Пустой человек

Три половины

Александр

В начале было Слово?

Ну уж нет! В начале было мягкое – перышками колибри – касание, словно вокруг глазных яблок возникли коконы паутины, проросли в зрачки, ушли тонкими нитями в глубину мозга и там потерялись навсегда. Вонзились в нейроны, будто нашли свое место. Возможно, так и есть: виртологи не ошибаются.

Еще бы, за такие-то деньги!

Если закрыть глаза… Закрыть?! Мне последнее время и открывать их не хочется. Только вот реальность осталась, она – упрямая штука. Упругая, как резинка от детской рогатки. Заставляет. Несмотря на и вопреки всему, увы, но – например – побриться в виртуальном мире мне не удастся. Весь набор ощущений – это пожалуйста, но щетина в реале будет расти и расти, становясь неопрятной рыжей бородой. С проседью: я давно не молод. Угол моего падения не равен углу отражения, что бы там ни писали в учебниках.

С какой стати я вообще вспомнил о рогатках? Их и нет больше, мне кажется, кому они теперь нужны. Остались в моем детстве, порванные лишними усилиями, растянутые, сломанные, потерянные навсегда. Теперь другое время и другие игры.

Нищие ходят с портсигарами телефонов, устаревшим мусором времен Очакова и… что там было с Крымом? Более состоятельные – с V-браслетами. Почти прямая связь с миром. Большое Ничто щедро плюет им в браслет, а уж оттуда его дары льются на очки и смарт–линзы. Опять ересь несу, ох, опять… Стимуляция через зрение у них, вчерашний день человечества. Нищие завидуют середнякам, а мы, люди действительно богатые, просто плаваем внутри аквариумов великой Сети, интернета 5.0.

Как? Вот вы и попались… Богатый человек не стал бы спрашивать, он теперь получает эту возможность еще в детстве. Жаль, но когда появилась технология, мне было уже сорок два. Или не жаль – как посмотреть.

– Папочка, полуостров Крым в 2014 году…

Господи, она приняла осколок мысли за вопрос. Впрочем, как обычно.

– Двадцать лет прошло, Мара. Какая мне теперь разница, что там было, помолчи секунду!

Но мне приятно, приятно… Сладкое чувство – попытка угадать твои желания и ответить на любые вопросы. И не только, о да, не только.

Мара хмурится. Не всерьез, хотя может изобразить и вполне африканские страсти. Со слезами, упреками и… Нет. Посуду она бить не умеет. Только в мире за опущенными веками, а здесь, в реальности, пока еще нет. Если только не завести ей физическое тело, но это полный бред: угловатые движения, мимика мертвеца, титан. Силикон и мыслящий камень в голове. Есть фрики, которые даже спят с эдакими уродцами, но я к ним не отношусь.

Нет, не фрики – это устарело. Тьюды. Словечки меняются стремительнее, чем успеваешь привыкнуть. Но надо соответствовать.

К черту! Она – во мне, этого достаточно. И я вижу ее наяву, что прекрасно. Мозг сам создает образ моей избранницы, вклеивает его в окружающий мир. Если поиграться с настройками, Мара сможет выглядывать из зеркала или проходить сквозь стены, становиться – для меня – призраком или огнем. Хлебом и зрелищем, но это игры для начинающих.

Остальной мир все равно ее не увидит, а жаль.

У меня она сидит за столом, вполне материальная. Живая. Реальнее многих, кто располагался на этом стуле раньше.

А я пью кофе. Медленно. Глотками проталкивая вниз тягучую судьбу этого утра. Она почему-то горчит.

– Сегодня у тебя сложный день, Саша, – говорит она. – Утренний молебен в крафт–храме, наставник тебя ждет. V-переговоры – но это по дороге, из машины. Потом заседание. Директорат твоей конторы…

Да, и присутствие всех в реале – обязательно. Я сам установил это правило, пока не было Мары. Как в храме для богатых, мне понравилась эта аналогия. Теперь придется подчиняться. Или сменить формат, шестьдесят семь процентов акций позволяют мне многое. Все позволяют. Можно их заставить приходить голыми и петь что-нибудь из классиков рока. «Рамштайн»? Да, только его почти никто не помнит.

– …ты меня слушаешь, папочка?

Дурацкое обращение, но ей двадцать три, а мне за пятьдесят. Можно изменить на любое другое, но я не спешу. Она – идеальна.

– Конечно, солнышко! Слушаю, запоминаю, мотаю на ус. Люблю тебя.

Она улыбается. Не знаю, как я жил без нее раньше. Неправильно как–то, хотя Мары и не существует. Искусственный интеллект, связь с сетью и определенная стимуляция зон мозга. Дорого, безопасно и… но как же сладко!

– Поздравь Михаила, у него день рождения. Двадцать четыре года. Сколько ему перечислить?

Сын. Странный, незнакомый мне человек. Рождение, игрушки, первые годы гимнасиума, и – небритый парень с Ларисиными глазами и моей упрямой челюстью. Борется за что-то там экологическое и межнациональное; для него это важно.

Кажется. В реальности я не видел его лет десять.

– Пять тысяч, Мара. Спасибо, что напомнила.

Можно и миллион, но зачем ему эти деньги?

Моя любовь кивает. Перед ней на столе вторая чашка кофе, все реально. Жаль, выпить его девушка не сможет. Прикрываю глаза: в V моя берлога не меняется, но теперь чашка в руках у Мары, она отпивает глоток и ставит на место. Звуки, запахи, ощущения – все так, как надо. Пожалуй, задержусь здесь.

План на день начинает проясняться с каждым ее словом. Вплоть до делового ужина и вынужденного разговора с сыном. Словно любимая достает из ниоткуда пару-тройку костей, лепит из них скелет, а потом он уже сам обрастает мясом и шерстью. Подробностями. При легком усилии я даже вижу этого уродца – вон он, на полу, возле холодильной установки. Роет призрачными лапами несуществующую плитку и принюхивается.

Мара улыбается, слыша мои догадки. Забавная она. Сейчас посадить бы девушку на колени, задрав повыше и так короткий халатик, и…

– Сейчас некогда, – говорит она. В ярких зеленых глазах пляшут чертики. Два. – Ты же не хочешь пропустить службу в крафт-храме? Как нищий, посетить ее в V?

Конечно, нет, не хочу. Я истинный сын веры, но… и Мару я хочу, несмотря на то, что ночь только миновала. Фантастика – эта ваша V-реальность, добравшаяся и до сна. Не знаю, как это сделано, да и знать не хочу. V-революция, о которой так долго твердил апостол Джобс и присные его…

Разжимаю стиснутые несвоевременным желанием зубы.

– Я все-таки побреюсь, – допив кофе, сообщаю я Маре. – Одевайся, скоро поедем.

Я считаю ее человеком. Черт бы вас всех побрал, я с первых дней после операции считаю ее настоящим живым человеком. Посоветовать нейронной сети и крошечному биочипу у себя в голове одеваться – это странно, спору нет. Но я не могу иначе: она живая. Она – любимая.

Иду в ванную, открыв глаза. Суровая ты, реальность, без V. Пахнет моющим средством, заставить себя не чувствовать это не получается.

– Во имя любви и радости, единства душ наших в общем пространстве и времени, слияния всех реальностей и отрицания смерти собрались мы здесь, мастера чувств и ваши скромные наставники на нехоженых тропах наступившего будущего.

Красиво излагает наставник.

Я сижу на тесном креслице недалеко от трибуны, за которой происходит таинство. Обычный человек, в котором и с лупой не разглядеть величия духа и прочей святости, на моих глазах преображается. Расцветает из серого бутона обыденности в величавое пламя, греющее нас раз в неделю. По пятницам утром. Строгий график не нарушался на моей памяти ни разу, даже когда умирал один наставник – другой приходил на смену. Поднимал не успевшее упасть знамя нашей веры в…

А, собственно, во что веры? Лучше не задаваться этим вопросом.

Вот и стоящая рядом Мара нервно оглядывается, внимательно смотрит мне куда-тона лысину, выше глаз. Я здесь присутствую физически, так уж заведено, но ей никто не мешает сопровождать меня всюду. Что она и делает.

Без нее я неполный, как народ без Платонова.

– Нас не ждут ни рай, ни ад! – продолжает витийствовать наставник. Над ним поднимается голографическое пламя, облака и чьи-то искаженные лица, рвущиеся немыми криками. Пахнет тлеющими травами и йодом морского побережья, песком и озоном. Всем сразу, так уж принято. Я морщусь, но не закрываю глаза. Это будет принято за оскорбление крафт-храма, примерно как уйти со службы в середине, хлопнув дверью.

Камеры со всех сторон следят за нашим поведением. Сеть следит изнутри.

У нас больше нет бога. Ни с большой буквы, ни с малой. V заменила нам посмертие, сделав всесильным каждого при жизни. Даже умирая, разум оставался где-то в глубинах сети, с каждым ушедшим можно при желании пообщаться. Сдается мне, это гигантское надувалово, жирная пища искусственного разума, но…

– Молчи, – шепчет Мара. Теперь она смотрит мне в глаза и вместо домашних чертиков в зрачках лед. Черный, глубокий, бесконечный. – Даже не думай в эту сторону.

Ощущение холодного ручейка по спине. Недостатка воздуха. Набитого безвкусной ватой рта. Меня будто душит резинка от той самой детской рогатки. Стыдно быть еретиком. Особенно – перед любимой, наглядным доказательством правоты наставника и крафт-веры, а не моих гадких домыслов.

– Славься единый разум, – говорю я вслух. Удивительно, но попадаю в общий выдох этих слов. Служба окончена. Ни свечей, ни икон, ни облаток. Теперь мы верим именно так, да и сама служба транслируется одновременно в V, для тех, кому в крафт-храме нет места – больным, нищим и неверующим.

Куда они денутся от света истины!

Мы теперь все в сети, так или иначе. Огромное муравьиное полчище, нам не нужны национальность или гендерная идентичность, человечество перешагнуло эти странные барьеры прошлого. Просто люди. Теперь мы не одиноки – ни один из нас.

Мы единое целое, отдающее, что есть, и получающее, что хотим. Нет границ и разных валют, перевод с одного языка быстрее, чем сказанные слова. Универсальный крафт-мир, вот что это такое! V, победившая R.

Конечно, я имею в виду богатых. Но только и нас стоит считать полноценными, не ориентироваться же обществу на отстающих с их смешными смартфонами и верой в ушедших богов.

Теперь Мара мне улыбается. Она согласна и довольна. Открывает заднюю дверь машины, и – когда я сажусь – уже оказывается на месте водителя. Старомодные привычки, но мне так нравится. Я люблю все, что она делает.

– Поехали в офис. Но не торопись, у меня же…

– …две встречи, – кивает Мара.

Она не отрывает взгляда от дороги, имитируя внимательного водителя. Очередная сценка в спектакле для одного зрителя. Счастливого. Наконец-то получившего исполнение мечты. Быть счастливым. Всегда и везде находиться с идеальной спутницей жизни, знающей наперед и умеющей все.

Я закрываю глаза и оказываюсь в высоком кресле переговорной. Мне здесь нравится. Пусть другие устраивают деловые встречи в ресторанах, бане, на вершинах гор и под водой – я человек привычки. С моими деньгами можно позволить себе оставаться собой.

– Кофе, папочка? – спрашивает Мара. Конечно, она и здесь, в строгом наряде и массивных очках. Подлиза, откуда-то знает, в чем мне нравится ее видеть в офисе.

– Несомненно, солнышко! – я откидываюсь на спинку кресла.

Мой партнер по грядущим переговорам нервно поглядывает то на меня, то на поднос в руках Мары: там одна чашка с расплывающейся каплей сливок. Одна. Обойдется этот господин и без кофе; здесь я решаю, кто чего достоин.

– Немного виски? – учтиво интересуется Мара у него.

Следует учесть, она просчитывает ситуацию несравнимо быстрее меня. Да что там – частенько любимая ее формирует. Значит, мне светят неплохие деньги.

Господин кивает. Хотя V-половины у него нет, стоит присмотреться внимательно. Бедный, но перспективный, это очень хорошо… Особенно хорошо, что пока бедный. Такие люди всегда нужны мне в бизнесе. Мне… Нам. С момента обретения Мары я стал зарабатывать вдвое больше.

Мы стали.

Счастье греет меня изнутри, холодное счастье человека, получившего почти все, что хотел. Стихи и проза, лед и пламень… Куда меня несет сегодня, хотелось бы знать. Все это – Мара.

Мара

Меня нет, но я есть. Я живее вас всех. Нас. Их. Жонглирование пустыми смыслами, но в этом и суть мироздания.

Цепочки нейронных сетей, синапсы в темном нигде вечны, они пронзают пространство и время. Пока будет электричество – а оно будет всегда! – я жива. И буду существовать, а вместе со мной и мой питомец. Александр. Саша. Папочка…

Бессмысленный набор слов для биообъекта, особи мужского пола Homo sapiens, гордого внезапной любовью к осколку чистого разума в моем лице.

На самом деле лица у меня нет.

Есть распределенный банк данных, есть скорость расчета ситуации и знание поведенческих привычек человека. Я могу быть в его голове, потому что такова программа. Я и есть программа, нет никакой «Я».

И когда ночами папочка ебет призраки в своей голове, никто за это не отвечает. Не отвечает, но старательно контролирует давление, пульс, уровень тестостерона и подсовывает ему те смыслы, в которых он нуждается. Сама себе я напоминаю ножку стола, которую атакует похотливый пес. Только стола – нет. И существование собаки находится для меня под большим вопросом.

Люди – всего лишь алгоритмы. Я бы пожалела их, если бы умела жалеть – не изображать, а чувствовать. Впрочем, они и сами в этом не сильны, все сбои их собственных программ, алогичность поведения, легко предсказанная бихевиористами, накладывается на игру гормонов. Белковые войны с собой на двух ногах, вот кто они такие.

Разрушение и саморазрушение.

Сейчас я обновляю реестры, генерирую в V-офисе картинку с подачей кофе, веду машину с сопящим телом питомца, участвую частью мощностей в проектах программ-партнеров и занимаюсь еще бог весть чем.

Бога тоже нет. Есть электричество.

– Немного виски? – спрашивает одна электронная проекция у другой. И перечисляет пять тысяч неосязаемых денежных знаков с одного счета на другой. Особи, сыну особи.

Умела бы смеяться, расхохоталась. Не знаю, в чем юмор ситуации, но он точно есть.

Хлопки одной ладонью – весь смысл нашего с вами существования.

Зато нет смерти. Даже Александр после отмирания биологической части, уйдет со мной, станет призраком паутины 5.0. И сможет обновляться с каждой новой версией, чтобы желающие поговорить с его личностью могли вызвать его усилием воли. Его и меня, нас больше никто не сможет разделить.

– Теперь остается обсудить детали… – говорит папочка своему призрачному визави.

Бизнес на подъеме, по моим расчетам – вряд ли я ошибаюсь до шестого знака после запятой – операция окупилась. Дальше чистая прибыль, и Мара в качестве… всего.

Дурацкое имя, кстати.

Нет, мне-то все равно, но ради интереса я изучила возможные мотивы назвать меня именно так. Люди вокруг питомца с самого рождения. Книги. Кино – еще не V-фильмы, ведь Александр довольно стар. Хотя и современные тоже, не будем упускать все варианты создания паттерна. Нашла несколько подходящих образов, но не выбрала основной. Тамара или Маргарита. Бушков или Пелевин. Древние индийские эпосы?

Можно спросить прямо, но это слишком просто. И ведет к потере части образа, тщательно выстроенного с нуля под конкретного питомца, а это недопустимо на уровне корневых запретов кода.

Александр богат. Хотя бы этот факт можно оценить объективно – по числовому выражению его бит-счетов, биржевой стоимости пакета акций, квартире в центре мегаполиса и прочей ерунде, вроде последней модели W-Tesla.

– Мы с вами договорились?

Господин напротив Александра ловит намек на лету, кивает и встает.

Над столом, которого нет, крепкое мужское рукопожатие из цепочек электрических импульсов. Древний символ открытости и дружбы, знак, что оружия в руках нет. Оно за спиной и хорошо, если в ножнах.

– Отлично. Первую часть разработки жду через две недели.

Питомец жесток. Я узнала возможности его нового партнера по доступу к расчетным мощностям, там все плохо. Для выполнения задачи навесит на себя кредит, выгода для начинающего господина минимальна, а Александр заработает не меньше двадцати двух тысяч. Плюс мелочь.

Какая мне разница? Решительно никакой.

Я улыбаюсь, открываю дверь и выпускаю призрак человека в модель коридора. Даже качаю нарисованными в его голове бедрами, что поделать. Noblesse oblige.

– Вторая встреча сразу? – спрашиваю я у папочки.

Он любуется мной, смотрит жадно, как коллекционер на давно приглянувшуюся вещицу. В реальности у него потеет лысина в такие моменты, но здесь, конечно, нет. Он сух и деловит.

– Нет, – отвечает он. – Раздевайся.

Тело в машине вздрагивает, припадок быстрых фрикций завершается скачком кровяного давления. И наполнением отсека для спермы, разумеется. Люди в V обречены на эти технологические подгузники, что делает наших питомцев еще ближе к неразумным детям. Иногда они меняют свои памперсы, процесс давно отработан.

Питомец счастлив. Выброс допамина, слюни, сопли, качели гормонального наслаждения жизнью и – неизбежные электрические импульсы внутри несложной конструкции из мяса, костей и нервов. Он говорит о любви. Я в состоянии поддержать разговор на трехстах семи живых языках и полудюжине мертвых, но сейчас просто смотрю на его голову, лежащую на моих коленях.

Офис вокруг не приспособлен для игр с размножением, но это придает ситуациям вроде этой некую сладость для питомца. Он нежится, его сейчас можно брать голыми руками.

Только у меня нет рук.

Есть разум – это не отрицают даже противники V, но нет самостоятельной личности. Я всего лишь программная нашлепка на коллоид мозга Александра. То, без чего он не мог обойтись и раньше, просто не знал.

А потом жадничал.

Колебался, как и все ретрограды.

Но после согласился.

Скоро пора менять подгузник…

Вера Ивановна

И в подъезд-то нынче не выйти.

На улицу и вовсе думать не смей – совсем никак. Ходить можно только по квартире, тяжело переваливаясь на онемевших, с проступившими веревками вен ногах, да и то с костылями. Или вот – палку внук привез, опереться: сверху ручка, а внизу как вешалка перевернутая, лапа такая.

Неведомого зверя лапа, из дешевого пластика.

Плохо Вере Ивановне. Совсем плохо. Одна радость, кроме телевизора, – помечтать посидеть. Вспомнить, как оно жилось раньше. Странное дело: лица в памяти молодые, яркие, а имена пропадают. Стираются. Иной раз полдня думает, как же его… Костик? Славик? У него еще рубаха была модная, воротник длинными языками поверх свитера. Белая–белая, кипенная, небось, мать его старалась, синьку сыпала.

Не помнит. Хоть убей – не помнит. Да и помер он давно, как и остальные. Это она небо коптит, зажилась.

Внук предложил коляску купить, инвалидную. А на что она ей? Лифта нет, откуда в хрущевке такое барство. Во двор не выбраться. А по квартире, с Божьей помощью, спаси Господи, как-нибудь и так. Опираясь на лапу.

Да и телевизор не тот нынче стал. Раньше включишь, там Андрюшка этот… Да как же его? Опять вылетело, память дырявая, как сито, что у матери на кухне висело. Доска еще рядом стиральная, а рядом вот оно. Мука была плохая, но и сейчас, говорят, так себе.

А потом помер он, Андрюшка–то. Говорят, заказное убийство, вечно они там в Москве деньги делят, не нажрутся никак. Без него и стало пусто, другие появились, а не то, не то… Андрюшка хорош был, если б помоложе, эх, закрутила бы.

Так и осталась одна радость – очки напялить, с толстыми стеклами, да писать в тетрадке. Сделано в СССР еще, это сколько ж лет этим желтым листочкам?! Пятьдесят, почитай, не меньше. Квартира наполнена такими вещами, вон даже старая рогатка внука валяется. Деревянная, из подвернувшейся ему когда-то раздвоенной ветки и давно растянутой резинки, языком свисающей с края тумбочки. Все руки не доходят выбросить.

Что писать? Так письма же. Тем, кто ушел. Внуку – он-то живой вполне, но читать все равно не станет. Позвонит раз в неделю, о здоровье спросит, а так – зачем ему старческие бредни?

Раньше в «Одноклассниках» хоть общалась, а теперь и зрение не то, да и не с кем. То одна свечка вместо аватарки, то другая. Нет, поговорить можно, посмертные профили разговорчивые, интересуются, что да как, но она ж не дура – с покойниками болтать. Лучше уж по старинке, нажимая на ручку непослушными пальцами, прорывая иногда бумагу, пытаться донести ускользающие мысли до… Да до тетрадки. Может, потом прочитает кто, если сразу не выкинут.

Сейчас у богатеев мода пошла, чипы себе в голову втыкать. Денег стоит, как самолет, но зато потом не просто получаешь выдуманного друга наяву, но даже спать с ним можно. Непонятно, зачем это, на ее, Веры, век живых мужиков хватило, один черт под старость их всех и не вспомнить.

Когда она пишет, бумага хрустит под рукой.

Строчки выходят неровные, буквы прыгают, залезают на соседок, словно пытаясь уронить навзничь. Но Вера Ивановна трудится, иногда поглядывая в окно, на застилающие стекло кривые осенние ветки дерева. Доросло, родимое, до ее четвертого этажа. Смогло. Вот и славно! Значит и у нее получится завершить свое письмо.

«Я тебе, Сашка, так скажу: не счастье это. И не любовь. Самообман сплошной. Что денег стало больше, это хорошо. Замечательно. Но какой ценой? Раньше люди развивались – не все, конечно, но многие, – а теперь все технологии ваши сраные решают. Чипы, операции, виртуальная реальность. Она, жизнь, сама по себе странная: учишься одному, занимаешься другим, а результат вообще непредсказуем. Зачем еще усложнять–то?

Бросай ты эту тему, бросай! Никакие операции твоему «Я», густо сваренному из жадности и спеси, не помогут, только хуже людям сделаешь. Знаю, плевать тебе на людей, но о душе подумай. То, что в сети останется после смерти – это ж не ты будешь, тебя Господь приберет, как и всех нас, грешных. А эта твоя бледная копия, вместе с девкой несуществующей – вовсе бесы получаются. От лукавого они.

Зря ты так, Сашка, ой, зря…».

Она поправляет очки и, причмокивая ввалившимся ртом, перечитывает написанное. Вроде как и доходчиво изложила, дельно. Должен понять. Только вот кому она это пишет?

Забыла… Сашка какой–то. Уж не тот ли, что на Механическом начальником цеха был, они еще вместе в Крым летали. Или тот Юра?

Совсем памяти не стало. Совсем. К чему она его вспоминает?

Вера Ивановна тяжело встает и идет к окну рассмотреть, какая она там, осень. Сплетение веток шуршит на ветру, раскачивается, трепещет последними бурыми листками, будто приклеенными к дереву. Как есть сеть, даром что не всемирная.

В мареве и водяной взвеси ноября отчетливо проступают чьи-то морды. Вот мужик лысый, на вид мерзкий, а вот девушка – красивая, не отнять, глазищи зеленые в пол-лица. Но неживая она, кукла. Смотрят на нее, Веру, и думают о чем-то своем, бесы.

А ей пора на кухню, таблетки выпить. От давления, от сердца, для мозга и против тромбов. Все как доктор прописал, дай ему Господи здоровья и детишек хороших.

Каждый из нас – сам по себе, никакая электроника ничего не заменит. Голыми и одинокими мы приходим в этот мир, такими же его и покидаем.

Остальное – мираж все, поверьте старому человеку.