я негласно считалась младшей, и особенно умных речей никто от меня не ждал. Да и какие могут быть речи, когда Сигурд — сын и брат — вернулся домой?

Я была чистая, мрыс эт веллер, — о, какое же это блаженство! Вчера семья дель Арден топила баню, и сегодня понадобилось только подбросить немного поленьев. Меня как девушку пропустили вперед, а после Хильда, сестра Сигурда, одолжила мне платье — короткое, по обычаю оборотниц, едва прикрывавшее колени. Я попробовала было отказаться, но мать Сигурда сурово заявила, что, может, в Лыкоморье и принято, чтобы гости после бани в простынях ходили, так пусть в Лыкоморье и ходят, а здесь приличный дом, и нечего их перед людьми позорить. Возразить было нечего, да и кто бы мне дал!

Последние несколько лет я проходила в штанах, исключая разве что эпизод на новогоднем празднике, с наколдованным шелковым платьем. А эта юбка вдобавок была самой короткой в моей жизни, так что я чувствовала себя едва ли не Ликки. Но были у этого и отрицательные стороны: я едва не ойкнула от неожиданности, когда о мою голую щиколотку потерлось что-то пушистое. Кое-как сдержавшись, я заглянула под стол — разумеется, это был кот, большой серый зверь с белыми чулочками на передних лапах.

Хильда то и дело поглядывала на меня через стол, не очень искусно скрывая свое любопытство. Я уже успела выяснить, что рыжих оборотней не бывает, и намекнуть девочке, что замуж за ее брата точно не собираюсь. Мальчишки больше косились на Эгмонта — и правильно, я сейчас не слишком-то походила на всамделишного мага. Я лениво подумала, что его сегодня же попросят наколдовать какую-нибудь «страшнючую штуку, и чтобы огнем плевалась».

— А мы тут в лесу девушку встретили, — бодро сказал Сигурд. Все разговоры велись на лыкоморском, причем, как выяснилось, оборотни знают его куда лучше, чем мы — греакор. — Хильда, может, из твоих подружек кто? Косища до пояса, и царапина вот здесь. — Оборотень провел пальцем по щеке. — Вэллари звать. Знаешь такую?

Хильда, подумав, помотала головой.

— А про Виленку что не спрашиваешь? — хихикнула она.

— А что про нее спрашивать? Верно, замужем?

— Ага, угадал. С того равноденствия.

— И за кого… — начал Сигурд, но закончить не успел.

В дверь вежливо поскреблись, причем не рукой, а лапой. Хильда побежала открывать и вернулась с посланцем, выглядевшим ненамного ее старше. Очевидно, в человека он превратился только в сенях, ибо выглядел слегка растрепанным, а грязные руки прятал за спиной.

— Госпожа конунг Аррани Валери, — гордо возвестил он, обращаясь почему-то персонально ко мне, — желает видеть гостей Арры, у которых есть к ней какое-то дело.

Мы переглянулись и одновременно встали из-за стола.

Как ни странно, конунг Валери дислоцировалась не в палатах, где от века положено пребывать любому нормальному правителю, а на площади — «естественно, Главной!», как пояснил все тот же юный гонец. Дойти до нее оказалось делом пяти минут; впрочем, я не была уверена, что рискну в одиночку повторить наш путь, — Сигурд вел нас дворами, коротко объяснив, что так получится быстрее.

На площади было довольно людно, но, заметив нас, оборотни расступились — и впереди мы увидели знаменитый каменный трон.

Он и в самом деле был каменным — черный, маслянисто поблескивавший на солнце, вырезанный, кажется, из единого монолита, — и никогда в жизни я не видела такого сильного амулета. Точка, в которой сходятся все пути, море, в которое впадают все реки, зеркало, превращающее солнечный луч в пламя. Магическое поле вокруг него было настолько ярким, что я не сразу рассмотрела собственно материальную оболочку.

Оболочка была самая обыкновенная — высокое кресло на четырех ступенях, снабженное подлокотниками, — если бы не одна деталь. Вокруг трона, обхватив его серым кольцом, лежал огромный каменный волк. В такой позе, подогнув передние лапы и приподняв голову, любил лежать Сигурд. Вот интересно, мимоходом подумалось мне, где они только взяли камень такой волчьей расцветки?

На троне сидела женщина в длинном синем платье. Солнце светило ей в лицо, и я не стала вглядываться — подойдем поближе, увидим, а этак пялиться некрасиво. Издалека была заметна только категорически непротокольная поза: ноги скрещены, одна рука лежит на коленях, другая — на голове у каменного волка.

Мы подошли, и я увидела, как конунг непонятно зачем почесала статую за ухом. Та довольно зевнула, раскрыв широченную пасть, и продемонстрировала нам белоснежные клыки весьма скульптурных очертаний.

— Фенрир! — укоризненно прошептала оборотница; волк смущенно дернул ухом, вытянул передние лапы вперед и положил на них голову, виновато покосившись на хозяйку. «Ну, чего уж теперь? Так уж оно вышло!» — читалось в его взгляде.

Я сглотнула. Размеры животного как-то отказывались укладываться в моей голове. Если бы волк — нет, Волк! — встал на ноги, он оказался бы выше Сигурда; теперь же, лежа вокруг трона, он легко мог уткнуться носом в собственный хвост, охватив трон пушистым кольцом. Хотела бы я посмотреть на того, кто рискнет его переступить.

Что? Что она сказала?

Фенрир Волк?

— Яльга, что с тобой? — испуганно спросил Сигурд: верно, я очень изменилась в лице. Впрочем, и для него животное тоже оказалось приятной неожиданностью.

— Ничего, — деревянным голосом ответила я, пытаясь представить, каких размеров окажется Волк, когда встанет на ноги.

— Яльга, это конунг, — почти прошипел Эгмонт. — Возьми себя в руки! Ты сама заказывала собачку, помнишь?

— Ага, — машинально сказала я. — Веселенькую.

— Гости Арры, мы разрешаем вам приблизиться, — звонко сказала Валери.

Голос был подозрительно знакомый; я попыталась вспомнить, где я могла его слышать, и тут до меня дошло.

Наверное, я была бы изумлена — если бы не Фенрир Волк. Он был слишком большим и одним махом исчерпал весь мой запас удивляемости на много недель вперед. Я оторвала взгляд от его пасти и посмотрела на конунга.

Сейчас ее волосы были уложены в узел, а в серебряной короне переливался звездный сапфир. Все остальное вроде бы осталось прежним: чуть вздернутый нос, россыпь веснушек, густые брови и царапина на левой щеке. Но этой женщине было уж точно не семнадцать лет. Она была вне возраста, точно мраморная статуя. И глаза ее были пронзительно-синими, как небо весной.

Это были драконьи глаза.

Конунг Арры — золотой дракон. Все драконы — стихийные телепаты. Вспомнив, о чем я думала по дороге в Арру, я ощутила предательскую слабость в коленках. Мама! Да за одно кольчужное бикини меня сожрут три раза подряд!

Судя по тому, какой ужас отразился на лице у Сигурда, он тоже думал о чем-то неподобающем. Маг лучше владел собой, но и он казался слегка смущенным; и я мельком заинтересовалась, о чем именно думали мои собратья.

— Мы имеем честь лицезреть конунга Арры? — чуточку сдавленно спросил Эгмонт.

— Именно так, — по-прежнему звонко произнесла Валери. — Нам хорошо известно, что подданные соседних стран считают нас строгими, но справедливыми. Однако же наши подданные полагают, что мы в куда большей степени справедливы и в куда меньшей — строги. Подойдите же ближе, о чужеземцы, и объясните, что за дело привело вас в стольную Арру?

Все это было сказано с явным наслаждением, которого Валери даже и не пыталась скрывать. Народ кругом явственно хихикал, и я всерьез заподозрила, что со своими подданными конунг общается на более пристойном языке. Представления же, подобные этому, разыгрываются специально для варваров-людей в целях поддержания образа самовластного правителя и величественного дракона.

Я попыталась что-то сказать, но запнулась на первом же слове. Видят боги, я не знала, с чего начать; конунг благосклонно взирала на меня сверху вниз, и в глазах у нее плескался тщательно сдерживаемый смех. Бедный Сигурд, как-то заверивший меня, что своего конунга он везде узнает, потихоньку приобретал все более малиновый цвет. Большего позора для волкодлака и помыслить было нельзя; очевидно, конунг подумала о том же самом.

— Когда дракон хочет, чтобы его не узнали, его никто не узнает, — чуть мягче сказала она. — Я слушаю вас, иноземцы. Насколько я понимаю, вы оба — члены КОВЕНа?

— Нет, госпожа конунг. — Эгмонт, опомнившийся первым, шагнул вперед. — В КОВЕН входил только я — и только до нынешнего лета. Это моя ученица. И мы просим у вас защиты от КОВЕНа.

На площади разом стало тише.

— Защиты? — через несколько секунд в полной тишине переспросила Валери. — Маг людей просит у конунга волкодлаков защиты от Верховного Магистра КОВЕНа? Чего же такого вы сотворили, Эгмонт Рихтер, боевой маг экстракласса?

Мрыс, дошло до меня повторно, она же все про нас знает!

— Да, собственно, практически ничего, — хладнокровно ответил Эгмонт, и я с уважением подумала, что графство определенно пошло ему на пользу. — Всего лишь выкрали из ковенской тюрьмы нашего друга и вашего подданного.

Волкодлаки начали переглядываться. Кажется, нам все же удалось произвести некоторое впечатление.

— Два дня назад я побывала в Межинграде, — не без скептичности заметила Валери. — Ковенская тюрьма стоит, как стояла. Никаких признаков взлома. Зная же КОВЕН и тамошнюю систему защиты, осуществить… э-э… подобный теракт возможно, только снеся тюрьму до основания. И то еще вопрос, получится ли.

Маг пожал плечами.

— Еще древние говорили: не стоит бояться совершенства, ибо оно недостижимо. Бояться не надо, но вот «стремиться к…» — весьма похвально. О том, что и как именно мы сделали, госпожа конунг, вам расскажут ковенцы. Они, если не ошибаюсь, будут здесь завтра утром.

— Интересно, — задумчиво сказала оборотница. — Очень интересно. Так, значит, мой подданный был заключен в ковенскую тюрьму? Магическую, как я понимаю?

— Да, госпожа конунг, — без особенного энтузиазма признался Сигурд.

Походило, что ему мало хочется рассказывать своей повелительнице о столь нехорошей странице собственной биографии. Что с того, что посадили незаконно? Факт-то все равно был!

Конунг побарабанила пальцами по подлокотнику трона, потом решительно хлопнула по нему ладонью.

— Решение принято, — твердо произнесла она. — Вы просили защиты; мы вам отказываем.

Я не почувствовала ни разочарования, ни страха — просто на меня вдруг навалилась чудовищная усталость. Получается, вся дорога до Конунгата была проделана зря?.. Хотя поесть дали — тоже неплохо. Обидно, что волкодлачий конунг оказался совсем не таким, как трубят на всех перекрестках…

— Мы отказываем вам в защите, — громче повторила Валери, — ибо защита нужна виновным, а их я перед собой не вижу. Сигурд дель Арден! — Ее голос вновь зазвенел, но на этот раз он отчетливо ассоциировался со звоном меча о щит. По крайней мере, ручаюсь за явственные металлические нотки. — Ты волкодлак, и ты не маг. Никоим образом ты не подпадаешь под юрисдикцию КОВЕНа. Ни одна норма международного права не предусматривает твоего заключения в магическую тюрьму. Господа маги! Конунгат в моем лице благодарит вас за восстановление утраченной справедливости и напоминает, что в данный момент вы находитесь под его юрисдикцией. Сообразно вам совершенно не о чем беспокоиться. Более того, покуда стоит Конунгат, ваша помощь никогда не будет забыта. Ну а я, как заинтересованная сторона, с нетерпением ожидаю визита представителей КОВЕНа. С большим нетерпением. Ибо мне крайне любопытно, что они имеют сказать в свое оправдание.

По-моему, на площади похолодало — в самом прямом смысле, ну так чего еще ожидать от золотого дракона? Конунг не хмурилась, на лице ее оставалось прежнее собранно-спокойное выражение, но лучше бы она метала молнии и плевалась огнем. Вот сейчас я бы ни за что не назвала ее своей ровесницей — да и не приняла бы за обычную виргас. Валери была рассержена, и рассержена всерьез.

Легенды об аррском конунге не врали. Только сейчас я поняла, что имел в виду Эгмонт, когда рассказывал Сигурду о том, как три года назад Лерикас явилась с претензиями в КОВЕН. Да. На месте Великого Магистра я бы тоже не стала спорить — даже имея за собой полсотни магов высших квалификаций. Ибо разгневанный дракон есть явление стихийное, в чем-то подобное шторму или грозе. Кто осмелится шандарахнуть молнию в ответ?

Вот интересно: мне почудилось или от трона и впрямь потянуло раскаленным железом?..

«Бедные ковенцы…» — неожиданно для себя поняла я.

Сдается, не я одна в полной мере оценила, что такое разгневанный дракон. Какое-то время над площадью висела звенящая тишина; смотреть на конунга было страшновато, и я стала смотреть на Фенрира, в сравнении с хозяйкой потерявшего немалую часть исконной хтонической жути. Сигурд подергал меня за рукав, я кое-как сообразила, что надо поклониться и отойти.

Наверное, конунг ушла, потому что скоро напряжение спало — так вода уходит в землю, мелькнуло непрошеное, но удивительно точное сравнение. Послышались одобрительные выкрики, кто-то хлопнул меня по плечу, быстро проговорив длинную фразу на греакоре.

— Okka, ponviro,[9] — машинально брякнула я в ответ.

В Академии редко можно было услышать вампирский или гномский язык, а вот эльфы, весьма компанейские от природы, быстро собирались в кучки по национальному признаку и переходили на эльфаррин. Двух семестров, прожитых бок о бок, мне хватило, чтобы существенно пополнить словарный запас, заодно и привыкнуть, что непонятная речь почти наверняка окажется каким-то эльфийским диалектом.

Вот уж не знаю, что подумал обо мне тот волкодлак, — возможно, ему ответил Сигурд, но я этого не запомнила. Только сейчас я целиком осознала, что сказала нам Валери, и от облегчения у меня закружилась голова. Эта дорога пройдена, мы полностью выполнили свой долг, и больше от нас ничто не зависит. А кому и довериться, если не дракону? Я внезапно поняла, что устала от ответственности и совсем не прочь ненадолго передать ее кому-нибудь другому.

— Resse alliente, ana wiera,[10] — вдруг раздалось откуда-то сбоку.

Мы с Эгмонтом, не сговариваясь, развернулись туда. Не каждый день встречаешь волкодлака, который говорил бы на эльфаррине с характерным акцентом подлинного жителя старшей эльфийской столицы.

Чуть поодаль, не смешиваясь с толпой, стоял невысокий темноволосый мужчина, возраст которого определить было очень сложно, как это обычно бывает с эльфами. На эльфа он больше всего и походил — правда, глаза его были не зелеными, а скорее серыми, и чертам лица, бесспорно, тонким и выразительным, все же не хватало какой-то мелочи до истинно эльфийской завершенности. Точно не волкодлак: в нем не было и намека на волчью ипостась. Но и эльф из него получался какой-то… половинчатый.

Собственно, главный вопрос состоял не в этом. Эльф или человек, что он делает в столице Серого Конунгата?

А еще меня очень интересовало, собирается ли он переходить на лыкоморский язык. Мои познания в эльфаррине ограничивались двумя алфавитами, десятком этикетных фраз и четырьмя простенькими ругательствами, причем братья аунд Лиррен хором утверждали, что для поддержания светской беседы этого более чем достаточно.

— Госпожа конунг приглашает гостей Арры почтить своим присутствием ее дом, — на чистейшем лыкоморском продолжил потенциальный эльф, переводя взгляд с меня на Сигурда и обратно.

На Эгмонта он старательно не смотрел, и я сразу же это заметила. Рихтер, в свою очередь, весь подобрался, будто кошак перед прыжком, только что шерсть не вздыбил и уши не прижал.

— Госпожа конунг — это хорошо, — согласился Сигурд; он выглядел спокойным, но этому не следовало особенно верить. — Госпожа конунг — это, можно даже сказать, просто замечательно. А ты-то кем будешь, мил-человек? Что не воргас, я и так вижу…

Вроде-эльф улыбнулся — то ли вымученно, то ли просто устало:

— Извините. Разумеется, я должен был представиться — Эрик. Эрик Веллен.

Он замолчал и посмотрел на Эгмонта, явно ожидая, что тот продолжит. Но маг молчал, хотя чувствовалось — ему есть что сказать. А я между тем совсем не отказалась бы послушать, потому что фамилия вроде-эльфа была мне подозрительно знакома. В Академии про него упоминали, что ли?

Надо будет «Справочник» спросить. Он, в отличие от Рихтера, если имеет что сказать, говорит это непременно, а не отделывается фразами «а это, Яльга, вы будете проходить на пятом курсе».

— Я жду, — сказал воспитанный Сигурд. — И кто ты такой, Эрик Веллен?

— Да маг он, маг, — бодро заявили из-за спины.

Я чуть не подпрыгнула от неожиданности. В Арре, надо полагать, было принято подходить к гостям сзади, причем, наверное, чем тише подойдешь, тем вежливее получится.

Но оборачиваться не понадобилось — говоривший сам вышел вперед. Первое, что я отметила: двигался он просто изумительно и у него-то как раз имелась звериная ипостась. Меньше всего мне хотелось бы встретиться с ним на узкой горной тропинке.

При ближайшем рассмотрении, однако, чувство опасности, исходившее от незнакомца, как-то притуплялось. Он здорово походил на братьев аунд Лиррен, даже волосы такие же светлые. Впрочем, нет — при всей своей любви к эпатажу близнецы никогда бы не решились прокрасить отдельные пряди в нежно-розовый цвет. Смотрелось… вызывающе, но — вот ведь что интересно! — достаточно органично.

— Я — Сим, — коротко представился он, изобразив нечто вроде укороченной версии церемониального эльфийского поклона. — Местная достопримечательность. Рад приветствовать дорогих гостей… — тут его взгляд остановился на мне, — и особенно гостью. К нам, знаете ли, прелестные юные магички нечасто заезжают.

Так уж и прелестные, хм.

— Какой еще маг? — изумленно спросил Сигурд, временно пропустив «достопримечательность» мимо ушей.

— Обыкновенный, придворный, — охотно ответил Сим. — А что? У всех придворные маги есть, и у нас свой завелся. Чем мы хуже?

— Да, коллега, — медленно произнес Эгмонт, пристально глядя на Веллена. — Я всегда знал, что вы непредсказуемы и оригинальны. Но чтобы настолько…

Личный придворный маг золотого дракона хладнокровно пожал плечами. Мол, всяко бывает.

— Ну так что? — нетерпеливо поинтересовался Сим. — Мы идем или как?

— Идем, — решил за всех Сигурд.

…Значит, Эрик Веллен.

Аррани Валери была воистину непредсказуема. При всем желании Эгмонт не мог понять, на что золотому дракону вообще сдался придворный маг, и уж тем более зачем использовать на этой должности некроманта такого класса. Волчьи конунги властны над своими подданными и в жизни, и в посмертии. Кроме того, Веллен находился на очень плохом счету у КОВЕНа, и в данном случае Рихтер был полностью согласен с Эллендаром. Согласен настолько, что если бы не имя конунга, под защиту которого они пришли…

Додумать этой мысли он не успел. Яльга вдруг хлопнула себя по лбу и остановилась. Веллен, который шел на шаг впереди, обернулся, а девушка неожиданно вцепилась в некроманта обеими руками.

— Так вы… вы тот самый Эрик Веллен, да? — выпалила она, глядя на придворного мага сияющими глазами. — Вы… да я же ведь читала ваши книги!

— Что? — очень тихо спросил полуэльф.

Эгмонт сперва тоже не поверил своим ушам. Веллен, так его растак, отличался большой любовью к науке; прежде чем оказаться вне закона, он успел издать несколько пособий по практической некромантии. КОВЕН среагировал очень быстро, и пособия были занесены в список запрещенной литературы. Рихтер сам возглавлял последний рейд по книжным лавкам и до сегодняшнего дня был свято уверен, что никакой дряни там не осталось. Но Яльга… нет, студентка Ясица вполне могла откопать что-нибудь запрещенное. С нее станется.

Рихтер вспомнил пролистанную некогда книжку и похолодел. Судя по реакции Яльги, книга ее впечатлила. Веллен весьма увлекательно и вместе с тем скрупулезно описывал свои опыты, так что повторить их смог бы, наверное, и адепт. А Яльга всегда очень быстро переходила от теории к практике.

«Дайте только вернуться, я вам такой крестовый поход устрою — внукам рассказывать будете! И в Академии все перетряхну, чтобы ни единой книги из Красного списка!.. Р-развели свободу печати, мрыс эт веллер!»

Некромант тем временем тоже погрустнел и сделал робкую попытку высвободить из цепких Яльгиных пальцев если не рукав, так хотя бы руку. Не тут-то было. Студентку Ясицу, как всегда не вовремя, обуяла жажда знаний, а отделаться от нее в подобной ситуации было крайне сложно. Эгмонт глянул на Сима — тот себе ухмылялся, с интересом наблюдая за тремя магами. Кажется, только Сигурд помнил, что их вообще-то ждет аррский конунг.

— А можно, я вам несколько вопросов задам? — наступала Яльга. Эгмонт мельком подумал, что прежде не наблюдал за ней подобного интереса к некромантии. Экзамен, между прочим, едва не завалила. — Я помню, в обеих книгах есть примечания, но кое-что и оттуда неясно…

Пора было вмешиваться, иначе они рисковали остаться на этой улочке до самой ночи. Рихтер никогда не предполагал, что станет по доброй воле помогать Эрику Веллену, но у него просто не оставалось выбора. Преподавательские интонации вспомнились сами собой.

— Студентка Ясица, во-первых, отпустите коллегу Веллена… — «…он хочет в среду обитания», едва не закончил Эгмонт. — А во-вторых, поведайте нам наконец, о каких именно книгах вы говорите.

Он очень надеялся, что сумел замаскировать свою заинтересованность, чтобы второй вопрос показался заданным вскользь. Яльга, по крайней мере, послушалась, неохотно отпустив «коллегу Веллена» и сделав пару шагов назад.

— Какие книги вы читали? — напряженно повторил полуэльф.

Странно, но он тоже был встревожен. Неужели наконец дошло, что с теми силами не играют?

Яльга независимо хмыкнула.

— «Нордическая мифология», — гордо поведала она. — И еще монографию про разницу между троллями Нор Эгр и Длинных Островов…

Веллен вдруг рассмеялся, и Яльга замолчала, недоумевающе сведя брови. Что до Эгмонта, он постарался ничем не выдать своего облегчения. Гора родила мышь, но он был только рад. Нет, ну кто бы мог подумать, что знаменитый некромант в свое время занимался еще и фэйриведением!

— Вот как, — сказал полуэльф, все еще улыбаясь. — В таком случае я буду рад поговорить с вами о северных фэйри… если, конечно, ваш наставник не будет против.

— Он не будет, — бодро заверила Яльга, даже не глянув на означенного наставника. — Но я правильно поняла, что у вас и другие книги есть?

Яльга не была бы Яльгой, если бы не почуяла возможной добычи. Но Эгмонт уже знал, как с этим бороться.

— А это, студентка Ясица, вы будете изучать на пятом курсе, — отточенной формулировкой ответил он. О том, что изучать адептка будет интересующий ее предмет под присмотром коллеги Дэнн, Эгмонт говорить не стал. То, о чем Яльга не знает, не создаст ненужных проблем. Всему свое время, не так ли?

Эрик Веллен быстро взглянул на коллегу Рихтера, и в этом взгляде неожиданно мелькнули хорошо скрытая насмешка и злорадство.

— Ну что, теперь идти можно? — воззвал Сигурд.

Главная площадь, естественно, располагалась на территории гарда — центральной части города, укрепленной дополнительной крепостной стеной. По сути дела, это была крепость внутри крепости, последний оплот обороны, и если я хоть что-то понимала в логике градостроительства, именно она и дала начало всему городу. В Лыкоморье такую крепость называли бы кремлеником, кремельником или кремлем.

Палаты конунга находились на северо-востоке гарда и представляли собой несколько высоких бревенчатых строений довольно странной архитектуры — все они были вариациями на тему избы, только с надстройками, сенями, галереями и башенками. Они строились в разное время, и создатели уж точно не стремились к правильности и симметричности ансамбля, — но результат, при всей хаотичности, был довольно красив. Здания частично закрывали друг друга, а мы шли достаточно быстро, и я успела заметить только стены из круглых бревен, высокие терема с зелеными восьмигранными крышами и сказочные балкончики, отделанные резьбой, с витыми столбиками и трехстворчатыми окошками.

Эрик Веллен провел нас к первому же зданию — единственному, которое я рассмотрела более-менее подробно. Оно было не то двух-, не то трехэтажное: я привыкла считать этажи по рядам окон, а в этом доме их было два, но первый находился слитком уж высоко от земли. Подумав, я все же сочла его трехэтажным. Логичнее предположить, что на первом этаже окон вообще нет, нежели представить огромный зал высотой в два этажа с окошками под самым потолком. Два нижних яруса накрывала двускатная крыша, и с северной стороны над ней виднелся третий ярус — не то сильно выдающийся чердак, не то маленькая башенка. Он тоже был накрыт треугольной крышей и потому здорово походил на скворечник.

Мы обошли дом, и я увидела, что с торца к дому пристроена высокая лестница, которая вела, очевидно, прямо на второй этаж. Она была достаточно широкой, чтобы идти по двое. Мы поднялись на крыльцо, и Веллен открыл невысокую дощатую дверь.

«Я не ошиблась», — мелькнула мысль. Дом действительно был трехэтажный, а мы находились на втором этаже, в просторном прямоугольном зале с коричневато-красными стенами, расписанными золотом. Через частые окна падал солнечный свет. Слева от входа в углу стояла высокая круглая печь, отделанная изразцами. Вдоль стен имелись лавки, а в противоположной стене виднелась вторая дверь.

Конунга в зале не было.

Я недоуменно посмотрела на того, кто оказался ближе, — это был Сим, и он молча пожал плечами. Но почти сразу же за дверью послышались шаги. В зал быстро зашла Валери, похлопывавшая по ладони каким-то свитком.

«Может, поклониться надо?» — тоскливо подумала я. Меньше моих познаний по части этикета были только мои познания в деле изготовления лечебных декоктов. Я покосилась на шутников — они просто стояли, только смущенный Сигурд не отрывал глаз от пола.

— Господа маги, уважаемый Сигурд… — Валери-Вэллари потерла свободной рукой царапину на щеке и чуть улыбнулась. На среднем пальце, который раньше был замотан каким-то бинтом, тускло блеснуло крупное золотое кольцо. — Так уж вышло, что утром поесть мне было некогда, днем как-то не пришлось, но хотя бы раз в сутки должен питаться и золотой дракон, иначе Арра рискует вновь остаться без конунга. В общем, как насчет ужина в тихом семейном кругу? А заодно и о делах поговорить можно.

Есть мне не хотелось, думаю, что и Сигурду с Эгмонтом тоже, — но мы находились не в корчме, а в палатах аррского конунга. Ясное дело, что ужин намечался политический. Кроме того, меня очень заинтересовало слово «семейный». На Лерикас я уже посмотрела, теперь хотелось посмотреть на Нарроугарда — главным образом, чтобы сверить с той приснопамятной картинкой.

Вот интересно, а дети у них есть?

— Для нас это большая честь, конунг, — чуть поклонился Эгмонт.

Мы с Сигурдом негласно переложили на него обязанность вести с Лерикас протокольные беседы. Валери удовлетворенно кивнула и скатала свой пергамент потуже.

— Сим, — сказала она, — а ты что стоишь как неродной? Дороги, что ли, не знаешь?

Как оказалось, дорогу Сим знал хорошо. Он провел нас по сводчатым коридорам в какую-то дальнюю комнату — не такую парадную, как красно-золотой зал, зато на порядок более уютную. Стены там были просто из деревянных досок, но доски эти были так идеально вытесаны, так плотно пригнаны друг к другу и так искусно подобраны, что рисунок одной продолжался в другой. Это не бросалось в глаза, как золотые узоры, но, если бы мне позволили, я бы не один час провела, рассматривая эти стены. Даже на вид они были очень теплыми, и я едва подавила желание провести пальцем по изогнутым линиям.

Мы расселись за небольшим столом, накрытым довольно скромно, причем у Сигурда был вид человека, которого этак запросто пригласили отужинать разочек в Вальхалле или у Эгира на дне морском. Одно место осталось свободным. Лерикас и правда была голодна: пренебрегая этикетом, она не стала дожидаться опоздавшего и преспокойно наложила себе на тарелку какого-то салата. Сим разлил вино, и конунг, не вставая, подняла кубок.

— За удачу! — сказала она, внимательно глядя мне в глаза. Отхлебнула глоток и бодро стала орудовать вилкой.

Вино было густое, и я разбавила его водой. Потом подумала и осторожно надкусила маленький пирожок.

Минут через пять в комнату вошел новый персонаж — высокий оборотень с резкими чертами лица и светлыми, почти что серыми волосами. И я невольно подобралась, потому что первой, что я в нем почувствовала, была его звериная ипостась. В отличие от всех встреченных мною прежде волкодлаков.

Я ничуть не испугалась, впервые увидев Сигурда в волчьем обличье. Да что там Сигурд! — я не испугалась целой толпы волкодлаков на площади и честно считала, что все эти суеверные россказни об оборотничьей жути суть такая же чушь, как Аррани в кольчужном бикини. Но сейчас я отчетливо понимала, насколько была неправа. Сигурд — человек, который может становиться волком. Рэнтар Нарроугард — это волк, в котором слишком мало человека.

Лерикас издала уже знакомый нечленораздельный звук и торопливо проглотила ложку салата.

— Дорогой, — прощебетала она, — у нас гости. Ты не против?

Я застыла с недонесенным до рта пирожком и, только посмотрев на изумленного Рэнтара, поняла, что нас опять разыграли.

— Что ты, любимая, — в тон ответил Нарроугард. Он обошел стол и поцеловал жену в подставленную щеку. — Когда ты женат на конунге Арры, гости — это такая приятная неожиданность.

— Это ты на что намекаешь? — грозно поинтересовалась Лерикас.

Рэнтар молча пожал плечами и занял свое место.

Я наконец проглотила тот кусочек пирога и повертела в руках остаток. Больше в меня уже не лезло, и я, воровато оглянувшись по сторонам, запихнула его под край тарелки.

— Ну что, господин магистр, — Лерикас, похоже, свыклась с тем, что ответа ей следует ждать только от Эгмонта, — какое впечатление на вас произвела Арра? Надеюсь, нам удалось вас хоть чем-то удивить?

— Госпожа конунг. — Рихтер коротко глянул на Веллена, сидевшего как раз напротив. — «Удивить» — это не то слово. Я никак не могу взять в толк, для чего золотому дракону мог потребоваться некромант такого уровня. Особенно если вспомнить, что лет десять назад на его поимку КОВЕН затратил немало сил.

— Но так и не поймал, — встрял Сим.

Заинтересованная сторона, то бишь сам Веллен, упорно не вступала в разговор, интересуясь исключительно запеченным в сметане карасем. Зато я слушала очень внимательно. Так, стало быть, не только тролли и Эгиров котел? Некромантия — мрыс с ней, а вот благополучно разрешившееся противостояние с КОВЕНом… Это да. Это интересно.

Значит, и у нас есть шанс…

На секунду я представила, как возвращаюсь в Академию. Будто въяве увидела Полин, которая выговаривает мне за взятые без разрешения зелья и отдельно — за похищенный флакончик в полосочку; элементаль, подсовывающую мне что-нибудь вкусненькое; Генри Ривендейла, которого непременно надо поблагодарить за подаренные ножи; Хельги… хотя, впрочем, Хельги благодарить явно не за что. Я вынырнула из своих мечтаний и услышала обрывок фразы Лерикас:

— …нужно учиться теоретической магии. Я послала запрос в КОВЕН, и в качестве учителя Эллендар прислал мне господина Веллена. Мы вполне довольны друг другом, хотя я боюсь, что ему пришлось куда труднее, чем мне.

— Трудно — это мне пришлось, — опять встрял Сим. — До сих пор перелинять не могу.

Я вопросительно приподняла левую бровь, от души надеясь, что достаточно точно копирую госпожу Ламмерлэйк. Конунг — о чудо — смущенно поежилась.

— Я хотела изменить цвет обивки кресла, — призналась она, — но немного напутала с вектором. А в кресле спал Сим… И вообще, — Валери повернулась к нему, — ты тогда маленький был! Я тебя просто не заметила!

— А в кого превращается уважаемый Сим? — вырвалось у меня.

Уважаемый Сим ухмыльнулся и внезапно исчез. Раздался мягкий прыжок, и ко мне подошел, высоко держа чуть изогнутый хвост, холеный кот невероятной серо-розовой расцветки.

— Хорошо, хоть цвета выбрала геральдические, — мурлыкнул он, легко запрыгивая ко мне на колени.

— Могу и поменять, — хладнокровно парировала Лерикас. — Благо теперь я знаю, как это делается. Темно-синий с золотом подойдет?

На кошачьей морде отразился совершенно человеческий ужас.

Валери вновь посмотрела на нас.

— Если многоуважаемые гости получили ответы на все свои вопросы, я полагаю, они не откажутся ответить на несколько моих. Сигурд, — (оборотень вздрогнул и чуть не выронил кубок), — какой первый вопрос задали тебе ковенцы?

Разговор тек и тек; Аррани Лерикас оказалась недурным психологом, вытаскивая из Сигурда такие подробности, которым, кажется, удивлялся и сам волкодлак. Я слушала вполуха — эта история была мне отлично знакома. Было ясно, что отдавать нас на съедение КОВЕНу здесь не собираются, и даже Эгмонт впервые за все время немного расслабился.

Сим уютно разлегся у меня на коленях; я почесывала ему то за одним ухом, то за другим, а он тихонько урчал от удовольствия. Смеркалось, но никто не приносил свечей. Я ясно видела лицо Лерикас, которая сидела возле окна, и шестым, седьмым — каким угодно — чувством ощущала присутствие Нарроугарда. Вообще-то странная они были семья. Уравновешенный и мудрый золотой дракон — и волкодлак, не то переломанный, не то искаженный. Вдвойне же странно было то, как хорошо они друг другу подходили. Рэнтара явно не волновало, что его супруга правит Конуигатом. А Лерикас, с тех пор как он вошел, уже не казалась такой пугающе… предвечной.

— Ну что же, — наконец сказала конунг. Она положила ладони перед собой и еще раз обвела всех нас взглядом. — Повторю: между Конунгатом и КОВЕНом нет договора об обязательной выдаче всех, кого Эллендар считает преступниками. В подобных случаях все зависит от моей доброй воли, а сейчас она скорее злая. Вам нет нужды просить меня о политическом убежище; я сама даю его вам. Живите здесь столько, сколько потребуется. Сигурд, ты — мой подданный. Я надеюсь, и Лыкоморье, и КОВЕН успели уяснить, что моих подданных дешевле не трогать. Ступайте. Я думаю, не пройдет и недели, как все разрешится. Сим, ты и дальше собираешься там лежать?

Кошкодлак, очевидно, хорошо помнил о темно-синем с золотом. Он лениво потянулся, спрыгнул с моих коленей, а с пола поднялся уже в человеческом обличье.

— За мной, господа, — бросил он через плечо. — А ты, Эрик, останься, мне не улыбается от вас двоих улицу отскребать…

Рихтер тихо хмыкнул — наверное, оценил Симову предусмотрительность.

Лерикас Аррская проводила гостей взглядом. Потом встала, подошла к окну и выглянула наружу. Под яблоней темнота была гуще, чем повсюду, Фенрир Волк, свернувшись в клубок, смотрел на убывающую луну.

Стоя у окна, она повернулась к Рэнтару — темный силуэт на фоне более светлого прямоугольника.

— Скажи мне, Рэнт, — мягко спросила Валери, — неужели я тогда была такой же забавной?

— Разумеется, нет, — ответил ее муж. — Их забавность делится на троих, а тебе все досталось целиком.

Глава пятая,

в которой домовой фыркает, сорока разговаривает, а Сигурд обижается. Напоследок выясняется, что семейные узы крепче магических

Что и говорить, вечер удался. Засыпая, я пообещала себе обязательно разыскать того некомпетентного мрыса, что пустил слух о том, будто бы оборотни суть мрачные, необщительные и чрезвычайно кровожадные создания, и объяснить ему, чем наука отличается от лженауки.

Вернувшись от конунга — а дело было хорошо если в десятом часу, — мы застали дом Сигурда в разгаре приготовлений к празднеству. Кажется, изначально предполагалось, что это будут скромные семейные посиделки, но сперва подтянулись соседи, потом — дальние родственники, а потом и друзья семьи, непременно желавшие поздравить Сигурда с возвращением на родину. В доме стало тесновато, и столы перенесли на улицу.

Я не люблю шумных застолий, и этот праздник не сделался исключением, — но здесь, пожалуй, мне было уютнее, чем где бы то ни было. Слишком много народу, это верно… зато я узнала, как на греакоре будет «привет», «очень вкусно» и «нет, я не умею этого танцевать», научилась играть на деревянной флейте лыкоморский гимн и четыре раза выслушала историю наших злоключений в разных редакциях. Я посидела бы еще, но глаза отчаянно слипались, и, заметив это, мама Сигурда провела меня в дом. В маленькой комнате уже ждала застеленная постель.

Боги, о боги! Какое блаженство — вытянуться на чистой простыне, не боясь, что за тебя примутся голодные корчемные клопы! Я счастливо вздохнула, обняла подушку и заснула. Сигурд, кажется, в пятый раз рассказывал, как мы оторвались от погони в Листвягах.

Я честно собиралась спать как минимум до полудня, но проснулась очень рано. На подоконнике лежали золотые полосы света, а с кухни доносился волшебный запах свежего хлеба. Брякнула ручка ведра, я принюхалась… так-так-так, да это же парное молоко!

Все фэйри любят молоко, и я — не исключение. Откинув одеяло, я опустила ноги на вязаный коврик. На боковушке кровати висела моя высохшая одежда; я быстренько оделась и, на ходу завязывая тесемки, босиком вышла на кухню.

На столе, накрытые полотенцами, лежали круглые булки хлеба, отдельно стояли две большие миски с пирогами. Я принюхалась: пироги были ягодные. Завтракать без хозяев как-то нехорошо, верно? Призвав всю свою силу воли, я отвернулась от пирогов и немедленно увидела два ведра с молоком — одно накрытое шапкой пены, другое просто так. Хм!

Дверь на улицу была приоткрыта, и длинная, до пола, расшитая занавесь чуть колыхалась на ветерке. Я отвернула ее в сторону и увидела, как Сигурд с граблями наперевес деловито пересекает двор.

Простучали босые пятки, и в дом забежала Хильда.

— Доброе утро! — бодро сообщила она, подтаскивая скамеечку к шкафу. — А тебе Вульфгар привет передает!

Я было замялась, но тут же вспомнила, что Вульфгаром звали лохматого паренька с флейтой.

— И ему от меня тоже…

— Ага! — Хильда, в обеих руках по горшку, уже выбежала во двор.

Вместо нее на кухню просочился счастливый трехцветный кот. Не обращая на меня никакого внимания, он прошествовал к тому ведру, на котором не было пены, одним движением приподнялся на задние лапы, положил передние на край ведра и начал быстро-быстро лакать. Шугануть или не шугануть? Я смотрела, как мелькал его розовый язык, и машинально переплетала косу.

Вообще-то надо бы ее для начала расчесать…

Кот вдруг перестал лакать и метнулся под стол. В дом вошла мама Сигурда.

— Доброе утро, — почти хором сказали мы.

Я смутилась и оттого поспешила улыбнуться.

— А ты что не завтракаешь?

— Да неудобно как-то…

— Мяу, — отчетливо сказал кот, вылезая из-под стола. Он демонстративно потерся о початое ведро и добавил: — М-мя…

Хозяйка плеснула ему в блюдце, и я рассмотрела, что в ведре находилось не молоко, а обрат — предназначенный, надо думать, для теленка. Кот был умным зверем и оттого твердо знал, на что можно посягать, а на что нельзя.

— Ты какого хочешь, Яльга, парного или вечернего? Оно холодненькое…

— Парного, — подумав, выбрала я и вздрогнула: из-за печки на меня одобрительно косился домовой.

Жизнь была хороша! Я выпила две кружки молока, съела пирог — один, зато большой — и долго расчесывала волосы, стоя на крыльце. Было еще очень рано, настолько рано, что воздух не успел еще толком прогреться, и в нем чувствовалась ночная прохлада. Зато деревянные ступеньки оказались теплыми, и здорово было ощущать это босыми ногами.

С вершины березы наперебой пищали птенцы: там свила гнездо сорочья пара. По двору величаво расхаживал петух, живо напомнивший мне Гения-Хендрика. За воротами послышалось густое мычание, и Сигурдовы братишки поспешили вывести в стадо большую рыжую корову. За нею плелся угольно-черный теленок; я не разбиралась в телятах, но его морда показалась мне очень обиженной.

На горизонте, поднимаясь над зеленой полосой тайги, вставали синие очертания Драконьего Хребта. Отсюда, с востока, он смотрелся точно таким же, как и с запада. Мне вдруг показалось, что я вновь стою в начале пути и нам еще только предстоит пройти леса, города, горы, чтобы повстречаться наконец с конунгом Арры.

— Яльга! — окликнули меня со стороны огорода.

Я обернулась, завязывая косу тесемкой. Это был Сигурд, очень довольный, хотя и без грабель.

— Я тебе чего сказать хотел… — чуть смущенно начал он. — Вы с Эгмонтом, конечно, гости, и мне бы с вами остаться надо, да летний день весь год кормит. Мои тут на покос собрались — вон погоды какие стоят! — я поеду, помогу. А то меня и так сколько лет не было…

— Сигри, да о чем речь! — Тут я сообразила, что полезные навыки, приобретенные в Арре, могут не ограничиваться наигрыванием гимна. — А мне с вами можно?

— Да можно, конечно, только ты же гос… — Оборотень запнулся на полуслове.

Я тоже почувствовала что-то нехорошее. Так, у меня все в порядке, у Сигурда тоже — что могло случиться с Эгмонтом, мрыс дерр гаст?!

Тем более здесь, во владениях золотого дракона?

— Доброе утро, — в третий раз за полчаса услышала я и обернулась.

Маг, бледный до прозрачности, стоял в дверном проеме у меня за спиной.

— Очень доброе… — настороженно согласился Сигурд. — Эй, ты это чего?

— Яльга, куда ты дела сумку с лекарствами? — с явным усилием выговорил Рихтер.

— Теми, которые Ардис?.. Под кровать, а что такое?

— Маленький стеклянный флакон. Матовый. Синий. Кажется, убран поглубже, в какой-то карман.

— Сейчас будет, — быстро сказала я, потому что у Эгмонта был вид человека, который вот прямо здесь и сейчас упадет и умрет.

По закону подлости маленький флакон синего матового стекла был засунут на самое дно, и, чтобы докопаться до него, потребовалось время. Рихтер терпеливо ждал; помирать он пока не собирался, и я решила, что паниковать раньше времени не стоит.

— Что случилось? — повторил волкодлак, когда Эгмонт вернул мне склянку.

Склянка была действительно маленькая, Полин называла такие «порционными», но маг отпил чуть меньше половины.

— Ничего смертельного… и приятного тоже. Просто голова очень сильно болит. У магов такое бывает.

Я оценивающе посмотрела на Рихтера. Вид у него по-прежнему был весьма нехорошим.

— Что-то раньше мы такого не видели…

— Раньше я не жил в одном городе с золотым драконом. Яльга, ты-то в порядке?

— Ага, но…

— Замечательно. Сигурд, где у вас можно взять воды?

— Так, — решительно объявил оборотень, когда Эгмонт, сжимающий кружку с водой, по стеночке отправился обратно в комнату. — Ты, Яльга, точно никуда не едешь. Я…

— А ты едешь, — не менее решительно сказала я. Не нужно было быть великим психологом, чтобы понять, как Сигурд соскучился по семье. — Чем ты поможешь — шаманскую пляску изобразишь? А там от тебя польза будет…

— Нехорошо получается, — стоял на своем волкодлак. — Вы мои гости, я о вас заботиться должен.

— А мы тебе мешать не должны. Давай, Сигурд, вперед! Ты же меня не с голодным василиском оставляешь!

— Это да, — вынужден был согласиться оборотень. — Но… ты точно думаешь, что так правильно будет?

Я энергично закивала.

Через пятнадцать минут в доме остались только я, Эгмонт и кот, но и тот, подумав, выскользнул в дверь и отправился куда-то по своим кошачьим делам. Оборотни, вооружившись сельскохозяйственным инструментом, отбыли на луг, а я, плеснув себе в кружку немного молока, решила посмотреть, как там оставленный на мое попечение маг.

Маг был не очень — он сидел на постели с закрытыми глазами и массировал виски, бормоча не то заклинания, не то ругательства. Походило, что жидкость из склянки не слишком-то ему помогла.

— Яльга? — не открывая глаз, спросил Эгмонт. Я зачем-то кивнула и вдруг почувствовала, как во мне нарастает ощущение беды. — Ты уже поняла, что случилось?

— Нет. — Я облизнула губы. — Ничего хорошего, верно?

— Меня исключили из КОВЕНа, — обыденно сказал Рихтер.

…Что такое КОВЕН?

Еще не поступив в Академию, я полагала, что это — нечто вроде цеха, профессионального объединения, которое не дает своих в обиду, требуя за это некоторого ежемесячного взноса.

Проучившись два семестра, я пришла к выводу, что это — властная структура, призванная прежде всего ограничивать и защищать: ограничивать магов, защищать от них же. Уздечка, намордник, кандалы…

В чем-то я была права. Но в основном — ошибалась.

— КОВЕН, — сухо, как на лекции, излагал Эгмонт, — есть искусственно созданная модель общего магического поля, охватывающего всех магов, прошедших соответственное посвящение. Наряду с наблюдением и контролем в его функции входит также обеспечение целостности магического общества, предоставление доступа к общему магическому фонду и… — Он замолчал и яростно потер виски пальцами. — Мрыс дерр гаст… Все гораздо проще. Сила КОВЕНа — это нечто большее, чем сумма сил входящих в него магов.

— Но я думала, тебя исключили из КОВЕНа, как только Эллендар узнал о нашем бегстве!

— Нет. Из КОВЕНа не исключают даже тех, кто заточен в Межинградскую тюрьму, — их возможности, скажем так, становятся несколько уменьшенными, но это и так понятно. Даже Веллен не был исключен из КОВЕНа, — Рихтер не то усмехнулся, не то хмыкнул, — он туда изначально не входил. Я вне закона, Яльга, и ты — вместе со мной.

— Вот как. — Я села на коврик, вытянула ноги и отхлебнула из кружки глоток молока. Странно, но я не испытывала ни малейшего волнения — напротив, чувствовала себя этаким ожившим гномским агрегатом. Ему эмоции по статусу не положены. — И что из этого следует?

— Золотой дракон — воплощение космического порядка. — Эгмонт встал и вытащил из-под кровати свою сумку. — Очутившись вне закона, мы тем самым покинули сферу влияния конунга. Будь мы ее подданными — другое дело, но мы не ее подданные, Яльга! Того, кто объявлен вне закона, вправе убить каждый, более того, это обязанность каждого, слышишь, Яльга, — каждого! — мага.

— Хорошо, — сказала я, поразмыслив. — В таком случае мы дожидаемся Сигурда и уходим… куда?

Эгмонт осторожно повернулся всем корпусом, стараясь не двигать головой, и посмотрел на меня донельзя измученным взглядом.

— Во-первых, мы уходим сейчас. Во-вторых, мы никого не ждем.

— То есть как это не ждем?! — возмутилась я. — Сами, получается, спасаемся, а Сигурда бросаем на растерзание ковенцам?

Я хотела добавить что-то про гостеприимство — с печки, свесив ножки в лапоточках, на нас осуждающе смотрел домовой, — но Рихтер перебил меня:

— Яльга, ты ничего не поняла. Это раньше мы были в опасности, потому что были с Сигурдом. Теперь все изменилось — он окажется в опасности, если будет с нами. Мы с тобой — маги, объявленные вне закона, а Сигурд — волкодлак, который вернулся в свой город, под защиту своего конунга.

Он подумал, помассировал висок и добавил, а точнее сказать — добил:

— Сдается, вся эта каша с исключением заварилась после того, как кто-то умный сообразил, каким образом мы достали Сигурда из его камеры…

Вот теперь я поняла все и сразу. КОВЕН долго обманывался насчет моей подлинной сущности, однако невозможно было вечно водить его за нос. Фэйри в мире людей — что волк в отаре овец, а сторожевым псам неизвестна презумпция невиновности. Они просто устроят облаву и разорвут меня в клочья.

Или отправят в ковенскую тюрьму. На опыты.

Яльга, детка, что тебе больше нравится?

Хорошо, что Сигурд с семейством отправились на покос…

Сборы были короткими и не такими разрушительными, как в лавке листвягского гнома. Во всяком случае, кассу мы грабить не стали, а что отлили во флягу молока — так коту и домовому там тоже немного осталось!

Во всей Арре я знала только, где находятся палаты конунга, да еще помнила дорогу до главных ворот. Но ковенцы должны были пожаловать сюда со дня на день, а нам очень не хотелось сыграть роль этакого праздничного каравая, преподнесенного на серебряном блюде. К счастью, оставались другие ворота, которые Сигурд называл Рабочими, а Эгмонт, не умевший выражаться просто, вежливо именовал альтернативными. Возник вопрос, как туда пробраться; я предложила спросить у местных, но предусмотрительный Рихтер выудил откуда-то обрывок пергамента, исчерканный записями и рисунками.

— Схема маршрута, — коротко пояснил он.

Я прищурилась, пытаясь разобрать скачущие, явно детские каракули.

Ориентиры имелись следующие: «белая собака с рыжим ухом», «старая яблоня» (каждое яблоко было вырисовано очень аккуратно и красиво), «забор в полосочку», «отломанная доска». Последней вехой значилась «свинья большая, пестрая», и вот ее неведомый картограф вырисовал очень тщательно, до последнего грязного пятнышка на ухе. Оставалось, правда, непонятным, что именно заставит свинью дожидаться нас посреди дороги в луже, — но других ориентиров все равно не было.

А, ладно, где наша не пропадала! Если что, в самом деле спросим у местных. Тут, кажется, многие знают лыкоморский язык…

Подперев щеку кулачком, домовой осуждающе смотрел нам вслед.

Кем бы ни был автор раздобытой Эгмонтом карты, свое дело он знал туго. Белая собака с рыжим ухом — матерый волкодав весьма флегматичного вида — встретилась нам за первым же поворотом. Старая яблоня обнаружилась через пять минут и два перекрестка. Иначе вышло с полосатым забором: его не было, и мы уже почти заучили порядок расположения всех окрестных заборов, когда Эгмонт вдруг заметил, что один из них блестит от свежей, еще не просохшей зеленой краски.

Зато свинья нашлась именно там, где изобразил ее художник, — в огромной луже посреди дороги. Одно из двух: либо свинья из принципа никогда не покидала этой лужи, либо дожидалась именно нас.

Свернув во второй от свиньи переулок налево, мы отсчитали шесть домов, повернули еще раз — и перед нами открылась узенькая прямая улочка, в конце которой виднелись искомые ворота.

Я недоверчиво прищурилась.

У ворот в довольно живописных позах — прям хоть в путеводитель по Арре вставляй — расположились два крупных волка, и один, что посветлее, показался мне подозрительно знакомым. Но волки в принципе все похожи друг на друга; я вспомнила того, которого приняла за Сигурда в малиннике, и немного воспрянула духом. Опять же, что наш Сигурд забыл у этих ворот? Особенно когда он так нужен своей семье! Долг и Сигурд — примерно то же самое, что Яльга и молоко.

Да и грабель нигде не видать…

Я покосилась на мага — он шел, засунув руки в карманы, и с небрежным видом осматривал окрестности. Небрежность-то меня и напугала: Эгмонт с самого утра был не особо адекватен. Если несчастные волки попытаются притормозить уважаемых гостей Арры, с него станется прорываться с боем.

И как потом прикажете объясняться с Аррани Валери?

Я цепко ухватила Эгмонта под локоток и прошипела в самое ухо:

— Играем план «Б»!

— Так у нас и плана «А» нет! — возразил было маг.

— Не столь важно, чего нет! Главное — что есть!

Дальше препираться было просто опасно. Я запихнула карту поглубже в карман, ненавязчиво посвистела и жизнерадостно сказала, не глядя на волков:

— До чего же прекрасное нынче утро! Ты согласен, милый? Лучшего дня для пикника и не подобрать!

Эгмонт, возведенный в милые, отреагировал, как подобает.

— Тебе виднее, любимая, — уныло сказал он.

— Вот-вот, и я о том же! — Я невольно покосилась на волков и увидела, что правый смотрит на меня очень нехорошо, с каким-то гастрономическим интересом. А левый просто давится от хохота.

До ворот оставалось каких-то три шага, когда правый волк поднялся, встряхнулся и одним прыжком очутился возле меня.

— Пикник, значит? — мрачно спросил он голосом Сигурда. «А может, и не Сигурда! — с надеждой подумала я. — Сигурд, наверное, и слова-то такого не знает!». — Так я вас, дорогие гости, прямиком к озеру провожу. Лучшее место, стало быть, ничего для вас не жалко!

Я нервно покосилась на него, но ничего не сказала. Кажется, Сигурд был немножко темнее. Опять же, вчера баня была. Но грабли, грабли-то где?

Ладно, Сигурд или не Сигурд — там разберемся. Главное — выйти за ворота.

— Удачной охоты! — крикнул в спину второй волкодлак.

— И вам тако же, — невпопад вякнула я.

Дорога за воротами тоже была альтернативной: кривая, заросшая лопухами, вся в выбоинах — не сравнить с той, из желтого кирпича. Споткнувшись в третий раз, я почувствовала себя как дома. Ну наконец хоть что-то нормальное, человеческое. А то, понимаешь, чистенькие мостовые, аккуратные домики… свинья посреди улицы — и та на своем месте! «Да где ж это видано, люди добрые!» — как говаривала моя элементаль.

Вероятный Сигурд молча трусил впереди, то и дело перепрыгивая колдобины и ямы. Вокруг смыкались мрачные ели; ворота Арры давно остались позади, и к исходу третьего или четвертого часа мои нервы стали сдавать. Обещанного озера что-то не было видно, да и не сильно мне туда хотелось.

— Куда ты ведешь нас, отважный герой? — вполголоса процитировал образованный Эгмонт.

Я не знала, какому эльфийскому поэту принадлежит эта фраза, но не замедлила ответить чеканной народной формулировкой:

— Идите вы к мрысам, я сам здесь впервой! Сигурд, ты вообще Сигурд или как?

Волк остановился. Повернулся. Сел посреди дороги, аккуратно разложив хвост, и обвел нас все тем же нехорошим взглядом.

— Ну я-то, положим, Сигурд, — мрачно сказал он. — А вас, интересно, как называть?

Последовало долгое молчание в лучших традициях классического театра.

— Я к ним… ладно, опустим… со всей душой, а они? Тайком, да через задние ворота! Как я людям в глаза теперь смотреть должен? Друзья, называется!

Не выдержав, оборотень вскочил на все четыре лапы и нервно заходил по дороге. Я водила за ним глазами туда-сюда, пока Сигурд не остановился прямо передо мной.

— Ну! — требовательно сказал он. — И чем я вас так обидел? Отчего вам в моем дому не пожилось?

— Это долгая песня, Сигурд, — устало сказал Эгмонт. — И тебя она, хвала богам, не касается. Это дело мое, Яльги и ковенцев. Кем бы я был, если бы навлек беду на твой дом и твою семью?

Сигурд тихо зарычал — впервые за все время нашего знакомства. С этим надо было что-то делать; я присела на корточки и неуверенно протянула руку к нему.

— Сигри, подожди! Я сейчас объясню, только успоко… ой!

Я едва успела отдернуть руку — клыки щелкнули у самых пальцев. Зубы у Сигурда были крупные, желтоватые, и их оказалось до ужаса много.

— Ты что, с ума спятил? — заорала я, не сдерживаясь. — Я ведь и обидеться могу!

— Ты? — оскалился волкодлак. — Ты еще и обижаешься?! Мрыс дерр гаст! Да ты!.. Да вы!.. Да я!..

Сообразив, что волчья шкура дает меньше возможностей для выражения эмоций, он быстро сменил облик, обошел меня, как пенек какой-то (хорошо хоть не перепрыгнул!), схватил Эгмонта за грудки и начал мерно потряхивать, приговаривая:

— Ваше дело, получается, да?! А кем я себя должен считать?! Хвост поджал, в нору забился, ага? За материну юбку ухватился? Друзей забыл, пущай их ковенцы жрут, пока не подавятся?! Да?! Вот, значит, за кого вы меня держите?!

Умный Эгмонт даже не пытался что-либо возразить. Я дождалась, когда оборотню надоест трясти безмолвного мага, и осторожно подергала Сигурда за полу рубахи.

— Ну?! — рявкнул волкодлак.

— Ты как знаешь, Сигри, — спокойно сказала я, — только учти: Эгмонта с самого утра тошнит. Я его своими зельями отпаивала, но пока не помогло. Мне-то что, я отойти успею…

— Тьфу на вас, — злобно высказался Сигурд, но Эгмонта на землю поставил осторожно, как стеклянного, и очень быстро отбежал в сторонку. Там он остановился, скрестил руки на груди, насупился и стал до крайности похож на бронзового князюшку подкузьминского производства.

— Есть хочу, — прибегла я к испытанному средству.

— Дома есть надо было, — буркнул Сигурд.

Эгмонт молчал, одергивая изрядно помятую куртку. Я посмотрела на него, на волкодлака и поняла, что устанавливать мир предстоит мне. Сигурд, кажется, обиделся всерьез… честно сказать, я не думала, что он на это способен. Ну да, правильно. Мы же на долг гостеприимства посягнули, а это почти святое.

Печатая шаг, я подошла к Сигурду почти вплотную, сунула ему под нос кулак и сказала, прищурившись:

— Кусай!

Оборотень отшатнулся.

— Ты что, Яльга, сдурела? Чего это я тебя кусать должен?

— Кусай, тебе говорят! — Кулак последовал за ним как приклеенный. — Лучше меня кусай, а Эгмонта не трогай! Человеку и так плохо, его из КОВЕНа исключили… вот ты представь, если бы тебя из Арры выгнали! Насовсем выгнали, не по делам поехал!

Я рассчитывала на некоторую реакцию, но такого не ждала. На лице Сигурда отразился неподдельный ужас. Не обращая внимания на кулак, маячивший перед самым носом, он перевел взгляд с бледного помятого Эгмонта на меня и обратно. Я подумала и убрала кулак, зачем-то шмыгнув носом.

— Мрыс… — ошарашенно сказал Сигурд и мгновенно утратил всякое сходство с князюшкой. — Не знал. Погорячился… Извини, Эгмонт.

— Эгмонт, значит, извини? — хмуро спросила я. — А Яльга, стало быть, даже извинения не заслуживает?

— И ты, Яльга, извини… — машинально начал Сигурд. Он у нас все-таки был очень воспитанный. Но оборотень вовремя спохватился и вспомнил, о чем вообще речь: — Но тайком-то почему ушли? Мне почему ничего не сказали? Я что, получается, трус и предатель?

Я поспешно положила руку ему на плечо, надеясь избежать рецидива, но ответил оборотню Эгмонт:

— Нет, Сигурд. Дальше пойдет война магов с магами. Разве ты взял бы Яльгу в схватку на топорах?

Сигурд посопел. Аргумент был серьезный.

— Взял бы, не взял… — пробурчал он. — Какая разница? Я иду с вами. Точка! Лошадей почему не взяли?

Я пожала плечами.

— Еще спроси, почему мы корову и порося не увели. Мы тоже, между прочим, долг разумеем.

Сигурд только отмахнулся.

— Так… — Он осмотрелся, будто впервые увидав эти высоченные елки. — Куда мы идем?

— В эльфийские леса, — ответил Эгмонт, прежде чем я успела задаться тем же вопросом. — В одном из тамошних королевств у меня есть друзья. Они помогут — а там посмотрим. Может быть, придется уходить дальше, за море, например.

Оборотень поморщился.

— Ну, в эльфийские, так в эльфийские… — решительно сказал он. — Тогда нам свернуть надо будет. Земли эльфов — они дальше к югу.

— Я знаю. Нам нужно только выйти за границу Конунгата, туда, где не действует запрет на телепортацию. У меня есть необходимые амулеты.

— Хорошо, — кивнул Сигурд.

Потоптавшись на месте, он посмотрел куда-то поверх наших голов, кивнул еще раз и зашагал по дороге прочь от Арры. Я тихонько вздохнула, со скорбным лицом пропустила Эгмонта вперед и, пользуясь моментом, несколько раз приложилась к фляжке с молоком.

Фэйри я или нет, — а молоко здешние коровы дают отменное.

И снова дорога — извилистая грязноватая тропка, усыпанная желтой хвоей. Вот она, моя судьба: вечно бродить по дикому лесу, на окраине обитаемого мира, боясь даже кончиком сапога заступить невидимую черту! Забудь Академию, Яльга, забудь Межинград; ведь тогда, в ночь летнего солнцестояния, ты знала, что поставлено на карту!

Но между ночью солнцестояния и сегодняшним днем пролегло полтора месяца, и этого времени мне хватило, чтобы проникнуться какой-то нелепой, невесть откуда вылезшей надеждой. Вот и зачем, спрашивается, было верить, что конунг сможет все разрешить и мы вернемся туда, откуда бежали?

«В конце концов, — думала я, глядя себе под ноги, — это не худший выбор, и уж тем паче не худшая компания. Если бы все повторилось, я поступила бы точно так же. Ха! Да кто из моих однокурсников — бывших однокурсников! — посмел бы мечтать о заморских городах? Кто из них, не считая эльфов, видел знаменитую Башню Дальней Любви — величайший телепортационный маяк мира, стены которого не вырублены из базальтовых глыб,[11] а сложены из ониксовых плит и облицованы сияющим опалом?»

Тут я споткнулась и утратила куртуазность мысли. Да я буду не я, если этими Эгмонтовыми друзьями окажутся не Принцесса и Трубадур! А за возможность вживую увидеть настоящую эльфийскую принцессу Генри, Хельги, Полин — да вся Академия, включая гнома-завхоза! — согласилась бы на любые условия!

Подумаешь, КОВЕН! Да чихать мы хотели на этот ваш КОВЕН! В эльфийских лесах, может, нам и братья аунд Лиррен встретятся — у меня до сих пор три желания с них не стребовано!

Когда я дошла до трех желаний, окончательно стемнело. Мы привычно расположились на ночлег, отойдя подальше от дороги, — как сказал Сигурд, лешие в этих местах отличаются особенной строгостью. Звезды спрятались за облаками, в котелке закипала вода, Сигурд, бурча под нос, в пятый раз перебирал наши припасы.

— Нашли что взять… маги недоделанные… — донеслось до меня.

Я сделала вид, что не расслышала. Ничего, еще часик побухтит — а там все наладится.

Эгмонт валялся на траве, глядя в затянутое тучами небо. Не знаю, что там можно было рассматривать, но лицо у мага было такое сосредоточенное, словно он в любой момент ожидал нападения ковенского десанта. Я решила не отвлекать его и отвела взгляд, но Рихтер вдруг спросил:

— Вот интересно: план «Б» у нас осуществился, а каков был план «А»?

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, о чем вообще речь.

— А-а! План «А» еще проще, но я подумала, что это не подойдет. Вот, смотри… — Я умоляюще сжала ручки перед грудью и противным голоском зачастила: — Магистр Рихтер, заклинаю вас — идемте же скорей на нашу полянку! Помните, вчера мы наблюдали там прекрасный экземпляр широколистника красноперого! Я всю жизнь мечтала собирать широколистник красноперый под вашим научным руководством! На ночь я всегда читаю ваш трактат «Свойства поляночных растений в свете последних достижений метафизиологии!».

— Поляночные растения… — пробормотал, как выплюнул, Сигурд. — Нормальная трава у нас там растет, никаких тебе… красноплистников!

— Ну вот видишь! И я так подумала. Поэтому и выбрала план «Б». Представь, если бы Сигри это прямо в Арре выдал!

— Я-то ладно, — угрюмо заметил оборотень, — а вот Эрнор у нас нервный. Он от этого вашего… красноплюстника…

— Какое имя красивое! — льстиво воскликнула я. — А как переводится?

— Просто, — недовольно ответил Сигурд, — «летящий в облаках».

Я тут же представила летящего в облаках Эрнора и подумала, что ему есть отчего быть нервным. Я бы на его месте еще не такая нервная была.

— Кстати, Сигри, — беседу стоило увести подальше от опасного широколистника, — а ты-то чего возле этих ворот делал? Или тоже решил в облаках полетать?

— Вас ждал! Что ж еще?

— А откуда ты узнал, что мы куда-то идем? И грабли куда дел?

— Домовому отдал. Он мне про вас и рассказал… а уж обиделся-то как! «Восемьсот лет, — говорит, — живу, а такого позору не видывал!»

Оборотень смолк и засопел.

— Ничего, — быстро сказала я, — не переживай, Сигри! Мы ему носочки привезем, рубаху новую и лапоточки. Эгмонт, ты же не пожалеешь денег для несчастного домового?

— Чай пить пора, — хмуро сказал волкодлак. — Вон вода аж ключом кипит.

Мы легли рано — особенного настроения для разговоров ни у кого не было. Эгмонт, надо полагать, продумывал наш маршрут, Сигурд продолжал сопеть и дуться. Из-за такой тишины в голову мне лезли исключительно гадостные мысли, и я долго не могла заснуть.

Посреди ночи я поняла, что мне очень холодно, и, не просыпаясь, попыталась нащупать хоть что-то, чем можно укрыться. Рука наткнулась на что-то теплое и шерстяное; я пододвинулась поближе и обхватила его руками. Теплое и шерстяное недовольно заворчало, но я прижалась к нему щекой, пробормотала: «А ногам-то как холодно…» — и теплое-шерстяное тут же смолкло, смирившись со своей участью.

«Сигри, я тебя люблю!» — подумала я и заснула.

Еще два дня прошло без всяких происшествий. Погода испортилась, небо сплошь заволокло белесыми облаками. Хорошо хоть дождь не шел — впрочем, под здешними елями можно было скоротать любую непогоду.

Мы шли на юго-запад, и лес понемногу становился другим. Все чаще и чаще мы выходили на открытое пространство, и если раньше то были поляны, тесно окруженные темными елями, то сегодня мы несколько часов шли по высокой траве, в которой изредка виднелись тощенькие чахлые лиственницы.

С запада тянулся слабый запах болота; карта молчала на этот счет, зато Сигурд, понемногу отошедший от обиды, объяснил, что там начинаются Клюквенные топи, место ягодное, змеиное и вообще-то гиблое. Наверное, именно поэтому каждый волчонок считал своим непременным долгом сходить туда разок-другой.

— Ну не в одиночку, конечно, — солидно объяснил Сигурд, — с товарищами, — да что это меняет? Эх, помню, было дело, пошли мы с Эрнаром за черемшой… Едва корзинки дотащили, ага. А дома нас уж поджидают: его мать — с полотенцем мокрым, моя — с отцовским ремнем…

Оборотень аж крякнул, вспоминая. «Добрый был ремень у отца», — подумала я.

— А черемшу куда дели?

— Как куда? — подивился моей наивности оборотень. — Засолили, вестимо дело! Что ж ей, пропадать, что ли? Мы потом с отцом да матерью еще пару раз туда наведались — уж больно место хорошее. Правда, я с тех пор черемши терпеть не могу.

Это был, наверное, единственный случай, когда речь зашла о том, что мы оставили в прошлом. Не сговариваясь, мы перестали упоминать об Академии, учебе, Арре и золотых драконах. О ковенцах говорили, но не чаще, чем о комарах и мелком гнусе. Вместо этого мы обсуждали то, что ждало впереди, и обычно все разговоры сворачивали на эльфов.

Совершенно неожиданно выяснилось, что всезнающий Эгмонт говорит на эльфийском с жутким акцентом («Зато читаю без словаря!» — долго оправдывался маг), а вот Сигурд свободно изъясняется на обоих вариантах эльфаррина. Вдобавок оборотень знал немного иорданский диалект и мог прочесть наизусть пару строф из «Весеннего круга». Последнее добило меня окончательно. Мрыс, да все это время бок о бок со мной путешествовал совершенно другой Сигурд!

Моя роль сводилась к нескольким восхищенным восклицаниям и попыткам правильно воспроизвести тот или иной эльфийский звук. Но вскоре я бросила это дело, уяснив, что мой язык просто не способен заворачиваться в спираль против часовой стрелки. Однако ничто не мешало мне выслушивать рассказы об эльфийских городах, устройстве тамошней жизни или великих войнах, которые вели между собой Перворожденные многие сотни лет тому назад.

На первом же привале Сигурд задал Самый Главный Вопрос.

— Вот скажи, Эгмонт, — прямо спросил он, — ежели нас золотой дракон защитить не смог, почему ты думаешь, что эльфы защитят?

Эгмонт ухмыльнулся. С тех пор как мы покинули Арру, это был первый раз, когда он изобразил что-то, хотя бы отдаленно напоминающее улыбку.

— А тебе приходилось бывать при эльфийском дворе? — ответил он вопросом на вопрос.

Сигурд смутился.

— Вряд ли, — продолжал Эгмонт все с тем же плотоядным выражением лица. — Так что поверь мне на слово: получить аудиенцию правящей королевской четы у эльфов — задача очень сложная. Во-первых, надлежит составить гороскоп всех членов делегации, непременно включая собачек. Это займет как минимум неделю. Потом его необходимо наложить на гороскоп королевской четы и, если повезет, вычислить по звездам наиболее подходящий для аудиенции день.

— А если не повезет? — вмешалась я.

Эгмонт пожал плечами:

— Тогда состав делегации меняется, и ровно через пятьдесят один день составляется новый гороскоп. Кто же станет рисковать благополучием правящей королевской четы? Далее, когда дата будет установлена, нужно составить прошение по всем правилам. Их, помнится, больше шестисот, но первое и главное — прошение должно быть на официальном эльфаррине и записано Красным алфавитом.

— Однако! — восхищенно изрек Сигурд.

— Это еще не все. Каждый, кому посчастливится предстать пред августейшие очи, обязан пройти краткий курс придворного этикета — и все равно, сколько раз ты это проделывал. Никто, кроме эльфов, не в состоянии запомнить всех мелочей, как то: со сколькими подскоками и поклонами и за сколько шагов ты должен преодолеть расстояние от порога до края ковра; под каким углом и какого оттенка должно быть перо на шляпе; чей именно профиль должен быть на камее, которая… — Тут Эгмонт перевел дыхание и просто закончил: — В общем, мы всегда успеем сбежать.

— Мне кажется, — осторожно сказала я, — для того все это и придумано: пока гости стучатся в дверь, хозяева тихонько смываются через окно.

— Что-то вроде того. Правда, у эльфов это называется гораздо длиннее и торжественнее.

— Погоди-ка! А мы что, тоже будем составлять гороскопы и прошения? — Астрология начиналась в пятом семестре, и я знала о ней только то, что она стоит в учебном плане. — Этак не то что ковенцев, тут и глубокой старости дождаться можно…

— Тебе, Яльга, старость не грозит! — многозначительно сказал Сигурд.

Я задумалась, но переспрашивать не стала.

Рихтер только отмахнулся:

— Нас этикет не касается. В конце концов, мы посещаем не королевскую чету, а просто старых друзей. Нам будут рады — и, кстати, во многом благодаря гороскопам.

Он покосился на меня, и я, поняв намек, спросила:

— То есть? При чем тут гороскопы?

Сигурд, смирившийся с ролью кухонной феи, раздал нам ежевечерние кружки с горячим кафием. Я сделала глоток и обожглась, но не подала виду. Оборотень нуждался в поощрении; я припомнила Полин, подобрала слова и восхищенно сказала:

— Ах, Сигри, ты превзошел сам себя! Это не кафий, а просто… хм… бальзам какой-то! Такого вкусного кафию я ни разу не пила!

Сигурд просиял. Эгмонт внимательно посмотрел на меня поверх кружки.

— Кафий как кафий, — нейтрально произнес он. — И вчера был не хуже.

— Верю специалисту! — мгновенно нашлась я. — Сигри, завтра кафий варит Эгмонт. Будет кафий по-магистерски! Вот и сравним…

— Э нет, — решительно воспротивился маг. — Завтра будет кафий по-эльфийски, сваренный собственноручно ее величеством Рандориэлью. Помнится, туда входит пять видов цедры, шестнадцать пряностей, особенный сироп… — Он подумал и мечтательно добавил: — А вода для этого кафия берется из самого чистого в мире источника.

Я представила нечто прозрачное, холодное, со вспыхивающими на солнце брызгами и дополнила картинку юной эльфийской девой в короне и с кувшином на плече. Если такое нарисовать на пергаменте, а сверху посыпать золотой пыльцой, можно смело дарить Полин на Новый год.

— Да вы романтик, магистр, — не без ехидства отметила я.

— Эльфы, — пояснил Сигурд. — С кем поведешься…

Я припомнила другую лыкоморскую поговорку: «С оборотнем ляжешь — с блохами встанешь», — и поторопилась вернуть разговор в безопасное русло:

— Так что там насчет гороскопа?

Кафий, пускай без цедры и пряностей, был сварен вполне прилично, и потому мне уже начинало хотеться спать. Судя по всему, Эгмонту тоже — поэтому он был краток.

— Семейная жизнь у Трубадура с Рандориэлью получилась счастливая, но весьма бурная. Она — эльфийка, он — человек, зато родом из Кабреры. А попасть под брошенный сгоряча фамильный сервиз даже боевому магу не хочется. В общем, я поговорил с магистром Зираком — он первоклассный астролог, Яльга, ты не знала? — и решил наносить им визиты только в благоприятные дни.

— Для кого благоприятные? — въедливо уточнила я.

— Для правящей королевской четы, разумеется. — Эгмонт был сама официальность. — Но оба они, и Рандориэль, и Родриго, отродясь не увлекались астрологией, так что выводы сделали прямо противоположные. С вечера, допустим, они разругались вдрызг, любимая собачка королевы с перепугу изгрызла обои в тронной зале, гномский посол выпил все запасы успокоительного — наступает утро, приезжаю я, и все разом становится хорошо. Дырку на обоях загораживают картиной (а то, что она стоит прямо на полу — так это творческое переосмысление!), собачку срочно дарят гномскому послу. Немедленно выясняется, что ночью Родриго сочинил свою лучшую кантату, которая исполнена такой любви и такого трагизма, что Рандориэль, рыдая, бросается ему на шею. Все! Все довольны.

— А у Принце… Рандориэли разве нет своего астролога?

— Есть, разумеется. И всякий раз, когда мы с ним сталкиваемся, он смотрит весьма понимающе. Один раз даже назвал меня коллегой. Но не в астрологе дело — не знаю, что сейчас с гороскопом, а вот собачки, послы и скандалы случаются у эльфов довольно часто. Нам обрадуются, как родным.

— А как пройти во дворец? Потайным ходом?

— Обычным. Меня там знают.

— Кружку давай, — сказала я, выдержав почтительную паузу.

После того как Сигурд добровольно взял на себя готовку, мне было как-то неловко отмазываться от мытья посуды. А чтобы Эгмонту было не так обидно, мы поделили эту миссию пополам. Один вечер я — один вечер он. А что? Все честно.

Всю ночь мне снился сон — один, зато большой и приятный. Сперва это был эльфийский лес — весь такой смутно-золотистый, с разлапистыми листьями и изломанными тенями от ветвей. В лесу почему-то пахло самыми модными духами алхимического факультета. Я бродила по каким-то бесконечным полянам, а следом за мной по деревьям прыгал отряд остроухих лучников. «Погранцы, наверное», — ласково думала я. Им только хвостов не хватало.

Потом лес как-то кончился. Посреди широкой эльфийской степи воссияла огромная стрельчатая башня. Стены ее были выложены опалом (опала я в жизни не видывала, поэтому во сне он переливался всеми цветами радуги). По высокому тонкому шпилю бегал вверх-вниз сгусток золотого сияния. «Да это же наш Солнечный шпиль!» — дошло до меня. Неужто близнецы и его сперли?

Двери башни распахнулись, и оттуда величаво выплыла эльфийка в короне. Корону я запомнила, эльфийку — нет; кажется, за спиной у нее маячил чернявый субъект с лютней, и оттуда слышалось непрерывное жалобное позвякивание.

— Добро пожаловать, гости дорогие! — сказала эльфийка, сильно окая, и в руках у нее появился поднос с хлебом, солью и кафейником.

— Ай нанэ! — неожиданно подыграл субъект с лютней.

Я вздрогнула и проснулась. Было около трех часов утра, только-только начинало светать, и лес окутывала неуютная серая дымка. Предусмотрительный Сигурд заснул в человеческом обличье и все равно лег от меня подальше. Ну и ладно, зато рядом есть Эгмонт. Он, конечно, не такой меховой, зато у него очень теплый плащ.

— Ты же поделишься плащом с несчастной адепткой? — сонно пробормотала я.

Маг не ответил, и мне удалось отвоевать около половины.

Болело ухо — я его отлежала. Спать хотелось все меньше. С этим надо было бороться, и я, закрыв глаза, представила зеленый лужок, перегородку и белых слонов, по очереди перепрыгивающих через нее. Раз слон, два слон, три слон… на пятом воображение разгулялось, и слоны стали прыгать попарно, переплетя хоботы. Третья или четвертая пара зацепила и уронила перегородку.

Я наорала на слонов и оставила их восстанавливать разрушенное, а сама тем временем принялась думать о другом.

Завтра — да нет, уже сегодня! — мы выйдем из зоны телепортационного запрета. И зачем Лерикас он сдался?.. Можно будет позвать элементаль, пускай новости расскажет. Как там Полин? Что близнецы без меня поделывают? А Хельги, а Генри, а Валентин де Максвилль? Нет, мы об этом думать не будем!

Завтра, завтра… сегодня то есть… Интересно, какая она — эта Башня Дальней Любви…

Слоны тем временем починили перегородку и терпеливо ждали, когда я про них вспомню. На пятнадцатой паре я уснула.

Наутро распогодилось, день обещал быть жарким. Через пару часов мы наткнулись на тропинку и дальше пошли по ней — я тихо радовалась, потому что прогулки по нехоженому лесу мне изрядно надоели. Солнечная ладья медленно плыла по небу, и я загадала — когда она встанет над вон той далекой сопкой, Эгмонт уже закончит строить телепорт.

Внезапно послышалось хлопанье крыльев; я подняла голову и чуть не получила по носу длинным, черным с прозеленью хвостом. Над нами пронеслась донельзя наглая сорока; впрочем, сперва я увидела только черно-белый росчерк, а рассмотрела птицу, лишь когда она опустилась на закачавшуюся еловую лапу.

— Нахалка какая, — пробормотал Сигурд. У оборотней сорок тоже не особенно уважали. — Кыш!

Сорока переступила по ветке розовыми лапами и повернула голову. Блеснул круглый черный глаз. «Это не птица, это птиц», — мелькнула странная мысль.

Сорок открыл клюв, но вместо стрекотания совершенно по-человечески прокашлялся.

— Магистр Рихтер, — сухо сказал он, — у меня крайне мало времени, но я обязан выполнить свой профессиональный долг. За вами следует Тьма. Мне неизвестно, каково ее имя, кто ее выпустил, следовательно — я не могу сказать, как с ней бороться. Но кто предупрежден, тот наполовину вооружен. Будьте осторожны.

— Передайте мою благодарность конунгу, Эрик, — еще суше и официальнее ответил Эгмонт. Он был совершенно невозмутим — можно подумать, каждый день сороки разговаривают!

— Непременно, — кивнула птица, а через мгновение в ней что-то неуловимо изменилось. Застрекотав, она взлетела и скрылась среди деревьев.

— Что это было, Эгмонт? — не утерпела я.

— Сеанс магической связи. Это, адептка Ясица…

— Знаю-знаю, — закончила я, — на пятом курсе.

Повисло молчание. Я ждала, когда маг и волкодлак зададут вопрос: о какой такой Тьме говорил аррский некромант? И тогда мне придется рассказывать о том, что следит за мной, о том, что чуть не догнало нас с Полин… Так это из-за меня мы все в опасности?

Тогда нужно рассказать, конечно. Но до чего же не хочется, о боги! Можно хотя бы не сейчас, а? Вечером, на привале… то есть в эльфийском дворце?

— Ладно, — нарушил тишину Сигурд. Почему-то он прятал глаза. Я глянула на Эгмонта — то же самое. — Пойдем, что ли. Еще немного осталось.

В дверь стучали, и, похоже, достаточно давно. Эрик Веллен открыл глаза и потратил несколько секунд на то, чтобы приноровиться к человеческому зрению. За это время он узнал о себе много чего интересного — Сим отличался любовью к точным формулировкам, особенно когда поблизости не было конунга.

Некромант бросил взгляд на дотлевающую кучку, в которой никто не узнал бы отличный амулет-преобразователь (двенадцать золотых; полторы недели…), но тут раздался жалобный треск: стул не выдержал. Дверь распахнулась, и в комнату влетел разъяренный кошкодлак. Для его праведного гнева тут было слишком мало места, поэтому Сим нарезал несколько кругов, рыкнул на портрет Ансегизела Мудрейшего и, сжав кулаки, сквозь зубы процедил:

— Придворный маг аррского конунга! И долго ты собираешься сидеть здесь и пялиться в огонь? Я… я долблюсь сюда уже полтора часа, все дятлы обзавидуются! Мрыс эт веллер! Я же не птицедлак, в конце концов!

«Полторы минуты», — привычно перевел Эрик.

— Конунг меня звала?

— Нет! Это я развлекаюсь! Соскучился, понимаешь! — Тут взгляд Сима упал на оплавленную массу в жаровне, и тон его изменился. — Ты что, колдуешь втихомолку?

— Нет, — язвительно сказал Эрик. Он страшно устал, и Сим начинал его раздражать. — Я закрылся на стул, чтобы в одиночестве полюбоваться на Ансегизела Мудрейшего.

Кошкодлак с сомнением осмотрел портрет.

— Ага, как же… — Он опять глянул на жаровню. — А ты вообще… Ладно, понял, это твое дело! Но конунг хотя бы знает?

— Тебя это не касается, — отрезал некромант. «И конунга тоже», — подумал он, но говорить не стал.

Зрение, кажется, перестроилось, насчет остального не стоило и думать: амулет был очень хорош, его хватило до самого конца разговора. Он встал, придержавшись за стол, и пошел к двери. Сим двинулся следом.

— Слушай, — почти миролюбиво сказал кошкодлак, когда они зашагали по коридору. — Давно хотел тебя спросить…

Насколько Эрик знал жизнь, «давно» у Сима означало максимум пять минут.

— Что это значит: прервать телепорт?

Эгмонт долго возился с телепортом, разложив перед собой с десяток амулетов и вычерчивая в воздухе самые разные знаки. Я попыталась помочь, выслушала краткое: «Брысь отсюда!» — и обиженно сопела до самого конца. Сопение сопением, но и посматривать на телепортационную решетку я не забывала. Там, у эльфов, если найдется свободный часик, нужно будет позаниматься по «Справочнику». Или пускай Эгмонт меня потренирует — учитель он или кто?

Контуры телепорта отливали радужным, в точности как опаловая башня в том сне. Я сочла это хорошей приметой и, ступая в телепорт, не стала закрывать глаз.

Мир исчез, растворившись в безоглядной темноте. Секунда, другая, третья… на моей памяти это оказалась самая длинная телепортация, и мне скоро стало скучно. Я развлекалась мыслью о том, что в эльфийском лесу нужно непременно выяснить, правда ли слово «эйквернет», так любимое близнецами, означает «достойный старший товарищ, мудрый друг». Они очень рекомендовали использовать его в личном общении с преподавателями, но сами почему-то стеснялись. Ну и много чего еще надо узнать!..

На этой мысли телепортация завершилась — как всегда, мягко. Даже слишком мягко, наверное.

Мы стояли посреди огромного возделанного поля. Куда ни падал взгляд, всюду зеленели низкорослые бодрые кустики, усеянные маленькими белыми, розовыми и сиреневатыми цветками. Под ногами почавкивала жирная земля.

— Картошка! — ошарашенно констатировал Сигурд.

Я только плечами пожала. Какие нынче пошли интересные эльфийские леса!

Рихтер не отрываясь смотрел куда-то вдаль. На фоне курчавых облаков виднелся небольшой дворец — этакая летняя резиденция. Архитектура была изящная, но никак не эльфийская, да и башенок, пускай и декоративных, я насчитала штук шесть.

— Это, стало быть, и есть Башня Дальней Любви? — со странным выражением спросил волкодлак.

— Эгмонт… — медленно сказала я, заподозрив неладное. — Только не говори, что это твой фамильный замок! Это же… это… Донжон куда дели?!

«Снесли к лешему!»

— Нет, — обреченно произнес маг. — Все гораздо хуже. Это владения барона Хенгернского.

Мы с Сигурдом недоумевающе переглянулись.

— Мужа моей матери, — закончил мысль Эгмонт.

Глава шестая,

в которой продолжается вечная тема отцов и детей, винные погреба барона Хенгернского подтверждают свою заслуженную славу, а Поль Цвирт наконец получает шанс выполнить задание Магистра Эллендара

Картофельное поле было огромным, но небесконечным. Мы шли след в след, стараясь как можно реже наступать на цветущие кустики. Шесть сапог почавкивали в унисон, и за нами тянулась цепочка отчетливых, глубоко пропечатавшихся следов.

Наконец мы добрались до изгороди — разумеется, живой и довольно колючей. Она тоже цвела и благоухала; вокруг синих цветков вились три или четыре бабочки. Сперва я восхитилась, потом случайно укололась и преисполнилась искреннего патриотизма. Все не так в этих Западных Землях! То ли дело у нас в Лыкоморье! Был бы здесь покосившийся заборчик из серого от дождей горбыля — не перепрыгнули бы, так уронили, все едино разницы никакой!

Перепрыгивать это колючее великолепие было себе дороже. Дружно чавкая сапогами, мы прошли почти по всему периметру поля и нашли небольшой прогал в изгороди. Самое грустное, что буквально в десяти шагах начиналась цепочка знакомых следов.

Изгородь была невысокая, но верхние ветки накрепко переплелись над прогал ом, образовав самую настоящую арку. Я-то прошла без особых проблем, а вот Сигурду пришлось сложиться едва ли не вчетверо. Очевидно, все здешние воры были ребята габаритные, выросшие на свежем воздухе и парном молоке.

Про молоко я вспомнила не просто так — рядом знакомо позвякивали колокольчики. Невдалеке, на зеленом лугу у леса, прогуливалось пять коров: шоколадные, с белоснежными пятнами (мылом их моют, что ли?), не очень большие, зато — даже отсюда видно — молочные. Я сглотнула слюну и с тоской вспомнила о пустой фляжке.

Сразу за изгородью обнаружилась проселочная дорога. Я очистила один каблук о другой, придирчиво осмотрела сапоги и решила, что сойдет. Тут главное, с кем сравнить: если с Эгмонтом, так можно и не стараться, а если с Сигурдом — вполне прилично получается. Для собственного спокойствия я выбрала Сигурда. Замок виднелся на холме слева, и я никак не могла понять, к нему мы идем или совсем наоборот. С одной стороны, в замке родственники. С другой — мне ли не знать, чего стоят кровные связи?

— Эгмонт, — решилась я наконец, — а у тебя с этим бароном что — война или дружеский союз?

— Мы — одна семья. — Маг был на удивление краток. Я не отставала:

— Ну это мы уже уяснили, правда, Сигри?..

Речи о высоком были прерваны самым прозаическим образом: мимо нас, бодро цокая копытами, поскрипывая и распространяя запах свежего дегтя, проехала груженная сеном телега.

— Guten Abend, Herr Egmont![12] — Возница, переложив вожжи в левую руку, правой почтительно приподнял шляпу.

— Guten Abend! — пискнуло с самого верха копны дите неопределенного пола.

— Guten Abend, — ответил Herr Egmont.

Оборотень посмотрел на него долгим внимательным взглядом.

— О, magistre, — восхитилась я, старательно выговорив дрожащее «р». — Mais vous etes polyglotte![13]

— Я родом из этих мест, — пожал плечами Рихтер, проигнорировав мой сарказм. — Кстати, ma mere est araniesse.[14] Так что араньенский язык я тоже знаю неплохо.

Я обиженно хмыкнула. Ну хоть когда-нибудь, ну хоть один разочек я могу быть лучше этого надутого мрыса?

— Значит, так, — вмешался Сигурд, прервав зарождающийся международный конфликт. — Еще одно слово — и вы у меня будете греакор изучать! И оба эльфаррина, старший и младший. Язык у нее не заворачивается, ишь ты! Такое «р» не каждый волк прорычит. Лодырь ты, Яльга, вот что!

— А я что говорю! — поддержал его маг.

Я опешила. Вот от Сигурда я такого не ожидала.

— Сигри! И ты туда же? А я к тебе — со всей душой, почти как к родному! Что бы сказала твоя достойная матушка, Сигурд дель Арден?

— Что эльфаррин пора изучать! — упрямо буркнул оборотень. — Это, между прочим, язык международного общения!

— А мне казалось, мы с ней и так прекрасно друг друга понимали… — заметила я как бы вскользь.

Сигурд несколько смутился и больше к этой скользкой теме не возвращался.

— Обратите внимание, — ни к селу ни к городу произнес Эгмонт, — на удивительную архитектуру этого замка. Издалека он кажется почти игрушечным, но на самом деле еще никому не удавалось его взять.

— А что, много было желающих?

— Еще бы! Да одни винные погреба чего стоят! Им больше шестисот лет, и говорят, что целы еще бочки, которые помнят самого первого барона Хенгерна. Четыре века назад, во времена Сорокалетней войны…

Никогда раньше не замечала за Эгмонтом любви к истории и спиртным напиткам. «Что с человеком делает визит в родные края!»

Дорога между тем поднималась в гору, и совершенно непостижимым для меня образом мы вдруг очутились прямо перед замком. Вблизи он еще сильнее напоминал пряничный домик — я видела такие в витринах дорогущих лавок, особенно зимой, под Новый год. Башенки оказались ненастоящими: так, изящные островерхие надстройки над боковым фасадом. Но красная крыша! Резные балкончики! Вразнобой торчащие дымовые трубы!

Я не понимала только одного: каким образом сие прелестное сооружение смогло пережить столько войн и сберечь винные запасы. Одно из двух: либо я чего-то не понимаю в фортификации (я в ней и впрямь почти не разбиралась, но такие выводы, кажется, может сделать и полный профан), либо со времен войн и набегов замок успели несколько раз перестроить. Но, присмотревшись, я поняла, что ошиблась дважды. Замок был стар и отнюдь не беззащитен. Его окутывала тончайшая сеть магической защиты, и мне не стоило труда узнать стиль отдельных заплат.

Передний фасад замка был спрятан за небольшим садом. Я почему-то считала, что во всех приличных замках садики разбивают во внутреннем дворе, да и то для сугубо практических надобностей — целебные травы, пряности, яды. Во всяком случае, так писалось в тех трактатах, к которым нас отсылал уважаемый кем-то волхв Легкомысл. Но темная зелень неподстриженных деревьев так странно контрастировала со светлой, почти песочного цвета стеной, что я просто смотрела, забыв про все и всяческие трактаты.

Дорожка была посыпана не то невероятно крупным песком, не то очень мелким гравием. Мы поднялись почти на самую вершину холма, когда навстречу нам из-за деревьев выбежал мальчик лет девяти в красной курточке. За ним, изрядно отставая, торопился пожилой господин в длинном просторном одеянии, на котором не хватало разве что вышитых комет.

— Луи! — горестно взывал он. — Луи! — И далее непонятно, потому что араньенский я знала в строго очерченных пределах.

— Эгмонт! — Не добежав нескольких шагов, мальчик остановился, тоскливо глянул через плечо на субъекта в балахоне и скороговоркой выдал: — Приветствую-вас-уважаемый-старший-брат-и-его-спутники! — На этом он счел свой долг выполненным и радостно добавил: — Это я вас первым заметил! Я!

К моему искреннему облегчению, мальчик говорил на лыкоморском — с невероятным акцентом, но вполне разборчиво.

Подбежавший субъект несколько минут пытался справиться с одышкой, после чего выдал длинную укоризненную тираду. Она, похоже, не предназначалась для посторонних ушей и потому была без перевода. Привычный Луи только передернул плечами.

Я смотрела на него и вспоминала вечное развлечение всех сирот-побродяжек — выдумывать себе хитроумную родословную, благородных родителей, горюющих об утраченном чаде, и богатый дом (в скобочках — замок, в скобочках — нужное подчеркнуть). Реальный родитель, пускай и благородный, и с замком, меня категорически не устраивал: я знала жизнь и смело полагала, что он отнюдь не горюет. Но сейчас я понимала, что завидовать было особенно нечему. О боги мои! Так что, меня бы тоже так вырядили? Я представила себе себя же — с завитыми, красиво уложенными волосами («Не дергайтесь, фройляйн, эта шпилька ничуть не колется! Зато прическа совсем как у супруги вашего папеньки!»), в пышном платье мытого бархату с выступающими из-под кружавчатых нижних юбок панталончиками, в ажурных чулочках и туфельках, расшитых жемчугом. Стало как-то не по себе. А ведь носила бы, куда денешься!

Луи было немного проще — ни кружавчики, ни панталончики ему не грозили. Да и жемчуга на его туфлях не имелось. Однако с лихвой хватало и того, что есть: коротенькая бархатная курточка, нежно-кремовая рубашка с пышным кружевным жабо, темные кюлоты с шестью крупными пуговицами по боковым швам, белоснежные — да уж, не повезло — чулки плюс туфли с крупными пряжками. Завершал картину бархатный берет с пером неведомой птицы.

В этот момент я поняла, почему Эгмонт так редко бывает у родственников.

Впрочем, сам Луи был совершенно нормальным ребенком. Правая пряжка болталась буквально на одной нити, чулки на коленках были выпачканы в травяной зелени, а на курточке не хватало пуговицы — третьей сверху.

На старшего брата, кстати, Луи совершенно не походил.

— Эгмонт! — Он аж подпрыгивал на месте от радости. — Ну идемте скорее в замок! Я должен поскорее… э-э… cette… — Наставник смотрел выжидающе, и Луи быстро нашелся: — Доставить матушке эту радостную весть! А у нас такие новости! Ты вне закона, да? А Аннелизе замуж выдают! А Курт на войну собрался, только войны пока нет, но это ничего, правда?

Он сделал паузу, чтобы набрать воздуха, и продолжил в том же темпе:

— А у Матильды опять щенки! Пока такие вот. — Он показал в воздухе размеры. — Все рыженькие, а один черненький, и над глазами такие пятна желтые! Девчонки говорят, мне не дадут, а отец говорит, что я почти совсем уже взрослый, так что посмотрим! Эгмонт, а ты надолго? А ты меня с собой в Академию заберешь? Эгмонт, ну пожалуйста! Ну ты же обещал!

Я окончательно запуталась, кого выдают замуж, а у кого уже есть щенки, и при чем здесь волкодлаки, и кому что должны дать. Только десятью шагами позже до меня дошло, что Матильда, скорее всего, не имеет отношения к оборотням. Все-таки у братьев имелось кое-что общее — например, способность вцепляться в собеседника не хуже аль-буянских бычьих псов.

А интересная, должно быть, у Эгмонта матушка!

Но тут Эгмонт выдал такое, что мне разом стало не до матушек и не до собак.

— А вот это, Луи, — сказал он, легко перекрыв поток новостей, — мои друзья, Яльга Ясица и Сигурд дель Арден. Сигурд — волкодлак, он из Арры. А Яльга — моя ученица, будущий боевой маг. Кстати, она тоже очень любит собак. Только говори с ней по-лыкоморски.

«Вот мрыс!» — успела подумать я.

То ли оборотень в здешних краях — наискучнейшая обыденность, то ли аррские волки не интересовали будущего барона Хенгерна, но мальчик не обратил на Сигурда почти никакого внимания. Зато на меня он смотрел будто на ожившее изваяние князюшки.

Вот тут-то и проявилось незаметное прежде фамильное сходство. Совершенно эгмонтовскими движениями Луи выпрямился, расправил плечи, незаметно одернул курточку и, невольно копируя интонации старшего брата, произнес очень светским тоном:

— А какую охоту предпочитает фрой… госпожа Ясица? Я, к примеру, очень люблю псовую.

По глазам было видно, что ему куда интереснее было спросить про боевую магию, но Рихтеры, пускай они даже Хенгерны, по сути совершенно одинаковы. Они прекрасно помнят, что такое долг и этикет.

— Последний раз я охотилась на василиска, — скромно ответила я. Шедший впереди Эгмонт споткнулся на ровном месте. — Ваш брат может поведать вам все подробности. Не так ли, магистр?

— Позже, — пообещал маг. И я тут же задумалась. Интересно, кому из нас он это сказал?

Мальчик сосредоточенно придумывал следующий вопрос. А может, просто переводил его на лыкоморский.

— Знаете что, Луи, — опередила я его, — будем друзьями! Зовите меня просто — Яльга. У нас, боевых магов, не приняты излишние церемонии…

— Правда? — просиял Луи. — Я так и думал!

В этот момент мы вступили в тень разросшихся деревьев. Они были действительно старыми, каждое — не меньше чем в два обхвата, и земля бугрилась от толстых корней. Их крона дробила солнечный свет и заслоняла замок — поэтому то, что находилось впереди, оказалось для нас с Сигурдом полной неожиданностью.

Это было сердце здешнего садика — небольшая композиция из стриженого букса, этакий зеленый лабиринт, выполненный в виде эльфийского узлового узора. В центре располагался небольшой фонтан. Его мраморный бортик был сделан как немного упрощенная копия общего узора, а из середины била высокая прозрачная струя.

По дорожкам, посыпанным цветным песком, прогуливались две женщины в длинных платьях на небольших кринолинах. У правой дамы платье было насыщенно-изумрудным, у левой — светло-бежевым. Ко всему прилагались чепчики, зонтики, кружевные перчатки и длинная собачка шоколадного цвета. Зеленая дама говорила, бежевая слушала, собачка носилась по аллеям и пыталась пролезть в буксовые заросли. Ветер доносил до нас обрывки разговора, но я различала только отдельные слова: повторяющееся «Аннелизе», «варенье», «сливы» и совершенно непонятно к чему «господин».

— Я побегу к матушке? Эгмонт?

Не дожидаясь позволения, Луи со всех ног помчался по дорожке. Наставник, вздохнув, возвел очи горе. Эгмонт что-то сказал ему по-аллемански; тот поджат губы и следующую тираду выдал таким тоном, что я даже опешила. Стало быть, и магистра Рихтера могут отчитывать как нашкодившего мальчишку? Но Эгмонт только рассмеялся в ответ.

Луи с разбегу налетел на зеленую даму и затараторил что-то понятное без всякого перевода. Собачка плюхнулась на землю и уставилась на нас. Наверное, она тоже поняла по-араньенски — а может, просто решила передохнуть. Дама в бежевом сказала что-то строгое и укоризненное, а дама в зеленом, напротив, рассмеялась и поправила мальчику берет.

Мы подошли уже достаточно близко, и Луи, ловко вынырнув из-под материной руки, указал на нас кивком:

— Это друзья нашего Эгмонта, матушка! Госпожа Яльга Ясица — она боевой маг, и собак любит, и на василиска охотилась! — и господин Сигурд…

— Дель Арден, если я не ошибаюсь, — закончила дама на превосходном лыкоморском. Голос у нее был довольно низкий и напоминал по тембру кошачье мурлыканье — свойство, общее для большинства араньенок.

Оборотень молча поклонился, не задавая ненужных вопросов.

Дама смотрела на нас из-под зеленого бархатного чепца. Ей можно было дать около сорока лет, но путем простого арифметического расчета я пришла к выводу: больше. Гораздо больше. Если Эгмонту тридцать два… хм. Какая разница, сколько ей лет, если она и сейчас была очень красива? Широкие скулы, чуть заостренный подбородок, слишком широкие, как сказали бы в Межинграде, брови. Глаза у нее были чуть раскосые, очень большие и темные — в них не отражался свет, и я впервые поняла, что имела в виду Полин, когда говорила «бархатный взгляд».

Вторая же дама, та, что в бежевом, при ближайшем рассмотрении оказалась барышней — она вряд ли была старше меня. И, наверное, поэтому изо всех сил старалась казаться как можно более взрослой. Именно она сказала, поигрывая зонтиком:

— Представьте же нас, брат…

Эгмонт с видом человека, выполняющего опостылевшую повинность, произнес:

— Господа, имею честь представить вам — моя матушка, баронесса фон Хенгерн, урожденная маркиза Эрмина д'Армион. И старшая из моих младших сестер, Аннелизе фон Хенгерн. Извини, Аннелизе, имени твоего жениха мне пока не сказали.

Аннелизе перестала изображать каменную статую с зонтиком и приятно порозовела.

— Кстати, Эгмонт, — баронесса изящно шевельнула левой бровью, — твоя популярность становится уже просто неприличной. С этим надо что-то делать. Какое-то время назад нам нанесли визит твои коллеги — помнится, человек пять или около того. Тот, что был у них за старшего, привез с собой рулон плакатов, нарисованных весьма посредственно. Представь себе, один из них он даже пытался прикрепить на стену нашего замка! Впрочем, — она остро глянула на нас с Сигурдом, — нельзя сказать, чтобы они вовсе не имели сходства с оригиналом…

— Имели, — не особенно натурально вздохнула я. — И где теперь эти… коллеги?

— А пес его знает, — непринужденно сказала баронесса. — В последний раз кто-то из челяди видел их… мм… да, две недели назад. Это было еще до того, как барон предложил им экскурсию по нашим винным погребам. Барон полагает, еще пять дней они продержатся там на печенье и сыре, а после можно будет отправить мужиков на поиски.

Эгмонт быстро взглянул на мать:

— Надеюсь, их соседство не повредит той бочке мадеры в предпоследнем левом тоннеле?

— Вряд ли, — отмахнулась она. — Туда без карты не дойти, а эти и с картой не доберутся.

«Не доползут», наверное, было бы точнее. Но я не стала учить госпожу баронессу лыкоморскому.

Эрмина фон Хенгерн наклонилась и привычным движением подхватила проносившуюся мимо длинную собачонку. Та протестующе тявкнула и потрепыхалась, но скоро смирилась и повисла этакой муфточкой. «За что мне все это?» — горестно вопрошали ее глаза цвета очень темного шоколада.

— Аннелизе, — баронесса повернулась к дочери, — ступайте в дом и отдайте надлежащие распоряжения. Вы уже взрослая и знаете, что нужно делать.

Старшая из младших сестер Эгмонта молча присела в реверансе.

Телепорт оказался маленьким и тесным, но построен он был очень профессионально. На несколько мгновений семерых ковенских магов накрепко притиснуло друг к другу так, что никто не мог даже вздохнуть, однако когда мрак исчез, они очутились точно перед воротами Арры. Направо и налево простиралась знаменитая деревянная стена, которую не брал магический огонь. Впереди возвышалась островерхая воротная башня. Сзади настороженно молчал сосновый лес.

«Делай что должно, и пусть случится то, чему суждено!» Магистр Цвирт решительно оглядел подчиненных, кивнул и выступил вперед.

В тот момент, когда он сделал шаг, створки ворот дрогнули и беззвучно распахнулись. На той стороне стояло несколько человек — семеро, каким-то непонятным чутьем понял Цвирт. И среди них была одна женщина.

В груди у магистра екнуло. Он не ожидал увидеть конунга так скоро, и все слова положенных приветствий, которые он зубрил по длиннющему свитку, разом вылетели у него из головы. Все, на что его хватило, — это молча поклониться. Он не видел, что делают его люди, но страстно надеялся, что они последуют его примеру.

— Арра приветствует вас, люди КОВЕНа! — с заметным акцентом сказала женщина. Она чуть растягивала гласные, а сдвоенный «р» прозвучал как низкое ворчание. У нее были черные блестящие волосы, светло-карие глаза и темная родинка над верхней губой. На плечах висел тяжелый темно-красный плащ, расшитый золотыми узорами. — Я — Ланна даль Вирг, а вы — магистр Поль Цвирт.

«Я знаю», — чуть не брякнул маг. От облегчения у него в прямом смысле потемнело перед глазами. Кем бы ни была Ланна даль Вирг, что бы ни значило ее одеяние, она не золотой дракон. У него еще есть время.

— А я — Сим, просто Сим! — Из-за плеча Ланны вывернулся подвижный молодой человек с серо-розовыми волосами. Он улыбнулся, излучая невиданное гостеприимство, и Цвирту вдруг почудился радостно оскалившийся пардус. — Будем знакомы! Как мы рады, как рады! Да не стойте вы так, дорогие маги! У нас в Арре гостей на пороге не едя… э-э…

— Брысь! — прошипела женщина, почти не разжимая губ.

Молодой человек исчез, послав магам извиняющуюся улыбку.

— Прошу вас, — убедительно сказала Ланна. — Следуйте за мной, я проведу вас в палаты конунга.

Они шли по улицам Арры в следующем боевом порядке: впереди Ланна и Цвирт, следом его отряд, а замыкали цепочку остальные шестеро волкодлаков. Серо-розового Сима нигде не было видно, но Поль постоянно чувствовал на себе чей-то нахальный взгляд. Может быть… да нет, вряд ли… какое отношение мог иметь к нему, допустим, тот лохматый кот, что пялился на них с толстой яблоневой ветки?

Ланна молчала. Дул небольшой ветер, и ее красный плащ, приколотый двумя золотыми пряжками, шевелился как живой. Цвирт украдкой покосился на ее чеканный профиль — женщина не была красавицей, но черты имела поразительно правильные — и, стараясь справиться с волнением, стал припоминать события последних дней.

После того разговора с Ардис Урсулой Рэгмэн (точнее сказать — с Ардис, ее учеником и их замечательной тетрадью) дело почти не сдвинулось с мертвой точки. Цвирт был уверен, что беглецы рискнули пересечь Драконий Хребет, чтобы просить защиты у конунга волкодлаков. Тем более что Рихтер ввязался в эту авантюру и втянул в нее адептку лишь с одной целью: устроить оборотню побег из ковенской тюрьмы.

Но полезть в эти горы мог только сумасшедший — или магистр Эгмонт Рихтер, что, как убедился за шесть недель Поль Цвирт, есть почти одно и то же. Скорее всего, тела обоих магов, занесенные снегом, лежат где-нибудь на западном склоне Драконьего Хребта. Или стали добычей тамошней живности, весьма и весьма многочисленной. Но оборотень, подданный Арры, имел все шансы дойти до города живым. Один — это хуже, чем трое, но лучше, чем совсем никого.

Поразмыслив, Цвирт пришел к непростому решению. Хочешь не хочешь, а надо было отправляться к Аррани Валери. В конце концов, КОВЕН находился в своем праве, а найденный при Ардене артефакт был опасен и для оборотничьих земель. Вопрос лишь в том, как объяснить конунгу, почему никто не удосужился рассказать ей о преступлении ее подданного…

Вечером восемнадцатого грозника Цвирт изложил свои мысли в докладе Эллендару. Почтовая гарпия улетела в ночь, а в восемь часов утра уже вернулась с ответом. Великий Магистр КОВЕНа был совершенно согласен и обещал сегодня же начать переговоры о встрече.

Они затянулись на две недели.

В первые несколько дней Цвирт маялся от вынужденного безделья. Он даже подумывал, не нанести ли визит белому слону, но потом его осенила мысль, показавшаяся, прямо сказать, гениальной. В два счета собравшись, Поль телепортировал в Листвяги и прямым ходом направился в тамошний филиал «Ильмариненс и Лериэ».

Поначалу банк произвел на него самое благоприятное впечатление. Цвирт любил, когда соблюдают традиции, а здесь все было так по-гномски: и заговоренные камни с родных гор, и часы (ну непременно — с равными стрелками!), и огромная роза в цвету. Маг предъявил свою бляху, и его провели в отдельную комнату, окна которой были завешены непрозрачными белыми шторами. Там ждал начальник отделения, поразительно молодой гном, всеми силами старавшийся произвести впечатление серьезного и делового.

— Чем могу служить? — спросил он, по обычаю предложив кафию, чаю или вина на выбор.

Цвирт очень хотел попросить голубого чаю — такая редкость! — но он понимал, что тогда делового разговора не получится. Пришлось отказаться, но гном оценил это скорее со знаком «плюс».

— КОВЕНу стало известно, — при этих словах гном откинулся на спинку стула, а его зеленоватые глаза приняли совершенно непроницаемое выражение, — что пятого числа сего месяца и года в вашем отделении банка побывал Эгмонт Рихтер. Мы предполагаем, что он желал обналичить часть своих средств. Однако же не вполне понятно, почему сотрудники банка не сообщили об этом в КОВЕН, — хотя каждому известно, что Эгмонт Рихтер со спутниками находятся вне закона…

— Хм, — вежливо сказал гном. Глаза у него были как зеркало: сколько Цвирт в них ни всматривался, он видел лишь свое отражение. — Прошу вас, магистр, взглянуть вот на эту стену.

Цвирт послушно взглянул. Стена была бежевая, и на ней висела небольшая табличка в темно-зеленой рамке. «Клиент всегда прав!» — безапелляционно утверждала она.

— Банку «Ильмариненс Лериэ» совершенно все равно, кем является тот или иной клиент. Нас не интересует его имя, биография, жизненные неурядицы — только то, имеет ли он доступ к счету. Если имеет, значит, он будет обслужен. Полная анонимность! На этом, дорогой магистр Цвирт, зиждется вся наша система! Никто не скажет, что «Ильмариненс Лериэ» имеет какой-то интерес, кроме финансового. И КОВЕН не раз был благодарен этой особенности нашей фирмы.

Гном встал и поклонился. Разговор был закончен. На обратном пути Цвирт машинально взял красочный проспект с рекламой банка — так лучезарно улыбнулась ему кудрявая эльфиечка за стойкой. Очутившись на улице, он опомнился и, смяв проспект, хотел было выбросить его на помойку, но разум быстро взял верх над эмоциями. Чего он мог добиться от этих гномов? Поймать Рихтера они все равно не помогут (да и ловить, скорее всего, уже некого), а вот услугами банка вполне можно воспользоваться. Если они так блюдут интересы клиента… Цвирт отнюдь не собирался освобождать узников ковенской тюрьмы, но жизнь может преподнести самые разные сюрпризы.

Первый сюрприз она преподнесла ему вечером. Почтовая гарпия доставила сообщение от Эллендара, в котором Магистр спешил обрадовать Цвирта: он прилагает все усилия, чтобы выхлопотать Полю командировку в Арру. Ах, это такая удача — редкий маг видел те края!

Цвирт не хотел становиться редким магом. Он полагал, что его часть работы уже выполнена, и выполнена более чем достойно. Ну да, Рихтера не поймали, и что с того? Зато удалось избежать многочисленных жертв! А бывшим коллегой пускай занимается магистр Дэнн, это теперь по ее части.

Но спорить с Магистром Эллендаром мог только Т’ари аунд Велленсдар — и все знали, чем это кончилось. Значит, такова судьба. И Поль мужественно принял этот ее удар.

За полторы недели, потраченные КОВЕНом, чтобы уломать капризного золотого дракона Арры, Цвирт, как полагается настоящему мужчине и боевому магу, уладил свои мирские дела. Он раздал долги — все до единого, даже заплатил квартирной хозяйке. Та мигом почуяла неладное, но деньги взяла и тут же спрятала в комод. Он написал прощальное письмо матери и братьям, в котором завещал им все свое имущество: книги, одежду, мешочек с серебром и кота. Оставалось последнее — попрощаться с Алехандриной. Это было труднее всего.

Будучи подлинным рыцарем, Поль понимал, что не может оставлять девушку в такой двусмысленной ситуации. Ведь он внушил ей некоторую надежду, и она может считать себя обязанной! Вдруг она будет ждать его всю жизнь и никогда не выйдет замуж? Перед внутренним взором Цвирта отчетливо встала исхудавшая, но по-прежнему прекрасная Алехандрина, с осунувшимся бледным лицом, в черной кружевной мантилье… Этого он допустить никак не мог!

Следовало подарить ей на память нечто достаточно ценное и мягко, чтобы не поранить ее нежной души, сказать, что все кончено. Но все деньги ушли на оплату долгов, и Поль с ужасом понял, что дарить ему нечего, кроме книг, одежды и кота. С минуту Поль всерьез обдумывал кандидатуру кота, но тот как раз заорал, требуя еды, и маг решил, что не стоит обременять прекрасную девушку столь грубой животиной.

У него, правда, было кольцо… Он купил его в гномьей лавке и хотел подарить месяца через два… или три… когда их отношения станут действительно серьезными. Но жизнь не оставила ему этих двух или трех месяцев. Что же! Он все объяснит, она не поймет превратно…

Они встретились в центральном парке, возле клумбы, где цвели прекрасные белые розы самого знаменитого сорта. Алехандрина была так свежа и прекрасна, что у Поля в горле встал комок. Он запомнит ее навсегда такой, а она запомнит его. И может быть, старшего сына она назовет в его честь…

Ну или хотя бы внука!

Он нащупал в кармане бархатную коробочку, и это придало ему смелости.

— Алехандрина! — начал он заготовленную речь. — Дорогая! Мне нужно о многом с вами серьезно поговорить. Но сперва прошу вас, примите это от меня…

Он хотел добавить: «На память», — но не успел. Алехандрина Родригес Диас, пылкая и порывистая, как всегда, в одно мгновение надела кольцо на палец и кинулась Цвирту на шею. Поль сам не понял, как это вышло, но через пару минут обнаружил себя страстно целующимся с Алехандриной.

Отступать было поздно. Все заготовленные речи теперь никуда не годились. Он только что скомпрометировал доверчивое юное создание на глазах всего парка.

— Алехандрина, — быстро проговорил Поль, уворачиваясь от очередного поцелуя, — вы… станете… моей… женой?

Последнее слово он буквально вытолкнул из горла.

— Конечно, amore mió!

А что еще могла ответить ему бедняжка?!

— Что это ты такая радостная, mi pajarito? — ворчливо поинтересовалась синьора Паола Диас Фернандес. Ее дочь, напевая, кружилась посреди кухни. — Неужто твой Поль наконец…

— Ах, мама! Да, да! Он сделал мне предложение! — Довольная Алехандрина продемонстрировала матери кольцо. — И он подарил мне это! А ты знаешь, сколько оно стоит?

— У меня хорошая память, — невозмутимо ответила синьора Паола. — Как-никак, mi pajarito, ты твердишь мне об этом уже четыре месяца подряд. Твой гном мог бы взять и подешевле! Ведь стоимость этого кольца вычитается из вашего будущего семейного бюджета! Тебе нужно быть серьезнее, Алехандрина, ты теперь почти что замужняя женщина!

— Ах, мама, я так счастлива, так счастлива! — Алехандрина схватила руки матери и на мгновение прижала их к своему лицу. — А все благодаря вам!

Синьора Паола довольно улыбнулась. Год назад она настойчиво порекомендовала своей неразумной дочери обратить внимание на молодого, но весьма многообещающего ковенца. По здравом размышлении она пришла к выводу, что этот юноша, попав в руки достойной женщине, сможет достичь очень многого. Единственное, что огорчало и мать и дочь, — это вполне понятная робость будущего супруга. «Мужчины — такие робкие создания! — думала порой синьора Паола, вспоминая всех своих четырех мужей. — Они не боятся ни василисков, ни драконов, но просто сказать девушке: „Те quiero!“ — они страшатся больше всего на свете…»

Как хорошо, что у ее Алехандрины есть такая разумная мать!

Цвирт смотрел на комплекс сарайчиков, отчего-то гордо именуемый «палатами аррского конунга», и всеми силами старался скрыть свое разочарование. Здесь не было ни эльфийской утонченности, ни совершенства гномской отделки, ни броской роскоши, так любимой во дворце лыкоморского государя (да, бывали, бывали!). Здесь вообще ничего не было, кроме деревянных домиков, почти черных от времени, которые никто не удосужился даже покрасить. Маленькие оконца; купола-луковки; бывшая в моде еще до начала времен узорчатая резьба.

Чем тут восхищаться, скажите на милость?

Но все же он смотрел, прикрывая глаза от солнца, смотрел на темный шестигранный купол, четко вырисовывающийся на фоне летнего неба. Как это… странно, наверное, да… Он вдруг ощутил, что эти домики, небрежно разбросанные внутри высокого частокола, стояли здесь еще в те времена, когда корабли людей блуждали в Предвечном Океане, следуя за Вечерней Звездой. Время бурлило вокруг них, как море вокруг прибрежной скалы, — но даже в самый сильный шторм этот камень не оказывался под водой.

В тот момент Цвирт понял, почему золотой дракон появился именно здесь. Легко было представить, как над той башенкой, что кажется светлее прочих, вспыхивают на солнце огромные крылья.

— Эта башня посвящена Арведуэнн, — раздался рядом низкий, чуть хрипловатый голос той, кого звали Ланна даль Вирг. «Аррведуэнн»… Два звука «уэ» она слила в один, и слово прозвучало совсем не по-лыкоморски. Женщина тоже смотрела на башню, не щурясь против солнца, и глаза ее казались черными, как эти деревянные стены.

— Я впечатлен, — осторожно признался магистр Цвирт. Большего он сказать не мог, но этого и не требовалось.

Остальные молчали — и люди, и волкодлаки. Они стояли рядом, однако не смешивались, будто вода и масло. «До чего все-таки нам ближе эльфы и гномы! — вдруг подумал Поль Цвирт. — Казалось бы, оборотень — это человек и волк. Если убрать волка… а вот его-то убрать как раз не получается!»

— Идемте, — тише и мягче сказала Ланна. — Конунг ждет.

Она провела их по длинной наружной лестнице, взбиравшейся по стене сразу на второй этаж, и отворила узкую дверь. Маги прошли через анфиладу комнат, похожих друг на друга как две капли воды, несколько раз спустились-поднялись по невесть откуда взявшимся коротким лестничкам, а под ногами все тянулся и тянулся бесконечный ковер темно-красного цвета. Гномский он, что ли? Кажется, на нем были вытканы какие-то сюжеты, и Цвирт совершенно не понимал, зачем топтать такую красоту; но вот ковер кончился, и процессия остановилась перед высокой стрельчатой дверью со стеклянными витражными вставками.

Цвирт глянул на свою провожатую. Та отступила, вежливым кивком дав понять, что на этом ее миссия окончена. Кивнув в ответ, маг положил ладонь на узорную медную ручку. Она оказалась теплой — почти горячей. Нажать, чуть повернуть… дверь распахнулась от толчка, будто подхваченная порывом ветра, и изнутри дохнуло такой магической силой, что Поль машинально вскинул локоть, защищая лицо от яростного драконьего жара. Одновременно ему почудилось, что он идет ко дну и высоко-высоко над его головой сомкнулись темные воды.

Наваждение налетело на него как порыв ветра — и так же внезапно пропало. Поль медленно опустил руку и встряхнулся. В нем проснулось что-то вроде боевой злости, кровь быстрее побежала по жилам. Золотой дракон, стало быть! Ну а за ним — вся мощь КОВЕНа!

И где здесь этот хваленый аррский конунг?

Сжав зубы, Цвирт сделал шаг — первый, потом второй. Он ежесекундно ожидал нового магического шквала, но если то, что билось сейчас у него в голове, можно было выразить словами, они прозвучали бы так: «Я в своем праве!» Да, я не конунг и не дракон; что с того? Я выполняю свой долг! Я пришел не для того, чтобы подмахнуть какой-нибудь договор о правах Лыкоморья на сопредельную скирду! И Сигурд дель Арден — не пушистый щенок, обиженный злыми магами из КОВЕНа!

Я в своем праве!

Как только эта мысль кристаллизовалась из общего эмоционального сумбура, Цвирт вдруг пришел в себя. И первое, что он почувствовал, — это три источника силы, пульсирующие каждый на расстоянии трех-четырех шагов. Три? Но…

Через мгновение он понял, в чем дело.

В комнате находились сразу три дракона из высшей девятки.

Первый небрежно развалился в плетеном кресле, вытянув длинные ноги едва не на середину комнаты. На вид ему было не больше двадцати пяти лет, и лицо его, узкое и насмешливое, одновременно казалось неподвижным и колеблющимся, будто язык пламени. В нем действительно было что-то огненное — хотя бы волосы: темно-рыжие, довольно длинные и сильно растрепанные. Он не принадлежал по рождению к Старшим Расам, но и назвать его человеком было как-то неправильно. Чуть улыбаясь, он поигрывал деревянной пластинкой, в которой Цвирт с изумлением узнал плохонький мнемо-амулет.

Вторая — тоненькая эльфийка с упрямой линией рта — сидела на широком подлокотнике вполоборота к двери. Треугольное лицо, глаза болотного оттенка, выцветший шрам на подбородке слева — она совсем не была безупречной, и Цвирт видывал женщин много красивее. Но естественность порой стоит дороже безупречности. Она сидела на подлокотнике, как птицы сидят на ветке. Золотистые волосы были заплетены «колоском», и кончик косы покачивался над самым полом.

Третьим источником силы оказалась девушка лет двадцати, очень уютно устроившаяся в кресле с ногами (ноги были босые, как удивленно отметил магистр Цвирт). Из всех троих она выглядела самой младшей и самой простой: загорелое лицо, россыпь веснушек, русые, чуть растрепанные волосы уложены немудрящей корзинкой. Опустив ресницы, она почесывала у кота за ухом, будто и не заметив, что в комнату кто-то вошел. Кот довольно щурился, не отрывая взгляда от кончика эльфийкиной косы.

Впрочем, Цвирт не страдал от недостатка внимания: два других дракона разглядывали его так открыто, что он немедленно ощутил себя чем-то вроде белого слона. Это сбивало с толку, но Поль уже начал припоминать, с какими словами полагается обращаться к дракону, когда девушка вдруг подняла глаза. Они оказались синими — синее, чем эльфийские сапфиры, чем небо весной, чем легчайший шелк с Медовых Островов.

Золотой дракон Арры смотрел на Цвирта, продолжая поглаживать серо-розового кота. И Поль забыл все. Время остановилось. Он падал, падал, падал в эту бесконечную синеву; перед его глазами росла трава, светила луна, неуклюже приплясывали лесные тролли, а уши слышали рев огня, шум листвы, тихое жужжание нити, ложащейся на веретено…

А потом Лерикас отвела взгляд, и Цвирт понял, что не покидал этой комнаты, ярко освещенной вечерним солнцем.

— Мы рады приветствовать вас в Арре, магистр Цвирт, — сказала она, легко преодолев многочисленные «р». — Пусть ваши люди заходят, стоять на пороге — плохая примета… А кресел в Конунгате хватает.

Поль почувствовал, как что-то легко толкнуло его под колени. Это и было кресло — подпрыгивая на коротеньких ножках, оно прямо-таки настаивало воспользоваться разрешением конунга.

— Драконы готовы выслушать КОВЕН, — многозначительно сказала эльфийка, когда все маги заняли свои места. — Я — Фириэль аунд Ларе. Это — Корин из Херьянгс-фьорда.

— Я — Поль Цвирт, — по обычаю представился маг, хотя все его существо возражало против такой рискованной формулировки. Он был уверен, что все трое и так знают, как его зовут. Однако эта фраза была чем-то вроде той соломинки, за которую хватается утопающий. Его речь — его прекрасная, звучная речь, построенная по всем правилам риторического искусства! — увы, не предусматривала наличия двух незапланированных слушателей. Двух незапланированных драконов из высшей девятки.

Незапланированные драконы продолжали рассматривать Цвирта. Особенно старался Корин из Херьянгс-фьорда, совершенно непохожий на фьординга: ни бороды, ни секиры, ни возгласа «Да будете вы добычей троллей!». А может, он и сам — тролль?

Точно прочтя эту мысль, дракон ухмыльнулся и резко сдул рыжую прядь, упрямо падавшую на глаза. Из его рукава высунулась острая крысиная мордочка; мелькнул блестящий черный глаз. Кот на коленях у Лерикас насторожился, но конунг молча положила руку ему на спину. Нос и глаз исчезли — крыса благоразумно поспешила забраться поглубже, и ее путь был прекрасно виден стороннему наблюдателю.

Цвирт хмыкнул, кашлянул, смутился и вдруг опять почувствовал ту самую боевую злость. Драконы! И что из того? Если бы магистр Поль Цвирт самолично пришел разговаривать с аррским конунгом, он, конечно, мог бы смущаться, побаиваться и не знать, как выдавить из себя хотя бы слово. Но сейчас он не просто какой-то магистр. В нем, можно сказать, воплощен весь КОВЕН! И КОВЕН восстановит справедливость, потому что для того он и существует!

Закон един для всех, и все перед ним равны — и дракон, и маг, и простой человек, и подданный Серого Конунгата. Уж кто-кто, а волкодлаки должны помнить об этом лучше прочих! Нарушившие Закон во время той, древней, войны, они были наказаны столь сурово, что чуть вовсе не исчезли с лица земли. И если их конунг, пришедшая, как говорят, с далеких звезд, забыла об этом — что ж, он напомнит!

Цвирт ответил ухмылкой на ухмылку и откинулся на спинку кресла, начиная чувствовать удовольствие от грядущей схватки. Пауза затянулась ровно на столько, насколько нужно; выдержав ее до конца, он положил руки на резные подлокотники и заговорил — спокойно, взвешенно, но намеренно очень жестко.

— КОВЕНу известно, — этикетные формулировки опустим, сейчас не до них! — что золотой дракон Арры укрывает от Закона беглых опасных преступников. Их имена: Сигурд дель Арден, Эгмонт Рихтер, Яльга Ясица. — Поль, не глядя, протянул руку, и в нее тут же лег тугой свиток. «Молодец, Конрад, быстро реагирует; надо упомянуть в докладе Магистру Эллендару…» Цвирт развернул пергамент и продемонстрировал слушателям изображения беглецов. Рыжий Корин наконец-то перестал ухмыляться. «Ага, проняло и тебя!»

«Видела бы меня Алехандрина!» — мелькнула непрошеная мысль.

— Эгмонт Рихтер вдвойне виновен перед КОВЕНом. Используя в преступных целях свои способности, равно как и способности своей ученицы, он помог Сигурду дель Ардену сбежать из ковенской тюрьмы. Полагаю, драконам, входящим в Совет Девяти, не нужно объяснять, какую страшную угрозу представляет собой человек, обладающий такой силой. Или — вступивший в сговор с такой силой! — Цвирт выделил последние слова, как наставляли когда-то на семинаре по риторике. — И вместо того чтобы начать борьбу против общего врага, золотой дракон Арры всячески мешает поимке преступников и предоставляет им убежище!

Он осмотрел аудиторию, пытаясь понять, какое впечатление произвела его речь. Лерикас не сводила глаз с кота может быть, чувствовала вину? Хорошо бы, но это вряд ли. Необходима хорошая заключительная фраза, и Цвирт с размаху бухнул:

— КОВЕН готов выслушать, что могут ответить драконы!

— В свое оправдание? — лениво предположил Корин.

Концовка речи все-таки получилось смазанной. Цвирт сжал зубы — не следовало отвечать на провокацию.

Лерикас наконец оторвала взгляд от кота.

— Вот так и приходит старость, — прохладно констатировала она.

— В смысле? — живо заинтересовался фьординг.

— В том самом. Сперва они всем КОВЕНом двадцать лет не могли поймать одного-разъединового некроманта — и ловили бы до сих пор, если б ему самому это не надоело. — С каждым словом ее голос казался все холоднее, а в комнате, наоборот, становилось все жарче. — Потом они не разглядели, что такое Т’ари аунд Велленсдар. Потребовалась гибель одного из моих городов, почти развязанная война, угроза моей жизни и моей Арре! — В глазах конунга вдруг вспыхнул синий огонь, но она мгновенно опустила ресницы. Запахло раскаленным металлом. — Нет, и этого было мало! Оказывается, для решения проблемы, которую сам КОВЕН и породил, необходимо пройти Дорогой Королей, стать золотым драконом и… — Она замолчала, резко оборвав фразу.

— Лериэ… — осторожно сказала эльфийка.

— Я помню, — кивнула Валери даль Арден. — Но суть не в этом. И теперь они приходят к нам и требуют от нас отчета, почему-то упорно забывая упомянуть, по какому праву они засунули в магическую тюрьму существо, вовсе лишенное магического дара! Или Эллендар решил, что он может судить и карать моего подданного, над которым я одна властна в жизни и в посмертии? Впервые я встречаю таких наглых воров!

Эти слова прозвучали так, как и должны были прозвучать, — жутко. Поль Цвирт съежился и похолодел. Забавной девушки, с ногами забравшейся в кресло, здесь больше не было — остался только разъяренный дракон, на собственность которого посмели посягнуть. «Матушка, как ты могла родить такого идиота? — мысленно воззвал несчастный маг. — Как я мог забыть, что драконы — абсолютные собственники!»

— Да уж, — сочувственно сказал рыжий Корин. Он как раз вытаскивал упирающуюся крысу через ворот рубашки, и это как-то смягчило жуткую торжественность момента. — Пещерку-то обнесли, а, Лериэ?

Цвирт почувствовал к нему необъяснимую симпатию.

Лерикас сплела пальцы и замолчала, глядя исключительно на кота. Кот мурлыкал как заведенный, — видимо, улучшал ауру собрания, а может, собственную защиту.

— Магистр Цвирт! — В беседу вступила эльфийка, и она, кажется, была здесь самой разумной. — Меня интересует другой вопрос. Отчего для поимки столь опасных преступников, обладающих невероятной магической мощью, Эллендар отправил такой немногочисленный отряд?

Она прищурилась, и Цвирту показалось, что его взвесили на каких-то весах и прикрепили бирочку.

— Я не спорю, — спокойно продолжала Фириэль, — у всех есть некоторый потенциал, а вы, магистр Цвирт, при должном старании можете вырасти в весьма незаурядного мага. Однако я еще помню настоящие ковенские облавы. Ну, взять хотя бы ту, о которой упомянула Лериэ. Магистр Веллен, бесспорно, оказался весьма изворотлив, но и КОВЕН был тогда гораздо активнее. Чем вы объясните это?

— Госпожа Фириэль, — спокойно ответил Цвирт, и дорого ему стоило это спокойствие! — Не знаю, как принято в высшем совете драконов, но у нас в КОВЕНе знают, что такое дисциплина и что такое субординация. У нас не принято обсуждать действия старших и отчитываться перед младшими. Мне отдали приказ — я его выполняю.

— Понимаю, — медленно сказала эльфийка. В ее зеленоватых глазах появилось уважение. — Это достойный ответ.

Цвирт молча кивнул — на большее его уже не хватило.

Лерикас подхватила кота под живот и передала его Фириэли — животное свисало, как тряпочка, не рискуя даже выпустить когти. Встала, отряхнув подол от шерсти. Обвела взглядом ковенский отряд. Она стояла на деревянном полу — босая, в простеньком полотняном платье, с распушившимися волосами, — и Цвирт почему-то не отрываясь смотрел на ее ступни. Тонкие щиколотки; розоватые пятки; пять пальцев. То есть десять. Боги, о боги! Он сам не знал, что пугает его больше: ярость дракона или то, как успешно этот дракон прикидывается обычной двадцатилетней девчонкой.

Это, наверное, и есть страх перед оборотнем…

— Так слушайте же меня, люди КОВЕНа! — заговорила Лерикас Аррская. В ее глазах сияла вечная синева, а голос был голосом дракона. — И запоминайте, что услышали, ибо это — слово в слово — вы передадите своему Эллендару и своему Совету. КОВЕН, как и всегда, оказался слеп. В очередной раз вы спутали причину и следствие. Эти трое, за которыми вы гонитесь от самого Межинграда…

Она резко взмахнула рукой, и в воздухе появились три огненных руны. Люди почти не знали гааарда, но это слово было известно любому уважающему себя магу.

«ДРАКОН» — гласили покачивающиеся языки пламени.

— Что? — подала голос Анджелина, магичка из отряда Цвирта. Все обернулись на нее: сложно было представить, что кто-то еще способен задавать вопросы. Но женское любопытство оказалось сильнее чувства самосохранения. — Аррани! Вы хотите сказать… но ведь такого не бывает! Или они — это сразу три дракона?

— Я сказала то, что хотела сказать! — отрезала Лерикас. — Эти трое суть одно, суть дракон! Золотой дракон — нет, золотой драконенок! И чтоб я никогда не поднялась в небо, если я дам его в обиду!

Цвирт закрыл глаза. Ему отчетливо представился золотой драконеныш о трех головах: вот он бредет, спотыкаясь, по осколкам скорлупы, вот неловко переваливается через Драконий Хребет… голова дель Ардена между тем корчит жуткие рожи, адептка Ясица показывает язык, а Рихтер говорит страшное: «Адепт Цвирт, к красной черте!»

— Но Тьма! — все-таки выдавил он. — Амулет! Зеркало!..

— Причина и следствие, — едва ли не с удовольствием повторила Лерикас. — Птенец, только что вылупившийся из яйца, — желанная добыча для хищника. А вы, вместо того чтобы оберегать его, создаете еще больше проблем!

— Этот дракон скоро инициируется, — вставила Фириэль. — Вам ведь известно, как это происходит?

Цвирту было известно. Десятью минутами ранее Лерикас огласила полный список обстоятельств, сопутствовавших ее инициации.

— Они должны победить то, что хочет их сожрать, — произнес Корин из Херьянгс-фьорда, поглаживая крысу согнутым пальцем. — Дракон — это явление стихии, вроде вулкана или новой звезды. Нет ничего удивительного, что появление нового, да вдобавок еще золотого, — это проверка для мира на прочность. В наших общих интересах сделать так, чтобы мир это пережил.

— Что конкретно я должен сделать?

— Не мешать! — почти спокойно сказала Лерикас. — Догоните их. Успокойте. Объясните, что произошла… мм… нестыковка. Ведь для вас нестыковки — это обычное дело? Если им потребуется помощь — помогите. Но в основном постарайтесь не путаться под ногами!

— Я объясню вам все.

Фириэль легко поднялась на ноги. Более приятных в общении эльфиек Цвирт никогда не встречал. Интересно, она замужем? Это чисто научный интерес!

Корин из Херьянгс-фьорда издал какой-то сдавленный звук. Хотя, впрочем, это могла быть и крыса.

— Давайте выйдем! — поспешно предложила эльфийка. — В саду сейчас очень хорошо! Цветут георгины…

— Иди отсюда, георгин, — еле слышно пробормотал рыжий тролль.

Едва дверь закрылась за последним из ковенцев, Сим принял человеческий облик. Он пересел в оставленное Фириэлью кресло, побарабанил пальцами по подлокотникам и хитро посмотрел на хозяйку.

— Знаешь, Лериэ, — нейтрально сказал Корин, — мне почему-то казалось, что это будут мирные переговоры.

— Мне тоже казалось. — Конунг Арры подошла к окну и глубоко вдохнула яблочный запах. — Но, видно, я никогда не прощу КОВЕНу ни Шайнгарда, ни Рэнта. Потому что Шайнгард — мой город, а Рэнт — мой муж.

Сим с интересом покосился на Корина. У того явно вертелась на языке какая-то ехидная фраза, но он, как умный дракон, знал, когда можно говорить, а когда лучше помолчать.

— Слышь, Эрик! — позвал кошкодлак. — Кончай прятаться, они уже ушли! Можно не бояться!

— Ну, раз ты так говоришь… — откликнулся некромант. Он стоял в тени, и Сим был уверен, что ни один ковенец его не заметил. — Тебе верю. Ты у нас по страху точно специалист.

Сим хмыкнул. Он был уверен, что все к лучшему: фьордингская составляющая Эрика таких шуток просто не понимала, зато эльфийская ценила хороший ответ выше хорошего удара.

— А вообще, это была отличная мысль — позвать еще драконов! — Сим подмигнул Корину, тот ответил ленивой усмешкой. — А то были бы мы сейчас с тобой — погорельцы.

— Ну, усы я тебе и сейчас подпалить могу, — сказала Лерикас, не оборачиваясь.

— Молчу-молчу! — торопливо проговорил Сим. Но все понимали, что гроза миновала.

Запах горячего металла понемногу выветривался, и комнату заполнял кисловатый яблочный аромат.

«Это становится нехорошей традицией!» — мрачно думала я, пока горничная с трудновыговариваемым именем Станцерль бодро застегивала многочисленные крючочки на моем новом платье. Пальцы у нее были ловкими, но я привыкла одеваться сама, без посторонней помощи, и чувствовала себя донельзя нелепо.

Как там было в лыкоморских сказках? Накорми, напои, в баньке попарь и спать уложи? Родственники обоих моих друзей придерживались другого алгоритма, и выглядел он приблизительно так: «Поймай Яльгу — отмой Яльгу — выдай ей что-нибудь юбчатое, — а потом, ежели доживет, можно и покормить». Я в принципе была не против. Но видят боги, до чего же оборотничья мода была удобнее западной!

Хотя бы тем, что она не предусматривала корсета.

Я попыталась вздохнуть и тут же поняла, что это плохая идея. Корсет — настоящий корсет, а не та тряпочка, которую называла этим словом Полин! — ужал меня так, что для воздуха внутри почти не осталось места. Вся конструкция, снабженная косточками, жесткими швами и металлической пластинкой спереди, гораздо больше напоминала хитрые потайные латы, чем деталь дамского туалета. Больше всего досаждала проклятая пластинка — она лишила меня всякой возможности наклониться вперед, и я на собственном опыте поняла, откуда у благородных дам берется такая царственная осанка.

Что касается самого платья, то оно оказалось длинным, кремовым и сплошь обшитым кружавчиками. Они были везде: на подоле, на рукавах, в вырезе лифа, на многочисленных оборках… Юбки стояли колоколом, покачиваясь при каждом шаге, на рукавах болтались какие-то ленточки, зато грудь волшебным образом приподнялась и увеличилась. В лифе ей было, во-первых, тесно, во-вторых, холодно: вырезы здесь носили довольно глубокие.

Зато каблуки были не в почете.

Станцерль, невольно переименованная в Стасю (она говорила только на родном языке, а мой аллеманский не включал названий деталей туалета), удовлетворенно прицокнула языком и подвела меня к зеркалу. В зеркале наблюдалась бледная рыжая особа весьма испуганного вида. Э нет, не годится! Я поспешно поджала губы и высокомерно задрала подбородок. Вот так-то лучше!

Станцерль-Стася поправила локон, специально вытащенный из моей прически, и добавила пару шпилек для пущей устойчивости. Я улыбнулась, покивала и шагнула к выходу, но Станцерль, всплеснув руками, издала возмущенный возглас. Схватив со столика какую-то коробочку, она быстро и чрезвычайно аккуратно извлекла оттуда пару перчаток и изъявила жестами готовность их на меня надеть. Однако я решительно воспротивилась. Боевой маг, одолевший василиска, уж точно в состоянии справиться с какими-то кружевными перчатками.

«Занесло же нас в эти края!» — уныло размышляла я, следуя по длинным коридорам, вымощенным черно-белой плиткой. По детской привычке я старалась не наступать на черные и под конец начала напоминать себе шахматного слона. Платье шуршало, покачивалось, лезло под ноги и всеми силами старалось отравить мне жизнь.

Наконец впереди показалась изящная арка, за которой виднелся обеденный зал. Я прибавила ходу, уже привычно поддерживая подол. Хвата богам, у двери не имелось лакея с жезлом; приятно улыбаясь, я вплыла в столовую и тут же увидела страшное.

Посреди длинной комнаты, оформленной в светло-золотистых тонах, стоял длинный стол. На столе имелась скатерть (одна штука, белоснежная), букеты цветов (три, кажется, но одинаковые), и неисчислимое множество всяких столовых приборов. Ложки, вилки, ножи, нечто и вовсе не вероятное… Госпожа баронесса, сидевшая во главе стола, послала мне обворожительную улыбку, и я, старательно сияя, заняла указанное место.

Напротив меня сидела Аннелизе в платье цвета морской волны. Место слева от нее пустовало, а дальше расположилась весьма живописная группа: Сигурд в окружении двух девушек лет шестнадцати. Та, что сидела справа, выглядела скорее худощавой, с очень живым лицом и блестящими светло-карими глазами. Непослушные волосы были заколоты костяными гребнями — интересно, не из того ли василиска, что мы на пару с Эгмонтом завалили в Драконьих горах? Та, что слева, немного напоминала Полин в период перед очередной диетой, но в отличие от нее ничуть по этому поводу не страдала. Волосы она заплетала в две косы, украшая роскошными шелковыми лентами, и каждая из этих кос была чуть толще, чем моя одна. Я было завистливо вздохнула, но вовремя вспомнила про корсет. Все трое вели оживленную беседу, и Сигурд выглядел очень довольным жизнью.

Вблизи приборов оказалось еще больше, чем издали. Я насчитала возле своей тарелки пять разновеликих вилок и затосковала. Вообще-то на запястье у меня болталась крохотная дамская сумочка, а в сумочке обретался верный «Справочник», на сей раз именовавшийся «Отрадой дамуазели». Размера он был карманного, в пол-ладони, но я плохо представляла, как листаю его на глазах у изумленной баронессы, пытаясь определить, которым ножичком и под каким углом полагается пилить жаркое. Добро бы я еще сидела с дальнего края, так ведь нет — как почетную гостью, меня усадили по левую руку от хозяйки!

С другой стороны от меня сидел Луи, едва не подпрыгивавший на стуле от восторга. Я вспомнила, что успела прочесть в «Справочнике»… то есть «Отраде дамуазели»! — и заподозрила будущего барона в намерениях объявить меня дамой сердца.

— А у нас сегодня консоме! — таинственным шепотом поведал он. — Яльга, вы любите консоме?

— А как же! — браво ответила я. Знать бы еще, что это такое, а самое главное — чем его едят. «Эгмонт! — подумала я так громко, как только могла. — Где тебя мрысы носят?! Твои это родственники или чьи? Будь человеком, выручай!»

Разумеется, Эгмонт не откликнулся. Желудок, сдавленный корсетом, издал приглушенное попискивание, и чтобы заглушить этот звук, я торопливо обратилась к Луи:

— А вы мне не поможете… как будущий коллега? Я пока знакома только с вашей матушкой и самой старшей из ваших сестер…

Будущий коллега смутился и просиял.

— Да… да я… с удовольствием! — быстро нашелся он.

Вскоре я уже знала, что:

— …девушка справа от Сигурда — это Аннедоре, ей семнадцать, и она хоть и девчонка, но вполне ничего. Она любит стрелять, фехтовать, охотиться и, — Луи понизил голос, хотя это было почти невозможно, — прекрасно играет в кости!

— …вторая собеседница оборотня — Аннерозе, они с Аннедоре близнецы, но не слишком похожи, хотя и родились в один день. От нее нигде нет спасения: курточку одерни, волосы расчеши, вечно норовит пирожок подпихнуть, и хоть бы мышей боялась, что ли! Никакой от нее радости. Да еще женихи эти! Если жених ей нравится, значит, туда-сюда с записочками бегать придется, а если нет — думай, как отвадить! Брат ты или кто?

— …самую младшую из сестер, сидевшую по левую руку от Луи, зовут Аннегрете… то есть это Курт ее так зовет, а все остальные зовут Гретхен. Но Курт — он в нее влюблен, так что ему можно. Когда он совершит подвиг, так сразу и признается, а пока Гретхен ничего и не знает. А вообще, от нее тоже лучше держаться подальше: она сильно ботанику любит — не успеешь оглянуться, а тебе уже всучили совок и корзинку.

— …а Аннелизе играет на арфии, и ее собачку зовут Максимилиана. Сначала, правда, ее — собачку то есть! — назвали Максимилиан, но потом выяснилось, что ошиблись, после того как в доме прибавилось пять новеньких Максимилианчиков.

— …а жених Аннелизе — офицер, и его зовут Георг; а еще…

Но тут Луи был вынужден замолчать: в столовую, на ходу одергивая парадный камзол, вошел Эгмонт. Вид у него был крайне недовольный, зато я почувствовала себя гораздо лучше. Выходит, не мне одной страдать от изысков здешних мод! А к этому костюму только пудреного парика не хватает…

Эгмонт, склонившийся над рукой матери, бросил на меня испепеляющий взгляд.

— Ну что же. — Госпожа баронесса обвела взглядом стол. — Теперь, кажется, ждать нам больше некого. Можно начинать. Хотя…

Она перехватила мой отчаянный взгляд и, знаком подозвав слугу, коротко отдала ему какое-то распоряжение. Сказано было по-аллемански, и я ничего не поняла, зато у невозмутимой Аннелизе брови медленно поползли вверх.

Слуга поклонился, куда-то исчез и почти сразу же вернулся. Теперь его сопровождал поваренок, торжественно тащивший огромную корзину. Пока корзина добиралась до кресла хозяйки дома, баронесса отложила в сторону вилку, ложку, нож и маленькую ложечку. Все остальные столовые приборы — сверкающая серебряная кучка — оказались небрежно отодвинуты к краю стола.

— Карл, уберите все лишнее, — самым светским тоном распорядилась баронесса.

У Аннелизе, кажется, немного дрожали губы. Она смотрела на исчезающие со стола приборы с видом ребенка, впервые заметившего луну на дневном небосводе. «Так не бывает!» — отчаянно думала она. Честное слово, я не собиралась подслушивать ее мысли, но это разобрал бы даже глухой.

Слуга прошел вокруг стола, «убирая лишнее». Сигурд и близняшки даже не заметили перемен: им было не до того. Луи пребывал в совершеннейшем восторге. Курт доказывал Гретхен, весьма старательно выговаривая лыкоморские слова, что дорогой… э-э… фройляйн не следует мочить свои маленькие ножка и свои… хм… чистые ручка, а необходимый лопух он доставит ей сам. Аннегрете — этакий белокурый цветочек — улыбалась знакомой рихтеровской улыбкой, не сулившей собеседнику легкой жизни. Периодически она поправляла Курта, напоминая о склонениях, спряжениях и падежах.

Консоме оказался крепким бульоном, к которому прилагались на выбор маленькие пирожки трех видов. Я печально грызла тот, что с сыром, — корсет, ужавший меня почти в полтора раза, не оставлял свободы для маневра. Бульон еще хоть как-то, но просачивался. Я покосилась на Эгмонта — маг был по-прежнему мрачен, что ничуть не отразилось на его аппетите. Вот ведь гад! Громко подумав все, что хотела сказать о западной моде вообще и женской западной моде в частности, я с усилием заглотила пирожок и перевела взгляд на Сигурда.

Вот уж кто не испытывал ни малейших неудобств! Оборотень ел за нас обоих — его тарелку наполняли сразу с двух сторон — и при этом ни на миг не прерывал беседы. С Аннедоре он обсуждал тонкости охоты на зайцев, Аннерозе надиктовал чуть ли не целую поваренную книгу, Аннегрете пообещал выслать при оказии парочку отростков, а Аннелизе от души поздравил с предстоящим замужеством.

— Любой был бы счастлив взять в жены дочь такой достойной матери! — с пафосом закончил Сигурд, убив сразу двух зайцев.

Аннелизе приятно зарумянилась, а госпожа баронесса улыбнулась оборотню, как родному. Только Эгмонт не разделял общего счастья. Медленно положив вилку на тарелку, он слегка наклонился и внимательно посмотрел на волкодлака. Тот ответил совершенно невинным взглядом.

— А как в Арре принято справлять свадьбу? — спросила белокурая Аннегрете.

Следующие два вида жаркого, один большой пирог и три маленьких, а также легко проглатываемый салат Сигурд вещал практически соло. Все это была уже известная мне информация, поэтому я с чистым сердцем слушала другого рассказчика.

Луи тоже не интересовали свадьбы. Его интересовала Академия Магических Искусств, а особенно — факультет боевой магии, и об этом он был готов рассказывать часами.

— Когда мне будет тринадцать, — увлеченно говорил он, не забывая, впрочем, поглядывать на мать, — я тоже сбегу из дома! Только это большая тайна. Вы ведь меня не выдадите, правда?

— Что вы, Луи, — ответила я, ухитрившись не измениться лицом. — Среди боевых магов это не принято. А почему «тоже» и почему именно в тринадцать?

— Ну как же… — Мальчик явно не ожидал, что я не знаю таких простых вещей. — Эгмонт убежал из дома в тринадцать лет, и я убегу! И поступлю на боевой факультет, и стану боевым магом, и буду странствовать и сражаться с чудовищами!

Я с тоской проводила взглядом аппетитного фазана, которого как раз проносили мимо, и с некоторым опозданием поняла, что сказал Луи. Эгмонт сбежал из дома? Зачем? Что-то не похоже, чтобы он был здесь несчастным сироткой!

— Тринадцать не подходит, — ответила я, потому что это первым прыгнуло на язык. — Теперь на первый курс принимают с девятнадцати лет.

И тут же пожалела, что сказала.

— Но… но… Яльга, как же так? Ведь Эгмонта приняли! Я это точно знаю! А до девятнадцати лет мне еще… целых одиннадцать! И это же почти совсем старость!

— Такова жизнь, — скорбно сказала я. Мимо проносили фаршированного поросенка.

Весь замок пропах съестным. Даже в моей комнате пахло молоком и пирожками. Станцерль ловко расшнуровывала платье; едва дождавшись, когда она с ним закончит, я освободилась от корсета и вздохнула полной грудью.

— Стася, ну как они все это носят?

— Ya, Fraulein! — ответила понятливая Стася.

Я плюхнулась на постель и горестно вздохнула, вспоминая поросенка, фазана и все остальное, чего мне так и не довелось попробовать. За ужином мы не перемолвились с Эгмонтом и парой слов, но я была уверена, что надолго мы в баронстве не задержимся. Завтра нас здесь уже не будет, и хочется верить, что на этот раз телепорт сработает без сюрпризов.

Позавтракать бы успеть! И больше никакого корсета!

Пирожками пахло все сильнее. Я недоверчиво принюхалась и тут же поняла: запах идет не из-за двери, а из-под большой салфетки, смутно белевшей на подоконнике. Да неужели?..

Я спрыгнула с постели и босиком бросилась к подоконнику. Так и есть! Под салфеткой обнаружилась тарелка поджаристых пирожков и кувшин молока. В два укуса заглотив пирожок, я запила его молоком прямо из кувшина и только тогда заметила, что на подносе стоит изящный бокал с вензелем «ЭА».

Если этим вечером кто-нибудь гулял по парку — скажем, Курт, отыскивающий редкостный лопух, — он мог бы видеть на фоне окна рыжую девушку в ночной рубашке. Девушка торопливо поедала пирожки, доливала и доливала молока из кувшина и выглядела, сдается, не особенно куртуазно. Зато чувствовала себя совершенно счастливой. Почти как Сигурд, наверное…

Вспомнив светского волка Сигурда, я фыркнула и едва не облилась молоком.

Глава седьмая,

в которой фигурируют виверна, Чет с Нечетом и таинственный дар земли гномов. Помимо этого здесь стучат сапоги, лязгает оружие, бегают многочисленные собаки, а Яльга Ясица узнает много нового из биографии Марцелла Руфина Назона

Всю ночь надо мной летал комар, одинокий и очень несчастный. Сложно сказать, чего он хотел больше — то ли поужинать, то ли просто пожаловаться на жизнь, — но, просыпаясь, я всякий раз слышала тоненькое зудение, исполненное мировой скорби. Под утро комар утешился (а может, просто наелся), и я поспешила заснуть, пока он не передумал.

Когда я проснулась, время близилось к полудню. Едва осознав этот факт, я резко села на постели. Мы что, жить тут останемся или все же попытаемся телепортироваться еще раз? Винные погреба барона Хенгерна, конечно, способны вместить еще три-четыре ковенских отряда, но вдруг какой-нибудь маг окажется непьющим?

На спинке стула, обитой розовой тканью в цветочек, висело вчерашнее платье. Сейчас оно выглядело довольно безобидным, но боевому магу не следует дважды наступать на одни и те же грабли. Злорадно поглядывая на корсет, я быстренько надела штаны, затянула шнуровку на рубашке и долго лазила под кроватью, отыскивая свои сапоги. Чутье не подвело: там они и стояли. Правда, хитрая Стася отодвинула их подальше, к стене, а вот туфельки поставила у самого края.

Из открытого окна доносился цветочный аромат — в поисках заветного лопуха Курт все же не рискнул посягнуть на клумбы баронессы. Я скоренько переплела косу и выскользнула в коридор.

За первым же поворотом я нос в нос столкнулась со Стасей. Завидев меня, горничная всплеснула руками и разразилась сердитой тирадой по-аллемански. Я ответила лучезарной улыбкой, бочком-бочком проскользнула мимо и отправилась прямиком на кухню, ориентируясь в основном по запахам. Не откажутся же они покормить голодную гостью!

Сегодня в замке царило оживление. Туда-сюда бегали слуги, всюду слышались распоряжения, под ногами шныряли многочисленные собаки — я все боялась оттоптать лапы Матильде или кому-нибудь из ее потомства. Дважды на меня налетали с подносами, и оба раза я спасалась только благодаря навыкам, полученным на практикумах у Эгмонта. Теперь я понимала, где он их приобрел.

На кухне у меня сразу разбежались глаза. Это был не какой-нибудь там закопченный закуток, о нет! В большущем зале пылали очаги, и в одних шкварчало жаркое, в других булькали соусы, а в третьих на огромных сковородах жарились пироги и пирожки. На столе возвышался огромный пирог, вокруг которого суетились разом четыре поварихи. Всем этим руководила невысокая кругленькая гномка в белоснежном накрахмаленном чепце и длинном фартуке с торчащими оборками.

Я остановилась на пороге, пытаясь понять, так ли уж сильно хочу получить свой завтрак. Но тут меня заметили. Ближайший поваренок схватил меня за рукав, усадил за маленький столик, пристроившийся в дальнем углу, и уже через пять минут я вовсю орудовала вилкой. Фаршированные поросята то ли уже кончились, то ли еще не начинались, однако миска рагу, кусок ягодного пирога и две кружки молока окончательно примирили меня со здешней кухней.

Я лениво отковыривала ложечкой присохшие к тарелке ягоды, когда на кухню быстрым шагом вошел Эгмонт. Он тоже был одет по-дорожному.

— Так и думал, что ты здесь, — вместо приветствия сообщил маг, ногой пододвигая себе табуретку. Столика хватило как раз на нас двоих, и я подумала, что, если придет Сигурд, кто-то окажется лишним. И я даже знаю кто.

— И тебе доброе утро… Когда мы отбываем?

— Через час с четвертью. — Эгмонт жестом пресек все попытки поставить на столик еще одну миску. — Я все утро вычислял траекторию телепорта. Не знаю, могу ли я хоть что-то гарантировать, но, во всяком случае, я сделал все, что от меня зависело.

— Если не можешь гарантировать ты, то кто же тогда может? — философски заметила я, допивая молоко. — И потом, если даже твой телепорт перекосило, что уж говорить о ковенских?

Прежний Эгмонт непременно сделал бы мне замечание о нарушении субординации и цеховой солидарности. Нынешний же довольно хмыкнул.

Четыре поварихи торжественно пронесли пирог через всю кухню. Гномка бдительно следила за тем, как его ставят в печь, и прикрикивала, когда ей казалось, что подчиненные действуют слишком неаккуратно.

— А в честь чего праздник? — поинтересовалась я.

Эгмонт пожал плечами.

— Это не праздник, — равнодушно сказал он. — Так, небольшое торжество в узком семейном кругу. Барон вернулся, с ним Георг… жених старшей из моих младших сестер.

— Аннелизе, — быстро сказала я. — Я помню.

До нас никому не было дела: все сгрудились вокруг печи, внимательно разглядывая пирог. Момент был самый подходящий, и я, поколебавшись, спросила:

— Эгмонт, а зачем ты вообще отсюда сбежал?

Маг глянул как-то странно, и я поторопилась объяснить:

— Знаешь… я бы, наверное, не сбежала. Семья, мать, сестры… отец неродной, ну и ладно…

— Луи проболтался, — уверенно сказал Эгмонт.

Я сделала совершенно непонимающее лицо.

— Допустим, сестер тогда еще не было… — Рихтер вдруг улыбнулся. — Слушай, Яльга, да мы, похоже, одни и те же книги читали! Кого-кого, а бедного несчастного маленького бастарда, которого шпыняют все кому не лень, здесь отродясь не водилось. Здесь водился вероятный наследник барона, которого оный барон всеми силами воспитывал, как надлежит. Ты же видела мою мать! Это сейчас у нее четыре дочки на выданье, а представь, каково мне было двадцать лет назад? Короче, мне это изрядно надоело, и я сбежал.

Я не читала книг, но это было непринципиально. Образ страдающего внебрачного сына нещадно эксплуатировался менестрелями, а в каждом из нас все-таки живет своя маленькая Полин де Трийе. В конечном счете история Эгмонта выглядела куда логичнее, но чего-то все-таки не хватало. Романтичности, может быть?

— Пошли, Сигурда поищем, что ли…

— А что его искать? — удивился Эгмонт. — На заднем дворе с бароном на мечах рубятся. Сейчас кафию попьем — и в дорогу.

Когда мы вышли на площадку для телепортации, я не удержалась и уважительно присвистнула. Эгмонт не соврал, сказав, что все утро провел за вычислениями, — каждый камень был исчерчен магическими знаками, и большую их половину я видела только в учебниках для старших курсов. Меньшая и вовсе была мне незнакома. Некоторые руны шевелились, некоторые вспыхивали, некоторые лениво курсировали в пределах очерченного мелом круга — мы осторожно пробирались между ними, боясь наступить на какой-нибудь крохотный хвостик.

— Ну, если и это не сработает… — пробормотал себе под нос Эгмонт. Кажется, он до сих пор не пришел в себя от предыдущей неудачи.

Мы встали в самом центре, и Эгмонт, сосредоточившись, начал читать заклинание. Его не стоило отвлекать, и я решила смотреть только на Сигурда.

Оборотень выглядел довольным и разочарованным одновременно. По всему выходило, что поместье Хенгернов ему понравилось: и хозяйка, и хозяйские дочки, да и барон оказался совсем неплох. Наше с ним общение ограничилось «Здравствуйте — до свидания», и этого мне хватило, чтобы понять: Луи вряд ли дадут сбежать, но это и к лучшему.

Второго Эгмонта Академия точно не переживет…

Мир начало заволакивать знакомой дымкой. На сей раз она сгущалась очень медленно, постепенно вырастая из контуров телепорта. В какой-то момент все руны налились неярким золотым сиянием. Где-то очень высоко вспыхнула Собачья Звезда, и на нас наконец-то рухнула долгожданная темнота.

Еще до того как она рассеялась, я почуяла знакомый запах леса. Под ногами пружинила мягкая земля. Оставалось только выяснить, водятся ли в этом лесу какие-нибудь эльфы…

Темнота рассеялась, и вопрос отпал сам собой.

Мы стояли посреди глухого мрачного ельника, где отродясь не ступала не то что нога эльфа — но даже лапа волкодлака.

— Мрыс! — прошипел сквозь зубы Эгмонт. — Да что же это за проклятие такое!

Я осматривалась. Кругом были только елки, упиравшиеся вершинами в серое сумрачное небо.

— Мы вообще где? — задал ожидаемый вопрос Сигурд.

Эгмонт огляделся с таким видом, будто надеялся увидеть за елкой того гада, который раз за разом сбивает ему телепорт. Но гад успешно маскировался. Выругавшись еще раз, теперь уже на эльфаррине, маг вытащил из кармана амулет в виде шарика на длинной красной нитке. Покачавшись в воздухе наподобие маятника, шарик ожил, забормотал, выдал несколько невнятных картинок и затух.

— Все понятно, — бодро сказал Эгмонт. — Нам туда.

На мой взгляд, это «туда» ничем не отличалось от любого другого. Но возражать я как-то не рискнула. Если Эгмонту хочется верить, что он держит ситуацию под контролем, лучше ему в этом не мешать. В любом случае лучше идти, чем топтаться на месте.

Главное, чтобы на первой же поляне нас не поджидал ковенский отряд. А на этот случай у нас есть очень злой Рихтер, так что еще не факт, кому придется хуже…

Какое-то время Эгмонт вел нас в неизвестность — шарик молчал, не реагируя на потряхивание и подергивание. Но потом Сигурду это надоело, и он сменил облик.

— Дайте-ка я пройду, — рыкнул он. — Этак мы всю одежу на кустах оставим.

Эгмонт молча посторонился, пропуская его вперед.

Чем дальше, тем гуще становился лес. Под конец мы уже продирались через густой кустарник, переплетенный с буреломом; я порвала рубашку, чуть не оставила косу на особенно колючей ветке и едва не снесла огромную паутину, заботливо растянутую между двумя дуплистыми вязами. Ее почти не было видно — только капли дождя, повисшие на тонких полупрозрачных нитях.

Здесь было холодно. Влажно. Неуютно. Под ногами скользила мокрая трава, из которой то там, то здесь поднимались высокие стебли папоротника, — хвала богам, зацветать он не собирался, Литов день давным-давно миновал. Белок я не заметила, из птиц слышала только ворон, а ветви смыкались так плотно, что почти закрывали небосвод. Кажется, снова собирался дождь, вдобавок начинало смеркаться. Заночевать здесь, под деревьями, было просто невозможно: на то имелся ряд причин — и бытовых, и магических. Я вообще не слишком любила леса, предпочитая степи и пустоши, а уж в этой чащобе не прижился бы, наверное, даже правильный эльф.

Сигурд, легко скользивший впереди — прежде мне казалось банальным сравнивать волка с «серой тенью», — остановился и принюхался. Мы с Эгмонтом тоже невольно остановились. Маг, тихо шипя что-то под нос, собирал с куртки паутину.

— Долго еще, Сигри? — отрывисто спросил он.

— Нет, не очень, — рыкнул волкодлак. Даже он выглядел настороженным — значит, не я одна слышала, что этот лес нам не рад. — Вперед!

Я осторожно отвела в сторону тонкую ветвь дикой малины. Как назло, в голове крутились абзацы из учебника бестиологии, а там черным по белому было прописано, насколько уютно чувствуют себя в таком лесу самые разнообразные твари. Василиска мы могли не опасаться — он большой, ему здесь будет даже хуже, чем нам, — зато прочая нежить легко восполняла эту недостачу.

— Вот и в прошлый раз мне здесь не понравилось, — сквозь зубы выговорил Эгмонт.

Сигурд внезапно остановился и сел, обвив лапы хвостом. Вид у него стал едва ли не растерянным, и я почувствовала, как сердце с тихим еканьем проваливается в сапоги. Если мы тут заблудились… мне немедленно представились три печальных призрака, с завыванием бродящие по этим краям. Стало совсем нехорошо.

— Погоди-ка, Сигурд, — медленно сказал Эгмонт. Он озирался по сторонам, с каждым мгновением делаясь все увереннее. — Я, кажется, помню эти места. Там, — он указал в сторону садящегося солнца, — должен быть малинник. Так или нет?

Оборотень добросовестно принюхался.

— Так, — мгновением позже подтвердил он.

— А вон там, — Рихтер развернулся на северо-запад, — лощина. Неглубокая, но довольно широкая, а по дну течет ручей. Так?

— Так! — повторил Сигурд. — А…

— Отлично! — бодро возвестил Эгмонт, не дав ему закончить. — Выше нос, граждане маги, и не только! Сегодня я вам обещаю роскошный ночлег почти что в царских покоях.

— Не надо в царских покоях, — жалобно попросила я. — Там, говорят, душно, жарко и клопами воняет.

— Клопами-то почему? — не понял наивный Сигурд.

— А ты ее больше слушай, — отмахнулся Рихтер.

— Ну не клопами. Коньяком. Какая разница? Все одно воняет.

— Вот коньяку не обещаю, — серьезно сказал Эгмонт.

Дальше беседа как-то завяла сама собой. Мы вновь пошли вперед, продираясь сквозь колючие ветки, но идти стало как-то веселее, и я даже прибавила шагу. Эгмонт шел впереди, всем своим видом изъявляя такое твердое намерение отыскать обещанный ночлег, что на месте здешних тварей я бы отползла подальше и не отсвечивала.

Сигурд остановился, потому что почуял неладное. Эгмонт остановился, потому что знал, чего ждать. Я остановилась, потому что успела уяснить: в иных ситуациях лучше брать с друзей пример, а потом уже спрашивать, что вообще произошло.

Мы стояли на краю оврага — самого глубокого и широкого оврага, какие мне только доводилось видеть. Наш склон был довольно пологим, противоположный, напротив, обрывался почти вертикально. По его дну, кажется, бежал мелкий ручей, но вода едва блестела меж кустов и травы. В десяти шагах от нас овраг перегораживало упавшее дерево, но оно казалось таким трухлявым, что я не рискнула бы даже шагнуть на него.

— Спускаемся, — спокойно приказал Эгмонт. Именно приказал — в нем буквально на глазах пробуждался магистр Рихтер, и не могу сказать, чтобы мне это слишком правилось. Впрочем, он тут же разрушил впечатление, бодро добавив: — Ну, Яльга, чего ждем?

— Объяснений, — хмуро сказала я. В овраге было еще хуже, чем наверху, — здесь хотя бы ручья не имелось. — Ты, часом, не про подземные гномские палаты говорил, э?

Эгмонт молча приподнял брови.

— Так какого мы туда полезем?!

— Обещал хороший ночлег — будет хороший ночлег. Кончай кобениться, Яльга, я тоже устал!

Магистр Рихтер таких слов не употреблял, стало быть, это все же Эгмонт. Эгмонту я могла простить многое и потому не стала кобениться, а молча полезла в овраг. По ходу дела я здорово измазалась в глине и порезала ладонь о какую-то траву.

Маг спустился куда быстрее и без приключений. Зато Сигурд, не раздумывая, оттолкнулся от края всеми четырьмя лапами, перекувырнулся в воздухе — и приземлился в шаге от Эгмонта уже человеком.

— Вот, — сказал он, одарив нас сияющей улыбкой.

— И что означают эти акробатические этюды? — сурово поинтересовался маг, который едва успел отшатнуться. Я представила, что должен чувствовать тот, на кого с размаху обрушится… сколько там весу в Сигурде? Не суть, все равно мало не покажется — от меня, наверное, и вовсе осталось бы только мокрое пятно.

— Раньше со всей нашей улицы так только Рейнер мог, — гордо поведал оборотень. — А теперь и я могу.

Вид у него был такой донельзя счастливый, что сердиться не было решительно никакой возможности. «Мужчины, — подумала я. — Ну прям как дети…»

Вслух же, естественно, сказала совсем другое:

— Есть хочу. Эгмонт, где там твои палаты?

Вместо ответа маг развернулся и зашагал по оврагу налево — кажется, на восток. Я последовала за ним, с несказанной радостью ощущая, как мои сапоги шлепают по мокрой земле. Ручеек, на наше счастье, был совсем узкий — даже разлившись после дождя, он едва струился среди кустов.

Мы шли, шли и шли. Потихоньку стал накрапывать дождь; пахло влажностью, прелой листвой, грибами и мокрым Сигурдом. Стенки оврага понемногу сужались, и над ним начали маячить длинные ветки. Один раз нам пришлось перелезать через лесину, много лет назад обрушившуюся верхушкой в овраг. На ее стволе вовсю росли поганки.

С каждым мгновением пейзаж все больше напоминал мне что-то весьма нехорошее, и я хмурилась, пытаясь вспомнить, что именно. Но Эгмонт, боевой маг с весьма приличным опытом, спокойно шел вперед. Едва ли я знала что-то, о чем бы он не имел понятия… тут я наконец вспомнила, в каком учебнике видела похожую иллюстрацию, и все-таки испугалась.

— Эгмонт, скажи-ка… а логова виверны тут неподалеку нет?

— В точку, — откликнулся маг очень довольным голосом. — Я все ждал, когда сообразишь.

М-магистр мрысов! Мне вполне хватило одной личной встречи с виверной, и о повторной я как-то не мечтала. С другой стороны, все равно наверняка когда-нибудь да придется — так лучше сейчас, когда рядом и маг, и волкодлак.

— А учебный поединок ты тоже уже предусмотрел?

— Логово здесь было, — после недолгого молчания сказал Рихтер. — И виверна была. Но они кончились еще восемь лет назад, так что сейчас все спокойно. А вот если кто-то скажет, что это уступает царским палатам, он может смело спать под дождем.

Он отошел в сторону, и я поняла, о чем речь. В стенке оврага темнела узкая неровная дыра, которую подошедший Сигурд окинул весьма хмурым взглядом.

— Что, мне обратно превращаться надо?

— А это уж на твое усмотрение, — пожал плечами Эгмонт. — Хочешь внутрь — превращайся, не хочешь — настаивать не будем. Правда, Яльга?

— Сговорились, — уже за моей спиной вздохнул волкодлак.

Я нырнула в лаз и, согнувшись в три погибели, прошла по нему несколько шагов. Под ногами вдруг громко зашуршало, и я запоздало щелкнула пальцами, призывая магический свет. Над правым плечом вспыхнул крошечный голубой светлячок.

Да. Обещанные Эгмонтом палаты на деле оказались действительно уютной, хотя и небольшой пещеркой с земляными стенами и потолком. После узкого лаза она расширялась так, что при желании внутри могли разместиться мы трое, если Сигурд обернется волком. На полу ровным слоем была насыпана сухая листва, а у дальней стенки виднелась небольшая темная груда. При ближайшем рассмотрении она оказалась запасом сухих дров.

Разжигать здесь костер было неразумно — места и так впритык, немудрено задохнуться в дыму. Но сухие дрова означали, что никому не придется лезть наверх в поисках хвороста — и вполне возможно, мы успеем поужинать до серьезного дождя. Поразмыслив, я решила, что это место давно облюбовали боевые маги, и оно сделалось чем-то вроде сторожки в лесу. Каждый, кто приходит, может воспользоваться кровом и теплом, однако должен что-нибудь оставить следующим гостям.

— Яльга, ты там что, жить осталась? — долетел снаружи голос Сигурда.

— А что? — громко ответила я, прикидывая, как половчее перетащить дрова наружу. — Тепло, хорошо… все, что надо, есть…

— Все, что надо? — эхом откликнулся Эгмонт. Что-то он сегодня плохо соображает. Устал, наверное. Опять же — кто сказал, что магистр не может устать? Магистр — он тоже человек, и ничто человеческое ему не чуждо![15]

— Да подождите вы, сейчас я вылезу!

Хвала богам, ход был достаточно широк, чтобы решить проблему с дровами просто: сперва я подтащила всю кучу поближе к выходу, а потом стала выкидывать по одному полену. Послышался негромкий характерный стук, за которым последовало шипение и обрывки странных гномийско-эльфийских выражений в западной обработке.

«Эгмонт», — догадалась я. Не сообразил увернуться. И что это с ним такое?

Надо будет «Справочник» спросить…

Едва я успела вывалиться из лаза, Сигурд сунул мне в руки котелок и жестом указал на ручей. Я вздохнула, устало помотала головой, но спорить не стала. Рихтер, на лбу которого наливалась приличных размеров шишка, злобно покосился на меня, но ничего не сказал.

Как выяснилось через некоторое время, спорить было незачем: ручей оказался куда глубже и чище, чем мне показалось на первый взгляд. Пару раз скребнув краем по дну и замутив воду, я сообразила, как нужно делать, и вернулась с полным котелком.

Эгмонт, лишний раз подтвердив свои хорошие отношения со стихией огня, уже развел вполне себе приличный костер. Сейчас, кажется, он легко подпалил бы и замок — боевому магу такого класса несколько непривычно получить в лоб поленом. Зато Сигурд, как всегда, не заморачивался по мелочам. Он буквально выхватил у меня котелок и повесил на ветку, закрепленную в раздвоенных концах костровых палок. Сдается, есть здесь хочу не я одна…

Вода забулькала, и Сигурд насыпал туда сухих грибов, потом подумал и щедро добавил крупы. Эгмонт хмыкнул, с подозрением посматривая на загустевающую смесь, но оборотень пресек это дело одним косым взглядом.

Еда, между прочим, получилась вкусная — густая, сытная и горячая. Мы по очереди зачерпывали ложками из котелка, пока он не опустел, а после я опять отправилась за водой. Смеркалось, все сильнее пахло близящимся дождем, но мы успели сварить чаю и разлить его по кружкам. Сигурд, бормоча что-то про дискриминацию, выпил свою в несколько глотков, превратился в волка и шмыгнул в дыру. Мы с Эгмонтом потушили огонь и, прихватив кружки, отправились следом.

Втроем в пещерке было немного тесновато, но воздуха хватало, а остальное не так уж и важно. При каждом движении листья отчаянно шелестели; в полутьме я почти не видела ни Сигурда, ни Эгмонта, зато отлично ориентировалась по теплу и запаху. Если… если мы все-таки выберемся из этой передряги, я первым делом отправлюсь в оборотничью баню. Или хотя бы залезу в речку, часа так на полтора.

Здесь было довольно холодно, несмотря на толстый слой листьев, и скоро мы сбились в кучку: я прижалась к Эгмонту, а Сигурд-волк положил голову мне на колени. Учитывая, что в руках у меня была кружка с горячим чаем, я надеялась, что оборотень не станет неожиданно срываться с места.

Коленям было тепло, правому боку — тоже. Левый я старательно закрыла плащом. Снаружи шумел дождь, и я вдруг вспомнила, что каких-то девять недель назад точно так же сидела в избушке Гораны Бранки, греясь о Генри Ривендейла. Между прочим, тоже правым боком. Окажись сейчас на месте Рихтера Ривендейл или тот же Сигурд, я положила бы голову ему на плечо, но это был Эгмонт, и я почему-то смутилась.

Да и полено как-то не способствует установлению дружеских отношений. И как это его угораздило? Я подумала, не достать ли из сумки какой декокт, но потом решила, что острых ощущений нам на сегодня уже достаточно.

Что-то подсказывало, что дело не столько в полене, сколько в пресловутом мужском самолюбии — про него я много читала в журналах Полин. Теперь самое время применить полученные знания на практике — когда еще такой случай представится? Я зажмурилась, вспоминая журнальные советы. Так-так-так…

Глянцевые издания хором утверждали: лучше всего уязвленное мужское самолюбие исцеляет предоставленная объекту возможность показать себя в наиболее выгодном свете. Ага!

— Эгмонт… — позвала я самым сладким голоском, на какой была способна.

Маг сделал попытку отодвинуться, но я была начеку. Сигурд, прекрасно помнивший о чашке горячего чаю, осторожно шевельнул ухом.

— А ты бывал здесь раньше? — продолжала я, остро жалея о невозможности наивно похлопать ресницами.

— Бывал, — осторожно ответил маг. — И что?

Последовала пауза, во время которой я судорожно пыталась придумать следующий вопрос. Вообще-то журналы утверждали, что объект начнет исцеляться сразу же, не отходя от кассы, но у нас, похоже, случай был запущенный.

— А какая она была… эта виверна? Наверное, очень большая? А как ты ее победил? Эгмонт, ну расскажи! Ну пожа-алуйста! Ну у кого же мне еще спрашивать — не у магистра же Назона в конце концов!

Кажется, я попала в десятку. На фоне бестиолога Рихтер — даже с десятью шишками — по-любому будет выглядеть лубочным богатырем. Или рыцарем в белом доспехе.

— Это будет очень длинная история, — медленно сказал Эгмонт.

— А мы никуда и не торопимся, — неожиданно поддержал меня Сигурд. — Правда, Яльга?

Я не удержалась и почесала оборотня за ухом.

За три года преподавания в Академии Рихтер успел уяснить несколько элементарных правил. Самым элементарным из них было следующее: труднее всего работать с адептами первого и пятого курса. Именно они ухитряются создать для магистра уйму интересных, разнообразных и почти нерешаемых проблем.

Ярче всех это правило подтверждал адепт Марцелл Руфин Назон. На свое счастье, Эгмонт не застал его первокурсником, но Назон-пятикурсник являл собой наилучший пример не то грамотного выбора будущей профессии, не то рихтеровской педагогической неудачи. Как боевой маг он не стоил вообще ничего. Между тем бестиологам жизненно необходимо располагать некоторыми боевыми навыками, — ибо грифон, йель или альфин не станет спрашивать у мага ни схемы собственного кровообращения, ни методики грамотного изничтожения. Он вообще ничего спрашивать не станет.

Эгмонт старался, как мог, но все усилия пропадали даром. Оставалось лишь надеяться, что жизнь окажется более талантливым учителем, — да и адепт Назон, демонстрируя похвальную осмотрительность, предпочитал теоретические выкладки личному общению с бестиями.

Прошел изок, миновала пора выпускных экзаменов. Еще полтора месяца пролетели почти незаметно, как это всегда и бывает с отпуском. Наступил зарев-месяц, и девятнадцатого числа Эгмонт приехал в Академию на ежегодную летнюю конференцию. Предполагалось, что магистры станут обсуждать, чего нового случилось в магической и педагогической науках, обмениваться опытом и выстраивать стратегию работы на ближайшие два семестра.

Все шло как обычно — преподаватели рассаживались по секциям, два деловых гнома и юная эльфийка развешивали на доске какие-то плакаты, а магистры Дэнн и Ламмерлэйк, сидевшие вопреки правилам на соседних скамейках, склонившись друг к другу, листали красочный журнал по вязанию. Но открылась дверь, и в нее практически впорхнул директор Буковец, счастливый как зубная фея.

— Коллеги! — невероятно бодрым голосом заявил он. Магистр Дэнн скептически покачала головой и указала на какую-то черно-белую схему, состоявшую из различным образом закрашенных квадратиков. — Уважаемые коллеги! У меня для вас есть сюрприз. — Слушатели насторожились, ибо довольный вид директора однозначно предвещал большие неприятности. — Позвольте представить вам нашего нового магистра бестиологии, который выиграл именной грант царя-батюшки и целый месяц провел у наших коллег на Аль-Буяне! Коллега Назон, прошу вас, не стесняйтесь!..

— Марцелл Руфин Назон, если не возражаете, — поправили из-за двери подозрительно знакомым голосом. — И вовсе я не стесняюсь…

— Да-да, прошу вас!.. — Буковец посторонился, и новый магистр бестиологии прошел в зал.

— Кгхм, — тихонько сказала госпожа Ламмерлэйк.

— Кгхм, — согласилась Белая Дама.

— Э-э… — послышалось из дальнего угла, где сидел магистр Фенгиаруленгеддир.

— Ой! — сказала юная эльфийка с плакатом. — Эйлер, ты мне на ногу наступил!

— Мы рады приветствовать молодого коллегу, — подытожил учитель Тэнгиэль.

Следующая встреча с коллегой Назоном произошла примерно через месяц. В том семестре учебная нагрузка была невелика, а учитель Тэнгиэль все прозрачнее намекал, что пора начинать думать о соискании степени. Эгмонт нашел три перспективные темы для будущей научной работы, но на этом процесс застопорился. Спрашивать совета у учителя было бесполезно, у Шэнди Дэнн — небезопасно, а у магистра Ламмерлэйк — совершенно бессмысленно, потому что алхимический аспект Рихтера категорически не привлекал.

Оставался Фенгиаруленгеддир — гном, как и подобает специалисту по общей магии, обладал прекрасными аналитическими способностями и мог вычислить что угодно.

Или — кого угодно.

Словом, Рихтер договорился с гномом о встрече и в назначенное время подошел к двери его кабинета. Знакомая элементаль осмотрела мага с головы до ног, загадочно ухмыльнулась во все сто сорок четыре астральных зуба и, насвистывая, спряталась в косяке.

Эгмонт открыл дверь.

Первым, что он увидел, оказался студент… то есть магистр Назон. Стоя в классической позе лацианского ритора — одна нога чуть вперед, правая рука пафосно воздета на уровень головы, — бестиолог величественно вещал, и единственное, чего ему не хватало, — это лаврового венка.

— И я требую доказательств, коллега! — возвышал он голос на особенно страстных периодах. — Где доказательства, спрашиваю я вас? Где? Я не увидел до сих пор ни единого аргумента, а значит — это утверждение голословно, и не более того!

— Я бы так не сказал, — суховато возразил гном.

— Вот как? — Назон был поражен. — И что это, по-вашему?

— Это аксиома, — отрезал Фенгиаруленгеддир. — Она по определению не нуждается в доказательствах.

Назон презрительно фыркнул, пожимая плечами:

— И что с того? В научном мире, коллега, не принято принимать все на веру. Я вас спрашиваю, кто решил, будто это аксиома? Этак можно любую теорему обозвать аксиомой, вместо того чтобы доказывать ее, как и надлежит!

— Что, понял? — проскрипели над ухом. Эгмонт посмотрел туда — из косяка, сложив лапки на груди, высунулась ехидная элементаль. — Иди-ка ты отсюда, пока и тебе не объяснили, каким пульсаром бьют, а каким в рулончик заворачивают!

В этот момент Рихтер вышел из ступора и понял, что еще немного — и рефлексы возьмут свое. Марцелл сам напрашивался на неприятности, но бить слабого нечестно, да и обстановку кабинета следовало пожалеть. Эгмонт попросту кашлянул, привлекая к себе внимание, — и оказался свидетелем практически идеального перемещения из позы ритора в первую защитную стойку. «Надо же, — не без удивления понял он. — А ведь чему-то я его все-таки научил…»

— Магистр Фенгиаруленгеддир, я вижу, вы заняты. Возможно, мне следует прийти позднее?

— Отчего же позднее, — светским тоном откликнулся Марцелл Руфин Назон, которого, между прочим, не спрашивали. Тон тоном, однако защитной стойки он не покидал. — Мы с коллегой можем продолжить дискуссию в другой раз.

Он небрежно кивнул и вышел из кабинета, постаравшись обойти Рихтера по самой широкой дуге.

Эта сцена была воистину великолепна, но бестиолог не намеревался останавливаться на достигнутом. Магистра Зирака он учил, как правильно систематизировать книжный фонд, директору Буковцу прочел длинную лекцию о контроле и администрировании, а Муинну аунд Лайквалассэ осчастливил инструкцией по тому, как надлежит подготавливать праздники и вообще работать над самодеятельностью. Учителя Тэнгиэля благоразумный Назон обходил своим вниманием — вполне возможно, просто потому, что учитель был, как всегда, неуловим. И Эгмонт благодарил всех богов, что бестиолог не взялся учить его боевой магии, — терпения могло не хватить, и вместо одного большого магистра Назона в Академии появилось бы множество маленьких.

Красивее всех из ситуации вышла мадам Эльвира. Не моргнув глазом, она преспокойно выслушала тираду о том, что короткие волосы идут далеко не всякой даме, а лично ей, госпоже Ламмерлэйк, с ее типом лица, стрижка лесенкой категорически противопоказана, — кивнула и исчезла в самом прямом смысле слова, скрывшись в моментальном телепорте.

Месть, настигшая бестиолога спустя два или три дня, оказалась воистину изощренной. Рихтер шел из Некромантической башни в библиотеку, когда вдруг услышал за спиной сдавленное хихиканье и неразборчивый шепоток. Повеяло цветочными духами. Не оборачиваясь, он понял, что это студентки с алхимического, и с трудом подавил малодушное желание прибавить шагу. Алхимички в тот год подобрались такие, что, повстречайся они с василиском, Эгмонт не поставил бы на того и медной монетки. Все первое занятие по боевой магии они хихикали, перемигивались, сверлили Рихтера взглядами, обменивались записочками и вообще не изъявляли ни малейшего уважения ни к магистру, ни к изучаемому предмету. Последнее было хуже, но и первое не радовало. Впрочем, управу на них Эгмонт нашел очень быстро.

Тут впереди показалась сутуловатая спина магистра Назона, и девицы хором издали звук, более всего напоминавший кафский боевой вопль.

— Вот он! — хищно пискнула какая-то студентка, но ее голос заглушил звонкий цокот доброй полусотни каблучков. Рихтер сам не понял, когда успел прижаться к стене. Стайка девушек, все сильнее напоминавшая стайку пираний, целенаправленно пронеслась мимо него; не прошло и мгновения, как Назон оказался взят в кольцо и зажат в угол. Это было проделано так быстро и качественно, что Эгмонт ощутил прилив профессиональной гордости. Не зря учил, мрыс дерр гаст!

Назон было попытался вырваться наружу, но девушки уже теребили его за рукава, тянули в разные стороны, заглядывали в глаза и требовали немедленного ответа на животрепещущие вопросы. Причем каждая считала, что ее вопрос важнее прочих.

— Магистр Назон! Вы и только вы знаете, какой сорт краски для волос мне следует выбрать! Что модно в этом сезоне: медный, рыжеватый или медовый?

— А из чего вы посоветуете шить сарафаны и платья? И вы полагаете, это будет носиться?

— А я вот видела на улице такую штучку, ну абсолютно неземного покроя! Цветастая, недорогая, и оборка — ну прям у самой земли! А? Что скажете?

— Окажите мне помощь, почтенный! Как коротка должна быть моя юбка — короче на ладонь, на локоть или вот так?

Как именно «вот так», Рихтер не видел, но отлично мог представить. По голосу, по гортанному акценту и по манере строить фразы он узнал говорившую. Это была иностранная адептка, приехавшая по обмену с далекого юго-запада, из земель, где женщины искони были воительницами, властительницами и стратегами. Климат в тех краях был жаркий, и тамошние амазонки отсчитывали длину юбки не от пола, а где-то от пупа. Эгмонт еще не забыл жалоб госпожи Ламмерлэйк, каких трудов стоило объяснить этой конкретной студентке, что в Лыкоморье мужчины не привыкли к зрелищу столь совершенных ног.

Сдавленный хрип Назона подтвердил предположение.

— А что вы думаете по поводу эйтанских мод, магистр Назон? — Бестиологу приходилось действительно туго, ибо в игру вступила лучшая студентка курса. Во всех смыслах это была достойная ученица госпожи Ламмерлэйк: даже в толпе однокурсниц ее ни с кем нельзя было спутать. Толстая каштановая коса едва не до пояса, узкие темно-синие штаны и широкий вязаный балахон с таким потрясающим вырезом, что Эгмонт давно отчаялся понять, как эта штука до сих пор не сваливается. Вероятнее всего, у девушки с меньшим бюстом такой номер бы не прошел. Для Назона было достаточно и этого, но помимо внешних достоинств адептка обладала редкостным сочетанием педантичности и широты мышления, а также способностью задавать изумительно сложные вопросы.

— Как, по-вашему, можно ли судить по установившемуся господству лилового явственное влияние галлиэнских мод? Или, возможно, это связано с традиционными кимранскими мотивами? Не могли бы вы также сказать, что станут носить на Эйа в будущем бальном сезоне?

— А какова ваша точка зрения по поводу последнего показа королевской охотничьей коллекции мод в Аль-Буяне?

Назон повторно пошел на прорыв, но алхимички сами расступились, и перед магистром возникла одна из самых красивых и родовитых адепток Академии. Она была чистокровной эльфийкой, но дела это не меняло. Назон замер, глядя на девушку, как кролик на удава, а она, пленительно улыбаясь, протянула ему лоскуток тонкого — разумеется, эльфийского! — шелка. «Контрабанда, — наметанным глазом определил Эгмонт. — Как только элементали пропустили?» Но ему отчего-то совсем не хотелось вмешиваться.

— Прошу вас, — у эльфийки был глубокий, воистину чарующий голос, — рассудите наш спор. Какого цвета эта ткань: бедра испуганной нимфы либо же блохи в родильной горячке?

— Первое, — быстро ответил Назон.

Столь утонченное создание было несовместимо с блохами — как здоровыми, так и в родильной горячке.

— Браво! — восхитилась эльфийка и захлопала в ладоши, лучась восторгом. — Магистр, вы должны знать: согласно условиям нашего спора, выигравшая в качестве платы должна вам ровно один поцелуй. — Назон воспрянул духом и даже подался вперед, но эльфийка лукаво погрозила ему пальчиком. — Брюн, дитя мое, прошу тебя! Магистр ждет!

— Слово и дело! — сурово ответили ей.

Эльфийка скользнула в сторону, и перед ошеломленным Назоном воздвиглась Брюнхильд Олафдоттир из Дроттнинг-фьорда. Северянка смотрела на магистра свысока, что было неудивительно при их разнице в росте. Ей отчетливо не хватало не то секиры, не то крылатого коня.

— Дай-ка я тебя поцелую! — пророкотала она, и несчастный бестиолог лишился чувств.

Северянка и эльфийка переглянулись и хлопнули друг друга по ладоням.

— Есть! — выразила общее мнение лучшая студентка курса.

Рихтер немного подумал и исчез, пока о нем никто не вспомнил.

Неделю и три дня после этой психической атаки магистр Марцелл Руфин Назон был тише воды ниже травы. Но переделать человека, увы, не под силу даже ученицам Эльвиры Ламмерлэйк. Наступила суббота, и Эгмонт спешил в трактир «Под пентаграммой», где его ожидал хороший ужин в приятной компании.

Компанию должен был составить бывший однокурсник, по специальности — бестиолог, с которым они почти не общались во время учебы, зато неожиданно близко сошлись в бытность в аспирантуре. Гюи, как и сам Эгмонт, был фанатом выбранной профессии и знал о своих тварях даже то, чего они сами о себе не подозревали. Окончив аспирантуру, он вежливо, но твердо отклонил предложение директора остаться преподавать и отбыл на северо-запад изучать повадки драконообразных. По немногим непроверенным слухам, доходившим в столицу из той дали, он был совершенно счастлив.

Временами Эгмонт ему тихо завидовал. Студентообразные были ничуть не лучше, об их повадках наука знала до обидного мало, а ему приходилось совмещать это с регулярной полевой практикой. Кроме того, Гюи находился на достаточном расстоянии от учителя Тэнгиэля и не выслушивал каждый вечер нотации вроде: «Эгмонт, мальчик мой, я запамятовал — ты закончил первую часть диссертации или уже приступил ко второй?»

На фоне учителя, диссертации и адептов частые, но нерегулярные боевые рейды казались почти что праздником души. Тамошних противников хотя бы можно было с чистой совестью встретить добрым пульсаром. С учителем такой номер явно не пройдет, а что касается адептов — придется дождаться государственных экзаменов.

Рихтер как раз вернулся из очередной командировки, когда в его окно постучалась почтовая гарпия. Гюи писал, что приезжает на два дня в Межинград, и предлагал посидеть «Под пентаграммой», как в старые добрые времена. От письма отчетливо пахло разогретой василисковой чешуей. Гарпия, похоже, прекрасно учуяла этот запах, ибо, сохраняя внешнюю невозмутимость, все-таки ухитрилась донести до Эгмонта всю степень своего негодования. Досталось и адресанту (приличные люди с василисками не якшаются!), и адресату (приличные люди таких писем не получают!).

У подведомственных Рихтеру адептов суббота была библиотечным днем. Маг порадовался удачному совпадению и отправился «Под пентаграмму», по дороге производя нехитрые арифметические вычисления. Денег было не так уж много, но — с другой стороны — Гюи приезжал в Межинград далеко не каждый день. Старые друзья разъехались по городам и весям (большей частью города и веси были эльфийские), а Эгмонт при всем желании не мог предположить, что сидит «Под пентаграммой» с кем-нибудь другим. Не с Белой же Дамой!..

Он ярко представил, как магистр Дэнн отхлебывает пиво из местной тяжелой кружки, довольно крякает и благосклонно принимает у магистра Назона очищенную вяленую рыбешку, — и поспешно поставил максимальный телепатический блок. У госпожи некромантки, вероятно, имелось чувство юмора, но проверять это не хотелось. Ну а откуда взялся Назон, Рихтер и сам не знал — вероятно, для соблюдения загадочного лыкоморского принципа: «Коли уж соображать, так токмо на троих».

Видение было до того правдоподобным, что Эгмонт зажмурился, потряс головой и строго сказал себе, что он не пифия и становиться ею не собирается. По одному он открыл глаза — и еле сдержался, чтобы не помянуть разом мрыса и всех его присных.

На расстоянии вытянутой руки от Эгмонта стоял коллега Марцелл Руфин Назон — хвала богам, без пива, рыбы и Шэнди Дэнн. Бестиолог рассматривал Рихтера с нехорошим профессиональным прищуром, слегка наклонив голову набок.

— Вам нехорошо, коллега Рихтер? — ласковым голосом поинтересовался он.

«Было хорошо, пока тебя не было!» — мрачно подумал Эгмонт, а вслух произнес:

— Спасибо, все в порядке. Просто неожиданно закружилась голова.

Это было весьма правдоподобно, ибо с последнего рейда Рихтер вернулся с огромным синяком под глазом.

— Не знаю, не знаю, — с сомнением протянул Назон. — Даже если так, я все равно не могу бросить вас на произвол судьбы! Кроме того, моя вторая специальность — врачебное дело, это и в дипломе написано. Так что, хотите вы или нет, но я вас провожу!

Эгмонт открыл было рот, но Назон опередил его:

— Это не обсуждается! — Потом, наверное, все-таки опомнился и добавил тоном ниже: — Коллега Рихтер.

Четко обозначив свою позицию, он клещом вцепился в локоть Эгмонта и не отпустил его, даже перешагнув порог трактира «Под пентаграммой». Бестиолог не столько поддерживал, сколько путался под ногами, но не лупить же его боевым пульсаром!

Трактирщик, увидев эту пару, ничуть не удивился, а просто что-то шепнул служанке. Так что когда Эгмонт чуть ли не в обнимку с бестиологом поднялся по узкой винтовой лестнице на второй этаж, в отдельную залу, он застал там Гюи, с изумлением наблюдавшего, как служанка кладет на стол еще одну салфетку и ставит третий прибор.

После этого избавиться от Назона стало совсем уж невозможно.

Эгмонт представил Гюи и магистра Назона друг другу, но беседа почти сразу увяла сама собой. Подали горячее. Все были голодны, и Рихтер, зарабатывавший в то время не так уж много, подумал, что все к лучшему: одному такой обед обошелся бы слишком дорого, двоим — дороговато, а на троих — самое оно.

Утолив обычный голод, Назон вспомнил про голод информационный.

— Коллега, — сказал он, изящно накалывая на вилку кусочек жаркого, — и чему мы обязаны счастьем видеть вас?

«Тому, что кое-кто вовремя не послал тебя далеко и без хлеба», — хмуро подумал Эгмонт. Все же Марцелл Руфин был тут совершенно не к месту.

Гюи оказался вежливее — возможно, он просто хотел посоветоваться с собратом по бестиологической науке. Он отставил бокал и начал объяснять — а Эгмонт, чем дальше, тем больше понимал, что дело и вправду серьезное.

Смысл того, что сказал Гюи, сводился к следующему. В Рембьерском лесу завелась виверна; само по себе это было не слишком-то радостно, но эта конкретная бестия оказалась редкостно умной и хитрой. Она обходила ловушки, она не оставляла следов, и не было никакого представления о том, где находится ее логово. Те, кто ее видел, рассказать об этом уже не могли, и определить, что округу терроризирует именно виверна, удалось лишь по манере поедать добычу. Рембьерский лес — довольно темное место, и тамошние крестьяне, повидавшие немало всяких тварей, не спешили отдавать свои кровные заезжему магу-бестиологу. Как их отцы и деды, они по-простому устроили облаву. Из тех, кто ушел в лес, не вернулся никто. Тем же, кто поспешил им на помощь, повезло немного больше — или не повезло, как посмотреть. Один из охотников обнаружил ухоронку твари, где она хранила главное свое лакомство — оторванные головы. По этой примете Гюи понял, что охотится на виверну.

— Денег им было жалко, но оставлять семьи без кормильцев — еще хуже. Я провел в лесу без малого три недели и понял: эта тварь мне не по зубам. Всех моих умений и навыков хватило лишь на то, чтобы уйти от нее живым. Нужна экспедиция КОВЕНа, с боевыми магами в том числе. Эгмонт, да она играла со мной, и это доставляло ей удовольствие! Самое страшное, что ее интеллект ничем не уступает человеческому… Я боюсь подумать, что будет, если она успеет вывести потомство.

И тут пробил звездный час Марцелла Руфина Назона. Как потом выяснил Рихтер, на втором курсе он писал о вивернах курсовую и с тех пор был свято убежден, что знает о них абсолютно все.

— То, что вы сказали, — совершенно нелогично, непрофессионально и антинаучно! — убежденно произнес Назон, сверкая очами. — Любому третьекурснику известно, что виверна не обладает даже зачатками интеллекта! Достаточно заглянуть в атлас, чтобы убедиться: ее мозг чуть больше кулака взрослого мужчины! А умение справиться с виверной входит в перечень необходимых практических навыков для получения диплома бестиолога! Это не настолько крупный хищник, чтобы создать дипломированному специалисту такие трудности. Я понимаю, если бы речь шла о василиске! И потом, что касаемо экспедиции КОВЕНа, — таковая экспедиция уже была осуществлена тремя годами ранее, в результате чего Рембьерский лес и прилегающие окрестности были полностью — я подчеркиваю, полностью! — очищены от виверн! Так что, даже если предположить, что какая-то кладка была уничтожена не полностью, то достигнуть полной зрелости выживший детеныш не успел бы!

Если бы Эгмонт не знал, что три года назад Марцелл Руфин Назон был всего-навсего адептом третьего курса и о событиях в Рембьере знал исключительно из лекций, он бы предположил, что перед ним — организатор и предводитель этой экспедиции. Но Назону крупно повезло, что в непрофессионализме он обвинил не Рихтера, а Гюи. Бестиолог был более воспитанным человеком. Взглядом предупредив желание Эгмонта высказать, что тот обо всем этом думает, он вежливо, но очень холодно сказал:

— Я уважаю вашу точку зрения, коллега, но ехал я в Межинград не ради беседы с вами. И даже не ради этого ужина, бесспорно, прекрасного. Меня куда больше интересует, что скажет по этому поводу учитель Тэнгиэль. Также мне очень важно узнать мнение Магистра Эллендара и — в особенности — айлэ Вивианны.

Помянутая айлэ Вивианна — магистр аунд Келлет — возглавляла кафедру бестиологии и была старейшим преподавателем Академии (не считая мистрис Дэнн, разумеется; но рассуждать о возрасте некромантки Эгмонт поостерегся). По странному стечению обстоятельств, айлэ Вивианна на дух не выносила коллегу Назона ни в бытность его адептом, ни в нынешнем его агрегатном состоянии, и не считала нужным этого скрывать.

Назон вспыхнул, как майская роза, с негодованием отодвинул стул, громко сообщил, что его ждут неотложные дела, и был таков. Трактирщик подал десерт и счет — как легко догадаться, на троих. Недостающую сумму Эгмонт восполнил двумя неделями позже, сразу после получения зарплаты.

События между тем развивались все быстрее. Тем же вечером Гюи подал докладную Эллендару; Магистр принял его через два часа, хотя на дворе вообще-то стояла ночь. Утром в воскресенье Рихтер получил приказ готовиться к экспедиции — и узнал, что, во-первых, точно такой же приказ получил Назон, а во-вторых, Гюи уже отбыл обратно в Рембьер.

Экспедиция была назначена на вторник: следовало подготовить снаряжение и амулеты, кроме того, распределить обязанности и выработать тактику. Все это говорило о том, что Эллендар в отличие от Назона воспринял сообщение Гюи более чем всерьез. Но в понедельник утром Гюи, израненного до такой степени, что было непонятно, как он до сих пор жив, доставили в ковенский госпиталь экстренным телепортом.

В два часа пополудни экспедиция уже была в Рембьере.

Обычно крестьяне относятся к магам весьма настороженно, но в тамошних краях уже успели понять, что на вилы и топоры тварь чихать хотела. Лагерь разбили недалеко от деревни, и довольно скоро Эгмонт выяснил, чего ради Гюи, уже договорившийся насчет экспедиции, отправился в одиночку в лес. Обвинение в непрофессионализме задело бестиолога куда сильнее, чем он хотел показать.

Собственно, что-то подобное Рихтер и подозревал. Когда Назон в очередной раз подвернулся ему под руку, Эгмонт сдержался только потому, что рядом совершенно из ниоткуда возник учитель Тэнгиэль. Бестиолог, однако, оказался исключительно понятлив — он исчез еще до того, как учитель успел открыть рот.

— Я прекрасно понимаю тебя, мой мальчик, — задумчиво сказал Тэнгиэль, глядя Назону вслед. — Гюи мне тоже не чужой… — Эгмонт припомнил, что его друг приходится учителю не то троюродным внуком, не то внучатым племянником, и несколько устыдился. — Но давай решать проблемы по мере их поступления. Не Марцелл порвал нашего Гюи на лоскутки. И пока мы здесь будем сражаться друг с другом, виверна продолжит пировать. А разве ты этого хочешь?

Хорошо, хоть он не сказал: «Разве этого хотел бы Гюи?» Значит, шанс все-таки был. Немного остыв, Рихтер буркнул:

— Но, учитель, пусть он мне лучше не попадается.

— Посмотрим-посмотрим! — успокаивающе пробормотал Тэнгиэль и исчез ничуть не хуже помянутого Назона.

Через полчаса Эгмонт узнал, что лес поделен на сектора, а маги — на пары. Только в этот раз его напарником был не Арлаутар аунд Элдер, а… впрочем, удивляться Рихтер не стал. В последнее время Марцелл Руфин Назон был практически везде.

Отправляясь с этим недоразумением в лес (недоразумение, надо отдать ему должное, виновато сопело, периодически глубоко вздыхало и плелось сзади с невероятно несчастным видом), Эгмонт утешал себя тем, что ему ничего делать и не придется: уж если эта гадина накромсала на ломтики Гюи, то Марцелл Руфин станет для нее чем-то вроде легкого десерта. Эта, бесспорно недостойная, мысль здорово поднимала ему настроение.

Благоразумия Назона хватило ненадолго — часа на три или четыре. Сперва стихло сопение, потом до Эгмонта стало доноситься тихое неразборчивое бормотание, и маг с большим исследовательским интересом ждал, чем все закончится. Он уже понял, что понятия «Марцелл» и «теория» почти синонимичны, а Марцелл и практика — абсолютные антагонисты. Горожанин до мозга костей, бестиолог спотыкался о каждый корень, брезгливо шарахался от каждой паутины и только чудом не вписался в роскошный полуметровый муравейник.

— Все! — наконец взбунтовался он. Рихтер оглянулся через плечо: загнанный бестиолог, всклокоченный, с красным лицом, с трудом переводил дыхание и даже не думал вставать в ораторскую позу. — Я отказываюсь повиноваться вашему произволу! Любому хоть сколько-нибудь грамотному специалисту ясно, что никакой виверны здесь нет и быть не может! Вы… вы отыгрываетесь, и это недостойно мага!

— Да, — неожиданно спокойно ответил Рихтер. Только что он был рад порвать бестиолога на клочья, а сейчас вдруг нашел куда более результативный ход. — Разумеется, я отыгрываюсь на вас, коллега. Но меня извиняет одно — я в хорошей компании. Я, Магистр Эллендар, учитель Тэнгиэль, айлэ Вивианна и еще с полсотни наших с вами коллег — все мы составили против вас коалицию. А Гюи ради этого дал изранить себя почти до полусмерти. И все для того, чтобы вы смогли совершить эту милую прогулку по лесу. Действительно, какой кошмар!

Марцелл Руфин Назон надулся, удивительно напомнив Эгмонту виденную в заезжем бестиарии импортную жабу, которая называлась не то «угу», не то «ага» и была, к слову сказать, жутко ядовитой.

— Если бы на него напала виверна — настоящая, а не этот плод крестьянских баек! — вы хотите сказать, что он смог бы остаться в живых? Смею вас заверить, любой человек, хоть сколько-нибудь менее безграмотный в бестиологии, нежели вы… хотя вас, конечно, извиняет то, что вы боевой маг, а не бестиолог… так вот, любой бы понял, что вашего драгоценного Гюи изранили волки, которых в этом лесу превеликое множество!

В подтверждение его слов послышалось жалобное поскуливание. Волки, сколько бы их тут ни водилось, явно пребывали в не самом боевом состоянии духа. Точки зрения магистра Назона они не разделяли, но что с них возьмешь — у них-то не было диплома бестиолога!

Хотя бы и одного на всех.

Рихтеру вдруг стало скучно. Ему совершенно не хотелось тратить время на бессмысленные препирательства со своим бывшим адептом, и потому он просто пожал плечами:

— Поступайте, как знаете. В конце концов, вы такой же магистр, как и я.

Он повернулся и пошел в чащу, где меж густых ветвей мелькала какая-то подозрительная тропинка. Несколько веток было сломано, но никаких других следов здесь не имелось. И все же это был шанс… Краем уха Рихтер услышал, что покинутый Назон топчется на месте, громко сетуя на жизнь, судьбу и необразованных коллег. Скоро ему это наскучило, и он повернул назад, с треском продираясь через почти непроходимые заросли дикой малины.

Мгновением позже раздался особенно громкий треск, послышался короткий вопль и звук, с которым обыкновенно падает с высоты тяжелый мешок. Рихтер обернулся, уже зная, что увидит. Среди кустов зиял широкий пролом, сквозь который виднелась противоположная стенка оврага. Разумеется, Назон запутался в трех соснах.

Было очень соблазнительно тут его и оставить, но Эгмонта вдруг пронзила быстрая мысль. Он подошел к краю, чтобы убедиться. Да, все оказалось именно так, как надо. Овраг был очень глубоким, в два человеческих роста, по дну его бежал ручеек, а сверху наклонялись длинные ветви. Сыро, душно, темно. Если в этом лесу есть виверна, то девяносто из ста, что ее логово именно здесь.

Правда, не факт, что сейчас виверна дома… В таком случае можно устроить засаду. Да и не мешает проверить, как там насчет кладки.

Внизу громко возмущался Марцелл Руфин Назон. Падая, он сломал себе ноготь на мизинце левой руки, и эта травма окончательно вывела его из себя. Мокрый, грязный, с головы до ног вымазанный желтой глиной, он был разозлен настолько, что, не задумываясь, высказал бы свое недовольство хоть айлэ Вивианне, хоть учителю Тэнгиэлю.

И вдруг Рихтер ощутил слабый, но очень знакомый запах: пол-года назад он охотился на василиска, и в его логове пахло очень похоже. Назон еще ругался, воздевая к небу перемазанные не понять в чем руки, — он ничего не понял, в очередной раз показав, сколько смыслит в бестиологии.

Если виверна не оглохла, она уже вылезает из логова. На то, чтобы подать сигнал, времени не оставалось, и Эгмонт начал быстро спускаться, держась за кусты и ветки. Мало будет проку, если он сломает себе шею…

Марцелл вдруг замолк на полуслове, будто подавившись фразой. Он метнулся туда-сюда, отпрянул к противоположной стене, отвесно уходившей наверх, и попытался вскарабкаться по ней, но почти сразу бесславно скатился обратно.

Кусты кончились, до дна оврага оставалось чуть более метра, и Рихтер спрыгнул вниз, постаравшись сгруппироваться. Назон оказался в двух шагах перед ним; вжавшись в стенку, бестиолог с ужасом наблюдал, как в дальнем краю оврага неторопливо покидает логово та самая виверна, которой нет и быть не может.

Эгмонт быстро огляделся. На противоположной стороне виднелось небольшое отверстие. Виверне туда не пролезть, а вот магистр Назон вполне поместится. Если же там и обитает кто-то маленький, то, хочется верить, дипломированный бестиолог сможет его победить.

Не тратя времени на объяснения, Рихтер ткнул Назона в дыру, и бестиолог, проявив похвальную сообразительность, подтянулся и скрылся внутри. Только подметки мелькнули. Из дыры послышался чей-то недовольный визг, но очень быстро все стихло.

Впрочем, магистру Эгмонту Рихтеру теперь было не до Назона.

Виверна приближалась, чуть расправив красноватые крылья. Судя по их оттенку, тварь была достаточно стара — даже странно, что она дожила до этих дней, а не оказалась сожрана своими же сородичами. Одну из лап виверна заметно подворачивала вбок, хотя это и не мешало ей передвигаться с завидной ловкостью. Стало быть, когда-то она была подранена… но сейчас не время для догадок.

Зубы, когти и крылья. Нельзя дать ей подобраться слишком близко — от таких челюстей магия не защитит. Но атакующий слишком рано не причинит ей никакого вреда, а только разозлит еще больше… Виверна прыгнула, распрямившись в воздухе, как пружина, Эгмонт встретил ее заклятием снизу вверх и тут же слевитировал, уворачиваясь от когтей. Задел или нет?.. Одним толчком она взмыла ввысь, Рихтер вновь едва успел увернуться; он ударил ножевым заклятием ей под подбородок, но чары скользнули по чешуе, выбив несколько искр. Тварь отбросило на землю, крыльями вниз. Зашипев, она мгновенно вскочила на ноги — однако Рихтер успел заметить, что одно крыло она старалась беречь.

Удача или охотничья хитрость старой опытной твари? Виверна стояла в атакующей позе, приподняв крылья и опустив голову. Рихтер лихорадочно заканчивал сплетать заклинание. Помимо зубов и когтей у драконообразных было еще одно оружие — они исподволь вытягивали магический резерв, оттого так ценна их чешуя. Эта тварь была слишком старой и ловкой. Встретившись с ней взглядом, Эгмонт отчетливо осознал, что шансов на победу у него немного, а шансов остаться в живых нет вообще.

Он плел заклинание и понимал, что сейчас она прыгнет, — а времени не хватало, катастрофически не хватало. Еще можно было переделать все на защитную сферу, но долго она не продержится, а второго шанса виверна ему не даст. Сил на вторую попытку точно не хватит. Если бы сейчас у Рихтера был напарник… но напарник, свернувшись калачиком, трясся от ужаса в земляной нише. А виверна уже взлетела, резко взмахнув игольчатым хвостом.

Дальше все происходило очень быстро, и позже Рихтер пришел к выводу, что обязан жизнью везению чистейшей воды. Виверна успела привыкнуть к своей неуязвимости, а он — маленький, мягкий, вкусно пахнущий — причинил ей немалую боль. Ослепленная яростью, на какую-то долю секунды она потеряла бдительность.

Но все это он понял потом, а в тот момент увидел лишь жемчужно-серый треугольник в основании шеи, обычно надежно закрытый подбородочным щитком. И Эгмонт ударил туда, вложив в чары весь остаток резерва. Ему показалось, что вместе с заклинанием из него ушло все: ярость, ненависть, сила и возбуждение схватки.

Отдачей его отбросило на несколько шагов, и это спасло ему жизнь — умирающая виверна рухнула на то место, где он прежде стоял. Все же она успела дотянуться до мага передней лапой, но боли Эгмонт не ощутил. При прямом контакте виверны высасывали непосредственно жизнь.

Рихтер очнулся в ковенском госпитале. На соседней койке лежал Гюи, которого как раз кормили с ложечки бульоном. Бестиолог давился, ругался тихим шепотом, но пил. «Живой», — непонятно про кого подумал Эгмонт и поскорее провалился в вязкое забытье, пока сиделка с бульоном не вспомнила, что в палате имеется еще один некормленый больной.

Потом к нему пришел учитель. Он рассказал, что маги в разных концах леса почти сразу услышали возмущение магического поля, но на помощь прийти попросту не успели; что для того, чтобы достать Марцелла Руфина, пришлось расширять лаз, ибо бестиолог сам не помнил, когда успел забраться так глубоко; что к моменту коллективной высадки магов в овраге виверна была уже мертва, а Эгмонт немногим от нее отличался; что в логове кладки, по счастью, не было; и что, наконец, шкуру виверны обработали должным образом, и на кафедре бестиологии появилось прекрасное новое чучело. Адептам очень нравится.

— Айлэ Вивианна, — напоследок сказал Тэнгиэль, — передает тебе, мой мальчик, что у нее совершенно неожиданно нашлась одна очень интересная тема. Что-то об особенностях применения боевой магии против драконообразных… да она тебе сама объяснит, я в бестиологии не силен.

Он застенчиво посопел, потом выудил откуда-то из-за спины нечто закутанное в шерстяной клетчатый шарф, размотал его, и глазам Рихтера предстала небольшая округлая кастрюлька, до краев полная куриного бульона.

— Лежи, мой мальчик, — заботливо сказал учитель, предупредив движение Эгмонта. — Я уже позвал сиделку.

И уступил ей место.

— Хороший у тебя учитель, — весомо сказал Сигурд. — Правильный. Вот, помню, наставник Ардиэр…

Уж не знаю, что он там вспомнил, но шерсть на загривке ощутимо встала дыбом.

— Вот, помню, магистр Рихтер… — в тон откликнулась я, осторожно приглаживая вздыбившееся. — Сперва прибьет почти до смерти, а потом сам же эликсиром отпоит…

— А ты бы чего хотела? Бульона? — огрызнулся Эгмонт.

— Кафию, — серьезно сказала я, и Сигурд невольно вздрогнул.

Дождь шумел и шумел. Спать не хотелось — еще даже не смеркалось, — но говорить было, кажется, не о чем. Я допила чай и отдала Эгмонту кружку; пахло мокрой травой, и молчание становилось все глубже и глубже.

Прервал его Сигурд.

— В общем… это… — он отодвинулся от меня и сел, по-собачьи обвив лапы хвостом. — По-доброму давно рассказать надо было, да все как-то не к слову приходилось. А кто знает, может, и вовсе никогда не придется? Эх, да чего врать! Стыдно рассказывать, вот и все! Да надо…

— Ты про Игроков? — спокойно спросил Эгмонт, а я одновременно сказала:

— Да ладно, Сигри!..

— Какое там «ладно»! — рыкнул было Сигурд. Спохватившись, он продолжил спокойнее: — Из-за моей дурости вы оба чуть жизнью не поплатились. Ты, Эгмонт, — маг; ты, Яльга, — полуфэйри. Может, что полезное узнаете. Короче, дело было так…

Четыре года назад некий молодой волкодлак шел через Драконий Хребет по самой короткой тропе. Стояло жаркое лето; до солнцестояния оставалось не больше трех дней, и волкодлак торопился, надеясь миновать горы до того, как Собачья Звезда достигнет своей высшей точки.

Только люди почему-то верят, что оборотни гуляют через Драконий Хребет туда-сюда, как им вздумается. На самом деле, наверное, здесь хорошо только гномам да драконам. Всем остальным, будь то человек, оборотень или эльф, следует не забывать об осторожности. И думать как следует, делая выбор между короткой тропой и безопасной.

Но Сигурд дель Арден был молод и самонадеян. Он полагал, что у него есть причины выбрать короткий путь, — ведь ему доверено такое важное задание, и не след заставлять конунга ждать! Торговые переговоры, да вдобавок с человеческим городом… ха, тот щенок, кто не знает, что это означает!

Очередной вечер застал его на землях гномьего клана Анбург-шэн-аддир. То есть земель как таковых здесь не было, а были одни только скалы да пропасти между ними. Ну и тропа, конечно же узенькая, но верная. Можно было пройти еще немного и напроситься к гномам на ночлег, но под вечер Сигурд наткнулся на необычайно удобную пещерку. Она была сухой, достаточно просторной и, что характерно, в ней давно никто не жил. Оборотень развел костер, приготовил себе ужин и совсем было собрался лечь в левом углу пещеры, как вдруг его будто что-то толкнуло, и он расстелил свой плащ в правом, самом дальнем от входа.

Засни он в волчьем обличье, и все сложилось бы иначе. Но тогда, четыре года назад, Аррани Лерикас еще не явилась на землях Конунгата, и проклятие продолжало тяготеть над потомками древних клятвопреступников. Оборот давался очень нелегко, он занимал не меньше трех-четырех минут, и Сигурд, как и многие, прибегал к нему только в случае прямой необходимости.

Он спал и не слышал, как глубоко под горой зарождается страшный низкий гул, недоступный человеческому уху. Гул нарастал, поднимаясь оттуда, от корней гор; он проходил через слои гранита, и слои базальта, и пещеры, и рудные жилы…

На глубине нескольких лиг под пещерой всколыхнулись воды черного озера. В этот момент Сигурд дель Арден резко проснулся. Почуяв опасность, он бросился к выходу, но подземные силы уже почти выбрались на поверхность. Пещеру встряхнуло, оборотень потерял равновесие и рухнул на каменный пол. Позже он готов был поклясться, что базальтовые глыбы ходили ходуном.

Гора пела, и это была воистину страшная песнь. Завороженный ее голосом, придавленный к земле, Сигурд даже не слышал страшного грохота, раздавшегося у входа. В пещере потемнело, оборотень закашлялся от каменной пыли…

И внезапно все прекратилось.

Сигурд не сразу пришел в себя. Дрожа, как после немыслимого напряжения, он сперва сел, потом встал и обернулся, пытаясь понять, куда это запропастился вход. Камень, камень… длинная извилистая трещина…

И громадная куча камней, глубоко вдавшаяся внутрь пещеры: крупные глыбы, щебенка, медленно оседающий песок…

Выход завалило. И раскопать его не сможет даже бывалый гном.

Не веря своим глазам, Сигурд подошел ближе. Как всякий оборотень, он прекрасно видел в темноте и быстро понял, как обстоят дела. Даже если у него хватит сил отвалить три основных глыбы — а куда их девать, в пещерке и так места мало! — внутрь немедленно хлынет лавина щебня. Это верная смерть. Оборотень так ярко представил эту картину, что у него перехватило дыхание.

Дом, семья, конунг — все осталось там, по другую сторону завала. Сигурд находился с горой один на один, и очень скоро к ним должен был присоединиться третий — та, молчаливая, в красных одеждах, что приходит за каждым в назначенный богами срок. Сигурд дель Арден не боялся смерти, но умереть вот так, подобно крысе!.. А мама…

Не удержавшись, оборотень застонал сквозь зубы. Она провожала его, она шутила и смеялась, потому что женщина не должна плакать — нет хуже приметы! А он еще пообещал, что вернется! Какой лесной тролль подслушал его слова?!

Волкодлак и не думал благодарить богов — хотя было за что. Его не засыпало щебнем, не придавило случайной глыбой, потолок пещеры не обвалился… словом, Сигурд остался жив и невредим. Возможно, обратись он к Старому Волку, или к Вэйлезарре, или к Арведуэнн — лучше всего к ней, ведь она тоже мать! — все окончилось бы куда благополучнее. Но есть законы, которых не нарушают даже боги. Сигурд не звал, и без зова к нему никто не пришел.

Некоторое время он стоял в темноте, глядя на завал, и пытался осознать, что жизнь кончена. Умирать отчаянно не хотелось. Сигурд разжал кулаки, провел ладонью по лицу и неожиданно для себя выпалил:

— Мрыс эт веллер! Да я все отдам, чтобы только отсюда выбраться!

Звук его голоса пометался под сводами пещеры, и вновь воцарилась тишина. Резко выдохнув сквозь зубы, Сигурд отвернулся от завала. И первое, что бросилось ему в глаза, — это узкий черный лаз, открывшийся в стене пещеры. До землетрясения в дыру могла пробраться разве только змея, но сейчас она стала шире. Значительно шире.

Сигурд колебался недолго. Опустившись на колени, он закрыл глаза, сосредоточился, и через несколько минут, наполненных дикой болью, с грязного пола поднялся грязный волк.

Сразу за дырой начинался узкий туннель. Даже в волчьем обличье Сигурду приходилось наклонять голову. Но через десяток шагов потолок резко поднялся вверх, под лапами стали поскрипывать мелкие камни. Оборотень присмотрелся и понял, что такие же камни, только крупнее, все чаще и чаще попадаются в стенах туннеля: темно-красные, какого-то грязноватого, неопределенного цвета, они глубоко сидели в основной породе. Пару раз попадались целые гнезда, но в них камни были скорее сиреневатые. Эх, сюда бы гнома, а еще лучше — целый клан Анбург-шэн-аддир! Хотя нет, не надо сюда никого, и самого Сигурда — тоже не надо…

Откуда-то спереди повеяло прохладой, и Сигурд преисполнился надежды. Он побежал быстрее, не забывая, однако, прислушиваться и принюхиваться, но в туннеле было тихо. Сколько прошло времени, он не знал: может, час, может, больше.

Неожиданно туннель чуть изогнулся, расширился и превратился в настоящую пещерку — правда, очень маленькую. Из нее вело два выхода, и из обоих тянуло свежим воздухом. Поколебавшись, Сигурд шагнул направо, и под лапой у него что-то звякнуло. Он уже привык наступать на самые разные камни, но этот был каким-то гладким, скользким и необыкновенно холодным.

Вернувшись, Сигурд внимательно обследовал этот участок. Когда волкодлак что-нибудь ищет, он всегда это находит — даже если лучше бы и не находил. Почти сразу он ткнулся носом в небольшой круглый медальон, наполовину засыпанный мелкими каменными осколками.

Действуя передними лапами, как какой-нибудь нашкодивший кот, Сигурд откопал и медальон, и цепочку. Бросить находку было немыслимо: оборотень не мог даже представить, сколько веков пролежала здесь эта вещь. Она ждала, когда за ней вернутся, — и за ней вернулись! Ее следует непременно отдать конунгу!

Подумав это, Сигурд вдруг понял, что уже ничуть не сомневается в том, что скоро ему удастся выбраться наружу. Вправо или влево?

Из правого лаза неожиданно послышались неясные, но энергичные проклятия, и в пещерку, один за другим, соскользнули два грязных до невозможности человека. Один тут же вскочил на ноги, другой щелкнул пальцами, зажигая магический светильник. От их фигур протянулись длинные черные тени.

— Вот так удача! — хрипловато воскликнул тот, что зажег свет. — Теперь мы точно найдем дорогу, брат! Сударь, вы ведь волкодлак из Арры?

Сигурд молчал, настороженно глядя на неожиданных собеседников. Ничего хорошего он от них не ждал, а медальон на всякий случай придерживал лапой.

Тот, который стоял, снял с пояса флягу и с наслаждением сделал глоток. Второй вытащил из-за спины потрепанную котомку. Оттуда немедленно явилась треснутая глиняная миска, которую первый, не скупясь, наполнил водой из фляги.

— Выпейте-ка, сударь, — дружелюбно предложил он. — А то от этой пыли уже горло дерет!

Фляга Сигурда осталась в пещере, погребенная под огромным валуном. С самого пробуждения оборотень не сделал ни глотка, и теперь он не мог удержаться. В конце концов, этот тоже оттуда отпил! Наклонившись к миске, Сигурд вдохнул запах воды и сам не понял, когда начал быстро-быстро ее лакать.

— Мы-то солецкие, — говорил тем временем тот, который был с флягой. — Мы сюда для чего, значит, полезли? Нам один гном карту загнал — говорит, тут редкая жила проходит. Вот ведь дураки оказались, а, брат? Еще и сделку с кланом заключили… как там его? Шервурган… Да это имечко ни один человек не выговорит! Сидели бы на равнине и не высовывались! Нет, в пещеры нас понесло! Видите ли, сударь…

— Благодарю, — сказал Сигурд, в этот момент как раз опустошивший миску. — Значит, и вас это землетрясение застигло?

— В точности! — мрачно кивнул тот, который поддерживал магический свет. Только так, по поступкам, их и удавалось различить: гости были похожи друг на друга, как две сосновые иголки. — Мы ночевали в пещере, вон там, — большим пальцем он указал себе за плечо. — Как загрохотало, полезли в лаз. Ну а здесь…

Он сделал неопределенный жест рукой, понимая под этим, наверное, и Сигурда, и пещерку, и неожиданную встречу.

Оборотень внимательно посмотрел на него, потом перевел взгляд на второго. Худые, темноволосые, в грязной изорванной одежде, они все же сохраняли некоторое достоинство, а главное — хранили хладнокровие! Авантюристы конечно же. Гномы часто заключают с такими сделки, но мало кто из людей возвращался с Драконьего Хребта…

Сигурд вдруг ощутил боль в израненных лапах. Ему захотелось хотя бы немного передохнуть.

— Меня называют Сигурд дель Арден, — представился он и сел, предварительно расчистив на полу достаточно места. — И мне тоже надо в Солец.

Они разговаривали не меньше получаса.

Сигурд знал не так уж много людей — то есть, конечно, каждый народ называет себя людьми, но… да вы поняли, что он имел в виду! — и много раз слышал, что им не стоит особенно доверять. Но эти двое не вызывали ни малейших подозрений. Они были рисковыми, они, не скупясь, разделили воду на троих, они даже не попытались отнять медальон, хотя и поняли всю его ценность. Один из них надел медальон Сигурду на шею и все повторял, какой ювелир сможет провести наиболее правильную оценку.

Но оставаться здесь долго было невозможно.

— Пора идти, — сказал Сигурд и первым поднялся с пола. Подушечки лап кое-где были ободраны до крови, но, в конце концов, он мужчина, а не щенок! — Я пойду вперед, а вы — за мной.

— Правильно! — почти хором согласились люди. — Во-первых, ты удачлив, волк! А во-вторых, в этом облике ты меньше, чем любой из нас.

Из правого туннеля появились эти двое, из того, что сзади, вылез сам Сигурд. Таким образом, оставался один-единственный левый туннель. Туда оборотень и запрыгнул.

Ход то расширялся, то сужался, но ни разу не доходило до того, чтобы человеку, а уж тем более волку, нельзя было проползти. С каждым шагом запах свежего воздуха становился сильнее, и в какой-то момент впереди замаячило смутное светлое пятно. Сигурд едва не задохнулся от радости.

Он побежал быстрее, споткнулся и больно зашиб плечо о выступ. За ним спешили эти двое; Сигурд вдруг вспомнил, что они так и не назвали ему имен, но… это все потом, потом! Пятно росло, становилось все ближе и ярче, и Сигурд навсегда запомнил момент, когда перед ним вдруг распахнулось ночное небо, полное мелких звезд. Среди всей этой россыпи гордо сияла голубая Собачья Звезда.

Лапы вдруг отказались ему служить. Сделав последнее усилие, Сигурд буквально вывалился наружу. Он кубарем покатился вниз, по заросшему колючим кустарником склону, но даже не почувствовал боли. Он успел вовремя остановиться — чуть ниже была пропасть, бездонная, как все пропасти на свете.

Кое-как он выбрался на безопасное место и сразу же огляделся. Лаз — темное неровное пятно — виднелся на высоте в полтора человеческих роста. Оттуда не доносилось никаких звуков. Никто не катился по склону, никто не высовывался из дыры, и оборотень забеспокоился. Может, с ними что-то случилось? Может, им надо помочь? Они ведь люди, а он — аррский волкодлак!

— Эй! — на всякий случай окликнул он, стараясь сильно не шуметь. — Вы там где?

— Здесь, — ответил ему знакомый голос.

Они вышли из-за скалы — прямые, тонкие и одинаковые. Коричневые плащи, широкополые шляпы, высокие сапоги — все старое, потрепанное, но целое и сравнительно чистое. Да разве в этом было дело?! Они не были людьми, только и всего.

Эльфами, гномами или оборотнями — тем паче.

— Ты сказал, а мы услышали! — произнес Правый. — Твое желание исполнено. Ты выбрался оттуда.

— Ты назначил цену, — сказал Левый. — Мы вправе забрать у тебя все, что сочтем нужным.

Сигурд оскалился. Люди они или нет, но без боя он им медальон не отдаст! Это его добыча!

— Оставь свою игрушку себе, — презрительно сказал Левый. — Нам не нужна такая мелочь. Мы заберем то, что ты нам должен, тогда, когда нам этого захочется. А пока радуйся жизни, волк, — если сможешь!

Они начали растворяться, выцветать, когда Сигурд хрипло выкрикнул:

— Но чего же вы хотите?

Правый обернулся и бросил через плечо:

— Подумай сам. В тебе не так много ценного.

И все исчезло.

Дождь и не думал прекращаться — кажется, он даже усиливался. Снаружи ощутимо потемнело. Стоило мне подумать об этом, как темноту озарила яркая вспышка; я принялась отсчитывать секунды, и на пятой над лесом прогремели раскаты грома.

Рассказывая, Сигурд понемногу отодвигался от меня все дальше и дальше. Может, ему так было и уютнее, а вот мне — вовсе даже нет! Я проникновенно хлюпнула носом, подтянула плащ повыше и подергала оборотня за шерсть.

— Сигри, ляг обратно! Холодно, в конце концов!

Сигурд неохотно послушался.

— И что было дальше? — поинтересовался Эгмонт.

— Я все-таки дошел до гномов, — ответил волкодлак. — Еле-еле их нашел: они-то землетрясение заранее почуяли, вот и попрятались… Оказалось, зря про горных гномов говорят, мол, чужаков не любят, скупые… Какое там! И отогрели, и одежу дали — да что одежу, меч подарили! Жалко его, очень хороший был. Теперь где-то в КОВЕНе пылится.

— Ну почему пылится? — по привычке возразила я. — Может, им кто-нибудь даже пользуется…

— Знаю я, как маги мечами пользуются, — пробурчал Сигурд.

— Имущество, изъятое у подозреваемого, находится на временном хранении, — казенным голосом оповестил Эгмонт. — Пользоваться им никто не вправе. Так что твой меч наверняка отдадут конунгу.

— Ну и хорошо, — вздохнул оборотень. Ему, кажется, и впрямь было жалко меча.

— А дальше-то что?

— А дальше все было еще проще. Я вам уже и рассказывал. Через день я был в Сольце, нашел того купца, про которого отец говорил… маг, ковенцы… да вы это знаете не хуже меня.

Я покивала, вспомнив тот вечер, казавшийся теперь невероятно далеким. Когда же он был? Всего-то в середине изока! Мы сидели на кухне в доме Эгмонта, визгливый амулет молчал себе в тряпочку, а Сигурд… как же он тогда выразился, а?

— Дар земли гномов, стало быть? — кротко поинтересовалась я. — Да ты у нас, Сигри, дипломат!

Дипломат Сигри пробормотал что-то неразборчивое. Я предпочла не вслушиваться.

— Значит, это был медальон, — со странным выражением сказал Эгмонт. — Серебряный, тяжелый, размером со среднее яблоко. На задней крышке — царапина, а на передней…

— А на передней такая разлапистая черная штука вделана, — хмуро закончил Сигурд. Он уже ничему не удивлялся, а вот я насторожилась. — Что, и тебе его принесли?

— Это не штука, Сигурд, — все тем же тоном ответил маг. — Это знак черного солнца. Только не говори, что ты пытался его открыть!

— Пытаться-то пытался. — Оборотень дернул ухом, будто отгоняя муху. — Только все одно не открыл. Да и ладно, он и закрытым мне столько удачи принес! В землетрясении выжил, от демонов ушел, до гномов добрался…

— И к КОВЕНу попал, — не выдержала я.

Факультатив по символике, разумеется, читался только третьему курсу, но некоторые знаки нам дала и истолковала госпожа Ламмерлэйк. Черное солнце — знак ночного светила, сияния, вывернутого наизнанку, первичной, необработанной материи… какая уж тут удача, мрыс дерр гаст!

— Твое счастье, что ты его не открыл, — поддержал меня Рихтер. — Воистину, Сигурд, твоя удача еще больше Яльгиной! Я и не думал, что кому-то может так повезти…

— Что там было? — резко спросил волкодлак.

Эгмонт, кажется, усмехнулся.

— Твоему народу повезло еще больше, — сказал он, и мне вдруг стало не по себе. — Если бы ты принес это в Арру, где еще не было золотого дракона… возможно, Лерикас вам бы уже не понадобилась. Там было зеркало, Сигурд. Осколок черного зеркала.

Он помолчал и добавил:

— Ты его видела, Яльга. Помнишь, у меня в лаборатории?

— Помню, — сказала я, не сообразив, что следовало отпереться. — Только, знаешь… по-моему, это был далеко не осколок!

— Осколок, — уверенно произнес маг. — Все равно, как он выглядел. Его размеры ограничены размерами волшебной рамки, на изготовление которой ушло немало лунного серебра.

— Эгмонт, но тебя же нет в Академии! Оно никому не навредит?

— А как ты думаешь, почему моя лаборатория так защищена? Только чтобы адепты не пролезли? Она полностью замкнута. Без моего разрешения никто не войдет и никто не выйдет.

— Но я-то вошла!

— Ты — в какой-то степени я. Надеюсь, твой взлом удался тебе не с первой попытки?

Я передернула плечами. Говорить было не о чем.

— Значит, я зря его оттуда вынес… — медленно сказал Сигурд. — Лежал он себе и лежал. Может, его туда специально засунули. Эгмонт! А ты раньше такие штуки видел?

Маг кивнул.

— Ему пришло время выбраться на поверхность. Если бы ты прошел мимо, его нашел бы кто-то другой. Вообще, вещи, выходящие из земли, — это отдельная категория, и говорить о ней вот так, к ночи… Давайте лучше спать. Завтра трудный день.

Если верить Эгмонту, каждый следующий день был труднее предыдущего. Но разговор и впрямь должен был быть закончен — я понимала это очень ясно. На языке вертелись тысячи вопросов, но я приказала себе молчать. В самом деле, к ночи…

Уже засыпая, я поняла, что одна мысль все же не дает мне покоя. А, ладно!

— Сигри, а Сигри! — Я осторожно потыкала оборотня пальцем. — А если ты знал, что за гобой в любой момент могут прийти демоны, почему ты так спокойно пошел с нами? Может, они просто облик изменили…

Волкодлак приподнял голову и посмотрел на меня, как на несмышленыша.

— Сама подумай, — посоветовал он. — Где же ты найдешь демона, который спервоначалу в ковенскую тюрьму залезет, а потом из нее еще обратно выйдет?

— И то верно, — согласилась я.

Мне снилась Полин. Мы гуляли с ней в каком-то странном месте — на заднем плане виднелись башенки, полуразрушенные стены и строительные леса, — и алхимичка страстно умоляла меня не выходить замуж за принца Саида. Принц бродил где-то неподалеку и подозрительно походил на Генри Ривендейла. Я пообещала Полин подумать еще раз и проснулась.

Ночь едва перевалила за середину. В пещерку падал лунный свет, но до нас он недотягивался, и я почему-то обрадовалась этому. Там, во сне, тоже светила луна… что же это за стройка такая знакомая? Или вообще не стройка?

Я перевернулась спиной к выходу и честно постаралась заснуть. Где-то под утро мне это удалось.

Глава восьмая,

в которой выясняется, что родственники у героев еще не закончились. Пан Богуслав Раднеевский хватается то за саблю, то за пистоли, Лерикас, как всегда, оказывается права, а дело едва не доходит до второй ковенской войны

Когда я проснулась, было совсем светло — насколько в принципе может быть светло в крохотной земляной пещерке. Снаружи доносились негромкие голоса, побрякивал котелок, изредка раздавалось птичье чириканье. Пахло мокрой землей, и пшенной кашей, и волчьей шерстью — к последнему, впрочем, я давно уже успела привыкнуть.

В пещерке было сухо, но холодно. Мне отчаянно не хотелось вылезать из-под нагретого плаща — из-под двух нагретых плащей, как выяснилось при детальном осмотре. Впереди маячила неизбежная перспектива очередного марш-броска через лес, день занимался серый и неуютный, и несколько минут я с удовольствием думала, как же мне все это надоело. То ли дело там, в Межинграде, — сессию уже сдали, все гуляют довольные, у Полин вон вообще личный принц завелся…

Но тут звяканье стихло, и у самого входа в пещерку раздался голос Сигурда, бодрый настолько, что у меня аж зубы заныли, как после холодной воды:

— Слышь, Эгмонт! А я вот слышал, что, ежели кто много спит, еда ему уже без надобности…

— Точно! — еще бодрее подтвердил Рихтер. — В котелке, помнится, еще осталось немного каши? Давай ее на пару доедим, а Яльгу и вечером покормить можно…

Котелок многозначительно звякнул, намекая, что каши осталось и впрямь немного.

«Гнусные провокаторы! — думала я, на корточках выбираясь из пещеры. — Каши человеку пожалели! Ужо я вам!»

Большой мир встретил меня порывом ветра. Честное слово, там было еще гаже, чем я могла предположить. Над оврагом угрожающе поскрипывали елки. Низкое серое небо уже начинало темнеть, недвусмысленно намекая, что вот-вот пойдет дождь. Земля между тем еще даже не успела как следует просохнуть, а вчерашний ручей и вовсе превратился в миниатюрное подобие Ойслы. По нему наперегонки плыли веточки, щепочки, еловые иголки и прочая лесная мелочь; для пущего сходства с главной водной артерией Лыкоморья не хватало только парочки солидных гномских кораблей.

Но костер горел на прежнем месте — бодрый, веселый и зеленый, как весенняя трава. Пламя подпрыгивало вверх, плевалось искрами, стреляло угольками и почти не давало дыма. Я уважительно покосилась на Эгмонта, подергала свою растрепанную косу и пришла к выводу, что на нее никто не посягает. Можно позавтракать и незаплетенной.

— А мы уж подумали, что ты здесь зазимовать решила, — доверительно сообщил мне Сигурд. — Времени, вишь, уже девятый час, гроза собирается…

— Так разбудили бы, — пробормотала я. Окончание фразы смазал зевок.

— Так хотел я, хотел… — Сигурд сделал большие честные глаза. — А Эгмонт говорит: ежели кто не выспавшись, медведь там или Яльга, к нему лезть опасно, пущай лучше спит.

— Я тоже вас люблю, — сказала я подобающе мрачным тоном и забрала котелок. — Ух ты! Еда! Тогда я вас и вправду люблю…

Еда выглядела странно, на вкус была еще страннее: нечто пестрое, сладковатое, с вкраплениями морковки и изюма. Плюс от нее ощутимо пахло корицей — тот листвяжский гном хранил в лавке немаленький запас пряностей. Национальная кухня волкодлаков? Но что бы это ни было, оно оказалось довольно вкусным.

— Что дальше делаем? — спросила я, дожевывая остатки.

— Сначала ты моешь котелок, — хладнокровно ответил маг. — Спокойнее, Яльга, спокойнее. Есть такое правило: кто ест последнюю котлету, тот и моет сковородку.

— Согласна! — быстро вставила я. — Давайте сюда вашу сковородку с моей котлетой!

— А ну доедай быстрей! — посоветовал Сигурд.

Для очистки совести я поскребла ложкой по стенкам котелка. Ничего не отколупывалось. Честно говоря, котелок был почти чистым, и я сильно сомневалась в необходимости его мыть. Но ежику понятно, мыть все равно придется.

— А ты не увиливай, Эгмонт! — строго сказала я, смирившись с необходимостью. — Дальше мы куда? Что-то этот лес мало похож на эльфийские кущи.

— Тонкое наблюдение, — съязвил маг.

Я погрозила ему ложкой.

— Выбор у нас непростой, — вмешался Сигурд. — Покамест ты, Яльга, сопела себе в пещерке, мы уже сто раз все прокрутить успели. А чего тут крутить, честно-то говоря? Вариантов у нас всего два, и оба весьма нехорошие. Первый: собираем манатки и идем через лес напрямик. Крюк мы, конечно, дали большой, но недели за две, ежели посчастливится, доберемся до наших эльфов.

Я посмотрела наверх. Елки скрипели, стонали и всячески выражали свое неудовольствие. Мне разом припомнился учебник по фэйриведению, тщательно законспектированное пособие «Лесные духи», а также несколько картинок из «Справочника боевого мага». Что вы будете делать, студентка Ясица, если на лесной тропинке вам повстречается мужик, сидящий на корове лицом к хвосту? И что вы ответите, если он пообещает сперва закончить с белками, а потом вернуться и задавить вас?

Этому лесу мы явно пришлись не по душе. А я уже успела уяснить, что лучшая схватка — это та, которой удалось вовремя избежать.

— Второй вариант — это телепортация? — спросила я, нарушив многозначительную паузу. — А нас не вынесет, случаем, на самый ковенский двор?

— А я знаю? — Эгмонт раздраженно щелкнул пальцами. — После двух последних телепортаций я даже не поручусь, что мы все в итоге останемся живы. Яльга, мрыс! Я магистр, я без пяти минут член Совета КОВЕНа! Я заявляю со всей ответственностью: ни один человек не в силах проделать такое с телепортами! Одно дело — общая сеть перехвата, совсем другое — такие точечные вмешательства…

— Ты уверен, что это именно вмешательства?

— Разумеется! — Рихтер встал и заходил по овражку, не обращая внимания на разлившийся ручей. — Знать бы еще, чьи!

— Да, неплохо было бы, — согласилась я. — Особенно если вспомнить наш с тобой прошлый визит на Драконий Хребет.

— Вы бывали на Драконьем Хребте? — вмешался Сигурд. — А зачем?

— Не зачем, а почему, — мрачно сказал Эгмонт. — Кое-кто искал приключений на свою задницу и, как ты догадываешься, получил их по полной. Хорошо хоть здесь василиски не водятся.

— Здесь виверны водятся, — жизнерадостно напомнила я.

Эгмонт помрачнел еще больше.

— Давайте решать, — твердо сказал он. — Кто за пеший переход?

— Я! — нагло пискнуло откуда-то сверху.

Ухитрившись не вздрогнуть, я посмотрела наверх, но там уже никого не было. Только покачивалась высокая трава.

— Заяц, — уверенно сказал Сигурд. — Ох и обнаглели…

Я передернула плечами. В законспектированном пособии не было ни слова о говорящих зайцах, но я предпочла верить оборотню, а не пособию.

— Давайте-ка телепортировать, вот что, — подвел итог волкодлак. — Ты, Эгмонт, строй телепорт… А ты, Яльга, чего сусликом стоишь? Котелок уже плесенью подернулся, вот-вот тоже разговаривать станет!

— И где это ты, интересно, видел говорящую плесень? — пробормотала я, примериваясь к котелку с мокрым песочком.

Сигурд только хмыкнул.

— Где-где — в ковенской тюрьме! — чуть свысока пояснил он.

Если предыдущий телепорт был построен с соблюдением всех существующих и несуществующих правил, то нынешний оказался сооружен в рекордно короткие сроки: я даже не успела напоследок ополоснуть котелок. Мир моргнул, на мгновение налился зеленым сиянием, в котором потонули и ручей, и овражек, и хмурое небо, а потом меня выбросило во что-то мягкое и колючее.

Я выждала несколько секунд, как учил Фенгиаруленгеддир, и открыла глаза. Надо мной простиралось небо поразительной чистоты и безмятежности. Где-то вдалеке заливались птицы. Эльфами даже не пахло, а пахло свежескошенным сеном и теплой землей.

Ощущения были, прямо скажем, знакомые: мне не раз доводилось ночевать в стогу. Я села и, стряхивая с рубашки налипшие травинки, огляделась вокруг.

Насчет сена я не ошиблась; насчет эльфов, кажется, тоже. Пейзаж вокруг был до того лыкоморский, что я не удивилась бы, выйди сейчас из-за деревьев царь-батюшка собственной персоной, в мантии, короне и лапоточках. Позади виднелся густой лес, впереди просвечивал луг, а мы находились на небольшой поляне, где то там, то здесь росли тоненькие березки. Между березками гордо торчали копешки, одна из которых, полагаю, была изрядно разворошена, а буквально в двух шагах — я похолодела — возвышался настоящий стог, увенчанный тремя жердями. Если бы кого-нибудь из нас выкинуло на эти жерди…

Так, а где, вообще, Сигурд с Эгмонтом?!

Я забарахталась, но все-таки выкарабкалась на свободу. Тут же выяснилось, что приземление Эгмонта было далеко не таким мягким, а хуже всех пришлось Сигурду, на которого маг и свалился. Но оборотень оказался более сдержанным: прислушавшись, я узнала лишь несколько новых выражений, да и те — от любимого наставника. Правду говорят: внимательно слушайте ваших магистров и откроются перед вами невиданные горизонты новых знаний!

Пока помятое выправлялось, а испачканное отряхивалось, я, прищурившись, смотрела на юго-запад. Там, у самого горизонта, клубились синие облака; дул ветер, но они оставались неподвижны, и эти застывшие неровные очертания казались очень знакомыми.

…И снова дорога, выжженная немилосердным солнцем. Катятся кибитки, подпрыгивая на ухабах; по степи гуляет ветер, а из-под колес летит желтая пыль. Кони отмахиваются хвостами от злых южных мух.

Небо будто выцвело от жары. На нем ни тучки… хотя постойте-ка! На западе, у самого горизонта, виднеется синяя облачная гряда.

— Будет дождь, да, мама? — спрашивает юная ромка. У нее прямые брови, острый подбородок и веселый быстрый взгляд. На шее — красные бусы из сушеных ягод. Похожа ли я на нее? Не знаю. Она — человек, а я…

— Глупая ты, Ратори! — ворчит женщина. Она сгорбилась, потолстела и постарела; в черных волосах пробилась седина, на лице появились морщины, а на руках — старческие пятна. Такой я и помнила ее — не хватало только шали, вечной черной шали в крупных цветах, и трубки из вишневого дерева.

Но все это только маска; и, глядя сквозь нее, я ясно вижу прежнюю владычицу с лунным венцом на челе. Фэйри не способны меняться, особенно фэйри из Высочайшего Дома.

И глаза у нее все те же — зеленые, как весенняя трава.

— Глупая ты, Ратори! — звучат слова, сказанные двадцать лет назад. — Не облака это, а горы.

Это Даркуцкий кряж.

Это судьба.

— Это судьба, — шепотом повторила я. Круг замыкался; змея кусала свой хвост, и я чувствовала, как что-то большое надвигается на меня и избежать этого уже невозможно.

— Вспоминай подгиньский, Эгмонт! — усмехаясь как можно достовернее, я повернулась к магу. Он был встрепан и крайне недоволен. — Здесь, в Даркуцких горах, аллеманский как-то не в ходу.

— А… — начал было Сигурд.

— Нет, — весомо сказала я. — На эльфаррине тут тоже почти никто не разговаривает.

За поляной находился луг, за лугом — озеро, за озером — дорога, при дороге — корчма. Это была длинная темная изба с шестью маленькими окошками; из трубы валил дым, у коновязи стояли лошади, а в огромной луже у крыльца важно плавали белоснежные гуси. Стоило нам приблизиться к луже, как старший гусак злобно зашипел, но я пригрозила хворостиной, и он поспешно отступил. К счастью, гусак не знал, что хворостина была иллюзорной.

Внутри было темно, дымно и душно. Пахло едой, пролитым пивом и много чем еще, но об этом я старалась не думать. В конце концов, и мы не эльфийскими духами благоухаем. С потолка свисали толстые колбасы, окорока и чесночные плетенки. Почти всю комнату занимал длинный дощатый стол, вокруг которого теснились тяжелые скамьи. В дальнем конце, у противоположной входу стены, гуляло сановнее панство. Среди прочего я заметила на столе хорошо прожаренного поросенка и немного воспрянула духом.

Мы скромно сели с краю, постаравшись не привлечь ненужного внимания. Любому известно, что подгиньские паны задиристы, как бойцовые петухи, а мы находились не в той ситуации, чтобы выяснять, кто сильнее. Конечно, Эгмонт мог бы раскатать эту корчму по бревнышкам, а Сигурд — нарубить всех соломкой, но это было бы как-то… не ко времени, что ли.

Расторопная служанка притащила нам глиняную мису, полную гороха с салом, и три ложки. Эгмонт в очередной раз решительно отказался от пива — вместо него перед нами плюхнули три кружки с грушевым взваром. Взвар сильно отдавал горелым, но я решила не привередничать.

Что-то коснулось моей ноги, и я немедленно заглянула под стол. Там обнаружилась отродясь не мытая дворняга, от которой изрядно разило псиной. С другой стороны, чем еще от нее могло разить? Встретившись со мной взглядом, пес вежливо гавкнул, завилял лохматым хвостом и высунулся из-под скатерти, положив передние лапы на край скамьи. «Вы же щедрые, правда, Панове? — читалось в его глазах. — Вы же не пожалеете голодному барбосу пару косточек? А не то помру прямо здесь и вонять буду еще сильнее…»

Эгмонт вхолостую клацнул зубами, едва не откусив половину пустой ложки.

— Я могу хотя бы раз в день поесть по-человечески? — рявкнул он. — Убери это сейчас же или я за себя не отвечаю!

Умный пес нырнул под стол и был таков. Я оскорбленно фыркнула, но ответить мне не дали. Стол содрогнулся, миска подпрыгнула, рассыпая горох и шкварки, из кружек плеснуло взваром. Смолкли паны, пировавшие на другом конце стола.

Я мигом определила источник сотрясения — то был шляхтич в кунтуше зеленого сукна, расшитом золотыми шнурами. В корчемном чаду сложно было рассмотреть что-то, кроме этих шнуров; я заметила только, что усы у шляхтича торчат едва ли не выше носа, а сам он смотрит на Эгмонта не добрее той рыси, из какой была пошита его шапка.

Сощурившись, он еще раз со всей силы жахнул кулаком по столу. За секунду до этого опытная шляхта похватала свои кружки.

— Ах ты, песий сын! — выразился шляхтич, грозно топорща усы. — Да как смеешь ты обижать столь достославную панну? Да неужто ты думаешь, ракалия, что некому за нее заступиться?! Ха! Сгори я в огне, ежели тебя, мерзавца, приличному обращению не научу!

Шляхта, торопливо глотнув из кружек, одобрительно загудела. «Вот ведь влипли!» — только и подумала я.

Эгмонт осторожно положил ложку на край мисы и начал медленно подниматься из-за стола. Надо было что-то делать, но ничего дельного в голову не шло. Напугать? Сотворить иллюзию? Похлопать ресницами, как учила Полин? Последнее точно не выгорит, да и первое, если вдуматься, тоже.

— А панна-то, панна! — растроганно добавил один из панов. — Кротости-то она, по всему видать, голубиной! Хоть бы словечко поперек сказала! Не то что моя… эх… Катержина…

«Пить надо меньше!» — злобно подумала я и что было силы дернула Эгмонта за камзол. Не ожидавший от меня такой подлости, маг плюхнулся обратно на скамью. Чего-чего, а голубиной кротости я в себе сейчас точно не ощущала. Вместо нее на свет явился наследственный гонор.

— А с чего твоя милость решила, будто я панна? Может, я и вовсе девка черная?

Шляхтич встал, оперся на столешницу и еще раз внимательно оглядел нас троих. Усы его топорщились все воинственнее.

— Да не будь я пан Богуслав Раднеевский, коли в панне панну не узнаю! Ха! Кровь-то не скроешь! — Он посмотрел на меня еще раз, просиял и торжествующе произнес: — А за такую панну, родичку Леснивецких, я кого хочешь шаблюкой изрублю! Да я за тебя, моя панна, всю кровь по капле отдам!

Дело принимало серьезный оборот. Я представила зарево пожара над крышей корчмы, схватку Эгмонта с паном Богуславом и панну голубиной кротости, лежащую в глубоком обмороке под сенью древ. Сигурд не вписывался в общую картину, и, наверное, для него это было хорошо.

Но тут пана Богуслава осенила новая мысль.

— А может, эта холера еще и роду низкого? — подозрительно осведомился он, присматриваясь к звереющему Рихтеру. — Тогда, конечно, драться с ним не можно, урон моей чести выйдет. Но ты не печалуйся, моя панночка, я его просто так зарублю! А? Что скажет твоя милость?

Моя милость крепко держала Эгмонта за рукав и подбирала правильные аргументы.

— Поклон тебе, пан Богуслав, и вечная моя признательность! — начала я правильно, но вот с продолжением были проблемы. — Таких, как ты, рыцарей теперь уж и не сыщешь: и лицом ты пригож, и духом отважен, и вежество знаешь, как подобает…

— Это да, — скромно согласился пан Богуслав. — Что есть, то есть.

— Так вот, пан. — Я значительно посмотрела на шляхтича. — Надобно тебе знать, во-первых, что спутник мой сам роду знатного и в родстве состоит с хенгернскими баронами. А ведет он себя непотребно не по злому умыслу, а единственно из неразумия… — Эгмонт подавился тем, что хотел сказать, а я злорадно продолжила: — Видишь ли, пан рыцарь, он магикус не из последних, и, спасая меня от лютых врагов, сотворил волшебство, на которое истратил все силы и все вежество. Сейчас он как дитя неразумное. Сам суди, твоя милость, уместно ли шляхтичу за такое саблей карать? А по благородству твоему должен ты его простить! И никак иначе!

Пан Богуслав открыл было рот, подумал и закрыл. Было видно, что ему смерть как хочется подраться, тем более — за прекрасную панну из рода Леснивецких. Может, он рассчитывает на княжескую благодарность? Как же, два раза и с горкой…

— Так неужто ты, панна, и впрямь хочешь, чтоб я его простил?

— За-ради меня, пан Богуслав! — упростила я задачу. — Единственно за-ради меня!

Пан Богуслав посопел, принимая трудное решение, и торжественно кивнул. Даже перо цапли на его шапке колыхнулось особенно значительно.

— Так тому и быть, панна! Доброе у тебя сердце! Пускай живет твой магикус! Но прощенья пускай попросит прямо сейчас!

Шляхта облегченно выдохнула и застучала кружками по столу.

Вряд ли Эгмонт согласился бы целовать мне ноги, даже будь они не такими грязными. Мы сошлись на усеченном варианте извинений. Я мотивировала это девичьей скромностью: княжеским родственницам не полагается демонстрировать голые ножки в корчмах. «Не обнажай в корчме», — мелькнула цитата из стародавней эльфийской поэмы. Аргумент был весомый, и пан Богуслав капитулировал.

В знак примирения он потребовал еще вина — «и получше, для панночки!» — тут подоспели заказанные раньше колбаски с капустой, а в углу заиграла скрипка. Веселье пошло полным ходом, только Эгмонт, временно произведенный в неразумные, злобно ковырял ножом свою порцию колбасок.

Поросенок перекочевал на середину стола. Панство — как я поняла, не такое уж и сановнее, так, мелкие шляхтичи из застянков — принялось козырять обходительностью. Как это делается, оно толком не знало, так что пан Богуслав быстро захватил инициативу в свои руки. Он подсел ко мне, взялся подливать вина в кубок и одобрительно смотрел, как я расправляюсь с добрым ломтем поросятины. Подгиньское королевство — это вам не Западные Земли, корсетов тут и в страшных снах не видали, а местные красавицы, как правило, обладают хорошим аппетитом, бойким нравом и тяжелой рукой. Такая если даст пощечину, то звон будет слыхать до самой Черной горки. А голубиный нрав, надо думать, предполагает способность не дать в морду прямо на месте, а припомнить после, при случае.

Поросятина была выше всяческих похвал. Правда, вместо вина я предпочла бы молоко, но говорить об этом пану Богуславу было несколько неразумно. Фэйри есть фэйри, и вряд ли на Даркуцком кряже они неожиданно пристрастились к березовому соку.

Пан Богуслав, как и полагается учтивому рыцарю, развлекал меня разговорами ни о чем, но было видно: как только поросятина закончится, он непременно задаст много интересных вопросов. Например, к какой ветви рода Леснивецких изволит принадлежать высокочтимая панна? Или, того хуже, а чего это вдруг высокородная девица разгуливает в неподобающем виде и с неподобающей свитой, состоящей, заметим, исключительно из мужчин?

От отчаяния я даже придумала захватывающую историю о том, как злые люди похитили меня из родного дома (люди были злые, но приличия блюли, так что со мной похитили и гувернантку). На помощь мне пришли, естественно, благородные Сигурд и Эгмонт; одолев врага в кровавой схватке, они все же не смогли спасти несчастную наставницу, и та скончалась у нас на руках, заповедав доставить меня до каких-нибудь родственников…

Но, внимательно поглядев на пана Богуслава, я решила, что он еще недостаточно пьян, чтобы поверить в этот малохудожественный бред.

Собственно говоря, ситуация складывалась довольно забавная — если, конечно, смотреть на нее со стороны. Несколько недель назад, на пути к Конунгату, мы выдавали меня за даркуцкую княжну, отчаянно надеясь, что никто не раскусит этого обмана. А сейчас никто не сомневается в моем родстве с Леснивецкими, но от этого, напротив, одни неприятности!

— Позволь, панна, я тебе еще вина подолью, — прервал мои размышления пан Богуслав. Вид у него был как у кота, облюбовавшего хорошую кринку, но мне было как-то неуютно чувствовать себя в роли сметаны. — Хотя разве ж это вино? Кабы принимал я тебя, панна, в своем поместье, то уж точно отыскался бы бочонок белого аль-буянского! Да не один…

Я загрустила. До того как-то никто не подозревал во мне склонности к распитию спиртного в таких масштабах. Но белое аль-буянское, измеряющееся в бочонках, натолкнуло меня на какое-то воспоминание. Я сосредоточилась и поняла, о чем речь. А что? Между прочим, может и сработать!

Отложив вилку, я повернулась к пану Богуславу, послала ему самую лучезарную улыбку и небрежно поинтересовалась:

— А не в родстве ли твоя милость с паном полковником Анджеем Раднеевским? Та же удаль, та же стать… — «та же любовь к белому аль-буянскому», — чуть не добавила я, но не стала выходить из образа.

Пан Богуслав просиял пуще прежнего, но тут же спохватился.

— То мой старший брат, — чуть настороженно ответил он. — Но откуда панна с ним знакома?

— Да разве много на Подгини таких отважных рыцарей? — всплеснула я руками в лучших традициях романов Полин, но поняла, что перегнула палку: пан Богуслав как-то закручинился. Сложив два и два, я поспешила исправить ситуацию: — Однако знаешь, пан, как говорят: плох тот хорунжий, который не мечтает стать полковником…

— Твоя правда, панна, твоя правда! — воспрянул духом мой собеседник. Не давая ему опомниться, я ласково продолжила:

— А расскажи мне, пан, какова усадьба твоя? Многими ли землями ты владеешь? Не поверю я, чтобы наш добрый король не отметил наградами столь доблестного воителя…

Имени доброго короля я, как назло, не помнила. Впрочем, они менялись так быстро, что упомнить каждого мог, наверное, только волхв Легкомысл. Да и то навряд ли.

Если я хоть что-то понимала, сейчас пан Богуслав должен был пуститься в пространное описание своих земель и угодий, а там можно было переходить на историю рода, герба, девиза и прочих прекрасных вещей. Где-нибудь можно было вставить ненароком невинный вопрос типа: «А далеко ли до эльфийских земель?», «А нельзя ли прикупить в округе пару лошадок?» или «Что, пан Богуслав, в здешних краях по-прежнему каждую ведьму норовят сжечь для острастки?» Самое главное, чтобы такой вопрос не оказался последним в беседе, ведь, как учат нас мудрые книги, запоминается именно последняя фраза. И пан Богуслав, буде ему придется разговаривать с ковенцами, сможет честно ответить, что панну княжну интересовало исключительно белое аль-буянское.

Но, к сожалению, разговор свернул совсем в другое русло.

— Эх, панна-панна… — Раднеевский издал тяжелый вздох и сокрушенно покачал головой. — Всем хороши мои земли, да лежат они далеко! А замок родича твоего, князя-воеводы, — рукой подать. Но будет греть мое сердце надежда, что когда-то достанется мне счастие принимать тебя, светлая панна, на моей земле!

А вот это было уже некстати. Встреча с безутешным родителем совершенно не вписывалась в наши жизненные планы. Я покосилась на Эгмонта, но маг, повернувшись ко мне спиной, сбрасывал под стол объедки. Из-под стола слышалось довольное хрумканье. Нет, и этот человек упрекал меня в нелогичности!

— Я уж к князю-воеводе и человека послал, — продолжал между тем пан Богуслав. — Да вот и он! Эй, Ендрусь, что там князь-воевода? Сыскал ты его?

— Сыскал, пан хорунжий! — басом откликнулись от двери.

Я прикрыла глаза, понимая, что в очередной раз угодила в яблочко, не целясь.

Пан Богуслав опустошил свою чару и громко стукнул ею по столу.

— Ну что, Панове, а не засиделись ли мы? — громко спросил он. — А ну, в дорогу! Проводим ясновельможную панну до князя-воеводы! Готовы ли кони?

— Готовы, пан хорунжий! — ответствовал все тот же Ендрусь между двумя быстрыми глотками из ковша.

Я увидела, как закаменела спина Эгмонта. Только Сигурд сидел с прежним вежливым выражением лица — он ни слова не понимал по-подгиньски. Но выхода не было. Это судьба, Яльга; от судьбы не уйдешь!

В конце концов, всегда было интересно узнать — каков он, князь Янош Леснивецкий.

Получасом позже мы уже скакали по узкому пыльному шляху. Слева от нас зубчатой стеной стоял темный ельник, справа простирался луг, по которому, как заплатки, были разбросаны маленькие березовые рощицы. Пан Богуслав, учтивый кавалер, находился от меня по левую руку. Понимая, что светлая панна всей душой рвется к любимому родичу, он не докучал мне разговорами. Я была этому только рада.

Что теперь делать, спрашивается? И кой мрыс вообще понес нас в эту корчму? Неужели телепорт не мог исказиться куда-нибудь в другое место — не к эльфам, так к гномам, к вампирам, к герцогам Ривендейлам! На Аль-Буян, если судьбе угодно пошутить! Да хоть в пределы земли Каф!

Там хоть кафий растет…

С другой стороны, не четвертуют же нас за родство с князем-воеводой? Если даже совершенно посторонний пан Богуслав мигом опознал во мне его родичку, так, наверное, и пан Янош не отвертится! Живы будем, не помрем. Хватит ныть, Яльга, и не такое видели! Через Старые Земли — прошли, Драконий Хребет — миновали, и от вас, гайдуки пана Леснивецкого, мы тоже уйдем!

Впереди показалась серая громада замка. Да. Это был не пряничный домик баронов Хенгерн, чья защита основывалась исключительно на магии. В даркуцких краях предпочитали надеяться на силу рук, на руки друга и вбитый крюк — желательно, чтобы крюк был вбит в стену вражеского замка, а не твоего собственного. Магов здесь отродясь не любили и воевали с ними на равных.

Но до замка было еще очень далеко. Я приподнялась в стременах, чтобы рассмотреть его получше, и увидела, как из-за поворота, один за другим, появились три всадника. За ними на значительном расстоянии следовал небольшой отряд.

Мне отчаянно захотелось телепортироваться куда подальше, можно даже вместе с лошадью.

Пан Богуслав придержал коня, подкрутил ус и послал мне ободряющий взгляд.

— Вот и князь-воевода, — доверительно поведал он. — Ишь, как торопится — видать, давненько тебя поджидает!

«Давненько, — мрачно подумала я. — Лет так двадцать, не меньше!»

Честно сказать, мне сейчас было не до пана Богуслава. Крепче перехватив поводья, я выпрямилась в седле и медленным шагом поехала навстречу. Так, Яльга. Не торопись. Спокойно.

Я вдруг поняла, что шляхта, Сигурд и Эгмонт давным-давно остановились и я еду в полном одиночестве. Было очень тихо, только из леса доносился голос кукушки. До чего погожий день, мелькнула совершенно посторонняя мысль.

Всадник, что скакал первым, резко натянул поводья — конь, всхрапнув, присел на задние ноги. Несколько мгновений мы молча рассматривали друг друга. Не знаю, что он увидел; а я поняла, что двадцать лет ни для кого не проходят бесследно.

Нынешний Янош Леснивецкий был жестче и властнее прежнего. Он раздался в плечах, рыжие кудри уже не были такими огненными, а на виске появился шрам. Да разве это важно, в конце концов?

Я выпрямилась еще больше и произнесла холодным ровным тоном:

— Долгих лет тебе, князь Янош!

Князь, словно не расслышав, помолчал еще немного и неуверенно произнес:

— Ратори…

— Я не Ратори, — так же ровно ответила я. Помнит, значит. Уже хорошо.

Князь досадливо дернул плечом и повторил:

— Ратори… Она жива?

«Надо же, какой любознательный!» — злобно подумала я.

— Нет. Она умерла двадцать лет тому назад, в ту ночь, когда я появилась на свет.

В повисшей тишине к нам подскакали два других всадника — оба рыжие, в отца, старшему лет шестнадцать, а младшему не больше тринадцати. Фамильное сходство было налицо, и не только фамильное: старший смотрел на меня такими же добрыми глазами, как я сама — на князя-воеводу.

— Как назвала тебя твоя мать? — нарушил тишину князь.

— Яльгой.

— Яльга, — повторил он, будто пробуя имя на вкус. — Ядвига, значит. Ядвига Леснивецкая, как моя мать.

Глаза у старшего из моих младших братьев — привет, Эгмонт! разом стали еще добрее. Хотя казалось, дальше уже некуда. Я не успела ничего возразить, потому что в этот момент к нам подъехал пан Богуслав с компанией.

Пан Янош бросил через плечо:

— Михал, Ежи — это сестра ваша старшая, ясновельможная панна Ядвига Леснивецкая. И надлежит вам любить и почитать ее, как любят и почитают старшую единокровную сестру.

«Ага, как же!» — читалось в глазах новообретенных братьев, но вслух никто ничего не произнес.

— Пан Богуслав! — (Раднеевский воинственно встопорщил усы.) — Я вечный твой должник. Ты принес мне великую радость — и великое горе. Но то не твоя вина. Поскачем же в замок!

Возражать было глупо, да и кто бы стал меня слушать!

«Хвала богам, родственники на этом должны закончиться! — хмуро думала я, зажатая между двумя любящими братьями. — Хотя, с другой стороны, где-то кочует не охваченный нами табор…»

Аррани Лерикас молча усмехнулась и потянулась за вязанием.

Весь ужин Ежи просидел как на иголках. Мир не то чтобы перевернулся, но как-то рискованно накренился — в точности как фрегат на картине в отцовском кабинете. Еще утром здесь не было никаких посторонних Ядвиг, а тут гляди-ка — откуда ни возьмись объявляется неведомая панна! И нате, пожалуйста, — любите и почитайте ее, как надлежит любить и почитать старшую сестру!

Ежи был твердо уверен, что ни в каких сестрах он точно не нуждается. Если судьбе было угодно послать им нового родича — уж лучше бы это был брат, и желательно младший. А тут все наоборот. Опять же Михал — слепому видно — куда как недоволен, а он все-таки старший…

Хотя подождите-ка!

Это что же получается? Если она — старшая (а ей, похоже, не меньше двадцати), — то нет никакого старшего брата! Стало быть, Михалу пора перестать задирать нос! И потом, если приглядеться, то из всех возможных сестер эта была не худшей. Начать с того, что говорит мало, ни о каких кружавчиках не заикается, и собачки при ней нет. Ежи еще помнил белого пуделя панны Марыси, которого даже пнуть при случае было нельзя — а так хотелось! Клятая псина тогда здорово изгадила ему сапоги…

Опять же, если посмотреть, платьев она не носит — Ядвига то есть, не собачка. Прибыла, по всему видать, из далеких земель. Много чего повидала… может, она и море видела? А почему нет! Да и спутники у нее странные, тоже, видать, люди бывалые. Один волкодлак чего стоит! Не зря же пан Богуслав с ним так милостиво беседовал!

А раз старшая, так пускай исполняет свой долг и расскажет младшим братьям, где была, чего видела… А если Михалу неинтересно, так пускай и не слушает!

Придя к такому выводу, Ежи несколько повеселел, но тут и ужин закончился. Ежи со вздохом вылез из-за стола и вслед за братом подошел к отцу. Тот посмотрел на них очень внимательным взглядом. Братья переглянулись и нестройным хором сказали:

— Покойной вам ночи, панна Ядвига.

— Покойной ночи… э-э… сестра.

— И вам добрых снов, — душевно пожелала панна Ядвига.

Михала ощутимо передернуло, но он справился с собой и холодно кивнул в ответ, после чего развернулся на каблуках и, едва не печатая шаг, отправился в свои покои.

Ежи шел на два шага впереди и строил планы на завтрашний день. А день обещал быть интересным.

Покои у братьев были одни на двоих. Этим красивым словом обозначалась небольшая комнатка с двумя лежанками, большим сундуком и тем немногим, что потребно воину. Никто не скажет, что князь-воевода растит из своих сыновей изнеженных панночек! Ежи поудобнее улегся на жестком тонком матрасике и с любопытством принялся наблюдать за братом.

Михал отрывистыми движениями налил себе полный стакан воды и выпил его залпом.

— Нет, только подумать! — Стакан громко стукнулся о поднос. Михал заходил по комнатке взад-вперед. — Это — панна Ядвига Леснивецкая! Да это позор всего рода Леснивецких! Да мы в родстве с королями! Хотя что я говорю — это короли в родстве с нами! Хотел бы я знать, из какой дыры вылезла эта ясновельможная панна!

Последние слова он выговорил с таким великолепным пренебрежением, что Ежи ощутил острый укол зависти. Но тут же возразил, как подобает хорошему сыну:

— Отец сказал, она нам сестра. Значит, так тому и быть. Плохой мы ей будем защитой, если первые ее осуждаем…

— Защитой?! — взвился Михал, словно укушенный тем самым пуделем. — Да я… я же об отце и думаю! Ему ж еще эту… панну замуж выдавать надо! Хотел бы я знать, кто ее возьмет!

— Да хотя бы пан Богуслав! — безмятежно ответил Ежи.

Михал остановился как вкопанный.

— Пан Богуслав? — недоверчиво спросил он. — С чего ты взял?

— Сам слышал! — обиделся брат. — Такая, говорит, панна — всем паннам панна! Глаз не отвесть, вот как! А еще сказал, мол, породу сразу видать: нраву горячего, а с другой стороны — сердце доброе. И обхождения требует особого, не то что наши панночки… — И Ежи от себя добавил: — С пуделями!

— Ну, если пан Богуслав… — тоном ниже сказал Михал.

На том и порешили.

В эту ночь сон долго не шел к Михалу Леснивецкому. Ежи давно спал безмятежным сном, а Михал все ворочался и ворочался. Пан Богуслав — это, конечно, argumentum, но и своей головой думать надо. Пану Богуславу Ядвига не сестра.

Любому понятно, что отец прижил ее вне брака. До брака, точнее говоря. Ничего особенного в этом нет, Михал как мужчина прекрасно его понимал — красивых крестьянок в округе хоть отбавляй. Но признавать законной дочерью эту Ядвигу? Ставить ее на одну доску с ними? А как же честь их покойной матери?

За этими, бесспорно, сложными рассуждениями Михал как-то упустил одну незначительную мелочь: раньше он твердо был уверен, что долг благородного человека — отвечать за свои поступки. И если у него, Михала Леснивецкого, обнаружится незаконный сын, то он непременно признает дитя. Не то что князь… не будем называть имен! Но одно дело — абстрактный младенец, жалобным плачем взывающий к отцовскому долгу, и совсем другое — взрослая рыжая нахалка, явившаяся на все готовенькое!

Так это что, и наследство теперь на троих делить будут?!

Поразмыслив еще немного, Михал пришел к выводу, что его долг как брата — поскорее выдать Ядвигу замуж за пана Богуслава, пока тот не передумал. В конце концов, приданое не наследство, переживем. А породниться с Раднеевскими — не так уж и плохо. Для девицы из рода Леснивецких, конечно, это не партия, но для незаконнорожденной — невиданная удача.

На этом Михал наконец заснул, но сон его был беспокоен. Ему снился целый выводок старших сестер, и при каждой имелся если не злобный колдун, так уж точно беловолосый волкодлак.

Я проводила братьев задумчивым взглядом. Не сказать чтобы они мне сильно понравились, но, когда они ушли, разом сделалось неуютно. При сыновьях князь точно не стал бы выяснять семейных отношений, а мне как-то не хотелось общаться с папенькой на этот счет. Мне вообще с ним разговаривать не хотелось — хотя бы потому, что я не знала, как себя держать.

Я прекрасно жила без него все эти двадцать лет. И еще столько же прожила бы. С другой стороны, и он вряд ли горит желанием заключить меня в отеческие объятия и пролить над моей беспутной головой скупую мужскую слезу. Но… боги мои, я запуталась, я окончательно запуталась! В конце концов, он меня признал! А ведь скорее было бы ожидать, что он прикажет гнать плетьми самозванку!

И тут я вспомнила про КОВЕН. Мрыс дерр гаст! Здесь, на восточных отрогах Даркуцкого хребта, его власть была слабее, чем в Лыкоморье или на настоящем Западе, — но нам все равно следовало остерегаться. Нет, даже не так — нам стоило сматывать удочки, вострить лыжи, сваливать по-тихому, и все это в направлении эльфийских земель.

Каким бы ни был князь-воевода, но мы сидим за его столом и едим его хлеб. И было бы подло втянуть его в наше противостояние с КОВЕНом.

Осознав эту мысль, я немного приободрилась. Теперь я знала, о чем именно буду говорить с Леснивецким, — а то, что разговора не избежать, понятно даже старшему из моих младших братьев. Как его там? Кажется, Михал?

Здешнее панство любило гулять со вкусом, а обретение утерянной дочери — да, за это никак нельзя не выпить! Я сидела почти во главе стола, по правую руку от князя, и моим глазам открывался просто превосходный вид на все застолье. Особенно интересно было наблюдать за паном Богуславом — отсюда было плохо слышно, но он, кажется, успел найти с Сигурдом общий язык. И это при том, что оборотень ни слова не знал по-подгиньски! Я хмыкнула и после недолгих колебаний рискнула покоситься налево.

И тут же встретилась взглядом с князем-воеводой.

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Потом он кивнул и поднялся из-за стола. Я ожидала чего-нибудь в духе: «Вы пируйте, паны рыцари, за все уплачено, а мы с дочкой пока потолкуем по-родственному!» — но князь молча подал мне руку. Я мигом вспомнила, как поступали в аналогичных случаях местные панны, и изящно оперлась о нее кончиками пальцев. Краем глаза я поймала изумленный взгляд Эгмонта и едва удержалась, чтобы не показать ему язык. Но так местные панны уж точно не поступали.

А кроме Эгмонта, никто и не заметил нашего ухода. Веселье в зале било ключом — только успевай уворачиваться.

Мы вышли из зала и, прошествовав по полутемному коридору, освещенному факелами, стали подниматься по широкой лестнице. На шаг впереди шел старый слуга с подсвечником. Лестница свернула вбок; узкий коридорчик, темная зала с охотничьими трофеями, еще один коридор — и наконец слуга распахнул перед нами тяжелую темную дверь.

В камине горел огонь — несмотря на лето, в замке было довольно зябко. Слуга обошел кабинет, зажигая свечи, поворошил угли в камине и молча посмотрел на князя.

— Ступай, — сказал воевода. Он стоял, заложив руки за спину, и смотрел в окно.

Слуга вышел. Я огляделась. У камина стояло два небольших кресла, между ними — круглый низкий столик. Возможно, мне стоило бы дождаться, пока князь предложит сесть, — но, в конце концов, я все-таки дама. Я села, придвинув кресло поближе к огню, и заметила, что на столике возвышается оплетенная бутыль вина, а рядом — ваза с яблоками. Подумав, я выбрала себе небольшое, чуть зеленоватое яблочко с румяным боком. Теперь главное — не хрустеть слишком уж нахально.

— Твоя мать тоже любила яблоки.

Князь развернулся ко мне, по-прежнему стоя у окна.

Я опустила руку с яблоком на колени. Вдруг стало очень обидно — он знает, что она любила, а мне даже на память ничего не осталось. Если бы не те несколько ночей на Драконьем Хребте, я не знала бы, как она выглядела, какой она была! Хорошо, что я не успела откусить — кусок непременно встал бы в горле.

— Яблоки, значит. — Я будто со стороны слышала собственный голос. — А что еще?

— А ты, значит, ее совсем не помнишь?

Кажется, я уже говорила ему, когда умерла моя мать.

— Можно и так сказать…

Разговор стремительно сворачивал не в то русло, и не в моих силах было что-то изменить. Ни за что на свете я не прервала бы этого разговора, ибо это был мой единственный шанс узнать хоть что-то о матери. Мрыс! Мне двадцать лет, и лет с восьми я не считала себя ребенком; куда же девается сейчас и насмешливость, и столь тщательно сберегаемый цинизм?

Князь-воевода подошел к массивному шкафу черного дерева, выдвинул ящик и достал оттуда маленькую квадратную шкатулку. Ее углы были оправлены в металл. Медленно он подошел к камину, опустился во второе кресло и поставил шкатулку на столик. Мы сидели довольно близко, и я увидела, что крышка была изрядно поцарапана. Повозившись с замком, князь открыл шкатулку — шарниры не заскрипели, но крышка поднялась так неохотно, что стало ясно: шкатулку давно никто не открывал.

— Это все, что у меня от нее осталось, — ровно сказал он. — Прости, но больше ничего нет.

Он пододвинул шкатулку ближе ко мне, и я заглянула внутрь.

Фиолетовый бархат, которым она была выложена изнутри, потемнел и обтерся от времени. На нем тускло мерцали какие-то серьги и — вот тут у меня впервые перехватило дыхание — лежала свернутая в кольцо нить с нанизанными на нее темными шероховатыми комочками. Когда-то эти комочки были ягодами — красновато-оранжевыми ягодами шиповника. Кто из девчонок не делает себе таких бус?

Осторожно я дотронулась пальцем до высохшей ягодки. Если бы можно было достать эти бусы, подержать на ладони!.. Но, вероятнее всего, они просто рассыплются в пыль.

— Спасибо, — искренне сказала я и отодвинула шкатулку. Вот уж не ждала от себя такого, — но сейчас я действительно была благодарна князю Яношу Леснивецкому. За то, что помнил, за то, что сохранил эти бусы на память о ней. За то, что понял, насколько это важно для меня.

Князь бросил на меня какой-то странный взгляд, немного поколебался и осторожно, чтобы не повредить бус, достал из шкатулки те серьги. Я готова была побиться об заклад, что Ратори их в жизни не видела, и потому сперва не обратила на них особенного внимания.

— Я заказал эти серьги ей в подарок, — негромко сказал Леснивецкий. — Из-за них я и промедлил тогда. Возьми. Они твои по праву.

Я не шелохнулась, и тогда он повторил:

— Возьми, Ядвига. Доставь мне радость.

Он правда собирается отдать их мне? Почти недоверчиво я протянула руку, и князь положил серьги мне на ладонь. Это была гномская работа, не стоило и сомневаться: никто, кроме гномов, не мог сделать камни настолько… живыми. Серьги были в виде ягод шиповника, с веточкой и крохотным листочком червонного золота. Я рассматривала их и так, и эдак, а князь терпеливо ждал.

«Спиритусом бы их протереть!» — мелькнула первая дельная мысль за весь вечер. Но из спиритусосодержащих рядом имелось только вино в бутыли, а воспользоваться вином было бы как-то… негигиенично, что ли? Поэтому я просто сняла обережные сережки, защелкнула их на цепочке с прочими амулетами и осторожно вдела подаренные серьги в уши.

— Благодарю, — сказал князь негромко.

И тут мне стало как-то нехорошо. Я разом вспомнила все: то, о чем собиралась предупредить, то, о чем раздумывала весь вечер… Если подло было бы подставить человека, просто принявшего нас в своем доме, — то вдвойне невозможно втемную использовать того единственного, кто до сих пор чтит память моей матери. Ни в уме, ни вслух я не могла выговорить коротенькое слово «отец». Ну извини, князь Янош, так уж вышло.

— Есть еще одно, — решительно сказала я. — Видишь ли, князь, мы для тебя — гости опасные. Не сегодня-завтра под стены твоего замка явится ковенский отряд. И тебе придется либо выдать нас, либо принимать бой. Первого ты не допустишь, а второго я не хочу.

Я хотела еще много чего сказать — про то, что это наша война, про то, что свои проблемы я привыкла решать сама, возможно, про то, из-за чего начался весь сыр-бор, — но князь перебил меня, причем так властно, что я не успела вякнуть ни словечка.

— А вот это хорошо! — заявил он и, встряхнувшись, разом стал моложе лет на десять. Ну на пять как минимум. — Давненько у нас доброй схватки не было! Повеселимся!

Я посмотрела на стену и встретилась взглядом со старинным портретом — предок, наверное, кто же еще? Сложно сказать, было это заслугой художника или в том следовало винить прыгающий свет, но в глазах у предка стояло ровно то же выражение хищного веселья. «А и повеселимся, панове!» — ясно говорил его взгляд.

Мне отчего-то стало жаль незадачливых ковенцев.

— Ступай-ка ты спать, панна Ядвига, — бодрым голосом распорядился князь Янош. — Добрых снов тебе. Эй, там — проводить панну в ее покои!

— И тебе добрых снов, — ответила я, чувствуя, что повторяюсь.

Глава девятая,

в которой магистр Цвирт осаждает замок, Эгмонт Рихтер обращается к своим алхимическим талантам, а Яльга Леснивецкая испытывает насущную потребность в гламурии

Комната, которую мне отвели, находилась на втором этаже. Там был камин — и дрова в нем почти прогорели, — но большую часть помещения занимала огромная кровать под пологом. На такой кровати можно было спать не только вдоль, но и поперек. А я улеглась наискосок.

Под одеялом лежала грелка — такая горячая, что всякий раз, прикоснувшись к ней, я быстренько отдергивала ноги. Да, за окном стояло лето; но, во-первых, ночи у Даркуцкого хребта недаром слыли холодными, а во-вторых, замок есть замок. Каменные стены и сквозняки не добавляют тепла.

Я долго лежала без сна, слушая, как в трубе свищет ветер. В комнате стояла абсолютная темнота — я погасила свечу, прежде чем лечь, — но понемногу предметы вырисовывались из мрака. Особенно четко был виден силуэт стрельчатого окна.

Мыслей было много — слишком много, и потому я старалась на них не задерживаться. Спать, надо спать; завтра, чует мое сердце, произойдет много всего интересного. Как там любит говорить Сигурд? «Завтра будет трудный день». Эту фразу оборотень повторял чуть ли не каждый вечер.

…Но если где и столкнуться с КОВЕНом в открытую, то лучше этого замка места не найти. Для здешних обитателей война и есть сама жизнь, а магов здесь никогда не любили, и для них наверняка припасено немало сюрпризов…

Не успев додумать эту мысль до конца, я заснула. Но снились мне не маги, не замки и даже не ясновельможный пан Богуслав Раднеевский. Мне снилась опушка какого-то леса, и я собирала там ромашки. Ромашке этак на двадцатой из-за цветущего куста вышел давешний знакомый Лис. Он поманил меня лапой и указал куда-то в глубь кустов. Я послушно подняла колючую ветку и замерла. Прямо передо мной была распахнута дверь, и там, в темном прямоугольном проеме, висела бесконечная золотая лестница. Лестница из ниоткуда в никуда.

В лицо мне ударил горячий ветер. Я отшатнулась. Лес, небо, полянка с ромашками — все это уже отодвинулось и выцвело, превратившись в скверно нарисованную картинку. А вот пустота за дверью с каждым мгновением становилась все ближе и ближе.

Меньше всего мне хотелось оказаться на этой лестнице в одиночку — впрочем, вместе с Эгмонтом и Сигурдом тоже. Я попыталась отодвинуться, нащупать дверь или хотя бы косяк, но меня неумолимо затягивало внутрь. Вот уже одна нога соскользнула с порога, и…

— Панна Ядвига, панна Ядвига! — откуда-то из-за спины позвал меня Лис тоненьким девичьим голоском. — Ну панна Ядвига, ну просыпайтесь, сделайте такую милость…

Лис всхлипнул и добавил со слезой в голосе совсем уж не к месту:

— А меня выпороть обещали, ежели вы и сейчас не спуститесь…

«Так тебе и надо, предателю!» — подумала я, но все-таки проснулась.

Вместо Лиса у моей кровати стояла совсем молоденькая девушка с длинной светло-русой косой. И на меня она смотрела так, что я почувствовала себя герцогом Ривендейлом. «Бедный Генри!» — с неожиданной теплотой подумалось мне.

— А вы точно проснулись? — дрожащим голоском осведомилась девушка. — Так я вам умыться подам?

— Куда уж точнее… — пробормотала я. Может, спать и хотелось, но возвращаться на давешнюю полянку не было ни малейшего желания.

У девицы слова не расходились с делом: она уже держала серебряный кувшин. «Порядочные люди из таких вино пьют, а не по утрам умываются!» Но что поделать, привыкай.

Главное, чтобы в кружавчики не обрядили.

— А водичка у нас ключевая, пользительная… — на одном дыхании выдала девица и щедро плеснула на меня пользительной водичкой.

Из последних сил я сдержала то, что очень хотелось сказать: водичка была и впрямь ключевая, то есть очень холодная. Но герцогини… тьфу ты, ясновельможные панны таким словам не обучены.

Нет, долго я здесь не протяну. И где там этих ковенцев мрысы носят?!

— Не погневайтесь, панна Ядвига, вам бы поспешить! А то все уже собрались, а пан воевода сильно кушать хотят.

Аргумент был весомый. Я как-то упустила из внимания, что замок — это не комната в общежитии и здесь принято садиться за стол одновременно. Еще один плюс тому, что я не задержусь у Леснивецких надолго.

Когда мы уже торопливо шли по каменному коридору («Коротким путем!» — пояснила моя провожатая, которую, как выяснилось, звали Кшисей), мне пришла в голову другая мысль.

— А почему меня раньше-то не разбудили?

Кшися печально вздохнула:

— Так будили же, панна! Как не будить! Целых два раза и будили! Вы у нас, панна, хорошая, добрая, плохим словом никого не обругали — ну ни разочка. Всякий раз говорили, что уже прямо сейчас и встаете, а потом глядишь — вы уже опять спите… Забывали, наверное…

— Наверное… — машинально сказала я и спохватилась: — Но подожди, я про это ничего не помню!

Кшися покивала.

— А будить вас в третий раз все забоялись. Вы же, говорят, чародейству обучены, а вдруг спросонья разгневаетесь! — Тут она поняла, что сболтнула лишнего и замолчала.

— Понятно, — хмуро произнесла я. — А ты у нас, выходит, самая храбрая?

— Не-э! — возразила справедливая Кшися. — Просто младше меня на кухне одни поварята.

И то верно. Их жалко. Им еще жить да жить.

Вопрос в другом: откуда народ разнюхал, что я магичка? Я не колдовала, книг не показывала, Эгмонт с Сигурдом тоже, думаю, проболтаться не могли…

— А вы и вправду волшебница? — Кшися, похоже, решила, что терять ей уже нечего, и пошла напролом.

— А тебе для чего?

Девушка смутилась и начала теребить косу.

— Ну… а вот говорят, мол, можно зелье сварить… такое, что любой тебя полюбит…

— Можно, — весомо сказала я. Перед глазами встала методичка для пятого курса алхимического факультета, за которую Полин заплатила тройную цену. — Но дорого выйдет.

«Причем для всех», — хотела добавить я, но промолчала.

Кшися печально похлопала ресницами и надолго умолкла. А я шла и думала, что ясновельможная панна должна быть щедрой. Еще ей полагается заботиться о своих подданных. А такая храбрость — пойти будить сонную магичку! — бесспорно, достойна вознаграждения.

— Я тебе лучше другое зелье сварю, — решилась я. — Будешь такая красивая, что словами не высказать. Хочешь?

— Как не хотеть — хочу! — выпалила Кшися, не задумываясь. — А… а… что сделать мне за это надо будет? Я много чего умею, вы не подумайте! Мне не надо для всех, мне надо… чтобы для одного!

— Будет тебе для одного, — твердо сказала я. — А что делать — там поглядим.

Кшися вздохнула не то радостно, не то обреченно. Но разбираться было некогда — я уже стояла на пороге обеденной залы, откуда на меня добрыми голодными глазами смотрели мои друзья и родственники.

— Всем приятного аппетита! — великосветски пожелала я, изящно присев на отведенное мне место.

— И тебе того же, дорогая сестра, — чуть слышно скрипнув зубами, произнес сидевший как раз напротив Михал.

Завтрак прошел в теплой семейной атмосфере — можно сказать, я купалась в лучах братской любви. Как назло, Михал сидел напротив и смотрел так, что я всерьез опасалась какой-нибудь неприятности. Ну там вилка у меня расплавится, вино в бокале закипит или жареная перепелка, хлопая крыльями, улетит куда подальше.

Однако вскоре мне надоело дергаться по пустякам. Нравится это Михалу или нет, но я его старшая сестра. Меня, между прочим, тоже никто не спросил, желаю ли я обрести разом отца и двух братьев. Меня вообще ни о чем не спрашивали — и ничего, сижу себе в платье с кружавчиками, орудую вилкой и ножиком и не сверкаю глазами, будто трагический актер в пятом акте эльфийской пьесы. Михалу, по крайней мере, хотя бы кружавчики не грозят.

С Ежи все было проще. То ли он оказался более послушным сыном, то ли просто не понимал по малолетству, что сестра ему досталась какая-то… неправильная, с изъянцем, как выражаются гномы. Младший сын князя-воеводы смотрел на меня вполне дружелюбно, пытался поддерживать светский разговор на безопасные темы, болтал ногами и все норовил дотянуться до перечницы. Но Михал был настороже.

За столом нас было семеро: кроме увеличившегося семейства присутствовали Сигурд с Эгмонтом и неизвестный мне шляхтич, обладатель длиннющих усов и весьма примечательного носа. Разговор шел размеренный, степенный; Эгмонта расспрашивали о знаменитых винных погребах барона Хенгерна, Сигурд многозначительно молчал, а мне полагалось хотя бы изредка вставлять свои пять монеток. Но на меня, хвала богам, обращали не больше внимания, чем полагалось. Усато-носатый шляхтич был несказанно рад свести знакомство с «паном графом»: оказывается, несколько лет назад ему довелось пивать хенгернское вино, и он явно был не прочь повторить сей приятный опыт.

Разговор принимал все более увлекательный оборот. Эгмонт уже закончил рассказывать об особенностях вина прошлого урожая и намекнул, что звезды обещают удачный год, когда его прервал негромкий почтительный стук. Практически одновременно дверь распахнулась, и в обеденную залу бодрым шагом вошел пан Богуслав Раднеевский. Михал замер с недонесенной до рта вилкой, усатый шляхтич тоже смотрел ошарашенно. А вот князь был совершенно спокоен.

Почуяв неладное, я быстро глянула на Эгмонта. Маг выглядел чуть настороженным — значит, на самом деле приготовился к худшему.

Пан Богуслав поклонился, правой рукой прижимая шляпу к груди. Глаза у него сверкали, усы топорщились, и даже короткий плащ ухитрялся лежать исключительно воинственными складками.

— Не изволь гневаться, князь-воевода, — произнес Раднеевский, смело глядя тому в лицо. — Знаю, что недолжно это, а не утерпел! Уж больно весть у меня радостная!

Князь едва заметно усмехнулся в усы. Я была уверена, что этого больше никто не заметил. Михал зачарованно смотрел на пана Богуслава, а все остальные сидели слишком далеко.

— И что же за весть ты нам принес, пан хорунжий?

— Явились, песьи дети! — чуть ли не с любовью проговорил Раднеевский. — Встали в виду замка лагерем, костры разожгли, мороком отгородились — да что нам тот морок! Дозволь, князь-воевода, саблей их чуток пощекотать!

«Мрыс эт веллер!» — чуть не выпалила я, и остановил меня только предостерегающий взгляд Эгмонта. Значит, КОВЕН нас все-таки догнал!

Ой, что теперь будет…

— И впрямь вести хороши… — протянул князь. — Саблей, говоришь, пощекотать? То доброе дело… А сперва садись-ка с нами, пан. Эй, там — вина!

Вино уже лилось в серебряный кубок — Янош Леснивецкий не слушал лекций почтеннейшего Легкомысла и едва ли знал хоть что-то о природе всеобщего равенства. Так что слуги у него были вышколены отменно. Пан Богуслав сел за стол, бросил шляпу рядом с собой на скамью, одним глотком осушил кубок и закусил подовым пирогом с зайчатиной.

Первым не выдержал Ежи.

— Отец, скажите… — замирающим голосом спросил он, — а это что… настоящая война, правда? И мне тоже можно будет…

Тут он заново обрел дар речи и выпалил:

— Отец, вы говорили, я почти взрослый! Вы ведь дозволите мне ехать с паном хорунжим? Отец!

Старший брат снисходительно усмехнулся. Ему-то уж точно никакого разрешения не требовалось.

— Не сейчас, — весомо сказал князь-воевода. — Мужчина знает, что такое воинский долг. Пока твой долг — охранить сестру. Слабой женщине никак не можно без рыцаря.

Пан Богуслав поспешно проглотил остатки пирога.

— Многие паны позавидуют этой доле! — произнес он, взирая на меня страстными очами.

Это не помешало ему, впрочем, ловко ухватить второй пирог.

С крепостной стены открывался просто замечательный вид: луга, холмы, излучина реки, темный лес вдалеке, освещенный ясным летним солнцем. Синие, словно нарисованные, горы на горизонте.

И лагерь ковенцев, окруженный радужной дымкой.

Утро выдалось ветреным и прохладным; я куталась в широкий плащ и тихо радовалась, что по-простому заплела волосы в косу, а не поддалась соблазну соорудить на голове что-нибудь эдакое. Справа от меня молча стоял князь-воевода, которого, кажется, даже ветер огибал стороной. Слева перетаптывался обремененный ответственностью Ежи Леснивецкий. Изредка оттуда доносились тяжелые вздохи.

Эгмонт и Сигурд стояли чуть в стороне, словно отгородившись невидимой завесой. Я вздохнула, невольно покосилась на печального Ежи и решила смотреть только на луг.

А на лугу между тем становилось все интереснее и интереснее. Из-за леса наконец появился небольшой конный отряд. Впереди летел неукротимый пан Раднеевский — его легко можно было опознать по общей воинственности и по золотым шнурам, сияющим на солнце. Следующим был, как легко догадаться по наследственной рыжей шевелюре, старший из моих братьев. Остальные человек двенадцать — пятнадцать держались кучно и следовали чуть позади.

— Глядите, сестра, — тронул меня за локоть Ежи, — как держится в седле пан хорунжий! А конь как его слушается! Какая стать, какая выправка! Многие, многие панны желали бы обрести это сокровище! — Тут Ежи многозначительно посмотрел на меня.

«Коня?» — чуть не ляпнула я, но вовремя сообразила, что речь идет о всаднике. Это что же: Ежи пытается сосватать мне пана Богуслава? Мне неожиданно стало смешно, и не только мне — князь-воевода изумленно покосился на сына, но ничего не сказал.

— Смотрите, сестра, смотрите! — Ежи ткнул пальцем точнехонько в направлении лагеря ковенцев. — Отгородились, песьи дети, думают, будто их не видать!

Не видать? Я недоуменно глянула на Ежи и еще раз посмотрела на вражеские палатки, над которыми мерцала радужная дымка. Дымка?! Е-мое, да это же Щит Невидимости!

Но если так, что же оно просвечивает, будто казенная простыня?

Ежи Леснивецкий наклонился вперед, с хищным выражением рассматривая ковенский лагерь. Было ясно видно: чихать он хотел на этот Щит, да и на прочие мажьи штучки — тоже. А судя по тому, как целенаправленно вел отряд наш отважный хорунжий, и ему заклинание было не помехой. Интересные дела творятся на подгиньской земле!

Правда, Эгмонт?

В лагере между тем сообразили, что их видно, и засуетились. Радужная дымка потемнела, замерцала и стала плотнее на вид; то там, то здесь по ней пробегали отдельные сполохи.

— Защиту установили, — не обращаясь ни к кому конкретно, обронил маг.

— То правда, — кивнул князь Янош, — каждый воюет, как умеет.

Я закуталась в плащ, понимая, что ничего не понимаю. Почему эти люди, не обладая магическим зрением, могут отслеживать работу заклинаний? Как они ухитряются смотреть через Щит Невидимости? И что, спрашивается, может поделать обычный человек против мага, особенно если этот маг стоит за защитной чертой?

Последний вопрос отнюдь не был риторическим. Здешние обычные люди явно обладали множеством интересных навыков.

Рассыпавшись по равнине, всадники взяли лагерь в кольцо и, по одному подлетая к защитному кругу, принялись громко выкрикивать что-то оскорбительное. При этом они зачем-то размахивали саблями. Я прищурилась, но рассмотреть детали со стены было невозможно.

— Князь, — вежливо спросил Эгмонт, — могу ли я воспользоваться магией и приблизить к нам картину сражения, чтобы лучше насладиться… хм… зрелищем?

Леснивецкий, подумав, кивнул.

Все разом сделалось ближе и четче, и я увидела, как один из гайдуков пронзил саблей защитную сферу. Точнее, он сумел проскочить между двумя сполохами, между слоями заклинания. У человека не может быть такой скорости, такой реакции!..

Может, Яльга, может.

Но если таковы обычные гайдуки, то каков же в бою пан Богуслав Раднеевский, защитник обиженных панночек? Я поежилась, на мгновение представив себе поединок пана хорунжего с лучшим боевым магом Лыкоморья. По всему выходило, что поединщиков мне пришлось бы собирать по частям.

Пан Богуслав, подбоченившись, выехал вперед и громко осведомился:

— Как смели вы, ракалии, осквернить собой земли князя-воеводы Яноша Леснивецкого? И ведомо ли вам, что всем врагам князя и его семьи есть только одна честь — смерть от моей руки?

Эта краткая, но выразительная речь произвела должный эффект — магов аж перекосило от злости. Спокойными остались немногие, и один из них, молодой и бледный, подошел к границе Щита, стараясь, впрочем, не приближаться на длину клинка.

— Я магистр Поль Цвирт, — громко и холодно произнес он. — И я действую по приказу верховного Магистра Эллендара. Мы не враги ни вам, ни вашему князю, ни тем более его семье! Выдайте нам тех, кого по незнанию вы удерживаете, и даю вам слово, что конфликт будет забыт.

Пан Богуслав рванул ворот своего кунтуша.

— Ах ты, рыбий охвосток! — выдохнул он. — Это я даю тебе слово — ты будешь молить о смерти и получишь ее, только ежели панна Ядвига того пожелает!

Поль Цвирт изумленно уставился на Раднеевского. Он явно хотел объяснить неистовому хорунжему, что тот ошибается, что никакой панны Ядвиги он знать не знает, но говорить это было уже некому. Пан Богуслав, не слушая более ничего, резко развернул коня и поскакал к замку, а его отряд поспешил следом.

— Война… — почти благоговейно произнес забытый всеми Ежи. — Настоящая война!

«Твою… некромантию!» — мрачно подумала я.

Война намечалась серьезная — подгиньские паны собирались развлекаться по всем правилам. Оттого подойти к этой кампании надлежало основательно. Через два часа после вылазки в Малой зале был созван военный совет.

Возглавлял его, разумеется, князь-воевода. Вторым по значимости выступал тот самый шляхтич с выдающимися усами, которого, как выяснилось, звали пан Казимеж Городкевич. Помимо них до совета были допущены пан Богуслав, оба княжича (младший — с изрядным скрипом), Сигурд с Эгмонтом и ясновельможная панна. Ясновельможной панне пришлось еще труднее, чем Ежи: она прорвалась на совет буквально с боем, использовав все ухищрения, как то: лесть, шантаж, подкуп и даже две попытки зарыдать в голос.

Сия коварная тактика принесла свои плоды. Для панны в Малую залу принесли небольшое креслице, низенький столик и корзинку с рукоделием — чтобы юное создание не заскучало от грубых мужских разговоров. В корзинке лежало несколько клубков, спицы, крючок и начатая вышивка. Вязать я не умела, вышивать, впрочем, тоже, но мне осторожно намекнули, что права голоса у меня все равно нет, а сидеть на совете без дела не полагается даже княжне.

И я принялась изучать вышивку, не забывая прислушиваться к грубым мужским разговорам.

Сдвинув в сторону все несущественное, на столе расстелили огромную карту. Края пергамента свешивались с обеих сторон и все норовили свернуться; для верности их придавили бутылкой вина и миской с орехами. Для орехов нашлось и другое применение — пан Богуслав набрал целую горсть и, тщательно вымеряя расстояния, отмечал ими расстановку наших и вражьих сил. Вражьи, конечно, были на порядок мельче и неказистее. Себя наш скромный хорунжий обозначил самым крупным орехом, метнув при этом в мою сторону очередной пылкий взор.

В этот момент я услышала требовательное мяуканье и почувствовала, как о мою ногу трется что-то мохнатое. Это оказался большой серый кот. Не задумываясь, я подхватила его под пузо, усадила себе на колени и принялась гладить. Вышивка была забыта. Панна занята делом — панна гладит кота. А что! Кто-то против?

Кот, по крайней мере, был абсолютно «за».

Отвлекшись на глажку кота, я, кажется, пропустила что-то важное. Пан Богуслав, оставив орехи, увлеченно вещал об атаке огнем, о том, что лучшая защита — это нападение, и о потайных ходах под замком. Пан Казимеж, пощипывая усы, намекал на плачевное состояние порохового склада. Пан Михал — тьфу ты, просто Михал! — стоял за испытанный дедовский метод «шаблюку наголо и вперед!». Сигурд, которому запасливый Эгмонт выдал амулет-переводчик, сосредоточенно вслушивался в подгиньскую речь и периодически шевелил губами, беззвучно проговаривая отдельные слова.

Эгмонт и князь молчали. Но молчание это было совершенно разным.

Князь стоял, склонившись над картой, и его пальцы отстукивали по краю столешницы какой-то незамысловатый мотивчик. Он выглядел совершенно спокойным, даже немного рассеянным, — но что-то неуловимое подсказывало, что так будет продолжаться лишь до тех пор, пока не подойдет время для решающего слова. Тогда это слово будет сказано. Ну а сейчас нужно оценить обстановку, выслушать подчиненных… пододвинуть на полпальца откатившийся в сторону орех.

Эгмонт молчал совсем иначе. Я прислушалась и ощутила, как в нем нарастает отчаяние. С одной стороны, мы оказались припертыми к стенке и другого выхода, кроме как сражаться, нам не оставили. С другой же, воевать ему придется против своих друзей, против своих учеников, против своих коллег.

Мне немедленно вспомнилась та магичка в Листвягах, что загнала нас в гномью лавку. При всех его недостатках, Эгмонт всегда был хорошим учителем. А хороший учитель не может допустить, чтобы убивали его учеников.

А что, лучше, если нас на ленточки покромсают?

Думай, Яльга, думай!

— Что ж, панове, — негромко сказал князь. Я вздрогнула и поняла, что в очередной раз пропустила что-то важное. — Быть по сему. Встретим их завтра в поле. Готовься, пан Богуслав, ты людей поведешь. Тебе, пан Казимеж, — пороховые склады и подземные ходы. Проверь… да что тебя учить!

— А я, отец? — выпалил Михал.

Князь помолчал, рассматривая сына так, будто видел его впервые в жизни.

— Заряды закладывать, — наконец сказал он.

Ежи завистливо покосился на брата, но смолчал.

Кот, пригревшись, дремал у меня на коленях. Жалко было его будить, но военный совет уже подошел к концу. Я осторожно ссадила животное на пол; оно смерило меня оскорбленным взглядом, выразительно задрало хвост и удалилось. «Неблагодарная ты зверюга!» — подумала я, собирая клубки и вышивку обратно в корзину.

Пан Богуслав сворачивал карту, Ежи хмуро хрустел ореховой скорлупой. А Михал как-то странно передернул плечами, подошел к моему креслицу и решительно взял меня за руку. Я едва не выронила клубок от изумления.

— Не бойтесь, сестра! — пламенно сказал сын князя-воеводы. — Здесь найдется кому вас защитить!

После чего смутился, убрал руку и торопливо вышел из комнаты.

— Ну что, Поль? Теперь, надеюсь, вы довольны? И с этими людьми… с этими варварами вы собирались о чем-то там договориться?! Письмо Великого Магистра! Да с чего вы взяли, что они вообще умеют читать! Клянусь бронзовым котом на крыльце КОВЕНа, эти дикие люди не отдадут наших друзей живыми! О нет, они нам их даже мертвыми не отдадут! Ах, Поль! Я уже чую запах гари! Анджелина, скажите мне — они еще живы?

Поль Цвирт обреченно вздохнул. Матильда ле Бреттен, которую он взял с собой в последний момент, причем исключительно из жалости, успела надоесть ему хуже горькой редьки. Какое там — горькой редьки! Хуже Эгмонта Рихтера!

Достойная у него подрастает смена!

Или это профессиональное?

— Они живы, Тильда, — утомленно ответила некромантка. — Точнее, они еще не мертвы. И не находятся при смерти, если вас это устроит.

Матильду это устроило, но немного не так, как хотелось бы Цвирту.

— Вот видите! — еще более пылко воскликнула она. — Где-то там, в лапах этих диких, необузданных людей томятся и страдают наши друзья! А ведь среди них — юная девочка, совсем дитя, адептка первого курса моего факультета! Когда я думаю об этом, у меня замирает сердце! Поль, у вас нет сердца! Как можно быть таким нерешительным?!

— Если это дитя пережило общение с Рихтером, то оно и варваров переживет! — не выдержал Цвирт. — Мы начнем штурм не раньше, чем тщательно подготовим все необходимое!

— Не знаю, как вы, а я не собираюсь ждать! — возвестила Матильда и, взмахнув роскошной белокурой гривой, решительно направилась к границе защитного контура. — Эгмонт, друг мой, я иду к вам! Помощь уже близко!

— Кто-нибудь, остановите ее, — очень вежливо попросил Цвирт, стараясь сдержаться и не стукнуть барышню… скажем, сонным заклинанием. — Иначе, мрыс дерр гаст, я за себя не ручаюсь!

Из палатки, очень кстати оказавшейся на пути у неистовой аспирантки, выскочил Жоффруа Ле Флок. Приятно улыбаясь, он обнял девушку за плечи, послал Цвирту предупреждающий взгляд и произнес так ласково, как это умеют только араньенцы:

— Тильда, счастье мое, оставим этих скучных людей! Я припоминаю, что бывал в этих краях. И я твердо знаю, как можно проникнуть в замок, не привлекая внимания! Идемте, я покажу вам мой план…

«Налью коньяку, угощу конфетами», — мысленно закончил Цвирт. Он старался думать как можно тише, но Ле Флок — телепат первой категории — все прекрасно расслышал. «Шиш тебе, а не коньяк!» — раздалось в мозгу у Поля.

— Итак, — суховато сказала Анджелина, провожая их взглядом. — Теперь, когда Тильда… э-э… занята делом… э-э… переключила свое внимание… словом, пока у нас есть время, давайте обсудим детали.

— Штурм начнем в девять часов. О распределении боевых магов вам, должно быть, уже известно? Я буду у западных ворот, код моего телеамулета вы знаете… Будьте осторожны, Анджелина, не лезьте под удар. Здешние люди, похоже, знают о магии что-то, чего не знаем мы…

— Зачем их вообще сюда понесло? — с досадой спросила некромантка. — Я плохо знаю Рихтера, но лезть дракону в глотку…

— Давайте не будем о драконах! — торопливо произнес Поль. Он даже глянул на небо, чтобы лишний раз убедиться, что у горизонта не маячит жуткая крылатая тень. А вдруг Лерикас решит, что именно КОВЕН загнал несчастных беглецов в этот замок?!

— Как бы то ни было! — не отступала Анджелина. — Хуже, чем здесь, магу не может быть нигде. Рихтер полез сюда сам и потащил за собой адептку. Я не знаю, кем надо быть, чтобы сделать такое!

— Вот вы его об этом и спросите, — ехидно проронил стоявший ближе всех гном. И добавил: — А потом расскажете всем нам. Если, конечно, в живых останетесь.

— Если мы все в живых останемся, — закончил мысль Поль. — А сейчас — всем отдыхать!

Летнее утро дышало миром, покоем и сонной негой. Голубоватая дымка окутала лес; на траве поблескивала роса, и утреннее солнце, робко выглядывая из-за идиллически-пушистого облачка, озаряло лагерь ковенцев.

Спали все.

Нахмурив брови, спал суровый магистр Цвирт. Спал героический Жоффруа Ле Флок, вконец измученный араньенской литературой и гвидахаррасским коньяком; одной рукой он бдительно придерживал аспирантку ле Бреттен, а во второй неосознанно сжимал бутылку коньяка, оставленную на утро. Спала, свернувшись калачиком, усталая Матильда: от стихов, коньяка и удивительнейших приключений Ле Флока она забыла обо всем, включая и Академию, и Рихтера. Тихонько посапывала молодая, но очень перспективная некромантка Анджелина — изредка она вздрагивала и, не просыпаясь, чертила пальцем знак от сглаза.

Спали все остальные магистры.

Впрочем, замок Леснивецких тоже напоминал сонное царство. Спал неистовый пан Богуслав; ему снилась Прекрасная Дама. Спали Яльга, Сигурд и Эгмонт; им не снилось ничего хорошего. Спали братья Михал и Ежи, видевшие на двоих один и тот же сон: битва, княжий стяг, сабля в руке и враги, отступающие с жалобными воплями. Спал даже сам князь-воевода Янош Леснивецкий, а кто ему снился, мы говорить не станем, потому как нечего лезть человеку в душу.

Спали караульные, выставленные с вечера обеими враждующими сторонами. Спали четыре деревеньки, разбросанные по окрестностям; спали егеря на охотничьей заимке, смолокуры в далекой лесной избушке и одинокий браконьер в девяти шагах от медвежьей берлоги.

Шел десятый час утра.

Ближе к одиннадцати часам сонная мара потихоньку сошла на нет. И первым, как полагается старшему по званию, проснулся магистр Цвирт. Несколько мгновений он благодушно прислушивался к щебетанию птичек и пытался сообразить, почему сон уже кончился, а в палатке по-прежнему пахнет гвидахаррасским коньяком. Потом он как-то сразу понял, что время движется к полудню.

К полудню!

Мрыс дерр гаст!

Неужели он проспал сражение?!

Поль в ужасе вылетел из палатки, на ходу застегивая манжеты. Он ожидал увидеть все что угодно — начиная от развалин замка, над которыми бодро реет ковенский флаг, и заканчивая Матильдой ле Бреттен, закованной в кандалы и беззвучно умоляющей о помощи.

Но действительность оказалась хуже самого жуткого ночного кошмара.

Медленно-медленно Цвирт оглядел ровные ряды палаток. Из каждой доносился если не откровенный храп, то осторожное посапывание; в каждой спали, видели сны и наверняка чуяли тонкий запах лучшего гвидахаррасского коньяка. Чувствуя все нарастающую ярость, Поль быстренько закрыл глаза, досчитал до двадцати, припомнил все ругательства на эльфаррине, какие знал, и понял, что ни одно из них не в силах выразить его подлинного отношения к коллегам и к миру.

…Через пять минут лагерь был уже на ногах. Цвирт, непривычно молчаливый и злой, как кобра, только наблюдал, как сонные маги мечутся туда-сюда и разве что не роняют палатки. Честная Анджелина косилась на начальство очень виноватыми глазами, но даже не пыталась подойти и объясниться. Заметим в скобках, она была права.

— Я не виноват! — получасом позже оправдывался Жоффруа Ле Флок. Встрепанный, помятый и атакованный Матильдой, араньенец вызвал бы сочувствие у кого угодно, но Цвирт был беспощаден. — Магистр, да у меня просто не хватит силы, чтобы накрыть сонным заклинанием весь лагерь! Меня и на Матильду-то едва хватило!

— А это, Ле Флок, вы будете рассказывать Магистру Эллендару! — рыкнул Поль, удивляясь собственным начальственным интонациям. — Ваше счастье, что нас не успели атаковать! И помнится, я просил успокоить госпожу ле Бреттен, но ни слова не говорил о том, что вам следует успокоиться самому! Тем более с применением гвидахаррасского коньяка! Вас что, не учили, как алкоголь влияет на способности телепата?!

Жоффруа хмыкал, кивал, ковырял землю носком сапога и всячески изображал раскаяние. Но втайне его распирало от гордости. Ха! Да он раньше и не подозревал, что обладает таким талантом! Охватить целый лагерь — такого радиуса охвата нет даже у мэтра Буковца! И если ради того, чтобы необычные способности наконец-то проснулись, нужно было всю ночь пить коньяк с не самой адекватной из аспиранток — что же, игра стоила свеч!

— Как по-твоему, Лериэ? Стоила? — Корин из Херьянгс-фьорда щелкнул пальцами, сворачивая изображение в маленький квадратик.

— И нечего ехидничать, — ответила Лерикас. — Между прочим, у него в самом деле роскошный потенциал. Я только чуть-чуть… — Она замялась, подыскивая нужное слово.

— Подтолкнула, — подсказал Сим.

— Поспособствовала, — не согласился Корин.

— Ускорила процесс, — отрезала Лерикас. — А коньяк… ну, это уже он сам. Тут и способствовать не надо было.

День решающей битвы начался для меня очень поздно — я проснулась только к полудню, кое-как выкарабкавшись из липких сновидений. В голове было пусто, как перед экзаменом, а на душе скребли даже не кошки — тигрусы.

Замок, однако, начинал входить во вкус. Выглянув из окна во внутренний двор, я увидела там большую телегу, на которую как раз заканчивали грузить не то плитки, не то кирпичики желтовато-коричневого цвета. Работа кипела, и руководил ею лично неугомонный пан Богуслав. Его начищенная кираса так и сверкала на летнем солнышке.

— Вот же мрыс, — высказалась я, торопливо завязывая ленты на туфлях.

Но едва я успела выйти из комнаты, как навстречу из-за поворота выскочил Эгмонт. Не говоря ни слова, он буквально втолкнул меня обратно, окинул бдительным взглядом пустой коридор и плотно прикрыл за собой дверь.

— Значит, так, Яльга! — с ходу заявил он знакомым магистерским тоном. — Времени у нас мало, так что сейчас сиди и слушай. Все вопросы задашь потом.

Я удивленно принюхалась. От Эгмонта отчетливо пахло смесью специй, и сильнее всего, как ни странно, был нежный запах ванили. Мне очень хотелось узнать, что это означает, но маг уже заходил по комнате туда-сюда, заложив руки за спину. Это уже был не Эгмонт — это был магистр Рихтер, а для полноты картины не хватало только доски, указки и парочки наглядных пособий.

— Ровно через сорок минут, — излагал он, — состоятся одновременно две атаки: КОВЕН нападет на замок, а пан Богуслав нападет на КОВЕН. В наших интересах не допустить излишнего кровопролития и в то же время избежать встречи с заботливыми коллегами. Поэтому мы поступим так. Ровно за минуту до столкновения произойдет небольшой взрыв — порох уже заложен, все под контролем. Это будет нашим прикрытием. В тот же самый момент сработают два телепорта. В один — затяжной, легко читаемый и прекрасно заметный — я брошу амулет-обманку. Второй — практически неразличимый, след от которого можно обнаружить только в течение суток — переправит нас троих в эльфийские земли. Я знаю Цвирта: он не из тех, кто любит военные столкновения. Как только маги почуют след телепорта — ложный след конечно же я имею в виду — Цвирт свернет все боевые действия и отправится в погоню. А мы тем временем решим, куда двинемся дальше: на Аль-Буян, к норданам… там разберемся.

Он остановился и впервые посмотрел на меня.

— Вопросы есть?

— Есть! — решительно сказала я. — Во-первых, ты уверен, что мы попадем именно к эльфам? Мне бы не хотелось навещать еще и родственников со стороны матери…

— При чем тут родственники? — не принял шутки Эгмонт. — Все должно получиться лучшим образом. КОВЕНу сейчас уж точно не до того, чтобы мутить телепортационное поле.

— А это КОВЕН нам его мутил?

— Кто же еще? Мрыс! — Он вдруг со всей силы ударил по подоконнику. Я аж вздрогнула. — Яльга! Я ничего не могу гарантировать, но это лучший план, какой у меня есть! Я исключен из КОВЕНа, но я маг, и я не хочу… нет, я не могу…

— Я все поняла, — быстренько сказала я.

Эгмонт замолчал. Я немного подумала и предположила:

— А если симулировать нашу смерть?

— А некроманты, думаешь, за что деньги получают?

— Точно… Хм… А откуда в замке взялся порох? Вчера, помнится, князь-воевода говорил, что с взрывчаткой проблемы…

— Я сделал, — коротко ответил Рихтер.

Повисло молчание. Я смотрела на Эгмонта, Эгмонт смотрел на меня. Нужно было что-то сказать, желательно — что-то хорошее, но ничего на ум не шло.

— Я думаю, все получится, — банально, конечно, зато правда. — Конечно, получится, как не получиться! И…

Тут я поймала себя на том, что давно уже дергаю тесемку на рукаве: кривоватый бантик не выдержал и развязался. Завязывать его одной рукой было то еще удовольствие, поэтому я протянула руку и сказала:

— Чем страдать тут, помоги лучше! Видишь, сама справиться не могу…

Эгмонт послушно принялся завязывать тесемку. И за этим увлекательным занятием нас застал Сигурд.

— Кхм, — произнес волкодлак, глядя на нас как-то странно. — Я… не помешал?

— Нет, конечно! — почти хором ответили мы.

Я показала свободной рукой на стул. Рихтер как раз закончил с тесемкой, и я интересу ради сравнила оба рукава. Мой бантик, как и следовало ожидать, был красивее. Ну хотя бы аккуратнее.

Оборотень выставил на столик маленькую чернильницу и положил рядом кусок пергамента и перо.

— Сигри, ты это чего? Завещание писать собрался, что ли? Так рано, я тебе со всей ответственностью говорю!

— Тьфу на тебя, Яльга! — привычно обиделся волкодлак. — Это я о тебе позаботился, между прочим.

— Да мне тоже пока еще не надо…

— Надо! — неожиданно рявкнул Сигурд. — Письмо давай пиши! А то знаю я тебя, сама небось и не догадаешься! А отец потом опять двадцать лет тебя искать будет!

— О чем писать-то? — ошарашенно спросила я, все-таки берясь за перо.

— О чем… — Сигурд задумался, но ненадолго. — Мол, оставаться более не можешь, долг тебя призывает. Допиши: долг чести! А как только с ним разберешься, так сразу дашь о себе знать. Написала? А теперь подпишись! Да не Яльгой, а Ядвигой…

— Может, Ягенкой? — ехидно предложила я, но оборотень только рукой махнул. Я подула на пергамент, чтобы чернила побыстрее подсыхали, а Сигурд подошел ближе и удовлетворенно прочитал написанное.

— Так! — сказал он. — Теперь его чернильницей придави, чтобы сквозняком не унесло… Ну что, Эгмонт, пошли, что ли? Чего зря время тянуть!

Судя по всему, времени и впрямь оставалось очень мало. Слуги так и носились по замку; я заметила давешнюю знакомую Кшисю, которой, похоже, не судьба была дождаться своей гламурии. Когда мы вышли во внутренний двор, тяжелогруженая телега, отчаянно скрипя колесами, уже заворачивала за угол. Воздух был наполнен ароматами корицы и ванили. Я принюхалась и внимательно посмотрела на Эгмонта.

— Что? — невозмутимо спросил он.

— Помнится, госпожа Ламмерлэйк упоминала о некоем адепте, который мог приготовить взрывчатку из любых компонентов…

— Между прочим, это очень древний рецепт! — оскорбился Эгмонт. — Говорят, порох вообще был изобретен поваром, который искал подходящее сочетание пряностей!

— Ну если так… — многозначительно протянула я. Что-то подсказывало, что в состав этой конкретной взрывчатки входили далеко не одни только пряности.

— Сестра! — окликнули меня сзади.

Я вздрогнула, но обернулась. Мне навстречу шел сияющий Ежи, облаченный в вороненую кольчугу. В одной руке он важно держал шлем, другой придерживал саблю. «Этот-то куда лезет?!» — мелькнула мысль, но я тут же вспомнила князя-воеводу и поняла, что здесь ничто не будет пущено на самотек. В конце концов, ему видней, как воспитывать сына.

— Сестра! — повторил счастливый до невозможности Ежи. Мои акции, как сказал бы гном, выросли до небес: с моим появлением в эти края пришла война, которую младшему Леснивецкому пришлось бы ждать еще лет пять как минимум. — Я отправляюсь в бой! Не бойтесь, сестра, мы с Михалом сумеем вас защитить!

Михал, следовавший в некотором отдалении, молча кивнул.

— Э-э… — сказала я, не зная, что ответить на это изъявление братской любви.

И тут как нельзя кстати явился пан Богуслав.

Он был великолепен: сверкало все, что могло сверкать, начиная с кирасы и заканчивая самой незначительной пряжкой. Позвякивая шпорами, он подошел к нам, неожиданно рухнул на одно колено и с мольбой протянул ко мне обе руки. Я не попятилась только потому, что сзади стоял Ежи.

— Панна, панна моя! — с придыханием выговорил он; краем глаза я отметила, как насторожился князь-воевода. — Краше тебя нет панночки на Подгини! Окажи мне великую честь, ясновельможная панна Ядвига, — стань моей…

Тут голос изменил пану Богу славу — а может, он просто забыл, что хотел сказать. Князь Леснивецкий нахмурился пуще прежнего, Михал навострил уши, а я всерьез заподозрила, что жить моему герою осталось недолго.

— Панна моя! — продолжил герой. — Окажи мне эту честь, стань моей дамой! Я умру за тебя, моя панна, я отдам за тебя всю кровь по капле, я…

— Не нужно, — мягко произнесла я, пытаясь осторожно вызволить подол своей юбки из рук пана Раднеевского. Одни боги знают, когда он успел в нее вцепиться. — Умирать не надо, мой рыцарь, я не позволю вам умереть! Я составлю нужные эликсиры и сама перевяжу ваши раны!

Сигурд издал невнятный возглас.

— Только не это! — выдохнул он. — Что угодно, Яль… Ядвига, только не это!

Пан Богуслав вскочил, обернулся к волкодлаку и схватил его обеими руками.

— Пан! — вскричал он. — Ты истинный рыцарь, так стань же моим братом! Давай же обнимемся, брат!

С этими словами он заключил Сигурда в объятия. Тому ничего не осталось, как обнять маленького хорунжего в ответ. Чуть позже, когда названые братья все-таки отпустили друг друга, выяснилось, что кираса пана Богуслава чуть помята в трех местах, а у Сигурда треснула по шву рубаха. Но кому интересны эти мелочи!

— Ленту! Ленту ему повяжи! — прошипел мне в ухо знакомый голос Михала Леснивецкого.

Я пренебрежительно дернула плечиком: мол, сама знаю. Однако же лента у меня была всего одна, и выплетать ее из косы у всех на виду княжеской дочке никак невозможно. Покосившись на Эгмонта, я сунула руку в мешочек на поясе, сплела необходимую чару и вытащила наружу новенькую голубую ленту. Правда, она получилась несколько кривоватой и изрядно помятой, — но пан Богуслав обрадовался и такой. Я собственноручно повязала ленту рыцарю на рукав и подумала, что теперь мне есть чем похвастаться перед Полин.

До атаки, взрыва и телепорта оставалось не более двадцати минут.

Эгмонт позаботился обо всем: он приготовил взрывчатку, заколдовал ее нужным образом, составил сложное многокомпонентное заклинание с несколькими радикалами и даже усложнил амулет-обманку, чтобы тот, выгорев, превратился в точное подобие использованного мнемо-талисмана. Единственное, о чем он не догадался подумать, — это о завтраке.

Времени было мало, но я не зря училась в Академии целых два семестра. Голодный адепт — это очень быстрый адепт, и я в две минуты заглотила вчерашний пирог, каким-то чудом избежавший пристального внимания пана Богу слава. Мелькнула мысль, а не переодеться ли, но ее я с сожалением отвергла как неконструктивную. Княжна не может расхаживать по отцовскому замку в штанах, так что хочешь — не хочешь, а драпать придется в юбке. Что тут драпать-то, в конце концов? Прыгнуть в телепорт, а там уже эльфийские земли…

Хочется верить, что не полузабытый табор.

Время шло как-то странно, рывками: то мне казалось, что оно и вовсе замерло, а то я вдруг вспоминала, что нам осталось пятнадцать… двенадцать… нет, уже восемь минут! Так сильно меня не трясло даже перед второй пересдачей у Шэнди Дэйн. Я изо всех сил старалась держать марку, но получалось, скорее всего, не очень: почти каждый, кто меня видел, останавливался на секундочку и заверял панну Ядвигу, что здесь есть кому за нее постоять. Чтобы она не боялась и не думала, будто всякие там колдуны могут ее хотя бы пальцем тронуть. Э нет! Не так заведено на Подгини!

Я улыбалась, благодарила, кивала — и испытала невероятное облегчение, когда Эгмонт наконец сказал:

— Ну что… У нас есть три минуты. Вперед!

Бояться стало некогда — наступало время действовать. Мы поднялись на смотровую площадку, и Эгмонт вытащил из кармана кусок пергамента, исписанный рунами с обеих сторон. Мы переглянулись. Я обеими руками вцепилась в мешочек на своем поясе — там, подвергнутые сложным чарам, лежали все мои книги, в том числе и «Справочник боевого мага».

Эгмонт начал читать заклинание.

Я закрыла глаза.

Мне вдруг отчетливо представился небольшой подземный ход: начинаясь под стеной замка, он пересекал луг, проходил в нескольких метрах под дорогой и изгибался дальше на восток. Он заканчивался слепо, а сейчас его дополнительно маскировал пышный стог, находящийся буквально в нескольких шагах от ковенского магического щита.

И там, в конце этого узкого земляного туннеля, лежало несколько плиток изготовленной Эгмонтом взрывчатки. Они были плотно примотаны друг к другу тонкой бечевкой, а на стене над ними был едва заметен крошечный магический рисунок. Сейчас этот рисунок начинал наливаться голубоватым свечением.

Вот проявилась одна линия, другая, третья… Я только дивилась тому, как Эгмонт ухитрился выцарапать это на стене под бдительным взглядом здешней немаголюбивой стражи. Сиял уже весь рисунок — в нем невозможно было различить отдельных штрихов. Еще немного, еще совсем немного — и взрывчатка рванет! Раз… два… три…

Я открыла глаза — и вдруг встретилась взглядом с…

Не знаю, что это было. Меня будто пронзил ледяной клинок; я протяжно закричала, слыша свой крик со стороны. Вокруг заклубилась тьма, и я была одна, совсем одна, и было так холодно, холодно, о боги, а мне только двенадцать лет, и кругом чужаки, и я толком не понимаю их языка, и…

И нет никакой магии, не будет никакой Академии, в снежном буране скрылись башни Межинграда! Хельги, Генри, Полин, близнецы — я никогда не видела их, никогда Эльвира Ламмерлэйк не учила меня варить зелья, никогда магистр Зирак не давал мне книг, и Эгмонта — насмешливого, чересчур уж властного, понимающего если не все, то почти все… своего! — я тоже никогда не встречала…

Кто такой Сигурд? Кто такая Лерикас Аррская? Кругом был только снег, только маленькие заснеженные дома, только злые псы, надрывающиеся от лая, — мне суждено было замерзнуть тогда, и я замерзала, безнадежно сворачиваясь в комок, прижимаясь щекой к холодным коленкам…

Но что-то во мне рванулось наверх, будто огонь свечи. Я сжала пальцы так, что ногти вонзились в ладони; я — Яльга Ясица, Яльга Леснивецкая, я боевой маг, я полуфэйри; я не из тех, кто так просто дает себя убить.

Я — одна из трех… есть и остальные!

Я опять закричала и опять услышала свой крик — низкий, нечеловеческий вопль, разорвавший и тьму, и снег, и неподвижный холод полузабытого чердака. Давным-давно мои родичи кричали так над горами, и эхо повторяло их голоса… Шло время, и шел снег; стояла тишина, но потом откуда-то из-за грани мира я услышала отклик. Один… и еще один.

Мое пламя вновь рванулось ввысь. Я почувствовала, как раскалились руны, начертанные у меня на животе. Огонь, тепло, движение, жизнь! В мире не было ничего — ни Академии, ни магии, ни единой живой души, — но огонь горел, и этого оказалось достаточно. Я прыгнула сквозь ледяную тьму, будто сквозь черную воду. Что там, внутри, — и есть ли там что-то, кроме мрака?

Я висела в пустоте, не видя даже собственных рук. Как понять, движешься ли ты, если нет никаких ориентиров? А может, я просто застряла здесь, как муха в янтаре, и когда огонь погаснет…

Он не погаснет!

В темноте передо мной вспыхнули глаза Лиса. Они прищурились, оценивающе рассматривая мое положение; из последних сил я бросилась вперед и неожиданно вырвалась из мрака.

Я очутилась на огромной лестнице, поднимавшейся в никуда из ниоткуда. Стояла абсолютная тишина. Я посмотрела налево, потом направо — ступень продолжалась в обе стороны, и было ясно, что конца ей не будет.

Когда я вновь посмотрела перед собой, воздух чуть замерцал, и из пустоты медленно проявилась дверь.

Это была самая обыкновенная дверь, каких в Академии полно: старенькая, крашенная в белый цвет, с медной ручкой-шариком. Вместо цифры, правда, к ней была прикручена какая-то руна, значение которой было мне неизвестно. Что еще? Замочная скважина, петли, поцарапанный косяк…

Дверь была приоткрыта.

Я вновь огляделась по сторонам. Тихо и пусто. Идти по лестнице вверх или вниз мне было страшно, и потому я потянула дверь на себя. Она оказалась неожиданно тяжелой.

Дверь распахнулась, и на меня дохнуло жаром, будто от рассерженного дракона. В узкий четырехугольный проем была видна багряная пустыня под черным небом, в котором висели две синие луны. Меня вдруг качнуло вперед; я едва успела вцепиться в косяк, потому что попадать внутрь у меня не было никакого желания. Из последних сил оттолкнувшись, я упала на ступень, и дверь громко захлопнулась, будто от порыва ветра.

— Яльга! — вдруг услышала я. Голос был знакомый, но я никак не могла вспомнить, как зовут того, кому он принадлежит. Приподнявшись на локтях, я увидела, что ко мне бежит огромный белый волк. На бегу он кувырнулся через голову и превратился в высокого человека.

— Ты в порядке? — спросил он, помогая мне встать. — Эй, чего молчишь?

Он встряхнул меня так, что моя голова резко мотнулась, и я от неожиданности вспомнила его имя.

— Си… Сигурд? — Язык не слушался, как если бы я не открывала рта несколько лет.

Человек — волк? — оборотень! — быстро закивал.

Я закрыла глаза, постаравшись успокоиться. Огонь, проснувшийся во мне, сейчас горел очень ровно, и понемногу снежные тучи безумия разошлись, открывая небо. Я заново вспомнила себя, от начала и до конца.

— Сигри… мрыс… что это было? Где мы?

— Я не знаю, — взволнованно ответил волкодлак. — Эгмонта бы найти, магам-то про такие штуки наверняка все ведомо…

— Хочется верить, — осторожно сказала я.

Голос звучал немного странно, однако я не могла понять, изменился он или нет. Сейчас я как вспоминала себя заново — словно шла знакомой дорогой, но смотрела на нее совсем другими глазами. И я смутно припоминала, что такое со мной уже случалось, причем совсем недавно. Да! Ночью летнего солнцестояния, когда мы трое, еще почти не знавшие друг друга, шли по пояс в мокрой траве…

Мир опять провернулся вокруг нас. Все опять стало с ног на голову. И я опять понимаю, что мне никогда не бывать такой, как прежде.

Откуда-то из-за спины вдруг раздались энергичные ругательства на эльфаррине, и я облегченно выдохнула. Какие бы кунштюки ни выделывало мироздание, непременно должны быть вещи, которые остаются неизменными. Что-то вроде точки опоры посреди бесконечного хаоса. Яльга Ясица любит молоко; Сигурд дель Арден тоскует по дому; Эгмонт Рихтер говорит по-эльфийски с жутчайшим акцентом.

Я обернулась. Эгмонт стоял парой ступенек ниже и выглядел, надо признать, весьма живописно. На левой щеке у него виднелось пятно сажи, правый рукав был прожжен в двух или трех местах, а нос украшала длинная ссадина. Складывалось впечатление, что маг вынырнул из самой гущи боевых действий, и мне сразу представилось, как следом за ним на лестницу, толкаясь и переругиваясь, вываливается целый ковенский отряд.

Эгмонт тщательно договорил последнюю, особенно зубодробительную фразу и, свирепо сверкнув на меня глазами, произнес:

— И не вздумай спрашивать меня, что это значит!

— Да ни за что на свете! — быстренько согласилась я. — Я лучше Сигурда спрошу. Если у нас кто и знает эльфаррин…

Оборотень усмехнулся. Что-то подсказывало мне, что он явно не был настроен делиться со мной сокровищами эльфийской культуры.

— Ты права, — глухо сказал Эгмонт. — Я ничего не могу. Я не в состоянии построить элементарный телепорт; вместо того чтобы заботиться и охранять тебя, я раз за разом втягиваю нас в новые неприятности. Я не знаю, как мы сюда попали, где мы сейчас находимся и, самое главное, как отсюда выбраться… Да что говорить, я даже эльфаррин знаю хуже Сигурда!

Эгмонт сел на ступеньку и обхватил голову руками. Я изумленно повернулась к Сигурду — от спокойного и уверенного в себе Рихтера как-то сложно было ожидать подобной реакции. Надо было что-то делать, и я, потоптавшись, села рядом и свесила ноги в пустоту между ступенями.

— Ты вообще-то много чего не умеешь, — бодро сказала я. — Шишки, например, свадебные печь. И что? А Сигурд не умеет наколдовать даже простейший морок, а я до сих пор не научилась пеленать младенцев. И ничего, все еще живы! Слушай, Эгмонт, разве сейчас это так уж важно?! Самое главное, что мы есть друг у друга! И потом, если бы не ты, разве я когда-нибудь смогла обрести семью?!

Произнося последнюю фразу, я несколько покривила душой. Собственно, я прекрасно могла бы жить и без князя Леснивецкого с сыновьями… Вот только — шкатулка… бусы из ягод шиповника… серьги, которые мой отец купил для моей матери…

Я невольно коснулась серег и повторила:

— Если бы не твой телепорт, этого бы не было! Да я тебе всю жизнь буду благодарна за это!

Эгмонт посмотрел на меня недоверчивым взглядом, но ничего не ответил. Я продолжила:

— А то, что ты не знаешь, куда нас занесло, — так этого, боюсь, вообще никто не знает. Сигри, а ты что молчишь?

Волкодлак молча сел рядом. Было очень удобно сидеть, свесив ноги в пустоту, правда, если не вспоминать, что там в самом деле ничего нет. Я поболтала ногами.

— Значит, так, — весомо произнес Сигурд. — Коли мы сюда смогли забраться, то уж выбраться наверняка сумеем. Не бывает так, чтобы вход был, а выхода не было. Выход есть всегда!

— Слышал? — подергала я за рукав Эгмонта. — И вообще, ты ведешь себя… — Я чуть было не ляпнула: «Не по-мужски», — но вовремя сообразила и закончила: — Некузявно!

— Как? — переспросил маг после короткой паузы.

— Некузявно! — со вкусом повторила я. — А это, магистр Рихтер, я объясню вам потом. Ну, скажем, после ужина. Так что пошли искать, как отсюда выбраться, а то еще немного — и я есть захочу. Здесь, похоже, кормить нас не будут.

Сигурд был прав: у нас было как минимум три выхода. Можно было прыгнуть в пустоту, простиравшуюся с обеих сторон от лестницы. Можно было открыть какую-нибудь дверь — стоило только присмотреться, как они оказались не такими уж и похожими. Ну и, конечно, можно было продолжать сидеть на ступеньке и ждать, пока на нас не свалится еще кто-нибудь.

Мы единодушно отказались от последнего варианта и, немного посоветовавшись, все-таки отвергли первый. По идее никакая пустота не может быть бесконечной, и внизу непременно должно обнаружиться хоть что-нибудь, но проверять это на собственной шкуре нам совсем не хотелось. Ну, если другой возможности не останется, тогда, конечно, да, а так…

Оставались двери: бесчисленное множество дверей, по две на каждой ступени. Мы пошли вверх, решив открывать те, что справа.

Первую — тонкую резную дверь светлого дерева, из-за которой доносилась негромкая музыка, — нам открыть не удалось. Вторая — выкрашенная в белый цвет и облупившаяся от времени — открывалась на себя, но на ней не было ручки. Третья, тяжелая, в каких-то сучках, поддалась неожиданно легко, но я захлопнула ее раньше, чем сообразила, что делаю. Потом были еще и еще, но все они либо слишком хотели впустить нас, либо категорически отказывались сделать это.

Я устала. Лестница все никак не заканчивалась, подходящей двери не находилось; я даже не знала толком, какая она, эта подходящая дверь. Здесь было весьма неуютно, и особенно мешал сквозняк, которым тянуло откуда-то сверху.

Это было странное место. Нехорошее место, скажем прямо — хуже всех, в какие только заносила нас Судьба. И Старые Земли, и Драконий Хребет, и Слепой треугольник принадлежали нашему миру, а эта лестница… Мне не хотелось рассуждать, какие места она соединяет, но волей-неволей приходилось признать: она лежит вне нашего мира. Вполне возможно, это его Изнанка.

Но очередная дверь заставила меня остановиться. С нее, ехидно улыбаясь и высунув язык, смотрела гротескная бронзовая маска. Гротескная, но отнюдь не злобная. Я невольно улыбнулась, потом подошла ближе. Кажется, такие рельефные изображения называются маскаронами…

Маска показалась мне знакомой. Но удивительнее всего было не это.

Дверь была приоткрыта, и именно из нее тянуло тем самым неуловимым сквозняком.

Я осторожно дотронулась до двери кончиками пальцев, и она заскрипела, отворяясь от легчайшего прикосновения.

— Эгмонт? Сигурд? Может… вот эта?

— Посмотрим, — проронил волкодлак.

Я толкнула дверь сильнее, и она распахнулась. С той стороны на нас никто не собирался нападать. На голубом небе светило яркое солнце, а посреди густой травы цвели ромашки. Над ними мелькали синие стрекозы. Солидно жужжа, пролетел по своим делам тяжелый шмель.

Легкий ветерок пошевелил выбившуюся из косы прядь. Я вдохнула запах разогретой травы и поняла, что никуда не хочу отсюда уходить.

— Попробуем? — Я оглянулась на Сигурда и Эгмонта. — Или… пойдем дальше?

— А какая разница? — хмуро поинтересовался маг. Отодвинув меня, он первым перешагнул порог и пошел дальше, раздвигая траву руками.

Я шагнула туда, в летний полдень. Здесь, внутри, ветер был чуть сильнее, а запах разнотравья — ярче; до самого горизонта, сколько можно было видеть, расстилались поля цветущих ромашек. Захотелось лечь прямо в траву и лежать, ни о чем не думая, просто лежать и смотреть в небо, такое чистое и сказочно голубое…

Что-то промелькнуло и исчезло, какой-то блик, пятнышко, соринка… С трудом я оторвала взгляд от колышущегося моря цветов и пригляделась внимательнее, а поняв, закричала не своим голосом:

— Бежим!

Не было бескрайних просторов. Была до ужаса маленькая полянка, со всех сторон окруженная высокими, до самого неба, зеркалами. И отражения в этих зеркалах уже начинали плавиться, плыть, стекать полупрозрачными каплями, подобно воску. Эта волна начиналась вдалеке, но неумолимо шла на нас.

А дверь на лестницу, которую Сигурд оставил открытой настежь, дрогнула и стала закрываться. Я рванулась назад, уже понимая, что мы не успеем, — боги, о боги, когда же мы успели отойти так далеко?! Плавились уже не только отражения. Ромашки, иван-чай, подорожник — все сминалось, перемешивалось, текло, а зеркала, отражаясь друг в друге, повторяли этот ужас бесконечное количество раз. Во всем мире не было ни единой точки опоры, ничего постоянного и незыблемого. Вот уже эта волна докатилась до самых моих ног…

Не думая, я схватилась одной рукой за Сигурда, а другой — за Эгмонта. Маг и оборотень замкнули круг, взявшись за руки; тьма накрыла нас, и последнее, что я услышала, — это глухой возглас Сигурда:

— О великая Арведуэнн!

И пала тьма.

— Глупая девчонка, бездарнейшее из созданий земли! Или ты и впрямь думала, что сгодишься на что-то большее, чем воровать яблоки и чистить котлы? Ты — никто и всегда будешь никем! Твоя мать отдала жизнь, чтобы произвести тебя на свет, — и чем ты отплатила за эту жертву? Да и тебя ли она родила? Не утащили ли истинную Яльгу злые духи, оставив взамен нее собственное отродье — подменыша, бревно, которому черные чары наскоро придали человеческий облик?!

— Отродье фей, подкидыш и обманка! Как бы ты ни старалась прикинуться человеком, ты никогда не смогла им стать! И все чуяли твой обман. Вспомни, разве тебя хоть кто-нибудь любил? А ты — ты разве хоть кого-нибудь любила? Ты всегда считала себя выше всех, лучше всех! «Ах, у меня нет друзей — одни приятели!» Да последний неудачник лучше тебя — ибо он не врет, а ты врешь всегда! Своим видом, своим именем, своими ничтожными попытками колдовать. Ты — фальшивка, у тебя нет ни родины, ни матери, ни имени. Тебя — нет!

— Тебя нет. Тебя никогда не было. Ты — ошибка на пергаменте мира. И сейчас я беру нож — смотри, как он остер! Я подчищу тебя, а поверх впишу правильную букву. И никто даже не заметит подмены…

…Холодно. Как здесь холодно. Кругом, сколько видит глаз, — одни снежные пустоши, белая пустыня под черным небом. Пустыня? Нет, белый лист! На мне красная одежда, будто на приговоренной к смерти. Я — буква, заглавная буква на странице, и сейчас…

Холодно.

Холодно.

Холодно.

Это даже не смерть — это небытие.

…Но в правой ладони — рука Сигурда. А в левой — рука Эгмонта.

И в этот момент я вспыхиваю яростным огнем.

— Это ложь! — кричу я туда, в безумное небо. — Ты всегда лжешь! Я — живая, я — настоящая! Это тебя не было и нет! Я люблю Эгмонта! Я люблю Сигурда! Я люблю Академию, и Полин, и Генри, и Хельги, и… У меня есть семья, и ее я тоже люблю! Убирайся прочь, лживая тварь, я — тебя — не боюсь!

Я вся — единый язык пламени, и белая пустота вокруг меня понемногу начинает обгорать. Она не хочет сдаваться, она пытается сжаться вокруг меня, погасить меня, уничтожить меня — ну, это вряд ли! Я горю, я рвусь вверх, я отдаю этому пламени всю себя… так не может длиться долго, когда-нибудь огонь погаснет…

Он не погаснет!

Страница горит, чернеет и скручивается. Я становлюсь все больше, я грозно трещу, бросаюсь искрами, взлетаю вверх… дайте, дайте мне попробовать на вкус это черное, пустое, плоское небо! Я — огонь, я была всегда и буду всегда!

Я свободна!

Я свободна…

— Ты маленький ублюдок, Рихтер. Ты всегда был вторым, а сказать по совести — и вовсе десятым. Ты пролез сюда, как вор! Тебя взяли из жалости, тебе дали возможность учиться здесь, как подают нищему, чтобы отвязался и не клянчил больше. Но ничто не изменилось. Ты был никем — ты никем и остался!

Тонкая усмешка трогает красивые губы. Он стоит там, у самой черты — красивый, холеный, не знающий, какой кровью, каким трудом достается Эгмонту то, что ему достается даром. И ненависть захлестывает Эгмонта с головой; ах, как хочется стереть эту усмешку, вбить ее обратно вместе с зубами, изуродовать, исковеркать, смять! Что ты там говорил?! Я — никто?! Ну, так, значит, тебе ничто не грозит!

Заклинание.

Подсечка.

Увернуться и отбить.

Сила хлещет через край. Эгмонт понимает, что больше ему никогда не придется доказывать, кто здесь лучший. Да! Да! Значит, ты боевой маг?! Получи вот это! А это? Что, не выходит? Да ты — раздавленная лягушка, Хендрик ван Траубе! Это ты — ничтожество и пыль на моих сапогах!

Все кончается быстро, слишком быстро. Эгмонт чувствует разочарование. Сила бурлит в нем и требует выхода. Но Хендрик уже не двигается. Бесформенной кучей, грудой окровавленного тряпья он лежит у самой черты, и мало-помалу Эгмонт понимает, что живой человек так лежать не может.

— Эгмонт! — громко и отчетливо произносит учитель Тэнгиэль. — Ты убил его! Как же ты теперь собираешься жить дальше?

Эгмонт оглядывается. Вокруг — тесное кольцо тех, с кем он учился все эти годы. Он узнает лица: Родриго, Гюи, Рандориэль… Он пытается поймать чей-нибудь взгляд, но люди отшатываются от него как от прокаженного.

Холодно. Как же здесь холодно!

И сила, которая сжигает его изнутри…

Он может нести только зло. Он может только убивать. Кого и чему он хотел научить? Как он вообще взялся учить — он, умеющий только ломать и калечить? Яльга, беги от меня… Яльга! Я принесу тебе только беду!

Где-то далеко-далеко он держит Яльгу за руку. Надо отпустить, хотя пальцы и не хотят разжиматься. Пусть живет. Пусть будет счастлива. Она такая юная… в ней столько жизни…

Яльга вдруг спотыкается. Ее пальцы слабеют. Она еще пытается ухватиться за руку Эгмонта, но ее ладонь потихоньку выскальзывает. У нее уже не остается сил, и она зависает над пустотой. Еще миг — и ее не удержать.

Потом, все потом! Каков бы он ни был, без него Яльге не выжить! Он — ее защита, ее последняя надежда на спасение.

— Яльга, не бойся! Я лучший боевой маг Лыкоморья! Я сумею спасти тебя!

Эгмонт Рихтер крепче сжимает ладонь.

И сила, дотоле сжигавшая его изнутри, неожиданно вырывается наружу языком чистого белого пламени.

Сигурд дель Арден, спотыкаясь, идет по полуразрушенной мостовой. Доски давно прогнили, и между ними растет трава. Позади слышен мерный скрип, это ворота — нет! — единственная оставшаяся створка качается туда-сюда на ветру.

Арры больше нет.

Город мертв. Сигурд заглядывает в каждый дом, хотя сразу видно, что там никто не живет. Но он отчаянно надеется встретить хоть кого-то, увидеть хотя бы собаку… хоть что-то живое!

Тишина.

Яркий полуденный свет.

Вокруг — владения смерти.

Он никогда не думал, что сможет напугаться леса, но деревья, прорастающие через окна мертвых домов, внушают ему ужас. Арра мертва, потому что нет и никогда не было никакого золотого дракона, конунга Арры, Фергюс умер, и город умер вслед за ним.

Сигурд один. У него нет никого. Он один на всем белом свете. Вокруг него, на север и на юг, на запад и на восток, простирается немая жуткая тайга. Он зовет богов, но боги не откликаются, ибо они умерли вместе со своими детьми.

Смерть! Богиня в красном, собирающая жатву и приходящая к каждому в свой срок! Здесь правит не она. Здесь прошло нечто иное, более древнее, более ужасное… настолько неправильное, насколько неправилен весь этот мир…

Он подходит к палатам конунга. Черные, истлевшие стены; обрушившиеся купола; слепые окна. А во дворе, ухмыляясь одинаковыми улыбочками, стоят Чет и Нечет.

Стоит Князь Игры.

— Ты мой, — говорит он, и два голоса сливаются в один. — Час пробил, волкодлак! Теперь ты не уйдешь от меня, не спрячешься за бабью юбку. Все вокруг принадлежит мне. Твой город, твой род, твой конунг…

И тут на Сигурда накатывает злость.

Он был верен Фергюсу, потому что Фергюс был его конунгом! И не так важно, мертв тот или нет, — если Сигурд жив, его верность жива тоже! И не так важно, существует ли на самом деле Аррани Валери! Даже если она есть игра его воображения — Сигурд верен ей! Сигурд любит ее!

И не грязному духу осквернять обитель конунгов Арры!

Выхватив меч, Сигурд бросается вперед. В нем горит ярость, чистейшая ледяная ярость; пламя отражается в его клинке, пламя поднимается над мертвой Аррой — священный очистительный костер! Пусть сгорит весь этот, обман, вся эта пустая обертка! Арра жива, всегда жива, она не может умереть! А там, над ней, в высокой небесной траве, вечно бродит Старый Волк, отец всего сущего! Вечно играет на флейте синеглазый Вэйлезарре! Вечно прядет, чуть улыбаясь, великая Арведуэнн!

Левой рукой он чувствует Яльгу. Правой — Эгмонта. Его друзья всегда с ним. Его род — всегда в нем. Его Арра — незыблема, вечна, прекрасна!

Так будет всегда.

Обе ладони сводило от боли — я почти не чувствовала пальцев. Под ногами опять была мягкая земля, пахло разнотравьем, и где-то поблизости серьезно жужжал тяжелый шмель.

Я открыла глаза.

Мы стояли на том же самом лугу: ромашки, анютины глазки, иван-чай… С травинки на травинку перепархивали изящные стрекозы. Но зеркала исчезли, во всем чувствовались уверенность и равновесие, а посреди луга…

Я осторожно вытянула ладонь из Сигурдовых пальцев и потерла глаза.

Нет, не привиделось.

Посреди луга сидела Лерикас Аррская и увлеченно доплетала венок из ромашек. Вплетя туда последний цветок и замкнув круг, она довольно оглядела дело рук своих, надела венок и, перекинув косу на спину, легко встала с травы.

— Ну что вам сказать? Молодцы! — Она улыбнулась и вдруг покосилась на Сигурда. — А тебе отдельное спасибо! Приятно знать, что меня любят, даже если меня нет…

Сигурд устало кивнул. Лерикас подошла ближе.

— Идемте, — мягко сказала она. — Теперь все будет хорошо. Все объяснения — потом, когда отоспитесь.

А дверь оказалась совсем близко.

Радости Ежи Леснивецкого не было предела.

Он сам не помнил, как оседлал коня, как вместе с братом и хоругвью пана Богу слава выехал за пределы замка; он просто скакал на врага, и ветер развевал ему волосы, а кольчуга сверкала на солнце! И хоругвь неумолимо надвигалась на лагерь подлых магикусов, посмевших злоумышлять против его, Ежи, сестры…

Уж он им покажет! Он им всем покажет!

Да, Ежи Леснивецкий был абсолютно счастлив. Но счастье его длилось ровно до тех пор, как впереди показалось странное белое пятно. Кони мчались во весь опор, пятно приближалось, и вскоре Ежи разглядел, что это было.

Белая свадебная рубаха Поля Цвирта реяла на ветру, привязанная к палке за один рукав. Нет, Алехандрина Родригес Диас не сказала бы жениху ничего хорошего, узнай она, как именно тот использовал ее первый презент! Но что поделать, если во всем лагере не отыскалось ни единого белого лоскута?!

Строй смешался. Пан Богуслав отдавал какие-то команды, но Ежи не слушал. Во все глаза он смотрел на проклятущую белую тряпку и чувствовал, что вот-вот позорно расплачется. Так нечестно! Так нельзя! Раз в жизни взяли в настоящую атаку, а враги сдаются! Кто ж так воюет?!

От горя у Ежи потемнело в глазах. Неведомо откуда взявшийся ветер чудом не смел его из седла. Конь шарахнулся, и, справившись с ним, Ежи поднял голову, чтобы взглянуть на небо. Он буквально оцепенел, и было отчего.

Прямо над ними, заслонив солнце огромными крыльями, парил дракон — настоящий дракон! Солнце сверкало на золотой чешуе. Он был… он был…

Он был прекрасен, вот как!

Магикусы, конечно, перепугались. Что ж, Ежи их понимал — тут любой испугается, ну, кроме его отца, его брата и пана Богуслава. Да и он, Ежи, разве испугался? Ни капельки!

Дракон отлетел немного поодаль, сел, ловко поджав ноги, и выдохнул клубы дыма. Мелькнул проблеск пламени, а когда дым рассеялся, навстречу воинам по полю шла невысокая девушка с длинной русой косой.

Золотой дракон Арры почтил Даркуцкий кряж официальным визитом.