Путь к престолу

Глава 1 О политических планах или «кто тут в цари крайний?»

В тот день, когда в мой лагерь прибыли посланцы тамплиеров, я окончательно понял: от короны я смогу отвертеться только в одном случае — если убьют ДО коронации. Раз уж такие крутые гаврики, как Рыцари Храма — а я еще по «Айвенго» помню, что это были серьезные ребята! — явились ко мне с выражением покорности… Да я здесь оказывается круче самой крутой горы! Разве что до Эвереста чуть-чуть не дотягиваю, а так…

Правда, насчет «покорности», это я малость приврал. Храмовники явились скорее договориться. По принципу «Ты — мне, я — тебе»…

— …Ваше высочество — проникновенно вещал мне рыцарь с непроизносимым именем и еще более непроизносимой должностью, звучащей как «гондольер» — наш магистр Лука Бомануар направил нас к вам с единственной целью: ваш венценосный отец, пребывающий ныне в Анжу, несправедливо поступил с нами — своими верными союзниками по Крестовому походу, и потому мы просим вас…

Ага! Знаю я этих «верных союзников» и эту несправедливость! Один Бриан де Буагильбер чего стоил! Как Айвенго подставил, гнида казематная!..

Должно быть, последние слова я произнес вслух, потому что тамплиер немедленно воспрянул:

— Как, ваше высочество, вы знали моего брата, несчастного Уилфреда? Должно быть, вы встречали его в Святой Земле?

Я не успел ответить, как откуда ни возьмись вынырнул мой «замполит» — «смиренный епископ Адипатус», в просторечии — отец Тук.

— Встречались мы — я и его высочество, с рыцарем Айвенго, — сообщил он, задумчиво почесывая обширное чрево. — Что и говорить: рыцарь был — хоть куда!

— Истинный воин храма, достойнейший в свите маршала Иерусалимского Королевства… — В словах тамплиера послышалась, однако, нотка сомнения, — Во всяком случае, мне так говорили…

— И рекли святую истину, — убежденно заявил фриар Тук, оставив в покое живот и переключившись на бока. — Первый на поле брани, да и на пиру не знал равных!

Должно быть последним утверждением замполит попал в точку, потому что храмовник заметно расслабился:

— Да, он любил вкусно поесть…

— И вкусно попить!..

Нет, святой папаня точно не уймется! Ну что он лепит, какой Айвенго?!

Храмовник тем временем продолжает:

— И вот моего брата, доблестного Уилфрида Айвенго — надежду и опору рыцарей Храма убивает на поединке этот выскочка, этот анжуйский любимчик вашего отца — Бриан де Буагильбер!

От такого поворота событий я обалдел на столько, что смог лишь выговорить:

— Мать моя…

Мне показалось или нет, что тамплиер как-то удивленно взглянул на меня? Наверное показалось, тем более, что в беседу тут же вмешался отец Тук:

— Чума на него! Да разверзнется земля под грешником! Да преломятся в бою его копье и меч! — вот далеко не полный список проклятий, которые «епископ из Святой Земли Адипатус» щедро высыпал на здешнего Буагильбера. Храмовник внимал с выражением благочестивого восторга на лице…

Однако, пора бы вернутся к нашим баранам:

— Так что же предлагает мне магистр английского Храма, блистательный Лука Боманур? И прошу вас как брата моего боевого товарища: говорите прямо и без околичностей. Как солдат солдату…

Тамплиер внимательно посмотрел на меня, затем подозвал своих товарищей. Посовещавшись о чем-то, они встали передо мной в шеренгу и…

— Ваше Высочество! Магистр поручил передать вам, что если вы решитесь пойти путем своего царственного родителя, то в обмен на новые гарантии неприкосновенности собственности Храма и три замка по нашему выбору, Орден готов оказать вам потребную помощь золотом, оружием и людьми. Буде вы согласитесь на эти условия, магистр просит вас указать место и время для встречи, на которой будут подписаны соответствующие грамоты и принесены соответствующие клятвы и присяги.

Не понял? Господа храмовники ждут, что я в Крестовый поход пойду? Ага, щаз! Вот только шнурки поглажу!..

Вот именно это я и собирался изложить посланцам Ордена, но тут…

С отца Тука неожиданно слетел его сонный вид, он перехватил поудобнее свой здоровенный посох с золотым набалдашником и так взмахнул им над головами рыцарей, что те аж присели.

— Нечестивцы! Как смеете вы склонять его высочество принца Робера к нарушению заповедей Божьих?!! — загремел над поляной его могучий бас. — Разве не сказано в писании: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе»?!! Или же вы взыскуете погибели нашего принца, что призываете кары небесные на его юную главу?!!

Господи! О чем это он?!

Я огляделся в недоумении… Мама моя, к сожалению, не королева! Гляди-ка, что творится?!!

Мой дражайший тесть, шериф Нотингемский, подошел поближе и всем видом своим выражает крайнее неодобрение. С ним парочка его баронов, которые, видимо, тоже не в восторге от речей храмовников. Но это еще что! Тут же поблизости нарисовались Маркс, Энгельс и Малыш Джонни. Энгельс порывается что-то сказать, и, судя по его виду, это что-то будет нечто крайне неприятное для тамплиеров, если только не оскорбительное. Маркс без всяких околичностей взял на изготовку свой лук, а Маленький Джон — здоровенную хреновину, представляющую собой гибрид молота, топора и копья… Да что они — белены объелись, что ли?

Храмовники тоже пришли в себя после внезапного наезда святого отца и кажется собираются, в случае чего, продать свои жизни подороже. Так, пора это кончать…

— А-атставить! Маркс, Энегельс — бегом по своим подразделениям! Отец Адипатус, Маленький Джон — ко мне. Остальные — р-р-разойдись!

Командный голос выработанный в двадцатом веке как всегда оказал на жителей средневековой Англии волшебное воздействие. Маркс и Энгельс исчезли с такой скоростью, что можно считать буквально растворились в воздухе. Тестюшка с присными тут же сделали вид, что они вообще не при делах и просто подошли полюбопытствовать: а кто это тут шумит? Храмовники мгновенно расслабились, опустили щиты и как-то значительно отчетливее задышали. А возле меня оказался Малыш Джонни во всей своей двухметровой красе и брат Тук, весь красный от праведного гнева и утреннего бочонка мальвазии:

— За мной!

Мы уже вышли за пределы лагеря, когда я, наконец, соизволил остановиться. А то необъятный святоша начал стонать очень уж громко…

— Ну? И как прикажешь тебя понимать, святой отец?

Бывший монах, самопровозглашенный епископ, отдувается, вытирает пот со лба а потом хрипло басит:

— Горло бы промочить…

— Ща я его те промочу… Джонни! Макни-ка святого отца в это ручей!

Мой бравый адъютант немедленно приступает к выполнению поставленной задачи и, несмотря на жалобные вопли брата Тука, несколько раз полностью окунает его в воду.

— Ну, теперь ты протрезвел? Говорить можешь?

Тот вытирает ладонью мокрое лицо, затем укоризненно смотрит на меня:

— Если бы у меня и были сомнения в твоем происхождении, мой принц, то теперь они бы окончательно развеялись. Сколько доброго вина я перевел зазря! — Он сокрушенно вздыхает, — Придется все начинать сначала.

— Да ради бога! — Вина в лагере — с избытком. — Только сперва объясни: чего ты на храмовников взъелся? Мужики присяги готовы принести, клятвы, людьми помочь…

— Да ты что, твое высочество?! — Толстяк уставился на меня с нескрываемым испугом, — Они же предлагают на Ричарда напасть! Или ты?…

Он глубоко задумывается, его взгляд становится заинтересованным:

— А в самом деле? Король из тебя выйдет — ого-го! К баронам — справедлив, вон хотя бы тестя твоего взять, к народу — милостив… А, Джон?

Он поворачивается к Малышу. Тот чешет в затылке огромной лапищей:

— Ну… Так, эта… Оно, конечно… — выдает он наконец. Потом вдруг интересуется, — А что, наш-то король, помер, что ли?

— А хоть бы и нет? Робер решил на престол взойти, чуешь, Джонни? Ох, быть мне в Кентербери… Ну, что смотришь на меня коровой, светлость твоя, будущий граф? Или, ваше величество, герцогом его сделаешь?

От этих слов Джонни смущенно ухмыляется, а я начинаю понимать, что окончательно сошел с ума. Я когда говорил, что на трон хочу?..

Но аббат Тук наконец соизволяет объясниться. Оказывается, Ричард Львиное Сердце, еще не будучи королем, воевал со своим папашей — тогдашним королем, Генрихом II. И папахен его от этого и помер, после чего Ричард на престоле и оказался. А храмовники — добрые ребята! — предлагают мне повторить путь Ричарда, полагая, видимо, что сыночек от папы недалеко ушел. Дела…

Нет, а в самом деле?! Мне тут тесть порассказывал, какой Ричард был на самом деле король. Хотя что можно ждать от человека, у которого в оруженосцах — или кто он там? — сам Бриан де Буагильбер ходит. Скотина преизрядная! Ну и черт с ним, решено! Будем в короли пробиваться. Правда, там еще принц Джон имеется, ну да где наша не пропадала? Наша пропадала везде!

Интерлюдия Рассказывает король Англии, герцог Аквитании, герцог Нормандии, граф де Пуатье, граф Анжуйский, Турский и Мэнский Ричард I прозванный «Львиным Сердцем»

Со стен почти готового замка Шато-Гайар открывался прекрасный вид: нормандские равнины, позолоченные дыханием надвигающейся осени, песчаные холмы, то тут, то там открывавшие взгляду свои золотые бока и облака в безбрежной синеве, осыпанные золотом заходящего солнца… Всюду золото, золото, золото… И только у меня его нет! Хотя мне оно куда нужнее!..

Война… Честное, откровенное, истинно мужское дело. Хотя многие его позорят. Филипп… Негодяй, нарушивший слово — священную клятву не нападать на мои владения, пока я — в походе… Захватил Жизор — подло, подкупом, словно продажная девка, ткнувшая исподтишка ножом спящего шкипера… Но я сумел ему ответить — да так, что французская шлюха теперь сидит в углу и размазывает слезы по окровавленной морде! И новый замок построю, и старый отберу…

И вот ведь именно сейчас, когда предатель Филипп — будь он проклят, неверный! — еле держится, когда еще одно, последнее усилие, и королевство Франция падет к ногам Анжу, когда Бодуэн Фландрский отринул присягу Франции и заключил со мной союз, а заморыш Генрих все еще решает, чью сторону ему выгоднее принять… Раймунд Тулузский удовлетворен браком с моей сестрой, и теперь мы — союзники… Ад и дьявол! Осталось совсем чуть-чуть, еще одно усилие, и Европа падет в мои руки точно спелое яблоко…

И всего-то нужно каких-то несчастных четыре… ну, пусть пять тысяч марок и все! Все! Когда Европа у моих ног, а Салладин — мой благородный враг, переселился в мир иной — да упокоится он с миром! — долго ли продержится Иерусалим? Месяц? Два? Года, во всяком случае, на всю Святую землю достанет вполне. Но именно тогда, когда золото нужнее, чем вода в пустыне, когда нужно срочно призвать тысячи три-четыре здоровых брабансонов, выплатить фьефы молодцам-бретонцам, нанять тысячи две валлийских сорви голов, пригласить два-три копья бешеных наваррцев и хотя бы одну бандеру неистовых басколей — именно сейчас его и нет!

Эта унылая дура — моя дражайшая женушка, у которой я попросил — в кои-то веки раз! — помощи… Хоть какая-то от нее была бы польза! Ну что ей стоило продать этот чертов Монреаль кастильцам? И что особенно обидно: кастильцы были готовы купить эту крепость за любые деньги! Еще бы! При их-то отношениях с Наваррой…

Я написал этой горной козе письмо, в котором совершенно искренне объяснил свои резоны и попросил помочь. Ведь она — жена мне, королева! Разве не для нее было сказано в Святом Писании: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу»? Разве не она сказала перед алтарем: «…обещаю хранить тебе верность в счастии и в несчастии…»? И где же эта хваленая верность? Где?! Сегодня утром мой оруженосец де Буагильбер привез ответ, в котором было все, кроме самого главного: когда она даст мне эти деньги?!!

А ее еще считали умной девицей! Даже Саладин восхищался ее мудростью! Вот не понимаю — за что? Она ведь не может понять даже такой простой вещи, что для войны и политики мужу нужны деньги!..

От досады я стиснул камни стены так, что побелели костяшки пальцев. Неужели не ясно, что своей невыносимой скупостью она может разрушить столь великолепный замысел. Недалекая курица!..

Впрочем, незачем считать ее Господом над Вавилонской башней. Не дает денег? Не надо! У меня еще есть мой Остров. Конечно, там ужасный климат, отвратительная пища, плохенькая охота и, разумеется, от всего этого — пресквернейший характер у жителей. Но это меня особо не заботит: главное, что у них есть деньги!

Мой единокровный братец Вильям уж наверное выколотит их этих прижимистых сквайров и йоменов такие нужные нам кроны, пенсы, фартинги и сложит их в полновесные марки. И тогда — вперед, на восход солнца!..

— Сир?

— А?

Передо мной стоит один из моих оруженосцев — юный Фиц-Урс:

— Сир, приехал посланец от графа Солсбери. И у него срочные известия…

Срочные? Проклятье, неужели Длинный меч тоже, как эта наваррская дура?..

— Давай его сюда! Быстро!

Но тот уже и сам торпится, да так, что аж спотыкается на лестнице…

— Ваше Величество! Граф Солсбери шлет вам заверения в своей преданности!

— К черту заверения! Скажи, мальчик, Вильям собрал деньги?!

— О да, сир, но… — он протягивает мне письмо Длинного меча.

Я срываю кинжалом печать… Та-а-ак… Что?.. Мятеж?!. Бастард?! Самозванец?!!

— Все ко мне!.. Сюда!.. Измена!..

…Ну, и дела! В своем послании Вильям сообщал мне, что на севере Англии начался мятеж, охвативший уже три графства. И возглавляет его человек, носящий неизвестный мне немыслимый титул — Робер фон Гайавата де Каберне де ля Нопасаран граф Монте-Кристо! — в котором самым замысловатым образом переплелись анжуйские, наваррские или кастильские, вероятно готские или фризонские и даже латинские слова. И этот невероятный незнакомец имеет наглость утверждать, будто он — мой сын!

Далее шло подробное сообщение о боевых успехах этого самозванца, расписанных такими красками, словно сводный братец был приближенным этого графа Монтекристо, а не моим! Хотя, если честно, победы того стоили! Этот негодник, несмотря на относительно юный возраст — Вильям сообщал, что на вид ему не более двадцати, — умудрился сколотить отряд, спаянный такой железной дисциплиной, какой не было даже у брабансонов. Половину отряда составляли, вероятно, валлийские стрелки, вторая состояла из пеших копейщиков, а всего отряд насчитывал не более пяти сотен. И с этими скромными силами де Каберне наголову разгромил рыцарский отряд под командой Гисборна — того самого, что в свое время отличился под Акрой! Сам Гисборн еле спасся, а мятежник, пополнив свои войска в Нотингеме, двинулся дальше. Он, шутя, смел несколько отрядов, высланных против него Длинным Мечом, и теперь является фактическим главой трех северных графств.

Прочитав про Нотингем и его шерифа, я, было, вспомнил своего подлейшего братика Джона. Помнится, его сторонники как раз и держали этот город. Но Вильям считал, что самозванец не был связан с Джоном — наоборот, он активно перетягивал на свою сторону его приспешников!..

И вот тут меня словно бы ударили булавой по шлему! А ну-ка… «Высокий, волосы темно-русые… мастерски владеет мечем, луком и кинжалом… непревзойденный наездник: в Нотингеме демонстрировал сарацинскую выездку… воины боготворят его…» А как там звали эту… ну, мы с ней еще на охоте познакомились?.. Святой Андрей, она еще потом за этого… наваррца, кажется… вышла… или он ее украл?..

Если вдуматься, то почему бы этому молодцу и не быть моим сыном? Ведь вот была Бьянка — говорили потом, что она от меня понесла… И еще была эта… которую потом наваррец… нет, он точно на ней женился!.. А еще тогда, совсем давно, как же ее звали? Матушка потом ее прогнала, когда выяснилось, что она — непраздна… И увезли ее в замок на Остров… Да, точно! А волосы у нее как раз были темно-русые… Мой сын? Мой! Еще бы! В меня пошел: силен, умен, боец!..

И что же он хочет, мой неизвестный мне сын? Ну-ка, ну-ка, где это тут было? Вот оно! «…утверждает, что Вы, сир, передали ему власть над Англией, которой принц Джон владел незаконно…»

Так он власти над Англией хочет?! Всего-то?!!

Надо немедленно отписать Вильяму и этому Робберу фон что-то де где-то… Пусть правит, раз хочет! Заплатит мне шестьдесят… нет, шестьдесят пя… нет, семьдесят тысяч марок, принесет омаж и пусть правит себе, раз ему охота! Только пусть еще воинов даст… А впрочем, если ему захочется, может и со мной в поход пойти — хороший воин лишним не бывает! Да за семьдесят пять тысяч северных марок я его наследником сделаю: пусть Джон побесится!..

А Вильям пусть не лезет — не ему вставать на пути моей крови! Пусть лучше договорится с этим Нопассараном… И деньги пусть быстрее привезет!..

— Эй, кто там?! Огня, пергамент и чернила мне! Живо!..

Глава 2 Об уроках интернационализма и создании партии нового типа, или «Здравствуй, сынок!»

…Манор семейства Тайбуа уже неспешно дымился, а мои бойцы еще продолжали таскать разнообразные трофеи. Я лениво поковырял носком сапога землю. Скука…

Семейство Тайбуа состояло в близкородственных отношениях с Гаем Гисборном и рассчитывать на их верность и преданность «новому порядку» было бы, по меньшей мере, неразумно, но этот замок нам был нафиг не нужен. Во всяком случае — сейчас. Большого отряда у Тайбуа не было, да и манор их стоял в стороне от дороги, которую мы собирались плотно оседлать на случай всяких нежелательных визитов с юга, но Энгельрик уж очень просил. Понять его было несложно: именно из-за терок с Тайбуями он и оказался в лесу, в банде папашки Хэба.

Наш аббат Тук, правда, подшучивал над Энгельсом, заявляя, что если бы не скоропостижная кончина Тайбуевого старшего сына, случившаяся аккурат во время его горячей встречи с Энгельриком, то сын сэра Ли никогда бы не встретил принца — меня, то есть. А за такую встречу, вещал наш «замполит», надо не замки жечь, а всю жизнь всех Тайбуев испанским вином поить и жареными гусями кормить…

Энгельрик в принципе не спорил с монахом, соглашаясь, что встреча действительно была ему очень на пользу. Он даже как-то обмолвился, что обязательно будет поить всех членов фамилии Тайбуа до смерти, но лицо у него было при этом такое, что я сразу понял: Тайбуям такое угощение не понравится. Собирался ли Энгельс вливать в захваченных Тайбуев вино, пока те не лопнут, или решил просто и без затей утопить их в подходящей бочке с вином, я не знаю, и не узнаю уже никогда. Последний Тайбуй погиб во время штурма донжона, схлопотав в горло стрелу из «идеального убийцы». А нефиг было каменюгой в моего Энгельса метиться! Участь остальных Тайбуев была аналогичной, так что жестоким планам Энгельрика-мстителя не дано было осуществиться. Зато теперь пожинаются плоды победы. Серебро, оружие, одежда, харчи, несколько очень хороших боевых коней и два десятка рабочих лошадок… Все это хорошо, но… скучно. Скучно!

— О чем задумался, сыне?..

Папаша Тук! Как всегда прибыл в самый подходящий момент. И как ему, интересно, объяснить, что я думаю о Великом Октябре, о партии большевиков и о том, что мои действия в сравнении с ленинскими пока сильно проигрывают? У них-то партия была, общая идея, так сказать, а у меня? Бароны на крестьян волками смотрят, те баронов хоть сейчас на вилы подымут, наемникам вообще кроме денег ничего не интересно…

— Не о том ли, что людей своих объединять надо, а слова истинного для того найти не можешь?

Б… лин горелый! Товарищ замполит, а ты, случаем, не Кашпировский? Телепат, телепать твою!..

— Примерно об этом самом и думаю, отец Тук. Только вот ничего не придумывается…

Аббат тяжело вздыхает:

— Сразу видно, что отец твой — простятся ему все грехи его! — не утруждал себя заботами о твоем воспитании в лоне матери нашей — святой апостольской церкви, налегая, в основном, на воинские науки, — он задумчиво чешет брюхо, потом — затылок, потом — снова брюхо. — Но если ты пожертвуешь в пользу смиренного служителя церкви бочонок того замечательного розового испанского вина, которое подарил нам нехристь Исаак — я, так уж и быть, наставлю тебя на путь истинный…

Я оставляю на совести брата Тука утверждение «подарил». Впрочем, от встречи со мной Исаак, пожалуй, сохранил не самые плохие воспоминания. Да уж, есть что вспомнить…

— …Робин! Робин! — Скателок, недавно получивший звание сержанта, влетел в шатер, словно наскипидаренный. — Там!.. Там!.. Евреи!..

Я обвел взглядом сидевших в шатре. Вроде бы евреи в то время были ребятами мирными, в войнах участия не принимали и Моссадом не щеголяли. Так чего ж новоявленный сержант всполошился?..

— Так, отдышись и докладывай толком. Что за евреи, откуда евреи, зачем евреи и чего эти евреи хотят?

Бывший мельник, а ныне — сержант непобедимого войска славного фон Гайаваты, обалдело уставился на меня, сглотнул и выдавил:

— Так ведь евреи же…

— Очень информативно, но это ты уже говорил. А что кроме?

— Так ведь ограбить… и вообще…

Так, я не понял! Тут что — филиал СС? Между прочим, у нас в спортзале висели фотографии чемпионов мира по стрельбе из лука, так в семидесятом был Шарон Либерман, я точно помню! Подумаешь, евреи!..

— Значит так, сержант Скателок! — тот моментально вытягивается. — Во-первых, не ограбить, а собрать дорожный налог в пользу революции. Во-вторых, что это ты понимаешь под «и вообще»?

— Так точно, собрать дорожный налог!

А дисциплину я в них, все-таки, вколотил! Ну-ну… Но не успеваю я как следует порадоваться, как глаза Скателока маслянеют, и он игриво добавляет:

— Так это… Там же девки с ними… и бабы молодые… И пожечь евреев доброму христианину куда как пристало…

— Чего?! — перед глазами встали фотографии Бабьего Яра. — Чего-чего?!!

— Ваше высочество, — вступает в беседу мой многомудрый тесть. — Уверяю вас, что причин для тревоги нет. Никто не осудит вас, если ваши воины слегка позабавятся с еврейками да и…

— Где?!! — заорал я, вскакивая на ноги. — Где ты видел этих евреев?!!

Ошарашенный Скателок не смог ответить, лишь, выпучив глаза, молча ткнул куда-то в неопределенном направлении.

— Покажешь?! — яростное кивание головой. — Коней! Джон! За мной!

И много через полчаса, мы вылетели на дорогу, где и разворачивалось действо…

Энгельрик, похохатывая, лез за корсаж платья яростно вырывавшейся черноволосой смуглой девушке, которую держали за руки двое бойцов из его взвода. Еще одна женщина, в темном платье дико визжала, лежа на спине в телеге. И было от чего: трое стрелков задрали ей на голову подол и теперь пытались растянуть в стороны ноги, которая она стиснула в отчаянной попытке защититься от насильников.

Основная часть взвода держала на прицеле слуг и возниц, среди которых испуганно жались еще несколько женщин, а группа в полдесятка бойцов во главе с ефрейтором Белоручкой развела костер, и теперь пыталась затащить в огонь ноги хрипящего старика в одежде черного бархата. Бедняга пробовал упираться, но один из воинов очень грамотно ткнул его тупым концом копья под дых, тот обмяк, но тут же рванулся с удвоенной силой — его ноги оказались в огне…

— А-атставить! Прекратить, мать вашу хребтом через колено!

Энгельрик мгновенно отпустил девицу, Белоручка с присными — старика, но насильники возле телеги замешкались, за что один из них и огреб мечом плашмя по заднице, и над дорогой взлетел недоуменный рев:

— А-а! Роби… то есть, ваше высочество, за что?!!

— За что?! — я соскочил с коня и подошел к нему вплотную. — Ах ты, фашик недоделанный!

Кулак, всаженный в «солнышко», отправил любопытного в глубокий нокаут.

— Кто-то еще что-то хочет спросить? — вопросил я максимально грозно, и повернулся к пострадавшим, в полной уверенности, что желающих не будет…

Но я ошибся. Первым решился Энгельс:

— Ваше высочество, а чего случилось-то?

— Энгельс, я ведь, вроде объяснял, — начал я сладким голосом, — что мы не грабим, и а взимаем налоги. И людей приказывал попросту не обижать, нет?..

Уловив оттенки, Джон шагнул ко мне поближе и поудобнее перехватил свой пелиакс. Это произвело обычное действие: строй чуть попятился…

— Так я предупреждал или нет?

— Предупреждал, — странно, но Энгельс не выглядел напуганным. Скорее — удивленным… — Но ведь это-то — евреи!..

— И что? Еврей — не человек, что ли?

— Так они же Христа распяли! — в голосе Энгельса зазвучал праведный гнев. — Деньги в рост дают, а потом грабят почище любого разбойника!

Я оглядываюсь. Старик успел подняться на ноги и теперь обнимал девушек, словно пытаясь закрыть их своим телом. Ткнув в него пальцем, я грозно рявкнул:

— Кто распял Христа? Этот? Он конечно старик, но когда распинали Христа, его еще и на свете не было. Или, может, кто-то из этих девчонок его распял? А на сиськах ты не иначе как гвозди для распятия искал? Вот видела бы Алька, чем ты тут занимаешься…

От последнего Энгельрик слегка побледнел и прошептал, подойдя поближе:

— Ромэйн, я прошу тебя хранить молчание… Зачем ей знать?..

— Ага, то есть мозгов у тебя хватает, чтобы понять, что непотребство творишь, а вот тормозов нет, так выходит?

Энгельс глубоко задумался, пытаясь сообразить: что такое «тормоза» и где они у человека находятся, а я тем временем обратился к взводу:

— Вы, сука, чего творите, муфлоны?! Молчать, уроды, я спрашиваю! Чего они вам сделали, чтобы так себя вести?! Козлы, млять!

Взвод всем своим видом выразил полное раскаяние. Несколько воинов на всякий случай опустились на колени.

— Значит так, дебилоиды: всем — три наряда вне очереди! Ефрейторам — трое суток ареста! Сержантам — пять! Энгельс — получишь отдельно. Вопросы?!

И снова я не ожидал вопросов. И снова ошибся…

— Ваше высочество, — робкий голос из строя. — А евреев… только этих нельзя, или вообще?..

— Вообще потому, что…

— …Нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос!

Во! Епископ Адипатус! Удивительно вовремя, честное слово! А то я бы сейчас им тут долго проповедь читал. Еще, глядишь, и Джону пришлось бы вмешаться…

Святой отец тем временем подходит к перепуганным евреям:

— Готовы ли вы немедленно принять святое крещение и отринуть свои заблуждения? — вопрошает он утробным басом.

Несчастные сжимаются еще сильнее и смотрят на него как крысы на гадюку. Но старик вдруг отчаянно шагает вперед:

— Нет! — каркает он. — Нет, не отречемся мы от веры своей и отцов своих, ибо…

Что «ибо», остается мне неизвестным, потому что брат Тук удовлетворенно кивает:

— Ну и пес с вами! — сообщает он. — Не хотите — не надо! За это — по марке с каждого, и катитесь! — Тут он спохватывается и добавляет, — После того, как налог заплатите, само собой…

А еще через полчаса я тепло прощался с купцом Исааком, его двумя дочерьми и многочисленной родней. Старик все порывался поцеловать мне руку, и путано объяснял, что я всегда могу на него рассчитывать, особенно, если понадобится занять денег или собрать сведения о противнике…

— Вся наша община поможет вам, ваше высочество — он чуть не плачет от избытка чувств. — Наш народ гонят все, а чем мы провинились перед другими людьми? Тем, что верим в истинного бога?..

— Слушай, Исаак. Мне недосуг вступать с тобой в споры о боге, да и желания большого тоже не имеется. Но вот что могу пообещать твердо: верьте, во что хотите — хоть в черта лысого! — никто вас не тронет! Я сказал!

— Ага, — рядом возникает фриар Тук. — Пошлину платите — и верьте на здоровьечко! Только платите…

…С тех пор Исаак регулярно поставлял нам провиант по не самой дорогой цене. Дважды он привез приличные партии оружия, в том числе — полторы сотни отличных валлийских луков; а один раз предупредил о приближении вражеского отряда. Причем сведения были настолько полными, что еще до встречи с противником я знал имена командира отряда, всех его рыцарей, всех оруженосцев, пажей и герольдов, и даже — некоторых пехотинцев…

— …Ладно, святоша, будет тебе бочонок. И олений бок в придачу. Излагай…

Отец Тук усаживается поудобнее, жестом предлагает мне присоединиться к нему и начинает:

— Тебе, Высочество, надо больше к слову божьему обращаться. Христос — он добрый был и справедливый. Как и ты хотел, чтобы зря никого не обижали. Так что ты всем скажи: ты — за царство божье на земле воюешь. А я, сирый, — он тяжело вздыхает, — рядом стоять стану, и как только почувствую, что надо — так враз тебе из писания святого что-нибудь и добавлю…

Он переводит дух, сдвигает свою тиару на бок и продолжает:

— Это все просто: к церкви — матери нашей возвращаемся. Всем говори: за Христа идем, за то, чему он учил, а не эти… — он делает неприличный жест, — в сутанах!..

…После того, как отец Тук закончил и отправился за своей честно заработанной наградой, мне осталось только почесать в затылке и выдохнуть. Да-а-а, уж… Да-а-а-а, уж!..

Папаша Тук предлагал, ни много ни мало — создать эдакую… секту?.. церковь?.. религию?.. Больше всего, к тому, что он предлагал, подошло бы слово «партия»! И ведь как все подвел, собака, демократ христианский! Значит: землю всю — королю, потому как земля — божье творение, и людям владеть ею не пристало. Крестьянам выдавать наделы в бессрочное пользование, и чтобы они все вместе все делали — ни дать, ни взять: колхозы! А рыцаря к ним — на кормление и общее руководство. Сдохнуть можно! Вот так, походя, этот толстый пьянчуга социализм изобрел, и никуда от этого не деться. И работать оно будет куда как классно! Ай да Тук, ай да сукин сын!..

Тем же вечером на совете я изложил принципы «Туковизма-Ленинизма» своим сподвижникам. Сперва они ничего не поняли, да и не мудрено: поддатый замполит все время лез со своими цитатами из библии, наводя тень на и без того темный плетень. Потом, после повторения изложенного материала, бароны взбеленились: как так?! Им что же: ни хрена не достанется?! Но после третьего раза, с помощью особо продвинутых экономистов типа моего тестя и сэра Роберта Ли — папаши Энгельрика, они наконец поняли: будешь служить — будет все! И даже еще больше, потому как — по канонам веры…

Утром мои рыцари, окончательно разобравшиеся в ситуации, явились ко мне с подтверждением покорности, горя желанием как можно скорее стать «председателями колхозов» и «директорами совхозов», когда неожиданно в лагере поднялась тревога, а потом…

Мы с Машей сидим на здоровенном парном кресле, стоящем на возвышении. Чуть ниже нас: папаша Тук, тестюшка Мурдах, несколько баронов, Энгельрик и Статли. Дальше толпятся сержанты и ефрейторы и все вместе пялятся на человека, гордо входящего в шатер.

На вид ему лет сорок пять. Здоровенный такой бычара, с хмурой мордой и еще более хмурым взглядом. Перед ним шествуют два герольда — парни в костюмах, сшитых словно бы из разноцветных лоскутков. В руках они тащат длинные трубы с флажками, в которые время от времени трубят, производя дикую какофонию. А вслед за хмурым — человек пять баронов, если судить по доспехам. Подойдя поближе, герольды трубят в последний раз, после чего суровый здоровяк медленно склоняет голову:

— Робер фон Гайавата де Каберне де ля Нопасаран граф Монте-Кристо! Уильям по прозванию Длинный Меч, третий граф Солсбери приветствует тебя!

Повисает пауза…

— И тебе привет, Ульям Длинный Меч, граф Солсбери! — выдаю я, наконец.

Интересно, мне встать, или ну его? В голове вихрем крутится сцена из фильма «Иван Васильевич меняет профессию». Ладно, обойдется без вставания: в крайнем случае решит, что я его презираю…

— Мой король, твой отец Ричард, прозванный Львиным Сердцем, моими руками вручает тебе свое послание и свое родительское благословение!

Он протягивает мне свиток со свисающими печатями, но так, что я либо должен встать и подойти к нему, либо подозвать его поближе… Ага…

— Приблизься, Уильям Длинный Меч, и передай мне… — Стоять! Чего он там ляпнул? «Мой отец Ричард»?! «Родительское благословение»?!! Та-ак… та-а-ак… Я сошел с ума…. Какая досада!..

Как бы в подтверждение моих мыслей аббат Тук громогласно рыгнул. Точно… Хана… Я — псих…

Глава 3 О промысле Божьем и вопросах престолонаследия

Быть королевой непросто. А королевой без короля и королевства — вдвойне… То есть и король, и королевство как бы есть, но что мне от того? Подозреваю, что даже сложись наши отношения с мужем удачнее, я бы и тогда была лишь бледной тенью за спиной всемогущей царственной свекрови. Она и сейчас не спускает с меня глаз — ведь жена короля, даже настолько ненужная как я, должна быть безупречна. Я давно привыкла к тому, что о любом моем шаге ей тут же может стать известно. Как говаривала моя нянюшка — и за кустом бывает чье-то ухо…

Я уже давно перестала искать тех людей, которые шпионят за мной по ее приказанию. Просто не доверяю никому. И стараюсь никого не приближать к себе, чтобы потом не разочаровываться. И в этом очень помогает тот образ жизни, который я веду — не лезу знатной родне на глаза, лишний раз не напоминаю о себе, да и свита моя столь мала, что не требует больших хлопот, и не оставляет после себя жутких сплетен. Правда, рядом совсем не осталось тех, кто отправился со мной из Наварры в то далекое путешествие семь лет назад… и это не добавляет мне радости. Но от явных соглядатаев Алиеноры я тоже, так или иначе, избавилась. Вот и получилось, что я — одна. Ну, что ж, за все приходится платить…

В моей жизни вообще набралось бы всего лишь несколько человек, которым я могла бы поверить. Это мои дорогие родители — но их уже нет на этом свете. Это мой любимый брат — но он остался там, в Наварре. Это Джоанна, давно ставшая мне не просто золовкой, а сестрой — но она тоже покинула меня. Это моя нянюшка, которая так хотела вырастить и моих детей, что даже отправилась со мной за тридевять земель — но она умерла, так и не дождавшись ни одного малыша. И это Юсуф, хотя я никому и никогда не призналась бы в этом. Но и он покинул этот мир…

…А в монастыре хорошо: тишина, покой, девичьи лица под покрывалами, аромат роз и пенье птиц… Чем не рай? Особенно если у тебя есть деньги и титул. Да, неплохая идея… Уж настоятельница-то из меня выйдет не хуже здешней. А, может, и лучше — раз уж настоящей королевы не вышло? Думаю, этот план мне удастся осуществить. И даже если свекрови или мужу это не понравится — а им это не понравится, я уверена — то смогут ли они противиться… хм… промыслу Божьему? Если все правильно подать, то вряд ли. Да, Промыслу Божьему, и никак иначе. Ведь не просто так приходит в голову решение стать монахиней, это всем и каждому ясно.

О, как мне пришлась по сердцу эта мысль! Высокие монастырские стены дали бы мне ту свободу, которой у меня никогда не было. И закрыли бы меня от всего того, что причиняет мне боль.

И почему я раньше об этом не задумалась всерьез? И все надеялась, что смогу стать настоящей женой Ричарду и родить ему детей… А потом, поняв, что ничего этого не будет, считала, что вот так просто, сама своими руками не дам Ричарду возможности вступить в новый брак. Какие глупости! Да если бы ему понадобилось, я бы уже давно была в каком-нибудь самом дальнем монастыре, а то и вовсе на том свете…

Но именно в Ричарде мое спасение! Я ему нужна, и нужна обязательно в качестве жены, но — только на словах. Ведь только в этом случае ему не придется жениться снова, моему отважному супругу, которой предпочитает общество своих верных рыцарей брачному ложу. Но, может, и правда пришло время подумать о том, чтобы стать Христовой невестой?

И, как знать, может, я найду этим деньгам гораздо лучшее применение, если уж дойдет дело до продажи. И, может быть, этим богоугодным делом отмолю хоть часть его черных грехов…

Мысли мои унеслись далеко, и в мечтах Приют Святой Беренгарии уже возвышался среди эдемской долины, утопая в зарослях нестерпимо ароматных ярко-алых роз…

Но стук в дверь вернул меня на землю. Опять настоятельница, а лицо-то перепуганное куда больше прежнего.

— Ах, Ваше Величество — мать-аббатиса, того гляди, упадет в обморок — К вам снова гости…

Ох, как не люблю я таких непрошеных гостей! Ничего хорошего от их визитов ждать не приходится. И не принять не могу, и принимать не хочу. Да кто же там, в конце концов?

Аббатиса, наконец, собирается с силами и произносит:

— Это посланцы Ордена Храма.

Вот это да… А храмовникам-то от меня что понадобилось? Не успев испугаться, я тут же сказала себе, что, если бы дело приняло совсем скверный оборот, позволения войти они бы не спрашивали… Ну, а раз так, выше голову, Беренгария!

Аббатиса меж тем собралась с духом и продолжила:

— Они не назвали себя, но одного из них, хоть он и тщательно скрывает свое лицо, я узнала — это Жан дю Плейди, граф Тюреньский.

Магистр Ордена во Франции? А дело-то, видно, и вправду непростое…

— Он заявляет, что должен видеть вас немедленно! А его спутники — настоятельница испуганно крестится — уже расседлывают лошадей! А ведь Вам, Ваше Величество, хорошо известны нравы буйных тамплиеров…

Да уж, нравы их мне известны, и даже больше, чем мне бы хотелось… Усилием воли мне удается отогнать от себя тут же пришедшие на память ужасные картины, так долго преследовавшие меня по ночам, и сосредоточиться на словах аббатисы:

— Так прикажете их позвать? Ваше Величество?

Как будто у меня есть выбор.

— Просите их, мать-аббатиса. Я приму их немедленно.

Она чуть ли не бегом бросается из комнаты, а я от души сожалею, что доставила ей своим присутствием столько хлопот.

Но что же им могло понадобиться от несчастной Беренгарии? Если они рассчитывают на мое посредничество в их вечных спорах с моим «Да-и-Нет», то… Впрочем, что за глупости?! Уж кому-кому, а храмовникам ли не знать всю подноготную нашего жалкого брака и наших отношений с мужем… Но что же им тогда от меня надо? Неужели они приехали предложить цену за Монреаль?

…Конечно! А чего же еще следовало ожидать? Ричард наверняка раструбил о своих планах на весь свет — вот и на мой бедный Монреаль быстро нашлись первые покупатели. Слетелись, стервятники! Ну, хорошо же, преславные бедные рыцари Ордена Христа и Храма Соломона — берегитесь! Меньше чем за шесть тысяч марок Монреаль я вам не уступлю!.. А то и за семь. В конце концов, могу я получить хоть какую-то компенсацию за свое наследство?!

…Один из братьев-храмовников молодой сьер де Валлон наливает в кубок вина, и магистр Жан дю Плейди передает его мне с легким поклоном. Наша беседа тянется уже добрых три часа, а ни о Монреале, ни о какой-либо иной причине нашей встречи еще не было сказано ни слова. Храмовники говорят обо всем: о Святой Земле и покойном Саладине, о кознях эрцгерцога, о моем девере и золовке, об императоре — словом, обо всем, кроме цели своего визита. Ну, ничего, мне такие беседы выдерживать не впервой… Разве что неприятно, как они отзываются о Юсуфе, но уж этими своими чувствами я с ними точно делиться не стану.

Сижу, слушаю их болтовню, и размышляю о деньгах за Монреаль, о планах Ричарда и о моей не построенной еще обители. И чем больше я об этом думаю, тем яснее понимаю, что алые розы и девы в белоснежных покрывалах мне явно милее, чем все замыслы моего супруга вместе взятые. И что эта сделка — возможно, единственный шанс в жизни поступить так, как хочу я сама, а не покорно следовать очередному приказу отца, мужа или свекрови. Так что продать-то Монреаль, я, пожалуй, и продам, а вот получит ли что-нибудь с этого Ричард — сомневаюсь…

— … А вот, кстати, Ваше Величество… — хриплый голос дю Плейди, которым магистр мог перекричать вой песчаной бури, звучит сейчас до чрезвычайности мягко, и мне это очень не нравится… настолько не нравится, что я вся превращаюсь в слух: — Не получали ли Вы каких-либо известий из Англии?

Известий? Из Англии? От кого, интересно бы знать, я могла получать такие известия? Ведь я никогда там не была и никого там не знаю… К чему такой глупый вопрос от неглупого человека? Ну, посмотрим, что дальше… А пока я лишь пожимаю плечами и смотрю на магистра несколько удивленно.

— Видите ли, Ваше Величество, — показалось мне или нет, что в голосе храмовника зазвучали заискивающие интонации? — до нас в последнее время доходят странные известия от наших английских братьев. Очень странные…

Спокойно. Выдержать паузу. Зевнуть со скучающим видом.

— Да? — стараюсь, чтобы в голосе сквозило лишь вежливое любопытство. — И что же они вам сообщают?

— Говорят, что в Англии — мятеж, Ваше Величество…

Добавляем удивления, но не слишком.

— Неужели? Мой деверь решил короноваться?

А ведь и впрямь голос-то у храмовника заискивающий. И сладкий до приторности, словно прошлогодний мед…

— Нет, Ваше Величество. Братья извещают нас, что мятеж возглавляет сын Вашего венценосного супруга…

А вот это уже интересно. Неужели Филипп де Фальконбридж в Англии? А не молод ли он будет для такого серьезного дела как мятеж? Хотя ему сейчас, должно быть, лет шестнадцать или около того… так что вполне возможно… Но при чем тут я?!

— Скажите, милостивая госпожа моя…

Да он, кажется, и вправду напуган? Ну и дела!

— Не рассказывал ли вам супруг ваш о своем сыне… — храмовник напрягается и единым духом произносит: — о Робере фон Гайавата де Каберне де ля Нопасаран, графе Монте-Кристо?

Что-что? Монтекристо? Если не ошибаюсь, была у нас в Наварре пещера с таким названием — мне нянюшка рассказывала, будто жил в ней огромный змей, заманивающий к себе на съедение неосторожных путников… Но о знатном роде с таким именем я не слыхала и даже не подозревала, что он может существовать… Так же, впрочем, как и Нопасаран. Нопасаран… Это еще что за идейные вдохновители Реконкисты? А про сомнительную Гайавату вообще говорить нечего… От Наварры до Палестины не встречалось мне подобное имя.

Неужели тамплиеры затеяли какую-то непонятную мне шутку? Но по лицам их ничего подобного не скажешь…

С огромным трудом мне удается сохранить спокойствие. Я озабоченно тру переносицу, словно пытаюсь вспомнить…

— Как будто это имя я слыхала…

— Этот Робер Монте-Кристо, именующий себя сыном нашего славного короля Ричарда, собирает отряды на севере Англии. А так как там находятся значительные владения Храма…

Ах, вот оно что! Так вот чего вы боитесь, гордые тамплиеры! Боитесь настолько, что готовы проговорить со мной целый день, в надежде напасть на крупицу сведений? Сожалею…

— Немало самозванцев заявляли о подобном, и вам это хорошо известно. Но всемогущий Господь не даст свершиться несправедливости, и не допустит, чтобы венец рода Плантагенетов был бы схвачен чьей-то лживой рукой! На все воля Божья!

Мой голос звучит чересчур пафосно, что поделаешь. Храмовников мой ответ явно не устроил, но… что же они ожидали услышать?

Магистр дю Плейди вздыхает и произносит почти шепотом:

— Братья сообщают нам также, что и ваш венценосный супруг… будто бы… и сам признал его… Может ли такое быть правдой, Ваше Величество?

Единственно правильный ответ состоит в том, что правдой может быть все, если это выгодно Ричарду. Но вряд ли мне стоит это произносить вслух. Помочь храмовникам я ничем не могу, но хоть какую-то пользу для себя извлечь попытаюсь…

— А что еще говорят ваши добрые братья во Христе? — кто знает… любая мелочь может оказаться полезной, и я постараюсь разузнать все, что смогу.

— Они говорят — продолжает тамплиер так же тихо, — что будто бы ваш супруг нашел поразительное сходство между этим молодым Монте-Кристо и собой, и будто бы даже готов отдать ему власть над Англией — как своему сыну и наследнику, и призывает его стать продолжателем его великих подвигов…

…И вот тут вдруг на меня нахлынула такая обида и злость, что я сама себе удивилась… Вроде бы уж все прошло, а только стоило об этом заговорить, как у меня тут же слезы того и гляди покатятся из глаз… Наследника он признал, продолжателя великих подвигов! А ради чего? Либо справится с разбойником не может, вот и вынужден, как говорят на Востоке, лицо сохранить. Мол, не абы кому, а родному сыну, «кровиночке ненаглядной» проигрываю. Вот она какая, кровь наша рыцарская!

А может и просто: денег решил с бедолаги взять. Побольше. Моих-то ему как ушей своих не видать, а этот может и клюнет. Очень на Ричарда похоже…

И это сделал человек, у которого сейчас могло бы быть трое… пятеро… да что там! Даже семеро своих собственных законных сыновей?! Я могла бы каждый год приносить ему наследника, я бы сумела, я уверена! Если бы он только захотел… А вместо этого он готов любого проходимца признать своим сыном? Скотина!!! Господи, как же я его ненавижу!

Видимо, как я ни старалась сдержать себя, мое волнение не ускользнуло от внимания храмовников.

— Ваше Величество, не стоит так огорчаться… ведь даже если это и было, то задолго до вашей свадьбы… лет восемнадцать тому назад…

Задолго до нашей свадьбы? Лет восемнадцать тому назад? Как только магистр произнес эти слова, я вдруг поняла — вот она! Вот она, достойная расплата за все мои унижения. Монастырь, утопающий в розах — это прекрасно, но этого мало! Но хватит ли у меня смелости?.. Я перепроверила, не ошиблась ли в расчетах — нет, все верно. Раздумываю еще мгновение, а потом…

— Повторите еще раз, досточтимый магистр, сколько ему лет, этому Монтекристо, и каков он? — мой голос дрожит. Описания храмовник дает самые расплывчатые — высок, светловолос, хорош собой — и кроме хвастовства Ричарда, если он действительно все это говорил, в них ничего и нет. Прекрасно!..

Словно в изнеможении я откидываюсь на подушки, всем своим видом изображая совершеннейший упадок сил:

— Мой маленький Робер, где он? Скажите мне, добрые рыцари, что с ним?

Тамплиеры подскакивают, словно каждого из них ужалила пчела, а может быть — и две.

— Ваше Величество! Ваше Величество! Что с Вами?!

Один из них подает мне кубок, и я делаю маленький глоток. Затем, прикрыв глаза ладонью, еле слышно произношу, вынуждая тамплиеров ловить каждое мое слово:

— Я думала… Мне сказали, что он умер, не прожив и месяца… Поклянитесь, поклянитесь, добрые рыцари, что он жив и здоров…

— Госпожа… — смущенно бормочет один из храмовников. — Мы знаем лишь то, что сообщили нам братья. Три недели назад он был еще жив и здоров…

— Ваше Величество, — перебивает его дю Плейди. — Заклинаю вас, скажите: это действительно сын Ричарда Анжуйского?

Ну, муженек, а вот теперь мы разочтемся с тобой за все. Ты не зря боялся умных женщин… Всхлипывание. Прикрытые в страдании глаза. Руки прижаты к груди. Еще бы слезу пустить… Вспомнила брезгливое лицо Ричарда при входе в нашу опочивальню. Слеза покатилась.

— Да, это — его сын…

Пауза. Судорожный вздох.

И, тихо, но отчетливо, чтобы слышал каждый из присутствующих:

— И мой…

Только бы не засмеяться, глядя на их вытянувшиеся физиономии!

— Он был зачат нами до свадьбы, в первый приезд Ричарда в Наварру. Мне не было и пятнадцати… Его нарекли Монтекристо в честь того места, где все и случилось… — ну не поскачет же он в Наварру проверять, в самом деле, а звучит красиво!

— Поклялись хранить тайну… И вот теперь он… Сынок… Прижать к материнской груди… А я — здесь… А Ричард…

Слова мои становятся все бессвязнее, я еще пару раз всхлипываю, стараясь задушить подступающий к горлу смех, и, как и положено в такой ситуации, лишаюсь чувств, после чего на несколько мгновений вокруг воцаряется нехорошая тишина. Но вот я уже слышу, как магистр храмовников Франции приказывает кому-то:

— Скачи так, словно за тобой гонятся все исчадия ада! Сообщи им, что это не бастард Ричарда, а законный наследник Английского престола…

Вот так. Ты пренебрегал мною, Ричард «Да-и-Нет»? Так знай же: по моей воле ты теперь куда более «Нет», чем «Да»…

Глава 4 Про Рому, про Машу и про морскую пехоту или «Мать моя!»

Для чего придумано утро? Для того чтобы попытаться удержать убегающие волны сна и в полудреме осознать: как все-таки здорово поспать! А, может, ну его, вставать? Может подавить на массу еще с полчасика… минуток сорок… часок… с лишним?..

А еще утро существует для того, чтобы, нежась в горизонтальном состоянии, порешать: что у нас там сегодня на день запланировано?..

— …Муж мой… Мой повелитель…

Так, в ухо дуют. Маша. Ноготки пробежались по плечам. Вот ведь, наследница британской короны Марион Валлисская! Признанная, кстати, самим Ричардом Львиное Сердце. Правда, если честно, то не совсем признанная, но, как минимум, частично…

— …Муж мой… Мой повелитель…

Пушистый кончик роскошной косы прошелся по уху и принялся щекотать нос. Вредная девчонка! Вот не понимает царственная супруга наследника, что этот самый наследник в серьезных размышлениях и крутых непонятках…

…Вчера из нашего лагеря, наконец, отчалил граф Солсбери Уильям Длинный Меч, прогостевавший у нас целую неделю. Жаль только, что за это время я не узнал от него почти ничего полезного. Причем, нельзя сказать, чтобы граф Солсбери был молчуном или необщительным человеком. Наоборот, он, несмотря на свою хмурую внешность, оказался довольно компанейский мужик, балагур и не дурак выпить. А уж по бабам пройтись — ой, мама дорогая! Он жадно глядел на всех женщин в лагере и не пытался волочится только за Машей, да еще, пожалуй, за Алькой, потому как Энгельрик быстро внес ясность в этот вопрос. И Длинный Меч был, похоже, ну никак не готов скрестить свой «длинный меч» с клинком Энгельса…

Самое забавное было в том, что если король Ричард — мой папа, то граф, выходит — дядя! И, в отличие от «папы Ричарда», вполне готов признать меня своим племяшкой. Без всяких условий…

— …Муж мой!.. Повелитель!..

Кончик косы становится настойчивым, а потом к нему присоединяются губы… Э-эх! Не дадут мне с утра о государственных делах подумать…

— С добрым утром, любимая!..

…Из письма «папы» Ричарда и бесед с «дядюшкой» Солсбери, я сумел выловить только одну бесценную информацию: Ричард Львиное Сердце действительно был тот еще гусь! Нет, нормально?! Продать право на престол бог знает кому, лишь бы денег заплатил! И побольше! Ну, ведь не считает же он меня своим сыном, в самом-то деле?!

Впрочем, с другой стороны, не так уж и плохо, что этот король готов продать мне право на трон по сходной цене. Во-первых, продать человек готов только что-то не слишком нужное, а то и вовсе — бесполезное. И, стало быть, даже если мы не договоримся о цене, бодаться за эту самую Англию он особо не станет. Во-вторых, раз он решился на такую фантастическую сделку — с деньгами у него не просто туго, а фигово до невозможности! И, значит, если поторговаться, как следует — он уступит. И хорошо уступит… Так что будем торговаться!

Правда, тут есть одно «но»… Даже — НО!!! Но денег-то у меня нет. Во всяком случае, столько, сколько коронованный папахен заломил за престол. Нет, можно было бы, конечно, послушаться будущего сенешаля Англии. Именно такую должность выклянчила у меня для своего папочки Машка. Я все никак не мог понять: ну нахрена этому Мурдаху синий платочек сдался? Шульженке подарить? Так ведь не родилась еще… Но если Машенька чего захочет, она это и у медведя отберет, а не что у меня. Согласился, хотя до сих пор понятия не имею, чем этот сенешаль в синей шали занимается, и чего он конкретно синешалит? Да пес с ним! Потом разберемся…

Так вот: сенешаль и его бароны предложили резко задрать налоги, ограбить соседей, еще не признавших моего права на корону Англии, как говорил мой дед — «до черного волоса», и таким манером собрать примерно три четверти того, что требует от меня Ричард…

— …Ну, а за оставшееся мы всегда можем договориться, Робер, мой высокородный зять, — сэр Ральф приятно улыбнулся и протянул мне кубок с вином. — Ведь ваш венценосный отец понимает: чтобы собрать много денег, потребно много времени. Пока он ограничится и тремя четвертями, и даже половиной запрошенной суммы…

Замечательная идея! Ну просто зам-мечательная! Хорошо соображаешь, платочек ты мой синенький! Аж завидки берут! Значит, «папа Дик» получит бабки, а я — разоренную страну, в которой меня будет ненавидеть каждый второй, не считая каждого первого?! Хорош обмен, нечего сказать! А еще варианты есть, тестюшка синешалый?..

…«Дядюшка Вили» предлагал еще один путь получения денег. Война. Правда, в его понимании она больше походила на откровенный грабеж…

— Да ты не расстраивайся, племянник, — он доверительно тычет меня в бок. — Подумаешь, семьдесят пять тысяч марок! Да вон, например, у скотландского короля Уилиама мак Эанрика лишних денег — пруд пруди! А если бы не так — стал бы он выкупать право сюзерена у твоего отца? Да никогда и ни за что! Собрал бы войско, да и отобрал по праву сильного, а не высиживал бы в своем Стирлинге, словно наседка на яйцах! Замки строит — значит, боится, деньги платит, значит — войско слабое! Давай, племянник, покажи ему, каких ты кровей!..

Эта идея казалось куда более плодотворной, чем предложения будущего сенешаля Англии. На первый взгляд. Но после первого обычно следует второй, и вот на него-то… Хорошо, войско у этого скотского короля с подозрительным именем, положим, хреновое. То есть слабое и малочисленное. Ну и что? У меня, можно подумать, орда Чингисхана…

Лучшую часть моего воинства составляют пять сотен пеших воинов, из которых три сотни — лучники, а остальные — бойцы ближнего боя. Правда, не хвалясь, скажу: солдат такого качества здесь ни у кого нет, но пятьсот человек — это всего-навсего две роты. Ни меньше, ни больше. Хотя и очень жаль, что не больше…

Вторым номером являются родственники моей ненаглядной супруги Машеньки. Причем я имею в виду не дорогого синешальца и его рыцарей, а ребят из области под названием Валлис. Парни эти серьезные, боевитые, да и вооружены разумно — у каждого ростовой лук, щит и длиннющая пика. Правда, с защитным вооружением они подкачали — его просто нет. Ну, то есть так: кожаные жилеты с костяными пластинами. Стрелу на излете удержат, а остальное — как бог даст!..

Валлисцы ввалились без всякого приглашения примерно через месяц после нашей свадьбы. Оказалось, что шериф Нотингемский — вовсе не сильно знатный вельможа, а выслужившийся из низов командир наемников, рыцарь из того самого Валлиса. Сам он, естественно, считает себя куда как знатной особой, и род свой выводит не то от короля Артура, не то от кого-то из его собутыльников по круглому столу — я так и не понял, но только в Англии его титул как-то не смотрится. Тут после нормандского завоевания все больше французские титулы в чести. Но, так или иначе, ребята оказались родней моего тестя — наследного главы какого-то клана, которые, узнав о его карьерном взлете, рванулись, дабы успеть к дележу пирога. Кстати, в их отряде есть даже конные лучники, только совсем уж мало — всего полтора десятка. Хотя их и всех вместе — только триста восемьдесят человек. Но бойцы они стоящие. Сам их по полосе препятствий гонял и видел, на что они способны. Им бы еще дисциплину подтянуть, и будет приличная рота, которую и моему командиру, капитану Доморацкому показать не стыдно…

Третью — самую большую и саму бестолковую часть моей армии составляют приведенные тестем ополченцы-рыцари в компании с ополченцами-кавалеристами и ополченцами-пехотинцами. Хотя ими вовсю занимаются Маркс, Энгельс и Малыш Джонни, толку от них еще долго не будет. Зато их много — почти четыре тысячи. Интересно, можно с такой армией завоевать эту сомнительную Скотландию?..

…Самый экзотический и неожиданный способ добывания денег предложила, как это ни дико звучит, «ее высочество» — моя Маня. Наслушавшись историй от «епископа Адипатуса», «графа» Энгельрика Ли, «барона» Статли и, в особенности, «сержанта» Джонни Маленького о моих подвигах на море, Марьюшка рассудила, что пиратство — дело куда как прибыльное…

— …И вот что я думаю, муж мой, — Маша смотрит на меня горящими от восторга глазами. — Вам бы, не медля ни минуты, посадить ваших воинов на корабли, выйти в море и показать противным французам, заносчивым германцам и тороватым фризонам, что море — ваше!..

Интересно у нее получается! «Не медля посадить войско на корабли», — каково?! И что я буду делать с этими кораблями посреди леса?! Ей же пофиг, что до моря верст тридцать с гаком…

— И я сама готова отправиться с вами на морские просторы чтобы укрепить ваш дух и вашу руку!..

Господи! Вот только этого мне и не хватало! «Провожала на разбой бабушка пирата»…

— …Я уверена: Господь не оставит нас в наших молитвах и пошлет нам свою поддержку в этом святом деле!

А я, хоть и не скажу этого никому, никогда и ни за что, давно уже уверен в том, что сошел с ума! Ну, ведь не может же быть так, что только я один — нормальный, а вокруг все остальные — психи?! Король продает должность наследника, беглый монах изобретает социализм, а теперь вот нежная и трепетная девушка называет пиратство «святым делом»! Положительно, раз весь мир одновременно сойти с ума не может, значит, чокнулся я…

Но тут Машенька любезно пояснила, что «святым делом» она назвала сбор средств для Крестового похода — ведь именно для этого просит у меня денег «папенька Ричард»…

— Я могу представить себе, как возрадуется ваш венценосный отец, получив эти деньги, и как прослезится он, прижимая вас, муж мой, к своей царственной груди…

Так, только вот этого не надо! По некоторым намекам «синего платочка», кажется, что Ричард был примерно того же цвета, что и ныне покойный Гай Гисборн, так что прижимать меня к груди я ему просто не позволю! А в десны с ним не поцеловаться?!! Хонекер нашелся!..

— … и как счастлив будет он, видя в вас, мой повелитель, достойного продолжателя своего дела!..

…Мария еще долго ворковала со мной на тему благородного пиратства, причем, для убеждения в своей правоте применяла такие средства, что волей-неволей я задумался: а так ли уж неразумно то, что она предлагает? То есть, конечно, мотаться по морям — по волнам, выискивая добычу, я не собираюсь, а вот если город какой-нибудь торговый уделать, так это, вроде как и не очень глупо… Нет, а в самом деле?! Амстердам какой-нибудь, или что у них там есть?! Хоть что-нибудь у них должно быть?!!

…Легкая зыбь заставляет наш корабль вздрагивать, когда он под всеми парусами, словно распустивший крылья лебедь, перелетает с волны на волну. Наш бравый капитан Эверлин Арблестер — тот самый, герой предыдущего рейда — задумчиво стоит рядом со мной и всматривается в безбрежную морскую даль. Затем переводит сохранивший задумчивость взгляд на меня:

— Так что, твое высочество, коли погода не подпакостит, к завтрашнему вечеру к самому Гамбургу и подойдем.

Кроме бравого шкипера-рыболова-пирата рядом со мной стоят моя дражайшая супруга, принцесса Марион и мой бодигард Маленький Джон. Кстати, назначив своего телохранителя «сержантом», я и не подозревал, что попал, что называется, в яблочко. Сержант-ат-Армее — так полностью именуется должность командира королевских телохранителей — и Малыш Джонни страшно гордится тем, что его, неотесанного мужлана из маленькой деревушки, назначили на такой высокий пост.

По извечной привычке всех крестьян, он тут же организовал прибытие в мое войско своих братьев и кузенов общим числом пятнадцать человек, и теперь у меня, как и у всякого порядочного короля, имеется своя личная дружина. Родственники Малютки несколько уступают ему в росте и силе, но только ему, так что вид они имеют куда как грозный и внушительный. Сам сержант Джон Литль — пардон, уже месяц, как де Литль! — натаскивал своих родственничков до тех пор, пока я за них не вступился. К этому времени пар у бедолаг валил изо всех отверстий, природой для того явно не предназначенных, а в мыле были не только уши, но и задницы. Зато теперь моя личная дружина владеет мечом и топором, копьем и луком, кинжалом и дубиной так, что все остальные только завистливо щелкают языком. Промеж собой воины шепчутся, что сержант де Литль, видно, ходил вместе с принцем Робером в Палестину, и не иначе, как освоил там какое-то заковыристое сарацинское колдовство, потому как не могут обычные люди так драться…

мурлычет Арблестер полюбившийся ему с прошлого раза мотив. Затем, чуть скосив глаза на Машу, шепотом интересуется:

— Ваше высочество, а в прошлый раз, вроде другая была? — намекая на Альку.

Я показал ему кулак и тут же решил увести Марью с носа на корму. От греха подальше…

— Любимая, надо посмотреть: как там наш флот?..

Мы выходим на корму. Сзади нас, так же распустив паруса, движется еще почти шестьдесят кораблей — все, что нашлось в Скарборо. Каждый корабль принял на борт десятка по четыре человек, и пару дней назад мы отплыли, дабы показать добрым бюргерам Гамбурга, кто тут самый коневой на этом хуторе. Лагерь моих сторонников оказался временно перенесен в тот же портовый город и, вплоть до моего возвращения, командование оставшимися воинами приняла на себя самая синяя шаль Англии — наш сиятельный тесть Ральф Мурдах, герцог Валлисский, граф Нотингемский и прочая, прочая, прочая. Епископ Адипатус, плохо переносящий качку и стрелы в зад, был оставлен ему в помощь, на случай чего…

Мария увязалась за мной, как и обещала, а с нею вместе — все двенадцать ее служанок, Альгейда, шесть ее служанок, и еще с полсотни баб, не состоявших в моей армии, но имевших к ней самое непосредственное отношение: жены, невесты, проститутки, маркитантки и тэпэ. Несмотря на мой строжайший запрет. Дисциплинка, мать ее…

— … Повелитель мой, может быть, пройдем в нашу каюту? — Маша, вдохновленная новизной обстановки, прижимается ко мне. — Мне холодно на ветру. Но я надеюсь, вы найдете способ согреть меня?

Ладно, в принципе, выстаивать на палубе необходимости нет. Начнем тонуть — известят. Так что — греться!..

…Примерно за час перед закатом мы высадились на побережье в паре километров от города. Гамбург это или нет — я не в курсе, но раз капитаны утверждают, что Гамбург, то, наверное, так и есть. Парламентеров бы к немцам послать… Может, согласятся миром дело решить? Заплатят — мы и уплывем. Им же лучше будет…

Но жители Гамбурга имели на сей счет свое мнение, потому что только-только мы приступили к устройству лагеря, как на нас выкатилась здоровенная толпа каких-то оборванцев. Так как большая их часть была вооружена как и чем попало, мне открылась страшная истина: наша высадка не осталась незамеченной и на нас движется местное ополчение.

Пять сотен ветеранов мгновенно выстроились так, как их долго и нудно учили последовательно я, Маркс, Энгельс, сержант де Литль и все их ефрейторы, а именно: копейщики — в три шеренги впереди, сзади три отряда лучников. Лейтенант Статли прикинул расстояние, взял поправку на ветер, прицелился…

— Пли! — и воздух тут же наполнился стрелами.

Ополченцы Гамбурга как раз окончили уплотнять свою толпу, отчаянно пытаясь придать ей вид правильного строя; потому последствия залпа из трех сотен луков оказались для них куда как ощутимыми. А за первым залпом немедленно последовал второй, потом — третий…

— Отставить! — рев сержанта Джона услышали, должно быть, даже в Скарборо.

Лучники послушно прекратили стрельбу, но тут за дело взялись копейщики. Выстроившись в несокрушимую фалангу, они двинулись вперед, подбадривая себя протяжным речитативом:

— I — raz! I — raz! I — raz, dva, tri! Levoy! Levoy! I — raz, dva, tri!..

А с фланга на почти ополовиненных гамбургеров уже накатывалась с диким ревом волна валлисских бойцов. Нервы у немцев не выдержали, и они смело бросились наутек, теряя по дороге оружие, снаряжение и, кажется, даже некоторые предметы одежды, которые, видимо, мешали им развить достаточную скорость. Валлисцы, завывая злыми духами, мчались за ними попятам. От кораблей в погоню за фрицами рванули наконец-то оседлавшие коней рыцари, также оглашая вечер еще более дикими воплями, а позади всего этого вселенского безобразия мерно вышагивали ветераны. «I — raz! I — raz! I — raz, dva, tri!»…

Вряд ли под защиту городских стен сумело удрать больше двух сотен гамбургеров, но подбежавших следом валлисцев встретили стрелы. Видимо хитрые фашисты все же оставили в крепости часть гарнизона. Убить они, правда, никого не убили, даже не ранили, но подсказали Машиным родичам, что разумнее будет отойти на безопасное расстояние. На том бой и закончился, разве что некоторые, особо упертые рыцари шатались под стенами чуть не до полуночи и время от времени призывно орали, словно мартовские коты, вызывая достойного противника на поединок…

…Утро следующего дня позолотило стены Гамбурга, полотняные шатры в нашем лагере и… заставило меня всерьез задуматься: а не совершил ли я роковой ошибки, когда полез в эту авантюру? Стены города были метров пятнадцать в высоту и построены из камней такого размера, что нечего было и думать проломить этот укрепрайон без использования артиллерии крупного калибра. Но, как говаривал мой дед: «Глаза страшат, а руки делают!», и уже через час все было готово к штурму…

…Герольд подошел к воротам и протрубил в рог. Нет ответа. Еще раз. Еще. И еще…

— Чего надо?

— Мой господин, наследный принц Англии Робер Плантагенет фон Гайавата де Каберне де ля Нопасаран, графе Монте-Кристо, сражающийся под сеньялем «За Святого Георга и веселую Англию!», предлагает вам заплатить выкуп в четыре тысячи марок за весь торговый город Гамбург. В противном случае город будет взят штурмом, а вина за гибель его жителей, их имущества, их домов и лавок, лодок и кораблей будет на вас!

На стенах долго молчали. Так долго, что герольд протрубил еще раз, требуя ответа…

— Передай своему господину, что он — заносчивый хвастун, такой же, как и его отец. Мы не сдадимся, а через три дня вы увидите здесь имперскую армию. И тогда посмотрим, кто будет платить выкуп…

Вот примерно так мне и описали разговор парламентера с защитниками Гамбурга. Ну, что же… Видит небо, я этого не хотел…

— Маркс! Энгельс! Действуем как обычно. Восточная стена между башнями.

— Есть! Есть! Разрешите выполнять?!

— Идите…

А еще через сорок минут Гамбург уже горел, подожженный с двух сторон, а распахнутые ворота полноводной рекой вливались мои воины. Лучники Энгельса взяли под прицел участок стены шириной примерно в сорок метров, и через четверть часа там не было ни одного живого существа крупнее мыши. Ветераны Энгельрика, зажав в зубах мечи и закинув за спины щиты, кошками взлетели по шестам и лестницам наверх, ворвались в башни и в одно мгновение вырезали их гарнизоны дочиста. После чего на стены влез Статли со своими лучниками, да и мне стало как-то скучно на земле, а потому, невзирая на протесты и слезы Марии, я быстренько присоединился к своим парням, встретивших меня радостным ревом. Еще через пять минут были распахнуты настежь ворота, поднята решетка и в город, сметая жалкие попытки сопротивления, хлынула победоносная армия. Воины чистили дом за домом, квартал за кварталом, улочку за улочкой, оставляя после себя лишь ужас и опустошение…

Правители города Гамбург стоят передо мной на коленях. Не могу сказать точно, кто из них кто, но мне это и до фонаря. Интереснее другое: за то, чтобы я прекратил грабеж, они предлагают заплатить восемь тысяч марок. Вдвое больше, чем от них требовали утром.

— А зачем мне соглашаться? — интересуюсь я с напускным безразличием. — По-моему, сделка явно невыгодная. Раз вы готовы заплатить столько, значит, в городе есть больше. Так что мне нужно всего-то подождать, и я получу все…

Почтенные купцы переглядываются в ужасе, затем один из них осмеливается:

— Вы, конечно, правы, ваше высочество, и мы понимаем желание вашего отца как следует расплатиться с нашим императором за свой плен, но… Но к чему вам испытывать судьбу? Грабеж большого города займет много времени…

Где-то я это уже слышал? «Чтобы собрать много денег, потребно много времени…»

— …а между тем армия императора будет здесь, самое большее, через три дня к вечеру. Военное счастье переменчиво, и у вас может не достать сил сдержать ее напор. И тогда вы лишитесь всего…

Ну, сдержать сдержать местный Вермахт я, пожалуй, смогу, даже вместе с Бундесвером, но вот терять людей мне и впрямь, не хочется. Дороги мне мои люди. Заменить их некем…

— Хорошо. Я не хочу вашей крови. Вы даете мне к завтрашнему утру девять тысяч марок серебром, и мы уходим. Грабеж прекратится немедленно. Все. Условия не обсуждаются, и я не торгуюсь. Устраивает вас?

У гамбургеров вытягиваются лица, но они синхронно кивают, словно китайские болванчики, и просят разрешения идти собирать выкуп. Скатертью дорожка, бигмаки!..

Утром наш флот отплывает восвояси. Триста марок розданы бойцам, и недовольных в моем войске нет. Пятьдесят — корабельщикам, так что и здесь все в порядке. Шестьсот пятьдесят — резерв, а все остальное пойдет в фонд «папы Дика». Теперь бы еще добраться до Англии, минуя всякие там штормы, скалы и мели…

Добрались. И была встреча, и был пир и весь Скарборо ходил ходуном и славил щедрого принца Робера, его венценосного отца Ричарда, Святого Георга и веселую Англию. И быть бы этому празднику безмятежным…

— Ваше высочество…

Отец Тук стоит, покачиваясь, и проникновенно шепчет мне в самое ухо:

— Через три дня, как вы отплыли, приехали храмовники. И велели передать, что согласны признать ваш сюзеренитет без трех замков. Так, на старых условиях…

— Да? Это хорошо… — Но тут меня неожиданно пробивает дрожь от нехорошего предчувствия, — А чего это они так расщедрились?

— А они сказали, — аббат счастливо и пьяно улыбается, — что раз вы сын не только короля, но и королевы, то они будут счастливы служить вам — законному наследнику престола…

— Чего? Святой папаша, ты в своем уме? — Хмель с меня слетел быстрей, чем кто-нибудь успел бы сказать «мама», — Чей я сын? Какой королевы?!

— Как это какой? — фриар Тук искренне удивлен. — Беренгарии, голубки нашей… Говорят, так уж она по тебе, сыне, убивалась, так убивалась… А тут-то — радость-то какая!..

— Кто?!! Какая?!!

— Да супруга батюшки вашего, королева наша, Беренгария… Ей-то сказали, что вы во младенчестве… того… опочить изволили…

Робин Гуд, папа Ричард, социализм, Маша-пиратка… Мне что: всего этого мало было?!! Нет, тут еще и королева-мать сыскалась. Мать моя! Мать ее!..

Глава 5 Про превратности судьбы, погоды и религии или «Герои Сталинграда»

Небо навалилось на наши корабли серой, как перезрелое тесто грудью и тяжко вздохнуло: куда же это, мол, несет вас, мальчики? А почем я знаю, куда? Туда, куда правит бестрепетной рукой Первый Лорд Адмиралтейства Эверлин Арблестер. Который стоит рядом со мной и как боевую молитву, или как колдовское заклятье, беспрестанно шепчет: «Вот и хорошо… Вот и хорошо…» Хотя на мой взгляд — ни хрена хорошего не наблюдается. Впрочем, плохого — тоже ни хрена…

Вот уже пятый день, как мы вообще ни хрена не наблюдаем. Ни хорошего, ни плохого. Только море: серое, хмурое, холодное осеннее море. И чертов штиль, совершенно не типичный для осени — обычного времени бурь и штормов. Иногда мы садимся на весла и пытаемся двигать наши посудины ручками. А иногда поднимается слабенький ветерок, и тогда мы распускаем паруса, в тщетной надежде уловить загулявшего, фиг знает где, небесного бродягу…

Но пару суток чистого времени мы тупо простояли почти что на одном месте. Олух я, олух! Поддался-таки на бабские уговоры, бабла решил в легкую срубить!..

После рейда на Гамбург, мой «штаб» да и все войско в целом — все, буквально все возомнили себя великими пиратами: Кровавыми Руками, Черными Бородами и Мстителями Испанских морей. И по этому поводу принялись умолять меня повторить вояж в любом удобном для меня направлении и в любое удобное для меня время. Но чем раньше, тем лучше!..

…Буквально через пару недель после ограбления гамбургеров, мы навестили еще один немецкий городок, какой-то Штейнфурт. И встретили там натуральный Вермахт — пресловутую имперскую армию. Не всю, разумеется, но вполне себе многочисленную. Руководил этой Группой армий «Центр» самый натуральный граф, особа приближенная к императору. Фридрих Вильгельм фон Паулюс…

…В принципе я здесь уже прижился, почти ко всему привык и даже со многим примирился. Ну, не судьба мне больше эскимо съесть! И в Варкрафт погонять. Да и свой любимый «Led Zeppelin» я никогда не услышу. И не увижу ни цеппелин, ни самолет… Ну, и хрен с ними! Зато тут вино классное, мясо обалденное, девчонка — лучше не надо! А курить я еще в третьем классе бросил. Так что жить можно, и неплохо жить…

Но с одним я, должно быть, никогда не смирюсь. Ну, скажите вы мне на милость: как это можно жить с людьми, для которых «Фриц» — это только имя, «Гитлер капут!» — непонятное заклинание, а «Сталинград» — вообще полная бессмыслица?! Как, я вас спрашиваю?!!

…После нашего набега на родину Биг-Маков, немцы решили обустроить службу берегового наблюдения и оповещения, дабы в будущем наши визиты не были столь неожиданными. Однако, сообразив, что такая служба — дело сложное и за один день не создается, фрицы также обязали свою разведку собирать информацию о вероятных маршрутах моих возможных морских путешествий. И, судя по всему, Абвер со своей задачей справился…

Получив данные о нашем приближении, Паулюс, как и полагалось при его фамилии, решил, что он меня сейчас выловит на раз и утопит. Надо полагать — в Волге… Он скоренько собрал имевшихся в его распоряжении рыцарей — все сто три штуки, добавил к ним кучу каких-то оборванцев криминального вида, которых он по наивности считал пехотой, и помчался к побережью как наскипидаренный…

Фон Паулюс прибыл на берег первым, и решил дожидаться меня в засаде. План его был прост и незатейлив: я начну штурмовать город, он врежет мне в спину — вуаля! — враг разбит, принц Робер убит или в плену, можно вертеть дырки для орденов…

Правда, для выполнения этого плана требовалось одно маленькое, но довольно важное условие: скрытность. И Паулюс честно попытался его выполнить. Во всяком случае, моим разведчикам под командой Энгельса удалось обнаружить его спрятанное воинство только с расстояния не более двух кэмэ. Пращуры немецко-фашистских оккупантов галдели так, что окрестные вороны заработали глухоту в пополам со стойким нервным тиком…

…Энгельс осторожно тронул меня за рукав:

— Ромейн, во-он в том лесочке… — для верности он ткнул в нужном направлении грязным пальцем с обкусанным ногтем. — Видишь?

Еще бы я не видел! Над лесом, увлеченно вопя, носилась воронья стая. Вот одна из птиц спустилась чуть ниже и тут же метнулась вверх. Пусть меня повесят вместо коронации, если в нее не швырнули чем-то, для вороны весьма неприятным!..

— Энгельс, возьмешь валлиссцев и обойдешь лес справа. Сигнал к атаке — горящая стрела. Вопросы?

— Никак нет, — он улыбнулся и нещадно ломая язык произнес — Razreshiyt vipolnit?

— Идите, граф — надо и ему сказать что-нибудь приятное! — Пусть господь укрепит вашу руку и обрушит кары небесные на ваших врагов…

— Да, ладно, ваше высочество, — Энгельрик улыбается еще шире. — Не нужно утруждать Господа. Сами справимся…

Ага, вроде в полку атеистов прибыло… Та-ак, ну-с, займемся Паулюсом. Интересно, это его прямой предок, или так, нашему плотнику троюродный забор?..

…Вороны угомонились лишь когда окончательно стемнело. Ну, значит пора. Я поправил белую нарукавную повязку — отличительный знак, чтобы не перепутать в темноте своих и чужих, и поднял руку:

— Пошли, соколики…

Медленно, не производя лишнего шума, ветераны и личные телохранители моего величества втянулись в лес, аккуратно поснимали часовых и…

Вверх сигнальной ракетой ушла пылающая стрела, прочеркнула огненной дугой ночное небо, и тут же рядом со мной раздался рев будущего герцога де Литля:

— Вперед, urody! Mochy швабов!

К этой команде присоединился дискант Статли, графа де Маркс:

— Не растягиваться, eblany! Бей kozlov!

М-да, при таких офицерах мне и сказать-то нечего. А с другой стороны леса уже нарастал оглушительный вой. Я не знаю, что сказал своим подопечным граф Энгельрик Ли, но валлисцы пошли в атаку воодушевленные…

…Когда передо мной поставили взятого в плен фон Паулюса, я с трудом удержался от смеха. Нечего сказать, красавец! На предшественнике фельдмаршала был шлем с острым верхом, ночная рубашка не первой свежести, один чулок и один сапог, причем — на разных ногах. Энгельс протянул мне его меч:

— Вот, мой принц, его оружие…

Меч был хорош. На клинке — волны булата, боковая поверхность отливает синевой. А разве тогда… то есть сейчас, уже есть воронение?…

Я, задумавшись, разглядывал великолепное оружие. Энгельрик что-то говорил, но я прервал его, машинально брякнув:

— А где жезл?

Энгельс запнулся на полуслове, затем повернулся к валлисцам, толпившимся за его спиной:

— Жезл, baby beremennye! Бегом! Перерыть весь шатер, весь лагерь, и не дай вам боже заставить принца ждать!..

Включив понижающую передачу, Машкины родичи унеслись в темноту, и действительно вскоре вернулись с какой-то подозрительной дубинкой и еще более подозрительным, изрядно поколоченным парнем.

— Ваше высочество, — отрапортовал старший валлиссец, Талврин ап Делфер. — Вот этот, — он запнулся подбирая наиболее емкое определение парню, и неожиданно выдал, — kozel vonjuuuchi спрятал в своих вещах жезл главного имперского маршала. Прикажете повесить?

Про «козла» паренек не понял, но зато про «повесить» — еще как! Бедняга затрясся и сделал попытку упасть мне в ноги, но был удержан суровыми валлисцами и чуть не отломил себе руки. И тут в беседу вмешался фон Паулюс:

— Ваше высочество. Хотя от вас и нет смысла ждать пощады или понимания, но это я приказал своему пажу сохранить жезл и отвезти его нашему императору, чтобы тот передал его более достойному полководцу…

О как! Фриц разговорился!

— А почему же от меня нет смысла ждать пощады и понимания? Неужели я так грозен?

На всякий случай я расправил плечи, и гордо выпятил грудь, но…

— Вы победили меня бесчестным приемом, напав ночью, точно сарацин…

Ух ты! Нет, это же надо?!

— А ты в лесу грибы собирал, или на белочек любовался? Ай, маладца! Значит, ты в засаду спрятался — это честно, а то что я твою засаду раскрыл — по-сарацински?! Нет, фон Паулюс, надо тебя в Елабугу отправлять. Там у тебя, как я понимаю, быстро просветление в мозгу наступит…

Тот было сникает, но тут же начинает с жаром доказывать, что он бы перед атакой обязательно бы подал сигнал вызова, и, значит, все было бы по правилам…

— Ага, — комментирует Маленький Джон. — Пернул бы один раз в дудку и все! Вроде и сигнал подали, а то, что его никто не слышал — так мы не виноваты! Бла-а-агородный… — произносит он с нескрываемым презрением. — Принц, а давай его вздернем?

Фон Паулюс вздрогнул и побледнел. Нет, вообще-то идея здравая…

— Ваше высочество, мой принц, — Энгельрик бросился на защиту «товарища по классу». — Он славно бился. Троих ранил, а меня чуть на тот свет не отправил. Не надо его «вздергивать! Уж лучше выкуп, хотя такого бойца можно и просто отпустить…

Чудило ты, Энгельс! Если бы он тебя убил, я бы его не то, что вздернул, я б его четвертовал! Тупой пилой бы распилил!..

Но у Энгельрика такое выражение лица, и так горят глаза, что послать его подальше просто невозможно… Тогда так…

— Скажите мне, граф фон Паулюс. Если бы я предложил вам принести мне омаж, вы сражались бы за меня также храбро? — я с огромным трудом удерживаюсь чтобы не продолжить: «и так же бестолково?»

— Ваше высочество, это невозможно! — Он гордо вскидывает голову, — Я служу своему благородному императору, и…

— Это тому, который моего папаню в тюрьме держал? Бла-а-агордный, — мне удается точно воспроизвести интонации сержанта де Литля. — Охренеть от его благородства можно…

Фон Паулюс сникает и что-то шепчет себе под нос…

— Что?

— Моей матери он тоже не нравится, ваше высочество, — произносит тихо Паулюс. — В последнем своем письме из обители, в которую она удалилась после гибели моего отца, прямо так и сказано: «Сын мой, меня весьма беспокоят люди, что вас окружают…» Что с вами, ваше высочество?!

Я чуть не помер от хохота. Хорошо, водой отпоили…

И теперь фон Паулюс герцог Глостер командует отрядом германских наемников в моем войске. Обрастаем потихоньку верными слугами. Так скоро и до Скотской Ландии доберемся…

Но в плане денег Штейнфурт полностью обманул мои ожидания. Жалкие четыреста семьдесят марок, которые удалось наскрести лишь после пяти дней непрерывного грабежа — вот и все, что принес мне этот поход. Уже в Скарборо, после возвращения выяснилось, что Арблестеру, который стал Первым Лордом Адмиралтейства в этом Штейнфурте в молодости морду набили, а он, собака бешенная, этого не забыл, спустя двадцать лет припомнил и решил отомстить. После проведения короткого расследования, Первый Лорд получил по шее от наследного принца, в ухо — от сенешаля, под дых — от сержанта королевской гвардии и посохом по заднице — от примаса Англии, но считал, что дешево отделался: три зуба и ребро — не в счет! Зато когда он отдышался и оклемался, то предложил поход на Данию А я был таким идиотом, что согласился. И вот теперь мы уже пятый день болтаемся в море, проклиная штиль, Данию, Эверлина Арблестера и скрягу с львиным сердцем, который заломил за английский престол такую сумму…

…От тоски я облокотился на борт, сплюнул в серую свинцовую воду и засвистел. Сперва, просто тупо «Чижик-пыжик», но постепенно стал вырисовываться более сложный мотив. Эдакое попурри из «Не плачь, девчонка», «Степь да степь кругом», «Спят усталые игрушки» и «When I'm sixty four»…

Внезапно рядом со мной раздались странные звуки. Так мог бы реветь чокнутый носорог, которого родители в детстве таскали в музыкальную школу… Сержант де Литль, заведя очи горе, мычит песню без слов, вторя моему свисту. Довольно точно попадая, между прочим. А позади сержанта расположился бэк-вокал из полутора десятков его родичей, которые басовито взмыкивают в нужных местах. Вернее, в тех местах, которые сочтут нужными…

К хору постепенно присоединяются матросики и морпехи, и очень скоро наш корабль напоминает взбесившийся музыкальный ящик. У кого нет голоса — колотит в щит, лязгает клинком по клинку, или просто топает ногой в палубу. А тут еще с соседнего борта, с символическим названием «Поющая лошадь», раздаются звуки лютни, и в дело вступает народный скоп Британии Энгельс. Судя по всему, ему аккомпанирует не менее народный хор имени той самой лошади.

Безумие заразительно. Получаса не прошло, как дикий мотив выл и орал каждый в нашем флоте. Если бы кто-то соединил эту мелодию с соответствующим текстом — кондратий обнял бы самого стойкого психиатра!..

Впечатление было не слабым. И даже очень не слабым. Под конец мне стало даже нравится. И тут…

— Ваше высочество! Ваше высочество! — Арблестер схватил меня за рукав. — Ты взгляни!

Он тыкал рукой куда-то, но я никак не мог понять, куда? Хотя…

Паруса! Паруса раздулись, и наш кораблик уже не болтается как цветок на букву «г» в проруби, а летит по волнам, уверенно набирая ход…

— Высвистал! — орет Первый Лорд Адмиралтейства, и его голос прорезает хор, точно болгарка — пенопласт. — Принц ветер высвистал! Многия лета принцу Роберу!..

— Чего ж тут удивляться? — бормочет за моей спиной Маленький Джон. — Известное дело: прынц наш — он такой…

Я чуть расправляю плечи. О, как обо мне народ говорит!..

— …да и не просто так идем, — продолжает втолковывать Джон кому-то. — Дело-то святое…

И ты, Брут, оказался сержантом де Литлем! Какое «святое дело»?! Охренели?! Грабеж святым называть… Хотя, конечно, какой бог, такая и святость. Замполит наш говорил как-то, что Папа Римский Гитлера благословил. Ну, по сравнение с этим, наши морские шалости и впрямь — житие святых!..

Глава 6 Корабли штурмуют бастионы или «Дэньги! Дэньги давай!»

Мы принимаем капитуляцию датского города Хольстеборо. Вернее — выкуп. Городок совсем небольшой, поэтому контрибуция составила всего тысячу марок. Больше у них нет — я проверял. Лично. Действительно, нет. А если и есть что-то, то совсем немного. Да, ладно — не зверь же я, в самом деле. Но сдающиеся на милость победителя горожане клятвенно заверили нас, что вот тут, чуток подальше, буквально в одном дневном переходе — большой и богатый город Виборг. И вот и там-то уж мы наверняка оторвемся. По полной программе…

…Провожать нас высыпала чуть не половина города, так что я даже заподозрил, что нас здорово надули. Да нет, не может такого быть! Маленькие, крытые, в основном, соломой домишки, утлые рыбацкие лодчонки… Ну не жемчуг же они ловят! Нищета… А вот в соседнем Виборге глядишь, чего и найдется…

…А к вечеру следующего дня я уже не подозревал, а точно знал — надули! Да еще как! Со знанием дела! Ну, бляха, викинги зачморенные, если буду возвращаться прежней дорогой — отдам ваш городишко на поток и разграбление! Козлы!..

Все надувательство заключалось в том, что хольстебрюхены, рассказывая о богатом Виборге в одном переходе, забыли добавить «по суше». По суше так оно вроде и было, а вот по морю… Мои кораблики ползли, цепляясь за каждую подходящую или неподходящую мель, с такой скоростью, которая сделала бы честь самой быстрой из улиток или самой беременной из вшей, форсирующих мокрый тулуп! И вообще: это — не море, а длиннющий, извивающийся как припадочный удав, залив. Лим-фьорд, блин!..

Короче говоря, к тому времени, когда мы наконец достигли Виборга, о нашем визите и его целях был не в курсе только слепоглухонемой капитан дальнего плавания. А все остальные ждали нас, подготовив горячую встречу…

Стены Виборга щетинились копьями, над городом поднимались дымки от костров, где разогревались котлы со смолой, кипятком и прочими радостями. Вход в гавань перегораживала массивная цепь, а вдоль берега туда-сюда моталась изрядная орда конных и пеших встречающих. Общего веселья добавил на военном совете фон Паулюс, сообщивший, что его «красные» за участие в штурме потребовали какой-то «штурмгельд» — целых три пенса на человека. Бравый фон Паулюс раздал два десятка зуботычин, а одного, особо жадного, приказал повесить, но наемники были непреклонны: три пенса на рыло — и точка!..

Я уже собирался сообщить своему «герою Сталинграда», что сейчас просто велю перетопить его «красноармейцев» к свиньям собачьим, когда в голову мне пришла гениальная идея…

…Я постарался как можно грациознее перескочить на борт «Толстомясой девки» — судна фон Паулюса, и это у меня получилось. Почти. Если бы Джон не помог — свалился бы за борт, как пить дать. Но я не свалился. Джон помог. Отвесил мне такого пинка, что я птичкой-ласточкой перелетел разделявшие корабли три метра и твердо приземлился, а вернее — припалубился, точно с брусьев спрыгнул.

— Эй вы, красные! Меня все понимают, или переводчик нужен?

Короткое шевеление в толпе наемников и ко мне вышли младшие командиры. По совместительству — зачинщики бунта…

— Понимаем, ваше высокство. Хоть и говорите вы чудно, но понять можно…

Это произнес старший — мужик средних лет с одновременно простоватой и хитроватой физиономией. Его бы в форму переодеть — вылитый наш старший прапорщик Деревяко…

— Понимаете? Отлично! — сзади с шумом припалубился сержант де Литль, а секундой позже — его родичи. — Значит, штурмгельд хотите?..

Короткая пауза, а потом дружный утвердительный рев. Когда он стихает, «старший прапорщик» осторожно сообщает:

— По правилам, ваше высокство. По закону…

— По правилам, говоришь? Ну, если ты такой умный… Кстати, как звать?

«Кусок» мнется, но, наконец, выпаливает:

— Эрнст Тельман, ваше высокство. Эрнст Тельман из Гамбурга…

Хоть стой, хоть падай… Эрнст Тельман поднял бунт против Паулюса. Дожили… Интересно, а Гитлера у них нет?..

Скверная привычка думать вслух! Тельман тут же командует:

— Эй, ребята! А ну, приведите-ка сюда Хитлера! Их высокство желают его видеть!..

Не успел я оглянуться, как передо мной уже стояло громадное существо с внешностью скорее пещерного медведя, чем человека, и таким брюхом, что в сравнении с ним батька Тук выглядел бы стройным балероном. Толстяк шмыгнул носом, вытер его засаленным рукавом:

— Эта… Ну я — Хитлер… из Нюрнберга, значит… кашевар…

Ага. Такую кашу заварил — шесть лет расхлебывали!.. Хотя на Гитлера совсем не похож. Уж скорее — на Геринга…

— Как звать, кашевар?

— Меня?..

— Как зовут меня — я знаю. А тебя?

— Ади…

Охренеть!..

— Ну… эта… вообще… Герман Мартин Адольф — во! — Звероподобный кашевар гордо ухмыляется — Мы… эта… в Нюрнберге — не последние… Батя мой… он, эта… церковь расписал…

Ну, как же… Художники у них роду не переводятся…

— Ладно, красные, на вашего кашевара я полюбовался, а теперь — к делу! Тельман, — я отвязал от пояса свой кошелек, — смотри сюда!

Он послушно наклоняется.

— Видишь, сколько здесь?

— Ну-у-у…

— На, сосчитай!

Он начинает пересчитывать, беззвучно шевеля губами. Потом расплывается в удовлетворенной улыбке:

— Да тут, ваше высокство, поболе штурмгельда будет! — Он довольно прищелкивает языком, — Раза в три!

— Все слышали?

Нестройный рев, выражающий согласие…

— Значит так. Теперь сигнальте остальным кораблям с немцами, чтобы подошли поближе.

Минут через пятнадцать-двадцать еще три посудины подошли и встали борт о борт с «Толстомясой девкой», прочно ошвартованные друг с другом толстенными канатами. К нам перебрались несколько наемников с других кораблей. И теперь все выжидательно на меня смотрят…

— Джон. А ну-ка, отбери у Тельмана мой кошелек. Вот так… А теперь…

В этом месте стены Виборга подошли к самой воде, и словно нависают над волнами…

— Джонни, будь другом: закинь этот кошель в город.

Сержант де Литль размахивается так, словно собирается зачерпнуть с неба пару облаков, и… Кошель птицей взмывает в небо, на мгновение зависает в верхней точке и исчезает за стеной…

— Ваш штурмгельд там, — я взмахиваю рукой. — Идите и заберите его. Если вы не трусы, конечно…

С этими словами я отправился обратно на нашу «Морскую красавицу»…

…К чести немцев нужно отметить, что соображали они недолго. Минут пять… А потом с дикими воплями рванули вверх, на мачты. Пробежали по реям, корабли накренились, мачты нависли над стенами… А красивая идея, ядрен батон!..

…На приморских стенах уже вовсю шло веселье, когда началась высадка с остальных кораблей. Тесть на букву «м» упросил меня разрешить его рыцарям высадиться первыми. Орда встречающих кинулась навстречу вылетающим на берег всадникам в полном вооружении. За ними следом рвались легкие кавалеристы и пехотинцы. На берегу началась свалка, где уже невозможно было отделить своих от чужих. Но свою главную задачу: отвлечь комитет по торжественной встрече от высадки лучших воинов — ветеранов и валлисцев, наш сенешаль выполнил с успехом…

…Я спрыгнул на берег, и тут же оказался в окружении своей личной стражи. А рядом уже раздавалось протяжное: «I — raz! I — raz!..». Ветераны шли в атаку…

Я не отказал себе в удовольствии вбежать на стену с шестом, который родичи Малыша Джона перли, словно бешеные буйволы. Перевалил через гребень… Здравствуйте! Это кто это у нас тут топором размахивает? Н-на! Недоделанный викинг ухнул вниз со стрелой в горле, а я уже выискивал новую цель. Что-то мне не нравится вон тот верзила с длиннющим копьем. Как бы он не сбросил кого из моих ребят вниз… О-па! Не сбросит! Никого он уже не сбросит, даже если и разглядит врага единственным уцелевшим глазом. Надо потом стрелу не забыть отыскать: стальные стрелы в эти времена — редкость…

Вокруг уже начиналась привычная кутерьма. Джон уже отоварил кого-то из уцелевших защитников своими копье-топоро-молотом, Энгельс орудовал мечом в компании завывающей Машиной родни, а лучники Маркса брали на прицел все, что казалось им подозрительным. Все как обычно: ветераны берут город на копье… «Levoy! Levoy! Подтянись, muflony beremennye! I — raz! I — raz!»…

К утру все было кончено. Виборг раза два пытался загораться, но, к счастью, пожары быстро тушили. Чего не скажешь о возмутительном поведении моих солдат. Грабили, насиловали, пытали… Пресечь этот беспредел оказалось совершенно невозможным. Впрочем, старшина Виборга не явилась ко мне на поклон, как гамбургеры. Так что пусть пеняют сами на себя…

Мы — я, сержант де Литль и его взвод, шагаем вдоль по улочкам Виборга. Та-а-к, а что это у нас тут? Церковь? А зачем она к дому пристроена? Или это часовня в доме? А не велика?..

— Помогите! Помогите! Епископа убивают!..

Как интересно? Чем это моим орлам не угодил епископ?..

В доме полный разгром, как и положено при боевых действиях внутри жилых помещений… О-па! Вот этого я не люблю!..

Повинуясь моему жесту, кузен и племянник Маленького Джона сбрасывают «красного» с голым задом с рыдающей и визжащей девицы.

— Делом надо заниматься, дружок, — комментирует происходящее сержант Джон. — Развлечения потом… И вообще… ZASTEBNIS!!! Не видишь, дура — прынц! Что за вид, твою мать?! Подтянись, ты ж не оборванец какой, а soldat непобедимого Робера Плантагенета фон Гайаваты де Каберне де ля Нопасаран, графа Монте-Кристо… Dognal, salaga?! Показывай, где у вас тут епископ, которого убивают?..

К чести «красноармейца» он уже усек основные правила нашей армии «нового типа». Он мгновенно подтянул штаны, застегнул ремень и, криво ухмыльнувшись жертве: «Далеко не уходи, вернусь — продолжим», — вытянулся передо мной:

— Ваше высокство, пожалте за мной…

…Епископа убивали. В самом прямом смысле этого слова. Четверка ветеранов и троица примкнувших к ним «красных», перекинув веревку через потолочную балку, медленно подтягивала мужика в бордовой сутане к потолку. Поскольку башка мужика была в петле, бедняга был скорее мертв, чем жив… Пятый ветеран с нашивками ефрейтора выговаривал вешаемому добродушным, даже задушевным тоном:

— Ну чего ты мучаешься, дурашка? Сказал бы сразу: где казна, где драгоценности, где еще что? И свободен! А ты… Э-эх! — Он сокрушенно взмахнул рукой — Тяни, ребята! Пущай его преподобие к небесам приблизится!..

Когда ноги страдальца оторвались от земли, он дико захрипел и задергался. Глаза его закатились, изо рта побежала слюна, а в воздухе разнесся характерный запах.

— Опять обосрался! — констатировал ефрейтор Клем. — А нам ведь не дерьмо надобно, а золото-серебро… Опускай его, парни!

— Давно пора, — вмешался я в увлекательный процесс допроса. — Клем, дружочек, а ты уверен, что он тебя понимает? Ты же вроде по-нашему с ним говоришь?

— Ну, дык… — ефрейтор озадаченно чешет в затылке. — А по-каковски надо?

— По-датски, голова два уха…

— Эге… — чесание ставится более яростным. — Дык… эта… не знаю я по-датски!

И выдав эту бесценную информацию, Клем смолкает. Ладно, попробуем по-другому:

— Лейтенантов Энгельса и фон Паулюса ко мне. Живо! И великого сенешаля прихвати! Бегом!..

…Через полчаса в доме епископа уже полным ходом идет двухсторонняя конференция:

— Увы, ваше высочество, но Виборг не сможет дать вам шесть тысяч марок серебра. При всем нашем желании…

— Энгельс, переведи. Мне очень жаль ваш город, епископ, и его жителей, но пока мы не получим шесть тысяч марок, мы отсюда не уйдем. Это понятно?

— Понятно, ваше высочество, но Виборг не сможет дать шесть тысяч марок. У нас столько нет…

— Да? А в Хольстеборо сказали, что есть.

— Они лгут, ваше высочество. Виборг при всем нашем желании не сможет дать шесть тысяч марок…

На этом месте я взрываюсь. Достал, блин, своими повторами!

— Значит так, епископ. Или у меня сейчас окажутся шесть тысяч марок, или я сравняю Виборг с землей, и перережу здесь всех, кто выше тележной чеки!

— Ромэйн, давай его повесим? — простодушно предлагает Энгельрик.

— Энгельс, не лезь! — И в полном озверении я выдаю на языке родных осин, — А если ты, петух ставленый, еще раз заведешь свою шарманку про «при всем вашем желании», я тебя, барана безмозглого, за яйца, б…, повешу! Сука!

Неожиданно у епископа меняется лицо. Он судорожно сглатывает, а потом…

— Мир меж нами еси, замиренье. Почто же ти, славен моуж, нашу землю зоришь, аки лютый зверь, алкающий токмо крови христианской? Почто меч подъял на нас, коим в дружбе лукаво клялся?..

— Сто-о-оп! Так, все кроме Джона — свободны!.. Слушай, епископ, ты чего мелешь? Я когда тебе в чем клялся?!

— Лжой уста сквернишь! О прошлом годе, в Хольмгарде — в Новагороде по-вашему, договор учиняли. И все князья и боляре росских земель, и ты, Роман Ярославич…

— Какой «Ярославич»?!! Ты чо, обурел, святоша?!!

Епископ Виборга прищуривается:

— А ведь и верно, ты — не он. Но ликом схож зело бысть…

— А это он по-какому лопочет? — интересуется сержант де Литль.

— По-славянски, по-русски…

— Робин, я понял, — сообщает вдруг Маленький Джон. — Гайавата — это город там, где живут дикие славяне. Ты его тоже присоединял…

— Не такие уж они и дикие, Джонни… Та-ак! Епископ, ты — козел! Я — английский наследный принц! Деньги давай, а то на кол посажу!

Епископ тяжело вздыхает:

— Может и впрямь твоим отцом был Ричард… Тяжела ты, львиная лапа… Хорошо, болярин Роман: мы дадим шесть тысяч марок…

— Семь!

— Но ты же только что говорил «шесть»…

— А ты поторгуйся со мной — все восемь будет!..

…Но семь тысяч марок — это почти шесть тысяч фунтов серебра: не просто огромная сумма, а еще и весьма внушительный груз. И пока мы перетаскивали весь этот «тяжелый металл» на корабли, времени прошло столько, что к Виборгу успело подойти войско короля Дании Кнута IV под предводительством его младшего брата Вальдемара…

К стенам захваченного Виборга подъехала целая делегация: трое расфуфыренных рыцарей, десяток не менее расфранченных пажей и оруженосцев, а во главе всех — герольд, весьма похожий на новогоднюю елку. Кавалькада остановилась у самых ворот, и воздух огласил дикий вопль дюжины рожающих кошек. Фанфары… Просто поразительно, какие же мерзкие звуки могут издавать две гнутые медяшки!..

— Эй вы, разбойники! Вам оказывает честь герольд короля Дании, Скании и Померании Кнуда Великого, Стурре Ювенсон. Назовитесь, чтобы я знал, кого повесит мой король после победы!

— Передай своему корольку, — Энгельс сложил руки рупором и орет так, что, того и гляди, стена рухнет, — Передай своему недоноску и его чахлому братцу, что они будут иметь честь умереть от руки доблестного Робера Плантагенета фон Гайаваты де Каберне де ля Нопасаран, графа Монте-Кристо, наследного принца Англии, достойного продолжателя дела своего великого отца Ричарда Плантагенета герцога Аквитании и Нормандии, графа де Пуатье, графа Анжуйского, Турского и Мэнского, прозванного «Львиным Сердцем»!

— Правда? И каков же герб столь достойного рыцаря?

Энгельрик вопросительно смотрит на меня. Какой у меня герб? Почем я знаю? Надо бы сочинить что-нибудь эдакое, чтобы у этого герольда мозги закипели…

— Джон, а ну-ка отвечай…

Де Дитль кивает и выходит вперед. Я начинаю говорить, а Малыш добросовестно репетует таким ревом, что аж лошади приседают:

— Герб моего господина — опоясанный полосатый тигр на задних лапах с топором. И красной розой над головой.

Герольд задумывается, о чем-то переговаривается с рыцарями, а потом уже тоном ниже спрашивает:

— А в каком поле сей полосатый лев?

Чего? В маковом и в конопляном, ядреныть…

Герольд молчит, а затем уже совсем спокойно интересуется:

— А какое право имеет ваш принц на Вэллис?

— А у него супруга — валлийка! — сообщает Джон. — Так-то вот, Сдурел Убейсон. А ты думал?..

— И чего же желает ваш принц Робер? — интересуется герольд после долгой паузы. — Чего он хочет от нашего короля?

Ну, это моя свита знает и без подсказок…

— Денег! Двадцать тысяч марок серебром! И прямо сейчас!..

Глава 7 О пользе праздных размышлений или «Спокойной ночи, малыши»

Герольд с сопровождающими его лицами удалился передавать наше пожелание своим хозяевам, а я отправился в чудом неразграбленную ратушу и, от нечего делать, завалился на постель. Штурма не будет — это и ребенку ясно. В армии короля Дании и еще чего-то там всего-то тысяч шесть-семь воинов. Это я на глаз определить могу. У меня — немногим меньше. После дикой свалки на берегу и всех потерь, понесенных в городе при штурме и грабеже, под моими знаменами ровно четыре тысячи девятьсот двадцать человек. Больше всех умудрился потерять синешалый тесть — двести пятьдесят три убитых и еще семьдесят раненных так серьезно, что они не то, что в бой не годятся, а вообще не ясно — выживут ли? Остальные — более-менее ничего.

Красноармейцы Паулюса потеряли сорок два человека, валлисцы Энгельрика — тридцать, ветераны — четверых. С учетом потерь гарнизона и городского ополчения Виборга, составивших почти полторы тысячи только убитыми — полный порядок. Потери — один к четырем. Очень неплохой расклад, право же…

— Робин! Твое высочество!

Чего это Джону понадобилось? Герольд ответ привез? Или деньги?

— Что тебе, Джонни?

— Энгельрик тебе щит новый принес…

Интересно, а чем Энгельсу мой старый не угодил?..

— Вот…

Де Литль протягивает мне щит. Мой собственный, старый щит, на котором теперь нарисован какой-то зверь невнятной породы с секирой в лапах. Тело его покрывают широкие красные и узкие желтые горизонтальные полоски, а посередине — там, где у нормального животного грудина — на зверюге красуется ремешок с подвесками. Остальная часть щита размалевана в красную и зеленую вертикальные полосы, а в верхних углах зачем-то приляпаны ромбы синего цвета. Так, все понятно. Озверевший матрос сражается с матрасом. В общем, ни дать, ни взять: псих разгулялся с малярной кистью. Интересно, это не Ади Хитлера работа? С их семейки станется…

— Замечательно, — с сомнением произнес я. — Знаешь, Джонни, ты его унеси пока, куда-нибудь, а я тут подумаю: что дальше делать…

— Ага! Я его пока над входом повешу?

— Валяй-валяй… — поживу пока под щитом. — И посылай всех подальше: Чапай думать будет…

Кстати, подумать Чапаю и впрямь необходимо… Чего-то я сам себе нравится перестаю в последнее-то время. Нет, я и раньше был не подарком, если по чести, по совести, только теперь я уже совсем… Сколько трупов наворотил, а все для чего? Английский престол понадобился, надо же? Тоже мне, принц Уэльский и жена его Диана… Да и, если разобраться: ну какой из меня король? Как там пелось в старом фильме? «…Он славный был король, любил вино до черта, но трезв бывал порой…» Вот это прям про меня… А в четырех городах из-за такого «славного короля» кровью умылись по полной программе. А я еще Олега порицал за его бандитский бизнес… Сам-то, сам-то — грабитель с большой дороги, причем натуральный!..

«А за то за евреев заступились, народу облегчение дать собираемся и вообще — не свирепствуем без нужды, — сообщил мне голос рассудка. — Не так уж и плохо…»

«Ага, — тут же вмешалась старуха совесть. — Не так уж? Охренеть. А пятьдесят последних защитников Штейнфурта, которых повесили на крепостной стене? А гамбуржцы, которых били копьями в спину твои рыцари? А помнишь молодого парня из войска Паулюса? Его твои солдаты на копья подняли, и ты его стрелой… чтоб не мучился? Это вот твое «неплохо»? А «плохо» тогда что? Когда валлисцы в Виборге монашек до смерти изнасиловали?..»

«Да?! А я что должен был сделать?! Сказать: «Не вешайте их, ребятушки, они — хорошие»? После того, как они чуть тестя моего не ухлопали?..»

«Ой-ой-ой, какая была бы потеря! — в голосе совести появились ехидные нотки. — Без этого гения человечество откатилось бы в своем развитии лет на триста назад, не меньше! Он кто, тесть этот? Ученый? Полководец? Поэт? Писатель? Может, хотя бы известный художник? Тоже нет? И вообще: кто это не так давно собирался повесить этого самого Мурдаха на могиле разбойничьего атамана? Не знаешь? Ну-ну…»

«Мало ли чего я собирался! — голос рассудка чуть не сорвался на визг. — Зато скольким крестьянам помог?! Сколько крестьян меня благословлять готовы?! И, уж если на то пошло: тестя — человеком сделал! Он вон теперь знает, что вешать своих без суда нельзя. И грабить напропалую — нельзя!..»

«Да, своих убивать нельзя, — неожиданно согласилась совесть. — Давайте будем убивать чужих. И, побольше, побольше, они ведь — не люди! Какая хорошая позиция! Нелюдей можно грабить, убивать, насиловать! Они же — нелюди!..»

Рассудок еще пытался сопротивляться, что-то жалобно пища про то, что все так делают, что война — это война, а не воскресная школа… Но совесть мордовала его новыми аргументами: сколько детей погибнет от голода из-за тотального ограбления чужих земель? Сколько крестьян надорвется на своих тощих полях из-за того, что феодалы поднимут налоги, чтобы возвратить отнятое мной? А вдруг чума начнется? Я где-то читал, что чума в Европе началась из-за большого количества не похороненных трупов убитых в боях…

Окончательно раздавленный аргументами сварливой старухи, я круто повернулся на скрипнувшей кровати и встал. Так, баста! Надо пойти прогуляться, а то это рефлексирование меня до суицида нафиг доведет! Расчуствовался, понимаешь…

Я подошел к двери и уже было хотел ее распахнуть, когда сообразил: там ведь родичи де Литля. Караул несут, душу их… И погулять в одиночестве не выйдет: подчиненные Сержанта-ат-Армее от меня не отцепятся даже под угрозой смертной казни, ибо что бы я им не пообещал и чем бы не пригрозил — Маленький Джон все равно устроит что-нибудь похуже. А он строго-настрого наказал своим, чтобы не смели меня одного отпускать. И что же делать?..

А вот что… Окно. Хотя и узенькое, но достаточное, чтобы пролезть. Ну-ка, ну-ка, что у нас под окном? Карниз? Очень хорошо… Вылезаем… Ах, черт! Ну вот, руку ободрал… Вылезли… Два шага по карнизу вправо… Еще… Еще одно окно. Вот в него-то мы и влезем…

Итак, отделавшись от сопровождения, я выбрался в город. Ну пойдем-ка прямо. Пока улица не завернет…

— … Джон, а скажи: принц наш — он ведь, и впрямь, судьбою отмеченный? Вона как ему везет! Города на раз берет, в бою ему равных нет, из лука — да так сам дьявол стрелять не сможет…

— Дура-а-ак! — протянул бас Маленького Джона и следом раздался звук подзатыльника.

— Как есть дурак, — согласился голос Статли. — Принц — он ведь не потому принц, что воин великий, или там города брать может. Принц — он потому принц, что сердцем за людей страдает. Вот ты, Мэйси, сейчас сидишь, окорок жрешь, эль прихлебываешь, а принц…

Я стоял возле дома и, замерев, слушая рассуждения своих соратников…

— А чего сразу: «жрешь», «хлебаешь»?.. Чай, он тоже, с голоду не пухнет?!

Теперь звук был уже не подзатыльника, а полновесной оплеухи. Причем, как бы не двух…

— За что?!!

— Да за то, что скотина ты, Мэйси, неблагодарная. Ты-то думаешь, чем свое брюхо набить. И какой бы девке присунуть, а принц… Принц думает: как бы это так сделать, чтобы Мэйси Тэтчер мог к своей ненаглядной Маргарет вернуться? Живой, здоровый, да чтобы денег ему и на свадьбу хватило, и на домик, и на корову… даже на двух. И не об одном тебе, muflone dolbanutom, принц печется, а обо всех, кто в войске его, да кто дома остался. Чтобы сэр Вингли жив остался, чтобы богат был, и чтобы тебя и прочих голозадых не притеснял и не обижал…

— Тока плохо принцу будет, коли мы ему спину закрывать не станем, — вмешался де Литль. — Добрый принц, аж страшно инда делается… Евреев защищает, попусту обижать никого не дает… Епископ вон тутошний… Уж какими тока словами его не лаял. Принцу бы нашему повесить смутьяна, а тот…

— Что?..

— Что «что»? Приказал не трогать, да еще охрану к нему приставил, — Джон перечислил еще несколько подобных случаев, а потом тяжело вздохнул. — Пропадет он, ребята, через свою добрость, вот сердцем чую! Обманут, прикинуться, и…

— Так а мы-то, мы-то на что?! — хор возмущенных голосов. — Не дадим! Костьми за него ляжем!

— Примас Тук… ну, Адипатус, прямо так и сказал, — вмешивается Статли. — У отца его, сердце, мол, и впрямь, звериное, а этого нам господь послал в утешение за отцовы прегрешения. Ибо сердце у нашего принца доброе, наихристианейшее…

С этими словами Статли отправил опустевший кувшин в окно. Возьми он на пару пальцев левее и у обладателя «наихристианейшего сердца» возникли бы серьезнейшие проблемы со здоровьем. Я немедленно отошел и двинулся к крепостной стене. Ну их на хрен, доброхотов этих. Еще прикончат невзначай…

… «Ну, что, старая пила? — ликовал голос рассудка. — Съела?! Плохой, говоришь? А хороший тогда кто?..»

Совесть пыталась отбиваться, но явно неубедительно. Скоро она замолчала вовсе, а я, сам не заметив как, оказался прямо на городской стене…

— Пароль?

— Сталин. Отзыв?

— Ленин гад… то есть, Ленин рад… тьфу, пропасть! И откуда только это высочество такие слова выкапыва… Простите, принц. Не признал…

— Спокойно, солдат. Все нормально. А слова такие, чтобы врагу не произнести, понял?

— Так точно!

Я прошел по стене подальше от часового, и задумался, облокотившись о бруствер. Оказывается уже совсем стемнело? Дела… А меня мучает один вопрос: а что если датчане не отдадут двадцать тысяч марок? Опять грабить?..

Ничего хорошего в голову не лезло, и, чтобы развеятся, я тихонько замурлыкал старую-престарую колыбельную, которую помнил от бабушки. Бабуля, бабуля… Как ты там, без меня?..

— Э-эй! Э-эй, братко!

Я чуть было не подскочил от этого шепота. Окликавший говорил по-русски…

— Э-гей, братко! Что, спужался?

— Тебя, что ли? — спокойно, спокойно. Где он тут у нас? — Ну ты страшный, аж жуть!..

— А что? Напужать могу. И кой-что ишо…

Ага, вон он, притаился. Спрятался в тени бруствера — сразу и не углядишь… Ого! Да он там не один!..

— Все вместе пугать станете, или по очереди?..

— Хо! Зорок, — в голосе говорящего появились нотки уважения. — Новаградец, аль плесковский?

Это он про что? А-а, в смысле, откуда я родом?..

— С… Локтевский я…

— Ростовский, что ли? Знаю я там Локтево, — говорящий поднялся. — А звать тебя как, отрок?

Вообще-то представляется первым гость, но ладно уж… Уважим соотечественника…

— Роман. Роман Гудков. А ты кто будешь?

Но вместо ответа незнакомец делает шаг вперед. Теперь и я могу его рассмотреть. Мужик лет под сорок, крепкий. И двигается так, что сразу понять можно: подготовка какая-никакая имеется. Не спецназ, конечно, но кое-что явно может…

— Так ты старому Гудку сын что ли? — мужик подходит поближе. — Знавал я Гудка, знавал… В Полоцке вместе роту князю держали… Слыхивал я, что он к франкам отъезжал, а опосля у суздальцев огнище взял… Должно, и водимую себе нашел… А ты, значит, сын ему? Похож, похож… А тут что деешь?..

О как! Остальные двое тоже поднялись и уже обходят меня с двух сторон. Ишь ты! У одного вроде нож в руке? Ну, мальчики, это вы попутали! Я вам что: придурок из начинашек? Мечей при вас вроде не видно, а на ножах я вам и сам класс показать могу…

— Слышь, дядька, ты скажи своим орлам, чтобы стояли, как стоят, а не то у вашей компании похороны наметятся, — я чуть выдвинул из ножен ятаган. — Потом, ты бы назвался, а то нехорошо выходит: ты меня знаешь, а я тебя — нет. И вообще: это что вы тут делаете? Я-то — здешний, а вот вас я что-то не припомню.

— Как есть — Гудково семя, — усмехнулся тот, что заходил слева, но шаг назад все же сделал. — Смотри, Чурын: един супротив троих, а грозит…

— Спокойно, глуздырь, погоди войничать. Кровь-руду пустить завсегда успеем, а до той поры, мож, миром сговоримся? — Тот, что меня окликал, успокаивающе показал пустые руки. Затем проникновенно произнес, — Что тебе здесь, а, Роман, Гудков сын? Почто на людей одного языка с ножом скакнуть готов? Наша княгиня, дочь Менского князя, а мы ее бояре. Из старших воев, стал быть. Кому б ты здесь роты не дал, наш поп грех отмолит. А гривен всяко-разно поболе отсыплют. Чуешь?..

Ишь ты! Так тут наших много? Пожалуй, именно таких бойцов мне и не доставало… «Поп грех отмолит», говоришь? Так батька Тук не то, что грех отмолит, а еще и святым объявит… Может, попробовать?..

— Занятно. Слушай-ка, воин, а ваших… ну, то есть, наших у вас много?

— Дак, почитай, десятка три полных, — сообщает тот, что назвал меня «глуздырем».

— И еще четверо, — добавляет тощий.

Он, кстати, самый опасный из всей честной компании. Жилистый, с узким, хищным лицом и холодными глазами. Если что — буду его первого валить…

— Тридцать четыре, значит… Так-так… А ежели я, к примеру, вам по три марки на человека сразу предложу, а потом еще добавим, с добычи — пойдете ко мне?

— Да ты, кто будешь-то, чтобы таким местом серебра бросаться? — вскидывается крепыш, но тут худой что-то зашептал ему на ухо. Тот недоверчиво хмыкнул, а потом спросил, — Это тебя, что ли принцепсом Робером именуют.

— Да, — на всякий случай я отступил еще на шаг назад и снова положил руку на рукоять ятагана. Кто его знает, что «землячкам» может в голову стукнуть?.. — Не похож?

— А я что говорю?! — взорвался жидистый. — Гудок — тот еще блудень удатный был! Должно, слюбился с какой, а та рексовой женкой и окажись… Вот и вырос такой витязь… А про три марки — не лжешь ли?

— Вам — хоть сейчас дам, остальным — коль придут…

— Ты вот что, Гудкович… — Жилистый делает шаг вперед. Похоже, что командир — именно он… — Мы за прочих тебе слово сказать так не можем, но коли подождешь — завтра поутру ответим. Прощевай, пока…

С этими словами он подходит к стене и перемахивает через бруствер. Остальные следуют за ним. Твою мать! Да у них тут веревка на крюке! А я и не заметил. Во, блин…

Глава 8 О репе, пользе паломничества и деве Эверильде или «спасибо за сыночка!»

Утро сегодня солнечное, но на душе у меня хуже, чем в самый ненастный день… Еще недавно шутка с тамплиерами казалась мне очень остроумной. Но шло время, и на душе с каждым днем становилось все тревожнее. От Ричарда — ни слова. От его матушки — тоже. И это странно. Ни за что не поверю, что им ничего не известно, и, более того, не удивлюсь, что им донесли обо всем мои же придворные. Утверждать, конечно, не стану, но прошедшие годы научили меня не доверять никому. Уж кто-нибудь, да скажет, уж как-нибудь, да донесет. Не придворные — так сами тамплиеры. А не тамплиеры — так еще кто-нибудь. Слухи, особенно такие, распространяются слишком быстро. Но в ответ — тишина. Я ожидала чего угодно — гневных писем, развода, пострижения в монахини… но только не безразличия. И это гнетет меня более всего. А в такое прекрасное утро — тем более.

Прогуливаясь по монастырскому саду, я стараюсь отвлечься от грустных мыслей, вызывая в воображении картины моего будущего аббатства. Но это мало помогает, все равно я то и дело сбиваюсь на тревожащие меня раздумья. Шедшие рядом две мои дамы уже не надеются развлечь меня легкой болтовней. Сочувствую, им приходится нелегко… Но что поделать — такова жизнь. Поэтому я так спокойно отношусь к тому, что под разными предлогами двор мой с годами редеет, и с легким сердцем отпускаю дам и немногочисленных кавалеров в родные поместья, разрешаю вступать в брак или отправиться в путешествие. Мне не нужна пышность, да и чем меньше будет кругом чужих людей, тем лучше. И на сегодняшний день рядом со мной осталось не более двадцати человек. Ничтожная свита для королевы Англии, скажете вы? Возможно. Но меня это устраивает.

Сама не знаю, как оказалась на монастырском огороде — раньше я сюда не забредала. Вокруг ни души, и только среди ухоженных грядок копошится тоненькая фигурка. Склоненная голова под белым покрывалом, тонкие руки, перепачканные землей… При моем приближении она поднимает голову, и я вижу, что лицо ее — незнакомое мне, детское, в россыпи веснушек — мокро от слез.

— Почему ты плачешь, дитя? — не могу я удержаться от вопроса.

Она молчит и лишь испуганно таращится на меня. От испуга она даже плакать перестала.

— Что случилось? — спрашиваю я более настойчиво.

— Ничего, Ваше величество… — она вскакивает, на ходу оправляя одежду.

Ну, хотя бы разговаривать она умеет, уже неплохо. Я оглядываюсь на моих спутниц — они стоят, ковыряя носками туфель землю и позевывая от скуки. Делаю им знак рукой, чтобы оставили меня одну. Они с видимым облегчением удаляются.

— От «ничего» не плачут такими слезами… Поверь мне, дитя, я знаю это. Так что не пытайся меня обмануть, и расскажи все, как есть.

В ответ всхлипывание и шмыганье носом.

Я стараюсь, чтобы голос мой звучал мягко:

— Ты в чем-то провинилась перед матушкой?

Она тяжело вздыхает и что-то шепчет, но так тихо, что и слов не разобрать.

— Что — что? Говори громче!

Она пугается еще больше, но все-таки выдавливает из себя со всхлипыванием:

— Я… хочу… домой… — и, не сдержавшись, опять начинает плакать. И сквозь слезы рассказывает мне свою немудреную историю: мать умерла, отец женился во второй раз, да прожил с новой женой меньше года — сгорел от лихоманки, и мачеха, у которой на руках еще пятеро, принудила ее уйти сюда, в монастырь, и скоро ее ожидает постриг… Да, невеселые дела. И домой-то ей не вернуться — мачеха отправит назад, и тут оставаться нет сил.

— Как тебя зовут?

— Жозефа, Ваше величество…

— Так ты не хочешь быть Христовой невестой? — спрашиваю я, хоть и понимаю, что глупо спрашивать подобное. Вот и она, видимо, думает также, и только молча смотрит на меня.

— Все как-нибудь образуется, дорогая моя, поверь… Господь укажет тебе верный путь! — я ласково треплю ее по щеке и собираюсь уходить. А на душе от собственного лицемерия еще тяжелее, чем раньше. Потому что знаю — никуда ей не деться, и она так и проживет всю свою жизнь в этой обители, вспоминая о родном доме и плача по ночам.

— Ваше Величество! — она вдруг кидается к моим ногам и принимается целовать подол моего платья, выкрикивая: «Спасите меня, умоляю! Спасите!»

Дурацкая ситуация, что и говорить. Чем я могу ей помочь? Мне бы кто помог… Но она не отпускает меня, так крепко ухватив за ноги, что я того и гляди упаду, как сноп. Может, она припадочная? Надо будет узнать у настоятельницы…

— Тише, дитя мое, тише… — приговариваю я, одновременно пытаясь оторвать ее руки от моего платья. — Нас могут услышать!

— Но вы же королева, вам все можно! — тоненько всхлипывает она, но от платья все-таки отцепляется. И очень вовремя — на дорожке, ведущей к огороду, показываются мои дамы. Наверное, их привлек поднятый послушницей шум. Только зрителей мне не хватало!

— Мы молились, — говорю я, предвосхищая расспросы. — И юной Жозефе было откровение… Вы, думаю, и сами слышали, как звала она спасителя нашего, Иисуса Христа. Так давайте же вместе вознесем молитвы Господу!

Я встаю рядом с Жозефой на колени и принимаюсь горячо молиться. Девчушка, оказывается, не настолько глупа, как я уже было подумала: она быстро пристраивается рядом и складывает руки в молитвенном жесте.

Как же я все это ненавижу! И сколько уже лет живу именно так… «Вы королева, вам все можно»… о, если бы! «Все можно» королевам бывает только в сказках, да еще, пожалуй, в мечтах таких вот глупышек, как малютка Жозефа. А вот мои дамы уже прекрасно знают, что из себя порой представляет королевская жизнь. И они от этого не в восторге, определенно. Вместо турниров и пиров они вынуждены находиться рядом со мной, безмужней женой, кочевать из чьего-нибудь замка в монастырь, из монастыря в замок, и везде быть чем-то средним между гостьями и приживалками. Да, аббатство — это мое спасение! Вот уж где я буду у себя дома и сама себе хозяйка. Правда, сомневаюсь, что кто-нибудь из них последует за мной… но там, в моем мире, они мне не очень-то будут и нужны, так что я с радостью избавлю их от своего общества. Ведь из тех, кто прибыл со мной семь лет назад из Наварры, рядом не осталось никого. А те люди, что окружают меня сейчас, мне безразличны. Вот Джоанна — другое дело, но она теперь замужем и так далеко от меня. А те, кто рядом — чужие, совсем чужие, и ни одной близкой души рядом нет…

Вот еще одно условие королевской жизни, малютка Жозефа — жить рядом с десятками людей и не доверять ни одному из них.

… Но что это мы замечтались, пора заканчивать с религиозными откровениями. Я встаю, отряхиваю подол платья, мои дамы бросаются мне на помощь. Девчушка тоже поднимается с колен.

— Молись! — горячо восклицаю я. — Молись, и Господь укажет тебе верный путь!

Незаметно сую ей в ладошку пару монет и, придав лицу подобающее королеве выражение, медленно и с достоинством продолжаю свою прогулку.

Дамы следуют на пару шагов сзади и о чем-то шепчутся. Наверное, о своей религиозной фанатичке — королеве… Ну, это не самое страшное.

Вечером я довольно быстро покидаю их и затворяюсь в своей келье. Вот за что люблю монастыри — так это за возможность остаться одной. Нигде, ни в одном замке, ни при одном королевском дворе подобное невозможно. А в монастыре, да еще при определенной сноровке — легко. Так что в последнее время я часто предоставляю возможность своим придворным развлекаться без меня. И они, надо полагать, не сильно огорчаются этому обстоятельству. Поначалу — да, это было странно. Некоторые все пытались остаться рядом, думаю, больше из привычки, чем из желания выслужиться, но я быстро поставила их на место.

— Но как же вы будете одна, Ваше величество? — посмели они все же высказать мне этот вопрос.

Своим ответом я раз и навсегда пресекла все дальнейшие разговоры на эту щекотливую тему, потому что произнесла единственно возможную в такой ситуации фразу:

— Я — не одна, я вместе с Господом…

Так что в последнее время у меня появилось гораздо больше времени на то, чтобы поразмышлять, повышивать, да просто посидеть, зная, что никто не ловит твой взгляд, не следит за малейшим поворотом головы. Вот такая вот радость. Знала бы об этом бедняжка Жозефа, вот бы удивилась! Какая она маленькая и худенькая, как птичка… Птичка-невеличка… Как знать, может быть, я куда охотнее жила бы ее жизнью — пусть бедной и нелегкой, но полной надежд. Пела бы псалмы и пропалывала репу. А надоело бы — так взяла бы, да и убежала, куда глаза глядят! Ведь когда не боишься своим поведением опорочить несколько королевских семей разом, все несколько проще…

Я не заметила, как задремала. И в полудреме мне привиделось лицо дорогого моего супруга, славного короля Ричарда. И оно было таким взбешенным, что и сомнений не оставляет — знает, все знает! И, как это ни странно, вся тревога моя вдруг разом утихла, будто не в грезе, а наяву я увидела, что мой удар достиг цели.

За ужином настоятельница-аббатиса пожаловалась, что сегодня на ночлег попросилась такая орда паломников, что всем едва хватило места. Но тут же принялась расписывать, в какое далекое путешествие они собрались. Не только пойдут посуху, но и поплывут по морю, и все ради того, чтобы поклониться благодатным мощам святой девы Эверильды…

Не могу сказать, что наслышана о ней, хотя имя вроде бы знакомое. И хотя мне не так уж и интересны подробности ее праведной жизни, я все же задаю вопрос:

— Имя ее мне знакомо, но не напомните ли, чем же так знаменита эта святая?

— О-о-о… — мать-настоятельница вздымает руки, не в силах выразить свои чувства словами, — …это воистину замечательная история! Дева Эверильда из Уэссекса была настоятельницей женского монастыря и много лет служила Господу в святости, чистоте и молитве, заботилась об инокинях и подавала им пример своей жизнью. Хоть до Англии путь и не близкий, но я наслышана, что к ее мощам вот уже пять веков стекаются паломники, а особенно паломницы, со всего света! Ведь святая Эверильда помогает будущим матерям и роженицам… Говорят, что она благословила всех женщин Эвен… Эвер… ох, ну что за названия у этих англичан, и за какие прегрешения дал же им Господь такой язык!.. одним словом, деревни рядом с монастырем, и с тех пор ни одна мать в этой деревне не умерла при родах! Представляете, Ваше Величество — ни одна! Мало того, тем женщинам, которые никак не могут понести — тут аббатиса к моему удивлению покраснела, — она помогает зачать дитя… Вот что значит слово ангельское перед Господом! Вот все эти женщины — она махнула куда-то в сторону, очевидно, подразумевая то крыло обители, в которой разместили паломников, — и торопятся припасть к мощам девы Эверильды и заодно омыться в святом источнике, который, поговаривают, забил неподалеку от монастыря сразу же после ее кончины.

— И многим женщинам удалось родить после омовения? — мне на самом деле становится интересно.

— Говорят, что многим… очень многим…

— О, эта дева воистину достойна восхваления! Кто более нуждается в чуде, чем женщины, отчаявшиеся подарить своему супругу наследника… — отвечаю я, стараясь попасть настоятельнице в тон.

И тут вдруг настоятельница бледнеет и замирает на полуслове. Что такое?

— Ваше Величество! — шепчет она вне себя от непонятного мне страха, — простите меня, умоляю вас, простите… язык мой — враг мой, и лукавый всегда рядом, чтобы смутить нас и заставить произносить недостойные речи… поверьте, у меня и в мыслях не было напомнить вам о вашем горе…

Так она обо мне? О, нашла о чем переживать… В моем случае никакой источник, подозреваю, не помог бы. Разве что миру был бы явлен еще один случай непорочного зачатия, в чем я очень сомневаюсь.

Ночью мне не спится… В голову лезут разные мысли: то Жозефа, то репа в огороде, то любимый супруг, то неизвестный нахал, назвавшийся его сыном… А, может, и правда — сын? Посмотреть бы на него, даже интересно, что за человек… Ну уж явно не хуже моего муженька, хотя наглец порядочный. Но где он, а где я? Разве что привет передать с паломниками, раз уж они в те края направляются? А что, это мысль… Очень красиво получится — вот тебе, сынок, от матушки благословление и сердечный привет!

Сказано — сделано. Написать пару строк — дело нехитрое. Надеюсь, что читать по-французски он умеет, все-таки королевский отпрыск. Хотя, если пошел в отца, то и стихи должен сочинять… На всякий случай повторяю те же слова на латыни, и, подумав, добавляю несколько слов по-наваррски — пусть изучает «родной» язык… и запечатываю пергамент. Ну вот, дело сделано, осталось только поговорить с паломниками.

Очень кстати, что мои дамы уже спят… Как они устают со мной, бедняжки! Две из них, как и положено, почти у самых дверей, но спят они так крепко, что мне удается проскользнуть незамеченной. Во дворе монастыря деловито снуют паломники — они уже собираются отправляться в путь. В предрассветной дымке все фигуры кажутся безликими. Сколько тут женщин, подумать только! И все скоро будут уже далеко отсюда… Надеюсь, доберутся до источника и наплодят своим мужьям вскорости ребятишек. Свет фонаря вдруг выхватывает из темноты знакомое лицо — малышка Жозефа, ну и ну! Да она никак собралась сбежать? Вот уж не ожидала такой прыти — оказывается, она гораздо храбрее, чем мне представлялось утром! Глупая, конечно. И молодая. Слишком молодая. Но будь мне столько лет, сколько ей, я бы, по чести сказать, поступила бы так же.

Что-то так грустно стало, что даже письмо дорогому сыночку передавать расхотелось. Казалось, все вокруг, даже глупышка Жозефа, могут отправиться куда захотят. Все, кроме меня. А я так и буду только выполнять чужие приказания… И тут вдруг — назовите, как хотите, Божья ли благодать на меня сошла или наоборот, подстерегло дьявольское искушение, но я бросила пергамент в огонь, метнулась в свои покои, и уже совсем скоро шагала по дороге в толпе других женщин. Как кстати подвернулся под руку чей-то старый потертый плащ и другая немудренная одежда, развешенная у догорающего очага! Дай им Бог здоровья… Обувь у меня, конечно, будет побогаче, чем у большинства, но я очень ловко измазала ее в первой же луже. Капюшон на глаза, в руках торба, и вперед. Подхватываю Жозефу под руку:

— Решила отправиться в дальнюю дорогу?

Если бы не моя рука, девчушка бы упала тут же, как подкошенная… Глаза вытаращила, губами шевелит, а сказать ничего не может…

— Вот что, — говорю я ласково. — У тебя своя тайна, у меня своя. Но если проболтаешься кому — убью. Поняла?

Она молча трясет головой.

— Ну, вот и хорошо. Идем!

Мы продолжаем путь дальше, а на душе легко и приятно. Вот и я отправляюсь в паломничество. Других детей просить не буду, но за недавно обретенного сыночка спасибо деве Эверильде непременно скажу.

Мы без приключений добираемся до очередной деревни, но тут вдруг я вижу, как по вытоптанному двору около харчевни в тревоге мечутся мои придворные. Понимаю, что боятся не за меня, а за себя — что случись, не сносить им головы. Все-таки я хоть какая ни какая, но королева… Да и куда они денутся без должностей и денег, которые я им плачу? Ведь остались только те, кому пойти и вправду некуда. Вот и бросились вдогонку…

Ну, что ж, Беренгария, вот ты и сходила в паломничество, вот и сделала, что хочешь… Никуда, видно, мне от них не деться, так что придется придумать другую историю.

Выхожу вперед, благодаря Бога за то, что кругом стоит шум и суматоха, и паломникам не до меня, и сбрасываю капюшон. Придворные кидаются ко мне с криками, но я тут же приказываю всем молчать.

— Слушайте меня внимательно. Я отправляюсь в Англию. Путь неблизкий. Тем, кто откажется сопровождать меня, я разрешаю остаться в монастыре и дождаться моего возвращения. Но, главное, если не хотите пострадать от гнева моего супруга — никому об этом ни слова. Вы живы, пока сохраняете тайну. Проболтаетесь — мой муж вздернет вас на первом же суку, будьте уверены. Так что…

Свита в замешательстве — я никогда не говорила с ними в таком тоне. Ну, ничего, пусть привыкают!

— И запомните, что сейчас здесь, на постоялом дворе к паломникам присоединиться высокородная дама… высокородная дама… — в голове, как нарочно, ни одного имени! — хм… Беатриса… де Леоне. А наша добрая королева Беренгария продолжает возносить молитвы за стенами обители. Всем ясно?

Ответом мне служит почтительная тишина.

Глава 9 О тридцати трех богатырях и о правосудии божьем или «Спартак — чемпион!»

Следующее утро началось для меня с яростного рева сержанта де Литля. По-видимому, бедолага искренне полагал, что шепчет, но от его шепота тряслись стены:

— …Все равно не пущу! Дайте ему поспать, mat» vashu! Взяли моду: прынца ни свет, ни заря будить! Он ночью караулы проверял, умаялся, а тут вы!

В ответ раздалось приглушенное дверью бормотание, в котором однако слышались голоса лейтенанта Энгельса, сенешаля Мурдаха и фельдмаршала Паулюса. Судя по всему, они пытались убедить Джона, что им очень, очень-очень нужно…

— А вот сейчас как тресну тебя по башке, Энгельс!..

Вот этого допускать нельзя ни в коем случае, а то ведь треснет, как пить дать! Вставай, солдат, труба зовет…

— Джон, пропусти их немедленно! Я уже проснулся…

Дверь со скрипом, сопровождаемым басовитым бормотанием сержанта де Литля: «Разбудили, изверги!», распахнулась:

— Мой принц!.. Зять мой!.. Ромейн!..

— Так, говорите по одному, а то я ни хрена не понимаю.

Говорить на правах родственника взялся мой бесценный тестюшка:

— Зять мой, ваше высочество! К северным воротам прибыл отряд в три десятка всадников, которые утверждают, что вы обещали им свое покровительство. Они желают принести вам омаж и получить от вас фьеф…

— Немедленно пропустить! Я знаю этих людей!

— Мы так и подумали, мой царственный зять! Их впустили в город, и сейчас они ожидают вашего прибытия под надежной охраной…

Интересно, кого это он счел надежной охраной? Надеюсь не своих «рыцарей без страха и упрека»?..

— …наших валлийских родичей…

Вот это хреново! Эти идиоты могут запросто задраться с моими землячками! А русичи, насколько я могу сообразить, как раз имеют опыт борьбы с подвижным, бездоспешным и нахальным противником. Навострились на всяких там хазарах-печенегах…

— Так, — я оделся с такой скоростью, что оказался бы не последним даже в «учебке». — Двинулись к ним, и поскорее. По дороге расскажете, если еще что-то есть…

Верхами мы добрались до Северных ворот примерно за четверть часа. И вовремя, мать его, вовремя! Русские и валлисские витязи успели уже с успехом преодолеть языковой барьер, и теперь дело шло к всеобщей потасовке. Обе стороны изощрялись в оскорблениях, и руки уже сжимали рукояти мечей, ощупывали стрелы в колчанах и примеривались к лукам и топорам…

— Здорово!

— О! — жилистый выехал вперед. — По здорову ли, принцепс Робер… Гудкович?

— Благодарствую, — надо и мне попробовать придерживаться их манере речи. — Что ж, надумали ли витязи земли Русской под мою длань идти?

— Не розумею, о чем ты баешь, принцепс, но гадаю — об нашей роте. Мы круг дружинный собрали, да и приговорили: быть по сему!

— Славно, молодцы, славно! — повернувшись к своим сопровождающим, я произнес — Тесть мой, славный сенешаль Англии… Короче, деньги нужны, — я быстро пересчитал русских воинов. — Девяносто девять марок. Давай: одна нога тут, а другая — уже здесь!

Славный сенешаль Ральф Мурдах, успевший за время нашего тесного общения и родства уяснить, что мои распоряжения должны выполняться бегом, унесся за деньгами. И очень скоро я сообщил своим подданным, что в наше войско вступили тридцать три богатыря…

— Знакомьтесь, друзья. Это — боярин из далекой Руси, Олекса Ольстинич, — я выдвинул вперед жилистого предводителя своих земляков. — Он и его люди пожелали принести мне клятву верности, потому как поняли, что я воюю за правое дело.

Ближние одобрительно зашумели, хотя тесть и хмыкнул, словно бы про себя:

— Ну да, а серебро — взял…

— Тестюшка… — Я наклонился к нему поближе и прошипел на ухо, — А ты мне по прекрасному и благородному порыву души служишь? И ничего-ничего за свою службу не желаешь? И Машу за меня бы отдал, если бы я Хэбовым сыном оказался? Вот то-то: молчи-ка в тряпочку, да с новыми товарищами дружбу води. Ты же — сенешаль, по-ихнему — «воевода»…

— Voevoda, — тесть пробует слово на вкус. — Voevоda, voevoda…

Услышав знакомое слово, русичи подтягиваются, а Олекса Ольстинич делает шаг вперед:

— Исполать тебе, славный воевода… — он вопросительно смотрит на меня.

— Ральф Мурдах, — подсказываю я ему. — Великий сенешаль английский.

— Исполать тебе, славный воевода, скинь-шиш-кисель ангельский, Ральфий Мурдахович…

— И посла же господь имечко, — прошептал благоговейно один из дружинников. — Эдаким едино ворогов пужати, або нечистого закляти…

…Через пару часов, я беседовал с моими новыми «гвардейцами» — бойцами «русской сотни». Правда, до сотни им еще далеко, ну да лиха беда начало… А вот, кстати:

— Олекса, а ты ж вроде говорил, что вас три десятка и еще четверо? Так куда еще-то один делся? Там остался, или погиб при вашем побеге?

— Да сказнили мы его, — сообщает боярин после секундной заминки. — Ишь, удумал, поганец: о нашем круге да приговоре данам поведать…

Он делает долгий вкусный глоток вина и грустно замечает:

— Недаром про него молва шла, будто матка его не от мужа сваво, а от половчина-полоняника понесла. Слюбилась, змеюка, вот и выродила выродка… — И, заметив мое удивление, поясняет, — Да мы его втихую. Жилу подсайдашником перехватили — он и охнуть не успел…

И пока я пытался переварить разъяснения, в очередной раз восхититься принятым здесь методам убеждения и понять, что за зверь «подсайдашник», Олекса Ольстинич неожиданно, понизив голос, выдал:

— Ты, принцепс, не боись. Про род твой мы ни единой душе не обмолвимся. То, что ты Гудкова племени — так нам то и ладно: Гудок, он завсегда удалый был, баской добычей славен. А ты, по всему зримо, в батьку задался…

Собственно говоря, это как раз меня не удивляет. Русичи уже поведали, каково на чужбине живется. Гривны — это, конечно, хорошо, но русичам хотелось еще и какой-то определенности. А ее-то как раз и не было: русским воинам не разрешалось покупать в Дании землю и заводить поместья. Короче говоря, славные датчане превратили знатных дружинников в простых наемников, а их это никоим образом не устраивало. Да еще выяснилось, что эти гривны были меньше чем четверть от марки, так что мое предложение оказалось куда как кстати. Русичи уже и сами подумывали, не свалить ли куда-нибудь, на вольные хлеба, то есть заняться каким-либо «благородным промыслом, типа пиратства, разбоя на большой дороге или ввязаться в какую ни на есть войну, на одной из сторон. Желательно на той, где платят побольше…

Так же выяснилось, что в тот вечер Олекса со товарищи отправился в Виборг на предмет изыскания способа спасения епископа Гуннара — задушевного друга королевского братца Вальдемара. Не желая рисковать своими воинами, Вовочка, отправил в поиск иноземцев, которые если и пропадут — так не очень-то и жалко. А русичи никогда не отличались отсутствием сообразительности, и все резоны своего командира просчитали на раз. А, значит, перейдя под мои знамена, никаких особых душевных терзаний не испытывали. За исключением покойного номера тридцать четыре, но тому уже было решительно наплевать на все в этом суетном мире…

…К вечеру я полюбовался на милую компанию, состоявшую из взвода де Литля и русских дружинников, которые восприняли приказание «выпить и побрататься» буквально и в чудовищных размерах. Невменяемо пьяные люди, пошатываясь, водили хоровод вокруг костра, на котором тихонько сгорал средних размеров бык. То есть, вообще-то он должен был жариться, но, так как вертел никто не крутил, мясо медленно, но верно обугливалось, превращаясь в антрацит с одной стороны, и оставаясь совершенно сырым — с другой…

Алканавты нестройно распевали какую-то заунывную песню, текст которой я полностью не разобрал, но из услышанного можно было сделать вывод, что мои бойцы поют некий древний вариант «Черного ворона» вперемешку с не менее древним пращуром песни «Как на дикий Терек…». Из чего я сделал вывод, что пьянка плавно переходит из второй стадии в третью: от «шапками закидаем» к «летай иль ползай — конец известен». Ну и ладушки, потом будут обниматься, прощаться и обещать умереть друг за друга. Значит, последние остатки языкового барьера сметены алкогольным цунами. Надо не забыть выставить им завтра бочонок пива на опохмел, а то вдруг война, а у меня войско бодуном мается…

…Но на следующее утро мне стало резко не до пива и не до непохмеленных страдальцев потому что…

Утро встретило меня симпатичным солнечным лучом, бьющим в окно и покрывающим позолотой стены комнаты; симпатичным веснушчатым лицом девчонки, чье имя я не сумел припомнить, но которая доверчиво положила во сне на меня свои голые стройные ножки и уткнулась своим вздернутым носиком мне в грудь; еще одной, тоже вполне симпатичной девицей с смпатичными упругими грудями, одна из которых просто-таки идеально вписалась мне в ладонь… И совершенно несимпатичными воплями Маленького Джона за дверью:

— Робин! Прынц! Робин! Там иеорльд прискакамши! Без денег! Робин! Ты его слушать будешь?! Или сразу повесить?!

О, господи! Если я немедленно не встану — прощай дипломатический протокол, а вместе с ним — возможность срубить бабала без лишнего кровопролития!..

— Джон! Пусть никого не вешают — я уже иду!..

…Герольд выглядел все таким же разряженным, как и в прошлый раз, хотя теперь он был несколько помят и бледен. И было от чего! Я подъехал как раз в тот момент, когда не вполне еще протрезвевшие родичи Джона громогласно обсуждали: стоит ли вешать посланца сразу или сперва все-таки поколотить?

— А-атставить! — бодигарды тут же вытянулись и грохнули копьями о землю. — С чем приехал, Стурре Ювенсон? Каков ответ короля Дании и его владетельного брата?

Герольд взглянул на меня с нескрываемым облегчением, но тут же напустил на себя важный вид, приличествующий ситуации:

— Король Дании, Скании и Померании Кнуд Великий, устами своего младшего брата, сиятельного и владетельного принца Вальдемара, говорит тебе, Робер Плантагенет фон Гайавата де Каберне де ля Нопасаран, граф Монте-Кристо, наследный принца Англии: да рассудит нас Бог!..

Чего? Я что теперь должен ждать, пока на меня с неба двадцать тыщ марок свалится? Так этого хрен дождешься!..

— Если ты, Робер Плантагенет фон Гайавата де Каберне де ля Нопасаран, граф Монте-Кристо, наследный принца Англии, готов вверится правосудию Божьему, то сиятельный и владетельный принц датский Вальдемар предлагает тебе скрестить с ним оружие, но, дабы исключить случайности, ниспосланные врагом рода человеческого, выйти на ристалище не один на один, а семеро на семеро, ибо сие число угодно небесам. Собери своих рыцарей, причастись, исповедуйся и выходи в низину между Ульфбаке и Скибхайде. Войска же наши пусть встанут на сих холмах, дабы каждый воин мог убедиться, на чьей стороне Господь!..

А-а, так вон ты чего задумал… Ну-у, вообще-то…

— Ежели Господь дарует победу сиятельному и владетельному принцу Вальдемару, то пусть войско твое покинет Данию, уплатив вергельд в пять тысяч марок за обиду и разорение. Людей твоих преследовать не станут, и дадут им всем уйти, исключая предателей-перебежчиков, что тайно переметнулись вчера в твой лагерь, изменив вассальной клятве и своей чести…

— А если Господь будет честен, и наш прынц вашего прынца vz'yebet? — басовито интересуется сержант де Литль.

Герольд не удостаивает сержанта взглядом, но смысл незнакомого слова улавливает правильно и поясняет:

— Если же по Божьему попущению победа достанется тебе, Робер Плантагенет фон Гайавата де Каберне де ля Нопасаран, граф Монте-Кристо, наследный принца Англии, то тебе будет дан выкуп в тридцать тысяч марок, с тем, однако, условием, что ты покинешь пределы Дании и отпустишь горожан славного города Виборг без выкупа…

Не понял! Значит, прежний выкуп отдавать что ли?..

— … без выкупа, сверх уже взятого тобой…

Понял. Так, это дело надо обкашлять и разобраться, кого с собой брать?..

Герольд между тем бледнеет еще сильнее и почти кричит звенящим от напряжения голосом:

— Если же ты, Робер Плантагенет фон Гайавата де Каберне де ля Нопасаран, граф Монте-Кристо, наследный принц Англии, откажешься от сего вызова, то будешь ты ославлен как трус, человек без чести и негодяй! Да будет!..

Ну, это-то понятно. Должно быть, принцу Вальдемару донесли, что я неохотно дерусь верхом, а сложить два и два у него мозгов хватило. Значит, он считает, что поймал меня в ловушку? Зря! Во-первых, мне решительнейшим образом наплевать, начихать и даже наср… в общем, и это — тоже, на ославление моей особы трусом, негодяем и всем остальным, а во-вторых…

Читал я когда-то в далеком детстве презанятнейшую книженцию. Про викингов. Помнится, были у них поединки не только с оружием, но и так называемый «простой бой». Это когда безоружные, босые и голые по пояс. Вот такой поединок меня бы вполне устроил. Так-с, где у нас герольд?..

— Передай своему принцу, что я принимаю вызов…

За моей спиной охнул Энгельс. Тяжело вздохнул Маленький Джон. Скрипнул зубами Статли. Ничего, ребята, сейчас и на нашей улице грузовик с конфетами перевернется!..

— … и чтобы все было по воле божьей, предлагаю сойтись безоружными. Предлагаю… — Как он там в этой книге назывался? — Предлагаю летт-камп.

Сказать, что герольд удивлен — не сказать вообще ничего. Он открыл было рот, потом передумал и закрыл его обратно.

— Ну, так что? Неужели принц Вальдемар испугается? Или вся его храбрость в куске железа? А оно часом не заговоренное, железо это? Вдруг на нем — черный наговор? Какой же это будет божий суд?

Герольд снова открывает рот, но вместо слов у него выходит жалобное сипенье. Потом хрип. Потом кашель. И наконец:

— Ваше высочество! Пристало ли людям вашего звания биться, словно загулявшие крестьяне? Рыцарь бьется верхом и в полном вооружении, славя своим поединком мужество и красоту…

— Я что-то не уловил: мы тут красоту славить собираемся, или божью волю выяснять? Вы уж там определитесь, а?..

…Препирательства с герольдом заняли добрый час, а в ожидании ответа я успел как следует позавтракать, определить состав своей команды, провести разминку и даже немного поскучать. И лишь после этого герольд принес ответ. Вальдемар соглашался на «хольмганг» — бой в круге, с оружием, но без доспехов. Только со щитами. Оружие — меч, секира или булава на выбор. На каждого бойца — по одному виду оружия, по одному щиту и по одному кинжалу. Оружие не заменять. Защитники допускаются. Нас уже ждут. Ну, а раз так, то мы вас долго ждать не заставим…

…В круг, огороженный свежесрезанными прутьями, мы вступаем чинно, словно делегация на дипломатический прием. Я, Маленький Джон, Энгельс, восьмиюродный братец или племянник — я так и не понял — Маши Эбрилл Шорс, Олекса, Чурын и Ади Хитлер, взятый исключительно для того, чтобы в группе был равномерно представлен весь наш войсковой интернационал. Все голые по пояс, с одинаковыми дубовыми щитами. Вот разве что оружием отличаемся: у Энгельса и «Щорса» — прямые мечи, у меня и Олексы Ольстинича — ятаган и сабля соответственно, крепыш Чурын вооружился секирой, а громадные де Литль и Гитлер — внушительной длины дубинами, окованными железными кольцами. Ну, и где там наши противники?

Стоят, родненькие. И, судя по их виду, наши монстры — Джонни и Ади, особого впечатления на них не произвели. Специалисты, значит… Кстати, а который из них — Вовочка?..

— Вальдемар, покажись!

— Я бьюсь за принца Вальдемара, — сухопарый, подвижный воин лет сорока на вид делает шаг вперед. — Я — его защитник. И я убью тебя, принц Робер!

О-ба-на! Так вот, что значит «защитник»! Блин, а я сам попер! Дубина!..

В круг входит герольд и начинает объяснять правила боя. Делает он это столь подробно, что минут через десять Маленький Джон не выдерживает:

— Убейсон, иди ты отсюда! Дай уже добрым людям подраться!..

Стурре Ювенсон едва заметно пожимает плечами и выходит за прутья. И тут же в дело вступают фанфары. Они воют так протяжно и так и противно, что я чуть не пропускаю первый удар. Бой начался…

…Я резко наклонился, и меч со свистом пронесся надо мной, но легче мне от этого не стало: Вовочкин защитник от всей души приложил меня в ухо краем щита. Перед глазами заплясали разноцветные искорки, а по плечу потекло что-то теплое… Блин! Соберись!..

Противник снова взмахнул мечом… Ну, сука, достал! Н-на!

Я запустил в него свой круглый щит на манер летающей тарелки. «Якобы Вова», пригнулся, и щит, вращаясь, полетел дальше. Однако!.. Он врезался в аккурат в основание черепа противнику красного командира Щорса, и тот, тут же заскучав, разлегся на земле. Минус один. Машин родич, не задумываясь, ткнул упавшего мечом и рванулся на помощь Джону и Гитлеру, которые яростно, хотя и несколько бестолково, отмахивались дубинами от наседавшего на них подвижного невысокого датчанина с топором…

Лишившись щита я прыжком сократил дистанцию до своего оппонента и вцепился свободной левой рукой в его вооруженную правую. Вот, теперь можешь опять попробовать треснуть меня своей деревяшкой — я тебе ятаганом отвечу!..

Но мой противник вовсе не глуп. Он моментально стряхнул с руки щит и, копируя мой прием, схватил мою вооруженную руку. Типа, пат? Щаз!.. Размножаться ты все равно не будешь, так что это тебе без надобности. А раз так — на коленом! И еще раз — на! Кажись, рука ослабла? Ну, тогда…

Я ударил сухопарого ногой под колено и резко крутанул руку с ятаганом, заворачивая захват вокруг его шеи. Вот так. Либо держи меня дальше, тогда я тебя задушу, либо отпусти руку — тогда я тебя зарежу…

Он отчаянно пытался сопротивляться, но искусство рукопашного боя окончательно разовьется лишь через несколько веков, а потому квази-Вове ни хрена хорошего не светило. Его хватка ослабла, я рванул руку и провел ему булатом по горлу… Минус два…

Почти в тот же момент раздался победный рев Маленького Джона. Уголком глаза я заметил как в воздухе, нелепо кувыркаясь, пронеслось чье-то тело: сержант де Литль достал-таки своего противника. Минус три, потому как после таких полетов если и выживают, то очень долго лечатся…

Я перевел дух и огляделся. Олекса и Чурын вели свою партию спокойно, даже с некоторой ленцой, а вот Энгельс отчаянно рубился с двумя противниками. И хотя не было заметно, чтобы он проигрывал, долго в таком темпе он не продержится, к гадалке не ходи…

— Энгельс, держись! Щорс — поможешь русичам, Джонни, Гитлер — ко мне!

Вчетвером мы довольно быстро прикончили нападавших на Энгельрика, а в это время Олекса хитрым приемом вывел своего противника под топор Чурына и перед нами остался всего лишь один враг.

Но сдаваться он не собирался. Отбросив щит, он подхватил меч кого-то из своих погибших товарищей и закрутил вокруг себя настоящий вихрь из сверкающего полированного железа. Наверное, это бы ему помогло, если бы у всех нас были мечи…

— Ади! Джон! А ну-ка…

Гитлер ткнул в стальной водоворот свою дубину, а Джон, повинуясь моей команде, прыгнул вперед и припечатал датского воина по уху. Тот мешком осел на землю…

— Джонни, прихвати его с собой. Он нам пригодится…

Де Литль спокойно взвалил пленника на плечо, а я, наконец, огляделся. На двух холмах, словно на трибунах Колизея было черно от зрителей. И если датская сторона молчала, то наша орала и свистала почище, чем на самом крутом футбольном матче. Забавно, однако. Вот уж не думал, что окажусь в шкуре гладиатора… А может и впрямь, это ни какая не Европа, а Рим? Ну и что, что король Ричард. В истории этих Ричардов, поди-ка побольше, чем в Бразилии — Педров… Может и в Риме какой-нибудь Ричард был?..

Нет, в самом деле, а чем я — не Спартак? А?..

— Спартак — чемпион! Спартак — чемпион! Тра-та-та-та та-та!

— Spartak — champion! — подхватил внезапно Энгельс и отстучал мечом по щиту ритм. — Spartak — champion!

— Espartaak — shepmpion! — завопил «бритый Щорс». — Espartaak — shepmpion!

— Спаратак — чемпион! — присоединились Олекса и Чурын.

— Spartak — champion! — ревели воины, пока мы шли к Виборгу, и грохотали в щиты — тра-та та-та-та, тра-та-та-та та-та! — Spartak — champion!

В футбол их научить играть, что ли? Ведь какие фаны зря пропадают…

Глава 10 По семейным обстоятельствам или «У меня все ходы записаны!»

В Скарборо корабли вернулись нагруженные выкупом, трофеями и примкнувшим к нам разнообразным датским людом. Пока датские правители Кнут и Вальдемар — Хлыст и Вован — собирали обещанный выкуп в тридцать тысяч марок, мое воинство резвилось на захваченной территории с непосредственностью поддатых горилл. Правда, больше грабили, иногда обижали женщин, но вот от убийств старались воздерживаться. Потому что по моему приказу Джон повесил шестнадцать человек, виновных в совсем уж диких «развлечениях». И двое из этих «вывесок» — «благородные» рыцари. Этот факт поверг в шок всех прочих, не менее «благородных», которые даже отрядили ко мне на переговоры Энгельрика и синего шалого тестя…

— …Но, Ромэйн, как ты не хочешь понять: это недопустимо вешать рыцаря, словно вороватого простолюдина!

— Ничего не путаем, Энгельс? Они не овцу украли, а так, на минуточку, двенадцать человек прикончили. И из них трое — маленькие дети!

— Мой царственный зять, я понимаю ваше возмущение нарушением вашего прямого и недвусмысленного приказа, но все же… Они могли бы уплатить вергельд…

Что такое «вергельд» я уже знаю. Штраф. Денежный.

— Щаз!.. За убийство — штраф? Хрена вам! Это ты, сука, не скорость на дороге превысил! Казнить! Чтобы другим не повадно было!..

— Ну, Ромейн, тогда хоть прикажи, чтобы их не вешали… Пусть головы отрубят, как положено…

— Шиш вам, милые мои! Шиш с маслом! Повесят, как всех. У нас в армии — полное равенство. И чтобы я больше таких речей не слыхал, а то под домашний арест посажу…

И рыцарей повесили. А остальные стояли и смотрели как миленькие, потому что вокруг них были ветераны с копьями и луками наготове. Ветераны не убивают. Потому что их я обещал не вешать, а живьем на кострах жечь…

— …Вы все мне — как братья! И если кому-то из вас станет плохо: где бы я ни был и кем бы я ни был, я приду вам на помощь! Но я никогда не стану помогать грязному убийце. Так что — не взыщите, парни!..

Речь получилась чересчур патетичной и не очень понятной, но ветераны разобрались. Кстати, с недавних пор они называются: «Первый Шервудско-Нотингемский пехотный полк всех-всех йоменов и вилланов Англии, да хранит ее Господь и Святой Георгий, имени самой красивой на свете королевы Марион». Моя вина. Умудрился как-то ляпнуть про именные части в Советской Армии, а им затея понравилась, и стали мои верные ветераны думать: как бы назвать свою банду покрасивее. Думали они, думали и придумали. Крепко придумали. Я когда услышал это название — элем подавился. Впрочем, остальные удумали еще чище…

Так вот, солдат Шервудско-Нотингемского полка моя речь проняла. Причем настолько, что…

— …Отец!.. Отец наш!.. Батька родный!.. Прикажи — умрем за тебя!.. Мы — дети твои!..

Примерно так ревели ветераны, дослушав до конца мое «эпохальное» обращение. В воздух взметнулись копья, многие в исступлении колотили рукоятями мечей и топоров в щиты…

— Отец!.. Отец наш родной!..

И в этот самый момент грянуло то, чего никто не ожидал. Через общий рев прорезался чей-то звенящий дискант:

— Батька, прикажи! Господа бога сметем! И в пекло загоним!..

И вот тут-то все смолкли. Стало так тихо, что лязг оброненного меча врезал по ушам почище набата…

— Богохульство… — шепот над толпой похож на крик. — Богохульник…

— Какое-такое богохульство?! — Рев Маленького Джона приводит солдатиков в чувство. — Какое, k yebeniam, богохульство, я тя спрашиваю?! Молчать! Ты, eblan, solntsem utomlenny, детишек, от голода умерших не хоронил?! Отруби свинячьи не жрал?!

— Хоронили… Жрали… — шелестит над собравшимися, а кто-то особо храбрый спрашивает погромче, — Чего лаешься-то, сержант?..

— И куда твой бог смотрел, когда все это творилось?! — Сержант де Литль выходит из строя, и встает перед бойцами Шервудско-Нотингемского, — А прынц вас, голодранцев, накормил, рыцарей вразумил, чтобы те не смели христиан притеснять. Так кто же из них лучше?

И повисла пауза… Минута, другая… И вдруг, точно плотину прорвало:

— Отец наш!.. Веди!.. Прикажи!.. Хоть бога, хоть черта!.. В клочья порвем!.. Pod asfalt zakataem!.. Spartak — champion!..

После всех этих событий хулиганство оккупационных сил резко пошло на убыль. В смысле убийств больше не было. А потому к нам начали постепенно прибиваться датчане. Смешно, правда? А смеяться-то нечего: посмотрели на дисциплину в моем войске, на то, как трофеи делят и жалование раздают — и к нам. Возьмите, мол, мы вам сгодимся… Так что по возвращении в Англию выяснилось, что войско у нас не то, что не уменьшилось — увеличилось!

Вернулись мы удивительно вовремя: Скарборо осаждали войска, собранные принцем Джоном. «Дядя Ваня», заручившийся поддержкой одного из двух новых Германских императоров — ума не приложу, как такое может быть, чтобы в одной маленькой Германии — целых два императора?! — явился под стены моей временной столицы для окончательного решения проблемы под названием «любимый племянник».

Он собрал здоровенное войско, император Филипп прислал ему на помощь сотню рыцарей с парой тысяч наемной пехоты, и вся эта орда, общей числом около пятнадцати тысяч бойцов, двинулась к Скарборо. Известие об этом наступлении принес в город, как это ни странно, другой мой дядюшка — Уильям Длинный Меч. Он примчался с отрядом примерно в пятьсот человек, заявил, что слизняка Джона никогда не любил, что во мне чувствуется кровь Плантагенетов и остался в городе помогать держать оборону.

Скарборо — маленький городок, и никаких оборонительных сооружений отродясь не имел. Вплоть до самого последнего времени. Бравый замполит папаша Тук, получив известия о готовящейся атаке, немедленно вывел на оборонительные работы весь оставленный ему гарнизон в полторы тысячи человек, присовокупив к ним городское ополчение и мобилизованное население. В результате чего, подступившие к Скарборо войска противника с изумлением обнаружили, что город опоясывает глубокий ров и внушительный земляной вал. За которым их спокойно поджидает не полторы тысячи воинов, а, без малого, пять, так как буквально за день до их прихода, в Скарборо явились верные вассальной клятве храмовники и присоединились к осажденным.

Я не был лично знаком с семейкой де Бургов, один из которых и командовал войском принца Джона, а дальнейшие события так и не позволили нам познакомиться, но могу с уверенностью сказать: ребята это были не глупые, боевые и способные трезво оценить свои силы. А потому, решив, что штурмовать укрепления, имея всего лишь трехкратное численное превосходство, неразумно, они стали лагерем вокруг и занялись разграблением окрестностей. Де Бурги ожидали моего возвращения. Их расчет был прост: если принц Робер и в самом деле удался в отца, то он, обнаружив свой город осажденным, немедленно ринется в атаку. Тогда, в чистом поле, соотношение десять к пятнадцати в пользу принца Джона будет играть им на руку.

Если же принц Робер будет думать и выжидать, так Скарборо слишком мал, чтобы прокормить десять тысяч воинов. Начнется дезертирство, солдаты падут духом, и опять в выигрыше окажутся де Бурги.

Надо отдать им должное: план был не плох. Совсем не плох. Если бы они еще располагали дисциплинированной армией…

…В мое отсутствие оборону Скарборо, ко всеобщему измлению, возглавила героическая принцесса Марион. Собственно, это была вынужденная мера: епископ Адипатус, граф Солсбери и магистр английских храмовников Лука Боманур в жизни бы не договорились, кто из них кому станет подчиняться. А так вроде и не обидно: все будущей королеве подчиняются. Хорошо, что Марусе хватило ума не командовать ими всерьез, а то бы она там накомандовала.

Так или иначе, к моему появлению, осада продолжалась уже вторую неделю, и на военном совете…

— …Я так думаю, племянник, — дядюшка Вилли хлопнул по столу ладонью, затянутой в кольчужную перчатку. — Атакуем их в лоб рыцарями, опрокинем центр, а там твоя пехота добьет фланги и дело сделано!

Выдав на-гора сию «мудрость», дядюшка расправил плечи и горделиво обозрел присутствующих. Судя по всему, в его лобастой башке не мелькнуло даже тени сомнения, что я сейчас же вскочу, обниму его, расцелую, и сходу прикажу строиться и атаковать. Э-эх, дядя-дядя… Не, мужик ты хороший, но…

— Дядя, у де Бургов рыцарей против нас — вчетверо! Ты соображаешь, что ты только что предложил?

— Да какие это рыцари, — граф Солсбери сделал пренебрежительный жест. — Ирландцы да голодранцы. Там приличного рыцарства только две фамилии немцев, да фамилия самого братца Джона, гореть ему в аду! Да мы с храмовниками их враз, не заметим даже!..

— Но нельзя не признать, любезный граф, — проскрипел магистр тамплиеров, — что ваш племянник обладает на зависть здравым рассудком, чтобы очертя голову бросаться в драку, как ваш царственный брат. И легко видеть, что его действия приносят куда более осязаемые и весомые плоды, нежели грандиозные, но сказочные проекты его отца…

Лука Боманур пожевал губами. Вот если не знать, кто он такой — милейший старичок, которому сидеть на лавочке у подъезда, да размышлять о былом, грея на солнышке старые косточки…

— Разумеется, рыцари Храма не идут ни в какое сравнение с тем сбродом, что поставил под свои знамена вероломный Джон, но… Четыре шакала победят одного волка, не так ли, граф?

— Истинно так, — прогудел со своего места фриар Тук. — И если оборотиться к Святому Писанию…

Так, вот этого — не надо! А то сейчас будет, как в кино про неуловимых, экскурс, минут на сорок. «Исаак родил Иакова, Иаков родил Авраама, Авраам родил Моисея…»

— Епископ, это — потом. Товарищи офицеры, еще светлые идеи есть?

— Я вот что думаю…

С места поднимается симпатичный такой толстячок с кругленьким брюшком, кругленьким личиком и широкой обаятельной улыбкой. Вот до сих пор не могу поверить, что его зовут Реджинальд фон де Беф. Удивительно милый человек, которого даже крестьяне благословляли…

— Я вот что думаю, Ваше Высочество… — Фон де Беф выдает свою самую обаятельную улыбку, — Надо не здесь сражение давать, а собрать часть Вашего войска и пойти с ним разорять владения де Бургов. Недолго же они здесь высидят, когда узнают, что у них дома творится…

Надо признать, идея неплоха. Если бы только это было не мое собственное будущее королевство — так бы и поступил… Впрочем может еще и поступлю, если других толковых мыслей не воспоследует…

— Надо в Вэллис за подмогой послать, — задумчиво предлагает Туково преосвященство. — Валлисцы ирландцев не любят — страсть!..

А чем с ними расплачиваться? Серебром? А потом опять — грабить идти?..

— Я думаю, царственный зять мой, что можно обойти армию врагов. Ваша пехота завяжет бой, а рыцари, тем временем, погрузившись на корабли, выйдут в море и высадятся в тылу у воинов изменника Джона. Когда они ударят врагу в спину, то воины изменника смутятся, утеряют храбрость и волю к победе и побегут…

Ай да тесть, ай да Мурдахов сын! Вот это — почти идея, разве что стоит ее немного подкорректировать…

…На другой день, на самом рассвете, когда лагерь сторонников принца Джона только-только начал пробуждаться ото сна, со стороны Скарборо взревели трубы и рога, а по перекидным мостикам через ров двинулась темная масса всадников и пехотинцев. Воины моего высочества выезжали и выбегали на поле и строились в три полка.

Место в центре получил полк рыцарей Храма. Тамплиеры соблюдали некое подобие строя, хотя построились не классической свиньей, как советовал им я, а чем-то вроде прямоугольника. Конные впереди, пехота — сзади…

На правом фланге встал сводный англо-германо-датский полк под командой дяди Вилли. В него вошли рыцари его личной дружины, рыцари фельдмаршала Паулюса и трое датских рыцарей, один из которых — Ольгер Харальдсон — был участником знаменитого «суда божьего». Взятый в плен Маленьким Джоном, он остался у нас, присягнул и теперь считался командиром датской части, появившейся в моем воинстве. За его спиной щетинился копьями раббат — батальон из бывших рабов…

В Дании оказалась пропасть самых что ни на есть натуральных рабов: абсолютно бесправных, с ошейниками на жилистых шеях, а частенько — и заклейменных. Прослышав, что в нашем войске всем даруют свободу, эти ребята ломанули ко мне, точно бешенные. И вот теперь им предстояло доказать свое право на свободу — победить, или умереть…

Левым флангом войска командовал великий сенешаль Англии Ральф Мурдах. Его войско несколько поредело за время последних кампаний, но все же представляло собой довольно грозную силу. Еще не закончив построения, войско, оглашая рассветную полумглу выкрикиванием имен своих прекрасных дам и нестройным ревом «За Святого Георга, веселую Англию и королеву Марион!», двинулось вперед и, набирая скорость, покатилось к лагерю противника…

…Но всего этого я не видел. Первый Лорд Адмиралтейства Арблестер, лично отобрав самые быстроходные корабли в нашей флотилии, вел их по темному утреннему морю высаживать десант в тылу у противника. Местом для высадки был избран мыс с маленькой рыбачьей деревушкой, носившей удивительно подходящее название Литтллэнд. В очередной раз восхитившись странным совпадениям, и огорчившись тем, что кроме меня некому оценить комизм ситуации, я двинулся по стопам полковника Брежнева…

…Десант высадился на загляденье четко и слаженно. Даже диковатые Машины родственнички на этот раз вели себя исключительно тихо и организованно. Построившись на берегу в три колонны, воины начали марш-бросок. Мы бежали, туда, откуда до нас все яснее и яснее доносились лязг оружия, крики, ржание лошадей, короче — вся та какофония, которую экзальтированные штафирки поэтично именуют «музыкой битвы»…

Выметнувшись на низенький холмик — пресловутую «безымянную высоту» — я вгляделся, в развернувшуюся передо мной картину сражения. С первого же взгляда становилось ясно: наши проигрывают. Хотя возможно это заметил только я…

Храмовникам под водительством Луки Боманура почти удалось прорвать центр войска принца Джона. Судя по тому, что я видел, их буквально закидывали трупами, но они отчаянно прорывались вперед, тем более, что это было для них единственной возможностью избежать бесславной гибели. Фланги моего войска еще держались, но было видно, что это уже ненадолго. А как только рыцари де Бурга опрокинут крылья нашего воинства, тамплиеры окажутся в окружении, что в данной ситуации и означает гибель…

— Стройся! Пики перед себя! Шагом… АРШ!..

Первый пехотный Шервудско-Нотингемский и Второй пехотный Красных Швабов полки, а так же Отдельный Валлисский Ударный батальон Героев, Презрительно Смеющихся Смерти В Лицо, имени Святого Чудотворца Давида из Вэллиса дружно зашагали вперед. Пока — молча… С правого фланга двигалась гвардейская «русская сотня» в составе тридцати трех богатырей и валлисские конные лучники. Вот до противника остается тысяча шагов… девятьсот… восемьсот…

— Сапартак — чемпион! — взревел внезапно кто-то из русичей, и конники прянули с шага в галоп. — Сапартак — чемпион!

На войско принца Джона посыпались первые стрелы…

— Spartak — champion! — загремел бас сержанта де Литля. — Бегом, urody! Spartak — champion!

— Espartaak — shepmpion! — заголосил недавно произведенный в ефрейторы Эбрилл Шорс. — Espartaak — shepmpion!

— Спартак — чемпион! — взвыло все мое войско, и даже со стороны храмовников, непрерывно выкрикивавших свой боевой клич «Босеан!», раскатилось грозное и могучее «Spartak — champion!»

Пехотинцы атаковали бегом, почти не ломая строя. Вид рыцарской конницы, несущейся в атаку, впечатляет, спору нет, но вид неудержимо катящейся на тебя лавины сомкнувшихся плечом к плечу людей, выставивших вперед копья, это, я вам доложу — нечто! Ночью приснится — инфаркт гарантирован!..

Копейщики остановились шагах в двухстах от противника, и тут же, под несмолкаемое «Спартак — чемпион!», лучники дали первый залп. Потом второй… Третий…

Само собой, у де Бурга были лучники. Наверное, не такого класса, как мои, зато — в разы больше. И, само собой, они могли сделать нашу жизнь далеко не розовой… Но дело в том, что в бой вступить они не успели. Сперва их смели свои же рыцари, торопясь успеть на схватку с такими же как они «благородными противниками», потом перепало от моих рыцарей, а потом они втянулись во всеобщую свалку пехотинцев, и им стало решительно не до луков. Так что на наши залпы не ответили. Зато тут же кто-то из командиров у принца Джона — какой-нибудь очередной де Бург — сообразил, что если нас не контратаковать — будет плохо. Совсем плохо…

Нам навстречу двинулась нестройная толпа пехотинцев и спешенных рыцарей, срочно стянутых с флангов. Наверное, они бы стоптали обычную пехоту, вот только… Мы ведь не сидели в Виборге без дела. Хотя стальных стрел в этом времени не получить, в смысле — нормальных, но вот шилообразные, граненые стальные бронебойные наконечники для стрел… И вот теперь в лицо наступавшим сторонникам «дяди Вани» хлестнул дождь стрел именно с такими наконечниками. Тонкое граненое шило разрывало кольца кольчуги, с легкостью раздвигало нашитые и наклепанные на кожаные безрукавки пластины, а при особо удачном попадании насквозь прошивало щит, пригвождая к нему державшую руку. Первый ряд нападавших почти целиком рухнул под ноги следующим. Те заколебались, замедлились… и получили второй залп!

— Spartak — champion! — и слаженный грохот оружия о щиты — Тра-та-та-та та-та! Spartak — champion! Тра-та-та-та та-та!

Стена копейщиков двинулась вперед. Я стрелял, пока была уверенность, что не попаду в своих, а потом опустил лук и перехватил поудобнее свое оружие. Энгельрик называет его «глефа», и по мне это — самое удобное оружие в эти времена. Примерно метровое древко и клинок сантиметров на шестьдесят. Действуешь, словно в штыковом бою. Хорошо, что в Советской Армии эту науку изучали…

— Espartaak — shepmpion! Espartaak — shepmpion! — завыли «герои, презрительно смеющиеся смерти в лицо», а потом завыли те, до кого они дорвались…

— Spartak — champion! — Красные Швабы с ходу врубились в кого-то, и эти «кто-то» тут же завопили, как и полагается, когда тебя убивают…

— Spartak — champion! — рев Маленького Джона и его родни, кажется, способен стать причиной локального землетрясения. — Spartak — champion!..

Тут на меня вынесло какого-то бедолагу в кольчуге с ведром на башке. Я от души рубанул его глефой, тут же влепил подтоком следующему противнику, успел увернуться от несущейся прямо мне в ухо палицы, пригнулся и из низкой стойки устроил еще кому-то харакири…

— Прынца окружают! — голос сержанта де Литля пароходной сиреной прорвался сквозь шум боя. — Сюда! За прынца!..

Вокруг меня тут же образовалась безобразная свалка. Ветераны, немцы и валлисцы… Оскаленные рты, налитые кровью лица… Руки, вцепляющиеся в глотки, пальцы, тянущиеся к глазам… Клинки, копья, топоры, кинжалы… И кровь… Много крови…

…На меня вылетел, точно им выстрелили из катапульты, очередной противник в цветастой одежке поверх кольчуги. Уже на лету он замахнулся мечом, но в последний момент передумал и решил меня заколоть. Я легко парировал его дурацкий выпад глефой, он по инерции пронесся мимо, и тут же мое оружие разрубило ему кольчугу на спине. Вместе с позвоночником. Ну, кто следующий?..

Но «следующих» не было. Стиснутые между двух огней, воины принца Джона смело бросились наутек…

…Я, разумеется не сомневался в словах доблестного епископа Адипатуса, что валлисцы не любят ирландцев, но даже вообразить себе не мог — насколько они их не любят! Ирландцы разбегались по полю, а бойцы батальона имени святого чудотворца Давида гонялись за ними с азартом своры борзых собак, травящих зайцев. Причем гонялись исключительно за ирландцами, о чем можно было судить по одежке преследующих и догоняющих. Машина родня одевается на манер шотландцев — в юбки и клетчатые одеяла, а ирландцы — почти также, разве что юбки погрязнее, а одеяла — потусклее…

— Энгельс!

— Я!

— Возьми ребят из первого пехотного и заканчивайте это избиение. Живые пленные нам куда нужнее, чем мертвые…

— Прынц! Робер! — Маленький Джон мчался по полю со скоростью, сделавшей бы честь даже скаковой лошади, — Там казну захватили!..

Так, а вот это — уже серьезно. Грабежа я не допущу!

— Коня мне! Джон, за казну твои парни головой отвечают! Вместе с тобой!..

Минут через двадцать мы уже были в захваченном лагере противника. Там, на удивление, было тихо. Повального грабежа не наблюдалось, лагерных женщин никто не насиловал и никто не расспрашивал с пристрастием захваченных пленных на предмет «Куда деньги спрятал, сука?!» Пустые шатры, брошенные повозки… Быстро же вы разбегались, ребятушки…

Возле самого большого шатра с невнятным гербом над входом — караул из родичей Джона. И, к моему изумлению — русичей…

— В отца удатностью вышел, — шепнул мне на ухо Олекса. — Што, Гудкович: казна — твоя, рухлядь — наша? Гоже ли?

Я вспомнил правила распределения награбленного, принятые батькой Хэбом и поинтересовался:

— Долю мне какую дадите? В смысле, положите?..

— Твоя доля, княже, известная, — вмешался Чурын. — Полдобычи князю, полдобычи — хоробрам.

Олекса Ольстинич кивнул и спросил:

— Ладно ли?

— Уговор, — я махнул рукой. — Делите…

…В войсковой казне «дяди Вани» оказалось золото, причем ни много, ни мало — на полные двадцать тысяч фунтов серебра. Плюс моя личная добыча составила еще почти пять тысяч марок: войско подошло к вопросу разграбления королевского лагеря столь основательно, что по окончании осталось только абсолютно чистое место. И больше ничего…

В тот же вечер Скарборо праздновал победу. Праздновал душевно, с размахом и полной отдачей сил. Если бы де Бург, чью голову мои землячки притащили мне в качестве оригинального сувенира, сообразил бы оставить хоть пару тысяч в качестве стратегического резерва — все могло бы плохо кончиться, потому как к утру в Скарборо было не более двух сотен трезвых, охранявших сон и покой до изумления пьяного воинства. Хорошо, что противник оказался в меру глуп…

…Когда утром Машенька — добрая душа! — собственноручно притащила мне кувшин ледяной воды, и я жадно хлебал, фыркая и пыхтя, точно носорог на водопое, то в голову мне пришла фантазия посчитать: а много ли мы еще должны собрать, чтобы получилась затребованная «папой Диком» сумма?.. Получалось не очень. Сперва при сложении фунтов и марок почему-то получались исключительно доллары, а потом я долго-долго не мог разделить двадцать тысяч на три и перемножить на четыре. Ответы все время получались разные и такие чудовищные, что даже неопохмеленный рассудок решительно восставал против такой арифметики…

Но всему на свете приходит конец. Когда я, уже одетый и позавтракавший, а главное — выпивший кубок вина — исключительно для поправки здоровья! — снова взялся за эту задачу, то ответ меня вполне устроил. Оказалось, что собраны уже три четверти, даже чуть больше. И это при том, что свою страну я не разорил, и себя показал, и даже войско умудрился не уменьшить, а пополнить. Одни эти «викинги» из раббата чего стоят! В давешнем сражении бывшие рабы дрались так, что даже валлисцы — уж на что отморозки! — и те согласились с тем, что в храбрости и отчаянности они раабатовцам уступают… Так что можно везти Ричарду первый транш. А про остальное мы с ним при личной встрече договоримся. Сроки там растянем, сумму выплат скорректируем и вообще…

Ох, не доведет меня до добра привычка думать вслух! Не успел я порадоваться, как…

— Конечно, ваше… кхм… высочество… Можно отвезти эти деньги королю Ричарду. А вы уже решили, кто именно из ваших вассалов отправится послом к Львиному Сердцу?

Этот вопрос задала новая Машина подруга — леди Беатрис де чего-то там. Я не запомнил, как эту Биссектрису звать полностью. Чего-то французское, вроде…

Это тетку — довольно симпатичную, кстати — занесло в Скарборо вместе с компанией каких-то чудиков и чудих, топавших не то на богомолье, не то на поклоненье, не то вообще — на камлание к могиле некоей святой девицы с совершенно непроизносимым именем. Что-то похожее на Эверест, только еще круче. Так вот, эти убогие приперлись в Скарборо как раз незадолго до прибытия осадной армии принца Джона. И вместе со всеми оказались в осаде, вкусив всех ее «прелестей». Папаня Тук-Адипатус немедленно мобилизовал богомолок, богомолов и прочих насекомых на рытье траншей, окопов и противотанковых рвов. Однако Биссектриса от оборонительных работ увильнула, сославшись на благородное происхождение. Вообще-то, это — правда. Благородство из нее прет со страшной силой. Уж коли на то пошло, то рядом с ней мы с Масяней так же похожи на королевскую чету, как и на тяжелый бомбардировщик. Так что наш замполит освободил эту самую Беатриче и сопровождающих ее дамочек от ковыряния земли лопатами, а попутно представил ее Маше. Маруся поглядела на Биссектрису, поглядела, поговорила с ней и… влюбилась в нее по уши. Не-не-не, без всякого там лесбиянства! Просто Машке стало ужасно интересно разговаривать со взрослой женщиной, очень не глупой, образованной и, кстати, явно относящейся к моей ненаглядной Марион по-доброму. Я бы даже сказал — по-матерински… Так что леди Беатрис стала непременной участницей Машиных завтраков, обедов и ужинов, а так же частой спутницей ее прогулок. И вот теперь она снова здесь. И смотрит на меня с каким-то подозрительным любопытством…

— …Ну, собственно, я собирался это сделать сам. Во-первых, надо все же познакомиться с папой. Во-вторых, представить ему мою супругу. Ну и, в-третьих, договариваться всегда лучше лично…

— Действительно… Возможно вы и правы. Такие переговоры лучше вести самому. Но, — теперь взгляд леди Беатрис выражал откровенную жалость, — скажите мне, добрый сэр, как вы думаете: кто или что может помешать Ричарду убить вас, деньги забрать и заявить, что никакого сына у него никогда и не было? Или же вы полагаете, что он не опозорит себя столь некуртуазным поступком?..

Я почувствовал, что меня словно обухом по башке огрели. Действительно, интересно бы узнать, что помешает Ричарду тюкнуть меня мечом и сказать, что так и было? Запросто! Я тут про него такого понаслушался, что если это, хотя бы на двадцать процентов — правда, то прикончить он может и за куда менее значительную сумму. А уж обмануть для него и вовсе не проблема. Не зря же его именуют «Да-и-Нет»…

М-да… Тут уж лучше не рисковать. Ни в какие переговоры вступать с этим типом не стоит. Лучше уж сразу собрать всю сумму, и оговорить как, когда и где произойдет обмен «денег на стулья». При свидетелях. С моей стороны — три полка, не меньше! Только вот где же я достану недостающее? Вот так, чтобы сразу?..

— Так вы собираетесь ему заплатить, ваше высочество? — В глазах леди Беатрис снова заплескалось удивление… — Но почему? Для чего? За что?..

— Да, но ведь я же обещал. Миледи, возможно вы не в курсе, но мой дядя, Уильям Длинный Меч, передал мой ответ Ричарду… — Тут я спохватился и добавил, — Моему отцу Ричарду…

Леди Беатрис приоткрыла рот, очень внимательно посмотрела мне в глаза, а потом…

— Не мне судить, насколько это необходимо… Но если дело только в деньгах, мой добрый сэр, то почему бы вам не попросить взаймы… у евреев? Или, если вам претит Израилево потомство, то, — тут она еле заметно поморщилась, — у рыцарей Храма? И те, и другие достаточно богаты, чтобы с радостью ссудить вам искомое серебро…

Блин! Во, бабеха! Умница, ешкин кот! А чего? Так и сделаю…

В приемной зале походного королевского дворца, а вернее сказать — в большом зале таверны «Жирный лосось», вот уже третий час шли трехсторонние переговоры. Справа от меня сидели представители еврейской общины, слева — Ордена Святого Храма. И каждая сторона изо всех сил доказывала, что именно их условия кредитования — лучшие…

— Мы готовы предоставить вам эту сумму лишь за два шиллинга с фунта в год, — проникновенно вещал храмовник, чем-то похожий на Андрея Миронова. — Ваше высочество, мы взываем к вашему благоразумию и к вашей вере, ибо негоже, чтобы деньги будущего короля Англии служили обогащению этих грабителей, отвергающих Христа…

— Может быть мы и не христиане, — купец Исаак встает и гордо расправляет плечи. — Но зато мы не просим складывать долг с ежегодным начислением! А кто из нас грабитель…

— Заткнись, собака! — один из тамплиеров хватается за меч. — Не смей поганить своим нечестивым языком Орден!

— Оба заткнулись! — эта бодяга мне уже порядком надоела. — Говорите толком: сколько я должен буду платить каждый год?

Начинаются расчеты такой сложности, что я немедленно запутываюсь и могу лишь в отчаянии слушать сентенции типа «…таким образом, с учетом предыдущих двух тысяч пятисот тридцати трех шиллингов и пяти пенни, выплата на третий год составит всего восемь тысяч марок, без учета начисления за прошлый год…»

— Так, я все понял… Ох, блин! Недешево мне встанет папашино признание…

Храмовники и евреи одновременно замолкают и вылупляются на меня с таким изумлением, словно на мне только что выросли цветы. Чего это они, а?..

— Так вы, ваше высочество, — нерешительно вопрошает кастелян ордена тамплиеров — собираетесь отдать эти деньги вашему отцу за то, что тот признает вас законным наследником?

— Ну…

— Зачем?! — Исаак из Йорка кричит на меня так, словно это он принц, а я — еврей… — Зачем?!!

— Что «зачем»? Поясни толком!

— Он хочет узнать, — медленно произносит главбух храмовников, — зачем вам понадобилось платить Ричарду, если вы и так — законный наследник? Ведь вас признала королева! А уж если мать признала — отец может только молча кивать…

Интерлюдия Рассказывает король Англии, герцог Аквитании, герцог Нормандии, граф де Пуатье, граф Анжуйский, Турский и Мэнский Ричард I прозванный «Львиным Сердцем»

Горизонт залило пламенем заката, и казалось, будто где-то там, вдали, некий новый Зигфрид поразил грозного дракона, затопив весь небосклон его кипящей кровью. Я стоял возле своего шатра и любовался открывавшимся передо мной зрелищем. Сколь же славен должен быть меч, проливший столько вражеской крови! И сколь же славна должна быть десница, направлявшая сей меч…

Я крепко стиснул рукоять меча. Моя рука сильна, и скоро — очень скоро! — эту силу узнает весь подлунный мир! Все земли, от океана и до океана, все которые описал великий Аристотель, все они склонятся перед Плантагенетами, не будь я Ричард!

И теперь у меня есть достойная опора, истинный продолжатель моего дела — мой сын! Сын льва вырастает львом! До меня уже дошли известия о его подвигах в Германии и Дании. И если раньше у меня еще могли появиться сомнения в его происхождении, то теперь… О, теперь все они рассеялись подобно утренней дымке, бегущей солнечных лучей, точно вспугнутая оленуха — охотничьей своры! Только мой сын мог так жестоко покарать предателей немцев, и только мой сын мог в первом же сражении поставить на место зазнавшихся владык Дании. Я уже послал им известие о том, что желаю дабы они присоединились к будущему походу в Святую Землю. А если они вздумают уклониться… Хо, тогда я напущу на них сына, моего маленького Робера, и он быстро заставит их передумать!..

Недавно братец Уильям прислал мне весть о том, что мой Робер уже почти собрал требуемое серебро и, должно быть скоро появится здесь, чтобы припасть к родительским стопам, чтобы преклонить колени пред своим отцом и поклясться, что он будет моим верным паладином. И что он будет предан мне до самой смерти. И даже дольше! Да я сам лично изменю его благородный герб: уберу с него символы побочной ветви — алую розу и ромбы — и увенчаю его полосатого Англо-Наваррского льва малой короной наследника! А коли он имеет права еще и на Уэльс, о чем свидетельствует зеленый цвет на его гербовом поле…

— …Сир! Вести из Англии!

— От Уильяма?

— Нет, сир. Это — от самозванца…

— Думай, что говоришь, Фиц-Урс, если не хочешь распрощаться с головой! Это — мой сын, принц Робер, истинный Плантагенет! Давай немедленно сюда!

Посмотрим, что пишет мне мой сын…

Королю Англии, герцогу Аквитании, герцогу Нормандии, графу де Пуатье, графу Анжуйский, Турский и Мэнский Ричарду прозванному «Львиным Сердцем» Робер Плантагенет фон Гайавата де Каберне де ля Нопасаран, граф Монте-Кристо, наследный принц Англии шлет свой сыновний привет и просит благословения!

Благословения? Ха! Разумеется, я благословляю тебя, сынок!..

Сообщаю вам, отец мой, что я получил известия от своей матери…

От его матери?! Ну-ка, ну-ка… И что же она сообщает? Кстати, заодно и узнаю, как там ее зовут?..

Сообщаю вам, отец мой, что я получил известия от своей матери, вашей супруги, королевы Беренгарии…

Что?!! ЧТО?!!

Сообщаю вам, царственный отец мой, что я получил известия от своей матери, вашей возлюбленной супруги, королевы Беренгарии, которая послала мне свой привет и материнское благословение, ободрила меня нежными словами и свидетельствами ее и вашей, дорогой мой отец, любви и родительской заботы. Она успокоила меня, сообщив, что ваше требование представить вам известное количество серебра, было лишь проверкой, испытанием, дабы вы, возлюбленный отец мой, могли убедиться в том, что мои воспитатели сделали из меня истинного рыцаря и настоящего Плантагенета. Я искренне благодарен вам, мой дорогой отец, за это испытание, ибо теперь я имею собственную казну, которая, безусловно, станет основой и залогом благополучия в начале моего правления.

Матушка сообщила мне, что вы, отец мой, изъявили желание посмотреть, как я буду справляться с управлением страной. Я клянусь вам, что постараюсь оправдать возлагаемые на меня вами надежды. Отныне, во исполнение вашего святого для меня пожелания, я принимаю на себя управление Англией. Я умоляю вас, царственный отец мой, не тревожиться об вашей, а отныне — нашей вотчине, и не утомлять себя помыслами и заботами об этой стране Вы увидите, что я достоин вашего доверия, и моя бесценная матушка — ваша супруга, кою вы любите столь безмерно! — права, называя меня вашим истинным сыном.

За сим я прощаюсь с вами, мой дорогой отец, и шлю вам свою искреннюю благодарность за все то, что вы с матушкой сделали для меня.

Писано в день святого Шелана Валлийского, смиренным архиепископом Кентерберийским Адипатусом, руку и печать приложить соизволил Робер Плантагенет фон Гайавата де Каберне де ля Нопасаран, граф Монте-Кристо, наследный принц и властитель Англии.

Сука! Сука!! СУКА!!! Наваррская овца! Пиренейская шлюха! Как, нет, как она посмела?!! Как она посмела вмешаться?!! Да я!.. Да я все ее семя!.. Огнем и мечем!.. Да я ее… СУКА!!!