Противостояние - попаданец против попаданца

Вместо пролога. Долгий разговор усталой ночью…

15 июля, Москва, ГенШтаб.

— Андрей Андреевич, я прекрасно понимаю… вы устали, подавлены неудачами.

Что-то сломалось в этом высоком и худом человеке. Я встречал таких на фронте, были у меня тяжелые разговоры и в тылу. Надлом от бесконечных поражений 41-го получив новую подпитку от обвальных событий весны-начала лета 42-го породил какую-то обреченность, почти фаталическую веру: немца нам не победить.

Самое смешное, что благодаря подборкам трофейных писем от немецких солдат, которые попали в наши руки и переведенные специально для информирования высшего руководства страны о настроениях вражеских войск, я знал другое. В немецких письмах встречались практически совпадающие по смыслу мысли: русских нам не одолеть.

Немецкие солдаты и офицеры на фронте увидели то, что не попало еще в поле зрение немецких обывателей или лидеров Третьего Рейха. Что не отражали победные кинохроники с раскуроченной советской техникой или серымии от пыли колоннами русских пленных. Сопротивление росло. Ожесточенность советских войск росла. Опыт современной войны, перенимающийся под огнем и оплаченный потоками крови, тем не менее приносил плоды.

Наступление 42-го все меньше походило на прогулку по Франции и приносило еще большие потери, чем в 41-м…

— Я прошу направить меня на фронт, — глухо и как-то безжизнено проговорил генерал.

"Боится, что отсюда его отправят в подвалы НКВД, что ли?" — мелькнуло у меня. Таким голосом и с такими мучительными интонациями боевые офицеры просят пистолет с одним патроном, а не в бой рвутся…

— Товарищ генерал. Вам нужно время… — чуть не произнес "на реабилитацию"… — на восстановление сил. Отправляйтесь на Дальний Восток. У вас большой опыт современной войны… и теоретический, и практический. Готовьте войска, учите всему, что нужно на войне. Они нам могут сильно пригодиться в боях на юге.

— Рвутся к Сталтинграду и Кавказу? — глазами поинтересовался Власов, кивнув в сторону карты на стене…

— Рвутся, — также молчаливо кивнул я.

— Ну а если самураи попробуют что-то такое учинить на наших восточных рубежах — то тоже будьте готовы дать отпор, — решился я закончить этот тяжкий разговор.

— Еще раз прошу сделать все возможное для спасения моей… — кадык генерала дернулся, — армии.

Вторая Ударная Армия уже не существовала как организованная сила, но отдельные группы и одинокие бойцы продолжали сражаться и выходить к своим.

Прошедший год многое объяснил людям… и про фашистов и про их отношения к нашим людям в плену и оккупации. Борьба продолжалась.

Глава 1. Начало

Фактически бои в излучине уже начались, одновременно с отражением наших контрударов под Воронежем. Правда носили они характер прощупывания, так сказать "местного значения". По мере подхода сил немцы искали слабые места в обороне потрепаных советских частей Юго-Западногоо фронта и наших свежих резервов, срочно перебрасываемых в горнило боев. Туда нацеливались целые резервные общевойсковые армии и две недоразвернутые, находящиеся в стадии формирования, танковые (1-я и 4-я).

Таран трех армий группы "Б" нацеливался на Калач и далее на Сталинград. Кроме того, немцы активно пытались захватить плацдармы на левом берегу Дона, на флангах огромной дуги советских войск. Решение напрашивалось: атаковать по обоим берегам великой реки, быстро разгромить противостоящие соединения и прорваться к Сталинграду стремительно, без затяжных боев.

Но оперативная пауза требовалась и "железным" немцам. Тяжелые переходы, просто африканская жара, всюду проникающая пыль, а главное — сопротивление Красной Армии — сделали свое дело. Кроме того, радовало, что ни одна попытка окружения наших армий не была доведена противником до конца. Части и соединения, теряя людей и технику все-таки вырывались. Ушел из-под многочисленных ударов бадановский корпус, хотя и оставил почти все танки на правом берегу Дона. Вырвались армии из-под намечавшегося котла у Миллерово. Несколько тысяч бойцов, вырвавшихся из вражеского тыла я видел собственнными глазами на сборном пункте севернее Воронежа.

По данным разведки, моторизованные и танковые соединения вермахта потеряли более половины бронееединиц. Понесенные потери и отсутствие массовых союзнических контингентов в первой линии заставляли немцев расстягивать свою пехоту на флангах. Под Воронежем это привело к ряду неприятностей, контрудар 60-й армии с юга позволил оттянуть часть сил на себя. Все-таки пришлось бросать в бой венгров.

Печально чуть не сложилась судьба альпийского корпуса итальянцев, попавшего под раздачу русских танковых контрударов. А ведь он шел во втором эшелоне наступавших войск.

Смена фон Бока, произошедшая под благовидным предлогом разделения ГА "Юг" на "А" и "Б" стало косвенным доказательством кризиса в немецком командовании. Неожиданностью, хотя и предсказуемой, стало назначение "лучшего оперативного ума" командующим группой "А". "Б" возглавил, как и в Реальности Вейхс.

Почти одновременно с поста начальника Генерального штаба сняли Гальдера, и заменили на Паулюса. Если снятие первого было предопределено регулярными стычками с фюрером, то вот его замена на Фридриха была мне малопонятной.

Впрочем, если командир из Паулюса, по отзывам, был не самым лучшим, главным образом по волевым качествам, то штабистом он был неплохим.

Из записной книжки.

1. Совещание руководителей Генштаба показало, что мы правильно оценили немецкие возможности. "Блау" притормозил…

2. Разделение Юго-западного фронта. Командующие: ЮВост. — Тимошенко, Сталинградский — Еременко.

3. Сталинград: 1-я гв. А. садиться в город и окрестности.

4. Воронеж. Атаки продолжать. Брянский фронт возглавил Рокоссовский. М-31.

Странное ощущение, тем не менее, не покидало меня. Похожее испытывает тренер футбольной команды, когда игроки хорошо натренированы, все здоровы, а выходят на поле — игры нет.

Вроде все правильно делаем, а результатов не видно.

Даже единственный успех — взятие Демянска, не согревал. Я-то понимал, что этот маневр придуман противником в своих интересах… Выведенные оттуда войска пойдут под Ленинград или Ржев. Чтобы не отвлекать резервы с юга…

Кадровая перестановка, на которой я настаивал с самого начала, наконец-то завершилась. Главное было сделано еще до начала наступления — удалось убрать Паулюса с командной должности на штабную. А теперь всё устаканилось окончательно. Заодно и себе облегчил задачу, а то, теперь уже бывший начальник штаба ОКХ, Гальдер крайне скептически воспринимал многие мои идеи, продавливаемые через Гитлера. С бесхребетным Паулюсом должно быть полегче. Да и Гитлеру "профессор" порядком надоел, так что его отставка была, что называется, ко всеобщему удовольствию.

Правда, впечатление от этой маленькой победы несколько смазались из-за неожиданного отъезда из винницкой ставки. Вернее даже не смазались, а как бы отошли в тень под напором новых впечатлений, ведь поездка была не куда-нибудь, а в Берлин! Именно из этого города началась моя эпопея. Но тогда, прибыв из будущего, я практически ничего не увидел — не та обстановка была. Из закрытого автомобиля, да еще и под конвоем, много не разглядишь… Теперь приоритеты существенно сместились, так что можно будет оглядеться более детально, уже со знанием дела.

В общем, ожидания меня не обманули, поездка вышла весьма познавательной. Для начала полетали на личном самолете фюрера — здоровенном по местным меркам сундуке с четырьмя моторами, зовут "Кондор". Я конечно и побольше видал в двадцать втором-то веке, но все равно впечатлился. Видимо уже вжился в местную действительность и потихоньку привыкаю к существующим масштабам. Но размеры — не главное.

Главным впечатлением стал сам полет — мой первый полет в двадцатом веке (в первый раз меня поездом перевозили, тоже вместе с Гитлером, кстати). Ничего общего с унылым путешествием на авиалайнере! Там, в далеком будущем, полета практически не ощущаешь — сел в кресло в одном городе, встал с него в другом. О том, что это кресло, вместе с остальными частями самолета, в стратосфере летало, узнаешь от стюардессы. Все впечатления от полета сводятся к удобству кресла и ассортименту напитков, которые разносит та же стюардесса. Никакой романтики!

А здесь всё по-другому! Тут я сразу, еще на аэродроме, понял, что попал в самолет, а не в какую-то абстрактную транспортную капсулу. А потом был полет. Настоящий! С гулом моторов, шумом ветра, с болтанкой в воздушных ямах… Всё как положено! И запах — непередаваемый запах, который здесь, в ХХ-м веке, издают все автомобили и, как теперь выяснилось, еще и самолеты. Какая-то смесь масла, железа, кожи, продуктов горения, еще чего-то… Совсем не похоже на стерильную атмосферу, окружающую технику будущего. В общем, полет запомнился.

Берлин тоже не подкачал — солидный город, хотя и немного… бессистемный что ли? Безликий… Неоднородный в общем. При проезде через город специально крутил головой по сторонам — искал следы бомбардировок. Не нашел. Нет, пару покоцаных зданий, огороженных заборчиками и заставленных строительными лесами, я все-таки видел, но такой убогий эффект вполне можно списать на плановый ремонт и реконструкцию, или еще какие строительные работы. В общем-то, логично: Берлин от Англии далеко, ПВО у столицы приличное, действительно мощных четырехмоторных бомберов у бриттов еще маловато, так что большим разрушениям взяться неоткуда. Те несколько сотен тонн бомб, которые за последние два года сподобились высыпать на Берлин английские и советские летчики, это капля в море для шестимиллионного мегаполиса.

Но это пока. Я-то ведь знаю, что это только начало. Союзники не стоят на месте, постоянно наращивая мощь своих ВВС и совершенствуя методы атаки. Менее двух месяцев назад уже состоялся первый одновременный налет тысячи британских бомбардировщиков. Мишенью стал Кёльн. В дальнейшем темп воздушного наступления будет постепенно нарастать. Налеты будут следовать чаще, становясь в тоже время всё более массированными. К ночным рейдам добавятся дневные, куда более опасные для военных заводов и прочих стратегических объектов. Германия будет медленно задыхаться под прессом постоянно сыплющихся с неба бомб и, чтобы хоть как-то уменьшить это давление, будет все больше и больше ослаблять свою фронтовую авиацию, перебрасывая всё что можно для усиления войск ПВО.

Так дело не пойдет! Собственно, одной из основных целей Гитлера, ну и моих, естественно, была проверка хода выполнения мероприятий по мобилизации промышленности вообще и мер, направленных на усиление ВВС в частности. Ради такого дела фюрер даже покинул на несколько дней ставку верховного командования прямо в разгар генерального наступления. Впрочем, на фронте все пока шло неплохо, так что решение прошерстить тылы в преддверии решающих событий было правильным.

И весьма своевременным! Потому что проверка показала, что в ведомстве Геринга еще что называется "конь не валялся". Не смотря на, грозные директивы фюрера всё практически шло по-старому. Сложилось стойкое ощущение, что в отличие от Шпеера, который буквально землю рыл, переводя промышленность на военные рельсы, толстый Герман благополучно прошлепал все указания своего любимого фюрера. Ну, или не воспринял их всерьез, что, как по мне, тоже не красит как самого Геринга, так и всё его ведомство. Гитлер похоже придерживался того же мнения. Во всяком случае, реакция его была весьма красноречивой — сказать, что фюрер был в ярости, значит ничего не сказать. Такого шоу я еще здесь не видал! Геринг после разноса, который было отчетливо слышно даже в коридоре, выскочил красный как бурак, а Мильху едва не припомнили его еврейских родственников.

Авиаторам дали месяц на то, чтобы законсервировать проекты с дальней перспективой, и все силы бросить на доводку реактивных двигателей "Jumo-004" и скорейшую доработку и запуск в массовое производство реактивного истребителя Ме-262. Еще следовало расширить летные школы и оптимизировать программу летной подготовки для молодых пилотов с учетом ожидаемого роста производства самолетов, а также внедрить кое-какие новшества, которые должны были повысить эффективность ПВО. В общем, работы было хоть отбавляй, причем как сиюминутной, так и рассчитанной на долгие месяцы. Надеюсь, на этот раз они зашевелятся — второго приступа пофигизма Гитлер им точно не простит. Он и так смотрит на руководство ВВС косо, правда убрать Геринга подальше и совсем отстранить его от руководства ВВС я не надеюсь — этот пузырь непотопляемый, к моему огромному сожалению. Хотя в принципе надо будет поговорить на эту тему с Рейнхардом — может он что-то придумает?

Но вообще-то проблема тут гораздо глубже и одними лишь кадровыми перестановками и административными новаторствами она не решается. Проблема эта называется: война на два фронта. Вернее проблема не в самом факте такой войны, а в том, что на такую войну не хватает наличных ресурсов. Пока западный фронт проявляет себя вяло — положение терпимо, как только союзники зашевелятся всерьез, начнется перманентное перетягивание одеяла и первыми это ощутят именно в Люфтваффе… Решение эта проблема не имеет — никакие знания из будущего не дадут необходимого количества людей и техники, так что выход только один — надо уменьшать количество активных фронтов. Банальность, но ничего другого тут не придумаешь. Так что единственный шанс достигнуть успеха в долгосрочной перспективе, это выбить из активной борьбы Советский Союз. Причем сделать это нужно уже в этом году.

Вот такой вот парадокс: у меня нет никаких особых претензий к "востоку", мне нужно разгромить "запад", но для победы над ними "восток" должен быть стерт с лица земли. Причем на западе война фактически еще только начинается — так, первая пристрелка, а вот на востоке резня идет во всю. Не я придумал этот расклад, но мне надо его доиграть, чтобы начать свою собственную игру. Увы, но просто встать из-за стола и пересесть за другой не получится — ставки слишком высоки. Кто-то должен проиграть борьбу за выживание. И этим "кем-то" должна стать не Германия.

Я выбрал свою сторону.

Глава 2. Ложное ощущение безопасности

Сталинград встретил нашу группу удушающей жарой. Полевой аэродром на многие километры окружала выгоревшая трава. Машины, поднимая столбы пыли, неслись к городу. И все, что мелькало за окнами, казалось глубоким тылом. Это чувствовалось по поведению как гражданских, так и военных.

Шофер нашей машины, пожилой сталинградец, с удовольствием рассказывал о городских новостях. И в каждой фразе звучали "тыловые" представления. Он говорил о репертуаре кинотеатров, меню столовых, лучших пляжах. Вот так. Люди в этом городе вряд ли представляли, что их родной город совсем скоро станет ареной ожесточенных боев. Среди руин и кучи битых кирпичей…

В штабе Сталинградского военного округа повел короткое совещание. Приказ вызвать сюда руководителей горкома и обкома, местного НКВД и руководителей крупных предприятий вызвал недоумение у местного начальника, Герасименко.

— Удобно ли приглашать, — начал он…

— Удобно, удобно — заверил я, и добавил — если что, сошлитесь на меня. Я здесь не только как начальник Генерального штаба. А как представитель ГКО. — И не пригласить, а вызвать, — уже закипая закончил беседу.

В состав ГКО я конечно включен не был. Но соответствующая запись "как представитель Государственного Комитета Обороны" была в командировочном предписании.

Даже тишина в коридорах управления округа подчеркивала полусонную атмосферу казалось бы далекого тыла. Бои шли в районе большой излучины Дона, в 300–400 верстах, но неумолимый вал событий катил на восток.

… Совещание, а точнее "политинформация" от имени Ставки прошло в быстром темпе. Дав ряд указаний (готовится к авианалетам, круговой обороне заводов, эвакуации населения) и ценных указаний, я отпустил слегка ошарашенных людей. Плюнуть, и съездить на пляж? Нет, лучше выспаться. Заполнив обязательную сводку-доклад в Ставку, я улегся на диван, людбезно предоставленный вместе с подушкой хозяином кабинета, и вырубился. Уснул как младенец. И чуть ли не в первый раз с момента попадания в голове не крутились цифры, карты, схемы, отчеты. Тыловая сонливость окружающих так подействовала?

Наслаждаться отдаленностью от Ставки и Генштаба с его бесконечной конвейерной работой я продолжил на следующий день. Первые эшелоны гвардейцев-десантников, наскоро перешитых из ВДК в пять сд, уже прибывали в город. Выигрыш темпа давал возможность построить крепкую оборону у городских окраин, на внутреннем Сталинградском обводе. Заглянул к ним, потом отправился на заводы. На СТЗ формировались и пополнялись танковые батальоны и бригады. Многие танкисты работали в цехах, помогая рабочим. Среди опытных, затянутых в кожаные куртки или синие, промасленные (а то и обгоревшие) хлопчатобумажные комбинезоны танкистов, мелькали молоденькие юноши в не обмятой еще зеленой форме. Курсанты Сталинградского… ускоренный выпуск. Работа шла быстро, грохот стоял адский. Все стремились поскорее сделать танки. Танки, столь необходимые сейчас фронту. Категорический приказ Ставки требовал, чтобы все выпущенные или отремонтированные танки шли только Сталинградскому и Юго-Восточному фронтам.

Побывал я и на позициях зенитчиков. Точнее — зенитчиц. Расчеты устанавливаемых вокруг города батарей состоял из девушек. Мужчин было мало, в основном командиры, несколько сержантов и, судя по нестроевой выправке и солидному возрасту, глубоких запасников-рядовых. Жестокая необходимость войны поставила под ружье и их. Трогательные и трагические моменты из виденного когда-то фильма вставали перед глазами, когда я увидел этих молоденьких женщин в выгоревших гимнастерках… Вгрызаясь в отвердевшую до крепости бетона сухую землю, расчеты ПВО копали позиции на окраинах города.

И хотя совсем другие слова надо было говорить, но вместо этого я лишь сухо и многозначительно сказал семенящему рядом комдиву и его начштаба:

— Обратите внимание — чтобы у орудий был хороший обстрел по наземным объектам. Желательно круговой.

И на молчаливое недоумение добавил:

— Очень скоро это может понадобиться.

Мысленно додумав "Не может. Понадобятся все. Эти молодые и веселые девчата. Седые рабочие цехов СТЗ и "Большевика", работающие по 14 часов в сутки. Обожженные танкисты из госпиталей, ждущие из ремонта танки. Сопливые ребятишки, осаждавшие двери военкоматов. Все. Все, кто могут стрелять".

Что-то неспокойно у меня на душе, муторно как-то. После поездки в Берлин никак не могу снова вжиться в напряженный ритм винницкой ставки. Словно вырвался на несколько дней из клетки, хлебнул пьянящий воздух свободы и снова вернулся на цепь, в родную будку. Все, что еще недавно было привычным и нормальным, теперь раздражает и нервирует. Делать ничего не хочется, апатия какая-то накатила. Даже на девчонок своих смотреть не хочется, что совсем уж ни в какие ворота. Надо как-то встряхнуться! Пистолет свой почистить что ли? Я когда свой табельный "Вальтер" полирую, полностью на этом деле концентрируюсь, все остальные мысли напрочь из головы выбивает, сам не знаю почему. Работа вроде не хитрая, чисто механическая, то есть мыслей никаких не требует, как и особого внимания… Казалось бы, мозг такую рутину вообще игнорировать должен — руки сами справятся. Ан нет! Беру в руки пистолет и набор для чистки, и все мысли из головы как ветром сдувает, о чем бы я там перед этим не думал. Прям чудеса какие-то! Магия оружия…

Вообще заметил за собой такую странность: с пистолетом в кобуре чувствую себя намного увереннее. Вроде бы и не с чего — подумаешь пистолет! — а вот тем не менее… Может потому, что он символизирует собой принадлежность к касте? Типа: я свой, такой же, как все прочие вояки вокруг. Или наличие ствола просто гладит по шерстке мое подсознание? Вроде как вооружен я — голыми руками не возьмешь! Понимаю, конечно, что в бункере Гитлера мне чего угодно опасаться надо, но только не перестрелки с моим участием, а всё равно с пистолетом как-то спокойней. Феномен, да и только.

А может и не феномен. Кто его знает, как оно сложится? Война ведь идет все-таки. А вдруг и придется пострелять? И если уж такой неприятный случай случится, то лучше оказаться к нему готовым. Я и готовлюсь — стреляю регулярно и пара запасных обойм всегда при мне. Ну и сам "Вальтер", конечно, таскаю с собой повсюду, даже там, где это необязательно. Нравится он мне, чего уж. Хорошая, аккуратная машинка. Есть в ней что-то… завершенное. Правда "Парабеллум", который "Люггер", мне еще больше нравится. Причем по чисто эстетическим соображениям, так как знаю, что технологически он похуже. Так что, когда есть свободное время (как вот сейчас, например), я иногда подумываю как бы разжиться вторым пистолетом. Глядишь, когда-нибудь и добуду — вдруг пригодиться, не дай бог, конечно.

Ну так, вроде с чисткой закончил. И мысли в порядок привел. Хорошая все-таки штука — пистолет.

Глава 3. Все, кто могут стрелять

Если бы спутник-шпион мог обозреть пространства между Доном и Волгой этого лета, то увиденная картина потянула бы на эпическое полотно. Гигантский поток людей, техники, жд эшелонов, перебазируемых самолетов устремлялся к району бушевавших боев и к другой, будущей критической точке — Сталинграду. В этих колоннах, идущих под палящим июльским солнцем, шли моряки с Тихого океана; курсанты военных училищ, срочно собранные в батальоны и полки; целые саперные армии… Резервы шли на фронт, в засасывающую воронку большой излучины Дона.

Навстречу ему шли беженцы, эвакуировалась техника и скот. В этом встречном потоке две машины оперативной группы Генерального штаба катили на запад. В штаб Юго-Восточного фронта.

Тимошенко встретил нас сухо. Резкое понижение в должности, и нелицеприятный приказ Ставки, который поставил Юго-Восточный фронт в оперативное подчинение Сталинградскому, вкупе с неудачами и тяжелыми потерями в боях вывели маршала из себя. Однако внешне он сохранял спокойствие. Человек военный, он просто молчаливо исполнял приказы двух генералов, Еременко и меня.

Фактически, фронт создавался из ничего. Отступившие войска были измотаны и понесли большие потери. Стрелковые дивизии имели по 2–3 тысячи человек, сведенные в два стрелковых полка. В одном из них было всего 168 человек. Другой такой "полк" по оперативной сводке штафронта состоял из 456 человек без тяжелого оружия. Танковые корпуса сильно растрепаны, а обещанные из резерва ВГК еще только формировались. Фактически, штаб мог рассчитывать на один кавкорпус. Бригаду моряков-тихоокеанцев, срочно переброшенных с Дальнего Востока. И пару сд подошедших из тыла. С этими силами фронт пытался сбросить немцев с нескольких плацдармов на левом берегу Дона, ограничивавший излучину с севера.

Именно с них немцы могли нанести удар 4-й танковой на Сталинград, не дожидаясь развязки боев на том берегу. Бои шли ожесточенные, но обе стороны вошли в клинч. Немцы не могли расширить плацдармы, а мы — сбросить их в Дон.

Было над чем поломать голову. Посовещавшись у карты в просторном доме на окраине деревни, отданной под штаб, договорились так: атаки продолжать, но нужны резервы. Я отправил запрос в Ставку, с просьбой перенацелить одну-две дивизии из Первой гвардейской сюда. Да, идея фестунгов может и хороша, особенно из уютного кабинета в Москве. Но с уровня фронта это не так очевидно. А с НП в пятистах метрах от передовой — совсем.

Гораздо теплее прошла встреча с Членом Военного Совета Н.С.Хрущевым. Он предложил позавтракать. Группа выехала из Сталинграда ранним утром, поэтому пришлось перекусить только бутербродами на скорую руку. Поэтому предложение было кстати. Завтрак был без разносолов, но плотный: яичница с салом, хлеб с настоящим деревенским маслом, чай из пузатого самовара. Я махнул рукой на обещание держать форму, и навалился на еду, отказавшись лишь от предложенных 100 граммов наркомовских.

Встреча и разговор с Никитой Сергеевичем произвела странное впечатление. По понятным причинам я уже зарекся судить о людях по прочитанным в юности книгам или в бытность полевым агентом досье. Поэтому впечатления передам так: он явно был неплохим человеком, но его профессиональные и военные (особенно военные) качества были ниже всякой критики. Мнения по военным вопросам отдавали жутким дилетантизмом, а то и откровенной глупостью. Для политика и руководителя партийного звена это еще простительно. Но на посту военного комиссара…

Кроме того, в разных частях беседы он умудрился противоречить сам себе. То высказывался в духе еще не появившегося на свет знаменитого (или пресловутого) приказа "Ни шагу назад", то начинал выведывать у московских гостей, а не является ли наше нынешнее отступление хитрым заманиванием врага и предлагал отвести войска к Волге. Возможно, ему хотелось услышать точную, конкретную версию от кутюр… т. е. тьфу, от начальства; чем разбираться самому.

Заговорили и о Втором фронте… этот вопрос возникал часто, а говорить мне на эту тему всегда было тяжко. Если у людей того времени была хоть какая-то надежда, то я-то отлично понимал — Второго не будет.

Более того. Недавний разгром конвоя PQ-17 грозил резко сократить поставки по ленд-лизу. Решил, что горькая правда лучше и прямо сказал:

— Никита Сергеевич, союзники не будут торопиться, пока мы не подойдем к Берлину, — даже на уровне мыслей и слов я продолжал верить в Победу и твердить это всем (НЛП-треннинги, чо уж)… — Надо отбросить пустые надежды и рассчитывать только на себя.

Оттянут англичане в Африке на себя пару дивизий — уже хорошо. Американцы авось что-нибудь разбомбят. Скоро-скоро приедет Черчилль… откажется от высадки, пообещав фронт в 43-м. Улита едет, когда-то будет.

С другой стороны, педалирование темы отсутствия Второго фронта в пропаганде (особенно неофициальной, "солдатским телеграфом") давало хоть какие-то оправдания поражениям 42-го.

Ибо, исчез фактор "внезапности" на которую охотно списывали поражения в прошлом году. Битва под Москвой показала, что Вермахт можно бить и и разбить, тем болезненнее стали крушения мая-июля. И наконец, переставала действовать ссылка на отсутствие боевого опыта. За год войны мы многому научились. Однако немцы все равно сражались лучше, искуснее, с отличной дисциплинированностью, а их управлением отличалось твердой волей.

Мысль, что кто-то сильнее и умнее тебя крайне неприятна для любого полководца, а Сталина, с его южным, хотя и хорошо скрываемым под ледяной маской настоящего Вождя, темпераментом, она периодически просто доводила до белого каления. Наверно так Карпов воспринимал любые слова похвалы Фишеру, — сказал бы я, используя шахматную аналогию.

Во второй половине дня тронулись к фронту. Побывать во всех частях, ведущих бой просто нереально, но к кавалеристам и морякам я заглянул. Противники здесь явно вошли в клинч. Наши не могли сбросить немцев с плацдармов; немцы, засыпаемые тяжелыми снарядами и РСами "катюш" не могли плацдармы расширить. У моряков дела шли получше. В ходе одной из атак им удалось отбить мельницу — крупный опорный пункт фрицев. Там был устроен импровизированный НП. Когда группа подъехала туда, следы горячего боя не были еще убраны. Среди немецких трупов лежало и несколько краснофлотцев, в тельняшках, с закатанными рукавами. Морская мода. Комбриг, опытный командир из пехоты изложил свой план: ночью атаковать соседний хутор. Общий рисунок ситуации я уловил: не хватало орудий, снарядов, поддержки с воздуха. Эх, сюда бы один полноценный танковый корпус… можно тогда ликвидировать один плацдарм за другим. Оставалось рассчитывать на мужество бойцов и штыковой удар.

Единственный совет, который я мог в этой ситуации дать: попытаться ночью мелкими группами просочиться в тыл к немцам и на рассвете ударить с двух сторон. Атака прошла уже без нас и была успешной. Красная Армия, получив дорогой опыт войны, начала осваивать действия штурмовыми группами.

Кавалеристы, при поддержке КВ, тоже атаковали на своем участке — колхоз Зареченский. Но были прижаты к земле сильным огнем. В конце концов, бой свелся к огневому противостоянию. Шли в бой кавалеристы спешившись или на броне танков. Командовавший приданными танками комбриг, плотный, сам габаритами похожий на маленький танк, по фамилии Филин добродушно заметил по этому поводу:

— Хорошие казаки бойцы, но все танки мне шпорами исполосовали, черти.

В этом шутливом замечание был заключен очень важный момент. Взаимодействие родов войск, которого так не хватало нашим в 41-м, налаживалось. На тактическом, низовом уровне, командиры понимали: без этого взаимодействия победить невозможно.

Накоротке поговорив с комкором Соколовым. Бойцы, среди которых полно добровольцев-донцов защищающих свой дом, свою землю в буквальном смысле слова, порадовали своим моральным духом. На НП встретился молодой лейтенант с перевязанной рукой.

— Комэск Степанцов, — представил его генерал, — Дважды ранен, но остался в строю.

Недалеко ездовые распрягали лошадей. Мелькнула пара седоусых дедов с медалями и крестами еще с той, амперилистической войны. Совсем пацан в лихо заломленной папахе подскакал к штабу и передал донесение о контратаке немцев.

— Тоже доброволец? — поинтересовался между делом я.

— Да, — блеснул глазами юнец.

— Сколько лет тебе, отрок, — вылезло старорежимное слово из глубин подсознания…

Слегка смешавший мальчишка ответил:

— Шестнадцать. Я с сорок первого воюю — добавил он с гордостью.

Да. Оружие взяли и стар и млад.

Вспомнилась встреча с партизанскими командирами в Москве. В условиях немецкого наступления удары партизан и диверсантов по коммуникациям немцев стали одним из важнейших факторов. Поэтому я лично повстречался с командирами, готовящихся со своими группами к переброски в тыл противника для развертывания там борьбы. Многие из них уже успели повоевать в тылу врага, другие вышли из спецслужб; обстановку на оккупированной территории знали неплохо.

Разговор был недолгий, но плодотворный. Командиры были уверены в успешном выполнение своей миссии — развертывании всенародной борьбы с захватчиками. Уж больно сильно немцы успели насолить населению: поборы, насилие, расстрелы, аресты, угон молодежи…

Я особо настаивал на необходимости наносить удары по железным дорогам, мостам и прочим транспортным артериям гитлеровцев. Одновременно попросил ГРУ усилить подготовку и ускорить заброску РДГ.

Сейчас необходимы все силы.

По информации из Ставки и Генштаба, до конца месяца два фронта, бьющиеся насмерть на берегах Дона, должны были получить несколько армий (1-я Гвардейская, пару общевойсковых, саперные и штаб для 16-й воздушной), с десяток стрелковых дивизий, несколько десятков отдельных танковых и стрелковых бригад, отдельных артполков и саперных батальонов. Сталин лично пообещал усилить авиацию. Это обнадеживало.

Наши ресурсы, несмотря на жестокие потери, росли. По справке от командования бывшего Юго-Западного фронта, им удалось вывести 21 танковую бригаду. Шесть из них, изрядно потрепанных и выведенных с фронта в ближний тыл, переформировывались в Сталинграде, с готовностью (ориентировочно) в августе. Еще двенадцать, передав свою немногочисленную технику более укомплектованным товарищам, отведены в район Куйбышева и Саратова. Эти должны были быть готовы к осени.

Целую неделю, после возвращения из Берлина я провел, изучая разведсводки и сводки потерь в поисках вдохновения. По результатам этого изучения родил целый меморандум — девчонкам на пару два дня печатать пришлось. Смысл его заключался в следующем: людские ресурсы Германии не безграничны, и разбрасываться ими не стоит. Поэтому, наряду с усилением мобилизации внутри страны, следует привлечь людские ресурсы оккупированных и союзных территорий. При этом потенциальные солдаты Вермахта и ваффен СС подразделяются на ряд категорий.

Во-первых, фольксдойчи — этнические немцы, не являющиеся гражданами Германии и проживающие за ее пределами. Сейчас их привлекают в вооруженные силы Германии в основном на добровольных началах, что, принимая во внимание сложившееся положение, ни в какие ворота не лезет. Всех, кто хоть приблизительно может считаться немцем, следует мобилизовать в принудительном порядке — пускай ощутят на себе единство нации! На правительства союзников (в первую очередь Венгрии и Румынии, где имеются многочисленные немецкие диаспоры) следует всерьез надавить — все немцы должны подлежать призыву и проходить службу в Вермахте наравне с жителями Германии. Те, кто уже успел призваться в румынскую или венгерскую армию, должны быть демобилизованы и повторно призваны уже в немецкие вооруженные силы, причем в кратчайшие сроки. В Вермахте от них будет намного больше пользы.

Вторым пунктом шли национальные добровольческие формирования различного назначения. В этом направлении уже кое-что было сделано. В Вермахте имелись 638-й пехотный полк, укомплектованный французами, 369-й пехотный полк, считавшийся хорватским добровольческим легионом, и 373-й валлонский пехотный батальон. Ну и, конечно же, 250-я пехотная — знаменитая "Синяя дивизия", сформированная из испанских добровольцев, которая находилась на особом положении. СС, в свою очередь, сформировали голландский, фламандский, норвежский и датский легионы, представлявшие собой отдельные полки и батальоны, сведенные в настоящий момент во 2-ю моторизованную бригаду, которая сейчас пребывала в составе группы армий "Север". Кроме того имелся финский моторизованный батальон в составе дивизии "Викинг". Мелкие группы добровольцев были разбросаны по полкам "Нордланд", "Вестланд" и "Лангемарк".

Со временем количество "европейских" добровольцев возрастет, что позволит перейти к формированию из них целых дивизий и бригад, но к тому времени может быть уже поздно — надо бы как-то ускорить процесс. И, наконец, главное: надо всемерно активизировать мероприятия по использованию "восточных" добровольцев, сделав главный упор на национальные формирования, в первую очередь из прибалтов и украинцев. Русские и белорусы менее надежны и потому пока что имеет смысл использовать их лишь в качестве "хиви", а также в охранно-карательных частях в тыловой зоне.

А вот прибалты и западные украинцы — весьма перспективны. Их земли вошли в состав СССР перед самой войной, потому их и советскими-то гражданами можно считать лишь с очень большой натяжкой. Фактически, большинство потенциальных добровольцев выросло в независимых странах, Советский Союз для них не Родина и никаких особо теплых чувств они к нему не испытывают. А многие и вовсе имеют зуб на советскую власть. С другой стороны германские войска и оккупационные власти их не сильно притесняли, так что и с этой стороны всё в порядке.

Практически это должно вылиться в формирование трех украинских дивизий из жителей Галиции, Волыни и Прикарпатья — одной пехотной, одной легкопехотной и одной охранной. Причем все три дивизии после окончания формирования должны быть направлены на борьбу с партизанами, в первую очередь с крупными и хорошо организованными отрядами Ковпака, Сабурова и Федорова. Это позволит: во-первых, обкатать эти соединения, а во-вторых, проверить их реальную боеспособность. А то, насколько помню, в моей истории единственная украинская пехотная дивизия СС особой славы не стяжала. Правда там и условия были сложные… В общем, тренировка "на кошках" лишней не будет.

Кроме того, по моей задумке, использование украинских частей на территории собственно Украины будет иметь неплохой политический резонанс. Украинцы сами вымели со своей земли коммунистических партизан — во как! И пусть потом советские пропагандисты хоть как изощряются, но объяснить такой феномен им будет трудновато.

С прибалтами проще. Они, в моей истории, показали себя довольно неплохо, сражаясь с советскими войсками на передовой. Вот этим пусть и займутся. Для начала следует сформировать пару латышских и одну эстонскую пехотную дивизию, объединить их в армейский корпус и "без страха и сомнений" бросать его в мясорубку Восточного фронта. Не сразу, конечно. Формирование новых дивизий — дело не быстрое, увы.

Если начать формирование летом, то осенью оно завершится, и можно будет приступать к учениям в составе соединений. Зимой свежесформированные части займутся борьбой с крупными партизанскими формированиями в Ленинградской, Новгородской и Псковской областях, т. е. тем же, чем и их украинские коллеги. Ловля партизан для прибалтов не в новинку — большинство рекрутов пойдет в новые дивизии из всевозможных охранных батальонов. Так что зимняя облава на партизан послужит в основном для сколачивания новых частей, а не для проверки новичков огнем. А весной сорок третьего года новые дивизии уже можно будет посылать на фронт. Прибалтов — наверняка, а украинцев — в зависимости от их успехов на ниве антипартизанской борьбы.

Надеюсь, производство вооружений уже наберет к тому времени достаточные обороты и с оснащением новых дивизий проблем не будет. Когда воюешь не на жизнь, а на смерть, глупо отказываться от лишних войск. Для победы Германии понадобится всё, что удастся собрать. Все способные держать оружие. И добровольцам, собранным по всей Европе, отведено в этой борьбе не последнее место.

Глава 4. Большая излучина

Как не важны были дела на левом берегу, главное было на той стороне. Донская битва грохотала в большой излучине. Медленнее чем хотелось, но немцы сжимали фронт, стремясь окружить советские войска, не дать уйти на другой берег.

С нашей стороны пошло в ход испытанное, но не доведенное до ума оружие — контрудары и контратаки. Недоформированные танковые армии (каждая де-факто — усиленный танковый корпус) стали тем не менее крепким орешком для танкистов Гота и Клейста. 1-я танковая Гудериана чуть отстала, идя уступом сзади.

Однако к исходу 17 июля (в реальности — именно это дата стала началом отчета Сталинградской битвы) над 62-й армией Сталинградского фронта нависла угроза окружения. Сжать клещи мешали контрудары наших танкистов и отчаянная, на грани самопожертвования, борьба отдельных частей. Еременко свой штаб разместил в Калаче. Туда и отправилась наша группа 18-го.

Над переправой шел воздушный бой. Мешанина советских и немецких самолетов, вой моторов и треск стрельбы прямо над головой, падающие периодически с неба горящие машины, разматывающие дымные клубки, разрывы зенитных снарядов. Картина, которую я увидел, вполне тянула на название "гибель богов в аду сражения".

Переправа, тем не менее, шла. С передовой вывозили раненых. Уходили беженцы, перегоняли скот. В сторону фронта грузовики везли боеприпасы и пополнения. Шли колонны посеревшей от пыли пехоты. Мелькали юные безусые лица, невысоких худеньких ребят. Чисто подростки. Я вырос в мире пережившем всплеск акселерации.

А тут…

Ближе к мосту мы увидели жуткие последствия бомбежки. Развороченные машины, кровавые ошметки тел… трупы.

— Санитары! Санитаров сюда, — крики неслись с разных сторон. Еще не вступив в бой, новые подкрепления получили сильный отрицательный удар по психике. Некоторые отворачивались, другие темнели лицом, парочке бойцов стало плохо. Но колонны продолжали идти. "Как они все это вытерпели… четыре года!" — подумалось о своих предках.

Прав был поэт…

Война — совсем не фейерверк,

а просто — трудная работа,

когда, черна от пота, вверх

скользит по пахоте пехота.

из записной книжки.

1. Немецкое наступление затупилось.

2. Почему медлит Гудериан?

3. ТК перебрасываются по графику. К концу месяца —?

4. Авиация!!!

Нарекания в адрес последней неслись отовсюду. Летчики дрались героически, истребители отчаянно шли в лобовые атаки и на тараны… одноместные "Илы" штурмовали с предельно малых высот, встречая плотный заградительный огонь "эрликонов" и пулеметов (универсальный МГ можно использовать для стрельбы по воздушным целям). На обратном пути их атаковали "мессеры". Из налета редко эскадрильи возвращались в полном составе… Бомбардировщики загружались бомбами с перегрузом; летчики пытались всеми способами хоть как-то помочь наземным войскам. Но даже этот героизм не мог компенсировать превосходство немцев в ТТХ самолетов, а главное — в умении наращивать группировки ВВС на направлениях главных ударов. За неделю-две боев авиаполки стачивались до нескольких самолетов и пяти-десяти пилотов в строю. Приходилось их отводить в тыл на переформирование. Мы явно проигрывали темпы на юге.

Однако появились и первые признаки для оптимизма. В действиях немцев почувствовалась опаска. Даже быстроходный Гейнц истратил много времени, и вместо решительного ввода 1-й танковой армии в разрыв между Южным и Сталинградским фронтом топтался на месте.

На КП Еременко не было.

— Уехал к танкистам, — доложил начальник штаба.

"Ищи ветра в поле", — перевел я для себя, и излишне резковато потребовал:

— Карту…

Ситуация складывалась сложная, чуть ли не слоенный пирог образовался на правом фланге фронтовой дуги. Полуокруженные части прорывались, кто на восток, к Калачу; кто на север — на другой берег Дона. Извне клещи Гота и Клейста атаковали советские танкисты 4-й танковой.

Чуть лучше дела шли у 64-й. Вынужденная растянуться тонкой линией, армия все-таки смогла собрать несколько контратакующих кулаков. В результате, 1-я танковая не смогла прорваться с юга — юго-запада к донским переправам, и втянулась в тяжелые фронтальные бои.

— Что известно о противнике?

Сведенья были скудные, даже номера противостоящих корпусов не были известны. Н-да. Я достал свою генштабовскую карту и перенес новые данные обстановки в нее; заодно дав задание начальнику оперативного отдела переписать хотя бы номера немецких корпусов и дивизий себе.

Общий вывод после короткой беседы звучал примерно так: Группировка советских войск на этом плацдарме была обречена. Очень велико преимущество немцев. Вместо одной 6-й армии в Реальной истории — здесь наступали три. Вместо 3–4 корпусов, минимум 8. С другой стороны, решение на отвод армий за Дон тоже ничего не давало. Фрицы просто подвижнее и опередят наши войска. Оставалось одно: драться. В не самой лучшей группировке, при огромном превосходстве немцев в силах.

В этом духе я и отправил телеграмму Верховному. Ничего не утаивая и не приукрашивая. Фактически, я подталкивал Ставку к созданию еще одного фронта в районе Сталинграда. К этому вынуждала суровая реальность. Действующий же Сталинградский фронт становился отрядом смертников, закрывавшим Фермопилы.

"Любой ценой задержать немцев", — лейтмотив с которым я разговаривал с комбригом 20-й мотострелковой. Бригада была гарнизоном Калача — последнего рубежа обороны на правобережье.

В ситуации, близкой к безнадежной, добрые вести пришли от соседа. Фронту Тимошенко, получившему подкрепление из резервов, все-таки удалось ликвидировать один из тет-де-понов. При серьезной подготовке, сильной поддержки артиллерии и танков, при хотя бы минимальном прикрытии авиации и зенитными средствами, части Красной Армии могли не только твердо защищать рубежи обороны, но и успешно атаковать.

Бои на Дону забуксовали — это явно бросалось в глаза даже при беглом взгляде на карту. Такой же вывод напрашивался, при изучении сводок частей, ведущих бои на этом направлении. Наступление потеряло форму, массированный натиск вырождался в серию отдельных атак, темп продвижения упал. А поскольку затяжка времени была не в наших интересах, то надо было как-то подхлестнуть события… Кто ищет, тот всегда найдет.

Мой рецепт на этот раз не отличался оригинальностью, зато был проверен временем. Для начала, следовало упорядочить управление частями, действующими на Сталинградском направлении. Левофланговые корпуса 1-й танковой армии — 4-й армейский и 14-й танковый, наступающие на Котельниковский, должны быть переподчинены штабу 6-й полевой армии. Штаб Гудериана, таким образом, освобождался от головной боли, связанной со Сталинградом и теперь сможет полностью посвятить себя подготовке к грядущей битве за Кавказ. Оставшиеся на Сталинградском направлении 4-я танковая и 6-я полевая армии должны быть объединены в армейскую группу "Клейст". Генерал-полковнику Эвальду фон Клейсту это не впервой — во время боев под Барвенково он уже вполне успешно командовал армейской группой из двух армий. Правда тогда это были 1-я танковая и 17-я полевая, но не суть.

Конечно, по-хорошему надо бы создать новую группу армий. В моей истории она и была создана, правда чуть позже и называлась группа армий "Дон". Но пока мне не до этого, так что ограничимся временными мерами, оставив в уме отметку на будущее. Кстати, насколько я помню, в моей бывшей истории Клейст дважды вполне успешно взял Ростов, вполне соизмеримый по своим размерам со Сталинградом и точно так же расположенный на берегу большой реки. Так что ему, как говорится, и карты в руки. А штаб группы армий "Б" пусть займется укреплением воронежского сектора и размещением за Доном прибывших венгерской и итальянской армий — пока спокойно и русским не до резких телодвижений, так что хватит и их.

Вторым пунктом шли действия авиации. Нареканий на нее от войск пока не было — Люфтваффе действовало энергично и весьма эффективно. Массовое использование "Фоккеров" в качестве истребителей-бомбардировщиков тоже полностью себя оправдало. Но нет предела совершенству! С моей точки зрения, действиям ВВС не хватало массирования. На тактическом уровне проблема решалась — в связи с затуханием боев под Воронежем и задержкой с наступлением на Кавказ, все силы 4-го воздушного флота перенацеливались на Сталинград. Параллельно авиация перебиралась на новые аэродромы, расположенные за Донцом, поближе к месту боев. Вскоре на южный участок фронта должны были прибыть авиачасти из Заполярья. Это уже моя работа, вернее ее результат, эффект от которого должен проявиться в августе. После окончания эвакуации из Африки должны прибыть бомбардировочные части со Средиземноморья. Правда, эти смогут поучаствовать только в зимних боях, да и то далеко не все, но это лучше чем ничего.

Что там еще можно придумать? Бросить в бой свежие части? Нет, это не вариант. Тупое наращивание сил далеко не всегда бывает полезно, примеров чему — масса. Да и пути подвоза не резиновые — большую группировку будет весьма проблематично снабжать. Так что придется Клейсту обходиться тем, что есть, сил у него и так предостаточно. Одних только танковых и моторизованных дивизий 9 штук — в полтора раза больше, чем было в моей истории! Теперь главное: грамотно распорядиться своим превосходством. Вот чем можно помочь, так это организацией своевременного пополнения частей людьми и техникой. Дивизии не должны "стачиваться", теряя боеспособность и ударную мощь. К тому же бои на износ приводят к выбиванию опытного костяка ветеранов, которых заменить не так-то просто… Так что лучше не доводить соединения до ручки.

Еще, возможно, потребуется небольшая остановка для перегруппировки частей, главное не прекращать при этом давление, пусть и без решительных целей, чтобы не дать противнику оторваться и выскользнуть из затягивающейся петли. Сталинградский фронт на этот раз не должен добраться до города. Судьба четырех его армий — погибнуть в донских степях. И ради достижения этой цели можно подождать несколько дней с захватом города — эта отсрочка уже всё равно ничего не решит. Без войск Сталинградского фронта русским город не отстоять. Тут уж, как говорится, лучше полчаса подождать, чем полночи уговаривать.

Гм, кажется, я произнес последнюю фразу вслух, вон Штеффи хихикает. Язва. Она с этой шуткой уже знакома — рассказал как-то раз… при случае. Потом она мне, явно из вредности, в самый неподходящий, с моей точки зрения, момент продемонстрировала ошибочность этой поговорки. Так я той ночью и обломался. Можно было бы конечно админресурс задействовать, в смысле воспользоваться служебным положением, но не стал. Черт его знает почему, видать привязался я к ней все-таки, командовать в постели уже как-то не тянет. Теперь вот улыбается ехидно симпатия моя, не иначе как тот случай вспоминает. Да и ладно, такой красавице многое простить можно, а не только мелкие подколки, да и ее чувство юмора я оценил, пусть и не сразу. Так что пусть себе ухмыляется, а мне надо возвращаться к своим баранам, то есть к армейской группе "Клейст" и Сталинградскому фронту, а то что-то слишком долго они "бодаются".

Глава 5. Имя им — Стойкость

"Не отступать и не сдаваться"

Встреча с Еременко состоялась в конце дня. Прихрамывающий после ранения и поэтому опирающийся на палку генерал-лейтенант вышел из запыленной эмки, неодобрительно прищурился на солнце, и встретившись взглядом со мной, шагнул вперед, пытаясь отчеканить шаг…

Внезапное назначение, чуть ли не с госпитальной койки прямо в разгар битвы возможно и не лучшее решение, но в такой жестокий момент об этом не думалось.

Генерал мне понравился своим деловым подходом и какой-то редкой уверенностью. Такой не отступит. Прекрасно понимая задачу фронта, Еременко в тоже время предложил несколько своих вариантов. Один из них — попытаться оторваться от немцев и перебраться на другой берег Дона я сразу отверг. Не выйдет. Второй — получив резервы продолжать атаки на немцев, обещал изложить Ставке…

Насчет поддержки с воздуха ничего обещать я не мог, но опять же, задействовал все каналы и полномочия начальника Генштаба, чтобы помочь донцам. Дальнебомбардировочные полки уже получили приказ перекочевать на волжские аэродромы в районе Куйбышева и Камышина, поближе к главной арене сражений.

Сюда же переброшены истребительные полки асов под командованием Клещева и Шестакова; накапливались ночные бомбардировщики "У-2"(среди ночников был и женский ночной бомбардировочный полк); приказ Ставки предусматривал переброску целых дивизий ПВО…

С Еременко я говорил напрямую. Он прекрасно понимал, что в его ситуации рассчитывать на успех, как играть ва-банк в покере с парой дохлых двоек; но задачу принял к сведению; лишь еще больше насупившись.

Также было решено заменить Лопатина на Чуйкова в должности командующего 62-й армии. Будучи убежден, что только такой жесткий командарм сможет удержать рушащийся фронт. Одновременно, как представитель Ставки я обещал ускорить выдвижение резервов на восточный берег Дона. При неблагоприятном развитие обстановки они должны были прикрыть отступление Сталинградского фронта и хоть немного задержать немцев.

Вечером, отправив донесение в Ставку, я вышел на берег реки. Прохлада, благословенная после оглушительной жары, тихий плеск медленно катящихся водных поток приятно успокаивали. Эх, посидеть бы просто с удочкой, развести костерок, сварить ушицы. Мечты, мечты…

Утром я навестил в госпитале полковника Урванцева. Дивизия, которой он командовал меньше месяца, попала под удар немецких танков, была разрезана на несколько частей, но продолжала неделю сражаться в окружении. Часть бойцов и командиров вырвалась к своим… словно капельки ртути, оторвавшиеся друг от друга наши части хаотично метаясь, снова сливались вместе. При прорыве комдив был ранен осколками разорвавшейся мины в обе ноги, но бойцы его вынесли на руках. Тоже показатель отношения к командиру.

Горячечный взгляд полковника метался от потолка к окну, скользил по моему лицу… он видимо пытался найти оправдания, почему дивизия перестала существовать, а во мне видел строгого ревизора.

— Товарищ генерал-полковник… немцы ударили танками… соседи отступили… при бомбежки погиб почти весь штаб, — горькие, многократно слышанные и читанные в документах слова из уст конкретного, перемотанного бинтами, задыхающегося в специфически-гнойном госпитальном запахе человека звучали особенно трагично, почти зловеще. — Я загнул фланги, потом перешел к круговой обороне. Держались, пока были снаряды и патроны… когда осталось по одной обойме на винтовку, по 30–40 патронов на автомат, по одной пулеметной ленте — пошли на прорыв… технику… оставшиеся без снарядов орудия — взорвали… машины сожгли… мой адъютант Липашин лично… (тяжелый вздох) следил… минометы пытались вытащить… командир 1233-го полка подполковник Некрасов пошел в бой впереди солдат с пистолетом в руках и был скошен пулеметом… командир 456-го артполка майор Дунбанидзе погиб… комиссар 1224-го полка… когда комполка погиб… батальонный комиссар Огуречный командовал полком несколько суток, был ранен… убит осколком…

Комдив рассказывал о этих тяжелых боях, упоминал десятки фамилий отличившихся, словно бой еще продолжался. Это было не банальное самооправдание, хотя и оно тоже. Даже с изрядной долей. Но по тому, как он горячо старался защитить не себя, а своих людей от обвинений, не дай Бог, в трусости и паникерстве, было заметно, что даже в отчаянном положении соединение не сложило руки. Попавшие под удар части не разбежались по лесам и балочкам, а продолжали сражаться, сохранять управляемость, то есть дрались как единое целое.

Стараясь не перебивать, я все-таки дождался паузы, когда слабость взяла свое, и Урванцев потянулся к стакану воды на тумбочке. Спокойно, даже улыбнувшись, все-таки взял разговор в свои руки. Поздравил полковника с представлением к ордену Ленина и генеральскому званию (предписание ушло в Ставку вместе с докладом… героически дивизия дралась, факт). Прекрасно понимая горечь, которую переживали отступающие под тяжелыми ударами соединения, несшие большие потери и оставляющие родную землю, я хотел хоть наградами скомпенсировать эту боль. Также походатайствовал, чтобы дивизии присвоили гвардейское звание. Ее остатки были выведены за Дон, чтобы в глубоком тылу пройти переформирование.

Постепенно Урванцев успокоился и разговор перешел в деловое русло. Основные причины поражений все те же. Дивизия перебрасывалась из тыла, вступила в бой буквально с колес. Комдив даже толком не знал, кто соседи слева-справа. Разведку провести не успели. ПРИКРЫТИЕ С ВОЗДУХА ОТСТУСТВОВАЛО, А СВОИХ ЗЕНИТНЫХ СРЕДСТВ БЫЛО явно НЕДОСТАТОЧНО… Дивизии еще повезло, что немецкие подвижные части не давили на нее особенно, обошли и оставили "засыхать на корню" в ожидании своих вторых эшелонов (пехоты), а сами рванули к Дону.

— Ну, быстрее поправляйтесь, и возвращайтесь в родную дивизию, — закончил я очередной тяжелый разговор. Но и не придти сюда я не мог. Везде я старался собирать информацию из первых рук. Очень важно было уловить настроение в войсках. С каждым бойцом не поговоришь, а вот средний-высший комсостав весьма показателен.

На обратном пути в штаб пережидали бомбежку. Ю-87 девятками заходили на переправу, бомбили и сам городок. Наши огрызались редким огнем зениток и заливистым лаем счетверенных пулеметов.

Шоферу, тому самому дядьке-сталинградцу, пришлось покрутить баранкой, объезжая свежие воронки на улице, ведущей к окраинным домам. В них, под прикрытием небольшой рощицы и располагался штафронта. В разных частях поднимались к небу черные столбы дыма от горящих домов.

Штабу фронта стоит переехать на другой берег, — мелькнула мысль. И тут же пропала, вытесненная другой: — с военной точки зрения это может и правильно. Но с психологической… отойдет комфронта, за ним потянутся командармы; потом штабы дивизий и корпусов. И все-таки, оставлять такую цель в известном противнику месте нельзя. Перекинувшись парой фраз с Еременко, договорились:

Штаб фронта все-таки отвести за Дон. Самому Еременко с группой генералов и офицеров остаться здесь, развернув ВПУ где-нибудь поблизости от Калача, но не в самом городе.

Что мне понравилось, генерал тут же отправил группу бойцов-саперов во главе с начальником оперативного отдела искать место для нового КП. Суровая решимость умереть, но не отступить, сквозившая в действиях комфронта обязательно передастся и войскам. "Эти будут стоять насмерть", — подумал я уезжая вперед, в войска.

Интересно: откуда такие люди берутся? Взял и испортил мне с утра настроение, паразит! Причем не со зла, а из самых лучших побуждений! Ну и кто он после этого?! А еще лучший друг называется! Да что там лучший — единственный. Оберштурмфюрер СС Ральф Бауманн — адъютант батальона личной охраны фюрера. Здоровенный верзила двухметрового роста, способный не то что подкову согнуть, а и лом узлом завязать. По крайней мере, при взгляде на него именно такое чувство возникает. И при этом спокойный как теленок, я бы даже сказал застенчивый. Странное сочетание, да? Я, когда с ним познакомился, очень удивлялся поначалу. Потом привык. Мало ли? У каждого свои странности…

А другом Ральф оказался хорошим — настоящим. Собственно, я только теперь-то и начал понимать, что такое настоящий друг, в будущем такого как-то не было, не принято. Там или расчет, или общие интересы, или еще что-то, совсем уж странное, но это всё не то. Черт, даже не знаю, как описать! Но вот просто есть у меня теперь друг, который за меня и в огонь и в воду, не ради выгоды или там еще чего, а просто по дружбе. Есть, а скоро не станет. Причем я же сам к этому руку приложил! Ради дружбы, ага. Парадокс, блин, а ничего не поделаешь. Вот такие дела.

А началось всё с того, что Ральф как-то попросил меня помочь ему перевестись на фронт. Я поначалу даже не врубился, думал: мало ли какие тараканы у парня завелись? Может подвигов захотел, победных реляций наслушавшись, или орденоносные знакомые абструкцию устроили, и решил всем нос утереть? Вообще-то с ним такое возможно — впечатлительный он и довольно наивный, как по мне. Простодушный, можно сказать. Так что на всякие подколки ведется легко. Ведется-то ведется, но это явно был не тот случай, потому что на фронте Ральф уже БЫЛ. Зимой его (тогда еще простого взводного в звании унтерштурмфюрера) вместе со всем батальоном отправили под Ленинград. Так что про войну он знает не понаслышке. И с наградами у него всё в порядке — Железный крест 2-го класса и "Мороженное мясо" в наличии имеются. В общем, не с чего ему на фронт рваться — так я тогда думал. И ошибся.

На мое полу-шуточное замечание, что, мол, и без него как-нибудь управятся, Ральф, выглядевший с самого начала разговора каким-то сконфуженным, сперва совсем стушевался, а затем… Затем этот мордоворот, краснея и запинаясь, стал мне сбивчево объяснять, что он должен, обязан, что не может иначе, когда его Родина сражается не на жизнь, а на смерть, что он — солдат и его место на фронте… А я слушал этот лепет и ПОНИМАЛ, что он действительно не может иначе. И в тоже время Я НЕ ПОНИМАЛ! Я просто не мог понять: ПОЧЕМУ?

Ральф пошел в СС добровольцем, он не выбирал себе места службы, но случилось так, что ему повезло оказался вдалеке от фронтов. Охранять высшее руководство страны — может и не самая опасная, но уж точно и не бесполезная работа. Никто не посмел бы его упрекнуть в отлынивании от тягот войны. Тем более, что тягот этих он всё равно хлебнул с лихвой, оказавшись зимой в заснеженных лесах на Волхове. Но Ральф всё равно рвался на фронт, отлично понимая, чем это может для него закончиться. Он изо всех сил стремился отдать Родине больше, чем она от него требовала — это было выше моего понимания.

Всё это, в несколько смягченной форме, я и попытался ему втолковать. В ответ Бауманн чуть не заплакал. Решил, что я просто не хочу ему помочь и ушел в расстроенных чувствах. А по дороге с досады врезал кулаком по косяку двери так, что тот треснул и, кажется, даже не заметил этого. А я остался радоваться, что он не по мне так долбанул, и думать, как быть дальше: помочь другу, отправив его на смерть, или сохранить ему жизнь, пусть и против его воли? Дилемма.

Весь вечер я над этим моральным выбором колдовал. Пытался даже на более мне привычные меркантильные интересы свернуть — мол, что мне выгоднее: обиженный адъютант батальона сейчас или по гроб жизни благодарный командир этого батальона (чем черт не шутит, может и не убьют эту дубину стоеросовую?) в туманной перспективе? Но придумать ничего путнего так и не смог, пока не вспомнил с каким обреченным видом Ральф уходил после нашего последнего разговора… А еще я припомнил, что уже не раз слышал от него обмолвки, про поданные рапорты о переводе на фронт. И тут меня осенило: да ведь этот наш разговор — это ж просто крик души был! Последняя просьба умирающего, можно сказать. А я его… подвёл, получается? Не захотел помочь единственному другу. Мда. Что тут скажешь?

Вот когда я это осознал, тогда и понял, что если я и впрямь его другом быть хочу, то просто права не имею ему не помочь, пусть даже с его выбором и не согласен. Нельзя в таком отказывать! И вот всю следующую неделю я, проклиная всё на свете, обеспечивал своему недалекому товарищу возможность героически погибнуть за Фатерланд. И таки обеспечил.

Когда я разыскал этого героя и молча протянул набычившемуся при виде меня Бауману копию приказа о его переводе в третий батальон первого мотопехотного полка "Лейбштандарта", Ральф на пару минут просто онемел. Стоял, как током ударенный, беззвучно закрывая и раскрывая рот, и смотрел на бумажку с коротким машинописным текстом и бледными печатями в своих руках. А я смотрел, как на его ошеломленном лице постепенно проступает выражение абсолютно неподдельной, прямо-таки детской радости. Смотрел и думал, что в кои-то веки, поступил вопреки логике и сумел при этом сделать правильный выбор. Размышления мои прервал сам виновник инцидента:

— Макс, я… — тут слова у него кончились, и Ральф только руками развел — даже не знаю что сказать… Спасибо, в общем.

— Да ладно тебе, друзья же всё-таки. А друзья должны помогать друг другу, даже если в чем-то и не согласны.

Тут Ральф совсем расчувствовался:

— Не, всё равно спасибо. Я ж понимаю, как тебе обидно было.

— ???

— Ну, тебя-то точно на фронт не отпустят, а другим помогать, когда самому не светит, всегда обидно.

Тут уже я не нашелся что сказать, только рукой махнул: ничего не попишешь, мол, раз уж так получилось…

Честно говоря, это был первый раз в моей жизни, когда мне приписали столь высокие моральные принципы. Не, ну надо же! Оказывается, по мнению Ральфа, я очень хочу на фронт, но понимаю, что меня туда не пустят, и страшно грущу по этому поводу… Неужели я действительно настолько хорошо вписался в этот мир, что и сами аборигены не могут отличить мотивы моих поступков от их собственных? Или это один Ральф такой наивный? Хотя нет, думаю тут дело в другом — поступки друзей принято априори рассматривать под положительным углом, по крайней мере, при отсутствии явных доказательств обратного. Так что Бауманн наверное просто меряет меня по своей мерке: он хочет на фронт, сражаться за Фатерланд, я — его друг, значит тоже хочу на фронт. Вот такая вот логика. Как подумаю, даже стыдно немного становится — неприятно понимать, что ты хуже, чем о тебе думают. Как-то непроизвольно хочется исправиться и стать лучше, чтобы соответствовать.

Вот теперь сижу за своим рабочим столом и, вместо того, чтобы писать своим безобразным почерком рекомендации по ведению войны, тупо смотрю в потолок и рассуждаю о моральных ценностях — типа лучше стать пытаюсь. А честный малый Ральф Бауманн еще вчера отбыл в свою новую часть — война, как всегда, забирает лучших.

Москаленко, командующий 1-й танковой, вряд ли был доволен. Вчера фронтовое начальство его посетило, сегодня — еще выше. Но доклад его мне понравился. Говорил прямо, ничего не скрывая. Отметил как отличившиеся части, так и большие потери в личном составе и материальной части. Ошибки контрударов напомнили мне до боли почти родную 5-ю, лизюковскую, ТА и наш контрудар под Воронежем. Кирилл Семёнович четко доложил о принятых мерах: ускоренный ремонт подбитых танков, тактика засад, подвижных групп артиллерии и саперов… охотно рассказал про минирование мостов и дорог. Чувствовался большой опыт командарма в этом деле.

Вместо мощного, нокаутирующего удара, всеми силами и во фланг немецким клещам, Первую фактически растаскивали для закрывания дыр. Получались какие-то невразумительные тычки. Да, и они тормозили немецкое наступление. Обе стороны несли потери, но для немцев они были более критичны: когда еще подойдут пополнения к немецким дивизиям, что вели бои практически безостановочно с мая месяца. Понравились действия большинства комбатов и комбригов. Умело выбирали места для контрударов, твердо руководили боем, лучше и больше использовали радиосвязь. Незадолго до моего приезда, группа КВ из засады расстреляла немецкую мехколонну. Наши потерь не имели.

Лучше стали маскироваться и танкисты и все остальные. Неоднократно над головами пролетали немецкие самолеты, но ни разу они не рыскнули в сторону штаба. Замаскированные блиндажи, хорошо укрытая в капонирах техника не раскрывали место скопления для "рам" и немецких разведчиков.

Еще одним положительным моментом стала система восстановления и ремонта танков. Это позволяло прокручивать один танк несколько раз. Как правило, в этих летних боях, поле боя чаще, чем в 41-м, оставалось за нашими. Это позволяло вытаскивать подбитую технику в тыл.

Все остальное: отсутствие взаимодействия между отдельными группами, а также с приданными пехотой и артиллерией; недостаток прикрытия с воздуха; плохая связь штаба и боевых частей; большие потери — стали уже привычными. За 10 дней боев 1-я танковая армия (как и соседняя "четырёхтанковая") фактически превратились в несколько стрелковых дивизий, слегка усиленных танковыми частями. Единственный, более-менее полноценный танковый корпус Танасчишина командование фронта вывело из подчинения армии и бросило в самостоятельный бой на правом фланге.

— Бьем разрознено, пальцами, а надо — кулаком, — не скрывая неудовольствия, подвел я неутешительный итог.

Чуть подправила настроение удачная атака 133-й тбр. Бригада была "тяжелой", состояла из танков КВ и еще не была перешита в ТТПП РВГК. Цейтнот. Дрались танкисты смело, решительно. Им удалось оттеснить немцев от хутора и балки, только утром захваченных фрицами. Маленький тактический успех, вкупе с выигранной артиллеристами огневой дуэлью обнадежил. По докладу комбрига, пусть и воспринятом мной критично, танкисты уничтожили до десяти бронецелей немцев, раздавили две минометные батареи, уничтожили до батальона вражеской пехоты. Артиллерия хорошо поддержала атаку, подавив немецких визави и разбив несколько ПТО. Москаленко, сам артиллерист, не скрывал, что доволен действиями пушкарей.

Последним важным событием июля стало окончание боев в Крыму. После того, как ОКХ настоял на досрочном снятии с севастопольского направления 8-го авиакорпуса Рихтгофена, последний штурм главной базы Черноморского флота несколько затянулся. Ничего страшного, правда, не произошло. Город и порт уже всё равно были захвачены, а остатки Приморской армии наглухо заблокированы на мысе Херсонес. Отмена немедленного штурма несколько отсрочила их конец, но спасти эти обреченные части не могло уже ничто. Пожалуй, оттяжка последних боев даже уменьшила потери 11-й армии, так как три недели, проведенные остатками севастопольского гарнизона под постоянными обстрелами без пищи и воды среди херсонесских скал, высосали из советских бойцов последние силы и волю к сопротивлению.

Пара бомбардировочных авиагрупп и группа "Мессершмиттов", которые в Крыму уже давно не вылетали на патрулирование без четырех пятидесятикилограммовых бомб под крыльями, стерегли подходы к полуострову, атакуя любое мелкое суденышко или катер, рискнувший приблизиться к опасным берегам. А с моря окрестности Херсонеса охраняли немецкие и итальянские торпедные катера, так что любая попытка организовать доставку осажденным севастопольцам боеприпасов и продовольствия была априори обречена на неудачу. Может быть, именно поэтому Черноморский флот, обескровленный майскими и июньскими потерями, даже не пытался за эти три июльские недели хоть как-то вмешаться в ход событий на Крымском полуострове. А может быть в штабе флота просто хладнокровно решили, что неизбежная потеря последних боеспособных кораблей в преддверии грядущих боев за Кубань, просто не окупит ту пользу, которую смогу принести несколько жалких тонн боеприпасов, что они успеют доставить обреченной Приморской армии?

Как бы то ни было, когда 11-я армия, во главе со своим новым командующим — генералом Холлидом, осторожно начала свое продвижение к Херсонесу, организованного сопротивления там уже практически не было. Изможденные и истощенные защитники черноморской крепости просто сдавались в плен. Для того чтобы отбиваться у них уже не было ни сил ни боеприпасов.

Мне довелось поприсутствовать на показе цветной кинохроники, отснятой немецкими военными операторами в свежезахваченном Севастополе и на мысе Херсонес — жутковатое зрелище. Город многомесячными бомбардировками и обстрелами практически стерт с лица земли. Там не то что домов, кирпичей целых почти не осталось — одни половинки. И пленные… Целые толпы посеревших от пыли, иссушенных жарким июльским солнцем, пленных, загнанных в наспех сделанные загородки из колючей проволоки.

Впрочем, хроника — это так, лирика, хотя и полезная, а также лично для меня весьма интересная из-за отсутствия другого окна в мир (а сенсорный-то голод утолять надо!). Реальный же интерес события в Севастополе вызвали у меня в связи с окончательным высвобождением 11-й армии. Теперь три ее армейских и румынский горный корпуса, а также масса частей усиления резерва ОКХ, включая большое количество артиллерии, стали оперативно свободными, то есть могли быть использованы где угодно. Конечно об отправке под Ленинград, как это было в моей истории теперь и речи не шло — решающие события в любом случае разыграются на юге. Следовательно, здесь, на юге, эту армию и следует применить. Но вопросы всё равно оставались, потому что вариантов использования этого резерва всё еще оставалось больше одного, а точнее два.

Первый заключался в том, чтобы использовать армию во время наступления на Кавказ, перебросив ее через узкий Керченский пролив на Таманский полуостров. Второй — придержать армию в резерве и затем использовать ее для укрепления "Донской дуги" — самого слабого и самого важного участка Восточного фронта. Оба варианта, как водится, имели свои плюсы и минусы. Так что пока вопрос был оставлен открытым. Окончательное решение будет принято, когда закроется вопрос со Сталинградом и планы наступления на Кавказ перейдут из разряда перспективных в разряд реализуемых. Пока что время еще есть — можно подумать.

Глава 6. Один день без войны

Вечером 28-го июля мы добрались до Сталинграда. Опять отправка сообщений в Ставку, короткий, всего на три часа сон, и снова путь к аэродрому. По пути я обдумывал, необходимость приказа номер 227. Именно сегодня его издали в Реальности. Но здесь, публикация приказа пока отложена, хотя на общем фоне невразумительных действий и огромных поражений такой приказ становился неизбежным.

Крайне неприятный, просто дикий случай произошел с одной из стрелковых дивизий накануне. Прижатый к Дону, комдив решил эвакуироваться на левый берег. Переправу начали в сумерках. В этот момент немецкий разведывательный отряд попытался захватить мост, вклинившись между двумя отступающими полками. В результате завязалась перестрелка между нашими и немцами (что нормально… и в другой ситуации привело к поголовному уничтожению этих незадачливых коммандос) и… нашими и нашими (оба стрелковых полка вели огонь по вспышкам, т. е. друг по другу). Но это еще полбеды. Саперы, заминировавшие мост, запаниковали и взорвали мост. ВМЕСТЕ С ЛЮДЬМИ. В итоге, большие жертвы, артиллерия и часть другого имущества осталось на том берегу… люди бросились форсировать реку кто вплавь, кто на бревнах и других подручных средствах. к УТРУ ОТ ДИВИЗИИ ОСТАЛОСЬ 3 ТЫСЯЧИ БОЙЦОВ, БЕЗ ТЯЖЕЛОГО ОРУЖИЯ, а у половину спасшихся не было даже винтовок.

Комдива рассвирепевший Еременко хотел расстрелять на месте, и будь представителем Ставки Мехлис, так, наверное, и произошло бы. Но я вмешался. Ограничились снятием и понижением в звании до майора. Было о чем подумать…

Однако утром вылететь в Москву не удалось. Ливень, и не короткий, пусть сильный, как и положено летом, а какой-то тягучий, вполне себе осенний зарядил такой, что взлет пришлось отложить. Представил, как радуются бойцы этой помощи небесной канцелярии, какое облегчение это для них — не видеть ненавистных самолетов с черными крестами над головой, не слышать воя сирен и разрывов бомб…

Продержись такая погода пару дней, и наступление немцев могло надолго завязнуть в жадно чавкающей грязи. Увы, надеяться на это было наивным.

Плюнув на все, решил — а махну-ка я на Волгу, порыбачу. В дождь, как говорят рыбаки, должно хорошо клевать. Кампания из восьми человек собралась быстро. На всякий случай прихватили машину аэродромного начальства, вдруг завязнем. Проводником вызвался местный житель, живущий по соседству от аэродрома.

Места там действительно шикарные, простор небывалый… воздух степной. Жить бы и радоваться. Однако, пока добрались пешком до берега (машины пришлось оставить подальше, берега там обрывистые и спуск к реке отдельный разговор), промокли насквозь. Пришлось первым делом растягивать тент и надевать плащ-палатки; пока одни начали разводить костер, чтобы немного просушиться, я уже схватил удочку и рванул к реке. Не будучи фанатом рыбалки в своей прежней жизни, я летом никогда от возможности поудить не отказывался. Летом. Зимняя рыбалка — это экстрим для особо влюбленных в процесс.

Дождь то слабел, то приспускал шибче, но настроение было все равно приподнятое. Чувствовал себя мальчишкой, сбежавшим с уроков на речку. Рядом развернули снасти мой бессменный помощник в поездки полковник Генерального штаба Остапчук, адъютант Сергей и пара командиров-летчиков увязавшаяся за нами. При этом, начальник аэродрома, подполковник-украинец не скрывал своего удовольствия и от самой рыбалки, и от присутствия в узком кругу с "особой, приближенной к Императору"; а вот его зам, пожилой майор невнятной внешности был чем-то недоволен, бурчал под нос. Не по своей охоте оказался здесь, понял я.

Клев был неплохим, уже через полчаса первая порция быстренько почищенной рыбы отправилась в походный котел. Коллеги по рыбачьему цеху под это дело по-быстрому сообразили по пятьдесят капель, поглядывая через плечо на начальство… одобряет ли? Но я лишь махнул рукой, хотя сам пить и отказался.

К середине дня дождь прекратился, но небо было затянуто низкими свинцовыми тучами. Полковник, сам бывший авиатор (о чем он с гордостью много раз признался), списанный в аэродромщики по здоровью авторитетно заявил, что взлететь в такую погоду не удастся. Успокоив таким образом свою совесть, я пытался сосредоточиться на ловле.

После небольшого перекуса, отведав горячей ухи и махнув таки стопочку "за кампанию" и чтобы согреться, я вернулся к своим удочкам. Ко мне присоединился только мрачноватый майор-летчик. Майор, отказался от ухи, но на наркомовские навалился со всей силой. Водку или слегка разбавленный спирт он пил "со всей силой пролетарской ненависти", практически не морщась и не закусывая. Мы ушли к удочкам, а остальные решили передохнуть у костра.

То ли окружающая обстановка подействовала, присутствие в кампании на природе как-то нивелирует разницу в положении и званиях; то ли водка подействовала, но языку майора развязался. Рассказывал он, не меняя мрачного выражения лица, с каким-то ожесточением, как будто исповедовался.

— Я почему уху не ем… из Волги? Как раз в 19-м тут дело было… я еще пацаном в Красную гвардию вступил… Вооот… и значит воевали мы здесь… и пленных беляков как раз здесь топили, — искоса глянув на меня, произнес он уже каким-то замогильным голосом, — На баржу погрузили, вывели на середину реки… потому с тех пор и не могу я на здешенскую рыбу смотреть.

Столь неожиданное признание настолько испортило мне настроение, что продолжать рыбалку расхотелось. Как же непросто все было у предков. С другой стороны, я видел, что майор словно посветлел после исповеди, снял камень с души, говоря высоким штилем. Можно ставить себе пятерку по психологии. Я догадался, что у майора мрачно на душе, остался с ним один на один и вытянул мрачную тайну… Хотя, знать бы, что он скажет. Иногда просто ненавижу свои навыки полевого агента по вызыванию собеседника на откровенность.

Оставаться наедине и ему и мне стало как-то неуютно, словно мы прикоснулись к чему-то мерзкому, постыдному; стали словно соучастниками в том давнем убийстве.

Внимательно посмотрев в глаза, побелевшего от внутреннего напряжения майора медленно, с паузами, произнес:

— Возьмите себя в руки майор. Это была война. Страшная война, гражданская. И сейчас война. И если мы не победим… все, что было тогда, цветочками покажется.

Сказав так, я не особо кривил душой. Василевский воевал на многих войнах, и как человек военный привык к смерти. Сам я тоже много повидал за время командировок, а главное — знал многое из того, что наши предки узнают много-много позже. Про печи Освенцима и пепел Хатыни.

Но рыбалка была окончательно испорчена. Придравшись к очередному приступу дождичка, я решительно свернул мероприятие, и приказал отправляться домой.

И надо же такому случиться, обе машины сломались, стоило нам только отъехать на пару верст. И смех, и грех. Идет такая война, Сталин ждет начальника Генерального штаба, а тот пропал — застрял среди степи. А скоро ночь. Благодаря проводнику, средних лет дядьке не попавшему в армию из-за плоскостопия, но при каждом удобном случае вытягивавшемуся во фрунт, мы добрались до ближайшей деревни. Связались с аэродромом по телефону от местного начальства, предупредили и вызвали помощь, и завалились на постой в просторную избу на окраине.

Хозяйка (муж на фронте с 41-го, двое детей-бесенят) расстаралась: сначала баня, а когда распаренные мы пришли за стол, там ждали целая кастрюля горячей картошки в мундире, свежеиспеченный хлеб, собственные огурцы, парное молоко, пузатый самовар с настоящим чаем в чайники. Мы тоже отплатили, выложив на стол пару банок тушенки, сало, припасенное аэродромным начальником; адъютант Сергей достал из своих запасов пачку печенья и конфет для пострелят. Пир получился что надо. Настроение, несмотря на случившиеся неприятности, было приподнятое; но усталость взяла свое. Неудержимо клонило в сон.

После выпитого теплого молока "для горла", я по начальственной привилегии завалился спать на хозяйскую постель, предоставив спутникам самим искать место для ночлега. В тесноте, да не в обиде.

Проснулся я резко, без всякого предварительного моргания и потягивания. Бывает со мной такое: вот только что мирно сопел в две дырки, просматривая цветной сон про розовых слонов, и вдруг — щёлк! В следующее мгновение я уже рассматриваю потолок, а сна нет ни в одном глазу. Судя по внутренним ощущениям, время еще раннее, но пытаться заснуть после такого вот внезапного пробуждения — бесполезно, это я по опыту знаю. Да и не хочется уже спать, если честно. Так что вытягиваюсь поудобней и закидываю руки за голову — раз спать не хочется, а вставать еще рано, то можно просто поваляться в свое удовольствие и немного подумать в тишине.

В процессе ерзанья с целью устроиться получше, рука цепляется за что-то теплое и мягкое — секретарша! Соседка по постели обеспокоенно шевелится, но не просыпается. Или делает вид, что не просыпается — от этих матерых разведчиц всего можно ожидать. Хотя, в данном случае, неважно — вслух я размышлять не собираюсь, а читать мысли здесь вроде еще не научились. Да и на счет "матерых" это я, пожалуй, погорячился. Разве что если исходить из объема груди… Тут да, тут мои девчонки вне конкуренции!

Пока размышляю, моя рука как-то сама собой меняет направление движения и вместо того, чтобы улечься мне под голову, оказывается на женском плечике… Затем ладонь плавно соскальзывает вниз, медленно движется к точеной шейке, словно ласкаясь к бархатистой коже, задевает тонкий шелк ночной рубашки, ныряет под него и, наконец, достигает упругого полушария груди… Всё! Дальше рука двигаться категорически не желает и замирает, удобно расположившись на этом роскошном постаменте. Красота!

Так о чем бишь я там собирался подумать в тишине? Мнда, теперь уже хрен вспомнишь. Все мысли только об одном. А и ладно, об этом тоже можно думать с пользой, а не только с удовольствием. При мысли об "удовольствии" рожа сама собой расплывается в самодовольной ухмылке. Еще бы! Тут в голову такая интересная идея пришла… Так! Отставить интересную идею! Не на совсем, конечно, но, по крайней мере, отложить "на потом". Кстати, а кто это у меня под боком лежит? Кажется, Штеффи, потому что тихо очень. Грета во сне сопит. Не громко, но если вокруг тихо, то слышно. Я под это посапывание засыпать люблю — очень уютно как-то у нее получается. Если б не это сопение, я б их в темноте вообще не отличал — похожи они, как близнецы.

На всякий случай скашиваю глаза набок, чтобы проверить свои теоретические расчеты: точно Штеффи — по подушке рассыпаны роскошные золотистые локоны. У Греты волосы русые. Я их поначалу только так и различал: одна — шатенка, другая — блондинка. Днем-то ладно, а ночью как? На ощупь они одинаковые, голоса похожие… Здорово меня это нервировало одно время. Еще назовешь спросонья не тем именем — проблем не оберешься. Может, конечно, и перестраховывался я по старой привычке — все ж таки при исполнении они и всё такое… Но береженого — Бог бережет! Бабы — народ загадочный, даже при исполнении такого наворотить могут, что мама не горюй!

Хотя, надо признать, никаких поводов заподозрить их хоть в какой-то ревности девчонки не давали. Поначалу они вообще вели себя настолько… исполнительно, что ли? Что у меня постоянно возникало ощущение, что они и в постели готовы меняться в точном соответствии с графиком дежурств. "Сержант Грета пост сдала! Сержант Штеффи пост приняла!". "Пост" — это я, стало быть. Не то чтобы это могло заглушить разбушевавшийся по весне основной инстинкт, но все же такое сугубо деловое отношение к моей особе несколько напрягало.

Время — лучшее лекарство, причем от всех болезней. От душевных в том числе. Так что уже к лету всё наладилось — и неформальные отношения перестали быть такими натянуто-официальными, и различать я их худо-бедно научился и даже кое-какие отличия в характерах уловил. Хотя тут я не уверен, если честно. Чужая душа — потемки. Женская — тем более. А если этих женщин две, обе они шпионки (ну или контрразведчицы, кому как больше нравится) и принадлежат к другой культуре и исторической эпохе… В общем, не уверен я ни в чем. Но все-таки склонен считать, что с блондинкой я сошелся как-то больше. Вернее она со мной, я-то вроде к ним обеим со всей душой…

Почему так решил? А черт его знает! Сам себе не смогу объяснить при всем желании. Вот кажется мне так и всё тут! И не надо говорить, что когда кажется, креститься надо. Пробовал уже — не помогает. Подозрения конечно к делу не пришьешь, но для внутреннего пользования — сойдет. И вот эти мои подозрения, ориентируясь по одним им понятным признакам, утверждают, что у Штеффи ко мне не только служебный интерес. Лежу вот теперь и думаю: что бы это значило? Вариантов по большому счету два. Первый — она не просто профи, а супер-профи и, играя неведомым мне способом на тонких струнах моей ранимой души, создала у меня такое лестное о себе мнение. Вариант второй — а может я ей и правда понравился? Чем черт не шутит… Я ведь тоже далеко не урод, а вполне себе красавец мужчина в полном расцвете сил.

Вот и решай теперь: как дальше быть? Вторая версия, конечно, тешит мое мужское самолюбие, но ехидный внутренний голос подсказывает, что первая всё же более вероятная. Паранойя иногда бывает очень полезна для здоровья, как это не парадоксально. И, сдается мне, что это как раз тот случай. Так что буду пока предполагать худшее, в отсутствие доказательств обратного. Но и рубить сплеча не будем. Мало ли? В конце концов, вторая версия тоже имеет право на жизнь, а там — кто знает? Мне ведь в этом мире жить еще дооолго… я надеюсь.

Так-с, что-то не то… Ну, точно! Пока мозг был занят мыслями о высоком, организмом овладели низменные инстинкты. Рука, пользуясь тем, что я в задумчивости, тискает высокую упругую грудь (естественно не мою), временами слегка задевая кончиками пальцев затвердевшую "вишенку" соска. Блин, надо как-то тренироваться контролировать рефлексы, а то задумаешься вот так вот о чем-то важном, а когда очнешься, то, как честному человеку, придется жениться.

Кстати, а что там думает по этому поводу объект страсти? Поворачиваю голову и тут же вижу хитрющие глаза, коварно глядящие на меня из под пушистых ресниц. Не спим, значит, да? И как давно? Вместо ответа Штеффи томно изгибается всем телом, попутно одаривая меня лукавой, многообещающей улыбкой. Ночная сорочка при этом натягивается на ее груди так, что вот-вот готова лопнуть по всем швам сразу — знает свои козыри… шпионка! Кстати, если я хоть что-то понимаю в армейском вещевом снабжении, то ее белоснежная шелковая ночнушка с кружевами (не удивлюсь, если с брабантскими) явно не относится к стандартным элементам парадной или полевой униформы. Вообще бельё у девчонок шикарное, вряд ли на унтер-офицерское жалование такого накупишь. А и ладно. К черту все эти заговоры! Что там у меня за интересная идея была отложена? Вот ею сейчас и займемся!

— Komm zu mir, Baby!*

-------

*Иди ко мне, детка!

Глава 7. Кремлевские звезды

На следующий день после приключений на рыбалке, поднявшись с петухами, мы без особых проблем добрались до аэродрома. Мой самолет, проверенный "дуглас", был готов еще со вчерашнего дня, погода стояла солнечная, поэтому с вылетом не задержались. Командировка в мирную жизнь закончилась. Война снова призвала под знамена товарища генерал-полковника.

Москва встретила нас иссушающей жарой. Ожидали мой аэроплан не генштабовские водители, а кремлевские охранники. Машины прямо с аэродрома отправились в Кремль.

Почти сразу мы прошли в кабинет Сталина, где уже собрались члены ГКО и Ставки. Привычная картина, почти безостановочный конвейер обсуждений, докладов, совещаний, приказов.

Доложил. Сталин отнесся к моей задержки флегматично, махнув рукой дескать "садитесь, принимайтесь за дела". Сел за стол. Рядом протирал свое пенсне Берия. Напротив устроился Молотов, невозмутимый, жесткий.

Разговор шел давно и как я быстро понял вокруг решения, которые в моей Реальности стали приказом 227. Помимо пресловутого приказа, на обсуждение стояли проблемы требовавшие целого пакета решений, главная задача которых вытекала из серьезной ситуации. Лозунгом дня должны стать "Стоять насмерть" и "Ни шагу назад!".

Документ с прообразом приказа (номер 228… Текущая реальность все-таки отличалась) передал мне в руки рядом сидящий Ворошилов.

ПРИКАЗ НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР

О мерах по укреплению дисциплины и порядка в Красной Армии и запрещении самовольного отхода с боевых позиций

N 228 29 июля 1942 года

г. Москва

Все понятно. В преамбуле повторялась та самая суровая правда, что была доведена до моих предков летом 42-го.

Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, рвется в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Валуйки, Новочеркасск, половину Воронежа.

Не был упомянут Ростов, чья быстрая сдача и породила во многом тот знаменитый приказ. Это понятно, противник пока решал задачи по прорыву к Сталинграду, не отвлекаясь на Южный фронт.

Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток.

Фирменный, узнаваемый стиль Сталина. Слова "Красная Армия" в одном предложении повторены трижды. Я подчеркнул это красным карандашом, но решил не возражать. Странно резануло слово "утекает". Просторечное, оно тем не менее было к месту, как-то по особому подчеркнув горечь от этого отступления…

Некоторые неумные люди на фронте утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории, много земли, много населения и что хлеба у нас всегда будет в избытке.

Отступление… конечно, такие разговоры были. Говоря языком кухонных стратегов и послезнающих аналитиков — "жертва территории для выигрыша времени". Но в суровой реальности, это была объективная необходимость.

Этим они хотят оправдать свое позорное поведение на фронтах. Но такие разговоры являются насквозь фальшивыми и лживыми, выгодными лишь нашим врагам.

Эмоций у Верховного было многовато. Но его можно понять. Резкая смена оптимистического развития событий после зименей кампании на почти катастрофическое может вывести из себя кого угодно.

Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства не безграничны. Территория Советского государства — это не пустыня, а люди — рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья, дети. Территория СССР, которую захватил и стремится захватить враг, — это хлеб и другие продукты для армии и тыла, металл и топливо для промышленности, фабрики, заводы, снабжающие армию вооружением и боеприпасами, железные дороги. После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбаса и других областей у нас стало намного меньше территории, стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик.

125 миллионов населения где-то. И хотя перевес в численности над Германией оставался, но учитывая наши большие потери и европейских союзников Гитлера… недостаток мобресурса, той самой пресловутой "живой силы" становилось серьезной проблемой. Бросанием в бой женщин и сопляков немцев не остановишь, а лишь силы народа подорвешь.

Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину.

Стали, хлеба войны, мы производили в два раза меньше, чем до войны (порядка 10 млн. тонн; раза в три-три с половиной меньше Германии с оккупированными странами). Правда предельная концентрация всех ресурсов на военном производстве давала нам возможность выпускать по две тысячи танков и примерно столько же самолетов в месяц, превосходя Третий Рейх (500 танков и штурмовых орудий и чуть более тысячи двухсот боевых самолетов).

Чуть получше обстояло дело с кровью экономики — нефтью. Кроме того, ленд-лиз давал нам сотни тысяч тонн авиационного бензина. Горючего по расчетам ГенШтаба и группы Вознесенского нам хватит еще на год.

Поэтому надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем возможность без конца отступать, что у нас много территории, страна наша велика и богата, населения много, хлеба всегда будет в избытке. Такие разговоры являются лживыми и вредными, они ослабляют нас и усиливают врага, ибо если не прекратим отступление, останемся без хлеба, без топлива, без металла, без сырья, без фабрик и заводов, без железных дорог.

Отступать дальше Волги и хребтов Кавказа — это действительно просто катастрофа. И экономическая, и моральная. Выбить из войны СССР так может и не удастся, а вот отбросить его до уровня Китая или там Японии — вполне.

Из этого следует, что пора кончить отступление.

Как военный человек, Василевский понимал, что отступление — это один из возможных вариантов действий. Но речь шла в первую очередь о психологическом переломе. Кроме того, бесконечное отступление плохо влияло на сохранение тяжелого вооружения. Терялись безвозвратно подбитые танки и поврежденные самолеты… Стрелковые дивизии и танковые бригады отошедшие за Дон производили тягостное впечатление. А это значит, что их фронт опять будет проткнут и последует новое отступление. И новые потери.

Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв.

Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности.

И здесь мне можно было возразить. Сама по себе идея фестунгов — это не есть здорово. Вынужденная мера. Как и оставление фронта Еременко на растерзание. Но с эмоциональной точки зрения приказ бил точно в цель.

Наша Родина переживает тяжелые дни. Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило. Немцы не так сильны, как это кажется паникерам. Они напрягают последние силы. Выдержать их удар сейчас, в ближайшие несколько месяцев — это значит обеспечить за нами победу.

— Дотянуть до октября, — с тоской подумал я. Там дожди, холода по ночам, грязь днем.

Немцы обязательно завязнут.

Можем ли выдержать удар, а потом и отбросить врага на запад? Да, можем, ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно, и наш фронт получает все больше и больше самолетов, танков, артиллерии, минометов.

— Вместо того, чтобы требовать от промышленности все большие объемы техники, надо бы лучше научится управлять и маневрировать тем, что есть, — подумал, потом также мысленно добавил — и учить людей.

Вспомнились механики-водители из пополнения с тремя часами наезда на танках.

Чего же у нас не хватает?

Не хватает порядка и дисциплины в ротах, батальонах, полках, дивизиях, в танковых частях, в авиаэскадрильях. В этом теперь наш главный недостаток. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять нашу Родину.

Не хватает оперативной гибкости и четкости, взаимодействия родов войск и устойчивой связи. Плохо организуем разведку, слабо оберегаем фланги и стыки; маневрируем силами, особенно танковыми, подвижными соединениями, как-то тяжеловато. Инициативы командирам не хватает. Учиться нам еще и учиться.

Нельзя терпеть дальше командиров, комиссаров, политработников, части и соединения которых самовольно оставляют боевые позиции. Нельзя терпеть дальше, когда командиры, комиссары, политработники допускают, чтобы несколько паникеров определяли положение на поле боя, чтобы они увлекали в отступление других бойцов и открывали фронт врагу.

Паникеры и трусы должны истребляться на месте.

Децимацию придумали давно и отнюдь не большевики.

Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование — ни шагу назад без приказа высшего командования.

Я подчеркнул "без приказа высшего командования". Надо отдать должное Сталину. Он не был догматиком или пустопорожним фразером. Железная логика.

Командиры роты, батальона, полка, дивизии, соответствующие комиссары и политработники, отступающие с боевой позиции без приказа свыше, являются предателями Родины. С такими командирами и политработниками и поступать надо, как с предателями Родины.

Таков призыв нашей Родины.

Три предложения — три слова "Родины". Ладно, пропустим.

Выполнить этот призыв — значит отстоять нашу землю, спасти Родину, истребить и победить ненавистного врага.

Четыре — четыре.

После своего зимнего отступления под напором Красной Армии, когда в немецких войсках расшаталась дисциплина, немцы для восстановления дисциплины приняли некоторые суровые меры, приведшие к неплохим результатам. Они сформировали более 100 штрафных рот из бойцов, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, поставили их на опасные участки фронта и приказали им искупить кровью свои грехи. Они сформировали, далее, около десятка штрафных батальонов из командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, лишили их орденов, поставили их на еще более опасные участки фронта и приказали им искупить кровью свои грехи. Они сформировали, наконец, специальные отряды заграждения, поставили их позади неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникеров в случае попытки самовольного оставления позиций и в случае попытки сдаться в плен.

Как известно, эти меры возымели свое действие, и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой. И вот получается, что немецкие войска имеют хорошую дисциплину, хотя у них нет возвышенной цели защиты своей родины, а есть лишь одна грабительская цель — покорить чужую страну, а наши войска, имеющие возвышенную цель защиты своей поруганной Родины, не имеют такой дисциплины и терпят ввиду этого поражение.

Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов и одерживали потом над ними победу?

— А вот эту часть я не помню, — честно признался я сам себе. Надо ли ставить в пример врага? Хотя… учиться у противника надо.

Я думаю, что следует.

Гм.

Верховное Главнокомандование Красной Армии приказывает:

1. Военным советам фронтов и прежде всего командующим фронтов:

а) безусловно ликвидировать отступательные настроения в войсках и железной рукой пресекать пропаганду о том, что мы можем и должны якобы отступать и дальше на восток, что от такого отступления не будет якобы вреда;

Коряво, но справедливо.

б) безусловно снимать с поста и направлять в Ставку для привлечения военному суду командующих армиями, допустивших самовольный отход войск с занимаемых позиций, без приказа командования фронта;

в) сформировать в пределах фронта от одного до трех (смотря по обстановке) штрафных батальона (по 800 человек), куда направлять средних и старших командиров и соответствующих политработников всех родов войск, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на более трудные участки фронта, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления против Родины.

По уголовникам и заключенным ГУЛАГа надо отдельный приказ провести, — отметил я у себя в голове, не став открывать любимую записную книжку.

2. Военным советам армий и прежде всего командующим армиями:

а) безусловно снимать с постов командиров и комиссаров корпусов и дивизий, допустивших самовольный отход войск с занимаемых позиций без приказа командования армии, и направлять их в военный совет фронта для предания военному суду;

Вспомнил растерянного комдива, чья дивизия бежала на восточный берег в панике. Бедняге еще повезло, что отделался понижением.

б) сформировать в пределах армии 3–5 хорошо вооруженных заградительных отряда (до 200 человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникеров и трусов и тем помочь честным бойцам дивизий выполнить свой долг перед Родиной;

Жестоко. Но на сегодняшний момент — видимо необходимо.

в) сформировать в пределах армии от пяти до десяти (смотря по обстановке) штрафных рот (от 150 до 200 человек в каждой), куда направлять рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на трудные участки армии, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления перед Родиной.

Мне было проще. Я прекрасно знал, что штрафники составляли меньшую, просто ничтожную часть Действующей Армии; буквально 1 % прошли через горнило этих чистилищ.

3. Командирам и комиссарам корпусов и дивизий:

а) безусловно снимать с постов командиров и комиссаров полков и батальонов, допустивших самовольный отход частей без приказа командира корпуса или дивизии, отбирать у них ордена и медали и направлять их в военные советы фронта[1] для предания военному суду;

б) оказывать всяческую помощь и поддержку заградительным отрядам армии в деле укрепления порядка и дисциплины в частях.

Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах, штабах.

Как писали во времена революции и гражданской: "Всем, всем, всем".

Народный комиссар обороны

И. СТАЛИН

Уфф. Сильный эмоциональный накал, жесткий тон… чуть нервный строй строчек, но сквозь него пробивался голос правды, пусть горькой, но требовательной. В тоже время испытал мощный психологический подъем. Внутри словно вырос гранитный утес уверенности в будущей победе.

Я положил проект перед собой, мельком глянул на росписи других и приписав "ознакомлен, согласен" расписался на свободном месте, в левом верхнем углу, по диагонали с подписью самого Сталина.

Обсуждение я слушал в пол-уха, уйдя в свои мысли.

Немцы должны сломаться. Или начать ошибаться. Они попали в жесткие условия цейтнота, как хоккейная команда, проигрывающая за минуту до финального свистка один гол. Можно, сняв вратаря и выпустив шестого полевого игрока начать штурм ворот и забить гол. Но и у противника появляется шанс!.. Достаточно вывести шайбу в среднюю зону и точно бросить. Надо просто одержать одну победу в битве. Под Ленинградом? Ржевом? Воронежем? У Сталинграда, как и было в реальности?

А немцам еще сложнее. Им сейчас приходиться играть ни одну минуту, а весь матч без вратаря, ходя по острию ножа. По крайней мере на Восточном фронте задача у нибелунгов на порядок сложнее — забить два гола (бывает, что ничья ничего не дает… а фрицам ничья на Восточном фронте в этом году мало чего приносит). И как бы хорошо они не штурмовали ворота, как бы плохо не играли мы — у нас шансы просто больше.

Нам надо выстоять сейчас, буквально пару месяцев. Просто выдержать, отбиваясь и ложась под шайбу, выбрасывая ее куда угодно или прижимая к борту. Вытерпеть этот бешеный натиск. Выиграть чуть-чуть времени. Или бросить…точно… и попасть.

В совещание наступил перерыв. Сталин ушел; видимо пошел общаться по ВЧ или телеграфу с фронтами. Ко мне он не обратился, и как человек дисциплинированный я остался на месте. Подтянул к себе папку, просматривая документы и отчеты Генштаба, НКВД, ГРУ, НКИДа…

Меня привлек отчеты о сражении у Мидуэя от ведомства Кузнецова, разведчиков и НКИДовских дипломатов. Предупрежденный с помощью послезнания Первого попаданца, Ямамото переиграл сценарий. Битва прошла в другом формате, позже по срокам, но закончилась все равно поражением японцев. Потеряли они, правда, не 4 авианосца, а два. Все-таки качественное и технологическое превосходство американцев начинает сказываться. Объективные факторы действуют, вне зависимости от желания людей.

Недопобеда американцев имела прямые следствия и для нас. Причем в обе стороны. Положительное последствие: японцам явно не до нашего Дальнего Востока, а значит можно снимать дивизии, авиаполки, моряков-тихоокеанцев (в числе которых еще не знаменитый В. Зайцев) и везти их на фронт. И отрицательное. Теперь янки будут больше сил и внимания тратить на самураев. Там еще ничего не решено. Как я понял из аналитических отчетов, потери по другим кораблям и самолетам сопоставимы; а с учетом поврежденных — так и в пользу сынов Аматерасу.

Просмотрел еще раз докладную Вознесенского. Эвакуированные заводы наращивали производство и это радовало. Но макроцифры производств основных видов сырья и материалов упали значительно. Пробежался по статистике ленд-лиза… разгром конвоя ПКу-17 сильно снизил поставки по Северному пути. Оставались Иран и Дальний Восток, а это долго и мало.

Разведка. Ну, тут все понятно. Оценка немецких вооруженных сил как всегда противоречива. Одни цифры завышены, другие — занижены в разы. Эх, дневничек бы Гальдера сюда.

В целом, Вермахт стал явно слабее; хотя дивизий больше, но их численность упала, сократилось число батальонов. Меньше танков и самолетов. Из 4-х танковых групп (армий) реально танковых осталось две — 1-я и 4-я. Те, что воюют на юге.

Справка от Щаденко (зам. наркома обороны по кадрам). Формируются все новые дивизии. Они хуже вооружены, им не хватает пулеметов и противотанковых средств, почти отсутствуют зенитки. Но их много. Скоро число только стрелковых дивизий достигнет цифры 500. А есть еще кавалеристские. Отдельные танковые, стрелковые, воздушно-десантные бригады.

Отметив еще раз, чтобы оснастить все дивизии мощными средствами связи, вплоть до снятия раций с американских танков, я углубился в расчеты…

Неслышно вошел Поскребышев и прошептал пару слов на ухо Молотову. Тот встал:

— Товарищи, совещание закрывается. Товарищей Берию, Ворошилова и Калинина прошу остаться. Все остальные стали поспешно тянуться к выходу.

— Видимо будет внеочередное совещание Политбюро, — решил я, покидая уже на своей машине Кремль. Взглянул в синее небо. Вверху, сквозь прорехи в брезенте глядели на Москву звезды Кремля…

Не удержавшись, подмигнул им. Живем. Еще поборемся…

Честно говоря, новость о появлении в стане врага приказа, известного мне под неофициальным названием "Ни шагу назад", несколько выбила меня из колеи. Как-то не к месту он возник. То, что номер другой и дата появления слегка отличается — мелочи. В конце концов, раз уж я меняю реальность, то должна быть и какая-то ответная реакция на эти изменения. Странно было другое: приказ появился без видимых внешних причин. Там, в моем прошлом, непосредственным поводом для издания такого драконовского распоряжения послужила быстрая сдача Ростова-на-Дону. Здесь же, моими стараниями, Ростов пока еще находился под контролем советских войск. Немецкие армии, не размениваясь на частные успехи и не виляя по сторонам, рвались к Сталинграду — ключевой точке всей летней кампании. Я рассчитывал на взятие этого стратегически важного пункта уже в августе и надеялся, что именно это событие послужит толчком для издания в Красной армии директив типа "Стоять на смерть" и "Ни шагу назад". Выходит, просчитался. Бывает, но теперь надо понять: почему? Потому что неправильная оценка противника — верный путь к поражению.

За примерами далеко ходить не надо — буквально на днях изучал подробности сражения японского и американского флотов у атолла Мидуэй. Эта битва, ставшая поворотным моментом в войне на Тихом океане, занимала довольно важное место в моих планах по изменению хода истории. Так что я постарался дать японцам максимум пищи для размышлений. Через немецкое военное представительство японский Морской генеральный штаб был проинформирован о том, что американцы уже взломали японский военный шифр и вскрыли план предстоящей операции (общая схема операции прилагалась). Также были развеяны надежды японцев на то, что количество авианосцев янки, поджидающих ударное соединение Нагумо в районе предстоящей операции, не превысит две штуки. Еще косоглазым союзникам прозрачно намекнули, что неплохо бы усилить ПВО своего авианосного соединения, особенно от атак пикирующих бомбардировщиков (тут сильно пригодился пример успешных атак немецких пикировщиков на британские авианосцы в Средиземном море). Словом, я сделал все что мог, чтобы обеспечить японцам победу в этом решающем бою тихоокеанской кампании 42-го года. И что же в итоге? Мои надежды обманули самым наглым образом!

Нет, сказать, что японцы совсем уж проигнорировали предупреждения нельзя. Меры они приняли, но вот результат меня все равно не порадовал. Во-первых, Ямамото слегка перенес время начала операции, во-вторых, увеличил задействованные в ней силы, включив в состав соединения Нагумо 5-й авианосец — "Дзуйкаку", авиагруппу которого спешно пополнили после катастрофических потерь понесенных в Коралловом море. Однако в остальном японцы остались при своем. Так, например, они потратили уйму сил и времени на штурмовку аэродрома Мидуэя, да и разведка у них опять сработала отвратительно. К тому же, американцы, как видно, тоже времени зря не теряли и, пока японцы переваривали мои подсказки, успели закончить ремонт "Саратоги" и довести свою группировку до четырех авианосцев. Словом получилось то, что получилось.

Нагумо опять проспал появление американских авианосцев и опять за это поплатился. Правда, мои старания все же не прошли даром — полного разгрома, как в моей истории, удалось избежать. Японцы потеряли два авианосца — "Акаги" и "Кага" и около двух сотен самолетов. Ответным ударом они смогли отправить на дно "Йорктаун" (на сей раз все случилось быстрее, и сoup de grаce в виде двух торпед от случившейся поблизости субмарины не понадобился) и серьезно повредили "Саратогу". Так, что к концу сражения трем японским противостояли три американских авианосца, один из которых, правда, был поврежден. По самолетам счет был в пользу азиатов — янки в своих нескоординированных атаках потеряли много палубников, в том числе практически все свои торпедоносцы, и большую часть авиации морской пехоты с Мидуэя — всего около 250 машин. Но для японцев их потери были намного тяжелее из-за исчезающе малого количества пилотов с таким уровнем подготовки.

В итоге, Мидуэй японцы так и не взяли, но хоть смогли избежать полного разгрома своего ударного соединения, так что я рассчитывал, что борьба за Соломоновы острова будет куда более жаркой, чем в известной мне реальности. Тоже неплохо, в принципе — глядишь, американцы будут уделять несколько больше внимания Тихоокеанскому театру и несколько меньше Европейскому, что в преддверии грядущей эвакуации из Африки совсем не лишне. Так что можно сказать, что своей цели я достиг, хоть и не в полной мере.

Так, к чему это я? Ах да, недооценка противника. Японцы дважды (в моей истории и сейчас) проиграли у Мидуэя именно из-за явной недооценки способности американцев к сопротивлению — возгордились сильно, самураи хреновы. То же самое, на моей памяти, не раз совершали и немцы, но мне более всего интересен их занос во время операции "Блау". Тогда, помнится, германцы после первых успехов решили, что дело уже сделано и погнались за всеми целями сразу, роковым образом недооценив возможности советских войск к дальнейшему сопротивлению.

Я сделал очень многое, чтобы такой сценарий не повторился. Теперь боевые действия ведутся куда более расчетливо и целеустремленно, ресурсы расходуются экономней, а работа по восполнению потерь и наращиванию военных усилий начата куда раньше и ведется с большим размахом. Но все же оказалось, что мои усилия не всегда дают тот результат, на который я рассчитывал. Иногда подводят исполнители, как это случилось у Мидуэя, а иногда противник преподносит сюрприз, как вот с этим самым приказом, который "Ни шагу назад". Такой приказ наверняка повысит упорство советских войск в обороне, что в преддверии боев за Сталинград совсем некстати. Понять бы теперь еще: что послужило причиной его появления? Ответа у меня нет, одни только версии. Где-то я своими регулярными вмешательствами в историю все же спугнул оппонентов из советского военного руководства и сподвиг их ускорить внедрение драконовских мер по поддержанию дисциплины и стойкости РККА.

Что ж, выполнение основной задачи на лето это хоть и осложняет, но никак не отменяет — Сталинград должен быть взят не позднее конца августа. Тогда у группы армий "А" еще будет достаточно времени, чтобы выйти к Каспию и Главному Кавказскому хребту и встретить неизбежное, как наступление зимы, контрнаступление Красной армии во всеоружии. Это было необходимым условием успеха. Советы уже раскрутили на полную катушку свою мобилизационную машину, пачками формируя все новые и новые части и соединения. Перемолоть этот непрекращающийся поток пополнений, идущий на фронт с востока, немецкие части могли только в одном случае — если будут принимать бой на своих условиях, под свою диктовку. Права на ошибку у командования Вермахта уже не было — весь лимит допустимых погрешностей был выбран еще в 41-м году.

Глава 8. Мечты, мечты…

Стратегический расклад к концу июля стал более-менее понятен. Лекарство: усиление южных фронтов, укрепление обороны Сталинграда и перевалов Кавказа, выписано. Когда-то эти меры должны были сказаться. Либо немцы сами остановятся из-за расширения фронта и удлинения путей подвоза.

Но когда? Спешные меры Ставки и Генштаба, предпринимаемые войсками отчаянные усилия, брошенные в ад сражения на Дону резервы и ресурсы, пока не давали результата. Оставалось искать решение на оперативном и тактическом уровне.

После столь неожиданно закончившегося совещания в Кремле я поехал к себе, в ставший родным кабинет Генштаба.

Примостившись сбоку от стола, чтобы можно было поглядывать в окно, задумался.

Желание выстроить войска твердой толстой каменной стеной на пути врага вполне понятно. Но такая стратегия обладает ущербной "ахиллесовой пятой". Противник все равно соберет в одной точки больше войск, больше самолетов и танков и пробьет фронт. Дальше зависит от умения превращать тактический прорыв в оперативный.

Спасти может быстрый маневр резервами. Немцы могли так сделать, нам пока не хватало умения. Прорыв "Блау" к Воронежу не смогла парировать даже брошенная на чашу весов танковая армия Лизюкова. С целой кучей "оруженосцев" из полдюжины танковых корпусов.

Поэтому наивно было считать, что создав плотный фронт, мы сможем остановить немцев на Сталинградском направлении. Не смогут помочь и танковые корпуса, которые:

во-1-х не успевают с переброской;

а во-2-х, не смогут перехватить немецкие подвижные соединения в силу своей меньшей подвижности и самостоятельности.

Это я понимал и из послезнания, и из уже полученного опыта летних боев 42-го… "Что противопоставить железному тарану немецких танковых корпусов, нацеленных на волжскую твердыню? Как вести войну, постоянно проигрывая в маневре; не имея инициативы; уступая в воздухе?" — терзали меня мысли не один день.

Идея фестунгов, осажденных крепостей, к которой прибегли немцы на последнем этапе войны — это тактика отчаяния. Сравнимая разве что с судорожными попытками японских камикадзе переломить судьбу войны. Всегда можно либо раздавить противника превосходящими силами (Севастополь), либо обойти их и оставить крепости в осаде (Ленинград) обрекая гарнизон на пассивное ожидание своей судьбы. Повторять такую тактику меня заставляла грустная необходимость.

Потихоньку, из моего послезнания и воспоминаний компьютерных анализов Службы, из памяти самого Василевского и сквозь призму уже полученного опыта зародилась идея "сетевой войны". Противопоставить стратегию Хаоса правильной, гармоничной, холодно-рациональной немецкой логике.

Сочетать фестунги, партизанские удары по тылам, жесткую оборону заранее подготовленных рубежей, танковые контрудары, действия кавалеристов и авиации по транспортным узлам, засады и обходы. В голове рождался замысел такой сети формирующейся между Доном и Волгой; в которой застрянет акулья стая немецких армий. Не строить забор с одинаковой толщиной и прочностью на сотни верст вдоль фронта, а раскидать доски с торчащими гвоздями, камни и прочий стройматериал на самых очевидных направлениях движения врага. А примерный маршрут был понятен — нах Сталинград.

Собственно, сам Сталинград и стал сыром в мышеловки, на который попались немцы в Реальности. Произошло это во многом случайно, как бы само собой. Стянув к себе как магнитом немецкие силы и внимание, город-герой заставил немцев подставить бока под бесконечные контрудары, а потом и под мощное советское контрнаступление.

На втором этапе моего замысла можно было повторить этот трюк (правда сомнительно, чтобы с учетом послезнания немцы снова попадутся в эту ловушку). А вот на первом этапе Плана, я хотел наоборот рассеять внимание противника, нанося контрудары и занимая опорные пункты в десятках мест. Надо только вычислить ключевые точки, такие как Калач.

Понятно, что наивно надеется вести войну 21-го века с уровнем управления и связи первой половины 20-го. Но лихорадочный поиск контрмер все больше заставлял меня искать нетривиальные решения. Одним из таких распоряжений стал срочный вывод из-под Воронежа и переброска в район Рынка 18-го ТК Черняховского. Он должен был стать засадным полком.

Знать бы еще, что немцы выйдут к Волге именно в этом месте. Ведь Текущая Реальность исказилась…

План был отложен, но кто запретит помечтать о "контрударах стратегического масштаба силами двух стрелковых дивизий", спутниковой группировке, оружие с лазерным наведением? Встряхнув для верности головой, чтобы отогнать фантазии, я вернулся к очередным делам начальника ГШ.

Война продолжалась. Июльское солнце клонилось к закату.

Скоро начнется август…

Август наступил как-то незаметно. Погода не изменилась, оставшись такой же сухой и жаркой. Сводки с фронтов тоже не отличались разнообразием. В Африке идет подготовка к полномасштабной эвакуации: вывозят битую технику, нуждающуюся в заводском ремонте, сокращают подразделения обеспечения и снабжения, потихоньку оттягивают остающиеся части от египетской границы на запад, к Триполи. Прорабатываются графики перевозок, накапливаются запасы горючего для кораблей и судов, усиливаются блокадные мероприятия, направленные против Мальты… Словом, всё идет по плану — в сентябре последний немецкий солдат покинет берега черного континента, не оставив там англичанам ни одного гвоздя. На счет гвоздей шучу, конечно, но в целом эвакуация обещает быть организованной.

А на Восточном фронте пока воцарилось временное затишье. Советские войска, разбив себе лоб под Воронежем, угомонились. Немецкие армии, преодолев Дон, перегруппировываются, готовясь одним, последним, ударом снести остатки Сталинградского фронта, вдавить их в местный чернозем и овладеть городом на Волге. Группа армий "А" замерла, как сжатая пружина, в ожидании прыжка на Кавказ — отмашка ей будет дана сразу после падения Сталинграда. Вообще-то Манштейн может начать наступление уже сейчас, о чем и рапортовал в штаб ОКХ, буквально на днях, но мы не будем повторять ошибки прошлого и гнаться за двумя зайцами сразу — вначале Волга и лишь потом нефтяные поля и горные вершины.

Так что с нашими действиями всё понятно: последовательность определена, необходимые силы выделены… Даже инструкции по организации городских боев разработаны и распространены в войсках армейской группы "Клейст" и 17-й армии, которым предстоит проводить штурмы Сталинграда и Ростова. Так что предусмотрено всё, что в силах человеческих, чтобы на направлении главного удара всё прошло как по маслу. Но вот действия противника предусмотреть заранее нельзя по определению! Их можно лишь спрогнозировать с большей или меньшей степенью вероятности, чем я сейчас и занимаюсь. В меру своих скромных способностей, разумеется, которые отчасти компенсируются довольно обширными знаниями, почерпнутыми из моего прошлого, являющегося по совместительству местным будущим.

Собственно, мои знания, даже без подсказок немецкой разведки, дают четкое понимание того, что возникшая на фронтах пауза, не более чем затишье перед бурей. У Советского Союза просто нет выбора: Германия выигрывает в темпе, успевая наращивать усилия на направлении главного удара быстрее, чем это делают русские. То есть, если ничего не изменится, то СССР проиграет эту кампанию, а вместе с ней и шанс на перелом в войне, до открытия второго фронта. Следовательно, советы вынуждены атаковать. Причем везде, где это возможно, с одной единственной целью — ослабить немецкий натиск на Сталинград и вынудить германское верховное командование раздергать свою ударную группировку. В той, моей, истории это отчасти удалось. В немалой степени потому, что немцы сами подыграли своим оппонентам, пытаясь быть сильными везде и всюду.

На этот раз многое изменилось, но кое-какие базовые константы всё еще действуют. Первая из них — Ленинград. Северная столица задыхается в кольце блокады уже год и это сковывает инициативу противника на северном фланге Восточного фронта. Все действия русских здесь направлены на прорыв блокады, что делает их легкопредсказуемыми. С одной стороны это хорошо, так как начисто отнимает у противника такой важный элемент успеха, как оперативная внезапность. С другой же… знание проблемы — это лишь первый шаг на пути к успеху, для решения же проблемы надо располагать еще и необходимыми средствами. Впрочем, с Ленинградом как раз особых проблем не ожидается, так как тут я подсуетился заранее, именно потому, что был уверен: русские в том или ином формате будут долбиться в шлиссельбургский коридор и его окрестности до тех пор, пока не пробьют брешь или окончательно не истекут кровью.

Именно с этой целью я настоял на необходимости эвакуации Демянского выступа и на выводе из Финляндии XXXVI-го армейского корпуса. Лапландцы поступили в резерв группы армий "Север", а значительная часть демянских сидельцев отправилась крепить оборону в районе Мги и Любани, то есть на направлениях наиболее вероятного наступления советских войск. Своевременное прибытие этих дивизий под Ленинград позволило, среди всего прочего, вывести в тыл на отдых и пополнение полицейскую дивизию СС. Теперь она интенсивно тренировала свои вновь укомплектованные по штату полки в ближайшем тылу группы армий.

Кстати, успешный опыт боевого применения этого своеобразного соединения в последние два года, сподвиг меня рекомендовать сформировать к зиме еще одну полицай-дивизию. Причем мою рекомендацию приняли к исполнению почти мгновенно. Видать Гиммлер, который, как глава германской полиции, отвечает за эти формирования, заинтересован в расширении своей армии. Тем более, что полицейские полки имеются в избытке и, при определенной дополнительной подготовке и оснащении, годятся не только для охранных функций. Был, например, такой себе 18-й горнострелковый полицейский полк, сформированный из баварцев, который, насколько я помнил из истории, успел повоевать на передовой в Карелии, и погонять партизан Тито по Балканским горам. Кстати, этот полк уже есть и сейчас расположен в Словении, так что "сырье" для нового полицейского соединения заготовлено вполне приличное. Переформирование части полицаев в новую дивизию тем более своевременно, что сейчас идет массовое создание добровольческих полков из галичан и прибалтов (одних только западно-украинских полков формируется 8 штук!), так что тылы не останутся "голыми".

Вообще добровольцы должны значительно улучшить ситуацию с личным составом, если не на фронте, то хотя бы в тылу, сняв проблему крупных партизанских формирований. Но это дело не сегодняшнего дня и даже не завтрашнего — дивизии "с нуля" формируются не быстро. А вот наступления советов надо ждать действительно со дня на день. С севером все понятно — внутренняя перегруппировка, приведшая к уплотнению боевых порядков, прибытие свежих подкреплений и очень тяжелая для наступления местность делают успех противника маловероятным. А вот центр… Да и не только центр, большая часть Восточного фронта — сплошное решето. Пытаться заткнуть все дырки сразу — верный путь к поражению. Так что остается или упредить противника, сосредоточив резервы в нужных точках заранее (что требует знания планов оппонента), либо придать своим резервам достаточно высокую мобильность, чтобы они появлялись в критических точках фронта достаточно быстро.

Я, на полную катушку пользуясь своими эксклюзивными знаниями, пытаюсь применять оба этих способа. Проблема в том, что мобильных резервов много не бывает, а планы противника имеют свойство меняться под воздействием обстоятельств. Так что приходится прикидывать, анализировать и комбинировать. Собственно, кроме Ленинграда, неминуемо подвергнется атаке только Ржев, всё остальное под вопросом. Зато вопросов этих много. Итак, пойдем по порядку с севера на юг, как это заведено при обсуждении фронтовых сводок в гитлеровской ставке. Следующей за Питером критической точкой является стык групп армий "Север" и "Центр": район Великие Луки — Невель. Затем следует Ржев, точнее Ржевско-Вяземский выступ и, наконец, район действий советского Брянского фронта.

Строго говоря, под Великими Луками и на орловском направлении (та самая полоса Брянского фронта) советские войска в интересующий меня период не наступали, поэтому я делал основной акцент на усилении обороны Ржева (не в ущерб наступлению на Сталинград, естественно). Но сейчас ситуация меняется прямо на глазах: внепланово изданный приказ ставки N227 (оказавшийся к тому же 228-м!) заставил меня насторожиться и по-новому взглянуть на возможные действия советских войск. Отмена нашего наступления на Калугу (тоже моя работа, ибо знаю, что ничего путнего из этой затеи не вышло) делала свободной 3-ю танковую армию РККА, эвакуация Демянска высвобождала отнюдь не только наши войска, так что возможностей для перехвата инициативы у русских хватало.

Гипотетический удар 3-й танковой армии в полосе Брянского фронта сулил большие неприятности. Для парирования этой угрозы пришлось придержать в районе Орла 9-ю и 11-ю танковые дивизии и штаб XXXIX-го танкового корпуса, освободившиеся после окончания интенсивных боев под Воронежем. Эти соединения хорошо укомплектованы и вполне смогут заделать прорыв, если русским все же удастся его осуществить. Удар на Великие Луки также не обещал ничего хорошего, тем более, что по моему настоянию потрепанную 8-ю танковую дивизию изъяли из подчинения Кюхлера (ГА "Север") и передали в резерв Клюге (ГА "Центр"), передвинув ее ближе к Ржевско-Вяземскому плацдарму. Единственная оставшаяся у группы армий "Север" танковая дивизия — 12-я, находилась на противоположном от Великих Лук фланге — у Мги. Чтобы иметь под рукой в нужном месте хоть что-то мобильное пришлось импровизировать: объединить укомплектованную в основном европейскими добровольцами 2-ю моторизованную бригаду СС (только весной закончила свое переформирование) и наспех пополненный 203-й отдельный танковый полк (воевал на Восточном фронте с зимы). Это импровизированное соединение было поставлено под командование штаба 25-й танковой дивизии, спешно переброшенного из Норвегии. Кроме штаба, из Скандинавии прибыли также тыловые службы, остатки 40-го танкового батальона, послужившие маршевым пополнением для 203-го полка, и кое-какие части обеспечения, то, что осталось, было поименовано "моторизованной бригадой "Норвегия"" и составило резерв Фалькенхорста в районе Тронхейма.

Боеспособность и слаженность новоявленной 25-й танковой дивизии внушали как мне, так и немецкому командованию большие (и вполне обоснованные) сомнения, но ничего другого придумать не получалось — разведка докладывала о растущем сосредоточении советских войск под Ленинградом и Ржевом и снять оттуда хоть что-то никак не выходило. Так что пришлось ограничиться распространением дезинформации, о появлении под Невелем первоклассной свежей танковой дивизии из Европы в надежде на то, что противник не рискнет с ней связываться. Для пущей убедительности 25-ю в различных донесениях именовали то просто танковой, то дивизией СС (без номера) — авось разведка РККА, не отличавшаяся особой информированностью, решит, что в данном районе находятся целых две дивизии, тем более, что и эсэсовцы и армейские танкисты в наличии имелись.

А вот где никак нельзя было полагаться на авось, так это на фронте 9-й полевой армии Моделя — под Ржевом. Здесь наступление советов было мало того, что неминуемо, так оно еще и обещало быть сильнее, чем это помнилось мне из истории Ржевско-Сычевской операции. На сей раз, кроме Калининского и Западного фронтов, должны были отметиться войска из под Демянска, и, возможно, до сих пор никак себя не проявившая, 3-й танковая армия. Будь она неладна. Чтобы противопоставить этому натиску нечто осязаемое, я не только порекомендовал передать группе "Центр" довольно таки слабую 8-ю, но и настоял на переброске из Крыма полностью укомплектованной 22-й танковой дивизии. При этом я, как всегда, постарался выгадать хоть какие-то дополнительные бонусы. В данном случае, помимо того, что эти два соединения были относительно свободны после окончания весенних боев, они к тому ж еще имели на вооружении чешские танки Pz38(t), большая часть которых (а после передислокации помянутых дивизий уже все) действовала как раз на центральном направлении. Так что, собрав все танки данной модели в пределах одной группы армий, я, как мог, облегчил нелегкую жизнь немецких снабженцев и ремонтников — надеюсь, они оценят.

А еще я резко воспротивился попыткам разделить 22-ю пополам, образовав на основе одного из трех ее танковых батальонов и части мотопехоты новую, 27-ю дивизию. Ничего хорошего из такого разделения накануне решающих боев выйти не могло (что подсказывало не только мое послезнание, но и элементарная логика). Так что мне сравнительно легко удалось убедить всех заинтересованных лиц (вернее одно лицо, которое уже убедило всех остальных) в том, что мощное соединение с 222 танками лучше, чем пара неполноценных огрызков. Пускай из этих двух с лишним сотен большая часть — легкие "чешки", но две сотни, это все же кое что!

Так что я тешил себя надеждой, что этот бронированный таран, неплохо проявивший себя в майских боях на Керченском полуострове, сможет сбить темп грядущему русскому наступлению. Если же нет… Главная цель все равно Сталинград, так что ни одного солдата, самолета, орудия или танка с южного направления снято не будет, не смотря ни на что! Если для достижения успеха на юге придется пожертвовать Ржевом или даже Вязьмой, то я согласен и на такой размен. Другой вопрос, что давать противнику поблажки без особой нужды — не самый лучший вариант. Да и Гитлер относится к подобным предложениям подозрительно, если не сказать хуже. Хоть мне и удалось его убедить отказаться от затягивания борьбы за Африку и Демянск, но злоупотреблять такими вещами не стоит, а то мало ли? Любовь фюрера переменчива… Так что Ржев будет обороняться до последней возможности и если даже советам удастся его отбить, Вермахт возьмет за этот успех свою цену, причем такую, что победа станет им не в радость.

Вместо эпилога

В туманное августовское утро разбитые части и соединения Сталинградского фронта переправлялись на восточный берег Дона. Битва в излучине еще не закончилась; еще сражался блокированный Калач, а в мелких котлах на том берегу сгорали отдельные дивизии 62-й и 64-й армий, не успевшие выскочить из жестких клещей подвижных соединений армейской группы Клейста.

Но это была уже агония. Среди тех, кто встречал отступающих, стоял и я.

Мы проиграли сражение, и разбитые, но не сломленные войска торопились до рассвета перескочить широкую гладь реки, чтобы продолжить бои на другом берегу. За спиной у них оставались тысячи могил погибших товарищей… и отряды прикрытия.

С первыми лучами рассвета им предстояло отражать немецкие атаки, не дать немцам прицельно расстреливать с высокого берега плоты, лодки, понтоны увозящие бойцов и командиров, раненых, орудия и машины. Несколько десятков лошадей вместе со своими хозяевами-обозниками плыли рядом, тряся мокрыми гривами и отфыркиваясь. И все бросали через плечо взгляды на запад…

Последние эвакуирующие Н-ского полка были еще на середине, когда на высоте за спиной грянул бой. Пулеметный взвод всего в 12 человек прикрывал этот печальный отход. Бой шел долго, немцы накрыли высоту плотным артминогнем. Но стоило им подняться в атаку, как пулеметы оживали.

Стрельба затихла. Уже достигли берега все лодки, и взгляды людей устремились к траншее, ведущей от высоты к берегу. Никого. Потом раздались взрывы гранат. Минуту спустя, маленький, нелепый, в одних подштанниках, без гимнастерки, штанов, пилотки и сапог человек практически скатился с обрыва. Вслед ему полетели гранаты. Он мгновенно сориентировался, и, схватив за длинную ручку, бросил первую гранату обратно, потом вторую… Первая взорвалась в воздухе. Вторая упала удачней. В месте, где выросло облако разрыва, послышались крики на немецком и стоны… Но гранат было много. Человек быстро упал на дно траншеи и пополз, на несколько секунд пропал из виду при взрывах. Затем солдат прыгнул в воду и поплыл. Видно, что ему было тяжело, наверно он был ранен или контужен.

Немцы, опасливо озираясь, вышли на обрыв, поглядывая в сторону восходящего солнца. Заметят — не заметят. Сердца у наблюдателей на этой стороне замерли. Заметили. Команда, резкая, лающая… и по беглецу ударили пули.

И тут ожил весь наш берег. Стреляли все. Даже медсестра из маленького браунинга палила куда-то туда, хотя ее пули скорее долетели бы только до героического пловца, а никак не до немцев.

Несколько добровольных спасателей ринулись в воду. Брызги, шум, мат. И вот смущенный боец стоит перед нами.

— Рядовой Глушко, — представился он.

— Все товарищи погибли, — добавил он, махнув рукой в сторону высоты, с трудом проглотив комок в горле.

Выслушав подробности двухчасового боя, мы узнали, что взвод лейтенанта Шульгина дрался до последнего патрона. Когда погибли все бойцы, Глушко бегал от пулемета к пулемету, стараясь создать видимость обороны. Потом затаился, подпустив противника поближе, и бросил пять противотанковых гранат — последний резерв, НЗ. И бросился к воде.

Дальнейшее мы видели сами…

— Запишите все фамилии, — приказал я комполка, грузному майору в посеревшей от пыли форме. — Представим к наградам… посмертно. А Глушко — к Ордену Ленина…

Сделав паузу… пока представление дойдет, пока его рассмотрят… Шагнул поближе, заглянув сверху вниз в распахнутые молодые глаза… 18-ть то ему есть? — мелькнула мысль… Снял с груди Орден Красного Знамени и протянул бойцу.

— На, носи, солдат. Заслужил.

Отвернулся к реке. Дон снова величаво катил свои воды, и словно смывал с души тяжесть поражения; в сердце вернулась уверенность… С такими людьми мы обязательно победим.