Прощай, Сколопендра!

Как на Лехины именины…

Ездить с Лехой – это как попугая выгуливать. Сам себе говорит – сам себе отвечает. Его большой рот никогда не закрывается: задирает всех курортных (и даже ходячих девчонок).

А на тренировках я слышу от него только дежурные фразы: «привет», «давай ты, Кузнец, первый…», «внимание: Савраска на тумбе» и т. д.

Но как только разъезжались по домам – мы становились совсем другими.

Вот скажите, о чем могут базарить два таких «крутых мачо», особенно – если их никто не слышит?

Ясно, о девочках.

Если верить Лешке (по его словам), у него целый гарем, правда – в интернете. Вот там он и рассекает. Фоток нахапал: сортирует и дурит «зверушкам» мозги.

«Какие у вас красивые ноги!», пишут ему. «Вы бегаете или прыгаете?»

А он так, скромненько: «Плаваю. Мастер спорта…Здесь я на Капри. Закат встречаю. Ничего.

Что в маске?»

И визжат, дуры, от счастья. Он им торс – в шикарном гидраке с эмблемой супермена на груди (очки – «глубинки» на морде), что там вообще увидишь?

Но ег о свите – вполне достаточно. Тем, кто требуют личного свидания, дается суровый отпор… Леха – юниор или прибыл на «ответственные сборы» или (что там мелочиться?) уже вовсю гоняется на «короткой воде» в одном «задрипанном европейском городишке». Тренер с потрохами сожрет, если узнает, на что финалист тратит свое личное время. Поэтому: все сурово, анонимно, режим есть режим.

И что? А ничего. Кушают.

И в нашем бассейне Леха числится БАБНИКОМ. Ни одну «шапочку» не пропустит…И все у него – то «звездочки», то «солнышки» (астроном-подводник!). Сейчас на подходе – некая Манютка (из слабовидящих: шапочка – с красно-синей полосой). Я ее разглядел не сразу: и маленькая и тощенькая в одном пакете. И показал мне ее не сам Шампур, а ребята с группы. Чего Леха – то боится? Она и с виду – не в моем вкусе.

А вот и мои ЗАОЧНИЦЫ.

И обе – Алки. Поэтому я зову их: Алки-Виртуалки.

Я обхожусь без «покорителя водных глубин». И без гидрака на фоне заката. Но по мозгам проехаться могу (благо, коляска тут не нужна!).

Первая Алка (по ее словам) – плод несчастной любви португальского дофина и тайской принцессы. Сейчас ее прячут в деревне под Самарой (во избежание международного конфликта). У этой Алки на аватарке – белый слон (тяготеет, значит, к Азии, к маманьке). На одной из фоток – пятилетняя замарашка с прутиком, гусей пасет. А рядом, на лавочке, дремлет подуставшая бабка (неужто – охрана?).

Сейчас она подросла, эта Алка, готовится к великому будущему: изучает «кучу иностранных языков», поэтому на временно-родном пишет с ошибками. Простим…

Я для нее – Быстроногий Олень из племени Чероки. Племя турнуло меня из резервации, выдав ружье и лошадь. Прячусь в Большом Каньоне. Выстроил вигвам; шью мокасины; играю на банджо – кажется, все? Да, мой отец, известный лекарь, умер от горя. Мать – могучая, как сосна, белая скво – то же порядком настрадалась. Просит забрать ее, потому что я – родной и единственный.

А я все шью мокасины. Вот они тут: на аватарке.

Вторую Алку никто не похищал: у нее – другой пунктик.

По ее словам, она – прирожденная экстремалка.

Вот она – альпинистка (неясная фигура на фоне горы); вот она уже с акулами – и они ее любят. А вот еще – сигает на тросе в гигантскую пропасть (вид со спины), а вот еще в пустыне (одна ладошка со скарабеем).

Еще был необитаемый остров посреди океана (кто ее там снимал, Пятница?); айсберг – она и там по льду гуляла; пока не очутилась дрессировщицей в цирке (пожалуйста: вот он лев – на аватарке).

Я сразу подстроился. Стеснительный «ботаник»: и в дождь и в жару – зонтик! Мечтаю откосить от армии. В море захожу только в шапочке, спасжилете и, на всякий случай, с надувным утенком. Еще я боюсь мышей, пауков и хулиганов. Делаю утреннюю зарядку, но только дома. Хулиганы – они повсюду!. Могут даже с утра догнать (после разврата в ночном клубе).

Вторая Алка сразу «купилась»: «Надо сделать из тебя мужика!..»

(Вообще-то не мешало бы…)

«Это просто», пишет она. «Утром встал – и скажи, что все можешь!».

…Вот тут мы с Лехой ее и подловили.

– Она – дэцэпэшка, – сказал Шампур.

«Может, даже спинальница… – », подумал я. Только безнадежники веруют, что их проблема – в болезни, а всех прочих – в лени.

Кроме двух Алок, у меня еще есть одна ЗАЗНОБА. Но это – не для Шампура.

Айше… Она – в реале.

(И сейчас я на нее смотрю только снизу вверх. Так древние на Луну молились.)

…Прогулка с Лехой, как всегда, вылилась в бестолковое шатание – сначала по Дувановской, ведущей к морю, затем по самой набережной, забитой курортным людом.

В своей гавайской рубахе Леха был неотразим (даром, что в коляске). Его это вовсе никогда не смущало.

Сейчас он мне опять лил в уши знакомую лабуду – насчет своего отца. Этот его отец, как я понял, давно слинял, когда с новеньким сыном стало все «ясно». Да многие отцы такие…Как только засекут, что пацан в футбол гонять не будет, – так сразу и вспоминают: кто – о том, что мир велик, а кто – о конкретной исторической родине. Дома этому дураку втемяшили, что папаша – чистокровный грек; Шампуридиадис …плыть не всплыть! Что дико он переживает, и уехал к богатой родне в Салоники: на заработки. Так что учи, сынок, греческий – и папашка там нахватается.

Что интересно – подарки «оттуда» прибывали регулярно. И письмецо прилагалось: всегда уже раскрытое. Там папашка писал, что скоро будет дома, греки – жуткие бюрократы; андыо, сынок, по нашему – «до свиданья»! Мы с Лехой – одного года и родились в один месяц. Только он – на неделю раньше. Но когда мы выбираемся из дома, Шампур у нас – всегда именинник!.. Как-то раз, случайно, я заловил почтальонку Зину в Уютном переулке; «Вот, – сказал я. – Теть Зина, если честно – вы же друг нашей семьи! Вы и нам посылки доставляете…Неужели, к Шампурам действительно что-то из самой Греции приплывает?».

И усмехнулась она как-то странно.

– Не тебе завидовать, Кузнецов! – Это она намекнула, что – как бы там ни было, у меня родителей полный комплект, а Лехина мать умерла в родзале.

А я – не завидовал. Просто Лехина бабушка всегда предъявляла посылку в раскуроченном виде: «таможня у нас – жуткая!». Ага…

Поскольку и мои предки и его «греческий папаша» были на заработках, мы с Лехой считали себя чуть ли не сводными братьями. Правда, мои все-таки появлялись иногда (занимая мою жилплощадь). А у Лехи в этом смысле дела шли туго: там и праздновать-то негде было…Низенький, перекошенный от старости домишко с самодельным, «народным пандусом» из случайных досок. Зато никто и не суется в его каморку. А самое главное – никаких близких соседей.

Я думаю, что именно от бабушки – улыбчивой спокойной старушки, у моего братухи – всегда прекрасное самочувствие. Иногда мне кажется, что он вообще всем доволен. Странно…Я этого не понимаю.

Вот сейчас напялил на башку колпачок именинника – и катит на радость торговкам, забившимся в тень от солнца. Его тормозят, впихивая «бедному мальчику на праздник» то уже наполовину пробную гроздь винограда, то – выбрав поменьше, початок свежесваренной кукурузы, то вообще пирожок из дома. А он их так благодарит, приложив руку к сердцу, что они все хором изнемогают от внезапной жалости – и еще крестят во след.

А я еду с другой стороны, чуть впереди – это чтоб самому не оказаться жертвой их всеядной скорби!..

Потом мы долго стоим (как две полусамоходные баржи) на приколе у трека, где ребята осваивают ролики. Мы едим нашу дань, попутно разглядывая свежие плакаты. Теперь я понимаю, с каком человеком связался глупый Петька…Все стенды завешаны постерами с его боями в грязи, «сладкими сюрпризами» и загадочными пропендулиями, которые получит «самая обаятельная девушка побережья». Увидел я и рекламу того самого ЛОГО-ХАУЗА, которой не оказалось у расторопного Буцая. Какой-то павильон со множеством дверей, стены – прозрачные: ну прям тебе мебельный магазин на распродаже! И всюду – лозунг: «Вступайте в ЛОГО – ХАУЗ, мы сделаем вашу жизнь краше!»

Вот и вляпался Черноухов. Большой Человек – этот сосед… Даже есть официальный титул: ПОПЕЧИТЕЛЬ ГОРОДСКИХ УДОВОЛЬСТВИЙ. И что перед ним Петька, недоученый монтажник, ну скажите!..

Прежде, чем разъехаться в этот замечательный день («амурную» его часть Леха потом будет выдавать порциями), мы еще вместе подкатим к четырем фонтанам. Сейчас, в разгаре дня, они не полощут воздух струями. Меж бетонными вместилищами воды бродят одуревшие от жары аниматоры в тяжелых поролоновых «прикидах»; здоровущая пятнистая лошадь уже примостилась на лавочку, обмахиваясь хвостом как веером. Перед ней стояла Свинка ПЕПА, отведя – на всякий случай! сигарету от дорогущего костюма. Другой рукой страдалица обнимает башку с пятачком – огромную, как на великана. Подтягивалась в тень пара телепузиков и еще весьма странное создание, совершенно неузнаваемое… (что-то я сам упустил в недавнем детстве.)

Не сговариваясь, спустились с Лехой к морю. Ага, море справа перекрыто забором (все с теми же пропендулиями). И пляж «Бизон», соответственно. В нарушение всех курортных норм, здесь – большая стройка посреди белого дня! Работяги в оранжевых жилетах что-то мастерят, слышен мат (похоже, что без него ничего нигде не строят); на входе, сменив охранника, уже торчит незаменимый Буцай. Видно сквозь дырявый забор, как мечется среди помостов и палаток обезумевший от новых обязанностей дядя Жора, (еще вчера работавший здесь массажистом). Между прочим – друг нашей семьи. Сам – терапевт, но считает себя экстрасенсом. Этим и перебивается учебный год (еще и каждую пятницу таскается к нам на видеосеансы с Африкой). А лето, извините – это дойная корова для всех курортных местечек. Полгорода здесь вертится.

Все «Лехины дни рождения» мы заканчиваем «у Геракла». Возле него всегда курортницы. Эй, я подчеркиваю: КУРОРТНИЦЫ, а не – курортники. Дамы его обожают: лежит этакий мачо, сам бронзовотелый, вальяжный такой (словно хахаль в будуаре). Дамы лезут в очередь: делать селфи. Мужик-то голый!..

Видели бы их мужья, убежавшие поближе к пиву (на вынос не продают!), что здесь вытворяют дамочки…особенно по вечерам.

А – если б еще и слышали!

Даром, что ли, мы здесь с Лехой пасемся? Особенно по вечерам.

Но днем дамы – сдержанны. Днем – нельзя. Днем – дети. Днем – только это:

– Будьте любезны, отойдите влево…И вы, и вы («Да-да, с вашим прекрасным малышом! Спасибо. Я хочу снять Геркулеса на фоне этого белоснежного чуда…»).

Что-то новенькое…Для таких дамочек «белоснежное чудо» – это или облачко или. яхта!

Упираясь в подлокотники, я – как змея, медленно вырастаю над коляской.

Яхта!.. Оттолкнувшись от горизонта, прет нагло в акваторию (куда доступ малотоннажным судам запрещен). Все ближе и ближе. Вот развернулась – и вся женская часть пляжа охнула, будто узрела свою мечту. (Ага! так и называется «Мечта Мазая». По нижней кромке белоснежного борта (прямо над волнами!) мчались веселые зайчата, кувыркаясь друг через друга!. А из-за форштевня высовывалась одна большая строгая лапа и такой же огромный косящий глаз: мама-зайчиха не дремлет!

Судно двигалось; малыши кувыркались…

Кто мог позволить себе такой тюнинг?

На палубе – два молодца: встали по местам, охраняя пока пустое место…А вот – и девица из белых дверей рубки (хотите, скажу пошлость от нашего Дикуси, того самого, что читает рэп после полуночи?.. Так он говорит: «Яхта без красавицы, что клев без рыбы.»)

Устроилась, закинула сиськи за борт.

…Стоп! Я схватил мобильный.

– Машка, ты где?

– Дома. «Заряжаю» Филимона. Андрэ уже у двери!

– А Катька? Где твоя пдруга, Маша?

– Где-где…У репетитора, забыл?

Ничего я не забыл! Катька наладилась поступать на отельера (это такой курс: «Гостиничное хозяйство», самое то для курорта.) У репетитора она, ну-ну.

И я развернул колеса в сторону дома. Ее дома.

Штормовое предупреждение

Кто мне, в сущности, эта Катька? Никто. Одноклассница сестры. И то, что она торчит сейчас на палубе яхты «Мечта Мазая» – мне по фигу. Я наперед знаю, кто еще не вышел из белых дверей.

Во след мне что-то кричал мой бессменный напарник по заплывам. Но сейчас мне было не до Лехи, совсем не до Лехи!.. С Дувановской я выехал на площадь, и за каменными львами побежал к трамвайному повороту. Словно кто кулаком толкал меня в спину: быстрее, ну – быстрее же!.. Финишируя, я почти пролетел свой собственный пандус, сдал назад, – чтоб только глянуть в знакомое окно (МОЕ окно).

И там – непонятное: злой Машкин профиль и – на пол-экрана, слишком благополучное лицо нашего великого артиста и (кадр влево) – «вот и он, вот и он – наш веселый Филимон!». Самая страшная его ипостась: ХИРУРГ ПОСЛЕ ОПЕРАЦИИ. В меру окровавленный халатик, стетоскоп, повисший на грудине (анахронизм, но что поделаешь…); ну там еще шапочка, перчатка медицинская с откусанным «пальцем»…(Машка знает толк в деталях.)

И все трое ПИЛИ ЧАЙ. Спокойненько так, деловито. Никогда не поверю, что этот хилый чувак с «переговоркой» в ухе, – единственный, кто морально уцелел после первой встречи с нашим Филимоном! Что-то не сложилсь…

И сама Машка сделала знак, чтоб я катился дальше.

У Керимовых – свой байрам. Чуть не опрокинув мой драндулет, как ошпаренный, – выскочил, наперевес с хурджином, бобо Худайберды, отчим Катьки. И, выбросившись из дома, чуть ли не в припрыжку припустил по улице, успев крикнуть мне на прощанье: «Салом, джигит!».

А ведь обратно: вежливый, обходительный. За руку здоровается. Вот сколько раз увидит на дню – столько и приветствует. Приветы передает: сестре, родителям и, обязательно, «Филимону-бобо», потому – что со слов падчерицы усвоил, что это самый пожилой мужчина в роду».

Двери за ним не захлопнулись: меня увидели. Мне даже кивнули, приглашая.

…Еще тот характер. Не лицо – а маска застывшего размышления (чего бы ни касалось – она никогда не договаривает…). И в руке у нее всегда – недокуренная сигарета под чопорным узким рукавом.

Звали ее Эмилия Карловна (а вы знаете немку, которую звали иначе?).

Обычная в Крыму семья: муж – узбек, жена – фрау, дитя, как водится, русская девочка. Отчим ее удочерил, но фамилию гордая «дойч» отстояла.

Так что проблем, (когда нужно «прижать» Катьку), у Машки – нет: достаточно пригрозить, как она, подлая Машка, представит ее новому кавалеру по полной программе: Екатерина Худайбердыевна Миллер.

Не только я не мог понять, что связывало их, таких неповторимо разных: нордическую валькирию (пусть даже – с усохшими крыльями) и совсем не чванливого, скорей – покладистого, сына степей.

Зина – почтальон, (которую наше сообщество домовое кличет Зина-Новостей Корзина), авторитетно заявила, что в данном случае тут виноват «квартирный вопрос»: он всем рулит!

– Был у ей, у Карловны, другой муж – Адольф! И жила она на третьем этаже, за собором…

«За собором!», взволнованно переглядывалась лавочка.

– Пришел Адольф, а дома – Ральф… Тот, который в их землячестве главный. Вот такой случился «гутен-морген»!..

– В морду дал? – Наводили бабоньки мосты.

– И поди – ногами…

– Да нет… – Сомневалась гордость дома, культурная Мелания Сидоровна. – Сели, шнапсу выпили.

– А вот ты не путай! – Не соглашалась Зина. – Всего-то и сказал: «Фатера – моя! А ты с дитем – ступай лесом…».

– Вот – гад! – Обрадовалось общество. «С дитем, на мороз…».

– Да не, жарко было… – Вздыхала почтальонша. – Глобальное потепление, слышали?..В то лето и косатки покидались на берег, весь берег в косатках, ужас! И наши соловьи до своего Конго не долетели – так полстаи и рухнуло: прямо в море.

Бзик у нашей Зины – переживать за всех зверюшек.

…Да вот еще: дочка Миллерши как-то сама у нас на кухне проговорилась, что «прошлый папа» – вот так взял и выставил маму ни за что: за ерунду какую-то.

А что у нас – ерунда? (Налево сходила. Делов-то…)

Но вот самое интересное: на каком пунктике они сошлись: (очень образованная Эмилия Карловна и, скажем так, во всем остальном – добрый Худайберды), никто не знает. Может – действительно, квартирный вопрос?

Дом у них, конечно, примечательный. Видимо, сам узбек и строил. Шикарный пандус… (Даже обидно, что в семье – ни одного инвалида). Участок приличный, а нигде – никаких ступенек. Вот где рай-то… (катайся – не хочу!); яблони там всякие, огороды можно развести; бобо (дядюшка по-узбекски) Худайберды арык копает (правда – уже который год…); чинару, орех посадил над арыком (те уже выросли почти). Есть капитальный гараж (вся лачуга Лехина поместилась бы!..)), но на машину бобо еще не собрал. Еле-еле второй этаж до ума довел: занятый человек. И служба у него суровая.

Я сам как-то слышал, проезжая мимо чайханы у Гезлевских ворот: «Худайберды – маленький человек, но – большой начальник. Все люди стоят и слушают: один Керимов знает, что делать. Мальчик: еще один чайник – двА лепешкА…»).

Это он о себе. Большой начальник. На работу – только с портфелем (ну – или с хурджином, если спешный вызов). Однажды Катька шепотом заявила Машке, что отчим «работает на правительство». Секретный агент: плыть – не всплыть!

На террасе у них – прохлада. Что-то растет рядом в бочках, выставив матовые зеленые лопасти. Горшочки – в целый ряд; в горшочках – полезные для организма специи.

Потрясающий кадр: Эмилия Карловна стоит, несколько сместившись от центра, на фоне огромного оранжерейного окна; спиной ко мне стоит: свет, пусть и разреженный, съедает все оттенки длинного – в пол, платья; правая рука – сама! подчеркивает смысл неизреченного…Только дымок привязан к мундштуку.

Не думайте об этом… Это просто – манера. Она и с дочкой говорит через плечо.

Иногда мне кажется: в этом запыленном окне она заново пытается сложить свою судьбу. Потому, что реальная ее не устраивает.

– Что еще нового в этом мире, джигит?

Как супруга узбека, она называет «джигитами» всех половозрелых мальчиков.

…И вопрос о Катьке вдруг повис в воздухе. Что-то у нее всегда припасено…Мне надо кричать, мне надо спешить – а у меня словно язык отнялся. Что она, в самом деле, уставилась в это окно: дворик свой никогда не видела?

– А куда побежал дядя Худайберды?

Дымок резко дернулся – и указал на входную дверь.

А то я сам не знаю.

– Ты за этим приехал? Да, джигит?.. Нашего дядю срочно затребовали на службу. Он же там «большой начальник», помнишь?

Я кивнул ее спине.

– Что-то там случилось, в Молочном. На трое суток увяз…Ну не может «правительство» без Керимова обойтись!.. – Последние слова она буквально выплеснула мне под ноги.

Зло меня взяло. Он же на работу побежал, а не в чайхану.

– Обсерватория – важный объект. А на вечер объявили «штормовое предупреждение».

– Да, конечно. Он там тучи метлой разгребает. Хотя, если его нет дома…

– А у вас – ВСЕ дома?

От неожиданности она даже развернулась. И тут я понял, что сказал.

– Я имею в виду, вам известно, где ваша дочь…сейчас, фрау Эмилия?

«Фрау Эмилия» – это ей нравилось.

– Естественно. Она со своим молодым человеком катается на швертботе.

Тут я выпал в осадок.

– Молодой человек, швертбот? Это я правильно понял?

– А что здесь не понять? – Передернула она плечами. – Кэтрин – здравомыслящая девушка: она свободна в своем выборе. К тому же – молодой человек посетил мой дом. У него европейские манеры. Он обеспечен, воспитан… Он и меня приглашал, но – дела, дела!

Она вдруг рассмеялась: ее позабавил мой оглушенный вид.

– Чем-то расстроен, джигит? Я чего-то не знаю о тайнах твоего сердца?

– Он весь в таком белом, да?

– Стиль Ривьеры. Да. Он весь в белом. Белый лимузин… – (Глубокий вдох.) И – белоснежный швертбот.(Еще один вдох.) Имеет свой бизнес на побережье. В основном – развлекательного свойства. Здесь же – курорт!..

Слово «курорт» она произнесла так, будто с чем-то загодя уже смирилась.

…Ай да Кэтрин!

– А твоя сестра не с ними, джигит?

– Упаси Боже!

– Ты ревнуешь? – И она так уставилась на меня, что я все прочитал в ее взгляде. У меня нет будущего: мой «лимузин» – унитаз на колесах. А ее дочь – умница.

– Узбеки называют это КИСМЕТ. Судьба. – Напутствовала она меня перед выходом. – Но в жизни есть много занятий…

Я уже не слушал. Я летел из этого дома, словно финишировал на Параолимпийских…

Дура ты, уважаемая фрау Эмилия!

Предчувствие

Я не стал заезжать сразу на пандус (мой свободный пандус!), а тормознул у подножия лестницы, залитой полуденным солнцем. Дюжина прекрасных высоких ступеней, – я давно сосчитал их глазами. Мысленно я давно по ним носился: галопом! Как Черноухов со своей утренней собакой.

Сейчас у нижней ступеньки шел инструктаж: дядька Мотыль из дома напротив вправлял мозги маленькому помощнику.

Дядька Мотыль – человек в светлом плаще. Его знает вся округа. У него есть старинный брегет в кармане и – потрясающий сачок для ловли насекомых. В сложенном виде он помещается туда же: во внутренний карман плаща. Вот без этой «купеческой луковицы» и своего хитрого сачка он никогда не является народу. Только в комплекте.

Даже на службе (а служил он там же, где и жил; вахтером соседней многоэтажки) он сидел в жару щеголем, не снимая драгоценного плаща. Сразу даже и не поймешь: портье это – или приехавший с севера курортник.

Чтоб было понятно, дядька Мотыль – самый известный в городе коллекционер-энтомолог. Я сам когда-то был на его выставке в краеведческом музее: ужас! Где это он все собрал?

Пейзажи и ракушки сейчас не в ходу: приличные люди обожают «композиции из малой фауны»: лепят на стенку бабочек, «стрекоз над прудом», в общем – все такое. Самые продвинутые увозят товар живьем. Но их – мало.

Говорят, что у Мотыля в доме – «перезагрузка». И там он – король! И к себе на шестой этаж он ведет клиента лично (в свободный от дежурства день). А еще я точно знаю: по крайней мере – в тех двух окнах, которые «глядят» на меня, – никогда не гаснет свет. Никогда! А когда случаются перебои с электричеством – стекла таинственно мерцают: там – свечи.

В сезон вся окрестная детвора сторожит своего «кормильца»; все «вооружены» пустыми спичечными коробками или подходящей аптечной тарой. Даже взрослые (не смейтесь!), уходя в поход (куда-нибудь на водопады или в Долину Привидений), на всякий случай берут с собой обычный школьный сачок, чтобы какая-нибудь редкость ненароком не пролетела мимо. А уж про мобильную малышню – я и вовсе молчу.

Летом они просто атакуют дверь соседнего дома. Проникая вместе с жильцами сквозь кодовый запор, они несут дядьке Мотылю все, что скакало, трещало и свистело лишнего в окрестных травах. Толку, судя по недовольному виду Мотыля, было от этого мало, – но иногда он некоторым совал мелочь: на перспективу.

Сейчас он допрашивал низенькго тшедушного человечка, стоявшего на две ступеньки выше (это – чтобы видеть глаза рекрута). Разговаривал он так, будто лежал в шезлонге на пляже.

– Значит – так, до самого озера и дошел?.. А «фасетки» свои взял с собой? Нет, не взял. Не можешь отличить махаона от простой совки… Куда смотрит семья и школа? Забирай свою гусеницу…Стой! Ну-ка приведи сюда этого… – И большой, как у памятника, рукой указал на забившуюся в тень большую белую фуражку.

– Дядька Мотыль, не надо. – Вмешался я. – Я сам к пандусу еду. Я позову.

Он обернулся ко мне – и сурово изрек:

– Сидеть! Ты мне тоже нужен…

Посланец его, меж тем, с трудом вытолкнул на свет маленького черного водителя. Отослав помощника, дядька Мотыль ухватил за воротник новую жертву. Сразу – невесть откуда, появился у него под рукой и крохотный рабочий альбомчик: для наглядной агитации.

– Понимаешь? Ферштейн?.. Инглыш?.. Парле ву франсе… – Допытывался он, загоняя и без того перепуганную мордочку подальше в фуражку. – Что, вообще ничего? – Поражался дядька Мотыль. – Это в наш то век… Вот сюда гляди: это – Павлиноглазка Атлас. В Африке она, родной. Ты же сам оттуда, верно? Я понимаю: Африка – большая…Но чем черт не шутит?..Тебе на родину скоро, да? (В конце каждой фразы водила кивал – и дядьку Мотыля это вдохновляло.)

– Ты мне, рулевой, бабочку, я тебе – «мани». Ферштейн?

– Да, сэр. – Неожиданно громко сказал водила.

Дядька Мотыль победно оглядел детвору. Есть контакт!

– Так ты понял?

– Да, сэр.

– Вот, гляди… – своей монументальной рукой коллекционер указал на соседний дом.

– Ты – здесь, я – там. Видишь дверь? Ножками-ножками – туда. Будет Павлиноглазка – хорошо! Нет – других тащи: Африка – богатая. О-кей?

– Да, сэр.

Я уже тихо давился от смеха. Я знал, что услышу дальше.

– Ступай, малой… Постой, а как тебя зовут? Вот из е нейм?

– Дасэр! – кивнул эфиоп.

Физиономия дядьки Мотыля вытянулась:

– Понаехали… – Буркнул он. – Своих шоферов не хватает, что ли?

Это он обращался уже ко мне.

– Чего скалишься? Знаешь, какие крылья у этой бабочки? – И, всплеснув руками, он показал нечто несусветное: величиной с распахнутое окно.

– Нет, Кузнецов, лучше мы про Африку с тобой будем базарить… Когда, говоришь…э-э, сеанс связи? – Его лицо под круглой шляпой вдруг стало восторженным и уязвимым: «Где-то там, на черном-пречерном материке в зеленых-презеленых джунглях под синими-пресиними небесами обитает…»

Почему-то мне стал противен этот сказочный зачин.

– Павлиноглазка! – Резко перебил я. – Вот с такими крыльями, – и я выгнул спину гусем, собираясь взлететь… – Понял. Передам…Сегодня как раз пятница.

– Ты любишь пятницу, фантазер?

– С чего вы взяли, что я – фантазер?

– Кирюша донес, – ответил чистосердечно дядька Мотыль. – А уж он видел твой подоконник, не сомневайся!

Куда уж там… Мелкая эта шпана везде пролезет! Давно у меня чесались кулаки и на Кирюшу и на его компанию; первый этаж – всегда заложник.

– А вот пятницу я, с вашего позволения, – просто ненавижу…

Он понимающе ухмыльнулся:

– Да-да, я в свое время то же изображал примерного сына…Но, однако, они к вам прислушиваются?

– Непременно…Кстати: вывоз экзогамных видов запрещен. Африка заботится о своей фауне.

Он спрятал альбом – мгновенно.

– Ты же умный мальчик. И родители, надо полагать, не дураки вовсе. – Он наклонился к моему уху и выложил расценки. Конечно, речь шла о засушенных экземплярах.

Мне понравилось. И сама идея и мой гешефт. Осталось надеяться, что эта бестолковая бабочка летает именно возле ранчо родителей.

Выпрямившись, дядька Мотыль озабоченно взглянул на свой брегет – и почесал в самое пекло, сменив просторный шаг на иноходь индейца. Может – ищет лопух? Я от этого Кирюши сам слышал, что «учитель», когда идет на любительские поиски, меняет свою шляпу на самый большой лопух в городе. Маскируется…Что вы хотите: бывший школьный зоолог! Это у него – в крови. Натуралист…

Ну – а у меня в крови – вечные школярские ценности. И я крикнул – в спину уходящему партнеру: «Свободу плодожеркам!». Не так, чтоб очень громко, но кое-какая малышня услышала. И – бегом к пандусу.

Встретила меня одна Машка: злая, рассерженная от несостоявшегося спектакля.

– Это – Катька! – Шипела сестрица. – Потому, что Андрэ не к ней ходит, а ко мне! Она меня – топит: такую игру сорвала!.. Джек – пот! И по телефону, крыска, не отвечает. Какие репетиторы, Данька: все давно на пляже.

– Ты права, царевна Марья!

Я подкатил к столу, чтоб порыться в остатках пиршества.

– Не переживай, родная. Конец великой зависти! У нее уже есть кавалер…

Она обмерла, свалилась в кресло. У девчонок всегда так?

Потом она бросилась душить меня, на каждый глоток воздуха выдирая новые подробности.

А потом забубнил сигнал видеозвонка – и мы сразу, как по команде, превратились в дружную неунывающую семью. Родитель№ 2 записал все данные о бабочке. Родитель№ 1 понесла обычную ахинею: о том, что «безумно скучают, хотят обнять и погулять – вместе!». ЛЮ-Ю-ДИ! Имейте совесть забывать на время, что у вас есть дети!..

И, как всегда, я в тот вечер подкатил к своей «космической кабине»: широкому, размалеванному под панель управления, подоконнику, распахнутому в свежесть и близкую ночь. Панель – с циферблатами и кнопками, рисовали еще в детстве: мама – Гренадер очень хотела заставить меня «поверить в мечту», типа – я не корячусь в инвалидной коляске, а мчусь сквозь звездные просторы (плыть – не всплыть!).

…Но что примечательно: ведь поверил тогда! Иногда и сейчас балуюсь под хохму.

Но я всегда знал: увести свой корабль с Земли – это только полдела. Главное: никогда не возвращаться! Иногда я так и засыпал, уронив голову на руку, а другой рукой вцепившись в единственный настоящий рубильник, присобаченный чуть правее и ниже самой панели.

Сходу я в эту ночь так и не вписался. Штормовое предупреждение – частый гость в наших краях. Мне то что?.. Не – рыбак и не моряк, не таксист полуночный – и даже – не электрик дежурный (у нас в бурю провода рвет…).

Но вот что погано: и спать не могу и в сон клонит.

Скажите, вон та звезда на небе – она чья? Можно, она будет моей бабушкой? Куда это я залетел…И кто качает мое кресло, бабушка, ты? Кто удерживает Землю, когда я бегу по песку…Вот они все – под ногами, эти мелкие колючие ракушки, а вот и Машка, маленькая пятилетняя дура, уговаривает возиться в ее детском песке. А я хочу в море: я – дельфин. Все дельфины любят плавать…Но Машка носится за мной по пляжу: с идиотским совочком и ведерком. И такое солнце было в тот день! Молодые папа и мама, молодая планета; все сверкает, искриться – и тень от маяка еще не шевельнулась…ни разу.

…Вот они: сидят у дастархана. Все три преступника.

Мамаша. Папаша и его друг Жора, вечный затейник. Все они беспрестанно хохочут, передают друг другу какие-то бутерброды, а потом все дружно идут в заплывы.

Уже какой-то дядька с репродуктором бегает по пляжу: что-то кричит каждому в ухо. А Машка катает меня маленького по песку (я не даюсь одевать панамку), я не хочу! Потому что – потом в свою детскую коляску и – послеобеденный сон! А мне интереснее носиться со всеми, люди уже бегут не понарошку – они пинаются, вопят – где-то кричит оставленная без присмотра музыка.

– Спать, Козленок. Спа-а-ать! – Орет Машка и, наконец-то, запихивает меня и в панамку и в коляску: ловко, сразу.

Ага! Вот она отвернулась, бежит к веселому морю, где плавают счастливые люди…А я – САМ! иду, нет – я плыву, раздвигая сгустившийся воздух. Из самого пекла – в самую тень. Гигантский рукав накрыл берег: и стало темно. И этот УДАВ подполз ко мне – и медленно стал виться кльцамиг, загоняя в свой несметный желудок…И вдруг он встал на дыбы, этот новый хозяин берега и, живой жужжащей колонной пошел к морю, сметая хвостом все лишнее в свою утробу. И я уже был внутри: в странной пустой норе. Больше всего я боялся потерять свою лихую панамку с бегемотиками. Без нее – солнышко напечет, и головке будет бо-бо. Целая СТАЯ песка (бубнящая, скрипящая, орущая…вот!) кружилась вокруг, раскачивая УДАВА. И сквозь гул до меня донеслось: «Где ты, Козленок?»

А я все ждал, когда закончится глупая сказка.

Я закрыл панамкой лицо.

Я открыл лицо: страшная серая туча. Я в коконе. Кокон – живой. И я заревел в панамку.

…Наверно, я кого-то разжалобил. Меня вдруг сильно тряхнуло – и вылущило, как горошину из стручка. Цепляясь за вокруг руками, размахивая «бегемотиками», я вдруг увидел себя одного – над целым океаном света. И мне предстояло долго и страшно погружаться все нижу и ниже.

Вот оно

Гроза. Началось…

Я дернул рубильник и «вернулся». Пора закрывать окна…

И Машка не спит. Девчонки – все с приветом: и кавалер не нужен, а все обидно, что он с другой. Да еще – с лучшей подругой»!

– Да что ты возищься? – Нервничает она.

А вот теперь – точно не закрою! (Это мой мир – за окном…)

Машка отчего-то дрожит. С виду не понятно, но я знаю. Я чую.

– Данька, ты видишь? – Спрашивает она шепотом. – Что это?

– Спутник, наверно…

– Две луны над горизонтом?

– Все в мире движется, – философски замечаю я.

Но поглядеть – есть на что! Вторая луна пометалась (будто высматривая посадочные огни) – и выкатилась в чистое, незанятое тучами пространство…Но тут потихонечку стал звереть ветер; стекла еще не трещали, а вот рамы – поскрипывали.

Машка, пританцвывая, к окнам явно не торопилась…Что-то в ее голове звучало – более важное, чем очередные «роды природы». Рамы ее не слушались… Да и сама лна – никого не слушалась, кроме всеповелевающего танцевального ритма.

А я вдруг понял, что никуда мне не деться от этой штормящей грозы, от этих раскатов грома. УРАГАН (Смерч…Заозерное…Маяк) не только – в буквальном смысле! выбил почву у меня из под ног, но и напрочь отбил слух, вернее – свернул всякую тягу бесится от музыки. Я ЕЕ НЕ ОЩУЩАЮ. (Ну так, как Леха, например, который «танцует» торсом все, что слышит).

А я слышу только шум ветра, перестук дождя, скрип шагов, визг несмазанных петель на рамах + то, что делается вокруг природно; как ворчит Челюскин, забираясь в свое дупло – и как бранчливо шипит Дасэр, маленький водила большого человека, – со своей стороны отстаивающий свое право захватчика на это несчастное дупло. Но когда на скамью под липой садится наш местный хулиган Кирюша (с орущей музыкой!..) Я этого не понимаю. Я слышу – вот шум, вот какофония, вот кто-то там дерется, не поделив ноты. А саму мелодию – организм не принимает. Дядя Жора (с детства меня лечивший) говорит, что у меня – «музыкальная амнезия». Спасибо – что вообще не глухой!

Поэтому: все, что скрипит, топает, говорит – я слышу (вот, опять: «Хай-Тоба, Хай-Тоба, мы – идем…»), а что Машка напевает – плывем мимо! Я и Дикусю, ночующего на пляже, люблю потому, что по ночам он не ПОЕТ, а проговаривает все свои дневные впечатления. И без всякой «мандолины» в руках…Так что это – не совсем рэп. «Хорошим словам одеваться не к чему», приговаривает Дикуся.

А вторая луна шла и шла в гости, прожигая ореолом небесные хляби. Теперь это было кольцо, и оно – вращалось! Само по себе вращалось.

– Страх господень!.. – Сказала Машка голосом Зины-почтальонки. – Батюшки, что творится…Конец света!

И он наступил…

Громада тьмы обрушилась сразу. И ветер стал бить в окно – словно чужая, неведомая сторона жизни просилась внутрь. Почудилось – дом зашатало!

И молнии вызмеились – две одновременно! И синие расхристанные хвосты уже цеплялись за раму…Кто-то стучал к нам в окно: «Впу – сти – те…Впу – сти – те…».

– Данька, гляди!

Да я и сам уже видел. Это кольцо, (что вращалось, как полоумное) – уже висело перед самым окном. Вот это – финиш! Оно заглядывало к нам. Чего-то требовало.

– Приехали… – Просипела Машка, словно у нее и голос отнялся.

«Приплыли…», подумал я.

И вдруг все стихло. И снаружи ПОСТУЧАЛИ. Вполне по-человечески. Даже робко.

– Не пускать! – Взвыла сестрица. – Данька! МЧС, полицию, спецназ… – живо!

И запрыгала в поисках своего мобильного (а он у нее – всегда на груди).

А я – не спешил. Я услышал знакомый голос.

– Привет, – вымучил я. – Привет, Хай-Тоба.

– С кем ты говоришь? – Встрепенулась Машка.

«Мы – идем!», ответили мне. И я понял, что – наконец-то! сошел с ума (как и предрекал наш опекун дядя Жора). Он так и говорил: «Сначала ты УСЛЫШИШЬ голоса, а потом их – УВИДИШЬ.»

…Нерешительно стронулись с места створки окна (словно их кто-то придерживал в ладонях). И тут же в узкую щель протиснулась нахальная клешня мрака. И оттуда – будто зеленая молния! что-то спрыгнуло мне на темечко, потом – врезалось в Машкин айфон – и забилось, затаилось где-то в недрах комнаты.

Тогда я спокойно перегнулся и сдвинул створки рамы (отрубив от «клешни» большой коготь…). Потом я сделал то, что делал каждый вечер: глянул на себя в темную прорву окна. И увидел дурака, испугавшегося грозы.

Гость

Развернувшись, я направил коляску к сестре. Тишина меня напугала. Да и Машка, честно сказать… Стоит, как зомби – и глаз не сводит с моего стола. А на столе – подумаешь, ужас! гуляет кузнечик. Кузнечик как кузнечик, разве что чуть крупнее обычного. Наверно, ему буря мозги повредила: и лапки, гляди! разъезжаются, и головой непрестанно трясет – как баба Улька из верхней квартиры.

– Выкинь его! – Очухалась сестрица. – Немедленно выкинь эту пакость!..

Пакость, ага. А паук Сережа в ванне – дар небес?

Я не сводил с него глаз. Мне показалось, что он – раскланивается, держа на отлете невидимую шляпу.

– Чем он тебе помешал, старая вздорная мымра? (Одно из ее домашних прозвищ: кстати – успокаивает…)

– Он – …страшный! И появился неожиданно. – Голос Машки окреп, но суетливость в жестах осталась. – Ты видел где-нибудь, чтобы насекомое не боялось людей…Ты – присмотрись: он как хозяин бродит. Он – мутант, говорю тебе! Ой, он сейчас прыгнет…

И он – прыгнул! Он прыгнул мне на плечо.

– Царь Даниил! – Взмолилась Машка. – Я же теперь не засну: хоть убей!

…Когда это ее самочувствие меня волновало, скажите?

– …У него, может, семья за окном: детки плачут, мамку ждут… – Продолжала Машка свою ахинею. – Им же плохо без мамки.

– Да? – Удивился я.

– Ну хочешь, я сама его выброшу… Через дверь, конечно.

– Зачем? – Я уже цапнул живой трофей.

– Нет, царевна Марья, сделаем по-другому. Он же – необычный, правда? Крупнее и …общительнее. Вдруг – это очень редкий вид? Наш дядька Мотыль не поскупится.

– «Блуждаете во мраке, юноша!». Правильно папа говорит.

Но для меня Родитель№ 2 – не указ. Тут больше бобо Худай подойдет:» Не слушай женщин, джигит, и тогда останешься мужчиной.»

И я подкатил к нашему трехстворчатому монстру, открыл древнюю, как мир, дверцу – и зашвырнул туда добычу. «Ступай к Филимону!».

А утром я проснулся в дурдоме. Правда, я там никогда не был, но у меня же есть старшая мудрая сестра, которая знает все в этом мире (правда – не точно…).

На цыпочках она прокралась в мою комнату. Тихо – не скрипнув! потянула на себя тяжелую дверцу – так, немного, где-то на четверть ладони, – и строго приказала; «Эй, ты где? Давай быстрее – на свободу! В поля, луга, пампасы…».

И отбежала к окну, распахнула в во всегдашнюю ширь – и, приманивая рукой, еще раз позвала:» Цып-цып, насекомое… Или ты хочешь к злому дядьке – в «зоокружок»?».

Но терпение – оно не вечное (особенно в августе, на исходе жары, когда тебе – дуре! семнадцать и ты хозяйничаешь в комнате младшего брата). И старая рассохшаяся дверь моего склепа-гардероба распахнулась полностью: зло и безжалостно.

ЛЮ-Ю-ДИ, такого визга я отродясь не слышал!..

Куда уж тут притворяться, что давно не спишь…

А эта безмозглая курица еще взяла – и отшвырнула от дивана, где я сплю, мое домашнее кресло. Все – я в ловушке!

– Это ты, ты, гад? Когда успел только?

– На место поставь! – Зарычал я. – Давай сюда «клячу»…Рехнулась?

– Там, там… – Машка судорожно кивала (и рукой и головой – одновременно) в распахнутое нутро старого шкафа.

– Что – «там»? Дай мне встать (что означало: тащи коляску).

Лавируя подальше от моего гардероба, сестра толчком направила «клячу» к дивану. Балансируя на руках, я привычно перекатился на кожаное сиденье – и развернул колеса.

– Стой! – Запоздало обеспокоилась сестрица. – Может, сначала – полицию?..

– Не все же здесь бабы! – Буркнул я.

И тут я – попался…Крик скопился у меня в горле, но позади была Машка. Отступать некуда!

ОНО занимало всю, свободную от Филимона, площадь. И стояли они молча, как два привидения: одно – хоть и страшненькое, но давно знакомое. А другое…Другое, я полагаю, был кошмар, «галлюцинация» в стиле дядьки Мотыля!..

– Дверь была закрыта, – Произнес я сквозь зубы. – Никого не было: я бы услышал!..

– Может, это – сволочь Андрэ? – Вдруг вполне рационально прикинула Машка. – Отомстить хотел – за Филимона, а? Хоть и не испугался даже…Ну да, – она хлопнула меня по плечу, – у него же мама – костюмер, помнишь?

…Нужен мне твой Андрэ – с его мамой в придачу!

И тут я заметил простую, но чем-то неизъяснимо знакомую вещь: этому, незваному чучелу, в шкафу было элементарно тесно. Странной своей башкой ОНО прямо-таки упиралось в верхнюю полку, где хранились головные уборы Филимона. И – неожиданно! тонкий писклявый голос оборвал наши переговоры.

– Еды и тени под каждым листом!..П-п-простите!.. В-внедрился, ж-жалею, з-здрасте! – И это страшилище еще попыталось склониться в поклоне. (Но антресоль явно мешала.)

– Ты кто? Тебя Андрэ подослал? – Закричала из-за моей спины Машка.

А я спросил строго: «А Чего ты пищишь, как девчонка?»

– Модулируюсь… – Поправил гость. – Я – ИМАГО.

– Кто, кто он? – Переспросила сестра.

– Учить надо было зоологию в седьмом классе!

Гость уже выставил из шкафа огромную голенастую лапу, поразминал ее (явно испытывая облегчение) – и вдруг прямо-таки выпал из своего узкого гнезда. И ВЫРОС! Стал охлопывать себя по плечам и пузу, заодно отряхиваясь от помощи (ну как пацан после купания в море, когда взрослые лезут к нему с полотенцами).

Лапки впереди у него были маленькие и беспомощные (что мне сразу понравилось). Так что сверху он выглядел беззащитным. Ну – а с нижними «костылями» реквизитор перестарался: ну не может аниматор ходить с такими ногами, не может! Три шага – и обо что-то да споткнется!

– Привет, артист! – Ответил я бодро. – Как ночевалось в нашем «гробу»? Или ты с утреца проник, агрессор несчастный?

– Внедрился, жалею, здрасте… Здрасте, внедрился, жалею…Жалею, здрасте, внедрился… – Затрещал он быстро, словно отстукивая азбуку Морзе. – И вдруг – выдал:

– Это же ваш Код Встречи, земляне. Наставник Хэм не мог ошибиться: он часто бывает на вашей планете…Давайте попробуем еще раз…Я желаю вашей культурной фауне – пищи и крова под каждым листом!

– Данька! – Не то восхитилась, не то все-таки оскорбилась Машка. – За кого он нас принимает, за мошкару, что ли?

– Нет-нет! – Испуганно вскинулось чучело – и вдруг две шикарные антенны уперлись в потолок: это были «усики кузнечика»… (Такой бы прикид – да на карнавал: не все же Машке изображать цыганку…).

– До «мошкары» – вам …высоко! «Мошкара» – может подняться в воздух, а вы – только на железных птицах.! Без них вы – просто гусеницы…П-простите, я знаю – нежданный гость – хуже саранчи, так, человек?

Теперь он обращался только ко мне. (Понял, кто в доме – хозяин.)

Я благосклонно кивнул.

– А ну – снимай маску, чувак. Нам все понравилось, пора и честь знать!

И вот тут ОНО издало какой-то клекот (должно быть – давилось смехом под своей личиной). И вдруг… один из его роскошных усиков изобразил в воздухе ЗНАК ВОПРОСА.

А потом и вовсе: произнес такое, ЧТО сестрица Марья квалифицировала позже как вселенский терроризм.

– Я бы съел ваших учителей, сударь! (Тут мы с Машкой переглянулись; скорей – заинтересованно, ем возмущенно.) – А потом бы назначил других, более компетентных…пусть даже стажеров!

…И снова его длинный блестящий ус-антенна изогнулся вопросительным знаком.

(Ага, понял: ОНО – вверх совершенства, а я, стало быть, папуас: понимаю только вербальные символы…).

– Но я прибыл сюда с миром! – Воскликнул он пафосно. И я заметил: жвалы его при этом даже не дрогнули, а круглые зенки – выставились, не моргая.

А Машка уже тыкала мне в спину мобильничком: давай, царь Даниил, предпринимай что-нибудь!..

– Ты сам, человек, поместил меня в карцер…Нарушил святое право гостеприимства!

– Куда, куда я тебя поместил?

– швырнул меня в темный чулан!.. – Продолжало обвинять пугало. – Хотя я и отношусь к классу высокоорганизованных членистоногих…

– Псих! – Радостно зашептала сестра в спину. – Полицию, Данька! Нет, стой: «смирительную рубашку» лучше…

Как все девчонки, она не просчитывала шаги. А я помню, как наш опекун недавно сказал – в ответ на ее явную глупость: «Так, ребята, давайте определяться: или – взрослые, или – дети…Дом – или интернат?»

– И поскольку… – Продолжал явный проходимец, – я, как и вы, вхожу в Царство животных, я требую, чтобы ко мне…

ОНО еще и требовало, плыть – не – всплыть!

– Погоди – ты, долговязый! Ты хочешь сказать, что это маленькое насекомое, которое я зашвырнул вчера в…

– Да-да! Спрятал…Залжил на хранение!. Вчера. В свой пищевой запас.

– Куда, куда?..

– В место, где вы храните свою еду.

– Мы храним там еду? – Дернулись мы вместе с Машкой.

– Надо же где-то ее хранить. – Благоразумно ответило чучело. – Там, откуда я прибыл, у меня то же есть тайник с припасами. Я – такой же хищник, как и вы.

– Ты охренел, приятель! Ты – каннибал?

А Машка вдруг зашлась истерическим смехом:

– Данька! Мы съели Филимона…Мы Филимона съели, въехал?..

– На здоровье, – буркнул я. Меня зацепило совсем другое.

– Слушай, таракан! – Спросил я по-простецки. – Ты хочешь сказать, что ты и есть тот самый «прыгун», которого я самолично забросил в шкаф?

– Именно. Сам. Невежливо.

– Ты будешь мне сейчас впаривать, что ты – тот самый глупый кузнечик, что залетел с к нам с ураганом?..

Его верхние короткие лапки возмущенно забегали по грудине.

– Ураган – это совпадение. А у меня – иной транспорт.

Плоская зеленая башка закачалась в знак возмущения (как зрелый подсолнух на ветру). Я не верил ему…И стал судорожно вспоминать, как Леха «базарит» с бомжами:

– Слышь, мужик…Бери ноги в руки – и греби отседа. Дорогу отыщет непьющий, усек? Вали давай…

– Ты мне до сих пор не веришь? – С ужасом переспросил детский альт (ну точь-в-точь, как у меня в прошлом году, когда голос «ломался»…)

– Не верю! – Хотел я воскликнуть. Но тут в моем сознании ожили знакомые ритмичные удары: «Хай-Тоба, Хай-Тоба…». И я – заорал.

– Ты – кто? – Заорал я.

И тут он сложил на груди все свои – лишние сейчас? лапки, а взамен, пугая жестким шорохом. – выросли – и развернулись (как два косых паруса!) два огромных крыла. И усики-антенны заколыхались: каждое – над своим.

– Позвольте представиться! – Шаркнул исполин своей «арматурной» ногой. – Сто тридцать восьмой потомок из рода Длинноусых Кавалеров… – И так тряхнул башкой, что усики тут же «перекатились» над его выпученными зенками, и одно коснулось меня, а другое…

– Не дергайся! – Приказал я Машке. – Это – действительно…кузнечик. Тот самый, вчерашний. Так у них – знакомятся. Через обоняние.

– Чушь какая-то.! – Проворчала сестра. – Мы – в реале, или – где? Может – это голография?

– А где хотя бы две лазерные пушки? Помнишь, как над фонтаном?..

– Все-равно не поверю, – трясла головой сестра. – Не поверю, пока…

– Пока – что, ИМАЖКА?..

– Кто-кто?

– Имажка – полноценная женская особь. Я – имаго, ты – имажка.

– Машка-имажка, – смехотнул я, хотя мне было совсем не до веселья. – Так чего ты хочешь от нашего…э-э, гостя?

– Чтоб он опять стал таким же маленьким, – и она изобразила руками крохотный чуланчик: не больше спичечного коробка.

Этот громила уставился на меня. И я ему подмигнул: «Давай!».