Вестник

Когда Изабель Родригес шла по коридору, в ее голове уже прокручивался сценарий предстоящих событий. Каждый раз все было неизменно – звонок от начальства, долгая дорога в соседнее крыло и неприятный разговор, после которого начинается самая тяжелая и в то же время привычная часть. Каблуки Изабель звонко цокали по полу, когда она шла мимо дверей кабинетов, превратившихся в бесконечную череду. Этот звук каждый раз действовал ей на нервы – здесь он был сильнее и резче, чем где-либо еще. Ее шаги были похожи на неуклонное и зловещее тиканье часов, отмеряющих нечто неизбежное и трагическое. В коридоре царил послеобеденный полумрак, снопы света из окон образовывали на полу огромные белесые пятна. Ей хотелось просто испариться, исчезнуть куда-нибудь, как можно дальше отсюда. Ее разум пустел, самоочищался, готовясь к тому, что ее ждет в конце этого пути, за резной дверью с надписью «Помощник комиссара Коттон».

Она на несколько секунд замерла у входа в кабинет, переступила с ноги на ногу, глубоко вздохнула и решилась. Постучала в дверь, толкнула створку и оказалась внутри.

Мистер Коттон был в своей неизменной шляпе. Как обычно, копошился в столе и не сразу посмотрел на нее, выдерживая солидную паузу. Родригес сложила руки за спиной, выпрямилась и чуть приподняла подбородок. В зеркале, висящем неподалеку от стола Коттона, она разглядела свое отражение – молодая женщина с чуть смугловатым лицом, карими, отдающими каким-то желтоватым оттенком глазами, прямым носом, аккуратным подбородком и короткими волосами, собранными в небольшой пучок. В своей небесно-голубой форменной блузе она смотрелась просто превосходно и явно обращала на себя внимание – вот и мистер Коттон, наконец, повернулся в сторону Изабель и прошелся по ней медленным заинтересованным взглядом. Родригес почувствовала себя неприятно, словно ее насквозь просветил рентген.

– Вызывали, сэр? – спросила она, бросив на него короткий усталый взгляд.

– Да, Белли, вызывал, – он глубоко вздохнул и вытащил из стола какую-то бумагу. Родригес прекрасно понимала, какую именно, но до последнего надеялась, что ошибается.

– Это свидетельство о смерти, – мистер Коттон многозначительно посмотрел на Изабель. – Патрульный Шон Хэйс. Погиб сегодня утром во время задержания подозреваемого. Четыре пули в голову.

Родригес вздрогнула.

– Он был хорошим полицейским. Ты знаешь, что нужно делать. Знаешь, что нужно сказать. Адрес указан здесь, – он протянул ей маленький стикер для бумаг. – После того, как все закончишь, можешь отправляться домой.

Спустя несколько секунд на столе появился сложенный американский флаг и коробочка с наградной медалью. Родригес стиснула зубы, осторожно забрала все это себе и, развернувшись, торопливо зашагала прочь. В гулком коридоре, все так же слушая монотонное эхо собственных шагов, Изабель подумала о том, что сейчас чувствует. Практически ничего. Неприязнь, смятение, которые почти растворились, но главное – пустоту. Словно в ее груди большая дыра, засасывающая в себя все, как огромное сливное отверстие.


Она была на этой «должности» уже несколько лет. Раньше этим занимался один из пожилых офицеров, но однажды получилось так, что он не смог – то ли был занят, то ли еще что, и его обязанность в экстренном порядке пришлось выполнять Родригес. Она как раз была новичком, и ей поручали самую грязную и неблагодарную работу. Тот раз она запомнит на всю жизнь – ей пришлось ехать куда-то за город, в глушь, и говорить пожилой паре, что их сын погиб при исполнении служебных обязанностей. У старушки случилась истерика, а ее муж стоял и рыдал, как ребенок. Изабель не знала, что ей делать, она сама была еще почти девочкой. Это настолько потрясло ее, что дома, оставшись в одиночестве, она долго плакала, съежившись под одеялом. А когда настала пора везти следующее свидетельство о смерти, помощник комиссара Коттон решил, что Родригес лучший кандидат для выполнения этой работы.

– Ты молодая, красивая, очень приятная. Производишь хорошее впечатление. Да и кроме того, ты женщина. Более чувствительная, а это имеет большое значение. Такие вещи должны сообщаться не старыми мужиками, похожими на развалюху, а симпатичными девочками, умеющими тактично разговаривать и проявлять эмпатию, – сказал он ей тогда. – Можешь считать этот компонент работы своей постоянной обязанностью. За это будет отдельное поощрение.

Так она стала «вестником». Именно таким словом неофициально называлась то, что она периодически делала. Делала с пугающей регулярностью, особенно в последнее время. За эти годы Изабель уже привыкла к этому, и во время каждой подобной поездки заставляла себя быть жестче. Не принимать все близко к сердцу и относиться к этому как к обыкновенной работе. Ведь кто-то работает в морге, в похоронном бюро, в хосписе. Для кого-то это обычная рутина, не вызывающая никакого отклика внутри.

Но до конца победить свою чувствительную натуру ей все же не удалось. Привычка привычкой, а каждый флаг, выдаваемый мистером Коттоном, действовал как удар под дых. Да, она, конечно, больше не была той перепуганной курсанткой, которая не знала, как поступить, но вытравить из себя всю жалость и сострадание не получалось. Изабель стала более жесткой, где-то даже грубоватой, но под этой маской пряталась накапливающаяся боль, не имевшая выхода.

Вот и сегодня ей опять предстояло сообщить о смерти молодого полицейского его ничего не подозревающим родственникам. Судя по документам, у парнишки была лишь одинокая мать, к слову, не такая пожилая – ей не было еще и шестидесяти. Изабель приходилось видеть всякое – и рыдающих матерей, и падающих в обморок жен, и безутешно плачущих отцов, и полные ужаса и отчаяния детские глаза, еще не до конца осознающие весь кошмар произошедшей ситуации. Так что Родригес была морально готова к тому, что придется испытать. Однако внутри все ныло, как после длительного утомительного физического труда. Иногда Изабель казалось, что организм противится тому, что ей приходится делать.

День, как часто бывает в таких ситуациях, был прекрасным. Солнечным, ярким, с высоким небом, легкими пушистыми облаками и золотистыми бликами, вспыхивающими как какая-то веселая праздничная иллюминация. Было даже слегка жарковато, и Изабель расстегнула верхнюю пуговицу на блузке. Затем вытащила из кармана солнечные очки, сигаретную пачку, зажигалку «Zippo» и отправилась на парковку.

Мрачный темно-синий служебный «Таурус» послушно пиликнул сигнализацией. Родригес положила флаг и коробочку с медалью на переднее пассажирское сиденье, плюхнулась за руль и, глубоко вздохнув, прикурила. В ее очках отражались яркие солнечные лучи, отсвечивающие в боковых зеркалах. Табак был горьким и слегка бил в голову – Изабель курила только во время своих вынужденных «поездок», поэтому покупала крепкие сигареты, от которых першило в горле и мутнело в глазах. Курево помогало ей настроиться на серьезный лад. Она ощущала себя солиднее, взрослее, хотя на пороге и так маячил конец третьего десятка.

Автомобиль неторопливо пополз вперед, к выезду с территории полицейского участка. Ей предстоял длинный путь, через весь город, в сторону частного сектора. Движение было плотным, поэтому ей не сразу удалось выехать на дорогу, и пришлось несколько мучительных минут ожидать просвета в почти непрерывном потоке движущихся машин.

Послеобеденные часы обычно были чудесным временем. И хотя все еще припекало, неотвратимо ощущалась надвигающаяся вечерняя прохлада. Дома сверкали в солнечном свете, окна ярко отблескивали, вспыхивали, словно маленькие прожекторы. Все казалось очень ярким, насыщенным и сочным, каждый цвет, каждый оттенок и тон. В такие приятные дни хочется радоваться жизни и верить в лучшее. Таким днем хочется наслаждаться. Особенно если ты не везешь матери свидетельство о смерти ее сына.

Изабель опустила боковое стекло, сделала глубокую затяжку и выпустила дым в окно. Солнце било в глаза, играло на глянцевом капоте, отражалось от стекол и хромированных радиаторов встречных автомобилей. Родригес откинула солнцезащитный козырек, взяла сигарету в зубы и пошарила рукой по выключателю радио. Ехать в тишине было невыносимо, нужно хоть что-то, любой отвлекающий голос или мелодия.

Изабель подумала о том, каким мог быть Шон Хэйс. Наверное, типичный курсант полицейской академии, пытающий выглядеть браво и добросовестно. Она обратила внимание на дату его рождения – получалось, что он был младше нее на несколько лет, ему совсем недавно исполнилось двадцать три. Всего лишь двадцать три года. Этот парень никогда не состарится, никогда не будет зрелым, у него не появятся морщины и волосы не смогут поседеть. Он не будет воспитывать своих детишек, забирать их из детского сада, провожать в школу, не будет отмечать со своей женой годовщину, у него не случится первой брачной ночи, не будет свадьбы, не будет вообще ничего…

Родригес сделала еще одну сильную затяжку и задержала дым в легких. Радио забормотало голосом новостного диктора, впереди загорелся красный, и автомобиль застыл в раскаленном воздухе, стелящемся по асфальту, в густом солнечном свете, превращающемся в один сплошной отблеск. По пешеходному переходу пробежала веселая детвора с рюкзаками, следом прошагала молодая парочка, держащаяся за руки. Детский смех перебивал негромкое бурчание радио, и Изабель сделала погромче.

Город вокруг кипел жизнью. Все куда-то двигалось, бурлило, словно вода в котле, подвешенном над костром. Так много машин, снующих туда-сюда. Столько людей, постоянно бегущих в никуда, проскальзывающих, словно короткие анимации. Иногда ей все казалось странным. Порой она чувствовала себя оторванной от окружающего мира. Он был каким-то неправильным. Он был устроен нелогично, разум разбивался об него, как кусок льда о твердую скалу. Этот мир всегда жил своей жизнью. Ему не было дела до маленьких историй, до крошечных деталек, из которых он сам состоял. Ему было все безразлично, и это пугало. Он медленно тек, как река, и всегда будет продолжать течь, независимо от того, что произошло и произойдет. Ты можешь либо войти в поток и позволить ему унести тебя дальше, либо сопротивляться и сидеть на берегу, глядя за его меланхоличным движением.

Изабель выбросила окурок в окно. Хотелось абстрагироваться и задуматься о чем-то нейтральном. Например о том, что она сможет пораньше попасть домой. Чем займется сегодня вечером? Наверное, ничем примечательным. Приготовит ужин, сходит в магазин. Может даже выпьет вина. Раньше у нее были проблемы со сном, но теперь все решалось радикально – с помощью снотворного. Всего одна таблетка, и ты спишь как младенец. Она вспомнила, как коротала ночи после своих первых выездов. Случалось даже такое, что уснуть не удавалось до самого утра.

Родригес поморщилась и достала еще одну сигарету. На следующем светофоре прикурила и закашлялась от ударившего в горло едкого дыма. Солнце опустилось чуть ниже, его лучи стали бронзоветь и окрашивать все вокруг в приятные мягкие тона. Город постепенно заканчивался, дома редели, а впереди начинала проступать автомагистраль, ведущая к частному сектору – длинная петляющая загогулина, похожая на гигантскую змею.

Здесь было гораздо приятней, чем среди городской суеты. Красивые зеленые поля, напоминающие дорогие шелковые ковры, раскинувшиеся куда-то далеко-далеко, голубое, похожее на бескрайний океан небо. Высокое и беззаботное, с маленькими барашками облаков, плывущими в неизвестность, такими далекими и недосягаемыми.

Родригес покрутила ручку приемника, пытаясь поймать какой-нибудь музыкальный канал. Через некоторое время ей это удалось, и она угодила на музыкальный хит-парад недели. Большинство песен ее не впечатлило, но одна из последних, исполняемая какой-то до боли знакомой поп-певицей, заинтересовала Изабель. Она даже сделала погромче, настраиваясь на пульсирующую мелодику и вслушиваясь в слова.

«В некотором смысле, все –

Вопрос времени,

Я не буду о тебе беспокоиться,

Ведь у тебя все будет прекрасно.

Возьми мои мысли с собой

И, когда ты обернешься,

То непременно увидишь знакомое лицо.»

Песня была убаюкивающей, какой-то умиротворяющей и погружающей в омут медленно растекающихся на солнце мыслей. Изабель следила за потоком машин, скользящим по шоссе, за лицами, проскакивающими мимо, такими отстраненными, застывшими, как маленькие безмолвные картинки. Ей тоже хотелось ехать в никуда, слушая музыку и не думая ни о чем. Мир вокруг жил своей жизнью. Она была словно зрителем, присутствующим со стороны и смотрящим на все это с грустью и отрешенностью. Обычный непримечательный день, который должен стать для кого-то особенным. Сколько их таких сейчас, в эту минуту? Людей, для которых эта солнечная яркая идиллия навсегда станет синонимом чего-то неприятного и болезненного?


В окно приятно дул прохладный ветер. Жара медленно начала спадать, уступая место предвечернему времени, когда солнце еще яркое, но уже не припекает так сильно, как за пару часов до этого. Дорога была практически идеальной – ни одной кочки и неровности. Машина скользила по ней гладко и мягко, точно по воде. Изабель посмотрела на сложенный флаг и коробочку с наградой, сиротливо лежащие на пассажирском сиденье. Это было так скупо и как-то слишком мизерно. Все, что она должна показать матери вместо живого человека, который всего сутки назад был абсолютно реален.

Частный сектор медленно выплыл из дрожащего марева, постепенно материализуясь и превращаясь в маленькие, словно бы игрушечные домишки. По обеим сторонам дороги начали вырастать огромные рекламные щиты, заслоняющие солнечный свет и отбрасывающие на шоссе большущие черные тени.

Этот район выглядел здорово. Он был ухоженным и приятным, везде было очень чисто и аккуратно. Изабель никогда здесь не бывала. Улицы четко разграничивались – проезды между ними были широкими, а напротив каждой дороги стояли указатели с названиями. Родригес сверилась с адресом и вздохнула. Ей оставалось всего пару улиц. Что, интересно, сейчас делает мисс Хэйс? Наверное, занимается обычными повседневными делами. Может быть, слушает радио и тихонько подпевает. Может быть, у нее прекрасное настроение, и весь день складывается просто замечательно. Она и не подозревает о темно-синем «Таурусе», который становится ближе с каждой секундой. Не знает о том, что ждет ее через несколько минут.

Изабель чувствовала себя палачом. Будто в ее руках было гигантское лезвие, которым она должна была разрубить жизнь человека напополам – на «до» и «после». Это долгое время было ее работой, и каждый раз она словно выносила приговор, ломала жизнь и наносила кому-то тяжкую рану.

Родригес проехала несколько улочек и остановилась напротив дома, на почтовом ящике которого было написано «Хэйс». Она некоторое время не глушила двигатель, словно бы надеясь, что можно развернуться и уехать. Что из машины не придется выходить. Но ключ пришлось повернуть, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь звуками проезжающих мимо автомобилей, да чьих-то шагов, отдающихся от мощеной дорожки.

Изабель посмотрела на окна дома, в которой ей предстояло зайти. На свежевыкрашенные ступеньки крыльца, на ровные ряды черепицы, на аккуратно подстриженный газон. Она набрала побольше воздуха в легкие, словно готовилась нырнуть на глубину, взяла с сиденья флаг и коробочку и открыла дверцу.

Загрузка...