Проклятый дом

БОСОРКАНЬ

— Да ну ее к черту, эту политику! Давайте лучше анекдоты рассказывать. Или страшные истории… О! Давайте рассказывать страшные истории. Ведь с каждым из нас случалось что-нибудь этакое таинственное и необъяснимое. Случалось?

— Случалось… — согласились все.

— Отлично! Так давайте расскажем по очереди самые таинственные случаи из своей жизни. Кстати, может выясниться, что ничего таинственного в этих случаях нет. Будем рассказывать?

— Будем, — согласились все. И Максим Петрович согласился, и Стелла Даниловна, его жена, согласилась, и даже моя жена, дура, сделала то же самое, хотя что она там могла рассказать! Самый таинственный случай был с ней в прошлом году в Америке, когда она ездила туда на неделю от своего института. В одном супермаркете она увидела автомат, который выдавал колготки. Выдавал он колготки бесплатно, сделано это было для тех, у кого с этой частью туалета случилось несчастье при ходьбе по магазину. «Совершенно бесплатно!» — повторяла моя жена целый год, вконец ошарашенная необъяснимым фактом. Впрочем, здесь я отвлекся и пока отвлекался, Стелла Даниловна уже приготовилась рассказывать свою историю. Но у меня есть еще пауза, и она годится для необходимого объяснения: Стелла Даниловна — врач-нарколог, Максим Петрович — простой инженер, моя жена — дура, даже имени ее не хочу называть, сам я называюсь Иван Стеклянищев, ничего другого о себе, из скромности, говорить не буду. Мы дружим домами, ходим друг к другу в гости; сегодня гости они.

— Я буду рассказывать за себя и за мужа, — начала Стелла Даниловна. — Эта история случилась с нами прошлым летом. Вы помните, что прошлым летом на море было страшно ехать, и мы решили поехать к нашей бабке…

— У меня есть бабка на Украине, живет в страшной глуши, в Полесье… — объяснил Максим Петрович.

— Я никогда там не была… — продолжила Стелла Даниловна. — Правда, глухомань там страшная. Но мне все понравилось: и лес, и воздух тамошний, и речка… Только эта странная история испортила нам отпуск. Однажды ночью раздается стук в окно, мы все просыпаемся, бабка отодвигает занавеску и говорит: «Это Мыкола. Тоби чого, Мыкола?» — Максик, я правильно по-украински?

— Говори лучше по-русски.

— А ты мне, пожалуйста, не указывай. Вот бабка и спрашивает: «Тебе чего, Николай?» Николай ей что-то отвечает, бабка слушает, а потом сообщает нам: «Это до вас, Даниловна, пришли. Мать его болеет, и Николай просит поглядеть, что-то ей совсем плохо. Тут у нас уже все знают, что ты врач». — «Да я не тот врач, — пытаюсь объяснить. — Вызовите лучше скорую помощь».

— Да какая там скорая… Там, если что случится… — встрял опять Максим Петрович.

— Короче… — перебила его Стелла Даниловна. — Уговорил меня Николай пойти посмотреть его мать. Я взяла свою аптечку, взяла мужа… А ночь темная-темная! Николая этого за два шага впереди не видно, по запаху за ним шли.

— Да. У вас на этот запах нюх профессиональный, — заметил я.

— Приходим. Вижу: лежит старуха на кровати, еле дышит, глаза поднять не может. Они у нее полуоткрыты и видно, что совсем открыть она их не может, хотя не спит. И даже непонятно, услышала она, как мы пришли, или нет. Потрогала пульс, лоб, измерила давление — ужас! В таком положении даже переносить с места на место опасно последствиями. Вижу, что от меня толку тут никакого не будет, да и вообще медицине тут делать нечего. Но я, конечно, говорю Николаю:

— Надо немедленно вызывать скорую.

— Да как же ее вызовешь? Откуда? — отвечает мне Николай. — Раньше хоть фельдшерка приходила. Укол даст, и лучше старухе. Вы ей укол какой-нибудь дайте. Фельдшерка всегда так делала.

— Да какой же я ей укол дам! Я ведь даже не знаю, чем она больна. Чем больна ваша мать?

— Да всем… — объясняет Николай. — Она уже десять лет с этой кровати не встает. То лучшает ей, то хужеет, а помирать — ну никак!

— Так чего вы за фельдшеркой не сходили? Поленились за семь километров идти?

— Ходил… Она не согласилась.

— Как это она не согласилась! Она не имеет права. Она же клятву давала. Молодая фельдшерка?

— Молодая.

— Ну, тогда понятно. Они все молодые такие. Но чем же я вам помогу?.. Видите, у нее уже и лицо посинело. Послушайте, у вас тут так душно, что и здоровый заболеет. Окна не открываются?

— Не открываются…

— Она совсем задыхается… Берите что-нибудь и выбивайте стеклинку. Ну, что вы стоите?! А я посмотрю у себя в аптечке, может чем-нибудь и помогу вашей матери, хотя честно скажу — мы тут все люди взрослые — вряд ли она еще сутки протянет. Так… Что тут у меня есть? Сердце у нее больное?

— Больное…

— Ну, тогда я и не знаю, что я ей могу уколоть?

В аптечке у меня не было ничего подходящего к такому случаю. Но и уйти просто так от умирающего человека, не сделав ничего, было невозможно. Я сделала раствор анальгина, вполне бесполезный в такой ситуации, но и безвредный, и уколола. Напоследок я решила еще раз измерить ей давление и пульс (они не изменились), и вот, когда я хотела встать от больной и сознаться в полном своем бессилии как-нибудь помочь ей, я вдруг вижу, что одна рука ее, доселе лежавшая плетью, начинает двигаться и подниматься, как будто ища что-то. Я догадалась взять ее в свою руку. И начинает происходить чудо: я чувствую, как теплеет ее рука, дыхание становится спокойным и равномерным, веки глаз подымаются, взгляд яснеет, старуха начинает говорить.

— Спасибо, дочка.

— Лежите… лежите… не разговаривайте…

Я просто вне себя от изумления и не могу помять, что оказало на старуху такое живительное действие: свежий воздух? укол анальгина?

А она оживает дальше. И цвет лица становится здоровым, и в руке появляется сила, потому что, когда я захотела вынуть свою руку, то у меня ничего не получилось.

— Дочка, посиди еще немного около меня.

Я осталась сидеть, а старуха начала мне рассказывать про то, что у нее болит. И хотя я просила, чтобы она поберегла силы, но она как будто меня не слушала и все рассказывала и рассказывала. И столько у нее оказалось болячек, что, пока она рассказывала, я чуть не заснула. Я вдруг почувствовала, что я засыпаю. Я, наверное, даже вполне заснула, потому что, очнувшись, я увидела, что голова моя уже коснулась старухиного одеяла. А очнулась я от того, что старуха замолчала.

— А ты спи, дочка, спи, — сказала она мне.

— Ой, простите, я даже не заметила, как задремала.

Я оглянулась: Николая в хате не было, он, наверное, ушел к себе домой, муж мой дремал в углу на лавке. Тут уж я решительно отобрала у старухи свою руку, хотя она еще просила посидеть с ней, разбудила мужа, и мы пошли домой, пообещав старухе, что по дороге мы зайдем к Николаю и пришлем его к ней.

— Не надо… — ответила старуха. — Вот если бы ты еще немного посидела со мной… Ты, видно, хороший человек. Мне так добре с тобой.

Но мы все-таки зашли к Николаю, и я выговорила ему, что он оставил мать, и наказала, чтобы днем он нашел машину и непременно отвез мать в больницу.

— Вы бы сейчас не спали, а пошли бы и посидели с матерью, — сказала я ему.

В ответ мне Николай пробурчал что-то непонятное, повернулся и ушел к себе в дом, и нам было слышно, как он запер за собой дверь.

— Странный человек… — сказала я мужу.

Но и вообще странные там люди… Да… Так вот… Той же ночью со мной начало твориться что-то страшное. Еще когда мы шли по улице, я сказала Максу:

— Ой, совсем руки не чувствую…

Я ее и правда совсем не чувствовала. Это была как раз та рука, за которую держалась старуха. А дома — мы только легли — чувствую, что и тело начинает неметь так же, как и рука. И будто какая-то сила берет меня и начинает ломать. Знаете, в какой-то книжке я прочитала про древнюю монгольскую пытку: человека валили на землю животом вниз и складывали так, что затылком он касался пяток. Вот точно так же гнуло и меня. И, главное, я все прекрасно соображаю, но ничего сказать не могу. Муж перепугался (молчи, Максик, ты перепугался), бегает вокруг, ничего не понимает, и я ему ничего не могу объяснить. Я уже окончательно решила, что со мной случился паралич. Вы не можете представить весь этот ужас.

Но, хорошо, муж догадался разбудить свою бабку. Она у нас в сенях спала. Бабка пришла, увидела меня, закрестилась… Потом схватила веник, начала бегать с ним по хате, махать, крестить углы… Достала воды освященной, побрызгала на меня, пошептала что-то надо мной, и вот от этого ли, не знаю, но меня отпустило.

А через несколько дней, ночью же, опять раздался стук в окно, и тот же Николай снова начал просить, чтобы я пошла и сделала укол его матери.

И я, дура, пошла, хотя бабка моя уговаривала не ходить.

— Что вы фельдшерку не позовете? — спрашивала я по дороге Николая, но тот мне ничего не отвечал, молча шагая впереди нас. — А почему вы не отвезли мать в больницу?

Но и на этот вопрос в ответ мне было одно молчание.

По дороге с нами случилось одно маленькое приключение, на которое я тогда не обратила никакого внимания, и только после оно стало понятно мне. В той деревне хозяева держат собак на привязи, а ночью некоторые спускают их с цепи, и не дай Бог, чтобы такая собака вырвалась со двора на улицу. И вот как раз такая собака, дикая и злобная, с рычанием выскочила нам наперед откуда-то из темноты. И вдруг упала на живот, поджала хвост, завизжала. Это Николай что-то крикнул ей. От второго его выкрика, похожего больше на рычание, собака кинулась обратно в темноту, и только по ее жалобному визгу можно было судить, в какую сторону она побежала. По всей деревне завыли и забрехали собаки.

Со старухой все было точь-в-точь как в прошлый раз: и ее безнадежный вид, и чудодейственный эффект анальгина, и наплевательское отношение ее сына к положению матери… Он пошел к себе домой почти сразу после того, как привел нас.

— Что за дикий народ! Мать помирает, а он пошел спать, — ругалась я, когда мы с мужем возвращались. — Ну, хоть бы догадался провести нас обратно. Что мы будем делать, если та зверюга опять выскочит на нас? От нее ведь и палкой не отобьешься. А что он крикнул на нее, ты не разобрал?

— Мне показалось, что он кричал по-венгерски, — ответил муж.

— Скотина! Он спит, а мы должны спотыкаться в этой темноте. Здесь он, кажется, живет?

— Да, кажется…

Я была страшно злая тогда и решила поучить немного этого дикаря Николая.

— Может, не надо? — спросил муж.

— Надо, — ответила я твердо. — Алкоголики проклятые…

На мой стук открыла жена Николая, которая, казалось, ничуть не удивилась нашему приходу.

— Ей спыть, — объяснила она.

— Спыть… спыть… мы, чужие люди, должны не спать, а он спит, видите ли! Где он? Показывайте мне его. Ишь, голубчик, разлегся… Была б моя воля, поспал бы ты у меня с полгодика где надо… Разбудите мне его.

— Ой, не надо! — испуганно закричала жена. — Будет хуже. Да и не разбудишь его. Я же знаю.

— Как это не разбудишь? Почему? Вы хотя бы сапоги с него сняли. Сами же потом будете грязь убирать. Да положите его лучше, он же задохнется. И когда успел так опьянеть?

— Ой, не надо его трогать! — опять испуганно закричала жена. — Чоботы я сниму, но вы его не трогайте. Пусть лежит так, как лег.

— Да он же задохнется, как вы не понимаете? Макс, бери его за ноги, переворачиваем…

— Ом! — завопила тут во весь голос жена.

И, странное дело, пока жена стаскивала с его ног сапоги, дергая изо всей силы, Николай даже глаз не приоткрыл, но как только мы его перевернули, чтобы он лег удобней, он вдруг сразу проснулся, сел на кровати и закричал ужасным голосом:

— Кто меня разбудил?

— Они… — взвизгнула жалобно жена, показав на нас.

— Чего вы орете? — сказала я спокойно Николаю. — Я хочу вам сказать…

И пока я объясняла, что так, как он делает, приличные люди не поступают, он сидел молча и глядел на нас каким-то странным взглядом. И это не был взгляд пьяного человека. Жена во все это время повизгивала где-то в углу, ну прямо как та собака, что встретилась нам на улице.

— …и жену запугали, замордовали, — сказала я на прощанье Николаю, и мы ушли от них.

— Странные люди… — сказала я мужу на улице.

Дома я пережила то же самое, что было после первого визита к старухе, только ощущения были еще ужасней, и мне казалось, что уже ничто меня не спасет.

— Это я виновата, — сказала бабка, когда мне полегчало. — Надо было не пускать вас к ней. Тут про этих Босорканей много чего говорят, я раньше не прислушивалась, но теперь вижу, что правда. Не всегда люди правду говорят, а особенно сейчас, и не всегда надо их слушать…

Этот мужик, Мыкола, приехал сюда годов десять назад. Откуда он приехал, я не знаю. Говорят, что с тех местов, которые рядом с Угорщиной.

— Это фамилия их такая — Босоркань? — спросил мой муж.

— Да.

— Венгерская фамилия… То-то он сегодня по-венгерски что-то сказал.

— Да. Он все время как-то по-своему ругается. Купили они тут дом, сначала жили вместе, а потом Мыкола отделился и зажил сам. Женку он себе тутошнюю взял, она у него немного придурковатая, никто бы на ней тут не женился. А мать его всегда такая была: не живет и не умирает, и врачам не верит — лечиться не хочет.

— А вот меня же позвали…

— Кто их поймет, этих Босорканей. Тут и фельдшерка к ним ходила… А потом перестала. Я не знаю, что тут такое, но слышала, что ей было то же, как у тебя. Видно, нехорошие глаза у этой Босорканихи. А если хотите послушать, так я вам могу рассказать, что рассказывали еще старые люди. У нас ведь босоркуном знаете кто назывался? Двоедушник… Человек, у которого две души. Он спит, к примеру, одна душа его на месте, а другая бродит своей силой, и не дай Бог с ней встретиться и заговорить. Это все еще при старых людях было. Но вот Петро рассказывал мне как-то… Ты же, Максим, должен знать Петро. Правда, он выпивши был, когда рассказывал, так что я и не знаю, как ему тут надо верить. Пошел, говорит Петро, как-то вечером он к Босорканю. Дело, говорит, у него к нему какое-то было… Но я думаю, что он выпить искал. А жена Босорканя объяснила Петру, что мужик ее уже спит. Ну тому делать нечего, повернулся он и пошел прочь. Идет по улице и видит, что идет впереди его человек и сильно похож на Босорканя. «Кто такой? — думает Петро. — Вроде нет таких мужиков в нашей деревне, кроме Босорканя. Так тот спит… Сам видел в двери, что он спит». А уже темно было, и Петро решил догнать человека и получше его рассмотреть. Догоняет, и точно: это Босоркань! «Э-э… — говорит Петро, — как же так? Я же только что из твоей хаты и видел, как ты там спишь. Или это был другой мужик? Ты бы сходил, Мыкола, и поглядел, кто это там на твоей кровати разлегся…» А человек идет молча и даже не оглядывается на Петра. А тот дальше к нему пристает, чего делать ему никогда не надо было. Никогда не надо подходить и спрашивать что-нибудь у Босуркуня. Но Петро же не знал, с кем он дело имеет, он же и правда думал, что говорит с Босорканем. И вот, когда Петро еще что-то спросил у Босуркуня, тот остановился и посмотрел на него. И так посмотрел, что у Петра кровь в жилах остановилась. И будто какая-то сила подняла его и хряснула о дорогу. Даже розум у Петра отшибло на сколько-то часов, и лежал он на дороге, пока и утро не наступило.

Но может, конечно, это он и пьяный лежал. А потом придумал все, что не стыдно было. Но вообще, если хотите знать, когда двоедушник спит, его никакой силой не разбудишь. Есть только один способ его разбудить: перевернуть его ноги туда, где лежала голова, или наоборот.

— Ну, так мы и сделали, — сказала я. — И Мыкола сразу проснулся.

— Ох! — вскрикнула бабка. — На что вам это было надо? Теперь не миновать беды.

— А что теперь будет?

— Недели две ничего не будет, пока новый месяц не народится. Все это время Босоркунь будет болеть. А потом начнет вам мстить.

— Как же он будет мстить?

— Ну, этого я не знаю. Но лучше вам уехать отсюда. Я вас не выгоняю, живите сколько хотите, мне с вами веселей, чем самой, но раз такие дела… А, может, все это и брехня. Кто его знает… Все это при старых людях было. Если я на вас страху не нагнала, так живите и не думайте ничего. Вы люди городские, ученые, знаете больше нас. Но все-таки скажу так: к старухе Босорканихе ты, Даниловна, больше не ходи. Есть фельдшерка, пусть она и ходит.

В этом я была согласна с нашей бабкой полностью. Насчет же Босорканя я не знала, что думать, да и через день я совсем забыла об этом разговоре. Мы как раз занялись сушкой грибов, и некогда было думать о каких-то там босоркунах. А грибы там, скажу я, замечательные в тех местах! Если бы не эти дурацкие приключения, мы бы их вагон насушили… Ну, ладно, это я отвлеклась…

Не помню, сколько мы дней после той ужасной ночи прожили спокойно. А потом началось вот что: по всей деревне ночами стали выть и скулить собаки. И выли и брехали каждую ночь так заунывно, что сердце останавливалось. Но правда, происходило это недолго и всегда в разное время.

— Ох, быть беде, — говорила наша бабка. — К покойнику воют.

Напророчив такой страх, бабка тут же добавляла:

— А может, волки ходят. У них сейчас как раз волчата подросли, пора их учить охоте. У Петра вон позавчера две овечки пропали и не нашлись. Куда они еще могли деться?

И сама себе отвечала:

— Скорей всего, что пропил, а теперь на волков спихивает.

Слушая собачий вой, я вспомнила о Мыколе Босоркане и рассказала бабке, как лихо он тогда ругнул собаку:

— Да. Собаки его боятся. А почему, я не знаю. Знаю только, что он из собак шапки делает. Может, поэтому они его боятся. А еще у нас говорят, что Мыкола может в волка оборачиваться. Видели, какая у него шерсть на голове? Совсем волчья. Эх, не хотела я вам говорить, да видно придется… Ведь я узнавала: заболел Босоркань. Лежит дома и с постели даже не встает. И в больницу ехать не хочет. Может, это на его смерть собаки воют?

— Послушайте… — спросила я у нашей бабки. — А кто же теперь за матерью его смотрит?

— Да я как-то не поинтересовалась… Ну, Маринка, наверное, ходит к ней. Как же иначе?

— Маринка — это жена Босорканя?

— Ну, да. А я завтра спрошу у нее, поинтересуюсь про свекровь.

— Узнайте, конечно. Она и тогда была такая, что вот-вот дух испустит. А сынок ее, конечно, так и не догадался в больницу отвезти.

«Странные люди…» — подумала я в ту ночь, прежде чем заснуть.

Посреди ночи у меня появилась причина проснуться. В деревне для таких случаев места отведены на улице, и вот, когда я искала тапочки у кровати, я вдруг заметила на световом пятне на полу какую-то движущуюся тень. Перед нашим домом стоял столб с фонарем, и свет через окно падал на пол. И мне показалось, глядя на этот кусок пола, что кто-то прошел под окнами. Я сначала подумала, что это привиделось, и продолжала смотреть туда же, размышляя, привиделось или не привиделось, пока не увидела снова ту же тень, прошедшую в обратную сторону. Я мигом обернулась, но в окне, естественно, никого не увидела. «Может, это Николай пришел, чтобы опять звать сделать укол? Но почему так поздно? И почему он ходит под окнами, но не стучится? А, может, это не он?»

Окна в бабкиной хате были расположены низко, до половины они закрывались занавесками, а верхняя стекляника оставалась чистой, так что тот человек, который ходил под окнами, должен был увидеться мне, если бы он еще раз прошел. И я стала глядеть на окно, надеясь, что таинственный соглядатай появится еще раз в нем. И чем дольше я глядела, тем больше меня забирал страх. Я чувствовала, что кто-то стоит под стеной дома и сторожит мой выход. Мне даже показалось, что он пробует запор на двери.

Я уже было хотела разбудить Максика, но в эту самую минуту какая-то темная фигура встала неподвижно напротив освещенного окна и вперилась своим темным взглядом внутрь дома. От страха я даже не могла кричать. И я не могла понять, кто это, хотя сразу мне показалось, что это человек знакомый. Не знаю, что он хотел увидеть у нас в доме, но, наверное, не то, что он видел (если видел вообще что-нибудь). И поэтому он перешел к другому окну и стал глядеть в него. Теперь свет фонаря падал на него сбоку, и я узнала человека. Это была Босорканиха. Кажется, и она меня увидела, потому что стала звать:

— Дочка… дочка…

Это несомненно была она, я даже могла рассмотреть ее лицо. Видно было, что старуха притащилась сюда совершенно в больном состоянии.

Я растолкала мужа и попросила его включить свет. Сама я даже не могла привстать с постели.

Странно, как только свет загорелся, так Босорканиха мигом пропала. Я начала рассказывать мужу, что я видела секунду назад, а он сказал:

— Надо посмотреть, может, она свалилась там под окном…

И мы пошли смотреть. И никого не увидели и не обнаружили.

— Но куда она могла деться? Не такая она уж и прыткая, чтобы так быстро уйти. Я даже не представляю, как она смогла прийти сюда. У нее было совершенно больное лицо.

— А, может, тебе показалось?

— Слава Богу, я еще с ума не сошла.

— Никто и не говорит… Но если старуха была, так зачем она ушла?

— Не знаю. Давай спать, утро вечера мудренее.

Любопытно, что в эту ночь собаки на деревне не выли совсем.

С утра мы с мужем пошли в лес по грибы, и вернулись домой уже после обеда. И сразу услышали от нашей бабки новость:

— А Босорканиха-то померла.

— Когда?

— Да дня три назад… Так фельдшерка определила. Это она ее нашла мертвую. Сначала была у Босорканя, тот все еще больной лежит, ну и спросила, как себя чувствует мать его. А Босоркань сказал, что он у нее уже пять дней не был. Вот фельдшерка и пошла проверить старуху. А та лежит мертвая, и мыши по одеялу бегают.

— Когда же ее хоронить будут?

— Не знаю. Тут же у нее родных никого нет, кроме сына, а он из-за болезни и встать не может. Не дай бог так помирать… Мыши и нос отгрызут, пока будет так лежать…

Вечером этого дня мы с мужем пошли погулять. Вечер был замечательный: тихий, с тонким, только что народившимся месяцем. Но пока мы гуляли, погода испортилась, откуда-то наползли тучи и закрыли все небо. Стало так темно, что если бы в деревне погасли все огни, мы бы заблудились и не нашли своего дома. Но, слава Богу, света хватало, он горел во всех домах, кроме одного… Того, где лежала покойная Босорканиха. Мы как раз проходили мимо него.

— Глянь-ка… — сказала я мужу. — Вроде огонечек внутри горит.

— Где? Ничего не вижу…

— Вон… вон… опять загорелся.

— Точно. Горит…

Мы явственно видели через окно, что внутри дома Босорканихи горит какой-то странный колеблющийся огонек, который к тому же перемещался по дому.

— Ну его к черту, — сказал муж. — Пойдем отсюда.

— Давай подберемся к двери и послушаем. Может, услышим, что там делается… — сказала я мужу.

— Мало было тебе приключений с этой старухой!

Но таким доводом он зря рассчитывал меня убедить, я взяла его за руку и потащила за собой. Нам надо было пройти неслышно через сенцы, хорошо, что гнилой пол сенец был мне уже знаком, и мы пошли по нему, нигде не оступившись. И вот мы стоим перед дверью жилой половины дома. Я тихонько пошарила по ней: замка на двери не было. Да и кто бы его мог повесить!

Сначала мы ничего не слышали. Все-таки было страшновато, кровь стучала в уши и мешала слушать. А потом я услышала, что в доме кто-то ходит. Половицы поскрипывали под его шагами. Раза два приближались к двери, и каждый раз мне муж шептал:

— Пойдем отсюда.

В доме стали двигать что-то тяжелое, может быть, сундук… что-то уронили… Потом все замолкло, и с минуту стояла полная тишина. И вдруг в доме раздался безумный, дикий вой. Дверь отлетела, на меня падает какой-то человек, я тоже падаю, ору, он орет еще сильней и выскакивает вон из сеней. Когда выскочил мой муж, раньше его или позже, я даже не заметила. И вот я лежу, сбитая с ног и вижу, что в доме горит стеариновая свечка, поставленная на стол, и освещает кровать с сидящей на ней старухой Босорканихой.

Я даже не помню, как я выскочила из этой хаты. Очнулась я только у себя дома. Мой муж ждал меня там.

Естественно, что эта история отбила у нас сон на всю ночь. Мы ее обсуждали до утра, но от этого ясней для нас она не стала. Кто был тот мужик, что лазил в хате Босорканихи? Ни я, ни муж мой не успели его рассмотреть. Что он там делал? Привиделась мне старуха сидящей, или так оно и было? Лично я не сомневалась, что так оно и было. Даже бабка ничего не могла понять в этой истории.

— Кто ж тут у нас по хатам лазит? Разве что Петро. Так он вам ничего не расскажет, даже если он там был, — сказала бабка, когда мы утром ей доложили обо всем. — Сегодня, наверное, будут хоронить Босорканиху. Видите, вон плотники наши пошли в тот конец. Значит, гроб пошли делать. Интересно… А вы все-таки порасспрашивайте Петра. Может, чего и расскажет. Вы не спрашивайте, что он там делал, а спросите, чего он закричал, как недорезанный.

Мы так и решили сделать. Больно уж было любопытно. Взяли и пошли к Петру. Он был дома, слава Богу, он был трезвый и даже занимался каким-то делом у себя на дворе. Он топором ошкуривал жердину, поставив ее торцом на колоду.

— Слышали? — спросил он у нас. — Босорканиху сегодня будут хоронить.

— Слышали…

— А я вам скажу, что просто так ее не захоронишь.

— Почему?

— Потому что только я знаю, кто она есть.

— Ну, предположим… — начала я решительный разговор, — мы тоже кое-что знаем. Скажи нам, Петр, что вы делали вчера ночью в хате Босорканихи. Только не врите, что вами там и не пахло. Вы нам можете даже не рассказывать, зачем туда проникли, нас это не касается, скажите только, почему так орали?

— А… Так это я на вас наскочил? А я думал, что это мне причудилось с перепугу. Ладно, люди вы чужие, вам можно рассказать… Залез я туда за самогонкой…

— Босорканиха самогон делала?

— Пил я у нее сколько-то раз.

— А покойницы не боялись?

— Чего покойников бояться? Почему ж я и заорал-то?! Самогонки я нигде не нашел и напоследок решил глянуть под кровать. Но и там ничего не увидел. Стою и думаю, куда б еще посветить. И тут меня кто-то хватает руками за плечи, а зубами — за шею. Я крутанулся, гляжу, а это старуха!.. Сидит на кровати, скалится и руки ко мне протягивает. Вот от чего я закричал. А вы бы не закричали? Босорканиха хотела из меня кровь выпить. Она — ведьма. И просто так ее не захоронишь.

— А что же надо делать?

— Надо осиновый кол ей в плечи вбить. Тогда она уже не встанет.

— Но если это все вам привиделось? — спросил мой муж.

— Я же трезвый был, — обиделся Петро.

— И я тоже видела ее сидящей на кровати.

— И тебе могло показаться…

— Ну, да… Ты же был самый здравомыслящий из нас в тот момент.

— Вы гляньте-ка сюда, — сказал Петро и хлопнул себя по загривку. — Видите, что там?

— Синяк небольшой… Мало ли…

— А не мало будет, если я скажу, что это ведьма еще ночью приходила к моей хате, глядела в окно и кивала мне головой, чтобы я вышел. Хорошо, что петухи загорланили, и она пропала. Я же совсем трезвый был. Вот как теперь…

— Так, значит, это вы теперь кол осиновый вытесываете?

— И вытесываю…

— А как же вы это собираетесь сделать?

— Пойду ночью и сделаю…

— По-моему, у него белая горячка началась, — сказал мне муж, когда мы шли с подворья Петра. — Два дня мужик ни грамма в рот не брал.

Я, помню, тогда промолчала, хотя могла ответить мужу как профессионал дилетанту.

Днем к нам пришел Мыкола Босоркань, угрюмо поглядел на всех и пригласил на похороны. Собачонка наша, как увидела его, так сразу уползла в будку и сидела там, повизгивая, до самого вечера.

— Я не пойду, — сказала бабка. — И вас не пущу. Видела, Даниловна, с какой злобой он глянул на тебя?

И мы не пошли, хотя мне, честно сказать, очень хотелось посмотреть, как здесь хоронят покойников.

— Любопытно… — сказала я вечером мужу, — пошел Петро на кладбище?

— Да он пьяный небось уже где-нибудь валяется.

— Проводи меня, пожалуйста, на двор.

Ночь на дворе стояла совершенно черная, глухая, без единой звездочки в небе. Стояла тишина, в которой напряженно звенели цикады.

— Давай постоим немного, послушаем тишину, — сказала я. Что это? Слышишь?

— Да. Вот опять…

То, что мы услышали, был долгий, унылый вой, раздававшийся со стороны леса. По всей деревне яростно забрехали псы. Еще раз донесся из леса тягучий и угрожающий звук.

— Вроде не должны сейчас волки выть, — сказал муж.

На следующий день ужасное происшествие взбудоражило всю деревню. С утра по деревне ходила жена Петра и рассказывала, что ее муж ушел куда-то с вечера, ничего не сказав, и его нет по сю пору. Она бы не переживала — такое с ним случалось не раз, — но он ушел вместе с собакой, и вот собака приползла домой с разорванным брюхом, вся обкусанная, и подохла перед крыльцом. Она была верная собака хозяину, и, значит, с ним что-то случилось. Уже собралась было команда, чтобы отправиться на поиски Петра, как из лесу прибежали испуганные ребятишки и стали рассказывать, что они увидели невдалеке от кладбища. По их рассказу выходило, что они нашли мертвого человека, которого не узнали, потому что такой страшный он был, и глядеть на него долго они не смогли. Все, кто слушал это, побежали на кладбище. К сожалению, мы с мужем не могли быть свидетелями всем этим делам, потому что с раннего утра ушли по грибы в другую сторону леса и узнали о случившемся уже от нашей бабки.

В мертвом человеке был опознан Петр. Он лежал невдалеке от кладбища, с разорванным горлом. Кровавый след тянулся от трупа на кладбище и приводил к могиле Босорканихи. Могила была разрыта, крышка гроба откинута, в спину покойной был вогнан кол. В деревне не знали, чему ужасаться более: сделанному Петром, или тому, что случилось с ним самим. По ранам на теле Петра, а также по шерсти, которой была забита пасть его пса, определили, что Петр стал жертвою волков. Во всей этой истории очень подозрительно вел себя Босоркань. Он не ходил в лес смотреть на Петра, и даже Босорканиху зарывали без него. Жена его говорила любопытствующим, что он сильно болен и не может подняться.

Наша бабка рассказала нам, что лет сорок назад в этих местах появился бешеный волк. Его долго не могли ни поймать, ни застрелить, такой он был хитрый и коварный. Волк не боялся ничего: ни огня, ни дневного света. Нападал на людей в самой деревне и на хуторах, загрыз несколько человек насмерть, пока его не убил случайно одни старик с хутора. Волк на него наскочил прямо на дворе. Хорошо, что у старика в руке была сечка для крапивы, которой он и рубанул волка по лбу.

«Бешеный волк оттого бешеный, что делает все не так, как обыкновенный. И злей он обыкновенного в сто раз… — сказала бабка. — Посмотрите, на Петре дело не кончится. Раз он начал на людей прыгать, значит, будет и дальше прыгать, пока не убьют. А вы в лес больше не ходите. Если и правда Петра загрыз волк, так никакой другой, как бешеный. Нормальный бы волк с Петром не справился, да и не стал бы он это даже пробовать. Только бешеный… И он еще объявится».

И бешеный волк вскоре объявился. Второй его жертвой после несчастного Петра стала молодая фельдшерка, ехавшая на велосипеде к больному в дальнюю деревню. На счастье фельдшерки вслед за ней ехал молоковоз с двумя мужиками в кабине, и поэтому волк успел только сбить фельдшерку с велосипеда. По рассказам мужиков из молоковоза, волк был громадный, прямо-таки невиданных размеров.

Следующим, кто увидел волка, был сторож свинофермы, которая стояла у самого леса. Сторож проснулся от того, что перестал слышать гавканье своей собаки, какая у него гавкала от скуки всегда и всю ночь напролет. Сторож глянул в окно и увидел громадного волка, который спокойно сидел в трех шагах от сторожки и смотрел на окно, как будто ждал, когда человек проснется и выглянет. Ружья у сторожа не было, и он не сделал волку никакого вреда. Зачем приходил зверь на ферму, было непонятно: он не утащил ни одной свиньи, только задавил собаку сторожа.

В эту же ночь и в деревне пропало несколько собак, в том числе и наша собачонка. Все решили, что это дело волка, хотя пропали собаки так, что от них вообще ничего не осталось, ни рожек ни ножек.

Наша бабка, которая запретила нам ходить по грибы, сама, однако, не все делала согласно здравому смыслу и как раз в день после пропажи собачонки решила пойти в соседнюю деревню на богомолье. Она договорилась еще с двумя бабками, но те в последнюю минуту отказались идти. А наша пошла. Думала она так: идти недалеко, светит солнышко, я — старуха, авось, никому я не нужна.

Приползла она обратно чуть живая и не сразу могла рассказать, что с ней случилось. Случилось же вот что: на выходе из деревни ее догнал Босоркань, которому было немного по пути с бабкой. Он дошел с ней до развилки, где дорога близко проходит к лесу, и отстал, сказав, что он пошел в лес по веники. «И ни топора, ни ножа я в его руках не видела, — рассказывала бабка. — Я еще спросила у него: „Ты волка не боишься?“ А он усмехнулся и тоже спросил: „А ты не боишься?“ И вот подхожу я близко к месту, где курган, гляжу, а на кургане — он стоит. С теленка ростом! У меня и ноги отнялись от страха. А он стоит и не двигается. Подождала я немного, повернулась и пошла тихонько в обратную сторону. Прошла чуть-чуть, оглядываюсь, а он уже у меня за спиной, шагах в двадцати. Когда только и успел… Ну думаю, смерть пришла. „Что ж ты за волк такой? — говорю ему. — На старуху позавидовал…“ А он стоит и как будто усмехается. Достала я ладанку и иду с ней в руке. Крестюсь да молитву читаю… И все жду спиной, когда он кинется на меня. А он все не кидается. Но и не отстает. Я стану, и он станет. Я пойду, и он пойдет. И так до самой деревни. На мостике уже я оглянулась, а его нет. И куда только пропал! Ладанка меня спасла. Теперь я знаю — это Босоркань в волка оборотился и меня пугал. И еще хочу сказать: когда мы с ним вместе до лесу шли, он все выспрашивал о тебе. Что ты за врач? Да когда ты уезжаешь? Оборотень он, ведьмак… Меня ладанка спасла, а ты, небось, даже некрещеная. Я вам советую: уезжайте немедленно, не зря он это выспрашивал».

— Но если он ушел в лес, как же он потом оказался на кургане? — спросил бабку мой бестолковый муж.

— А что ему стоило стороной поперед старухи добежать до кургана? — ответила вполне резонно бабка.

— Но почему бы не допустить, что это и в самом деле был волк? — не сдавался в своей глупости муж.

— Если бы это был волк, у вас бы уже не было бабки. Разве зверь испугался бы ладанки?

— Но вы же сами говорили, что бешеный волк все делает не так, как нормальный.

Тогда пришлось ответить мне:

— Ну, если ты так не веришь в оборотней, мы еще поживем здесь с недельку. Так, Максим Петрович?

— Да. У нас осталась всего неделя отпуска, — ответил мой простодушный муж.

Надо вам признаться, что все происходящее в этой деревне сильно разобрало мое любопытство хотя бы потому, что ни с чем подобным я раньше не сталкивалась. Конечно, с точки зрения здравого смысла нам надо было последнюю неделю отпуска провести в другом месте, не здесь, но любопытство было слишком сильно, чтобы я могла уехать, не разобравшись во всем странном и таинственном, что случилось при мне в этой деревне. Именно из-за желания разобраться в происходящем я попала в историю, которая не только не помогла мне удовлетворить такое желание, но и едва не стоила мне жизни.

Короче говоря, я решила понаблюдать за Босорканем, чтобы установить, есть ли связь между его поведением и появлениями волка. Днем моим наблюдениям ничто не мешало, ночью же мешали страх и муж. Впрочем, в первые двое суток наблюдений ничего интересного за Босорканем я не заметила, да и волк никакими очередными зверствами себя не обнаруживал. Но вот на третью ночь в глухой час загремели по деревне псы, завыли тревожно. Мой муж спал, ничего не слыша. Я встала тихонько, оделась и вышла на улицу.

Помню, ночь была ветреная, переменчивая, мелкие облака неслись по небу, безуспешно пытаясь зачеркнуть луну. Собаки перебрехивались растерянно, как бы забыв причину, взволновавшую их. Но вот эта причина обнаружилась снова: в лесу раздался долгий томительный вой волка. Собаки дружно ответили ему неистовым лаем. Этот вой звучал точно так, как в ту ночь, когда был растерзан несчастный Петро. В нем мне услышались угроза и торжество.

«Сейчас или никогда», — сказала я себе и вышла со двора. Я хотела проверить, дома ли сейчас Босоркань. Не скажу, чтобы я держалась храбрецом в этом предприятии. В каждую секунду я готова была побежать обратно. Дом Босорканя стоял такой же темный и глухой, как все дома деревни в этот час. Не зная толком, что я буду говорить, я постучала в окно. Подождав минутку, постучала еще раз. Занавеска на окне раздвинулась, и я увидела глупое испуганное лицо жены Босорканя.

— Ваш муж дома?

— Ни спыть…

Дальше я совершенно не знала, что сказать, и только глядела на жену Босорканя, а та глядела на меня, и лица наши, наверное, в этот момент были очень похожи.

Когда я возвращалась домой, мне показалось, будто какой-то человек выходил из нашей калитки. В доме почему-то горел свет. «Это муж проснулся, увидел, что меня нет, и отправился на поиски», — подумала я. Но муж мой был дома, он стоял посреди комнаты и хлопал себя по тому месту, где обычно у него лежали сигареты, когда на нем были штаны. Штаны сейчас висели на стуле, а он стоял и хлопал, глядя на меня бессмысленным взглядом.

— Это черт знает, что такое! — вымолвил он наконец. — Лежу, сплю, вдруг слышу, будто кровать подвинулась. Открываю глаза, гляжу: какой-то человек наклонился надо мной и смотрит. Посмотрел и пошел прочь из комнаты. Я даже не успел ничего сказать. И знаешь, кто это был?

— Кто?

— Босоркань… Зачем он приходил? Зачем кровать двигал? Слушай, а ты где была-то?

Но я его не стала слушать. «Сейчас или никогда», — скомандовала я себе и выбежала на улицу. Муж что-то кричал вслед мне с крыльца, но я уже была далеко. Любопытство гнало меня в ту сторону деревни, куда направился человек, выходивший из нашей калитки. Но кончилась улица, а я никого не увидела на ней. Последним строением в этом конце деревни была хата старой Босорканихи. И, глянув в окно этой хаты, я увидела, что внутри ее светится какой-то огонек. «Петро с того света за самогоном явился?» — подумала я. Незаметно подкравшись к окну, у которого рос куст шиповника, я осторожно глянула внутрь. Увидела я свечу, горящую на столе, и фигуру человека, стоящего рядом, смутно освещенного этой свечой. Я не могла сказать наверное, что вижу именно Босорканя, в это окно глядеть было неудобно, надо было перейти за угол дома, и вот, когда я стала осуществлять свой маневр, то вдруг увидела, что из-за сарая, стоящего недалеко от хаты, выступает какая-то тень. Было похоже, что там стоит человек на четвереньках. Луна в эту минуту светила ярко, и все предметы отбрасывали четкие тени. Тень из-за сарая двигалась (вот почему я и обратила на нее внимание), удлинялась, вот-вот должен был показаться сам хозяин этого странного отображения. И показался… Но это был не человек. Это был волк! Шерсть блестела серебром на его загривке, горели болотными огнями его зрачки. Волк был огромного роста, он медленно, покачиваясь, пошел на меня. Мне уже были видны его обнаженные десны. Вдруг резко заскрипела дверь за моей спиной, я оглянулась: на крыльце хаты стоял Босоркань. Лицо его было страшно бледно, глаза закрыты. Вот он открыл их, — словно мертвец поднял свои веки. Я села на траву, чувствуя, как потухает мое сознание. Но я еще успела заметить, как Босоркань поднял руку, и что-то засвистело в небе, какая-то мгла ударила в глаза, моя память померкла.

Очнулась я дома. Бабка и муж были рядом. Оказалось, что это муж и нашел меня недалеко от хаты Босорканихи, т. е. того, что осталось от этой хаты. Он рассказал, что когда он выскочил без штанов вслед за мной из дому, то вдруг увидел, что в конце деревни восстал огромный, до неба смерч, который медленно двинулся к лесу и пропал внезапно. Смерч разрушил хату Босорканихи, не тронув больше ничего. Я рассказала все, что со мной приключилось. «Да, босоркуны знают, как насылать ветер. Это их главная сила, — объяснила бабка. — Но я удивляюсь, что сама ты осталась живая».

На следующий день мы уехали из этой деревни. Вот и вся моя история.

— Но почему вы раньше нам не рассказывали ее? — спросил я Стеллу Даниловну.

— Да я еще полгода вздрагивала, когда вспоминала все это. Вы же знаете, что я лечилась у экстрасенсов. Как раз от этого…

— Наверное, и Максим Петрович мог бы что-нибудь добавить к вашему рассказу. Только жалко его будить.

Да. Максим Петрович спал, и спал давно.

В помещении редакции номер альманаха можно приобресть за 2 рубля, а номер журнала за 5 рублей. (1 рубль «БОБКА» эквивалентен 3 канадским долларам). За происходящее на остальной территории Сов. Союза, равно как и за его необъятными пределами, редакция ответственности не несет.

Распространением альманаха, журнала, библиотечки журнала «БОБОК» и подобной печатной продукции занимается Товарищество с ограниченной ответственностью «БОБОК».

Адрес одноименных редакций и Товарищества:

103104, Москва, К-104, а/я 26, «БОБОК». Всегда рады гостям. Телефон Факс (круглосуточно): (095)-263-0389, for M-r LOGUINOV.