Пути-Пучи

Я многого не понимаю из того, что мне рассказывал Саша, да и того, впрочем, что потом узнал сам. Зачем, скажем, путипучеристам высокого уровня испытывать на себе внешние воздействия для достижения неудовольствия, а потом еще страдать неимовернейшим бодуном, если того же самого они могут добиться одним усилием мысли?

Саша тоже по этому поводу малость занедоумевал.

Он спросил об этом Адамова, тот ответил в своей манере – расплывчато, загадочно и цветисто:

- Когда речь идет о гонке между жизнью и смертью, не стоит пренебрегать и малейшим дуновением попутного ветерка.

Словом, вот так.

В эти последующие недели практики по усилению биджн и жикуд, работала, как я понимаю, та же схема, что и на предыдущем этапе, только, может быть, намного более усложненная, с причудливо переплетенной сетью причин и следствий, которые далеко не всегда следовали и, соответственно, далеко не всегда имели намеренье причинять; здесь была масса, на мой взгляд, слишком утонченного, одновременно слишком лобового и примитивного, слишком "не туда направленного"… И все это с целью мимоходом, как бы случайно, разбудить в теле дремлющее и давно забытое умение усиливать свои ощущения, увеличивать амплитудный размах между прекрасным и отвратительным, "жать на газ", как почему-то говорится на сленге путипучеристов.

В идеале (в идеале!) человек приобретал умение достигать максимальных для его организма биджны и жикуды, он приобретал способность трепетать от счастья или содрогаться от отвращения уже на грани сердечного спазма, в микроне от смерти, а это, согласитесь, очень неплохо для одной жизни, по крайней мере, в отношении счастья. Только смерть ограничивала его возможности – и сверху, и снизу.

Здесь интересно. Близость смерти, страх, вызываемый ею, вся та сложная гамма переживаний, с ней связанных, - и тяга к ней, и мистическое отторжение, и ненависть, и тоска, и почти непреодолимый позыв подчиниться, и отвращение, и неприятие, и острейшее любопытство… словом, все вот это очень пикантным образом накладывалось на настроение человека. И если был пройден некий порог близости к смерти, наслаждение (или отвращение) начинало нарастать неконтролируемым образом, заканчиваясь, как вы понимаете, неизбежным экзитусом леталисом; главное тут было – умудриться этот порог не переходить.

По словам Адамова, столь тесная близость к смерти заставляла человека думать о ней и вообще воспринимать вещи совершенно по-иному. Он переоценивал реальность, совсем по-другому начинал оценивать, в первую очередь, три категории – смерть, время и почему-то (я долго не мог понять почему, да и сейчас, собственно, не уверен, что понимаю) желание.

По непонятной причине, в эти категории не входил секс, хотя, по словам Саши, он занимал в практике Второго этапа едва ли не такое же важное место. Только не как цель, а как средство достижения цели.

Собственно, половой акт как средство достижения жикуды никакого откровения собой, понятное дело, не представляет. Он использовался и на первом этапе обучения. Причем Адамов, следуя то ли своим внутренним потребностям, то ли действительно древним путипучеристским рекомендациям, предпочитал навязывать своим ученикам (называл он их помощниками, а официально они у него значились как "помощники Слуг Угла" – кстати, это трудно произносимое, фонетически ущербное название наводит на определенные подозрения, впоследствии, впрочем, неподтвержденные; но об этом потом. Возможно) самые немыслимые извращения. Саша и его "коллеги", вот эти самые "помощники", называли эти упражнения спецкамасутрой. Народ всегда найдет выход из положения.

Разумеется, секс использовался здесь исключительно как физическое упражнение, даже физиологическое отправление; специальными способами (о них потом или вообще никогда) любой душевный контакт между партнерами насильственно изгонялся. Все это сильно попахивало борделем, и оттого вместе с обычным наслаждением секс приносил Саше ощущение то ли слабой вины, то ли еле заметной, но трудно преодолеваемой брезгливости к самому себе. Одной из целей сексуальных "практикумов", по словам Адамова, было как раз полное избавление от такой брезгливости. Самой простой, кстати, целью.

На втором этапе спецкамасутры стало намного больше, почти никогда Саша не понимал, зачем она. Понимал только, что по очень многим причинам.

- Например, я узнал, - сказал он, - что сексуальные акты могут быть доводить не только до жикуды, но и до биджны тоже.

Правда, еще никому из помощников слуг адамовского Угла (кроме, может быть, его самого) не удавалось достичь того, чего он добивался от них – испытать пик отвращения в момент эякуляции. У всех этот пик в лучшем случае размазывался равномерно по всему времени коитуса, а в момент извержения семени причудливым образом смешивался с пиком наслаждения, вызывая порой совершенно невообразимую, абсурдную и эклектическую сексуальную смесь.

К сведению читателя – то, что в этом сексуальном и, надеюсь, антиэротическом пассаже упор делается исключительно на мужские ощущения, не есть плод полового шовинизма Адамова, Саши Ендобы или меня. Просто с женщинами по сексуальным вопросам Адамов занимался отдельно; слыхал также Саша, что и философия женского секса в редакции Адамова сильно отличалась от мужской. Но поскольку никакого подчинения женщин мужчинами или пренебрежения женскими проблемами Адамов не проповедовал, то ни о каком половом шовинизме, считал Саша, речи идти не может.

Философия секса по Адамову – по крайней мере, в отношении мужчин, но, я думаю, и в отношении женщин тоже, - была одновременно унизительно простой и возвышено усложненной. В ней оригинальным образом сочетались максимы "Трахай все, что шевелится" и "Не дари поцелуя без любви". Саша в этой философии так и не разобрался, в его интерпретации это была странная смесь любви к любви как к акту, приносящему наслаждение, и ненависти к любви как к чему-то такому, что не требует от тебя не то что самопожертвования, но даже и самомалейшей жертвы. Желание, смерть и любовь – такая у них была формула, причем подчеркивалось, что желание превыше всего, потому и на первом месте. Вы что-нибудь понимаете? Я – смутно…

Между женщинами и мужчинами в этой философии никаких различений не делалось. Единственное, что все-таки говорило о подчиненном положении женщин по отношению к мужчинам сводилось вот к чему.

Конечной и высшей целью практики Пути-Пучи, опять же таки в редакции Адамова, было достижение уровня Правого Соседа Бога. О месте Левого Соседа Бога и речи быть не могло, потому что оно всегда занято, и отнять его может, да и то примерно раз в триста лет, даже больше (иные называют срок смены Соседей 333 года, но по разным наметкам это число хорошо гуляет и в ту, и в другую сторону), только Человек Будующий, то есть Правый Сосед Бога. Так что поправлюсь или, точней, поправлю Адамова – главной целью практики Пути-Пучи является достижение уровня Правого Соседа Бога, поиск Левого и последующая с ним схватка. Или наоборот – поиск Правого Соседа и его последующее уничтожение, о чем позже.

Так вот. Сохранившиеся исторические хроники Пути-Пучи показывают, что все без исключения Соседи были мужчинами. То ли есть по этому поводу спецпредписание где-то на небесах или подземных недрах Вселенной, то ли у женщин даже и мысли такой не возникало сражаться с мужиками за правососедство, то ли мы действительно имеем на этой картинке многотысячелетний мужской шовинизм, не основанный ни на чем священном, но, так или иначе, дамы к высшим ступеням Пути-Пучи так ни разу и не добрались.

Но это, так сказать, в теории. На практике же, вне Адамова, различия и без его помощи существовали вовсю. Если каждый из мужчин секты тайно или явно носил в своем ранце маршальский жезл Правого Соседа, то бишь готовил себя к судьбе Человека Будующего, порой скрывая свои мечты под заявлениями типа "хочу отбирать побольше" или "хочу научиться чудеса творить", то женщины, как правило, о высших целях и не помышляли. Пределом их мечтаний было именно отбирание. Практичные существа они.

- Не понимаю, что ты здесь делаешь? – сказала однажды Саше Лизавета Степановна по прозвищу Дама в Перьях. – Валюту воруешь, чего тебе еще? Какого тебе рожна мучиться, упираться, через все эти гадости проходить, когда у тебя есть ВСЕ. ВСЕ!

- Не знаю, - ответил Саша.

Когда мужчине задают подобный вопрос и он говорит: "Не знаю", это значит, что он хочет большего, которое не желает обсуждать с другими. Или просто не знает, что ответить.

Дама в Перьях, полногрудое и перезрелое существо бальзаковского возраста (в смысле родившееся предположительно в один год с Оноре де), густо накрахмаленное и всегда задрапированное в романтические одежды, а в сексуальных упражнениях предпочитающее грубый, под матерщину, наскок, обладала пугающей способностью – она отбирала растительные и животные яды, синтетикой при этом пренебрегая. В повседневной жизни такие яды при испорченном холодильнике – большая редкость. По крайней мере, в этом была уверена Дама в Перьях. Поэтому она отбирала их рефлекторно, не задумываясь, сразу, как только почует. Отравительницей меж тем, судя по всему, не была. Мечтала она изо всех сил научиться отбирать то, что умел отбирать Саша – дальше этого предела ее желания не простирались.

Единственным исключением из правила, то есть женщиной, мечтающей стать Правым Соседом Бога, была Иоанна Вечтомова, иначе "Бобик". Кругленькая, порывистая, с брежневскими бровями и жестким бобриком на голове, она походила на бомбистку девятнадцатого века, но была лесбиянкой и атакующей феминисткой – больше пятнадцати минут ее присутствия не выдерживал ни один мужчина. Да и с большинством женщин, как говорили, у нее были проблемы.

Гетеросексуальные акты она использовала только для достижения биджны – если читатель помнит, под биджной путипучеристы понимают максимально достижимую степень отвращения. Биджна Бобика была самой высокой (или, если хотите, самой низкой) в секте. Она в открытую заявляла, что претендует на роль человека Будующего и что кроме нее достойных кандидатов на эту роль во всей России просто-напросто не существует, а уж за границей так и подавно.

- Видали мы эти заграницы, бывали. Ах-ах-ах, футы-нуты. Про Запад я уж и не говорю, в Индии наших под корень выжгли, разве что в Африке кто-нибудь приличный остался, но там разве научат?

Биджна ее, кстати, была настолько высокой (читай низкой), что почти доходила до пределов, назначенных организмом. Во время особенно удачных тренировок Бобик доводила себя до того, что чувствовала прикосновение смерти. Однако полная амплитуда чувств, то есть разница между точкой максимального счастья и точкой максимального отвращения, оставалась у нее на среднем для всех уровне за счет очень низкой жикуды – дама была явно не самым лучшим экспертом в наслаждениях. Но она старалась. Изо всех сил.

Адамов не разубеждал Бобика в ее стремлении занять место Левого Соседа Бога на ближайшие триста лет, но когда Саша спросил его, неужели тот думает, что у Бобика в этом смысле есть хоть какие-то перспективы, ответил неожиданно коротко и ясно:

- Нет, конечно. Она сука, а суки бесплодны.

Когда человек вдруг, совершенно неожиданно, обнаруживал у себя умение по собственной воле "жать на газ" (то есть, напомню, увеличивать свои жикуду и биджну), причем "жать" до предела, второй этап практически заканчивался. Его еще некоторое время тренировали в том же духе, обучая искусству приближаться к смертельной границе, не пересекая ее; затем, после некоторого отдыха, начинался третий, заключительный этап начального обучения, называемого "Первым кольцом". Теперь обучение разветвлялось сразу по нескольким направлениям, преследуя множество целей. Саша, кстати, оказался одним из немногих, которые к этому этапу добрались, причем добился он этого за очень короткое время. Я не спрашивал какое, скажем, полгода-год. Он к ним очень долго ходил, к путипучеристам этим.

Да, так третий этап. Преследовал он, как я только что сказал, множество целей одновременно. Некоторых Саша не понимал, а когда спрашивал у Адамова, тот отвечал типа жри, что дают, что знать ему про это слишком рано, что узнай он о них, то вообще отказался бы и ушел, а это неправильно, потому что сейчас Саша еще ничего толком не понимает.

- Тут вера, - говорил он. – Вера, искусство и наука, вот три способа познания реальности. А тут вера. Так что помолчал бы ты до поры до времени.

Саша злобно молчал.

Были и другие цели, понятнее. Одна из них – СВП, сокращение времени перехода (имеется в виду переход от точки биджна к точке жикуда).

Я, кажется, уже рассказывал, что само по себе достижение жикуды, даже если она предельно высока, мало что дает. То есть, конечно, удовольствие от этого человек получает небывалое, но для целей Пути-Пучи этого явно недостаточно. К тому же, и это самое главное, наслаждение зависит не только и не столько от уровня жикуды, сколько от перехода к этому состоянию. Переходишь к нему, скажем, от нуля, той самой таинственной точки ройе, - получаешь один кайф удовольствия (удовольствие в Пути-Пучи исчисляется в этих единицах, в кайфах). Переходишь непосредственно от биджны – получаешь величину в два, а то и в три кайфа. Только все это не результат. Здесь получение более высокого удовольствия ограничено самим организмом. Максимальные биджну и жикуду не перепрыгнешь – за ними смерть. Но вот если научиться сжимать время перехода, ускорять вхождение в полное удовольствие из полного омерзения, можно достигать вполне удовлетворительных результатов – в десятки, а то и сотни кайфов. Адамов рассказывал, что самые продвинутые путипучеристы умудрялись сокращать время перехода до десятков микросекунд, получая при этом удовольствие в 3-4 килокайфа.

- И ведь все равно никто из них не стал Правым Соседом Бога? – спросил Саша.

- Пффф! – ответил Адамов и с презрением отвернулся.

У самого Саши с сокращением времени перехода что-то не ладилось, и это жутко раздражало Адамова. То есть какие-то результаты все-таки были, но предела в 10 кайфов (Адамов называл его первым ученическим пределом) преодолеть ему так и не удавалось.

Второй (скорей, какой-нибудь десятой) целью Третьего этапа была модификация организма, позволяющая максимально отдалять как нижний, так и верхний пороги близости к смерти и, следовательно, еще больше наращивать жикуду и биджну. Само по себе это было довольно неэффективное занятие – оно отодвигало упомянутые пороги на 20, максимум 30 процентов и очень напоминало Саше так нелюбимую им йогу: приходилось садиться в какое-то извращенное и ужасно болезненное подобие лотоса и заниматься концентрацией, помноженной на самогипноз. Однако Адамов требовал неукоснительно точного выполнения упражнений, объясняя свою требовательность тем, что не Сашиного ума это дело решать, какие из упражнений важнее, а какие нет.

- Ендоба, – восклицал он, – помни, недомерок, о дуновении ветерка! Ендоба! Разве ты знаешь, что тебе потребуется потом? Один я знаю!

Фамилия Ендоба звучала у него как самое грязное из ругательств.

Третьими по счету были упражнения, которые порадовали Сашу более остальных – их целью было улучшение отбирательных качеств. Каждый из путипучеристов отбирал что-то одно и, как правило, весьма специфическое, я уже имел несколько возможностей перечислить некоторые из них. Среди отбираемых предметов или, лучше сказать, тем, попадались как весьма бытовые, так и очень абстрактные. Поэтому с каждым учеником Адамов вел еще и отдельные занятия, оставаясь с ними подолгу в своем кабинете и что-то с большой секретностью обсуждая.

Саше перед началом этого цикла он сказал следующее:

- То, что ты КРАДЕШЬ доллары, - начал он, и Саша оскорблено поправил:

- Отбираю, а не краду!

- То, что ты КРАДЕШЬ доллары, - упрямо повторил Адамов, - то есть самую крепкую валюту мира (напомню читателю, что описываемые здесь события происходили задолго до появления евро), многие здесь считают великим признаком. Великим в том смысле, что отбирающий деньги может отбирать все. Поэтому на тебя – ты, может, и сам замечал – многие смотрят как на будущего Будующего, хе-хе.

Саша скромно потупился, потому что давно уже и сам причислял себя к числу этих "многих".

- Я не из их числа, - безжалостно продолжил Адамов, сверкнув прыщиками. – Я вообще очень сильно сомневаюсь, что среди нас найдется человек, который хотя бы на километр сможет приблизиться к уровню Правого Соседа.

Тут Адамов улыбнулся особой, потаенной улыбкой, которую редко встретишь среди Адамова и от которой лицо его стало почти приятным.

- И это несколько утешает, жизнь прожита не зря. На самом деле вовсе не деньги являются высшей целью отбирания для мастера Пути-Пучи. Деньги, это, конечно, очень высоко, и я смело могу прочить тебе крайне удачное путипучеристское будущее… Но запомни, Ендоба (теперь эта фамилия прозвучала у него как название чаши с драгоценнейшим из вин), деньги есть вещь, крайне далекая от нашего идеала.

- Ну, конечно, кто бы спорил, - сказал уязвленный Саша. – Деньги – грязь. Что же тогда идеал?

- Идеал? – переспросил Адамов, погруженный в какие-то свои, посторонние теме мысли. – Ах, идеал, да! На первых порах следует научиться отнимать ВСЕ. А потом уже из этого ВСЕГО ты сам себе выберешь идеальную мишень для высшего отбирания. Может быть, это будет перышко, упавшее с птички. А потом уже, только потом, ты сможешь создавать то, что прежде отбирал у других.

И снова задумался о чем-то постороннем и даже вредном.

- Что-то я не понимаю, - поразмыслив, ответил Саша. – Отбирать все означает стать Правым Соседом Бога. Потому что только Правый и Левый Соседи способны на такой подвиг, ты сам учил. Сейчас же ты утверждаешь, что никто из нас и близко не подойдет к их уровню, но одновременно говоришь об их уровне, как о чем-то промежуточном на пути ко вполне достижимой для меня цели. Нет ли здесь противоречия, Адамов?

- Ну, конечно, есть, - пожал тот плечами. – А как же! Еще какое противоречие. Еще бы ему не быть!

Запутавшийся Саша потряс головой.

- Вот уж действительно, истина рождается парадоксом.

- Истина рождается банальностью, - скучно поправил его Адамов. – Парадоксом она кончается. А… впрочем… ну, какое нам с тобой дело до истины?

Саша потряс головой еще раз.

- Ладно, проехали, - сказал он. – Но как же все-таки насчет идеала? Так-таки никто о нем ничего не знает? Неужели птичкины перышки?

Грустный Адамов оторвался от своих посторонних мыслей и посмотрел на него, как на полного идиота, то есть с уважением.

- Считается, что не знает. Считается. Потому и отбирание твердой валюты может, в конечном счете, стать идеальным отбиранием. Почему бы и нет. Но по некоторым признакам судя, полагаю, я полагаю, хоть я и не могу ошибиться, что истинной, идеальной целью для отбирания являются не деньги, а желания.

- Желания? – удивленно и глупо переспросил Саша.

- Именно они и никак иначе, - совсем уже заскучав, ответил Адамов. – Деньги правят миром, а желания – всей Вселенной.

Еле-еле выволочив из себя последнюю максиму, Адамов вдруг вспыхнул, вскочил с места, опрокинул стул и прогрохотал вон в спешке, панике и восторге.

Практически же упражнения по улучшению качества отбирания сводились всего лишь к увеличению расстояния, на котором отбирание возможно. Здесь Саша преуспел и довольно быстро довел свой радиус отбирания долларов до восьмисот метров. Практиковалось также отбирание не всех доступных долларов, а конкретной суммы или конкретных банкнот – специализировались на двадцатках и полусотнях (здесь Сашины успехи были умеренными); пытались фиксировать ветхие банкноты, отбирать фальшивые, это не выходило; пробовали также если не отбирать, то хотя бы регистрировать наличие другой валюты – во всем этом Саша абсолютно не преуспел, вызвав удовлетворенный и утвердительный кивок у Адамова.

Наибольшим же достижением Саши была неожиданно зарегистрированная в кармане Адамова кредитная карточка Visa Classic с рублевым счетом, с которой, впрочем, на некоторых банкоматах можно было снимать и доллары. Саша был в полном восторге, Адамов впал в задумчивость, но больше такого не повторялось. Об эпизоде с карточкой Адамов впоследствии глухо и неприятно молчал.

Не было также и разговора о том, чтобы не только отбирать, но и создавать доллары самому, как случилось в тот первый Сашин визит в секту, пардон, в Угол Адамова. Саша почему-то считал процесс создания долларов очень важным и время от времени делал всякие намеки Адамову, но тот угрюмо отмалчивался, а однажды сказал, ни к селу, ни к городу:

- Не производи впечатления, Ендоба. Ты не умеешь.

Причем слово "производи" старательно подчеркнул.

Еще на этом этапе Саша делал упражнения, усиливающие желания. Я не то чтобы намеренно не говорю о технике, использовавшейся для улучшения качества отбирания или усиления желаний, я просто ничего об этом не знаю – Саша почему-то скрывал.

К усилению желаний он относился очень серьезно, не без основания полагая, что из всего набора целей третьего этапа эта – самая важная. Он не до конца понимал почему, но очень хорошо помнил максиму Адамова "Деньги правят всем миром, а желания – всей Вселенной". Осознавал к тому же, как и все мы, надеюсь, что деньги есть средство для исполнения желаний и, стало быть, играют по отношению к ним подчиненную роль.

Иногда казалось ему, что он отлично понимает, зачем Адамов так много внимания уделяет этой теме – желаниям, а иногда вдруг начинал чувствовать, что на самом деле за адамовским стремлением усиливать желания кроется совершенно другой, загадочный и ужасный смысл, о котором он, Саша Ендоба, абсолютно ничего не знает. Что-то огромное и шокирующее.

Занятия по усилению желаний были редки, однако там у Саши все получалось – почувствовал он, что, подобно существованию биджны и жикуды, на шкале желаний тоже есть две точки – максимальное "хочу" и максимальное "не хочу". Возможно, думал он, где-то и для желаний существуют определенные организмом пределы близости к смерти.

Желание, смерть, любовь. Он все чаще и чаще думал – причем тут, извините, любовь, черт бы ее побрал?

Когда Саша поделился с Адамовым своими подозрениями насчет максимальных "хочу" и "не хочу", тот хмыкнул и сказал так:

- Ты, Ендоба, фантазер, каких мало. А вот давай, попьем-ка мы с тобой водки!

Однако водки с ним не попил и даже в кабинет свой не пригласил, а, напротив того, потоптался неуверенно рядом с Сашей и уполз куда-то по неотложным, скучным делам, со скучной миной невероятно.

Было еще несколько несекретных целей в курсе третьего этапа, но, боюсь, я и так наскучил читателю учеными описаниями, потому о них распространяться не буду, тем более, что они, на мой взгляд, носили факультативный характер. Достаточно сказать, что третий этап из-за обилия явных и тайных целей, достигаемых параллельно, был очень и очень запутан, порой утомителен до безобразия и к вечеру каждого дня вызывал у Саши чувство глубочайшего раздражения. Этак я войду, того и гляди, в состояние перманентной биджны, говорил он себе. "Это нормально, - отвечал Адамов. – Должен сказать, ты прогрессируешь".

- Давно хотел спросить, - сказал как-то Саша. – А ты сам что отбираешь? Ты никогда не говорил этого.

Адамов хихикнул, вытаращив донельзя свои прыщики.

- Ах, Ендоба! – вдохновенно ответил он, вкладывая в слово "Ендоба" всю свою нерастраченную нежность. – Тебе только скажу, в момент удачный застал ты меня со своим дурацким вопросом. Отвечу как исповеднику – Я НЕ ОТБИРАЮ НИЧЕГО!

Саша почувствовал разочарование.

- Так ты просто теоретик, который сам ничего не может?

Снова хихикнул Адамов.

- И опять ты ошибаешься, и опять это обнадеживает. Уточню – я УЖЕ не отбираю ничего. Это самое великое и, подозреваю, самое ужасное достижение в моей жизни.

Что Адамов имел под этим в виду, он так и не раскрыл, несмотря на самые настойчивые расспросы.

К сожалению, третьего этапа Саше закончить так и не удалось. Именно как раз в это время у него начались крупные неприятности.

...о рождении его много ходит рассказов, но на самом деле никто не знает, из какой он семьи. Ходила возле него некая женщина, по возрасту мать, по имени Эмашэн, но кто такая, никто не знал. Отослал ее потом Иегва, сказав: "У меня теперь другие дела", она отошла, чтоб издали возле него ходить, и многие ее видели и на нее удивлялись. Иегва же, из имущества имеющий только льняной кошель, в котором не было ничего, кроме старой кукурузной лепешки, стал созывать к себе воинов и созвал целое войско с оружием, знаменами и горнами боевыми. Также лошадей, ослов, слонов, и верблюдов для сопровождения боевых действий. И накормил всех, и еще деньгами обещал дать.

И вот пришла пора схватки, ради которой Иегва был рожден, но схватку ту он не выиграл, вот какую силу набрал к тому времени Эпсилотавр, что даже Сын Бога не смог с одного разу возобладать над ним. Одиннадцать лет они сражались, и никто не смог забрать верх. О схватке той осталось очень мало преданий, потому что происходила она в тишине полной, но во время ее перестали быть воины у Эпсилотавра, а также воины, которых сумел набрать Сын Бога Иегва, тоже куда-то быть перестали. И не стало войска ни у того, ни у другого, и остались они одни, стоящие друг против друга.

Но прежде Эпсилотавр, одни говорят, встретил Баграста и убил его. Другие утверждают, что не Эпсилотавр, а Иегва, и не убил, а просто уговорил с Эпсилотавром не вступать в бой и спрятаться на время грядущих битв. И впрямь, зачем Сыну Бога убивать человека, словно он обыкновенный наемник - наверное, уговорил, и тот скрылся, и прожил свои триста лет в спокойствии, которые ему положено было прожить.

Итак, остались они одни, Иегва против Эпсилотавра, стоящие друг против друга непримиримо, и начали насылать каждый на каждого всякие чудеса - какие, никому не известно, известно только, что чудеса. Одни чудеса питались силою Бога, другие - силой того, что Эпсилотавр отобрал. И все эти чудеса питались силой Духа Святого - что Он такое, никто не знает, ничего, кроме имени - Дух Святой. Говорят, Он есть что-то такое, что пропитывает каждую частичку тверди Мира и дыханий его, и запахов, и вод, и огней, и живое, и неживое, и даже то, что в состояниях между, и Дух этот никак, если глазом посмотреть, ни на что не влияет, но дает цель и возбуждает стремление. И способность возбуждает у некоторых - творить чудеса. Потому что, говорят, Дух - посредник между Землей и Богом.

И вот, стояли они друг против друга, Эпсилотавр против Иегвы, одиннадцать лет кряду стояли, и, вздохнув, сказали потом: "Нет, силой и чудодейством мериться мы не можем, потому что они равны, померимся чем-нибудь другим, но разойдемся прежде и поразмыслим".

И еще одиннадцать лет они по Миру ходили, но далеко от Иудеи не отдалялись, следовательно, чем-то важна была им Иудея, никто не сказал, чем. К Риму же ни разу не приблизились, ни тот, ни другой, хотя люди звали их в Рим, и разное обещали.

Эпсилотавр ушел поначалу в страну икков, что по соседству к востоку была в то время от Иудеи, большая была страна. Всё у ее жителей Эпсилотавр отобрал, и не могли жители возражать, потому что способность к возражению он отобрал у них с самого начала, да она и так у икков была мала. Он отобрал у них скот, дома, жен и детей, имена их отобрал у них, злаки и то, что в складнях. Память о них отобрал тоже, потому никто ничего не может встретить в книгах о стране икков, хотя то была большая страна и богатая, и везде от нее ходили, и много о ней написано было, даже и у великих. Голы стали икки и ходили немо, потому что слезы тоже Эпсилотавр у них отобрал, ни неба у них не стало, ни земли, ни места для отдыха. Когда же спросили его: "Что нам делать теперь, Эпсилотавр, когда ты отобрал все?", - он рассмеялся над ними и сказал так:

- Не знаю, что вам делать, ничего не могу сказать, умрете вы, и рассеетесь по земле, и никто не вспомнит, что была такая страна - страна икков. А то, что отобрано у вас, мне не нужно, у меня много и без того, выброшу я все, что отобрал, по ветру развею и уничтожу, как хлам ненужный.

- Зачем же ты отобрал у нас? - спросили икки Эпсилотавра, и тот ответил им странно:

- В языке вашем есть одно слово, которое мне понравилось. Это слово - "удовольствие", по-вашему "пути-пучи". Я от вас язык заберу и выброшу его, и развею, а слово это себе оставлю, и с ним ходить буду, потому что понравилось оно мне.

- Береги же его, не теряй, - сказали икки, - пусть хоть что-нибудь останется от нас на Земле.

Забрал он у них язык и все развеял отобранное, как обещал, только слово "пути-пучи" себе оставил, и ушли икки, и сгинули, и больше о них никто ничего не слышал.

Эпсилотавр же с тем словом в Иудею вернулся, имя себе поменял на иудейский манер, и зваться стал гордо - бар-Равва, - что на их языке имеет много значений, но обозначается также как Сын Учителя, Сын Повелителя или Сын того Раввы, о котором говорит Тора. Хотел сначала Эпсилотавр назваться Сыном Бога, но не посмел.

Вернулся потом в Иудею и стал среди людей ходить, бар-Раввою называясь, и стал проповедовать им учение об удовольствии, которое назвал он учением "Пути-Пучи", что когда-то означало "удовольствие" на языке икков, но никто уже не помнил об этом, хотя дни назад помнили, но забыли - Бар-Равва отобрал у них память. И говорил он, что Бог сам по себе, а люди сами по себе и без Бога, и сами делают, что хотят. И Трехточию священному их учил, и научил воротник развязывать, прежде чем входить в воду, и в мерзость свергаться, и многому еще чему научил, и ничего у них сначала не отбирал, потому что план имел против Сына Бога. И говорили люди - вот, он зовется Бар-Равва, что значит "Сын Повелителя", это и есть Сын Бога, который пришел, говорят, в Иудею со злом сражаться, а других Сыновей Бога нам и не надобно, потому что один Сын, бар-Раввою называемый.

Прослышал о том Иегва, Эмашен ему сказала, остерегла, и постиг планы Левого. Кивнул он тогда и к Отцу с молитвою обратился.

- Отец Мой святый, - так сказал Иегва Отцу Своему, - приблизился час Исполнения Наказа Твоего. Ничего не прошу у Тебя, одно прошу - освяти Собою несколько кусков дерева, лежащего там, где я Тебе скажу.

- Да, - сказал Бог, и на том прервался их разговор. Ибо краток был всегда Бог.

Пошел тогда Иегва к реке Иордан, где стоял в то время Иоуаханн Предшествующий и в той реке был крещен, за что потом казнил Ирод Иоуаханна, но когда крестили Иегву, смотрел на него народ и умилялся - вот, пришел Иегва, настоящий сын Бога, и Иоуаханн Предшествующий тоже так нам сказал. А который бар-Равва, тот мошенник, и его надо казнить. И пошатнулась слава бар-Раввы.

С тех пор одиннадцать лет ходил по Иудее Иегва, а надобно сказать, нелегким было это хождение, ибо чудес не тратил на себя Иегва и ни на кого не работал, а что дадут, то и ел. И жарко было, и песок сплошной по пути, и только скалы сквозь песок выступали. Но шел Он бос, и люди к Нему лепились, а среди них особых несколько человек - рыбаки, мытари и прочих других сословий, все молоды, - Он их выделял, и они за Ним шли, учениками Его называясь и последователями. И учил Он их, и учеников своих, и тех, кто просто за ним шли, слову Божиему, учил их страдать, чтоб хорошо жили другие, учил любить друг друга, правда, мало кто понимал, как это. Но и не понимая, шли за Ним и любили, потому что видели - вот, Он пришел, и это есть самый настоящий Сын Божий. А что не понимаем, говорили, так потом поймем, это время еще придет.

Бар-Равва же учил совсем другому людей. Он говорил, отец меня послал, и люди думали, что отец его - Бог. Он говорил - человек устроен так, что искренне стремиться можно только к удовольствию, потому что только удовольствие ниспослал ему Бог, и говорил им про Три Точки священных, и про великих Отнимателей говорил, и про разницу между правым и левым, и про то, что есть такое на самом деле Сосед Бога. И надо сказать, не очень верили идущие за ним люди в то, что Сын перед ними Божий, но говорил он просто и обещал, и все понимали и принимали то, что он говорил, и шли за ним. И радовался бар-Равва.

Но вот, пришло время, когда разделились жители Иудеи. Каждые десять из одиннадцати говорили, что Иегва, вот он настоящий сын Бога, а бар-Равва ненастоящий. Но один из одиннадцати верил бар-Равве, остальные же говорили: "Римлянин он и лишь притворятся сыном Бога, даже имя такое выбрал себе", - и отвернулись от него, хотя на самом деле он не был римлянин, и гнать его стали, и воспечалился бар-Равва, когда понял, что не выиграть ему у Сына Бога, потому что тот - Сын, а он всего лишь Сосед.

Решил он было вернуться к прежнему и отнимать у каждого каждое, как он делал ранее и как ему более всего хотелось делать сейчас. Но умен был бар-Равва, много у других ума отобрал, и, подумав, понял, что еще больше отобрав, ничего себе не прибавит, а только в битве с Сыном Бога прибавит, и заслал тогда бар-Равва своего ученика в ученики к Иегве - двенадцатым человеком. Сын Бога был свят и всеведущ, но число "одиннадцать" он не любил, плохое то было число и Богу отвратное, и потому рад был, что пришел к нему двенадцатый ученик, он на самом деле и сам отыскать хотел двенадцатого, да все ему попадались какие-то не такие. Многое знал Иегва, все знал, потому что Сын Бога был, и только тому не хотел верить, что только одиннадцать может быть человек за Земле, могущих быть учениками Его, а двенадцатого быть не может, ибо за двенадцатым есть только тринадцатый - сам Сатана. Так устроен мир, но мир сложен, и не верил тому Иегва. И знал о двенадцатом только сам Бог, но до поры до времени Он молчал.

А имя тому двенадцатому никому неизвестно было, известно было только, что потом процвел он и предал бар-Равву, но сначала все исправно бар-Равве сообщал о том, что творится в стане врага. Так узнал бар-Равва планы Иегвы, и про дерево освященное узнал, и зачем оно, и сделал так.

Он просто сделал, бар-Равва, он взял и перерубил нить, которая Бога связывала с Землей.

Все знают - всеведущ Бог, всесилен и непогрешим, но о том, что непогрешим Бог, напрасно знают. Погрешим Бог - пусть снизойдет молния карающая на седины пишущего эти слова, пусть возгорится всепожирающий огнь святый под ступнями его, если он хоть в чем-то преступил против Бога, сказав, что ошибается иногда Бог, но другие ведь говорили и никакого им за то не было наказания. И ведь говорят люди, умеющие читать и читавшие много, иной раз по десять книг, каждая толщиной с локоть, что, как и людям, так и Богу свойственно ошибаться. Что будто бы сам мир на ошибках Божественных зиждется, что если бы не ошибки Его, то и людей бы на Земле не было, да и Земли самой то же самое.

Ибо ошибки, говорят те люди, суть отклонение от земной логики бытия, а земная логика бытия есть малая часть от малой части того, что называется Бог. И еще говорят они, что Богу не только свойственно, но и приятно бывает свершить Ошибку, потому что так Ему интереснее - сначала свершить Ошибку, а затем исправить ее, ведь Бог всесилен и любую Ошибку способен повернуть на свою пользу.

Ошибкой Бога, которую заметил бар-Равва, он же Эпсилотавр, он же Левый Сосед Бога, было то, что слишком много познал бар-Равва, слишком о многом сумел собственным разумом догадаться, потому что велик был разум бар-Раввы, у многих накрал.

Догадался бар-Равва, что есть земное и есть Богово, земное же в Боговом находится и связано с Ним лишь одной связью единой, а других нет. Вот в чем Ошибка Богова заключалась, что одной лишь связью Себя и земное связал, а вместе с земным и всех людей на Земле, а других не запас связей. Бар-Равва же про ту связь прознал.

А находилась она, та связь, в пустынном месте, которое теперь Бецтельдою называется и куда никакая тварь живая зайти не может, будь то человек, будь птица или животное, будь даже муравей, настолько малый, что глазом его не разглядеть можно. Располагается Бецтельда близ моря, где для жизни тоже нет места; вода в нем тяжелее камней, даже камни в той воде плавают, и зовется она поэтому Морем Мертвых. На берегу его много песка, камней огромных и глубоких пещер также - наполнены те пещеры смрадом, убивающим каждого, кто вдохнет его. Жар там стоит такой, что все под ним в одно моргание времени высыхает - и человек, и рыба и любая вода, только вода Моря Мертвых не высыхает, потому что это не вода вовсе. Говорят, что если кто той воды выпьет, то сразу умрет, а не умрет если, то тогда вечно жить будет, но не рад будет такой жизни и о смерти будет вечно просить.

Было сокровенное место в Бецтельде, пещера Эоуах глубиной в триста тридцать три стадии, как раз на полпути к Аду; в пещере той лабиринт длиною в одиннадцать жизней человеческих, если шагом идти; в центре же лабиринта зал есть, освещенный Сиянием Небесным; в центре зала растет священное дерево Киком, вечно живущее и света Солнца не знающее, и никогда взглядом человеческим не осененное - то было самое тайное место на всей Земле, о котором лишь Бог един знал, даже Сын Его, Иегва, ничего не знал о том дереве. И через дерево то, Киком, связано было Богово и земное; и вот, как раз о нем догадался бар-Равва, сметлив был.

И вот, пошел он в Бецтельду, а впереди себя армию свою послал, об одиннадцати полках. Войдя в Бецтельду, тотчас же погибли войска его - кого смрад застиг, кто из Моря Мертвых испил утолить жажду, кого жар великий сжег в одно моргание времени. Так узнал бар-Равва, что верно пришел; и обрадовался, и смело вошел в Бецтельду, смерти не боясь, потому что Сосед Бога он был, а это совсем не то, что просто живая тварь, и не страшны ему были ужасы Бецтельды. Ни смрад смертный его не взял, ни жар полыхающий, а когда он от вод Моря Мертвых отпил, бар-Равва, то не умер, а, напротив того, обрел бессмертие, ибо как Сосед Бога он мог жить только триста тридцать лет дополнительно к тому сроку, что другим людям назначен.

Пришел он потом к зеву пещеры сокровенной, где связь Бога с Землей хранилась, а был тот зев черен и туман над ним клубился цвета амбры, и молнии в том тумане трещали. Великий ужас объял бар-Равву, но смело он шаг сделал и в зев упал, и падал вниз долго, все триста тридцать три стадии, и летел быстро, но не свистел ветер в ушах его, потому что даже ветру заказано было в ту пещеру спускаться, только Соседу Божьему не заказано, да и то по недосмотру - забыл запретить Бог.

Упал он на дно пещеры сокровенной и тут же на ноги поднялся, хотя ушибы были крепки, любого убили бы те ушибы. Поднялся бар-Равва на ноги те и в лабиринт вошел, и сколько он шел по нему в темноте кромешной, никто не знает, потому что не было времени в той пещере, а над пещерой времени прошло не больше одного моргания, а, может быть, даже и меньше - некому измерить было, никто не знал, где бар-Равва и что он делает, а войско свое, с которым ходил, он убил, чтобы проверить Бецтельду.

И вот, после долгих безвременных блужданий по лабиринту, без единого вздоха, без единого глотка влаги, без единой крупицы пищи, не выдержал однажды бар-Равва и возопил к Богу: "Прекрати, о Боже, муки мои, возьми себе от меня жизнь вечную, мучительна она для меня, не надобна, а покажи взамен зал тот, где дерево Киком произрастает, тайное дерево, связывающее Тебя с миром!"

Подумал Бог и отнял жизнь вечную у бар-Раввы, и насытил живот его, и влаги испить позволил, и воздуха в пещеру послал, чтобы тот смог грудью вздохнуть. Вздохнул бар-Равва, раскрыл глаза и узрел сияние небесное пред собой. Таково было это сияние, что бар-Равва, даже от простого света отвыкший, ослеп одиннадцать раз подряд; но каждый раз прозревал, чтобы вновь ослепнуть, как только откроет глаза он.

- В глазах моих ножи раскаленные, каждый длиною в локоть, - так сказал бар-Равва тогда, - и веки мои тяжелы, как тяжелы все горы на всей Земле, и страшно, о, как страшно открывать новый раз глаза!

Но открывал и слеп немедленно, и вновь прозревал, и так одиннадцать раз. На одиннадцатый открыл бар-Равва глаза свои и не ослеп больше, и сквозь сияние небесное увидел он тайное дерево Киком. Глубоко в землю корнями изумрудными уходило оно, а ветвями кроны своей в потолок пещеры сокровенной впивалось, а, входя в потолок, ветви тоже в корни изумрудные превращались, и пронизывали они небеса точно так же, как нижние корни Землю пронизывали. И если бы кто надумал поменять потолок с полом в той пещере сокровенной, то никакой бы разницы не увидел - и в том одна из великих тайн Божественных заключается, от человека навсегда скрытых.

Красота этого дерева была такова, что взгляд единый живого превращал в столб, но бар-Равва не только живым был, но и Левым Соседом Бога; и жалко стало бар-Равве, потому что никогда ничего равного дереву Киком по красоте его он не видел; но превозмог жалость и подошел, а подошед, вонзил топор в ствол его, и кровь Вселенская брызнула, и словно бы весь мир возопил.

Испугался бар-Равва так, как никогда не пугался в жизни, и от ужаса воскричал, но не прекратил рубить топором, только кричал. А когда топор иззубрился и уже невозможно рубить им стало, появился в руках бар-Раввы новый топор, острый, как меч воина; на стволе же дерева Киком от трудов его осталась засечка, в которую можно было вложить разве только волос белобрысого, однако била из нее кровь вселенская и крик шел. А откуда появился новый топор в руках бар-Раввы, тот не знал, и не спрашивал даже; казалось ему, что так и должно быть, и рубил он дальше, крича и плача.

Одиннадцать раз по одиннадцать раз топоров сменилось в руках бар-Раввы, одиннадцать раз глох он от крика дерева Киком и собственного своего, а на Земле совсем не прошло времени, будто только что бар-Равва в зев пещеры сокровенной упал; но прошло время и настало время, когда совсем перерубил дерево, точно посередине перерубил.

В тот же миг забыли имя Бога все живущие на Земле и даже Сын Его Иегва, потому что и он имел связь с Отцем Своим через дерево Киком только, и законы Бога забыли все живущие на Земле, и друг другу стали чинить непотребства разные, не все, но многие - и мир будто сошел с ума. Порадовался бар-Равва содеянному, а Бог огорчился, но ненадолго, потому что Бог он был. Призвал к Себе Духа Святого, что каждую крупицу на Земле осеняет, и сказал Ему: "Через Тебя теперь буду держать связь с миром, даже после того, как ствол новый у дерева Киком нарастится, а на это надо триста тридцать три года, три месяца, три дня и поверх того еще три полновесных вздоха времени, - даже после того связь с Землей через тебя не прекратится, и станем мы навек едины, Ты и Я, Бог и Дух Святый".

И такова была новая связь Бога и Духа Святого, что никакому Соседу ее не прервать и вообще никому на свете. И снова на Земле равновесие воцарилось между войнами и мирными временами, и вспомнили люди все, что Бог заповедовал, а имя Его не вспомнили, как угодно называть стали, сами начали имена придумывать - это было Богу прискорбно, однако к немедленной гибели мира не вело, и решил Он оставить все как есть, и с тех пор никому из живущих не дано знать имени Бога нашего, да оно и правильно, потому что имя любому животному надобно, чтобы от других отличаться, чтобы говорили с ним равные ему, да еще высшие, чтоб знать, кому говорят, а низшим ни к чему имя высшего, не поймут они все равно, за простой звук примут, но нет у Бога ни высших, ни равных, кроме Сына Его, да еще Духа Святого, но с Духом Святым Он одно, а Сын Его, как и положено Сыну, не зовет Его по Имени Его, а говорит Ему: "Отец Мой!". Потому Имя Богово лишь Богу одному принадлежит и никто Его знать не должен, а зачем Богу имя, если некому Его по имени Его называть - то великая тайна Божья, человечеству вовек недоступная.

Но хитер был бар-Равва, не успокоился, когда узнал, что напрасен был его подвиг в Бецтельде, а сказал себе так: "Пусть я не могу разрушить связь священную между Богом и Духом Святым, но никто не сказал, что нельзя нарушить связь между Духом и Землею, а когда я ее нарушу, то не будет связи Бога с Землею, и Духа Святого, чтоб Он больше не осенял ничего, чтобы Сам не мог до Земли дотянуться и Богу дотянуться не позволял".

Хитер и сметлив был бар-Равва, недаром Левый Сосед Бога, долго думал и догадался, где та связь пролегает, что соединяет Духа с Землей. На небесах та связь пролегала, и никому, даже самой высоколетящей птице, недоступна та связь была, ибо во владениях Божьих. И входа туда никому из живущих на Земле нет, только мертвым да бар-Равве можно было входить, потому что был он Левый Сосед Бога. И он, подумав, вошел, бар-Равва.

Что делал бар-Равва по восшествии своем на Небеса Господни, и каким путем он туда возошел, о том никому неизвестно, потому что никто не видел, да и видеть не мог - не место Небеса Господни для созерцания глазами живых. Но есть легенда - может быть, с Небес ее занесло на Землю, а, может быть, и люди сами придумали. И той легенде согласно, бар-Равва, восшед на небеса, стал искать водяной источник, соединяющий Духа Святого с земною твердью, потому что и у Духа Святого тоже с Землей только одна связь была, не мог он иметь больше, если Бог не имел. И пока искал бар-Равва источник тот, стал, рассказывают, по мере поисков своих учинять на Небесах великие беспорядки, так, что души умерших покой потеряли и немало встревожились, ангелы петь перестали и ветер в Небесах поднялся, и холоден был тот ветер, и выл, и от воя его еще тревожнее душам стало, не понимали, откуда ветер, и возрыдали они, и тогда ангелы, их покой охраняющие, смелости набрались и с жалобой пришли к Богу, и сказали Ему:

- Левый Сосед Твой, о, Господи, на Земле принявший имя Луций Грамматик Эпсилотавр, но затем самовольно взявший себе имя бар-Равва, учиняет на Небесах Твоих великие беспорядки и всех тревожит, источник Духа Святого ища, который, если Ты помнишь, единственный связывает Тебя и Духа Святого с Землею, и как остановить его, Соседа Левого Твоего, Господи, мы не знаем. С Земли он пришел, яростью адской пылает, словами забытыми, запретными, Эфир твой в каждое моргание времени оскверняет, того и гляди, до Чертогов Твоих доберется, а остановить его мы не можем, Твое слово на это нужно.

- Пусть ищет, - ответил Бог, и с тем ушли ангелы от Него.

Долго бушевал бар-Равва на Небесах и с проклятьями искал Источник Духа Святого; птицами вспугнутыми души мертвых упархивали с пути его, ангелы отворачивались и глаза прятали, ни в чем ему не переча; наконец нашел Источник и тут же прервал его, высушив жаром смертным, отобранным у Бецтельды, ибо и там отобрал бар-Равва, отравив Источник смрадом пещеры сокровенной, перекрыв русло его брусками из крови засохшей, той, что из дерева Киком вытекала; и прекратилась связь Духа Святого, а с ним и Бога с земною твердью; и восплакали Небеса, трауром из черных туч узорных оделись. А на Земле снова стало твориться непотребное, да еще больше, чем прежде, снова нарушилось равновесие между мирными и военными временами, снова забыли люди заповеди Господни, а ведь только по ним и жить, и каждый каждого воевал, а кто не воевал, устрашился тот и горем сокрушен был, на то глядя.

И не осталось больше связи между Землей и Богом, один лишь Сын Божий, Иегва, на Земле из жителей небесных остался, но и Он с Отцем не имел связи, и потому чудеса больше не мог творить, чтобы теми чудесами привлекать любопытных, утешать страждущих, разубеждать неверующих и зарождать в души всех тех Слово Божье.

Толпа, однако, постоянно за Ним тянулась, иной раз до пяти тысяч человек, а в Субботу меньше, отдыхали в Субботу в Иудее и Галилее. Раздоры в той толпе шли; доходило до того, что набрасывались люди друг на друга и брат на брата с дубинами и ножами, и всем, что может служить оружием - потому что голодали в толпе, идущей вслед за Иегвой, не мог Он накормить их, и много других появилось причин для спора с тех пор, как пресеклась связь между Землей и Богом, и Святым Духом, который с Богом одно стал. И что ни день, то споры кровавые возникали меж ними, а ведь это были самые праведные, потому что шли за Иегвой, но сиры и голодны они были; когда же отходили они от спора, когда подсчитывали раны свои и убытки свои от спора, то спрашивали: "Что это было с нами? Зачем подняли мы руку на идущего рядом с нами? Чем он раздосадовал нас?". Спрашивали они и не находили в себе ответа.

А как только где в толпе, вслед за Иегвой идущей, спор рождался кровавый и крики слышались громкие, удары тяжелые и звуки тел падающих, когда смертный стон человеческий раздавался и песок орошался кровью, оборачивался тогда Иегва к толпе и обращался к спорящим со словами успокоения.

- Опомнитесь, люди! - сказал Он однажды вот что, - Перестаньте ярость свою бесплодную устремлять друг на друга, ибо споры ваши есть плод козней сатанинских, которым если и можно противиться, то только силою веры вашей, а больше ничем, ибо прервана до времен связь между Землею и Богом, и Духом Святым, который с Богом теперь одно и который не осеняет более каждую тварь Земную. Но, истинно вам говорю, близок уже конец бедам вашим, уже идет спасение, надо только дождаться. Уподоблю вас глупым пахарям, не желающим переждать засуху и ухватывающим сосед у соседа все, что не успело еще засохнуть, и по глупости своей урожай свой уничтожающим.

- Отвернулся от нас Бог, отошел от нас Дух Святый, - говорили Ему, - оставили нас на погибель и поношение слугам сатанинским, отчего же нам не ссориться и кровью песок ступней наших не орошать? Посмотри же вокруг, Иегва, оглянись Сам! Ангелы небесные сонмами на Землю слетают, но лишь устами немо ворочают и ни слова сказать не могут; раньше так никогда не было, чтобы столько видений чудных и ангелов небесных на Землю спускалось, и живым людям являлись, как во снах, так и наяву, ни в какие времена не было. Но тяжелы сны наши, недобры ангелы, и беды пророчат, а проснешься - еще страшнее становится. Воздухи дрожат над нами от трепета крыл ангельских, но от крыл тех нет нам никакого проку, кроме вреда, только ветры черные над Землей они разгоняют, а с ветрами болезни разные, насекомых, посевы наши пожирающих, да смрадную желтую пыль, отравляющую наши колодцы. Земля сотрясается, как никогда раньше не сотрясалась, трещины на ней появляются и в трещины те уходят целыми селеньями люди. Облака черны и так низко летят над нами, что можно рукой достать, внутри же их - мрак и холод. Высыхают реки, рушатся храмы Господни, только что выстроенные, которым стоять бы еще тысячу лет и еще десять раз по тысяче лет стоять, в городах смуты, в селах голод и мор, и все говорят: "Отвернулся от нас Господь, не нужны мы Ему более, мы для Него игрушка постылая, которую ребенок отбросил на обочину, когда скучно стало играть; так теперь всегда будет и править нами навсегда Сатана станет. И Слово Божье нам не нужно совсем, что нам Слово Того, Кому мы больше не интересны, Кто и пальцем Своим не пошевелит для спасения нашего?". Так говорят люди, а мы идем за Тобой, хоть и нечем им возразить.

- Глупцы позорные! - отвечал им на то Иегва. - Глупость ваша устами вашими говорит, глупость, порожденная смятением вашим и плясками Сатаны! Уподоблю вас пекарю, который отложил в сторону хлебы свои, увидев, что черствы они стали, и задумал испечь свежие. И вот, намолов новой муки, изготовил он тесто, на камне раскатал, огонь развел под жаровнями и сел рядом, ожидая. Однако потух огонь под жаровнями его, когда еще не успели хлебы испечься, и огорчился пекарь, и не знал, что делать ему. К старым хлебам, холодным и черствым, не захотел он вернуться, а для новых не оказалось огня под жаровнями его. И ушел он прочь от пекарни - от того сам без хлеба остался и других оставил, для которых хлеб пек, хотя уже бежал служка его с вязанкой дров в одной руке и факлом для разжигания огня в другой, оставалось только подождать пекарю, но не дождался он и ушел, голодный и огорченный.

- Загадками ты говоришь Иегва, Сын Божий, - сказали Ему на то, - и смысл тех притч Твоих темен для ума нашего. Скажи нам лучше, что делать. Ведь вера, к которой Ты призываешь нас, ничего, кроме горя, голода и болезней, нам теперь не приносит, а ты уже не кормишь и не исцеляешь уже, и прочих чудес тоже не производишь, как производил в прежние времена. Только вера наша заставляет нас идти за Тобой, и уже ходят меж нами странные люди, безбороды, словно скопцы, и очи их зазывно сверкают; раздают они людям хмельную воду, ничего взамен не прося, а тому, кто отступится от Тебя, обещают сразу сорок коржей хлеба и еще четыреста через месяц, если и через месяц все так же поносить Тебя будут. Что же делать нам, скажи, Иегва, Сын Божий, если Ты так мудр и всесилен, как другие про Тебя говорят? Только прямо скажи, притчами не лукавствуй, если хочешь быть понят нами!

Так ответил на то Иегва:

- Истинно вам говорю, притчи мои иногда правда есть, а иногда выдумка и упражнение мысли, но в каждой из них намек скрывается на суть глубинную, потому и говорю притчами. Слепы вы, и что еще паче, глухи к словам истинным, потому уподоблю вас стаду овнов, пастыря потерявших, потому что отошел пастырь и нет его, долго нет; и вот, среди них уже волки рыщущие, а они к волкам жмутся, словно к пастырю, которого потеряли, а другие разбегаются по горам и лесам, так что и не найдешь их. Что делать овнам тем, когда потеряли они из виду пастыря своего? Разве не знают они, что пастырь надолго не пропадает, что всегда приходит он за стадом своим - или к тому месту, где их оставил, или по дороге домой от того места? Вот придет он - и что увидит? Одни волками посечены, другие же ушли и место их неизвестно, а потому тоже погибнут вскорости. А если собрались овны вкруг, если сбились вместе, да рога свои выставили, да отогнали волков рыщущих, и на месте своем остались, свято веря, что пастырь их погодя вернется, а то и сами пошли по дороге знакомой к дому - разве не спасутся они тогда, разве не дождутся пастыря своего, разве не вернутся они в дом свой? И разве не единственный это путь для человека, своим Господом потерянного на время?

На что сказали Ему:

- Еще темнее слова Твои для нас, о Иегва, чем прежде были, лукавишь Ты перед нами, притчи Свои рассказывая, да и где же такое бывало, чтобы пастырь овнов своих оставил, а они волков побили, да и стадом сбились, дожидаясь его, никуда не разбегаясь, или, и того паче, сами в дом свой вернулись? Разве не выдумка пустая то, что Ты говоришь нам? Не к смерти ли жестокой ты ведешь нас, Иегва?

Огорчился Иегва словам тем и долго стоял так, глаза рукою прикрыв, после чего сказал:

- Разве может пастырь хоть что-нибудь объяснить овнам своим так, чтобы они поняли его, а, поняв, вняли? Разве разговаривает пекарь с хлебами своими, водовоз с волами своими, кожемятник с немыми шкурами? Разве так они делают? Но вы просили Меня, объясни, Иегва, и Я сказал по прошению вашему. Разве стремится понимать верующий то, на что вера его направлена, разве не просто следует он за тем, кто указует ему, за тем, что уготовано ему верой его? Видел я некоего воина в Капернауме по имени Кнесдах, который не шел за своими военачальниками, а все спрашивал их: "Зачем мне туда идти?". Терпели его долго, потому что воин был знатный, в бою яростный, и многих врагов положил, ибо в бранном искусстве сызмальства был силен. Но однажды сказал ему военачальник его: "Схоронись в лесу, Кнесдах, с воинами своими и прячься до тех пор, пока не скажу тебе". Схоронился он и товарищи его, и стали следить за битвой. И стал враг одолевать. Взъярился Кнесдах, видя такое, из укрытия поднялся и товарищей своих за собой поднял, не дождался знака и из лесу вышел вон воевать врага, который одолевал. И потому проиграна была битва, так как хитрость задумали военачальники Кнесдаха, приманивали врагов своих, слабыми прикидывались, а Кнесдах, ослушавшись, всю их хитрость обнаружил врагам своим, и сокрушено было войско, и много людей погибло, какие могли спастись и прибыток себе взять от врагов своих. Казнили потом Кнесдаха, и товарищей его тоже.

Истинно, истинно говорю вам - если хотите знать, то знайте и не противьтесь в непонимании, ибо сложно познание и не всем доступно, а если дела хотите, то оставьте знание до времен, а просто слушайте того, кому верите.

Так говорил Иегва, притчами говорил, и за Ним шли, но прежней веры в Него уже не стало у идущих за Ним. Пришел Он с двенадцатью учениками своими и несколькими тысячами самых праведных из тех, что на Земле обретались, пришел в Иудею из Галилеи, и состоялась у него встреча тайная с врагом его, бар-Раввою, с Небес Господних вернувшимся, где преломил он источник между Духом Святым и Землей.

Что они меж собой говорили, то неизвестным осталось, потому что никто не слышал, но, рассказывают, случилось это на поле у виноградаря Елисея Евсимского. Когда Иегва остановился на ночлег в доме его, и плодов его вкусил, и дал ноги Свои обмыть хозяину, вдруг занеможилось Ему странно. "Душно", - сказал Он и вышел в поле, никого не взяв Себе для сопровождения Своего, один Иуда Иаковлев, апостол Его, напросился с Ним, да и тот ходил в отдалении.

И вот, выходит Он, Иегва, в виноградники, лозы трогает, и появляется перед ним бар-Равва, Левый Сосед Бога, в страшной маске своей. И говорит Ему:

- Иноже, уходи Сын Божий, к Отцу Своему уходи Сам, ибо плох Он управитель Земли, теперь я ею управлять стану; и лучше защиту придумаю для людей от слуг Сатанинских, чем Ты лучше придумаю, без Тебя и Отца Твоего, ибо разорвана связь от сего времени между Небом и Землею, и не восстановится более.

Ответил ему Иегва:

- Отойди, проклятый, ничем не лучше ты Сатаны, а посмотреть, так одно и то же. А связь Отца Моего с Землею Его, запомни, бар-Равва, нерушима будет вовеки веков, и не твоя о том забота о воссоздании. Ты же уйди сейчас, единый раз тебе говорю, Я, Иегва, Сын Божий, не будет тебе раза другого!

Свиреп стал бар-Равва от таких слов, и маска его багровым цветом покрылась; прибежали тут же два служки бессловесных к ногам его, принесли два клыка золотых, чтобы он прилепил к маске. Означали клыки те высшую степень гнева, и взял их в руки бар-Равва.

Прилепил бар-Равва клыки к маске своей и сказал Сыну Божьему голосом громким и разгневанным:

- Так не будет же по-Твоему, Иегва! Не изгнать Тебе меня, как изгонял Ты бесов мелких и несмышленых на потеху убогим и любопытным, да и не в силе сегодня Отец Твой, а без него даже комара не изгнать Тебе. Ты уйдешь, а не я, и не Ты меня, а я Тебя предупреждаю единожды!

Улыбнулся Иегва и сказал на то:

- Жили два скотника в селении Ахульманука, что на юге Галилеи находится, откармливали они скот свой на пастбищах своих. У одного на пастбище трава была сочная и высокая, и там его скот питался, но занимала та трава лишь двенадцатую часть пастбища, остальное же было песок и камни. У другого скотника трава на пастбище была низкая и на вид суха, однако занимала все пастбище целиком. По весне хвастался первый скотник перед вторым: "Смотри, какой тучный у меня скот, не в пример твоим худосочным скотинкам, коими даже нищий побрезгует - плоха трава твоя, невелик твой прибыток будет". На что отвечал так второй скотник: "Давай, сосед, подождем до осени, тогда и скот посчитаем, а теперь что ж". К средине лета всю траву первого скотника пожрали его животные, а чего не пожрали, то уничтожила саранча. Бледной же и сухой травой второго скотника побрезговала саранча, улетела дальше, а скот его продолжал исправно питаться. А когда до осени дошло, то увидели они, что скотина первого скотника малочисленна, худа и слаба, у второго же уродилось скота столько, что принужден он был строить еще один двор для скота. Восплакал первый скотник, увидев это, а второй сказал ему: "Говорил же тебе - давай подождем до осени". Может быть, и мы с тобой, бар-Равва, до времени подождем, и речи лишние говорить не будем?

Расхохотался бар-Равва в лице Иегвы.

- Зря перехитрить меня вздумал, Иегва, Сын Божий! Напрасно Ты думаешь, что не знаю я о том, как заколдовал Отец Твой по слову Твоему несколько досок деревянных. Знаю я, что предназначены они Тебе на распятие и что, как взойдешь ты на крест Свой смертный, из тех досок сложенный, а как умрешь на нем, то тут же и возродишься, и тогда связь Бога с Землею через Тебя восстановится. Знаю я, знаю, что и раньше Ты мыслил на крест взойти, да только боли боялся и смерти мученической, слаб Ты в отсутствие Отца Твоего, а теперь не осталось другого выхода у Тебя, потому на крест Свой заколдованный устремляешься. Так не будет же Тебе креста мученического из досок, Отцем твоим осененных, а доски те разыщу я и отберу, как у всех всегда отбирал - ведь в отбирании преуспел я!

Опять улыбнулся Иегва и бар-Равве сказал:

- Никогда тех досок деревянных ты не найдешь - о том, где они и каков путь их ко крестосложению, знаем только Я да Отец Мой, а Мы не скажем. А что до соглядатая твоего, через которого ты все узнаешь, что у меня творится, так я давно уже, с первого же мига, знаю, кто он и кем подослан.

Обернулся тут Иегва назад к кустарникам и воззвал:

- Подойди ко Мне, Иуда Иаковлев, зачем прячешься от Меня?

Вышел тут из кустарников Иуда, брат Иаковлев, один из двенадцати Иегвы учеников, вышел и на колена пал, ладони сложа и голову опустив покорно.

- Говори! - ему Иегва сказал, и заговорил тот.

Рассказал Иуда Иаковлев бар-Равве, как заслан был к Иегве с целями злостными, как притворялся Его последователем и приблизился к Нему, и учеником Его стал, сам в то время передавая бар-Равве все, что ни услышит из уст Иегвы и людей вокруг Него. Однако Слово Божье день ото дня все глубже проникало в сердце Иуды, наполняло душу его верой святой, и вот, настал день, когда пришел Иуда к Иегве и во всем повинился; Иегва же возложил руку Свою на голову его и так сказал: "Нет более на тебе вины, Иуда, ибо покаялся, потому оставляю тебя в учениках Своих, и будешь ты во веки веков апостлом Моим перед людьми всеми".

Еще больше разъярился бар-Равва, слыша речи бывшего соглядатая своего, зубами захрустел и глазами исторг молнии желтые. И уходя, так сказал он Иегве:

- Долго бились мы с Тобою, Сын Божий, долго никто из нас не мог в той битве одержать верх. Осталась нам с Тобой лишь одна битва, самая последняя. И биться мы будем не мечами, не стрелами с коваными наконечниками, вся Иудея будет биться в той битве, ненавидя Тебя и меня, а кого больше Иудея возненавидит, тот и взойдет на Крест святый, тот и пожнет победу. Не надо мне будет искать тех волшебных досок, сами ко мне придут, и не Ты станешь, но я стану связью недостающей между Отцем Твоим и Землею, получу я тогда силу неизмеримую и власть над всей Землею, а Отца Твоего отрину, пусть на небесах правит, а потом и Сатану сокрушу, и единый буду вечно владеть Землею и всеми ее людьми, и всеми ее богатствами, и отберу все, как никто до меня отобрать не мог, и сам стану Землею, и творить здесь буду, что захочу. Тебя же в служки себе назначу, омывать по субботам ноги мои. А отступника Иуду накажу казнью жестокой, какой еще не видел глаз человеческий!

- Подожди, бар-Равва, до осени, - сказал Иегва, а больше ничего не сказал.

Прознав про беседу их, сказали Ему ученики Его:

- Ей, Сын Божий Иегва, наставник наш, вразуми нас, потому что не понимаем Тебя. Зачем отпустил Ты поносящего Тебя и угрожающего Тебе, не воздав?

- Воздастся ему, - ответил Иегва и ушел плача. Было ему в тот день тридцать два года с месяцами. И было это за одиннадцать месяцев до праздника опресноков, на которые назначалась судьбою и Отцем Его смертная казнь Иегвы. И многое в те месяцы произошло такого, что повергло иудеев в изумление и тоску.

Сам Иегва словно бы и не изменился вовсе. Все так же бродил Он по городам и селениям Иудеи, Галилеи и всего, что между ними находится; заметили, однако, ученики Его, что тяготеет Иегва к Иершолому - как бы ни были дороги кривы, он такую выбирал, что к нему ближе. Все так же шли за Ним люди, растянувшись в усталости на много стадий; все так же проповедовал Он Слово Божье, все также возвещал приход Царствия небесного, но говорил при этом слова жестокие, которые не всякому человеку понравятся.

Например, выступал Иегва против Субботы.

- Не Суббота над человеком господин, но человек господствует над Субботою, - говорил Он.

Говоря так, лечил Он в Субботу болящих, помогал отверженным и бездомным, хотя после того, как прервалась с землею Связь Отца Его, потерял Он дар творить чудо, только Сам на Себя надеялся. Не мог Иегва без Отца Своего более творить чудеса, однако знал Он много, так много, никто в мире до Него столько не знал. И шли люди за Ним, и за учениками Его, и лечил Он болящих травами, лечил настойками водными и хмельными, животных и всякую другую живую тварь лечить призывал к ним, а голодным говорил, как найти пищу в пустыне и как искать воду с помощью ветки или с помощью колокольчика, бездомным же помогал отрывать пещеры, а в пещерах тех, что помогал строить Иегва, кровля никогда не обваливалась, по стенам их никогда не сочилась влага, очаги не коптили, в жару там всегда было прохладно, а в холод - тепло. Говорят, многие из тех пещер невредимы и по сей день, и богатые их скупают.

Учил также свивать одежду из растений, и крепка была та одежда, хранила тепло, не пускала ветер и красива была на вид, словно ткачами римскими изготовлена; учил также собирать богатые урожаи; хитростям разным обучал в охоте на рыб и диких животных; также научил силки на птиц ставить, а то неправильно ставили силки в Иудее; краски учил растирать, металлы плавить и мечи делать, которые сами собой острятся; многое и без Него люди знали, но много и такого Он говорил, что мастера обычно в секрете держат и только детям перед смертью передают, обижались на Него за то мастера; еще же учил тому, что и мастера не знали, а знали только Отец Его да и Он Сам.

Что же до борьбы Его с Субботою, то здесь Иегва немногого достиг для Себя; нашлись люди такие, что вслед за книжниками и фарисеями осуждать Его стали, говоря вокруг, что восстает Иегва против законов Моисеевых. Книжники же говорили:

- Иегва принуждает вас делать добрые дела в Субботу, ибо нет, говорит Он, для добрых дел никаких дней запретных - ибо, говорит Он, добрые дела всегда Богу угодны. Однако восподумайте, что есть доброе дело? Есть, мы знаем, только добрые и злые дела, а злые дела то бишь грехи наши, перечисленные в Скрижалях, во всякий день недели запрещены Богом. Стало быть, субботний запрет относиться может только к добрым делам - говоря против этого, Иегва говорит против Самого Бога, Который, как вы знаете, и сам отдыхал на Седьмой День Творения.

Простые же иудеи, даже если не понимали, что им говорят против Иегвы книжники, тоже иногда за Субботу на Него обижались, потому что жизнь их трудна была и без праздного дня недели еще трудней становилась. Не понимали они Иегву; потому многие иудеи говорили против Него, ибо не хотели они, чтобы лишили их злые люди отдохновенного Субботнего дня.

А еще говорил Иегва, что только те достигнут Царствия Небесного, которые все земное отринут - и достоинство свое, и кладовые свои, и одежду, и утварь, и украшения, и скот, и дома, откажутся от родных своих, бросят их посередь пустыни сами добывать себе пропитание, а все раздадут убогим и нищим.

Книжники и фарисеи так толковали эти слова Иегвы.

- Послушайте, что говорит Он вам, - взывали они к иудеям на собраниях своих и в домах своих, и на углах улиц во всяком городе. - Возненавидь отца своего, и мать свою, и сестру, и брата, и другого всякого родственника. Вот чему Он вас учит, хотя Моисей прямо заповедовал чтить отца своего. Но разве можно чтить, ненавидя? Отрицни, говорит Он, все самое родное в душе твоей, от всех долгов твоих откажись, как от чумы, пусть те, кто дал тебе, по миру пойдут или даже умрут с голоду, потому что тебе поверили, а ты не отдал, но зато обретешь ты блаженство вечное и к Богу приблизишься.

- Вот, возражают некоторые, - говорили они, - что призывает Иегва любить ближнего своего, но прислушайтесь, люди, кого он ближними называет? Незнакомца, который помог тебе, когда другие не помогли, и ушел дорогой своей, о тебе более не заботясь. Если же мать или отец, или какой другой родственник твой помогут тебе в беде, возненавидь их, уйди от них, они, говорит Иегва, тебе не ближние, родство с ними мешает тебе обретать Царствие небесное, поэтому возненавидь их, хотя они и делают добро тебе; только тех возлюби, которые сделают тебе добро, и уйдут себе прочь, и отвлекать тебя не будут от Бога, ибо в противном случае не следует возлюблять их. Не приближай ближнего, вот что на самом деле говорит вам Иегва, но что же это за любовь в отдалении вечном, да и разве это любовь?

- Да и что другое может говорить Он? - вопрошали они. - Сыном Божьим Он Себя называет, а земные его родители никому не известны. Говорят об Иосифе плотнике - где тот плотник Иосиф? Умер разве? Почему он не рядом с Иегвой, когда все нищие рядом, все, кто ни захочет, идут за Ним? Вот, есть женщина Эмашен, говорят, что мать она Ему, его родившая и в детстве вскормившая. Почему ее нет рядом с Ним, почему в отдалении она ходит, может быть, отвергнута мать Иегвой? Он ее отрицает и не говорит с ней, и пищи ей не подносит. А лицом она бела, как будто из северных. А отец Его, если забыть об Иосифе-плотнике, которого не видел никто, так совсем тогда неизвестен отец Его - не Бога, а мужа матери Его подразумеваем. Иные говорят, что не плотник он вовсе, а моряк залетный из дальних стран, а по происхождению не иудей, а фракиец, или даже совсем из Нубии. Иными словами, люди, роду Иегва самого презренного - разве могут такие, как Он, знать что-нибудь о правильном почтении к предкам и другим родственникам своим?

Так говорили фарисеи и книжники об Иегве, и хотя ложь была в словах их, особенно про отца из Нубии, но верили им многие.

Бедные иудеи, коих достоинство было невелико, а жизнь безысходна и непосильна, не считали великой жертвою то, что требовал с них Иегва, и шли за Ним; те же, кто побогаче, пусть даже тоже бедны, отвергали часто взор от Иегвы и говорили: "Не пойдем, куда Он зовет, цена велика, прибыль же ненадежна; вот, смотрите, уже Он и чудес не творит, как творил прежде, не лечит больных, и голодных не насыщает; сила Его ушла, чего же ожидать дальше? Разве можно надеяться на исполнение обещаний, что Он дает нам? Поэтому отойдем подальше, и заживем жизнью своею, не обращая внимания на Него".

Особенно же случай их один возмутил, когда некий из Капернаума за неважные деньги, потому что спешил, продал все свое достоинство, нажитое им и его предками, и земли свои продал, и дома, и сад персиковый, шесть стадий в длину и четыре в ширину, и виноградники, и давильни, и помещения для скота, и стада свои, и пруды с рыбами; оставил себе лишь малую часть, чтобы он, и его жена, и дети его с голоду не умерли; остальное связал в мешки и принес Иегве, чтоб раздал бедным. Иегва же узнал, что тот малую часть себе оставил, и стал пенять ему; и так грозно Он пенял ему, что тот пред лицем Его и помер. Наутро пришла к Иегве жена того, и стала спрашивать Его: "Где муж мой, к тебе ушедший? Почему не возвращается он и не утешает родственников своих?" Иегва же снова был строг и пенял ей так же, как и мужу ее, преступницей перед Богом назвал ее, хотя она и сделала всего то, что мужа послушалась, и та, пред лицем Его, померла тоже, не выдержав слов Его.

С того времени многие сердцем озлобились на Иегву, и когда слышали они на улицах от последователей Его, что, дескать, "милосерден Иегва и добра единственно всему миру хочет", то возражать начинали, да так, что порой камнями тех побивали, кольями и вервием грубым, каким ослов привязывают к забору, или тем, каким полевые рабы подпоясываются, когда на поле идти.

И за одиннадцать месяцев, что до дня опресноков оставалось, многих Иегва нажил Себе врагов смертных. Если раньше только книжники и фарисеи, что шляпу надели длинную да волосы специальным образом отрастили, а потому думают, что святые они, да еще первосвященники иудейские злою нелюбовью не любили Его, и смерти Ему хотели, и друг друга подговаривали, чтобы Его убить, то теперь всяк, кто был не совсем беден, от Него отвернулся и сердце свое на Него обозлил; бедные же, обездоленные, нищие и убогие тоже не всегда хорошо о Нем говорили, ибо тот, кто нищ, тот неумел и перед горем слаб, и часто на других обозлен бывает, и зависть его к другим гложет за то, что они лучше живут, пусть хотя бы на пригоршню чечевицы лучше, а того, кто благодеяние ему сделал, более всего ненавидит и зло ему сделать хочет.

Когда же приступили к Иегве апостолы Его, говоря Ему: "Что же творишь Ты, Учитель, отвращаешь зачем от Себя людей грозными речами Своими?", - то отвечал им Иегва:

- Делаю так, кровью сердце обливая Свое, но иначе Я не могу, ибо близится Час Мой, когда за всех за вас обязан пострадать буду; однако Книга Судеб, где все Отцем Моим записано, как прошлое, так и будущее, на Небесах возлежит; Небеса же, из-за козней Врага Человеческого и соучастника его бар-Раввы презренного, сейчас от Земли отторгнуты, и предначертания Ее исполниться сами собой не всегда могут, надобно помогать им исполниться; отойдите же от Меня с вопросами до поры, другое вам заповедано, а не Меня от смерти стеречь; когда позволено будет, тогда все тайное станет явным, а все явное - тайным; тогда узнаете, а сейчас не проникнуть вам в промысел Отца Моего, потому отойдите от меня с расспросами со своими!

И отошли от Него, и волю Его слепо исполнять стали. И делали, как Он хотел, и оттого иудеи еще больше сердце против Него имели, и говорили апостолы меж собой, что напрасно Иегва людей злит жестокими речами Своими; что опасно это и может кончиться очень плохо.

Меж тем и бар-Равва тоже стал народ против себя озлоблять. Все у встреченных им он отнимал, а не отдавал ничего; а то, что проповедовал, проповедование свое называя учением "Пути-Пучи", было страшно слышать. Собирал он для проповедей своих по нескольку десятков, а то и сот человек вместе, из тех, что обобраны были им на дорогах, и унижены, и побиты, и говорил громким голосом про учение "Пути-Пучи", и внимали ему - потому что, хоть и страшны слова его были, но обещали блаженство вечное здесь, на Земле, и сразу, и за ним идти собирались, хотя он отобрал у них все и никому ничего не отдал.

Но он говорил им так:

- Напрасно устремляетесь вы за мной, лучше бы вам бежать от меня, пока сил хватит, во все стороны, и прятаться так, чтобы не нашел вас.

Спрашивали его - почему?

- Учение "Пути-Пучи", - отвечал бар-Равва, - скрыто для всех людей. И нужно оно только одному человеку, Человеку Будующему, какого называют еще Правым Соседом Бога, однако и ему не надобно это учение, потому что Человек Будующий и без учителя все, что нужно ему, постигнет. Учение же "Пути-Пучи" распространяют люди праздные, желающие истинных наслаждений, но не способные даже мельчайшую долю мельчайшей доли (повтори одиннадцать раз) те наслаждения по-настоящему воспринять. Только ложные адепты могут быть у учения "Пути-Пучи".

И не нужны те адепты никому - ни людям, ни Соседям. И всяк узнавший о них, на них с презрением охотиться станет.

- Зачем же тогда рассказал нам? - спрашивали его.

- Затем, - отвечал он, маску свою при этом снимая и синее лице свое показывая, - что я хоть и Сосед Бога, но наполовину все-таки человек, пусть даже и сине лице мое, как вечернего неба бархат. Человеку же трудно удержать в себе такое знание, стремится он его рассказать. И вот, сказал вам, получив при том удовольствие, вам неведомое, но вы узнали неположенное и теперь должны умереть. А чтоб не умереть, разбегайтесь!

И в страхе разбегались слушавшие его, и прятались, чтобы не нашел их. Маска его пугала их, и слова пугали, а более всего синее лице его пугало. Убегали они, но находил он, и каждого предавал смерти прежде, чем тот кому-нибудь еще передаст об учении "Пути-Пучи". Убивал притом с наслаждением, неоднократно при каждом убийстве совершая ритуал Священной Вертикали Трехточия, уносящей его на вершину Небесного Удовольствия, которое, как утверждают, подвластно одному только Богу, а, может быть, и Богу Самому не подвластно, ибо не человек Бог.

Многих убил в ту пору бар-Равва, только не все, кому рассказал он об учении Пути-Пучи, подверглись жестокой казни от его рук - одиннадцати удалось сбежать, и такие укрытия нашли себе, что даже бар-Равва их не нашел, впрочем, и не искал сильно. Говорят некоторые, что упустил он их, одиннадцать раз совершив ошибку в счете - если Бог ошибается, как учит бар-Равва, то что говорить о Его Соседе? Иные же, наоборот, утверждают, что нарочно отпустил их бар-Равва, что тайные имел цели, отпуская, а цели те неведомы никому, кроме него самого и Бога (иные мудрецы еще и Сатану сюда прибавляют, будто знал Он, но никто не спрашивал Сатану, известна ли Ему была тайная мысль бар-Раввы).

Говорил же он так:

- Не отдавайте почести ни Богу, ни ангелам Его, ни Сатане со служителями Его, а паче всего людям не отдавайте никаких почестей, потому что Богу ли, Сатане ли разве есть время обращать внимание на почести ваши, Они - начальники великие, не до вас Им; люди же, как почести ваши к себе увидят или к кому еще, прилепятся к вам и себе от вас забирать станут. Никому давать не позволяйте, сами забирайте себе. О себе лишь думайте. Убивайте, крадите, лгите, прелюбодействуйте с женами ближних своих, отца и мать покиньте, как только не нужны они станут, друзей своих на пользу свою используйте, а затем предайте, как только нужда появится, детей своих не признавайте и не учите их ничему, а если вдруг любовь настигнет вас, то и любовь используйте на пользу себе, но не ищите любви, ибо чревата. И делайте все это единственно ради удовольствия своего, такого удовольствия, какого еще ни один человек не знал - ни вино хмельное, ни привороты, ни травы жженые специальные, ни грибы для посещения мертвых не дадут вам того удовольствия, какое даст вам учение Пути-Пучи. Не умеете вы радоваться, люди, и никогда не умели, я же вас научу, и вы поймете, что больше ничего вам в свете не надо, и слушать еще кого-нибудь не захочется вам больше, как только вас научу.

И учил их бар-Равва, и служки его бороду изумрудную ему приносили, что означала радость и предвкушение, и прицеплял он; говорил им про Трехточие Священное, в Отвращение Великое погружаться их научал, про смерть говорил, какую она радость великую принести может, новичкам, на первых порах, про чужую смерть, и про собственную тоже, и как выходить из мгновения смерти, и как душу заострять для получения удовольствия, и как думать, чтобы правильно радоваться; рассказывал он долго, и слушали его, забыв, что он все у них отобрал; и отбирать учил, и так это все просто было; в тайны только не посвящал, потому что посвященный в тайны легко мог от него уйти. Затем же прогонял и убивал догнав, и радость великую испытывал.

Те же одиннадцать, что спаслись в укрытиях своих тайных, дождались, когда закончится единоборство бар-Раввы с Сыном Бога Иегвой, потом вышли те одиннадцать из укрытий, собрались вместе в собрание единое, и назвали то собрание бар-Раввиным словом "Пути-Пучи", да так и пошло. А главным был у них некто по имени Николай, потому некоторые "николаистами" вначале их называли, но недолго тот Николай был, убили его. Сейчас, когда многие годы прошли, и даже десятилетия многие со времен той битвы великой между бар-Раввой и Сыном Бога Иегвой, стало их, говорят, много, до одиннадцати сот человек; и много их для Земли стало, ибо сильны они. И когда, воспламененные учением, выходят они на люди и становятся откровенны, не понимают их слушающие их, и камнями побивают, и охотятся на них, как на самых презренных тварей, потому что противны людям дела их и цели их, и Природе противны, и Небесам, а только лишь одним идущим по пути Пуччьи.

За те одиннадцать месяцев, что до праздника опресноков оставались, успел прослыть бар-Равва самым кровожадным грабителем и человекоубийцей, каких только (знал) Израиль, а про то, что когда-то он учил людей науке истинного удовольствия, называемой Пути-Пучи, ибо отнял бар-Равва (память у них) о том.

Дошло о злодействах бар-Раввы до стражи, охраняющей покой в Иудее. Объявили охоту на него, выставили на всех дорогах дозоры, факельщики по улицам с секирами ходить стали; поймавшему же бар-Равву большую награду назначили в десять сребреников. И многие герои польстились, и охоту за ним учинили, но смеялся бар-Равва, и сам за ними охотился и всех охотившихся за ним истреблял, на мучительную смерть каждый раз обрекая и отбирая все, что только было у них, и погибли те, и никто не слышал больше о них, и о родных их тоже не слышал. Легко избегал бар-Равва, мимо стражников невидимым проходил, у них в насмешку отбирал тоже - у кого память о сыне, у кого клад, у кого удачу. Да и рядом с дозорами бесчинства неслыханные устраивал, и бояться стали бар-Раввы больше, чем Сатаны. Сатана же меж тем себя проявлял никак, словно не было Его в мире - а почему, не знает никто. И, смеясь, говорил бар-Равва:

- Нет на свете ни человека, ни войска, ни колдуна, какие способны были бы меня уловить. Пока не захочу, не поймать меня. Захочу же скоро, и тогда время мое придет! И не будет тогда на Земле Бога, кроме меня.

В Тайном Послании, написанном Иудой Искариотом и укрытом по велению Иегвы от мирских глаз до времен Страшного Суда, но отобранном вскоре членами Собрания Пути-Пучи и с тех пор ставшем для них одним из самых священных текстов, потому только, что там упоминалось имя бар-Раввы, так говорится о той одиннадцатимесячной битве, которую вели меж собой Сын Бога и Сосед Бога:

"То было сражение, людям совсем не видное, не понимали они его, а поняли бы, так ужаснулись бы ужасом великим, ибо сражались Иегва, Сын Божий, и бар-Равва, Сосед Божий, за право быть казненными на кресте распинающем, на котором человек иной раз по нескольку суток мучается от мук многочисленных - жара солнечного, болей телесных и постепенного удушения. Только смерть на кресте том могла для великих соперников оказаться истинной и последней победою".

Для Иегвы означала бы та победа окончательное соединение с Отцем Его и установление нерушимой связи между Ним и Землею, которую бар-Равва прервал. Для бар-Раввы она означала бы отлучение Бога от Земли, он стал бы посредником между Богом и Землею, и до Страшного Суда он был бы посредником между Богом и Землею, ложным посредником, он бы не слушал Бога, а делал так, как повернется его желание. А Страшного Суда не боялся бар-Равва, потому что был он далек, Суд.

Победа Иегвы означала бы также возникновение священного Триединства - Бога, Святого Духа и Сына, - Триединства, которое уже никаким злым силам - ни подземным, ни человеческим, ни небесным - расколоть невозможно, и связь с Землею Священной Троицы тоже стало бы невозможно прервать. Вот какие важные для всех нас дела решались еще при жизни наших отцов, люди. Именно к этому стремился Иегва, когда просил Отца Своего осенить несколько досок, по Иудее разбросанных, и сделать так, чтоб в конце, к празднику опресноков, доски те попали в руки столярам Шаламу и Кису, кои подряжались изготовлять для Синедриона кресты распинающие для умертвовения приговоренных преступников, а также прочих орудий для пыток. Став на крест сей и приняв мученическую кончину, стоящий на кресте том по прошествии времени чудесным образом воскресал и становился связью между Землею и Богом. Иегва, ставший на крест сей, спасал мир от козней Соседей Бога, хотя от козней Сатаны он не спасал, то еще предстояло, потому что Сатана здесь был совсем ни при чем; и хотя сам чин Правого и Левого Соседа Бога тем самым не отменялся и по-прежнему могли они бесчинствовать на Земле, но к Священной Череде Событий, до Страшного Суда доводящих, никто из Соседей будущих уже касательства не имел бы, не имели бы сил они изменить их и тем самым Суд отдалить.

Если же бар-Равва бы победил и на крест сей встал, и смерть бы принял на нем, то сила креста вошла бы в него и с Богом соединила, и в тот же миг его бы и с Землею соединила, и прервал бы бар-Равва в последний миг жизни своей связь креста с Богом, и не имел бы Бог более пути к сердцам человеческим, и скорбь вселенская воцарилась бы над миром во все времена, до Страшного Суда вплоть, и погиб бы смертью смертного Иегва, Сын Божий и Человеческий, не успев спасти мир от зла, сам же бар-Равва, воскреснув, восторжествовал бы и возымел бы, как уже сказано, власть полную над Землею, и горевали бы люди, спасительной кровью Иегвы не окропленные; ибо после смерти своей восстал бы бар-Равва и глумиться бы над живыми начал, только к мертвым не имел бы касательства, ибо мертвые - дело Бога и Сатаны, только Их власть над ними, и более никого.

Хорошо подготовился бар-Равва к последней битве за Крест Святой, был там у них в то время Лисандрий Пилат Понтийский, которого теперь, по прошествии лет, чаще Понтий Пилат зовут, наместник римского цезаря Августа, не любили его, боялись Пилата за подлости и мздоимство, но власть имел. Резню еще он любил устраивать, подговорив служителей своих возбудить толпу против Рима речами, и заслав в ту толпу стражников переодетых, а под одеждой мечи держащих; и когда толпа возбуждалась и криками своими приветствовала тех, кто против Рима сказал, рубили их стражники, а достоинство их отнимали, и, как положено по закону римскому, треть достоинства переходила к Пилату, остальное же в собственность цезарю передавалась, с малыми издержками на доход стражникам.

Пришел к Пилату бар-Равва, много дал серебра, и драгоценных каменьев, и ковров, и одежды, и утвари всякой для дома, и оружия изукрашенного. Сказал ему: "Ожидаю я, что схватят иудеи Иегву, Который Себя Сыном Божьим зовет и тем народ здешний смущает. Не любят Его первосвященники, ибо слава их пред ним меркнет и доходы падают; хотят они Его кознями и подлостью в темницу залучить и к смерти страшной чрез крест распинающий приговорить. На то, однако, разрешение твое требуется, но ты его не давай - хоть и нехорош Иегва, и враг мне, хоть и смущает людей лживыми Своими речами, однако ж никого не убил, не ограбил никого даже, по иному действует, закона не преступая, так ты Его оправдай. А меня вдруг схватят, сделай тогда вид, что я тебе неизвестен, как бы жесток ни был мне приговор, подпиши, а мягок приговор будет, ужесточи, прикажи казнить меня на том кресте, который предназначен Иегве, главное, чтоб на том. Такова моя к тебе воля".

Кивнул ему Пилат, сказав: "Так и сделаю".

После того ушел бар-Равва из Иершолома, на большую дорогу вышел, там увидел много стражников, подошел и говорит им:

- Вот он я, бар-Равва, человекоубийца и грабитель великий. Вяжите меня, сам к вам пришел!

Но так страшна была маска бар-Раввы, под которой он всегда скрывал лик свой синий, что стражники окаменели от ужаса, и даже пальцем никто не двинул, чтобы связать его и в темницу бросить.

- Вяжите же меня, воины! - второй раз воззвал к ним бар-Равва. - Добром прошу!

Но еще больший ужас обуял стражников, и опять не пошевелились они.

- Третьего раза не спрашиваю, - сказал тогда им бар-Равва и убил десять стражников, остальных же семьдесят оставил живыми и опять воззвал к ним:

- Вяжите, я приказываю!

Испугались стражники и связали, но даже и связанного боялись его. Ни палкой, ни копьем, ни кулаком, ни ногою не тронули его, а положили на носилки и в Иершолом понесли, четыре раза в час сменяясь, ибо тяжел был бар-Равва, словно из самого тяжелого железа сделан; да и дух мерзостный от него шел.

Сказал тогда бар-Равва, лежа в веревках связанный:

- На осле Он вошел в город, меня же на носилках несут.

И никто не понял, что он сказал.

За день же до того собрал Иегва вокруг Себя апостлов Своих на собрание тайное и там, как только полночь объявили на улицах, сказал им:

- На кого укажу, тот сегодня предаст Меня.

Возражать Его верные ученики стали, не может быть такого, сказали Ему, чтобы кто-нибудь из нас предал Тебя, каждый из нас мига не продумает, а сразу жизнь за Тебя отдаст. Ей, Учитель, к чему такие речи ведешь?

- Не смерти вашей прошу, - ответил на то Иегва, - но того, что страшней смерти, настолько страшней, что содрогнется самый верный из вас. Но такова воля Моя, а вместе и Отца Моего, а также Святого Духа, который с Отцем Моим - одно.

- Учитель наш! - возгласил тогда Петр, апостол Его, с жаром необычайным. - Все для Тебя сделаю, а хочешь, и по велению Твоему предам Тебя. Обещаю Тебе обещанием Страшным, что трижды предам Тебя сегодня, не успеет петух возвестить утро тройным криком своим!

Усмехнулся Иегва и ладонь Свою на голову Петра возложил, и стал лыс там Петр, где ладонь возлегла Иегвы.

- Пусть будет с тобой по словам твоим, возблагодарю тебя за обет твой, но не такие предательства мне нужны, которые ты свершишь. Мне потяжелей нужно.

С этими словами омочил Он хлеб в чаше с вином, что пред Ним стояла (еда та обычной для иудейских вечерь в те времена была, называлась странным словом фиурия, то бишь thiuria или же thiurea, смысл которого давно позабыт, но, говорят, имеет отношение к священным обрядам древнеегипетских землепашцев, а потом, в память об Иегве, стали ту фиурию потреблять при всяком удобном случае, сначала ежечасно, потом ежедневно, а сейчас обычай уходить стал, и только по субботам ее едят), и омоченный сей хлеб подал молодому апостолу Иуде Искариотскому, у которого борода еле росла.

Ошеломлен был Иуда Искариот, и ничем не возразил, только хлеб принял. Шепча и воздрогая, сказал он Иегве, с ужасом на хлеб глядя:

- Никогда и в помыслах не предавал я Тебя, учитель!

- Теперь предашь, - ответил Иегва и, обняв, в угол отвел Иуду, остальные же отвернулись.

- Сын мой Иуда, на великое горе тебя зову.

Ответил Иуда Искариот:

- Вели, учитель.

Сказал Иегва:

- Не смерти предаться прошу тебя, хотя и смерть тебе будет горькая, но прошу отдаться позору и порицанию в веках во всех, пока люди ждут Суда Божьего, лишь после того только восстановлю имя твое.

- Чего же просишь ты от меня, учитель? - сказал Иуда.

- Пойдешь в Малый Синедрион, и скажешь служителям его, что знаешь, где буду находиться я к завтрашнему утру, и сад Хевзимандский укажешь как место нахождения Моего, и воинов туда приведешь с мечами, и на Меня укажешь воинам, целованием со Мной обменявшись в знак того, что это Меня надо схватывать, а не кого другого, и за то попросишь тридцать три сребреника, большие деньги, землю будто бы купить себе хочешь и дом к земле, и загоны для скота, и поля, а они торговаться будут, и ты три сребреника им сбавь, а больше не сбавляй и стой на своем, дадут они тебе тридцать сребреников.

Ответил Иуда:

- Учитель, проси жизни моей, с радостью отдам ее за Тебя, но предать Тебя на поругание врагам Твоим не могу.

- Великой жертвы прошу у тебя, Иуда, - ответил на то Иегва.

- Что же будет, если откажу Тебе в просьбе Твоей? - спросил Иуда Искариот.

Ответил ему Иегва:

- Будет тебе счастье великое и блаженство полное на века за верность твою, до самого Судного Дня и после, и люди тебе поклоняться будут, и хорошо им будет, вспоминая имя твое, и молитвы тебе возносить будут в веках и тысячелетиях, - ответил ему Иегва.

- Что же будет, если соглашусь предать Тебя? - спросил Иуда Искариот.

- Умрешь смертью позорной и жестокой, и всякий человек проклинать тебя будет до самого Страшного Суда, только тогда о тебе правду узнают и вознесут, а до того мучиться будешь, как никто из людей не мучился. Жены детей своих именем твоим пугать будут, мужи врагов своих именем твоим нарекут, и не будет для всех них на свете человека хуже тебя.

- Сколько же людей таких будет? - спросил Иуда.

Ответил Иегва:

- Сосчитано их число, но жизни твоей не хватит, чтобы их сосчитать, хоть бы ты их считал со дня своего рождения по десяти на одно дыхание.

И не думая ни мига больше, ответил Ему Иуда Искариот:

- Что мне до людей тех, я их не знаю. Когда скажешь, тогда пойду.

И возложил Иегва на него руки Свои, и отошел, и восплакал Иуда, и плакал долго.

- Сделаю все по слову Твоему, - сказал он Иегве и, возрыдав, удалился.

Когда же вернулся за стол Иегва, то разбудил сотрапезников плеч сотрясанием, и одежды на них у горла развязывая, и водой окропляя, и увидели они, что испуган Иуда Искариотский, и лице его бело, как смертное (одеяние).

Иегва же, задумчив, сел на место Свое и, не говоря никому ни слова единого, съел подряд одиннадцать хлебов омоченных и только затем сказал:

- Пойдем же, братие, возотдохнем в саду Хевзимандском, по ночам в Иершоломе там самый прохладный воздух, воздобреют от него тела наши. Но прежде тайный разговор есть к вам о том, кто Меня предаст.

И после тайного разговора пошли они.

Там молился Иегва, пока сморенные фиурией, спали в траве апостлы Его, молился со страданием великим во взоре, устрашенный завтрашним днем и Крестом Святым распинающим, и муками, которые Он Сам Себе принять постановил ране от Креста того. Взывал Он тогда к Отцу Своему, а, взывая, произнес Он Слово великое, до людей чудесным путем дошедшее, ибо спали все в траве и никто не слышал Его:

- Отец мой, - вот эти были Его слова, - зачем Ты Меня покинул? Страшно мне, Отче, ох, как страшно на Крест всходить!

Слова те ужасные, Человеческие, народы в мире до Страшного Суда помнить будут, и обоюден будет Суд тот, Бог, однако, возобладает.

В одном Писании, сегодня утерянном, но дошедшем до нас в пересказах других людей, говорится, что когда все спали в Хевзимандской траве апостолы, пришла к Нему Эмашен.

- Уйди, женщина! - воззвал к ней Иегва, отрываясь от молитвы Своей. Но не ушла Эмашен, рядом с Ним встала.

- Уйди, уйди к мужу своему, Иосаафу-плотнику, - второй раз воззвал к ней Иегва.

Ответила она голосом тихим:

- Иосааф недужен, отказали ему ноги его, ходить не может, всегда был слаб на ноги.

- Вот почему не вижу его, - сказал Иегва. - Истинно, ноги его слабы.

Между тем продолжала говорить Эмашен:

- Многих Ты исцелил, многих даже из смерти поднял, а мужа Матери Своей, что воспринял Тебя как Сына собственного, воспитал Тебя, игрушки Тебе мастерил, ремеслу своему обучал Тебя, желая передать по наследству, и так надеялся на Тебя, Ты обошел мимо. Видно, сложен и жесток промысел Твой, Господи.

- Истинно говоришь, женщина, - ответил на то Иегва, - не вообразить человеку, насколько истинны слова, тобой сказанные. Теперь же отойди от Меня, важен путь предо Мной стоит, не могу ни о чем другом думать.

И в плече Эмашен головой уткнулся, и обнялись они, и возрыдали, и долго сидели так, под луной обнявшись. А перед тем, как час пленения пришел Ему, ушла Эмашен по слову Его, оставив Его с апостлами.

Тем временем Иуда Искариот после разговора с Иегвой пошел к священноначальникам и сказал им:

- Знаю, где кроется враг ваш Иегва, Сыном Бога Себя называющий. Тридцать три сребреника стоит знание то.

Засмеялись священноначальники, сказали:

- Обол дадим, на большее не надейся.

Торговались долго, а сошлись на тридцати сребрениках, здесь Иуда крепко держался. И странно было первосвященникам, кто сей. Спросили его, и ответил на то Иуда:

- Ученик Его.

Был лик его прекрасен и бел, как будто бы заморожен, и хотя молод был Иуда, самым молодым он был из апостолов, увидели первосвященники, что коснулась уже седина кудрей его. Неподвижен был взгляд Иуды и мимо направлен, и недоброе первосвященники заподозрили. Спросили:

- Зачем же, если ученик, отдаешь нам Учителя своего?

Взглядом не шелохнул Иуда, сказал им:

- На деньги ваши землю куплю, и дом, и скот, и все, что к тому прилагается, и жен куплю, и безбоязненно жить буду до конца дней. Вы же помогать будете, когда горе придет, ибо я много помог вам.

С тем согласились и послали с Иудой стражников, в Хевзимандский сад он повел их, мрачен был Иуда тогда. И пришли они, и увидели - вот, одиннадцать апостлов, охмеленные чашей, спят, и стоит пред ними человек невысокий, с бородой длинной и взглядом, на который смотреть нельзя, на них смотрит.

Отвели они глаза свои в сторону и спросили:

- Скажи нам, Иуда, Кто же из них Иегва, Учитель твой.

- Так вот же он, слепцы глухие! - сказал Иуда, и указал пальцем на Иегву, и, подошел к Нему, и спросил:

- За что Сам не пошел, за что меня послал на муку великую, с которой ни с чем не сравню муку?

- То тайный промысел Божий, о том не спрашивают, - бледно улыбаясь, ответил ему Иегва. - Расплачусь я.

Тогда поцеловал Его Иуда целованием крепким, а Иегва тем же ему ответил, и после этого сказал Иуда стражникам:

- Вот Он. Берите Его..

А сам взял и отошел и отсек ухо мечом своим стражнику, кто первым подошел к ним, и с тем убежал стражник. А после, говорят, приросло ему ухо, пожалел Иегва. И никто не знает, зачем он ухо ему отсек.

Восстали тогда ото сна апостлы, и растерянные стояли, когда уводили учителя их воины Малого Синедриона, и возбоялись, и только позже пошли за ними, и про Иуду Искариота говорили плохое, потому что не сказал им Иегва про Иуду, чтоб не разнеслось раньше времени.

Не возбоявшись, связали Его стражники, и в темницу без помех отвели, что была при Малом Синедрионе, а там били Его и пытали огнем и приспособлениями разными из дерева и железа. И случилось то в тот же час, когда бар-Равву связали, но не было у бар-Раввы Иуды, сам пришел, и завидовал потому бар-Равва. Не пытали его и не били его, а потом, с утра, собрался Малый Синедрион, и приговорил обоих к смертельной казни на Кресте распинающем.

И приговор свой услышав, вздохнули оба те и друг на друга со значением посмотрели, потому что обоим сразу оглашался их приговор.

- Говорил же тебе, бар-Равва, дождемся осени, - сказал бар-Равве Иегва, еле губами своими пошевелив.

- Дождемся, через день осень будет, - сказал бар-Равва, зубами закрежеща.

И удивились слушающие их, потому что до осени было долго, и весна шла.

А Иуда через одиннадцать дней после того найден был на окраине Иершолома на кол посаженный, и десять ножей было в груди его, а один посередь глаз его, и деньги были рассыпаны вкруг, но уже не тридцать сребреников, а намного меньше, девятнадцать всего. И от тех, кто деньги тогда иудины подобрал, пошел потом род зловредный, на все пороки готовый, и жизнь человеческую ниже праха подножного исчисляющий, и отбирающий не для ради того, чтоб удовольствие себе принести, а просто отобрать чтобы, чтобы не было у кого-то чего-то, да и, по правде, толком отбирать не умеющий. Оттого не любят их ни люди смертные, ни те, что к собранию "Пути-Пучи" принадлежат, хотя и их тоже очень не любят смертные. Потому что не любят смертные люди, чтобы дух их шел по пути тела своего, единственному пути, человеку заповеданного природой его, а выдумывают для духа путь собственный, отдельный, и правила себе придумывают особенные, не такие, как у природы, а когда дух чей-то по пути тела своего следует, злобствуют они, потому что хотели бы утраченное вернуть, да не могут. Потому и противен был людям смертным облик бар-Раввин, что злобствовали, потому и скрывал он лице свое под маской, тоже страшной, но привычной, чтоб не выдавать себя, чтоб не злобствовали против него. Потому и восстал он против Сына Божьего Иегвы и против Самого Бога, что не направляли люди дух свой по пути тела своего. И никто не понимал его, и, говорят, сам он не понимал, хоть и проповедовал Пути-Пучи. Потому, говорят, и проиграл он битву с Иегвой, что не понимал до конца.

До казни заточены они были в Иершоломе, оба в разных узилищах, и железа были на них, и пытали их, и пищи мало давали, и воды пригоршню в день; а люди вокруг узилищ радовались и плясали, что их поймали. И страдали оба они, и радовались.

В праздник же опресноков, в день объявления приговоров народу, вышел перед людьми Пилат Понтийский, на римский манер одетый, в плаще тяжелом, снаружи белом, а внутри красном и расписанным золотыми буквами римского языка, и стал народу говорить против бар-Раввы, а бар-Равва с Иегвою тут же стояли, стражей охраняемые, и в веревках, ни слова друг другу не говорили, лишь перед собой неподвижно глядя. Стал Пилат Понтийский народ уговаривать, что не так виновен Иегва, как о нем первосвященники говорят.

- Никого не убил Он, - говорил Понтий, - и не ограбил же никого. Только слова смутные говорил, однако же против власти Цезаря не сказал ни слова. А что до власти Божеской, так то и первосвященники говорят сами, что она превыше всего, так что и крамолы не было в речах Его. По случаю праздника должны мы, граждане, одного преступника отпустить. Я Иегву отпустить предлагаю. Если даже и достоин Он наказания, то такого жестокого, как смерть на кресте распинающем, не положено Иегве, и в законах такого нет, чтоб распинали Его. Отпустите Иегву.

Но народ закричал: "Распять!", ибо подготовлен был учениками Иегвы, которые говорили людям: "Если любите Его, казните Его, Он Сам просил". И послушались люди. И с болью в сердцах своих кричали Пилату, чтоб Иегву распял. Также и первосвященники народ подговаривали Иегву распять, и послушались люди. А когда придет День Суда, те, кто подговариваемы были апостлами, возымут блаженство вечное, другие же, те, кто послушался первосвященников и на самом деле затаил зло против Иегвы, прощены будут, потому что по недомыслию своему против Него послушались первосвященников своих, однако блаженства вечного придется им ждать три, семь и одиннадцать вечностей, проводя их в раскаянии.

Удивился тому слову бар-Равва и бровь поднял, и от того поднятия брови спала маска с лица его, но лице еще страшней было, чем маска, и закричал народ в ужасе пред синим лицем его. Помнили они, однако, что сказали Иегвы ученики, а те, кто не верил им, помнили, что сказали им посланные первосвященниками. Первые сказали: "Предайте Иегву, потребуйте для Него казни на кресте распинающем, Он Сам просил, за то будет весь род иудейский другими народами не любим, и проклинаем будет во веки веков, до самого Суда Страшного, и только потом воздастся вам, точно так же, как и Иуде, воздастся, и не будет это грехом считаться, потому что не предательство это, а великое жертвование собой и всем потомством своим, и всем народом своим, и самым любимым у Бога народом будете, и все грехи вам простятся".

Первосвященники же к тому времени хулу послали на Пилата Понтийского самому Цезарю, сказали - против власти Цезаря подговаривал Иегва народ и делал Он это по указке пилатовой, а когда схвачен был, то сделал Пилат так, чтобы защитить его от казни смертной, и на волю выпустить, и чтоб дальше Он против Цезаря продолжал. И сделали так, чтобы до Пилата дошло, но только чтобы в день опресноков.

И когда кричали люди: "Распять Его!", - когда Пилат, от жары потеющий, не переносил он жары, готовился уже сделать знак своим воинам, в мирское переодетым, но под платьями мечи прятающим, чтобы усмирить народ, подбежал к нему человек горбонос и невелик ростом и с поклоном подал свиток. В свитке том было сведение о хуле, Цезарю посланной, и когда взял в руки Пилат тот список, когда развернул его и прочитал, кровью обагрились руки его.

- Оймнэ! - воскликнул Пилат Понтийский. - Воля народа свята, делайте что хотите, только не говорите, что не предупреждали вас, я же пошел мыть руки.

И пошел, и стал мыть, и мыл до скончания своего века, не прерываясь на миг, однако недолго мыл.

Возопил тогда во гневе бар-Равва, что не может быть того, чтобы Иегву на крест послали, а не меня, но насильно развязали его и выпустили, а Иегву на смерть послали. И сначала смеялся Иегва, и хохотал. И радовались вокруг иудеи, пока не увидели муку Его и не усомнились в словах своих, и не радовались тогда уже, но вот умер Иегва, и вознесся, и вернулся после, чтоб плач апостлов своих унять, и возгласил о Триединстве, установленном между Богом, Духом святым и Сыном Его, Иегвою, и обрадовался народ и вознамерился терпеть муки мирские до самого Суда Божьего, ибо, как Иуда Искариотский предал Иегву по самой просьбе Его, так и евреи, потребовавшие казнить Иегву смертию страшной, хотя бы и по просьбе учеников Его, все они и потомки их, и потомки потомков их, и так одиннадцать раз, должны были расплачиваться за грех свой, ибо за грех всегда расплата должна быть, пусть даже Бог приказал тебе согрешить, а награда им будет только после того, когда грехи отменятся и Господь Суд свой произведет.

Бар-Равва же в тот день, когда его отпустили, очень разъярен был и стал отнимать у всех все, кого ни встретит, у того отнимал. Однако, как только воскрес Иегва и на небо поднялся, все отнятое у бар-Раввы отнялось вновь и к прежним хозяевам вернулось, да так, что и не заметили они, что отнималось у них. Отнялось у бар-Раввы все, что отнял он за свою жизнь, только чудесным образом маска золотая к нему вернулась, но не надевал он, потому что обжигала она лице его. Пытался продать, но никто не покупал маску, а потом и вовсе замечать его перестали. Пытался грабить на дорогах, но не смог грабить, потому что не видели его, и убивать не мог он, и вреда причинять не мог. И пришел к нему человек крылат, и сказал: "Больше ты не Сосед Бога, другого возьмем в Соседи". И стал Баграст.

Были люди, которые говорили, будто еще раньше убил Баграста бар-Равва и будто бы другой человек вместо того появился и тоже Баграст по имени. А тот, который первый Баграст, так от смерти и не восстал. Многое говорили.

Сам же бар-Равва проживет еще до трехсот лет возрастом, но унылой будет жизнь его, и только на самую скудную еду хватит. И смеялись над ним люди, и пинали его, и били, что ни день били, а в другое время не замечали его. Ни запах его, ни вид его, ни звук его не остались в памяти у живых, а когда умирать он будет в скорби и омерзении, вот что скажет он в пустоту, окружающую его: "Все может исповедующий Пути-Пучи, одного не может, против Бога восстать и сынов Его".

Угол Лебедя и Куницы

Собственно, неприятности начались задолго до того и сначала выглядели мелкими.

Саша довольно скоро понял, что в секте его невзлюбили и словно сговорились ему во всем пакостить.

Здесь уточнение. На самом деле секта называлась не сектой. Говоря языком официальным, это было Московское отделение Международного Ордена Пути-Пучи, точней было бы, если бы Адамов озаботился зарегистрировать его как положено. На древнем, музейном, волапюке все это дело называлось, как я уже говорил, Углом – "Угол Лебедя и Куницы".

Ну, насчет Угла я в конце концов разобрался, когда прочитал в одной из бумажек из чемоданчика насчет рыцарей Ордена, посланных Левым Соседом Бога "во все углы Земли", уж не помню, как там строго по тексту. Но мне не нравится слово Угол. То есть слово как слово, но оно хорошо в геометрии или, на худой конец, в городской топографии. Угол Лебедя и Куницы… это звучит как перекресток двух улиц – генерала Лебедя и майора Куницы. Да и склоняется плохо Угол. Секта тоже не подарок, но хотя бы привычнее. Что же до Лебедя и Куницы, то это до сих пор остается для меня загадкой. Животные какие-то… Причем здесь они?

Да, так к Саше.

Сначала ему даже особенно и не пакостили, просто косились, А потом, в один прекрасный момент, начали будто бы даже и сторониться.

Особенно заметной была неприязнь Бобика и Сергей Степаныча Анночкина, того самого, который воровал еду – Саша обозначил его для себя под лейблом "Гурман" с ударением на первый слог (Саша был не то чтобы совсем уж антисемитом, но обожал еврейские анекдоты).

Гурман перестал с ним здороваться почти сразу. Как только Саша входил в помещение, он демонстративно отворачивался и заводил пространные разговоры на тему о печальной необходимости соблюдать конспирацию и присматриваться к новым членам, потому что спецотделы МВД и ФСБ по борьбе с запрещенными религиозными организациями не дремлют, и было бы даже странно, если бы они не попытались заслать в "ряды Угла" своих агентов.

Саша при таких выступлениях обычно отмалчивался и делал вид, что все эти разговоры к нему никакого отношения не имеют, но однажды не выдержал и осторожненько возразил:

- Но ведь Пути-Пучи официально вроде не запрещали!

Гурман, до того момента абсолютно игнорировавший Сашу, вдруг изменил своему правилу, резко поворотился к нему, подозрительно прищурился и сказал:

- Вот как. Вы, оказывается, хорошо знаете список запрещенных религиозных организаций? Откуда, позвольте спросить?

Напор был так силен, что Саша растерялся.

- Да я… Я и не слышал никогда про такой список! Просто… предположил.

- Ах, предположили! – с видом "ну вот, теперь все понятно!" заключил Гурман. – Что ж, бывает.

И отвернулся, и оглядел присутствующих, теперь уже с другим видом – "ну, что я вам говорил?".

Присутствующие смерили Сашу косыми взглядами и многозначительно промолчали. Саша почувствовал себя полным дураком и разоблаченным агентом сразу всех спецслужб на Земле.

Однако уколы Гурмана были ничто по сравнению с хлещущей через край ненавистью мадемуазель Бобик. Уж она-то взгляда не отводила – она так и жгла им Сашу.