Пункт проката

Глава 7 В лапах

Не знаю, как для кого, а для меня посадка — самое мучительное дело. У меня закладывает уши. Остальные могут болтать, читать газеты, глядеть в иллюминатор, чихать, ссориться, играть в шахматы и делать тысячу разных дел. Я в это время лежу, откинувшись в кресле, разеваю рот, как рыба, выброшенная на берег, и тщетно пытаюсь натянуть на лицо выражение мужественного равнодушия к опасности.

Все говорят, что это предрассудок и при посадке уши закладывать не может. Охотно верю, что у остальных людей именно так и бывает. Может быть, у них вообще никогда не закладывает уши, даже если по ним (по ушам) хорошенько хлопнуть дверью. Я допускаю также, что им, (не ушам, а остальным людям) нет нужды натягивать на лицо выражение мужественного и презрительного равнодушия, потому что с этим выражением они лежали уже в колыбельке. Все это, повторяю, я вполне готов допустить.

Но смеяться и подтрунивать над человеком только за то, что во время посадки он обильно потеет… Это в цивилизованном обществе просто недопустимо! И я каждый раз заявляю об этом твердо и решительно — после того, как посадка заканчивается и бортпроводницы окончательно приводят меня в чувство. Потому что для меня превыше всего справедливость, а не жалкие страдания двух-трех соседей-пассажиров, которым я, видите ли, испортил все удовольствие своими охами и стонами! Надо следить за собой, а не за чужими ушами, — такова моя платформа, и я с нее не сойду никогда.

На удивление, посадка на планету Большие Глухари прошла довольно гладко — если не считать того, что нас основательно тряхнуло, когда раскрылся парашют. В остальном все было в порядке.

Настораживало одно: мы очутились в полумраке, хотя садились, вроде бы, на освещенную сторону планеты.

— Похоже, у них уже ночь, — сказал я Григорию. — Быстро как-то…

— Скорее, сумерки, — озабоченно отозвался робот. — Скафандр будете надевать?

— Обойдусь. Проверь-ка лучше воздух.

— Воздух в норме. Вы бы там поосторожнее… Мало ли…

— Тебе, Гришутка, нянькой работать, цены бы не было, — заметил я, открывая входной люк. — Заочной, разумеется. Ну, пока, не скучай тут.

С этими словами я вышел из корабля. Вслед донеслись «Сибирские страдания» в исполнении народного хора им. братьев Заволокиных. Все-таки Гриша успел привязаться ко мне за эту неделю. Да и я, признаться, тоже.

Как любит повторять Григорий, вышла ошибочка. Это насчет темноты. Тайна рассеялась, едва я сделал пару шагов и уткнулся носом в плотную ткань парашюта. После посадки он упал на корабль и накрыл его, словно колоколом.

Какое-то время я блуждал среди складок, наподобие начинающего артиста, впервые попавшего за кулисы и пытающегося прорваться сквозь занавес к рампе (где, как он думает, его ждут слава, благодарные зрители и растроганные критики). Наконец я догадался опуститься на корточки и, пользуясь головой как тараном, выполз на свободу.

Яркий дневной свет ударил по глазам, едва голова вышла наружу. Насколько хватало взгляда, расстилалась унылая степь, местами поросшая чахлыми кустиками.

«Вечно все переврет», — беззлобно подумал я о роботе, утверждавшем, будто «Б. Глухари сплошь покрыты лесами».

Я обошел вокруг корабля. Во все стороны простиралась та же скучная степь и только вдали, на самом горизонте виднелось какое-то темное пятнышко. Кругом не было ни души, а значит мои надежды на ремонт двигателя и нормальный обед из трех блюд откладывались на неопределенный срок.

— Куда, интересно бы знать, подевались все эти хваленые 150 миллионов жителей! — произнес я в сердцах и с размаху уселся на глинистый плешивый бугорок, предварительно согнав с него ящерицу.

На чужой планете можно ожидать всякого, и в принципе я был готов к неожиданностям. Но все же вздрогнул, когда из-под бугорка раздалось ворчливое:

— Места другого не нашли? Совсем обнаглели, на головы садятся!..

Я спрыгнул со своей кочки и сказал: «Пардон!»

— И главное, каждый говорит «пардон», — сварливо добавили снизу. Сначала — на голову, потом — пардон!

— Виноват, я не умышленно… Так как-то… само получилось. Приношу тысячу извинений!

— С кем имею честь? — спросил мой невидимый собеседник.

— Колмагоров Вениамин, — отрапортовал я. — Прибыл с Земли. Физик. В настоящий момент в отпуске. Нуждаюсь в ремонте и питании.

— Вот и врете, — равнодушно ответил бугорок. — Во-первых, с Земли никого здесь не бывает, а во-вторых, физика отменена.

— Как, то есть, отменена?

— А так вот, отменена и все.

— И Ньютон отменен? — я мало-помалу начинал закипать.

— И Ньютон.

— А Эйнштейн?

— И Эйнштейн.

Я уже кипел вовсю.

— Извиняюсь, а химию у вас не отменили?

— Отменили, — еще равнодушнее ответил бугорок.

— Позвольте! Как-то странно все же…

Под кочкой зевнули. Я понял, что разговор не доставляет удовольствия тому, под бугорком, и поспешил переменить тему беседы.

Самым светским с древних времен считается разговор о погоде. Это справедливо. Весьма сложно вывести собеседника из себя невинными рассуждениями о переменной облачности или антициклонах, зачем-то перемещающихся к южной части страны. Гораздо проще нарваться на спор, заведя речь о хоккее, женщинах или, не дай бог, о политике. Каждый мнит себя специалистом в этих основополагающих, краеугольных областях и доказать ему что-либо невозможно — даже если вы сами хоккеист, женщина или, не дай бог, политик.

Сердить своего подземного собеседника я не хотел. Я хотел добраться до ближайшей столовой. Поэтому я изобразил на лице светскую улыбку (вдруг смотрит!) и промолвил:

— Сегодня довольно тепло, вы не находите?

И тут же пожалел о сказанном. Даже под бугорком трудно не заметить, что наверху по крайней мере сорок градусов жары.

С непередаваемым сарказмом невидимый собеседник ответил:

— Нахожу. Что еще вы имеете сообщить?

— Э-э-э… суховато у вас тут, — продолжал я, делая ошибку за ошибкой. — Пожалуй, небольшой дождик… э-э-э… освежил бы атмосферу. Не правда ли?

Мое замечание вызвало бурную реакцию. Под кочкой закряхтели, заворочались, залязгали чем-то металлическим — должно быть замком. Бугорок дернулся и поднялся вверх. Из люка последовательно появились: всклокоченная каштановая шевелюра, закрывающая лоб, два маленьких хитрых глаза, длинный нос, на котором вольготно устроились сползшие очки; завершала картину остренькая бородка из числа тех, что придают лицу несколько вольнодумное и задиристое выражение. В целом физиономия незнакомца выражала живейшее любопытство, перемешанное с иронией.

Я подумал о дымящемся бифштексе с яйцом и учтиво поклонился.

Незнакомец, не вылезая из люка, отвесил мне насмешливый поклон и спросил:

— Вы это всерьез насчет дождя? Или так сболтнули?

Мне очень не нравится, когда чужие люди говорят, будто я болтун. Но я еще раз подумал о бифштексе и корректно ответил:

— При такой жаре вполне естественно желание немного освежиться.

Незнакомец посверлил меня своими гляделками и торжественно произнес:

— Гарантирую вам исполнение вашего вполне естественного желания в течение… — он взглянул на часы. — В течение ближайших десяти минут. Вы постоите тут или пожелаете спуститься ко мне?..

В его вопросе явственно ощущался подвох. Я взглянул на небо. Наползали тучи. Легкий ветер мазнул по щекам. Повеяло чем-то едким.

Все мои друзья в один голос утверждают, что у меня острое чутье на всякого рода неприятности. Действительно, у меня есть все основания гордиться этим качеством, и я не скрываю своей гордости ни от кого. Правда, друзья обычно добавляют, что чутье неизменно приводит меня к неприятностям, которых обыкновенные люди (без чутья) успешно избегают. Но на то они и друзья, чтобы говорить гадости. Ведь хорошую полновесную гадость можно сказать только близкому человеку. Остальные просто не потерпят! Поэтому мы так любим наших друзей.

Чутье не подвело и на сей раз. Поколебавшись, я оглянулся на корабль, молчаливо торчащий шагах в двадцати, и решительно нырнул в люк. Незнакомец любезно посторонился.

— Только на замок не закрывайте. Душно, знаете ли…

— Здесь кондиционер, — сказал незнакомец. — Не желаете спуститься вниз, в конуру? Ах да, вы же хотели освежиться под дождичком…

Он прикрыл люк, оставив небольшую щель. Вскоре по крышке забарабанили первые капли. Незнакомец с откровенной усмешкой глядел на меня и помалкивал.

«Странный тип, — подумал я. — Да не буду я сидеть в этой норе!»

Приподняв крышку плечом, я попытался выглянуть наружу. Незнакомец тут же с силой дернул меня за куртку. Мы не удержались на узенькой лесенке и скатились вниз, в небольшую комнатку с бетонным полом. По-моему, незнакомец при падении крепко стукнулся грудью, но не обращая внимания на боль, принялся лихорадочно осматривать меня, бормоча:

— Не задело? Не задело?..

— Если кто меня и задел… — с возмущением начал я, но тут же скривился от сильной боли. На тыльной стороне ладони в двух местах кожа была словно прожжена насквозь, до кости. Чуть выше, на рукаве, зияла здоровенная дыра. Моя старая куртка выручила остолопа-хозяина (вот и ругай после этого синтетику).

— Что это было? — простонал я.

Незнакомец, не говоря ни слова, деловито достал с полки аптечку, обильно намазал обожженные места пастой из тюбика (название я не разглядел) и хорошенько обмотал руку марлей. Затем усадил меня в единственное имевшееся в комнате кресло, а сам устроился напротив.

— Вы в самом деле с Земли? — спросил он тихо.

— Да откуда же еще! — я еле сдерживался, чтобы не завыть от боли. Землян никогда не видели?

— Первый раз, — все так же тихо произнес незнакомец. — Обычно вас к нам не пускают. Вы-то как сели?

— Взял да и сел. Что тут за фокусы с дождями?

— Кислота, — коротко ответил он. — Это бывает.

— И часто?

— Как когда, — ему явно не хотелось распространяться на эту тему. Расскажите лучше, зачем вас занесло сюда. А я пока приготовлю поесть. Правда, кроме дыма, у меня почти ничего нет…

Я начал было обстоятельное повествование о путешествии на «Драндулёте-14», как вдруг неожиданная мысль заставила меня подскочить на месте.

— Там же корабль! Бежим!

Не помню, как мы взлетели по лесенке и выбрались наружу. Дождь прекратился. От земли удушающе пахло кислотой. Голые кустики покачивались под едким ветерком. Очевидно, местная флора сумела приспособиться к любым неприятностям.

Тщательно выбирая сухие места, мы приблизились к месту посадки.

Корабля не было.

Кусок парашюта, совершенно изъеденный кислотой, — вот все, что осталось от славного «Драндулёта»…

Я уже говорил: чем тяжелее, трагичнее ситуация, тем банальнее становятся наши вопросы и замечания.

— А где же корабль? Корабль мой где?

Незнакомец тронул меня за локоть.

— Только не пугайтесь. Это случается у нас. Вашего корабля больше нет.

— Он уничтожен кислотой? Господи, там же был Гришка…

— Не думаю, — сказал незнакомец. — Скорее всего, кислота здесь не причем. Просто вы прилетели в плохое время…

— Да не тяните, чего тянете? Куда делся мой корабль?

Незнакомец твердо посмотрел мне в глаза.

— Повторяю: вашего корабля больше нет. Его… Его сэкономили.

— Что за бред! Идиотство какое-то — «сэкономили»… Вы-то, собственно, кто такой?

Незнакомец смотрел на меня внимательно и печально.

— Меня зовут Кун. Александр Кун, инженер. До последнего времени работал в Городе № 3. Сэкономлен семь дней назад.