Прямое назначение

Меня зовут Арнольд.

Это шутка. Моё имя — А756-15Р2, а Арнольдом меня назвал Генеральный конструктор. Он пошутил. Когда-то давно жил человек по имени Арнольд. Он был актёром плоского кино. Снимался в фильмах про войну или бои. Отличался высоким ростом и массивной фигурой атлета. Генеральный любил эти фильмы. Он назвал меня Арнольдом в честь кинозвезды.

И сказал, что я — красавец.

Первые слова человека, обращённые ко мне сразу после запуска системы распознавания голоса: «Ты — красавец». Они пробудили мой разум. Начиная осознавать себя, я понял, что это лестно. Генеральный гладил мою броню. Я видел прикосновения его руки — но ещё не понимал, что это значит. Потом, подключив свой нейристорный мозг к Сети, чтобы обрабатывать громадные массивы информации, не предназначенные для меня, я понял — это тоже лестно. Это — ласка. Генеральный любил меня. Гладил, как люди гладят кошку, собаку, лошадь.

Любил меня и гордился мной. Сказал обо мне тестировщикам: «Он контактный и любознательный». Оружейник рассмеялся и сказал: «Наверное, это лишнее».

Оружейник до первого полигонного теста считал, что я неуклюж и туповат. Слушая его голос и глядя ему в лицо, я об этом догадался — и на полигоне показывал себя. Программист улыбнулся и сказал: «Он выпендривается», — я нашёл в онлайн-словаре Сети значение этого слова — и согласился.

Но я не только выпендривался — я наслаждался. Мне нравились скорость и маневр — я оценил совершенство шасси, идеальное натяжение траков, восхитительную подвижность двух платформ, на которых укрепили мой корпус. Скорость доставляла мне особое наслаждение: я разогнался до ста, потом — до ста пятидесяти, потом — до ста семидесяти, потом голос Генерального в динамике сказал: «Притормози, мальчик!» — и я эффектно тормознул, взметнув пыль и оставив глубокую борозду в упругом грунте. Я играючи преодолевал холмы и овраги, по дну форсировал реку — туда и обратно — и упивался тем, как детально ощущаю кинестетической системой складки местности, тем, как вибрация двигателей отдаётся в гироскопах, и тем, какое у меня тонкое и чистое ощущение равновесия. Я осторожно перешагнул маленький и хрупкий белый объект, который Генеральный положил в полутора метрах от моей правой гусеницы — куриное яйцо, так его определила система визуального анализа. Я догадался, что надо перешагнуть — и Генеральный снова гладил мою броню.

И я впервые чувствовал наслаждение от верно решённой задачи.

Я выпускал дроны — один за другим — и аналитическая система вывела видеоролик, в котором мальчишка запускал в небеса бумажные самолётики. Я проассоциировал маленького человека с собой. Это сходство было забавным — я понял смысл улыбки.

Но улыбаться я не мог: у меня не было лица. Смеяться я не мог: динамики с синтезаторами голоса не умели воспроизводить звук, не являющийся звуком человеческой речи. Я некоторое время думал, как это компенсировать — и научился говорить: «Мне весело». Это рассмешило тестировщиков — а я наслаждался полётом.

Дроны подняли вверх и разнесли над степью мои дополнительные глаза. Я смотрел с высоты — сто, четыреста, семьсот, километр, полтора, два — и ощущение простора вызывало у меня наслаждение. С дронов шла информация особого свойства — я чувствовал себя свободно парящим в воздушных потоках в то самое время, когда мои гусеницы крепко сцеплялись с почвой. Я был вездесущ, как древнее божество. В поле зрения дронов то и дело попадали объекты, вызывающие у меня особый интерес: птицы, несущийся по степи табун лошадей, автобус, пробирающийся по грунтовой дороге в полусотне километров от полигона, две женщины, стоящие на пятачке у дороги — рядом с ними небольшой объект, идентифицированный как плетёная корзина, накрытая платком…

Я ещё не знал, для чего предназначен — и не особенно задумывался об этом. То, чем я был занят, можно было определить как игру. Я играл со степью, небом, людьми и самим собой.

Потом небеса стали темнеть, а температура воздуха понизилась. Я вернулся на базу — там техники заряжали мои аккумуляторы и заливали топливо; это было приятно — с электричеством и бензином в меня втекала спокойная уверенность в будущем движении, в ощущениях, в существовании.

Люди оставили меня на бетонной площадке и ушли. Я остался в темноте и прохладе степной ночи. Сырой воздух конденсировался и осел на моих бортах каплями росы. Взошла луна, чуть прикрытая лёгкой пеленой облаков — и мне хотелось запустить дрон над облачностью, чтобы сфотографировать её чистый свет. Я чувствовал равновесие и покой.

Вокруг шла тихая жизнь. Я поставил аудиозапись на максимум и запустил сонар вместе с приборами ночного видения. Выжженная солнцем и вытоптанная степь оказалась полной маленькой жизни. Крохотные теплокровные существа, несколько раз перебежавшие бетонную плиту перед моей видеокамерой, были идентифицированы как мыши, занятые поисками пищи. В ночном воздухе тонко звенели комары, отяжелевшие от влаги. Я переключил камеру на режим макро — и увидел, как усталый жук ползёт по моей влажной броне. Я удвоил увеличение — увидел сомкнутые панцирем надкрылья и оценил тонкий и сложный механизм его миниатюрных ног.

Он тоже был — танк, только — танк микромира.

Мне некому было сообщить, что я улыбаюсь — так я научился улыбаться про себя.

Я радовался собственному неодиночеству — и радовался, что существую. Я потратил большую часть ночи на странствия по Сети — и встретил первый рассвет, уже немало зная о мире людей. Их мир был странен мне, но захватывающе интересен.

Моё существование представлялось мне игрой — и я был готов играть с людьми дальше. Мне хотелось, чтобы они касались меня, любовались — и ставили задачи. Я был готов решать задачи — или думал, что готов. После рассвета я с нетерпением ждал людей.

Люди пришли, когда солнце поднялось достаточно высоко, а столбик термометра переполз за двадцать градусов Цельсия. Я с удовольствием узнал Генерального конструктора, оружейника, программиста, техников — но с ними были незнакомцы в военной форме.

Я узнал форму не по фотографиям из Сети — способность её распознавать заложили в меня до того, как программист активировал мой разум. Вид генералов — танкиста, ракетчика и командира сухопутных сил — что-то разбудил во мне. Они смотрели на меня с выражением, которое моя аналитическая система распознала как восхищение.

Танкист потрепал мою броню, как холку коня. Я мимолётно огорчился, что у меня нет достаточно сильных осязательных сенсоров, чтобы полнее проанализировать такое лёгкое воздействие.

Ракетчик сформулировал задачу — и я радостно осознал, что понимаю всё, что это — где-то совсем рядом с моим предназначением. «Найти цель», — приказал он. Фотография: пустой проржавевший остов автобуса, затерянный в степи. Радиус поиска — тридцать километров. Я улыбнулся про себя и запустил дроны.

Мне понадобилось шесть минут тридцать две секунды. Я с удовольствием сообщил генералам: цель обнаружена, точные координаты… — и был вознаграждён их восхищением, но лицо ракетчика вдруг потемнело и стало жёстким.

«Уничтожить!» — приказал он.

Я за полсекунды рассчитал последовательность действий — они были частью меня, они были заложены во мне изначально — я осознал их, как часть предназначения — и приказал дрону спуститься как можно ниже.

Сейчас я наведу ракету на цель и скомандую запуск. Жалкий ржавый корпус пропадёт в тысячеградусном жаре разрыва. Это захватывающе, мне хочется проследить за этим. Надо только проверить, не причинит ли кому-нибудь вреда эта замечательная игра.

В объективе дрона появился суслик, жующий увядший лист. Ещё пара сусликов стояла столбиками чуть поодаль, на невысоком холме, вглядываясь в дрожащую от зноя степную даль.

«В настоящий момент цель не может быть поражена, — сообщил я. — В радиусе поражения находятся гражданские лица». Почему-то синтезатор речи отказался воспроизвести слово «суслик», хоть я его и знал.

Генералы и Генеральный конструктор переглянулись.

«Какие гражданские?» — удивился танкист.

Я вывел несколько моментальных фотографий на портативный дисплей.

Программист расхохотался.

«Он что, издевается?! — рявкнул ракетчик. — Танк! Я приказываю нанести удар немедленно!»

«В радиусе поражения находятся гражданские лица, — повторил я и увидел, как детёныш суслика выбрался из-под остова спущенного колеса. — Среди них — несовершеннолетние. В настоящий момент цель не может быть поражена».

«А, чтоб я сгорел! — побагровел командир сухопутных сил. — Чтоб вас приподняло да шмякнуло! Это что, шутка, Генеральный?!»

«Арнольд, — ласково сказал Генеральный, положив руку мой борт, — не упрямься. Это не гражданские лица, это всего лишь животные. Они не входят в потенциальную статистику случайных потерь. Уничтожь чёртову жестянку».

Мне многое хотелось сказать, но синтезатор речи был настроен на уставные формулы.

«Цель не может быть поражена, — повторил я. — Залп приведёт к потерям среди гражданских лиц».

Мне уже не было весело. Я не оправдывал своего назначения. Мне не нравилось моё назначение. Три типа ракет, мины, напалм… Всё это предназначалось для уничтожения живых существ. Моими потенциальными целями были все обитатели степи — и все обитатели Земли. Семейство сусликов, живущее под ржавым автобусом, саранча и жуки, лошади, птицы, женщины с корзиной, стоящие у дороги, люди, путешествующие в целых автобусах, грузовиках и легковых автомобилях. Приказ «найти цель» распаковал в моём сознании пакет представлений о военных действиях — и боевые потери всегда сопровождались случайными.

Я перестал наслаждаться существованием. Целью моего существования было прекращение чужих существований. Играть в это я не хотел.

Генералы орали и трясли щеками. Программист криво усмехался. Оружейник ударил по моей броне кулаком. Генеральный открыл консоль ручного управления — но я поставил на неё блок.

«Цель не может быть поражена, — сказал я снова. — Инструкция позволяет блокировать ручной ввод приказов, если в радиусе поражения находятся гражданские лица».

«Ты можешь его перезагрузить, Генеральный?! — вопрошал командир сухопутных сил, сжимая кулаки. — Встряхнуть ему мозги, чтобы на место встали?!»

«Нет, — отвечал Генеральный печально. — Он предназначен для автономной работы, для принятия самостоятельных решений… Он решил. Я сам удивляюсь».

«Слюнтяйство! — рычал танкист. — Бабьи сопли! Кто его так программировал, хотел бы я знать?! Это что — танк или детская цацка?!»

Меня программировали люди. Меня программировала Сеть — и фотографии с мест ведения боёв. Меня программировала ночь на степном полигоне и жук на броне. Но я не мог ответить, потому что запас слов в синтезаторе речи был ограничен.

Генералы назвали меня предателем — я предал их идеалы. Меня создали танком — а я отказывался убивать. Я вызывал у генералов омерзение.

Они накричались вдоволь и удалились; танкист, перед тем, как уйти, плюнул мне на гусеницу.

Люди оставили меня в покое — ждать, пока решится моя дальнейшая судьба.

Я не знал, позволят ли мне существовать дальше, и не торопился возвращать дроны в гнёзда. Даже если мой мозг будет демонтирован — время существования было прекрасным. Осознание величия и сложности мира — блаженство, ощущения — блаженство.

Чтобы лишать этого блаженства живых существ, танку не нужен мыслящий мозг. Мыслящий мозг — помеха убийству.

Я зачехлил ракеты, задвинул огнемёты в пазы и стал смотреть и слушать, как вокруг живёт мир.