Прорыв выживших

Глава 1

10 сентября 1941 года

День первый, ночь

Мой прадед, полковник РККА Петр Дмитриевич Глейман пришел в расположение нашей группы под вечер. При виде полковника все вскочили и вытянулись по стойке «смирно».

— Вольно! — сказал Петр Дмитриевич. — Начну без преамбул, товарищи! Для вас есть очень важное задание. Штаб фронта рекомендовал вашу группу как максимально опытных людей. Итак: час назад воздушной разведкой пятьдесят пятого ИАП обнаружен аэродром противника, на котором массируются значительные силы, как истребителей, так и бомбардировщиков. Самое неприятное, что новый аэродром находится всего в двадцати километрах от нас. И, базируясь на него, вражеская авиация не только полностью перекроет воздушное снабжение нашей моторизованной группы, но и нанесет серьезный урон нашим наземным силам. Пятьдесят пятый ИАП понес сегодня большие потери и качественно прикрыть наши ударные части не сможет. Сами понимаете, товарищи, что подлетное время с нового немецкого аэродрома до любого из наших подразделений — считанные минуты. Они будут висеть над головами беспрерывно, как во время отступления в июле! Дальше, до самого Днепра, густых лесов почти нет — мы будем как на ладони. Нас просто выбомбят!

— А нельзя отправить туда пару батальонов с бронетехникой? — спросил я. — Ведь самое лучшее ПВО — наши танки на вражеских аэродромах!

— Мы так и хотели, сынок, но не выйдет! — посмотрел на меня прадед. — Те наши части, которые имеют топливо и боеприпасы, либо втянуты в бои, либо совершают марш. Никого из них мы не можем задействовать. Тем более, что аэродром в стороне от основного направления нашего движения. И, скорее всего, прикрыт ПТО. Не дураки ведь фрицы, выкладывать нам такой объект в трехчасовой доступности на блюдечке.

— К тому же через час стемнеет! — сообразил я. — А до изобретения приборов ночного видения еще полвека! Да самый опытный колонновожатый не сможет привести туда более–менее крупное подразделение в полной темноте по незнакомой местности!

— Про приборы ты мне потом подробно расскажешь, сынок! — удивленно сказал прадед. — Но в целом ты прав — сегодня нам их с земли не достать. А завтра будет поздно! Поэтому командование фронта предложило альтернативу: нанести по вражескому аэродрому массированный удар ночными бомбардировщиками. Теми же самыми ТБ-3, которые участвуют в создании «воздушного моста», их экипажи уже хорошо изучили наш квадрат. Но для точного наведения на цель им нужна «подсветка»!

— Ясно, товарищ полковник! Сделаем, дело знакомое! — сразу кивнул Валуев. — Сколько сигнальных ракет дадите?

— Сигнальных ракет… нет! — пожал плечами и тяжело вздохнул полковник. — Всё истратили в предыдущих боях.

— Так… а как? — растерялся великан.

— Врезать бронебойно-зажигательными по самолетам или складу горючего! — предложил я. — Охеренная подсветка получится!

— Ну… как вариант! — поджал губы Валуев. — Сделать это будет гораздо сложнее, но… Да, это возможно! Сделаем, товарищ полковник! Транспортом обеспечите?

— У нас есть лишний трофейный грузовик. Думаю, что на нем вам будет сподручней ездить по немецким тылам! — обрадовал Петр Дмитриевич и, кивнув мне на прощание, ушел.

— Так, товарищи, слушай мою команду! — сказал Валуев. — Альбиков, Алькорта, принять на баланс транспортное средство! Проверить его полностью, от воздухозаборника до выхлопной трубы! Не дай бог он где-нибудь заглохнет! Не забудьте пополнить боекомплекты!

— Хуршед, у особистов лишние стволы появились! Среди которых есть ручник и даже легкий миномет! Заберёте сами или мне помочь? — сказал я.

— Думаю, что с Аркадием Петровичем я сам договорюсь! — усмехнулся Альбиков.

— А мы с Игорем начнем облачаться в немецкую форму, пока светло. А то потом в темноте можем что–нибудь напутать в деталях! — закончил Валуев. — Встречаемся здесь через полчаса!

Альбиков и Алькорта ушли, а Петр повернулся ко мне и сказал:

— Я сегодня днем местных интендантов посетил, презентовал им парочку трофейных пистолетов, у нас этих «стрелялок» уже приличный запас набрался, а взамен получил десяток комплектов немецкой униформы, — Валуев достал из шалаша несколько объемистых тюков. — На этот раз переодеваемся полностью, не только мундир и фуражку напяливаем. Ты, пионер, так и будешь изображать молодого лейтеху. Надеюсь, его документы не потерял? Нет? Ну, и молодец! У меня документы унтера, а Хуршеду и Хосе, с их мордами, все-таки лучше близко к проверяющим не подходить!

— Ты хочешь и ребят немцами переодеть? — уточнил я, имея в виду совершенно неарийскую внешность обоих товарищей.

— Рискованно, но, надеюсь, что в темноте к ним особо приглядываться не будут! — догадался о моих сомнениях Валуев. — Все разговоры с противником — на тебе! Я всего несколько общеупотребительных фраз вызубрил, ну и могу не слишком беглую речь разобрать. Уж извини, перед войной меня для боевых действий на другом направлении готовили.

— Неужели японский учил? — недоверчиво спросил я.

— Японский язык как раз Хуршед учил, даже какой-то особенный выговор токийского университета весьма достоверно изображал! Должен был военного инженера отыгрывать, — огорошил меня Петр. — А мне китайский достался… Ладно, это всё дело прошлое, а сейчас о настоящем: легенда стандартная: мы разведгруппа 25-й немецкой моторизованной дивизии, едем по своим секретным делам по заданию командования. Если начнут спрашивать насчет конкретной цели поездки, то скажешь, что мы ищем секретный аэродром русских. Давай, выбирай бриджи по размеру!

Я достал из тюка несколько штанов и методом прикладки стал выбирать подходящие. Таковых нашлось аж две штуки и после примерки одна пара села на мою худую жопу почти идеально. Затем я надел мундир, подобрал из тюка офицерский ремень и портупею, а Валуев вручил мне кобуру для «Парабеллума», напомнив, что немцы носят оружие с левой стороны. Полностью облачившись во вражеские шмотки, я встал и вытянулся по стойке «смирно», а Петя несколько раз обошел вокруг меня, самым внимательным образом проверяя униформу, наличие и правильное расположение знаков различия, эмблем и всех необходимых аксессуаров. Юный офицерик, «подаривший» мне мундир, ничем особенным по младости лет проявить себя не успел и никаких наград, даже значка «Отличник гитлерюгенда», не имел. Что сильно упросило нам задачу по составлению образа. Новичок, он новичок и есть, в таком стиле мне и надо «бутафорить».

— Так, ну вроде всё в порядке! — резюмировал Валуев, после пятого нарезанного вокруг меня круга. — Ты, пионер, лицо нашей группы, тебе с врагами в непосредственный контакт вступать, будь посерьезней! А то, как я заметил, на тебя в критической ситуации какой-то кураж нападает! Это, конечно, лучше, чем трусливый мандраж, но тоже опасно! Не перебарщивай, старайся в разговоре с немцами без своих обычных шуточек обходится. Наоборот — толику робости подпусти, если с офицером диалог завяжется — они все старше тебя по званию! А вот если с нижними чинами заговоришь, то цеди через губу — типа, ты барин, а они быдло! Всё понял?

— Так точно, херр унтер! Постараюсь исполнить в лучшем виде! — Я даже каблуками щелкнул, старательно примерив на себя маску.

— Ну, блин, опять прикалываешься! — не оценил моих усилий Валуев.

— Никак нет, херр унтер!

Петя только обреченно рукой махнул, мол, что взять с малолетнего дурня.

Тут как раз подоспели Альбиков и Алькорта.

— Докладывайте! — приказал Валуев.

— Грузовик французской компании «Ситроен», бортовой тентованный, грузоподъемность три четверти тонны, движок на двадцать восемь лошадок. В Америке такие машины называют «пикапами», — начал говорить Хосе и внезапно, подняв глаза к небу, добавил: — В моем родном городке на таком грузовичке молочник ездил…

Покосившись на замолчавшего товарища, докладывать продолжил Хуршед:

— Резина в хорошем состоянии, неизношенная, двигатель явно после капиталки, но тоже неплох. Барахлил карбюратор, движок глох на низких оборотах, потому нам эту машинку и отдали, мол, возьми боже, что нам негоже! — усмехнувшись, Хуршед добавил: — Но Хосе быстренько что-то там подкрутил, подрегулировал и движок сразу заурчал, как домашний котенок!

— Да ерунда там была! — очнулся от воспоминаний по родине Алькорта. — Грязь в поплавковой камере, от того и настройка подачи топлива сбилась. Я всё исправил, за свою работу отвечаю! Машинка в нормальном состоянии, доедет куда угодно!

— Миномет у особистов мы забрали! К нему восемь мин, — добавил Альбиков, — винтовочных патронов аж три цинка на складе взяли и немецкий пулемет с двумя полными лентами и пятью пустыми. Склад боепитания как раз сворачивался, они нам готовы были всё, что угодно отдать, чтобы лишний груз не тащить. А вот сигнальных ракет реально нет! Ни одной. Так что… придется импровизировать.

— В штабе мне дали частоты и позывные для связи с летунами! — сказал Алькорта. — Ориентировочное время начала налета — полночь. Ночь ожидается безветренная, малооблачная, Луна в первой четверти. Света для бомбардировки должно хватить.

— Принято! — ответил Валуев и посмотрел на наручные часы. — У нас еще четыре часа в запасе. Как раз успеем до предполагаемого места размещения аэродрома добраться и всё там обнюхать. Переодевайтесь, орлы, выдвигаемся через десять минут.

Темнота опустилась на лес густой, почти осязаемой пеленой. Воздух был сухим, прогретым за день на солнце, пропитанным запахом хвои. Где-то далеко наверху, за густыми кронами деревьев, мерцали редкие звезды, но их свет не пробивался сквозь плотный полог ветвей. Дорога, по которой двигался наш пикапчик «Ситроен», представляла собой узкую просеку, изрытую танковыми гусеницами. Фары, приглушенные синей краской, выхватывали из мрака всего метров пять перед капотом — стоящие вдоль колеи черные «заборы» елей и сосен, да следы траков, уходившие в неизвестность.

В кузове, затянутом брезентом, глухо позвякивали запасные канистры. Валуев, крутил «баранку», я сидел рядом с ним на правом сиденье. Альбиков и Алькорта разместились позади.

— Ты уверен, что мы едем в правильном направлении? — спросил я, пытаясь разглядеть во тьме хоть что–то.

— Только что проехали развилку на Лозовую, я эту дорогу вчера хорошо запомнил, — ответил Валуев, не отрывая глаз от дороги. Его массивная фигура, облаченная в унтер-офицерский мундир, почти не шевелилась, только пальцы время от времени постукивали по рулю. Я снова позавидовал его способности видеть в темноте. — Аэродром должен быть километрах в пяти, скорее всего рядом с зенитной батареей, которую мы с тобой днем обнаружили.

До нужного места мы доехали за час. Кому-нибудь несведущему расскажи — потратили целый час на пять километров пути — он будет смеяться. Мол, пешеход бы справился быстрее. Но здесь были свои правила дорожного движения…

Валуев остановил пикап на обочине, заглушил движок и бесшумно, как большой кот, выскользнул наружу. Я последовал за ним. За деревьями, в том направлении, где должна была находиться вражеская батарея, сейчас было тихо. А ведь большая воинская часть издает множество звуков даже ночью. Тем более, зенитчики, которые по роду своей деятельности должны сейчас бдить на постах.

— Это точно то самое место? — уточнил я.

— Под ноги посмотри! — проворчал Валуев, не отрывая взгляда от леса. — На земле остались следы шин нашего мотоцикла. А вот там, чуть дальше, тропинка, по которой немцы воду из ручья таскают. Но, вообще–то, эта странная тишина меня пугает… Так быть не должно! Хуршед, присмотри, я схожу, прогуляюсь…

Сержант растворился во мраке, как приведение. Из кузова вылез Альбиков, встал рядом, закрыв глаза и начал медленно поворачивать голову слева направо и обратно. Мне показалось, что его уши при этом шевелятся от напряжения, но это был фантом моего воображения.

— Засады здесь точно нет! — наконец сказал Хуршед, приоткрыв один глаз. — Ни звуков, ни запахов я не слышу!

— Похоже, что мы пустышку вытянули! — резко ответил Валуев, внезапно появляясь прямо перед нами. — Там никого нет. Передислоцировали немцы батарею. Придется аэродром вслепую искать.

Начались бестолковые мотыляния по окрестностям. Мы проезжали метров пятьсот, останавливались, глушили мотор, выходили из «Ситроена» и слушали ночь. Но везде было тихо. Я от досады прикусил губу. Время текло, как песок в перевернутых часах. До полуночи — часа «Ч» — оставалось все меньше и меньше, а мы все еще кружили по этим чертовым проселкам, словно слепые котята. Предварительный расчет разведки предполагал, что немецкие бомберы разместят в радиусе двадцати километров, а мы отмахали уже тридцать, но цель так и не обнаружили

Пикап резко остановился, я чуть было не впечатался мордой в запотевшее лобовое стекло — Валуев ударил по тормозам. Впереди, перекрывая дорогу, стоял самодельный шлагбаум, а рядом виднелись два силуэта в характерных немецких шлемах. В тусклом свете фар у них на груди блеснули стальные горжеты. Рядом стоял мотоцикл с коляской.

— Жандармы, — прошептал Петр, и его рука потянулась к ППД, лежавшему между сиденьями. — Интересно, что это они посреди леса забыли? Пионер, сходи-ка, уточни обстановку. А я тебя подстрахую. Алькорта, Альбиков, будьте наготове!

Я глубоко вдохнул, поправил на голове офицерскую фуражку, вложил в рукав нож, и неторопливо открыл дверь. Холодный ночной воздух ударил в лицо, принеся запахи сгоревшего бензина и дешевого табака.

— Хальт! Папирен, битте! — раздался резкий окрик.

Ко мне шагнул фельдфебель полевой жандармерии — плотный, с квадратной челюстью и короткими ногами. На его груди висел автомат, почему-то устаревший МП-28 с торчащим вбок магазином-улиткой. За ним, держа наготове винтовку, стоял второй жандарм, помоложе.

— Гутен абенд, — я вытянулся и козырнул, спокойно разглядывая жандармов. — Лейтенант Дитрих Шульц, 25-я моторизованная дивизия.

Жандарм взял мое удостоверение, поднес к висевшему на столбике керосиновому фонарю, разглядывая так придирчиво, будто искал следы подделки.

— Куда следуете? — спросил он, внимательно изучая мое лицо.

— Выполняем специальное задание командования, — я сделал вид, что колеблюсь, затем добавил конфиденциальным тоном: — Мы полковые разведчики, возвращаемся в расположение своей части. Весь день искали секретный аэродром русских. И нашли! Похоже, что там высадился большой десант.

— Тоже мне, секретный… — повернув голову к своему напарнику, пробурчал жандарм. — Весь день там огромные русские самолеты садились. Только слепой бы их не нашел!

Молодой жандарм послушно кивнул и опустил винтовку «к ноге».

— Говорят, что где-то рядом наши «небесные нибелунги» свои бомбардировщики развернули! — высокопарно сказал я.– Завтра разнесут этих обнаглевших русских свиней ко всем чертям!

— Так и будет, лейтенант! — ответил фельдфебель, возвращая «зольдбух».

— Они же вроде где-то рядом с зенитчиками разместились? — небрежно спросил я.

— Не знаю, лейтенант! — усмехнулся обладатель квадратной челюсти. — Да если бы и знал — не сказал! Вдруг вы русские шпионы!

Я от души рассмеялся, настолько нелепо–точной оказалась шутка жандарма. Фельдфебель, сделав, видимо, для себя какую–то пометку в уме, добавил:

— Будьте осторожны, Дитрих, русские ездят по этим лесам на танках! Возвращайтесь поскорее в свою часть! Желаю доброго пути! — козырнув, фельдфебель откинул в сторону ствол деревца, служивший шлагбаумом.

— Данке, — я козырнул в ответ и щелкнул каблуками, решая в уме судьбу этих фашистов — прирезать их, расслабившихся, прямо сейчас — это не составило бы никакого труда — нож из рукава уже соскользнул в мою ладонь, или не возится — придется ведь трупы в лес оттаскивать, мотоцикл прятать…

Решив, что овчинка не стоит выделки, я вернулся к «Ситроену» и сел в кабину, успокаивающе кивнув Валуеву, держащему на колянях ППД. Мы тронулись, и только когда шлагбаум скрылся за поворотом, я выдохнул.

— Что–нибудь полезное узнал? — спокойно спросил Петр.

— Только то, что бомбардировщики реально забазировались где–то в этом районе, — ответил я. — Но точного места эти гаишники не знали. Убивать их не стал — не хотел тратить время на уборку тел.

— Ну, и правильно, что не стал! — кивнул Валуев, бросив на меня быстрый взгляд. — А то я уже начал опасаться, что ты решил в одиночку войну выиграть и режешь всех подряд.

До полуночи оставалось сорок минут. Мы уже начали терять надежду.

— Похоже, задание провалено, — хрипло сказал Валуев. — Аэродром — призрак.

— Слушай, Петь, мне кажется, что я знаю, где этот чертов аэродром, — медленно сказал я, прокручивая в голове недавнюю встречу с патрулем полевой жандармерии.

— Ну–ка, просвети! — повернул ко мне голову сержант.

— Ты верно сказал, что жандармам нечего делать ночью посреди леса! А если это пост регулировщиков у поворота с основной дороги к аэродрому? Всех непричастных они пропускают после проверки документов, а причастных направляют на нужную дорожку.

— Так вроде бы не видно там съезда в сторону… — задумчиво сказал сержант.

— А он замаскирован! Несколько кустов срубили и поставили поперек колеи! — предположил я. — Мы в темноте не разглядели! Давай вернемся и проверим! Захватим фельдфебеля и поспрашиваем с пристрастием?

Валуев задумался. Внезапно впереди, за поворотом, мелькнул слабый свет.

— Стоп! — прошептал Петр и притормозил.

Машина замерла. Я прищурился, стараясь разглядеть источник света. Это были фары — две пары: одна выше, другая ниже. Грузовик и легковушка. Они стояли посреди дороги, двигатели работали на холостых.

— Черт! — тихо выругался Петр. — Похоже, что это офицер высокого ранга и его сопровождение. Многовато для нас… Но придется проехать мимо них. Если развернемся — заподозрят.

— Значит, разыграем спектакль, — я глубоко вдохнул, ощущая, как сердце забилось чаще. — Заодно узнаем обстановку.

Мы медленно двинулись вперед. Свет фар приближался, и вскоре я смог разглядеть машины: легковой «Хорьх–901» и трехтонный «Опель–Блитц». В кузове грузовика могли сидеть и два десятка солдат — под тентом в темноте не видно. В легковушке на заднем сидении виднелись две головы в фуражках с высокими тульями.

Из «Хорьха» вышел молодой офицер, с раздвоенным подбородком и желтыми петлицами Люфтваффе. Он подошел к нашему «Ситроену», держа руку возле кобуры.

— Кто такие? — спросил он. — Ваши документы!

Я медленно открыл дверь и вылез, стараясь держаться чуть неуверенно — как и полагается юному лейтенантику, попавшему в ночную переделку.

— Лейтенант Дитрих Шульц, 25–я моторизованная дивизия, — сказал я, протягивая удостоверение.

Немец бегло просмотрел «зольдбух», затем окинул меня оценивающим взглядом и едва заметно усмехнулся, увидев мое безусое лицо. Я тоже успел рассмотреть его в бледном свете приглушенных фар — он был моложе меня всего лет на пять и, судя по нашивкам, относился к техническому составу Люфтваффе, а не к летному.

— Заблудились? — спросил авиатехник.

— Никак нет, мы следуем по заданию командования, — спокойно ответил я, стараясь почтительно, но не подобострастно. — А вы кто такие?

— Простите, не представился! — лейтенант непроизвольно поморщился. — Оберлейтенант Трумп, 2–я авиадивизия. Мы ищем аэродром нашей части. Но в этой чертовой темноте ничего не видно.

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Похоже, что они искали тот же аэродром, что и мы.

— Аэродром? — я сделал удивленное лицо. — Он же в трех километрах позади нас! Мы только что проехали поворот к нему. Там еще пост фельджандармерии стоит…

Оберлейтенант нахмурился, затем обернулся к «Хорьху».

— Херр оберст! Кажется, мы совсем немного не доехали!

Из машины вышел полковник с малиновыми петлицами главного штаба Люфтваффе — высокий, сухопарый, с жестким взглядом и тонкими губами. Он медленно подошел, приглядываясь ко мне и пикапу за моей спиной.

— Я оберст фон Штайнер. Что здесь происходит?

— Этот офицер утверждает, что мы не доехали до поворота на аэродром, — доложил оберлейтенант. — Он сказал, что там стоят жандармы, как нас и предупреждали в штабе.

Полковник, прищурившись, посмотрел на меня в упор.

— Вы точно знаете, где он находится?

— Да, херр оберст, — я уверенно кивнул. — Мы только что оттуда.

— Тогда проводите нас.

— Но у нас свое задание, — я сыграл робкое сопротивление.

— Лейтенант, я приказываю! — рявкнул раздосадованный полковник.

— Слушаюсь, херр оберст! — покорно кивнул я, оборачиваясь к «Ситроену», как бы за моральной поддержкой. — Нам нужно развернуться, а дорога здесь узкая. Я уточню у своего водителя, сможет ли он это сделать прямо здесь, не зацепив деревья. Айн момент!

— Давайте быстрее, лейтенант! — брюзгливо сказал полковник, поворачиваясь и делая пару шагов к своему «Хорьху». — Вы же нам путь перегородили…

Я отошел к пикапчику и, наклонившись к окошку водительской двери, быстро пересказал Валуеву суть разговора с немцами.

— Это отличная возможность проверить твою догадку, пионер! Не вызовем подозрения у жандармов, если повторно приедем к ним — вроде как заблудившимся камрадам помогаем. Иди, скажи оберсту, что мы с радостью их проводим, а я пока развернусь. Альбиков, Алькорта, максимальное внимание! Глядите назад на едущие за нами автомобили в четыре глаза!

Я вернулся к стоящему на дороге оберлейтенанту (полковник уже сел в легковушку) и торопливо выпалил:

— Всё в порядке, сейчас начнем движение. Следуйте за нами!

Время поджимало, поэтому сержант вел «Ситроен» на максимальной в текущих обстоятельствах скорости — около тридцати километров в час. Поэтому к шлагбауму жандармов мы приехали почти в два раза быстрее, чем ехали от него. «Хорьх» и «Опель» сильно отстали — свет их фар едва виднелся далеко позади.

Давешний фельдфебель, поудобнее перехватив шейку приклада своего автомата, внешне неторопливо сместился в сторону, чтобы держать под обстрелом весь наш пикап. Я торопливо выбрался наружу и подошел к «квадратному», усиленно делая вид, что крайне раздосадован.

— Что случилось, дорогой Дитрих? Неужели заблудились? — язвительно спросил фельдфебель.

— Заблудились! Но не мы! — скривился я, словно от зубной боли. — По пути встретили машину со штабными офицерами и херр оберст велел проводить его к вам!

— Ого! Целый оберст в нашей глуши! — буркнул «квадратный», не выглядя, впрочем, особо удивленным. И добавил совсем тихо, буквально себе под нос, но я расслышал: — Только его для «флеш–рояля» не хватало — оберлейтенант, гауптман, майор и оберстлейтенант уже проехали.

Фельдфебель, услышав объяснение нашего неожиданного возвращения, внешне успокоился, перестал лапать свой антикварный пистолет–пулемет и, посмотрев на белые пятна фар приближающихся автомобилей, взмахом руки велел своему напарнику поднять шлагбаум.

— Проезжай, лейтенант, не загораживай проезд!

— Так мне все равно нужно будет развернуться — наше подразделение располагается в другой стороне! — ответил я.

— Ну, вот там дальше и развернешься — через пару сотен метров удобная полянка! — отмахнулся от меня «квадратный». — Давай, вали отсюда, не мешай работать! Жду тебя обратно не раньше чем через пять минут, понял? Не торопись с разворотом!

Мы послушно поехали в указанном направлении, но Валуев остановил пикап всего метров через пятьдесят от поста. Заглушив двигатель и погасив фары, мы вышли из «Ситроена» и принялись прислушиваться. Хуршед тоже высунул голову из–под брезента и «шевелил ушами», слегка поворачивая голову из стороны в сторону.

«Хорьх» и «Опель» остановились у шлагбаума. Но, простояв всего около минуты, внезапно… пропали — звук двигателей затих, свет фар погас.

— Похоже, что ты прав, пионер! — тихо сказал сержант. — Есть там поворот на какую–то «тропиночку», ведущую куда–то в сторону. Иначе они бы уже нас догнали — дорога–то одна! Ладно, давай развернемся, как нам будущий покойник подсказал… Жандармов надо будет ликвидировать — добром они нас к аэродрому не пропустят. Сделать это надо максимально бесшумно — если аэродром рядом, охрана услышит выстрелы и переполошится.

— Петя, а тебе не показалось, что фельдфебель себя как–то чересчур самоуверенно вел — для стоящего в лесной глуши в компании всего одного напарника? — задал я, мучивший меня с первого проезда через шлагбаум, вопрос.

— Ну, я не настолько ваш разговор понял… — пожал плечами гигант.

— Намекаешь, что рядом в прикрытии еще несколько человек может сидеть? — уточнил сержант Альбиков. — Я бы так и сделал! Двое на виду, двое в «секрете». Или четверо прикрывающих. С пулеметом!

Валуев раздумывал всего секунд десять.

— Хуршед, за руль! Езжай к посту через пять минут. Старшего на посту — берите живьем. А я проверю ваше предположение! — сказал Петр и растворился в ночном лесу.

Мы развернули пикап на указанной фельдфебелем поляне и вернулись к уже начавшему надоедать шлагбауму и его «стражу». Понятно, что никаких других машин здесь не было — «Хорьх–901» и «Опель–Блитц» укатили в неизвестном направлении.

— О, дорогой Дитрих, что–то вы к нам зачастили! — издевательским тоном произнес «квадратный», сразу открывая шлагбаум.

Но, проехав под ним, наш пикап все равно остановился. Я неторопливо вылез из кабины и с видимым удовольствием потянулся. Фельдфебель посмотрел на меня с некоторым удивлением, но развивать тему не стал. Мол, ну что еще этому надоедливому мальчишке нужно… Я шагнул к нему, демонстративно держа руки подальше от кобуры с «Парабеллумом» — заложил их за спину. Сзади за поясом у меня был заткнут «Наган» с «Брамитом».

Наступившая после выключения двигателя «Ситроена» тишина, казалась тягучей, как смола. Она давила на уши, заставляя кровь стучать в висках громче, чем барабанная дробь. Пахло хвоей, нагретым металлом, бензиновым выхлопом и едва уловимым запахом человеческого пота. Я стоял перед фельдфебелем, улыбаясь с видом счастливого человека, нащупывая шершавую рукоять «Нагана».

— Вы что, милый Дитрих, решили подышать свежим лесным воздухом? — процедил «квадратный» с едва уловимым в голосе презрением, но его глаза, маленькие и колючие, вдруг забегали по сторонам. Он явно почувствовал неладное.

Его напарник, молодой парень с румяным лицом, лениво переминался с ноги на ногу, небрежно придерживая за ремень висящую на плече винтовку «Маузер–98к». Керосиновый фонарь на столбе шлагбаума отбрасывал желтоватый, мертвенный свет, выхватывая из мрака лишь клочок утрамбованной земли, колею дороги и силуэты людей. Лес вокруг стоял черной стеной. И где–то там, в его глубине, сейчас пробирался Петя Валуев. Успеет ли он снять замаскированных караульных?

Пора. Медлить больше нельзя — на квадратной морде фельдфебеля появилось странное выражение, ладонь обхватила шейку приклада «МП–28».

Я плавным движением выхватил из–за пояса «Наган» с накрученным глушителем. Фельдфебель замер на мгновение, уставившись на толстый черный цилиндр, его мозг отказывался верить в то, что он видит. Его руки машинально начали поднимать антикварный пистолет–пулемет, когда я всадил ему пулю в мясистую часть правой ляжки.

Раздался тихий выстрел. Советский ПБС «Брамит» снова великолепно справился со своей работой — звук был глухим, напоминая удар полена по подушке. Фельдфебель охнул, больше от неожиданности, чем от боли, и рухнул на одно колено, схватившись за бедро. Из темного пятна на серой штанине тут же выступила густая, черная в желтом свете фонаря кровь.

А я уже целился в молодого жандарма. Тот замер, его глаза стали круглыми, как пуговицы. Пуля ударила его в колено. Он издал короткий, сдавленный стон, и повалился на бок, выронив винтовку.

В тот же миг дверь кабины «Ситроена» распахнулась, и оттуда, словно пущенная из лука стрела, вылетела темная тень Хуршеда Альбикова. Он не бежал, он стелился над землей, его сапоги почти не оставляли следов на утоптанном грунте. Он метнулся влево от дороги, в непроглядную темень меж стволов, и растворился там бесшумно и мгновенно.

Практически одновременно с заднего борта пикапа, откинув брезент, спрыгнул Хосеб Алькорта. Он приземлился мягко, как кошка, и, не делая ни единого лишнего движения, ринулся направо, вглубь леса, за спины жандармов. Его силуэт исчез между деревьями, словно его и не было.

Молодой жандарм лежал без движения, сразу вырубившись от болевого шока — по лицу разлилась бледность, глаза закатились под лоб. А вот «квадратный», хоть и был ранен, оказался крепким орешком. Его рожа перекосилась от боли и ярости, но он, рыча сквозь стиснутые зубы, попытался поднять свой допотопный «Шмайссер».

— Алярм! — сиплый крик вырвался из его глотки. — Аляр…

Я не дал ему поднять тревогу. Вторая пуля из моего «Нагана» ударила ему в левую ляжку, чуть выше колена. Хлопок был таким же приглушенным, но на этот раз я услышал противный хруст ломаемой кости. Крик фельдфебеля превратился в захлебывающийся вой. Он, не выпуская из рук автомат, повалился на спину, судорожно хватая ртом воздух.

Я бросился к нему, вырвал из его ослабевших пальцев «МП–28», и, присев на одно колено, укрылся за мотоциклом с коляской. Револьвер отправился обратно за пояс, а автомат уставился стволом на ближайшие кусты. Я затаил дыхание, вжимаясь в землю, и замер. В ушах стоял оглушительный звон. От адреналина слегка подрагивали руки.

Наступила та самая, оглушительная тишина, которая бывает только перед бурей или после нее. Она длилась бесконечно. Секунды растягивались в минуты. Я слышал, как хрипит молодой жандарм, как фельдфебель скрежещет зубами от боли, как где–то далеко в лесу кричит сова. И больше ничего. Ни шагов, ни выстрелов, ни окриков. Только тревожное, давящее безмолвие. Лес словно затаился, наблюдая за нами.

И вот, слева, из той самой тьмы, куда скрылся Альбиков, послышался едва слышный шорох. Я напрягся, подняв ствол, но тут же узнал легкую, крадущуюся походку Хуршеда. Он вышел из мрака, как призрак, его смуглое лицо было серьезным и сосредоточенным. В одной руке он держал окровавленный нож, в другой — трофейный «Вальтер Р38». Сержант медленно подошел ко мне, бдительно оглядываясь по сторонам, и присел рядом.

— В кустах, метрах в десяти, — тихо, почти беззвучно прошептал он, — стоял еще один мотоцикл. «Цюндапп» с коляской. На сошках — «МГ–34». Рядом два жандарма. Курили, придурки… По запаху я их и учуял.

Я лишь кивнул, сглатывая комок в горле.

— Игорь, ты это… Автомат с предохранителя сними! — посоветовал Альбиков.

Я полыхнул от стыда, но послушно исполнил совет старшего товарища.

Прошла еще одна мучительная минута. Тишина снова сомкнулась вокруг нас, став еще более зловещей. Я уже начал беспокоиться за Хосеба, как справа, из чащи, донесся легкий шорох — ветки кустов аккуратно разошлись в стороны и через мгновение из темноты материализовался Алькорта. Его мундир был густо засыпан хвоей, на кулаке виднелась длинная царапина, но дышал он ровно и спокойно. В глазах баска читалось холодное удовлетворение хищника.

— Тут такая история: в двадцати метрах отсюда укрыт мотоцикл с коляской, «Цюндапп» с пулеметом. Два жандарма. Дремали… Так и не проснулись, олухи. — Так же тихо, как Альбиков, доложил Хосеб.

Мы переглянулись. Шесть человек с тремя мотоциклами — почти отделение полевой жандармерии. Значит, наши подозрения оправдались. Пост был необычным. Это был укрепленный КПП.

Но где же Петр? Почему его нет? Тревога начала медленно подниматься из живота, сжимая горло. Он ушел в лес один, а мы уже нашли «секреты»…

Мы замерли в ожидании, вжавшись в тень мотоцикла. Каждая секунда давила на психику. Где–то в вышине пролетела ночная птица, бесшумно скользя крылом по бархату неба. Ветер шелестел верхушками сосен, и этот мирный, убаюкивающий звук казался сейчас страшной насмешкой.

И только через пять долгих, бесконечных минут, показавшихся вечностью, слева, откуда появился Альбиков, раздался сдавленный кашель. Мы все вздрогнули, вскинув оружие. Из–за ствола толстой ели, медленно, чтобы его узнали, вышел Валуев.

Он был весь в темных пятнах, которые даже в этом свете было нетрудно опознать, как кровь. Его массивная фигура двигалась чуть тяжелее обычного, но он был спокоен. В одной руке он нес свой ППД, в другой — немецкий автомат «МП–40». Его лицо, осунувшееся и усталое, было серьезным.

— Ну и шухер мы тут устроили, хорошо, что сработали тихо… — его голос был хриплым, но в нем звучали знакомые насмешливые нотки. — Неподалеку, в лощинке, стоял легкий броневик. «Адлер». И рядом четыре жандарма. Унтер и трое рядовых. Развели крохотный костерок, кипятили воду для кофейника. Обсуждали, как завтра «Иванам» достанется от бомберов. Пришлось повозиться, чтобы уработать их без звука.

Я выдохнул с облегчением. Одиннадцать. Целое отделение. И броневик.

— Поворот к аэродрому точно где–то рядом, — нормальным голосом, не шепча, сказал я, поднимаясь во весь рост. — Иначе бы здесь не находилось столько жандармов.

Я подошел к фельдфебелю. Он лежал на спине, глядя на меня ненавидящими, полными животной злобы глазами. Его зубы были сжаты, изо рта текла струйка слюны с кровью.

— Где аэродром? — спросил я по–немецки, приставив ствол «Шмайссера» ко лбу жандарма.

— Geh zur Hölle, du russische Schwein! — прохрипел он в ответ. — Мой фюрер… меня отблагодарит…

Терять время было нельзя. Я махнул рукой Алькорте. Тот подошел к молодому жандарму, все еще лежавшему без сознания, и резким движением ткнул его пальцем в рану на колене. Жандарм взвыл от дикой боли и мгновенно пришел в себя, его глаза, полные ужаса, забегали по нашим лицам.

— Где аэродром? — повторил я свой вопрос, наклоняясь к нему. — Мы видели, как машины куда–то свернули. Где съезд?

Парень, весь дрожа, сжал губы и замотал головой, пытаясь быть стойким. Слезы текли по его бледным щекам. Я выпрямился, взглянул на фельдфебеля, который смотрел на своего подчиненного с одобрением, и затем, одним резким, отработанным движением, провел клинком ножа по его горлу. Фельдфебель несколько раз дернулся, издавая булькающие звуки, и затих. Кровь хлынула на землю, черная и густая. Молодой жандарм закричал — тонко, по–бабьи, закрыв лицо руками.

— Последний шанс, — ледяным тоном сказал я, приседая перед ним и вытирая клинок о его же мундир. — Или ты присоединишься к нему, или скажешь, где поворот к аэродрому. Выбор за тобой.

— Dort! Dort! — захлебываясь слезами и истерикой, он указал дрожащим пальцем чуть вправо от того места, где стоял их мотоцикл. — Die Tarnung! Die kleinen Tannenbäumchen! — Он забормотал, что съезд замаскирован срубленными елками. Что дорога новая, ее только сегодня проложили саперы. Что до аэродрома два километра.

Мы кинулись к указанному месту. И действительно, несколько воткнутых в землю срубленных елочек, которые издалека казались просто частью подлеска, при ближайшем рассмотрении образовывали своеобразный быстросъемный «заборчик». Выдернув их, мы увидели свежую, укатанную гусеницами трактора колею, уходящую в черноту леса. Земля на ней была темной, влажной, пахла свежим дерном и глиной.

— Есть! — коротко бросил Валуев. — А я уж думал, что не найдем…

До полуночи оставалось всего ничего. Сердце бешено колотилось, время сжалось до предела.

— Хосе, связь! — скомандовал Петр.

Алькорта кивнул, и полез в кузов «Ситроена». Через короткое время оттуда высунулась его голова, увенчанная наушниками.

— Связь с лидером дивизии бомбардировщиков установлена. Я указал им наш квадрат. Подлетное время — десять минут. Они ждут подсветки цели.

Я повернулся к молодому жандарму. Он смотрел на меня с немым ужасом, понимая, что наступил его конец. Я поднял «Наган». В глазах парня мелькнула мольба, но я не собирался оставлять в живых мерзкую фашистскую гадину. Пожалею его сейчас — и он потом замучает русскую женщину или ребенка. Глухой хлопок — и во лбу оккупанта образовалось непредусмотренное природой отверстие.

Затем мы быстро, молча и слаженно, затащили трупы фельдфебеля и юнца в густые заросли возле дороги. Туда же закатили мотоцикл. Альбиков и Алькорта быстро метнулись к спрятанным в зарослях двум другим «байкам» и вернулись, таща пулеметы и коробки с лентами. Валуев, благосклонно кивнув при виде трофеев, погасил висящую на столбике керосиновую лампу и скомандовал:

— По машинам!

Мы втиснулись в кабину и кузов. «Ситроен» рванул с места, слегка пробуксовав по свежей земле. Пикап нырнул в узкий, как щель, тоннель, прорубленный в сплошной стене леса. Ветки хлестали по лобовому стеклу и брезенту кузова, скрежетали по бортам, словно пытаясь остановить нас, не пустить к цели. Дорога была по–немецки аккуратной — хоть и узкой, но прямой и хорошо укатанной. Валуев гнал машину на бешеной скорости — не менее пятидесяти километров в час. Мы мчались навстречу неизвестности, навстречу вражескому аэродрому, чтобы устроить ему апокалипсис местного масштаба. Часы в моей голове безжалостно отсчитывали последние секунды до полуночи.

Внезапно лес расступился. Мы выскочили на огромный, укатанный гусеницами тракторов луг. И замерли, открыв рты от изумления и ужаса — прямо перед нами раскинулся немецкий аэродром. Он был огромен, как спящий монстр. Десятки самолетов выстроились в ровные ряды. Узнаваемые угловатые контуры «Юнкерсов–87», более изящные «Хейнкели–111», истребители «Мессершмитт–109», стоящие на краю, как стражники. По периметру поля тускло светили синие маскировочные лампы, подсвечивая фигурки часовых и легкие зенитки на колесах — «Флак–38». Вдалеке угадывались очертания бочек с топливом и штабелей ящиков с боеприпасами. Воздух густо пах авиационным бензином, маслом и свежескошенной травой.

— Мать честная… — выдохнул Валуев, выключая фары. — Целая армада.

— А ведь это то место, где мы на «У–2» приземлились! — внезапно сказал Алькорта. — А вон и сарай, куда мы свой самолетик закатили!

— Отлично, за ним и укроемся! — решил Петр и направил «Ситроен» в сторону от подъездной дороги, вдоль кромки леса.

Удача была на нашей стороне — нас не засекли. Или, что более вероятно, засекли, но решили, что мы — «свои», раз так вольготно разъезжаем по немецким позициям. Укрыв пикап за сараем, мы вылезли и еще раз внимательно огляделись, составляя план нападения. До ближайшего самолета было метров семьсот — на пределе дальности стрельбы нашего «главного калибра» — ротного миномета.

На аэродроме вовсю готовились к завтрашнему «воздушному удару» — возле самолетов копошились фигурки техников, мелькали лучи ручных фонариков, доносились окрики и команды, лязгал металл, урчали генераторы и моторы заправщиков. Немцы чувствовали себя в полной безопасности в своем глубоком тылу.

Я посмотрел на часы. Стрелки показывали ровно полночь.

И в этот миг с востока, со стороны фронта послышался низкий гул. Он нарастал с каждой секундой, превращаясь в мощное, тяжелое, многослойное гудение, от которого задрожал, казалось, сам воздух. Завибрировала даже земля под ногами, словно звуковые волны передались сверху вниз.

Немцы на аэродроме замерли, задирая головы к небу. Гудение нарастало, заполняя собой все пространство от горизонта до горизонта. Оно шло не откуда–то из одной точки, а отовсюду сразу, сливаясь в единый, мощный аккорд.

И тогда мы увидели их.

На фоне усыпанного звездами, но безлунного неба начали проступать гигантские силуэты. Сначала — расплывчатые тени, затем — четкие, узнаваемые контуры. Тяжелые, неуклюжие, с гофрированной обшивкой и четырьмя моторами. «Летающие крепости» Сталина. ТБ-3.

Они шли на небольшой, по меркам стратегической авиации, высоте, может быть, метров восемьсот. Казалось, они плывут медленно и даже величаво, но это была иллюзия. Эскадрилья за эскадрильей, ярус за ярусом. Их было так много, что они закрыли собой полнеба, затмив звезды. Гул их моторов «М–17» превратился в сплошной оглушительный рев, от которого закладывало уши и сжималось сердце.

На аэродроме вспыхнула суматоха. Послышались тревожные крики. Синие лампы и ручные фонарики погасли. Фигурки людей бросились к зениткам.

— Хосеб, связь! Дай сигнал к атаке! — скомандовал Валуев, не отрывая взгляда от неба. — Хуршед, бей бронебойно–зажигательными по бочкам с топливом. Далековато, но ты справишься!

— У меня всего одна обойма «Б–32», — проворчал Альбиков, заряжая в свою снайперку патроны с черными головками пуль. — Дистанция до цели — больше тысячи метров. Не сомневайся, Петя, попаду!

— Игорь, бери пулемет и лупи по всему, что шевелится! Патроны не жалей! — продолжал распоряжаться Валуев. — Ну, а я испробую «лопату»! На пределе, конечно, но попробовать стоит.

Мы выстрелили почти одновременно. Бело–красные «кляксы» вспыхнувшего топлива осветили поле, как летнее солнце. Рванули бочки с топливом, два ближайших пикировщика, грузовик–заправщик. Это был наш сигнал. Цель обозначена.

У лидера бомбардировщиков ушло секунд тридцать на то, чтобы скорректировать курс эскадры. За это время я отстрелял полную ленту из «МГ–34», Валуев выпустил все имеющиеся восемь мин, Хуршед вдумчиво отработал свою единственную обойму «Б–32».

Потом мир вокруг нас взорвался!

Первые бомбы мы не увидели. Мы их почувствовали всем телом. Сначала — резкий, свистящий звук. Затем — ослепительные вспышки где–то в центре стоянки «Юнкерсов». И наконец — оглушительный, зубодробящий УДАР, который врезал нам по ушам. Гигантский столб огня и черного дыма взметнулся вверх, земля содрогнулась.

И это было только началом — с неба пошел настоящий стальной дождь. Свист и вой падающих бомб слились в непрерывную, леденящую душу, симфонию разрушения. Вспышки разрывов создали одно сплошное море огня. Земля ходила ходуном, подбрасывая наш пикап. Воздух наполнился воем, грохотом, и лязгом рвущегося металла.

Фюзеляжи и крылья немецких самолетов рвало на куски прямыми попаданиями. Их обломки, крутясь и сверкая, летали над полем, как какие–то адские мотыльки. Потом рванули штабели боеприпасов. Огромный огненный шар, ослепительно–белый в центре и кроваво–красный по краям, медленно, почти торжественно поднялся над аэродромом, поглощая всё вокруг. Вслед за ним вверх взметнулся гриб черного, маслянистого дыма. Ударная волна докатилась до нас, и обдала лица жаром, пахнущим горелой резиной, расплавленным металлом и жареным мясом.

Немцы метались в созданном нами аду. Были видны крошечные фигурки, бегущие и падающие, исчезающие в огненных вихрях. Зенитки беспорядочно палили в небо, но их трассирующие очереди проходили сквозь корпуса неуклюжих, но неумолимых гигантов, вроде бы не причиняя им никакого вреда.

ТБ-3, освещенные снизу заревом пожара, выглядели поистине апокалиптически. Они продолжали свой мерный, смертоносный полет сквозь разрывы и трассеры, сбрасывая свой груз с методичностью машин смерти. Их гофрированные бока отливали багрянцем, и казалось, что это плывут не самолеты, а призрачные корабли из преисподней.

Грохот стоял такой, что уже не воспринимался отдельными звуками. Это был сплошной, физически осязаемый рёв, бивший по телу. Дым и гарь щекотали ноздри и перехватывали дыхание.

Мы сидели возле сарая, завороженные открывшейся перед нами картиной «геенны огненной». Мы сделали это. Мы привели сюда смерть. И теперь наблюдали, как она работает.

Валуев первым очнулся от транса. Его лицо, освещенное багровым заревом, было серьезным и суровым.

— Всё, орлы. Задание выполнено. Пора валить, пока нас самих не накрыло, чисто по–дружески. Или фрицы не опомнились.

Мы залезли в пикап. «Ситроен» медленно тронулся с места. За спиной бушевало море огня, принесшее немцам заслуженное возмездие.

Глава 2

11 сентября 1941 года

День второй, утро

— Хосеб, выйди на связь с полковником Глейманом и доложи, что задание выполнено, аэродром противника полностью уничтожен. И летунам «телеграмму» отбей — сообщи, что на земле уничтожено восемьдесят немецких самолетов, склад ГСМ и боеприпасов. Пусть наши «сталинские соколы» порадуются! — велел Алькорте сержант, когда мы отъехали от разгромленного аэродрома на пару километров.

Зарево за нашей спиной было такое, что светилось, казалось, само небо, а едкая и маслянистая вонь сгоревшего бензина забивала любые другие запахи. Я сидел, прижавшись плечом к холодному металлу дверцы, и чувствовал, как адреналин, подпитывавший меня последние часы, начинает медленно отступать, оставляя после себя свинцовую усталость. Руки сами собой проверяли оружие: «Парабеллум» в кобуре, «Наган» за поясом, нож в рукаве. Привычный, успокаивающий ритуал.

— Хосеб, как связь? — не оборачиваясь, спросил Валуев. Его массивные плечи были напряжены, а глаза буквально впились в узкую полоску дороги, выхватываемую синими фарами.

— Шумят, Петя, сильно шумят! — донесся из–под брезента голос Алькорты. — Эфир просто взбесился! На всех частотах голосят открытым текстом! Наши радуются успеху, а немцы пытаются узнать, что случилось. Вызывают аэродром, но там молчат. Какой–то важный немецкий чин приказал послать туда роту, усиленную бронетехникой, для проверки обстановки.

Отходила наша группа в точности по тому маршруту, который мы прошли четыре дня назад, сразу после высадки и прорыва через расположение немецкого моторизованного батальона. Если мы продолжим двигаться в том же направлении, то проедем по всем местам наших предыдущих стычек с фашистами. Плохо в этом то, что на тех же позициях сейчас могут стоять новые блокпосты — уж очень эти точки были удобными для контроля за местностью. При этом именно с этой стороны немцы ожидали удара русских танков, поэтому должны были расположить там средства ПТО.

— Петя, — сказал я, глядя на темный лес, проплывающий за окном. — Нам нельзя ехать в ту сторону. Там сейчас вся немчура на ушах стоит. Наверняка все нервные, сначала стрелять будут, а потом документы спрашивать! Влипнем…

— Думаешь, я этого не боюсь? — Валуев резко крутанул баранку, объезжая свежую воронку. — Но нам нужно подольше отскочить, чтобы нас с разгромом аэродрома не связали.

Предчувствие меня не обмануло — едва мы миновали полянку, на которой уничтожили вражескую разведгруппу, возглавляемую покойным Дитрихом Шульцем, «подарившем» мне форму и документы, как выскочили на полной скорости прямо на тыловую позицию мощного оборонительного узла: довольно большая поляна, на которой сходились три дороги, буквально кишела растревоженными немецкими солдатами. Причина их тревоги была понятна — ярчайшее свечение над лесом мог увидеть даже слепой, да и грохот сюда наверняка доносился. Вдоль кромки леса стояли укрытые ветками легкие танки Pz–1 и Pz–2 в довольно большом количестве, как бы не целый десяток. А из кустов торчали стволы противотанковых пушек.

— Хальт, хальт! — закричал, увидев наш пикап, какой–то унтер. — Куда вы прётесь, придурки? Кто такие?

— Я лейтенант Шульц, полковая разведка! — сказал я, быстро выскочив из кабины. — Видите зарево за лесом? Там был аэродром нашей авиации. Русские прорвались туда на тяжелых танках! И скоро они будут здесь!

Унтер, выпучив глаза, бросился куда–то в сторону позиций орудий ПТО, а мы неторопливо пересекли поляну и снова углубились в лес. Здесь сержант «дал тапок в пол» и пикап помчался подальше от опасности, громыхая и позвякивая на колдобинах.

— Сейчас нас пронесло, второй раз так не повезет! — Сквозь сжатые от напряжения зубы, сказал Валуев. — Нужно найти укромное место, переждать шухер, а потом потихоньку выходить к своим. Вон там, справа, кажется, какой–то просвет.

Валуев затормозил. Мы вышли из «Ситроена» и огляделись. Просвет оказался старой заброшенной, заросшей мелкими кустами, просекой. Съезд на нее был завален буреломом, но сержант сумел мастерски «просунуть» наш «пикапчик» в узкую, почти невидимую щель между вековыми елями. Мохнатые еловые лапы обмахнули капот и стекло, прошуршали по брезенту тента, и… расступились, словно признав достойными для этого странного места. Мы проехали примерно два километра, углубляясь в непроглядную, давящую темень. Наконец, дорога вывела на небольшую полянку, посреди которой стоял полуразрушенный сарай, сколоченный из горбылей, с провалившейся крышей и выбитыми дверями, похожий на череп огромного мертвого зверя.

— Ну, вот нам и пристанище! — Валуев заглушил двигатель. — Всем тихо, как мыши! Хуршед, на разведку. Остальные — оправиться и проверить оружие.

Альбиков бесшумно растворился во мраке. Я вылез из кабины, с наслаждением потянулся, чувствуя, как ноют все мышцы. Было слышно, как Алькорта позвякивает чем–то в кузове, похоже, что заряжает трофейные пулеметы.

В этот момент из леса, как тень, выскользнул Хуршед.

— Вокруг тихо, Петя. Ни души. Сарай пустой, только мыши да совы. Можно располагаться.

— Отлично! Игорь, — первый час на посту! — Распорядился Валуев. — Я второй, Альбиков — третий. Игорь, возьми один из пулеметов и установи напротив просеки. Хосеб, слушай эфир! Посидим здесь до рассвета, потом двинемся дальше.

Я достал из кузова «МГ–34» и пару «улиток» с патронами. Огневую точку обустроил в пустом дверном проеме. Затем Валуев отогнал «Ситроен» за сарай. Мы затаились. Но ночная тишина так и не наступила — небо в стороне аэродрома перестало светиться, но приглушенный гул моторов не утихал — немцы перегруппировывались. Я прислонился спиной к шершавой стене, и вдруг ощутил всю немыслимую тяжесть прошедшего дня. Веки сами собой слипались, а в ушах стоял оглушительный звон от взрывов.

— Спи, пионер, — тихо сказал бесшумно подкравшийся Валуев. — Я подежурю!

Я хотел было возразить, но тело не слушалось. Сон навалился на меня темной, тяжелой, но такой желанной волной.

Меня разбудил не звук, а чувство. Острое, животное чувство опасности, заставившее сердце выскочить из груди. Я мгновенно открыл глаза. Лес вокруг молчал, но эта тишина была какой–то зловещей. Я посмотрел на Хуршеда, сменившего на посту Петю. Альбиков сидел неподвижно, но его поза была неестественно напряженной, а правая рука лежала на прикладе пулемета.

— Слышишь? — он беззвучно шевельнул губами.

Я затаил дыхание, напряг весь свой слух. Сначала — ничего. Затем до меня донесся слабый звук, едва уловимый на фоне гудящих вдалеке двигателей, — треснула ветка. Потом снова и снова.

— Кто–то идет по лесу в нашу сторону, — так же беззвучно ответил я, и моя рука сама потянулась к «Парабеллуму». — И, похоже, не один!

В ту же секунду из–за угла сарая вышел Валуев, держа наизготовку «ППД». Сержант молча кивнул нам, показывая пальцем в сторону леса. Следом за Петей появился Алькорта, таща с собой второй пулемет и ящик с лентами. Мы залегли под прикрытием стены, превратившись в слух и зрение. Сердце колотилось так громко, что, казалось, его было слышен на всю округу. Прошла еще одна мучительная минута. Шорохи стали ближе. Теперь уже можно было различить негромкие, отрывистые фразы на немецком.

— … hier entlang… Spuren des Lastwagens…

— … jawohl, Herr Feldwebel…

Немцев было не больше десяти человек. И шли они довольно тихо. Значит, это не прочесывание местности обычными пехотинцами — те бы шумели на всю округу, топали сапожищами, громко перекликались. Да и какой нормальный немецкий офицер отправит своих подчиненных ночью в лес — они в темное время суток не воюют. Следовательно, на нас напоролись какие–то необычные солдаты. Шли по нашему следу или наткнулись случайно? Скорее второе… Но нам от этого не легче.

— Без команды не стрелять! — едва слышно выдохнул Валуев, припадая к своему «ППД».

Из–за ствола старой, полузасохшей ели показалась сначала тень, а потом возник четкий силуэт в непривычном головном уборе — кепке с длинным козырьком. Немец остановился, вглядываясь в очертания сарая. И в этот момент луч луны, пробившийся сквозь разрыв в облаках, упал на лобовое стекло нашего «Ситроена». Немец, заметив блик, замер на секунду, его глаза расширились от неожиданности.

— Achtung, Kameraden, Gefahr! — негромко сказал неизвестный боец, припадая на одно колено и вскидывая к плечу винтовку, поверх ствола которой виднелась трубка оптического прицела.

— Was ist dort? — послышалось из кустов.

— Hier steht ein Auto! — удивленно сказал снайпер. — Und niemand ist in der Nähe!

Из–за деревьев на поляну, настороженно оглядываясь, вышли еще два немца с винтовками в руках.

— Огонь! — рявкнул Валуев, и мы врезали по врагу из всех стволов короткими очерядями.

Три первых фрица одновременно рухнули на влажную, поросшую мхом землю. Из леса раздались тревожные выкрики, и тут же в нашу сторону полетели первые, слепые, поспешно выпущенные вражеские пули. Они звонко ударили по стене сарая, выбивая щепки и труху.

— Дави их, мать–перемать! — заорал Валуев. — Не давай опомниться!

Я вжал спуск своего «МГ–34», плотнее вжимая брыкающийся приклад в плечо. Тяжелый грохот оглушал, но, вместе с тем, внушал какое–то странное спокойствие. Справа и слева от меня заработали еще два пулемета — Хуршеда и Алькорты. Наша огневая мощь была чудовищной, подавляющей. На каждую одиночную вспышку выстрела из леса мы отвечали длинными, сокрушительными очередями, которые срезали кусты и мелкие деревца, пробивали насквозь ветки и стволы елок. Мы стреляли почти не целясь, на звук и на вспышки, заливая предполагаемые позиции противника морем раскаленного металла. Воздух быстро наполнился едкими, горькими запахами пороховой гари и горелой листвы. Немцы, попавшие под этот шквал, были ошеломлены. Они явно не ожидали встретить в глухом лесу несколько готовых к стрельбе пулеметных расчетов. Их ответный огонь был нервным, беспорядочным и довольно быстро прекратился под нашим напором.

— Прекратить огонь! — скомандовал Валуев, и грохот стих, ударив по ушам внезапной тишиной. — Хуршед, вперед! Посмотри, что там. Осторожно!

Бой длился не больше трех минут. Для нас, лежавших за пулеметами с пылающими от жара стволами, они показалось вечностью. Дым и запах пороха плыли над поляной, тихо потрескивали падающие на землю, срезанные пулями ветки.

Альбиков кивнул, вытащил «Наган», и, пригнувшись, скользнул в черную пасть леса. Мы замерли в ожидании, вжимаясь в землю, вслушиваясь в каждый шорох. Прошло десять минут. Пятнадцать. Я уже начал беспокоиться, как из мрака вышел Хуршед. Стволом револьвера он толкал перед собой высокого, крупного немца в короткой пятнистой куртке. Фриц хромал, его лицо было перекошено от боли, а на бедре темнело большое пятно крови, перетянутое каким–то куском ткани. Жестами и пинками Альбиков заставил пленного встать на колени и положить руки на затылок.

— На опушке три трупа и в лесу еще пятеро, — доложил Хуршед. — Все в таких же камуфляжных куртках. Один оказался жив, пытался уползти. Ранен в ногу, я его наскоро перевязал. У всех на вооружении винтовки. У четверых — с оптикой.

Я внимательно разглядывал пленного, пока Валуев и Алькорта проверяли периметр. Это был здоровенный детина, лет двадцати пяти, с острым подбородком и двухдневной щетиной на лице. Вместо стандартного серого мундира Вермахта на нем была надета куртка с капюшоном из плотного авизента с черно–коричнево–белыми пятнами камуфляжа. На ногах — не привычные короткие сапоги с широкими голенищами, а высокие шнурованные ботинки из коричневой кожи, надетые поверх толстых, серых шерстяных носков. На голове кепка с длинным козырьком, с таким же, как на куртке, камуфляжным рисунком.

— Что скажешь, пионер? Кто эти солдатики? — спросил подошедший Валуев.

— Это егеря, Петя, — ответил я, отвернувшись от пленника. — Отборные бойцы, обученные воевать в горно–лесистой местности. Недаром они так тихо крались.

— Давай–ка, узнай у него по–быстрому, кто они такие и что делали ночью в лесу! — велел Петр. — Даю тебе пять минут. А мы начнем сворачиваться, придется искать другое укрытие, это спалилось.

— Как звать? — спросил я егеря по–немецки.

— Георг, — сквозь зубы процедил он, видимо, решив, что имя — не такая уж и важная информация.

— Ну что, Георг, говорить будешь? — я посмотрел ему в глаза. — Говорить будешь? Или тебя сразу расстрелять?

Немец, стиснув зубы, лишь презрительно сплюнул себе под ноги и отвернулся. Он был молод, силен и, видимо, до сих пор верил в непобедимость своей армии и скорое прибытие подмоги.

— Молчать будешь? — усмехнулся я. — Не хочешь по–хорошему. Ладно, тогда поговорим по–другому.

Я легонько пнул егеря носком сапога по ране на бедре. К чести вражины, он не взвыл от боли, а только зашипел и глянул на меня с такой ненавистью, что стало ясно — добром он нам ничего не скажет. И на кураже и адреналине стойко перенесет любые побои. А на более–менее вдумчивые расспросы и изощренные пытки у нас нет времени. Надо придумать что–нибудь жутко–экзотическое, чтобы его напугать.

— Так вот, Георг, — я присел на корточки перед ним. — Видишь того узкоглазого? — я кивнул на Хуршеда, который как раз возвращался из леса, таща пару снайперских винтовок и целую гирлянду патронных сумок убитых егерей. — Он китаец. Китай, если ты учил в школе географию, далекая восточная страна, известная своим варварством. За долгие столетия своей истории они изобрели множество видов пыток, которые европейцам не могут присниться даже в кошмаре. У меня весь остаток ночи уйдет на их перечисление. Ну, а мой приятель любит сажать людей на кол. Есть у него такая нехорошая привычка. В этом деле он достиг невиданных успехов — хорошо заточенный кол проходит через анус вверх по телу и выходит из горла — при этом жертва всё время остается в сознании, хотя и испытывает жуткие муки.

Георг нервно сглотнул, но промолчал.

— Хуршед! — крикнул я. — Принеси мне палку, метра полтора длиной и диаметром сантиметров пять…

Альбиков, ни слова не говоря, зашел в заросли и через полминуты вернулся, таща с собой срубленный пулей ствол молодого деревца — как раз нужных размеров. Видимо поняв мой замысел, Хуршед несколькими ловкими взмахами ножа обтесал верхушку колышка, придав ей вид наконечника копья. Скорчив зверскую рожу, Альбиков подошел к пленному и шлепнул его по заднице, проворчав что–то на узбекском.

И тут случилось то, чего я никак не ожидал. Егерь, здоровенный, могучего телосложения мужчина, прошедший, наверное, не одну военную кампанию, вдруг разревелся. Не просто заплакал, а зарыдал, как маленький мальчик, захлебываясь соплями.

— Нет! Нет! Только не это! — завопил он, вскочив и попытавшись бежать. Но раненая нога немедленно подломилась, и егерь грузно шлепнулся на землю. Повязка на его ране соскочила, кровавое пятно прямо на моих глазах начало стремительно увеличиваться. — Я всё расскажу! Всё! Уберите этого азиата!

Хуршед вопросительно посмотрел на меня, я кивнул. Прорычав нечто угрожающее на родном языке, Альбиков ушел паковать трофеи. А доблестный солдат Вермахта сидел, трясясь, как от лихорадки, слезы ручьями текли по его начавшим бледнеть щекам.

— Ну, так что же ты можешь рассказать, Георг? — спросил я, по–прежнему не повышая голоса. — Кто вы такие и что тут делаете?

— Мы… мы из второй роты третьего батальона егерей, — всхлипывая, начал он. — Вчера днём нас отправили в лес… на поиски… — Егерь замолчал, и вдруг завалился на бок, потеряв сознание.

— Кого вы искали в лесу? — приведя пленного в чувство несколькими увесистыми пощечинами, уточнил я.

— Десантников… Русских десантников, — выдохнул немец. — Командование считает, что вчера в этом районе высадился большой десант. Нам приказали найти их лагерь и вызвать подкрепление для ликвидации…

— Сколько человек отправлено на поиски? — продолжал допытываться я.

— Таких групп, как моя, семь… Группы по восемь–десять человек… Я больше ничего не знаю! — Георг всхлипнул и вырубился, вытянувшись на земле. Я пощупал пульс — он практически отсутствовал. Вся штанина егеря была залита кровью — похоже, что пуля задела бедренную артерию и только наложенная Хуршедом повязка отсрочила смерть.

— Ну, что удалось узнать? — спросил подошедший Валуев.

— Это егеря из спецбатальона. Всего отправлено в лес семь групп по десять человек. Но ищут не нас, а лагерь русских десантников.

Мы переглянулись. На моих губах сама собой появилась усмешка. Немцы до сих пор верили в мифический десант! Они искали в лесах призраков, не подозревая, что прямо на них движется мощный механизированный кулак прорывающихся из окружения войск.

— Десантников, значит, ищут… — с непередаваемым оттенком иронии в голосе произнес Валуев и махнул рукой. — Садись в машину, пионер, мы уже собрались. Рассвет через час, как раз успеем подъехать к Лозовой, чтобы свои нас опознали при дневном свете и не пристрелили.

Остаток ночи сержант, не включая фар, практически на ощупь, вел «Ситроен» по узким проселочным дорогам. Лес постепенно редел, уступая место поросшим бурьяном заброшенным полям, изрытым свежими воронками от мин и снарядов. Похоже, что у Пети в голове был встроен «навигатор», потому что вскоре мы выехали на знакомую развилку, где накануне наши танки смешали с землей фашистский ротный «опорник».

Серый рассвет застал нас на обочине шоссе с укатанным гравийным покрытием. Воздух был холодным, влажным, пропитанным вонью далеких пожарищ. Мы молча сидели в кабине, вглядываясь в медленно проступающие вдалеке из утреннего тумана темные прямоугольники строений — то самое село Лозовое, которое авангард «группы Глеймана» отбил вчера в полдень. Оттуда не доносилось ни звука: ни выстрелов, ни гула моторов. Лишь настороженная, звенящая тишина, от которой сжималось сердце.

— Слишком тихо, — хрипло прошептал Хуршед из-под тента. — Где наши? Основные силы ведь здесь должны пройти?

— Насколько я помню карту — колонна не здесь должна проехать, а дальше, от Грушевки к Лозовой, а это километра три дальше по шоссе, — не поворачиваясь, ответил Валуев, продолжая тщательно, метр за метром, изучать лежащую впереди местность. — Сдается мне, нужно в село ехать. Только, сначала переоденемся, чтобы по нам сгоряча не бахнули!

Мы вылезли из пикапа и, укрывшись за его бортами, начали спешно переодеваться. С наслаждением сдирали с себя колючие, неудобные немецкие мундиры, сбрасывали тяжелые сапоги. Из тюка я достал свой, родной, пропахший дымом и потом маскировочный комбинезон, засаленный и протертый на коленях и локтях. Облачиться в него было невероятным блаженством — словно сбросил с себя не просто чужую одежду, а чужую кожу.

— Ну, вот, теперь мы снова бойцы Осназа. Но подходить к нашим надо предельно аккуратно — они сейчас нервные, как голодные волчата. — Сказал Валуев, привычно проверяя предохранитель «ППД». — Пионер, напомни, какой пароль для ударных частей?

— «Булава»! — ответил я. — И еловая ветка на головном уборе.

— Ветки на голове у нас, сидящих в кабине автомобиля, все равно никто не увидит! — усмехнулся Альбиков. — Предлагаю, как только увидим наших, выходить с поднятыми руками!

Мы снова сели в «Ситроен» и медленно тронулись вперед. Дорога поднялась вверх и вскоре перевалила через подножие холма, на вершине которого стояло село. Тут сержант резко дал по тормозам — внизу, в лощине, растянувшись на добрый километр, стояла колонна. Это была не беспорядочная толпа отступающих, измотанных бойцов. Это была настоящая готовая к бою стальная армада. Краса и гордость Красной Армии, собранная в мощный ударный кулак.

В голове колонны замерли тяжелые танки КВ-1. По нынешним временам их было много — семь штук. Своей массивностью и основательностью они напоминали крепости на гусеницах. За ними выстроились почти два десятка Т-34 — из-за скошенных броневых листов «тридцатьчетверки» походили на готовых к броску хищников. А дальше стояли многочисленные легкие танки: плавающие Т-37, двухбашенные Т-26, изящные БТ-5 и БТ-7.

Между стальными гигантами притаилась разношерстная бронетехника: бронеавтомобили БА-10 с пушками в башнях, юркие БА-20 и даже устаревшие, с цилиндрическими башенками, ФАИ.

А дальше плескалось настоящее море — десятки, а может и сотни машин. «Рабочие лошадки» Красной Армии — «полуторки» ГАЗ-АА; солидные, трехтонные ЗИС-5, «Захары», с высокими деревянными бортами. Возле них суетились люди — шоферы, проверяющие масло в моторах, пехотинцы, вылезшие из кузовов размять ноги и покурить.

Я смотрел на это скопище, раскрыв рот от изумления — никогда раньше, ни в прошлой жизни, ни в этой, мне не доводилось видеть сразу в одном месте такое огромное количество людей и боевой техники. Сердце мое заколотилось чаще. Это зрелище било в душу невероятной силой. Я почувствовал, как по щеке непроизвольно скатывается слеза.

— Qué fuerza! — восторженно произнес Алькорта, высунувшись из-под тента наполовину.

— Приехали… — с облегчением выдохнул Валуев, тоже немало впечатленный развернувшейся картиной.

Однако, эйфория не продлилась и двадцати секунд — нас заметили с броневика, выполняющего роль головного дозора. Я увидел, как башенный стрелок нырнул в люк и тут же ствол пулемета повернулся в нашу сторону.

— Петя, назад! — заорал я во все горло.

Валуев с хрустом сцепления врубил заднюю передачу, и мы скатились на другую сторону холма. Над «Ситроеном» с гудением прошла длинная очередь.

Я решил послушаться доброго совета Хуршеда и, выскочив из машины, медленно пошел по дороге вперед, подняв руки над головой. Меня встретили, едва я перевалил гребень холма — полдесятка красноармейцев навели на меня винтовки. Поежившись от вида черных дульных отверстий, я задрал руки выше и замер на месте.

— Стой! — запоздало крикнул молоденький лейтенант с перевязанной головой, выскочив перед бойцами. Его рука с направленным на меня «ТТ» слегка дрожала от напряжения, но в глазах читалась решительность. — Ты кто такой?

— Разведгруппа штаба фронта! Возвращаемся с задания! — Я постарался произнести эти фразы громко, четко и без угрозы в голосе.

— Какого штаба? — удивился лейтенант, не опуская пистолета. — Пароль!

Я глубоко вдохнул и выговорил по буквам:

— Б-у-л-а-в-а!

Последовала мгновенная реакция, но совсем не та, которую я ждал: раздался выстрел. Пуля со свистом пролетела в сантиметре от моего уха. Я инстинктивно рухнул на гравий, и завопил во всю мощь легких:

— Ты что творишь, черт чумной⁈ По своим стреляешь, сволочь!

— Свои? — переспросил лейтенант, опуская пистолет. — Мать твою, лежи, не рыпайся! Сейчас мы посмотрим, что вы за «свои»!

В этот момент из колонны послышался нарастающий звук автомобильного клаксона. К нам по обочине лихо несся трофейный немецкий «Tempo 1200» с открытым кузовом. Он резко затормозил, подняв облако пыли, в паре метров от меня, и из него, словно пробка из бутылки, выскочил полковник Петр Дмитриевич Глейман.

— Что тут у вас за стрельба? — громовым голосом прокричал он, окидывая взглядом опешившего от появления высокого начальства лейтенанта. Увидев меня, прадед спросил упавшим на несколько тонов голосом: — Сынок, ты как? Ранен?

— Нет, тарщ полковник! Но мог бы стать трупом! — ответил я, предусмотрительно не вставая, только приподняв лицо.

— Кузовков, отставить! — четко скомандовал Петр Дмитриевич. — Это свои! Игорь, можешь встать!

Я предусмотрительно дождался, когда дозорные опустят винтовки, а чрезмерно бдительный лейтенант Кузовков уберет «ТТ» в кобуру и только после этого встал.

— Лейтенант, ты ошалел? — задушевным голосом спросил я, подходя ближе к Кузовкову. Очень хотелось врезать ему в печень, а потом добавить в челюсть. — Я же назвал пароль, а ты палишь на поражение!

— «Булава» — вчерашний пароль! — спокойно ответил Кузовков. — Сегодняшний — «Гроза». Я действовал по уставу!

Тут прадед не выдержал, и порывисто обнял меня, кольнув небритой щекой. От него пахло табаком и пылью, и еще немного каким-то лекарством. Сжав мои плечи костлявыми, но сильными руками, Петр Дмитриевич прошептал на ухо:

— Прости его, сынок, он просто перестарался! Кузовков — парень очень толковый, другого в головной дозор бы не отправили!

— Ладно, проехали… — буркнул я, чувствуя, как меня «отпускает». — Обидно было бы схлопотать пулю от своих, вернувшись с опасного задания.

— Ты не ранен, Игорь? — еще раз спросил полковник. Я отрицательно мотнул головой. — А где твои товарищи?

Я не успел ничего ответить — красноармейцы снова вскинули винтовки. На дороге показались мои доблестные соратники, старательно тянущие руки к небу.

— Все живые, — тихо сказал прадед, мысленно пересчитав диверсантов, и громко скомандовал: — Кузовков, повторно, отставить! Докладывайте, сержант Валуев!

— Товарищ полковник! Группа вернулась с выполнения боевого задания! Аэродром противника уничтожен бомбардировкой в полночь. На земле сгорело до восьмидесяти единиц авиатехники, склад ГСМ и боеприпасов! Потерь в группе нет! — отчеканил Петр, вытянувшись по стойке «смирно».

Глейман медленно кивнул, его усталое, иссеченное ранними морщинами лицо озарила редкая, но искренняя улыбка.

— Молодцы! Я в вас не сомневался. Вы будете представлены к наградам! — Он обвел взглядом нашу четверку, и тут его взгляд упал на командира головного дозора. — А с вами, лейтенант, мы потом поговорим о точности исполнения устава. Продолжить движение!

Красноармейцы, виновато потупившись, опустили винтовки, и отошли к своему броневику. Не прошло и минуты, как колонна, взревев на все лады разномастными моторами, медленно, с пробуксовками и остановками отдельных машин, тронулась с места и поползла мимо нас в Лозовую.

Я стоял, оперевшись задницей на борт «Темпо», и вглядывался в лица танкистов, высунувшихся из люков, водителей грузовиков, вцепившихся в «баранки», пехотинцев, сидевших в кузовах. В них не было ни капли страха, только предвкушение от предстоящего боя. Во всем этом кажущемся хаосе чувствовалась несокрушимая сила.

Я повернулся к прадеду, и восторженно прокричал:

— Какая мощь!

Неожиданно сверху, перекрывая рев двигателей, раздался знакомый и ненавистный звук — нарастающий пронзительный, леденящий душу, вой.

— Воздух!!! — заорали в колонне.

Я инстинктивно укрылся за бортом «Темпо», запрокинув голову. Высоко в небе, сверкая консолями в лучах уже поднявшегося солнца, виднелись три «Юнкерса-87». Они уже начали пикировать на нас, включив сирены.

Колонна мгновенно превратилась в муравейник, по которому проехался сапог. Раздались отдельные, безвредные для летящих на такой высоте самолетов, выстрелы из винтовок. Шоферы грузовиков отчаянно крутили рули, пытаясь съехать с дороги, спрятаться в редких кустах. Но было уже поздно.

Ведущий «Юнкерс» стремительно снижался. Его визг стал невыносимым, пронизывающим все живое до костей. За ним, как тени, скользили ведомые. Тонкие, кажущиеся изящными, силуэты бомбардировщиков неумолимо приближались. Я видел, как от них отделились маленькие, темные, безобидные на вид «капли».

Они падали не на нас. Асы Люфтваффе выбрали самую опасную цель — тяжелые танки, идущие в голове колонны. Блеснула ослепительная вспышка, затем еще две. Над дорогой поднялись столбы огня и дыма, обломки взметнулись вверх на добрых тридцать метров. Но когда дым рассеялся, я увидел, что «кавэшки» невредимы — «белокурые рыцари» промахнулись — бомбы попали в ту самую «БА-20» с лейтенантом Кузовковым, что шла впереди. Броневик просто исчез, на его месте зияла большая воронка. Второй и третий «Юнкерсы» вообще угодили в голое поле, правее дороги.

Я оторвал взгляд от дымящейся ямы и посмотрел на уходящие бомбардировщики. Они плавно пошли в набор высоты, слегка покачивая «изломанными» крыльями, не обращая внимания на редкие трассирующие очереди зенитных пулеметов. В горле стоял ком. Меня захлестнули гнев, ненависть и горькое, щемящее чувство беспомощности.

— Это что же такое? Мы зря старались? — хрипло произнес я, не обращаясь ни к кому конкретно. — Эти твари делают, что хотят!

— Всего три штуки! — так же хрипло отозвался прадед, продолжая глядеть на небо.– Всего три стервятника! Вчера бы налетела целая стая, не меньше дюжины. Значит, вы работали не зря! Значит, прошлая ночь не прошла для них даром.

В из-за кромки леса, на бреющем полете, выскочили четыре маленьких, юрких, похожих на стрекоз истребителя «И-16». Они пронеслись над самой колонной так низко, что я видел голову летчика головной машины с бортовым номером «100» и пятна выхлопной копоти на капоте. Пехотинцы радостно замахали им руками и винтовками.

— Наши! Наши! Врежьте этим тварям, соколы! — заорали бойцы.

«Ишачки» сделали вираж с очень малым радиусом, и устремились в погоню. «Юнкерсы», поняв опасность, попытались уйти, резко набрав высоту. Но это оказалось ошибкой — скорость на подъеме упала, и истребители молниеносно их настигли. Пикировщики сбились в плотный строй, пытаясь прикрыть друг друга огнем бортовых стрелков. Но против сверхманевренных «И-16» это оказалось бесполезным — они не стали заходить в хвост, под смертоносные очереди пулеметов. Вместо этого они атаковали сбоку, парами, с обеих сторон.

Воздух наполнился гулким треском авиационных пушек «ШВАК» — совсем не таким, как сухая стрекотня немецких «МГ-15». Ярко-красные пунктиры трассеров прошили крылья и фюзеляжи бомбардировщиков. Первый «Юнкерс» вспыхнул почти сразу. Из его двигателя вырвался длинный язык пламени, который мгновенно перекинулся на кабину пилота. Самолет резко клюнул носом, перевернулся через крыло и рухнул на землю в километре от колонны, взорвавшись с ослепительной вспышкой.

Второй пикировщик, попытался свалиться в пике, но высота была еще небольшой и он не смог набрать скорость. «Ишачок» под номером «07», управляемый Тимуром Фрунзе, дал две короткие, точные очереди — и от «лаптёжника» отлетел вертикальный стабилизатор, а затем и часть крыла. Он беспомощно закрутился, срываясь в плоский штопор, и исчез за лесом.

Третий «Юнкерс», видя участь камрадов, отчаянно маневрировал на небольшой скорости, снизившись почти до верхушек елей, чтобы затруднить истребителям заходы в атаку. Но его медлительность оказалась роковой. Ведущий «И-16» с номером «100», тоже снизившись, зашел ему в лоб, и всадил длинную очередь прямо в кабину. «Фонарь» брызнул осколками стекол, «Штука» мгновенно врезалась в деревья, разваливаясь от ударов об стволы на куски.

Над полем боя снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь нарастающим гулом моторов «Ишачков». Четыре истребителя, сделав победный вираж над дымящимися обломками, легли на обратный курс. Они опять пролетели над колонной, качнув крыльями, приветствуя своих. В ответ им гремело громовое «Ура!», тысячи рук взметнулись вверх, каски и пилотки летели в воздух.

Я смотрел на это, и по моему лицу текли слезы. Не слезы горя, а слезы безумной, дикой гордости. Я обернулся к прадеду. Он стоял, высоко подняв голову, и смотрел на уходящие самолеты. Его глаза тоже блестели от сдерживаемых слез. Он обнял меня за плечи и крепко потряс.

— Видишь, сынок? Видишь? — его голос гремел, заглушая все вокруг. — Вот она, наша сила! Не смогли они нас сломить! Никогда не смогут! Запомни этот день!

— Враг будет разбит, победа будет за нами! — машинально ответил я.

Глава 3

11 сентября 1941 года

День второй, полдень

Полковник Глейман еще раз крепко, по-отцовски, сжал мои плечи, его пронзительные, уставшие глаза на миг смягчились.

— Держись, сынок. Теперь ты со своими. — Он отступил на шаг, и его лицо снова стало жесткой, командирской маской. — Валуев, следуйте в хвосте колонны. Нам еще предстоит разговор, подробный. А пока — отдыхайте. Вы его заслужили.

Он развернулся, резко, по-военному, и быстрым шагом направился к своему «Темпо». Трофейный автомобиль фыркнул двигателем, развернулся на обочине, подняв облако серой пыли, и умчался вперед, к голове стального «питона».

Мы вернулись к нашему «Ситроену». После грохота взрывов и воя сирен мне показалось, что наступила почти идиллическая тишина, хотя рядом гудели сотни автомобильных моторов. Мы залезли в кабину, и Валуев, не спеша, аккуратно влился в общий поток, заняв место в самом хвосте гигантской колонны.

Движение шло относительно медленно, почти лениво. Первые три часа пути прошли на удивление спокойно. Над нами, в разрывах между редкими, пушистыми облаками, периодически проносились звенья наших истребителей — знакомые, успокаивающие силуэты «Ишачков». Их звонкое жужжание стало саундтреком нашего марша. «И-16» барражировали над колонной, как сторожевые псы, и их присутствие действовало на нервы куда лучше любого успокоительного.

Я высунулся в открытое окно, подставив лицо теплому ветру. Пейзаж за окном медленно менялся. Густые, почти непроходимые леса, ставшие на несколько дней нашим домом и убежищем, постепенно остались позади. Их сменили бескрайние, убранные поля, золотящиеся стерней, перемежаемые островками мелких, светлых рощ и перелесков. Изредка попадались небольшие деревеньки — пара десятков белёных хат под соломенными крышами, покосившиеся плетни, и полное отсутствие мирных жителей. Война прокатилась здесь своим катком, оставив после себя гнетущую, безжизненную «пустыню».

Главным свидетельством успешных действий наших передовых частей недавних боев была немецкая техника. Вернее, то, что от нее осталось. По обочинам дороги, словно скелеты доисторических чудовищ, чернели обгоревшие остовы вражеских машин.

— Обрати внимание, Петя, еще один «Панцер-два», — я ткнул пальцем в очередной почерневший корпус с оторванной башней. — Ни одного среднего танка нам до сих пор не встретилось. Только «единички» и «двоечки». А наших подбитых вообще не попадалось! — добавил я, всматриваясь в даль. — Ни одного «Т-34» или «КВ». Лишь фашистский железный хлам.

Валуев, не отрывая глаз от дороги, кивнул и сказал, усмехнувшись с довольным видом:

— Угу. Я еще три штуки чешских танков немного поодаль видел. Как их немцы обозвали — «панцер тридцать восемь». Для наших «кавэшек» и «тридцатьчетверок» всё это стадо — легкая добыча, просто помеха на пути. — Он помолчал, изучая еще несколько почерневших скелетов дальше по дороге и продолжил, но уже с грустью в голосе: — Это всё, конечно, очень хорошо — вот так идти по немецким тылам, без потерь, сжигая всё на своем пути. Но скоро мы выйдем к линии фронта, а там нам будут противостоять совсем другие танки. И другие, более опытные бойцы за их рычагами и прицелами орудий. Боюсь, что там мы кровушкой умоемся…

Я продолжал обозревать кладбище сгоревшей техники, по которому можно было изучать географию европейской промышленности — регулярно встречались немецкие грузовики «Опель» и «Мерседесы», французские «Рено» и «Ситроены», чешские «Шкоды» и «Татры». Все они были исковерканы, оплавлены, разворочены взрывами. Возле некоторых валялись трупы немецких солдат. Это зрелище — бесконечная вереница вражеских «погорельцев» — наполняло душу странным чувством. Не радостью, нет. Скорее, мрачным удовлетворением от справедливого возмездия, настигшего «евроинтеграторов» на просторах нашей страны. Каждый сгоревший танк, каждый развороченный грузовик означал, что кто-то из наших бойцов сделал свое дело на отлично. Что кто-то из них, возможно, ценой своей жизни, остановил врага, рвавшегося на восток.

Дальше мы ехали молча, каждый погруженный в свои мысли. Миновал полдень, солнце поднялось высоко, стало припекать. Густая пыль, поднятая тысячами колес, проникала в кабину пикапа, щекотала нос, оседала на вспотевшем лице. Однообразный рокот мотора и мерное покачивание сделали свое дело — я задремал, привалившись к дверце.

Проснулся от изменившегося ритма движения — пикап почти полз. Идущие впереди машины начали замедляться, затем совсем остановились. Сначала я подумал, что это очередная плановая остановка — проверить моторы, дать передохнуть водителям и сидящим в кузовах пехотинцам. Но тут издалека донесся грохот орудий.

Валуев нахмурился, тоже прислушиваясь.

— Похоже, авангард ведет бой. — Он выключил зажигание.

— Посмотрю, что там такое, — сказал я, открывая дверь кабины.

Жара ударила в лицо. В неподвижном воздухе висела густая кисея пыли. Почти сразу я услышал винтовочные выстрелы и треск пулеметных очередей. Причем интенсивность стрельбы нарастала. Где-то впереди разгоралось настоящее сражение. Я прошел вдоль остановившейся колонны. Бойцы, сидевшие в грузовиках, настороженно смотрели в сторону доносящихся звуков, некоторые уже спрыгивали на землю, разминая затекшие ноги.

Я увидел недалеко от дороги очередной почерневший корпус сгоревшего вражеского танка, от которого еще шел легкий дым и решил залезть на его броню, чтобы обозреть окрестности. Вблизи стало видно — судя по заклепкам в бронелистах, передо мной чешская «Прага». Рядом лежали два трупа в черных куртках с розовыми петлицами.

Не обращая внимания на запах горелого мяса из распахнутого люка, я взобрался на башню, слегка ободрав ладонь о горячий металл, и приложил к глазам трофейный бинокль «Цейсс» — еще один подарочек от покойного Дитриха Шульца.

Картина, открывшаяся мне, была одновременно ужасающей и величественной.

Прямо перед нами, километрах в двух, на пологом, поросшем жухлой травой холме, раскинулась довольно большая деревня. Почти четыре десятка беленьких домиков под почерневшими соломенными крышами, миниатюрная церквушка с покосившимся куполом в центре, огороды, обнесенные плетнями. И все это сейчас было окутано сизой дымкой порохового дыма и пыли, поднятой разрывами.

Наши грамотно штурмовали деревню, превращенную немцами в очередной «шверпункт». В атаку шли десять «тридцатьчетверок» и три «КВ». Они двигались зигзагами, делая короткие остановки. Стреляли спокойно, методично, размеренно, без суеты. За танками редкими цепями двигалась пехота. Примерно двести бойцов передвигались короткими перебежками, прикрывая друг друга огнем. Всё это вкупе напоминало слаженную работу какого-то смертоносного механизма.

Из деревни отвечали довольно плотным огнем. Из-за домов, из окон, из огородов били немецкие пулеметы и винтовки — вспышки выстрелов казались длинной мигающей новогодней гирляндой. Откуда-то с фланга по «кавэшке» ударила замаскированная немецкая противотанковая пушка — блеснула яркая вспышка, и… «КВ» неторопливо и величественно продолжил движение — снаряд рикошетил от лобовой брони гиганта, оставив лишь глубокую выбоину. «КВ» развернул башню, нашел вражеское орудие и вторым выстрелом накрыл его позицию.

— Ну, дают наши! — раздался рядом голос Валуева. Он тоже забрался на броню сгоревшей «Праги», встав рядом со мной, и щурился, всматриваясь в поле боя без бинокля. — Красиво работают. Как по учебнику.

— Танкисты — молодцы, — добавил Хуршед, неведомым образом оказавшийся с другой стороны от меня. Его орлиный глаз безошибочно оценивал обстановку. — Грамотно гасят огневые точки! Большинство попаданий не в стены, а в окна. Хотя стены таких хибар — плохая защита от трехдюймовых снарядов.

— А пехота не зевает, — вставил Алькорта, присоединившись к нашему импровизированному наблюдательному пункту. — Смотрите, на правом фланге уже к самым домам подобрались. Сейчас гранатами забросают.

Так и произошло. Несколько бойцов кинули гранаты в окна крайнего дома и после взрывов ворвались внутрь. Мне показалось (хотя это была причуда воображения), что я слышу оттуда одиночные контрольные выстрелы.

Бой достиг своей кульминации. Холм дымился и гудел от разрывов и стрельбы. Немцы дрались отчаянно, понимая, что отступать некуда. Но наши давили массой, огневой мощью и грамотными действиями.

Пехотинцы прорвались к домам еще в двух местах, а пара «тридцатьчетверок» подобралась на пистолетную дистанцию и расстреливали пулеметные гнезда в упор. Сопротивление немцев стало разрозненным, беспорядочным. Огонь ослабевал. Исход дела был предрешен. Это была уже не оборона, а агония. Русская пехота, уловив момент перелома, поднялась в полный рост и с громовым «Ура!» ворвалась в деревню.

Я опустил бинокль. Ладони у меня были влажными, во рту пересохло от напряжения, сердце билось часто-часто. Я увидел не абстрактный бой, а кровавую, тяжелую, но грамотную работу стойких, храбрых и чрезвычайно опытных бойцов, научившихся за несколько месяцев чудовищной бойни, крушить поганую немчуру профессионально, с умом, с минимальными потерями.

— Всё, — тихо сказал Валуев, спрыгивая с брони на землю. — Сейчас деревню зачистят, и колонна двинется дальше.

Мы молча пошли назад, к нашему «Ситроену». С холма еще доносились отдельные выстрелы, но главное было позади. Я обернулся и в последний раз посмотрел на дымящуюся деревню. В воздухе, помимо запаха гари и пороха, теперь витало еще одно чувство — непоколебимой уверенности в том, что мы неизбежно побьём фашистов. И ничто нас не остановит.

Прошло довольно много времени, почти час, прежде чем колонна начала оживать — первыми взревели дизели танков в голове, за ними запустили двигатели грузовики. Но до хвоста, где мы стояли, очередь еще не дошла. Я стоял, прислонившись к нагретому солнцем крылу пикапа и бесцельно глядел на небо. В ушах стоял звон, а перед глазами все еще стояли картины штурма — разрывы снарядов, бегущие цепи пехоты, грохочущие стальные чудовища.

Из состояния внутреннего созерцания меня вывел спокойный, чуть хрипловатый голос, прозвучавший прямо за спиной:

— Ну что, воин, как тебе наше скромное представление?

Я обернулся. Передо мной стоял высокий, сухощавый мужчина в форме батальонного комиссара. На его лице с крупными, добрыми чертами и умными, чуть усталыми глазами играла легкая, почти мальчишеская улыбка. Это был Аркадий Петрович Гайдар. Для всей страны — знаменитый детский писатель, автор повести «Тимур и его команда». Для нашей группы — начальник особого отдела, человек с холодным умом и твердой рукой. А для меня — еще и добрый старший товарищ, с которым мы успели несколько раз тесно пообщаться.

— Аркадий Петрович! — я выпрямился, машинально поправляя комбинезон и ремни.

— Вольно, вольно, Игорь, — он махнул рукой, и его улыбка стала шире. — Не тянись, здесь не парад. У меня парочка вопросов, как у корреспондента газеты. Ну, по совместительству, хе-хе… Ты как, видел штурм Новомихайловки? Оцени работу товарищей.

— Видел, — кивнул я, чувствуя, как волнение постепенно уходит. — Очень грамотно. Как по учебнику тактики. Танки и пехота действовали в тесной связке, прикрывая друг друга. Немцев вынесли в одну калитку. Минимальные потери, максимальный эффект.

— Согласен, — Гайдар достал из кармана гимнастерки потрепанный блокнот и карандаш. — Молодцы ребята. Командование умелое. А теперь, друг, расскажи-ка мне про свое дело. Про вчерашнюю ночь. Как это вам удалось устроить такой фейерверк?

— Да чего там рассказывать, Аркадий Петрович, — я пожал плечами. — Сделали дело и всё. Выполнили приказ.

— Игорь, не скромничай, — мягко, но настойчиво сказал Гайдар. — Такие дела в историю войдут. Надо зафиксировать для потомков.

И он начал задавать вопросы. Вопросы точные, детальные, выверенные — видна была рука не только писателя, но и опытного особиста. Он выспрашивал все: как мы нашли аэродром, как прошли через немецкие посты, как обозначили цель, как уходили. Я рассказывал, и к нам на каком-то этапе подключились Валуев, и Альбиков с Алькортой, внося свои поправки и дополнения. Гайдар внимательно слушал, лишь изредка уточняя детали, и его карандаш быстро бегал по страницам блокнота, оставляя за собой ровные строчки своего рода стенографии.

— Аркадий Петрович, а зачем так подробно? — не выдержал я наконец. — Для отчета в особый отдел?

Гайдар на мгновение поднял на меня глаза, и в них мелькнула та самая, знакомая по его довоенным фотографиям, озорная искорка.

— Отчет — это само собой. Но это, Игорь, для истории. И для «Комсомолки». Вот выберемся мы из окружения, выйдем к своим — а у меня уже два десятка готовых очерков будет. Про танкистов, про пехоту, про летчиков. И про вас, орлы, целая сага. Чтобы люди знали, как их сыновья, братья и мужья врага бьют.

Его слова висели в воздухе, такие простые и такие весомые, когда сзади послышался нарастающий треск мотоциклетного мотора. По обочине, ловко лавируя между грузовиками и группами пехотинцев, к нам подкатил трофейный немецкий «БМВ» с коляской. За рулем сидел лейтенант Вадим Ерке — высокий, худощавый, с лицом аскета и цепкими, всевидящими глазами кадрового разведчика. Он заглушил мотор, снял очки-консервы, смахнул со лба дорожную пыль.

— Товарищ комиссар, доброе утро! — кивнул он Гайдару, а затем взгляд его уперся в меня. — Игорь, очень кстати. Собирался тебя искать. В Новомихайловке пленного взяли. Судя по документам — оберст, начальник какого-то тылового управления. Говорит вроде бы на немецком, только с каким-то акцентом — из наших его никто понять не может. Разобрали лишь имя, звание и личный номер. Полковник Глейман сказал, что ты в их языке хорошо разбираешься. Поможешь?

— Помогу, конечно, — кивнул я.

— Сержант, отпустишь своего бойца? — Ерке повернулся к Валуеву.

— Дело важное, езжай, пионер! — Валуев хлопнул меня по плечу. — Аж целый немецкий полковник — редкая, ценная добыча. Важна каждая крупица информации о противнике. Не подведи, Игорь, расколи гада до самого донышка!

— Постараюсь, Петя, — я уже направился к мотоциклу и забрался в коляску на жесткое неудобное сиденье. — Поехали, Вадим.

«БМВ» рыкнул и рванул с места, заставляя меня схватиться за поручень. Мы понеслись вдоль колонны. Мимо нас проплывали лица бойцов — усталые, запыленные, но с искрой решимости в глазах. Вскоре впереди показалась захваченная (или освобожденная?) деревня Новомихайловка. Здесь, вблизи, картина разрушения предстала передо мной во всей своей неприглядной «красоте»: довольно большое, не менее сотни домов, поселение, было убито. Крыши большинства хат сгорели, обнажив почерневшие стропила. Стены домов были иссечены осколками и пулями, будто оспой. Кое-где еще горели пожары, распространяя тяжелый, сладковатый запах подгоревшего мяса. Белая церквушка в центре лишилась своего купола и части фасада.

Красноармейцы, еще не остывшие от боя, занимались своей тяжелой работой: перевязывали раненых прямо на обочине, на расстеленных плащ-палатках, выносили из-за домов тела павших товарищей. В центре деревенской площади, у покосившегося колодезного «журавля», уже лежал ровный ряд тел, накрытых серыми шинелями. Вроде бы немного, три десятка, но я сглотнул горький комок в горле. Цена даже самой успешной атаки всегда была одной и той же — жизни наших людей.

Другие бойцы занимались пленными. Несколько десятков немцев в грязной, порванной форме, с пустыми, потухшими глазами, сидели у стены большого сарая под присмотром двух пулеметных расчётов. В одном месте я заметил, как «гансов» выкуривают из погреба, куда они попрятались во время боя.

И повсюду валялось трофейное оружие — винтовки «Маузера», пулеметы «МГ-34» на сломанных станках, ящики с патронами, брошенные стальные каски.

— Вон там, в той избе, что с зелеными ставнями, — Ерке ткнул пальцем в один из немногих уцелевших домов. — Его там держат. Пойдем.

Мы вошли в сени, пахнущие кислой капустой и керосином. В горнице, у большого стола, на табуретке сидел человек. Возле него, с автоматом на груди, стоял молодой, хмурый красноармеец.

Пленный был невысок, полноват, но форма на нем, даже сейчас, после боя и пленения, была довольно чиста и опрятна. Его фуражка с высоким тульем лежала на столе рядом. Лицо — с парой мазков сажи на лбу, с пухлыми щеками, длинным носом и плотно сжатыми губами — выражало не страх, а скорее холодную, надменную усталость. На его витых погончиках красовались две золотистых звезды — знаки различия полковника. Он сидел неестественно прямо, положив руки на колени, и смотрел куда-то в стену перед собой, словно не замечая нашего присутствия.

— Herr Oberst, — тихо сказал я, делая шаг вперед.

Он медленно, очень медленно повернул голову. Его глаза, карие, но не теплые, а ледяные, остановились на мне. В них не было ни капли эмоций.

— Mein Name ist Werner Schmidt, — произнес он тихим голосом, сильно растягивая гласные и глотая окончания слов, как мекленбуржец — неудивительно, что никто из наших его не понял, уроженцев Мекленбурга не все «коренные» немцы понимают. — Oberst. Chef des Nachschubdienstes der Panzergruppe Kleist. Meine Personalnummer ist…

— Не надо официоза, херр оберст, — перебил я его. — Ваша имя, звание и должность мы уже услышали. Я здесь, чтобы поговорить с вами.

Шмидт внимательно посмотрел на меня, и в его взгляде промелькнуло легкое удивление. Мой немецкий был слишком беглым и естественным для русского, но выглядел я при этом весьма странно, для привыкшего к порядку немецкого военного: вместо униформы установленного образца — грязный и потертый на коленках маскировочный комбинезон, на ремне трофейный нож и кобура с «Парабеллумом».

— О чем мы можем говорить? — спросил он, и в его голосе впервые появились нотки чего-то, кроме высокомерия. — Вы победили в этом маленьком бою. Поздравляю. Это ничего не изменит.

— Изменит, капля камень точит! — парировал я. — Расскажите мне о Панцергруппе Клейста. Где сейчас ваши основные силы?

Шмидт усмехнулся — сухо, беззвучно.

— Вы думаете, я вам это расскажу? Вы можете меня расстрелять…

— Расстрелять? — я тоже смехнулся. — Вы рассчитываете так легко отделаться?

— Вы угрожаете мне… пытками? — приподнял бровь полковник. — Это недостойно цивилизованного человека!

— Вы не в Европе, херр оберст, здесь совсем другая война! — припечатал я. — Думаю, вы умный человек, и не захотите, чтобы финал вашей жизни стал весьма… неприятным?

Он помолчал, изучая мое лицо. Казалось, он что-то вычислял, взвешивал. Вряд ли угрозы физического насилия его напугали.

— Основные силы… — наконец начал он, растягивая гласные сильнее обычного, будто давая себе время на обдумывание. — Основные силы группы переправляются… Или уже переправились. На левый берег Днепра. Там сейчас… жарко.

Он сделал паузу, посмотрел в окно, на проходивших мимо наших бойцов.

— Генерал Маслов… ваш генерал… он оказался крепким орешком. Он контратакует. Постоянно. Его танки, его пехота… они бьют нас по головам на плацдармах. Мы закрепились у Черкасс, у Кременчуга… но это дорого стоит. Очень дорого. Каждый день… тысячи убитых с обеих сторон. Река красная от крови… — он замолчал, и в его глазах на мгновение мелькнула то ли усталость, то ли что-то еще, тщательно скрываемое.

Он говорил долго, обстоятельно, временами сбиваясь на какие-то технические детали, которые я едва успевал улавливать. Он рисовал картину грандиозной битвы за днепровские плацдармы, где наши войска, вопреки всему, не просто держались, а яростно контратаковали. Его рассказ был полон скрытого, непроизвольного уважения к стойкости генерала Маслова и его солдат.

— А на этом берегу? — спросил я. — Что на этом берегу?

— На этом? — он махнул рукой, и этот жест был полон презрения. — Тыловики. Те, кого вы так легко… разбили. Основная борьба теперь там. — Он кивнул куда-то на восток. — Там решается судьба кампании. На левом берегу.

— Расскажите о снабжении ударных частей!

Полковник Шмидт снова пустился в пространные объяснения. Когда он закончил, в горнице повисла тишина. Я перевел дух, пытаясь осмыслить услышанное. Это была ценнейшая информация — в полосе наступления «группы Глеймана» находились ремонтные службы, склады боеприпасов и ГСМ. И Шмидт только что подробно рассказал, кто и где находится. И что самое интересное — всё это многочисленное и дорогое «хозяйство» прикрывают разрозненные охранные подразделения. Если мы пройдемся по немецкому тылу, как ураган, основные силы «Панцергруппы» Клейста останутся без патронов, снарядов и топлива! Прадед был абсолютно прав, планируя прорыв не по прямому и самому короткому пути на восток, а на юго-восток, чтобы лишить снабжения и отрезать ударные части немцев, завязшие в боях на плацдармах. Если план «выгорит», для танкистов Клейста наступит катастрофа — переправиться обратно на правый берег Днепра под ударами Красной Армии они не смогут.

И вдруг Шмидт снова поднял на меня свой ледяной взгляд. Но теперь в нем горел совсем другой огонь — огонь ненависти и презрения.

— А теперь скажите мне… — прошипел он, и его голос стал низким, ядовитым. — Скажите мне, как вы, немецкий офицер, могли пойти на это? Как вы могли надеть эти… обноски и начать служить этим… недочеловекам?

Я замер, не понимая.

— О чем вы, герр оберст?

— Не притворяйтесь! — его голос сорвался, впервые за весь разговор потеряв свое аристократическое спокойствие. — Ваш немецкий! Ваши манеры! Вы — один из нас! Вы — немец! И вы — предатель! Как вы могли продаться этим варварам⁈

Я смотрел на него — на его искаженное ненавистью лицо, на его сжатые кулаки. И вдруг до меня дошло. Он всерьез считал меня своим. Немцем, перешедшим на сторону русских. В его картине мира, где все было расставлено по своим местам — высшая раса и недочеловеки, — мое безупречное владение языком и поведение просто не оставляли других вариантов.

Я медленно покачал головой. Гнев, который сначала зародился где-то глубоко внутри, вдруг уступил место странной, леденящей жалости.

— Нет, херр оберст, — тихо сказал я. — Вы ошибаетесь. Я не немец. Я русский. Родился и вырос в Советской России. И воюю за свою землю.

Он смотрел на меня несколько секунд, не мигая. Его лицо стало абсолютно пустым, будто из него вынули всю душу. Все его представления о мире, все его уверенность в превосходстве — все это в одно мгновение рухнуло под тяжестью этих простых слов. Он не сказал больше ничего. Он просто отвернулся и уставился в стену, в то же самое место, куда смотрел, когда мы вошли. Но теперь его прямая, гордая спина сгорбилась, а в его позе читалось что-то бесконечно сломленное.

Я посмотрел на Ерке. Тот молча кивнул, и мы вышли из избы, оставив пленного полковника наедине с его крахом. На улице по-прежнему пахло дымом и смертью. Я сделал глубокий вдох, пытаясь очистить лёгкие от сладковатого запаха горелого мяса, что витал в воздухе. Солнце начало клониться к западу, тени от почерневших срубов и покорёженной техники удлинились, но припекало по-прежнему.

Прямо перед крыльцом, облокотившись на капот своего внедорожника, нас встретил сам полковник Глейман. Он курил, слегка ссутулившись, сунув левую руку в карман галифе. Его усталые глаза внимательно следили за нами. Рядом стоял его заместитель — бригадный комиссар Попель, держа раскрытую карту.

— Ну что, орлы? — голос Глеймана был хриплым от усталости и табачного дыма, но в нём чувствовалось напряжённое ожидание. — Раскололи оберста?

Ерке, щурясь на солнце, молча кивнул в мою сторону. Я выпрямился, хотел по привычке отдать честь, но вспомнил, что на мне отсутствует головной убор, и замялся. Полковник, увидев мое смущение, лишь махнул рукой, давая понять, что церемонии излишни.

— Так точно, товарищ полковник. Пленный дал показания. Обстоятельные.

— Я слушаю, сынок. — Глейман отбросил окурок, который описал в воздухе тусклую красную дугу и угас в серой пыли. — Излагай, пока память свежа.

Я начал докладывать, стараясь говорить чётко и обстоятельно. Слова лились сами собой — картина, нарисованная Шмидтом, была настолько ясной и детальной, что казалось, я вижу её перед глазами. Переправа основных сил Клейста через Днепр, ожесточённые бои на плацдармах, яростные контратаки генерала Маслова, река, красная от крови… Я рассказал о тыловых службах: ремонтных мастерских возле села Вербовое, складе горючего в цехах сахарного завода под Калиновкой. О главном складе боеприпасов, упрятанном немцами в заброшенной шахте у разъезда № 47, и о множестве других, чуть менее значимых объектах.

Глейман слушал, не перебивая. Его лицо, обычно непроницаемое, постепенно менялось. Усталость куда-то ушла, уступив место сосредоточенным раздумьям командира крупной воинской части, оценке открывающихся возможностей.

— Карту, Николай Кириллович! — резко бросил он Попелю, не отводя от меня взгляда. — Быстро!

Бригкомиссар разложил на капоте «Темпо» карту. Глейман прижал её углы полевым планшетом и тяжелым портсигаром.

— Мы сейчас здесь! Новомихайловка! — его палец, обветренный и шершавый, ткнул в условное обозначение нашей текущей позиции. — Покажи цели, сынок!

— Вот, товарищ полковник — Калиновка. Сахарный завод. К нему ведет своя железнодорожная ветка. Цистерны с топливом спрятаны в цехах. Охрана — две роты пехоты, усиленные десятком легких танков и зенитными установками «Флак–38» по периметру. И вот тут, Вербовое. В ангарах бывшей машинно-тракторной станции разместилась крупная ремонтная база. Там чинят подбитые «тройки» и «четвёрки». Охрана — рота пехоты, зенитная батарея. А еще здесь, здесь, и здесь… — Я показал на карте почти два десятка значимых объектов вражеской логистической инфраструктуры. — И вот самое «вкусное» — разъезд сорок семь. Рядом заброшенные соляные шахты. В пустых выработках, на глубине тридцать-сорок метров, запрятаны боеприпасы. По словам пленного, это главный артиллерийский склад для всей ударной группировки. Охрана — до батальона пехоты, несколько зенитных батарей, в том числе две тяжёлые — с пушками калибра восемьдесят восемь миллиметров.

Я выпрямился. Глейман молча изучал нанесённую мной виртуальную схему. Молчание затягивалось. Он водил пальцем по карте, что-то прикидывая, измеряя расстояния, оценивая маршруты. Его лицо было каменным.

— Ценнейшая информация, — наконец произнёс он тихо, больше для себя, чем для нас. — Просто бесценная. Теперь всё сходится. Теперь ясно, почему нас так яростно пытались остановить именно здесь, в этих холмах. Это был внешний периметр обороны их тылового района. А дальше… — он широко провёл ладонью по карте на юго-восток, — дальше — открытая степь. И открытый тыл. Никаких сплошных фронтов. Лишь очаги сопротивления вокруг ключевых точек.

Он поднял на меня взгляд, и в его глазах горел тот самый огонь, который я видел у него лишь в моменты принятия судьбоносных решений.

— Группа Глеймана, — он произнёс это с лёгкой, едва уловимой иронией, — выполнила свою первоначальную задачу. Мы вышли из оперативного окружения. Мы разорвали кольцо их противотанковых засад. А теперь… Теперь мы не просто прорываемся к своим. Теперь мы можем нанести удар, который отзовётся эхом на всём южном фланге. Мы можем оставить танки Клейста без снарядов, патронов, и топлива. Мы можем превратить его ударный кулак в ржавеющую груду металла на том берегу Днепра.

Он снова склонился над картой, его голос стал жёстким, командирским, стальным.

— Маршрут движения будет скорректирован. Мы пройдёмся катком по этим объектам. Не в лоб, конечно. Разделимся на мобильные группы. Накроем их быстро и неожиданно. Без лишнего геройства, по-рабочему.

Он оторвался от карты, посмотрел на меня, и его взгляд снова стал отеческим.

— Молодец, Игоряша. Хорошо сработал. Доложу о твоем успехе по команде. А теперь отдыхайте. Дальше — работа для линейных частей.

Он шагнул ко мне, обнял за плечи, крепко, по-солдатски, хлопнул по спине и так же резко отпустил.

— Ерке, отвези Игоря к его группе.

— Есть! — козырнул лейтенант.

Глейман развернулся и быстрым, энергичным шагом направился к стоящей дальше по улице радийной машине, отдавая на ходу короткие, отрывистые приказания заместителю. Он снова стал не человеком, а воплощённой волей, мозгом и нервом всей нашей группы.

Мы с Ерке молча вернулись к мотоциклу. Я забрался в коляску, чувствуя странную опустошённость после напряженного доклада. По-хорошему, допрос надо было проводить под запись в протоколе, чтобы ничего не упустить, но уж как вышло… Сомнительно, что Шмидт повторит всё сказанное еще раз — я вспомнил ледяные, полные ненависти глаза оберста и непроизвольно поежился.

«БМВ» рыкнул и рванул с места. Мы понеслись обратно вдоль колонны, большая часть которой уже пришла в движение. Минуты через две я заметил что, от основных сил, от головы и центра длинного стального «питона», отделились несколько «щупалец». Три «Т-34», сопровождаемые парой грузовиков с пехотой, резко свернули на проселочную дорогу, уходя строго на юг. Ещё одна группа — два «КВ», пять «тридцатьчетверок» и два десятка «полуторок» с десантом — развернулась и на повышенной скорости пошла на восток, в направлении Калиновки. Это был уже не прорыв из котла. Это был запланированный рейд по тылам противника.

Мы добрались до «Ситроена», стоящего на обочине. Валуев, Хуршед и Алькорта бесцельно слонялись рядом, лениво наблюдая за суетой вокруг. Увидев меня, сержант поднялся, его лицо расплылось в ухмылке.

— Ну что, пионер, расколол гада? Или он тебя?

— Расколол, Петя, — я вылез из коляски, чувствуя приятную усталость во всём теле. Ерке кивнул на прощание и умчался по своим делам. — Он важной птицей оказался. Много интересного рассказал.

— Это из-за его информации эти странные манёвры начались? — Валуев кивнул в сторону уходящих групп. — Похоже, что нашлись жирные цели с небольшой охраной. Чую, скоро и нам не до отдыха будет. Наверняка самую сложную задачу доверят.

Мы заняли привычные места в пикапе, и «Ситроен» неторопливо покатился вслед за хвостом колонны основных сил. Я высунулся в окно, подставив лицо теплому ветру. Солнце заливало степь кроваво-золотым светом. Где-то там, впереди, очень скоро, в сумерках, заполыхают пожары — наши мобильные группы приступят к работе.

Глава 4

11 сентября 1941 года

День второй, вечер

Весь день наша колонна, заметно поредевшая и растянувшаяся, двигалась через выжженную солнцем равнину. С самого утра от основного ядра, этого стального сердца «группы Глеймана», отрывались мобильные группы — стаи хищных, быстрых псов, отправляющихся на охоту. Уходили парами «Т–34», увязая по башню в неубранных подсолнухах, за ними ехали «ЗИСы» и «полуторки» с пехотой; проносились, поднимая тучи пыли, легкие броневики «БА–20» и тяжелые пушечные «БА–10». Они растворялись в мареве горизонта, а мы, штабное ядро, ползли дальше, слушая доносящиеся издалека раскаты боя — короткие, яростные перестрелки, глухие взрывы. Авангард моторизованной группы сметал на своём пути мелкие, отчаянно сопротивляющиеся заслоны врага — от отделения до взвода, засевшие в редких деревеньках, у одиноких хуторов, на перекрёстках дорог.

К пяти часам вечера в колонне осталось около сотни грузовиков. Среди них — радийные машины с высокими антеннами; санитарные фургоны с имуществом полевого госпиталя, «украшенные» большими красными крестами на бортах; трехтонные «Захары», перевозящие снаряды и тянущие пушки; «полуторки» с зенитными установками в кузовах и на прицепах. Охраняли штаб моторизованной группы рота красноармейцев с самозарядными винтовками «СВТ–40» на трехосных «ГАЗ–ААА» и пять лёгких танков «БТ–5», замыкавшие походный порядок.

И вот, наконец, впереди, в золотистой дымке подступающего вечера, показалась очередная освобожденная ударным отрядом деревня. Довольно большая, почти как Новомихайловка, раскинувшаяся широко, с добротными, хоть и потрёпанными домами, с высокой, устремлённой в небо колокольней белой церкви в центре. Это была Вороновка.

Мы въезжали в неё медленно, но без особой опаски — авангард расчистил путь. Улица и дворы были пустынны. На площади, возле развороченного снарядом здания сельсовета, дымились два вражеских грузовика, «Опель–Блитц» и «Татра» — их обугленные остовы всё ещё были горячими. Колонна вползла в Вороновку, но машины с орудиями на прицепах сразу поехали дальше, к недалекой роще. В деревне остались лишь специальные штабные автомобили и взвод охраны. Моторы замолкали один за другим, и наступила относительная тишина, нарушаемая голосами бойцов и командиров. Красноармейцы, потягиваясь и разминая затекшие ноги и спины, спрыгивали с машин на землю. Я увидел вдалеке каштановые волосы Маринки и махнул ей рукой, но девушка меня не заметила.

Наш «Ситроен» приткнулся в тени уцелевшего сарая. Мы выбрались из кабины, ощущая каждой клеткой тела неподвижную землю под ногами после долгой тряски.

— Ну, вот и долгожданный привал, — хрипло произнёс Валуев, вытягиваясь во весь свой богатырский рост так, что суставы хрустнули.

— Только бы немецкие «стервятники» снова не нагрянули, — сказал Хуршед, зорким, ястребиным взглядом окидывая небо.

— Не нагрянут, скоро стемнеет, — уверенно сказал Алькорта. — Наши летуны по рации сказали, что активность хваленого Люфтваффе сегодня минимальна. Они, вероятно, после ночного разгрома аэродрома, пытаются стянуть к нам бомбардировщики с других участков фронта. Завтра наверняка прилетят и попытаются нас уничтожить. Но это будет завтра. А сейчас можно расслабиться.

— И даже едой запахло! — заметил я. — Цивилизация, блин.

Судя по тонким дымкам из печных труб, походные кухни начали готовить долгожданный ужин. Запах гречневой каши с тушёнкой мгновенно разнёсся по Вороновке, заставляя пустые желудки сжиматься от нетерпения.

Вдоль замершей колонны легкой походкой счастливого человека шел худощавый, если не сказать — тощий, командир с тремя «кубарями» на петлицах. Это был старший лейтенант Борис Кудрявцев, тот самый, которого мы с Валуевым вытащили из плена бандеровцев пять дней назад. Он был чист, выбрит и поразительно свеж на общем фоне запыленных и усталых красноармейцев. Поверх его гимнастёрки сверкала новая, ещё не успевшая вылинять портупея, а на носу красовались круглые очки в роговой оправе. Кудрявцев останавливался возле каждой машины и раздавал бойцам какие–то распоряжения — большая часть сразу заводила движки и уезжала куда–то вглубь деревни. Наконец очередь дошла до нас.

— А, мои спасители! — его лицо расплылось в широкой, искренней улыбке. — Как раз вас и искал. Добро пожаловать в пункт временной дислокации «группы Глеймана»!

— Старлей, а ты чего такой нарядный? — удивился Валуев. — Тебя большим начальником назначили?

— В самую точку, товарищ Валуев, — Кудрявцев шутливо щёлкнул каблуками. — Комендант деревни Вороновка, к вашим услугам. Имею для вас приятную новость: Командование приняло волевое решение — обосноваться здесь на несколько дней.

— На несколько дней? — переспросил я, чувствуя, как на душе становится тревожно. — Неужели горючка снова кончилась?

— Основная причина не в этом, но дефицит топлива при выборе места дислокации учитывался. Отсюда удобно посылать мобильные группы для разгрома немецких тылов, — объяснил Кудрявцев. — При этом штаб группы и вся буксируемая артиллерия будут стоять на месте в относительной безопасности. Местность тут удобнейшая для обороны. Со всех сторон деревню окружают рощи и перелески — идеально для устройства замаскированных позиций и укрытия техники. Немецкие авиаразведчики не сразу сообразят, что тут творится. А главное — видите вон то поле, за околицей?

Он указал рукой на запад, где до самого горизонта расстилалось огромное, убранное поле, золотящееся ровными рядами стерни.

— Урожай уже убрали, земля ровная и твердая, как стол. Идеальная площадка для устройства полевого аэродрома. Уж я–то в этом деле собаку съел — управлял аэродромами «Лесной» и «Лесной–2». А теперь обустрою тут аэродром «Степной». — Кудрявцев заразительно засмеялся над собственным незатейливым каламбуром. — Нашей моторизованной группе до сих пор остро необходимы топливо и боеприпасы — уже привезенных хватит на пару серьезных боев и две сотни километров марша. А уж после сегодняшних дальних рейдов по тыловым немецким складам, так и вообще — запасы почти на нуле. Но вот организуем площадку для приёма самолетов и уже этой ночью «ТБ–3» начнут завозить нам всё необходимое. И как только нарастим запасы — двинемся в дальнейший путь. Так что, товарищи, устраивайтесь поудобнее.

— Звучит, как приглашение на курорт, — усмехнулся Алькорта.

— Почти что, — улыбнулся в ответ Кудрявцев. — А теперь поехали, я вас провожу до ваших апартаментов.

Мы загрузились в пикап, старлей встал на подножку с водительской стороны и указал Валуеву маршрут по тихой, пустынной улице к краю деревни, к небольшому, но крепкому домику под тёмной, почти чёрной соломенной крышей. Стекла в крохотных, размером с носовой платок, оконцах были целы, но на них не было ни ставен, ни занавесок. Двор был пуст, лишь у самого забора под растрепанными яблонями торчал покосившейся сруб колодца.

— Вот ваш временный дом, — объявил Кудрявцев, распахивая скрипучую калитку. — Хозяева, судя по всему, бежали ещё до прихода немцев. Всё чисто, пусто и безопасно. И собственный источник воды имеется — не придется бегать на соседнюю улицу. Устраивайтесь!

Он кивнул нам на прощание и зашагал обратно к центру деревни, к своей кипучей комендантской деятельности. Мы поставили пикап под кронами яблонь, и зашли в сени, пахнущие пылью и старой древесиной. В горнице действительно было пусто — только поцарапанный деревянный стол, пара табуреток, русская печь. Но после холодных ночёвок в лесу это казалось царскими хоромами.

— Ну, не гостиница «Москва», однако чистенько и сухо, — я огляделся и показал большой палец. — Кто со мной на разведку к колодцу? Запах от нас, как от фрица, обожравшегося горохового супа.

Первым делом мы нашли в сенях ведро с веревкой и проверили колодец. На удивление, вода в нём оказалась холодной, чистой и невероятно вкусной. Мы тут же, для начала напишись от пуза, сняли с себя все оружие и аккуратно разложили рядышком, только руку протяни. А затем, скинув пропотевшие, прилипшие к спинам комбинезоны и майки, устроили настоящую помывку, по очереди окатывая друг друга водой из ведра.

— Не стесняйся, товарищ, санитарная обработка! — орал Пётр, обливая Хуршеда ледяной водой.

Хуршед, всегда стойко переносящий все тяготы и лишения службы, визжал как поросёнок, когда на него попадала холодная вода, а Валуев, хохоча до слёз, гонялся за ним с ведром по всему двору.

— Ай–яй–яй! Холодно, чёрт! Петя, я тебе отомщу!

— Ребята, вы чего как дети малые? — рассмеялся Алькорта, но тут же получил свою порцию освежающей водички прямо в лицо. — Ах, ты так! Ну, держитесь!

Началась весёлая кутерьма — ведь парням было не больше двадцати пяти лет. Мы обливали друг друга, смеялись, шутили, смывая с себя пот, пыль и напряжение последних суток. Это было простое, почти животное счастье — чувствовать на коже чистую воду, а не липкую грязь и пыль, видеть улыбки товарищей и слышать их смех, а не лай вражеских команд и свист пуль.

— Эх, сейчас бы в баньку, с веничком… — мечтательно сказал Валуев, подставляя лицо слабому ветерку.

— С чайком, с сахарком, — подхватил Алькорта.

— И чтобы немцы минут на четыреста забыли, что война идёт, — добавил Хуршед, уже серьёзно.

— Мечтать не вредно, — фыркнул я, полоская в ведре комбинезон. — Эти твари нас в покое никогда не оставят. — И добавил совсем тихо: — Даже после войны…

Внезапно на улице затарахтел знакомый мотоциклетный мотор. Тарахтение стихло у самых ворот, и через мгновение во двор вошёл Вадим Ерке. Его лицо было серьёзным и озабоченным.

— Игорь, ты тут. Отлично. Мне нужна твоя помощь, как переводчика. Разведчики собрали огромную кучу немецких документов. Нужно рассортировать их, чтобы пустой балласт с собой не таскать.

— Опять нашего стажера припахали? — хмыкнул Валуев, вытирая мокрые волосы ладонью. — Ладно, иди, пионер. Только к ужину возвращайся, а то эти обжоры всё сметут.

Я надел только что постиранную, ещё влажную майку, с трудом натянул мокрый и холодный комбинезон и вышел с Ерке за ворота. Мы втиснулись в коляску «БМВ», и он, развернувшись на узкой улице, рванул обратно к центру деревни.

Он остановился у такого же, как наш, но чуть побольше, домика. На его дверях было написано мелом: «Разведотдел. Без доклада не входить». Мы зашли внутрь.

В горнице, за большим деревянным столом, сидели двое. Один — совсем молодой красноармеец, почти мальчишка, старше меня на год–полтора, не больше, со спортивной, подтянутой фигурой и умными, живыми глазами. Второй — знакомый мне капитан Иван Бабочкин, мужчина плотного, крепкого телосложения, с грустным, усталым лицом. Это был тот самый командир, которого мы вырвали из лап бандеровцев вместе с Кудрявцевым и Вадимом Ерке. Весь стол был завален грудами документов — зольдбухами, толстыми рукописными журналами в коленкоровых обложках, бумагами россыпью и в картонных папках. Разведчики явно гребли с убитых фрицев всё, на чём стояла хоть одна буква.

— Игорь, знакомься, это красноармеец Артамонов Виктор, — Ерке кивнул на молодого бойца. — Капитан Бабочкин тебе знаком. Теперь наша группа переводчиков в сборе.

Я приветливо кивнул им, сел на свободную табуретку и взял первую попавшуюся папку. Работа закипела. Нужно было быстро просматривать документы, отделяя потенциально ценные разведданные от макулатуры. Я сразу заметил, что Артамонов работает с поразительной скоростью. Он бегло прочитывал документы, явно не задумываясь над переводом, словно знал немецкий, как родной. Стопки рассортированных бумаг возле него росли с поразительной быстротой.

— Ты здорово управляешься, — не удержался я, наблюдая, как он за минуту отсеял десяток листов. — Хорошо знаешь немецкий язык?

— Учил в университете, преподаватель хороший был, — смущённо улыбнулся Артамонов.

— В университете? — переспросил я. — В каком?

— В МГУ, — он снова улыбнулся. — Я на дипломата учился.

— Так разве тебе «бронь» не полагалась? — удивился я.

— Я ушел на фронт добровольцем, когда война началась. И только тут… — он махнул рукой на груду бумаг, — знание языка пригодилось.

— А ты не похож на будущего дипломата! — глядя на его широкие плечи, сказал я.

— Футболом увлекался, играл за юношескую сборную Москвы! — снова смущенно улыбнулся Артамонов, словно признался в чем–то предосудительном.

Капитан Бабочкин, напротив, работал медленно. Он водил пальцем по строчкам, шепча слова себе под нос, по слогам, с большим трудом понимая текст. Его знание языка было далеко от академического. Но нам сейчас была нужна и такая помощь.

Мы просидели почти два часа. За окном начали сгущаться сумерки, в горнице стало темно. Ерке зажёг керосиновую лампу, её тусклый свет озарял наши сосредоточенные лица и груды бумаг. Внезапно Вадим хлопнул себя ладонью по лбу, словно вспомнив нечто важное, резко встал и вышел из хаты. Но буквально через пять минут вернулся с четырьмя дымящимися котелками в руках.

— Простите, товарищи, чуть не забыл вас покормить, — извинился лейтенант. — Давайте сделаем перерыв, а то вы с голодухи перестанете соображать.

Запах гречневой каши с тушёнкой, который я чувствовал ещё на площади, теперь ударил в нос, вызывая волчий аппетит. Я не ел горячей пищи ровно сутки. Мы молча, с жадностью набросились на еду. В горнице слышался лишь звук ложек о жесть и наше тяжёлое дыхание.

В самый разгар ужина дверь скрипнула, и в горницу вошёл полковник Глейман. Он выглядел уставшим, но собранным. Его глаза сразу оценили обстановку — лампу, бумаги, нас, уплетающих кашу.

— Ну как, орлы, много интересного нарыли? — его голос был спокоен.

— Много, товарищ полковник, — отозвался Ерке, пытаясь встать.

— Сиди, сиди, — Глейман махнул рукой. — Вадим, Игорь, как закончите трапезу, сразу ко мне в штаб. Есть одно важное дело.

Он развернулся и вышел, оставив за собой лёгкий запах табака и дорожной пыли.

Мы с Вадимом переглянулись и принялись работать ложками с удвоенной скоростью. Что за важное дело могло появиться у командира группы на закате дня? Предчувствие чего–то нового, большого и, как всегда, опасного, зашевелилось у меня внутри, отгоняя усталость и навевая тревогу.

Быстро добив кашу, мы с Вадимом вышли из хаты. Солнце, огромное и багровое, почти коснулось зубчатой кромки далёкого леса на западе, превращая бескрайнюю степь в море теней и багрянца. Длинные, уродливо вытянутые тени от домов, редких деревьев, покосившихся плетней и припаркованных у заборов грузовиков легли поперёк улицы, сливаясь в одну сплошную полосу мрака. Воздух стремительно остывал, потянуло вечерней свежестью, смешанной с неизменными запахами войны — гарью, пылью и бензиновым выхлопом.

— Надо бы технику замаскировать! — машинально сказал я. — Не дай бог, немецкие стервятники налетят, а мы тут, как на ладони.

— Приказ на рассредоточение уже отдан! — ответил Ерке. — Сейчас бойцы закончат ужин и займутся техобслуживанием и маскировкой. Большую часть машин вообще в ближайшие рощи отгонят. К рассвету здесь будет тихая деревенская пастораль.

В этот момент, словно споря со словами лейтенанта о пасторали, над головой заревели авиадвигатели. Я машинально отступил под прикрытие стены и со страхом посмотрел на небо. Но это оказались свои — над Вороновкой пролетели «Ишачки». Много, почти два десятка. Видимо, весь уцелевший состав 55–го истребительного полка. На облюбованном старлеем Кудрявцевым поле вспыхнули и начали чадить густым черным дымом два десятка костров. Ориентируясь по этим «маякам» самолеты принялись аккуратно садиться на новый полевой аэродром. «Степной», так, кажется, назвал его наш неугомонный комендант.

— А вот и воздушное прикрытие пожаловало! — радостно сказал Ерке. — Ну, теперь хрен нас отсюда без тяжелых гаубиц выкуришь!

— Вадим, нас командир в штаб звал! — напомнил я улыбающемуся на радостях лейтенанту. — Куда идти, ты знаешь?

— Конечно, знаю! Пошли, — кивнул Ерке и повел меня через задний двор, по тропинке через огороды, на такой же задний двор дома, стоящего на параллельной улице. Здесь стояли часовые, которые пропустили нас только после озвучивания лейтенантом пароля.

— Ну, наконец–то, явились! — недовольно проворчал бригкомиссар Попель, когда мы протиснулись в горницу, копию той, которую мы покинули три минуты назад. — А тушенкой как от вас прёт… Набили небось пузо, как щенки на помойке?

— Угомонись, Николай Кириллович! — мягко, но решительно прервал своего заместителя полковник Глейман. — Парни культурно принимали пищу. Война войной, а обед по распорядку! Можно подумать, что ты сам только колодезной водицей питаешься!

Присутствующий здесь же начштаба полковник Васильев коротко хохотнул.

— Вот что, орлы, тут такое дело… — сказал Глейман, и замолк, словно не зная, с чего начать. Продолжил только после длинной паузы, за время которой поочередно переглянулся с Попелем и Васильевым. — Есть у немцев один тыловой объект, охрана которого нам не по зубам!

— Вернее, разгрызть этот орешек мы, конечно, сможем, особенно если навалимся всеми силами, но кровью умоемся так, что почти полностью потеряем боеспособность! — вмешался Попель.

— Речь идет об артскладе возле железнодорожного разъезда? — спросил Ерке.

— А ты, лейтенант, проницательный малый, не зря тебя в штабе фронта за аналитические способности хвалили! — сказал Васильев.

— Разъезд номер сорок семь. Склад устроен в заброшенных штреках соляной шахты, — припомнил я дневной разговор с немецким полковником Шмидтом. — Ни ударом артиллерии, ни налётом авиации его не уничтожить — боеприпасы находятся глубоко под землей. Захватить его можно только ударом с земли. Захватить, спуститься вниз и заминировать. Если, конечно, оберст не соврал и склад реально существует.

— Не похоже, что оберст нам врал — остальные указанные им объекты обнаружены и атакованы! — сказал Глейман. — К тому же час назад авиаразведка штаба фронта нанесла визит в указанный квадрат. Самолеты–разведчики подверглись массированному обстрелу с земли. Всё, как ты, Игоряша, сказал: как легкие скорострельные зенитки, так и тяжелые «восемь–восемь». Один из самолетов был поврежден и до своих не дотянул. Сомнительно, чтобы немцы так плотно прикрывали от атак с воздуха никчемный железнодорожный разъезд и старую шахту.

— Товарищ полковник, нам требуется провести разведку объекта непосредственно на местности! — сказал Вадим. — Тщательно проверить подступы к складу, систему оборонительных сооружений, количество личного состава и вооружение охраны.

Тусклый свет керосиновой лампы отбрасывал пляшущие тени на стены. Дым папиросы полковника Глеймана сизыми кольцами уплывал во мрак под потолком.

— Ты верно понял, Вадим! — голос Петра Дмитриевича был усталым, но решительным. — Нужно увидеть глазами, пощупать руками. Без лишнего шума. Оценить — стоит ли овчинка выделки. Артсклад всей панцергруппы — цель, конечно, жирная. Но если надорвемся при его уничтожении — фронт лишится опытных бойцов и проверенной техники. Так что, слушай приказ, товарищ лейтенант: лично проведи разведку и доложи о вероятности успеха атаки объекта. Для усиления возьми группу Осназа сержанта Валуева. Они лишними не будут!

— Разрешите приступить к выполнению? — Вадим лихо бросил ладонь к околышу фуражки.

Бригкомиссар Попель, прислонившийся плечом к косяку двери, мрачно добавил:

— И возвращайтесь живыми! Это дополнение к приказу! Мне уже надоело матерям и женам похоронки писать.

— Так точно, товарищ бригкомиссар, — кивнул Ерке, его лицо в полумраке было серьезным и сосредоточенным.

— Тебя, лейтенант, я назначаю старшим, — сказал Глейман. — Но к советам диверсантов обязательно прислушивайся. Всё, ступай! Удачи!

Мы с Вадимом синхронно щелкнули каблуками, развернулись и вышли на крыльцо.

И замерли на мгновение, давая глазам привыкнуть к угасающему свету — солнце висело у самой линии горизонта. Яркая багровая полоса заката так и манила полюбоваться собой. Но я тряхнул головой и отвел взгляд от этой красоты.

— Ну что, Игорь, пошли будить твоих хулиганов, — хлопнул меня по плечу Ерке, и мы зашагали по деревенской улице к нашему дому на окраине.

Временный приют выглядел теперь по–хозяйски обжитым. Под раскидистыми яблонями стоял наш верный «Ситроен» с открытым капотом. Рядом, у покосившегося сруба колодца, сушились на веревке комбинезоны и майки. Из–за забора, от соседней хаты слышалось негромкое пение — несколько бойцов душевно выводили «Черного ворона».

В горнице пахло мокрым брезентом и вездесущей гречневой кашей с тушёнкой — на столе стоял накрытый чистой тряпицей котелок — товарищи оставили мне порцию, не зная, что я уже поел в разведотделе. Бравые сержанты госбезопасности, воспользовавшись короткой передышкой, отдыхали. Валуев, скинув сапоги, растянулся прямо на полу, подстелив пестрое лоскутное одеяло и, кажется, уже успел забыться сладким солдатским сном (солдат спит — служба идёт!). Хуршед сидел на лавке у входа, выполняя, видимо, обязанности часового, и чистил трофейный «Вальтер». Его смуглое лицо было спокойно и сосредоточено. Алькорта разложил на столе какие–то мелкие детали, в которых я, приглядевшись, с трудом опознал разобранный карбюратор — видимо, поплавковая камера снова засорилась.

— Командир, подъем. Есть работа, — тихо сказал я, касаясь плеча Валуева.

Его глаза открылись мгновенно, в них не было и тени сна — лишь деловая готовность. Он сел, костяшками мощных кулаков протер глаза.

— Что стряслось?

— Сейчас лейтенант расскажет…

Я влез на лавку за стол, достал из–за голенища сапога ложку, придвинул котелок и принялся с аппетитом уплетать с остывшую кашу. Ну и что, что вторая порция, не выбрасывать же?

Ерке, присев рядом на заскрипевшую табуретку и бросив на меня осуждающий взгляд (как будто этот котелок я у голодного ребенка отнял!), негромко сказал:

— Для всех нас есть задание, товарищи!

К столу придвинулись Валуев и Алькорта, только Хуршед остался сидеть на своем «боевом посту» у двери, навострив уши.

Коротко и четко лейтенант изложил суть дела.

— Ваша команда переходит под мое оперативное командование. Полковник Глейман поставил перед нами задачу: Обнаружить склад боеприпасов, предположительно находящийся в старых соляных выработках у разъезда сорок семь. Он прикрыт зенитками, пехотой. Наша задача — разведка. Без контакта. Оценить, зарисовать, доложить.

— Без контакта — это скучно, — хрипло усмехнулся Валуев, натягивая сапоги. — Подойти, посмотреть и уйти? Это не наш метод.

— Наш метод — выполнять приказ! — сухо парировал Ерке. — Есть идеи?

— Снова натянем вражеские «шкурки». Под видом заблудившихся солдат обшарим окрестности. Неплохо было бы устроить поблизости «лёжку», чтобы хотя бы в течение одних суток внимательно изучить объект. Но, вообще, обычно на разработку таких сложных целей уходит не менее трех дней, — задумчиво сказал Валуев и Алькорта согласно кивнул, машинально, почти не глядя, собирая детальки карбюратора в единое целое, словно играя в трехмерный паззл.

Я почувствовал, как в голове щелкает знакомый тумблер — сознание инженера, привыкшее искать нестандартные решения, начало работать.

— А почему под видом заблудившихся? — произнес я чуть громче, чем обычно. Все взгляды устремились на меня. — У нас же есть полный комплект формы и удостоверений двадцать пятой моторизованной дивизии. Вдобавок к ним я, при сортировке документов в разведотделе, видел бланки накладных и путевых листов с уже проставленными печатями и штампами. Заполним бумаги и изобразим тыловую команду, приехавшую на склад за пополнением боезапаса.

Ерке замер, его глаза загорелись азартом.

— Продолжай, Игорь.

— Мы сможем не просто посмотреть на объект издалека. Мы заедем прямо на его территорию. Абсолютно легально проедем через ворота. «Зарисуем» всё, что нужно: количество часовых и охраны в целом, расположение КПП, огневых точек охраны, зенитного прикрытия. Если прикинемся растяпами и затянем время погрузки, то поймем, что и как отгружают другим, и куда они после едут.

— У нас «Ситроен» с грузоподъемностью три четверти тонны! — перебил Алькорта. — Для «пополнения запасов» маловато будет. Заподозрят…

— Среди вчерашних трофеев есть «Опель–Блитц», — оживился Ерке. — С опознавательными знаками двадцать пятой дивизии. Бортовой номер я проверял лично. И документы в полном порядке — есть зольдбухи водителя и экспедитора. Они тоже на склад ехали, только продовольственный.

— Отличная идея, пионер! — пророкотал Валуев. — Снова станешь лейтенантом Дитрихом Шульцем. Покойный и не догадывался, что у него такая богатая загробная жизнь будет!

— Я готов, — кивнул я, чувствуя на затылке холодок.

— Нужен будет еще один человек, говорящий на немецком, — продолжил Ерке. — Я понимаю почти любого собеседника, и могу поддержать разговор, но не слишком сложный и недолго.

— А ты не хочешь Артамонова взять? — предложил я. — Парень прекрасно знает язык, к тому же спортсмен, обузой не будет.

— Он эпилептик! — огорошил Вадим. — Выяснилось, когда он пришел в военкомат добровольцем и его послали медкомиссию проходить. В армию взяли на нестроевую должность только после того, как он три письма Калинину написал!

— Ну, что же делать… — я развел руками. — Вместо горничной придется пользовать конюха…

— Что⁉ — одновременно спросили охреневшие друзья.

— Я говорю: всё равно его надо брать! Лучшего варианта нет. Пригляжу за ним. Если он при разговоре с немцами вдруг начнет в припадке биться — я его отмажу, скажу, что он «условно годный». У немцев целые роты состоят из больных — отдельно язвенники, отдельно с грыжами. Наверняка есть и рота эпилептиков.

Ерке посмотрел на меня с большим сомнением, но через минуту кивнул.

— Возьмем еще двух моих бойцов — сержанта Сухова и ефрейтора Верещагина, — сказал Вадим. — Оба немного понимают немецкий, но говорить на нем не могут. Зато отлично освоили трофейный «МГ–34».

План рождался на глазах, обрастая плотью и деталями. Мы рисовали схемы на пыльном полу, обсуждали легенду, распределяли роли. Валуев, изучив карту, медленно произнес, чеканя каждый слог:

— До склада восемьдесят километр? И ехать придется в полной темноте по незнакомым дорогам? — Он внезапно рассмеялся. — Ерунда! Я проведу. Для меня ночь — как для вас день. Врачи говорят, что это такая особенность зрения. И отличное «пространственное мышление», как сказал осматривающий меня доктор медицинских наук, — легко ориентируюсь на местности, едва взглянув на карту.

Сборы не заняли много времени. Мы вышли к машинам около девяти часов вечера, солнце уже полностью скрылось за горизонтом, и по степи разлилась темнота. На востоке появилась первая, яркая вечерняя звезда.

Я облачился в ставшую привычной форму лейтенанта Вермахта, тщательно проверив все детали обмундирования. У «Опель–Блитц» поймал за рукав Виктора Артамонова, и тихо сказал ему на ухо:

— Мы с тобой, Витя, основные контактёры с врагом, мы «лицо» отряда. Главное — не суетись и больше помалкивай. Говоришь, только если спросят напрямую. Всё остальное — на мне.

— Постараюсь не подвести, товарищ… о, простите… херр офицер, — с легкой улыбкой ответил Артамонов. Он, на удивление, был спокоен и собран.

Вадим в мундире ефрейтора сел за руль «Опеля», Виктор, изображающий экспедитора в звании унтера — рядом в кабину. Сухов и Верещагин, молодые парни, похожие друг на друга, словно близнецы, забрались в кузов, прикрыв куском брезента ручной пулемет «МГ–34».

Диверсанты заняли обычные места в «Ситроене» — Валуев за рулём, я на подхвате, Альбиков и Алькорта сзади под тентом. Заурчали моторы, и мы тронулись в путь, оставляя позади бурлящую, несмотря на ночное время, Вороновку — на поле, где сели истребители, красноармейцы под руководством Кудрявцева готовились к приёмке бомбардировщиков «ТБ–3».

Глава 5

11 сентября 1941 года

День второй, ночь

Валуев на «Ситроене» шел первым, его машина скользила по едва заметной в синем свете приглушенных фар полевой дороге, как призрак. Мы то ныряли в глубокие овраги, где колеса вязли по ступицы в сыром песке, то карабкались по крутым взгоркам, с которых открывались безжизненные просторы спящей степи. Ветер свистел в щелях кабины, неся с собой запахи полыни, холодной земли и далекого дыма. Я напряженно всматривался вперед, но, как ни старался, ничего не видел в темноте. Алькорта, сидевший сзади, периодически высовывал голову из–под тента, прислушиваясь к работе двигателя. Видимо капризный карбюратор не давал покоя. Хуршед тоже вылезал наружу со стороны водителя, но делал это с закрытыми глазами, задерживая дыхание — он словно пропускал через себя тьму, выискивая в ней малейшую угрозу.

Мы ехали несколько часов, изредка делая пятиминутные остановки. Внезапно за одним из поворотов, недалеко от небольшой рощицы, Валуев резко затормозил. Впереди, метрах в тридцати, угадывались очертания легкового автомобиля. Он стоял на обочине, неестественно накренившись. Рядом ни души.

— «Хорьх–901», — безошибочно определил Алькорта, высунувшись из кузова чуть ли не по пояс.

— Игорь, глянь, что там такое! — скомандовал Валуев. — Остальные — наготове.

Я вышел и осторожно двинулся к одинокому автомобилю, держа руку на заткнутом сзади за ремень «Нагане». Услышав шум подъехавших автомобилей, из «Хорьха» вылезли две фигуры. Один — высокий и худой, второй — чуть ниже ростом и поплотнее.

Лунный свет упал на их лица, и мое сердце резко и гулко ударило в грудную клетку. Я узнал их — худого оберлейтенанта Трумпа и полковника главного штаба Люфтваффе фон Штайнера. Ну, надо же — какие люди и без охраны? И снова в полночь, тенденция, однако. Как они здесь очутились, они же приехали на аэродром за десять минут до налета армады бомбардировщиков?

Трумп, увидев меня и тоже узнав, буквально воспрял духом. Его лицо расплылось в улыбке облегчения.

— Лейтенант Шульц! Donnerwetter! Да это просто удача! Вы не представляете, в какой переделке мы оказались!

— Херр оберлейтенант? Херр оберст? Что вы здесь делаете? — спросил я, усиленно делая вид, что тоже крайне удивлен этой встречей. Хотя… я реально был удивлен!

— Это было ужасно! Мы живы только божьим попущением! — запричитал Трумп. — Только чудом мы унесли ноги из гееены огненной, разверзшейся на аэродроме! Вы уже слышали об этом случае? Ночью, сразу после того, как вы столь любезно проводили нас до поста фельджандармов, русские нанесли по стоянкам самолетов удар чудовищной силы и разнесли всё в клочья! В налёте участвовало не менее тысячи огромных русских бомбардировщиков! Нас с полковником спасло, что мы не успели устроиться на ночлег и только подъехали к предназначенной нам палатке. Поэтому смогли запрыгнуть в машину и скрыться в лесу, как только упали первые бомбы. Мы ехали всю ночь, и весь день после полудня, надеясь добраться до своих… и вот! Мотор этого чертова «Хорьха», перегревающийся с самого утра, сейчас окончательно сдох!

Он захлебывался словами, рассказывая о кошмарном налете, о разбегающихся в панике «небесных нибелунгах», о том, как они блуждали по степи, как сидели несколько часов в какой–то роще, скрываясь от русских танковых патрулей. Фон Штайнер молчал, и его молчание было красноречивее соплей оберлейтенанта — оберст был напуган и подавлен.

Ситуация стала мне понятной — эти тыловые крысы банально обосрались при налёте «ТБ–3» — у страха глаза велики — Трумп насчитал тысячу русских бомбардировщиков, хотя их было чуть меньше сорока. И позорно сбежали, спасая свои шкуры, даже не попытавшись оказать помощь раненым или, как подобает офицерам, организовать управление выжившими. И им несказанно повезло, что их не намотали на траки танкисты рейдовых отрядов «группы Глеймана».

Однако, слушая эту истерику, я только молча кивал, делая сочувственное лицо. В темноте за моей спиной послышались еле слышные шаги. Валуев и Ерке, безмолвные, как тени, приблизились и замерли рядом, вслушиваясь в сбивчивую речь оберлейтенанта. Я уловил в их позах напряженную готовность к активным действиям.

— Прошу вас, Шульц, помогите выбраться к своим! Мы заблудились в этой проклятой русской пустыне, — внезапно подал голос оберст фон Штайнер и дрожащей рукой показал на степь.

В следующее мгновение Валуев, как тигр, сделал стремительный бросок. Его мощная фигура промелькнула в лунном свете без единого звука. Кулак вполсилы, только чтобы оглушить, врезался в челюсть полковника. А когда того откинуло на пыльный борт «Хорьха», сержант ловко завернул руки офицера за спину. Оберст попытался заорать и вырваться из захвата, но из его горла вырвался лишь какой–то жалкий клёкот. Петр, фыркнув от смеха, придавил его к машине, лишая всякой возможности сопротивляться.

Я, увидев начало атаки Валуева, среагировал мгновенно. Пока Трумп, остолбенев, таращился на то, как его спутнику бьют по морде, я нанес оберлейтенанту короткий, точный удар в солнечное сплетение. Воздух с хрипом вырвался из его легких, глаза полезли на лоб от боли и непонимания. Он сложился пополам, и я, не давая опомниться, резко пробил ногой в бочину. В тощем теле авиатехника что–то хрустнуло, он пару раз дернулся и затих, лежа лицом вниз в дорожной пыли.

Ерке, не теряя ни секунды, быстрыми движениями сдернул с оберлейтенанта ремень с кобурой, и связал запястья офицерика его же портупеей, применив какой–то сложный узел.

— Ценная добыча, Петя, не спорю, — прошипел Вадим, повторяя операцию с ремнем на руках фон Штайнера, — но ведь у нас задание! Нам нельзя светиться! Теперь эти два «пассажира» у нас на шее повиснут!

— Мозги полковника Люфтваффе в штабе фронта на вес золота будут, — хрипло ответил Валуев, все еще прижимая к борту «Хорьха» скрипевшего зубами от бессильной ярости немца. — Жаль было упускать! К тому же они Игоря узнали, попросили помощи. И если бы он отказал, наша легенда прикрытия полетела бы ко всем чертям! Так что… захватить их — единственное оптимальное решение. Свяжем покрепче, засунем в рот кляпы — и в кузов под брезент. Сухов с Верещагиным присмотрят. Разберёмся с ними на обратном пути.

Объяснение Пети было простым и логичным. Я кивнул, соглашаясь. Адреналин еще кипел в крови, заставляя сердце биться чаще. Запах пота и страха от двух немцев смешивался с ароматом степной полыни.

— Was ist das? Verrat? — попытался выкрикнуть Трумп, но Ерке уже засовывал ему в рот скрученный в тугой комок его же собственный носовой платок.

Мы быстро и слаженно, работая как хорошо смазанный механизм, перетащили обездвиженных и обезоруженных офицеров к «Опель–Блитц». Сухов и Верещагин, поняв все без слов, приняли «груз», уложили немцев на дно кузова и накрыли брезентом.

— Алькорта, глянь, что там с «Хорьхом»! — велел Валуев, окидывая взглядом местность, — Может удастся его с толкача завести? Не оставлять же немцам такую машинку.

Хосеб спокойно кивнул, достал сумку с инструментами и подошел к капоту «Хорьха». Через несколько минут он захлопнул крышку капота, вытер руки ветошью и отрицательно помотал головой.

— Движок стуканул, — доложил баск. — Нужен капитальный ремонт. Им радиатор где–то пробило, и водичка из системы охлаждения потихоньку выливалась. А они перегрев игнорировали и гнали машинку на большой скорости.

— Тогда забирайте из салона их сумки и портфели и откатывайте «Хорьх» подальше в сторону! — скомандовал Валуев. — Пора валить. Место здесь нехорошее, задерживаться нельзя.

Мы снова пустились в путь. Но теперь я более–менее видел окружающую местность при свете яркого месяца. Воздух стал еще холоднее. Степь понемногу меняла свой характер — ровные участки стали сменяться невысокими, поросшими кустарником холмами, в ложбинах между которыми белели шапки тумана.

Около трех часов ночи, когда небо немного посерело, хотя до рассвета оставалось еще прилично, Валуев плавно затормозил и аккуратно съехал с дороги прямо в поле. Проехав по нему около пятисот метров, сержант поставил пикап за очередным холмиком и заглушил двигатель. Ерке на «Опеле» повторил наш маневр.

Мы вышли из автомобилей и прислушались. Тишина, наступившая после рокота моторов, была оглушительной. Из нее стали проступать ночные звуки — далекий крик ночной птицы, стрекот цикад, шелест ветра в сухой траве.

— Чуешь? — шепотом спросил Валуев у подошедшего Ерке.

Я втянул носом воздух. Сквозь «ароматы» бензинового выхлопа, пыли и полыни явственно проступал новый запах — угольной гари, машинного масла и чего–то едкого, химического, чем пропитывают шпалы.

— Железная дорога где–то рядом, — так же тихо ответил Ерке.

— И не просто дорога. Чуть дальше, в километре от нас, должен быть тот самый разъезд номер сорок семь. Мы почти у цели. Дальше пойдем пешком, осмотрим окрестности, — решил Валуев. — Хуршед, остаешься с машинами. Держи ухо востро. Игорь, иди первым. Ерке и Алькорта, за ним.

Вадим, хоть и являлся номинальным командиром объединенной разведгруппы, благоразумно не стал спорить с Валуевым и «качать» права, выясняя, кто из них главнее. Насколько я успел понять, Ерке, хоть и являлся профессиональным разведчиком, большую часть своей службы провел в штабах Южного фронта и 12–й армии, на должности аналитика, и полевой работой не занимался — пойти на такой шаг его заставили чрезвычайные обстоятельства — попадание в окружение. Вообще–то, формально Вадим и Петр были равны — специальное звание «сержант государственной безопасности» условно соответствовало воинскому званию лейтенант РККА.

Мы оставили машины у подножия холма и осторожно взобрались на его вершину. Здесь запахи железной дороги стали явственнее. И к ним добавился сладковатый, неприятный запах разлагающихся трупов — видимо, неподалеку лежали неубранные тела убитых животных или людей.

Валуев поднял руку, призывая к абсолютной тишине. Мы залегли на самой «макушке» холма, за густыми зарослями терновника. Пресловутое «пространственное мышление» Пети не подвело и на этот раз, — он четко вывел нас на самую лучшую точку для наблюдения за объектом. Перед нами открылась шикарная панорама, с обзором на двести семьдесят градусов, освещенная лунным светом. Разъезд №47 находился от нас в восьмистах метрах. Небольшая станционная постройка из темного, почерневшего от времени кирпича с провалившейся кое–где крышей. Рядом длинный деревянный сарай, скорее всего, бывший склад. Возле убогих строений протянулись четыре параллельные ветки железнодорожных путей, сливающиеся за «стрелками» и семафором в одну колею. На одной из веток стоял небольшой эшелон — паровоз и пять грузовых вагонов.

— Похоже, что боеприпасы сюда немцы привозят составами по «железке», а потом перегружают на грузовики, — сказал Вадим, жадно разглядывая «картинку».

— Нет, они и дальше везут боеприпасы в вагонах! — возразил Валуев. — За кирпичным домиком — боковая «жэ–дэ» ветка. Уходит отсюда на север.

— Именно там и должна находиться заброшенная шахта! — кивнул Ерке. — Только этой отдельной ветки к шахте на карте не было!

— Видать, немцы ее для своих нужд недавно построили! — пожал могучими плечами Валуев. — Это сильно упрощает им логистику. Мне другое интересно: а как они ящики со снарядами из штреков на поверхность тягают? Не пердячим ведь паром? Для этого они слишком ленивы.

— Мне это тоже интересно… — после небольшой паузы, сказал Ерке. — По моим сведениям, шахта заброшена еще до революции, так что любое оборудование уже бы сгнило.

— Если там не вертикальный шурф с подъемником для вагонеток, типа большого лифта, а наклонная штольня, то особые механизмы и не нужны — если по штольне проложить рельсы, то можно катать туда–сюда легкие платформы, типа дрезин. Два человека легко могут передвигать таким способом груз, весом до тонны! — неожиданно выдал нам информационный «блок» Алькорта.

— Откуда такие познания? — удивленно спросил я.

— Эускади — горная страна, у нас каждый четвертый — шахтер, — ответил Хосеб. — Мой старший брат был горным инженером, пока его франкисты не расстреляли.

Несмотря на глухую ночь, жизнь на разъезде кипела. На путях и возле эшелона копошились крошечные фигурки людей. Горели тусклые электрические фонари, установленные на временных столбах. Слышался отдаленный лязг железа, скрежет, команды.

— Вижу три тяжелых зенитки. Калибром восемьдесят восемь, — сообщил Валуев, не отрывая от глаз трофейный немецкий бинокль. — Две по флангам, одна за сараем. Расчеты на местах.

— И пулеметы по периметру, — добавил Ерке, — «МГ–34», не меньше четырех огневых точек. Серьезно они здесь обосновались. Если на разъезде такая охрана, то что на самом складе?

— Поедем, да проверим! — предложил Валуев. — Автомобильная дорога к шахте идет левее, огибает вот те холмы. А мы зайдем с другой стороны, сделаем большой крюк, чтобы шум моторов не услышали.

— Хорошо, поехали! Здесь мы увидели достаточно, — согласился Вадим, вставая и машинально отряхивая колени.

— Куда ты встал, hijo de puta! — рявкнул Алькорта, хватая Ерке за штаны и валя его на землю одним рывком. — Восток у нас за спиной, тебя на фоне светлеющего неба отлично видно!

— Простите, — немного испуганно пробурчал Ерке. — Не подумал…

— Ладно, пошли обратно… — сказал Петя. — Вы топайте к машинам и там меня ждите. А я схожу и посмотрю, откуда этот мерзкий трупный запашок исходит. Вон там, сбоку, какой–то овражек виднеется.

Мы отползли с вершины холма и стали осторожно спускаться вниз, а сержант, пригнувшись, скользнул куда–то в сторону. Ждать его у грузовиков пришлось довольно долго, минут пятнадцать. Он, как всегда бесшумно, вышел из–за кустов и тяжело навалился на капот «Ситроена», словно в одночасье лишился сил.

— Это наши там… лежат, — скрипнул зубами Петя. — Красноармейцы. Убитые. Много. Почти двести человек. Судя по отсутствию ремней и любого другого снаряжения — пленные. Видимо их использовали при строительстве новой ветки к шахте, а потом расстреляли за ненадобностью. Косили из пулеметов — на телах множественные пулевые отверстия.

— Суки… — я тоже скрипнул зубами, с трудом сдерживая ярость. — Я давно понял: немцы — не люди, а двуногие твари.

— Кажется, теперь я начинаю догадываться, почему ты всех встречных «гансов» и «фрицев» режешь, как скот, — сказал Валуев. — Ладно, я уже отдышался, поехали, посмотрим на сам склад.

Мы сделали по степи, прямо по бездорожью, большой крюк и приехали к шахте со стороны, противоположной железной дороге. Холмики здесь оказались более высокими и с крутыми склонами. Вероятней всего это были древние курганы. Мы снова тем же составом, вчетвером, поднялись на вершину.

Солнце уже окрасило «нежным светом» стены… Нет, вот как раз стен здесь не было — территория размерами, примерно, триста на четыреста метров была огорожена тремя рядами колючей проволоки. За «колючкой» тянулась изломанная линия траншей, усиленных в узловых точках пулеметными ДЗОТами. Далее, в глубоких капонирах стояли многочисленные зенитки — вперемешку легкие «Флак–38» и тяжелые «Флак–37». Где–то три десятка легких и десяток тяжелых.

Поблескивающая под светом предрассветного солнца железнодорожная колея тянулась от разъезда №47 и уходила, как мне показалось, прямо в большую дырку в земле. Но это была оптическая иллюзия — проморгавшись, я увидел, что вход в штольню, как верно предположил Алькорта, находится на склоне низкого, но очень широкого холма.

По обе стороны от «железки» виднелись вытоптанные прямоугольные площадки — скорее всего на них парковались грузовики для погрузки боеприпасов, которые выкатывали из штольни на дрезинах или чём–то похожем.

Я дотошно, буквально по миллиметру, изучал систему обороны. Все было продумано до мелочей. Подступы к складу простреливались насквозь. Любую попытку атаки с воздуха или с земли встретил бы шквальный перекрестный огонь. Полковник Шмидт не солгал. Это была настоящая крепость.

— Втихаря близко не подобраться, ни ночью, ни днем, — мрачно констатировал Валуев, зарисовав схему расположения траншей и капониров орудий ПВО. — А штурмовать — только зря людей положить.

— Если «группа Глеймана» всей мощью навалится, с получасовой артподготовкой из всех стволов, то разгрызть этот орешек сможет, — тихо сказал Ерке. — Но полковник прав — овчинка выделки не стоит!

— Единственный шанс проникнуть на объект — использовать придуманную нами «легенду» о посыльных за боеприпасами, — так же тихо ответил я. — Уничтожить подземный склад можно только изнутри!

Валуев несколько минут молча наблюдал за объектом, его лицо в темноте было непроницаемо.

— Ладно, мы увидели достаточно, — наконец произнес он. — Возвращаемся к машинам. Будем готовиться к утреннему визиту, устроим этим ублюдкам веселый денек!

Глава 6

12 сентября 1941 года

День третий, утро

Холодный степной рассвет наступал стремительно. Багровая полоса на востоке быстро размывалась, растворяясь в холодной синеве неба, а длинные, уродливые тени от наших машин съеживались, уползая под колеса. Воздух, еще недавно влажный и прохладный, начал снова наполняться пылью и запахом выхлопных газов, прогретого металла и человеческого пота.

Мы стояли у машин, продрогшие и усталые после бессонной ночи, но взведенные, как пружины. Предстояло самое опасное — влезть прямо в пасть к зверю.

— Какой план товарищи? — машинально потирая бок и морщась при этом от боли в сломанных ребрах, спросил Вадим. — Думаю, что всем отрядом ехать на склад не стоит. Кого–то нужно оставить для подстраховки. Ну и сообщить командованию, если… мы провалимся.

— Предлагаю следующее: на склад отправятся двое: лейтенант Ерке за рулем в роли водителя–ефрейтора, и Игорь — в роли экспедитора лейтенанта Дитриха Шульца. Они единственные из нас, кто может свободно контактировать с немчурой. А делать им это придется довольно долго и плотно, — тихим, но четким голосом произнес Валуев, обводя нас взглядом. — Они поедут на «Опеле», а «Ситроен» остается. На него нет ни документов, ни легенды, рисковать не стоит. Мы вернемся на тот холм, с которого обозревали территорию склада на рассвете. И обеспечим наблюдение и прикрытие. Если начнется заварушка, то три пулемета и снайперка могут серьезно сократить количество вражеских голов.

— Да вас же снесут зенитками через тридцать секунд после того, как вы себя обнаружите! — я сжал зубы, понимая, что Петя, фактически, хочет пожертвовать собой ради слабой надежды спасти нас.

— На войне бывает всякое… — Валуев посмотрел мне в глаза. — Ты о своей безопасности думал, когда в июне атаковал с тыла немецкий взвод, который меня и Хуршеда в чистом поле огнем прижал?

Альбиков кивнул с самым серьезным видом и добавил русскую поговорку, чего я от него не ожидал:

— Долг платежом красен, Игорь!

= Артамонов и Алькорта останутся у пикапа. И если нас накроют, прыгают в машину и дают по газам. Командование обязательно должно узнать раздобытые нами сведения об этом складе! — приказал Валуев. — Хосеб, не смотри на меня так! Это приказ! Вывезешь к своим схему укреплений артсклада, пацана и пленных!

— Я вам не пацан, я красноармеец! — немедленно взвился Артамонов.

— Витя, заткнись! — тихо произнес Ерке. — Сержант верно решил! У тебя будет отдельное задание — изучи документы из портфелей пленных. Наверняка у полковника найдется что–то интересное — я его удостоверение глянул — он из главного штаба Люфтваффе. Судя по командировочному предписанию, послан сюда для контроля логистики.

— Кстати, о пленных… — Валуев повернулся к молчаливой паре бойцов. — Парни, перенесите их в «Строен». И их чемоданы и портфели не забудьте. Проверьте, чтобы в кузове грузовика ничего компрометирующего не осталось!

Сухов и Верещагин, не произнеся ни слова, занялись перегрузкой связанных Трумпа и Штайнера.

Я бросился им помогать. Тела пленных офицеров были тяжелыми и обмякшими. Вытаскивая их из–под тента «Опеля–Блитц», я невольно почувствовал исходящий от оберста запах дорогого одеколона, смешанный с вонью мочи и пота, — тыловая крыса обоссалась от страха.

И в тот момент, когда я уже собирался захлопнуть задний борт кузова «Ситроена», оттуда донесся странный, тихий, но отчетливый звук. Какое–то металлическое дребезжание. Все замерли, напрягшись от неожиданности.

— Это, мать вашу, что еще такое? — прошипел Валуев, настороженно оглядываясь по сторонам.

Звук не прекращался. Он доносился из одного из немецких чемоданов. Дребезжащий, назойливый, он казался невероятно громким в утренней тишине степи.

— Хосеб, проверь! — приказал Петя, и Алькорта осторожно щелкнул замками на массивном чемодане. Судя по дорогой кожаной обивке, чемодан принадлежал оберсту.

Звук стал громче и звонче. Мы увидели аккуратно уложенные бриджи, белье, туалетные принадлежности… и среди всего этого — обычные, ничем не примечательные металлические часы–будильник, размером с детский кулачок. Они лежали на шелковых панталонах и мелко–мелко вибрировали, издавая тот самый дребезжащий звук. Красная стрелка застыла на цифре «семь».

— Будильник, — без эмоций констатировал Алькорта. — Похоже, что полковник любит вставать вовремя, чтобы не опаздывать на службу.

Он взял часы, нащупал сбоку крохотный рычажок и нажал ее. Дребезжание прекратилось.

— Артамонов! — повернулся к красноармейцу Ерке. — Немедленно займись вещичками немцев. Переверни чемоданы вверх дном — чтобы больше таких сюрпризов не было! Представляю, что бы случилось, сработай эти часы во время наших ночных перемещений…

— Я всё понял, товарищ лейтенант, — сказал Виктор, подходя ближе. Его умное лицо было серьезным и сосредоточенным.

— Но твоя основная задача — разобраться с документами! — Вадим взял портфель фон Штайнера и сунул его в руки красноармейцу. — Пока мы там, у немцев, ты будешь тут нашим главным аналитиком. Изучи все бумаги, что найдешь. Штабной оберст — важная птица. Всё, что покажется важным — сразу запоминай или записывай. Не подведи, Витя!

— Так точно, товарищ лейтенант! — глаза Артамонова загорелись азартом исследователя. — Разберу и рассортирую.

— Остальные — по местам! — скомандовал Ерке. — У нас мало времени. Игорь, садись в грузовик.

— Пионер, ты там особо не геройствуй! — буркнул мне на ухо Петя. — Была бы моя воля, я бы тебя туда не пустил. Но ты чуть ли не единственный, кто может с немцами на равных болтать, — и добавил чуть громче: — Вадим, Игорь, будьте осторожны. Ваша цель — разведка. Разнюхали и сразу на выход.

Мы с Вадимом кивнули, еще раз проверили оружие (я вдобавок к висящему на поясе в кобуре «Парабеллуму» сунул в карманы бриджей трофейный «Браунинг Хай Пауэр» и запасной магазин к нему), и забрались в кабину «Опеля–Блитц». Вадим сел за руль, я — на пассажирское сиденье. Сердце билось часто–часто, но не от страха, эмоции были отключены, а от прилива чудовищной волны адреналина. Сознание пятидесятилетнего инженера воспринимало ситуацию как сложную техническую задачу, а юное тело реагировало по–своему.

Мотор заурчал, и «Опель» тронулся, оставляя позади наших товарищей, быстро растворившихся в светлой утренней дымке.

Дорога к разъезду №47 оказалась на удивление хорошей — немцы, видимо, уже успели ее укатать. Мы ехали молча, каждый погруженный в свои мысли. Чем ближе мы подъезжали к цели, тем сильнее становился запах угольной гари и креозота. Вскоре за холмами показались тусклые огни и смутные очертания построек разъезда. Вадим сбросил скорость.

— Ну, что, «герр лейтенант», понеслась п…да по кочкам? — громко, с ярко выраженной иронией, произнес Вадим. Я усмехнулся — и откуда только «интеллигентный штабной аналитик» такое выражение узнал?

— Понеслась, «ефрейтор», — криво улыбнулся я.

У первого шлагбаума, перекрывавшего въезд на территорию разъезда, стоял небольшой пост — всего двое часовых в касках, с винтовками «Маузер–98к» на плече. Один из них, ефрейтор, поднял руку, сигналя остановиться, словно мы не видели шлагбаума. Вадим плавно затормозил.

Часовой подошел к моему окну. Его лицо было хмурым и сонным. Я молча, с видом превосходства, протянул ему свой зольдбух. Он взял удостоверение, прочитал, посмотрел на меня, потом снова на документ, потом снова на меня.

— Цель визита, герр лейтенант? — его голос был хриплым от утренней прохлады или недосыпа.

— Получение боезапаса для боевой группы первого полка двадцать пятой моторизованной дивизии, — отчеканил я с легкой пренебрежительной интонацией фронтового офицера к тыловой крысе, пытающейся казаться важной. — Мы едем на артсклад, ефрейтор. Гнали всю ночь по этим сраным русским полям. Мы измотаны, мы торопимся. Вчера весь день отбивали атаки русских свиней, израсходовали почти все снаряды и патроны. Нас ждут боевые товарищи.

— Простите, герр лейтенант, — смутился часовой, возвращая зольдбух. — Я слышал, что русские высадили большой десант у нас в тылу.

— Так и есть, ефрейтор, — с видом утомленного тупостью собеседника «бравого бойца», ответил я. — Их чрезвычайно много и они лезут в каждую щель.

— Ходят слухи… — ефрейтор понизил голос до конфиденциального. — Что эти русские десантники–диверсанты ездят по окрестностям на тяжелых танках. И уже уничтожили множество наших тыловых объектов — топливный склад в Калиновке и ремонтные мастерские в Вербовом.

Я почувствовал, как Вадим рядом едва слышно фыркнул от сдерживаемого смеха. Я тоже едва сдержался, чтобы не заржать в голос: фраза «диверсанты на танках» являлась чистейшей воды оксюмороном, порождением панических солдатских сплетен. Но ответил я максимально сухо, улыбнувшись лишь кончиками губ, изображая презрительное недоверие.

— На танках? Вы, ефрейтор, видимо, перебрали вчера шнапса? Какие танки в глубоком тылу? Это же абсурд.

Часовой смущенно пожал плечами.

— Так говорят, герр лейтенант. Может, никаких танков и нет, но командование приказало удвоить бдительность. В общем, будьте осторожны в пути.

— Спасибо за предупреждение, — сухо кивнул я. — Наш полк наведет порядок, разгонит этих ублюдков по их норам! Так можно уже наконец проехать?

Часовой отдал честь и махнул рукой своему напарнику у будки. Тот поднял шлагбаум. Мы тронулись, оставляя позади пост. Я почувствовал, как по спине стекает холодный пот. Первый рубеж пройден, но он был самым легким.

Дальше дорога повела нас мимо разъезда. При дневном свете он выглядел еще более убого: почерневшее кирпичное здание с забитыми досками окнами, покосившийся деревянный сарай, ржавые рельсы. Но жизнь здесь кипела. У стоявшего на путях состава сновали фигуры немецких солдат и каких–то расхристанных людей, в которых я через пару секунд опознал пленных красноармейцев. Видимо, военнопленных фашисты использовали на погрузочных работах. Слышались команды, лязг железа. Я скрипнул зубами от накатившей волны ярости, но промолчал. Мы проехали мимо, свернули на боковую дорогу и покатили по ней в сторону бывшей соляной шахты.

Вскоре впереди выросла ограда из колючей проволоки в три ряда и настоящий КПП — весьма серьезный, с несколькими ДЗОТами, из амбразур которых торчали стволы пулеметов «МГ–34». Подходы к нему простреливались перекрестным огнем из четырех, как минимум, огневых точек.

Здесь процедура проверки заняла больше времени. Нас заставили выйти из машины, и проверили документы у обоих, в том числе путевой лист и накладную. Я спокойно стоял, облокотившись на капот, и с презрением наблюдал за этой суетой, всем видом показывая, как фронтовому офицеру всё это противно. Наконец нас пропустили, и мы въехали на территорию склада.

Вадим, следуя указаниям дежурного, медленно подъехал к одной из прямоугольных погрузочных площадок, расположенных прямо у рельсового пути, ведущего в черный зев штольни. Рядом стояло еще несколько грузовиков — «Опелей» и «Татр». Ерке заглушил мотор, и мы вылезли из кабины, делая вид, что наслаждаемся свежим утренним воздухом.

— Ну, вот мы и добрались, — тихо пробормотал Вадим, осматриваясь. — Так вот ты какое, логово…

Теперь у нас было время рассмотреть «крепость» изнутри. Картина, открывшаяся нам, была одновременно впечатляющей и удручающей. Первым делом я заметил, что железнодорожный путь здесь состоял не из двух, а из четырех рельсов — внутри колеи стандартной ширины, на тех же шпалах лежали еще два рельса, потоньше. Все они были новыми, блестящими. Загадка раскрылась очень быстро — на наших глазах из штольни медленно выкатилась небольшая, груженая ящиками платформа. Ее толкали сзади, упираясь плечами, четверо военнопленных в замызганных гимнастерках. Стало понятно, что основной путь предназначен для прибывающих эшелонов, а второй, узкий — для доставки боеприпасов с глубины для погрузки на автомобили.

Слева и справа от нас, в глубоких капонирах под маскировочными сетями стояли зенитки. Мне сначала показалось, что их раза в два больше, чем мы заметили с наблюдательного пункта на холме. 20–мм стволы ближайшей «Флак–38» оказались направлены прямо на нас. Ее расчет из пяти человек лениво курил рядом, поглядывая вокруг с безразличным любопытством. Чуть дальше виднелся длинный ствол грозной «Acht–acht» — «Флак–37». Огневые позиции были спланированы блестяще — они могли вести огонь в любом направлении. Даже если бы мы с Вадимом прямо сейчас попытались прорваться к входу на шахту, нас бы нашинковали в считанные секунды из двух десятков стволов. Тем более, что у самого зева тоннеля были расположены два пулеметных гнезда, а сам тоннель перекрывался воротами из «колючки».

По периметру территории тянулись траншеи полного профиля с ДЗОТами через каждые пятьдесят метров. Я мысленно прикинул секторы обстрела, пытаясь найти мертвые зоны, но их просто не было. Для укрытия личного состава от бомбардировки было предусмотрено несколько блиндажей, возле входов в которые стояли часовые.

— Ну что, «ефрейтор», — тихо сказал я по–немецки, — как думаешь, наша группа смогла бы захватить это место?

Вадим, прислонившись к крылу грузовика, мрачно оглядел позиции.

— Тут нужно не менее полнокровного полка пехоты, дивизион тяжелых гаубиц для подавления орудий ПВО и… два часа времени, — так же тихо ответил он, и кивнул в сторону зениток. — Они ведь могут стрелять и по наземным целям. Шрапнелью. Одна такая штука может скосить целую роту. Вывод такой: захватить склад можно, но при этом погибнет половина личного состава. Это будет самоубийство «группы Глеймана».

Я кивнул. Он был прав. Лобовая атака исключалась. Как и воздушный налет. Оставался только один вариант — диверсия изнутри. Но для этого нужно было как–то проникнуть в самое сердце артсклада — в штольню бывшей шахты.

К нам, наконец, подошел «кладовщик» — невысокий, толстый фельдфебель, с «фирменным», вечно недовольным выражением лица типичного каптёрщика. На его груди болталась большая брезентовая сумка, из которой выглядывали краешки накладных.

— Ваши документы, герр лейтенант, — буркнул он, даже не поприветствовав нас, как следует.

Я протянул ему накладную. Он взял ее, внимательно, с прищуром, изучил, достал из сумки рукописный журнал в картонной обложке, сверился с каким–то списком из него.

— Пятьдесят ящиков с винтовочными патронами, двадцать ящиков с ручными гранатами «М–24», — он пробормотал себе под нос. — Понятно. Всё это есть в наличии. Подготовьте машину к загрузке. Вашу платформу подгонят через полчаса — перед вами очередь приехавших за боеприпасами. Ждите.

Он развернулся и, не сказав больше ни слова, зашагал обратно к небольшому домику, возле которого стояли и курили несколько его «коллег».

Мы остались одни. Вадим откинул задний борт «Опеля», убрал подальше лежавший в кузове брезент. Мучительно потянулось время ожидания. Ерке, делая вид, что проверяет крепление тента, тщательно изучал каждую деталь, каждую мелочь: расписание смен караула, количество человек в расчетах зениток, расстояния между огневыми точками, расположение казарм и блиндажей.

Солнце уже полностью поднялось над горизонтом, превратившись в огромный красный шар, висящий в молочно–белой дымке. Стало теплее. Где–то далеко, на востоке, послышался глухой, отдаленный гул артиллерии. Это напомнила о себе линия фронта.

А я, наконец, обратил внимание на наших «соседей» в очереди на погрузку. Рядом стояли три грузовика — «Опель–Блитц», и две «Татры». И вот как раз возле чешских машин топтались крайне необычные личности — солдаты в немецких касках стандартного вида, но одетые в какие–то камуфляжные куртки без воротников… Нет, поправил я сам себя, приглядевшись — не куртки, а блузы — судя по короткой шнуровке на груди, эта деталь обмундирования надевалась через голову. Расцветка у блуз была черно–зелено–коричневой. После этого я разглядел у них на боковинах шлемов небольшие эмблемы: белые щитки с черными зигзагами. А потом увидел квадратные черные петлицы на мундирах, вместо обычных «катушек». Совершенно точно в десяти метрах от меня стояли эсэсовцы.

— Вот те на… Военные электрики… — озадаченно прошептал я.

— Чего? — тихо переспросил Вадим. — Какие еще электрики?

Старого анекдота про «молнии на петлицах» лейтенант, конечно, не знал — он появится только в 90–х годах.

— Рядом с нами — эсэсовцы, — еле шевеля губами, ответил я.

Вадим озадаченно посмотрел на меня. В его глазах читался немой вопрос: «А кто это?» Я как–то упустил тот факт, что в начале войны мало кто из простых советских людей знал об этих упырях. Это позже, когда эсэсовцы покажут свою звериную сущность многочисленными кровавыми преступлениями, их начнут ненавидеть. До такой степени, что перестанут брать в плен, будут убивать на месте, как бешеных псов.

Сейчас эсэсовцы не производили впечатление палачей и убийц — молодые, здоровые парни, «кровь с молоком», в ожидании своего груза они перекидывались пошлыми шуточками и громко смеялись. От этого зрелища меня буквально перекосило, аж пальцы свело от внезапно нахлынувшей ненависти. Первой моей мыслью было — достать «Парабеллум» и перестрелять этих румяных улыбающихся парней, словно мерзких людоедов. Ведь похожие на них танкисты 11–й танковой дивизии Вермахта, такие же здоровые смешливые чумазые парни, в июне передавили гусеницами танков раненых детей комсостава — сэкономили патроны. Рука сама полезла в карман бриджей и потянула из него «Браунинг». Тринадцать патронов в магазине… Да я вас всех тут положу, суки…

Вадим, оглянувшись, увидел мое перекошенное лицо, шагнул ко мне и крепко схватил за предплечье, не давая достать оружие.

— Игорь, что с тобой? — свистящим от напряжения шепотом спросил Ерке. — Ты что задумал?

Черт! Нельзя стрелять… У нас же задание! Я немного успокоился и вытащил руку из кармана, тыльной стороной ладони вытерев внезапно выступивший на лбу пот. Второй мыслью было подойти к эсэсовцам, завести с ними пустяшный разговор и в его ходе выяснить: какое у них подразделение и где они размещаются. А после приехать «в гости» на броне «тридцатьчетверки» в составе рейдовой группы.

Но пришлось отвергнуть и эту «светлую» идею — офицеры Вермахта презирали эсэсовцев, даже бойцов «Ваффен–СС», и сам факт дружеского общения мог бросить тень на нашу легенду прикрытия.

Скрипнув зубами, я отвернулся от хохочущих упырей и стал смотреть на вход в штольню. Оттуда как раз появилась очередная грузовая платформа с патронными ящиками, толкаемая четверкой пленных красноармейцев.

— Вадим, это ты? Господи, Вадим!

Голос, сорванный, сиплый от нечеловеческой усталости, прозвучал как выстрел. Один из пленных, толкавших платформу, внезапно замер, уставившись на Ерке. Это был худой, как скелет, обтянутый кожей, человек в грязной, порванной гимнастерке без знаков различия. Его глаза, невероятно огромные на исхудавшем лице, расширились от удивления.

Лейтенант Ерке остолбенел. Его лицо побелело, рука непроизвольно дрогнула, потянувшись к кобуре. В его глазах мелькнули ужас и растерянность — смертельно опасный коктейль.

Немецкий ефрейтор, надзиравший за погрузкой, лениво опиравшийся на свой «Маузер–98к», насторожился и выпрямился.

— Was ist los? Zurückbleiben! — крикнул он пленному.

Но тот уже не слышал. С рыданием, похожим на предсмертный хрип, он бросился через площадку к Вадиму.

Я рванулся с места, перерезая ему путь. Моё тело среагировало само. Подножка была точной и жёсткой. Пленный, не ожидавший нападения, грузно шлёпнулся на пыльную землю, сильно ударившись грудью и головой. Я мгновенно навалился на него сверху, одной коленкой придавив спину, а другой — заломив ему руку за спину так, что кости хрустнули. Он застонал от боли и шока.

Я нагнулся к его уху, и прошипел на русском:

— Молчи, дурак! Мы свои! Мы здесь по заданию! Сорвёшь прикрытие — умрёшь сам и убьёшь нас всех! Лежи и не двигайся! Понял?

Тело подо мной обмякло, но уже не от борьбы, а от потрясения. Тихий, прерывистый всхлип был мне ответом.

В следующее мгновение я уже орал, вскочив на ноги и отпихивая пленного пинком сапога в сторону:

— Was fällt dir ein, du russische Schwein! Ты хотел напасть на офицера? Я прикончу тебя! Где конвоир?

Потом я нашел глазами ефрейтора, и заорал уже на него, брызгая слюной:

— Ефрейтор! Почему вы не держите этих паразитов под контролем?

Конвоир, ошарашенный всем происходящим, проблеял:

— Простите, господин лейтенант! Этот отродье взбесилось! — Он подскочил и ударил прикладом уже лежащего человека. — Лежать, ублюдок!

На шум вальяжно подошел фельдфебель–кладовщик. Его лицо выражало крайнее раздражение.

— Ну, что здесь опять происходит? Кто посмел помешать процессу погрузки?

Я повернулся к нему, всем видом изображая брезгливое недоумение фронтовика, которого посмели оскорбить тыловые крысы.

— Этот идиот не может держать в узде своих ублюдков! — я указал пальцем на ефрейтора, который от такого обвинения вытянулся в струнку. — Один из грузчиков попытался напасть на меня! Если вы не можете поддерживать дисциплину, я пожалуюсь коменданту пункта!

Фельдфебель, для которого жалоба какого–то проезжего лейтенанта была сущим пустяком, скривил губы, но все же попытался оправдаться.

— Успокойтесь, герр лейтенант. Эта погань иногда сходит с ума и бросается на конвой. Они просто животные — у большинства отсутствует инстинкт самосохранения. Нападавший будет наказан!

Он обернулся к ефрейтору.

— Пристрели его!

— Jawohl, Herr Feldwebel! — ефрейтор щёлкнул затвором винтовки и как–то буднично, словно проделывал это по десять раз на дню, приставил ствол к затылку несчастного и нажал на спуск. А затем, отвернувшись от убитого, заорал на остальных пленных: — Что встали, твари! Работать!

Красноармейцы, потупив глаза, принялись толкать свою платформу дальше.

Я, в шоке от мгновенной и жестокой расправы, сделал вид, что удовлетворен развязкой конфликта, отряхнув и поправив мундир, отошёл к грузовику, где Вадим, всё ещё бледный, но взявший себя в руки, делал вид, что проверяет крепление тента. Его руки слегка дрожали.

— Verdammte Russen! — громко, для окружающих, сказал я. — Ненавижу этих недолюдей.

Стоявший у соседнего грузовика эсэсовец весело улыбнулся мне и показал большой палец. Я с невероятным трудом удержался от того, чтобы выхватить «Браунинг» и выстрелить этому гаду прямо в веснушчатую харю. А потом перестрелять еще пару десятков мерзких двуногих тварей, начиная с фельдфебеля и ефрейтора.

Минут через десять наступила и наша очередь — к нашему «Опелю» подкатила платформа с грузом. Двое других пленных, под присмотром того же ефрейтора, молча, с отрешёнными лицами начали затаскивать ящики с патронами и гранатами в кузов. Я, как и полагается офицеру Вермахта, стоял рядом, даже не глядя на погрузку. А Вадим занялся распределением груза под тентом. Когда последний ящик встал на место, я расписался в накладной у фельдфебеля.

— Всего хорошего, герр лейтенант, — доброжелательно сказал он.

— Danke, — сухо кивнул я, и мы с Вадимом забрались в кабину.

Медленно, чтобы не вызывать подозрений, тронулись к КПП. Я смотрел в боковое зеркало. Тело казненного красноармейца постепенно закрылось клубами пыли. В груди снова начала подниматься волна ненависти. Я мысленно поклялся, что не успокоюсь, пока последняя фашистская нечисть не сгинет в безымянной могиле.

Процедура выезда заняла меньше времени. Часовые проверили накладную, сверили печать, подняли шлагбаум. Колючая проволока, ДЗОТы, зенитки остались позади. Мы выехали на укатанную грунтовую дорогу и, не прибавляя скорости, пока не скрылись из зоны прямой видимости поста, покатили обратно к разъезду.

В кабине висело тяжёлое, давящее молчание. Только рокот мотора нарушал тишину.

— Кто это был? — наконец, тихо спросил я, не глядя на Вадима.

Он вздрогнул, словно очнувшись от сна.

— Коля… Николай Семёнов. Мы вместе в разведшколе учились. Служили потом в штабе фронта… Я думал, он погиб под Уманью…

Голос у него срывался. Он сжал обод руля с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Игорь… это всё… это было… чудовищно. Он его вот так просто пристрелил… Словно высморкался! Я теперь этих вонючих упырей буду стрелять без разбора… Всех! Неважно, кем он был, рабочим или крестьянином! Карать! Карать, без пощады!!!

Вадим, давая выход долго сдерживаемым чувствам, беззвучно заплакал, повторяя «Карать, карать!» Слезы текли по его лицу, оставляя на запыленных щеках светлые дорожки.

Мы проехали разъезд, где всё так же кипела какая–то непонятная деятельность, и свернули на едва видимую в поле колею, оставленную нашим грузовиком ночью. Я высунулся из окна, всматриваясь в холмы, ища знакомые силуэты. Вскоре я заметил едва уловимое движение на вершине одного из курганов — кто–то быстро махнул рукой. Через пару минут мы подъехали к «Ситроену», аккуратно загнанному в лощину между двумя холмами и замаскированному охапками срезанной степной полыни. Рядом, в тени, спали на расстеленном брезенте Сухов и Верещагин, а между ними на сошках стояли два пулемета «МГ–34», со вставленными лентами, готовые к бою. Валуев и Артамонов сидели в сторонке и, кажется, допрашивали оберлейтенанта Трумпа — тот явно что–то рассказывал моим товарищам, размахивая руками.

Мы заглушили мотор. Из кабины «Ситроена» выглянуло встревоженное лицо Алькорты, но сразу скрылось, когда Хосеб опознал приехавших. Валуев поднялся и сделал несколько шагов нам навстречу. Его цепкий взгляд мгновенно оценил наши «сложные» лица.

— Что там произошло? — Пётр поочередно внимательно посмотрел на меня и на Ерке. — Вы оба выглядите, как ожившие покойники. Мы сверху видели, что у вас там какая–то замятня случилась. Я уже хотел огонь из пулеметов открыть, но Хуршед остановил — сказал, что вроде бы конфликт исчерпан и вам ничего не грозит.

Вадим молча отошёл к пикапу, прислонился к крылу и закрыл лицо руками. Его плечи слегка вздрагивали.

— Случилось то, чего мы никак не ждали, — ответил я. — Там, на складе, на погрузке работают наши пленные. Один из них узнал Ерке. Бросился к нему.

Лицо Валуева стало каменным.

— И как выкрутились?

— Я его сбил с ног, обвинил в нападении на офицера, потом наорал на немцев, что они плохо стерегут пленных. А фельдфебель, гнида жирная, велел ефрейтору пристрелить парня. И немец тут же, хладнокровно выстрелил ему в затылок.

Пётр грязно выругался, развернулся и с силой пнул колесо «Опеля». Через несколько секунд сержант успокоился, его напряженная фигура расслабилась.

— Что–нибудь интересное сумели выяснить? — спросил Валуев, поворачиваясь ко мне он, и в его голосе мне послышался звук вынимаемого из ножен клинка.

— Всё подтвердилось, — я виновато развел руками. — Это настоящая крепость. Бомбить — бесполезно и опасно, учитывая мощность «зонтика» ПВО. Штурмовать с земли — самоубийство. Остается только диверсия…

— Ладно, вы свою задачу выполнили, сведения добыли, — кивнул Валуев. — Возьми схему укреплений, которую я ночью нарисовал и внеси коррективы, если надо, пока память свежа. А что делать с этой крепостью, пусть командование решает — Алькорта передал разведданные в штаб фронта и полковнику Глейману. У нас тут тоже новости — я с помощью Артамонова расколол молодого немчика и он много чего интересного про организацию ремонтных работ в Люфтваффе рассказал. Но самое важное — в портфеле оберста Витя нашел карту всех полевых аэродромов третьей воздушной армии, прикрывающей панцергруппу Клейста. На некоторые из них твой отец уже отправил танки и мотопехоту.

В этот момент с холма бесшумно спустился Хуршед. Его смуглое лицо было непроницаемым, но глаза блестели.

— С запада пыль, — коротко доложил он. — Машины. Несколько. Едут в нашу сторону прямо по полю от разъезда. Минут через пять–семь будут здесь. Сбежать не успеем — в степи нас будет видно издалека.

— К бою! — скомандовал Валуев. Сухов и Верещагин мгновенно вскочили, схватив пулеметы. — Ступайте наверх, Хуршед покажет, где вам залечь. Игорь, ты с ним — переводи, что услышишь. Алькорта, будь готов завести пикап. Лейтенант Ерке, приди в себя, и за руль! — его окрик заставил Вадима вздрогнуть и выпрямиться. — Артамонов! Свяжи немца, кляп в рот, и гони его в кузов «Ситроена»! И сам там сядь, посторожи обоих офицеров. Всем тихо! Затаимся, может и пронесёт…

Мы бросились по местам. Я следом за Хуршедом взобрался на вершину холма и залёг в густой, колючей траве. Сержант уже лежал ничком, прильнув к биноклю.

— Приближаются, — беззвучно шевельнул он губами. — Три… нет, четыре. Легковушка и грузовики.

Я присмотрелся. Сквозь густое облако пыли, золотистое в лучах поднимающегося солнца, силуэты машин угадывались с трудом. Но Альбиков, конечно же, оказался прав — минуты через две я отчетливо опознал три «Опеля–Блитц» и «Хорьх–108», армейский внедорожник с открытым верхом. Колонна двигалась не спеша, в кузовах грузовиков покачивались головы солдат в касках. Много — по дюжине в каждом. Всех нам быстро не перебить, даже в упор из трех пулеметов. А если завяжется бой, то его неминуемо услышат на складе — он хоть и расположен в противоположной стороне, но до него всего метров восемьсот.

— Едут точно по нашим следам, их при дневном свете отлично видно, — сквозь зубы процедил Хуршед, не отрываясь от окуляров. — В «Хорьхе» два офицера.

Колонна начала замедляться. «Хорьх» остановился. Один из офицеров встал во весь рост, сдвинул на околыш фуражки запыленные очки–«консервы» и приложил к глазам бинокль. Он смотрел прямо на наш холм. Он не мог видеть автомобили, но что–то в степном пейзаже его насторожило.

Офицер в «Хорьхе» что–то сказал шофёру и показал рукой в нашу сторону. Внедорожник медленно, как подкрадывающийся к добыче хищник, пополз прямо к нам. За ним, перестроившись из колонны в цепь, поползли грузовики. Немцы явно решили проверить подозрительное место.

— Обнаружили, джаляб, кютвераляр… — ледяным голосом констатировал Хуршед. Он отложил бинокль и подтянул к себе свою снайперку.

Внизу, у машин, царила гробовая тишина. Все замерли, затаив дыхание. Я видел, как Валуев неторопливо взводит затвор «ППД», как Ерке, высунувшись в окно кабины, нервно кусает губы, как Артамонов выглядывает из–под тента пикапа, держа в руках немецкую винтовку.

Ситуация висела на волоске. Ещё минута — и немцы увидят нас. Странных «вроде бы своих», но почему–то спрятавшихся рядом с особо охраняемым объектом. Прозвучит первый выстрел, и тогда — бой, погоня, наверняка гибель всей группы и провал задания.

Мозг заработал на пределе. Валуев внизу уже поднял руку, готовясь дать сигнал к открытию огня. Хуршед бесшумно снял с предохранителя «мосинку» и приложился к оптическому прицелу. Сейчас начнётся бойня…

И тут меня осенило. Единственный шанс — продолжить изображать немцев. Я быстро, но предельно осторожно, скатился вниз с вершины, вскочил во весь рост, и принялся приводить в порядок мундир и бриджи, отряхивая с колен и живота пыль.

— Ты чего удумал, пионер? — резко прошипел Валуев, увидев мой маневр. — Я где тебе велел находиться⁈

— Не стреляйте! Я постараюсь их уболтать! — вполголоса ответил я.

Он на мгновение замер, его взгляд, полный непонимания и праведного командирского гнева, встретился с моим. Сержант раздраженно покачал головой, но через пару секунд кивнул, соглашаясь с моим предложением.

— Вадим, заводи движок и медленно выезжай из–за холма! — сказал я, плюхаясь на пассажирское место в кабине «Опеля».

Мы поехали навстречу врагам, надеясь только на мое красноречие.

Увидев нашу машину, солдаты в кузовах грузовиков вскинули оружие, но офицер в «Хорьхе» прокричал им что–то, похожее на «Нихт шиссен». Мы подъехали метров на двадцать, я выскочил из кабины и, на ходу поправляя фуражку, направился вперед уверенной, немного развязной походкой молодого лейтенанта.

Приблизившись к внедорожнику, я раздраженно крикнул:

— Ну, наконец–то! Где вас черти носят? Я вас тут уже заждался! Подумал, что придётся провести здесь целый день! Вы из третьего батальона?

Офицер, оказавшийся гауптманом, опустил бинокль, его лицо выражало крайнее удивление. Он увидел не русских диверсантов, а лейтенанта Вермахта, который разгуливает по степи и почему–то кричит на него.

— Что вы здесь делаете, лейтенант? — растерянно спросил гауптман.

Я подошёл вплотную к машине, положил руки на бортик.

— Что я здесь делаю? Жду вас, герр гауптман! — я изобразил крайнее раздражение. — Оберст Ройтнер велел мне передать вам патроны и гранаты.

— Ройтнер? — переспросил гауптман. — Но ведь он командир первого полка нашей дивизии, а мы из второго полка! Нам про вас ничего не говорили, лейтенант!

— Ой, простите, герр гауптман! — я сделал вид, что смутился. — Я ждал здесь командира третьего батальона моего полка. Я прибыл на фронт всего две недели назад, не всех офицеров знаю в лицо. Прошу прощения за грубость, я забыл представиться: лейтенант Дитрих Шульц, командир первого взвода первой роты первого полка двадцать пятой дивизии. — Я встал по стойке «смирно» и отдал честь.

— Гауптман Вальтер Крюгер, командир саперной роты второго полка двадцать пятой дивизии, — в свою очередь представился офицер, небрежно козырнув в ответ. Но потом с подозрением посмотрел на меня и велел: — Покажите документы, лейтенант!

Я послушно достал удостоверение.

— Вроде всё верно, лейтенант! — бегло просмотрев зольдбух, резюмировал гауптман. — А кто там с вами?

— Ефрейтор Браун, мой водитель. В кузове только ящики с патронами и гранатами.

— Майер, Хольц! — Крюгер оглянулся на стоящий рядом грузовик. — Сходите к тому «Блитцу» и проверьте груз и документы водителя!

Из грузовика торопливо выскочили ефрейтор и унтер. Почти бегом они устремились к моему «Опелю».

— Так что вы здесь все–таки делаете, Дитрих? Что вам приказал оберст Ройтнер? — продолжил выспрашивать Крюгер.

— Я получил приказ приехать на артсклад, получить там боеприпасы и передать их командиру третьего батальона.

— Зачем такие сложности? Почему солдаты третьего батальона сами не поехали на склад?

— Не могу знать, герр гауптман! — рявкнул я, вытягиваясь в струнку.

— Ладно… — пожевав губами, сказал Крюгер, явно раздумывая, что бы еще спросить.

Я переглянулся с сидящим в «Хорьхе» вторым офицером — таким же юным лейтенантом, как я, и тот едва заметно пожал плечами — мол, ну что тут поделать, вот такой у меня дотошный командир.

— Дитрих, а как зовут командира нашей дивизии? — снова спросил Крюгер.

— Генерал–лейтенант Роланд Катнер! — четко ответил я.

— Ага, вот вы и попались, Дитрих! — даже как–то обрадовался Крюгер. — Катнер всего лишь генерал–майор.

— Никак нет, герр гауптман! Два дня назад нашему комдиву присвоено внеочередное звание! — отчеканил я. — Вы, видимо, давно не были в расположении своего полка.

Крюгер сморщился, словно укусил лимон, но упрямо продолжил докапываться.

— Имя вашего комбата и комроты!

— Командир первого батальона майор Клаус Рихтер, командир первой роты гауптман Фридрих Вайс! — снова отчеканил я. Эту часть легенды я выучил назубок, на таких легких вопросах меня было не подловить.

Вернулись посланные для проверки моего «Опеля» солдаты. Унтер только молча кивнул своему командиру и полез в кузов. Гауптман тоже кивнул, и, наконец, сменил гнев на милость:

— Желаю вам удачи, лейтенант!

Он дал сигнал, и колонна тронулась, снова подняв облако пыли. Я стоял и махал им вслед, как старым добрым знакомым.

Когда последний грузовик скрылся за далеким холмом, я почувствовал, как подкашиваются ноги — наступил адреналиновый откат. Кто–то с силой схватил меня за плечо, не давая упасть на землю. Я обернулся — рядом стояли Валуев и Ерке. Их лица все еще были бледными из–за пережитой опасности.

— Ну, ты даешь, пионер, — с одобрением сказал Петя. — Заболтал фрицев…

— Пора нам отсюда валить, — мрачно буркнул Вадим. — Они могут о чём–то догадаться и вернуться.

— Так точно, сваливаем, — Валуев окинул взглядом степь. — По машинам! Всё, что нужно, мы увидели. Возвращаемся в Вороновку.

Мы дружно завели моторы. «Ситроен» с пленными немецкими офицерами и трофеями рванул первым, за ним «Опель». Мы мчались по степи, оставляя позади разъезд №47 и артсклад, превращенный в неприступную крепость, которую все равно надо было как–то уничтожить.

Я бесцельно смотрел в лобовое стекло, практически не следя за дорогой. Меня терзала одна горькая мысль: что будет с пленными красноармейцами, ставшими рабами на этом чертовом складе? Наконец я прошептал себе под нос:

— Мы обязательно вернёмся за вами, ребята. Русские своих не бросают!

Глава 7

12 сентября 1941 года

День третий, полдень

— Мыши! Проклятые полевые грызуны лезут отовсюду. Одна только что шныряла в кузове! — громко пожаловался Алькорта, высовывая голову из–под тента пикапа.

Степь, разогретая южным солнышком, дышала раскаленным воздухом. Пыль, поднятая колесами, медленно оседала на пожухлую траву и колючие кусты репейника, стоявшие вдоль дороги неподвижно, словно вырезанные из жести. Мы ехали на юг, к Вороновке, оставив за спиной «неприступную крепость». Я сидел в кабине «Ситроена» рядом с Валуевым, и пытался не уснуть — пошли уже вторые сутки без нормального отдыха. Лицо Пети тоже было осунувшимся от усталости и нервного перенапряжения, но глаза внимательно глядели на дорогу. Мы двигались быстро, но не на пределе скорости — Алькорта посоветовал не перегревать движки.

— Слушай, Петь, а ведь приём у наших бойцов, когда мы на них напоремся, будет весёлый, — почти через час пути сообразил я. — Мы в немецком обмундировании, на немецких машинах. Любой наш патруль, недолго думая, откроет огонь. Надо запросить у Глеймана пароли и условные сигналы для своих.

— Ты думаешь, пионер, мы до этого не додумались? — усмехнулся сержант. — Пока ты к «фрицам» в пасть лазил, Хосеб успел с несколькими абонентами пообщаться, в том числе и с твоим отцом. Сегодняшний, самый свежий пароль — «Весна». Отзыв — «Гроза».

— Интересное сочетание слов! — хмыкнул я. — Кто–то вспомнил строчку из стихотворения «Люблю грозу в начале мая»?

Валуев просто кивнул, не отрывая глаз от дороги. Сзади снова высунулся Алькорта, его лицо, покрытое капельками пота, было мрачным и сосредоточенным. Он пару минут вслушивался в гул мотора, а потом крикнул сержанту:

— Петя, найди подходящее местечко и остановись! Надо дать двигателям остыть.

Мы проехали еще километра полтора, и только когда дорога нырнула в ложбину, Валуев остановил пикап.

— Хосеб, проверь мотор! — велел Петя, вылезая из кабины. — Хуршед, поднимись на холмик.

Пока Алькорта ковырялся под капотом, к нам подошел Ерке. Он уже перестал быть похожим на свежего покойника, немного порозовел, но в глазах по–прежнему стояла тоска. С ним за компанию пришел Артамонов.

— Чего стоим, кого ждем? — спросил Вадим.

— Сержант Алькорта проверяет состояние вверенной ему матчасти, — ответил Валуев очень серьезным тоном, но по пляшущим в его глазах искоркам можно было догадаться, что Петя так шутит. — Потом и ваш грузовик проверит.

— Нам надо подумать, что сделать, чтобы нас свои по ошибке не порешили! — сказал я. — Пока мы в таком подозрительном виде до них доедем, чтобы пароль сказать, нас десять раз изрешетят.

— Дело говоришь, — кивнул Петр. — Надо придумать какой–нибудь знак для быстрого опознавания, отчетливо видимый издалека.

— Жаль, что красный флаг на машину поставить нельзя! — сказал Ерке. — Тут ведь и немецкие патрули шныряют. А это был бы лучший сигнал для своих. Когда мы месяц назад на трофейном «Мерседесе» к своим прорывались, наш старший, майор Гаврилов, велел флаг на крышу прикрепить и всем дружно петь «Интернационал». Встречающие настолько оторопели, что ни единого выстрела не сделали.

Я представил себе эту картину в красках и тоже немного обалдел от креативности задумки неизвестного мне майора. «Интернационал» сейчас являлся гимном Советского Союза, а привычный для меня гимн на стихи Михалкова с музыкой Александрова будет создан лишь в 1943 году по приказу Сталина.

Валуев хмыкнул, снял пилотку и вытер рукавом лоб.

— Алькорта, свяжись с ПВД! — приказал он вернувшемуся после проверки «Опеля» Хосебу. — Уточни обстановку в районе Вороновки.

Хосеб полез в кузов пикапа, развернул рацию и через несколько минут доложил:

— Связь со штабом Глеймана есть. В самом селе и на его ближних подступах пока тихо. А вот местность к северо–востоку от Вороновки кишит и нашими, и немецкими группами. Немцы бросили на ликвидацию прорыва всё, что под руку подвернулось — от полевой жандармерии до тыловых ремонтных бригад. Разрозненные вражеские подразделения перемещаются хаотично, пытаясь парировать действия наших рейдовых отрядов. Столкновения происходят каждые полчаса.

— Получается, нам словно по минному полю ехать придется, — мрачно сказал Валуев.

— А если вместо красного, вывесить белый флаг? — спросил я. — И поедем, как парламентёры. Тогда хотя бы в нас не будут стрелять с дальних дистанций, дадут подойти для разговора.

Все замолчали, переваривая это предложение. Оно было разумным, но возникала одна проблема.

— А где мы возьмём что–то белое? — развел руками Валуев. — Если только с кого–нибудь майку снять. Но так они уже не очень белые… Вряд ли сгодятся для флага.

— Товарищи, а у пленных немцев… у оберста… в чемодане лежат шелковые панталоны. Я их, когда вещи перетряхивал, видел… — смущенно сказал Артамонов. — Они ярко–белого цвета, как снег в январе.

Мы переглянулись. Вадим скептически хмыкнул.

— Группа бойцов Красной Армии с немецкими подштанниками на палке — это позорище на весь фронт.

— Зато живыми будем, — парировал я. — Хорошая идея, Витя. Молодец, умеешь мыслить нестандартно.

После недолгого, но эмоционального обсуждения, в котором особенно яростно против использования «сраного тряпья» выступал Ерке, здравый смысл победил. Артамонов полез в немецкий чемодан и достал ослепительно белые панталоны, из тончайшего батиста, с шелковыми оборочками.

— Вот урод, — с отвращением проворчал я, разглядывая деликатный предмет гардероба. — Тут, блин, война идет, а он в кружевных труселях щеголяет.

Через пять минут блестящий образец тевтонского нижнего белья был привязан к длинному, срубленному на окраине небольшой рощицы стволику молодого деревца. Панталоны горделиво развевались на горячем степном ветру, вызывая у всей группы приступы сдержанного смеха. Даже хмурый Ерке не выдержал и криво улыбнулся.

— Ну что, поедем, как дамы под зонтиком? — весело сказал Валуев, водружая импровизированный флаг на крышу «Ситроена».

— Только смотрите, не зацепитесь подштанниками за кусты! — с сарказмом ответил Вадим.

Мы снова тронулись в путь, «украшенные» совершенно сюрреалистическим атрибутом. Двигались осторожнее, постоянно обозревая горизонт. Хуршед, приподняв брезент тента, неотрывно смотрел в бинокль во все стороны.

Проехали километров десять. Места были идеальные для засады — глубокие балки, поросшие кустарником, и перелески. Нервы натянулись до предела.

И угроза не заставила себя ждать.

Мы как раз поднимались на пологий увал, как Хуршед резко постучал кулаком по крыше кабины.

— Слева за холмами столб пыли! — донесся его громкий голос.

Оба грузовика резко замерли и заглушили двигатели. Мы вышли из машин и затаили дыхание, вслушиваясь. Сквозь свист ветра доносился нарастающий гул — явно не одного мотора.

— Колонна техники приближается с юго–востока, не менее двух единиц, — уточнил Хуршед, глядя в бинокль на потенциальную опасность. — Идут наперерез. Вижу… танки. Два. И грузовик. Один… нет, два грузовика.

Сердце упало. Немцы? Или свои? Увидят ли они в поднятой пыли импровизированный белый флаг?

— К бою! — тихо скомандовал Валуев, вытаскивая из кабины «Ситроена» автомат «ППД». — Рассредоточиться! Хуршед, на холм, наблюдай! Пулеметчики, к нему! Без команды огонь не открывать!

Все бросились выполнять приказ. Хуршед, сняв с предохранителя свою «мосинку», побежал к невысокому кургану справа от дороги. Сухов, Верещагин и Алькорта последовали за ним.

А я, подхватив оставленный бинокль, влез прямо на крышу кабины пикапа. То, что я увидел, заставило радостно улыбнуться: с юга, из–за гряды холмов, выкатывались два советских танка «БТ–5». Их характерные силуэты с цилиндрическими башнями и наклонной лобовой броней хорошо опознавались на любой дистанции. За ними, подпрыгивая на дорожных колдобинах, неслись две полуторки, в кузовах которых торчали головы и плечи бойцов.

— Свои! — заорал я.

— Вижу, — настороженно ответил Валуев. — Как бы они по нам не врезали из всех стволов.

Он был прав. Танки, не снижая скорости, начали разворачиваться в линию. Их башни повернулись в нашу сторону, орудия нацелились на наши грузовики.

— Флаг! Маши флагом! — заорал мне Валуев.

Но было уже поздно. Сначала я увидел яркие вспышки выстрелов танковых пушек, потом — белые дымки у дула, и лишь через пару секунд донесся резкий, двойной хлопок. Снаряды пронеслись над нами с воющим звуком и разорвались метрах в пятидесяти позади, подняв два невысоких султана земли и дыма. Фугасное действие у снарядов «сорокапяток» было слабенькое, но если бы они попали точно в цель, от нас бы мокрого места не осталось.

— Все в укрытие! Не стрелять в ответ! — громко и четко прокричал Валуев.

Вторая пара снарядов легла близким недолётом, несколько осколков со свистом пролетели у меня над головой, заставив пригнуться. Я в отчаянии выдернул из крепления шест с панталонами фон Штайнера и начал что есть мочи размахивать им из стороны в сторону, подпрыгивая и крича что–то бессвязное. Белая ткань хлопала на ветру, как парус.

Третьего залпа, к счастью, не последовало. Видимо, меня наконец–то заметили. Танки снизили скорость, но не остановились. Из башни головного «БТ–5» высунулся командир в черном комбинезоне и шлемофоне. Он, жестикулируя, что–то кричал в сторону «полуторок». Повинуясь его команде, грузовики выехали вперед и подъехали к нам на пятьдесят метров.

— Игорь, слезай! — услышал я голос Валуева. — Сейчас как дадут очередь из пулемёта, и поминай, как звали.

Но я продолжал стоять во весь рост на кабине «Ситроена», размахивая «белым флагом». Бойцы спешились и развернулись цепью. Пехотинцы приближались к нам неторопливо, держа оружие наизготовку.

Пётр, отложив «ППД», осторожно поднялся во весь рост из–за капота «Ситроена» и пошел им навстречу, подняв руки вверх. Я последовал за ним, не выпуская из рук смехотворный аксессуар. Расстояние между нами медленно сокращалось. Я уже различал лица красноармейцев — усталые, запыленные, напряженные. Винтовки «Мосина» и ручные пулемёты «ДП–27» были направлены точно на нас.

— Стой! Кто такие? — раздался хриплый окрик красноармейца с обветренным, обожженным солнцем лицом, на котором выделялись седые усы.

— Свои! — громко и четко ответил Валуев, останавливаясь. — Пароль: «Весна»!

Бойцы переглянулись.

— Отзыв: «Фреза»! — наконец крикнул тот же красноармеец, но ствол своей винтовки не опустил.

— Не «Фреза», а «Гроза», — поправил его Валуев. — Я командир группы разведчиков сержант Петр Валуев. Зови командира!

— Я и есть командир седьмого сводного отряда, старшина Пасько, — сказал седой боец, опустив оружие. Но остальные красноармейцы продолжали держать нас на прицеле. — Что это за цирк? Почему вы в немецкой форме?

— Игнат Михалыч, ты меня не узнал? — спросил я, снимая фуражку. — Богатым буду.

— Игорь, ты? Не признал сразу, — Пасько махнул своим бойцам рукой и они наконец–то перестали сверлить нас глазами и опустили винтовки и пулеметы. — А что вы тут делаете?

Это действительно был Игнат Михайлович Пасько, не взирая на свои 64 года, поступивший в Красную Армию добровольцем. И за три месяца дослужившийся от рядового красноармейца до старшины. Только я знал, что его настоящее имя — Игнат Павленко и он бывший полковник Императорской Армии России.

— Мы выполняли специальное задание командования в тылу врага, поэтому надели эту форму. А большего вам знать не положено! — отчеканил Валуев.

— Прощу прощения, что стреляли по вам — увидели немецкие грузовики, и подумали, что вы фрицы, — извинился Пасько.

— Спасибо, что не попали, — сказал Валуев. — Как дорога до Вороновки? Немцы встречаются?

— Местность крайне неспокойная. Постоянно будьте настороже. После нашего прорыва весь вражеский тыл перебаламучен, тут настоящая каша — всё вперемешку! — Сказал старшина. — У нашего отряда уже три стычки с утра случились. Час назад видели небольшую колонну немцев на мотоциклах. Мы их обстреляли, но им удалось сбежать.

Я подошел к деду Игнату и крепко пожал его руку.

— Секретное задание, значит? — усмехнулся старик. — Судя по слою пыли на машинах, вы далеко забрались.

— Проверяли информацию о складе боеприпасов у железнодорожного разъезда, — нагнувшись к самому уху старшины, сообщил я.

— Это не рядом с соляной шахтой? — вдруг спросил старик.

— Ты угадал или знал? — удивился я.

— Предположил… — усмехнулся дед Игнат. — Место там больно удобное для размещения такого объекта — глубокие выработки с твердой сухой породой, железная дорога рядом. Ну и как, разведали?

— Немцы там настоящий укрепрайон обустроили. Лобовой атакой не взять, — пожаловался я. — Уничтожить склад почти невозможно.

— Есть у меня одна уловка, чтобы это провернуть… — задумчиво сказал старик. — Я, знаешь ли, в молодости на этой шахте работал. В начале века… Годков сорок назад.

— Неужели с кайлом породу рубил? — снова удивился я. Как-то не сочеталось пролетарское происхождение и высокое звание полковника Русской Армии.

— Нет, учетчиком был, — махнул рукой Пасько–Павленко. — Но местность хорошо знаю. Давай так: если нас фронтовая судьба не разведёт, я к тебе завтра утром загляну. Вы же в Вороновке квартируете?

— Да, в Вороновке. Договорились, буду тебя ждать! — мы обменялись рукопожатием и разошлись.

Поблагодарив бойцов за «теплый прием», и, забравшись в свои машины, мы тронулись в путь. Командир головного «БТ–5» помахал нам рукой, когда мы проезжали мимо них, сверкнув улыбкой на закопчённом лице и я узнал в нем Мирона, паренька, шедшего с Пасько в одной группе при выходе из окружения.

Солнце начало ощутимо клониться к западу. Белые панталоны оберста фон Штайнера, привязанные к шесту на крыше «Ситроена», бессильно повисли — ветер стих, и знойный воздух стал густым и неподвижным, как сироп. Мы двигались медленно и предельно осторожно — часто делая остановки, во время которых Альбиков забирался на холмики и оглядывал окрестности в бинокль.

По нашим прикидкам до Вороновки оставалось всего километров двадцать, но «дорожные приключения» не закончились — с крыши кабины раздались три быстрых удара. Сигнал тревоги от Хуршеда. Сердце на мгновение замерло, а потом забилось с новой силой, качая в кровь адреналин. Усталость как рукой сняло.

— Что там? — спросил Валуев, остановив пикап, следом встал и «Опель–Блитц».

— С запада кто–то едет! Но не машины… — донесся сверху приглушенный, но четкий голос Хуршеда. — Мотоциклы! Много!

Валуев заглушил мотор «Ситроена». В наступившей тишине, нарушаемой лишь потрескиванием остывающего металла, сначала ничего не было слышно. Но через несколько секунд до нас донесся нарастающий, трескучий гул — словно рассерженный рой гигантских шершней приближался с большой скоростью.

— К бою! — скомандовал Валуев, выскакивая из кабины. — Хуршед, сколько их?

Альбиков, взобравшись на кабину, приложил к глазам бинокль.

— Восемь единиц, — доложил он ледяным, бесстрастным голосом. — Четыре с колясками. Дистанция — километр. Едут прямо сюда. Скорость высокая.

— Видят нас? — уточнил Валуев.

— Пока нет. Дорога делает поворот. Но через минуту будут здесь.

— Готовим засаду, — приказал Валуев. — Сухов, Верещагин — пулеметы в тот овражек, справа! Альбиков, Алькорта, вы налево, в кусты! Остальным укрыться за машинами! Игорь… — он обернулся ко мне, и на его лице появилось виноватое выражение. — Ты снова в главной роли. Встречай гостей.

Я спокойно кивнул. Деваться было некуда — наши автомобили стояли на открытом месте, спрятать их было невозможно. Оставалось снова блефовать. Мне опять придется ломать комедию перед вражинами. Рука привычным движением проверила лежавший в кармане бриджей «Браунинг Хай Пауэр». Пальцы нащупали предохранитель и опустили рычажок вниз.

Пулеметчики с двумя «МГ–34» бесшумно заняли позицию в неглубоком овражке. Хуршед и Алькорта спрятались в кустах, совершенно растворившись среди пыльных веток. Мы с Петей остались стоять у «Ситроена», стараясь принять вид уставших немецких солдат.

Жужжание моторов нарастало, превращаясь в оглушительный рев. Из–за поворота, подняв тучи пыли, выскочила мотоциклетная колонна. Да, их было восемь. Четыре одиночных мотоцикла «БМВ R–75» и четыре с колясками. Немцы ехали быстро, как–то нервно оглядываясь по сторонам. Увидев нас, водитель головного мотоцикла притормозил, но, опознав «своих», подъехал поближе.

Мое сердце бешено колотилось, но разум, как и раньше, холодно анализировал детали. Я быстро пробежался взглядом по технике и обнаружил интересный факт: ни на одной коляске не стоял пулемет. Все мотоциклисты были вооружены только винтовками «Маузер–98к», причем заткнутыми в длинные брезентовые кобуры поперек рамы.

Немцы не проявляли агрессии, лишь с любопытством разглядывали обвисшую на шесте тряпку непонятного для них назначения. Из коляски головного мотоцикла неспешно вылез ефрейтор — коренастый, рыжеватый парень с совершенно серым от пыли лицом. Он снял защитные очки, протер их грязным рукавом и, явно ничего не подозревая, громко, с явным раздражением в голосе, бросил мне:

— Наконец–то встретили своих! Гутен абенд, герр лейтенант! Вы не поверите, какой сегодня сумасшедший день!

Я сделал несколько шагов ему навстречу, стараясь не перекрывать Пете сектор стрельбы.

— День и правда не задался, ефрейтор, — ответил я с наигранной усталостью в голосе. — Что случилось?

— Эти проклятые русские! — ефрейтор раздраженно махнул рукой в сторону бескрайней степи. — Они повсюду! Мы целый день только и делаем, что, как угорелые, драпаем от их многочисленных отрядов. И ведь на чем они катаются по нашему тылу, вы не поверите!

Он сделал драматическую паузу, явно наслаждаясь вниманием офицера.

— На танках, герр лейтенант! На танках! Представляете? Огромные стаи диверсантов разъезжают на тяжелых танках, как у себя дома и творят, что хотят! Полтора часа назад мы с трудом унесли ноги от одного такого отряда. Так они гнались за нами километров пять, почти не уступая в скорости! Чудом спаслись.

— Гнались за мотоциклами на танках? — я поднял бровь, изображая вежливое недоверие. — Вы уверены, ефрейтор? Может, вам просто показалось? Или перегрелись на солнце?

— Клянусь, герр лейтенант! — ефрейтор был искренне возмущен моим скепсисом. — Наш полк утром выдернули из–под Киева и бросили сюда. Похоже, что командование в панике, использует нас, как пожарную команду. Ну, мы и мотаемся по этой адской жаре туда–сюда. А толку? Поймать этих русских невозможно!

Он тяжело вздохнул и вытер пот со лба, размазав по лицу пыль.

— Вы из какой части? — вроде бы непринужденно спросил я, только чтобы поддержать интересный разговор.

— Одиннадцатый мотоциклетный батальон двадцатой моторизованной дивизии, герр лейтенант, — с гордостью ответил ефрейтор.

Ага, подумал я, «Одиннадцатый мотоциклетный». Это были, по сути, обычные пехотные части, посаженные на мотоциклы для мобильности. Не элита, не спецназ. Простые солдаты, уставшие, измотанные и напуганные слухами о русских танках–призраках.

В этот момент мой взгляд скользнул по остальным немцам. Фрицы сидели на мотоциклах, расслабившись, некоторые закуривали, кто–то пил воду из фляги. Никто не держал оружие наготове. Они абсолютно не видели в нас угрозы. Дистанция до них не превышала двадцати метров. Идеальная мишень!

Внутри меня что–то щелкнуло. Весь этот проклятый день — постоянное напряжение, необходимость улыбаться тем, кого ненавидишь всем сердцем, холодный ужас при виде хладнокровного убийства товарища, ярость при виде сытых, хохочущих эсэсовцев — все это требовало выхода. И этот выход сам шел мне в руки в виде двенадцати ничего не подозревающих фрицев.

Это был счастливый случай. Подарок судьбы. Возможность не хитрить с врагом, а просто его уничтожить.

— Да, я слышал про ваши проблемы, — сказал я, и мой голос стал тише и теплее. Я сделал шаг вперед, сократив дистанцию до минимума. Ефрейтор смотрел на меня с легким недоумением. — Скажите, а из какого города вы родом?

Вопрос был настолько неожиданным и странным, что ефрейтор на секунду опешил. Этого мгновения мне было достаточно — рука с «Браунингом» выскочила из кармана бриджей быстрее, чем немец успел моргнуть. Мне даже не надо было целиться, я просто ткнул стволом пистолета в его грудь и нажал на спуск.

Выстрел прозвучал приглушенно. Ефрейтор упал не сразу, а сначала посмотрел на меня широко раскрытыми, полными невероятного удивления глазами. Потом его колени подкосились, и он начал медленно оседать. Этой паузы мне хватило, чтобы приставить пистолет к голове водителя мотоцикла. Второй выстрел вышел звонким, он прозвучал как сигнал к действию.

И тут же на поганых вражин обрушился свинцовый шторм. По ним одновременно в упор ударили три пулемета, два справа, один слева. Мотоциклисты погибли в течение десяти секунд — от кинжального огня на дистанции в тридцать метров спастись невозможно. Никто из них даже не успел потянуться к оружию. Воздух наполнился едким, горьким запахом пороха, бензина и крови.

Я стоял неподвижно, и смотрел, как падают, корчатся, затихают враги. Видел, как пули выбивают из них жизнь. И чувствовал при этом какую–то безумную звериную радость. Настоящее торжество! Еще дюжина фашистов навеки останется гнить в нашей земле.

Стрельба стихла так же внезапно, как и началась.

— Так убей же хоть одного, так убей же его скорей! Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей! — тихонько продекламировал я строчки из бессмертного стихотворения Константина Симонова.

— Очень правильные слова! — раздался рядом голос Вадима.

Ерке подошел к раненому немцу, который, зажав окровавленный живот, тихо стонал, уткнувшись лицом в пыль. Лейтенант на мгновение замер, глядя на него, а потом небрежным движением вскинул «Парабеллум» и добил его одним выстрелом в голову. Лицо Вадима было каменным.

— Зачистить поляну! Осмотр и контроль! Быстро! — сухо и без эмоций прозвучала команда Валуева. — Хуршед, прикрой!

Ребята вылезли из укрытий и молча принялись за работу. Прозвучали еще три одиночных контрольных выстрела.

— Все чисто, Петя, — через пару минут доложил Алькорта. В руках он держал пачку окровавленных солдатских книжек. — Двенадцать трупов. Оружие и патроны собрали. Мотоциклы сильно повреждены, уцелел только один «БМВ» без коляски.

— Тащите его в «Опель», — приказал Валуев. — Пригодится. Остальные — сжечь! И поехали отсюда. Когда, блин, этот день уже кончится?

Вскоре мы снова мчались по степной дороге, оставив позади столб черного дыма. Белые панталоны на шесте трепетали на легком ветру.

Глава 8

12 сентября 1941 года

День третий, вечер

Вороновка встретила нас привычным для временной военной стоянки беспорядком. Солнце клонилось к закату, отбрасывая длинные, уродливо вытянутые тени от редких уцелевших деревьев и покосившихся изб. Воздух, напоенный запахом дизельной гари, пыли и чего съедобного из полевых кухонь, показался после степи почти домашним. По улицам сновали красноармейцы, у замаскированных во дворах автомобилей гремели инструментами водители, из распахнутых окон доносились веселые голоса.

Мы подъехали к нашему дому на окраине села, Валуев заглушил мотор, и меня чуть не вырубило от чудовищного адреналинового «отката» — я с трудом открыл дверцу и буквально вывалился из кабины на утоптанную землю двора. Тело, пребывающее в жутком напряжении несколько последних дней, внезапно решило, без участия мозга, что оказалось в безопасности и просто отключило двигательные функции. Хуршед помог мне доковылять до колодца и присесть рядом с ним в тенёчке.

— Ну, наконец–то, дома, — устало произнес Валуев, вылезая из пикапа и с наслаждением потягиваясь так, что хрустнули кости. — Хосеб, Хуршед, остаетесь здесь. Приведите в порядок технику, оружие, себя. За пленными Ерке обещал конвой прислать. Игорь, снимай мундир, умывайся, и пойдем к твоему отцу на доклад. Вадим будет ждать нас в штабе через полчаса.

Я скинул китель прямо на землю и почувствовал невероятное облегчение. Словно стянул с себя грязную, липкую паутину. Затем освободился от сапог и бриджей. Тело понемногу начало работать, и я принялся доставать воду из колодца и с наслаждением поливать себя, стараясь смыть запах немецкого сукна и собственного пота.

Отмывшись, я зашел в хату и прямо на мокрую майку надел свой отстиранный вчера маскировочный комбинезон. Он казался невероятно легким и удобным после тесного мундира из плотной шерстяной ткани. Сунул в карманы «Браунинг» и запасной магазин к нему, «Парабеллум» и нож привычно повесил на пояс.

Валуев, уже переодевшийся, ждал меня у двери. Его лицо было серьезным и сосредоточенным.

Мы вышли на улицу. Вечерний воздух был прохладным, сказывалась близость осени. В Москве уже, наверное, дожди и всего плюс пятнадцать днем, а здесь, на юге, днем все еще жара, только к вечеру немного холодает.

Штабная изба гудела встретила нас тишиной. В горнице было накурено так, что сизый табачный дым висел под потолком густой пеленой. За большим столом, заваленном картами, сидели трое: полковник Глейман, его заместитель бригадный комиссар Попель и лейтенант Ерке.

Прадед курил, черкая что–то карандашом в блокноте, Попель пил чай из жестяной кружки, а Вадим чертил на чистом листе бумаги какую–то схему.

— Товарищ полковник, группа возвратилась с задания, — четко отрапортовал Валуев, останавливаясь у стола. — Уничтожено двенадцать вражеских солдат и мототехника, взято в плен два офицера. У нас потерь нет!

Глейман поднял голову. Его умные, усталые глаза внимательно оглядели нас, задержались на моем лице, потом переместились на Валуева.

— Добрый вечер, Петр! Игоряша, рад, что ты цел. Присаживайтесь! Сейчас лейтенант доложит про ваш сегодняшний анабазис. А вы дополните, если что.

— Объект — артиллерийский склад в заброшенной соляной шахте у разъезда №47 — обнаружен и обследован, — негромко, но четко начал Вадим.

Он говорил монотонно, словно заученный текст, но по мере рассказа голос его креп, наполнялся болью и гневом. Он подробно описал систему укреплений: три ряда колючей проволоки, траншеи полного профиля, дзоты с «МГ–34» через каждые пятьдесят метров, зенитные орудия «Флак–38» и «Флак–37» в капонирах, уходящую в штольню железнодорожную ветку.

— Объект фактически является крепостью, товарищ полковник, — заключил Вадим. — Лобовая атака силами даже всей нашей группы будет самоубийственной и бессмысленной. По моим оценкам, для захвата склада потребуется не менее полка пехоты при поддержке дивизиона тяжелых гаубиц и два часа времени. Потери составят приблизительно пятьдесят процентов личного состава.

— Подтверждаю, — мрачно добавил Валуев. — Подступы простреливаются многослойным перекрестным огнем, в том числе зенитными орудиями. Мертвых зон нет.

Глейман внимательно слушал, время от времени переспрашивая детали и делая пометки в блокноте. Попель поставил кружку на стол, и принялся за изучение нарисованной Ерке схемы оборонительных сооружений объекта, на которой Валуев сделал несколько дополнений.

— Хорошо, — наконец сказал полковник. — Отличная работа, товарищи. Сведения бесценные. Теперь мы знаем, что лбом эту стену не прошибить. Значит, будем искать другие пути.

И тут Ерке резко вскочил, с грохотом опрокинув табурет.

— Какие еще пути⁈ — его голос сорвался на крик. — Там наши люди! Пленные! Их используют как рабов, а потом расстреливают, как скот! Я видел это! Я видел, как хладнокровно убили моего товарища! Мы обязаны их освободить! Немедленно организовать рейд!

Глейман медленно поднял на него глаза. Взгляд у полковника был тяжелым.

— Сядь, лейтенант. И возьми себя в руки. Ты командир Красной Армии, а не истеричная барышня.

— Но товарищ полковник…

— Я сказал, сядь! — голос Глеймана загремел в горнице, как раскат грома. — Какой рейд? Какое освобождение? Ты сам только что доложил, что это крепость! Ты предлагаешь мне послать людей на верную смерть? Чтобы они полегли под пулеметами, даже не добравшись до проволоки?

— Но если провести артподготовку… У нас же примерно сотня орудий… — упорствовал Ерке.

— На каждое орудие сейчас приходится от половины до трех четвертей штатного боекомплекта — самолетами много снарядов не завезешь. А по твоим же словам там надо стрелять чуть ли не час. А на это потребуется три–четыре боекомплекта.

— Но мы должны попытаться! — в голосе Ерке звучала отчаянная мольба. — Мы не можем бросить своих!

— Мы никого не бросаем! — в разговор вмешался Попель, его спокойный, глубокий бас после крика Глеймана прозвучал особенно внушительно. — Но бросаться очертя голову — это не подвиг, а глупость. Штаб фронта уже принял решение. Сегодня ночью по складу будет нанесен авиационный удар силами дальней бомбардировочной авиации.

Валуев пожал плечами и сказал:

— Товарищ бригадный комиссар, это бесполезно — подземный склад не пострадает. А на разрушенные наземные сооружения немцы пригонят несколько сотен наших же пленных, и те за два дня расчистят любые завалы. Зенитки при налёте собьют половину бомбардировщиков.

— Это решение командующего фронтом генерала Кирпоноса! — холодно парировал Попель. — «ТБ–3» и «ДБ–3Ф» постараются заблокировать вход в штольню. Даже временный простой склада может нам помочь. А чтобы не допустить быстрой расчистки, мобильные отряды группы Глеймана будут действовать на коммуникациях, ведущих к складу, устраивать засады, уничтожать живую силу и технику. Это единственный разумный план.

Наступила тягостная пауза. Ерке стоял, опустив голову. Было видно, что каждое слово командиров било его наотмашь. Он был сломлен.

— Вопросов больше нет? — спросил Глейман. — Тогда свободны. Отдохните, ребята. Вы это заслужили.

Мы молча вышли из горницы на крыльцо. Вечерний воздух показался мне невероятно свежим после удушливой атмосферы штаба. Ерке, не прощаясь, побрел куда–то в сторону, сгорбившись, словно неся на плечах невидимый груз.

— Жестокое решение, — тихо сказал я Валуеву.

— Это война, пионер. Здесь не до сантиментов. Полковник прав. Нельзя посылать людей на убой. Нужно действовать тоньше. Ну, ты идешь домой?

— Прогуляюсь, чтобы дух перевести, — ответил я.

Петя хлопнул меня по плечу и ушел. Я вышел на огород, глядя как на небе появляются первые звезды.

И тут над головой с ревом пронеслось нечто темное и огромное. Я непроизвольно пригнулся и тут же услышал из черной тени у калитки короткий добродушный смешок.

— Неужели наш герой испугался? — из тени возник знакомый силуэт в комиссарской форме.

— Аркадий Петрович? — выдохнул я. — А что это было?

— Самолет! — ответил Гайдар и снова тихо рассмеялся. — Ты не узнал? Это «ТБ–3». С наступлением темноты начинает работать аэродром «Степной». Прошлой ночью почти тридцать бортов приняли. Нам привезли топливо, боеприпасы, продукты. Летчики добрались без потерь — в воздухе было спокойно. Видимо, хорошо наши бомбардировщики накануне фрицам врезали — самолетов противника почти не видно.

— А как «туберкулёз» умудрился так тихо подкрасться? — удивился я. — Я его услышал, только когда он прямо надо мной пролетел!

— Так они теперь снижаются километрах в пяти отсюда и к Вороновке идут на бреющем. Там Кудрявцев организовал ложный аэродром, где зажигает много больших костров. «ТБ-3» хорошо видят этот ориентир и от него отворачивают к нам. А здесь полосу фарами грузовиков подсвечивают. Говорят, что так безопасней. Как сам? Слышал, что разведка прошла удачно. Но были сложности. Расскажешь?

— Конечно, Аркадий Петрович! Наши сегодняшние мытарства достойны того, чтобы запечатлеть их для потомков.

И я рассказал ему всё. Про неприступную «крепость», про овраг, полный расстрелянных красноармейцев, про хладнокровную казнь на моих глазах. Говорил тихо, сжав кулаки, и снова чувствовал во рту противный, сладковатый привкус ненависти и бессилия.

Гайдар слушал, не перебивая, только его лицо становилось все суровее и суровее.

— Да, — сказал он, когда я иссяк. — Это обязательно надо записать. Чтобы все узнали. И чтобы навсегда запомнили.

— Надеюсь, Аркадий Петрович, что вы напишите очерк и опубликуете его в «Комсомольской правде», — сказал я. — Пусть наши граждане узнают, что творят эти нелюди. Пусть каждый красноармеец, каждый рабочий в тылу знает, с кем мы воюем.

Он посмотрел на меня своими добрыми глазами детского писателя.

— Напишу, Игорь. Обязательно напишу. Это мой долг.

Он кивнул мне и медленно пошел вдоль улицы, глубоко задумавшись. Я же, почувствовав усталость, поплелся к своей избе.

В горнице пахло едой. Альбиков принес из полевой кухни котелки с дымящимся супом — густой, наваристой болтушкой из горохового концентрата с кусками тушенки. Мы молча ели, сидя на лавках вокруг стола, запивая горячее варево остывшим чаем. Еда была простой, но после сухомятки и нервотрепки она показалась мне пиром богов.

Потом я взял полотенце, драное стеганое одеяло, прихватил из хозяйских запасов кусочек мыла и вышел во двор, к колодцу. Пользуясь темнотой, разделся догола и постирал трусы с майкой. Затем тщательно и неторопливо намылился и окатил себя ледяной водой. Вода обжигала кожу, но холод был живительным, возвращающим к жизни.

Завернувшись в одеяло, я вернулся в избу, и почти без сил рухнул на широкую лавку у окна. Снаружи слышались приглушенные голоса, позвякивали инструменты — Алькорта и Альбиков проводили техосблуживание «вверенной матчасти». Я закрыл глаза и почти мгновенно провалился в тяжелый, беспросветный сон.

Меня разбудил чей–то осторожный толчок в плечо.

— Игорь! Эй, mozo, просыпайся!

Я открыл глаза. В горнице горела керосиновая лампа, отбрасывая на стены причудливые тени. Надо мной склонился Алькорта.

— Вставай. Тут к тебе визитер. Я не хотел будить, спал ты мало, но verdadero macho визит дамы не пропускает.

Я сел на лавке, с трудом соображая, где я и что происходит. В дверях, залитая мягким светом лампы, стояла Марина. Моя Марина. В своей скромной медицинской форме, с уставшим, но таким прекрасным лицом, с корзинкой в руках, из которой торчали горлышко бутылки и какой–то сверток.

— Игорь… — тихо сказала она. — Я не вовремя?

— Нет, что ты… — я окончательно проснулся и встал, кутаясь в одеяло. — Ты всегда вовремя.

— Мы, пожалуй, пойдем… проверим посты, — сказал Валуев.

— Да, да, проверим, — подхватил Хуршед, закидывая на плечо ремень винтовки.

— Я с вами! — подмигнув мне, добавил Хосеб.

Через мгновение горница опустела. Мы остались одни. Марина медленно поставила корзинку на стол и вдруг стремительно бросилась ко мне и обняла. Девушка прижалась ко мне всем телом, запрокинула голову, и ее губы нашли мои. Поцелуй был долгим, жадным, соленым от слез и сладким от долгожданной встречи.

— Я так боялась за тебя, — прошептала она, отрываясь. — Говорили, что вы побывали в аду.

— Побывали, — коротко ответил я, снова целуя ее. — И даже несколько раз. Но вернулись.

Ее руки проскользнули под одеяло и начали гладить меня по голой спине. Потом одна из них опустилась ниже, легла на мою ягодицу, и я почувствовал, как тело мгновенно отозвалось на это прикосновение горячей волной. Я спал нагишом и Марина сразу увидела мое «приподнятое состояние». Судорожно всхлипнув, она начала торопливо расстегивать свою гимнастерку, запуталась в пуговицах, сморщилась от досады, но потом просто задрала юбку, под которой ничего не было, и сама потянула меня вниз.

Мы рухнули на лавку, и я вошел в нее почти без усилий, одним стремительным движением. Она уже была влажной и очень горячей, изнывающей от желания. Марина тихо ойкнула, и вцепилась пальцами в плечи, обвивая ногами мою спину. Ее тело вздрагивало и извивалось подо мной, она металась, стонала, кусала меня за губы, за шею, что–то шептала на ухо — бессвязные, страстные слова. Она словно пыталась заглушить боль войны этой животной, первобытной страстью, выжечь память о смерти огнем жизни.

Девушка кончила несколько раз подряд, впиваясь в меня ногтями. А потом затихла, мокрая от пота, растрепанная, прерывисто и часто дыша. Мы лежали, сплетясь, на узкой лавке. Бешеный гул в крови понемногу стихал, сменяясь сладкой, ленивой истомой. Отодвинуться не было сил, да и не хотелось. Я чувствовал мелкую дрожь ее тела, влажную кожу ее бедер, вдыхал запах ее волос. Давно мне не было так хорошо.

— Стыдно признаться, но мне всё это очень понравилось, — Марина провела пальцем по моей щеке, и я вздрогнул. — С ума сойти, как это сладко и одновременно страшно. Теперь я знаю, что испытывают женщины от близости с любимым мужчиной.

— Ты, похоже, вошла во вкус, — пошутил я.

Она тихо рассмеялась, и это был самый лучший звук за весь этот бесконечный, проклятый день. Смех, который стирал треск пулеметов и хриплые крики умирающих. Он был здесь и сейчас, и он был настоящим.

Наконец, не без сожаления, я приподнялся и нащупал на полу свое одеяло. Воздух в горнице показался ледяным после тепла наших тел. Я встал и бережно накрыл девушку.

— Лежи, не двигайся, отдыхай.

— А ты куда? — в ее голосе послышалась мгновенная тревога, и это приятно кольнуло меня в сердце. Она уже боялась меня потерять.

— Я… никуда. Просто оденусь, а то холодно.

Я натянул бриджи и накинул на плечи немецкий мундир — единственные сухие вещи в моем «походном гардеробе».

— Ой, мне тоже надо встать! — вскинулась Марина. — Там же твои товарищи…

— Товарищи подождут! Они еще… не все посты проверили, — усмехнулся я.

— А я тебе гостинцев принесла! — Марина, закутанная в одеяло, подошла к столу и начала вынимать из корзинки припасенное угощение.

На свет появилась бутылка темного стекла, небольшой каравай черного хлеба, круто посоленное сало и два яблока, сморщенных, явно спасенных из какого-то чужого сада. Я взял бутылку и посмотрел на этикетку.

— Ого, «Мускат белый Красного камня». Крымское вино! Откуда такое богатство? — удивился я.

— А это мне сегодня ухажёр подарил, — она улыбнулась. — Один из летчиков-истребителей, которые нас прикрывают. Имя у него странное, как в детской книжке — Тимур. Но ты не подумай, я ему ничего не обещала, — она покраснела и отвела взгляд, — мы просто поболтали.

— Кажется, я видел этого летчика, — снова усмехнулся я. — Его зовут Тимур Фрунзе. Один из лучших истребителей ВВС Красной Армии. Сын знаменитого командарма Гражданской войны — Михаила Фрунзе. Думаю, что ничего постыдного он тебе не предложит.

— Вот как, — Марина облегченно выдохнула. Видимо подсознательно ожидала сцену ревности. — Тогда садись к столу и поешь. Я старалась, собирала всё самое вкусное. Ты, наверное, целый день ничего не ел.

Я достал нож, порезал хлеб и сало, четвертовал яблоки. Вино открывать не стал — сейчас мне не хотелось дурмана. Соорудив простенький бутерброд, я с наслаждением впился зубами в соленую мякоть. И этот полузабытый вкус, ржаного хлеба и деревенского сала с чесночком, показался мне вторым чудом за вечер.

Марина сидела напротив, подставив ладонь под щеку, и смотрела на меня с умилением. Я сделал еще один бутер и протянул ей.

— Я не буду. Это всё для тебя, — мотнула головой девушка.

— Марина, — я посмотрел на нее предельно серьезно. — Или мы делим пополам, или я сейчас все это выброшу в окно. Я не буду жрать один.

Она вздохнула, сдалась и принялась за еду. Мы сидели рядом и наслаждались почти домашним уютом.

— Игорь, — тихо произнесла Марина, когда мы закончили поздний ужин, подобрав всё до крошки. — Я слышала, что ты постоянно лезешь прямо в логово немцев. Вот в этой жуткой форме, — она ткнула пальчиком в воротник мундира, — на которую мне и смотреть-то страшно. Я видела Вадима… он как будто не в себе. Что там с вами произошло?

Я неторопливо доел последнюю четвертинку яблока. И рассказал. Всё. Про разгромленный немецкий аэродром. Про егерей в ночном лесу. Про хохочущих эсэсовцев и овладевшую мною животную ярость. Про Колю Семенова, его огромные глаза на исхудавшем лице и его предсмертный хрип. Про то, как фельдфебель равнодушно приказал его пристрелить, и как ефрейтор буднично выполнил приказ. И как потом мы косили из пулеметов мотоциклистов.

Она слушала, не перебивая, лишь сжимая в руках край одеяла так, что костяшки пальцев побелели. Когда я закончил, по ее лицу текли слезы, но она даже не пыталась их вытереть.

— Это… это чудовищно. И после этого… ты еще можешь? — она с трудом выговорила, кивнув в сторону лавки. — После этого… вообще что-либо чувствовать?

Я встал, обошел стол, опустился перед ней на колени и взял ее руки. Они были ледяными.

— Именно после этого, Марина. Именно поэтому. Потому что они хотят отнять у нас всё. Не только жизнь. Они хотят отнять у нас чувства. Любовь. Нежность. Желание. Хотят превратить нас в таких же бездушных чудовищ, как они сами. И самый страшный проигрыш — это позволить им это сделать. Цепляться за жизнь — это мало. Надо цепляться за то, ради чего она стоит. За то, что делает нас людьми.

Она смотрела на меня, и ужас в ее глазах медленно уступал место чему-то другому — пониманию, печали и нежности. Она притянула мое лицо к себе и поцеловала в лоб.

— Ты совсем не похож на мальчишку, Игорь. Совсем.

— Война быстро старит, — горько усмехнулся я.

— Нет. Это не старость. Это… мудрость. Какая-то древняя, не от мира сего. Как будто тебе не семнадцать, а сто лет.

«Почти угадала», — подумал я.

В сенях хлопнула дверь, послышались голоса и тяжелые шаги. Мои товарищи вернулись на ночлег. Наше уединение подходило к концу.

— Игорь, вы там… э-э-э… закончили? — не входя в горницу, спросил Алькорта.

— Подождите две минуты, парни! — попросил я.

— Да, мне уже пора идти. Дежурство. Раненых много, — Марина вздохнула, сбросила одеяло и начала быстро поправлять одежду. Ее лицо было серьезным и печальным. Я бережно помог ей застегнуть пуговицы на гимнастерке. Мы поцеловались, но уже без дикой страсти — спокойно и нежно. Она поправила волосы, машинально подхватила со стола пустую корзинку и подошла к двери.

— Игорь?

— Да, милая?

— Цепляйся. Держись за это. За нас. И, пожалуйста, возвращайся живым. Обещай!

— Обещаю, — кивнул я.

Она ушла. Я остался один в опустевшей и тихой горнице, но впервые за этот долгий день в груди были не только боль и ярость. Там теплился маленький, но очень живучий огонек. Теперь мне было ради кого жить.

Глава 9

13 сентября 1941 года

День четвертый, утро

Всю ночь я спал, как убитый — меня совершенно не беспокоили ревущие за околицей двигатели садящихся и взлетающих бомбардировщиков. Проснулся я от пронзительного, ни с чем несравнимого ощущения тишины и покоя. Проснулся сам, никто меня не тормошил. Лучи раннего солнца, пробиваясь сквозь запыленное стекло единственного окна, золотили плавающую в воздухе пыль. Я лежал на лавке, укрытый драным хозяйским одеялом, и несколько минут спокойно потягивался и зевал, наслаждаясь давно забытым чувством сладкой утренней неги.

Наконец, со стоном оторвавшись от «постели», я встал и сделал несколько махов руками. Тело отозвалось привычной болью в мышцах, но уже не такой острой, как накануне — каждый мускул, каждая кость напоминали о гонках по пересеченной местности, ночевках под открытым небом, стрельбе и безумном напряжении предыдущих дней.

Я неторопливо оделся в просохшие за ночь бельё и комбинезон, подпоясался ремнем, поправил висевшие на нем пистолет и нож, и вышел на улицу. Воздух был свежим и прохладным, пахло дымом, прелой соломой и чем–то осенним, яблочным. Во дворе, под нависающими ветками старой яблони, стоял наш «Ситроен». Капот был открыт, а рядом позвякивал инструментами наш «технический специалист».

— Хосеб, доброе утро! — крикнул я ему, подставляя лицо теплому утреннему солнышку.

Алькорта вылез из–под капота, его смуглое лицо было испачкано масляными пятнами.

— Buenos días, Игорь! — он широко улыбнулся. — Выспался? А то вчера ты был похож на свежего покойника. Сейчас лучше, порозовел.

— Спасибо, живой, — усмехнулся я. — Где все?

— Петя ушел на совещание к твоему падре. Хуршед пошел за завтраком.

Умывшись у колодца ледяной водой и растерев лицо до красноты твердокаменным полотенцем, я вернулся в хату и разложил на столе своё оружие. «Оно любит ласку — чистку и смазку!» Первым разобрал и почистил «Браунинг Хай Пауэр». Запах оружейной смазки и едкой пороховой копоти плыл по горнице, такой «родной» и успокаивающий. Я тщательно протер все детали, каждый патрон, проверил пружину магазина. Собрал пистолет и несколько раз передернул затвор, взводя и спуская курок. Механизм щелкал с приятной слуху четкостью. Хороший мне трофей от бандеровской сволочи достался — для здешней местности эксклюзив. Потом принялся за «Парабеллум» — им я вчера не пользовался, но все равно неторопливо проверил. Оружие было чисто, исправно и готово к работе. Это придавало уверенности.

В это время в избу вошел Хуршед. Он нес армейские котелки, из которых валил ароматный пар.

— Завтрак, — коротко бросил он, ставя «добычу» на стол. — Каша с тушенкой. Вкуснотища!

— А тебе разве свинину есть можно? — подколол я, придвигая котелок и доставая из–за голенища сапога ложку.

— Я же комсомолец, Игорь, на меня мусульманские запреты не действуют! — очень серьезно ответил узбек. — К тому же это вкусно и питательно.

В горницу вошел Алькорта, вытиравший руки ветошью и сразу за ним буквально ворвался Валуев, с порога втянувший ноздрями воздух и счастливо улыбнувшийся от аромата еды.

— Снова «пища богов»! Ну, еще поживем, товарищи!

Все уселись за стол. Ели молча, «сконцентрированно», запивая великолепную гречневую кашу с жирными кусками мяса чистой колодезной водой из жестяных кружек.

Первым закончив завтракать, Валуев удовлетворенно откинулся на стену горницы и весело сказал:

— Был в штабе, узнал новости! Обстановка меняется не по дням, а по часам.

— Что–нибудь интересное случилось, Петя? — спросил Хуршед.

— Группа Глеймана, базируясь на Вороновку, рассылает рейдовые отряды по всему району. Логистика фрицев на правом берегу Днепра, можно сказать, полностью нарушена. Они мечутся, как угорелые, не понимая, откуда ждать удара. — Валуев снял пилотку, вытер потный лоб. — Наши танкисты молодцы — на немецких аэродромах уничтожено полсотни самолетов, раздавлены прямо на земле — спасибо карте фон Штайнера, все отряды точно вышли на цель. В небе теперь почти безраздельно хозяйничают наши «соколы». На «Степной» под утро перебазировались еще два полка доблестных ВВС РККА — теперь у нас под боком не только истребители, но и бомбардировщики «СБ» и «Су–2».

— Ночью тяжелые самолеты гудели над головой беспрестанно! — отметил Хуршед. — Видимо, «воздушный мост» работает в авральном режиме.

— Да, крутится «карусель», крутится! — кивнул Валуев. — По словам Кудрявцева, приняли тридцать восемь бортов. Привезли топливо, снаряды для танковых пушек и стрелковки, еду и медикаменты. Вывезли полсотни тяжелораненых. И нашу добычу — оберста и оберлейтенанта Люфтваффе. Вадим сказал, что отобрал у них форму и документы — может нам впоследствии пригодится.

— А что с нашим вчерашним объектом? Комиссар Попель говорил, что его бомбить собирались, — уточнил я.

— По артскладу ночью работали два полка дальней авиации на «ДБ–3Ф». Бомбили вслепую, с большой высоты, по координатам. Потерь от зенитного огня не понесли, но и эффективность удара под вопросом. Нам приказано выдвинуться к объекту и выяснить, что осталось от укрепрайона и насколько поврежден вход на склад.

— Я вот что подумал… На случай, если нам все–таки удастся пролезть в глубину штолен… Нужен детонатор с таймером! — задумчиво сказал Алькорта. — Чтобы не возится с огнепроводными шнурами, которых у нас все равно нет. И придумал!

— Ну–ка! — заинтересовался Валуев, придвигаясь ближе к Хосебу. — Зная тебя, могу заранее сказать, что это будет большой сюрприз для фрицев!

— Так точно! — усмехнулся Алькорта, топорща кончики усов. — Я сооружу взрывное устройство из мотоциклетного аккумулятора и будильника оберста!

— Да ты чертов гений! — непроизвольно вырвалось у меня. — Осталось самое простое — проникнуть в штольни.

Почти сразу же в дверь постучали. Хуршед пошел открывать. На пороге стоял Игнат Пасько. Он был, как всегда, подтянут, держал осанку, и вызывал невольное уважение даже без офицерского мундира, в простой солдатской, выгоревшей до белизны, строго затянутой ремнем гимнастерке. Усы, седые и пышные, были тщательно расчесаны и закручены, совсем не старческие глаза глядели внимательно и строго.

— Здравия желаю! Разрешите войти? — церемонно осведомился он.

— Входи, дед Игнат, входи! Присаживайся! — я подвинулся на лавке.

— Зашел по делу. Насчет вчерашнего разговора, — старик присел на краешек, привычным жестом сдвинув назад кобуру с «Наганом». — Помнишь, я обещал подумать насчет шахты?

— Как не помнить, — кивнул я. — Придумал что–нибудь полезное?

— Вспомнил нечто очень важное! — его глаза блеснули. — Я там, на шахте, в молодости работал. Году этак в девяносто восьмом, еще в прошлом веке, задолго до революции. Так вот, штольни там были не ахти какие глубокие, от шестидесяти до ста саженей, но длинные — так пласты шли. И тянулись они от главного входа на несколько верст в разные стороны. Одна из них проходила под поселком шахтеров. Он находился неподалеку от железнодорожного разъезда. Так, насколько я знаю, из погреба одного из домов ход прямо в ту штольню вел. По слухам — копали колодец и случайно напоролись на пустоту.

Все присутствующие за столом настороженно замерли. Информация была предельно интересной.

— И что, этот вход сохранился? — после небольшой паузы, спросил Валуев.

— Дык, кто его знает, — развел руками Пасько. — Поселок тот забросили сразу после закрытия шахты, лет сорок назад. Шахтеры разъехались, дома остались. Но расположение того домика, откуда ход в штольню был, я хорошо помню — он был крайний, у самого овражка. Если немцы эту штольню и проход наверх не обнаружили и не завалили, то мы можем пройти прямо к залежам боеприпасов.

— Вот это да! — вырвалось у Валуева. — Это же просто подарок судьбы! Если мы сможем проникнуть внутрь, минуя все их укрепления… Старшина, ты уверен, что сможешь найти этот вход?

— Местность, конечно, изменилась, да и дома в поселке наверняка разрушились от времени, — честно предупредил Пасько. — Но общие ориентиры я помню. Должен найти. Если, конечно, хотя бы одна стена того домика еще видна.

— Тогда дело за малым, — решительно сказал Валуев. — Я сейчас бегу в штаб, буду просить, чтобы тебя временно откомандировали в наше распоряжение. Парни, начинайте подготовку. Проверяйте оружие, снаряжение, машину. Берем с собой взрывчатку, гранаты, патронов побольше. Хосеб, на тебе «адская машинка» с немецким будильником. Вот будет для немчуры славная побудка!

Он надел пилотку и быстрым шагом вышел из избы.

— А мне надо в расположение своей части вернуться! — сказал, вставая Пасько. — Меня комроты всего на час отпустил. Как будет приказ о командировке от командования — я пулей к вам!

Когда старик покинул нас, Алькорта, с торжествующим видом, достал из своего вещмешка трофейный немецкий будильник оберста фон Штайнера — блестящий, хромированный, с бронзовыми стрелками циферблата. Рядом он положил мотоциклетный аккумулятор, несколько мотков изолированного провода и компактные брикеты тола.

— Вот, смотрите, — он начал с азартом инженера, любящего свое дело. — К контактам звонка будильника я припаяю провода. Другой конец — к детонаторам, воткнутым в толовые шашки. Завожу будильник… тик–так, тик–так… стрелка доходит до замыкания контакта… и ба–бах! Немецкая пунктуальность работает против них самих!

— Гениально и просто, — не удержался я от комплимента. — Только страшно представить, если этот колокольчик зазвенит раньше времени у тебя в вещмешке.

— Не бойся, Игорь, — усмехнулся Хосеб, щелкая кусачками. — Я предохранитель поставлю. Вот эту пластину. Пока чеку не вытащишь, ток не пойдет. Я не самоубийца.

Тем временем Хуршед, сидя прямо на полу, с невозмутимым видом вскрыл ящик с патронами из той партии, которую мы накануне получили прямо на немецком складе. Его длинные, цепкие пальцы быстро снаряжали пулеметные ленты для «МГ–34», аккуратно вдавливая каждый патрон в звенья. Сухой, металлический, ритмичный звук наполнил горницу. Рядом стояли на сошках два пулемета, их ствольные коробки и дырчатые кожухи блестели от смазки.

Я достал немецкую форму и разложил на лавке, проверяя на чистоту и целостность — после вчерашнего рейда можно было ожидать всего — пятен от пота и масла, дырок от степных колючек и торчащих на автомобилях металлических частей. Темно–серый шерстяной мундир зарезанного мной лейтенанта Шульца так и не стал «своим» — я с отвращением отчистил его от пыли и грязи, протер тряпицей значки и нашивки. Каждый раз процесс облачения во вражескую форму был для меня неприятным. Я надевал не просто чужую одежду — а словно натягивал чужую кожу. Внимательно проверил документы — зольдбух, командировочное предписание. Все было готово для нового появления Дитриха Шульца в стане противника.

Возвращение Валуева в избу было подобно порыву свежего степного ветра. Он вошел, щурясь от яркого утреннего света, заливавшего теперь всю горницу, и его лицо выражало деловую удовлетворенность. Следом за ним вошел дед Игнат.

— Все улажено! — объявил Петя, снимая пилотку и бросая ее на лавку. — Старшина Пасько временно откомандирован в наше распоряжение. Приказ подписал лично полковник Глейман. Так что, Игнат Михалыч, теперь ты наш главный штурман и консультант по подземным делам.

Старый солдат выпрямился, и в его глазах мелькнула ирония.

— Постараюсь оправдать доверие, товарищ сержант.

— Отлично, — кивнул Валуев. — Теперь, парни, слушаем внимательно. План такой. Через час выдвигаемся к артскладу на «Ситроене». Легенда стандартная — мы солдаты двадцать пятой дивизии, едем за боеприпасами. Чтобы нас свои и чужие по пути не обидели — почти до цели нас будет сопровождать сводная механизированная рота с двумя танками «БТ–7». Их основная задача — произвести разведку внешних укреплений артсклада после ночного налета наших бомберов. В бой по возможности не вступать. А мы от них у самого финиша отделимся и поедем искать заброшенный шахтерский поселок. Приедем на место аккурат в сумерках, чтобы удобней было искать вход в штольню. Дальше — по обстоятельствам: если находим потайной вход, то проникаем внутрь, находим снаряды и минируем. Если ничего не обнаружим — возвращаемся на точку встречи с нашим прикрытием. Всё ясно?

— Ясно, — хором ответили мы.

— Тогда собираемся. Хосеб, твой «будильник» — это наше главное оружие. Не подведи! Набор для всех стандартный, мне снова фельдфебеля изображать, пионеру — лейтенанта. Вы своими мордами не светите, но немецкую форму все–таки наденьте. Игнат Михалыч, а для тебя, боюсь, ничего подходящего мы не найдем. Да и нет у немцев таких пожилых солдат.

— Значит, буду изображать русского пленного! — предложил старик.

— Принято! — кивнул Валуев. — Но лучше тебе вместе с парнями под тентом в кузове сидеть и не высовываться.

— Слушаюсь! — кивнул дед Игнат.

— Хуршед, бери побольше лент! — Валуев повернулся к узбеку. — Сам знаешь, что патронов много не бывает!

— Бывает либо мало, либо мало, но больше не поднять! — внезапно улыбнулся дед Игнат.

Игнат Михайлович наблюдал за суетой сборов, спокойно сидя на лавке. Он, казалось, просто отдыхал, сохраняя энергию для предстоящего пути. Но его глаза, острые и внимательные, не пропускали ни одну деталь — как Алькорта бережно упаковывает в мешок свою «адскую машинку», как Альбиков вставляет ленты в лентопротяжный механизм немецких пулеметов, как Валуев набивает диск своего «ППД», как я точу трофейный нож. И во взгляде старого воина читалось не просто любопытство, а профессиональная оценка.

— А неплохую машинку германцы сделали! — сказал дед Игнат, кивнув на «МГ–34». — Ленточное питание, воздушное охлаждение, быстросменный ствол… Относительно легкий, на сошках, удобно переносить огонь во фронтальном секторе стрельбы. Наш «дегтярь», конечно, тоже неплох, но по общему уровню соответствует, скорее, прошлой войне…

— Так во все времена генералы готовили армии к прошлой войне, Игнат Михалыч! — откликнулся я.

— Я увидел, что германцы всю тактику своих пехотных подразделений выстраивают вокруг пулеметов, — после небольшой паузы добавил Игнат. — Нам бы у них поучиться…

— Ничего, Игнат Михалыч, научимся! Уже многому научились! — кивнул я.

— Да, в отношении правильности ведения боевых действий, группа Глеймана дает сто очков вперед любому другому соединению Красной Армии. Я это четко вижу — есть с чем сравнивать, успел с июня в нескольких частях повоевать, — сказал Игнат.

— Сдается мне, Игнат Михайлович, вы не только в Красной Армии повоевать успели! — Хуршед защелкнул крышку ствольной коробки «МГ–34» и поднял на старшину свои пронзительные глаза. — Мне кажется, что такие специфические термины, как «тактика пехотных подразделений», в лексиконе деревенских жителей встречаются нечасто!

В горнице внезапно повисла та же тягучая, знакомая тишина, какая бывает перед боем. Алькорта медленно отложил рюкзак с «СВУ» в сторону и потянулся к кобуре. Я замер с обнаженным ножом в руке. Валуев, проверявший усики чеки на запалах гранат, медленно повернул голову в сторону старшины. Его взгляд стал тяжелым и изучающим.

— Хуршед прав, — тихо сказал сержант. — Ты, Игнат Михалыч, человек, что называется, «непростой». Говоришь ты не как крестьянин, а как бывалый вояка. Давай прекратим эту игру в жмурки. Время дорого. Кто ты такой на самом деле?

Пасько опустил голову. Его пальцы сжали край лавки так, что костяшки побелели. Он сидел так с десяток секунд, а потом тяжело, с надрывом выдохнул. Когда он поднял лицо, оно изменилось. Исчезла наигранная простота, взгляд стал прямым, открытым и полным достоинства.

— Вы правы, сержант. Врать своим — последнее дело. Особенно когда вместе на смерть идти собираемся. — Он выпрямился, расправив плечи, приподнял подбородок. Теперь перед нами сидел не старенький старшина, а убеленный благородными сединами офицер немалых чинов — это чувствовалось на подсознательном уровне. — Мое настоящее имя — Игнат Павленко. В Русской Императорской Армии я имел честь дослужиться до чина полковника.

Никто не шелохнулся, не стал выхватывать оружие. Только лица у парней окаменели.

— Полковник… — неторопливо, буквально по буквам произнес Петя. — И как же ты, господин полковник, оказался в Красной Армии?

— Да он… Да он добровольцем пошел! — выкрикнул я. Голос от неожиданности дал «петуха». — Всего за три месяца до старшины дослужился!

— Завали, пионер! — не отрывая взгляда от лица Игната, рявкнул Валуев. — Не тебя спрашиваю!

— Я — русский офицер! — голос Павленко прозвучал твердо, без тени подобострастия. — Я служил России. Всей России. А не царю, не Временному правительству и не белым генералам. Я не дворянин, а разночинец. В Императорскую армию ушел «вольноопределяющимся» с четвертого курса Киевского университета в 1904 году, когда началась Русско-японская война. Под Мукденом был ранен, получил «клюкву» и внеочередное звание подпоручика. Прошел всю Великую войну, закончил ее в семнадцатом командиром полка, в звании полковника. Георгиевский кавалер. Карьеру делал не на солдатской крови. Когда началась эта новая война, я сперва хотел отсидеться, ведь стар уже, седьмой десяток давно разменял. Но увидел, какие зверства творят германцы на нашей земле и с какой радостью их встретили мои односельчане. И тогда я решил защищать Родину. Под каким флагом — для меня было неважно. Важно было, что ее снова топчут. Пошел и записался добровольцем. Прежнее звание скрыл.

Он помолчал, глядя куда–то в прошлое, за стены этой душной украинской хаты.

— А насчет Гражданской… Мой полк стоял на Волыни. Мы воевали с немцами, потом с петлюровцами, с поляками. С красными я не воевал. Не видел в них тогда главного врага. Когда всё рухнуло, я вернулся домой, в Татариновку. Работал в артеле, учил детишек грамоте. Жил тихо. А потом… потом пришли эти двуногие твари. До сих пор помню то поле, возле железной дороги, где германские танкисты гусеницами раздавали две сотни наших ребятишек…

В его голосе прозвучала такая беспросветная горечь, что я невольно сжался.

— Я знаю, что по вашим законам я — враг. Бывший белый офицер. Член враждебного класса. Можете меня арестовать. Предать суду. Я готов! — Игнат встал и принял строевую стойку, будто ожидая приговора. Тишина в горнице стала гулкой, её нарушал лишь треск кузнечиков за окном.

Первым заговорил Валуев. Его лицо неожиданно расплылось в широкой, разбойничьей улыбке, которая всегда появлялась в самые неожиданные моменты.

— Арестовать? За что, скажи на милость? За то, что в шестьдесят четыре года пошел добровольцем на фронт? За то, что знаешь местность и можешь помочь уничтожить врага? Да мы тебя, дед, в оборот возьмем, как самого ценного бойца!

Он подошел к Павленко и хлопнул его по плечу так, что старый полковник вздрогнул.

— Слушай все! — Валуев обвел нас взглядом. — То, что мы тут услышали, остается между нами. Для всех Игнат Михайлович Пасько так и остается старым старшиной–добровольцем. Никто и нигде не должен об этом знать! Ни слова! Понятно?

— Так точно, — первым отозвался Хуршед, и в его глазах я увидел уважение к решению командира.

— Para mí, ты хоть маршалом будь, — пожал плечами Алькорта. — Лишь бы стрелял метко и в нужную сторону.

— Я тоже не против, такой огромный военный опыт нам только в помощь, — добавил я.

Валуев с удовлетворением кивнул.

— Вот и славно. Разоблачили мы своего «шпиона». Теперь, товарищ полковник, раз уж ты с нами честен, давай планировать операцию, как полагается. Ты — наш главный специалист по фортификации и подземным коммуникациям. Рассказывай подробно про этот поселок и про вход в шахту. Нам нужно знать каждую кочку, каждый пригорок.

Глава 10

13 сентября 1941 года

День четвертый, полдень

Солнце стояло почти в зените, безжалостно выжигая последние следы утренней прохлады. Степь вокруг Вороновки плавилась в мареве, и воздух над раскаленной землей колыхался, словно над гигантской печью. Мы первыми приехали на точку сбора рейдовой группы, вышли из пикапа и молча стояли рядом, просто наслаждаясь последними минутами относительного покоя и тишины.

— Как же я задолбался в этой немецкой одёжке, — проворчал Валуев, поправляя воротник мундира. — Жарко в нем, в боках жмет.

— Зато живы пока, — философски заметил Хуршед, машинально поглаживая приклад своей «снайперки».

Из кузова пикапа доносились возня и металлический лязг. Хосеб Алькорта что–то перекладывал с места на места, тихо напевая под нос какую–то песню на родном языке.

— Хосеб, ты там не подорви нас раньше времени, — подколол я товарища.

— Tranquilo, пионер! — донесся из–под тента веселый голос. — Здесь все под контролем.

Игнат Михайлович в своей старой, выгоревшей гимнастерке, выглядел исключительно благородно, как артист Тихонов в роли князя Балконского. Плечи расправлены, спина прямая, седые усы топорщатся.

— Ну что, вашвысокобродь, как тебе наша чекистская непримиримость? — тихо спросил я, чтобы другие не услышали.

Старик усмехнулся, и в его глазах мелькнула озорная искорка.

— Вы, комсомольцы, до сих пор продолжаете меня удивлять! Расстрела на месте я, конечно, не ожидал, но чтобы такое…

В этот момент донесся нарастающий гул двигателей. Из–за ближних глиняных хат, поднимая тучи золотистой пыли, выползла наша группа прикрытия. Впереди — три стремительных даже с виду «БТ–7», на головном виднелась поручневая антенна. За ними — три грузовика, две «полуторки» и один «захар», в кузовах которых сидели бойцы в касках, поголовно вооруженные самозарядными винтовками «СВТ–40» и большим количеством пулеметов «ДП–27» — как бы не по «ручнику» на каждую тройку. Похоже, что прикрывать нашу вылазку отправлялся какой-то элитный отряд, лучшие из лучших. Замыкали колонну три мотоцикла — два трофейных «БМВ» и наш советский, ушастый «М–72» с коляской. В башенном люке головного танка, торчал бригадный комиссар Попель, облаченный в серый комбинезон и шлемофон. Он что–то прокричал нам, махая рукой, но даже его басистый голос не смог перекрыть шум моторов.

— Ого, заместитель командира всей группы лично будет нас сопровождать! — от удивления присвистнул я.

Приехавшие резко, как по команде, заглушили движки. Попель ловко вылез из башни, брякнув по броне подковками на подошвах сапог, соскочил на землю и направился к нам, непроизвольно поморщившись от вида немецкой униформы.

— Здорово, разведчики! — пророкотал бригадный комиссар. — Как настроение?

— Здравия желаем, тарщ бригкомиссар! — нестройно ответили мы. — Бодрое!

Попель, видимо, хотел сказать еще что–то, и уже было открыл рот, но тут, заглушая любые звуки, на дальней околице взревели десятки авиационных двигателей. И буквально через пару минут с аэродрома «Степной» начали взлетать наши самолеты. Сначала поднялись два десятка истребителей «И–16». Видимо весь будущий гвардейский 55–й ИАП «встал на крыло». Юркие «ишачки» выстроились в круг над Вороновкой, а вслед за ними в небо устремились изящные бомбардировщики «СБ» и штурмовики «Су–2», с их характерным «горбом» стрелковой точки.

Построившись в единую формацию, тремя эшелонами — сначала штурмовики, над ними бомберы, и выше всех истребители, «сталинские соколы», покачав на прощание консолями, величаво и, как мне показалось, неторопливо, удалились на юго–восток. Мы, задрав головы, с восхищением наблюдали за этой армадой. Зрелище было завораживающим и вселяющим какой–то первобытный страх. Более пятидесяти самолетов — огромная по здешним реалиям сила.

— Красиво идут! — с восхищением произнес Алькорта.

— Куда это они такой мощной эскадрой отправились? — задумчиво спросил Хуршед, не отрывая взгляда от тающих в белесом небесном мареве силуэтов.

— Немецкие переправы на Днепре бомбить, — ответил Попель, снимая шлемофон и вытирая потный лоб. — С нашей стороны делать это гораздо сподручней, чем с востока.

— Я так понимаю, что Клейста на восточном берегу Днепра уже взяли за яйца? — спросил я.

— Да, сынок, ты верно сказал — прихватили мы его за яйца крепко! — хохотнул Попель. — Весь его тыл на правом берегу практически полностью уничтожен. Все мало–мальские крупные склады, все полевые аэродромы. Вокруг Вороновки на пятьдесят километров нет ни одного живого немца. Ну, может быть какие–то залетные — фрицы на устранение угрозы бросили два моторизованных полка из группировки, штурмующей Киев.

— Мы с такими залетными вчера пересеклись — из одиннадцатого мотоциклетного полка! — припомнил я. — Гефрайтер перед смертью сказал, что их от Киева сюда прислали.

— Вадик Ерке мне сболтнул, что того немчика ты в упор застрелил! — с интересом повернулся ко мне бригкомиссар. — И тут же второго. И не поморщился даже! А потом еще стихи читал… Типа: «Убей немца!» Тебе точно шестнадцать лет, Игорь?

— Наш младший товарищ полон неожиданных сюрпризов! — заслонил меня широкой спиной Валуев. — А лет ему почти семнадцать! Так чего мы сейчас ждем, тарщ бригкомиссар?

— Ни чего, а кого! Вот его! — Попель ткнул пальцем в подъезжающий автомобиль.

К нам подкатил, резко затормозив в последний момент, трофейный «Темпо 1200». Из него, лихо перемахнув прямо через борт, выскочил полковник Глейман. Его лицо было осунувшимся, под глазами — темные круги, но глаза горели привычным стальным огнем. Он, не глядя на других, подошел прямо ко мне и крепко, по–мужски обнял.

— Игоряша, — его голос был хриплым от усталости и курения. — Каждый раз, провожая тебя на задание, сердце обрывается. Словно на смерть тебя посылаю…

В его словах была такая неподдельная, щемящая отцовская тоска и боль, что мое сердце тоже сжалось. Я понимал его. Он провожал прямо в пасть врагу своего единственного сына.

— Я вернусь, папа, — пробормотал я. — Мы все вернемся.

Прадед отступил на шаг, сжал мои плечи своими сильными руками и пристально посмотрел мне в глаза. В его взгляде читалась бесконечная усталость, гордость и страх.

— Знаю, сынок. Знаю. Врежьте этим гадам! — Полковник обвел взглядом всю нашу группу. — Задание на сегодня такое: группа сержанта Валуева проникает в штольню через заброшенный вход и минирует ее. Отряд бригкомиссара Попеля обеспечивает прикрытие, отвлекает противника и проводит разведку боем укреплений артсклада, фиксирует повреждения после ночного воздушного налета. Действуйте смело, но без лишнего риска. Удачи вам, товарищи!

Прадед еще раз сжал мое плечо, развернулся и быстрым шагом направился к своему «Темпо». Я видел, как он, уже сидя в кабине, устало прикрыл ладонью глаза. Мне стало до боли жаль этого мужественного человека. Моё появление в прошлом уже каким–то образом «добавило» прадеду пару «лишних» месяцев жизни — он должен был погибнуть в окружении еще в июле, но даже сейчас, в более–менее благоприятной для нас обстановке, невидимая черная тень смерти нависала над ним.

— По машинам! — скомандовал Попель, разрывая тягостную паузу. — Заводи, ребята! Эх, броня крепка и танки наши быстры…

Мы тронулись. Наш «Ситроен» встроился в колонну между танками и «полуторками». Попель на своем «БТ–7» снова занял место в голове. Мотоциклисты выдвинулись далеко вперед, выполняя роль дозорных.

Двигались мы медленно, почти крадучись. Степная дорога была избита колесами и гусеницами, и на каждом подъеме мотоциклы с разведчиками уходили вперед, чтобы осмотреть местность. Воздух в кабине «Ситроена» был густым и горячим, пахло бензином, перегретым металлом и пылью.

Пейзаж за окном «Ситроена» был однообразным и немного зловещим. Желто–коричневые холмы, поросшие чахлой полынью и колючками, изредка прерывались глубокими балками, на дне которых темнела густая поросль кустарника. Попадались сожженные хутора — остовы печей, как черные памятники, торчали из груды обугленных бревен. Довольно часто встречалась и сгоревшая техника — в основном немецкие грузовики. Рядом с ними, словно кучки тряпья, присыпанные пылью, валялись неубранные трупы немцев.

— А я смотрю, наши за вчерашний день много немчуры наколотили, — сказал Валуев, не отрывая глаз от дороги. — И это мы еще уничтоженных складов и аэродромов не видим. Но погоди, вот доберемся до того чертового артсклада, взорвём его к бениной матери — это будет настоящая вишенка на торте!

Я промолчал — мне начало казаться, что уничтожение склада у разъезда №47 становится для вроде бы вполне адекватных и логично мыслящих людей, настоящей идефикс. Ведь при порушенной логистике толку от залежей снарядов в штольнях было немного.

Примерно через два часа после выезда из Вороновки наш головной дозор на «М–72», взлетев на очередной холмик, предупредил об опасности — пулеметчик в коляске три раза махнул красным сигнальным флажком. Колонна замерла. Разведчик, поняв, что его правильно поняли, показал рукой направление. Попель, высунувшись по пояс из башни, что–то прокричал своим танкистам. «БТ–7» резко рванули с места, скрылись за гребнем, и через несколько секунд мы услышали звонкие выстрелы 45–миллиметровых пушек, а затем несколько очередей из пулемета «ДТ».

— Похоже, наткнулись на фрицев, — констатировал Валуев, прислушиваясь. — Но не слишком больших по численности.

Через пару минут мотоциклист на «БМВ» подъехал к нам и крикнул, что дорога свободна. Колонна снова тронулась. Заехав на холм, мы увидели впереди, примерно в километре, дымящиеся обломки немецкого грузовика «Мерседес». Рядом валялось несколько трупов.

Вторая перестрелка случилась, когда мы пересекали широкий лог на половине пути до разъезда №47. Справа, из заросшей бурьяном балки, неожиданно ударил пулемет. Трассирующие пули засвистели над крышей «Ситроена», поднимая пыльные фонтанчики у самых колес идущей за нами «полуторки». Бойцы моментально высыпали из машин и залегли вдоль обочины.

Попель среагировал мгновенно. Его танк развернул башню, и орудие выплюнуло в сторону балки фугасный «подарочек». Снаряд разорвался у самого края оврага, вывернув большой пласт земли. Немцы, сообразив, что пытаются откусить кусок больше рта, предпочли сбежать.

— Там было всего полдесятка мотоциклов. Удрали, гады! — крикнул нам с башни Попель. — Не преследовать! Собираться, продолжать движение!

Третья стычка была самой жаркой. Мы как раз подъезжали к линии невысоких, поросших леском холмов, когда с опушки ударили сразу несколько орудий и пулеметов. Это была, судя по всему, мобильная противотанковая батарея моторизованной дивизии — четыре 37–мм «пушки–колотушки», грузовики и мотоциклы «в ассортименте», три броневика: тяжёлый « Sd.Kfz.234» «Пума» и два легких « Sd.Kfz.222». Всего пара десятков единиц техники, около роты пехоты. С такой «мощью» фрицы решили организовать нам серьезные неприятности — остановить или даже уничтожить рейдовый отряд. И это бы им удалось, не будь перед ними опытные, обстрелянные, охочие до драки бойцы.

Танки Попеля развернулись в линию и открыли шквальный огонь. Вслед за этим ударили пулеметы мотопехоты. Под прикрытием огневого шквала наши пехотинцы пошли в атаку, прикрываясь танковой броней. «Пума» вспыхнула факелом после прямого попадания снаряда. Бойцы давили фрицев плотным огнем, медленно, но неотвратимо сближаясь. Немцы, потеряв большую часть техники и до половины личного состава, откатились, оставив на поле боя все противотанковые орудия. Всего бой длился минут двадцать. Мы тоже понесли потери — я видел, как двое красноармейцев упали, сраженные пулеметной очередью.

— Вот черт! — сквозь зубы процедил Валуев, сжимая руль. — Сильно нашумели. И сбежавшие фрицы про наш отряд доложат командованию — один из броневиков был с антенной.

Но деваться было некуда — нельзя просто игнорировать засаду. Судя по тактическим значкам, нам противостояло подразделение 20-й моторизованной дивизии — та самая «пожарная команда», которую вчера перебросили с киевского направления, чтобы остановить гуляющие по тылам рейдовые отряды «Группы Глеймана». Красноармейцы добили фрицев, подожгли поврежденные немецкие грузовики, подорвали «колотушки». Затем подобрали своих раненых и убитых, и отряд, еще более настороженный, двинулся дальше.

К вечеру, когда солнце, превратившись в огромный багровый шар, начало опускаться к горизонту, мы добрались до цели. Колонна замерла в лощине в паре километров от разъезда №47. Валуев, Попель, Альбиков и я, пригибаясь, поднялись на курган, с которого мы рассматривали территорию склада прошлым утром.

«Крепость» у подножия большого холма просматривалась во всей своей грозной «красоте». Ряды колючей проволоки, прямоугольные амбразуры многочисленных ДЗОТов, укрытые в капонирах зенитки под маскировочными сетями. И что особенно интересно — ни одного автомобиля на погрузочной площадке.

— Ну, тарищ бригкомиссар, как вам картинка? — тихо спросил Валуев.

Попель, приложив к глазам бинокль, долго и молча изучал объект.

— Бомбили, значит, ночью… Два полка «ДБ–3Ф»… — наконец сказал он. — Но что–то я попаданий не вижу!

— Попадания есть! — мрачно ответил Альбиков. — Смотрите левее входа в штольню. Видите воронки?

Мы присмотрелись. Действительно, возле железнодорожной колеи виднелись три темных пятна. И больше никаких повреждений на всей территории «крепости». А вот поля вокруг были буквально перепаханы — густо усеяны десятками свежих воронок.

— Бомбили ночью, с большой высоты, вслепую, — словно извиняясь вместо летчиков, сказал Валуев. — В таких условиях точно попасть по относительно небольшой цели невозможно. Бомбы легли по площади.

— Значит, толку от этой бомбежки — ноль, — резюмировал Попель, опуская бинокль. — Ладно, поехали посмотрим на разъезд.

Мы сменили пункт наблюдения. Разъезд №47 изменений в своем облике не претерпел — всё то же почерневшее кирпичное здание, покосившийся сарай, ржавые рельсы. Только эшелон на путях отсутствовал, видимо был полностью разгружен и убыл на запад. Попель немного повеселел — в сравнении с оборонительными сооружениями склада, здесь оборона была гораздо слабее.

Бригкомиссар повернулся к Валуеву, и его лицо стало решительным.

— Сержант, слушай внимательно! Мой отряд атакует разъезд. Он прикрыт куда слабее, чем склад. Здесь, судя по всему, не больше взвода пехоты, три зенитки «Флак–38» калибра двадцать миллиметров и одна «Флак–37», восьмидесятивосьмимиллиметровая, плюс четыре ДЗОТа. Пока фрицы будут связаны боем, вы можете под шумок найти брошенный поселок и подземный ход. Действуйте, парни!

Валуев кивнул.

— Понял, тарищ бригкомиссар. Удачи вам!

Мы спустились с холма к нашему «Ситроену». В колонне слышались первые команды, лязг затворов, завелись моторы танков. Отряд бригадного комиссара Попеля готовился к бою.

— Пора, — сказал Валуев. — Игнат Михалыч, садись в кабину, показывай дорогу.

Я забрался в кузов пикапа, старшина занял мое место и мы тронулись, огибая разъезд по большой дуге, чтобы не попасть под дружественный огонь. Игнат, высунувшись из окна, показывал дорогу. Мы ехали прямо по степи, петляя между курганами и заросшими бурьяном пустошами.

У нас за спиной звонко ударили танковые пушки, застрочили десятки пулеметов. Начался бой за разъезд №47.

— Вот здесь был поселок, вижу ориентир — три стоящих в ряд кургана, — сказал, наконец, Игнат, и Валуев затормозил.

Мы вылезли из машины. Место было безрадостным. От поселка шахтеров ничего не осталось. Только едва заметные в высокой траве контуры стен, поросшие колючим кустарником. От домов, сделанных сорок лет назад из глины и соломы, не осталось почти ничего. Время, дожди, да степные ветры сделали свое дело.

— Все изменилось, — оглянувшись, прошептал старый полковник, и в его голосе прозвучала растерянность. — Ничего не узнать.

— Вспоминай, Игнат Михалыч, — тихо, но настойчиво сказал Валуев. — Ты говорил, дом был крайний, у овражка.

Игнат закрыл глаза, словно вглядываясь в свое прошлое. Он медленно повернулся, окинул взглядом местность, потом уверенно шагнул вперед, к большому густому кусту, росшему на краю неглубокой, заросшей бурьяном ложбины.

— Вот здесь, — сказал он твердо. — Здесь был дом Степана Коваля. Вот остатки восточной стены. Как раз рядом с ней был ход в штольню.

Солнце уже почти коснулось горизонта, окрашивая степь в багровые и лиловые тона. На фоне этого зарева далеко позади нас полыхали вспышки выстрелов, глухо ухали разрывы. Бой за разъезд был в самом разгаре.

— Копаем! — скомандовал Валуев, и мы, достав из кузова «Ситроена» припасенные лопаты, принялись за работу.

Земля была сухой и твердой, как камень. Лопаты с трудом вгрызались в нее, звеня о высохшие до твёрдости граниты куски самана. Я и Альбиков копали молча, сжав зубы, обливаясь потом. Валуев и Алькорта прикрывали нас, а дед Игнат с потерянным видом бродил неподалеку, словно вспоминая молодые годы. С каждой минутой становилось темнее. На небе зажглись первые звезды.

Я уже начал сомневаться, не ошибся ли старик, когда на глубине полутора метров моя лопата с глухим стуком ударилась обо что–то твердое. Я остановился, перевел дух, остановил Хуршеда, и осторожно, руками, стал разгребать землю. И вскоре нащупал доски, а парой секунд спустя — нечто, похожее на ручку.

— Есть! — крикнул я, и голос мой прозвучал хрипло от усталости и волнения.

Все бросились ко мне. Альбиков зажег электрический фонарик. В его тусклом синеватом свете мы увидели почерневшие доски, сколоченные в виде квадрата, с длиной стороны чуть больше полуметра. С одной стороны люка торчала ржавая стальная скоба — то, что я принял за ручку. Я дернул за нее, но люк даже не колыхнулся.

— Ну–ка, пионер, отойди в сторонку! — пробурчал Валуев.

Он спрыгнул в раскоп, примерился, взялся за скобу, поерзал ногами, добиваясь оптимальной устойчивости, хекнул, дернул и… практически вывалился из ямы, держа в руке оторванную ручку.

— Твою мать, — глухо выругалс Петя. — Хосеб, тащи лом!

Минут через пять, с помощью лома и упоминаний чьей–то гулящей матери, мы, совместными усилиями, отколупали крышку люка. Под ней темнел зев узкого колодца. Такой глубины, что свет фонарика не доставал до дна.

Мы всё–таки нашли его! Тот самый вход в преисподнюю.

— Парни, а кто–нибудь догадался взять веревку? — с ухмылкой спросил Валуев.

Глава 11

13 сентября 1941 года

День четвертый, ночь

Веревка, конечно же, нашлась у запасливого Хосеба. К раскопу подогнали пикап и привязали веревку к его заднему бамперу.

— Хуршед, ты останешься наверху! Прикроешь нас и вытащишь, когда дадим сигнал! — велел Валуев.

— Петя… — Альбиков скрипнул зубами, но обсуждать прямой приказ командира группы не стал.

— Сам понимаешь, что без прикрытия нельзя! — словно извинился перед другом Валуев.

Альбиков молча отошел в сторону и сунул мне в руку фонарик.

— Игорь, ты самый легкий и тощий, пойдешь первым! — сказал Валуев. — Обвяжись веревкой, только не подмышками, а то грудь сдавит, задохнешься.

Алькорта подошел ко мне и ловко обмотал, скопировав обвязку альпинистов.

— В случае чего, ори громче — мы тебя мгновенно выдернем! — посоветовал Хосеб. — Не стесняйся, из–за близкой стрельбы все равно никто посторонний не услышит.

Бой за разъезд №47, невзирая на темноту, не стихал — продолжали звонко бить танковые пушки и строчить пулеметы. Или Попель увлекся и атаковал сам артсклад?

Спуск в колодец занял довольно много времени — Петя, лично травивший веревку, опускал меня предельно бережно, как будто я был хрустальной вазой. Поэтому дна я достиг только минут через пять. Всего глубина колодца составила метров двадцать. Никаких скоб или ступенек на вертикальных стенках я не обнаружил — видимо «грузоперевозки» через этот тайный ход осуществлялись чем–то вроде колодезного ворота, который до наших дней «не дожил».

Штольня оказалась довольно просторной — высотой чуть более полутора метров и шириной почти в два. Здесь можно было ходить, слегка пригнув голову. Но при мысли о высоченном Валуеве я непроизвольно хихикнул.

Я отвязал веревку и дернул за конец три раза — сигнал «спуск окончен». Сверху, один за другим, спустились остальные. Первым был Алькорта — он легко соскочил на землю, огляделся с профессиональным интересом и одобрительно хмыкнул.

— Buenas noches, подземный мир! — прошептал он, поправляя сумку с «СВУ» на груди. — Ничего, вполне уютно. Главное — крыша не течет.

За ним, с легким стоном, спустился дед Игнат. Старик, оказавшись на твердой земле, выпрямился, снял пилотку и провел рукой по липкому от пота лбу.

— Фу–у–у… — тяжело выдохнул он. — Главное — воздух есть! Спертый, но дышать можно. Я боялся, что штольню завалило.

Последним спустился Валуев. Его могучая фигура с трудом поместилась в узком пространстве. Он встал, слегка пригнув голову, и остро, как волк, понюхал воздух.

— Говорила мне мама, не лазай по колодцам, сынок! — Усмехнулся сержант. — Игнат Михалыч, веди. Ты здесь главный штурман.

Старый полковник кивнул, зажег свой фонарь и без колебаний шагнул в черноту длинного коридора, едва уловимо ведущего вниз. Мы двинулись за ним, как тени, стараясь ступать бесшумно. Узкие пучки света выхватывали из мрака потемневшие от времени деревянные брусья, подпирающие потолок. Я, проходя мимо, постучал по подпорке ногтями — крепи были невероятно сухими, будто их установили вчера. Дерево не сгнило за сорок лет — видимо, сухой и соленый воздух законсервировал его.

Мы шли, казалось, целую вечность. Я быстро потерял ощущение времени и пространства. Темнота за пределами наших лучей наших фонариков была абсолютной, она давила на психику, заставляла учащенно дышать и постоянно оглядываться. Штольня то сужалась, то расширялась, но в целом была достаточно просторной, чтобы идти, не сильно сгибаясь. Лишь Валуеву приходилось постоянно горбиться, и я слышал, как он время от времени тихо ругался, задевая головой за поперечные балки крепей.

Воздух был сухим и холодным. Сильнее всего пахло солью — острый запах щекотал ноздри, все время хотелось чихнуть. Под ногами громко хрустела соляная крошка. Иногда с потолка сыпалась пыль, заставляя прикрывать глаза.

— Интересное место, — нарушил молчание Алькорта, его шепот гулко разносился по коридору. — Если бы не война, можно было бы экскурсии водить. Соляные пещеры, целебный воздух… Платили бы деньги.

— Замолчи, Хосеб, — беззлобно проворчал Валуев. — Лучше слушай.

Но вокруг, кроме нашего дыхания и хруста соляных кристаллов под подошвами, не было слышно ничего. Лишь изредка доносился какой–то далекий, непонятный скрежет.

Примерно через полчаса пути дед Игнат остановился перед развилкой. Штольня расходилась на три направления. Все три выглядели абсолютно одинаково — низкие, темные, уходящие в непроглядный мрак. Наш проводник молчал секунд десять, вглядываясь в каждую из штолен. Его лицо в отблеске фонаря было сосредоточенным и суровым.

— Ты чего, Игнат Михалыч, дорогу забыл? — тихо спросил Валуев, и в его голосе впервые прозвучала тревога.

— Сорок лет прошло, сержант! Я здесь примерно в твоем возрасте лазил. После этого целая жизнь прошла… — с горечью ответил старик. — Дай минуту. Я обязательно вспомню. Кажется сюда… — он неуверенно указал на левый проход.

Мы свернули в левый туннель. Он оказался уже предыдущего, и вскоре нам пришлось идти почти согнувшись. Нарастало клаустрофобическое напряжение. Казалось, что стены смыкаются, свод давит сверху, выжимая последний воздух. Я чувствовал, как по спине стекает горячий пот, несмотря на прохладу.

Внезапно путь преградил завал. Несколько подпорок рухнули, завалив проход грудой камней и бревен.

— Черт, — выругался Алькорта. — Придется возвращаться и искать обходной путь.

— Подождите, — сказал Игнат. — Кажется, можно пролезть сверху. Видите? Там пустота.

Он был прав. Между грудой обломков и сводом оставался узкий лаз. Пришлось снять оружие, и даже ремни. Проползали по одному, задерживая дыхание. Соленая крошка сыпалась за воротник, царапала руки. В голове неотступно крутилась мысль: а что если свод рухнет прямо сейчас? Здесь, под землей, в полной темноте…

Выбравшись из завала, мы оказались в еще более узком коридоре. Дышать стало тяжелее. Я ловил себя на том, что начинаю паниковать, и силой воли заставлял себя успокоиться. «Дыши глубже, — командовал я себе. — Ты не шестнадцатилетний мальчишка, ты взрослый мужчина. Возьми себя в руки».

— Пионер, ты как? — тихо спросил Валуев, словно угадав мое состояние.

— Ничего, Петя, я выдержу, — выдохнул я. — Просто темнота немного давит.

— Всё нормально, — поддержал Алькорта. — Главное — не думать, что над тобой несколько сотен тонн соли и камня. Тогда вообще весело становится.

Мы пошли дальше. Коридоры ветвились, пересекались, образовывали настоящий лабиринт. Игнат шел все более неуверенно, часто останавливался, водил фонарем по стенам, ища хоть какие–то знакомые приметы.

— Кажется, мы уже здесь были, — наконец не выдержал я, указывая на приметную трещину в стене, похожую на молнию. — Мы ходим по кругу, Игнат Михалыч.

Старик обернулся. Его лицо в свете фонаря было усталым и растерянным.

— Возможно, ты прав, сынок, — тихо признался он. — Простите, ребята.

В его голосе звучала такая искренняя горечь и стыд, что мои подозрения мгновенно улетучились. Этот человек делал все, что мог.

— Ничего, дед, — сказал Валуев, и в его голосе не было ни капли упрека. — Лабиринт, он и есть лабиринт. Будем искать дальше. Рано или поздно выйдем.

Мы снова двинулись в путь. Напряжение нарастало. Каждый поворот казался знакомым, каждый завал — уже виденным. Я уже почти смирился с мыслью, что мы заблудились в этом подземном царстве навсегда, как вдруг Валуев резко поднял руку.

— Стой! — его шепот прозвучал как выстрел.

Мы замерли. Сержант выключил фонарь. Мы последовали его примеру. Абсолютная, беспросветная темнота сомкнулась вокруг. И в этой темноте я увидел, что совсем недалеко, в одном из боковых ответвлений, горел тусклый электрический свет.

Мы без слов, жестами, договорились о дальнейших действиях. Валуев показал на глаза, потом на источник света — наблюдаем. Все кивнули. Мы прижались к стене и стали медленно, бесшумно продвигаться вперед.

Через несколько метров штольня сделала поворот. Осторожно выглянув, мы увидели, что коридору, по которому мы шли, примыкает более широкая и высокая галерея. По ее потолку был проложен электрический кабель, к которому через каждые двадцать метров были подвешены тусклые лампочки, дававшие очень слабый, но вполне реальный свет.

Под лампами стояли штабеля с деревянными ящиками. Я присмотрелся к маркировке — готическим шрифтом там было выведено: «7,92 mm Patronen». Винтовочные патроны.

Мы переглянулись и радостно кивнули друг другу. Похоже, что наш отряд все–таки достиг цели — склада боеприпасов. Осталось только найти место складирования артиллерийских снарядов — для установки взрывного устройства.

Валуев показал жестами: полная тишина, фонари не использовать, двигаться с максимальной осторожностью. Теперь наша жизнь зависела от каждого шага, от каждого случайного звука.

Мы медленно пошли дальше, скользя, как призраки, вдоль стены. Я чувствовал, как бешено колотится сердце, но разум был холоден и ясен. Каждый нерв был натянут до предела. Я достал «Наган» с «Брамитом» и неосознанно проверил «Браунинг» в кармане — он был на предохранителе, готовый к бою.

Внезапно из одной из боковых штолен донеслись приглушенные голоса. Мы замерли, вжимаясь в стену. Говорили по–русски.

— … а я ей: Машка, ты у меня самая красивая, давай поженимся… А она мне — дурак, сначала надо батю спросить… — доносился слабый голос.

— Брось, Петрович, опять ты о своей жене! — перебил его другой, более молодой. — Давай уже спать.

— Какое там спать… — вздохнул первый. — Жрать охота так, что кишки скручивает. Только воспоминаниями о бабе и спасаюсь.

Мы крайне осторожно, по шагу в две секунды, приблизились к месту, откуда доносились голоса. Вход в боковой коридор был перекрыт массивной стальной решеткой, запертой огромным висячим замком. За ней, в длинном каменном мешке, прямо на голом каменном полу лежали люди. Их было человек пятнадцать–двадцать. Укрытые чем попало — кто–то рваной шинелью, кто–то грязной тряпкой, они прижимались друг к другу, пытаясь согреться. У самого входа сидели двое в замызганных красноармейских гимнастерках — мужчина лет сорока и совсем юноша, старше меня года на два. В тусклом свете единственной лампочки, висящей снаружи решетки, они выглядели как живые скелеты — впалые щеки, горящие лихорадочным блеском глаза, руки, похожие на птичьи лапы.

Их глаза скользнули по нам, но пленные не выразили ни удивления, ни надежды.

— Дождался, Петрович? — пробормотал молодой. — Опять эти скоты на шум разговора пришли. Снова бить будут…

Меня и Валуева в немецкой форме пленные приняли за конвоиров. Догадался об этом и Пасько — старик шагнул к самой решетке и тихо, но отчетливо сказал:

— Мы свои, парни!

— О, похоже у меня от голода видения начались! — В глазах Петровича мелькнуло что–то похожее на интерес, но тут же погасло. — Мерещится, что за решеткой старшина с седыми усами стоит.

— Тебе не мерещится, парень! — сказал дед Игнат. — Мы бойцы Красной Армии! Со мной диверсанты, переодетые в немецкую форму.

Петрович прищурился и внимательно посмотрел на нас. В его запавших глазах загорелась искорка понимания.

— Постойте–ка… — он медленно поднялся на ноги и подошел к решетке. — Вы… настоящие?

Он просунул руку между прутьев решетки, словно желая убедиться, что мы не плод его галлюцинаций. Я взял его ладонь — холодную, костлявую, но живую.

— Настоящие, — кивнул я. — Мы здесь, чтобы взорвать этот склад.

Услышав разговор, пленные на полу начали шевелиться, поднимать головы. В каменном мешке поднялся тихий, похожий на стон гул.

— Тише! — резко прошипел Валуев. — Немцы рядом?

— В главной штольне, метров двести отсюда, — так же тихо ответил Петрович, и его голос внезапно окреп, в нем появилась надежда. — Там у них пост. Два часовых.

— Слушайте, — прошептал я, обращаясь ко всей группе. — Мы вас выведем. Знаем выход. Он недалеко.

Пленные начали вставать, едва слышный гул голосов усилился. Но Валуев покачал головой.

— Сначала задание, — тихо сказал он. — Если начнем выводить вас сейчас, поднимется шум, немцы услышат и объявят тревогу, и тогда взрыва не будет.

— Да мы и не уйдем, — неожиданно сказал Петрович. — Посмотрите на нас. Мы еле ноги волочим — нас и так впроголодь держали, а после налета бомбардировщиков вообще перестали кормить. Мы вас только затормозим. А склад взорвать — это главное.

— Но мы не можем вас тут оставить! — горячо прошептал я.

— Слушайте сюда, — Петрович привлек меня ближе к решетке. Его дыхание стало быстрым и прерывистым. — Выполняйте задачу. А про нас забудьте. Мы все равно долго не протянем. Но если вы взорвете эту проклятую нору… Мы хотя бы умрем с мыслью, что не зря здесь сгнили.

— Он прав, — тихо сказал молодой пленный. — Идите. А мы… мы тут посидим.

В его голосе была такая безысходная покорность судьбе, что у меня сжалось сердце. Я посмотрел на Валуева. Его лицо в полумраке было каменным, но в глазах я увидел ту же боль, что чувствовал сам.

— Ладно, — коротко кивнул Петя. — Но мы вернемся. Обещаю. Подскажите, где склад со снарядами? Нам нужны артиллерийские, желательно крупного калибра.

Петрович оживился.

— Так слушайте: отсюда — налево. Через двести метров будет немецкий пост. Два человека с винтовками. Снимите их и дальше увидите развилку. Там будет четыре туннеля. Не сворачивайте, идите прямо, ориентируйтесь по рельсам узкоколейки на полу. Еще метров через сто — большая штольня, с высокими потолками, как зал. Там и хранят артиллерийские снаряды. А самые крупные — для их гаубиц, стопятимиллиметровые, стоят отдельно, с правой стороны.

— Запомнил? — обратился ко мне Валуев.

Я кивнул.

— Спасибо вам, бойцы, — тихо сказал дед Игнат. — Держитесь. Мы вернемся за вами.

Мы в последний раз переглянулись с пленными. В их глазах уже не было безучастности — горел огонек надежды, смешанный с отчаянной решимостью. Они понимали, что их шансы выжить ничтожны, но сама возможность нанести удар по врагу придавала им силы.

— Пошли, — скомандовал Валуев, и мы, пригнувшись, двинулись по указанному пути, оставив за спиной решетку с живыми тенями.

Тусклый электрический свет, едва разгоняющий мрак главной штольни, казался нам сейчас ярче полуденного солнца. Мы прижались к шершавой, прохладной стене, затаив дыхание. К запаху соли в воздухе прибавился запах машинного масла от рельсовой узкоколейки, проложенной по центру прохода.

Впереди, метров в двадцати, у большой развилки с полудесятком туннелей, виднелись двое часовых. Один, молодой парень в мятом мундире, прислонив свой «Маузер 98к» к стене, бесцельно прохаживался из стороны в сторону, махая руками, чтобы согреться. Второй, постарше, устроился поудобнее на штабеле пустых ящиков из-под патронов, скрестив руки поверх поставленной между ног винтовки, и беззастенчиво дрых.

Валуев ткнул пальцем в меня, а потом показал на спящего. Потом ткнул в себя и изобразил пальцами шаги. Ясно, моя цель — старший караула, а Петя взял на себя бодрствующего.

Я медленно и очень-очень аккуратно, поднял на уровень глаз «Наган» с «Брамитом», ловя на мушку голову фрица. Холодная рукоять идеально легла в ладонь. Сердце билось ровно, сознание было кристально чистым и ясным. Мир сузился до прицельной планки и пока еще живой «мишени» за ним. Я даже не услышал щелчка спускового крючка, почувствовал лишь легкий толчок отдачи. Пуля бесшумно попала сидящему на ящиках часовому в висок. Солдат лишь вздрогнул и умер, так и не проснувшись.

Одновременно со мной выстрелил и Валуев. Шагающий немчик грузно шлепнулся на рельсы.

— Быстро! Убрать трупы в сторону! — скомандовал Петя, и мы бросились вперед, чтобы оттащить тела в тень и замести следы.

И в этот самый момент, когда мы с Игнатом схватили первого немца за руки и сапоги, из главного туннеля донеслись шаги и приглушенная немецкая речь. Мы застыли, как статуи. Из-за поворота показалась группа солдат. Шесть человек во главе с унтер-офицером. Смена караула.

Разводящий — высокий и худой унтер, был, видимо, опытным гадом, и сразу же насторожился. Его глаза, привыкшие к полумраку, метнулись к пустым ящикам, где секунду назад дремал часовой.

— Was ist hier los? — его голос, громкий и хриплый, прокатился по штольне. — Где часовые? Эй, Генрих, Карл! Вы теперь вдвоем ссать ходите? Совсем охренели от безделья? Гефрайтер Генрих Зоб, сгною в нарядах, урод!

Тревогу он пока не поднял, но рука уже потянулась к свистку на груди. Его солдаты остановились, сталкиваясь плечами и винтовками, с недоумением пялясь вперед, на пустую площадку перед развилкой.

У нас не было выбора. Мы не успели рассредоточиться, не заняли удобных позиций. Бой начался в самых невыгодных для нас условиях.

Первым выстрелил Валуев. Его «Наган» тихо щелкнул курком, но унтер в этот момент качнулся в сторону, и предназначенная ему пуля угодила в кого-то из солдат у него за спиной. Разводящий караула резко рванул свисток на шее, и пронзительный, леденящий душу звук разрезал подземную тишину.

— Алярм!!! — заорал унтер, выхватывая свой «Люгер» и прыгая к стене, за покосившийся штабель пустых ящиков.

Штольня взорвалась огнем и грохотом. Мы стреляли почти в упор, но одним залпом уложить всех не получилось. Трое фрицев, хоть и застигнутые врасплох, тем не менее, успели укрыться за ящиками и открыть ответный огонь. Пули со свистом защелкали по стенам, откалывая куски соли. Свет от лампочек замерцал в клубах порохового дыма и пыли. Бой грозился стать позиционным, что было крайне невыгодно для нас — к немцам в любой момент могло подойти подкрепление — бодрствующая смена караульных мгновенно выскочит по тревоге.

И тут вперед вышел Игнат Михайлович. Его лицо, освещенное светом вспышек, было спокойным и сосредоточенным. В правой руке он держал «Наган», в левой — трофейный «Вальтер Р-38». Полковник шёл, не пригибаясь, стреляя на ходу «по-македонски». Это было жуткое, гипнотическое зрелище — старый воин, вышедший на свою последнюю дуэль. Оставшихся в строю немцев, включая унтера, который как раз пытался вставить в свой «Парабеллум» новый магазин, дед Игнат пристрелил в упор. Но было слишком поздно — где-то наверху, на поверхности, завыли, набирая обороты, мощные сирены. Фашисты подняли тревогу. Теперь счет шёл на секунды.

— Михалыч! Закрепись здесь! — рявкнул Валуев. — Держи их, пока можешь! Не пускай вглубь!

Игнат Михайлович, тяжело дыша, лишь кивнул. Он подхватил винтовку убитого фрица, выдернул из его подсумка несколько обойм, и присел на колено за штабелем.

— Эх, сейчас бы мой старый добрый «Максим»… или хоть один из тех «МГ-34»… — проворчал старик, щёлкая затвором. — Ладно, и так управлюсь.

— Хосеб! — обернулся я, озираясь. — Где Алькорта?

Мы не видели его с начала перестрелки. Валуев, сжав зубы, махнул мне рукой, и бросился назад, к развилке. Мы нашли товарища метров через двадцать, за стоявшей на рельсах платформой. Алькорта сидел, прислонившись к колесу, его смуглое лицо побелело, а руки сжимали живот. Под ними расплывалось тёмное пятно. Рядом валялась сумка с «СВУ», которую баск носил на груди, «украшенная» аккуратным пулевым отверстием.

— Хосеб! — я присел рядом. — Ну, как же так, амиго…

— Hola, пионер… — он попытался улыбнуться, но получилась лишь гримаса боли. — Кажется, меня немного… царапнули.

Валуев аккуратно отодвинул его руки. Винтовочная пуля, выпущенная в общей неразберихе, вошла справа, чуть ниже рёбер. Она прошла насквозь через сумку, разворотила ее содержимое, потеряла при этом скорость, но все равно натворила бед — пулевой канал был слепым, кровотечение внутренним. Даже в моё время, в стерильной операционной, шансы были бы призрачными. Здесь, в глубине соляной шахты, это был смертельный приговор.

— Глупая случайность… — скрипя зубами, прошептал Алькорта. — Пуля срикошетила от рельса… Suma mierda…

— Молчи, береги силы, — сурово сказал Валуев, но на его глазах блеснули слезы.

Хосеб, собрав всю свою волю, уже шарил руками по повреждённой сумке.

— Взрывное устройство… Надо проверить…

Он вытащил то, что от него осталось. Будильник был разбит вдребезги, механизм искорёжен, провода торчали в разные стороны.

— Хана адской машинке, — констатировал Петя, и в его голосе прозвучало отчаяние.

— No pasa nada… Всё в порядке… — Алькорта посмотрел на нас, и в его чёрных, уже потускневших глазах вдруг вспыхнул знакомый озорной огонёк. — Запустим… в другом режиме. Помогите мне добраться… до снарядов.

Петя без лишних слов подхватил Хосеба на руки, как ребёнка. Мы побежали вдоль рельсового пути, вглубь штольни, куда указал Петрович.

Через несколько десятков метров туннель расширился, превратившись в огромный подземный зал с высоким, сводчатым потолком. Воздух здесь был ещё более спёртым. Перед нами предстало зрелище, одновременно величественное и ужасающее. Бесконечные штабели деревянных ящиков, уходящие в полумрак на сотни метров. Гигантский подземный арсенал — сотни тонн снарядов. На ящиках виднелась чёрная готическая вязь: «7,5 cm Gr. Patr.», «5,0 cm Gr. Patr.», «3,7 cm Gr. Patr.». Справа, как и говорил Петрович, стояли самые крупные ящики с маркировкой «10,5 cm Gr. Patr.». Фугасные чудовища для 105-миллиметровых полевых гаубиц.

Валуев осторожно опустил Алькорту на землю, прислонив его к одному из таких ящиков.

— Мы на месте, Хосеб.

Алькорта, с трудом переводя дыхание, достал из дырявой сумки своё искалеченное детище. Его пальцы, уже почти не слушавшиеся, с трудом размотали несколько проводов.

— Пётр… Игорь… — его голос стал тихим, но удивительно твёрдым. — Времени нет… слушайте. Никакого «другого режима»… нет. Чтобы замкнуть цепь… нужны руки. Мои руки.

— Ты с ума сошел, дружище! — я рванул к баску, но Валуев жестко поймал меня за руку и толкнул в сторону.

— Я… я всё равно уже мертвец. Я это знаю. А вы… вы должны жить! — продолжил Хосеб. — Вырваться отсюда.

У меня по щекам лилась теплая влага. Я видел, как сжались челюсти у Валуева. Он отвернулся, протирая глаза тыльной стороной ладони.

— No llores, пионер… — Хосеб снова попытался улыбнуться мне. — Не плачь. Запомни меня… весёлым. У вас есть… пять минут. На большее… я не рассчитываю.

Он взял концы проводов в свои смуглые, сильные, ещё недавно такие ловкие руки.

— Я… буду считать до трехсот. Когда закончу… или когда потеряю сознание… контакты замкнутся. Понимаете?

Мы понимали. Это был наш единственный шанс на спасение.

— Vámonos! — тихо сказал Алькорта. — Бегите, ребята.

И он начал считать. Тихо, но чётко, растягивая слова, будто наслаждаясь последними мгновениями жизни.

— Uno…

Я, рыдая уже в открытую, коснулся его плеча.

— Dos…

Валуев, с лицом, превратившимся в каменную маску, сделал то же самое.

— Tres…

Мы развернулись и бросились прочь из зала со снарядами. В спину нам неслось:

— Cuatro… Cinco…

Мы бежали к главной штольне, и с каждой парой шагов голос Хосеба становился всё тише, пока окончательно не растворился в грохоте выстрелов — впереди, на развилке кипел настоящий бой. Игнат Михайлович, засевший за ящиками, вёл методичный, но плотный огонь из «Маузера», не давая немцам, пытавшимся прорваться в штольню, поднять головы.

Услышав шаги за спиной, старик оглянулся, не увидел Алькорту и, видимо сразу всё понял, потому что сжал зубы и нервно дернул головой.

В этот момент выстрелы донеслись из бокового туннеля. Как раз из того коридора, где был каменный мешок с пленными. Похоже, что немцы нашли обходной путь.

— Нас отрезали! За мной! — скомандовал Валуев, меняя магазин в «ППД».

Мы рванули в сторону тюрьмы. Возле неё маячили четверо немцев. Двое смотрели в нашу сторону, а двое других, стоя к нам спиной, размеренно и, как мне показалось, неторопливо, стреляли через решётку камеры. Оттуда доносились сдавленные крики.

Я, не прерывая бега, заорал что есть мочи, вкладывая в крик всё своё отчаяние:

— Halt! Nicht schießen! Verfluchte Idioten! Русские прорвались! Танки! Прекратите огонь и займите оборону!

Немцы, услышав родную речь и увидев наши мундиры, замешкались. Эти несколько секунд неопределённости стали для них роковыми. Мы сократили дистанцию до десяти метров.

— Was?.. Герр лейтенант?.. — начал говорить один из них, но Валуев и я уже вскинули оружие.

Короткие очереди «ППД» и точные выстрелы моего «Браунинга» практически в упор мгновенно смели врага. Четыре трупа рухнули на землю, не успев сообразить, что происходит.

Мы бросились к решётке. Ужасная картина предстала перед нашими глазами. За железными прутьями, в тусклом свете одинокой лампочки, лежала груда тел. Все пленные были расстреляны в упор. Кровь заливала каменный пол, мерцала брызгами на стенах.

— Твою мать! — выдохнул Валуев, с силой ударив кулаком по ржавым прутьям.

И тут я заметил на поясе одного из убитых немцев большой, старомодный ключ. Я сорвал его с ремня и вставил в массивный висячий замок, запирающий решетку. Он провернулся со скрежетом, но поддался.

— Есть кто живой⁈ — закричал я, врываясь внутрь тюрьмы. — Откликнитесь!

Тишина. Лишь запах крови и пороха. И тут, прямо у моих ног, кто-то пошевелился. Это был Петрович. Он лежал на боку, прижимая руку к груди, из-под которой сочилась алая пена. Его глаза были открыты и смотрели на меня с каким-то немыслимым спокойствием.

Я рухнул перед ним на колени, и взял его холодную, липкую от крови ладонь. Он с трудом сглотнул и прохрипел, пуская кровавые пузыри:

— Красноармеец… Трофим Петрович Зайцев… Сообщите… жене Маше… в Сталино… что погиб… с оружием… в руках…

Игнат Михайлович молча поднял с пола немецкую винтовку и протянул её мне. Я взял её и аккуратно, бережно, вложил в ослабевшие руки умирающего бойца. Его пальцы сомкнулись на цевье и шейке приклада.

— С оружием в руках, Трофим Петрович, — прошептал я. — Я всё скажу твоей Маше, обещаю.

Он кивнул, и взгляд его стал невидящим.

— Время! — резко крикнул Валуев, хватая меня за плечо. — Сейчас рванет!!! Бежим!

Мы выскочили из камеры и помчались по знакомому пути, к спасительному колодцу. Мы бежали, задыхаясь, спотыкаясь в полумраке, миновали несколько поворотов, но удалились всё еще недалеко от главной штольни — впереди горели лампочки под потолком.

И тут сзади донесся оглушительный грохот.

Это был не просто взрыв. Это был гнев земли. Воздушная волна, спрессованная в узких тоннелях, догнала нас, подхватила, как щепки, и швырнула вперёд. Мы полетели кубарем. Освещение погасло. А потом началось землетрясение. Своды закачались, с них посыпались камни и едкая соляная пыль, которая забила рот, нос, глаза. Мир погрузился в кромешную тьму.

Глава 12

14 сентября 1941 года

День пятый, утро

Сознание возвращалось ко мне медленно, нехотя, будто продираясь сквозь толстый слой ваты. Первым пришло обоняние. Резкий, едкий запах сгоревшего тротила, растертой в пыль взрывом каменной соли и еще чего–то сладковатого и отвратительного. Я лежал ничком, уткнувшись лицом во что–то колючее. Попытался пошевелиться, и всё тело ответило пронзительной, разлитой по всем мышцам и костям болью. В ушах звенело, заглушая все остальные звуки. Лишь через минуту я начал различать шорох осыпающихся камней и поскрипывание деревянных крепей.

Я приподнял голову и приоткрыл веки, но ничего не увидел. Вокруг была разлита беспросветная, густая как смоль темнота. Она почти физически давила на глаза, поднимая в мозгу волну паники. Сердце колотилось, словно после финиша на стометровке. Я, с трудом подавив желание отчаянно заорать, пошарил вокруг себя, и моя левая рука наткнулась на что–то мягкое и теплое.

— Петя! — позвал я, и мой «глас вопиющего», хриплый от попавшей в горло пыли, бессильно заглох в непроглядной черноте. — Игнат Михалыч!

И тут справа раздался негромкий, но твердый голос.

— Не ори, пионер. Я здесь.

Я чуть не зарыдал от облегчения.

— Живы, комсомольцы? — прозвучало с левой стороны.

— Живы… — просипел я, откашливаясь. — Кажется, цел. Только всё болит. И ничего не видно.

— Фонари, ясное дело, пропали, — отозвался Валуев. — А спички есть у кого?

— У меня коробок в кармане штанов, — сказал Игнат. — Кажется, цел.

Послышался сухой треск. Вспыхнул крошечный, дрожащий огонек. В его ничтожном свете проступили три белых от пыли лица. Мы сидели в туннеле, стены которого были покрыты свежими трещинами. Потолок низко нависал над нашими головами, кое–где из него торчали, как сломанные ребра, обломки деревянных балок. Воздух был настолько густым, что его трудно было вдыхать.

— Половина третьего, — Валуев глянул на свой наручный хронометр. — Черт… Мы провалялись без сознания несколько часов.

Спичка догорела, обжигая Игнату пальцы, и мир снова погрузился во тьму.

— Выбраться будет непросто! Спичек всего штук десять, — как бы между делом заметил Пасько.

— Других вариантов все равно нет! Хосеб велел нам выжить, и мы исполним его последнюю волю! — излишне резко ответил Валуев. — Пойдем, держась за стеночку, спички будем использовать только на развилках.

И мы пошли, а, вернее, практически поползли вперед — из–за просевшего потолка и завалов передвигаться в вертикальном положении было нереально. Каждый шаг давался мне с огромным трудом — болели, казалось, все мышцы и суставы. Под сапогами хрустела соляная крошка, смешанная с мелкими камнями и щепками расколотых брусьев. Ноги изредка натыкались на развороченные, искореженные взрывной волной ящики. От некоторых все еще тянуло едким запахом тротила.

Мы блуждали по заваленным коридорам несколько часов, казалось, целую вечность, израсходовав почти весь запас спичек и уже отчаялись, когда где–то вдалеке блеснул слабый свет.

— Видите? — сразу же сказал Игнат. — Похоже трещина или обвал свода.

Мы предельно осторожно, будто опасаясь спугнуть единственный путь к спасению, двинулись на свет. Он постепенно усиливался, превращаясь из абстрактного свечения в контур отверстия, затененного корнями и ветками кустарника. Причем дырка была не в потолке, а в боковой стенке туннеля. Мы, помогая друг другу, протиснулись в узкую щель и оказались в неглубоком овражке, густо заросшем колючим терновником и бурьяном.

Я выполз наружу и рухнул на спину, жадно, судорожно вдыхая воздух. Он был невероятно чистым, прохладным и свежим, пах утренней сыростью, полынью и дымом. После спертой атмосферы подземелья каждый глоток был настоящим блаженством. Я смотрел в бледное, постепенно светлеющее небо, на котором еще виднелись последние звезды, и не мог насмотреться. Это было счастье — вот так просто лежать и дышать.

— Ну, братцы… вроде бы спаслись, — рядом тяжело опустился Валуев. Его лицо было серым от пыли, а в глазах, вместо радости от спасения, плескалась тоска.

Игнат Михайлович стоял на коленях, тоже глядя в небо. Его губы беззвучно шевелились, кончики седых усов мотались вверх–вниз.

— Господи… — пробормотал он. — Я снова выжил… Но зачем? Неужели я важнее для тебя, чем те молодые парни, что остались внизу?

Вдруг с гребня овражка донесся знакомый металлический щелчок — звук взведения затвора винтовки.

Мы дружно оглянулись. Наверху стояли три красноармейца. Двое с винтовками «СВТ–40», третий — с пулеметом «ДП–27». Их лица были напряжены, пальцы лежали на спусковых крючках. Они видели на нас немецкую форму и не собирались церемониться. Валуев медленно, очень медленно начал поднимать руки, давая нам пример делать то же самое. Ситуация висела на волоске.

— Свои, мы свои! — громко и четко произнес Валуев. — Мы разведчики!

— Чего ты там буровишь, фриц⁈ — удивленно спросил пулеметчик.

— Жить хочет! — пояснил его товарищ, носящий на петлицах одинокий треугольничек. — Но у нас приказа брать в плен не было! Целься!

Красноармейцы вскинули оружие. Еще секунда и нас тупо пристрелят на месте. И тут вперед шагнул Пасько. Он выпрямился во весь свой невеликий рост, и его голос, обретший стальные, командирские нотки, прокатился по овражку:

— Бойцы, не стрелять! Я — старшина Пасько! Это разведгруппа сержанта Валуева! Вы нас вчера провожали до разъезда №47!

Его тон, осанка, беспрекословная уверенность в себе подействовали на красноармейцев магически. Винтовки дрогнули, опустились. Молодой пулеметчик растерянно сглотнул.

— Старшина? Это вы, Игнат Михалыч? А эти в форме…

— Так это же те разведчики, которых мы вчера весь день опекали! — вдруг радостно сказал младший сержант, опуская винтовку. — Ну, точно они! Вон тот молодой — сын полковника Глеймана, а здоровяк — их командир!

— Вы это… товарищи… простите нас… сразу не признали! — запинаясь, извинился пулеметчик. — Вы же в белой пыли с головы до ног!

— Где бригкомиссар Попель? — спросил Валуев, опуская руки. — Он далеко?

— Товарищ бригадный комиссар на холме у большой воронки, — ответил младший сержант. — Приказал прочесывать местность, добивать фрицев.

— Ведите нас к нему! — приказал Валуев.

Бойцы отвели нас к знакомому кургану, уже не раз служившему нам наблюдательным пунктом. Рядом в лощине стояли танки и грузовики рейдового отряда, но пехотинцев я не увидел. Вероятно, они сейчас искали чудом уцелевших врагов.

С вершины кургана открывалось зрелище, от которого захватывало дух. Только сейчас мы смогли оценить результаты нашей диверсии. Там, где вчера высился холм, окруженный зенитками и ДЗОТами, теперь зияла гигантская, дымящаяся чаша. Котловина была чудовищных размеров, метров двести в диаметре, а может, и больше. Ее склоны, осыпающиеся и черные, уходили вниз на добрых десять–пятнадцать метров. На дне виднелись исковерканные остатки орудий, обломки бетона и дерева. От былой «крепости» не осталось и следа. Воздух над воронкой до сих пор дрожал от жара, будто внизу находился действующий вулкан.

На вершине кургана в полный рост, не скрываясь (ибо уже не от кого) стоял бригадный комиссар Попель в сером комбинезоне. Услышав наши шаги, он обернулся, вытаскивая изо рта папиросу.

— Твою мать… Живые? — удивленно пророкотал Попель. — Черт вас подери, мы же думали, что там, под землей, вас всех навечно и похоронило!

— Алькорта остался там, товарищ бригадный комиссар, — сказал я. — Навсегда.

Попель затянулся так, что аж щеки втянулись, и медленно выдохнул дым. Его лицо помрачнело. Комиссар ничего не сказал, только резко кивнул. Среди фронтовиков не было места пафосным соболезнованиям. Смерть была будничной, а героическая — особенно горькой.

— Задание выполнили, — доложил Валуев, вытягиваясь. — Склад боеприпасов уничтожен полностью.

— Это я вижу, — Попель мотнул головой в сторону котловины. — Такого я еще никогда в своей жизни не видел, честное слово. Когда мы фрицев у разъезда добили, то передислоцировались сюда. И только я на холмик поднялся, как вдруг — ба–бах! Звук глухой, будто не взрыв, а гигантский пузырь лопнул. Сначала из въезда в штольню вырвался огромный огненный язык. Потом весь этот холм… подпрыгнул! И тут же резко просел вниз. Земля ходуном ходила, нас с ног сбивало, а мы ведь в километре от эпицентра стояли! Теперь тут вот это, сами видите. Ни одного целого немца в радиусе пятисот метров не осталось. Кого взрывной волной убило, кого обломками накрыло. Как рассвело, я приказал устроить прочесывание местности и добить уцелевших. Их, кстати, не так много было, не больше десятка.

Он помолчал, затягиваясь.

— Разъезд мы еще вчера очистили, до полуночи. Потерь мало, трое раненых.

В этот момент послышался рев мотора. Из–за дальних холмов, подпрыгивая на неровностях, вылетел наш «Ситроен». Припарковав машину возле командирского танка, с водительского места вылез Хуршед Альбиков и бегом поднялся к нам. Его смуглое, обычно невозмутимое лицо, было искажено тревогой.

— Петя! Игорь! — его взгляд лихорадочно бегал по нашим лицам. — Колодец в заброшенном поселке завалило! Я вас по всей округе искал. Думал… Как вы? Где Хосеб?

Валуев не сказал ни слова. Он просто подошел к Хуршеду и положил ему руку на плечо. Альбиков отшатнулся, будто его ударили.

— Нет… — выдохнул он. — Не может быть… Хосеб?.. Как?!!

Я вспомнил последние мгновения Алькорты — его смуглое, побелевшее от боли лицо, черные глаза, полные решимости, и тихий голос, отсчитывающий: «Uno… dos… tres…»

— Он был смертельно ранен, а его «адская машинка» повреждена, — голос Валуева был глухим и бесцветным, лишенным привычной энергии. — Он решил остаться, чтобы замкнуть контакты… руками. Дал нам время уйти.

Хуршед закрыл глаза. Его лицо на мгновение исказила гримаса боли, но он тут же взял себя в руки, снова став внешне невозмутимым. Но следующие слова дались ему с большим усилием:

— Он был отличным другом. И храбрым воином. Иншалла, он обрел свой джаннат.

Повисла тягостная тишина.

— Собирайтесь, ребята, поедем в Вороновку! — прервал молчание Попель. — Вам, похоже, хорошенько отдохнуть надо. А здесь всё закончено.

Комиссар повернулся и быстро спустился вниз, к своим бойцам, танкам и грузовикам, на ходу громко отдавая команды о возвращении на временную базу.

Мы тоже сели в «Ситроен». Я забрался на привычное место в кабине, прислонился к дверце и закрыл глаза. Усталость накатила такая, что даже думать было тяжело. Машина тронулась, подскакивая на выбоинах. Я почти провалился в забытье, как вдруг Хуршед, сидевший за рулем, резко затормозил.

— Смотрите! — крикнул он, указывая рукой в небо.

Я высунулся из окна. С востока приближались три немецких бомбардировщика «Хейнкель–111». Их характерные силуэты, с мотогондолами, торчащими чуть дальше остекленной кабины, были хорошо видны под утренним солнцем. Они летели на малой высоте, явно пытаясь уйти от погони на бреющем — их преследовали четыре наших «И–16». Юркие, маленькие «ишачки» догоняли «Хейнкели», и, не обращая внимания на огонь бортовых стрелков, хлестали по бомбардировщикам длинными очередями из авиапушек «ШВАК». На одном из «Хейнкелей» уже дымил двигатель, самолет начал отставать от своих камрадов.

Я вгляделся. На фюзеляже одного из истребителей был крупно выведен бортовой номер «100». «Сотка». Сердце мое екнуло. Я знал этот номер. Это был «И–16» старшего лейтенанта Александра Покрышкина. Будущего трижды Героя Советского Союза, одного из величайших асов в истории. Я видел его на аэродроме «Лесной» всего неделю назад.

— Кирдык вам, фрицы! — прошептал я, не отрывая глаз от неба.

«Сотка» зашел в хвост отстающему бомбардировщику. На консолях сверкнули вспышки выстрелов. Трассеры прошлись по кабине пилотов, из которой брызнули куски плексигласа. «Хейнкель» клюнул носом и почти сразу врезался в землю всего в километре от нас. Раздался взрыв, вверх взметнулся столб черного дыма.

Второй бомбардировщик внезапно рванул в сторону, но два «ишачка» тут же взяли его в клещи. Очереди накрест прошили его крыло и фюзеляж, самолет резко накренился, затем попытался выровняться, но ему не хватило высоты — он пронесся над нашими головами с оглушительным воем, и упал за ближайшим холмом.

Третий, видя участь товарищей, пытался маневрировать, совершая отчаянные виражи, почти касаясь концами консолей степной травы, но все это оказалось бесполезным против четверки истребителей — его взяли в «коробочку». Сначала вспыхнул правый двигатель, затем левый и через десяток секунд полностью объятый пламенем «Хейнкель» рухнул неподалеку, украсив русскую степь погребальным костром.

Воздушный бой закончился. Но тут истребители засекли нашу колонну и сделали на нее заход. Однако в процессе снижения узнали своих, поэтому пролетели мимо, покачав крыльями, и легли на обратный курс.

Мы продолжили движение. Больше происшествий по дороге не было. Примерно в полдень на горизонте показались знакомые силуэты домов Вороновки. На подъезде к селу нас встретил мобильный патруль из трех грузовиков с пехотой, усиленный двумя танками «БТ–5». Дозорные, опознав машины отряда Попеля, пропустили нас без лишних вопросов.

Вороновка жила своей странной, фронтовой жизнью. По улицам сновали бойцы, у колодцев толпились механики–водители с ведрами, на аэродроме «Степной» почти непрерывно взлетали и садились самолеты. Но сегодня в этой суете чувствовалась какое–то предгрозовое напряжение.

Нас проводили прямиком к штабу. У крыльца уже ждал прадед. Петр Дмитриевич стоял, опершись на перила крыльца, и курил. Его лицо было осунувшимся, под глазами — темные, почти черные круги. Но когда он увидел нас, его глаза вспыхнули. Он не бросился ко мне, не стал обнимать. Его взгляд скользнул по мне, задержался на секунду дольше, убедился, что я цел, и затем перешел на Валуева.

— Докладывайте, сержант!

Валуев вытянулся по стойке «смирно». Его изодранный, запыленный мундир и усталое лицо контрастировали с четким, выверенным докладом.

— Товарищ полковник! Группой сержанта Госбезопасности Валуева произведен подрыв артиллерийского склада противника у разъезда №47. Потери личного состава… один человек безвозвратно. Сержант Госбезопасности Хосеб Алькорта погиб при исполнении боевой задачи. Он лично привел в действие взрывное устройство, обеспечив выполнение задания и спасение оставшегося личного состава группы.

Прадед выслушал доклад, не перебивая. Его лицо оставалось каменным, лишь пальцы, сжимающие папиросу, слегка дрогнули.

— Понятно, — он медленно кивнул. — К сожалению, потери… неизбежны. Сержант Алькорта достоин высшей награды. Посмертно. Я оформлю представление.

Он перевел взгляд на меня, и в его глазах на мгновение мелькнуло что–то мягкое, отеческое.

— Идите отдыхать, — приказал он уже более спокойным тоном. — Отсыпайтесь. Горячую пищу и чай вам принесут. Сержант Валуев, сегодня вечером в двадцать ноль–ноль — в штаб на совещание. Обстановка меняется. Немцы, судя по всему, начинают снимать с фронта и стягивать вокруг нас целые дивизии.

Мы молча развернулись и побрели к своему временному пристанищу. Знакомая хата с единственным окном казалась сейчас воплощением уюта и безопасности. На столе стояли четыре котелка с дымящейся кашей и жестяной чайник. Кто–то уже позаботился о нас.

Я скинул с себя ненавистный немецкий мундир, бросил его в угол и рухнул на свою лавку. Валуев сделал то же самое. Хуршед сел на табурет, прислонившись спиной к стене, и закрыл глаза. Его лицо было непроницаемым, но я знал, что внутри у него бушевала буря.

В избе воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным дыханием и треском кузнечиков за окном. Мы были живы. Мы выполнили задание. Мы вернулись. Но в нашей маленькой группе навсегда осталась пустота, которую уже ничто не могло заполнить.

Минут через двадцать хлопнула входная дверь, и в горницу вошел старшина Пасько. Он оглядел наши хмурые лица, заметил нетронутую еду на столе, тяжело вздохнул и сел на табурет в красном углу. Открыл было рот, чтобы сказать нечто ободряющее, но не стал.

— Ты где был, Игнат Михалыч? — минуты через две спросил Валуев, даже не поднимая глаз.

— Ходил в свою роту, чтобы ребят навестить, — ответил Игнат. — Но тут меня ротный встретил и сказал, что я в командировке числюсь еще три дня. Вот, стало быть, я и прибыл к месту прохождения дальнейшей службы. Накормите?

— Конечно! — вскинул на него глаза Валуев. — Вон, на столе гречка. Наверное, еще теплая. А у нас как раз лишняя порция появилась.

Сказав это, Петя снова впал в меланхолию, сгорбил плечи и уперся взглядом в пол. Пасько посидел еще минутку, но, увидев, что «храбрые разведчики–диверсанты» пребывают в тоске и печали, и не собираются из этого состояния выходить, придвинулся к столу, взял котелок, достал из–за голенища сапога ложку. Ел он чрезвычайно деликатно — не чавкал, не сопел, крошки на колени не ронял — просто образец столового этикета. Глядя на него, я подумал, что нам рано себя хоронить и тоже подсел к столу, придвинув котелок. Услышав бодрое постукивание ложек, Петя вышел из своего медитативного состояния, негромко, но заковыристо выругался себе под нос, таким способом окончательно сбрасывая слабость, сел за стол и громко сказал:

— Хосеб был нашим другом. Он погиб, как герой. Мы всегда будем его помнить. Однако жизнь продолжается, — Валуев посмотрел на Пасько и внезапно спросил: — Старик, выпить есть?

— Что бы у старшины и выпить не было… — усмехнулся дед Игнат, снимая с пояса и кладя на стол обычную армейскую фляжку.

Петя открутил колпачок и, даже предварительно не понюхав содержимое, сразу смело сделал большой глоток. И, что оказалось для меня удивительным — на этом остановился — закрутил пробку и положил фляжку.

Хуршед подошел к столу, и повторил действия Валуева. Тогда и дед Игнат сделал символический глоток, а потом вопросительно посмотрел на меня, но Валуев отрицательно качнул головой — мол, молод еще.

Уже через несколько секунд мы всей группой дружно уминали кашу с тушенкой, запивая остывшим чаем. Поминки славного парня Хосеба Алькорты «официально» завершились.

Глава 13

14 сентября 1941 года

День пятый, от полудня до полуночи

Последние остатки гречки были бережно собраны с жестяных стенок котелков, стук ложек прекратился. Мы молча прихлёбывали из кружек перезаварившийся, горький, густой чай, с добавлением каких–то степных трав, вроде чабреца. Я сидел, навалившись грудью на стол, и чувствовал, как меня постепенно «отпускает» нервное напряжение последних суток, как, словно свинцовое одеяло, наваливается усталость, как тяжелеют веки. Достаточно только закрыть глаза, и я провалюсь в мертвый сон.

В горнице стояла тишина. Валуев, откинувшись на стенку хаты, бездумно пялился прямо перед собой на пол, где в луче света из окна плясали пылинки. Хуршед крутил в пальцах пустую кружку. Игнат Михайлович, устроившись в красном углу под почерневшими от времени иконками, казалось, дремал, но его прямая, как струна, спина и сложенные на коленях ладони выдавали собранность и внутреннюю работу мысли.

Дверь в сени скрипнула, и в горницу крадучись, словно опасаясь нарушить наш покой, вошли лейтенант Ерке и красноармеец Артамонов. Лицо Вадима было серым от недосыпа, а Виктор нервно кусал губы.

— Здорово, ребята! — почему–то шепотом сказал Ерке. — Простите, что отрываем от отдыха. Знаю, вам ночью крепко досталось. Но разговор не терпит отлагательства.

Валуев медленно, с некоторым усилием, сфокусировал на них взгляд.

— Вадим… Заходи, мы еще не ложились. Что случилось, что у тебя за срочный разговор?

Вадим присел на краешек лавки напротив. Артамонов так и остался стоять у двери, словно ожидая указаний.

— Первым делом… я хочу узнать про пленных, — громче и уверенней сказал Вадим. — Вы видели их на складе? Наших людей? Что с ними?

В горнице повисла тягостная пауза. Я почувствовал, как у меня внутри все сжалось, и перед глазами снова встала жуткая картина: решетка, груда тел, и умирающий Трофим Петрович с винтовкой в ослабевших руках.

Валуев опустил голову, разглядывая свои огромные, в ссадинах и царапинах, кулаки. Его голос прозвучал глухо и отрешенно.

— Они все убиты, Вадим. Немцы расстреляли их, когда подняли тревогу. Мы… мы не успели их спасти.

Ерке резко дернул головой, словно обрывая невидимую нить.

— Черт! Черт возьми! Я так надеялся, что хоть кого–то удастся… — Он не договорил, тяжело сглотнув. Его лицо исказила гримаса боли и бессильной ярости. — Спасибо, что подтвердили. Теперь хоть не буду себя обманывать.

Он помолчал, переводя дух, а затем его взгляд упал на невозмутимо сидящего в углу Пасько. В глазах лейтенанта мелькнуло недоумение.

— Петр, а что здесь делает старшина… Пасько, кажется? — спросил Ерке, глядя на Валуева. — Дело, которое я хочу обсудить, имеет высочайший уровень секретности. И мне непонятен статус этого бойца в вашем подразделении.

— Старшина Пасько временно откомандирован в нашу группу личным приказом полковника Глеймана, — спокойно ответил Валуев. — И именно благодаря его феноменальной памяти и знанию местности, мы нашли ведущий к складу потайной ход и смогли выполнить задание. Он заслужил право находиться здесь. Более того, его опыт может оказаться бесценным.

Ерке на секунду задумался, затем кивнул, отбрасывая сомнения.

— Ладно. Принято. — Он обвел всех нас взглядом, в котором снова загорелся привычный огонек. — Тогда слушайте внимательно. Обстановка меняется стремительно, и нам нужно действовать на опережение.

Он вытащил из планшета карту, развернул ее на столе, прижав по углам пустыми котелками. Мы придвинулись ближе, разглядывая тактические значки.

— Начну с общего положения. Танковая армия Клейста на левом берегу Днепра оказалась в катастрофической ситуации. Все их переправы через Днепр уничтожены авиацией. С востока на них давит группировка генерала Маслова. А с юга, вдоль берега Днепра, наступают войска генерала Малиновского. У фрицев почти полностью закончились боеприпасы и продовольствие. А главное — у них нет горючего. На последних каплях они стянули всю уцелевшую технику на самый большой плацдарм и встали там в глухую оборону, окопав танки, превратив их в неподвижные огневые точки. Генерал Кирпонос поставил задачу полностью уничтожить или принудить к сдаче всю эту группировку.

Я смотрел на извилистую линию Днепра на карте и мысленно представлял себе армаду «Панцергруппен номер один», застывшую в степи. Танки без топлива — это уже не грозное оружие, а мишень. Сердце защемило от радости за наш общий успех.

Вадим показал на правый берег.

— Здесь, в зоне ответственности нашей группы, проделана колоссальная работа. Разгром немецкого тыла можно считать практически завершенным. В радиусе ста километров от Вороновки нет ни одной боеспособной, полноценной части Вермахта. Только разрозненные, деморализованные остатки подразделений, которые мы постепенно додавливаем.

— Значит, можно праздновать победу? — с долей иронии в голосе спросил Валуев.

— Черта с два! — резко парировал Ерке. — Немецкое командование — не дураки. Они увидели угрозу и отреагировали. Чтобы ликвидировать «Группу Глеймана» и деблокировать Клейста, они снимают с киевского направления и экстренно перебрасывают на юг несколько крупных соединений. Нам достоверно известно о появлении в нашей зоне трех дивизий.

Его палец ткнул в точку на карте — крупное село Лозовая.

— Двадцать пятая моторизованная дивизия под командованием генерал–лейтенанта Роланда Катнера. Двадцатая моторизованная генерал–майора Генриха Ланга. И одиннадцатая танковая дивизия генерал–майора Ганса фон Функа.

Я замер, сердце пропустило пару ударов — солдаты 11–й танковой дивизии в июне раздавили гусеницами раненых советских детей. Я обещал им отомстить, и вот судьба решила нас свести.

— Все они сейчас концентрируются именно здесь, в Лозовой, — продолжил Вадим. — Мы взяли это село штурмом пять дней назад, но после продвижения на восток оставили его. Теперь фрицы превратили его в мощный укрепрайон, куда стягиваются свежие войска и бегут побитые.

— Три дивизии, одна из них танковая! — негромко сказал Валуев. — Это уже не «пожарная команда», а целая карательная экспедиция. Серьезно они за нас взялись. Одно радует — ради этого они сняли части с Киевского направления, значит штурм города уже не будет таким активным.

— Командованию нужна точная информация о составе, численности и намерениях этой группировки, — голос Ерке стал жестким. — Авиаразведка результатов не дала. Лозовая прикрыта мощнейшим зенитным «зонтиком». Наши самолеты не смогли приблизиться к селу, понесли тяжелые потери.

Он посмотрел сначала на меня, потом на так и стоявшего у двери Артамонова, и, наконец, на Валуева.

— Поэтому я предлагаю направить в Лозовую разведгруппу. Под видом немецких офицеров. Я, Игорь и Виктор.

Валуев откинулся на стенку горницы, скрестив на груди мощные руки. Его лицо выражало скепсис.

— Вадим, в твоем предложении кроется несколько проблем, — начал он, тщательно подбирая слова. — Во–первых, наш трюк с переодеванием мог прокатить здесь, в условиях прифронтовой неразберихи. Но Лозовая сейчас — это ключевой населенный пункт, где собрались крупные силы. Там наверняка действует совсем другой, усиленный режим охраны. Тщательная проверка документов, пароли, пропуска.

— Я это понимаю, — кивнул Ерке. — Но ведь мы уже пробирались на артсклад, где была схожая система охраны.

— Там были охреневшие от безделья тыловики, — вставил я. — И у нас была «железная легенда».

— Во–вторых, — продолжил Петя, — даже если вам удастся проникнуть внутрь, что вы, трое юных офицериков, сможете узнать? Вы не будете допущены на совещания, вам не покажут карты с дислокацией частей. Максимум — услышите какие–то обрывки разговоров или посчитаете количество техники на улицах. Стоит ли рисковать ради крох информации? Это будет не разведка, Вадим, а натуральное самоубийство.

Я слушал Валуева и понимал, что он прав на все сто. Лезть в логово только что прибывших, свежих, настороженных немецких частей с нашим хлипким «прикрытием» — просто безумие.

Лейтенант Ерке тяжело вздохнул и кивнул, соглашаясь с доводами Валуева.

— Ты прав, Петр. По всем канонам разведки — это чистой воды авантюра. Но время работает против нас — нам, кровь из носа, надо узнать состав и численность вражеской группировки.

— Наверняка эти три дивизии неполного состава, раз их сняли с фронта! — снова вмешался я. — Может нам их вообще боятся не стоит — у «Группы Глеймана» сейчас весьма мощный кулак и выгодное положение.

— Горючки и боеприпасов маловато! — досадливо поморщился Ерке. — Самолетами много не привезешь. Но ты прав, Игорь: бояться и опасаться — разные вещи. И чтобы это достоверно выяснить, нам и нужна разведка. Есть у меня еще один вариант проникновения в Лозовую…

Он снова полез в свой планшет, извлек оттуда и бросил на стол два немецких офицерских удостоверения.

Я осторожно, словно чрезвычайно ценную вещь, взял их в руки, открыл и прочитал:

— Оберлейтенант Зигфрид Трамп, оберст Карл фон Штайнер. Это те самые офицеры, которых мы взяли в плен три дня назад?

— Они самые, — подтвердил Ерке. — Самих «героев» уже отправили в наш тыл на «ТБ–3». А их вещи и документы, по моему распоряжению, изъяли. Немцы были, скажем так, крайне недовольны, назвали это мародерством. — На губах Вадима на мгновение мелькнула улыбка. — Больше того, один из наших рейдовых отрядов нашел в степи и притащил на буксире в Вороновку их автомобиль «Хорьх–901». Движок у него от перегрева стуканул, но наши умельцы его отремонтировали. Легенда идеальная: два штабных офицера Люфтваффе, следующие с инспекцией, с подлинными документами. Не думаю, что в суматохе последних дней их исчезновение заметили.

— Но тут есть одна закавыка… — медленно сказал я, поочередно посмотрев на Ерке и Артамонова. — По–немецки свободно говорю только я, Вадим и Виктор. Но мы все — почти мальчишки. Изобразить Трумпа я, может и смогу, но кто выдаст себя за оберста, кадрового офицера из штаба Люфтваффе?

Все присутствующие погрузились в тягостное раздумье. Возможность проникнуть в Лозовую была блестящей. И одновременно это было абсолютно невыполнимо. Это как держать в руках золотой ключик и не иметь двери, к которой он бы подошел.

И тут из красного угла, из–под темных ликов святых, раздался спокойный голос, произнесший на безупречном немецком языке:

— Ich nehme an, dass ich für die Rolle von Oberst Karl von Steiner wie kein anderer geeignet bin.

Мы все, как по команде, повернули головы. Игнат Михайлович Пасько медленно поднялся с табурета и расправил плечи. Кончики его седых усов молодцевато торчали вверх, а в глазах играли веселые искорки.

— Я полагаю, что для роли оберста Карла фон Штайнера я подхожу как никто другой! — повторил он по–русски. — Ибо я не только соответствую ему по возрасту и военному опыту, но и свободно владею немецким языком.

— Игнат Михалыч, ты полон сюрпризов! — ошарашенно сказал я. — Но… откуда?

— До того, как уйти «вольнопёром» на Русско–японскую, я несколько лет учился во Фрайбурге, в Горной академии. Да и потом, во время Мировой войны, много практиковался.

— Да, но… — начал было говорить Ерке, глядя на старого воина с подозрением — как же так, какой–то «древний дед», крестьянин из глухой деревни, и вдруг делает такие заявления.

Но Петя положив лейтенанту руку на плечо, громко и отчетливо сказал:

— Вадим! Это наш единственный шанс! Подарок судьбы! Старшина Пасько — на сто процентов свой человек! Я полностью ему доверяю. Давай сделаем так: сейчас расходимся и еще раз тщательно всё обдумываем. Тем более, нам нужно «придавить минут на четыреста» — утро, как говорится, вечера мудренее!

После ухода Вадима и Виктора мы дружно завалились спать, а проснулся я от того, что кто–то тряс меня за плечо.

— Пионер, подъем! — над ухом прозвучал спокойный голос Валуева. — Выспался?

Я сел на лавке, потирая лицо ладонями. В горнице уже было довольно темно, лишь узкая полоса закатного света, багровая, как запекшаяся кровь, пробивалась сквозь единственное окошко. Валуев, одетый и подпоясанный, стоял посреди комнаты, его могучая фигура казалась темным монолитом в сумерках.

— Игорь, уже почти восемь вечера, нам пора в штаб. Потребовали и тебя с Игнатом. Так что пять минут на сборы, — сказал Петя, и в его голосе я услышал привычную стальную собранность.

Я оделся и вышел во двор, чтобы умыться у колодца. Вечер был теплым, почти летним. Над Вороновкой раскинулось черное, бархатное южное небо, усыпанное мириадами звезд. Они казались такими неестественно близкими и яркими, словно я был на экскурсии в планетарии. Воздух был свеж и чист, пах полынью и печным дымом. Рядом с дверью, прислонившись плечом к стене, курил Игнат Михайлович. Тлеющая в его пальцах самокрутка отбрасывала крошечные блики на его седые, идеально закрученные усы. Он курил редко, но с каким–то особым шиком, будто исполняя важный ритуал.

У входа в штаб, опираясь на «СВТ–40», стояли два часовых. Внутри привычно воняло табачным дымом. В горнице появились два новых стола и полдесятка табуреток. На столах лежали развернутые карты, испещренные пометками и тактическими значками. В центре помещения сидели полковник Глейман, его заместитель бригадный комиссар Попель, начальник штаба полковник Васильев, начальник разведотдела лейтенант Ерке. Петр Дмитриевич, облокотившись на стол, курил и что–то чертил на карте карандашом. Его лицо, освещенное светом двух керосиновых ламп, было осунувшимся, кожа казалась серой. Под глазами залегли глубокие, темные, почти черные тени.

Попель сидел рядом на стуле в спокойной позе, откинувшись на спинку и закрыв глаза, выпуская в потолок струйки дыма. Он так и не снял комбинезон, только засучил рукава — значит, в отличие от нас, даже не ложился после вчерашнего рейда и боя за разъезд №47.

Железные люди…

— А, наши герои пришли! — сказал бригкомиссар, приоткрыв глаза и увидев нас. — Ну, как, парни, отдохнули? Готовы к новым подвигам?

Мы молча встали у стола по стойке «смирно». Глейман внимательно оглядел всех нас, но на меня смотрел на пару секунд дольше — по–отечески проверяя, цел ли, а потом едва заметно кивнул.

— Присаживайтесь, товарищи, — предложил он. — Вадим, доложи суть своего предложения.

Ерке взял в руки заточенный карандаш и навис над картой.

— Товарищи командиры! Вернувшиеся к вечеру разведчики доложили: противник превращает Лозовую в мощный укрепрайон. — Он ткнул острием карандаша в крупное пятно на карте, обозначавшее село. — На северной и восточной окраинах зафиксированы новые позиции полевой артиллерии. Инженерные подразделения немцев активно минируют подступы. Ставят, в основном, противопехотные мины, но есть участки с противотанковыми. Около полудня в село вошла большая колонна бронетехники и грузовиков с пехотой. Разведчики насчитали не менее двух десятков танков, в основном « Pz.III» и « Pz.IV», до батальона пехоты. Судя по тактическим значкам это подразделения одиннадцатой танковой и двадцатой моторизованной дивизий. Однако видели там и наших «старых знакомых» — какие–то мелкие группы двадцать пятой дивизии.

Полковник Васильев мрачно хмыкнул, выпустив клуб дыма и сказал:

— Похоже, что Лозовая превращена в базу для концентрации войск. И там собираются не только свежие силы, но и сбежавшие от наших рейдовых отрядов тыловики.

— Немцы явно готовят удар, — кивнул Петр Дмитриевич. — Все признаки налицо. Они стягивают в Лозовую остатки своих разгромленных подразделений, получают пополнение. Вопрос — куда именно они ударят? На Вороновку? Или попытаются прорваться на восток, к переправам через Днепр, чтобы оказать помощь танковой армии Клейста? Разведка дает общую картину, но не детали. Нам нужно узнать замысел врага.

Глейман отложил карандаш и внимательно посмотрел на Ерке.

— Лейтенант, излагайте свой план.

— Цель операции — проникнуть в Лозовую под видом немецких офицеров, установить точную численность и, главное, боеспособность частей. Выяснить направление планируемого удара. Легенда — инспектор из Управления вооружений Люфтваффе. Проверяет работу тыловых служб, логистику, состояние аэродромного узла. Идеальная причина для появления в прифронтовой полосе и постановки нужных вопросов. Состав группы: первый — оберст Карл фон Штайнер. — Вадим кивнул в сторону Игната Михайловича. — Специалист по логистике, офицер со старой кайзеровской выучкой, немногословный, строгий. Второй — его адъютант, оберлейтенант Зигфрид Трамп. — Взгляд Ерке упал на меня. — Молодой, энергичный офицер. Третий — водитель, гефрайтер Отто Браун — эту роль исполнит красноармеец Артамонов. Транспорт — трофейный «Хорьх–901». Все необходимые документы подлинные. Группа прикрытия проводит основную группу до места, а затем будет скрытно находиться в районе заброшенного хутора Грушевка в пяти километрах от Лозовой.

В комнате повисла тишина. Лезть в самое логово фашистов было делом весьма рискованным, почти безумным.

Первым нарушил молчание Попель. Он сокрушенно покачал головой, разминая затекшую шею.

— Проверка тыловых служб и логистики, говоришь… А вы, пацаны, сможете достоверно изобразить немецких штабных крыс? Фрицы — не дураки. Один раз чихнешь не так, и всё, концерт окончен. Особенно ты, старшина. Сможешь достоверно сыграть роль полковника? Не подведешь?

Игнат Михайлович, до этого сидевший с невозмутимым лицом, медленно повернул голову к комиссару. Его поза изменилась — плечи расправились, взгляд стал холодным и начальственным. Когда он заговорил, его голос зазвучал совсем по–другому — с той небрежной повелительностью, которая присуща кадровым офицерам старой прусской закваски.

— Ich bitte um den Gefechtsstand des Regiments und das Kriegstagebuch zur Überprüfung. — произнес он на безупречном немецком, и все в комнате невольно замерли. — Die Meldungen über denTreibstoffverbrauch der letztenWoche sindmir unverständlich. Wo ist der Quartiermeister?

Он требовал предъявить оперативный журнал полка для проверки, возмущался непонятными отчетами о расходе горючего и требовал к себе интенданта. Затем Пасько перевел взгляд на меня, давая понять, что очередь за мной.

Я встал с табуретки и сказал чуть снисходительным тоном, каким говорят адъютанты важных чинов, что у полковника нет времени на формальности, и инспекция должна быть завершена к вечеру:

— Der Oberst hat keine Zeit für solche Formalitäten. Die Inspektion muss bis zum Abend abgeschlossen sein.

Попель и Васильев смотрели на нас с нескрываемым удивлением, а прадед с гордостью кивнул.

— Ну, вы, блин, даете… — наконец выдохнул бригкомиссар. — Мне аж страшно стало. Ладно, с лицедейством, похоже, проблем не будет.

Петр Дмитриевич снова посмотрел на меня. В его взгляде была целая буря чувств — отеческая тревога, гордость, и суровая решимость. Он видел перед собой не шестнадцатилетнего сына, а бойца, от чьих действий теперь зависели судьбы многих людей.

— План рискованный, — тихо произнес полковник. — Но другого выхода у нас нет. Мы не можем сидеть и ждать, когда на нас обрушится три дивизии. План разведки утверждаю. Вопросы есть?

Он обвел взглядом всех присутствующих, но возражений не последовало.

— Приказ группе прикрытия — обеспечить максимальную поддержку разведгруппе. Если что–то пойдет не так, вытаскивать их любой ценой. Понятно?

— Так точно, товарищ полковник! — хором ответили Валуев и Ерке.

— Свободны! — закончил Глейман. Он снова взял карандаш и наклонился к карте, но я видел, как его дрожит его рука с зажатой папиросой.

Мы вышли из комнаты на крыльцо.

— Выдвижение — завтра в шесть ноль–ноль, сразу после рассвета, — Сказал Ерке. — Идите, готовьтесь. Проверьте униформу, документы, автомобиль. Я пришлю к вам Артамонова, поднатаскайте его — условные сигналы и прочее. Завтра нам понадобятся не только хитрость, но и удача.

Я почувствовал, что мы сделали первый шаг к пропасти. Завтра нам предстояло прыгнуть в нее вниз головой.

Глава 14

15 сентября 1941 года

День шестой, полдень

Рассвет мы встретили уже в дороге. Ночь прошла в тщательных приготовлениях: я, Игнат и Виктор десять раз перепроверили немецкую униформу, досконально вызубрили легенды, договорились об условных знаках и фразах. Хуршед и Валуев проверили каждый винтик в трофейном «Хорьхе–901». Немного поспали — три часа от силы, прямо в одежде, чтобы слегка примялась и села по фигуре. Перед самым выездом к нам в хату пришел прадед — он ничего не стал говорить, просто обнял меня и пару минут не отпускал. Когда мы завели двигатели, Петр Дмитриевич стоял у калитки, курил, и его лицо в предрассветной мгле было похоже на высеченное из серого камня изваяние. Он не стал махать рукой на прощание — просто смотрел, как мы уезжаем. И в его взгляде было всё: и страх, и гордость, и суровая решимость. Я ободряюще кивнул ему, стараясь выглядеть уверенно, и забрался в «Хорьх».

Полдень наш маленький кортеж встретил на пыльной степной дороге. Впереди, как авангард, шел «Блитц» с Ерке и пятеркой вооруженных до зубов бойцов — у них было три пулемета «МГ–34» и два «ДП–27».

За грузовиком двигался темно–серый «Хорьх–901». Я сидел на пассажирском сиденье рядом с Артамоновым, который, сжав руль, вел машину с предельной концентрацией внимания. На заднем сиденье восседал Игнат Михайлович в форме оберста. Он был великолепен — его осанка, холодный, начальственный взгляд, идеально подстриженные седые усы внушали неосознанное уважение. Пасько так вошел в роль, что от него буквально веяло непоколебимым снобизмом кадрового офицера, начавшего службу еще при кайзере.

Замыкал колонну наш верный, видавший виды «Ситроен» с Валуевым и Хуршедом.

Степь, освещенная косыми лучами утреннего солнца, была прекрасна и ужасна одновременно — война прошлась по этим местам безжалостным катком. Воздух, еще прохладный, пах полынью и дымом пожарищ. Изредка попадались обугленные остовы немецких грузовиков, да закопченные до черноты печи, торчащие, как надгробия на месте сгоревших деревенек.

Около двух часов пополудни мы въехали в лесную зону, из которой «Группа Глеймана» вышла с боями пять дней назад. Продвижение замедлилось — возросла вероятность столкнуться с врагом. Колонна начала делать частые остановки, во время которых авангард проверял дорогу впереди. Но, к счастью, по пути до Грушевки мы никого не встретили. Сожженый еще три недели назад хутор встретил нас зловещей тишиной. Место было неуютным. От немногочисленных построек осталось пепелище. Уцелел лишь один сарай, стоявший в отдалении.

Колонна остановилась. Мы вышли из машин, разминая затекшие ноги. Воздух здесь был неподвижным и густым, пахло гарью и смертью. Вокруг пожарища валялись потемневшие пустые гильзы, какая–то вонючая ветошь. Дорога в лес, через небольшой мостик, была изрыта гусеницами танков — именно здесь на оперативный простор выходили основные силы глеймановцев.

— Вокруг — никого! — сказал Хуршед, цепко осмотрев каждое дерево, каждый куст. — Но у меня странное ощущение, что за нами следят.

— Потом пробежишься по округе, всё проверишь! — ответил ему Валуев. — А сейчас надо ребят проводить. Здесь мы расстаемся. На всю операцию даем вам сутки. Игнат Михалыч, ты за старшего, следи за пацанами. Особенно за Игорем — он все время норовит побольше фрицев убить. Если услышим стрельбу в Лозовой — атакуем внешние посты, чтобы оттянуть на себя силы.

— Все будет хорошо, товарищи, — сказал Игнат Михайлович, и в его голосе не было и тени сомнения. — Мы тихо войдем и тихо выйдем.

Я еще раз проверил оружие — «Парабеллум» в кобуре на левом боку и «Браунинг Хай Пауэр» в кармане бриджей. Зольдбух оберлейтенанта Зигфрида Трампа и командировочное предписание лежали в нагрудном кармане мундира. Все было идеально.

— Пора, — сказал Пасько, тоже проверив оружие и документы.

— Ни пуха, ни пера! — напутствовал нас Петя.

— К черту! — ответил Игнат, и непроизвольно перекрестился.

Мы трое — «оберст», его «адъютант» и «водитель» — уселись в «Хорьх». Артамонов завел двигатель. Машина плавно тронулась, оставляя группу прикрытия среди развалин Грушевки.

Дорога вывела нас к еще одному знакомому месту — развалинам ротного опорного пункта, возле которого я устроил панику, крича о советских танках. А парой дней позже эти самые танки славно проутюжили окопы и капониры, не оставив живых врагов.

Теперь здесь стоял простенький шлагбаум из свежесрубленной березки, рядом размещались два пулеметных гнезда, обложенных мешками с землей. Немецкие солдаты выглядели настороженными, сжимая в руках винтовки, но при виде «Хорьха» немного успокоились, повесили оружие на плечо.

— Свято место пусто не бывает, — тихо произнес я, оглядывая окружающий пейзаж. — Немцы с упорством, достойным лучшего применения, ставят тут блок–посты.

— Так ведь местность здесь такая, располагающая к устройству укреплений — перекресток дорог, одна из которых шоссейная, а рядом небольшой холмик. Тактически выгодно на нем пару пушек и полдесятка пулеметов установить, — тоже тихо ответил мне Игнат.

Наш «Хорьх» подкатил к шлагбауму. К машине торопливо подошел ефрейтор, лихо козырнув — догадался, что на такой машине может ездить какое–нибудь начальство.

— Dokumente, bitte! — вежливо попросил солдат, заглядывая в салон.

Встретившись взглядом с ледяными глазами «оберста», караульный даже отшатнулся. Игнат Михайлович, не говоря ни слова, через открытое окно протянул свои документы. Его лицо выражало вежливую скуку высшего чина, вынужденного общаться с мелкой сошкой. Ефрейтор глянул в удостоверение, машинально вытянулся по стойке «смирно», и крикнул своему напарнику:

— Открывай! Господин полковник явно торопится!

Шлагбаум подняли, и мы поехали дальше, не удостоив часовых ни словом благодарности, ни даже снисходительным кивком. Первый рубеж был пройден легко.

— Похоже, что они боятся начальства больше, чем русских, — негромко произнес Игнат. — Этим надо воспользоваться.

Чем ближе мы подъезжали к Лозовой, тем более оживленной становилась дорога. Навстречу нам попадались грузовики, конные повозки, легковые машины. Наконец, впереди показались солидные дома большого села, но перед ними стоял еще один блок–пост — выглядевший куда более серьезно. Два окопанных танка « Pz.Kpfw.2» с тактическими значками 11–й танковой дивизии — «колесным призраком», четыре укрепленных бревнами пулеметных гнезда с «MG–34» на станках. Расчеты пулеметов стояли возле них с сосредоточенными лицами. Всего на посту дежурило почти два десятка солдат, а командовал ими молодой фельдфебель. Он вышел навстречу нашей машине, и я, увидев его внимательные глаза, почувствовал легкий холодок под лопатками.

— Документы, пожалуйста, — заглянув в машину, сказал фельдфебель, Его тон был уважительным, но в нем не было и тени подобострастия.

Игнат снова в одиночку протянул свое удостоверение.

— Мне нужны все документы, господа офицеры! — вежливо, но настойчиво, попросил фельдфебель. — Удостоверения, командирочные предписания, пропуска.

Не став «качать права», мы с Виктором достали свои бумаги.

Фельдфебель тщательно прочитал все документы, а потом, продолжая держать их в руках, наклонился к окошку и спросил:

— Прошу прощения, господа офицеры, надо уточнить один момент: вы из Люфтваффе, а сидящий за рулем гефрайтер Отто Браун приписан к двадцать пятой моторизованной дивизии? Как это получилось?

— Мы прибыли из Берлина на самолете, фельдфебель.Машину и водителя нам предоставила встречающая сторона, — предельно ледяным тоном, словно ему противно отвечать на такие тупые вопросы, сказал Пасько.

— Я понял, господин оберст, — сказал фельдфебель, возвращая документы, но в его глазах по–прежнему читалось сомнение. — Простите еще раз, но правила требуют досмотра транспортного средства. Стандартная процедура, ничего личного.

— Выполняйте свои обязанности, фельдфебель, — холодно процедил Игнат. — Но не задерживайте нас надолго. У нас плотный график.

Фельдфебель отдал распоряжение, и двое солдат подошли к «Хорьху». Один открыл багажник, другой зачем–то прошелся вокруг машины, заглядывая в салон. Я сидел, стараясь дышать ровно, и смотрел прямо перед собой, изображая легкое раздражение человека, чье время тратят понапрасну.

— Все чисто, — доложил солдат, захлопывая багажник. — Там только чемоданы.

Фельдфебель еще раз внимательно посмотрел на нас, словно взвешивая что–то. В воздухе повисла напряженная пауза.

— Можете проезжать! — наконец решил он. — Но вам необходимо будет зарегистрироваться в комендатуре. Она расположена в центре села, в двухэтажном здании бывшей конторы лесозаготовителей. Там вам предоставят размещение и питание. Я свяжусь по телефону с дежурным, он вас встретит.

— Благодарю, фельдфебель, — кивнул Игнат, и в его голосе впервые прозвучала едва уловимая теплота, словно он одобрил исполнительность и внимательность караульного. — Вы хорошо делаете свое дело.

Шлагбаум подняли, и мы въехали в Лозовую.

Село производило странное, двойственное впечатление. С одной стороны, здесь кипела жизнь — по улицам сновали солдаты, у машин суетились механики, откуда–то тянуло запахом картофельного супа. Повсюду царила непонятная суета. С другой — на каждом доме, на каждом заборе виднелись свежие следы пуль и осколков — безмолвные свидетельства недавнего штурма. Кое–где зияли выбитые окна.

Витя Артамонов медленно вел машину по главной улице, объезжая воронки. Я внимательно смотрел по сторонам, стараясь найти нечто интересное. Вот у колодца стоит бронетранспортер « Sd.Kfz. 251» с необычной рамочной антенной на корпусе. А вот три офицера в черных куртках с розовыми петлицами что–то оживленно обсуждают, разложив карту на лобовой броне « Pz.Kpfw.3» с буквой «R» на башне.

— Смотри–ка, — тихо сказал я, кивая на квадратное, солидное здание из красного кирпича впереди. — Должно быть, это оно.

Двухэтажное здание бывшей конторы лесозаготовителей действительно было самым внушительным строением в селе. Перед его парадным входом стояли два часовых с карабинами «Маузер 98к» и немолодой гауптман–интендант. Над дверями висела большая белая табличка с черной готической вязью: «Ortskommandantur».

Мы припарковались рядом с крыльцом и вышли из машины. На площади воняло бензином, пылью, сгоревшей едой и едва уловимым, но стойким запахом разложения — видимо, не все трупы успели убрать. Увидев недовольную морду оберста, встречающий нас гауптман, видимо и бывший дежурным по комендатуре, торопливо вытянулся и щелкнул каблуками.

Игнат Михайлович огляделся с видом человека, по какой–то нелепой прихоти судьбы угодившего на помойку. Тяжело вздохнув, он приказал:

— Оберлейтенант, следуйте за мной! Гефрайтер, останьтесь у машины

— Jawohl, Herr Oberst! — громко ответил Витя.

— Herr Oberst, bitte folgenSie mir! — гауптман приглашающим жестом показал на дверь.

Дежурный со всем почтением проводил «оберста» внутрь. Я, еще раз оглядевшись, последовал за ними.

Внутри комендатуры пахло присыпкой от опрелостей, дешевым табаком и ваксой для сапог. Из–за полуоткрытых дверей доносился гул голосов, стук пишущих машинок, сигналы полевых телефонов. Немцы обустраивались в Лозовой основательно. Гауптман провел нас по коридору в свой кабинет, где сидели еще два человека — немолодой, даже можно сказать, пожилой оберфельдфебель интендантской службы и юный лейтенант–танкист.

Усадив нас возле своего рабочего стола, дежурный попросил наши удостоверения и командировочные предписания, быстро заполнил какие–то формуляры, продублировал данные зольдбухов в толстый рукописный журнал и выдал нам «вид на жительство» — предписание о заселении в «гостиницу» и талоны на питание в офицерской столовой.

Поблагодарив услужливого интенданта, мы покинули кабинет и собрались уже, было, идти к машине, как нас перехватил в коридоре молодцеватый унтер–офицер.

— Герр оберст, герр оберлейтенант, с вами хочет побеседовать майор Зоммер.

— Мы очень устали с дороги, солдат! — брюгливо ответил Игнат. — Поговорим с Зоммером вечером.

— Простите, но разговор не терпит отлагательства! — упрямо сказал унтер. — Майор Зоммер представляет здесь третий отдел Абвера. Прошу вас следовать за мной!

Я нервно усмехнулся — третий отдел Абвера занимался контрразведывательной деятельностью в прифронтовой полосе. Отказаться от приглашения «поговорить» с «контриком» не смог бы и генерал.

Пришлось кивнуть и последовать в указанном направлении. Унтер с тщательно скрываемой насмешкой и удовлетворением отследил нашу реакцию. Видимо часто видел, паскуда, как меняются в лице офицеры после его слов.

Нас привели на второй этаж. Кабинет контрразведчика был просторным, с большим окном, выходящим на улицу. За массивным деревянным столом, заваленным бумагами, сидел мужчина лет сорока, худощавый, с жидкими русыми волосами, зачесанными набок. Майор Зоммер был одет в безупречно сидящий на нем мундир, на котором не было ни единого намека на принадлежность к Абверу — ни особых шевронов, ни нарукавных лент. Стандартные петлицы пехотного офицера, железный крест первого класса на кармашке. Выдать его принадлежность к контрразведке мог лишь пронзительный, оценивающий взгляд из–под стекол тонких круглых очков.

— Добрый день, господа! Присаживайтесь! — Зоммер даже не встал из кресла, просто махнул рукой на стоящие рядом стулья.

Игнат Михайлович присел, сохраняя осанку и выражение легкой снисходительности на лице. Я последовал его примеру, сняв фуражку и положив ее на колени. Краем глаза я заметил, что бравый унтер, приведший нас к Зоммеру, так и остался стоять у двери, положив руки на пояс, поближе к кобуре. Видимо, обеспечивал силовую поддержку.

— Могу я взглянуть на ваши документы? — спросил майор с властной уверенностью человека, чьи полномочия простираются гораздо дальше, чем у обычного штабного офицера.

— Извольте, майор, — произнес Игнат Михайлович, доставая документы. Его голос был ровным, без эмоций. — Попрошу вас не увлекаться, мы устали с дороги.

— О, наша беседа не займет много времени, господин оберст! — с нарочито напускной любезностью сказал майор.

Тщательно изучив все наши бумаги, Зоммер внимательно посмотрел сначала на меня, потом на Игната.

— Итак, господин оберст фон Штайнер, вы инспектор из Управления вооружений. Проверяете тыловую инфраструктуру, логистику. Правильно я понимаю?

— Совершенно верно, майор, — кивнул Игнат. — В условиях подготовки крупной наступательной операции бесперебойное снабжение войск — ключевой фактор успеха. Нас интересует состояние складов, пропускная способность дорог, работа аэродромного узла.

— Понимаю, понимаю, — Зоммер улыбнулся одними лишь тонкими губами. До глаз улыбка не дошла. — Учитывая текущую обстановку на нашем участке, Берлин беспокоится, и это правильно.

— Я старый солдат, майор, поэтому спрошу напрямую: чем вызван ваш интерес к нашим особам? — Игнат угрожающе наклонился к столу. Стоящий сзади унтер напрягся и положил ладонь на клапан кобуры. Дурашка, я, даже сидя на стуле, сумею выхватить «Браунинг» из кармана быстрее тебя!

— Простите, господин оберст, обстоятельства вынуждают меня опрашивать всех вновь прибывших в Лозовую офицеров, независимо от их звания и должности. Дело в том, что русские совсем распоясались, не соблюдают законы войны — переодеваются в нашу форму и совершают диверсии. Позвольте мне, как офицеру контрразведки, задать несколько вопросов. Чисто формальных, без протокола.

— Конечно, майор, — Игнат внешне расслабился, откинулся на спинку и снисходительно махнул рукой, показывая, что готов отвечать. — Мы здесь для того, чтобы помогать, а не мешать.

— Прекрасно! — мне показалось, что Зоммер выдохнул с облегчением. — Начнем с простого. Вы прибыли из Берлина. На каком транспорте?

— На связном самолете «Физелер–Шторьх», — без малейшей паузы ответил Пасько. — Приземлились на полевом аэродроме в Краснограде вчера утром. Оттуда добирались на автомобиле, предоставленном командиром двадцать пятой дивизии генералом Катнером.

— Ваш непосредственный начальник в Управлении вооружений?

— Генерал–майор Эрнст Удет, — Игнат произнес это имя с таким выражением, словно говорил не просто о начальнике, а о старом приятеле.

Зоммер медленно кивнул и перевел взгляд на меня.

— А вы, господин оберлейтенант, как следует из вашего командировочного предписания, до назначения в инспекцию служили на испытательном полигоне в Рехлине?

— Так точно, господин майор, — я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Это был один из ключевых элементов моей легенды. — Занимался приемочными испытаниями нового авиационного вооружения.

— Интересно, — Зоммер откинулся на спинку стула. — А не приходилось ли вам сталкиваться с майором Вольфгангом Шенком? Он тоже служит в Рехлине, отвечает за двигатели.

Мой мозг лихорадочно заработал. Такого имени в нашей легенде не было. Это была проверка на вшивость.

— К сожалению, нет, господин майор, с Шенком я не пересекался, — я изобразил легкое сожаление. — Лаборатория двигателистов находится на другом конце полигона. Может быть, я видел его на общих собраниях. Он невысокий брюнет с небольшим шрамом на щеке?

Зоммер смотрел на меня своими пронзительными глазами. Секунда, другая… Потом он медленно кивнул.

— Да, майор Шенк — невысокого роста, темноволосый, — доказав своим ответом, что это была подстава, майор снова повернулся к Игнату. — Вернемся к вам, господин оберст. Ваш водитель, гефрайтер Браун, из двадцать пятой дивизии. Дивизия, мягко говоря, понесла серьезные потери в последние дни. Не находите ли вы, что использование солдат из разгромленных частей для таких ответственных заданий… несколько небезопасно?

Игнат Михайлович позволил себе снисходительную улыбку, как бывалый воин, услышавший пустые опасения тыловика.

— Послушайте, майор, солдат есть солдат. Он умеет водить машину, исполнителен и молчалив, и это самое главное. Кроме того, — Игнат слегка понизил голос, — наличие такого водителя помогает нам лучше понять… моральный дух и реальное состояние частей на месте. Это тоже часть нашей инспекции.

Ответ был гениален. Он не только объяснял наш выбор, но и намекал на более широкие, почти контрразведывательные полномочия инспекции.

Зоммер что–то записал в блокноте. В кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов и отдаленным гулом танковых двигателей. Майор смотрел то на Игната, то на меня, его пальцы барабанили по столу. Он явно чувствовал какой–то подвох, но нестыковок в наших ответах не было. Мы сидели спокойно — два немецких офицера, немного уставшие с дороги, но готовые выполнять свой долг.

Наконец, Зоммер отложил блокнот в сторону и снова улыбнулся своей безжизненной улыбкой.

— Что ж, господа, благодарю вас за беседу. Все формальности соблюдены. Сейчас вас проводят в гостиницу. Вернее, в то, что мы здесь называем гостиницей. Уверен, вы найдете условия… приемлемыми. Если вам что–то понадобится, не стесняйтесь обращаться в комендатуру.

Он встал, давая понять, что аудиенция окончена. Мы тоже поднялись.

— Благодарю за содействие, майор, — небрежно кивнул Игнат. — Мы приступим к работе с утра.

— А разве вам не сказали, что сегодня в шесть вечера будет проходить совещание командования группировки? — внезапно спросил Зоммер и буквально впился в нас глазами, отслеживая реакцию.

— Я думаю, что нас пригласят, если понадобится наша помощь! — усмехнулся Игнат. — А, в принципе, такое совещание — не в нашей компетенции. Auf Wiedersehen!

Мы вышли из кабинета. Первый, самый опасный раунд был выигран. Мы прошли проверку контрразведки. Но я прекрасно понимал — это только начало. Самая опасная работа была впереди.

Глава 15

15 сентября 1941 года

День шестой, вечер

— Комната номер четыре, господа офицеры. Вот ваш ключ, — унтер с петлицами интендантской службы любезно, с легким поклоном, подал Игнату ключ и, отступив на пару шагов, вытянулся в струнку и щелкнул каблуками.

— Свободен! — буркнул Игнат и унтер, отдав честь, удалился по коридору со скрипучими деревянными полами.

Игнат Михайлович щелкнул замком, и мы вошли в наше временное пристанище. Комната оказалась небольшой, но чистой и уютной. Гостиница для офицерского состава размещалась в здании общежития местного сельскохозяйственного техникума. И, видимо, со времен до оккупации здесь стояли две железные кровати, две облезлых тумбочки и два стула. А вот серые одеяла, подушки и тощие тюфяки явно были привезены немцами. Пахло дезинфекцией и дешевым табаком. Окна выходили на центральную улицу села, заставленную техникой.

— Гефрайтер Браун, — обернулся Игнат к Виктору, который стоял на пороге, держа наши чемоданы. — Поставьте наши вещи. Вы остаетесь здесь.

— Но, герр оберст, дежурный сказал, что рядовой состав размещается в казарме, в бывшей школе, — неуверенно произнес Артамонов.

— Мне плевать, что сказал дежурный! — голос Пасько зазвенел сталью. — Мой водитель находится там, где нахожусь я. Вы нужны мне здесь и сейчас для поручений. Ваше место — возле этой тумбы, у двери. Понятно?

— Jawohl, Herr Oberst! — гаркнул Артамонов.

— Спокойно, Витя! — шепотом сказал я по–русски, закрыв дверь. — Нельзя тебе в казарму, спалишься! Переночуешь здесь, с нами. Я скажу дежурному, чтобы принес в нашу комнату матрас и одеяло.

Артамонов кивнул, в его глазах читалось облегчение. Оставаться одному среди немцев было бы для него верной смертью — хотя он свободно говорил по-немецки, всех нюансов армейской жизни врага Виктор не знал и мог проколоться на любой мелочи.

Я подошел к окну, раздвинул пыльные занавески из дешевого ситца и выглянул наружу. Солнце уже клонилось к западу, отбрасывая длинные, причудливые тени от домов и техники. По главной улице беспрестанно сновали армейские грузовики и мотоциклы. Напротив, возле длинного одноэтажного здания с несколькими огромными дверями, практически воротами, на фасаде, стояли несколько танков. Я внимательно их рассмотрел и сказал Пасько, возящемуся с открытым чемоданом:

— Смотри, Игнат Михалыч, прямо перед нами — два «Панцер–три», модификация «J», с 50–миллиметровой пушкой. Слева — «Панцер–четверка» с короткоствольным орудием. А вон там, чуть подальше, — пара «двоек», разведчики. И все они… грязные.

— В смысле — грязные? Пыльные? — заинтересованно поднял голову Игнат.

— Нет, не просто пыльные, — тихо ответил я, не отрываясь от наблюдения. — На них засохшая грязь, похожая на чернозем. Они явно прибыли сюда своим ходом откуда–то издалека. Колесная техника, кстати, выглядит не лучше.

— А что это за чудовище? — Игнат Михайлович встал рядом со мной и указал на массивную машину с рубкой вместо башни, торчащую в одном из воротных проемов.

— Это «Штурмгешютц–три», самоходное штурмовое орудие на базе «Панцер–три», — пояснил я. — Пушка калибром 75 миллиметров. Опасная штука…

— Это всё техника танковой дивизии? — уточнил Пасько.

— Судя по тактическим значкам — «панцеры» принадлежат одиннадцатой танковой, а самоходка — двадцатой моторизованной. Похоже, что в этом длинном сарае располагаются ремонтные мастерские.

Пока мы изучали технику, мимо нашего окна прошла группа солдат. Они шли не строем, а толпой, с трудом волоча ноги, их мундиры были в пыли, а на лицах читалась тупая усталость. Один из них, совсем юный, почти мальчик, с трудом тащил на плече ящик с патронами. Передо мной были не абстрактные враги, а живые люди… Нет, не так — не люди, а двуногие звери, которые пришли на мою землю убивать и грабить. Мое сердце сжалось от ненависти, рука сама потянулась к «Парабеллуму» на поясе. Мне вдруг страшно захотелось распахнуть окно и выпустить по этим тварям весь магазин.

Я сглотнул ком в горле и с силой сжал подоконник пальцами, заставляя себя успокоиться. Нас ждала работа, а месть подождет.

— Нам нужно прогуляться, оберлейтенант, — громко сказал Игнат, отходя от окна. — Осмотреться. Гефрайтер, вы остаетесь здесь. Никуда не отлучаться, ни с кем не вступать в разговоры.

— Jawohl, Herr Oberst — привычно рявкнул Артамонов.

— Можешь пока поспать, Витя! — шепотом добавил я. — Здесь, вроде бы, относительно безопасно.

Мы вышли на улицу и неторопливо двинулись в направлении двухэтажного бревенчатого здания сельхозучилища, в котором располагался штаб группировки. В большом палисаднике возле здания длинными рядами стояли свежие кресты с касками на перекладинах. Навскидку, их на этом импровизированном кладбище было около двух сотен. Видимо, здесь похоронили ублюдков, которые погибли при штурме Лозовой бойцами полковника Глеймана. «Ну, что, мразота, получили по куску русской земли?», — злорадно подумал я.

У входа в штаб, возле двух пулеметных гнезд, обложенных мешками с землей, стояли часовые. Довольно много — восемь рыл. Игнат Михайлович молча подошел к ним вплотную. Его холодный взгляд действовал безотказно — солдаты вытянулись по струнке.

Старший караула, унтер–офицер, непроизвольно сглотнув, с трудом преодолел «гипноз» и произнес просительно:

— Документы, пожалуйста, господа офицеры.

Мы протянули свои зольдбухи.

— Проходите, — унтер, мельком глянув в них, отступил в сторону.

Внутри бывшее училище напоминало муравейник — по коридорам сновали офицеры, из–за дверей доносился гул голосов. Мы нашли дверь с табличкой «Оперативный дежурный» и вошли без стука.

За столом, заваленным бумагами, сидел немолодой гауптман с усталым, осунувшимся лицом. Он поднял на нас глаза, в которых читалась тоска.

— Чем могу помочь, господа?

— Я оберст Карл фон Штайнер, — представился Игнат, слегка кивнув. — Это мой адъютант, оберлейтенант Трумп. Мы проводим инспекцию тыловых служб. Хотели бы уточнить общую оперативную обстановку, чтобы скорректировать наш план работы. Будем благодарны за любую информацию.

Гауптман тяжело вздохнул, отложив карандаш.

— Обстановка, господин оберст, сложная. Группировка только завершает сосредоточение. Части прибыли из–под Киева, проделав многокилометровый марш. Люди устали, техника требует ремонта и запчастей.

— А с боеприпасами какие проблемы? — вклинился я, стараясь говорить как можно более безразличным, канцелярским тоном. — Наше управление получило тревожные сигналы о срывах поставок.

Лицо гауптмана исказила гримаса досады.

— С боеприпасами катастрофа, оберлейтенант. Мы должны были получить все необходимое на крупном артскладе у разъезда номер сорок семь. Но русские… — он с силой сжал кулак, — сутки назад его уничтожили. Каким образом — до сих пор непонятно. Мы потеряли всё — на месте подземного склада огромная воронка. Теперь рассчитываем только на то, что удастся экстренно привезти из глубокого тыла.

В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошел молодой лейтенант.

— Господа офицеры, генерал фон Функ просит вас к себе.

Оперативный дежурный кивнул нам.

— Кажется, командующий группировкой желает видеть вас лично.

Лейтенант провел нас по всему зданию в просторный кабинет, который, судя по всему, когда–то служил директору сельхозучилища. Только теперь на стене висел портрет не Сталина, а Гитлера. Здесь, к моему удивлению, приятно пахло дорогим табаком и одеколоном. За большим столом сидел высокий, сухощавый мужчина лет пятидесяти, с жестким, аскетичным лицом и внимательными, умными глазами — генерал–майор Ганс фон Функ. Он не встал, когда мы вошли, лишь указал рукой на стулья.

— Мне доложили о появлении инспекторов, — произнес он, рассматривая нас, словно экзотических зверей. — Оберст фон Штайнер и оберлейтенант Трумп. Рад, что Берлин наконец–то обратил внимание на наши проблемы. Присаживайтесь.

Мы сели. Я старался дышать ровно, и держать на лице маску вежливости и почтительности. Хотя во мне снова закипела ненависть — солдаты этого урода в июне раздавили гусеницами танков две сотни раненых советских детей.

— Вы уже ознакомились с общей ситуацией на нашем участке? — начал фон Функ, доставая из палисандрового ящичка сигару.

— В общих чертах, герр генерал, — ответил Игнат. — Мы только что беседовали с вашим дежурным, но ничего конкретного он не сказал.

— Тогда вы понимаете, в каком положении мы оказались, — генерал с силой стукнул кулаком по столу, отчего подпрыгнула массивная пепельница. — Нас бросили сюда, сняв с решающего киевского направления! Бросили без пополнения личным составом и техникой, с минимальным запасом горючего, снарядов и патронов! Я получил приказ ликвидировать какой–то мифический русский десант в своем тылу. И чем мне это делать? Пустыми руками? Мои танкисты — лучшие в Вермахте! Но они не могут воевать без горючего и снарядов!

Он говорил с горячностью, в его голосе звучали искренние гнев и отчаяние. Я слушал и мысленно ликовал.

— А где генерал Катнер? — вежливо осведомился Пасько. — Его дивизия давно находится на этом участке. И он старше вас по званию, разве не он должен был возглавить группировку?

Фон Функ мрачно хмыкнул.

— Старина Роланд? Очередное звание он получил всего три дня назад, а сейчас валяется в госпитале. Вчера его колонну на марше атаковали русские бомбардировщики. «Сушки», как их называют русские. Генерал получил тяжелое ранение, осколок в легкое. Его эвакуировали в тыл. Так что командование всем этим блядским цирком легло на мои плечи. Двадцатая моторизованная Ланга тоже понесла потери в боях под Киевом и сюда попала с половиной штатной численности.

Он тяжело посмотрел на нас, и в его взгляде внезапно появилась тень подозрения.

— А вы, господа, что именно собираетесь инспектировать? У нас тут нет аэродромов — русские раздавили все наши самолеты танками прямо на земле.

— Наша задача, господин генерал, — оценить общую логистику и возможности тылового обеспечения. Взрыв артсклада — это серьезный провал в охране важных объектов! — спокойным голосом ответил Игнат Михайлович. — Мы должны понять, насколько уязвимы наши коммуникации и можно ли в этих условиях планировать крупные операции. Ваши трудности с боеприпасами лишь подтверждают актуальность нашей миссии.

Его тон был безупречен — сухой, официальный, лишенный какой–либо эмоциональной окраски. Фон Функ изучающе посмотрел на него, потом на меня, и, кажется, немного успокоился.

— Что ж, инспектируйте, — он махнул рукой с зажатой в ней сигарой, словно отмахиваясь от назойливых мух. — Только от вас сейчас мало толку. Мне нужны не отчеты, а снаряды, горючее и запасные части. Без этого моя группировка — не кулак, а растопыренные пальцы, которые русские могут ломать по одному.

Фон Функ, нервно сломав несколько спичек, раскурил сигару и сделал несколько торопливых глубоких затяжек, словно курил не дорогое ручное изделие кубинских мастериц, а дешевую самокрутку. Наконец, немного успокоившись, генерал, не вставая, сказал:

— Простите, что сорвался, господа. Я больше вас не задерживаю. Полковник, жду вас в восемь вечера на совещании в штабе. Думаю, что ваше присутствие будет полезным.

Мы встали, попрощались без слов, просто кивком и вышли из кабинета. В гостиницу возвращались в задумчивости, переваривая полученную бесценную информацию. Получалось, что «тигр–людоед», которого мы боялись, оказался слабым и больным. Немцы были измотаны, не укомплектованы, деморализованы и испытывали острый дефицит всего необходимого. Их ударная мощь была ограниченной. Хотя это не означало, что враг перестал быть опасным.

Возвращение в наш «гостиничный номер» после прогулки по Лозовой было похоже на возвращение в убежище. Пусть и временное, но единственное относительно безопасное место в логове врага. Из соседней комнаты доносились пьяные голоса, дружно выводящие песню «Хорст Вессель». Игнат Михайлович поморщился, но ничего не сказал.

Виктора Артамонова мы застали стоящим у стены. Он охнул от неожиданности, машинально принял строевую стойку, и побледнел, но, узнав нас, горячо зашептал по–русски, забыв о конспирации:

— Товарищи, тут такое происходит!

— Спокойно, Витя, — тихо ответил я на родном языке, тщательно закрывая за нами дверь. — Что случилось?

— Слышал… я слышал разговор из соседней комнаты, — он кивнул на стену. — Там офицеры–танкисты. Три человека. Они очень громко говорили…

Игнат Михайлович молча снял фуражку, положил ее на тумбочку и устало провел ладонью по лицу, но его взгляд был собранным и цепким.

— И о чем же они там спьяну трепались, сынок?

— О скверном состоянии материальной части, — Виктор нервно облизал пересохшие губы. — Один, с хриплым басом, кричал, что из восьми его «Панцеров» на ходу только пять. Остальные — или движок перегревается, или трансмиссия сыпется, а запасных частей нет. Другой, помоложе, орал, что у танков его взвода полностью «убитые» пушки. А потом они ругали какого–то генерала Функа, который требует от них невозможного. Говорили, что горючего осталось на ползаправки, не больше, а снарядов на две минуты боя.

Я перевел взгляд на Игната. Старик кивнул с довольным видом. Эта информация «снизу» подтверждала слова генерала фон Функа и была бесценной. Похоже, что немецкая группировка балансировала на грани коллапса.

— Молодец, Витя, — похвалил я бойца. — Запомнил все детали?

— Так точно. Старался не упустить ни слова.

В этот момент дал о себе знать мой организм — мочевой пузырь настойчиво потребовал опорожнения.

— Мне нужно выйти по нужде, — буркнул я. — Где здесь может размещаться туалет?

— Дежурный говорил, что «удобства» во дворе, — ответил Артамонов. — Сказал, деревянный сарайчик, не промахнешься.

— Прекрасно, — я поморщился. — Настоящий курорт.

Пройдя по коридору, я вышел через черный ход на задний двор бывшего общежития техникума. Его территория представляла собой стиснутую деревянными заборами земляную площадку, утоптанную до твердости асфальта. Большая часть пространства была завалена сломанной мебелью, пустыми ящиками и битым кирпичом. В дальнем углу, под сенью двух полузасохших акаций, стоял тот самый деревянный сарайчик, классический «туалет типа сортир» на три «очка». На входной двери трогательно красовалось отверстие в форме сердечка.

Двор освещался одним–единственным керосиновым фонарем, висящим на козырьке у заднего входа в здание. Он отбрасывал желтоватый, неровный круг света, диаметром всего метра в три, за пределами которого царила непроглядная, бархатная тьма. Сунувшись было в сортир, я «глотнул» мерзкого зловония и пулей выскочил обратно, жадно вдыхая свежий воздух. Пришлось, сберегая здоровье, пописать рядом. Как только я сделал свои дела, и с облегчением развернулся к входу в «гостиницу», мне навстречу вышел немецкий офицер. Его лицо в полумраке показалось знакомым. Через пару секунд я его вспомнил и похолодел.

Передо мной стоял гауптман Вальтер Крюгер, командир саперной роты второго полка 25–й дивизии. Тот самый не в меру любопытный, и дотошный офицер, с которым я вел нервный разговор три дня назад, во время разведки подступов к артскладу у разъезда №47.

Его круглое, обветренное лицо сначала расплылось в улыбке — он тоже узнал меня, но почти мгновенно исказилось гримасой крайнего недоумения. Его глаза впились в мои ярко–желтые петлицы Люфтваффе, прекрасно видные даже в скудном свете фонаря.

— Шульц? — растерянно произнес Крюгер. — Лейтенант Шульц? Но… как это понимать? Что это за маскарад?

Внутри у меня все оборвалось. В мозгу промелькнула фразочка из анекдота про Штирлица: «Это конец. А где пистолет?»

Стрелять было нельзя, но тело среагировало само, без участия сознания — я сделал шаг навстречу, и резко пробил ему в печень. От неожиданности и дикой боли Крюгер даже крикнуть не смог — коротко пискнул и сложился пополам. Фуражка улетела в сторону, а я схватил его за подбородок и затылок, и провернул голову на шее. Раздался тихий, сухой хруст, словно от сломанной ветки. Тело гауптмана мгновенно обмякло и рухнуло к моим ногам.

Я стоял над ним, тяжело дыша, в ушах оглушительно звенело. Но терять время на рефлексии было нельзя — в любой момент кому–нибудь из постояльцев «гостиницы» могло приспичить сходить по нужде. Оглядевшись, я поднял еще теплое тело и потащил в зловонный мрак сортира. И там, без лишних сантиментов, с трудом запихал дохлого немца в обдристанное «очко». Раздалось мерзкое чавканье. Гауптман Вальтер Крюгер, командир саперной роты, упокоился на дне вонючей выгребной ямы. И таким образом, на мой взгляд, должен был закончить свой жизненный путь каждый мерзавец, пришедший с оружием в руках на русскую землю.

Я выбрался наружу, старательно дыша ртом, чтобы не блевануть от удушающей вони. И тут заметил, что фуражка гауптмана, сбитая при ударе, откатилась в сторону и лежала на самом видном месте — в круге света от фонаря.

Я кинулся к ней и уже почти схватил, когда дверь «гостиницы» с грохотом распахнулась и во двор с пьяным хохотом буквально вывалились три «морды» в черных куртках с розовыми петлицами. Похоже, что те самые танкисты из соседнего номера. Оберлейтенант, лейтенант и фельдфебель. Молодые, лет по 20–25, крепкие, русоволосые.

Я резко выпрямился и отшвырнул фуражку ногой за кучу мусора у забора. Успел. Сердце бешено колотилось, но на лицо я старательно натянул маску брезгливого раздражения — как и должно было быть после посещения этого замечательного «санитарно-гигиенического заведения».

Танкисты, подпирая друг друга, направились в мою сторону. Они были, как говорится, «в сопли». Едва держались на ногах. Старший, оберлейтенант, с Железным крестом на груди, посмотрел на меня мутными глазами.

— А, летун! Небесный нибелунг, мать твою! — заорал он хриплым басом. — Сраное Люфтваффе! Где же вы, черт побери, были сегодня? Русские бомберы крыли нас, как бык овцу! На кой хер вы нужны, если вас никогда нет рядом?

Мне, по большому счету было плевать на корпоративные разборки фашистских гадов, и я решительно прошел мимо них к двери. Но тут второй танкист, лейтенант, схватил меня за рукав.

— Куда это ты так торопишься, напыщенный педераст?

Внутри все сжалось от ярости. И я непроизвольно брякнул в ответ:

— Захлопни свою вонючую пасть, ублюдок!

Эффект был мгновенным. Лицо лейтенанта побагровело.

— Ты что сказал, щенок? — он сделал шаг ко мне, сжимая кулаки.

— Так ты еще и глухой, придурок! — я понимал, что несу чушь, что надо остановиться. И, вежливо извинившись за хамство перед доблестными бойцами Вермахта, удалиться в свою скромную обитель. Но слова сами вылетали из глотки: — Похоже, что в твою консервную банку на гусеницах прилетел русский снаряд, и тебе напрочь отшибло мозги.

Это оказалось последней каплей. С пьяным ревом лейтенант бросился на меня, занося руку для удара. Драться он не умел вообще. Я легко увернулся от его кулака, и сам влепил несильный, но акцентированный хук в солнечное сплетение. У меня сейчас не было намерения калечить его или убивать. Пока не было… Воздух с хрипом вырвался из легких танкиста. Не дав ему опомниться, я пробил снизу вверх, в челюсть. Раздался звонкий стук сомкнувшихся зубов. Лейтенант рухнул на землю навзничь, широко раскинув в стороны руки и ноги.

Я стоял над ним в боксерской стойке, готовый к продолжению, и переводил дыхание. Сильно болели костяшки пальцев после столкновения с квадратной челюстью лейтенанта. Два других танкиста смотрели на меня с каким–то непонятным выражением на рожах, но вступиться за товарища не спешили.

Наконец оберлейтенант с крестиком на груди хмыкнул и несколько раз медленно хлопнул в ладоши.

— Браво, летун! — проворчал он. — Ты, я смотрю, и за словом в карман не лезешь, и подраться не дурак. Ладно, конфликт исчерпан. Ты победил.

Я опустил кулаки и, кивнув, твердым шагом двинулся к двери в «гостиницу». Сзади донесся возглас очухавшегося лейтенанта:

— Эй, летун! Не злись! Мы разобрались по–мужски! Давай без претензий!

Вернувшись в наш номер, я прислонился спиной к двери, и устало закрыл глаза. Ничего себе, сходил пописать…

— Игорь? — тихий голос Игната Михайловича заставил меня вздрогнуть. — Что случилось? Я слышал голоса, ругань.

Он стоял у висящего на стене крохотного зеркальца с бритвой в руке, без мундира, в подтяжках и белой нижней рубахе из тончайшего батиста, с намыленными щеками. Его взгляд был спокойным, но очень внимательным. Виктор сидел на койке и глядел на меня с тревогой.

Я коротко, без лишних эмоций, рассказал о столкновении с сапером и танкистами. Игнат Михайлович внимательно выслушал, продолжая бриться.

— Да уж, ты был на волосок от провала. Но раз обошлось… Даст бог, этого гауптмана до нашего отъезда не найдут. Ладно. Мне пора. Совещание в штабе у фон Функа начнется через полчаса. Вы оба остаетесь здесь. Никуда не выходить. Понятно?

— Jawohl, Herr Oberst! — хором ответили мы с Виктором.

Игнат вытер лицо полотенцем, сполоснул ароматным одеколоном, надел мундир, поправил воротник, и его лицо снова стало маской прусского аристократа. Он вышел, закрыв за собой дверь.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь нашим дыханием. Я повесил на гвоздик фуражку, расстегнул мундир и рухнул на свободную кровать, с наслаждением вытянув ноги. Прошло минут пятнадцать. Виктор, успокоившись, задремал, а ко мне сон не шел, отогнанный адреналиновым штормом.

Вдруг в дверь постучали. Громко и сильно.

Проснувшийся Виктор потянул из кармана штанов «Вальтер», но я знаком велел ему успокоиться и подошел к двери.

— Кто там? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал сонно–раздраженно.

— Открой, летчик! Это мы! — донесся знакомый хриплый бас оберлейтенанта.

Я медленно открыл дверь. В коридоре стояла знакомая троица. На щеке лейтенанта наливался огромный синяк. Но злобы в его взгляде не было, скорее уважительная настороженность.

— Ты это, летун… Зла не держи! Погорячились, бывает… — сказал их старший, оберлейтенант. — Мы тут посовещались. Ты парень хоть куда. С характером. Не то, что эти штабные мокрицы. Так что решили пригласить тебя на нашу вечеринку. У нас там еще кое–что осталось. Выпьем, закусим, поговорим о содружестве родов войск. Я Хельмут, а это Ганс и Отто.

«Вот ведь, мать вашу, я попал, — пронеслось в голове. — Отказаться — значит обидеть». Что может вызвать подозрения. А с другой стороны, если соглашусь, будет шанс выудить у них по–пьяни еще какую–то информацию. Риск, но риск оправданный.

Я изобразил на лице нерешительность, затем скептическую ухмылку.

— Ну, если только для обсуждения содружества родов войск… И если у вас нормальный шнапс, а не местная бормотуха, которую русские называют «самогон». Меня зовут Зигфрид.

— Шнапс у нас самый что ни на есть настоящий! — обрадовался оберлейтенант и грубо схватил меня за рукав. — Пошли, Зигги, не пожалеешь!

Я оглянулся на Виктора, кивнул ему, мол, все в порядке, и вышел в коридор, закрыв за собой дверь.

Их номер был точной копией нашего, но выглядел как свинарник. Железные кровати стояли под углом друг к другу, а между ними разместились сдвинутые впритык тумбочки, образующие подобие стола. На этом «столе» теснились пустые и полупустые бутылки, заляпанные грязными руками граненые стаканы, криво вскрытые жестяные банка с разными консервами, куски хлеба, надкушенные огурцы, селедочные головы. Накурено было так, что под потолком можно вешать топор. Но запах дыма не перебивал вонь перегара. В общем, господа офицеры отдыхали, как и пристало цивилизованным европейцам, «скромно и культурно». Хоть бы газетку на тумбочки вместо скатерти постелили, дебилы.

— Садись, Зигги, — оберлейтенант подтолкнул меня на одну из коек. — Ганс, доставай нашу «особую» бутылку, порадуем летуна.

Мне налили полный стакан мутноватой жидкости из бутылки с рукописной надписью на этикетке: «Schnaps». Пойло воняло сивухой и меня чуть не вырвало, но я стоически сделал вид, что высоко оценил угощение — восхищенно цокнул языком.

— Ну, за встречу! — провозгласил Хельмут и залпом опрокинул свой стакан. Его примеру последовали остальные.

А я, пригубив мерзкую отраву, ловко выплеснул содержимое за спинку кровати, в темный угол.

Потом начались обычные в таких случаях пьяные разговоры. Танкисты жаловались на русские дороги, на грязь и пыль, на «фанатиков–комиссаров», на свое командование. Я кивал, поддакивал, вставлял ничего не значащие фразы. Они были уже на той стадии опьянения, когда внимание рассеяно и контроль ослаблен.

Вдруг лейтенант Ганс нагнулся и достал из–под кровати потертую гитару.

— Споем для поднятия боевого духа, — объявил он с пафосом и начал нестройно бренчать, затянув какой–то заунывный немецкий романс. О том, как юный рыцарь ушел на войну, а его невеста ждала-ждала и не дождалась. Ганс фальшивил так, что у меня зашевелились волосы на голове. Я невольно поморщился.

— Ага! Вижу, вижу! — заорал Хельмут, тыча в меня пальцем. — Наш авиатор морщится! Значит, знает толк в искусстве! Давай, летун, покажи, как надо! Спой нам что–нибудь! Что–нибудь… чтоб душа развернулась!

Он сунул гитару мне в руки. Ладно, уроды, сейчас я вам такое сбацаю, надолго запомните. В «прошлой» жизни у меня был богатый репертуар застольных песен. В том числе и немецких.

Я взял гитару. Она оказалась шестиструнной. А я привык к русской семиструнке. Но основы те же. Я немного побренчал, настраиваясь, привыкая к узкому грифу и другому строю. Пальцы сами вспомнили движения. И, наконец, я принялся перебирать струны «шестеркой» в среднем темпе и запел вполголоса песню прогрессивной рок–группы «Каменный таран»:

В припеве я ударил по струнам «боем» и повысил голос:

Глаза моих «собутыльников» расширились от удивления. Они слушали, замерев, как истуканы, завороженные этой странной песней. Когда я закончил, лейтенант Ганс горячо спросил:

— Чья это песня, кто ее написал?

— Тиль Линдеман из Рамштайна, — машинально ответил я и после небольшой паузы уточнил: — Из городка на севере земли Рейнланд–Пфальц.

Внезапно дверь в наш уютный гадюшник распахнулась настежь. На пороге стоял Игнат Михайлович. Мне показалось, что из–под его век бьют молнии. Увидев разъяренного полковника, танкисты вскочили и вытянулись, попутно уронив на пол одну из тумбочек.

— Оберлейтенант Трумп, следуйте за мной! — отчеканил Игнат. — А вы, господа офицеры, немедленно ложитесь спать! Праздник закончился! И проветрите комнату — у вас воняет, как в солдатском борделе!

Я торопливо юркнул в дверь, просочившись бочком мимо реально разозленного старика. В нашей комнате Игнат, убедившись, что за стенкой затихло, схватил меня за лацкан мундира, притянул к себе, и с подозрением втянул воздух ноздрями. Но результат «органолептической экспертизы» оказался отрицательным и Игнат Михайлович облегченно выдохнул, прошептав:

— Похоже, что ты только губы смочил… А я было подумал, что ты с ними и правда водку пьешь… Извини, Игорь…

— Пустое, Михалыч! — отмахнулся я. — Пришлось подыграть этим придуркам. Во всех смыслах этого слова… А ты что–нибудь интересное на совещании узнал?

— Узнал! — несколько раз кивнул старик. — Самое главное — Функ и второй генерал, командир двадцатой дивизии Генрих Ланг, приняли решение идти на Вороновку. Но точной численности личного состава и техники «Группы Глеймана» они не знают! Представляешь, Игорь, они до сих пор думают, что наши высадили в их тылу воздушный десант. И это при том, что есть много свидетельств очевидцев о применении этими таинственными десантниками тяжелых танков! Как у них такие противоречивые факты в одну теорию укладываются — бог весть!

— Нам этих недорезаных тевтонцев не понять! — усмехнулся я. — Учитывая состояние вражеской техники, я сильно подозреваю, что из Лозовой они выйдут не раньше, чем послезавтра. И двигаться в Вороновку будут двое–трое суток. Так что у наших есть куча времени на отход.

— А вот про отход, наверное, можно будет вообще забыть, — сказал Игнат, загадочно ухмыляясь в усы. — Я все–таки узнал точную текущую численность всех трех дивизий. Так получается, что она примерно равна численности «Группы Глеймана». У наших недостаток горючего и боеприпасов — так ведь и у немцев тоже. Причем, как бы не больший. Фрицам бы, по хорошему, надо отремонтировать имеющуюся технику, и получить пополнение. Полностью восполнить недостачу топлива и боеприпасов. И только потом кидаться в бой. Но на это может уйти не менее недели, а командующий группой армий «Юг» фельдмаршал фон Рундштедт прислал приказ о немедленном наступлении к Днепру и ликвидации «русского десанта». Так что… Они выступят послезавтра утром. Тут ты угадал. Генерал Функ сумел выбить на приведение частей в порядок всего сутки.

— Обо всем этом нужно как можно быстрее сообщить полковнику Глейману! — сказал я.

— Конечно! — кивнул Игнат. — Нам тут больше делать нечего. Всё, что нужно, мы узнали. Выезжаем завтра на рассвете.

Глава 16

16 сентября 1941 года

День седьмой, утро

Утро пришло, как в романсе: туманное и седое. За окном колыхалась молочно–белая пелена тумана, затянувшая улицу. Только что взошедшее солнце пробивалось через эту кисею тусклым, размытым диском. В комнате стоял промозглый холод, от стен ощутимо тянуло сыростью. Я лежал на койке, укрытый тонким одеялом, и смотрел на потолок, трещины на котором образовали причудливые узоры. Спал я урывками, просыпаясь от каждого скрипа за дверью или отдаленного гула мотора. Мозг отказывался отключаться, понимая, что тело находится в окружении врагов.

В углу возле двери, на своем матрасе, спокойно посапывал Виктор Артамонов. Его молодой организм, несмотря на стрессовую обстановку, взял свое, и парень спал глубоким сном. Игнат Михайлович, напротив, спал очень чутко — как только я пошевелился, Пасько мгновенно открыл глаза. Его взгляд был ясным и собранным, словно он и не спал вовсе.

— Подъем, — тихо, но твердо произнес Игнат, садясь на кровати. — Пора двигаться.

Я спустил ноги с койки, потер лицо ладонями. Чувствовал я себя вполне нормально, хоть и не выспался — сейчас главным было выбраться из логова противника.

— Витя, вставай, — Игнат толкнул в бок спящего Артамонова. — Труба зовет!

Виктор вздрогнул и сел, оглядываясь по сторонам, видимо, не сразу осознав, где находится. Но, увидев рядом Пасько, как–то сразу подобрался.

— Сейчас, товарищ старшина, — прошептал он, нащупывая сапоги. — Я готов… почти.

— Сейчас позавтракаем, чем бог послал, и тронемся в путь, — продолжил Пасько. — В сортир перед дорогой лучше не ходить. Во избежание, так сказать, новых инцидентов… Потом, как выскочим из Лозовой, сходим — сразу и по–большому и по–малому! Хе–хе…

Игнат достал из чемодана пачку галет и банку немецких мясных консервов — но не тушенки, как у нас, а чего–то, похожего на вареный колбасный фарш.

— Давайте, ребятки, налетайте. Когда еще перекусить удастся…

Мы ели молча, запивая сухомятку водой из полевой фляги. Еда была безвкусной, словно опилки, но силы восстанавливала. За окном нарастал шум: слышались окрики на немецком, рев запускаемых двигателей. Фрицы тоже проснулись и собирались с силами.

— Как думаешь, Игнат Михалыч, нас выпустят? — спросил я, доедая последний кусок галеты и отряхивая руки.

Пасько встал, внешне неторопливо натянул мундир, аккуратно застегнул все пуговицы, надел ремень и портупею, поправил кобуру с пистолетом, и только после всего проделанного спокойно ответил:

— Должны. Генерал фон Функ подтвердил наш статус. Главное — вести себя естественно. Никакой спешки, никакого волнения.

— А как же майор Зоммер? Он, мне кажется, не до конца поверил в нашу легенду.

— Зоммер, возможно, и заподозрил неладное, но доказательств у него нет. А без доказательств, просто по личной прихоти, он не посмеет задержать полковника Люфтваффе. Контрразведка — это вам не гестапо, у них свои правила. — Игнат надел фуражку, подошел к окну и осторожно раздвинул занавеску. — Туман нам на руку. Видимость плохая, суеты на дорогах будет больше. Выедем, сделаем вид, что направляемся на юг, к Краснограду, а потом, в степи, свернем к Грушевке.

— Товарищ старшина, — снова нарушил конспирацию Виктор, — разрешите идти? Надо машину проверить.

Игнат кивнул, расчесывая свои шикарные усы перед зеркалом, и сказал по–немецки:

— Иди, гефрайтер. Подгони «Хорьх» ко входу. Обязательно проверь уровни масла и воды, количество топлива. Только не суетись.

— Jawohl, Herr Oberst! — спохватившись, ответил Виктор, натягивая пилотку.

Мы закончили сборы. Я тщательно проверил оба своих пистолета, «Парабеллум» и «Браунинг», запасные магазины к ним, документы в нагрудном кармане.

— Пора, — сказал Игнат Михайлович, взяв свой чемодан.

В коридоре по–прежнему воняло вчерашним перегаром, дешевым табаком и почему–то влажным сукном. Из–за тонких дверей доносились храп и кашель «квартирантов». Наши сапоги гулко стучали по скрипучим половицам.

Снаружи, у самого выхода из «гостиницы», нас поджидала знакомая троица танкистов. Оберлейтенант Хельмут, лейтенант Ганс и фельдфебель Отто. Они стояли по стойке «смирно», их лица, сильно помятые после вчерашних неумеренных возлияний, выражали напряженное ожидание. На щеке Ганса красовался внушительный синяк. Увидев Игната, они разом щелкнули каблуками. Хельмут, сделав шаг вперед, произнес, стараясь придать своему хриплому басу максимальную почтительность:

— Господин оберст! Разрешите обратиться!

Игнат Михайлович остановился и ответил максимально холодным тоном:

— Я вас слушаю, господин оберлейтенант. Только побыстрей, мы торопимся.

— Мы пришли принести вам наши глубочайшие извинения за вчерашний инцидент, герр оберст! — выпалил Хельмут. — Наше поведение было недостойно офицеров Вермахта. Мы позволили себе излишне расслабиться и нарушили субординацию. Просим простить нас!

Его слова звучали заученно, но в глазах читалось искреннее желание замять историю. Ганс и Отто стояли рядом с каменными лицами, уставясь в землю.

Игнат Михайлович выдержал длинную, эффектную паузу, изучая их с каким–то энтомологическим интересом — как грязных дождевых червей. Затем он слегка кивнул, и в его голосе прозвучала снисходительность старшего офицера, милостиво согласившегося забыть проступок младших.

— Хорошо. Извинения приняты. Надеюсь, этот урок пойдет вам на пользу. Дисциплина — прежде всего. Свободны.

Он повернулся спиной к танкистам и двинулся к стоящему неподалеку темно–серому «Хорьху». И в этот самый момент с улицы, из клубов так до сих пор и не рассеявшегося тумана, раздался громкий голос:

— Хельмут! Эй, Хельмут! Хельмут Робски, ты здесь?

Меня словно током ударило! Хельмут Робски. Это имя было выжжено в моей памяти огнем. Это было имя палача.

Хельмут, мой вчерашний «собутыльник», успевший уже расслабиться после принятых извинений, обернулся на зов. К нам по улице шел еще один офицер–танкист, размахивая рукой.

И тут во мне что–то переключилось. Кровь с гулом прилила к вискам, отчего в ушах раздался оглушительный звон. Моё лицо окаменело. Я сделал шаг к Хельмуту и спросил безжизненным голосом:

— Хельмут… это ты в июне приказал своим танкистам убить на месте советских детей?

Хельмут Робски обернулся ко мне. На его лице сначала отразилось недоумение — от тона, от вопроса, от моего застывшего лица. Потом его взгляд стал отсутствующим, он заморгал, словно вглядываясь вглубь своей памяти, перебирая в уме десятки военных будней, размытые лица, эпизоды насилия. Это было самое ужасное — он не вспомнил сразу. Ему пришлось напрягаться, чтобы выудить из памяти этот, такой будничный для него, эпизод убийства.

И вдруг его лицо прояснилось. На губах появилась самодовольная, почти что горделивая ухмылка. Он даже выпрямился, с удовольствием принимая роль рассказчика.

— А, это! Да, было дело… где–то под Ровно кажется. На пятый день войны. Моя рота наткнулась на разгромленный русский эшелон, а возле него лежали раненые дети. Много, несколько десятков. Это были дети русских офицеров, которых эвакуировали в тыл. — Он говорил спокойно, как о чем–то само собой разумеющемся. — Я не хотел оставлять в живых это дьявольское отродье, и приказал ликвидировать их на месте. Но расстреливать было бы слишком долго, к тому же привело бы к расстройству морального состояния солдат и перерасходу патронов.

Он сделал небольшую театральную паузу, наслаждаясь нашим вниманием. Игнат стоял неподвижно, его лицо было бесстрастным, но я видел, как побелели костяшки пальцев на руке, сжимавшей ручку чемодана. Он тоже был на том поле и видел раздавленных детей.

— Поэтому я дал приказ раздавить их гусеницами, — с откровенным цинизмом продолжил Хельмут. — Они так удобно лежали — ровными рядами. Ты бы слышал, Зигги, как у них под гусеницами косточки хрустели. Такой своеобразный звук… Как будто печенье крошилось…

Огненно–красная пелена ярости залила мне глаза, выжгла всё внутри. Мир вокруг сузился до багрового пятна, в центре которого плавала ухмыляющаяся рожа нелюдя в черной куртке с розовыми петлицами. Последнее, что я осознал — как моя рука, двигаясь словно сама по себе, выхватывает из кармана «Браунинг».

Потом был только огонь. И легкие толчки отдачи теплой рукоятки пистолета в ладони.

Когда кровавая пелена упала с глаз, первое, что я услышал — какие–то щелчки. Я стоял, тяжело дыша, в груди отчаянно колотилось сердце. Моя правая рука, с зажатым в ней «Браунингом», все еще была поднята. Указательный палец судорожно, снова и снова, нажимал на спусковой крючок. Щелчок… щелчок… щелчок. Но магазин уже опустел.

Ко мне рывком вернулось ощущение реальности. Я почувствовал едкий запах пороха, смешавшийся с запахом крови. Прямо передо мной на утоптанной земле возле двери в «гостиницу» лежал оберлейтенант Хельмут Робски. Безжалостный палач. Его лицо было искажено ужасом, а на куртке алели кровавые пятна.

Стоявшие рядом, с круглыми от шока глазами, лейтенант Ганс и фельдфебель Отто, тоже начали приходить в себя, их руки потянулись к оружию.

Игнат Михайлович вскинул «Вальтер» и двумя точными выстрелами в голову завалил фрицев. А потом, спокойно прицелившись — застывшего от удивления в пяти метрах от нас танкиста, который окликнул Робски по имени.

— В машину! Быстро! — рявкнул Пасько. Бросив чемодан, старик с неожиданной силой буквально запихал меня на заднее сиденье «Хорьха». — Витя, гони!

Машина рванула с места казни убийц. Только сейчас послышались тревожные крики немцев. Туман был нам на руку — давал нам шанс вырваться из Лозовой до того, как найдут трупы.

«Хорьх» полетел так, что меня вдавило в спинку сиденья. Виктор Артамонов, бледный как полотно, давил на газ, не разбирая дороги,

— Витя, ну, куда ты свернул? — спокойным голосом сказал Игнат Михайлович, перезаряжая пистолет. — Нам на выезд надо! Давай здесь налево, как раз на главную улицу вернемся.

Виктор притормозил, и высунулся из окна, вглядываясь в непроглядную муть. Наконец, слегка успокоившись и определившись с направлением движения, Артамонов повел машину аккуратно, без диких ускорений.

Мое сердце колотилось в груди как бешеное, адреналин огненной волной катился по венам. Я механически, дрожащими пальцами, вытряхнул пустой магазин из «Браунинга» и вогнал на его место новый, с тринадцатью патронами. Затем сделал глубокий вдох. Я должен взять себя в руки. Я, в конце концов, не сопливый мальчишка, а немолодой мужик с выжженной душой.

— Игорь, ты в порядке? — Игнат повернулся ко мне, его глаза, холодные и ясные, изучали моё лицо.

— В порядке, — буркнул я. — Всё в порядке, Михалыч. Сорвался. Прости.

— Чёрта с два, сорвался! — старик усмехнулся с самым мрачным видом. — Ты не сорвался, сынок. Ты просто исполнил приговор. Так тому ублюдку и надо. Но теперь держись. Выбраться бы…

Машина ехала по центральной улице, довольно пустой из–за раннего времени. Нам навстречу попадались лишь редкие фигуры солдат. Крики позади уже стихли, поглощённые туманом и расстоянием. Но у немцев есть телефонная связь, а отдать команду на перекрытие движения по селу — дело одной минуты.

Но вот впереди показался укреплённый блок–пост, через который мы проезжали накануне. Только сейчас он выглядел ещё более грозно. К двум танкам « Pz.Kpfw.II» и пулемётным гнёздам, добавились три зенитки «Флак–38» — две спаренных и одноствольная. Все расчеты были на своих местах, а ствол ближайшей развернут в сторону тыла. То есть — как раз на наш подъезжающий к КПП автомобиль. Дорогу перегородил мощный шлагбаум — ударом легковушки его было не снести.

— С ходу не прорваться. Придется остановиться, — ледяным тоном констатировал Игнат.

— Что делать? — голос Виктора дрогнул.

— Я постараюсь их уболтать, — я сглотнул ком в горле и выпрямился на сиденье. — Но вы будьте наготове.

Машина замедлила ход и плавно подкатила к заграждению. К нам уже шёл тот самый дотошный фельдфебель, с которым мы говорили вчера. Его лицо было напряжённым, автомат «МП–40» передвинут с бока на грудь.

Я распахнул дверь, не дожидаясь, пока мы полностью остановимся, и выскочил навстречу. Я должен был сыграть роль испуганного, взволнованного офицера. И это было нетрудно.

— Тревога! — закричал я на немецком, делая испуганные глаза и размахивая руками. — В селе русские диверсанты!

Я увидел, как среди немецких солдат пробежала волна. Кто–то встревоженно оглянулся в сторону села, кто–то скинул винтовку с плеча. Но фельдфебель не поддался панике. Он, несмотря на возраст, был опытным служакой, прошедшим, видимо, не одну кампанию. Он только нахмурился, и скользнул цепким взглядом по моему лицу, по машине, по сидящим внутри Игнату и Виктору.

— Русские диверсанты? Где? — его голос был полон скепсиса.

— У гостиницы! Мы видели, как они скрылись в переулке! Они могут быть где угодно! Поднимите по тревоге ваш пост! Немедленно!

— Да, нам сообщили по телефону из комендатуры, что в селе стреляли и есть убитые, — совершенно спокойно произнес фельдфебель. — Прошу всех выйти из машины и приготовить документы для проверки. Пока фельджандармы не выяснят обстоятельства происшествия, никто не уезжает.

Это был тупик. Он нам не верил. Каждая секунда работала против нас. Я посмотрел на Игната. Старик едва заметно кивнул. Похоже, что без боя не обойтись, других вариантов не осталось.

Игнат Михайлович медленно, с подчёркнутой неспешностью, открыл дверь и вылез их «Хорьха».

— Фельдфебель, — его голос прозвучал тихо, но с такой металлической ноткой, что караульный невольно вытянулся. — Вы только что совершили роковую ошибку.

Он резко выбросил вперед руку с зажатым в ней «Вальтером». Фельдфебель, получив пулю точно в лоб, отлетел назад. Солдат справа от него, не успевший даже вскинуть винтовку, рухнул на землю, хватая ртом воздух. Я тоже выхватил «Браунинг» и расстрелял расчет ближайшего пулеметного гнезда. Началась бойня.

Старый полковник снова стрелял с двух рук, по–македонски, как герой вестерна. И получалось это у него просто великолепно — все пули шли точно в цель, ни один патрон не был потрачен впустую.

Воздух на блок–посту наполнился криками, свистом пуль, резкими хлопками выстрелов. Очередь из «МГ–34» прошила боковину «Хорьха», выбив стекла. Виктор, высунувшись из окна, стрелял из своего «Парабеллума», отчаянно матерясь. Игнат, не прекращая огонь, двинулся вперёд, слегка покачиваясь из стороны в сторону, чтобы сбить врагам прицел. Его фигура на секунду напомнила мне древнего бога войны.

А я рванул к одноствольной установке «Флак–38». Ее расчёт пытался развернуть пушку в нашу сторону. Я выстрелил на бегу. Первая пуля ударила в щит орудия, оставив на нём вмятину. Вторая попала в плечо наводчику. Он вскрикнул и откатился в сторону. К прицелу тут же встал второй номер расчета. Но я уже добежал до зенитки. Немецкий солдат, увидев меня совсем рядом, с диким криком бросился на меня с ножом. Я едва успел уклониться. Фриц пролетел мимо, споткнулся о станину и грохнулся на землю. Встать я ему не дал, добив выстрелом в затылок. И тут же прикончил раненого наводчика. Остальные зенитчики, решив не геройствовать, бросились прочь по выложенному мешками с землей ходу сообщения и через пару секунд скрылись за поворотом. Теперь «Флак–38» был мой.

Я крутанул маховики, наводя ствол орудия на группу немцев, стреляющих из винтовок под прикрытием брони одного из танков.

— Получайте, ублюдки! — прошипел я и нажал на гашетку.

Очередь двадцатимиллиметровых снарядов прошила баррикаду из мешков, как нож масло. Вверх взлетели комки земли, обрывки ткани, кровавые брызги. Немцы, застигнутые врасплох шквальным огнём, в панике бросились врассыпную. Мои снаряды настигали их, разрывая в клочья. Стоящий рядом « Pz.II» получил очередь в борт. Броня не выдержала. Внутри что–то негромко «бумкнуло», и из всех щелей повалил густой чёрный дым.

Я вёл огонь, плавно перемещая ствол по горизонтали, косил немцев, как спелую пшеницу. И чувствовал при этом только отдачу орудия и удовлетворение от отлично сделанной работы. Но всё хорошее быстро заканчивается — вот и сейчас, зенитка, в последний раз клацнув затвором, вдруг смолкла — в коробе было всего двадцать снарядов, слишком мало для настоящего «Армагеддона».

— Игорь! Отходим! В машину! — крик Игната вырвал меня из боевого транса.

Я огляделся. Блок–пост представлял собой жуткое зрелище. Повсюду валялись тела убитых немецких солдат. Дымился подбитый танк. Второй « Pz.II» стоял безмолвно, его экипаж, видимо, был перебит ещё в начале боя, даже не успев залезть внутрь. Игнат Михайлович, перезаряжая пистолеты, отступал к «Хорьху». Он шёл не спеша, время от времени оборачиваясь и производя контрольные выстрелы по еще шевелящимся фрицам.

Я спрыгнул с зенитки и, добежав до шлагбаума, поднял тяжеленое бревно.

— Поехали! Поехали! Быстрее! — Виктор махал нам рукой из окна машины.

Мы ввалились в салон. «Хорьх» тронулся с места, его двигатель подозрительно стучал, но автомобиль, дрожа, словно в лихорадке, уже выезжал на дорогу.

И только сейчас я почувствовал жжение в боку. Пощупал больное место и увидел, что рука в крови. Меня все–таки зацепили… Перед глазами сразу поплыло. Я достал из кармана чистый носовой латок и, расстегнув мундир, прижал его к ране.

— Ранен? — заметил мои манипуляции Игнат. — Сейчас найдем местечко потише, остановимся и перевяжем тебя.

Но остановку пришлось отложить — буквально через пару минут позади, из клубов тумана, вынырнули два трёхосных грузовика «Мерседес». В их кузовах я увидел фигуры солдат в стальных шлемах. Много — человек по двадцать в каждом.

— Погоня! — констатировал Игнат, выглянув в разбитое окно. — Витя, гони! Не давай им приблизиться!

— Перегрев движка! Долго не протянет! — крикнул Виктор, судорожно вцепившись в руль.

Впереди показался знакомый поворот, а за ним — пепелище Грушевки. Наша последняя надежда.

— Держитесь, парни! Ещё немного! — ободрил нас Игнат.

Из последних своих лошадиных сил «Хорьх» влетел на территорию хутора и почти сразу движок заглох, проскрежетав напоследок что–то явно машинно–матерное. Грузовики с немцами приближались. Пасько хладнокровно передернул затвор «Вальтера» и полез наружу. Но выстрелить не успел.

Через несколько секунд, когда первый «Мерседес» поравнялся со сгоревшим домом, по нему с трех сторон ударили сразу шесть пулемётов. Это был сокрушительный, шквальный огонь. Я увидел, как борта грузовика порвало в клочья. Солдаты в кузове умерли мгновенно, не успев сделать ни одного ответного выстрела. «Мерседес» врезался в обугленную стену дома и замер.

Второй грузовик успел затормозить, пехотинцы горохом посыпались из него, но было поздно. Пулеметы перенесли огонь на них и ровно через двадцать секунд последний фриц уткнулся своей арийской рожей в русскую землю.

Наступила тишина, в которой было слышно, как клокочет пар в пробитом радиаторе «Хорьха». Я кулем вывалился из него, попытался идти, но ноги внезапно отказали и я завалился рядом. В глазах потемнело, тело начала бить крупная дрожь.

Из–за укрытий вышли Валуев, Хуршед, Ерке и остальные бойцы группы прикрытия. Пётр подбежал к нам, на его лице читалась тревога. Он окинул взглядом наш изрешечённый, дымящийся автомобиль, а потом заметил меня, перемазанного кровью.

— Пионер, ну, как же ты так? — воскликнул Валуев, бухаясь рядом со мной на колени. — Как тебя угораздило? Хуршед, быстро тащи перевязочные пакеты!

— Что у вас случилось? — спросил подошедший Вадим. — Ох, ты ж, черт! Игорь, ты ранен?

— Задание выполнено! — прошептал я, и устало закрыл глаза. — Мы живы!

Глава 17

20 сентября 1941 года

Сознание возвращалось медленно, нехотя, словно поднимаясь со дна глубокого, мутного колодца. Первым ощущением стала боль. Тупая, разлитая по всему телу, пульсирующая тяжелым огненным шаром в правом боку. Она была вездесущей, фоновой, как гудение трансформатора высокого напряжения. Я попытался пошевелиться, и боль тут же сменилась на резкую, сжала ребра стальным обручем, заставив тихонько застонать.

Потом я почувствовал резкий, химический запах. Пахло карболкой, как в больнице. Я открыл глаза и увидел над собой высокий белый потолок с лепными украшениями. Лучи полуденного солнца, яркие и почти горизонтальные, врывались в комнату через широкое арочное окно, заливая светом выщербленный паркет, крашеные масляной краской стены и белую ширму в изголовье. Я лежал на железной кровати, накрытый чистейшей, накрахмаленной до жестяной твердости, простыней.

— Тихо, тихо, сынок, не шевелись, — прозвучал над самым ухом спокойный, тихий голос.

Надо мной склонилась пожилая женщина в белоснежном, идеально выглаженном халате и такой же белой косынке. Ее лицо было испещрено морщинами — у глаз, у губ, на лбу. Глаза, цвета летнего неба, смотрели на меня с материнской теплотой. Тонкие губы тронула слабая улыбка.

— Очнулся, слава богу, — произнесла она, и ее рука с прохладной влажной марлей коснулась моего лба. — Лежи смирно, родной. Дергаться тебе никак нельзя.

— Где я? — Слова с трудом протолкнулись через пересохшее горло.

— В центральном госпитале НКО. В Москве. Ты четверо суток без памяти был. Меня Анна Петровна зовут, но ты можешь звать меня тетей Нюрой, — ответила медсестра.

Анна Петровна бережно, поддерживая затылок, поднесла к моим губам жестяную кружку с прохладной кипяченой водой. Я сделал несколько мелких, жадных глотков. Вода показалась нектаром.

— Что… со мной? — с трудом выдавил я.

— Тебя, сынок, пуля навылет пробила, — ее голос был ровным, без драматизма, словно она рассказывала об обыденном происшествии. — Печень задела. Внутреннее кровотечение открылось. Чуть не истек кровью. Хорошо, наши врачи — золотые руки, прооперировали тебя, кровь перелили. Теперь твое дело — лежать и выздоравливать. Никаких телодвижений. Понял меня?

Я едва заметно кивнул, ощущая, как от этого простого движения по всему телу пробегают иголки. Через полчаса в палату быстрым шагом зашел врач — молодой, лет тридцати, с усталым, небритым лицом, и умными, цепкими глазами. Под белым халатом на нем была одета гимнастерка с петлицами военврача второго ранга. Он прищурился от солнца, заливавшего палату и, неожиданно, подмигнул мне.

— Ну, что, герой, очнулся? — он взял мою руку, чтобы проверить пульс. Его пальцы были прохладными и твердыми. — Повезло тебе, боец, несмотря ни на что. Пуля прошла в сантиметре от воротной вены. Задела левую долю печени. Кровопотеря была критическая. Но, видимо, жить будешь. Шов не беспокоит?

— Тяжесть… и жжение, — прохрипел я.

— Это нормально, — он снова подмигнул мне. — Срастается. Главное сейчас — покой. Абсолютный. Ни вставать, ни кашлять, ни смеяться. Лежи, как истукан. Через пару недель, если не будет осложнений, начнешь потихоньку двигаться.

Врач что–то написал в историю болезни, лежавшую на тумбочке, и так же быстро вышел. Анна Петровна снова поправила мою подушку.

— Сейчас, наверное, твои товарищи придут, — сказала она. — Почитай, каждый день приходят ровно в полдень.

Медсестра вышла, и я остался один в стерильной тишине госпитальной палаты. За окном виднелось небо — ярко–голубое, чистое, без единого облачка. Где–то вдали раздавались звонки трамваев и гудки автомобилей. Через некоторое время я почувствовал какой–то невероятный, умиротворяющий покой и задремал.

Ровно в полдень, как по расписанию, дверь открылась, и в палату вошли двое. Я едва узнал их — Валуев и Альбиков уже не были теми закопченными, пропахшими порохом и потом диверсантами, с которыми я прошел все семь кругов ада. Они сияли, как елочные игрушки. На них была надета щеголеватая, с иголочки, строевая форма. Начищенные до зеркального блеска хромовые сапоги, синие бриджи, идеально сидящие коверкотовые гимнастерки серо–стального цвета с краповыми петлицами. На рукавах — шевроны «щит и меч». Фуражки с васильковым верхом лихо сдвинуты набекрень. Ремни и портупеи из светло–коричневой, лакированной кожи. На фоне всей этой «красоты» загорелые лица моих товарищей казались нереальными, словно «пришитыми» с другой картинки, как в плохой «фотожабе».

— Здорово, пионер! — пророкотал Валуев. — Ну, как ты тут? Отоспался за всю прошлую неделю?

— Да уж, отоспался, — хрипло ответил я. — А вы… вы прямо как с плаката «Победа будет за нами!». Это вы меня в Москву притащили?

— Именно, что притащили, — улыбнулся Альбиков. Его глаза непривычно светились спокойной радостью. — Ты, похоже, много крови потерял, бледный был, как покойник. А сейчас, я смотрю, порозовел. Вовремя на «Степной» тот «ПС–84» занесло. Полковник Глейман, когда узнал, что ты при смерти, лично распорядился тебя в тыл эвакуировать. И нас заодно с тобой отправил — сказал, что наше задание выполнено. Мы со своим начальством по рации связались и те тебя сразу в Москву велели везти.

Они присели на табуреты. Валуев снял фуражку и, положив ее на колени, пригладил свежепобритую макушку. Его здоровенная, исцарапанная ладонь резко контрастировала с отглаженными манжетами гимнастерки.

— Наше задание, Игорь, было не просто выполнено, — начал Петя, его взгляд стал сосредоточенным, деловым. — Мы его с лихвой перевыполнили. Изначально–то нам всего лишь предписывалось установить связь с окруженцами и координировать их действия. А мы устроили несколько крупных диверсий, которые существенно помогли «Группе Глеймана» перевернуть обстановку на фронте.

— За эти дела нас всех представили к наградам, — добавил Хуршед. — Тебя, меня и Петю наградили орденами Красного Знамени. И Хосеба Алькорту тоже — посмертно.

Орден Красного Знамени. Высшая боевая награда. Мысль о том, что я удостоен такой чести, вызвала странную смесь гордости и смущения. Ведь я просто делал то, что должен был. То, что диктовала мне совесть и… ненависть к озверевшему врагу.

— Вы это заслужили, парни! Особенно Хосеб, — сказал я, чувствуя, как сжимается горло. — Остальные наши живы? Ерке, Артамонов, Пасько?

— Слава труду, все живы–здоровы! Из–под Лозовой мы вернулись без приключений. Гнали так, что чуть подвеска не отвалилась. Боялись, что тебя не довезем, — пророкотал Валуев.

— Их тоже командование отметило, — сказал Хуршед. — Лейтенант Ерке и старшина Пасько награждены орденами Красной Звезды. А красноармеец Артамонов медалью «За отвагу».

Я закрыл глаза, представляя себе их лица. Умница Вадим Ерке, юный, но отважный Витя Артамонов. И, конечно, замечательный Игнат Михайлович Пасько. Все они были героями. Настоящими, без всяких кавычек.

— Передайте им… — я прикрыл глаза, чувствуя, как на них наворачивается влага. — Как только смогу, я вернусь.

— Обязательно передадим, — Валуев встал, его мощная фигура в щегольской форме на мгновение заслонила солнце. — Но тебе сейчас надо одно — выздоравливать. Не торопись. Самое страшное, кажется, позади.

— Да, — согласился я. — Позади. Для меня — позади. А они остались там…

— Война еще не окончена, Игорь! — сказал Хуршед. — Оклемаешься и вернешься на фронт, немцев бить. На твою долю врагов хватит!

— А что на фронте? — спросил я. — Что сделала «Группа Функа»?

— Объединенная группировка немцев, эта самая «Группа Функа», из остатков трех дивизий, выступила из Лозовой только через двое суток, — ответил Петя. — Как ты и говорил, им потребовалось время на ремонт и подвоз топлива и боеприпасов.

— Они пошли на Вороновку? — уточнил я, уже зная ответ.

— Да, но твой отец предвосхитил эту атаку, — кивнул Петя. — Наши войска ушли из Вороновки заранее, оставив только небольшой, но зубастый отряд арьергарда, чтобы задержать фрицев. Пока они с этим арьергардом возились, основные силы «Группы Глеймана», самые мобильные подразделения, танки и мотопехота, пользуясь тем, что у немцев отсутствует авиаразведка, сделали обходной маневр по степи. Генерал фон Функ думал, видимо, что «русский десант» будет сидеть в обороне и дрожать от страха. А наши поступили очень хитро — снова обрушились на Лозовую. И захватили село всего за пару часов.

Я представил, как немецкие тыловики, только–только вздохнувшие с облегчением после ухода своей ударной группировки,вдруг видят на улице русские танки, и тихо засмеялся.

— Бойцы полковника Глеймана захватили там все немецкие запасы, — с довольной усмешкой сказал Хуршед. — Которые немцы с трудом по сусекам наскребли. Снаряды, патроны, горючее. Вороновку «Группа Функа» в итоге захватила. Вернее, вошла в пустое, выжженное село, да так там и «зависла». Куда им теперь наступать без тылового обеспечения? Топлива нет, снарядов — кот наплакал, продовольствия на пару дней. Сидят и чего–то ждут.

Это была блестящая операция. Классический пример того, как можно переиграть численно превосходящего противника маневром, умом и знанием его слабых мест. Я почувствовал прилив горячей, почти сыновней гордости за прадеда и его бойцов.

— За разгром вражеского тыла командование представило полковника Глейман к ордену Ленина, а бригадного комиссара Попеля — к ордену Красного Знамени! — добавил Валуев.

— А Клейст? — вспомнил я про основную, изначальную угрозу. — Его танковая армия?

— Ну, с ними, увы, не так всё хорошо, — вздохнув, пожал плечами Петя. — Пользуясь тем, что все наше внимание переключилось на Функа, они в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое сумели навести через Днепр две легких переправы. И эвакуировали с плацдарма на левом берегу большую часть своего личного состава.

— А техника? — уточнил я.

— Всю бронетехнику, автомобили, артиллерию — бросили. Оставили на плацдарме. По тем хлипким мосткам, которые они соорудили из подручных материалов, только солдаты пройти смогли. Так что теперь танковая армия Клейста — это просто толпа деморализованных людей.

Это был огромный, стратегический успех. Юго–западный фронт не только избежал угрозы окружения, но и нанес правой «клешне» сокрушительное поражение. Осознание этой невероятной победы даже заставило меня забыть о тупой боли в боку.

— Ладно, Игорь, мы пойдем, не будем мешать тебе отдыхать, — вздохнул Валуев. — Выздоравливай! Еще увидимся.

Они встали с табуретов, надели фуражки и вдруг, не сговариваясь, бросили ладони к околышам, отдавая мне воинское приветствие, словно старшему по званию. Потом развернулись и четким, почти строевым шагом пошли к выходу.

Солнечный луч, упершийся в стену напротив моего изголовья, медленно, но неуклонно смещался вниз, отмечая незримый ход времени. Боль в боку утихла до терпимого, глухого нытья, превратившись в фоновое ощущение, с которым уже можно было существовать. Я лежал, разглядывая завитки лепнины на белом потолке, и прокручивал в уме все свои действия за прошедшую сумасшедшую неделю.

Внезапно дверь в палату распахнулась. На пороге стоял человек в идеально сидящей военной форме. Темно–синие шаровары, гимнастерка защитного цвета, на петлицах две «шпалы», на рукавах комиссарские звезды. Невысокий, плотный, с упрямым вихром темных волос и умными, усталыми глазами, в которых плясала знакомая искорка профессионального интереса ко всему происходящему вокруг.

— А вот и наш главный забияка, — раздался его хрипловатый, мгновенно узнаваемый голос. — Лежишь, значит, отсыпаешься, а я по тебе, понимаешь, соскучился.

Я не мог сдержать улыбки.

— Аркадий Петрович… Я думал, вы там, на фронте, немецких шпионов ловите.

— Увы, закончилась моя охота на шпионов, — Гайдар тяжело опустился на табурет у койки, достал из кармана гимнастерки коробку папирос «Казбек», но, вспомнив, где находится, с сожалением убрал ее обратно. — Да вот, командование велело возвращаться, пока еще «воздушный мост» действует. Мне на замену настоящего особиста прислали, майора Александра Кофмана. Говорят, что мужик — кремень. А я, значит, снова в своем амплуа — спецкор «Комсомольской правды». Сразу пять готовых очерков сдал. Потом про ваши лихие дела вспомнил и узнал, что ты тоже в Москве, в госпитале. Вот к тебе, значит, и примчался.

Он обвел палату внимательным, цепким взглядом журналиста, отмечая каждую деталь.

— Устроился ты неплохо, надо сказать. В отдельной палате. Ее по личной просьбе генерала Кирпоноса выделили. Доктор мне вкратце обрисовал, что ранение у тебя тяжелое, но жить будешь. И, надеюсь, жить будешь долго и счастливо.

— Вашими бы устами, Аркадий Петрович, да мед пить, — непроизвольно брякнул я.

— Я чего к тебе прискакал, Игорь: если силы позволяют, то расскажи о вашей последней операции. О проникновении в Лозовую. Но мне, брат, нужны все детали. Абсолютно все.

Я рассказал ему все, без прикрас и умолчаний. Про убитого голыми руками и утопленного в сортире Крюгера, про пьяных танкистов, про Зоммера и фон Функа. Гайдар слушал, не перебивая, лишь иногда его пальцы постукивали по колену, будто отбивая невидимый ритм.

— А потом этот Хельмут… оберлейтенант Хельмут Робски… — голос мой дрогнул, и я на мгновение замолчал, пытаясь совладать с накатывающей волной ненависти. — Оказался тем самым, который…

— Отдал приказ раздавить гусеницами детей, — тихо закончил за меня Гайдар. Его лицо стало каменным.

— Мало того, Аркадий Петрович, он мне всё с подробностями рассказал, — прошептал я, снова видя перед собой самодовольную, ухмыляющуюся рожу нелюдя. — Даже про хруст упомянул, с которым детские косточки ломались. И тогда во мне что–то оборвалось. Я сорвался, Аркадий Петрович. Сам не помню, как весь магазин по нему в упор выпустил. Когда в себя пришел, еще несколько секунд спусковым крючком впустую щелкал, не мог остановиться.

В палате повисла тяжелая, густая тишина. Гайдар смотрел куда–то мимо меня, в прошлое, в свои собственные воспоминания о войне и смерти.

— Да, ты казнил его, — наконец произнес он, обдумывая каждое слово. — Но иного решения в той ситуации я не вижу. Ты не палач, Игорь. Палач — это он.

Мы помолчали несколько минут. А потом Гайдар, тяжело вздохнув, сказал:

— Извини, Игорь! Вижу, что разбередил душу… Последний вопрос и заканчиваем: Как вам удалось вырваться из села?

Я рассказал, как мы приехали к блок–посту, как слишком умный фельдфебель нас задержал. Как Пасько пристрелил его на месте. Как я косил фрицев из зенитки, пока не кончились снаряды.

— Игнат Михайлович… он был великолепен, Аркадий Петрович! — с воодушевлением резюмировал я. — Хладнокровен, как машина. Стрелял сразу из двух «Вальтеров». Косил фрицев, как траву.

Гайдар слушал, и в его глазах читалось настоящее восхищение.

— Старшина Игнат Пасько… — он произнес это имя с особым выражением. — Я еще тогда, в лесу, две недели назад, говорил тебе — чутье подсказывает, что он не простой крестьянин. А теперь я точно убедился, что не простой… свободно говорит по–немецки, знает прусские манеры, в роли оберста, как рыба в воде, стреляет по–македонски. Ты ничего не хочешь мне о нем рассказать, Игорь?

Я встретился с его взглядом. Он был пронзительным, требовательным. Я понимал, что врать бесполезно.

— Он бывший офицер Императорской армии, Аркадий Петрович. Полковник. Его настоящее имя — Игнат Павленко.

Гайдар не изменился в лице, лишь медленно кивнул, словно услышал подтверждение давней догадки.

— Я так и думал. Знал, что не ошибся. Но каков молодец — в шестьдесят четыре года пошел добровольцем на фронт, за три месяца стал старшиной. Его опыт, его знания… они бесценны для нас!

Он помолчал, разглядывая солнечный зайчик на стене.

— Вот что, Игорь… Как спецкор «Комсомолки» я имею некоторый вес и связи. И я дам полковнику Павленко… то есть, старшине Пасько… рекомендацию. Для поступления на ускоренные командирские курсы. На командной должности он сможет принести Родине максимальную пользу. Стране нужны грамотные командиры. А он — прирожденный лидер.

Я смотрел на Гайдара, не в силах скрыть облегчения и радости. Это был единственно верный, единственно справедливый выход.

— Спасибо, Аркадий Петрович.

— Не за что, — он махнул рукой. — Я не для него это делаю. А для Красной Армии. Чтобы таких, как оберлейтенант Робски, на нашей земле больше не было. А ты, — он ткнул в меня пальцем, — выздоравливай. Еще повоюешь. Война, я чувствую, только начинается.

Он поднялся, поправил ремень.

— Материал о вашем проникновении в Лозовую будет громким. Обещаю. Без упоминания, конечно, некоторых… щекотливых деталей. И о других подвигах вашей группы я обязательно напишу. О наведении бомбардировщиков на аэродром, о подрыве подземного склада боеприпасов. О самопожертвовании Хосеба Алькорты. Советские люди должны узнать о подвигах своих защитников.

Он повернулся и пошел к выходу твердой походкой. На пороге обернулся.

— Кстати, о деталях… Запишешь мне потом слова песни, которую ты пел немецким танкистам?

Я остался один в луче яркого сентябрьского солнца, в тишине госпиталя, но теперь одиночество не было гнетущим — во мне крепла уверенность, что, что всё, что я совершил, было не зря. Каждая выпущенная мной пуля, каждый убитый немец — все это было кирпичиками в стене, которую мы сообща возводили на пути коричневой чумы. И впервые за долгое время сон, накрывавший меня тяжелой и ласковой волной, был спокойным и безмятежным.

Конец четвертой книги

Продолжение следует