Путешествие Черного Жака

Кошмар четвертый ПРОРОК ЛАТУНИЙ ЧЕТЫРНЕРИЙ

Ближе к вечеру тропинка немного расширилась и вывела нас к красочному домику с резным низеньким забором по периметру. Постройка настолько не вписывалась в окружающую нас атмосферу паранойи и настигающей адской погони – мы пребывали в этом состоянии долгие часы, – что я потер глаза, вообразив, что избушка и резной заборчик мне просто привиделись.

Уже начинало темнеть, нам нужно было устроиться где-нибудь на ночлег. Особенно страдал я (Перен был привычен ко всему, он многие годы провел в норе, ночуя на куче прелых листьев). К тому же дрофы почти наверняка шли по нашему следу – нам просто необходимы были укрытие и защита.

На двери избушки прикреплена была жестяная табличка «Здесь живет „п (р)прок“. Именно так. Буква „р“ написана в круглых скобочках. Если здесь живет пророк, заходить что-то не очень хотелось. Знаю я этих пророков: начнет вещать, верещать своим сипловатым натруженным баритоном, привыкшим перекрикивать шумливую паству и читать проповеди на базарных площадях. А вот если „порок“ – тогда совсем другое дело. В этом случае мы нашли подходящее для меня во всех отношениях место. Вопрос, ждущий ответа: откуда подобное местечко взялось в лесной глухомани? Впрочем, весьма вероятно, что, пока мы бежали через лесные кущи, боги направили наши стопы в нужном направлении. В конце концов, мы отмахали достаточное количество миль, чтобы наконец выбраться к следам цивилизации, и вот пожалуйте, первый ее предвестник – „порок“. Как символично.

С правой стороны от двери висел медный гонг с красочным молоточком – деревянную ручку украшали красные узоры. Зачесались руки, и появилось острое желание спереть молоточек, но я подавил в себе это паскудное чувство. Поскольку папаша мой плохо кончил, я всегда помнил о его судьбе и подавлял в себе эти гнусные, генетического свойства порывы.

Перену же, видно, было нечего терять. А может, у него вообще не было отца, который своим негативным примером мог преподать отпрыску положительный урок. Он ловко открутил молоточек и спрятал в лохмотьях. При этом болотный извращенец зацепил гонг, послышался густой и очень приятный звук: «Бу-ум».

– Повесь молоток на место, – потребовал я.

– Чего это? – Перен нахально усмехнулся. – Он мне пригодится.

– Это первый дом, который нам встретился, а ты уже успел ограбить хозяев.

– Всего-то молоток, не обеднеют, к тому же нам он нужнее… Нам пригодится оружие, еще неизвестно, кто там живет. Может, кто-нибудь жуткий…

С тех пор как мы выбрались от насильниц, мой спутник заметно оживился, его равнодушное молчание вдруг сменилось изрядной говорливостью, похоже, он приходил в себя, обретал второе рождение, меня же мучило острое чувство голода и неприязни к проклятому дрофоизвращенцу, каким мне казался этот преотвратительный Перен. Фигурка у него была довольно плотная, имелось даже отвислое брюшко, просвечивавшее белым через драную рубаху. Телосложение пленника указывало на то, что дрофы его совсем не обижали, а наоборот – лелеяли и превозносили.

Когда я проанализировал физическое состояние Перена и его функциональные позиции внутри единого сообщества дроф, мне неожиданно стало неприятно, что он так жестоко поступил с ними. Мне, понятное дело, была отвратительна сама мысль о связи с этими существами, но Перен… У меня из головы никак не шла сцена на поляне с папоротником и выражение его лица, когда он совершал развратные действия с этими существами. Он, несомненно, занимался сексом с дрофами, испытывая немалое удовольствие. А когда мы уже загубили несколько сотен детишек, сгоревших в коконах, мне в голову вдруг пришла мысль, что их папашей вполне мог оказаться Давай, который с легкостью покинул армию своих поклонниц, принеся в жертву свободе собственное потомство. Меня пробрал озноб, когда я подумал о том, что Перен совсем не протестовал против убийства родных детишек!!!

– Слушай, а тебе не приходило в голову, что это могут быть твои дети? – спросил я.

– Чего? – Перен закашлялся.

– Ничего, – спокойно сказал я, – а кто еще, по-твоему, может быть их папашей?

– На мой взгляд, папаша им вообще не нужен… Скажешь тоже…

Конечно, над этим следовало поразмыслить. Совсем не обязательно отцом крошек должен быть Перен или Дори, почивший еще до моего появления на болотах дроф, или какой-нибудь другой бедолага. Вообще-то они могли размножаться сами по себе. Я попытался вспомнить, что читал о дрофах в книге ведьм, но моя память ничего не смогла сообщить в ответ на навязчивые призывы поведать что-нибудь о размножении этой вредной феминизированной популяции особей. Они вполне могли оказаться гермафродитами и оплодотворять себя сами. Однако в природе, как правило, все четко выверено. Их обостренное половое влечение к человеческим существам мужского пола не могло быть простым проявлением животной чувственности. Наверное, ими все же руководил здоровый инстинкт размножения. В таком случае я шел рядом с отцом-героем. Перен о своих подвигах даже не подозревал, он просто шагал, высоко задрав подбородок, и живот его колыхался в такт шагам. При этом он насвистывал веселую мелодию и радовался изменениям в своей судьбе. Отвратительный жирный извращенец.

За время бегства я как-то успел свыкнуться с мыслью, что он отец загубленных крошек, и даже смог относиться к нему терпимо, но теперь Перен. ко всему прочему, оказался вором и спер красивый молоточек хозяев лесного домика.

– Слушай-ка, я вытащил тебя оттуда не для того. чтобы ты пер молотки…

– А я просил тебя меня вытаскивать?

Наш спор прервался, потому что дверь неожиданно распахнулась. На пороге стоял плотный мужчина лет сорока пяти, гигантского роста, со всклокоченной черной бородой. Контраст с его багровой физиономией составляли изящные свободные одежды и розовый женский поясок.

– Я – «пророк» Латуний Цизераний Четырнерий, – представился он тонким голосом, кивнул нам головой и сделал ладонью плавное движение. Потом его рука опустилась на отставленное в сторону бедро и уперлась в него тыльной стороной ладони, – но друзья и любовники зовут меня просто Латик.

– А… – сказал я немного ошарашенно, – я – Жак…

– Ах, какое смешное имя. – Он тоненько захихикал, прикрывая рот ладошкой, что чудовищно не соответствовало его внешности, – ну входите скорее…

Однако мы не спешили принять его предложение. Перен от изумления распахнул рот, правую руку он все еще держал за пазухой, на рукоятке украденного молотка.

– А далеко отсюда до города? – спросил я.

– До города рукой подать. – Хозяин сделал шаг в сторону, приглашая нас пройти. – Главное, хи-хи-хи, знать, в какую сторону идти, а то непременно придешь куда-нибудь не туда… Хи-хи-хи… Да входите же…

Я замешкался ненадолго, но потом отбросил всякие подозрения и шагнул в его дом. Перен последовал за мной, придерживая рукой топорщившиеся лохмотья. Пропажи хозяин дома не заметил. Думаю, взгляни он в сторону медного гонга – гостеприимства в нем изрядно бы поубавилось.

Обстановка в домике была очень приятной. Латуний вел домашнее хозяйство, как ведет его редкая хозяйка. Аккуратная светлая мебель, белоснежные занавески на окнах, плетеные коврики, живые цветы в горшочках, светлые пейзажные зарисовки в дубовых высветленных рамах. Давай воровато оглядывал обстановку. Я толкнул его в бок кулаком, и он неприязненно сощурился.

– Вам, бедняжкам, верно, негде переночевать, – озабоченно всплеснул Латуний своими большими женственными руками палача, мохнатые пальцы напоминали хорошо разваренные сардельки, – да и одеты вы что-то неважно.

Свисавшие с нас лохмотья одеждой назвать можно было, сильно покривив душой или опасаясь нас обидеть.

Увидев, что мое внимание привлекли его «колбасные» пальцы, «пророк» потер указательный и нежно проворковал:

– Мои маленькие, поросли черненьким пушком.

– Да, пушок налицо, – заметил я, после чего он погладил окладистую бороду, восприняв мое замечание буквально.

– Вы, наверно, голодны с дороги, – продолжил он причитания, – и очень устали.

– Да, хозяин, – нагло сказал Перен, – я бы съел целую тушу чего-нибудь мясного.

– Сейчас я накрою на стол, – засуетился он, громко захохотав, потом хлопнул Перена по плечу, – я сам люблю скушать целую тушу чего-нибудь мясного. Сейчас я угощу вас чем-нибудь вкусненьким.

Я, было, собрался попросить его не утруждать себя, но мой желудок поднял бунт. Тогда я покорился воле требовательной пищеварительной системы и сел за стол. Перен развалился на длинной лавке. Латуний удалился на кухоньку, откуда доносилось его тонкое фальшивое пение, и через некоторое время мой нос уловил аромат жарящегося свежего мяса.

– Нуи повезлонам, – заметил Перен, – в прежней моей жизни мне так не везло. Должно быть, это ты приносишь мне удачу…

– Не везло? – переспросил я.

– Ну да, я все время попадался. Жизни никакой не было. Бывало, захочешь что-нибудь украсть. А они уже тут как тут. То хозяева, то королевская стража. То эти… А однажды мной заинтересовалась инквизиция. Но это очень длинная история…

Пока готовились блюда, я решил обследовать избушку милейшего Четырнерия. Меня не покидало чувство, что здесь что-то не так. Это надо же иметь такое искаженное сознание, что даже изрядная гостеприимность хозяина делает меня подозрительным. Наверное, я просто очень долго шел через лес и отвык от хороших людей. Возможно, хорошие люди все же встречаются. Я прошелся по комнаткам.

– Во-во, – вкрадчиво заметил Перен, стараясь говорить как можно тише, – наверное, у него имеется что-нибудь ценное. А ты, как я погляжу, парень не промах, только прикидываешься простаком.

– Отстань к дьяволу, – попросил я.

– Ну-ну, – откликнулся Перен и спрятал молоток под край ковра.

Я наступил на что-то твердое, присел и нащупал под ковром железное кольцо крышки погреба. Откинул его в сторону и приподнял крышку. В погребе царил леденящий холод – меня окутало морозной волной. Несколько снежных вихрей поднялись оттуда и осели на ковре. Чем поддерживалась в нем минусовая температура, оставалось загадкой. Может, могучим заклинанием. Узкая лесенка вела вниз, в кромешный, пробирающий до костей сумрак. Я огляделся и приметил на подсвечнике толстую свечу.

– Дай-ка ее мне, – попросил я Перена.

– Зачем? Зажги свой магический факел.

– Давай свечу, факел вспыхивает слишком громко.

Я прислушался к пению «пророк?» Похоже, он ничего не подозревал, продолжая старательно выводить ноты какой-то незнакомой мелодии. Перен вынул из подсвечника толстую свечу и принес мне, а потом вернулся на скамью. Несмотря на свое плотное телосложение, перемещался он почти бесшумно – правильно говорят, что беспорядочная сексуальная практика способствует поддержанию хорошей физической формы.

Я поставил ногу на первую ступеньку лестницы. В ту же секунду осветившееся помещение качнулось передо мной и я едва не выронил свечу от жуткого накатившего на меня страха. На голове зашевелились волосы. Латуний продолжал петь как ни в чем не бывало. Я же быстрыми шагами спустился вниз, встал на земляной пол и постарался унять дрожь в теле. На огромных стальных крючьях висели замороженные люди. От некоторых милейший гостеприимныл «пророк» уже успел отрезать филейные части, кое-кто еще был одет, остальные обнажены и вскрыты, были тут и две болотные дрофы, обе без голов. Одно из свежих тел было наряжено в камзол королевской гвардии Тура. Тур – это же за тридевять земель отсюда, занесло же бедолагу! В ножнах торчал бесполезный меч. Я дотронулся до рукояти и с лязгом вынул оружие. Клинок уже успел примерзнуть: чтобы его извлечь, мне понадобилось легкое усилие. Добряк, видимо, подсыпал что-то в еду гостей, после чего они уже не могли сопротивляться и становились легкой добычей. Так вот почему он так скоро и с таким энтузиазмом хотел нас накормить, вот почему он с таким явным удовольствием готовил пищу, а нас предоставил самим себе. Прикрыл, значит, людоедский погребок ковром и чувствует себя спокойно. Ну со мной его гнусные номера не пройдут.

Тут я почувствовал, что у меня то ли от злости, то ли от ужаса зуб на зуб не попадает, и стремительно выбежал наверх. «Кухарка» продолжала приготовление пищи. Не было ли это мясо человечиной?! Я спрятал меч под лавку, стоявшую возле стены, аккуратно вставил свечу в подсвечник и сел за стол. Некоторое время я нервно барабанил по его гладкой полированной поверхности. Интересно, слышал ли «пророк» – людоед, как я поднимал крышку погреба. Вряд ли. Если бы слышал, он моментально примчался бы сюда и попробовал с нами расправиться.

– Спер меч? – поинтересовался Перен. – Ловко, ловко, думаешь, его удастся выгодно продать в том городишке, о котором он говорил?

– Заткнись, дружище, – попросил я.

– А что там в подполе?

– Ничего.

– Ага, ты не хочешь говорить, потому что присмотрел там себе что-нибудь. Нечего сказать – хитрец. Ну я и сам посмотрю. – Перен вскочил.

Но посмотреть, что в погребе, к своему счастью, он не успел. Из кухни появился «пророк», он посмеивался и нес в одной руке блюдо, от которого удушливый аромат мяса распространялся по комнате. Блюдо было поставлено в центр стола, затем людоед стал расставлять тарелки с овощами и прочими необходимыми составляющими богатой трапезы. Мясо было изысканно нарезано и подперчено. Перен не стал дожидаться, пока все будет расставлено по местам, и принялся энергично жевать один из кусков, а потом громко проглотил его.

Я посмотрел на него в немом ужасе, а потом выбежал на крыльцо и перегнулся через перила. Меня долго и мучительно рвало. Потом я поднял голову, повернулся и встретился глазами с Латунием – все это время он стоял у меня за спиной.

– Давно не кушал, – пожаловался я, – вот и вывернуло.

«Может быть, сойдет за оправдание?»

– Это бывает, – успокоил Латуний, – ну ничего, сейчас поешь мясца…

«Убить его сразу, пока он не успел ничего сделать?! Врезать парализующим заклятием, схватить меч и зарубить мгновенным и точным ударом слева направо, рассекающим грудь и ребра».

Правда, колдуны не пользуются холодным оружием, но ради такого случая я был не прочь изменить правилам, тем более что найденный мной в подвале меч был весьма и весьма неплох.

В конце концов дурнота начала меня отпускать, и мы смогли вернуться в дом. Латуний приглашающим жестом указал на стол.

В принципе все выглядело весьма аппетитно, исключая, разумеется, мясо.

Мои воспитательницы, правда, не гнушалась этой пищей, а Тереса даже очень любила мясцо маленьких девочек. Раз в неделю в ее меню непременно присутствовало что-то подобное.

«Ничто человеческое нам не чуждо», – гордо говорила Тереса и подмигивала мне.

Но у меня ее гастрономические изыски всегда вызывали неприятное чувство.

– Погляди-ка, как забавно, твой приятель так устал, что уснул прямо за столом, – сказал «пророк», – ну надо же. видно, долго вы шли через лес Ну садись наконец и ты, поешь.

– Сейчас сяду, – сказал я и, не спуская зоркого взгляда с Латуния, полез рукой под лавку, где шарил добрых полминуты.

– Ты ищешь меч? – поинтересовался «пророк». Я выпрямился, с неприязнью глядя в него.

– От моей стряпни еще никого не тошнило, излишнее любопытство крайне опасно для здоровья, – сказал он, вынимая меч из-за шторы.

В его крепких больших руках тонкий меч выглядел совсем маленьким.

– Опасно для здоровья есть вот это.

– Ты обижаешь меня, юноша. – Он нахмурился.

– Пошел бы ты к черту, – откликнулся я, – твоя стряпня – настоящая дрянь.

– Ах так! – Он вдруг резко выбросил вперед крепкие руки и прыгнул ко мне, проявив поразительную для такого массивного человека ловкость.

Я резко метнулся в сторону, но могучий отшельник задел меня плечом, я врезался в стену. Его пальцы вцепились в мое горло. Они оказались очень цепкими – удушающе цепкими. Затем он поволок меня к злополучному погребу.

– Ты еще слишком молод, чтобы осуждать меня, – приговаривал Латуний, – конечно, подрасти да и состариться у тебя времени уже не будет…

Я ловко вывернулся и сокрушительно ударил его заклятием огня в грудь. «Пророк» мигом потерял весь лишний вес. Полагаю, что последнее, что он услышал, был резкий свист рассекаемого воздуха. А затем людоед врезался в деревянную стену. Толстые бревна сломались с сухим хрустом, но выдержали. Латуний упал лицом на пол, на его спине быстро росло кровавое пятно. Он был оглушен и полностью побежден.

Еще один бедняга, который встал у меня на пути и которому встреча со мной дорого обошлась.

Я подобрал меч, отбросил ковер, поднял крышку погреба, спустился вниз и попытался оторвать примерзшие ножны от воина королевской гвардии, но ничего не вышло. Тогда я пошарил в карманах висевших на крюках жертв и обнаружил некоторое количество катарской меди. Значит, домик Четырнерия находился вблизи Катара. Насколько мне было известно, в Катаре правил справедливый король, на улицах было спокойно и безопасно. Правда, такой порядок царил в королевстве исключительно потому, что чужаков мгновенно отлавливали и безжалостно карали. Следовало подыскать также пригодную для носки одежду: мои лохмотья имели отталкивающий и жалкий вид. Я придирчиво осмотрел себя и приметил, что раны уже успели затянуться, ожоги тоже почти не давали о себе знать. Перерыв вещевые шкафы и сундуки «пророка», я нашел немало интересных вещиц. Мерзавец коллекционировал наряды убитых. Разумеется, то, что он оставлял для себя, было перешито по мерке Латуния Цизерания, так что большинство одежды оказалось мне велико, но велико – не мало, так что очень скоро я облачился во вполне пригодный дорожный костюм. Он не подходил для светского раута и совсем не годился тому, кто не желает привлекать излишнего внимания, – «пророк» предпочитал пестрые яркие тряпки. Выбирать не приходилось, так что я заткнул глотку своему хорошему вкусу и, чувствуя себя круглым идиотом, выбрался из погреба.

Потом я попробовал разбудить Перена, но он был недвижим, дыхание прерывисто вырывалось из распахнутого сонного рта. Я пощупал его пульс. Сбивчивый, но сильный. Насколько я разбирался в снотворных средствах, доза, полученная Переном, отключила его никак не меньше чем на двое суток. Тогда я на пергаменте, также найденном в одном из сундуков, написал записку Перену, в которой сообщал, что у меня возникла необходимость его срочно покинуть, что милейший «пророк», к сожалению, погиб (страшная, досадная случайность!) и что перед смертью дом вместе с обстановкой он завещал именно ему, Перену по прозвищу Давай. Пергамент я приколол к столу, пробив мечом, который также решил оставить извращенцу – детоубийце.

После этого я немного побродил по дому. Спать мне пока не хотелось. Возможно, сказывалось нервное напряжение. Нервная система у меня, разумеется, не походила на нервную систему обычных людей, но иногда проявляла себя. Оглушенный и недвижимый Латуний Четырнерий валялся на полу. Чего доброго, он очнется и устроит Перену веселую жизнь, сделав мой единственный хороший поступок по его спасению совершенно бесполезным. Тогда я принял решение, ухватил людоеда за ноги и поволок к погребу. Стащил вниз, радуясь приятности звука, когда его голова падала с одной ступеньки на следующую. Разумеется, одной физической силы мне бы не хватило, чтобы осуществить задуманное. Пригодилось умение пространственной левитации, чтобы поднять толстяка в воздух, перевернуть и через мгновение насадить на острый крюк. Послышался хруст, и людоед задергался, как марионетка. Большое лицо его дрогнуло, скривилось, а потом безжизненно замерло. Еще некоторое время подергивались толстые пальцы и ступни ног, а потом жизнь окончательно покинула его большое плотоядное тело.

– Пришли, украли молоточек, убили хозяина, – осудил я себя, покачивая головой.

Меня начала навязчиво преследовать идея, что каждым своим шагом я приносил окружающим одни только неприятности. Всюду, куда я отправлялся, умирали люди и прочие существа. Я нес разрушение и хаос миру. Успокаивала только мысль, что меня окружали такие люди и нелюди, которые эти неприятности заслужили. Впрочем, Перену по прозвищу Давай я принес избавление от плена, за что он должен был быть мне благодарен. А нужно ли ему было это избавление – ведь ему нравилась жизнь, которую он вел?! Мне отчетливо послышался его голос: «Эй, а я просил тебя вытаскивать меня?!» – после чего я окончательно загрустил. Меня немного утешили запасы вина, хранившегося у Латуния Четырнерия. После пережитого выпивка была мне необходима как воздух. Людоед оказался настоящим ценителем хорошего красного вина. Поедая человеческое мясо, он, похоже, с наслаждением запивал его винцом.

Я пил вино и уничтожал запасы съестного – хозяину еда больше не пригодится, а Перену пора самому о себе позаботиться. Не маленький уже.

После вина жизнь показалась мне намного радужнее. Я взлохматил Перена и, поймав на дорожке к дому толстую жабу, посадил ее спящему за шиворот. Когда проснется, пусть «порадуется».

Я решил, что в путь отправлюсь только утром. Следовало выспаться. Соседство мертвого «пророка» и нескольких разделанных туш в подполе нисколько не смущало меня. Не так я был воспитан, чтобы десяток мертвецов смутили мой юный крепкий сон. Мне даже приснилось что-то на редкость приятное. Кажется, три красотки, объяснявшиеся мне в любви. Я благожелательно воспринял их признания и всем трем ответил физиологической взаимностью. В моем сне они ждали от меня именно этого, и ничего другого. Вообще, когда я нахожусь во власти Морфея, все мои фетишные красотки ждут от меня только одного – яростного сексуального напора…

Я завтракал всем, что припас убиенный мной «пророк», а припас он немало, и наблюдал спящего Перена по прозвищу Давай. Он храпел так, что вырывавшийся изо рта воздух приподнимал его верхнюю губу. Струйка липкой слюны вытекла прямо на стол. Но после увиденного ранее такая незначительная мерзкая деталь не могла испортить мой здоровый аппетит. Меня только позабавил вид недавнего пленника и шевелящейся у него под лохмотьями жабы.

Кучу забракованных тряпок «пророка» я свалил на столе. Когда Перен проснется и решит отправиться в путь, одежда ему пригодится. Потом я на сытый желудок выпил два бокала холодного вина. На ночь я убирал его в погреб, поближе к мертвецам, чтобы их скованные холодом тела придали больше вкуса моему утреннему напитку…

Теперь меня ждали новые свершения и подвиги в славном Катаре. Я уже совсем было собрался выйти из избушки, когда мой врожденный инстинкт заставил напоследок выглянуть в окно. От изумления я вскрикнул: напротив дома стоял Латуний Четырнерий. Или его двойник, потому что «милейшего пророка» я похоронил в погребе на железном крюке. Сходство было настолько разительным, что я даже полез вниз, чтобы проверить, не исчезла ли насаженная на крюк гигантская тушка. Но людоед был на месте. Висел себе, свесив ручки по бокам туловища, и за ночь успел хорошенько промерзнуть, лицо его после смерти сделалось гладким и слегка поблескивало – кристаллизовалось.

Незнакомец, подозрительно напоминавший уничтоженного Цизерания Латуния Четырнерия, с недоумением вертел в руках гонг, к которому ранее был привешен молоточек, и, похоже, не мог взять в толк, куда он подевался. У ног массивного бородача я заметил большой холщовый мешок. Что-то бесформенное лежало внутри, в нескольких местах изгибы выдавали очертания человеческого тела. Брат-близнец, или кто он там ему был (черт дери его за ногу!), поводил в воздухе немаленьким своим носом и, могу поспорить, нашептывал: «Кажется, человеческим духом попахивает». Наконец он решительно толкнул калитку, а мешок оставил рядом с заборчиком. Лицо его выражало удивление: наверное, ему никогда еще не доводилось встречать что-либо необычное в этой спокойной местности, уютном мирке двух братцев-людоедов.

С этими любителями полакомиться человеческой плотью следовало держать ухо востро. Я осознал это, когда бородатый здоровяк сделал несколько шагов по направлению к дому и внезапно исчез. Только что он шел по гравийной дорожке и вдруг пропал.

В подобных обстоятельствах медлить не приходится. Я распахнул дверь и помчался к месту исчезновения. Причина того, что он так ловко скрылся от меня, отыскалась мгновенно: в можжевеловых кустах скрывался отвесный темный лаз, куда легко мог впрыгнуть даже такой грузный бородач. Такого проворства никто, конечно же, не мог ожидать от толстяка, но, видно, у него было ценнейшее врожденное или приобретенное качество – чутье на смертельную опасность, после чего все рефлексы его большого тела обострялись. В данном конкретном случае он почувствовал самую смертельную из опасностей – меня. Где теперь должен был вынырнуть уродливый братец Латуния, оставалось любопытнейшей загадкой. Он мог в любой момент оказаться у меня за спиной, а мог выбраться несколькими милями севернее и отправиться восвояси.

Я бегом проделал путь обратно к дому, тщательно запер за собой дверь, придвинул к ней стол, не считаясь с Переном по прозвищу Давай, облокотившимся на него. Он скатился на пол, где и остался лежать, причмокивая губами – сон его сегодня стал более здоровым, чем накануне. За воротом едва заметно шевелилась жаба, что меня повеселило бы, быть может, но не в данных обстоятельствах. Сейчас я испытывал сильнейшее напряжение.

Я стал прислушиваться и уловил едва различимое шарканье, доносившееся из погреба. Либо это крыса, либо мой новый приятель. Я не дал ему возможности самому заявить о своем появлении и распахнул крышку подпола. Почти сразу же он пронзительно закричал. Должно быть, хлынувший вместе с моим появлением свет позволил ему рассмотреть Латуния Цизерания Четырнерия, подвешенного на крюк.

Судя по всему, они с братом были очень близки, потому что он не стал ожидать меня внизу, что было бы с его стороны гораздо разумнее, а прыгнул на меня из темноты, но не застал врасплох. С кем, с кем, а с разъяренным людоедом один на один я мог справиться почти без усилий. Поэтому, когда он ринулся на меня, дорогу ему преградил знак, ощерившийся острыми шипами, вроде того, который я применил когда-то против одного из грабителей в городке, где нам удалось здорово покутить с Ракрутом де Миртом…

Когда через несколько минут я вернулся с зажженной свечой, он был все еще жив. Жестокая штука эти знаки – никогда не убивают жертву до смерти. Знак растворился, бородач лежал на каменном полу и слепо шарил большими ладонями вокруг себя. Он издавал булькающие звуки пробитым горлом. Большие бордовые пузыри вздувались там и лопались. Я прервал его мучения, уронив с небольшой высоты ему на голову огненную глыбу. Череп размозжило.

А я принялся внимательно изучать погреб.

Не знаю, как я мог в первый раз не заметить подземный ход. Он был замаскирован обычным грубо сделанным дощатым щитом, заледеневшим с одной стороны. Когда несчастный двойник Четырнерия проник в эти стены, щит он отбросил. Я прошел со свечой тот же путь, что и он, и выбрался наружу рядом с гравийной дорожкой, испачкав одежду, с которой уже успел свыкнуться. Все бы ничего, но можжевеловый куст разодрал мои бордовые штаны с бело-голубыми цветами. Надо же, а ведь они выглядели совсем как новые, хотя уже были у людоеда в употреблении. Я стал сильно переживать из-за своей глупости: надо же было забраться в абсолютно пустой подземный ход и ползти по нему в надежде обнаружить что-нибудь стоящее. А теперь я снова без штанов.

Потом я вспомнил про мешок, стоявший у калитки, и поспешил туда, чтобы посмотреть на его содержимое. В мешке оказался мертвый монах в удобной рясе, она была сшита из серой плотной и теплой ткани. В рясе даже имелось несколько карманов. В одном из них я обнаружил подробную карту местности с обозначением ближайших населенных пунктов, как крупных, так и совсем небольших. К карте прилагалось письмо. Его автор избрал адресатом высокопоставленное лицо в просвещенной Миратре, которому надлежало принять брата Жарреро с почестями и препроводить его на богословский диспут, бывший целью его путешествия. Здраво рассудив, что ничто в этом мире не происходит просто так, я облачился в рясу умершего монаха, взял письмо и карту и двинулся прочь от жилища двух убитых братьев-людоедов. Больше меня ничто не могло задержать в этом мрачном месте. Единственное, что я сделал напоследок, это положил в дорожную сумку немного провизии и перекинул ее через плечо.

Дорога начиналась сразу за домом. Она огибала кусты и устремлялась на северо-запад, теряясь в лесу. На всякий случай я прислушался, не доносятся ли из чащи причитания и стоны дроф, и, когда убедился, что воплей и перешептываний не слышно, быстро пошел по тропинке.

Несмотря на то что я руководствовался картой и все время сверял направление движения по случайным ориентирам, вскоре я понял, что заблудился. Только что я топал по четко прорисованным местам – и вдруг мне стало ясно, что на карте изображена совсем другая местность и до нее еще необходимо добраться, чтобы сориентироваться. Как горемычного брата Жарреро занесло так далеко?! Впрочем, я тоже блуждал в этом проклятом лесу уже очень давно. Лес был как будто заколдован, он заставлял путника сбиваться с дороги, направлял его в непроходимые дебри.

Доверять словам людоеда о том, что до Катара рукой подать, по вполне понятным причинам не следовало. Единственное, что я мог сделать в этой ситуации, это продолжать двигаться в одном и том же направлении. Логично было бы предположить, что рано или поздно я выберусь к какому-нибудь городу.

Скоро тропинка стала разветвляться. Потом я понял, что иду по звериной тропке, попробовал вернуться, но вскоре исчезла даже тропка. Лес словно издевался надо мной. Я стал яростно ругаться и проклинать несправедливость судьбы, столь неблагосклонной ко мне. Еще несколько часов я бесцельно блуждал в поисках тропинки, а потом продолжил движение на северо-запад. По крайней мере, направляясь туда, я удалялся от дроф. Уже одно это обстоятельство указывало на правильность выбора направления.

В рясе монаха мне было тепло и уютно. Эти служители бога, хотя и утверждают, что ради своей веры готовы поступиться многим и претерпеть любые муки при жизни, на самом деле очень любят комфорт и удобство.