Путь, исполненный отваги

Глава 20. Гея. 4.09.1698. Возвращение блудного попугая

— Мин херц! — удивленно воскликнул Меньшиков, когда их карета проехала заставу Земляного города, где чистые, аккуратные и подтянутые стрельцы противу обыкновения бодро несли службу. — Москва ли это?

Двадцатипятилетний хлыщ с томным лицом, он развалился на бархатном диванчике и чистил ногти костяной аглицкой фенькой с перламутровой ручкой. Напротив сидел мрачный Петр в голландском платье и думал о чем-то своем. Временами лицо его искажала судорога, и тогда Алексашка испуганно вжимался в диванчик. Тем не менее восклицание приятеля он услыхал.

— Что, майн либер Сашка, по-маленькому захотелось? Терпи, друг ситный, терпи. Кому в Можайске было говорено не хлестать столько квасу! Развивай живот — приучай терпеть!

Довольный отповедью, он снова ушел в себя. Разлука с Анной, продолжавшаяся полтора года, камнем давила на сердце, обручем сжимала грудь, свинцовой тяжестью наливала чресла...

Но тут же мысли переключались на нерадивых бояр. Кажись, поставил бы их раком, да и этими чреслами...

Алексашка тем не менее глядел в окошко, раздвинув занавесочки. Не нравились ему перемены, произошедшие с городом. Подметенные улицы, не такие чистые, как в том же Бранденбурге, конечно... но не бросаются в глаза мусор и кучки конских яблок. Не воняет помоями, которые обычно выливаются прямо на улицу. Кое-где подправлены покосившиеся заборы. На всех кабаках сменены вывески — причем сменены недавно — еще дерево не потемнело. Узорной надписью выполнено название — небольшое, букв не более чем в шесть, а рядом для неграмотных — рисунок.

Куда-то подевались стайки нищих, калек и юродивых. На Варварке, у кабака со смешным названием «Синий Бык» стоят невиданные доселе столики, у столиков резные лавки, над столиками развеваются брезентовые опахала. За столиками сидят люди всех мастей: мужики, подьячие, купцы черной сотни. Чинно потягивают из оловянных стаканчиков хлебное вино. Почти как на Кукуе. Краем глаза Алексашка заметил, как к разбуянившемуся мастеровому шагнул дюжий молодец и, положив тому на плечи руки, силой усадил на место. Товарищи буяна принялись его успокаивать.

Меньшиков пожал плечами и снова завертел головой. Вот и дом князя-кесаря, верного сторожевого пса для друзей, злого медицинского кобеля для врагов. Крытая тесом и поросшая мхом крыша приводилась в порядок: несколько холопов очищали ее скребками ото мха, а двое каких-то усатых заменяли прогнившие осиновые пластинки на новые. Петр больно толкнул Алексашку в плечо.

— Иди спроси, где дядя?

Данилыч, покряхтывая, вылез из кареты и, приставив ладонь к глазам, несколько секунд разглядывал преображающийся дом.

— Эге-гей! — звонко крикнул он. — Где Федор Юрьевич, отвечайте живо!

Один из усачей оторвался от своей работы и неожиданно свирепым басом ответил:

В Кремле, — заходившее солнце светило ему прямо в глаза, поэтому он повторил жест Меньшикова. Тот, думая, что его передразнивают, топнул ногой и опять закричал:

— Когда возвернуться обещал?

— За полночь! — буркнул мастер и вновь занялся своим делом.

Завернув трехэтажного матюка, Алексашка вернулся к карете.

— Ну что? — спросил его Петр.

— В Кремле, — буркнул либер комрад и залез на мягкое сиденье, — распустил людей князь, не похоже на него.

— Похоже! — баском хохотнул Петр. — Вели в Кремль.

Карета вновь покатилась по улочкам, на которые начали спускаться сумерки. Уже почти совсем стемнело, когда путешественники проехали в Спасские ворота, и разгоряченные кони замедлили ход, приближаясь к государеву дворцу.

Первым делом Петр хотел увидеться с князем-кесарем, чтобы получить информацию из первых рук. Письма с симпатическими межстрочьями не раскрывали полной картины нравственного падения стрельцов, царю хотелось знать, насколько отрава проникла в тех, кто был призван стоять на страже его интересов. Все эти Шеины, Львы Кирилловичи, Патрики Гордоны. Цыклер тоже не внушал доверия — всю свою жизнь держал нос по ветру и угадывал малейшие колебания окружающей среды. Гордон в прошлый раз сам пришел, но по доброй воле ли? Или испугался, старый пес, жизнь на плахе закончить...

Лишь на Федора Юрьевича можно было положиться. Этот скорее себе руку оторвет, чем бесчестие царю допустит. Что же так поздно дядя делает в Кремле?

Петр вылез из кареты и ступил на неправдоподобно чистый двор, который недавно выложили аккуратно обтесанным песчаником. Следом, почесываясь, вылез Алексашка. От удивления перекрестил рот и воскликнул:

— Парадиз! Как будто из Вены и не уезжали! Мин херц, неужто князь-кесарь повелел порядок в городе перед твоим прибытием навести?

— Их нихт ферштейн! — выдавил сквозь зубы Петр. — У дяди до этого ни ума не хватило, ни руки не дошли бы! Если только Наташка...

— Что? — переспросил Алексашка.

— Ничего, — отрезал царь, — пойдем.

Карету, в которой приехали Головин с Лефортом, Петр Алексеевич отправил в Преображенское еще около дома Ромодановского, нынче только они с Данилычем, да два семеновца на запятках — вот и вся свита. Погоняв желваки по щекам и поскрипев в раздумье зубами, Петр, перепрыгивая через ступеньку, поскакал на Красное крыльцо. Следом, неодобрительно покачивая головой, заспешил Алексашка. Исполосованная вдоль и поперек в детстве задница отчего-то заныла, предвещая нехорошее. Но не будешь ведь призывать царя прислушиваться к голосу собственной задницы — смеху не оберешься. Поэтому Меньшиков ограничился тем, что погрозил кулаком охранникам, призывая тех быть настороже. Семеновцы, уставшие от дикой скачки, лишь угрюмо сжали зубы. Когда этот государь уже набегается!

Теплый сентябрьский вечер, легкий приятный ветерок не мог остудить горячую голову двадцатишестилетнего царя. Да вряд ли ее возможно было остудить и жидким азотом, знай бы соратники его о таком чуде. Выпученные глаза, набрякшие вены на грубых руках с пожелтевшими пальцами, полыхающий огнем взор — это могло бы напугать стрельцов или каких-нибудь драгун из полка, набранного за Казанью. Пара Ревенантов, стоящая у входных дверей, лишь сделала «на караул». Точно сфинксы, с застывшими навсегда в приветствии рожами, они приняли возвращение блудного Государя просто и естественно. Нет! Не просто и не естественно! Алексашка хотел было обратить внимание Петра на необычный караул, но тот уже шагнул к ближайшему от себя Ревенанту.

В том было добрых семь футов. Темно-синяя форма, в сумерках кажущаяся почти черной, обрезанный вполовину для удобства бердыш с трехкилограммовым лезвием на конце, мощный арбалет за спиной, алая полоска берета. Справа на поясе подсумок с арбалетными болтами. Рукоять для натягивания в комплект не входила, поскольку обладающие отменным здоровьем Ревенанты без труда натягивали дакроновую тетиву руками.

— Здорово! — проговорил Петр, немного задирая голову. Все-таки Ревенант был сантиметров на десять повыше царя.

— Какого полку? — тут же вопрошал Алексашка.

— Че Гевары! — рявкнул Ревенант, скосив глазом на Государя. Тот под этим взглядом почувствовал себя неуютно и отвернулся к Меньшикову.

— Что-то я не знаю полковника Чекивара, — пробормотал он, — может, Федор Юрьевич нанял... А может, из новых... Кого мы там наняли в Англии?

— Нет, мин херц, у того прозвище вроде на «ась» кончалось... Блюмк... блю... бляншайсь...

— Бланшез! — поправил дорогого друга Государь, снова повернулся к караульному и хмыкнул: — Хорош! Звать как?

— Рольф! — Низкое рычание Ревенанта, казалось, могло принадлежать с таким успехом и тигру.

Пожав плечами, Петр вошел в двери. Следом двинулся и Меньшиков с солдатами. В гостиной зале, убранной по случаю недавнего празднования Нового года, было тепло и сухо. Петр повращал бешеными глазами и прошел дальше. У дверей в Грановитую палату застыла еще парочка бездушных дьяволов. Меньшиков перекрестился про себя и передернул плечами. Боль в заднице становилась все нетерпимей.

Быстрыми шагами Петр подошел к дверям и распахнул их.

— Все в сборе, — удовлетворенно заметил он, — а ты, майн либер камрад, сомневался.

— Заходи, Петруша! — донесся из глубины палаты давно забытый, ненавистный голос. — Зело рады, что возвернулся ты в целости и сохранности.

Меньшиков в испуге закрыл глаза. Вот и не верь теперь собственной корме! То, чего не ждали, но боялись — свершилось. Богоданная единокровная сестрица царя, нагло усевшись на царском троне, смотрела легко и вызывающе. Петра внезапно обуял приступ панического всепоглощающего страха, такой же, что заставил его девять лет назад бежать в Троицу в одном исподнем. У него задергалась левая щека, глаза закатились так, что были видны одни белки, левая рука вцепилась в правую и начала самопроизвольно дергаться.

— Мин херц! — воскликнул бледный Меньшиков.

— Шалый какой, — брезгливо произнесла Софья, — а и не изменился ничуть!

Ростислав встал со своего места и подошел к скривившемуся в эпилептическом припадке царю. У Петра, как известно, не было эпилепсии в привычном понимании этого слова, лишь легкие припадки при чрезмерном возбуждении. К сожалению, царь Петр так и не научился держать себя в руках. Вернее, его этому не учили, так как никто всерьез не воспринимал претензий долговязого мальчишки на трон. Покойная Наталья Кирилловна лишь ахала на проказы своего сорванца, да предлагала Никитке Зотову излишнюю динамику из Петра Лексеича выгонять чтением Библии.

Каманин еще немного посмотрел на Петра, а затем неожиданно влепил тому хлесткую оплеуху. Голова государя мотнулась в сторону и глаза внезапно возвратились на прежние места. Он удивленно посмотрел на человека, стоящего перед ним.

— Как ты посмел! — громко прошептал царь.

Каманин медленно сложил руку в кулак и на этот раз уже с наслаждением поднес прямо в рыло. Как будто ударная волна прошла по Грановитой палате: смятый царь, перевалившись через собственную голову, мешком осел на пол; Меньшиков Александр Данилыч, либер киндер унд брудер, моментально сгорбился и стал на голову ниже. Уж если Государя Великия, и Малыя, и Белыя награждают подобными плюхами, то чего ждать ему?

Половина сидящих за столом бояр втянула голову в плечи. В то время понимали толк в кулачных боях, многие были любителями этого дела, поэтому все на мгновение представили себя на царском месте. Очевидно, это было впервые — никто из них не хотел оказаться на этом месте. Ростислав Алексеевич помахал в воздухе разжатыми пальцами. Уж зело от души влепил по человечишке! Вернулся на свое место Премьер-министра и громко сказал Софье:

— Прошу прощения, Государыня. Давно это хотел сделать. Число зубов, выбитых вашим братцев изо ртов слуг своих, не поддается исчислению. Я и возжелал, чтобы он на своей шкуре ощутил это — каково самому получать.

Софья Алексеевна подняла на него свои пресветлые глаза, полные обожания.

— О нет, мой храбрый рыцарь! Не нужно просить прощения за столь удачную шутку. Вставай, Петруша! Дело будем говорить.

— Один момент, Софья Алексеевна! — попросил Премьер. — Пусть куда-нибудь уберут этого вора и педрилу.

Он пальцем указал на едва не наложившего в штаны Данилыча. Двое Ревенантов из четырех, охраняющих непосредственно Грановитую палату, подхватили бедолагу под руки и выволокли прочь. Петр уже оправился от нокаута и теперь стоял, хмуро потирая начинающую синеть челюсть. Сестра поманила его, и он подошел. Встал, как напроказничавший мальчишка перед троном, хмуро спросил:

— Ну, чего теперь?

Сесть ему не предложили. Ростислав пробормотал сквозь зубы: «Звиняй, Петр Ляксеич, мястов нетути», но его услышали лишь ближайшие бояре, царица, да полковник Волков, усмехнувшийся на эту сакраментальную фразу.

— Ну, рассказывай, братец, — предложила Софья, — а мы послушаем.

— Чего рассказывать? — насупился Петр. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. Долговязый, мрачный, насупившийся. Гадающий о том, что дальше. Думающий, что двадцать шесть — это еще не возраст. Стервенеющий при мысли, что дело жизни загублено. Задыхающийся от страха при мыслях о своей дальнейшей судьбе. Насчет Соньки он иллюзий не пытал — загубит как пить дать.

Но как она смогла выбраться из монастыря? Хотел же перед отъездом увеличить там охрану, поставить надежных людей. Даже дядюшка, Иуда, сидит как ни в чем не бывало... в глаза не смотрит, сволочь! Дать бы в рыло дорогое, чтобы душенька порадовалась, да уж не достать. Верзила энтот смотрит совсем плохо, ай-яй, что же будет?

Софья Алексеевна чуть прищурила глаза и медово-неприятным голосом пропела:

— Все рассказывай! Как там у иноземцев? Чему научился полезному? Как честь и достоинство Московского царя берег! Как позорил нас в Голландии, Англии, Австрии! Доездился, сукин сын! Вся Европа над нами потешается! Каковски царь, такова и держава! Пьянчуга! Сарынь! Дурак!!!

Раскрасневшаяся Государыня была великолепна. Уняв гнев, клокотавший в ее высокой груди, она повернулась к Волкову:

— Андрей Константинович, ума не приложу, что делать с этим идиотом, может, вы что подсоветуете? Кажется, удавила бы собственными руками. Бросить страну на два года, аки Ричард Львиное Сердце — и вперед, галопом по Европам! Так у Ричарда той Англии было миллион человек (да и то, когда...), а здесь...

Полковник осмотрел строгим военным взглядом бывшего царя, а затем осторожно предложил:

— Государыня, помнится мне, что Петр Лексеич страх как жаждал уехать в Голландию, дабы строить там корабли. Пущай едет. И пройдоху Меньшикова с собой забирает. Да и Лефорта тоже. Если Зотов Аникита вам не нужен, пусть тоже едет. Таково мое скромное мнение.

— Полковник! Граф! Побойтесь бога! Над нами в Европе смеются. А так — хохотать зачнут.

Андрей Константинович развел руками:

— Ну, если вам смех Европы важнее спокойствия России...

— Не надо! Пусть едет! И дружков-пьяниц своих забирает с собой. Но учти, Петруша, — денег не получишь ни копейки! Что заработаешь на верфи — все твое. Хошь в аустерии спускай, а хошь — в кирку неси. Бояре! Кто чего сказать хочет?

Никто из бояр не шевельнулся. Более задницей, чем умом понимали, что нельзя Петра оставлять в России. Или в изгнание, или на небеса. Но сколь ни жестока была Софья, на убийство родного брата она не пойдет. Значит — изгнание. Да будет так!

Два дюжих молодца из команды Эрнесто Че Гевары встали по бокам Петра, дабы совершить ритуальное «Banish from Sanctuary»[27]. Он опустил голову и пробасил:

— Сонь, а может... мож... я город на севере построю? Для России?

— Построишь, — кротко ответила сестра, — только потом мне придется твой город штурмом брать. Двое суток тебе на сборы, и чтоб в конце седмицы и духу твоего на Руси не было. Ты ж корабли строить хотел! На кой тебе город?

Долговязый, нескладный, он постоял еще немного, но затем подчинился. Сопровождаемый Ревенантами покинул палату, чтобы исчезнуть навсегда из Москвы, России и истории русского государства.

Смазанные деревянным маслом тяжелые створки закрылись, и палату обуяла тишина. Затем распахнулась дверца висевших за троном на стене часов, высунулась кукушка и богатырским ревом объявила, что у мира час до полуночи.

— Что ж, бояре, — прикрыв ладонью рот, зевнула Софья, — время нынче позднее, пора нам на боковую.

Тихо опустела зала. Только остался сидеть в своем кресле полковник, да премьер-министр постукивал кончиками пальцев по дубовой столешнице. Софья недовольно посмотрела на них:

— В чем дело, господа? Опять какие-то проблемы? До завтра никак не подождем?

— Некуда больше ждать, Софья Алексеевна, — внимательно уставился ей в глаза Андрей Константинович, — надо курс выбирать.

— Какой еще курс? — удивилась царица. — Вы меня начинаете пугать. Объяснитесь же!

Вместо ответа Волков расстегнул на груди рубашку, достал оттуда цепочку с хризолитом и легонько щелкнул по камню ногтем указательного пальца. Посреди круглого стола началось пучиться, вздыматься и отливать синевой. Свечи в шандалах и канделябрах принялись мерцать.

— О Господи! — выдохнула Софья.

В Портале возник контур человеческой фигуры, сначала прозрачный, а затем внезапно потерявший эту прозрачность. Спустя десять секунд Хранитель собственной персоной спрыгнул со стола и легко поклонился в сторону правительницы.

— Отлично! — удовлетворенно произнес он. — Определенно, товарищи, вам можно доверять самые сложные дела. Добрый вечер, Софья Алексеевна!

Та лишь хватала широко раскрытым ртом воздух. Хранитель метнул в этот самый рот небольшой серебристый шарик. Попал.

— Антишоковое, — пояснил он Ростиславу с Андреем Константиновичем, — хватайте ее и за мной!

— Но Семен! — возмутился вдруг Ростислав. — Это ведь женщина!

— Хайсан-хопсан! — выругался Хранитель голосом Ливанова, схватил царицу рукой под колени, взвалил на плечо и строго посмотрел на своих помощников.

Те пожали плечами, запрыгнули на стол и по одному скрылись в Портале.

— Стеречь строго, наблюдать! — рявкнул верзила Ревенантам и шагнул следом.