Прыжок навстречу (СИ)

Константин Сергиевский Прыжок навстречу

Я стремительно несусь над пустынной улицей старого, подготовленного к сносу квартала, ловко объезжая строительную технику, лавируя между горами мусора и тщательно огибая открытые люки вентиляционных шахт. В наушниках моего защитного шлема гремит хардрей. Под глухой монотонный стон баса, тревожный гул виолончелей и бешенный, словно стук пытающегося выскочить из груди сердца, ритм ударных хрипловатый женский голос речитативом рассказывает что-то о скорости и свободе. Многие мои одноклассники считают хардрей старомодным, но я уверен, что это самая подходящая музыка для того, чтобы странствовать на гравиборде в поисках приключений.

Квартал довольно древний, старомодные двадцатиэтажки давно уже отслужили свой век и выглядят безобразными наростами на теле Футуртауна, столицы нашей планеты. Весь квартал назначен под снос, на этом месте потом построят новые многоэтажные здания или разобьют прохладный тенистый парк.

Это поэтапный, чётко распланированный процесс. Сначала со зданий обдерут всё, что можно использовать для повторной переработки — стеклянные окна, металлические рейки, пластиковые двери, разные трубы и кабеля. Потом оставшийся бетонный скелет аккуратно схлопнут вакуумной бомбой, а остатки измельчат пневмодиссекторами.

В данный момент процесс находился на самом начальном этапе, серые корпуса расстались с крышами и надстройками, оконные проёмы в большинстве своём лишились стёкол. Со стен исчезли вывески, указатели, рекламные баннеры. По обочинам широкой улицы, прямо на тротуарах, громоздятся горы пластика, груды ржавого металла, кучи битого стекла, обрывки кабеля, похожие на свернувшихся в клубки гигантских змей.

Я приближаюсь к первой из многоэтажек, делаю разворот по широкой дуге над неухоженной улицей, пролетаю над ступенями центрального входа и ныряю в полумрак просторного холла, занимающего большую часть первого этажа. Навстречу мне попадаются двое рабочих, несущих стопку отодранных от стен пластиковых панелей, я ору: «С дороги!», резко поднимаюсь на пару метров вверх и проношусь прямо над их головами. Работники приседают, скорее от неожиданности, чем от испуга, и почти наверняка негромко шлют мне вслед крепкие выражения. Меня это абсолютно не волнует.

Прямо передо мной — эскалатор с раскуроченными ступенями. Я разворачиваю гравир под углом к линии движения, замедляя скорость, слегка отклоняюсь назад и взлетаю над неровной, покорёженной лентой перил. Подъём вверх, несколько резких разворотов, и вот я уже на высоте шестого этажа. Его планировка отличается от ниже лежащих: от центрального зала веером расходятся чёрные провалы коридоров. Я выбираю центральный и решительно ныряю в гулкую пыльную темноту..

Электричества тут давно нет, тёмный туннель кажется таинственной пещерой, в недрах которой прячутся голодные злобные монстры, ожидающие своего часа чтобы растерзать незваного гостя. Светодатчики автоматически включают прожектор на шлеме, яркий луч света разгоняет мрак и оживляет тени, наполняя сердце ужасом и восторгом. Собравшись и слегка пригнувшись вперёд, я мчусь навстречу опасностям и приключениям.

Вообще-то, для любителей выделывать всякие трюки на бордах в городе есть несколько гравидромов — просторных, шикарных, оборудованных по последнему слову техники. Кататься там можно сколько пожелаешь, а входная плата всего семь кредитов. Мне нравится посещать гравидромы, я там провожу не меньше двух вечеров в неделю. Но выделывать под восхищённые взгляды девчонок всякие трюки на тренажёрных конструкциях, среди комфорта и безопасности — это одно. Гонять по незнакомой пересечённой местности, где мне вообще-то категорически запрещено появляться — совсем другое.

Я двигаюсь горизонтальной спиралью, поочерёдно отталкиваясь то от левой, то от правой стены. Низко приседаю над самым полом, потом взмываю почти до потолка, едва не царапая шлемом по колпакам осветителей.

Стены вокруг меня кружатся водоворотом. Я теряю равновесие и, мгновение спустя, лечу кувырком.

Срабатывают магнитные крепления гравиборда, высвобождая мои ноги из фиксирующих захватов. Падаю на твёрдый бетонный пол, а гравер, кувыркаясь в воздухе, летит дальше, пока с глухим стуком не врезается в стену.

Ох, как больно! На мгновенье едва не теряю сознание. Я сильно приложился правым боком, досталось и локтю, и плечу. Хуже всего дело обстоит с ногой. Тихонько подтягиваю разорванный по шву край шортов и открываю колено. Выглядит ужасно — наливающийся на глазах багровый кровоподтёк, ссадина на всю чашечку, набухающая по краям мелкими каплями крови. Я выпрямляю ногу, и, не удержавшись, снова вскрикиваю от боли. Что-то хрустнуло внутри сустава, или мне это только показалось? Чувствую жжение под веками. Вот ещё, только разреветься не хватало.

Вообще, ничего такого бы не случилось, если бы я надел защитное снаряжение. Помимо шлема, в комплект к гравиборду прилагаются налокотники, наколенники и специальные амортизирующие перчатки. Без этих средств защиты персонал гравидрома никому кататься не разрешает. Вот только в свои путешествия по трущобам я беру только шлем, да и то из-за встроенного плеера, а не для защиты.

— Парень, с тобой всё в порядке?

Мужчина в серой рабочей робе опускается на корточки возле меня. На вид ему около сорока — коротко стриженные тёмные волосы тронуты сединой, в уголках глаз собрались мелкие морщинки. Позади него вижу ещё один силуэт. Это девочка, на вид примерно моих лет. На ней тоже комбинезон пыльно-серого цвета, а в руках — дистанционный пульт гравитационной тележки, кузов которой доверху заполнен открученными дверными ручками, оконными петлями и прочим блестящим металлическим хламом. Всё понятно, это сборщики цветного металла.

— Где у тебя болит? — снова спрашивает мужчина. Говорит он чисто, но с едва заметным акцентом. Мой абсолютный музыкальный слух чувствителен к подобным вещам.

— Нога… — сквозь зубы выговариваю я.

— Сейчас вызову неотложку, — он протягивает руку к экрану своего коммуникатора.

— Нет! Со мной всё в порядке, — поспешно говорю я. Пожалуй, слишком поспешно.

Рабочий усмехается:

— Не стану спрашивать, есть ли у тебя разрешение на посещение объектов третьего уровня опасности?

— Не твоё дело! — бурчу я в ответ.

Разумеется, нам обоим прекрасно известно, что никакого разрешения у меня нет. И если взрослые узнают, что я шатался по территориям, где школьникам появляться не рекомендовано, у меня будут проблемы. Нет, наказывать меня, конечно, не станут, а вот долгой и неприятной беседы с наставником не избежать. Но вот перед каким-то мигрантом-рабочим отчитываться я совершенно не обязан.

— И вообще, как со мной разговариваешь? — зло бросаю я. — Тебя что, на распределительной станции правилам поведения не учили?

— О, примите мои извинения, гражданин, — тут же откликается он. — Никак не могу привыкнуть обращаться на «вы» к мальчишкам.

Издевается, точно. И хамит.

— А ну, предъяви свидетельство о регистрации! — я стараюсь, чтобы это прозвучало как можно суровей. Вот только начавший ломаться голос в последнее время часто меня подводит в самых неподходящих ситуациях, и сейчас вместо грозного окрика я издаю хриплый писк.

Пожав плечами, рабочий протягивает мне руку с коммуникатором, чтобы я мог скачать личную информацию. Я в своём праве, и это ему хорошо известно.

Четыре века назад звёздная экспансия человечества стартовала под лозунгом «В космосе хватит места для всех!» Но всего несколько десятилетий спустя выяснилось, что это далеко не так. Да, вселенная необъятна, но вот планет земного типа, пригодных для заселения, в ней оказалось не так уж много.

Нашим предкам, в числе первых отправившимся в путь к звёздам, несказанно повезло. У доставшейся им планеты климатические условия практически не отличались от земных, поэтому не пришлось предпринимать усилий для её терраформирования. Все силы и средства колонистов были направлены на обустройство нового мира, развитие промышленности и технологий. И всего через два поколения Оазис стал самой преуспевающей и богатой планетой нашего сектора Периферии, далеко опередив своих соседей, всё ещё занятых отогреванием замёрзших океанов и превращением смесей ядовитых атмосферных газов в пригодный для дыхания воздух. Разумеется, все населяющие подобные планеты неудачники мечтают о том, чтобы перебраться в какой-нибудь благоустроенный мир вроде нашего. Заявления на переселение ежегодно поступают миллионами, но принять мы готовы далеко не всех. Нам не нужны бездельники, пользующиеся благами цивилизации, которую наши предки создавали потом и кровью. Право стать гражданином Либерти надо заработать тяжёлым трудом.

Я просматриваю полученные личные данные. Станислав Листов, сорок семь лет, прибыл с орбитальной распределительной станции Пальма три месяца назад. Срок временного пребывания установлен на пять лет. Впрочем, я и не сомневался, что с регистрацией у этого типа всё нормально. Я просто собирался обозначить, так сказать, статус-кво. Показать, кто здесь «мальчишка», а кто гость, не имеющий никаких гражданских прав.

— А теперь ты! — уже не так резко обращаюсь я к девчонке. Она без возражений подаёт мне предплечье с пристёгнутым к нему коммуникатором. Одновременно небрежно и изящно, словно принцесса, протягивающая руку для поцелуя. Комм у неё неизвестной мне инопланетной модели, и выглядит далеко не дешёвым. Обломок её прежней жизни. Всё, что разрешается брать с собой переселенцам, получившим вид на жительство на Либерти, это личные коммуникаторы и мелкие украшения. Пока личные данные перекачиваются с её устройства на моё, я внимательно разглядываю девочку.

Даже мешковатый комбинезон не скрывает, что у неё стройная и изящная фигура. Очень светлая кожа, светло-русые, с золотистым отливом, волосы, серые глаза. А ведь она красивая, понимаю я. Конечно, красота эта чуждая, пожалуй даже вызывающе-чужая, но я не расист и не ксенофоб. Обычно молодёжь мигрантов идёт на всякие ухищрения, чтобы как можно сильнее походить на нас, местных. Красят волосы в чёрный цвет, покупают тёмные контактные линзы, используют всякие кремы, чтобы кожа выглядела смуглее. Те, кто повзрослей, иногда даже тратят накопленные баллы медстраховки на пластические операции, чтобы немного увеличить губы или приплюснуть нос. Конечно, это никого не обманывает, и никакое изменение внешности не сделает из гостя местного.

Экран комма мигает, сообщая о завершении загрузки. Так, посмотрим, кто тут у нас. Вета Листова, четырнадцать лет — выходит, моя ровесница. Отметка о временной регистрации, место проживания, школа, прочие сведения. Личное дело, табель успеваемости и медицинская карта от меня закрыты. Конечно, я легко могу обойти блок, только эти действия не пройдут незамеченными, и потом придётся объясняться, зачем мне потребовалась эта информация.

— Так вы позволите мне осмотреть вашу ногу? — спрашивает опять гость.

— А лицензия на оказание первой помощи у тебя есть?

— Конечно.

Я снова смотрю на экран коммуникатора.

Да, лицензия у него действительно есть, экзамен сдан, курс пройден экстерном. С чего бы это? Проглядываю данные о прежней работе, до эмиграции. Ага, нашёл. Нейрохирург, стаж работы, квалификация, научная степень. Ну, почему строительным рабочим устроен — это понятно. У нас самая передовая медицина, а на всех остальных планетах Периферии она очень отсталая. Поэтому, если переселенец намеривается работать врачом, ему необходимо пройти полное переобучение, а это денег стоит, и немалых. Причём платить придётся из собственного кармана, государственные субсидии переселенцам выдаются только на обучение рабочим специальностям. Да и отучившись, он получит право лечить только мигрантов, никто из местных не станет доверять пришлому врачу. Впрочем, как мне кажется, немного подремонтировать мою коленку ему доверить можно.

— Смотри, чего уж, — снисходительно разрешаю я.

Он осторожно ощупывает моё колено.

— Эй, поаккуратней! — морщусь я, хотя на самом деле мне не так уж больно.

Бывший врач молча кивает и достаёт из сумки на поясе портативный медстанер. И хотя я мало в этом разбираюсь, мне кажется, что он довольно продвинутой модели — типа тех, которыми оснащают парамедиков неотложки.

Переселенец несколько раз проводит станером над моим коленом, не касаясь кожи, смотрит на показания дисплея и удовлетворённо произносит:

— Мениски не повреждены, кровоизлияния в сустав нет. Просто небольшое растяжение связок. Сейчас мы всё поправим.

Он снова что-то набирает на экране медстанера, подносит го к моей ноге и жмёт на кнопку. Из сопла вырывается струйка белого пара, колено окутывает приятным холодом. Ещё одно нажатие — на этот раз на кожу льётся желтоватая пена, в считанные мгновения расползающаяся плотной невидимой плёнкой. Я вздыхаю с облегчением, боль ушла.

Наблюдая за процессом лечения, совсем забываю про девчонку. А сейчас, бросив взгляд в её сторону, вижу, что она успела открутить нижнюю крышку моего гравиборда и копается отвёрткой в его внутренностях.

— Эй! Ты что делаешь?!

Она смотрит на меня как на идиота:

— Ремонтирую…

— Да ты знаешь, сколько он стоит! Пять тысяч кредитов! — я преувеличиваю, но совсем немного. У меня действительно хорошая, дорогая модель, подарок отца на день рождения.

— Не переживайте. У меня раньше был почти точно такой же. Я уже заканчиваю, ещё пару минут.

Я недоверчиво качаю головой, но решаю не спорить. Несколько раз сгибаю и разгибаю ногу, убеждаясь, что с моей коленкой всё в порядке.

— Советую не слишком нагружать ногу, а завтра показаться своему школьному врачу, — говорит мне пришлый. Я игнорирую его советы. Скачиваю на комм информацию с его медстанера, оплачиваю потраченные на меня лекарства, затем добавляю десять кредитов в качестве вознаграждения.

Девчонка заканчивает возиться с гравибордом, ставит его на пол — он зависает сантиметрах в пяти над рваным линолеумом коридора. Она легонько толкает его пальцем, и тот послушно плывёт в мою сторону, словно игрушечный кораблик, пущенный по поверхности пруда. Я критически осматриваю свой гравиборд. Похоже, ей действительно удалось его починить.

Скидываю и ей десять кредитов на счёт. Мне кажется, что я слышу невнятное ворчание насчёт того, что «простого «спасибо» было бы вполне достаточно», но не обращаю внимания. Нас с малых лет учат тому, что полезную продуктивную деятельность «гостей» надо материально поощрять. Тем более, что на счёте у нею всего двадцать три кредита. Смутно припоминаю, что отец недавно за завтраком сообщил мне, что их фракция в Сенате добилась увеличения пособий детям мигрантов. Вроде бы до восьми кредитов в неделю, но я точно не помню, можно будет уточнить. Конечно, это немного. Но, с другой стороны, все эти понаехавшие должны учиться и работать, чтобы стать гражданами Либерти, а не тратить выделяемые государством деньги на игрушки и всякие развлечения.

Защёлкиваю магнитные крепления гравиборда, вскакиваю, и, не попрощавшись, уношусь прочь. Поднимаюсь на самый верх здания, скользя над стальной нитью монорельса перебираюсь на соседний небоскрёб.

Ещё четверть часа я ношусь по коридорам верхнего этажа, периодически поднимаясь через снятые потолочные панели на крышу, пока, наконец, не оказываюсь в самом конце длинного крыла небоскрёба. Сначала я собираюсь вернуться и проделать обратный путь над монорельсом, но потом замечаю толстый кабель, натянутый между двумя зданиями. До небоскрёба, с которого начались мои приключения, метров сто пятьдесят. Не знаю, какой шайтан толкает меня под руку, но я внезапно принимаю решение срезать путь и преодолеть пропасть между небоскрёбами по этому самому тросу. Я почему-то уверен, что мне без труда удастся осуществить задуманное, тем более, что на гравидроме я не раз проделывал подобные трюки. Правда, трос там натянут на высоте не больше двух метров, а на случай падения внизу мягкая подушка гравитационного поля.

Определённо, сегодня не мой день. Я всё делаю, как на тренировках — гравиборд под углом к линии движения, центр тяжести точно над тросом, скорость убавлена до разумного минимума. И всё же что-то идёт не так. Может, подвела травмированная нога, а может, я на секунду растерялся, невольно подумав о многоэтажной бездне, затаившейся внизу в ожидании лёгкой добычи. Как бы то ни было, пересечь провал между небоскрёбами мне не удалось. Преодолев две трети пути, я срываюсь с троса.

Всё происходит так быстро и неожиданно, что я даже не успеваю закричать. Поскольку я набрал неплохую скорость, то не лечу вертикально вниз, а продолжаю двигаться по наклонной в сторону глухой, без окон, бетонной стены. Я прорываю защитную гравитационную сеть, она предназначена для того, чтобы улавливать мелкий строительный мусор, и не способна выдержать мой вес. Но всё же падение чуть замедляется.

Я врезаюсь в твёрдый бетон. Жёсткий контакт выбивает из груди дыхание, но удар не настолько сильный, чтобы расплющить меня в лепёшку. Гравиборд, кувыркаясь как оторванный цветочный лепесток, летит вниз. Неожиданно я обнаруживаю, что не падаю следом. На стене, казавшейся издалека абсолютно гладкой, руки и ноги сами собой находят мельчайшие углубления и выступы, в которые я и вцепляюсь мёртвой хваткой. Впрочем, я понимаю, что долго я продержаться не смогу. Даже если бы мне удалось дотянуться до коммуникатора и позвать на помощь, мне не суждено дождаться прибытия спасателей.

Секунды тянутся, превращаясь в вечность. Пальцы сводит от напряжения. На глаза наворачиваются слёзы — не страха, а жгучей обиды. До чего же глупо и нелепо так погибать!

— Эй, вы там живой?

Я с трудом поднимаю голову. Тремя этажами выше вижу знакомое лицо, глядящее на меня через край бетонной платформы. Та самая девчонка, с которой нас свёл случай полчаса назад.

— Помоги! — хриплю я.

— Сейчас! Продержитесь ещё минуту!

Минуту? Мои ноги соскользнут с неустойчивой опоры через несколько секунд.

Впрочем, столько мне ждать не потребовалось. Девочка исчезает из поля зрения всего на пару мгновений, и вновь появляется, что-то сжимая в руке. Небольшой предмет, округлый и плоский.

— Отодвиньтесь назад, как можно сильнее.

Кажется, я догадался, что она собирается сделать. Я с трудом заставляю себя оторваться от стены и чуть-чуть отгибаюсь назад. Лёгкий пластиковый диск скользит ко мне вниз, я ловлю его животом и крепко прижимаю к стене. Диск активируется, меня охватывает невидимый кокон гравитационного поля, делая моё тело почти невесомым. Соломинка, брошенная утопающему. Такие фиксаторы применяются строителями для работ на наружных стенах зданий, если нет возможностей использовать другие виды крепежа. Наверх мне выбраться эта штука не поможет, но теперь я хотя бы могу дать отдых сведённым спазмом от напряжения мышцам.

— Нормально, — кричу я вверх. — Что теперь?

— Сейчас вызову спасателей.

— Не надо никого вызывать! Просто помоги мне выбраться отсюда.

— Каким образом?

— Придумай что-нибудь!

Девчонка куда-то исчезает. Мне ничего не остаётся, как ждать. Проходит десять минут, пятнадцать, я начинаю беспокоиться и немного злиться. Неужели всё-таки проигнорировала мою просьбу и решила позвать на помощь? Только этого мне не хватало!

Но тут я слышу неясный шум, словно вдалеке запустили мотор какого-то механизма. Звук постепенно становится громче — эта штука, чем бы она ни была, движется в мою сторону.

Минуту спустя прямо над моей головой медленно выдвигается манипулятор строительного робота. С его стальной суставчатой руки начинает разматываться металлический трос с крюком на конце. Когда он опускается до уровня моих голеней, я встаю на него, одной рукой крепко держусь за трос, а другой отключаю генератор силового поля.

Стоять неудобно, крюк невелик, и вставить ногу в его изгиб мне не удаётся, весь вес моего тела приходится на его остриё. Подошву не проколет, но ощущения не слишком приятные. Ничего, потерплю.

Наверху слышен негромкий шум мотора, лебёдка вздрагивает и вместе со мной начинает движение вверх. Я слегка расслабляюсь, но после кажущейся долгой минуты подъёма звук работающего механизма внезапно замолкает.

— Всё, приехали… — бледное лицо совсем невдалеке надо мной. — Похоже, накрылся.

До бетонного спасительного бетонного края ещё около полутора метров.

— И что теперь?

— Может, мне всё же стоит вызвать спасателей?

— А без них — никак? Нет других вариантов?

Девчонка задумчиво морщит лоб.

— По тросу сможете забраться?

— Не могу, — мотаю в ответ головой, — слишком скользкий, смазан чем-то.

Девочка решительно ложится, плечи выступают за край бетонной плиты. Протягивает мне руку. Я изо всех сил тянусь вверх, наши пальцы касаются друг друга, но этого совершенно недостаточно, чтобы выбраться.

— Не достаю!

— Подпрыгни и хватай меня за запястье. — Она незаметно для себя переходит со мной на «ты», но сейчас не время делать замечания и читать нотации.

— Ты меня не удержишь!

— Удержу! Давай!

Я зачем-то набираю полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду, неловко приседаю, затем резко бросаю тело вверх. Моя ладонь охватывает тонкое девчачье запястье, на мгновенье я представляю, как её косточки не выдерживают и хрустят под моей рукой. В следующее мгновение моё собственное предплечье оказывается в жёстком захвате, такое ощущение, что его сжимает металлическая лапа робота. Короткий рывок — и вот я уже наверху.

Я боком отползаю на несколько метров от края пропасти и обессилено растягиваюсь на покрытом пылью и мелкой бетонной крошкой полу. Девчонка усаживается неподалёку от меня, если я вытяну руку, то могу её коснуться.

— Ничего не рассказывай своему отцу! — говорю я ей, когда дыхание выравнивается и сердце перестаёт бешено стучаться о рёбра. — Кстати, где он?

— Уехал в общежитие, вместе с остальными, смена закончилась. Мы, когда тебя встретили, как раз вниз направлялись.

— А тебя здесь одну оставил?

— Я уже не маленькая, да и люблю немного побыть одна. В последнее время, знаете ли, мне это не часто удаётся.

— Ну, всё равно, ничего ему не рассказывай!

Девчонка смотрит на меня с хитрым прищуром.

По инструкции, в случае возникновения нештатной ситуации она немедленно должна проинформировать инженерную службу. А ситуация, когда едва не погиб проникший на объект посторонний, как раз подходит под это определение. Я не могу заставить пришлую действовать вопреки установленным правилам, да и даже просить об этом не имею права.

— Хорошо, пусть это будет нашей тайной. При одном условии…

— Что за условие? — выдыхаю я. Похоже, гостья собирается меня шантажировать?

— Вы никому не расскажете, что я пыталась вас спасти при помощи строительного робота.

— Конечно! Замётано! — Я вздыхаю с облегчением. — Кстати, как тебе удалось его использовать? Они же полностью автономные.

— А, — девчонка машет рукой в сторону замершего у края пропасти робота. — Взломала системный код, и все дела. Ужасно примитивный агрегат.

Я собираюсь было высказать ей, что наши роботы самые лучшие и надежные на Периферии, и экспортируются на десятки планет, но тут же мне становится смешно. Я что, обиделся за робота? Я не выдерживаю и фыркаю, мгновенье спустя мы смеёмся вместе.

— Похоже, ты неплохо разбираешься в технике, — говорю я, отсмеявшись.

— Ну, да, — без всякой напускной скромности отвечает она. — С малолетства люблю возиться со всякими механизмами. Я собираюсь стать инженером-робототехником, когда вырасту.

Я отвожу глаза. Она просто ещё не слишком хорошо знает наш мир. Инженером ей никогда не стать. По статусу не положено, это профессия только для местных. Максимум, на что может рассчитывать переселенец — работа слесарем в небольшой мастерской или оператором на машиностроительном заводе.

Впрочем, а у меня ведь тоже нет права на выбор будущего. Не важно, кем я хочу стать — программистом, космобиологом или барабанщиком в рок-группе. Выбор сделан ещё до моего рождения. У сына наследного сенатора только два пути — профессиональная политика или дипломатия. Собственно, в плане свободы выбора будущей профессии между сыном крупного политика и дочерью нищего мигранта разницы нет никакой.

— А ты сильная! — говорю я, решив сменить тему разговора.

Она поворачивает голову в мою сторону и улыбается.

- Я жила на планете, где сила тяжести на треть выше, чем здесь у вас. И спортом занималась.

— Это каким же?

— Фрайтболом. В прошлом году наша команда прошла отборочные соревнования и мы участвовали в Чемпионате Периферии среди молодёжных команд.

— Круто! — искренне говорю я.

— На самом деле, нет, — наморщив нос, признаётся она. — Мы так и не вышли из подгруппы.

Мы опять смеёмся. С ней легко и просто общаться. Гораздо легче, чем с моими вечно надутыми и чем-то недовольными одноклассницами.

— Вета — это от какого имени? Светлана?

— Нет, — мотает она головой, — Елизавета. Ветой меня при оформлении в распределительный лагерь переименовали. Нам же не положены «королевские» имена. Ну, я и решила, что Вета — всё же лучше, чем Лиза. Хотя то ещё имечко получилось… Ветка Листова! Ты ведь не знаешь русского?

Я признаюсь, что не знаю. Вета разъясняет мне, как звучит её имя в переводе, и я соглашаюсь: действительно, получилось забавно.

— Но мне всё равно нравится, — тут же добавляю я.

Она пожимает плечами.

— Елизаветой меня решил назвать отец, в честь прабабушки. А Ветой меня мама раньше называла.

— А где сейчас твоя мама? — спрашиваю я.

— Мама умерла, когда я была ещё маленькой, — просто отвечает она. — Я её почти совсем не помню.

У меня в горле словно набухает тугой шероховатый комок, я делаю усилие, чтобы его проглотить. Это мне удаётся, но голос становится чуть осипшим, когда я говорю:

— У меня тоже мамы нет. Уже два года.

Наша медицина — самая лучшая на всей Периферии, наши врачи могут вылечить почти любую болезнь. Почти любую.

Вета протягивает руку и осторожно касается моего плеча. Словно протягивается ещё одна тонкая, прочная ниточка, делающая ещё крепче возникшую между нами связь

— Кстати, я до сих пор не знаю, как вас зовут. Или мне не положено об этом спрашивать?

— Нет, конечно же, можно. Меня зовут Людовиг. Но не вздумай ко мне так обращаться! Для друзей я Люк.

Смотрю на неё — будет смеяться или нет. Вроде, выглядит серьёзной.

— Ну, могло быть и хуже, — говорит она. Я вижу, что в её глазах всё же светятся искры тщательно скрываемого веселья.

— Могло, — соглашаюсь я. — У нас в школе есть Гамлет и Хеопс.

— Это закон такой у вас, давать детям исключительно царские и королевские имена?

— Нет. Просто глупая старинная традиция.

Пусть глупая, пусть нелепая, но наша. И мы не имеем права её обсуждать, тем более с гостями.

Я поворачиваюсь на бок, подпираю голову рукой и разглядываю гостью. Определённо, она мне нравится. И я ей, похоже, тоже нравлюсь.

— Так ты со славянской планеты? С какой именно — Славия, Сибирия? — спрашиваю я.

— Нет. Новая Арктика. Слышал про такую?

— Разве что название.

— Не удивительно. Это на самом краю сектора. Периферия Периферии, можно сказать.

— Расскажи мне про свою планету, — прошу я.

— О! — девочка сразу оживляется. Рука её тянется к коммуникатору. — У меня куча панорамных фотографий есть и голографическое видео…

— Не надо никаких фоток, — останавливаю её я. — Просто расскажи.

И Вета начинает рассказывать.

Новая Арктика начала заселяться совсем недавно, во время Третьей Волны, когда все более или менее пригодные для жизни планеты были уже разобраны. Повышенная гравитация, скованный льдами океан, непригодный для дыхания воздух. Русские колонисты высадились в районе экватора, и стали постепенно продвигаться в сторону южного полюса, километр за километром отвоёвывая землю у вековых льдов. Должен отметить, что сделать им удалось немало. По словам Веты, преобразование атмосферы сейчас полностью завершено, даже озоновый слой создан, так что летом, которое продолжается на экваторе около трёх недель, можно загорать, не рискуя остаться без кожи. А вот купаться нельзя — океан по-прежнему холодный и ядовитый.

Листовы жили в Новомурманске, втором по величине городе планеты. Квартира у них была совсем маленькая, пятикомнатная всего, но по местным меркам это считалось очень престижным жильём. Отец Веты заведовал отделением в филиале федерального госпиталя, преподавал в университете, часто ездил в командировки, — словом, общались они мало.

— Наверное, все отцы такие, — понимающе вставил я. — Я своего тоже вижу только за завтраком, да и то не каждый день.

— Ну, мы выходные обычно вместе проводили, и каникулы тоже, — ответила девочка, и продолжила рассказ. Престижная школа, собственный гравифлаер — на их планете сдавать на права можно было с двенадцати лет, а не с шестнадцати, как у нас.

— Что у вас там произошло? — спросил я. — Почему вам пришлось бежать с планеты?

Вета вздохнула.

— Ну, у нас гражданская война началась. На Новой Арктике с момента начала колонизации большинство в парламенте всегда было у партии терраформаторов. Планета нам та ещё досталось, поэтому все средства бюджета шли на преобразования климата и развитие промышленности, а социальным программам уделялось не слишком большое внимание, они по остаточному принципу финансировались… Я не слишком сложно объясняю? — спохватилась Вета.

— Нет, я разбираюсь в политике. Продолжай.

Вета кивнула.

— Так вот, не все жители Новой Арктики были готовы жить и работать ради будущих поколений. Высказывания «у нас всего одна жизнь» звучали всё чаще, и не только в личных разговорах, но и с экранов телевизоров и со страниц газет. Сторонники преобразований создали Партию Социальных Реформ, в противовес Партии Терраформирования, и благодаря щедро раздаваемым обещаниям смогли сначала войти в парламент, а созыв спустя заполучить там большинство. Тогда и начался период реформ. Они сократили рабочую неделю, уменьшили пенсионный возраст, наводили новых социальных льгот. Большие деньги выделялись из бюджета на возведение новых спортивных и культурных центров, строительство жилья. Жизнь и правда стала лучше… у тех, кто обитал в крупных городах. А вот на Юге, где терраформаторы бились с природой, отвоёвывая земли у вечных льдов, всё было по-другому. Социальные реформы требовали денег, и статьи, из которых финансировались программы по изменению климата, были существенно урезаны. Природа тут же начала отвоёвывать то, что люди у неё отобрали. Мы вынуждены были отступать на Север, отдавая обратно во власть льдов один посёлок за другим. Терраформаторы пытались сначала действовать через парламент, а когда это не удалось, предприняли попытку переворота. Он был неудачным, организаторов арестовали и казнили. Вот тогда-то и началась гражданская война…

Вета вздохнула, когда она продолжила свой рассказ, голос её звучал глухо и бесстрастно.

— Мятежники сожгли шесть самых крупных городов Новой Арктики — применили орбитальные излучатели, которые предназначались для растапливания полярных льдов. Миллионы человек погибли одновременно. Мы с отцом в то время были в отъезде, потому и не смогли спастись. Все наши накопления сгорели вместе с банками. К счастью, у отца оказался вклад в банке на Эллурии — как оказалось, он открыл его, чтобы накопить мне на учёбу. Этих средств хватило, чтобы заплатить пилоту челнока, который вывез нас с охваченной войной планеты.

Девочка замолчала, погрузившись в мрачные воспоминания.

Что ж, недальновидные политики есть везде. У нас в Сенате тоже есть малочисленная фракция реформаторов-радикалов, периодически выходящая с разными идиотскими законодательными инициативами — ну, типа, разрешить «гостям» работать учителями и полицейскими, или позволить женщинам получать водительские права.

Некоторое время мы лежим молча. В просвете между покосившимися небоскрёбами видны вдалеке утопающие в зелени кварталы частного сектора. С расположенного за городом космодрома бесшумно взмывает ввысь межпланетный гравитоплан, на мгновенье зависает в небе сияющей яркой звездой, прежде чем унестись в просторы космоса. Надвигается вечер, по небу разливается розово-лиловый закат. Я слышал, что закаты на Оазисе — самые красивые во всей вселенной. Не берусь об этом судить, мне ещё не доводилось бывать на других планетах.

— Ну и как тебе здесь? — я делаю рукой жест, охватывающий окрестности, потом соображаю, что показываю на подлежащие сносу руины, и поправляюсь. — Я имею в виду, на Оазисе?

— Ну, могло быть и хуже. С учётом обстоятельств — терпимо.

— Терпимо?! — я не ожидал такого ответа. Собственно, а что я хотел услышать? Наверное, что Вета скажет, как она счастлива попасть в наш мир со своей дикой умирающей планеты. — Но почему? У тебя же всё есть — еда, жильё, школа, медицинская страховка, стипендия. Конечно, мы не даём вам роскошную жизнь. Всего лишь спокойную и безопасную. Но всё это мы предоставляем вам совершенно бесплатно! Хочется большего — всегда есть возможность подработать.

Повисает неловкое молчание.

— Прости, — говорит наконец она. — Мы очень благодарны за всё, что вы для нас делаете, правда. Только… Вы, местные, смотрите на меня так, словно я только что из пещеры вылезла. Как на дикаря какого-то. Не на меня одну — на всех нас, пришлых. К этому трудно привыкнуть.

— Гостей, — машинально поправляю я. Слова «пришлые», «мигранты», «понаехавшие» нетолерантны. Конечно, мы их иногда используем… но только в разговорах между собой.

— Мы вас всем обеспечиваем, — повторяю я. — Жильё, еда, одежда…

Вета раздражённо машет рукой.

— Да, это так. Но мы в распределительном лагере на Пальме изучали ваше законодательство. У вас даже административно-уголовные кодексы для местных и переселенцев разные! Словно мы изначально люди второго сорта. Не представляла, что в наши дни где-то такое возможно.

— Конечно, разные, — соглашаюсь я. — Для местных штрафы за правонарушения во много раз выше, чем для переселенцев.

— Мы нищие, и взять с нас нечего, потому и штрафы меньше. Зато статей — в три раза больше.

— А что не так? Местные всё по законам делают, а гости их постоянно нарушают. Кто помладше — попрошайничают, кто старше — воруют, в банды настоящие собираются. Взрослые норовят всякие незаконные производства без лицензии организовывать, или мелким бизнесом без уплаты налогов заниматься. А ещё… — Я вовремя обрываю себя, так как собирался сказать, чем, по слухам, подзарабатывают некоторые приезжие девушки.

— Я не ворую и не попрошайничаю! — сквозь зубы говорит Вета. На её бледном лице появляется лёгкий румянец. Ого, когда она сердится, становится ещё красивее.

— Я не тебя и имел ввиду, — говорю извиняющимся тоном. — Я в целом ситуацию обрисовал.

— Ну и я — в целом. Вы спросили — я честно ответила. Чего заводиться то?

Повисла неловкая пауза. Между нами словно повисает невидимый барьер, подобный гравитационному полю, он натягивает, волокнит и рвёт едва успевшие натянуться между нами тонкие нити доверия и симпатии.

— Всё-таки ты не права, — не сдаюсь я. — Многие граждане Либерти нормально относятся к «гостям». Я, например.

— В самом деле? — парирует Вета. Я вспоминаю, как потребовал у Листовых предъявить свидетельство о регистрации. Чувствую, что начинаю краснеть, но не отвожу взгляда.

— В самом деле. Я не считаю тебя ни глупой, ни дикой. Наоборот, ты умная и красивая.

Вета первой опускает глаза. Когда она вновь начинает говорить, голос её звучит примирительно.

— Челнок, на котором мы спаслись с Новой Арктики, доставил нас на ближайшую орбитальную станцию. Он была переполнена, людей поспешно отправляли через телепорты по всем планетам, готовым дать временный приют беженцам. Нас с отцом едва не разлучили. Мы оказались на одной из лун Силезии, сутки спустя нас телепортировали на Гремлин. Там мы прожили около года, отец работал в местном госпитале, я училась в школе и помогала в свободное время местным ремонтникам. Нам не хотелось провести в этой дыре остаток жизни, и отец искал подходящие варианты для эмиграции. Но у нас не было ни денег, не имущества, а далеко не все планеты готовы принимать таких вот бродяг без роду-племени. В конце концов, на разосланные по всей Периферии просьбы на въезд пришло несколько положительных ответов. Отец выбрал Оазис, сказал, что тут климат лучше. Наверное, он не согласился бы, если бы знал, что не сможет работать по специальности.

Мы некоторое время молчим, каждый из нас погружён в собственные, не очень весёлые мысли.

— А давай куда-нибудь вместе сходим в выходные! — неожиданно для самого себя предлагаю я.

Вета удивлённо приподнимает бровь:

— Это что — приглашение на свидание?

— Ну, никакое это не свидание, — смущённо возражаю я. — Просто сходим куда-нибудь вместе… ну, на гравидром хотя бы. Могу тебе одну из своих борд одолжить. Там ещё очень уютная кондитерская неподалёку есть.

— Мне это не по карману, — неуверенно говорит Вета.

— Я приглашаю, я и плачу! Разве у вас на планете не так?

Девочка мотает головой и улыбается.

— У нас девушка сама за себя платит. Ну, женская независимость, равноправие полов… Слышали про такое?

— Классно! — искренне восторгаюсь я. У нас всё по-другому, и если приглашаешь девочку куда-нибудь вместе сходить, следует быть готовым расстаться с сотней-другой кредитов. — Но, раз уж мы оба здесь, давай всё будем делать по местным обычаям.

— Знаешь, — внезапно фыркает Вета, — а на распределилке девчонки вполне серьёзно рассказывали, что у вас на Оазисе девушка, если выходит куда-то из дома, должна паранджу надевать! А ещё мальчишек пугали, говорили, что всем им будут делать обрезание.

— Глупость какая, — улыбаюсь я в ответ. — Уже сотню лет ничего подобного нет. Даже консерваторы этих древних традиций давно не придерживаются. Хотя всяких старинных обычаев у нас ещё много. Вам там что, заняться больше нечем было, кроме как страшилки друг другу рассказывать?

— Да нечем совершенно, в том то и дело. Семь часов учёбы, час в спортзале, общественные работы пару часов. Хотя я люблю учиться. Язык ваш местный лучше всех в группе усвоила. Забавно было — пишешь справа налево, закорючки вместо букв, словообразование за счёт суффиксов. Только что ж никто не предупредил, что вы им совсем не пользуетесь?

— Им давно не пользуются, — пожимаю я плечами. — Но всё равно учить заставляют. Мы тоже в начальных классах его проходим.

— А как все отреагируют, что ты на куда-то с пришлой придёшь? — Уже серьёзно спрашивает она — Ну — отец, одноклассники?

— Нормально отреагируют, — спокойно отвечаю я. — Я свободный человек, и сам выбираю, с кем мне дружить.

Дружить с приезжими не запрещено. Отец, с его либеральными взглядами, точно возражать не будет, у него самого любовница из числа переселенцев, он её даже пару раз к нам домой приводил. Школьный инспектор, когда ему доложат, что я находился в общественном месте с девочкой, получившей вид на жительство, разумеется, вызовет меня на воспитательную беседу. Но я заранее знаю, о чём он будет говорить. О том, что любые контакты с гостями крайне полезны для их адаптации и ассимиляции, ну ещё всякую ерунду о необходимости предохранения от нежелательной беременности и тому подобную чушь. Впрочем, понять инспектора можно. Браки с мигрантами официально запрещены, даже второй или третьей женой приезжую взять нельзя. Но местные парни часто встречаются с приезжими женщинами, и если в результате таких связей получаются дети — вот тут действительно начинаются проблемы. Надёжных способов контрацепции много, но вот если они не сработают, ничего уже не поделать, аборты у нас по-прежнему запрещены. Гостья, родившая от местного, получает постоянный вид на жительство, а её ребёнок, достигнув совершеннолетия, становится полноценным гражданином. Не удивительно, что многие приезжие женщины любыми путями стараются «залететь». А отца такого ребёнка ждут немалые неприятности — от крупного штрафа до понижения в правах.

Но у меня ничего такого и в мыслях нет! В ближайших планах, как минимум. Я просто хочу, чтобы мы стали друзьями.

Как отреагируют на это мои одноклассники — это другой вопрос. Друзья, я уверен, всё нормально воспримут, но у нас в школе есть и из семей консерваторов дети, и даже парочка радикалов. Может, даже подраться кое с кем придётся, впрочем, мне к этому не привыкать. Как любит повторять мой отец, «убеждения ничего не стоят, если ты не готов расплатиться за них всем, что имеешь».

— Ну так как? — снова спрашиваю я. — Принимаешь моё предложение?

— Я подумаю, — серьёзно говорит Вета. — И потом дам ответ. Не обижайтесь, ладно?

Пожимаю плечами. Я нисколько не обиделся, она права. С чего я взял, что приезжая девочка побежит за мной, стоит мне только позвать? Хотя, уверен, девять девчонок из десяти с радостью ухватились бы за подобное приглашение.

— Надо, гравир поискать, — киваю я в сторону колодца двора. — Хотя, наверное, от него одни обломки остались.

Девочка мотает головой.

— С ним всё в порядке, скорее всего. Ниже ещё две грависети развёрнуты, на уровне третьего и пятого этажей, там он, наверное, и застрял. Но сейчас бесполезно искать, всё равно до него не добраться будет. Я завтра утром пораньше посмотрю, пока гравиполя не включат. Потом вам сообщу, если найду. Только мне ваши контакты нужны.

Я вздыхаю с некоторым облегчением. Мы обмениваемся сетевыми контактами, занося их в память коммуникаторов.

— Как вы домой собираетесь добираться? — спрашивает Наташа.

— На подземке, как же ещё.

— В таком виде? Грязный и весь исцарапанный?

Я сокрушенно оглядываю свою помятую одежду, пытаюсь её отряхнуть. В воздух поднимается серое облачко цементной пыли.

— Да уж… придётся гравифлаер вызывать. Только отойду подальше, чтобы не засекли.

— А если отец спросит, что произошло, что скажете?

— Правду, — усмехаюсь я. — Катался на гравиборде и упал.

На самом деле в мои планы не входят объяснения с отцом, поэтому домой я собираюсь пробраться никем не замеченным. Отец обычно возвращается поздно, а служанка уже должна закончить работу и уйти. Главное, чтобы возвращение не заметили соседи, и потом на меня не нажаловались.

— Пожалуй, мне пора, — говорю я, поднимаясь на ноги. — Я тебе вечером позвоню, ладно?

— Хорошо, — просто отвечает она.

Мгновение поколебавшись, протягиваю руку для прощального рукопожатия. В моей руке узкая девчачья ладонь, со слегка испачканными бетонной пылью и машинным маслом пальцами. В контрасте с моей смуглой кожей её кисть кажется совсем белой. Несколько долгих секунд мы молча стоим, просто глядя друг на друга. Я чувствую, что ни мне, ни Вете не хочется так скоро расставаться.

— Кстати, ты ведь мне жизнь спасла, а я тебя так и не поблагодарил! — Спохватываюсь я, выпустив, наконец, её руку. — Сейчас скину на твой счёт сотню кредитов. Устроит?

Девочка ничего не отвечает. Всё верно, всё-таки речь о моей жизни идёт. Наверное, считает меня настоящим неблагодарным скупердяем.

— Пятьсот кредитов, — поправляюсь я.

И снова никакого ответа. Что, и этого мало? Но это же больше всей её стипендии за полгода!

— Ну, тысячу кредитов! Это всё что я могу дать, честное слово!

Вообще-то на моей карточке около сорока тысяч кредитов. На них можно купить десяток гравиборд, или даже настоящий флаер, пусть и не из самых крутых моделей. Вот только на использование суммы свыше тысячи мне нужно подтверждённое разрешение отца, а покупки свыше трёх и пяти тысяч необходимо согласовывать соответственно с наставником и школьным инспектором.

Она глядит на меня очень странным взглядом, в котором без труда можно прочитать множество разных эмоций. В нём гнев, обида, и, как это ни странно, жалость, смешанная с презрением. Не помню, чтобы за всю мою жизнь кто-нибудь так на меня смотрел.

— Дурак ты, местный, — говорит мне она. — Какой же ты дурак!

Она стремительно отворачивается, и, одарив меня из-за плеча ещё одним сердитым взглядом, уносится прочь.

— Постой! — кричу я вслед, но каблуки её рабочих ботинок уже простучали по лестнице и стихли где-то на нижних этажах.

И чего она так распсиховалась? Попробуй пойми этих пришлых…

До дома получается добраться незамеченным. Я незаметно проскальзываю через известную мне лазейку в охранном периметре, задворками, через соседские сады и заборы, пробираюсь к нашему особняку и вхожу через заднюю дверь. Как я и предполагал, дома никого не оказалось, ни отца, ни прислуги.

После смерти мамы половина второго этажа нашего огромного особняка предоставлена в моё распоряжение. Отец сюда почти не заглядывает. Здесь у меня спальная, небольшая гостиная, тренажёрный зал, игровая с новейшей кабиной виртуальной реальности, собственная музыкальная студия, оснащённая вполне профессиональным оборудованием — и ещё несколько комнат, не имеющих конкретного назначения.

Сбросив кроссовки, чтобы не оставлять следов на коврах и надраенном до блеска паркете, прямиком направляюсь в ванную. Отстёгиваю коммуникатор, стягиваю грязную одежду и комом запихиваю её в люк утилизатора. Сам не зная почему, думаю в этот момент о том, что в общежитиях для гостей ванных комнат по одной на блок, а вместо утилизаторов у них стиральные машины. Я долго стою под душем, оттирая въевшуюся в кожу пыль, обсушиваюсь, беру из порта распределителя новую одежду.

Вета Листова, эта странная русская девочка, не выходит у меня из головы.

Мы словно два небоскрёба, стоящих поодаль друг от друга, между нами натянута тонкая, ненадёжная нитка кабеля, а под ней — глубокая, смертельно опасная пропасть. Сближение — это риск, но кто-то должен совершить прыжок навстречу. И что-то мне подсказывает, что сделать это должен именно я.

Я несколько раз открываю список контактов коммуникатора, нахожу имя Веты, но так и не решаюсь нажать кнопку вызова. Не представляю, что я должен ей сказать. Возмутиться, потребовать объяснений, отчитать за дерзкое поведение? А может, попросить прощения, хотя до сих пор не понимаю, за что она на меня так разозлилась? Или просто затеять непринуждённую беседу, делая вид, что между нами ничего не произошло? «Привет, это Люк. Как насчёт моего приглашения вместе сходить на гравидром?»

После долгих колебаний всё-таки решаюсь отложить объяснения с Ветой на завтра. Мне многое нужно обдумать.

Для начала — что же такое со мной происходит?

Влюбился я, что ли?